В апреле мать снова упала. На кухне. Сломала шейку бедра. Долго лежала она, обмирая от боли. Долго собирала силы. Наконец дотянулась до палки, застучала в стену. Соседи, Татьяна Павловна и Прасковья Павловна, явились довольно быстро. Но дверь была заперта. И еще прошло с полчаса пока мать подползала к двери, опиралась на коридорный табурет, цепляла ручкой палки за крючок...
2009 год. 3 сентября.
Зарычав реверсом, эйрбас подкатил к Шереметьеву. Хлопот не ожидалось. Багаж отсутствовал. Отсутствовали и ожидаемые встречатели. Таможня равнодушно "давала добро". Прошел час. И другой. Водоворот встреч-расставаний несколько поутих. Вдруг кто-то прижался ко мне теплой грудью. Чмокнул в ухо. Катька. Извини, извини, извини. Засиделись в трафике. Ныряем в подержанную БМВуху. Трясемся кривыми объездами. Скребем бока в тесных дворах.
- Как мама?
- Плоха. Говорит бессвязно.
- Но в сознании?
- Когда как. С ней сиделка из ее же подъезда. Училка немецкого языка.
Вспольный переулок забит под завязку. Мерседесы, Ягуары, Бентли. Скучающие халдеи. Ждут элитную поросль школьной английской выделки.
- Ну, все. Мы поскакали. Будем вечером.
С сумкой через плечо иду к домофону. Код неведом. Тут и грядет исходящий гражданин. Торможу дверь ботинком. Продираюсь в подъезд. Вот и карий дерматин двери. "Освежающий" узор обивки. Блескучая медь гвоздей. Кремовая клавиша звонка...
- Вы вероятно сын Вероники Казимировны? А я Таня. Смотрю за вашей мамой. Я ее недавно кормила. Сейчас она спит.
Таня невелика ростом. Несколько мышина. Лицо ее, с сухим вострым носиком, почему-то кажется мне типичным для преподавателя немецкого языка.
- Весьма благодарен за заботу. А сейчас позвольте мне взглянуть на маму.
И я прохожу в крохотную спальню. Сажусь в ветхое кресло, смотрю на мать. Она лежит на древней кушетке обретенной вместе с креслом в уже забытые времена. Лицо ее, необыкновенно старое, сродни ацтекским маскам. Вместе с тем чарующе доброе и милое. В нем смешались радости и горести отгоревших лет, трагически суровая эпоха и всегда мощное чувство жизни.
- Мама, я приехал, - шепчу я, осторожно прижимаясь к сухим губам. Глаза ее закрыты, губы шевелятся. Я не могу разобрать слов, но чувствую дыхание, будто течет теплое молоко моего детства. Прямо над кушеткой два портрета: молодые отец и мать. Отец суров, мама весела и улыбчива. На другой стене - рублевская Троица. Окно спальни в зеленях подросших берез. Ветерок колышит тюлевые занавески. Стенной ковер в игре света.
- Ну, я пошла, - говорит Таня. - Вот мой телефон, звоните, если что.
- Непременно, непременно. - И я провожаю ее к двери.
Возвращаюсь в спаленку. Глаза матери открыты. Она смотрит на меня в упор... Но не видит. Зовет отца, меня, какого-то Сережу. И все время хочет встать и уйти "домой".
- Как я устала! - И с ожесточением, - Скорей бы сдохнуть! - Вдруг, принимая меня за отца: - Слава Богу, Воля! Слава Богу! Как я благодарна, что ты вернулся!..
Ночью тоненьким голоском мать запела немецкую песенку. Вспомнились ее рассказы о детстве. О богатых немецких хозяйствах в Кулундинской степи. О хождении в немецкую школу. О поездке с бабушкой к мужику порванному медведем... Ее страшно худые руки, скрюченные артритом, все время обирают стену и тянут одеяло. Опять немецкая песенка. Прерывистым, шелестящим шепотком. Будто истаивающая жизнь прощается с собой. Я лежу неподвижно. Сухой ком застревает в горле.
9 сентября.
Полночи и почти весь день сбрасывалось одеяло, вырывались простыни, летали подушки. Единственная верхняя челюсть тоже была выкинута. Руки беспрерывно захватывают пеленки, подкладки, сдирают рубаху и запихивают в угол, где болтается голова. Жалкое, жуткое зрелище беззубой головы и высохшего тела, лежащего поперек матраца и кресла. Но мои попытки увещеваний и наведения порядка яростно отвергаются. Уходящая жизнь освобождает недюжинные силы сопротивления. Поздно корить себя за недоданное тепло. Поздно точить слезы.
12 сентября.
По семидесятому году жизни мама решила крестится. Неподалеку, в той же церкви, где венчался Пушкин. Молодой священник, отец Борис, надел ей серебряный крестик. И вот, по совету подруги Риты, необходимо совершить причастие. Она и привела болезного отеца Бориса. Он совершал причастие истово, размеренно, строго. Мама вряд ли сознавала обряд, но охотно следовала наставлениям и процедуре. И долго еще лежала тихая и ублаготворенная.
К ночи мать возбудилась. Опять срывались пеленки и простыни, опять призывались неведомые мне люди. Опять рвалась "домой".
- Выпустите меня отсюда. Вызовите милицию. Я дочка Анны Семеновны. Я не ребенок, а глубокая старушка!
Пожалуйста!
Они хотят раздавить меня молотом...
19 сентября
Не ест и не пьет. Вдруг запела псалмы. Голос прерывист, с задышкой. И с какой-то безличной мольбой. Жалость моя беспредельна.
- Мама, выпей хотя бы клюковки.
Не слышит. Дыхание учащается. Пульс выше100.
22 сентября
Сегодня впервые отчетливо сказала: - Я умираю.
Пришла соседка Татьяна Павловна. Мать трудно дышит.
- Вероника Казимировна, это я, Таня. Вы меня не узнаете?
Лицо матери светлеет. Она улыбается. Из правого глаза катится слезинка.
Вечером стала задыхаться. Вызвали неотложку. Диагноз - ишемия и деградация головного мозга. Врач отводит меня в сторону.
- Не отдавайте ее в больницу. Пусть уйдет почеловечески...
1 октября
Всю ночь мама была беспокойна: то воды, то писать, то звала "коменданта". Сам я читал до двух утра Эрнста Юнгера "Сады и дороги" и заснул где-то под утро. Вскоре она меня подняла: писать. Процедура посадки на отхожее ведро: снимание всех подкладок, одеял, вывешивание ног, снятие памперсов, подъем и рывком на ведро. Далее ведро с водой, подмывочная банка, мыло, полотнце. Протер и сушение известных мест. Посадка на край кровати. Процедура натяга прокладки и памперсов. Устройство пеленок. Наконец, положение в постель. Усест подушек-одеял. Устроив мать, проваливаюсь в прерывистую дрему. Где-то к часу дня звонок в дверь. Соседка Прасковья Павловна. Принесла на святой воде освежающего отвара. Мать просит измерить давление. Называет Женей. Прасковья
- Женя это внук?
-Да. Мама, - говорю, - я отец Жени.
- Ты мой сын Славик. Умиление на лице, выпрастывает руку, обнимает меня и, с непередаваемым блаженством во всем облике, прижимает мои губы к своим. Я едва удерживаю слезы.
- Дай Бог каждому так спокойно умирать.
- С чего ты взяла, что умираешь?
- Ну как же, даже в газете написано. Через пять дней я умру. Я не боюсь умирать. -Даю тебе честное слово.
- Ты меня узнаешь?
- Да, ты мой отец.
- Нет.
- Муж?
- Нет.
- Был еще один генерал...
- А дети?
- Ты - мой сын Славик.
-Дай я тебя поцелую, пока еще теплая!
3 октября
Утро. Мама в сознании.
- Хочу себя немного побаловать. Купи мне бананов и персиков.
Собираюсь в магазин. По дороге выношу на помойку старую хлебницу. Гранатный переулок. Подслеповато-подвальная лавка "Ветеран". Держит жгучеглазая восточная матрона. Учет. По Гранатному на Спиридоновку к фруктово-продуктовой точке. Тоже учет! Не солоно домой. Мать спит. Сегодня же впервые сказала, что не хочет есть.
