От Нахабина взяли овсами. Солнце ушло. В соснах стали свежие сумерки.
Сучья ломали хором. Залегли у огня. В ногах - плодовоягодное. Кружка ходила легко. Синий привкус меди садился в желудок. Рвали хлеб. Мяли курицу.
Петр дернул рубаху. Положил на ладонь отлетевшую пуговицу.
- Фон Пуговиц, - сказал Петр.
- Петя, - возразил Рыба, - что ты опять сделал с
Володюшкой?
- Фон Пуговиц, - сказал Петр.
- Ты ему тело избил, - бубнил Рыба.
- Не из-биллл. Осс-ве-тиллл, - сказал Петр. -
По паре фонарей навесил и снова пьян, румян и весел. Хааа!
- Вот и получаешься Свинья!
- Рыб, - сказал Петр, - ты - Фон Пуговиц.
- Товарищам горько, - сказал Лицо.
- Лиц, - сказал Петр, - ты - Фон Пуговиц.
- Товарищам зябко, - улыбнулся Кики.
- Только не лл-ги мне, не лл-ги, - возразил Петр.
- Так что Свинья, - вздохнул Рыба.
- Рыб Свинье не товарищ, - отрубил Петр.
- Зять, - предлагал Фарцо.
- Гусь, - вспоминал Лицо.
- Вы шшу-ты! Вы лл-гуны!
Вы ппрро-пойцы! Петр отвернулся, раскрутил бутылку, закинул голову.
- Все уже обрели клички, - заскрипел Жаба. Будет только справедливо воздать тебе по делам твоим...
- Свинь-я, - прислушался Петр.
- Свинья, - разом подтвердили товарищи...
Выстыли угли. Кончилась ночь.
Плюнул Свинья. Зашагал прочь.
ЛЮБОВЬ
Серега Пронякин любил Тамарку. Он ее ревновал.
Он ее бил. Свинья тоже любил Тамарку. Он ее ревновал, а
Серегу он бил. Сань, жаловался Серега, хоть ты ему скажи. Это что же он делает? Я Тамарке башку откручу.
- Ты, Серега, как человек контуженый, - сказал
Саня, - ты не допускай. Вот как наладится Свинья к Тамарке, ты возьми кусок трубы. Да в газету. Да и дай ему по башке. В этот раз Свинья пришел рано. Серега уже успел выпить. Пили они с Саней. Пили "Айгешат". Пили коньяк "Юбилейный".
- Петр, - сказал Серега, - ты чего пристаешь к Тамарке?
Свинья не слушал.
- Ты... отстань от Тамарки.
Свинья не слушал.
- Ведь она жена мне.
- Молчи, Серж, - развернулся Свинья.
- Я... ЛЮБЛЮ эту женщину!
Влег удар прямо в лобную складку. Зазвенела удалая голова (как звенят в расколе зимние дрова).
Повалился Свинья. Разошлась кровь по лицу его. Вошел Саня. Вылил коньяк на рану. Свинья облизал губы. Открыл глаза.
- Я... ЛЮБЛЮ эту женщину.
В КРЫМ
- Боюсь! Боюсь! Старрух и детей боюсь! - Так говорил Свинья. Выехали в ночь. В июль. Мотоцикл мотало. Свинья обернулся к Валере.
- "Как повязес галстук, бедеги его..." - Валера не реагировал.
- ТАК НАЧАЛОСЬ ПУТЕШЕСТВИЕ В КРЫМ. - толсто сказал Свинья. Валера не реагировал.
Потом была Тула. Орел.
Харьков с невиданными борщами.
- Борщ! Борщ! БОРЩ!! - орал Свинья.
Но Валера не реагировал. Дерево было имя ему.
- А вы куда? - спрашивал Свинья. - А мы в тот дом, - отвечал себе Свинья. - А вы куда? А мы в тот дом. Па-па-па-па-па-па-па-па, - разливался Свинья.
В Мелитополе рвали абрикосы. Засыпали их в майки.
- Одяг. Взуття, - читал Свинья. Мотоцикл не заводился.
Дерево улыбался. Свинья хмурился.
- Пздыкс-кс-кс. Пздыкс-кс-кс, нажимал он кикстартер.
В полдень миновали Феодосию. Синий ветер гулял вдоль акаций.
