Алимжанов Ануар Турлыбекович
Стрела Махамбета

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Алимжанов Ануар Турлыбекович (aldik@rambler.ru)
  • Размещен: 22/06/2005, изменен: 22/06/2005. 468k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Скачать FB2
  • Оценка: 5.21*36  Ваша оценка:

      Часть первая
      
      - Ты вернешься на родину?- спросила она.
      - Да,- ответил он.
      - Ты возьмешь меня с собой?
      - Нет.
      - Оставишь здесь?
      - Нет.
      - Вернешь падишаху?
      - Нет, нет, нет!!!
      - Прости меня, мой господин,- проговорила она.- Ты сам учил держаться открыто и говорить как равной. Ты говорил, что я не рабыня. Все двери передо мной держал открытыми. Ты говорил, что достоинство женщины не только в красоте, что девушки ваших аулов ходят с открытыми лицами, в споре не уступают мужчинам. Я хочу остаться с тобой...Покорность женщины - но в тягость мужчине. Жена твоя
      может быть моей госпожой...
      Он стоял перед ней. Тонкий луч солнца, пробившись через слюдяное окошечко, сверкал на его шлеме. Она сама начистила их до блеска: застежки на белой кольчуге и шлем с султаном. Только кинжал и саблю он никогда не доверял ей.
      Она знала - он готовится в путь.
      Он собирался покинуть ее. Но когда? Сегодня, завтра или через неделю - об этом он еще не сказал. Но она чувствовала, что час расставания близок.
      - Значит, оставишь меня на волю аллаха?
      - Нет!..- Большие тяжелые руки легли на ее плечи.
      Щеки ощутили прохладу кольчуги. Скрывая слезы, она плотнее прижалась к его груди, а он гладил ее волосы.
      - Тебя могут схватить тотчас и продать на рынке или передавать из рук в руки для услады... Не только тебе - одинокому джигиту страшно в этом городе,- сказал он за-
      думчиво.
      - Знаю,- торопливо проговорила она.- Знаю, мой господии. Как же это я раньше не догадалась?.. Ты убьешь меня. Потому что ты любишь меня!.. Я счастлива, мой господин. Я согласна... Слава аллаху. Он послал мне твою любовь. Ты убьешь меня, чтобы я оста-
      лась чиста и верна тебе, чтобы мы встретились в садах аллаха... Смерть от твоей руки благословенна. Я приму ее. В наших горах и у раджпутов Индии, если враг наседает, мужчины, идя на смертный бой, убивают женщин, чтобы они не достались врагам...
      Это священная смерть! Само небо соединяет сердца и души влюбленных после смерти...- лепетала она, устремив свой взгляд туда, откуда пробивалось солнце. Он прервал ее на полуслове. Его пальцы, как клещи, впились в ее плечо. От боли она откинула голову назад. Ослабли колени, она повисла на его руках. Он трясся от гнева:
      - Что ты мелешь, женщина?!
      - Не гневайся, мой господин, я счастлива... Только отцу моему передай весточку.- Пересилив боль, она с покорной нежностью и невозмутимым спокойствием ждала смерти и желала ласки перед смертью.
      А он молчал. Он был возбужден, растерян. Гнев и жалость боролись в нем. Он был поражен и, не найдя слов для ответа, швырнул ее в угол, на ночное ложе.
      - Ты сама расскажешь отцу о себе. Проклятье!- Шашка зазвенела о косяк. Он пинком открыл дверь и вышел на улицу...
      - Коня! Туке, веди белогривого! Накажи Нояну - пусть двое из его джигитов неусыпно следят за караванами. Как только появятся кзылбаши, пусть дадут мне знать.- Едва
      коснувшись стремени, он легко вспрыгнул в седло. Рядом на гнедом жеребце уже гарцевал Жантас.
      - Нас сегодня не ждите!
      Они выехали за ворота и пустили коней вскачь...
      Нe поняв ничего из слов хозяина, женщина молча уткнулась лицом в седло, которое стояло у изголовья постели вместо подушки.
      За все дни, проведенные в Хиве, ей впервые стало так страшно. Если раньше она могла покорно следовать за любым человеком, полагаясь лишь на милость аллаха, то теперь не могла представить себя в разлуке с тем, кого полюбила, кто убил в ней молчаливость, покорность и безразличие рабыни, кто первым открыл ее ночное покрывало.
      