5 октября
Залег где-то в начале второго. Проснулся в 8:30, но встать нет сил. Опять в сон почти до полудня. Встал, поменял матери простынь и памперсы. Вычистил шкаф. Вычистил также диван. Без передышки заряжал мусоропровод, пока не забил его окончательно. Неожиданно обнаружил свою старую джинсовую куртку. К семи натянулась Настя, за ней Андрей. Пили чай. Следом протирали мать камфорным спиртом. Мазали кремом пролежни. Еще раз меняли памперсы и белье. Мою джинсовую куртка взяли постирать.
6 октября
Спал скверно. Поднимался раз десять. Мать беспрестанно просила пить. Очнулся в 11. Разбит. Проглотил кашу с молоком и снова залег. В полдень звонок: везут урну для голосования. Не надо. Засим настоятельные предложения ритуальных услуг. Об этом был упрежден: скорая помощь, мусора, социалка - все стучат гробовикам. Где-то в 3:30 пошел на большую прогулку. По Садовой до старого Арбата. Плотников\ноне Денежный\ переулок. Известный публичный дом. По его фризу в очередь протянулась русская классика с Александром Сергеевичем, Николаем Васильевичем, Львом Николаевичем. Все перекорежено-перегорожено. Пока обозревал, машины шли впритирку. Вышел к Большому Левшинскому. Детская поликлиника, где бегал младой Евгений, таперича музыкальная школа. Левшинский продолжился до Садового кольца, где вышел я к музею Голубкиной. Далее зашагал Пречистенкой. С другой стороны Садовой, на месте продуктовых магазинчиков и клуба Горького, новоявленная Счетная палата. Не посетить ли родные пенаты? Не посетить. Пречистенка вся в освеженных дворянских особняках и доходных домах начала 20-го века. Детская биб-ка им. Крупской, хоть и в небрежении, но уцелела. Самая роскошная усадьба, вплоть с академией художеств оккупирована господином Церетели. Далее Хрущевский переулок, где трудился я сторожем музея Пушкина. Отьяли Дом Ученых? Нет, не отъяли.Мимо палат Малюты Скуратова и в видах храма Христа Спасителя, сворачиваю на Гоголевский\аль Пречистенский?\ бульвар. В середке \с чего бы вдруг?\ памятник Шолохову: мощеная площадка. На постаменте бронзовая лодка с бронзовым же гребцом Шолоховым, поспешающим в сторону шахматного клуба. Назади, из мощеных площадей выдираются бронзовые головы лошадей. Ужасно жаль лошадок. Далее известный памятник Николаю Васильевичу " от советского правительства". Сдается мне, что развернули его на 180 градусов? Хотел было посетить дом-музей, где провел последние годы Николай Васильевич. Но отложил до другого раза. Засим Никитский бульвар, уморительная ротонда, где карликовый Пушкин с карлицей Натальей, дом Шехтеля и Алешки Толстого. И по Спиридоновке восвояси. Пешешествовал часа два. Далее постройка обеда и визит подруги Гали. Попили чайку, осмотрели матушку. Вручил ей завещанные рюмки с синими камешками. Подруги мои, надо заметить, все больше вдовы и дети отошедших друзей.
7 октября
И опять скверно спал. Плюс из форточки, блокированной шторами, прямо мне в горло задувала холодная струя. Горло простыло. Вскочил, сделал горячую гречневую кашу с молоком и медом. Полегчало. Но тут же пришлось сажать мать на ведро. Спросоня сил мало и я слегка уронил ее на ковер. Явилась социальная Таня с ветеранским талоном на постир пяти кг. белья. Набралось только три. Когда ушла, я нашел еще кучу полотенец. Далее зарулил к приятелю. Он встретил меня цитатой из "Фламенко". Заявлял удовольствие, от критики отказался, сославшись на читательскую "простоту". Набрав цельный пакет книг, я удалился. Почитывал на диване записки Юнгера о первой мировой. Сейчас восьмой час. Должна объявиться Настя. Будем протирать мать, опосля пить чай.
8 октября
Заснул под свежий дождь. Разбудила мать в полдевятого, за ней - наглая баба с пенсией. Широким шагом в комнатку матери, мол, жива ли еще. Села считать бабки, да так ловко, что обсчитала на две сотни. И я еще этой засранке презентовал стольник. Пробовал опрокинуться в сон, но где там. Встал окончательно и зачал борщ. Возился с ним часа два. Пробовал кормить мать. Мотает головой и отворачивается.
Пешешествовал и незаметно оказался у музея Николая Васильевича. Как старпер, вошел за льготные 30 рублев. Музей открыли только в этом году: 200-е со дня рождения. Скромная прихожая: черная крылатка, цилиндр. Раскрытый сундук с книгами и рукописями? Далее формальная гостиная с диваном, креслами, камином... Здесь мне было предьявлено сожжение второго тома "Мертвых душ": загорелся виртуальный огонь и над прозрачной стенкой камина заструились образы "Мертвых душ", в числе которых я с удивлением обозрел Данте. Далее интимное помещение: рабочий кабинет, спальня, приемная близких. Небольшая кроватка, конторка, за которой работал Гоголь, диван, зеркало, шкаф, где хранятся 246 книг, состовлявших интеллектуальное имущество Николая Васильевича. Собственно, в основе это все. Далее я вернулся в вестибюль и прошел в зал, где состоялась презентация "Ревизора" актерам императорского театра. Свет приглушили и некто за автора прочел свои комментарии и рекомендации касаемо пиесы. В следующем зале инсталляция произведений Гоголя, портреты членов его семьи, места им посещаемые в Москве и пр. В небольшом смежном помещении посмертная маска. Прошелся и на второй этаж. В одном зале библиотека, в другом периодика и свободный Интернет. Вышел. Дождь усилился. На Спиридоне в ларьке взял колбасы и был дома к шести. Мать запойно спит.
10 октября
Вчера денек не задался. Часа в три я пошел гулять. Все по Большой Никитской, вплоть до Манежа. Там завернул к университету и проверил наличие Ин-та Психологии. Было воскресенье. Из парадных дверей вышло какое-то толстое лицо в цветном ватиновом жилете, глянуло косвенно и удалилось. Я удалился тож. Свернул в Романов переулок бывший Грановского и повдоль известного дома с памятными досками удостоверяющими пребывание в нем во времена оно ворошиловых, андреевых, коневых и пр., вышел опять на Большую Никитскую. Поплыл к дому. Наблюдал неожиданный Сити Банк супротив церкви Воздвижения? Весь вечер в невнятных сердечных поскребах. Читал до трех утра...и неверный сон.
11 октября
Дождь, мать в возбуждении. Едва стою на ногах. Мать разметалась. И вот почти высохшая старуха, лежит на смятых пеленках. Розовая кофта болтается на правом плече. Провалившийся, беззубый рот ее открыт, глаза - свинцовые впадины. Промежность, как у египетского феллаха, обмотана белым бумажным полотенцем. Скомканное одеяло на груди. Когтистые пальцы, все перебирающие перебирающие простыню. И бешено бегущее, вдруг замирающее сердце... Мама, простишь ли мое окаянное бездушие!?
Бубнит "Эхо Москвы": криминальные авторитеты со всего мира и известные представители шоу бизнеса сбираются на похороны Япончика-Иванькова. Похороны на Ваганьковском кладбище обещают быть помпезными. Ожидаются усиленные наряды милиции. Сейчас придет Настя. Принесет лекарства и фрукты. Будем растирать и восстанавливать мать. Пить чай. Звонок. Это Андриан с моей знаменитой, постиранной, простеганной, джинсовой курткой, в которой лет тому15 сидел двое суток в Бруклин Букинг. Следом Настя. Мы с Андрианом обедаем изготовленным мною борщем \ признанным клевым\ и рыбой с горошком. Потом все трое пьем кофей. Процедуры с матерью: подмыв, протер камфарой, смазывание пролежней кремом, восстановление потекших пяток, переодевание и пр. Деловито, но сердечно.
13 октября
Ожидалась программа, в которой должен был петь Джильи. Оказалась обычная мыльная мура. Тогда принялся за Платонова и закончил к трем ночи. В сон опрокинулся в пять. Мать плоха, в полусознании. Неохотно пьет и почти не ест. Изорвала все исподнее и перемазалась. Пришлось ее отмывать, стричь ногти...
