Давным-давно не режут клипера, И парусам давно несут на смену Дым тысяч труб солёные ветра. Но отчего ж, забывшись сном в каюте, Под шум поршней и мерный стук
винта, Я вижу вновь тебя среди снастей на
юте, И к милым парусам несет меня мечта
Д. Лухманов
Нижеследующий рассказ будет посвящён истории, которую мне рассказал очевидец событий, произошедших на парусной шхуне "Комета" на Дальнем Востоке. Его имя Виален Маракулин и он является действующим лицом рассказа под фамилией Марков.
МАТРОС ПАРУСНИКА
На правом берегу протоки, впадающей в Амур, раскинулись деревянные причалы небольшого порта Маго, то ли речного, то ли морского, но официально звучащего как Морской порт Маго и лежащего в шестидесяти милях вверх по течению от Николаевска-
на Амуре. Портовых кранов не было. Погрузка и выгрузка теплоходов, барж, плашкоутов, кунгасов и прочей водоплавающей мелочи производилась судовыми грузовыми устройствами, транспортёрами и автокраном на шасси знаменитого "Студебеккера".
Грохот лебёдок, гудки буксиров, пронзительные сирены катеров, крики грузчиков: "Майна", "Вира" сливались в хаос звуков, шума, и лишь пронзительные крики чаек выделялись из общего фона работающего порта.
Настил причалов из толстых деревянных плах был завален бочками с рыбой, разными металлоконструкциями, пиломатериалами, сетями в громадных брезентовых мешках, а в конце причалов отливала розовой голубизной гора крупной соли.
В противоположном конце причалов чётко выделялись три стройных мачты шхуны "Комета", которая возвышалась зелёным корпусом метра на полтора над кромкой причала. В диспетчерской порта в небольшой прокуренной грязноватой комнате несколько человек отчаянно дымили "Беломор-Каналом" и махоркой типа "вырви глаз, налетай рабочий класс", оживлённо обсуждая портовые дела и свои заботы.
Маркова, среднего роста, худощавого, совсем молодого человека, одетого в кожаную канадку, под которой виднелась суконная форменка с сине-белым треугольником тельняшки в её вырезе, широких клёшах и в мичманке с голубым флажком, уже знали.
Четвёртые сутки утром и вечером он заходил сюда, пытаясь узнать, где находится его судно, девятьсотсильный морской буксир "КИМ", на который он был направлен 4-м мех.
"КИМ" - аббревиатура от "Коммунистический интернационал молодёжи".
К А Р Т А А М У Р С К О Г О Л И М А Н А
Толком никто ничего не знал, но ему обещали сообщить, как только "КИМ" выйдет на связь. В последней радиограмме буксир сообщил, что вышел неделю назад из Аяна с баржой на буксире, гружённой бочками с рыбой. На этом связь прервалась.
Накануне в Охотском море разыгрался сильный шторм, и перспективы его последствий могли отразиться и на судьбе буксира. В гостинице посёлка, дощатом длинном бараке полном клопов и командировочных, мест не было. И спасибо начальнику погрузрайона, Ивану Сергеевичу Шокотько, приютившего Маркова в своей небольшой комнатушке в таком же бараке, серо-зеленном от старости. Вечерами у него собирались два-три работника порта, и на стол ставилась нехитрая закуска : солёная кета, квашеная капуста, свиная тушёнка в металлической банке и самое главное в этой сервировке: водка в тёмно-зелёном "фаустпатроне" - бутылке из под шампанского, с криво наклеенной этикеткой - "Водка". Содержимое её ласково называлось в широких слоях трудящихся Дальнего Востока "Лесная сказка - семь сучков". О ней Марков безапелляционно высказался: "Помесь купороса с суперфосфатом!". Это субъективное определение было недалеко от истины. По непроверенным данным какой-то дальневосточный химик умудрился из древесного спирта создать более или менее приемливое пойло.
В первый раз (ещё во Владивостоке), попробовав этот термоядерный напиток, он заявил: "Лакайте сами! Я эту марку не употребляю!".
На пятый день нудного ожидания Иван Сергеевич, встретив Маркова в порту, посоветовал:
-Зайди в портнадзор, радио получено!