      
      ...Их было пятнадцать, когда они прибили в Хиву из Афганистана. Из рабата их повели в сад, и там они купались в прохладном водоеме под наблюдением караванбаши - купца, который насильно увез ее от отца. После купания он тщательно осмотрел всех девушек, построив их в ряд в тени кипариса, за высокой стеной зеленых кустов граната. Купец долго стоял возле девушки из Герата, не скрывая восхищения, потом ласково взял ее за подбородок, провел потной ладонью по ее груди и сказал:
       - Ты как пери из райского сада...
      Евнух роздал новые наряды и собрал старые платья, разбросанные у бассейна. Купец, остался доволен осмотром.
      - Вы все прекрасны, слава создателю. Вас ждет милость мужчин. Мужи Хивы щедры на ласки.- Он снова взглянул на девушку.- Как звали тебя?
      - Нурбал,- ответила она чуть слышно, не смея взглянуть на купца.
      - Иншалла, ты будешь достойной оправой моих даров хану... Любовь владыки всесильна, добивайся ее. Будь горлицей Герата, розой Шираза, покорной ланью и волшебной усладой для него. Пусть аллах тебе поможет... Эй, раб! Укрой ее шелками.
      Девушки с тихой завистью и спокойной грустью смотрели на нее.
      - Сердце хана смягчишь, успокоишь его, усладишь, и к нам он ласковей станет,- продолжал купец, когда ее готовили к приему.
      Накинув на нее темное покрывало поверх голубой вуали, повели во дворец. Перед входом в тронный зал сняли верхнюю накидку.
      Торжественно и тихо было в зале. Хотелось осмотреться, взглянуть на трон, на владыку, но она не смела поднять лицо и откинуть вуаль.
      Сначала купец поднес хану жемчуга и парчу, шелка и сладости, изделия афганских мастеров: кинжал в бриллиантовой оправе и халат, расшитый золотом. Потом подвел
      Нурбал.
      Сквозь тонкую вуаль зал казался ей сумрачным, прохладным. Купец слегка подтолкнул ее, продолжая свою речь. Она не слушала его. Почувствовав, что стоит перед троном, упала на колени и согнулась.
      - О царь, всемилостивейший государь, почитаемый Аравией и Персией! Падишах, имеющий слуг, подобных Джемшиду, привратников, подобных Кесарю, аллаха тень и его наместник на земле, владыка Джейхуна, Ургенча и всего Хорезма! Прими этот бутон, выросший у прозрачных истоков афганских. Пусть он цветет в твоем саду..
      Она почувствовала, как тупые костяшки пальцев купца коснулись ее плеч. Легкое покрывало слетело с нее. Девушка, сжалась в комок.
      -Она прекрасна, как дитя джейрана...
      -Росток из волшебного сада...
      Слева и справа Нурбал ощущала сверлящие взгляды вельмож, купцов и богачей Хивы. Ей плохо было от этих жадных взоров, она сгорала от унижения.
      Вначале ей было страшно в этом зале. Но потом страх прошел. Она начала прислушиваться к словам султанов и полководцев Хивы, поняла, что они восторгаются ее красотой, и тихо улыбнулась. Сам аллах свидетель: женщины любят лесть мужчин. Нурбал успокоилась и, чуть приподняв голову взглянула в сторону владыки. Но не увидела его. Перед ней была решетка из белого мрамора. Тонкий орнамент - листья
      и гроздья винограда, лепестки роз и лотоса были изумительны. Мрамор был чист, как первый снег, лежащий на омытой зелени листьев. Сквозь резьбу виднелись голубые, зеленые, красные ковры Хорасана, укрывшие стены и пол за перегородкой...
      Еще чуть выше подняла она свой взгляд и заметила складки золотистой занавеси. Она поняла, что за перегородкой суфа для трона, а над троном балдахин, с которого сви-
      сают шелка и знамена.
      Чтоб увидеть хана, нужно была разогнуть спину, подняться. Но она не смела шевельнуться без приказа. Вгляделась в узоры на мраморной решетке и сквозь нее вдруг увидела, что прямо перед ней, поджав ноги и лениво положив руки на
      колени, сидит владыка.
      - Встань,- спокойно и властно сказал хан.
      Она разогнула колени, распрямила спину, подняла голову, волосы скользнули по голой спине. Перед ней был желтолицый человек с дряблыми щеками и острым леденящим
      взглядом. Трудно было по виду разгадать, сколько ему лет. Он сидел на подушках, облаченный в легкие одеяния, украшенные золотом и жемчугами, и взглядом ощупывал
      ее. Зал умолк на миг. Но вот улыбка восхищенья скользнула по лицу владыки, и вновь все зашумели, перебивая друг друга:
      - Она воплощение красоты, владыка...
      - Стройна, как кипарис, нежна...
      - Она Лейла, она Ширин...
      - Поэты где?! Стихов достойное созданье. Восславить нужно этот цветок. Она будет украшеньем в саду владыки,- сказал человек в остроконечной шапке из голубого бархата, расшитой серебром. Справа от трона сидел он, и в руках у него были четки из слоновой кости.
      А взгляд хана осе скользил по еще почти детской груди афганки. Пересилив себя, она уже без страха всмотрелась в него. Она знала, что отныне ее жизнь в руках этого желтолицего человека с холодными глазами...
      Рядом с троном стоял чернобородый мужчина с гордой осанкой. Он смотрел спокойно и задумчиво. Ничто не ускользало от его взгляда и слуха. Незаметно пробегал он глазами по залу, мельком посматривал на старика в голубой чалме.
      "Визирь",- отметила Нурбал.
      - Поэт бершей прибыл, мой владыка, ждет приема. Слава его в Букеевской орде подобна славе Махмуда Пахлавана в Хорезме... Она может быть достойным даром ему,- чуть
      склонившись, прошептал визирь, указывая взглядом на афганку.- Весть о вашем даре поэту облетит степи за Жаиком. При помощи аллаха ваш дар оплатится многими табуна-
      ми коней. Вы возьмете в одну упряжку поэта Махамбета, в другую -султана Каипгали, восставших против пса Жангира, и помчитесь по степи между Жаиком и Едилем. Все вои-
      ны-казахи Внутренней орды будут в ваших руках. Все дороги от Едиля до Герата будут ваши... Казахи защитят Хиву от кафыров.
      Никто, кроме хана, его не услышал. Все сидевшие и стоявшие в зале со знанием дела, словно прицениваясь говорили об афганке.
      - Эй, примите дары! Дайте фирман купцу Афгана. Пусть его товары сверкают на рынках Хивы. Исполните просьбу гостя, дайте стражу. Пусть проедет по земле Хорезма без страха, а обратной дорогой привезет меха Московии.
      Аминь!- Хан приподнял палец правой руки.
      - Великий шахиншах, повелитель священной Хивы и Хорезма! Безмерно твое милосердие.- Купец упал на колени.- Я слуга твой и раб.
      Хан слегка кивнул головой, улыбнулся и резко поднял
      руку.
      Купец почтительно приложил свою руку ко лбу и сердцу, пятясь вышел из тронного зала.
      - Введите поэта из Бершева рода!- приказал повелитель.
      Расступилась немая стража, раскрылись двери. Мельком взглянув на сидящих вдоль стен богачей, имамов, купцов и полководцев Хивы, молодой воин, придерживая саблю, упругим, твердым шагом подошел к трону. Не склонив головы, не оказав почестей великому хану, встал он поодаль от девушки, не удостоив ее взглядом. Ропот возмущения прокатился по залу. Лицо владыки окаменело.
      Краешком глаза Нурбал вгляделась в поэта. Короткие черные усы, широкое смуглое лицо, чуть выдается подбородок. На голове островерхий шлем, на боку короткий кинжал в красивой оправе, на левом - сабля.
      - Владыка Джейхуна, повелитель всех городов Хорезма, властелин Хивы, потомок пророка Мухаммеда, его могущество шахиншах дарует тебе цветок из собственного сада, как мастеру узоров словесных, в чьих устах стихи обретают силу и надевают плащ из пламени... Дочь из афганских гор будет твоя, поэт казахов - любимец бершцев и адаевцев, всех казахских родов, на горе оказавшихся под рукой нечестивого пса Жангира, продавшего душу неверным. Отныне владыка владык берет тебя под свою защиту -ты певец его могущества... Такова воля и милость мудрейшего из мудрых, царя царей. Аминь!- Чеканя каждое слово, медленно и торжественно говорил визирь.
      - Благодарю тебя, хан Аллакул. Но не обо мне будет речь. Чужая защита для джигита как сеть для рыбы в Джейхуне. Свобода и воля превыше всего. Спасибо за честь, но певцом твоим я не буду, досточтимый хан. И не за цветком услады я пришел к тебе!- ответил поэт.
      - Ты с друзьями собираешь оружие на рынках Хивы. Но за это ты дашь мне голову Жангира,- грозно ответил хан.
      - Не послом своего народа я пришел к тебе, а воином. Народ мой сам судья над своими ханами...
      - Но он в долгу передо мной. Султан казахов Аргынгазы посмел коснуться моих владений. Ты забыл об этом?- Аллакул повысил голос.
      - Султан-не народ. Кушбеги Коканда и Хивы грабят аулы казахов, казахские султаны разоряют кишлаки хивинцев. Но разве можно обвинять в этом наши народы. Да, Ар-
      гынгазы был твоим нукером и угнал твои табуны. Он побил и опозорил тебя. А ты, не сумев отомстить ему, обрушился на бедные аулы казахов на Сырдарье, ты продал в рабство сотни сестер моих... Так этот дар взамен их, что ли?..- Поэт указал на Нурбал.
      Хан в гневе приподнялся с места. Руки полководцев Хизы потянулись к мечам. Человек в длинной островерхой шляпе с белым орнаментом вскочил на ноги.
      - Молчи, Махамбет! Дерзость твоя безмерна. Язык твой - враг твоих дел и намерений. На нем яд. Проси прощения! Перед кем стоишь?! На колени!..- вскричал он.
      - Успокойся, Кайбала, не с тобою речь,- спокойно ответил поэт,- Если ты забыл, то я напомню пословицу казахов. Слушай. Если ты одинок, то...- Но хан не дал ему догово-
      рить, жестом приказал старшему миршабу убрать поэта из зала. Стража бросилась к Махамбету, скрутила руки, но он сумел одним рывком освободиться от них и без поклона покинул зал.
      Желтолицый хан Аллакул, скривив губы, смотрел ему вслед.
      - Почтенный султан, последнее слово остается за тобой.Разговор с поэтом слишком затянулся,- сказал визирь, мельком взглянув, как мехмандар перевернул песочные часы,
      и золотая струйка вновь потекла из одной половины в другую.- Послы ждут приема.
      Лицо хана опять сделалось подобно маске.
      Юной афганке, ставшей виновницей ссоры царя и поэта, трудно было понять, что будет с ней дальше. Опустив голову, дрожа от стыда, холода и страха, она стояла в напряженном ожидании.
      - Говори, султан Каипгали,- произнес визирь.
      Успокоившись и обретя прежний надменный вид, Каипгали заговорил:
      -Глупость черни не нова. Махамбет-поэт из черни, мой владыка. Тот, кто провел жизнь в песках, не поймет величия каменных гор. Для скитальца кажутся тесными дувалы. Чернь не поймет прелести рая, коршун не станет орлом для охотников. Но смерть Махамбета в Хиве опасна. Для казахской черни его имя- знамя, как фартук Кавы. В степи он полезней тебе, чем в саду. Он нужен и мне, пока жив твой враг Жангир. Твоя милость велика, твоя щедрость безмерна. Пусть твое решение будет справедливым, мой повелитель...
      Мудрый визирь вновь склонился к хану:
      - Если в степи появится новый Тентек-тёре, то вашей мудростью можно направить его силу против Жангир-хана. Пусть волки загрызут друг друга -больше овец достанется
      льву.
      Хан Аллакул выслушал визиря. Полководцы Хивы тихо высказывали друг другу свое возмущение поступком казахского поэта. Аллакул поднял руку и приказал увести Нурбал.
      - Отведите ее к поэту. Мы повелеваем освободить поэта Махамбета...- громко сказал владыка и, повернувшись к Кайбале, добавил:- Ты прав, мой досточтимый султан,-
      затем, словно поправляясь,- хан Младшей орды Каипгали!
      - Да сбудутся слова твои, о великий падишах!
      - Аллах поможет... Аминь!- с чуть заметной улыбкой произнес старик в синей чалме, перебирая четки из толчения лепестков роз. То был глава мусульман Хивы.
      Покидая зал, Нурбал лицом к лицу встретилась с мужчиной в скромном одеянии и прижалась к стене, уступая дорогу. Она не знала, что навстречу шел Мунис - поэт и главный мираб Хивы...
      
      ...За воротами дворца Махамбета ждали друзья - молодой туркмен и юноша казах.
      - Почему так долго?- бросились они навстречу.
      - Надежда напрасна. Коня, Жантас!
       Юноша подвел к нему тонконогого белогривого скакуна.
      - Аллакул приглашал, чтоб поднести мне вот этот подарок, - весело сказал Махамбет, кивнув в сторону Нурбал.
      - Плохая примета, когда вместо оружия дарят женщину,- нахмурился туркмен.- Кто она?
      - Дочь афганца.
      - Вчера тебя Аллакул приглашал, чтоб послушать твои стихи. Сегодня, чтоб одарить, а завтра может на цепь посадить. Так было с Зелили. Будь зорок, Махамбет. Достойна
      ли доверия твоя афганка? Кзылбаши порою коварны.
      - Не хану я вчера читал стихи, а поэту Мунису. А что касается афганки, то в чем ее вина? Купец подарил ее хану.
      - А хан тебе. Не худо. Все точно, как было с Зелили,- ответил Балабек.
      - Ты узнал, где Зелили?- спросил поэт.
      - Под тройною стражей ночью, а днем стража лишь у ворот. За горсть таньги пропустят завтра в полдень. Я отнесу сейчас Зелили шербет, лепешки, дыню...
      - В лепешке письмо, а в дыне напильник,- прибавил Жантас.
      - Одного пропустят?- спросил поэт.
      - Да, только одного. Деньги возьмет начальник караула...
      - Что слышно от Суюнкары, Жантас?
      - Вестовой еще не прибыл.
      - Ходят слухи, что он где-то близко. Значит, скоро встретимся с ним. Посмотрим на бога адаевцев, нагнавшего страху на Хиву...
      - Потом доскажешь, Балабек,- перебил его Жантас.- У ханских ворот бывают уши. Видишь, стража за нами следит. Там твои же туркмены. Могут вслед невидимку послать.
      Махамбет вскочил на коня.
      - Дай руку, сестра!
      Скакун завертелся вокруг девушки. Поэт подхватил Нурбал и усадил перед собой.
      