Гулять отправился на Дорогомиловский рынок: прошел Новинский, спустился по мосту \откуда танки обстреливали "Белый дом"\ на набережную и по ней до Киевского вокзала. Обозревал пекарню "Хлеб наш насущный" и гигантский, с хромированными трубами и выпирающими из стен бетонными кубами, развлекательно-ресторанный комплекс. Прямо напротив вокзала. Далее проследовал к лабиринту палаток с материалом, одежей, струментом и пр. Гомозятся кучки восточных граждан, жестикулируют или мрачно отстаивают невдали. У первой же палатки спросил крестовую отвертку. За ней был послан человек. Я уж хотел плюнуть ожидаючи, но тут он явился и запросил стольник. Сошлись на шестидесяти. Прошел в глубины и тут же увидел россыпь отверток за тридцатник: впопыхальщик! Разглядывать все это подробно не стал, а повернул восвояси. На пути закупил икры и семги. Гулял около двух часов. Временами, увы, "ощущал" сердечко. Мать в том же полусонном положении. Почитал, пописал, построил обед. К восьми объявилась Настя. Традиционный чай. Осмотрели мать. Пульс в районе 100. Промазали. Лицо опавшее, беззубое, но выражение покорно-милое. Настя:
- звони в любое время.
- А что, видно?
- Да, уж.
Проводил ее и посадил на машину. У Зоопарка.
14 окября
Спал кое-как, но встал к девяти. Мать в полусне. Более не раскидывается, а тихо складывает руки, то на груди, то на бедрах. Наклонился к ней: будешь есть? Нет, только чай. Напоил ее клюквенным чаем. Сварил овсянку с фруктами. Пытался отпасть. Не получилось. Решил пройти в Зоопарк. Иду в ворота. Старуха-Цербер с золотой пастью тормозит: предъявь документ. Обнажаю голову: вот мой документ. Ишь ты. А может ты с Украины? Ругань, визг. Я тоже был не на высоте и крепко ее лаял. Ладно, пошел кругом через Старый Арбат. У Вахтангова вызолоченный памятник принцессе Турандот в стиле РТ. Далее - выходит из Плотникова бронзовый Окуджава. Да, еще Пушкин с Гончаровой того же псевдо РТ. Гулял час двадцать. Засим рассупонившись, затеял "влажную" уборку. Тут-то, под кроватью и нашел материн пропавший серебряный крестик. Мать спит. Крестик я ей надел. Во сне она что-то шепчет и говорит жалобным голосом. Руки поверх одеяла, исхудалые пальцы с набухшими венами, провалившаяся плоть. Целую руки, глажу морщинистые щеки... кипит безудержная слеза.
15 октября
Спал зыбко, вставал, отливал и пр., хотя лег в 11. Утром слабый зов: мать, вся перепачканная, свесила ноги в кресло. Перемазаны памперсы, простыни. Наливаю тазы, ведра, банки. Сажаю ее на ведро. Начинаю мыть... В процессе она сваливается с ведра. Жижа из него течет. Я запутываюсь в проводах. С хрустом наступаю на лампу...
Возился чуть ли не час. В полдень явление терапевта. Оглядела. Раньше, говорит, был такой диагноз: немощь.
- Сколько у нас времени? Месяц?
- Ну, что вы! Гораздо меньше.
Прошелся Тверским бульваром. Заглянул к приятелю. Нет. Вернулся. Мать опять перемазалась. Видимо цыпленок, которого я дал ей после визита врача. Опять мытье, перевороты и пр. Обработал рану на спине и уложил в постель. Хочешь пить, есть, чего-нибудь? Нет. Болит что-нибудь? Нет. Время пятый час.
"Внимание, распродажа роскошных квартир в поселке Салтыковка-Престиж заканчивается. Спешите или опоздаете...". Вот что достает: постоянное, безудержное лингвистическое насилие.
17 октября
Выспался и кажется впервые. Заснул в одиннадцатом, встал к восьми. Постель матери раздернута, памперсы валяются, ноги в кресле. Все как всегда. На улице дождь. Пошел пройтись по бульварам и переулкам. Вязать эти пешие петли по старой Москве - единственный способ продержаться. С Тверской в Мамоновский переулок. В конце его - Трехпрудный и там очередной, очаровательный дом Шехтеля, скоропечатьня Левенсона, 1900-й год. Поворачиваю на Малый Козихинский и по нему выхожу на Малую Бронную у Патриаршего пруда. Слякоть, ноги скользят на мокрых листьях. К четырем была Настя. Чай, чай, обработка материных пролежней, кормление.
- Нравится?
- Холодное.
- Подогреваем. А теперь?
- Вкусно, но мало соли. - В полном сознании.
- \Настя\ Ты молодец. Послушная девочка.
- Нет. Я не послушная.
- Ну как же? Гришин тебе грамоты вручал за прилежную работу.
- Все равно. Я сама по себе.
- Ну и молодец. - Укутываем и плывем на кухню. Провожаю Настю до Баррикадной.
Читаю, обедаю. В полночь сажаю мать на ведро... Остановленное время.
18 октября
Сон меня бежит. С помощью матери, дергавшей жалобным детским голоском всю ночь. Только на ведро я сажал ее шесть раз. Злобный невысып. В девять позвонила социальная Таня, что зайдет с памперсами. Засим засверлил механизм в верхней квартире. Порушен и тот мизерный сон, которым забылся. Вялым тараканом встал в первом часе. Мать сегодня неуемна. Совсем не спит и постоянно срывает покрывало. Была Настя. Принесла курицу. Долго пили чай-кофе. Мать все куролесит. Замотала голову простыней и завязала концы узлами. И где только берет силы. Требует надеть юбку и срочно ехать домой на Вспольный. Убеждения, что она дома естественно не помогают. Плоть как может сопротивляется бездне небытия. И еще одна бессонная ночь. Полный раздрай. Голая исхудалая старуха ногами отталкивает кресло, рвет матрац, машет руками и что-то проборматывает. Дни идут волнами: сонный ступор меняется на агрессивно-беспамятный раздергай.
19 октября
Мать все перебирает руками. Сам сонен к осмысленным действиям не готов. Все же пошел пройтись: Патриарший, Малый Козихинский, Палашевский. Тверская, бульвар, Б.Никитская.
Дом Литераторов порадовал сообщением притаченным к внутреннему стеклу двери:
"Киракосяну Хачику Мисаковичу ЗАПРЕЩЕНО появление в Доме Литераторов, в связи с возмутительным поведением". Наблюдал черно-лаковый, с обилием хрома "Хаммер" с залихвастским, братковским лого: фак фьюэл экономи. Далее Винотека, мир виски, ворвись в свой день \туалетной водой Этуаль\, бэнк Глобэк, Нэйил лаундж\салон обработки ногтей\ и прочее языковое убожество и лингвистическая мерзость.
Мать как овощ. Возбуждение сменилось немощью... и пространным мытьем. Все в ходу: тазы, ведра, банки, тряпки...
20 октября
Заснул около трех, но спал почти без перерывов до половины одиннадцатого. Принял ванну, откушал овсянки с фруктами, выпил чаю, проверил мать и пошел пройтись. Обогнул весь Патриарший пруд с его двумя лебедями и множеством суетливых крякв. Старуха лет восьмидесяти, с густой копной седых волос, лихо перелезла через заборчик, спустилась к самой воде и, сгорбившись, чтобы удержать равновесие на гранитном периметре, медленно пошла вдоль пруда. Покинув Патриарший, зашагал Малым, а потом Большим Козихинским и вышел к Большой Бронной, где беспрерывно строят какое-то деревянно-каменное безобразие. Далее Богословский с реставрируемой церковью Иоанна Богослова17-го века. Восстановленная кровля горит жаркой медью. Выхожу на Тверской бульвар. Впереди некий субьект с громадным черным псом в красных портках, расписанных текстом и точками, в очках, в пирсинге. Рожа в зеленых виньетках. А хороши-таки особняки вдоль бульвара. Даже наглая реклама не в силах испортить их изящной элегантности.
Мать все спит, провальная яма рта, скорбная маска потустороннести. Вчера лицо ее заметно приобрело древнеиндейские черты: линия носа в полном подобии с линией лба. Глаза почти закрыты. В них настороженность и неузнавание.