Оказалось, радоваться было нечему. Диспетчер, раскуривая очередную "Беломорину" и прищурив от дыма правый глаз, выдал такую информацию: - "КИМ" выброшен штормом на рифы Шантарских островов, баржу со шкипером и одним матросом унесло в море. Шхуна "Глобус" сняла с него экипаж, и буксиру теперь "кранты" до следующего шторма".
Марков сидел на скамейке возле портнадзора и пытался разобраться в обрушившихся на него проблемах. Рядом присел Иван Сергеевич и, с сочувствием глядя на незадачливого морехода, посоветовал :
"Если не повезёт, то в манной каше палец поломаешь, а повезёт - можно Змею Горынычу глаз подбить. Подойди к капитану "Кометы", возможно, возьмёт пассажиром до самого Владивостока, она через неделю снимается в рейс".
Маркову ничего не оставалось делать, как последовать совету Ивана Сергеевича, так как денег на пассажирский пароход до Хабаровска не хватит, всё-таки шесть дней речник будет шлёпать против течения, а там ещё поездом во Владивосток. И всё это время пить, есть тоже надо, а за какие шиши?
- Спасибо, Иван Сергеевич, за совет, я так и сделаю, - благодарно сказал ему Марков и, погасив сигарету "Опала", только-только появившиеся в продаже, поднялся и неспеша направился к шхуне. Накрапывал мелкий холодный дождик, с причалов несло запахом рыбы. Взвился дым от сгоревшего угля из дымовой трубы двухпалубного пассажирского парохода с громадными кожухами гребных колёс, подходившего к причалу порта на швартовку. Подходя к шхуне, он внутренне подобрался, прокручивая в мыслях предстоящие переговоры и подбирая более или менее весомые аргументы объяснения своего, отнюдь не весёлого положения.
Слегка наклонённые к корме мачты шхуны отливали коричневым лаком.
Его блеск подчёркивали медные кольца раксов. Обтянутые втугую ванты желтеющие рейками выбленок и паутина снастей бегучего и стоячего такелажа придавали шхуне лёгкость и изящество. Зелёный корпус, перечёркнутый белой полосой ватерлинии, возвышался метра на полтора над причалом.
Тугие, серые жгуты парусов невольно напоминали Виктору об альбатросах, ревущих сороковых" широтах, лихих капитанах, командующих парусниками с командой, набранной из разного портового сброда и прочую романтику из любимых книг.
Поднявшись по довольно хлипкой сходне на борт, спросил у матроса, сворачивающего в бухту манильский конец:
- Слышь, корефан! Где найти мастера или чифа, дело есть!
На Дальнем Востоке было принято именовать капитана - "мастером", старшего помощника - "чифом", второго штурмана - "суперкарго или ревизором".
(Эта терминология осталась ещё с войны, когда Дальневосточный флот ходил в основном в США, доставляя различные грузы, начиная от грузовиков "Студебеккеров", "Шевроле", "Фордов", разной военной техники, вплоть до колючей проволоки).
- Кэп на берегу, чиф был в рубке, - равнодушно ответил матрос, продолжая свою работу.
Рулевая рубка помещалась в кормовой надстройке на корме шхуны, и Марков, переступив высокий комингс, вошёл внутрь.
Посередине рубки увидел полутораметровый штурвал, сияющий деревянными полированными спицами и окованными надраенной латунью рукоятками.
Справа стоял машинный телеграф с английскими обозначениями передних и задних ходов, а у задней переборки рубки находился откидной штурманский столик с раскрытым судовым журналом. Впереди штурвала, на деревянной тумбе, на карданном подвесе был установлен магнитный компас, с картушкой, плавающей в спиртовом растворе.
Облокотившись на машинный телеграф стоял старший помощник капитана - невысокий, даже щуплый с грубоватым, покрытым оспинами лицом моряк, в крупной вязки шерстяном свитере, рыбацких ботфортах и в старой мичманке, с позеленевшим крабом.
Поздоровавшись, Марков подошел к "чифу", не обращавшего на него внимания, и негромко спросил:
- Вы старпом?