      ...Тонкие трели колокольчиков, подвешенных к кожаным мешкам, наполненным водой, крики водоносов, скрип колес встречных арб, жалобы нищих и окрики воинов из городской охраны, группами рыскавших по узким улицам Хивы в поисках жертв и наживы, сливались с ревом верблюдов, заполняя улицу невообразимым шумом. Караван бухарцев, шедший навстречу, поднял облако пыли. Махамбет придержал коня.
      Пропустив последнего верблюда, джигиты выехали на базарную улицу. В глубоких нишах стен, стараясь перекричать друг друга, сидели мелкие торговцы. Чем ближе к база-
      ру, тем гуще становилась толпа.
      Калеки и дервиши; продавцы пряностей и погонщики ослов; мясники и пекари; повара, готовящие свои плов и сурпу прямо на улице; молчаливые бродяги из узбекских, казахских, каракалпакских и туркменских аулов; богачи, раздвигающие перед собой толпу при помощи слуг и охраны; воины скитальцы, а быть может, просто грабители и разбойники, ищущие достойного главаря или хозяина; сводники, шныряю-
      щие по всем закоулкам; менялы, знахари, люди, готовые на любые услуги,- кого только не встретишь на главной улице Хивы - города святого колодца, священного Джейхуна, сорока медресе, сорока мечетей и множества минаретов и мавзолеев.
      Караваны из Ирана и Индии, от афганцев и адаевцев, из Тибета и Монголии, от волжских ногайцев, купцов Самарканда, торгашей Коканда, из Малой и Большой казахской орды сливаются в единый поток на главной улице города. Гончары и кузнецы, словно соревнуясь друг с другом, здесь же творят свое чудо из металла и глины. Малыши-зазывалы снуют под ногами людей и коней. Только женщины безмолвны и пугли-
      вы. Прячась под паранджой, они покорно уступают дорогу всем - бродягам и вельможам, палачам и дервишам. Это и |есть самая главная улица Хивы, здесь самый богатый из двадцати кварталов города.
      Сквозь тонкую ткань покрывала Нурбал с любопытством всматривалась в толпу, видела башни и минареты, чьи краски настолько же чисты и прекрасны, насколько пыльны и грязны эти улицы. После долгих скитаний на горбу верблюда, после горных перевалов и переходов по безлюдным степям, после рабатов, маленьких кишлаков и больших аулов - этот город кажется ей огромным и непонятным, как и Герат,
      по улицам которого она проехала вместе с караваном.
      Она вглядывалась в силуэты женщин под паранджой, стараясь разгадать - стары они или молоды? В смутной тревоге следила за своим новым хозяином, вздрагивая от каждого прикосновения его руки. Неудобно и неловко было сидеть в седле перед ним. Страшно еще и потому, что он, ее хозяин, молчит.
      По пути в Хиву ее часто отвлекали рассказы погонщиков и стражников каравана, а однообразие дороги вселяло равнодушие и спокойствие. Она часто дремала под тихие ступы усталых верблюдов, привыкла к шуткам и ругани караванбаши. Караван, увезший ее из дому, был последней частицей родины. Но купец отдал ее хану Хивы, а хан - этому загадочному человеку. Оборвалась последняя нить, связывавшая с родиной. Сейчас она действительно в чужих руках.
      Новый хозяин был суров и не разговаривал с ней. Молчали и его друзья, ехавшие сзади. Она не знала, кто они, а они не спрашивали, кто она. О том, что хозяин ее - поэт и воин, Нурбал слышала, стоя у трона владыки Хорезма. Что лучше - быть в гареме хана или в доме поэта?..
      Но стоит ли думать? Не все ли равно? Она женщина. Едет в объятиях поэта. Люди расступаются перед его золотистым, с белой гривой конем, который то и дело задирает голову, требуя свободнее держать поводья. Идет он неровным торопливым шагом, иногда пританцовывая на месте, иногда норовя пуститься вскачь; наседая на толпу...
      Навстречу всадники - каратели хана. Ведут пленных, подгоняют их плетьми. Пленники босые, в рваных рубахах, кровь запеклась на губах, синие рубцы на теле, распухшие лица, связанные руки.
      Поэт придержал коня.
      - Каракалпаков ведут, сарбазов Айдоса, из племени Конырат.- Балабек подъехал к Махамбету.
      Жантас вздохнул:
      - Говорят, он суровый, но справедливый бий. Скитается в песках, в верховьях Джейхуна. Покинул дом. Свои же не давали покоя. Нет единства меж племенами каракалпаков...
      - Смотри, этот шакал силен, когда у человека связаны руки. Эй, каков ты в поединке? Ну, отступись!- взорвался Балабек, увидев, как конвойный замахнулся плетью. Тот зло
      оглянулся и схватился за пику. Малахай чуть не упал с его бритой головы. Балабек напружинился, как барс, и, сжав нож, пришпорил коня. Но Жантас вцепился в поводья его
      скакуна.
      - Прекрасные слова. Ты тоже покажи себя в бою, а не здесь,- обращаясь к Балабеку и успокаивая самого себя, сказал Махамбет, когда прошли пленные.
      - Хочешь одним ударом перерезать сотни петель. Сам аллах не в силах это сделать, Балабек,- сказал Жантас.
      - Сто это не десять.
      Балабек грустно улыбнулся. События того дня, о котором напомнил Жантас, были еще свежи в памяти.
      ...Он был в поле, когда ханские сборщики податей ограбили его юрту, стоявшую на берегу Дарьи. Был убит отец.Балабек бросился в погоню за убийцами. Догнал и вступил
      в сражение без щита и меча, с одним соилом. И сохнуть бы костям Балабека на ветру, если бы не Махамбет с друзьями.Они ехали в Хиву и стали случайными свидетелями неравно-
      го боя. Не выдержали, бросились на помощь Балабеку.
      Посланцы хана были изрублены. Махамбет с друзьями свернул с большой дороги и помчался в пески. Балабек поскакал с ними...
      Обходным путем, запутав следы, прибыли они в Хиву.
      С тех пор не расставались...
      - И один беркут страшен для стаи грифов,- запоздало ответил Балабек, стараясь хоть как-нибудь оправдать свой поступок.
      - Говоришь, что Айдос из коныратовцев. Но ведь ты тоже из племени Конырат, Жантас?- спросил Махамбет, пресекая их спор.
       - Я из казахского племени Конырат...
      - Слышишь, Балабек? Одно племя, а делится и на казахов и на узбеков, на каракалпаков и туркменов... Хан Хивы Аллакул тоже коныратовец. И палач и раб из одного рода. А ты, Жантас, упрекаешь каракалпаков, что у них нет единства. Но разве оно есть у нас, казахов?!- задумчиво произнес Махамбет, отодвигая руку Нурбал, мешавшую держать поводья.
      - Вглядись, Махамбет, это медресе Шергазы - святыня туркменов, воспетая нашим Фраги. Отец говорил, что сам Фраги здесь учился. Я знаю его стихи.
      - Читай, Балабек,- встрепенулся Махамбет.
      
      ...Слились в один поток иомуды н гоклены.
      Где тот кончается поток,
      не различить!
      Проход в горах пробив, упорны,
      неизменны,-
      Идут! Не счесть их троп, дорог
      не различить!..
      Нурбал услышала, как Махамбет тихо повторял эти стихи. Балабек, окончив чтение, умолк, задумался, потом, будто осмысливая каждое слово, сказал:
      - Выходит, что мы были едины - и гоклен и иомуд. Но когда это было? Если бы сейчас так. Не удержался бы Аллакул на троне, и Зелили не сидел бы на цепи. Да что там гово-
      рить! Какое тут единство, когда половина туркменов служит Аллакулу. Те, что убили моего отца, тоже были туркменами, как и я...
      - Тише, здесь слушает каждый осел. Видишь, сколько соглядатаев у ворот базара,- перебил его всегда бдительный Жантас и неожиданно умолк, увидев отрубленные палачами и выставленные напоказ головы людей. Они торчали на железных шестах у самых ворот.
      Балабек вдруг пришпорил коня, выехал вперед и крикнул во весь голос:
      - Дорогу досточтимому султану!
      Стража, стоявшая у ворот базара, торопливо расступилась и склонилась в поклоне перед Махамбетом.
      
      
      Как только въехали на базар, Нурбал сразу заметила бело-голубой шатер афганского купца, который привез ее в Хиву. Разложены его товары, шелка переливаются на солнце,
      блестят украшения из золота и серебра, сверкают узорчатые халаты, развешаны кашмирские ткани. На тахте, укрытой ковром, сидит сам караванбаши, а перед ним, прикрыв лица, стоят все четырнадцать девушек - ее спутницы но каравану.
      Покупатели - богачи и знатные воины поочередно приподнимают покрывала, вглядываются в лица афганок, осматривают их с ног до головы. Двое уже торгуются из-за одной девушки. Бедняжку тянет за руки то один, то другой. А купец сидит довольный - он дорого продаст ее. Нурбал мысленно поблагодарила аллаха за то, что ее участь оказалась лучшей. Ей даже стало приятно от того, что она едет в седле с таким
      молодым и красивым поэтом...
      Площадь, окруженная толстым глиняным дувалом, заполнена до отказа. Вблизи главных ворот, справа и слева, разложили свои товары под шатрами иноземные купцы. Степенно и важно, в сопровождении слуг и рабов расхаживают и разъезжают меж торговых рядов богатые покупатели. Чтобы выбраться из людского затора, Махамбет повернул коня влево. Здесь меньше народу. Прямо в пыли, поджав ноги, сидят в ряд писцы и чтецы, готовые прочесть по памяти любую суру из Корана, строфы из сказаний о Кёр-оглы или главы "Шах-наме", а если надо, то написать прошение к хану или жалобу к судье. За ними, у дувала, сидят торговцы бумагой собственного изготовления.
      
      ...Никто еще одной могучей силой
      Не стал велик и не бывал унижен,
      Ведь в этом мире лишь дела людские
      Несут почет или ведут к презренью...-
      
      слабым голоском, нараспев читает стихи из священной "Панчетанты" индус с длинном белой бородой в грязной чалме. За ним под дробь барабана показывает свое искусство китайский фокусник.
      Кони медленно идут сквозь толпу. Под ногами ползают попрошайки-калеки...
      Запах сандала, пыли, пота и фруктов, дым жаровен; непрерывный гул, в котором слились и песни, и плач, и удары бубна, и крики зазывал, рев верблюдов и ослов,- все это дурманит Нурбал. Дает себя знать и усталость от напряженного ожидания, от неизвестности. Совсем ослабла Нурбал, и, чтобы не упасть, она крепко вцепилась в луку седла и слегка прислонилась к груди Махамбета...
      Сабли из дамасской стали, седла с инкрустацией, кольчуги и щиты, фитильные ружья, булатные ножи - все это надолго задержало внимание Махамбета и его друзей...
      Наконец они приблизились к окраине базара, где под открытым небом торговали пленниками, захваченными в дальних странах и на близких землях, в узбекских кишлаках, казахских, туркменских аулах и в русских селах. Бородатые рыбаки из-под Астрахани были схвачены и завезены сюда знаменитым разбойником из рода Адай Чабеком и его другом, беглым солдатом и лихим атаманом Андреем Стрельщиковым.
      По приказу хивинского хана и Андрей и Чабек со своими подручными разбойничали на Каспийском море. Посредники из Хивы скупали у них пленников и перепродавали здесь, на рынке. Торговля людьми значительно обогащала казну вла-
      дыки Хорезма. Так повелось со времен захвата власти ханами племени Конырат - с середины восемнадцатого века. А с тех пор как Аллакул стал ханом, доход от работорговли увеличился вдвое.
      Не обращая внимания на крики зазывал и стараясь не смотреть на пленников, Махамбет с друзьями медленно выбирался из людского моря.
      - Откуда вы родом, братья?- не удержался и спросил Жантас, увидев двух связанных казахских джигитов.
      Старший поднял распухшее от ран лицо, но не ответил.
      - Каракипчаки они, с устья Джейхуна. Вступили в драку с сарбазами повелителя, угнавшими у них скот,- ответил вместо пленников пожилой хивинец-казах, стоявший а толпе.
      - А вы, мирза, не из свиты ли Каипгали-султана?
      - Нет!- резко ответил Махамбет.- Сколько за них?-
      С грубой требовательностью спросил он торговца и, услышав цену, бросил к его ногам мешочек с деньгами. Жантас саблей перерезал арканы. Младший пленник упал на колени перед конем Махамбета.
      - Дай им бумагу, что они отныне свободны!- потребовал Махамбет.
      - Какая бумага? На что им?- развел руками торговец.- Разве поэты не знают, что рабы всегда рабы...
      - Вы свободны. Отныне ваша воля в собственных руках,- сказал Махамбет пленникам. Толпа глазела на него. Одни с восхищением, другие с презрением.
      - Поэт казахов в Хиве рыщет в поясках красавиц!- раздался чей-то голос.- Он заодно с султаном Кайбалой. Пришел помогать Аллакулу грабить аулы...
      Потемнев от гнева, Махамбет так рванул коня с места, что Нурбал чуть не слетела с седла. Толпа молча расступилась.
      - Эй, стойте!- хрипло заорал старший из пленников.
      - Чего тебе?- Жантас преградил ему дорогу.
      - Передай своему мирзе: я не хочу свободы, купленной за деньги предателя!- Пленник задыхался, кровью налились его глаза.
      - Молчи, глупец!- Жантас ударил его плетью по спине.
      Балабек вцепился в Жантаса.
      - Безоружных не бьют!
      - Оскорбивших наказывают! - Жантас вырвал свою плеть из рук Балабека.
       - Спасители...- Пленник заскрипел зубами.- Поэт каэахский. В стихах беркут, а на деле ворон. В Хиве нашел приют. В Хиве, убившей святого Срыма... А где же твой род?
      Славу благодетеля на мне зарабатываешь! Кто поверит, что я свободен? Вон, смотри! Там продают наших сестер, матерей! Купи их! Заполняй свои гаремы...
      Ошеломленный Махамбет в упор смотрел на джигита. Он трясся от гнева. Нурбал почувствовала, как напружинились его мускулы. Вдруг он выбросил ее с седла и рванулся туда, откуда доносился плач женщин. Древний плач, плач-причитание казахских матерей.
      ...В кругу обвешанных оружием хивинцев стояли девушки с открытыми лицами. В этом городе, да и во всей Средней Азии, без чадры и паранджи могли быть только казашки. Не видя ничего, кроме мертвеннобледных лиц девушек, слыша только их рыдания, ехал Махамбет сквозь толпу. В разорванных платьях, с распущенными волосами, едва живые от страха, стыда и унижении, стояли они, прижавшись друг к другу,
      как загнанные джейраны. У их ног, в кровь исцарапав лицо, тихо, причитала старуха:
      