22 октября
Мать совсем плоха: прерывисто дышит, не ест и не хочет ничего, кроме клюквенного чая, хотя после нескольких глотков и его уже пить не может. Вид ее ночью был таков, что я в любой момент ожидал худшего. Утром посадил ее на ведро и подмыл. Затем перестелил всю постель и поменял простынь. Переодел мать в чистую безрукавку. Отсчитал пульс. Старое белье выкинул.
Позавтракал. На дворе дождь. И прямо под окнами долбят яму. Дождь не велик. Собрался на прогулку. Иду дворами. Коллекция неполовозрелых надписей:
я е-ал школу, мы е-ем ваши проблемы, суки и стрелка в сторону школы. Опять Патриарший. Появились нырки. Держатся под водой секунд 15. Появились и изящные утки с опереньем как легкая ржавчина. Зашел в галантерею приглядеть зонтик. Есть японские за 40 баксов. Спасибо. Козихинский, заведение "Экспресс Кутюр". Трехпрудный. Трехэтажный дом Гончарова с некоторой претензией\ архитектор, внучатый племянник Пушкина и отец художника Натальи Гончаровой\. Большой Палашевский, Сытинский с заведением "Грот кафе" и поясняющей надписью "итальянский ресторан". Выхожу к Тверскому бульвару, встаю на тропу. Слева, вплоть до безобразной глыбы МХАТа, похожей на окаменевшее дерьмо, вычищенные особняки. В озелененных глубинах отель "ИСТ ВЕСТ". На другой же стороне бульвара солидный доходный комплекс "Не дальний Восток", "Бриллианты у Никитских ворот", " Свадебный салон Флер". И вдоль протяженного аллейного пути рекламные щиты со все заливающими помоями российского "интертеймента".
Прошел к матери. Пощупал пульс. Пульса не нахожу. Надеваю манжет измерителя давления. Мелькают цифры... вплоть до ноля. Опять щупаю пульс... Холодные руки ее сложены на груди. Но лицо еще теплое. Глажу ее впалые щеки, целую...
Итак, сегодня 22 октября, вероятно в четвертом часу дня Мама УШЛА. До этого звонила Настя. Придут с Галей к шести. Я набираю номер: - Настя, матушка скончаласть.
- Мы едем к тебе. До нас ничего не делай.
Иду к старушкам. Открывает Татьяна Павловна.
- Что?
- Скончалась.
Проходим в комнатку. Старушка целует мать.
- Царство ей небесное.
Приходит и Прасковья Павловна. Подвязываем матери челюсть. В шестом приезжают Галя и Настя. Были в двух шагах, но Садовое кольцо забито экипажами. Вызываю скорую. Приезжают где-то через полчаса. Осмотр, вопросы, ответы, составление бумаг. Звоню в ментовку. Мент, майор Дюжев? Пришел в начале восьмого. Вел себя прилично. Опять вопросы-бумаги. Подъехали Катька с Андреем. Бесконечные звонки от похоронных агентов: скорая и менты уже доложили. Похороны весьма прибыльный бизнес. Катька с Настей забирают бумаги и едут в поликлинику за справкой о смерти. Галя договаривается о похоронах с ЦКБ на Рублевке. Отсылаем Андрея за бутылкой. В это время подъезжают из морга забрать тело. Я иду в комнату еще раз поцеловать и огладить мать. На полу у кровати расстилается простыня. Другой накрывается матушка. Два мужичка поднимают ее и кладут на простынь. Верхнюю связывают узлами с нижней, поднимают тело и выносят. Из под простынь сиротливо выглядывает правая ступня с двумя больными пальцами.Настя часто мазала их заживляющим кремом. Один из мужиков глянул вопросительно. Сую ему 500р. Открываю коридорную дверь. Все... Возвращаются Настя и Катька со справкой, Андрей с бутылкой. Галя накрывает стол: хлеб, сало, колбаса, сыр, икра, ватрушки, пастила...Ставлю на комод портрет матери. Рядом - стопку водки крытой черным хлебом. Разливаем водку. Поминаем. Затем Галя, Настя и я идем к шкафу - подобрать платье и все, что необходимо для отпевания и похорон. Отобрано и упаковано. К десяти прощаемся. Завтра в те же десять поедем оформлять и оплачивать похоронные услуги.
...И ЕЕ ОБРАМЛЕНИЕ
23 октября
Два по полуночи. Пытаюсь уснуть. Проворочался в ходящих по кругу впечатлениях и ощущениях до пяти. Забылся в образах зыбких и пугливых и к восьми пробудился окончательно. Пробовал мучить сон еще минут сорок. За сим чай и отбытие к Насте: Баррикадная, Киевская, Парк Победы, дом 9, кв.26. Был ровно в назначенные 10. Но, "никакый значения не имеет": Андрюша брилси, Галя в опоздании, Катька в недуге. Занималась мной и настойчиво одна борзая Глаша\тощая и настырная\. Наконец, ближе к 11 тронулись и выехали на Рублевку. К 12 в заведении: комбинация морга, крематория и отпевальной залы. Заминка с документом. Чрезвычайно осанистый андетейкер плавно указует путь. Дело слажено: за 31 тысячу одевают, отпевают, кремируют и выдают пепел в выбранной керамической вазе. Извилисто едем взад. Требуется исправление вчерашней справки в поликлинике: вместо Казимировна напечатано КазЕмировна. Едем и высижываем эту справку часа полтора. Тут я прощаюсь с Галей и Андрюшей, бреду домой, беру\ совершенно не нужное\ свидетельство о рождении и иду в ЗАГС на третью Тверскую Ямскую. Минут 20.
Однако, поднакопилась злобная очередь. Двери с обыденной и зловещей надписью: "Государственная регистрация смерти". На пороге лежит черный коврик с аглицкой надписью "Велкам". После получасового ожидания ее\смерть\ и регистрирую. Домой с черным пакетом набитым документами. Телефон разрывается: подруга Шишкина, профессор Володя, даже молодая Тыква... Прилегаю поспать, да где...К восьми наплывают Настя с Галей, за ними нарядная Катька и Андрей с вином, пирожками, рыбой, икрой и прочей избыточной благодатью. Вдруг звонок и наглый голос: кто вы, и что вы делаете в квартире моей бабушки? Я, типа того: да хи тты на... Опять телефон. Подходит Настя и передает трубку. Несколько менее нагло: - кто вы, мужчина? Отвечаю: - Повар, я имею несчастье быть твоим дядей... тут идут предложения помощи, даже денег. Предложено также позвать сводного братца, Станислава Иванича. Позвали. Дурацкие претензии: что же ты не позвонил вчера, когда скончалась бабушка? Короче, даю им адрес похоронного заведения и прощаюсь. Станислав Иванич в оправдание неявления-незвонения: я едва прохожу 20 метров...
Одно из ярких впечатлений. Сажаю мать, не стоящую на страшно исхудалых ногах, на ведро. Седая всклокоченная голова трясется. Непередаваемое ощущение останков живой плоти и неумолимого распада. И вдруг накрывающая меня, жаркая волна тоски и глубочайшего сострадания. Мне холодно, говорит она. Я накрываю ее оренбургской шалью.