- Да, - лаконично ответил тот, продолжая смотреть в переднее окно рубки.
- У меня к Вам вопрос: сможете взять меня пассажиром до Владивостока? Вот мои документы, - и показал ему свои бумаги, на которые чиф без интереса взглянул из подлобья и хмуро процедил сквозь зубы:
- Пассажиров не берём! Если не против, пойдёшь матросом?
- Я же механик, а не" "марсофлот", да и какой из меня матрос, да ещё и на паруснике?
На что получил безапелляционный ответ:
- Или матросом, или "гуляй Вася!".
Марков согласился. Выбора у него всё равно не было.
ПАРУСНО-МОТОРНАЯ ШХУНА ГРУЗОПОДЪЁМНОСТЬЮ 300 ТОНН
Хлопнув дверью, в рубку вошёл высокий, крепкий на вид мужчина, с небольшой рыжеватой "норвежской" бородкой на удлинённом лице, в бушлате с надраенными пуговицами, грубых ботинках и твидовой кепке на прямых, таких же рыжеватых волосах
с курносым носом и с самокруткой в зубах. От него потянуло запахом крепкой махорки.
Старпом, всё так же, глядя отсутствующим взглядом, выдавил из себя:
- Боцман! Покажи Маркову койку в кубрике. До Владика пойдёт с нами матросом, а первым или вторым классом - посмотрим!
- Добро! - ответил боцман, держа самокрутку в толстых пальцах правой руки, и посмотрев на Маркова, посоветовал:
- Подожди на палубе, у меня дело к чифу, я через пару минут освобожусь.
Боцман вышел из рубки и, смачно затянувшись самокруткой, спросил:
- Как зовут, мореман?
- Марков Виталий Фокеевич, четвёртым механиком был направлен на буксир "КИМ", а он не пришёл. Сидит на Шантарах.
- У тебя батя не вологодский, случайно?
- Нет! Из Вятки, с Кирова.
- Я спросил, потому что отчество у тебя интересное. Северное. Меня зовут Иван Тимофеевич, фамилия рыбная - Окунев. Старпом Кандыба Семён Калистратович.
Мы оба из Архангельска, вернее, я из Онеги, слыхал?
- Были мы в Онеге, круглый лес брали на лесовозе, там якоря на реке не держат. Всё дно
в топляке, но тресочку поморского посола попробовал, её только медведям лопать.
Запах в две тысячи лошадиных сил!
Боцман на эту характеристику только с улыбкой отшутился:
- Привыкнуть надо, а если запах не нравится, зажми нос прищепкой!
В носовой части шхуны располагались кубрики команды, к которым вёл вниз крутой трап из будки-тамбучины перед фок-мачтой, на "правом борту" с четырьмя двухэтажными деревянными койками, на "левом борту" - кубрик мотористов.
В середине кубрика стоял стол с большим медным чайником, по бокам две скамейки-банки, тоже из досок и небольшие рундуки - шкафчики для одежды.
- Возьмёшь постельное бельё и одеяло у гарсонши Вальки, её и кокши каюта находится в самом носу, над цепным ящиком.
Молодая, лет двадцати, невысокая, с круглым веснущатым лицом, гарсонша выдала ему постель, а матрац, набитый морской травой-капкой, уже лежал на койке.
После всех нехитрых манипуляций с постелью Марков вышел на палубу бака и с интересом начал осматривать паутину бегучего такелажа.
На широких планширях фальшбортов целая куча устройств для крепления снастей: шкотов, брасов, фалов.
Снаружи фальшбортов крепились металлические планки вант - путенсы, крепящиеся на русленях - площадках за бортом для крепления вант - и держащие (крепящие) мачты с боков, с поперечными ступеньками-выбленками для подъёма людей на мачты.
На носовых тросах-штагах крепились треугольные паруса-кливера и стаксель.
Под бушпритом - наклонной мачтой, продолжающей нос судна, - была натянута сетка, под которой виднелся форштевень шхуны с нанесёнными на нём белой краской марками для измерения осадки шхуны.
Марков любил всё связанное с морем и с судами, и всегда с интересом добывал новые сведения о них. Новиков-Прибой, Джозеф Конрад, Станюкович, Лухманов были его любимыми авторами.