      ...Где же защита, куда нам пойти?
      Где же воины, джигиты где?
      Иль нет мужчин на казахской земле,
      Иль джигиты казахов трусливее всех?!
      О аллах, пощади своих деток-сирот:
      Отныне им жизнь тяжелее, чем смерть,
      Нет ни смеха, ни счастья, лишь слезы одни...
      В темницах сгноят их шакалы Хивы...
      О аллах, свои муки нашли на меня,
      Спаси моих деток от смерти, стыда...
      
      Рука его потянулась к оружию, чувство гнева взяло верх над разумом. Одним рывком Махамбет обнажил саблю. Но копья воинов, охранявших пленниц, уперлись в грудь Махамбета. Раздался лязг железа. Балабек и Жантас едва успели прикрыть поэта и парировать удары. Копь Махамбета встал на дыбы.
      - Именем падишаха, спокойствие и порядок!- раздался чей-то голос. Побледневший Жантас вместе с Балабеком вновь встали плечом к плечу.
      - Кто ты? Султан по виду, разбойник по повадкам! Отвечай, или твои потроха смешаются с пылью!- властно крикнул воин в богатом одеянии. Он появился внезапно, словно из-под земли. Рядом с ним стояли миршабы хана. Махамбет с друзьями был взят в кольцо.
      Подъехал глава миршабов и вгляделся в Махамбета. Лицо его расплылось в улыбке. Он видел Махамбета в тройном зале хана.
      - Живи во здравии, гость великого падишаха!- Отбивая поклоны поэту, он тут же с бранью обрушился на крикуна, назвав его смутьяном...- Вы свободны, мой господин. Великий падишах дарует вам знак своей милости и любви!
      Глава миршабов передал Махамбету большую серебряную пластинку с тонким полумесяцем. Это был знак неприкосновенности на территории Хивинского ханства.
      Старуха, лежавшая у ног девушек, снова запричитала. Разочарованная толпа - не оправдалась ее надежда увидеть резню - медленно расходилась. Только теперь Махамбет заметил, что все люди вокруг вооружены. Достоинство человека здесь определялось количеством и ценностью оружия, навешанного на нем. Страной управлял меч.
      Базар снова гремел, кричал, истеричный хохот какого-то бедняги, которому за долги отрезали уши, холодом обдавал душу. От жары и духоты, от внезапных потрясений заныла голова, свинцовая боль отдавалась в висках. Махамбет торопился быстрее вырваться из пропитанного грязью, как воды Джейхуна, людского моря. За его конем, путаясь в длинном покрывале, бежала испуганная Нурбал.
      Она боялась отстать, боялась, что ее схватят и продадут так же, как этих девушек, из-за которых сейчас могла случиться беда, и не смела открыть лица. С мольбою тянула она руки к Махамбету, хваталась за стремя, обнимала ноги. А по другую сторону, за конем Жантаса угрюмо, покорно бежал тот самый джигит, который был освобожден Махамбетом.
      - Убери их, Жантас! Убери из-под ног, отведи к Туке,- яростно закричал Махамбет, вырываясь вперед.
      - Куда же ты?- опасливо спросил Жантас.
      - Не все ли равно, куда идти беспомощному бродяге!
      Махамбет, не оглядываясь, пришпорил коня. Балабек помчался за ним. Обогнув холм, на котором стоял арк, окруженный высокими крепостными стенами и глубоким рвом, они понеслись к малым городским воротам. Стража не посмела остановить воина в дорогом аба.
      Махамбет и Балабек скрылись за городскими стенами. Нурбал вместе с джигитом, освобожденным из плена, в сопровождении Жантаса направились в казахские кварталы...
      
      Проехав по тесным безлюдным улицам, они остановились возле узких, серых, ничем не отличающихся от других в этом квартале ворот. Жантас постучал. Навстречу вышел человек, остриженный наголо, худощавый, в просторной рубахе, стеганых штанах и в старых выцветших сапогах. Короткий кривой нож висел у него па поясе.
      - Туке, отведите ее в дом. Пусть отдохнет, кто знает, сколько верст проехала она.. Махамбет приказал,- и добавил, увидев молчаливый вопрос в глазах Туке.- Она афган-
      ка. Сам хан сосватал ее Махамбету... А этого джигита переправьте через потайной ход в другой двор, к нашим. Там он найдет своих каракипчаков. Пусть оденут, оружие дадут. Добудем коня. Как зовут тебя, джигит?
      - Ноян.
      - Видать, ты совсем еще молод?
      - Двадцать пять лет мне.
      Туке ввел гостей во двор. Потом отвел Жантаса в сторону и шепнул:
      - Весть от Суюнкары-батыра. В пятницу ждет в камышах. У верблюжьего брода...
      - Махамбет поскакал к Дарье. Пусть успокоится, я встречу его,- сказал Жантас в ответ.
      Жантас выпил чашку кумыса и уехал. Туке вместе с Нояном исчезли в маленьком саду, что в глубине двора за конюшней. Откуда-то явился мальчик и сел на старую тахту у
      стены, исподлобья поглядывая на гостью. Нурбал показалось, что прошла вечность, пока вновь явился Туке и провел ее в прохладную темную комнату. Потом он принес воду, лепешки, виноград и оставил ее одну.
      Нурбал в страхе забилась в угол и долго сидела за дверью, но больше никто не входил. Голод одолел ее, и она торопливо накинулась на лепешки и виноград. Потом прибрала все и вновь села в угол. Страх прошел, стало спокойнее. Засыпая, она вспомнила маленькую землянку в горах за Гератом, отца, вечно копошившегося на крохотной, в два раза меньше, чем этот дворик за дверью, делянке земли в полжериба, взятой под аренду у богача. Отец растил конские бобы, кунжут, мак, рожь и пшеницу, а маленькие грядки окаймлялись кустами кукурузы. Там же росли гранат и персики. Отец ее был хоро-
      шим земледельцем и умудрялся снимать с арендного поля два урожая в год. Но долги его не уменьшались, потому что он был рабом. Все доставалось хозяину, и она тоже была собственностью хозяина. Это хозяин отдал ее купцу за парчовый халат и лошадь. Отец не отдавал ее, но его связали, избили плетью и бросили на делянке под гранатовым кустом. Жив ли он?..
      В полусне Нурбал вспомнила долгую, красную от зноя, каменистую дорогу через плоскогорья и равнины. Сколько круг она проехала по ней, сколько дней длился этот путь? Вспоминались лишь рабаты с узкими бойницамн и молчаливыми охранниками, где в тесной комнатке на паласе или циновке, разостланных на глиняном полу, она, как и другие девушки-рабыни, забывалась коротким сном. Даже во сне ей чудилось, что она продолжает свой путь на горбах верблюда: от каждого шага содрогается тело, каждый шаг отдается толчком в груди... Порой пески вдоль дороги были похожи на белый, жесткий снег, порой дорога казалась одетой в рваную жесть...
      Проснулась она поздно. Солнечные лучи уже не касались узких окон. Чуть приоткрыв дверь, Нурбал убедилась, что наступили вечерние сумерки. Во дворе все так же было безлюдно. Лишь под навесом мальчик помогал Туке заполнить ясли свежей травой, завезенной сюда, пока она спала. Огромная рыжая собака терлась о ноги мальчика.
      Услышав скрип двери, Туке оглянулся. Она сразу закрыла дверь и прошла на свое место.
      Туке принес и зажег светильники. Потом мальчик внес горячий плов. В глубокую тесную выемку на полу насыпали горячих углей, поставили чайник. Туке открыл резную дверцу, ведущую в другую, более просторную комнату, и дал ей понять, что она может спать там.
      Снова одна. Лишь под утро явился поэт: злой, уставший. Не сказав ни слова, сел он есть. Потом потянулся к воде, чтоб вымыть руки. Она вскочила с места и налила воды. Умывшись, он выпил кумыса, потом вдруг повернулся к ней:
      - Сними с лица чадру. Наши девушки не носят ее!- и сдернул с нее покрывало.
      Она отпрянула...
      