24 октября
Разбудил племянничек с уточнением адреса. Слава богу почти девять. Встал. Сходил в "Ветеран" за заказанным холодцом. Вскоре появился свояк Валера в весьма представительном костюме. За ним Шишкина и приятель Швейк. Выпили чаю. Расторопный Андрюша уже заказал машину. Выходим и точно, у подъезда дожидается синий Хундай. Садимся и едем. Прошу притормозить у цветочного магазина. Беру розы. Вскоре мы на месте. Предъявляю бумаги. Мне выдаются справки для взятия праха. Тот самый андэтэйкер толково объясняет, что в связи с потерями должных бумаг мне необходимо представить на Донское кладбище все документы захоронения плюс доказательство родства. Ко мне подходит Валера: Слава, Веронику Казимировну уже принесли. Иду в зал. Это довольно обширное помещение: потолок о четырех окнах, стены белого мрамора, пол - черно-серого. В середине помещается платформа, на которой и стоит гроб. Эта платформа - лифт, опускающийся в шахту крематория. Окружена она прямоугольником черного мрамора. В головах гроба венок и корзина с поминальными свечами. Открыта только голова, перевязанная светлым шарфиком. На лбу повязка с ликами святых, на груди образ Христа. Остальное пространство закрыто белой тканью с крестами и священными текстами. У матери довольно гладкое лицо, вставлены зубы. Она неуловимо изменилась не в худшую сторону и стала еще более похожа на древнего ацтека. В целом впечатления должного и благоприличия. Появился Станислав Иванович. Согбен и древен. Рядом племяш Роман с надутой женой, дочка Стаса Лена. Другой племяш, Кирилл\ он же Повар\ отсутствует. Проходим в зал, укладываем цветы. Слышится хор голосов. Входит батюшка и три женщины средних лет, хор. Поют очень профессионально. Батюшка зажигает изголовные свечи, по две с каждой стороны гроба. Мы вынимаем поминальные свечи \с надетой бумажкой для предохранения от капающего воска\ из корзины и зажигаем от изголовных свечей. Хор запевает и батюшка начинает службу. Продолжается она около получаса. Под конец читается листок с поминальной молитвой. Батюшка складывает его и опускает в гроб. Далее вынимается другой лист, кладется на грудь и под пение и молитву освященным песком батюшка чертит на нем крест. Отпевание закончено. Батюшка и хор тихо покидают отпевальню. Теперь предлагается проститься с усопшей. Я поднимаюсь по ступенькам, целую мать и, стараясь удержать слезы, глажу ее лицо. За мной поднимается согбенный Стас. Смотрит на мать. Затем с трудом его спускают со ступенек Роман и Лена. Настя плачет. Андэтэйкер снимает освященную бумажку со лба матери, достает из гроба листок с молитвой, листок с освященным песком и образ Христа и передает мне. Все это надлежит захоронить с урной. Потом выравнивает цветы, сдвигая их от краев гроба, натягает гробовую ткань на лицо и устанавливает темновишневую крышку. Нажатие кнопки. Гроб медленно едет вниз.Замедляется около металлической дверцы. Я слежу его движение. Двери в небытие разомкнуты...
Стас, привезенный Романом, едет домой. Успевает рассказать как электрооборудовал это заведение в годы правления Чазова.
Мрамор со стен и пола был украден шесть раз.
Возвращаемся через пробки и заторы.На кухне, в материной чашке все еще стоит последний клюквенный чай, чай, который я давал ей за несколько часов до кончины. Она отпила несколько глотков и больше не захотела. Время от времени я его прихлебываю. Затрудняюсь точно определить почему.
Сбор друзей и подруг. Где-то к половине пятого приехал Александр Федорович, следом подрулил Валерка и Вадик. Я позвал бабушек: Татьяну и Прасковью Павловну. Они с удовольствием посидели часок, пока не стал натягиваться прочий народ. Поминали и пили за матушку. Появилась Анька, за ней Швейк с Татьяной и Андрей с Катькой. Поминанье одушевилось. Я держал повидимому сильную речь о сострадании. Собрание растрогалось. Очень проникся Швейк. Александр Федорович тоже держал несколько замедленные, но весомые речи. Андрюша презентовал мне рубиновый массандровский портвейн, которым во все поминанье я и пробавлялся. Сиделось очень душевно. Справедливо отмечалось одно из достоинств матушки: снисходительность к людским слабостям. Вспоминалось и светлое приятие, и жажда жизни.
Благостные и умягченные разошлись к полуночи.
25 октября
Проснулся в 6:30 и уже не заснул. Ворочаюсь и вяло встаю. Есть совершенно не хочется. Звонит Настя: хочешь быть один или в компании? Против компании не возражаю. Отношу стулья бабушкам. Слегка убираюсь, чищу ковры... Позвонил Александр Федорович:
- А что это за баба ехала со мной на такси?
- Это Шишкина, Рита. Вчера вас посадили вместе и отправили домой.
- Аа.
Днем приехали Настя и Катька. Пьем чай. Катька берет салфетку, загибает ее по диагонали и завязывает на ножке стола. Настя проговаривает: "чертик, чертик поиграл и отдай". Я приношу знаменитую матушкину коробку с бумагами и Настя тут же вынимает пропавший документ, удостоверяющий право на Донское захоронение. Далее расходимся и я иду продышаться.
26 октября
Спал, но увы, помощью товарища Занекса. Проснулся к девяти. Просмотр бумажек, звонок социальной Тане: где СОБЕС? Оказался невдали от метро "1905-го года". Беру бумаги, пачпорт, шагаю привычным путем к "Баррикадной". Далее "Красной Пресней" теку к 905-му году. Вот где ребята не пожалели бронзы! Выдирается группа распираемых мышцами тел прямо из окружных мраморов. Уж не мессер ли Церетели? Ладно. Перехожу, как было указано, подземный переход и спускаюсь вдоль небольшого сквера к муниципальным службам. И вот заведение. Довольно чисто. Запахи и ощущение казенного присутствия ослаблены. Царствуют тетки среднего возраста. Работают довольно споро. Мой российский пачпорт Нью-Йоркского происхождения повергает в некоторый ступор, впрочем скоро преодоленный. Получаю казенную бумагу в Московский банк: пожалте имярек вспомоществование на15 кусков. С тем и возвращаюсь. Рассупониваюсь, пью чай с новокупленной брынзой. Окрепший и вновь собранный шагаю в Московский банк на Б. Никитской. Ожидание мое скрашено висящими на стене призывами. Особенно нравится вклад "Восторг" от 30000р или 1000 баксов. За сей подвиг обещают 6% годовых. Подхожу к весьма симпатичной чернушке. Паспорт. Пристальное его изучение, звонки наверх. Но все улаживается, бумага печатается, многократно подписывается и другая тетка выдает мне башли. Возвращаюсь домой, определяю все бумажки к местам приложения и иду к подруге Аньке. Отдаю \уже ею забытые\ 1000р. и предаюсь беседе. Поминки ей очень понравились составом людей и витавшей над ними милостью. Вспоминали молодость, Крымскую катастрофу, где оглох Рыба, сумасшедшую Костомакину, уход ее матери, \Анька всплакнула\, и пр.
27 октября
Проснулся в восемь, но отпал далее и встал к 11. Вскоре пришла старушка Прасковья. Она рассказала следующее: мать беспокоилась, что в смертный час меня может не оказаться в Москве и решила все свои деньги, положенные на книжку, завещать Станиславу Иваничу. Он должен был оплатить расходы по захоронению. Когда я приехал, мать была уже не в себе. Нечего было и думать переписывать всю эту завещательную музыку. Было бы довольно противно. Прасковья интересовалась и процессом захоронения. Объяснил ей все довольно подробно. Подарил матушкины часы. Старушка также сообщила, что в Иркиной квартире скорей всего живут проститутки, а в квартире напротив мужик, приводящий разных баб вплоть до 15-х\сутенер?\. Таня, сидевшая с матушкой, говорит, что связываться с ними опасно, так как контролируют это дело парнишки серьезные. Тут пришла социальная Таня. Разъяснила, как снимать электропоказания и платить по счетам. Далее звонила Настя и решила, что сегодня на Донской нам не ехать. Дождь. Взяв все счета к оплате, пошел в сбербанк на Патриарших. Стоял злобно ибо передо мной застолбилась баба с целой пачкой счетов. Расплатившись и засунув бумаги, пошел пройтись. На Гранатном, у Дома Архитектора, вдруг осознал наличие памятника Щусеву. Сам Гранатный обязан своим именованием двору 16-го века, где делали боевые гранаты. Проход по Тверскому бульвару и новая коллекция заведений. Бриллианты на Никитской оказались Смоленскими. Далее "Палаццо Дукале", бар "Мишель", розовый особняк Ермоловой, доходный дом с доской в честь "Выдающегося и старейшего члена коммунистической партии Иосифа Ароновича Пятницкого" . Покинул бульвар у церкви Иоанна Богослова, свернул на Большой Палашевский. Зашел в винный магазин. Массандровский красный портвейн около 400р., португальский - от 400р. до 1200р. Дома разобрал все бумаги, касающиеся налогов и выплат связанных с квартирой, и выкинул старый мусор из шкафа.