В вооружении парусных судов он немного разбирался, прочитав и почти вызубрив ещё до Мортехникума учебник "Морская практика для школы юнг".
Этот капитальный труд раскрывал все таинства ухода за судовыми устройствами, дополняя тексты чётко выполненными чертежами парусного вооружения судов со звучными названиями снастей: топенанты, гитовы, бык-гортени, брасы и тому подобные. Это была теория, а в натуре все эти стальные, манильские, пеньковые "верёвки" или по-морскому "концы" выглядели иначе, чем на рисунках.
"Ну, Марков, держись!" - душевно посоветовал он сам себе. "Надо всё осваивать, чтобы не быть балластом и посмешищем на судне. Поброжу по шхуне и проверю сам себя на знание всех этих снастей, а потом буду спрашивать у боцмана и коллег-матросов, что к чему. И, конечно, надо заглянуть в машинное отделение, там дизель, а я хоть и паросиловик, но всё же - это "ближе к телу", как говорил Мопассан".
По крутому стальному трапу Марков спустился в тесное, полутёмное машинное отделение со стойким запахом сгоревшей солярки и остывшего металла.
По левому борту находился дизельгенератор, в подтёках масла с сильно обгоревшим коллектором.
Обошёл вокруг двухтактного, трёхцилиндрового "несчастья" с запальными шарами и большим чугунным маховиком по имени "Болиндер".
Двухтактный двигатель системы "Болиндер" - это замечательное творение человеческого гения. Как и двигатель Дизеля, он не требовал электрического зажигания, но в отличие от "дизеля" мог работать даже на сырой нефти!
Для запуска "Болиндера" в специальное отверстие крышки единственного цилиндра ввинчивали стальной конус с резьбой у основания и шаровидным расширением на конце.
Шар предварительно разогревали паяльной лампой почти до белого каления и сразу, после ввинчивания конуса, быстро раскручивали маховик двигателя.
ПОЛУДИЗЕЛЬ "БОЛИНДЕР"
Цилиндр накалялся, и это обеспечивало воспламенение. Ещё его именовали "полудизель".
В дальнейшем двигатель работал неторопливо, но зато безостановочно, с характерным звонким "бонг-бонг". Только топливо подавай.
Познакомился с мотористом Сергеем, ремонтирующим ручную помпу типа "Альвейер". Поговорил с ним о разном, а конкретно по "Болиндеру" получил довольно интересные сведения, которые моторист ему выдал, вытирая паклей замасленные руки.
- Береговое дерьмо! Присобачили на суда - и, кроме горя, мотористы от него ничего не имеют. Правда, когда в настроении, крутится неплохо, а жрёт всё, что может гореть, начиная от постного масла и кончая неочищенной нефтью.
И не дай Бог, если подносились поршневые кольца и если схватит масло из картера - тогда его можно остановить, заклинив маховик вот этим деревянным брусом.
Причём бывалые люди говорили, что если к топливу подмешать воды или, просто помочиться в топливный бак, то "Болиндер" работает ещё лучше!
Такой двигатель стоял на баркасе в фильме "Белое солнце пустыни".
От души посочувствовав Сергею, Марков поднялся на палубу, осмотрел надстройку, позади которой высилась бизань-мачта с прикреплённым к ней гиком.
В надстройке помещались: рулевая рубка, каюты комсостава, камбуз и крошечная кают-компания. Наверху надстройки был главный компас, пеленгатор, небольшая радиорубка.
Марков постучал в дверь радиорубки и услышал:
"Заходи, если не дьявол!".
Радист, он же "чиф рейдио", худощавый, узколицый, с небольшими усиками на бледном лице, сидел на вращающемся стуле и что-то писал в толстый журнал авторучкой с синими чернилами. Небольшой стол был уставлен радиоаппаратурой.
Сбоку, прикреплённый к стенке рубки, стоял небольшой диванчик с деревянным бортиком - видимо, логово радиста.
Познакомились. Радиста звали Леонид, фамилия Бойко, отчество Иванович. Он окончил Владивостокское мореходное училище на год раньше Маркова, в 50-ом, и всё это время "служил", как говорил он, на "Комете!