      Прошли недели. Огромная, воспаленная луна, висевшая над минаретами в ночь прибытия Нурбал в Хиву, успела растаять, ее заменила молодая лупа. За эти дни Нурбал привыкла к Махамбету.
      Махамбет мало говорил с ней. Порой он бывал резок, груб, а порой сидел, не замечая ее, и тоскливо думал о чем-то своем. Иногда он начинал рассказывать ей о своей степи, о ка-
      захах, расспрашивал о ее родине. Но она почти ничего не знала о Герате и каждый раз вспоминала лишь маленький дворик отца и его делянку. Да и что могла знать она, если не
      имела права переступить через порог собственного дома?..
      Нурбал не умела рассказывать. Когда к Махамбету в гости приходили друзья, она накрывала дастархан вместе с Туке, который относился к ней как к дочери, наполняла ку-
      мысом пиалы и оставляла хозяина наедине с гостями.
      Она сразу заметила, что хозяин ее не просто поэт: хотя все держатся с ним как разные, слушают его как старшего.Гостей стало больше в последние дни, прибыл гонец из степи, от рода Берш. Он говорил, что ходят слухи о будущей войне, о каком-то хане Жангире, о батыре Исатае... Махамбет собирался покидать Хиву.
      Нурбал опять жила в томительном ожидании. Снова началась неизвестность - возьмет поэт ее с собой или бросят?
      Казахи в битву не берут женщин. А там, на ее родине, мужчины во время войн, предчувствуя поражение, убивали своих жен, матерей и дочерей, чтобы не была опозорена честь предков, честь племени. Но ведь таковы обычаи лишь ее племени да еще у раджпутов Индии, а он, ее господин, не принадлежит к ее роду. Значит, он не убьет ее... Что же ждет ее? Поэт вспомнил об ее отце. Сказал: "Ты сама расскажешь отцу о себе!" Но как она может встретиться с ним? На небесах после смерти?..
      
      
      Дехкане, с раннего утра рыхлившие окаменелые солончаки и поившие их с помощью чигирей, оторвались от дел, бросили кетмени и тревожно посматривали на двух джигитов,
      которые мчались по дороге к Джейхуну. Кто знает, что это за люди? Может, гонцы Аллакула. Какую весть разнесут они по кишлакам? Может, вслед за ними появятся сборщики налогов. Но всадники неслись молча, не обращая внимания на них, не сворачивая в кишлаки.
      Перед взором Махамбета все еще стояли лица юных казашек, их глаза. А в ушах не смолкал стон старухи матери. Подставляя лицо встречному ветру, забыв о неотступно следовавшем за ним Балабеке, Махамбет уносился все дальше и дальше, не в силах избавиться от тяжелых мыслей.
      Изгнанник, ищущий защиты на чужой земле! Что толку от того, что ты спас свою шкуру? Разве не ты совсем недавно оглашал казахскую степь своим призывом? Разве не твои стихи читают джигиты от Едиля до Жаика, на берегах Арала и Сырдарьи?..
      
      Гей, джигиты родных степей,-
      На коней, на коней, на коней!
      Пусть коням позавидует ветер -
      Вылетайте на битву. Быстрей!..
      
      Где же твоя былая удаль, Махамбет? Где выдержка? Или тюрьма в Калмыково тебя надорвала, или скитания ослабили твой дух? Быть может, ты стал просто трусом? Жизнь
      стала для тебя дороже чести?.. "Даже волк исполнит свой долг и умрет. Не погубит приятеля волк",- вспомнились ему строки из песни о батыре Кобланды. Мысль перескакивала с одного на другое, оживляя недавние события... А потом снова
      плакала старуха мать:
      
      Где же воины-джигиты, где?
      Иль джигиты казахов трусливее всех?
      
      Зачем он пришел в Хиву как изгнанник? В родном краю его скрывали в каждом ауле. Спасти свою шкуру там легче, чем здесь. Просить помощи? У кого? У хана Хивы? Но ведь известно, что если один шакал и поможет загрызть другого, то только для того, чтобы все досталось ему. Или ты явился сюда, чтоб стать рядом с султаном Каипгали - сыном хана Есима? Но ведь он против Жангир-хана только потому, что ему нужен трон...
      Когда-то батыр Срым убил хана Есима - отца Каипгали. А ты, Махамбет, собрался служить султану, который хочет стать ханом... Тогда зачем же ты поссорился с ханом Жангиром, Махамбет?.. Может, Каипгали станет добрее, чем Жангир, вернет народу земли, розданные царским графам, атаманам, султанам и баям?.. Нет!..
      Понемногу в памяти всплывало все пережитое за последние годы. Его конь перешел на рысь, потом, почувствовав, что хозяину сейчас не до него, пошел шагом. Балабек догнал Махзмбета и поехал рядом. Очнувшись от раздумий, Махамбет удивленно посмотрел па него и, словно оправдываясь, сказал:
      - Поедем, посидим у реки. Давно я не видел ни Жаика, ни Сырдарью, пусть Джейхун напомнит о них...
      Навстречу шел мальчик. В руках его был узелок. Наверно, обед для отца-пахаря. Махамбет улыбнулся. Малыш был похож на Мусу - младшего брата...
      
      
      ...У лихого табунщика Отемиса из рода Берш было десять сыновей. Отемис воспитывал их как воинов, в седле. Еще с детства Махамбет был свидетелем того, как отец поднимал свой аул против карателей хана Айчуака. Со своими лихими джигитами он не раз отводил беду от родных юрт, уводил свой аул в такие дали, куда боялись подступиться и наемники хана, и карательные отряды казачьих атаманов. А когда сын
      Айчуака Жанторе под пушечный салют Уральского менового двора был избран ханом и объявил себя властелином всех казахов Младшего жуза, Отемис не признал его.
      Отец Махамбета был справедливым, смелым и честным.
      Он растил своих сыновей, как орел орлят. Не щадил, не жалел, с малых лет сажал их на диких коней, учил натягивать тетиву, твердо держать в руках меч и пику.
      Смелыми выросли дети. Только самый старший, Бекмухамбет, был более рассудителен, а самый младший, Муса, который вспомнился при виде этого малыша, был скромным, тихим, задумчивым. Махамбет любил его больше всей. Муса
      ходил и ездил с ним всюду.
      В шестнадцать лет Махамбет был признан лучшим акыном из рода Берш. В любом ауле его встречали, с почетом. Обычно скупые на слово и ласку аксакалы были щедры по
      отношению к нему. Он легко побеждал бывалых акынов и быстро стал гордостью рода. Старшины и батыры с радостью раскрывали двери перед ним. Слава о нем полетела по аулам всего Младшего жуза, о нем знали ногайлинцы Едиля и шектинцы Каратау, кипчаки, аргыны и найманы. Бедные батыры Котыбар и Арстан из рода Шекты слали ему в дар аргамаков, добытых в бою. А самый уважаемый бершец старшина Исатай объявил его своим другом и братом.
      Когда Макамбету исполнилось девятнадцать лет, на высоком холме в степи был великий хурал всех казахов. Собрались пять тысяч старшин, биев, султанов и ходжей Младшего жуза. Они посадили султана Жангира на белую, как молоко, кошму и объявили его ханом всего жуза. Таково было решение русского царя и желание совета богатых султанов степи. Жангир был сыном хана Букея. Того самого, который, будучи султаном, еще в 1801 году попросил царя Павла I помочь отделить от Младшего жуза земли, лежащие между Волгой и Уралом, и создать там новое ханство. Императорская канце-
      лярия охотно оказала ему помощь, и к 1812 году Младший жуз был расколот надвое. Букей добился своего - стал ханом Внутренней орды, как назывались теперь земля между Волгой и Уралом, где для усмирения казаков воздвигнуты били царские крепости. Жангир стал ханом по праву наследника.
      Когда начались торжества в честь нового хана, великий хурал объявил Махамбета лучшим поэтом Младшего жуза. Молодой хан тут же, на глазах у народа, пригласил Махамбета к себе, подарил ему коня, пику, щит, золотом расшитый халат, серебром украшенную саблю и объявил его своим другом и главным поэтом Младшего жуза. Хан взял к себе и старшего сына Отемиса Бекмухамбета, объявив его одним из своих визирей.
      Лет пять Махамбет жил вместе с ханом. Он действительно был лучшим среди его поэтов, певцов и музыкантов. Первым он был и среди знатной молодежи на пирах и приемах, во время охоты с гончими, беркутами, соколами, на лихой байге, в джигитовке...
      Вначале, когда Жангир-хан жил в богатых и теплых шатрах, в огромных белых юртах, раскинутых в урочищах на берегу Каспия, юрта Махамбета всегда стояла рядом. Послы царя Бухарского эмира, хана Хивы, гонцы из Среднего и Великого жуза старались снискать любовь и уважение поэта так же, как и самого хана. Махамбет чувствовал себя как в раю. Немало, значили для него и многообещающие взгляды ханши Фатимы, властительницы над всеми женами Жангира, страстной любительницы поэзии. Махамбету не было дела до того, что гонцы хана носились по аулам, объявляя о новых налогах,
      что, чем больше и щедрее были пиры в богатых шатрах, тем беднее становились аулы. Он восхищался тем, что Фатима не уступала мужу в знании французского, немецкого, русского и персидского языков, была своевольной и гордой, коварной к нежной, но всегда прекрасной...
      Однажды весенним вечером, когда серебряная луна висела над барханами, Махамбет пробрался в покои ханши, и она приняла его. Жангир в тот вечер был на охоте, а Махамбету уже исполнился двадцать один год.
      Еще через год Махамбет сопровождал Жангира в Петербург. Вместе с ханской свитой, в которой находился и сын покойного хана Есима - султан Каипгали, он провел зиму в русской столице.
      