28 октября
Проснулся под литературные дебаты. Ведущий - все еще гладкий Ерофеев. Отзавтракал гречневой кашей. Испил чаю. В полдень подъехала Рита с Настей. Двинули на Донской погост. С бумагами все прошло гладко. Старый документ ликвидировали, новый выдали. Взяли кусок с чем-то на замуров урны. Далее был вызван рабочий Володя, снять плиту для вырубки даты жизни и успения. Румяный Володя снял плиту. Прежде чем волочь ее в граверную, состоялся такой разговор: плита вообще-то неустойчива, земля ходит. Лучше всего закрепить ее на двух болтах. Ну, так и закрепи. Это будет стоить три тысячи. Это гранит. Здесь работы на день. Я говорю: здесь работы победитовым сверлом на полчаса. Ну, как хотите. Хотим. А когда будет готово? Через месяц. А вот этого мы не хотим. Ну, может быстрее. Поговорите с гравером, но мне надо не менее двух недель. Плита освобождается от налипшего цемента, волокется колумбарными переулками в граверную. Гравер Серега определяет работу в 1000р, готовность - месяц. Можно 2000р, готовность - час. А как же Володя? Он берется за сверло на две недели. Сколько работы? Спрашиваю я Серегу. Два часа. Заходит некто Алексей и берется установить плиту на болтах завтра. Цена та же - 3000р. С тем и договорились. Рита вспоминает: идем с Вероникой Казимировной, Донской звенит колоколами, все цветет. Ах, как мне здесь нравится! Восклицает матушка. Ну вот, здесь и упокоится ее прах. Завтра с утра едем забирать урну. Дома к трем. Звонок Вадика. Заходи. Пьем чай. Пьем перцовую. Опять чай. Опять перцовую. Закусываем холодцом. Идем гулять: Гранатный, Ножовый, Скатертный, Хлебный, Новый Арбат, Старый Арбат, Сивцев Вражек, Плотников, памятник Окуджаве, Спасо Хауз, Новинский бульвар, Б.Никитская. Расстаемся у Дома Литераторов\ где выступает какой-то психотерапевт\. Пытались с Вадиком определить всю эту бешеную, навязчивую, бездарную рекламную круговерть. Кич? Безусловно, но с весьма специфическим митрофановским, нахраписто-наглым оттенком. Сегодня радио сообщило об угоне 10-и миллионного "Бентли". Хозяин - безработный. У другого автовладельца, и тоже безработного угнали "Порше".
29 октября
Спал, как всегда последнее время, скверно. В 11 пешком на Кутузовский. Шел ровно час. Катька еще не одета, в суете-беготне пьет кофей, понукает Глашу, одевает одно и снимает другое, мобилит сразу с тремя персонами и пр. Наконец, в половину первого направляемся к Хованскому крематорию. Въезжаем в Московскую область: склады и рынок стройматериалов, развороченные конструкции, начатое и брошенное строительство, пыльная прибитая флора, грязь... Все это весьма напоминает зоны отчуждения отведенные под джанкярды. Находим крематорий, закопченное здание с попыткой улучшения образа: там и сям приляпан полированный гранит. Металлическая дверь с надписью " Выдача праха с 9 часов до 17 часов".
Какой-то мужик забирает жестяную урну, заворачивает в несвежий пакет. Суемся к окошку. Катька меня отодвигает, берет все бумаги. Вдруг выясняется, что вновь требуется свидетельство о смерти. А что, говорю, прах уже не свидетельствует о смерти? Катька просительным голосом уговаривает приемную тетку выдать урну: сын сегодня улетает в Нью-Йорк, и тут же сует тысячерублевую бумажку. Достаточно? Видимо да. Урна приносится и даже выдается в поощрение шестидесятирублевый траурный спецпакет. Время катится к двум. Выдираемся из глубин и рулим к Ленинскому проспекту. Гигантская новая застройка. Минуя ее, вкатываемся на уже знакомые улицы к Донскому монастырю. Идем в граверную. Серега сообщает, что все готово. Достаю из широких штанин потребные 2000р. Далее колумбарий. Плита с выбитой датой и крепежными сверлениями прислонена к нише. Появляется Алексей. Открывает нишу. В сумрачную глубину задвигается урна, пакетик с крестиком, образом Христа и освященным песком. Алексей закрывает нишу. Ставит плиту на болтах. Разводит цемент и тщательно обмазывает края. Все делается аккуратно, споро, профессионально. Даю ему казенную оплаченную бумагу и договоренные три тысячи. Алексей протирает плиты и уходит. Кладем на горизонтальный гранит венок. Катька укладывает гвоздики. Мама! Кажется я сделал все должное.
В процессе движения восвояси наблюдалась следующая вереница заведений и призывов: Элитное белье "Империя чувств", кафе "Фасолька", "Гипнотизируй взглядом\ новая тушь Ланком\", журнал "Гламур" - новая прическа, новый гардероб, новая любовь. Кафе "Глаз". И наконец, "Честным быть выгодно". Заезжаем на Дорогомиловский рынок. Ни одного русского лица. Гигантский крытый зал с морем продуктов: рыба всех сортов, солений, копчений, корейские закуски, ряды колбас, мясные ряды, зелень, фрукты, вакханалия сьестного. Берем палтус, семгу, осетрину, икру, колбасы, корейские прикуски, пирожки и пр. По дороге винный магазин: водка и порт. Далее на Кутузовский. Пили-ели. Вспоминали прошлое. Катька возбудилась. Вещала о Шевчуке Юлиановиче. В десять посадили меня в вызванный экипаж. 20 минут и я дома. Устал, бросился в кровать. Отпал в печали и прострации.
30 октября
По случаю девяти дней занялся уборкой и приготовлениями к приему. Настя объявилась только к четырем. Напросился и племянничек с торфушкой. Стали в четыре руки выкладывать и раскладывать прикуску. Вскоре явился Валерка и Кэт, за ними Рома. Вручил ему бумаги и сберкнижку с завещанными башлями. Подошла Галя, тут же включившись в работу. Я сидел на телефоне с Рыбой и никак не мог оторвать его от воспоминаний. К шести потекли к столу. Тут позвонил Вадик. Сообщил, что ошивается на Бронной. Сейчас и был приглашен. Воспоминанья, слезы, веселье. Особенно разошлись Галя и Валерка. Первым покинул собрание Рома. Вздохнулось свободней. За ним - Настя с подошедшим Андрюшей заспешили на дачу. Я что-то порядком устал и отсиживался в сортире. Кипело нешуточное веселье. Не чаял когда отвалюсь в сон. Наконец, в первом часу стали прощаться и увлекли меня провожать до метро. Валерку с Кэт мигом посадили на авто, а сами поплыли до Краснопресненской. К часу я заспешил домой. Вдруг из перехода на меня поперла двухметровая фигура. Хотел уклониться. Нет, прет пузом. В руках держит красное яблоко, предлагает откусить... Задохнувшись неведомо откель взявшейся злобой, отпихнул его с " иди на х..." и заспешил вниз. В этом городе постоянно чувствуешь себя уязвимым. Раздвинул, застелил диван и рухнул в сон. Половина второго. Вдруг затрещало в затылке: та,та-та, та... как дрова в камине. Я почувствовал ужас. И всю ночь этот ужас не отпускал меня. Настороженный, съеженный, со смертной тоской забылся под утро несвежим прерывистым сном.