Он рассказал, что было много предложений работать на других судах, но работа на грузовом паруснике была для него прямым воплощением его романтических мечтаний.
И свою крохотную каюту с радиоаппаратурой он не променяет ни на какие современные суда с их автономными радиорубками, напичканными новейшей аппаратурой.
После посещения радиорубки Маркову предстояло ознакомление с судовым парусным вооружением и предварительный инструктаж у боцмана.
П А Р У С Н Ы Е У Н И В Е Р С И Т Е Т Ы
Возле кормовых поручней-релингов на ящике со спасательными жилетами сидел боцман, покуривая трубку с прямым чубуком. "Да это настоящий "Данхилл" - удивился Марков, а боцман, видимо поняв его недоумение, сказал:
"Память о Гонолулу. Мы туда заходили при перегоне судов. На палубе сподручнее курить самокрутку, а трубка годится только для спокойной жизни, но это нам редко доступно".
На 3-ем курсе учёбы в Мортехникуме Маркову одной симпатичной девушкой была подарена прямая трубка с фильтром. Пока он обкурил трубку, у него целую неделю изо рта бежала слюна. Но зато после он уже чувствовал себя "старым морским волком".
- Послушай, Тимофеевич,- обратился к нему Марков, - тебе твоя трубка не говорит, что её нужно набить "Кэптеном" или "Принцем Альбертом", а не сибирскими опилками?
- Где его тут купишь? - с сожалением ответил боцман.
- А ты делай как Сталин! Тот трубку набивал папиросами "Герцеговина Флор", а они есть в магазине.
- Дорого! Не по карману! - развёл руками боцман.
С трудом отведя глаза от так понравившейся трубки, Марков продолжил:
- Тимофеевич, Давай начнём ликбез, а то верёвок много, куда какая идти предназначена не совсем понятно.
- Добро, - согласился боцман - раз уж мы здесь оказались, с этого и начнём.
- Давай сделаем так. Я буду называть снасти и что с ними делать, а ты - поправлять, если не то брякну. Это есть бизань-мачта, - начал объяснять Марков, - это гик для крепления нижней шкаторины паруса, это шкоты для удержания паруса под углом к ветру. Ванты держат мачту с бортов, это гордени и ниралы для подъёма и спуска паруса. Передняя кромка паруса - шкаторина ходит по мачте на стальных кольцах - раксах, ну а на грот и фок-мачтах - всё тоже, только с прибавлением приставок: грот- и фок-.
- Ну, брат, ты профессор! - одобрил боцман познания новоиспечённого матроса в такелаже. Но тот резонно принял это всё как шутку и решил не успокаиваться на достигнутом.
- Насколько я знаю, на "Комете" прямой парус на фок-мачте брифок, а это брасы - служат для поворота брифок-рея по горизонтали, но парус-же, видимо раздвигается, как шторка на окне. Ведь так? - и продолжал, - шхуна несёт косые паруса без гафелей, значит, считается с латинским вооружением.
- Я ошибся, - сокрушённо покачал головой боцман, - ты, брат, не профессор, а академик!
Оба засмеялись, а Марков спросил:
- Мне, сэр, крайне необходимо знать характеристики шхуны, иначе спать не буду.
Зачем ему были нужны эти данные, он и сам толком не знал.
Просто было интересно, он не зря говорил о себе, что любопытен, как кошка.
Привычка - вторая натура.
- Добро! Получай по полной программе. Длина 45 метров, ширина 7 метров, осадка в грузу четыре метра, полная регистровая вместимость - 674 тонны, грузоподъёмность 300 тонн вместе с коком.
Дизель "Болиндер" 225 лошадиных сил. Мачты и гики не из целых брёвен, а клееные из деревянных брусков, площадь парусов 500 метров квадратных, на бушприте кливер и форстаксель, прямо скажу, не клипер, но если быть честным до конца, то эти фрегаты для Дальнего Востока мало подходят. Мотор слабый, ветры переменчивые, течения сильные, проливы узкие, полно скал и рифов, но бог миловал: три года на воде держимся.