      ..Как-то Махамбета познакомили там с офицером-лекарем.
      - Господин Даль-Луганский желает аудиенции с вами как с поэтом казахов,-- сказал пронырливый наймановец в сюртуке, ходивший в толмачах при министерстве внутренних дел империи. Имя гостя тогда ничего не значило для Махамбета. Его заинтересовал сам собеседник. Он был дотошен, этот офицер, чудаковат и все требовал новых и новых рассказов о степи. Каждое казахское слово заставлял говорить
      по слогам, объяснять значение. Он собирался в Оренбург, его интересовали жизнь и быт казахов, и он хотел знать, что говорят в аулах о Пугачеве и вообще помнят ли о нем.
      Махамбет пересказал ему все, что слышал от отца, от степных акынов и сказителей, от стариков бершцев и адаевцев, служивших в отрядах "рыжего Петруса". В степи рассказы-
      вали, что Пугачев знал казахский язык и наизусть помнил столь много сказаний, что даже удивлял аксакалов.
      Махамбет целый вечер рассказывал гостю о битвах казахов с джунгарами и китайцами.
      - О, тогда мысль о гибели объединила все племена Младшего, Среднего и Великого жузов, и стал народ казахский могучим, единым и сильным, отстоял свои земли, очистил их от захватчиков, добравшихся чуть ли не до Арала. Но в битвах погибли многие батыры...
      - А до этого когда-нибудь казахи собирались в единую силу?- спросил собеседник.
      - При Касым-хане, сыне справедливого бия Жанибека, бывшего султаном Дешти-Кипчака в Великом жузе,- ответил Махамбет.- А о сыне Касыма Хакназаре, о его решительности, дерзости и смелости созданы песни. С ним вел переговоры сам Иван Грозный. Славы Хакназар достиг потому, что объединил казахов с ногайлинцами и не раз бивал джунгаров. К 1570 году уже все народы считались с силой казахов. Возможно, что государственность наша окрепла бы еще больше, если бы не бездарный Сыгай-хан, занявший престол после Хакназара...
      - Где вы учились?
      - У аульных грамотеев и в ставке его высокостепенства хана Жангира,- ответил Махамбет.
      - Я непременно приеду в ваши края, в Оренбург. Буду рад встрече, беседам. И тогда я спрошу вас не о ханах, а о Срыме Датове, сударь. Вы поэт хана? Я вижу, вы хорошо
      знаете родословную правителей степи...
      - В степи у нас вечная борьба против самовластия ханов и султанов, любезнейший господин. Народ говорит о них лишь то, что заслужили. Казахи - слишком вольный народ. Каждый пастух гол, но горд. В этом, возможно, счастье и трагедия нашей жизни. Мы не любим почитать живых, тоскуем лишь по мертвым батырам. Плохо, что каждый хвалит свое племя, а вожди грызутся за власть. Лишь в тяжелые дни поднимаются батыры на защиту народа. Но настоящей свободы нет ни у тех, ни у других.
      Да и была ли она у кого-нибудь? Хан тоже дрожит за трон. А я не поэт хана. Я слагаю стихи о батырах, достойных славы, таких, как Срым Датов!..
      Если в начале беседы Махамбет был деликатен, видя перед собой лишь царского чиновника, то теперь, после столь дерзкого замечания собеседника, он стал самим собой. Он говорил резко, не скрывая своих чувств и мыслей.
      Худощавое лицо собеседника еще более вытянулось. Страстносгь Махамбета передалась и ему. Кажется, он хотел остаться, продолжить разговор, но тут вошел адъютант хана и передал, что его величество Жангир-хан вызывает Махам-
      бета.
      - Мы еще встретимся у вас в степи...- Гость покинул его. Махамбет запомнил тонкое длинное лицо, сутуловатую фигуру.
      Особняк, в котором разместили хана со свитой, находился в отдалении от центра. Хан не жалел денег. Один пир был роскошнее другого. Сановники царского двора любезно принимали щедрые дары Жангира. Портные шили новые платья для Фатимы. На каждый бал или прием она являлась в новом наряде.
      Балы и приемы для аристократов Петербурга в зимнюю пору был единственным развлечением. А присутствие на них киргиз-кайсацкого хана и его прелестной азиатской жены придавали приемам экзотичность.
      Незаметно летели дни. Прошел месяц, другой. Жангир без устали давал пышные приемы: он ждал аудиенции у императора, который выехал в отдаленные губернии и не возвращался.
      Однажды все переменилось. Очередной прием, назначенный на вечер, не состоялся. В Петербург пришла весть о смерти царя. Над городом поплыл траурный звон колоколов. Потом все стихло. Ждали коронации нового царя. Жангир-хан готовил дары новому владыке.
      ...Четырнадцатого декабря после обеда, услышав залпы орудий со стороны Сенатской площади, хан приказал подать коней и в сопровождении собственной охраны помчался в центр.
      Улицы были переполнены любопытствующими, а площадь оцеплена войсками. Жангир-хан направился в министерство внутренних дел. Там Махамбет вновь увидел Луганского. Господин Луганский был так взволнован, что забыл даже поздо-
      роваться.
      - Ну, что вы скажете, сударь? Какие люди, а? Нет, нет, это уже не пугачевщина, а другая Русь... Ну, да вы простите меня. Вы, конечно, не знали этих офицеров? Да и до них ли
      вам, господин Махамбет?!
      Даль-Луганский спешил и ответа не дождался.
      Махамбет действительно ничего не знал о "них". А ему очень хотелось знать, что произошло в этот день.
      - Безмозглые смутьяны решили устроить бунт,- говорил Жангир-хан.
      - Восстала армия. Лучшие офицеры были во главе,- шептали другие.
      "Тайное общество мятежников раскрыто. Восстание подавлено",- писали газеты.
      Хан запретил своим людям говорить о восстании. Он готовился предстать перед новым императором.
      Спустя три недели хан Жангир принял присягу в верности новому государю. Потом был бал во дворце. Вместе с султаном Каипгали Махамбет стоял там меж белых мраморных колонн и без удивления и восторга, с каким-то отвратительным чувством собственной никчемности среди всего этого блеска и шума, смотрел в зал. Он все еще думал об офицерах, осмелившихся выступить против царя.
      А потом на бал явился сам царь. Император России шел по залу и с чуть заметной улыбкой отвечал на поклоны. Проходя мимо свиты хана, он задержался возле Фатимы. Жангир-хан сам представил ее императору. Царь пригласил ее на танец. Умиляя иноземных послов, легко и грациозно шла в танце Фатима...
      Шепотом, из уст в уста передавались слова, сказанные ей царем.
      - Как же вы живете среди дикарей?- спросил Николай I.
      Прекрасная азиатка ответила русскими стихами:
      - Дым отечества и сладок, и приятен, мой государь...
      
      Осыпанный дарами и украшенный орденами, получив от нового царя Николая генеральские эполеты, Жангир-хан вернулся в свою ставку. Стояла весна 1826 года. Холмы и долины, степи и пески от Едиля до Жаика были покрыты зеленью.
      Близилось лето. После тоя в честь прибытия, на который собрались все влиятельные, султаны и старшины, Жангир сразу же отдал приказ о строительстве дворца в урочище Жас-кус, в центре Нарынкумов.
      Тысячи жатаков были согнаны в урочище. Караваны верблюдов, конные обозы доставляли в Жаскус лес и мрамор. Пятьсот туленгутов неусыпно следили за строителями. Жангир сам участвовал в создании новой гвардии для охраны, для сбора скота, денег, хлеба... В каждый отряд входили казаки и солдаты, взятые в линейных крепостях с помощью генерал-губернатора. Взамен их Жангир посылал джигитов, насильно увезенных из дому...
      Из Петербурга от имени царя в дар для украшения дворца в Орде и тронного зала хана было прислано тридцать пять тысяч рублей. Но это был очень маленький дар, лишь знак внимания и милости царя, если учесть, что только один парадный выход красавица Фатимы, ее казахский национальный костюм, усыпанный бриллиантами, стоил сто пятьдесят тысяч рублей.
      Переход ханской семьи из шатра во дворец завершился грандиозным пиром. Но на этом празднике среди гостей уже не было султана Каипгали Есимова.
      Он счел себя обделенным и царем Николаем, и ханом Жангиром. Ведь он был равным претендентом на ханский престол и считал оскорблением для себя столь долго находиться в свите Жангира на правах обыкновенного султана...Жангир не обращал па него внимания, он даже не дал ему титула старшего султана-правителя. Хан окружал себя сынками степных богачей, часто приглашал гостей из Оренбурга, перед которыми мог щегольнуть своим знанием языков, любил рассказы об Иване Грозном и без конца вспоминал о том, как много медресе и мавзолеев построил в Ташкенте хан Барак...
      В cвоих владениях Жангир установил порядки русского царя. Увеличилось число налогов: зякет, согым - для ханского стола, налог для содержания дружины, армии и гостей; налог для царских генералов, вестовых, есаулов, налог для султанов и для духовенства. Каждая из пятнадцати тысяч семей, живущих вблизи ханской ставки, должна была платить Жангиру ежемесячную дань. А кто не мог выдержать такого побора, тот лишался крова и жизни. Те же, кто так или иначе мог причислять себя к родственникам Жангира, перебирались в урочище Жаскус, и вскоре вокруг Орды, где находился дво-
      рец, появился целый город.
      