1 ноября
Поднялся к 11. Ждал засранца племянника, грозившего накануне прибыть в час дня. Долгий разговор с Рыбой: уравновешен, рассудителен, приятен. Вдруг Петр. То-се, говорю, приезжай. Вот едет. Одинокой коляской. А на дворе - собаку не выпустишь: снег вьюжит. Выпустил самого себя: Козихинский, Трехпрудный, Сытный, Бульвары... Купил творога, сметаны и чай. Опять позвонил Петр. Буду через 48 с половиной минут. Залег передохнуть. Вскорости затренькала входная дверь. Я спустился, когда коляска уже взбиралась по лестнице. Стал тягать ее вверх. Рассупонил двери квартиры, дополнительную дверь на площадке и Петр въехал в избущество. Распряг, достача войлочного тапка с дырой для пальца, усест на кухне. Затеваем разговор, затеваем также чай. Петр держит какую-то книжку. Раскрывает ее и протягивает цветную бумажку: 500 евро. Чень, должок за мотоцикл, который мы продали с Лунюшкиным покедова был ты в армии. Петр сообщает, что Нинка живет с двумя дочерьми от разных мужей. Живет со своим мужиком-венгром в пятикомнатной квартире в Вене, на берегу Дуная. Тамара, бывшая жена сына Петьки живет с двумя сыновьями. Один почти взрослый. Работает на таможне. Старшая дочь в Глазго, балерина. И вообще Левтоновы из аглицких краев. Тут прозвонил Рыба и завинтил какую-то нудятину. Я передал трубку Петру. Звали его приехать, но вяло. Петр выпил кружек пять чая, сопровождая питие бурно-бессвязными рассказами о житье-бытье. Признался, что не любил Игоря. Говорил ему: жид, уходи с земли. Вдруг стал поглядывать на часы и заспешил на работу: "играть музыку". На какой-то метростанции. У трехметрового сапога Горького...Ну, вот и свиделись.
2 ноября
Утром, откушав яичницу и выпив кружку кофею, зашагал по Тверской. На бульваре вакханалия подстершихся американских имен: Уитни Хьюстон, Дион Уорвик и даже дедушка Джеймс Ласт. Вернулся извилистыми дворами, в одном из которых обнаружил памятник Блоку. С какого рожна? Невнятно. Дома прилег, ворочался. Читал Васькин прощальный опус-поминание коктебельских и прочих влюбленно-веселых годков - "Таинственная страсть". Поначалу раздражал он меня настырным ерничаньем и молодым прискоком. Далее пошло ровнее и воспоминательнее. Стиль и диалоги "звездных" персонажей все же несколько примитивны. А, впрочем, оно может так и свежее. 5 ноября
Сегодня, с хрестоматийными ватрушками, пришла Настя. Пили, я - вино, Настя - водку. Потом кофе-чай. Разбирали матушкин гардероб. Вскорости придут с Галей для дальнейшего разбора. Бабушкам ноточены ножи и отданы костыли, ходунки и туалетные принадлежности матушки. Завтра иду в церковь Александра Сергеевича поставить свечку "О упокоении внове преставленной Вероники и всех сродников".
6 ноября
Сон в разрухе. Решил вымыться. Тут и отключили горячую воду. Пошел гулять с заходом в церковь. На Патриаршем лед. Небольшая прогалина чистой воды, где гомозятся лебеди и всякая мелкая птица. У мини рынка перед Тверским бульваром оживленно. Есть свежая рыба, есть ряженка. Прошествовал к "Пушкинской" церкви. Народ почти отсутствует. Вхожу. Мне указывают на голову: не снял шапки. Спрашиваю подручного мужичка, куда ставят поминальные свечи. Беру две свечечки. Укрепляю на поминальном подсвечнике, возглашая про себя: \ибо подошла какая-то тетка\ матушку и отца. Возвращаюсь домой. Воду дали. Принимаю душ. Звонок. Появляется Прасковья Павловна с тарелкой пирожков и ватрушек. Сегодня праздник скорбящей Богоматери. Говорю, что только пришел из церкви. Ну и хорошо. Делаю яешню. Пью кофе с ватрушками. Слоняюсь, читаю, даже пытаюсь думать.
7 ноября
Гулял по центру. Маршировал более часа. Наблюдал восстановленную белокаменную Иверскую часовню. А в ей зеркальные прдставительства Жоры Армани и Ральфа Лорана. Присутствовали также Мазерати, Ламбардини, Феррари и Бентли. Вся роскошь Запада в гости к нам, завернутая в священную Иверскую и внедренная в кремлевскую стену. Наконец, дома. Включил ящик. Ящик предъявил вопрос: что такое фаллос? девушки отвечали: 1. резиденция Горбачева 57%, 2. спутник Марса 17%, 3. греческий философ 7% \видимо Фалес\ 4. правильный ответ 3%. \Данные ВЦИОМА\.
12 ноября
Спал в поздноте-хреноте: доставал какой-то нудящий звук. Прогулялся обычным маршрутом, обогнув Патриарший. В каждом углу у него по паре пятисвечных фонарей. Посетил дом инженера Нирнзее. Швейк не присутствовал. Общим порядком проплыл до дома. На воздухах упорно течет из носа. Голова в тяжестях. Шаг спотыклив. Требуется мобилизация органов. Читал, слушал "Эхо". Вышел опять в начавшиеся сумерки. У граненого кинотеатра просочился на Новый Арбат. Его и перешел. Хотел найти сподручную щель на Старый Арбат. Не нашел. Прошагал до конца, опять подземно перешел и свернул на Поварскую. Прямо у Симеона столпника, коренастой церквушки 17-го века. Пошел дворами на Б.Никитскую. Вынырнул у Пушкинской церкви и, опять же дворами, на Гранатный. Какая-то сука наладилась звонить и дышать в телефон. Умер Вэйд, главный коллекционер Леонида.моего теснейшего друга скульптора. Прах развеют над океаном в Коннектикуте. Кажется, при неясных обстоятельствах, \ покончил с собой из за тяжелой депрессии?\ умер также Бах. Невесело. В ящике по "Культуре" показали "Ромео и Джульетту". Национальный балет Франции. Прекрасно. Ронял слезу. И счастливо, на некоторое время, был выбит из колеи.
14 ноября
Собрался с Настей на дачу. Где-то к пяти, после получасового оттаптывания асфальта на Садовой, подруливает Андрюша. Прыгаю в его Опель. У кондитерской Волконских забираем Настю. Едем к Новорижскому шоссе. Дорога слякотна. В воздухе морозь. Дворники растирают грязь. В этой манере, на скорости под сотню пилим часа полтора-два. И к семи являемся на дачу. Еда обильна и изысканно. Даже томится стерлядь с душистой травкой. В гостиной не тепло, хотя работает пара электронагревателей. В доме, кроме Катьки, приятель из Гамбурга по кличке Зеленый. Похож на юного Довлатова. Привез смальц \весьма популярный в Германии\ и вкуснейшие пряники. Через некоторое время Андрей с приятелем растопили печь и камин. Печка держит тепло примерно сутки. Засели пить-есть. Налегли на водочку. Я - на массандровскую Алупку. И было вкусно. Было весело. Однако в полночь отвалился в сон. Прочий народ гулял до пяти.
15 ноября
Проснулся в девять. В гостиной одна Катька. Постепенно натянулся народ. Хозяин трудился в своем кабинете. Сырники, зеленый чай и пр. Катька предложила посетить коттеджный поселок "Лесная рапсодия", расположившийся в колхозном поле за недалеким забором. Едем. Охрана отмыкает ворота. Выходит женщина Таня. Садимся в бумер и отьезжаем метров на триста к бетонной коробке. Всех домов около 150. Бетонные и бетонно-брусовые. Пейзаж уныл. Рабочие узбеки. Хозяин - Магомед Сергеевич, чечен и "очень хороший человек". Участки от десяти до двадцати соток. Все это плоское, кочками вздувшееся поле. Дом на 150 кв. м. с участком тянет на поллимона. С верхом из бруса на порядок дороже. Месячная цена сервиса более 300 баксов. Кожжас! Вскричали жуки. И ведь находят своего тупорылого покупателя. Возвращаемся и идем гулять с собакой и Зеленым. Дачный поселок грязной осенью дышит забросом и сиротством. Сделали полный круг. Минут 40. Чай и тихие сборы. В пять Андрюшик везет нас к электричке. .
16 ноября
Кое-как встал. Выпил чаю и зашагал в Психологию. В институте вручили бумагу о работе и башлях за последние пять лет. Домой. Разоблачился и погрузился в тепло вод. Дремал в них с полчаса. Опосля искупался и был свеж и весел. Звонил трезвый Свинья. Интересовался нет ли в Израиле хулиганов.
В три был у Швейка. Едем к Аньке в Сорокино. Зашагали к "Пушкинской". Докатили до конечного "Медведково". Сунулись в автобус и прибыли в самый чай. Засим протрусили деревней Сорокино. Братки что-то нахуячивают в гараже. Угрюмое рыло с черным питбулом. За полночь отсмотрел " Временно доступен" с Мишей Шемякиным. Лицо в шрамах, но какое-то бабье. Глаза - беспокойно-нетвердые. Обычный ток, похвалы какому-то полкашу Гебухи. Отснята иневнятная гофманианская ню фильма. Сон неглубок, краток, беспокоен.