- Жизнь. Жизнь! Жизнь! - орал Свинья.
- Так закончилось путешествие в Крым, - сказал
Валера. Свинья остановился, вмял кулак в крышку бака.
- Дубец! Это ж я, Я должен был сказать! - пинал Свинья мотоцикл.
Дерево улыбался.
ОТДАЛ
Ехали в автобусе. Ехали долго. Сирый подлес застилал окна. Впереди кто-то ел рыбу. Свинья прошел вперед.
Свинью взяли в цех. Пылали горны. Гремели гимны. Башенный кран ехал куда-то по своим делам. В углу сидела гора формовочной глины.
- Бабка в клещах! - орали сверху.
- Вниз давай! - орали снизу.
- Бабка в клещах! - надрывался Свинья.
- Ты чего орешь? - Свинья задумался. Отошел к формовочной куче. Схватил кусок глины. Начал лепить.
- Бабка, - круглил он грудь, - в клещах, - вылаживал он бедра.
Приходил народ. Народ щерился, стучал в спину. Приходили от кранов. Приходили от горнов. Цех стал. Выбежало начальство. Свинья пошел из цеха.
- Бабка в клещах, - сообщил он вахтеру.
ТАЗ, ПОДУШКА И УТЮГ
Алексеев работал вахтером. Работа хорошая, работа теплая: сидишь на стуле выпимши. Дышать на начальство, правда, не надо. Свинья выпивал с Алексеевым. В дежурке. Алексеев хозяйственный. Стакан у него всегда на готове. В этот раз вахтер был невеселый.
- Да, скалься, - возражал вахтер, - а без ведра в хозяйстве нельзя.
- ТАЗ, ПОДУШКА и УТЮГ! - надрывался Свинья. Алексеев сплюнул.
- Иди отсюдова.
НЕ МЫ
Осень. Москва-река тяжело ворочает сизым брюхом. Павильоны, ларьки, все что высунулось летом пирожками, мороженым, пивом - покинуто и ободрано. Бредем аллеей. Шуршим падшим листом. Свинья мнет асфальт железным ботинком. Пинает урну.
- Бз. бз, - сквозь зубы сипит Свинья. Зубы у Свиньи плотные. Губы у Свиньи твердые. Урна катится.
Бренчит тощим воротом.
- Вы это, чего?
Местоблюститель. Надвигается от ларька. Сапог его скрип-скрип.
- Вот и медведь.
- На липовой ноге.
- Бз, бз... - Свинья пинает урну.
- Не вам говорено?
- Неее,
- А ну, пройдемте.
- Неее.
- Что не?
- Дак это ж не мы.
- Я чтоль? - подозревает блюститель. Красные лапы упер он в ремень.
- Как будто мы, - говорит Свинья, - а на самом деле
НЕ МЫ.
- Ар-тис-ты, - соображает блюститель. Урну-то... подними. Бредем к каруселям. Медведи, лошади. Сусальное золото их поосыпалось. Свинья громоздится. На медведя. Взгляд его ясен.
- Бз, бз, - сипит Свинья.
ВКУСНЫЙ
Со станции пошли лесом. Свинья ломал кирпич черного хлеба. Пихал куски в рот. Когда свернули к поляне, увидели гуся. Гусь не хотел подходить.
Он шел своей дорогой. Он был белый. Свинья кинул хлеб. Гусь съел. Кинул ближе.
Гусь опять съел. Свинья ударил его ботинком. Потом другим. Гусь ослабел.
Глаза его закрылись. Свинья подхватил гуся. Свернул ему шею.
Решили запечь его в глине. Выкопали яму, завалили хворостом...
- Гусь, - передохнул Свинья, - Вкусный. Никто и не возражал. Коля тоже. Он отодрал крыло.
Увидел зеленое пятно, отметину.
- Так это ж мой гусь!
- Гусь, - согласился Свинья.
- Вкусный.
ЗЯТЬ
За молочной, у гнилых ящиков татарин принимал посуду. Свинья поднял сетку, выложил банки. Банок было много, штук сорок. Теща запирала их на кухне.
Сегодня Свинья выскреб карманы. Все. Нашарил 87 копеек. Пришлось вырвать замок.
Разжиться этой дрянью. Татарин не глядел на Свинью. Он считал банки.