      Избалованный славой, ублаженный ласками Фатимы, Махамбет после приезда из Петербурга по-прежнему не вникал в дела хана, пока не был однажды приглашен в ставку старшина Исатай. Хан решил выдать ему Дарханную грамоту, но Исатай не принял ее.
      - Я из рода Берш, хан Жангир, и не хочу, чтоб твоя грамота стала щитом между мной и моим родом, причисленным тобою к черни.
      - От того, что ты не взял грамоту, ничего не изменится, Исатай-ага. От счастья не бегут, руку дающего не бьют,- заметил Махамбет, когда Исатай покидал дворец. - От того,
      что возьмешь грамоту, ты не перестанешь быть главою рода Берш, к которому принадлежу и я.
      - Ты прав, Махамбет. Но речь не обо мне. Ты живешь в саду, взращенном рабами, ты пьешь вино, купленное ханом на деньги, отнятые у народа. По Дарханным грамотам Жан-
      гира баи, султаны, бии и ходжи отняли пастбища бедных. Разорены аулы, люди лишены земли и крова. Пастбища по берегу Каспия от устья Едиля до устья Жаика отданы канцлеру Безбородко и графу Юсупову. Войсковые атаманы делят наши земли, как тушу убитой овцы, жирные куски - для генералов, офицеров, султанов, ходжей и хана, а народу - обглоданные кости. Отобраны посевы и пастбища. Жангир разделил казахов на чернь и ак-суек. Ты тоже давно уже принадлежишь к ак-суеку, хотя и являешься сыном Отемиса. Так пой же славу Жангиру под вздохи своего народа...
      Слова Исатая звучали как удары хлыста. Махамбет то бледнел, то краснел. Его впервые так осуждали, и осуждал Исатай, которого он любил, которому поклонялся, как смелому и честному батыру.
      Слышал Исатая и старший брат Махамбета - визирь хана Бекмухамбет, стоявший в окружении слуг.
      - Эй, Исатай, ты стал слишком дерзок, и язык твой подобен языку змеи. Сегодня ты гость. Потому отпускаем с миром. Но рука владыки может достать тебя в любом углу. Помни об этом и, пользуясь гостеприимством, не отравляй сердце Махамбета. А теперь прочь из пределов дворца.
      - Я исполняю твой приказ, Бекмухамбет. Но будет страшен тот день, когда мы встретимся в поле, - ответил Исатай.
      - Никто не властен над тобой,- сказал Исатай, прощаясь с Махамбетом,- Этот сад тенист, но правда и то, что там, где пчела собирает мед, - змея берет и свой яд...
      Слова Исатая отняли у него спокойствие. Он вспоминал, о них за столом во время пиршеств и во время охоты на волков и лисиц. Он больше не мог, как прежде, беззаботно предаваться наслаждениям, не мог видеть склоненные перед ханом головы, его бесила угрюмость и подавленность слуг. Он дрожал от одного вида откормленных есаулов и тосковал о родном ауле. А тут еще братья приглашали в гости. Они напомнили о том, что еще в детстве отец сосватал за него Макбал, и заветы отца должны быть исполнены.
      Не предупредив хана, он через три месяца после прибытия из Петербурга поехал в свой аул вместе с сотником Жантасом. Муса встретил их за двадцать верст от дома и до самого аула скакал впереди, созывая гостей, объявляя всем о приез-
      де Махамбета.
      В первый же день Махамбет увидел Макбал, вместе с которой провел детство. Она стала едва ли не самой красивой девушкой в ауле. Вечером он снова встретил ее у качелей
      возле костра, Она сидела в кругу подруг и играла на жетышеке. При свете пламени девушка казалась похожей на царевну из степных сказок. Лицо ее пылало, в глазах светилась радость. А голос? Голос звенел, и песня звучала призывно.
      Махамбет знал, что она поет для него, что она ждала его и
      сегодня поет о счастье своем.
      На следующий день он любовался, глядя, как она мчится на тулпаре. Ни один джигит не мог догнать ее и сорвать поцелуй.
      Друзья намекнули Махамбету, что многие джигиты мечтают о ней. Богачи слали сватов, но не решались взять ее силой. Да и сама Макбал осталась верной Махамбету...
      Был свадебный той. Почти из всех аулов рода Берш съехались гости па свадьбу, но не было среди них Исатая.
      - Он снялся с места и ушел в степь. Неизвестно, где все они теперь,- сказал гонец.- Возможно, в тугаях озер или в песках Нарына.
      Не успели люди разъехаться после семидневной свадьбы, как прискакал вестовой от хана. Жангир требовал возвращения Махамбета.
      Поэт выехал в Жаскус вместе с Макбал. Во время торжественного совета султана и биев Жангир объявил Махамбета наставником и воспитателем наследника трона - своего сына Зулкарная и приказал сопровождать его в Оренбург на учебу. Пришлось отправить Макбал в аул и ехать в город.
      ...В Оренбурге Махамбет жил в доме отца ханши Фатимы муфтия Мухамеджана, чье влияние на Жангира когда-то было столь же велико, как и на его предшественника хана Шигая, управлявшего Внутренней ордой после смерти Букея до совершеннолетия самого Жангира. Это по его совету в Орде создавалась привилегированная каста ходжей и мулл, строились мечети и увеличивались налоги во имя аллаха.
      Когда-то Мухамеджан был офицером русской армии, царским разведчиком в Кабуле, затем, пользуясь своими связями в Петербурге, переехал в Оренбург, стал другом губернатора. Его почитали мусульмане как защитника веры, и он сам возвел себя в сан муфтия, совершив хадж в Мекку. Умер Мухамеджан год назад, когда Жангир собирался к царю. Но его огромный дом содержался в прежнем виде, слуг и лакеев тоже не убавилось. Об этом заботилась Фатима.
      У Зулкарная в этом доме оказалось немало наставников и нянек. Так что Махамбет мог на целые дни уезжать на охоту или вместе с джигитами уходить на плац, где муштровал солдат. Офицеры относились к нему с подчеркнутой вежливостью, как к посланцу хана. Его ловкость и бесстрашие при фехтовании вызывали восхищение. А после того как он отличился своей меткостью на стрельбище, офицеры пригласили
      его в свою компанию. Среди них он нашел себе друзей и перестал интересоваться делами своего подопечного.
      - Ну, как твой принц? Будет учиться военному делу?- спросил его однажды поручик Шустиков, с которым он успел сойтись ближе, чем с другими.
      - Воля литейщика - с какой стороны ушко к котлу отлить,- ответил Махамбет.
      - Это вроде русской пословицы - каждый на свой аршин мерит, что ли?
      - Скорее можно перевести как вольному воля,
      - Ну, а где же твой принц сейчас?
      - В доме муфтия почивает,
      - Правда ль, что поминки по муфтию готовят такие, чтоб кайсаки о них говорили, как о поминках батыра Срыма, которые устроил Младший жуз спустя два года после его
      смерти?
      - Здесь как раз уместен ответ - каждый на свой аршин мерит. Срыма любил народ как своего защитника, а муфтия ненавидел. И поминать его будут лишь ходжи да имамы,-
      ответил Махамбет.
      - Каждый свят по-своему. Знал я его, муфтия-то вашего. А наивернейшим другом его был Ермолаев, что при князе Волконском служил. Таким же кровососом был, что муфтий при хане. Да не повезло ему - под военный суд угодил. А вашего муфтия аллах прибрал. Что ни говори, а справедливость все-таки есть.
      - А царь Николай тоже решил справедливо, когда повесил офицеров?- с нарочитой наивностью спросил Махамбет.
      - Слова твои мятежны, акын!- насторожился Шустиков. Потом улыбнулся и, тоже стараясь казаться простаком, ответил:- Его превосходительство бывший наш генерал-губернатор князь Григорий Волконский любил говаривать: "Все во власти бога". А человек он был добрый. Лично ездил по казармам смотреть, как солдаты берут на караул. И очень огорчался, если никто не был бит шпицрутенами. Его превосходительство очень любил смотреть, как водят солдат через строй и бьют шомполами, а особенно мужика или вашего киргиз-кайсака. Сам он никогда не наказывал, только смотрел.
      Махамбет молчал.
      - А ты слышал стихи о декабристах?- вдруг спросил Шустиков.
      - Кто такие декабристы?
      - Ну, те офицеры, о которых ты сам только что сказал. Те, что восстали против царя Николая. Ты же сам был в Петербурге тогда...
      - Я не был на площади. Лишь слышал, как стреляли пушки,- ответил Махамбет.
      - В полках своих те офицеры, вопреки указу государя, отменили наказание солдат шпицрутенами. А его степенство твой хан Жангир, говорят, ввел сейчас шпицрутены даже для своих туленгутов. Правда ли это?
      - У нас нет шомполов!
      - Я видел джигитов, исхлестанных плетьми получше, чем шпицрутенами. Их продали здесь, на Оренбургском базаре,- сказал Шустиков.
      - Кто продал?!
      - Есаулы его величества, хана.
      - Кому?
      - Не все ль равно? Каждый вправе купить. На это есть указ. Князь Григорий Волконский еще в 1806 году ходатайствовал об этом перед министерством внутренних дел. А граф
      Потоцкий добился, чтобы помещик иль купец, купивший кайсака, имел над ним такое же право, как и над своими крепостными. Ну, мог бы обменивать его, к примеру, на собак.
      Он требовал даже поощрения для тех, кто покупал детей кайсаков.
      - Казахи не продают своих детей. Торгуют лишь пленными!- ответил Махамбет. Но он знал, что Шустиков говорил правду. Не злорадством и издевкой, а сочувствием звуча-
      ли слова поручика. В них был намек на жестокость и своеволие Жангира.
      - Никто по своей воле не продаст свое дитя, Махамбет. Торгуют детьми, лишившимися отцов и матерей. Их вылавливают в степи, собирают в голодных аулах. Я знаю это по
      спискам...
      Безземельные пастухи переходят к нам, за Яик. Казаки гонят их обратно. С голоду вымирают целые аулы. Оставшиеся в живых продают детей-сироток, зная, что для младенцев - это лучший исход. Останутся живы...
      Шустиков был беспощадно откровенен. Махамбет молчал. Споры, гнев здесь были ни к чему. Он слушал и пил, стараясь утопить свой гнев в вине. Строка за строкой вспомнились стихи Ахтамберды, которые он слышал когда-то от старого акына:
      
      Когда же настанет пора
      Ретивых коней взнуздать,
      Застежки кольчуг подтянуть
      И, панцирем грудь заслонки,
      Копье вдогонку врагу послать?!
      
      Он не пьянел. Чем больше пил, тем трезвей становились мысли. Он вспомнил о письме Исатая, которое получил в то утро. Исатай писал: "Поэты - баловни народа. Но если они не достойны его любви и надежд, то будут прокляты. Так повелось в степи. Никто из поэтов-дружинников - ни Казтуган, ни Шалкииз и Жиембет, ни Таттикара, ни Бухар-жырау не оставались слагателями од для ханов". Письмо взволновало его, перед глазами вновь и вновь вставала последняя встреча с Исатаем.
      Махамбету хотелось побыть одному, хотелось уединения...
      Он сидел в саду за домом муфтия, когда один из султанов-правителей, прибывших в Оренбург, нашел его и выразил от имени хана недовольство и гнев по поводу того, что он мало уделяет внимания наследнику трона и ведет себя вольно. Махамбет громко, в присутствии свиты изругал султана и снова пошел в дом Шустикова. Там он услышал, что противник Жангир-хана, султан Каипгали Есимов, поднял мятеж. Донесение об этом поступило в канцелярию генерал-губернатора сегодня.
      Вернувшись в дом муфтия, Махамбет приказал джигитам седлать коней.
      