(С П Р А В К А:
В конце большой войны, основную тяжесть которой вынесла наша страна, врагом был уничтожен наш промышленный потенциал европейской части.
Остальная промышленность была перестроена на военный лад: выпускали оружие.
Флот торговый и рыбацкий погиб. Восстановить его в короткие сроки - невозможно.
В этих условиях от побежденной Финляндии по репарациям потребовали построить сотню деревянных парусно-моторных судов.
Список включал в себя так же девяносто трёхмачтовых океанских 45 метровых шхун.
Множество шхун Финской постройки перегнали во Владивосток после расформирования Камчатской флотилии.
Значительная часть была направлена на Камчатку, где проработала до шестидесятых-семидесятых годов. Россия получила грузовые и рабочие суда, которые можно было использовать в каботаже на необорудованные порты - они тоже были разрушены.
Кроме того, парусно-моторные суда являлись хорошей школой для воспитания кадров, опытные моряки были убиты на войне. Лучшей морской школы не придумаешь.
- С "Глобусом" приключилась на Камчатке история, - начал рассказывать боцман.
Он зашёл в залив Корф и дал радио в главк "Камчатрыбпром" о том, что шашелем испорчено днище. Как поступить? Идти на ремонт или стать на отстой в Корфе?
Какой-то придурок ответил: "Отдать товарища Шашеля под суд!".
Вся Камчатка тогда смеялась.
На палубе послышался шум, из дверей камбуза выскочила здоровенная рябая кокша Фрося ("Негабарит первой степени", - по определению Маркова), начала метаться по палубе и громко с плачем орать.
- Я не позволю себя запирать в собачий ящик, я жаловаться буду!
Правда не уточнила кому и на кого! Она подскочила к краснолицему, низенькому, с подозрительно багровым носом моряку, стоявшему возле шлюпки (это был капитан).
До Виктора донеслись слова разговора.
- Чего ты, Фрося, авралишь?
- Я суп нечаянно пересолила, а чиф меня за это в собачий ящик грозит посадить! - хлюпала носом повариха и, видимо мало надеясь на сочувствие, снова взвыла:
- Я жаловаться буду! Не имеете правов в собачий ящик сажать!
- Закрой люк, а то плюнет ещё кто по ошибке! - добродушно посоветовал капитан и распорядился:
- Позови старпома!
Фрося изо всех ног кинулась в кормовую надстройку. Через пару минут оттуда вышел старпом в тяжёлых яловых сапогах. Круглые плечи обтягивал тёмно-синий свитер, с белыми узорами на груди. "Коровы празднуют Новый год", - усмехнулся Виктор, вспомнив шутливое определение популярному узору с оленями и ёлкой.
- В чём дело? - спросил у старпома капитан.
- Понимаете, Фёдор Николаевич! Эта дочь греха, - он показал на повариху, - снова так пересолила суп, что есть невозможно. Я и сказал ей, что если такое повторится, то посажу в цепной ящик. Она видимо сдуру не разобралась, - объяснил старпом.
Капитан рассмеялся, сказав сквозь смех:
- Иди, Фрося на камбуз, да слёзы утри. А то ещё ими второе пересолишь!
Рябая повариха убралась в свои владения. Она не разобралась в этом замечании, тем более не знала, что цепной ящик служит для размещения якорь-цепи и напрасно подняла шум. Естественно, никто её туда сажать и не собирался.
Как она помещалась в крохотном камбузе, один Бог знает, но всё же Фрося умудрялась варить вполне съедобную еду.
Маркова просветили коллеги, что главная заслуга в этом не Фроси, а артельщика-завпрода с редким татарским именем Ахмед, умудрявшегося, благодаря связям на базах и складах, добывать вполне приличные продукты для питания экипажа, при этом безбожно воруя, обменивая, заныкивая в свою пользу продукты, а потом их реализуя.
Поймать его на "горячем" не смогла даже самая внезапная, компетентная комиссия, а у команды к его махинация интереса не было.
Ассортимент продовольствия по тем временам был очень бедным.
Но самым дефицитным были свежие овощи, посемуих заменяли сушёными: картошкой, свёклой, капустой, луком.