Накрывал их темной ладонью. И всякий раз сбивался. Свинья в упор глядел на татарина. Шевелил плечем. Татарин опять сбился.
- Что, блядь, одним майонезом питаешься?
- Считай, считай, ордынский, - сказал Свинья.
- А то устрою тебе здесь взятие Казани. Татарин сморщился. Кинул рваный рубль, мокрую мелочь. Ночью, подходя к дому, Свинья чугунел, готовясь расшибить бурую дверь. На ночь закладывали ее порядочной штукой железа. Дом - барский особняк средней руки. Нарезан дольками. Как постный пирог для постылых гостей. Свинья напрягся. Ударом ноги вынес филенки. Нырнул в коридор.
Первой заголосила Аннушка. Свинья трахнул кулаком в стену.
- Прищеми песню, Анна Васильевна. Не колыхай суточных щей.
Выскочила и голова тещи. В платке, с равномерно насиженными горошинами.
Василиса Евдокимовна занимала отдельное помещение, где в неширокие престольные праздники дозволялось слоняться внуку и внучке. Голова пожевала сморщенными губами.
Плюнула. Возвратилась к покинутому туловищу. Свинья пнул ногой в засипевшую дверь.
Население больше никак себя не объявляло. Свинья постоял, прислушался, прошел в свою щель. На диване валялись ботинки. Сидел крокодил в черных трусах. Спешить было некуда. Лида с детьми упакована.
Отправлена в Крым. Марья Фрегатовна, тетка, приняла ее под крыло.
Свинья лег на диван, раскинул руки. Лицо его расправилось, глаза закрылись. Из носа вышел тонкий свист. Пробудился он рано. Вскочил легко. Горячий поток света затопил его щель. Свинья тряхнул рамы. Выбил сизые запоры. Воробьи брызнули с карниза.
Юная липа замахала тугими ветвями. Свинья одобрил трепет листочков, майскую синь, старика с шоколадною таксой. Прянув в свое скучное логово, Свинья раскрыл пианино. Усадил крокодила за клавиши.
- Сыграй мне, Гена, "Пусть их едят одно сено".
На кухне пузырилось привычное варево. Старухи пасли судки и кастрюльки.
Теща тушила говядину. На святой травке. Свинья сорвал крышку. Выхватил кусок мяса.
- Василиса Евдокимовна, дай я поцелую тебя в п....!
- У, у, дурак! Не работаешь. Дети раздетые ходят.
- Василиса Евдокимовна, дай я поцелую тебя в п....!
- У, у, дурак! Людей бы постеснялся.
- Василиса Евдокимовна, дай я поцелую тебя в п....!
- Ээх! Дур-рак ты... твою мать! - решительно обозлилась теща. Свинья проглотил говядину. Швырнул крышку кастрюльки. "Stranger in the night..." - пел он, плывя к умывальнику.
ГОРОДА
На Зубовской, в саду, за чугунной решеткой сидел Свинья. Рядом - Ниночка. Шлепал троллейбус сырой резиной. Фонари гляделись в тусклую муть. Свинья курил. Москва, говорил Свинья. В города играли они... А до этого были в шашлычной. На Арбате.
Свинья скушал люля-кебаб. Скушал графинчик водки. Ниночке тоже дали люля-кебаб, железную чашку с мороженым. Поднялись уходить. Инвалид, дядя-Костя, выдал "нинкин пальтуган". Еще инвалид сообщил мнение: Чего ребенка о такую пору таскать?
Нажрался - сиди дома. Нинка заплакала.
- Неееет, папа хорооший, - тянула она толстым голосом.
Свинья вырвал пальто.
- Молчи, обррубок.
Инвалид отвернулся. Зачал глядеть в зеркало. На всякий случай. И правильно. Свинья посадил Нинку на плечи. Свернул в Плотников переулок.
- Это что за башлевик лезет там на броневик? - спрашивал Свинья. Вот как дело было.
- Москва, - повторил Свинья... - Ну что ж ты? Говори Алма-Ата.
- Алма-Ата, - сказала Ниночка.
- Акмолинск, - сказал Свинья... - Ну что ж ты?
Говори Курск.
- Курск, - сказала Ниночка.
- Кромы, - сказал Свинья, сверля туманный горизонт. Тут и вышли из тумана,