Утром прошлись к "Бухте Радости". Однако никакой радости не обнаружилось. Я соорудил овсянку. Выпили по кружке кофе и на небольшой, всеведущей "Тойоте" отправились в город. Анька всучила мне сверток с карбонатом и местными судаками. Дома разобрал окончательно матушкину сумку с документами. Выписал последние платежи. Далее агентство "Паганель": заказал билеты в Нью-Йорк на "Дельту". Около 18 кусков в обе стороны. В одну - 100 кусков! Далее троекратный заход в сбербанк: заплатить квартирку и липиздричество. Еще далее к Аньке:.обед у повара Коли, изготовителя дареного карбоната..
По возврате разбираюсь с одеждой, бельем, полотенцами и прочей бытовухой. Пристраиваю часть бабушкам. Им же памперсы и хохломской столик. Баллдарюю... Далее к "Жаку Паганелю". Все же мелкая, но наебка: не обещанные 17 с полтиной, а твердые 19 кусков. И херрр с ней... Билет взят. Хвалю именование: ваш хозяин поклонник Жюля Верна? Что? Просто человек со вкусом. Действительно, на фоне разнузданного всеохватного кича... Был Вадик. Отпил чаю. Подавал дельные советы. Далее из избущества вытащили нагреватель и литого лося. Не можно было устоять и супротив швейной машинки Зингера. Все это было погружено в припаркованную Ниву. Далее на Садовой, в круглосуточном магазине вина и водки обрелись две картонные коробки. В них погрузили всякую посуду и Вадик отбыл на дачу.
18 ноября
Вот когда выспался, продавив до полудня. Принял душ. Подхватил два тома Розанова и пошел к Швейку. Забрал у него письма Платонова. На грязножелтой стене у монструозного Художественного театра коренастая ворона: кар...кар...предрекала кар-изис. Посетил книжную лавку Фаланстер в соседнем Малом Гнездниковском проулке. Там случилось телевидение от Культуры. Взяли краткое интервью по поводу кандидатов на премию Большой книги. К списку отнесся холодно. Прихвалил Кантора и Иванова. Ни того, ни другого в списке нет. Купил дневники Мура. Нудно пробираюсь к дому. Валюсь на диван и смотрю сусального Мессинга.
Бесконечная ночь. В метании, в зубной боли. В пять утра звонок Ибрагиму. Впаянный в память телефонный номер не менянный уже четверть века. Ибрагим призывает полоскать солью-содой, антибиотики. По приезде немедленно к нему: оглядеть, лечить, рвать. Забываюсь в болью пронизанном сне. Голова трещит. С левой стороны нижней челюсти висит солидная гуля. Тут звонит Петр. Чень, я к тебе еду и везу обезболивающее. Пока же самостоятельно затрусил в МалоБронную аптеку. Безо всяких хлопот закупаю коробку антибиотика Линкомицина. За смешные 45 дубов. Вскорости Петрр. Сели в кухне. Мощное, пережеванное жизнью лицо. Вполне справный торс и мускулистые руки. Пьет принесенную Коку. Разговоры об уезде в Южную Америку. В частности Чили. Регулярный подписчик НЛО, газетенки с забугровой информацией. Звонили Рыбе. Рыба с открытой душой давал медицинский и прочий совет. В шестом часу Петр отчалил. Я с осторожностью отобедал, прополоскал "полость рта" и повалился в сон.
19 ноября
В полночь, задавив боль таблеткой, продолжил дрему и к десяти утра был свеж и весел. Антибиотик работает: гуля опала, боль ушла. Соорудил овсянку. Традиционная кружка чая и вперед. Сперва в аптеку, запастись еще одной пачкой антибиотика, засим к бульварам. Откружив, направился мимо церкви Иоанна Богослова\ где меня восхищают медные водостоки\ к Трехпрудному и далее к дому. В восемь громогласный Петр. Отстегнул ему дверь. Покинув коляску в коридоре, сели пить чай. Рук Петр не моет, хотя постоянно хватается за колеса. Говорит беспрерывно. Лида святая. Приезжает, как правило ночью, на ее могилу. Гонящему с места менту: у меня шесть внуков... Мне: правда ни х... им не отстегиваю, ни копейки. По ходу выем всевозможных бумажек. Что купить: лук, ампулы, чай... Характер места музицирования и надзирающих ментов: гов\говно\, инт\интеллигент\, дур\дурак\, две жен\женщины\, кос\косой мент\ и т.п. Указания даются и мне и себе. В основном порицания: муддак! И следующий за этим смех. Сейчас поехал на "Белорусскую", играть под автоматом ППШ. Мелодии оцениваются по наполнению кепки башлями. "На побывку прибыл..." подают скудно. На верху ныне "Вечерний звон".
--
Ноября
Отпив чаю, устремился к Донскому монастырю. Войдя в ворота, закупил желтых и карминных роз. Прошел к матушке. Там лежали еще слегка подвялые гвоздики Насти и оставленный мною еловый венок. Далее в Администрацию. Заплатил двухгодовое содержание. Опять прошел к матушке. Прижал руку к оснеженной плите. Держал пока не заломило пальцы. Прощай, матушка. Прощай и прости непутевого сына... Затрусил пешечком к метро "Шаболовка". Проехал остановку до "Октябрьской". Вышел к месту стояния бывшего Авангарда. Спустился к разнообразным "Академиям" и новой Третьяковке. Заглянул. Прилегающий парк наводнен скульптурами всех видов, стилей и положений. Авторов не дознался. Прошел в Третьяковку и решил посетить выставку Дягилева. Одел пластиковые тапочки и вперед. Но сперва пробежался по постоянной экспозиции от Лентулова до Кабака. Митьки явственно выскочили от Наташи Гончаровой. На удивление мало Зверя и Яковлева. Совсем нет Титова. Долго стоял перед изделием Герасимова: Сбор войсковых начальников с товарищем Сталиным. Совершенно зверские рожи. Не более 3х-4х человеческих лиц. Далее прошел в "Русские сезоны". Толпливо, на экранах всяческая картинка. Вообще, музейное дело крепко двинуто вперед. Как всегда хорош Бакст. Натуральные костюмы сильно уступают картинкам. Покинул Третьяковку. Взобрался на до смешного маленький Крымский мост и вдоль Провиантских складов дошаркал до родного Кропоткинского переулка. Институт Океанографии им. Зубова. Кажется здесь трудился Дракон. Китайское посольство обернулось новым строением Шехтеля и городской усадьбой Денозинской? Посетил школьный дворик. Школа N50 выглядит весьма ухоленно. Прекрасно и со вкусом окрашена в бело-розово-желтовато-зеленоватые тона. Продолжил прогулку по Остоженке. Миновал Инъяз, который ныне Государственный Университет Лингвистики и... Очистилось много опрятных одноэтажных особнячков и вычищенных доходных домов начала 20-го века. Но много и новомодного дерьмостроя. Пречистенка, конечно, более стильна, богата и благородна. Дошел до Гоголевского бульвара. У скопления лошадиных голов Шолохова снимаются парочки. Вспомнлось выражение Петра: брать на слюнявку. Вспомнил и некоего вещателя из "ящика": я хотел бы об этом подчеркнуть. У Праги зашел в кулинарию-кондитерскую и купил роскошный торт "Фламинго". Вышел на Новый Арбат и в "Книге" взял последнего Макса Вебера. Дома в пять. Стало быть, прошагал три часа. Петр в телефонном захлебе держал час, пока я не сказал, что жду звонка. Тут он шмякнул трубку.
22ноября
Вот и накатило завершение моей московской жизни. Это был обжигающий опыт. Уход матушки. Окончательный невозможный смысл этой потери. Во всей красе выявилась также моя фундаментальная неготовность. Вот уж где я целиком плоть от плоти российского населения. Глубина мысли позорно мелка. Да и самая мысль неотчетлива и извилиста. Господь причислял моральную трусость к одним из самых низких пороков человека. Всеми оставшимися сила требуется противостоять ее мелкотравчатым, суетным и омерзительным проявлениям.