Из этого изобилия приготовить что-нибудь приличное практически невозможно, а перловка, пшено, овсянка быстро надоедали.
Даже фасоль и та была китайская: тёмная, мелкая, да ещё и с мусором.
В каптёрке у Ахмеда были и хорошие макароны, и мука высшего сорта, и клюквенный экстракт, были и копченая колбаса и топлёное масло.
Здорово выручала тушёнка, в ней дефицита не было, а рыбные консервы (из них тоже варили суп) находились самые разнообразные.
Была и солёная кета, и копчёная нерка, а кетовую икру и крабовые консервы можно было купить в магазине и сравнительно недорого.
На палубе, возле надстройки стоял бочонок мочёной брусники, свежую рыбу выменивали у рыбаков на очередную крупу.
Так что жаловаться на продукты было грешно.
А то, что Ахмед со своей совестью жил дружно, касалось только его.
Так и шли день за днём.
Боцман понимал: Марков матрос случайный, поэтому работу давал попроще и шибко не притеснял. Драить ли палубу, приводить в порядок концы, тировать ли тросы пушечным салом с графитом или что-то подкрашивать, или вахтить у трапа - всё это не требовало профессиональных знаний.
Старые механики, у которых учился работать Марков, приучили его относиться к порученному делу без халтуры.
Он твёрдо усвоил, что море и недобросовестность в работе исключают друг друга.
В море надеяться не на кого, только на себя и своих товарищей.
В роду Марковых моряков не было, и откуда появилась эта любовь к морю, он и сам не знал, а по молодости лет не особенно и задумывался об этом.
Военкомат производил набор юношей в Кронштадскую школу юнг, и он воспользовался этой возможностью, оформил документы, прошёл медкомиссию и в сентябре 1945 года с командой в 15 человек очутился в Первом Балтийском экипаже.
Там в это время расформировывали морскую пехоту, и фронтовики рассказывали ребятам, что война - это грязь, окопы, кровь, убитые товарищи, в общем, мерзость.
Но особенно запомнился рассказ старшины бывшей штрафной роты о том, как под Кёнигсбергом их бросили на захват дота, и когда они ворвались в дот, в темноте (карбидные фонари были разбиты) дрались с немцами ножами и кинжалами.
Стрелять было нельзя, чтобы не попасть в своих, и только по отчаянной ругани различали, где свои, а где немцы.
После боя вывели пленных, из сорока пяти их осталось всего четырнадцать, и с удивлением наши моряки увидели немцев в морской форме Кригсмарине.
Как выяснилось - это тоже были штрафники, а командиром у них был бывший корветтен-капитан, командир подводной лодки.
Смотреть на наших и немцев было страшно. Руки по локоть в крови, порванные форменки, но злости уже не было.
"...Мы думали - эсесовцы, а оказалось моряки. И впопыхах их даже не переодели в полевую форму вермахта..".
Закурили, угостили немцев, кое-как умылись, привели себя в порядок.
Хотя и немцы, но всё-таки у моряков есть что-то неуловимо общее.
И в разговоре, через нашего переводчика, всё выяснилось.
Корветтен-капитан попал в штрафную роту по доносу старпома.
Он нарушил приказ гроссадмирала Деница - расстреливать экипажи потопленных судов.
И, как он объяснил, война есть война, судно потопили, а топить спасавшийся экипаж - он не пират. Да и пиратам необязательно топить спасающихся противников.
В Кронштадте Марков пробыл всего два месяца, школу юнг расформировали, и он снова очутился дома, в Куйбышеве, мечтая о море...
Моряком он почувствовал себя лишь после второго курса Херсонского Мортехникума, когда убедился в своей возможности не укачиваться в море.
Б Е Р Е Г О В Ы Е Б У Д Н И
Как вахтенному, Маркову было поручено, утром будить гарсоншу (дневальную).
"Всё равно поднимать её не надо", - подумал Марков.
С одной стороны стучать в дверь капитанской каюты вроде, как и неположенно, но...". Ничего умного в голову не приходило, и он негромко постучал и крикнул, чтобы Валька вставала, камбуз ждёт!
Подождал реакции на его вполне пристойные действия.
Дверь приоткрылась, из неё высунулось багровое от злости капитанское лицо, и кэп рявкнул на отпрянувшего от двери Маркова:
"Чего орёшь? Сейчас выйдет. Катись отсюда, придурок чёртов!".
Марков последовал этому совету, но размышлять и делать выводы из этого эпизода не стал. "Не моё собачье дело до их кошачьих жизней!" - решил он.
Через два дня, сходив вечером в порт-клуб на "Королевских пиратов" (трофейный фильм), пришёл на судно и здесь узнал продолжение эпизода с Валентиной и мастером.
Капитан "Кометы" Проскуряков Фёдор Николаевич, приземистый, кряжистый с солидным брюшком, красным склеротическим лицом, лет так под пятьдесят, и второй штурман Олег Шарков - худощавый, выше среднего роста, гибкий, с тонкими "сердцеедскими" усиками на симпатичном лице, лет на двадцать пять, подрались в рулевой рубке.
Они выясняли отношения в любовной плоскости, где главным камнем преткновения фигурировала окаянная гарсонша Валентина.
Валентина спуталась с ревизором и наставила рога мастеру.
Молодость, конечно, победила, но без членовредительства, так как в тесной рубке размахивать кулаками было неудобно, и они больше брали друг друга на "горло".
Наутро, получив задание от боцмана, Марков поинтересовался:
- То, что не скурвилась, понятно, мастер ей в отцы годится, но чем он её приворожил, не будучи даже наполовину Аполлоном?
- Он ей подарки разные дарил, колечки, серёжки, брошки и тому подобные стекляшки, а так из мастера Дон-Жуан не серьёзный, вот она и спуталась с ревизором.
Закончив на этом великосветский разговор, каждый занялся своим делом.
Наступил долгожданный день зарплаты.
Капитан получил в кассе порта деньги и выдавал их согласно ведомости.
Дошла очередь и до гарсонши. Вместо суммы в ведомости был прочерк.
На её недоумённый вопрос:
- А где моя зарплата?
Мастер ответил, не глядя на неё:
- Зайди позже! Проверим!
Как позже выяснилось, капитан вычел из мизерной зарплаты Валентины стоимость подарков, мотивируя свои действия фактом её наглой измены.
Рано утром, на другой день, будучи на вахте, Марков с удивлением увидел поднимавшегося на борт шхуны чифа в весьма непрезентабельном виде.
Погода была прохладной, пасмурной, накрапывал мелкий дождик "бус", а на Кандыбе
из одежды были только тельняшка, подштанники и грязные рыбацкие сапоги.
Чиф, не обращая внимания на недоумённый взгляд вахтенного, быстро прошмыгнул в свою каюту.
"Подраздели чифа, паскуды" - подумал Марков, зная из судовых сплетен о любви старпома к прекрасному полу.
Видимо, он, возвращаясь от очередной дамы сердца, нарвался на каких-то бухариков (наверное, им было крайне необходимо опохмелиться).
Продав его незаконно экспроприированную одежду, они сумели залить "горящие трубы".
Спокойная береговая жизнь наконец-то окончилась и "Комета" готовилась к отходу. Матросы получили у боцмана полагающийся им инвентарь, в который входили:
гардаман - кожаный браслет для работ при ремонте парусины, "пиратские ножи" (ещё из финского снабжения) из отличной крупповской стали, с рукоятками из карельской берёзы, по стальной остроконечной свайке, в кожаных ножнах.
Марков дополнил свою, ранее полученную у Тимофеевича робу, телогрейкой и
кирзовыми ботинками - "гадами" (от фольклорного слова "гавнодавы") и перчатками с кожаными наладонниками для работы со снастями.
Убогое палубное и машинное снабжение разобрали по принадлежности, а из продуктов для экипажа получили только муку и сахар - всё остальное обещали передать в порту Николаевске - на - Амуре.
Боцман гонял матросов по шхуне, убиравших с палубы всё лишнее, обтягивающих стоячий такелаж, красивших надстройку в жёлтый цвет, драивших латунные поручни трапов и закрывающих трюма лючинами из толстых досок.