      ...Возвращаясь тогда в Орду, он еще не знал, что предпримет дальше. Ясно было одно - он навсегда покинет ставший ненавистным ему ханский двор.
      На степных дорогах, так же как и теперь вдоль берегов Джейхуна, попадались бедные кочевья. Одни стремились за Жаик, другие обратно. Потеряв землю, потеряв свои пастбища, аулы скитались в поисках тихого уголка. Богачи гнали их от берегов рек и речек, озер и болот - все принадлежало баям, султанам, людям из ханского рода, владевшим Дарханными грамотами. У жатаков отбирали коней, верблюдов, последнюю овцу. Дружинники хана - туленгуты, есаулы и казаки из линейных крепостей уводили кормильцев и бесчестили девушек. Нищие аулы, сторонясь больших дорог, ухо-
      дили в глубь песков, чтоб не быть на глазах у карателей...
      Махамбет не останавливался возле кочевий. Никого ни о чем не спрашивая, ехал он, погруженный в свои мысли.
      После двухдневного пути Махамбет и его друзья добрались до перевалочного дома Яицкой крепости, сменили коней и поехали дальше по прямой дороге, ведущей в Орду. В лесу им встретился маленький аул шектинцев, остановившийся на привал у воды. Заметив всадников, оборванные, босые дети бросились к телегам, женщины поспешно начали тушить костры и собирать пожитки, вьючить верблюдов. Мужчины настороженно сгрудились в одном месте.
      - Откуда и куда направились?- спросил Махамбет.
      - Мы еще весной двинулись в путь. Долина, в которой мы жили, приглянулась какому-то атаману. А где мы очаг свой построим, лишь одному аллаху известно, господин,-
      сказал старик.- Ходим по кругу, как заарканенные лошади. Дошли было до Едиля, дальше не пускают - царская земля. Дошли до Жаика, тоже дальше не пускают - земля своих казахов, но разделенная крепостями. Границу, говорят, нельзя переезжать. Остановимся- прогоняют: чужая земля... Едем в пески - это наш последний путь. У нас не осталось ни еды, ни скота. Двух стариков и нескольких детей схоронили в дороге, мирза. И сейчас у нас не осталось достойного для вас угощения. Смилуйтесь, не осуждайте...-Глава аула, тощий старичок с перекошенным от шрама лицом, упал на ко-
      лени перед конем Махамбета. Заплакали дети.
      Это было страшно. Люди боялись, что их накажут за вынужденное негостеприимство. Они жили в вечном страхе. Любой всадник для них был вестником несчастий. Они боялись встреч на дорогах...
      
      Махамбет начал избегать кочевий, он объезжал их стороной.
      В Орду попали через несколько дней после выезда из Оренбурга.
      - Быстро мы добрались, мчались, как гонцы с поля битвы,- сказал один из друзей Махамбета, когда из-за песчаных холмов неожиданно показалось урочище Жаскус и легло
      у их ног.- Такой длинный путь одолели. Считай, что от самых берегов Жаика до берегов Едиля...
      Вид с высоты перед спуском в урочище был великолепен.
      В широкой зеленой долине, окаймленной золотистыми барханами, как на сказочном ковре, были рассеяны родники и речки, хлебные поля, пламенели языки делянок, засеянных просом, зеленели рощи и луга, тут и там были рассыпаны аулы, бродил скот... Но ближе всего к путникам стояла крепость. У ее стен завязывался узел всех дорог. В этом узле было спрятано начало и той тропинки, которая, ведет в аул
      Махамбета. Оно, это урочище, воплотило в себе все миражи пустыни и видения степи.
      Глубокий ров у крепостных стен издали не заметен, да и зеленые стены слились с красками долины. Выделяется лишь сам дворец. Огромное красное парадное крыльцо имело шесть колонн из белого мрамора. Дворец был высок и величествен. По обеим сторонам его стояли особняки ханских родственников. За ними полукругом- дома слуг и стражи, дальше сады,, еще стены, а за ними каземат и зинданы, где томились.пленники и властвовал палач...
      Когда копыта коней ступили на мягкую зелень Жаскуса, из ближней березовой рощицы вылетела стая птиц. За нею гнался ястреб.
      - Как жаль, что нет колчана со стрелами!- огорчился молодой оруженосец.
      - Это твое спасение, а то стал бы посмешищем. Тебе ль из лука в сокола стрелять?!- пошутил другой.
      
      Где-то ястреб, ястреб есть такой.
      Что, касаясь крыльями лупы,
      Вьет гнездо на ветках у сосны
      Иль в прохладной зелени берез.
      Так и я, свободный, молодой,
      Веря в жизнь, любимый осени, рос
      В этот край нас предки привели.
      Лучшей, видно, не нашла земли -
      Пусть она тревожит их покой...
      
      Голос юного оруженосца был звонок и чист. Он вспоминал стихи Махамбета, читал их вдохновенно. Махамбету нравилось его чтение.
      - Уа, кай! Давай еще! Со стихами и песней въедем в Жаскус!- встрепенулись джигиты. И кони заржали, заторопились, предчувствуя близкий отдых.
      - Попросим Махамбета, пусть прочтет нам новые стихи! В честь окончания пути!- не унимались друзья.
      - Разве джигит знает, где кончается его путь?- спросил Махамбет. Оглядев друзей, он устремил свой взгляд в зеленую даль Жаскуса.
      Где-то озеро, озеро есть под луной,
      Не доскачет туда и тулпар вороной!
      В глубине его сахар и мед сокрыт,
      Лебедь сладость почует - и прочь не летит!
      
      Он сделал паузу и раздумчиво продолжал:
      
      ...Средь простых бывает простолюдин -
      Ханский сын не сравнится с ним ни один.
      В нашей жизни случается день иной,
      Что, как долгий месяц, пройдет над тобой..,
      Этих слов моих не понять никому,
      Кроме тех, кто призыву внял моему.
      Кто со мною мыслью живет одной...
      
      Джигиты переглянулись. Поэт говорил загадками, Но навстречу, опережая друг друга, уже неслись всадники.
      - Что стряслось? К добру ли джигиты разгулялись? Эй, что тут за байга?- окликнул их Махамбет.
      - Завтра байга, завтра джигитовка на быстроту и смелость!- ответил рослый юноша, осадив коня.- Здравствуйте, акын-ага! Счастливого возвращения.
      - Как зовут тебя, брат?- спросил Махамбет.
      - Я Кумар, сын батыра Нарымбая из рода Жаппас. Мой отец не раз в единоборстве побеждал тигров. А я в сотне Жантаса. Жантас скучает по вас, ждет. Завтра наша сотня
      соревнуется с сотней из рода Маскар. Черный пот сгоняем с коней. Застоялись кони, вот и гоняем. Выстоят ночь и завтра будут злы и неистовы, как голодные волки.' Легкость при-
      бавится в ногах...
      - А те кто?-спросил Махамбет, указывая на караван без груза, удаляющийся от крепости.
      - Голодранцы из рода Шомекей. Привозили долги хану, а для нас - конюхов и слуг. Их аксакалы остались. Они с прошением к хану. А сам хан на охоте.
      
      
      - ...Хорошенько за ним присмотри, отдохнет - накорми, напои. Завтра к обеду он должен быть готов в дорогу!- наказал Махамбет, передавая своего коня Кумару.
      - Не успел приехать, снова собрался. Куда спешишь?- Рядом стоял Жантас.
      - В аул.
      - А-а... понял. К Макбал спешишь. Лучше бы за ней повозку послал.
      - Я больше не вернусь в Жаскус,- ответил Махамбет.
      - Не понял тебя, Махамбет.
      - Хочешь все знать - приглашай в гости...
      В дом Жантаса собрались джигиты, чтобы приветствовать поэта. Расстались поздно. Мэхамбет так и не сказал Жантасу о причине отъезда. Да и говорить было не о чем. Он сам не знал, что ждет его впереди.
      - Ты мрачен, Махамбет. Что стряслось в Оренбурге? Иль тебе вновь захотелось в ханские покои? Так я готов исполнить твою просьбу - снова стоять на часах. Фатима не-
      бось ждет,- с хитрецой проговорил Жантас, провожая его.
      - Ты весел, как всегда. Но пусть лучше она не узнает о моем возвращении...
      - Поди, уже узнала. Она всегда начеку. Ты вернулся против воли хана?
      - Да.
      - Где его отпрыск?
      - В Оренбурге.
      - Зачем же ты вернулся сюда?
      - Чтоб проститься с тобой...
      - Разве тебе плохо здесь, под кровом хана?
      - У меня есть свой кров.
      - Но будет ли лучше?
      - Будет свободней.
      - Свобода - это раздольная жизнь. Ты здесь вольнее всех нас. Твое слово - на устах и слуг, и султанов, баи бьют тебе поклоны, женщины вздыхают по тебе. Не хочешь ли ты
      пойти по следам султана Каипгали? Кстати, мы готовим войска, чтобы схватить его.
      - Прощай!- перебил его Махамбет.
      
      
      ...В двух верстах от крепости на маленькой сопке, возвышающейся на краю площади, под шелковым шатром, на походном кожаном стуле, изготовленном не столько для даль-
      них походов, сколько по капризу Фатимы, восседал Жангир. А сама Фатима сидела в шатре в окружении девушек. Длинный халат из кашмирского шелка накинут был на плечи
      хана поверх рубахи из тончайшего торгына. И халат и рубашка сверкали на солнце. Все застежки были украшены дорогими каменьями. Из-под расшитых разрезов ханских
      брюк виднелись острые носки мягких сапожек. А сабля из Дамаска и генеральский мундир из Петербурга лежали рядом, на подушке... Телохранители и слуги готовы были по первому знаку подать их своему повелителю.
      Жангир отдыхал. Ночью он вернулся с охоты и сегодня хотел полюбоваться удалью своих отборных дружинников. Сторонясь друг друга, стояли молодые султаны и богачи из племени Байулы.
      Возле знатных старшин, находившихся в этот день в Орде, были и прославленные воины: старый Нарынбай - бывший солдат русской армии, кавалер медали за взятие Парижа, рядом с ним - герой Бородинского сражения аксакал Алдияр из далекого аула Жидели, некогда лихой джигит Аким, получивший награду за храбрость из рук самого Кутузова. Аким и здесь командовал сотней солдат, переданных хану генерал-губернатором. Нарынбай и Алдияр были вызваны ханом для показа генералу Эссену, сменившему вышедшего в отставку князя Волконского. Новый генерал-губернатор
      должен был прибыть сюда, в гости к хану, лишь завтра. А сегодня была репетиция джигитовки...
      В зеленой долине выстраивались джигиты. У подножия холма, погладывая по сторонам, но не теряя своего достоинства и стараясь казаться независимыми, стояли аксакалы из бедных аулов рода Шомекей.
      - Передай этим заступникам: они останутся здесь, пока их аулы не пригонят всех овец и коней, положенных по указу!- сказал хан своему глашатаю.- А пока взять под стражу!..
      - Все готово к сабельному бою, повелитель! Туленгуты будут биться,- доложил Жантас хану.- А-затем наша сотня сразится с маскарами...
      Хан не ответил. К шатру подъезжал Махамбет. Жангир был разгневан своеволием поэта. Сегодня утром он узнал, что Махамбет прискакал из Оренбурга и собрался ехать в
      свой аул. Хан приказал задержать его и привести к себе. Махамбет был единственным человеком, с которым он не решался обращаться, как с другими. Ссора с поэтами не при-
      бавляла славы. Но сегодня чаша гнева переполнилась. Махамбет вернулся из Оренбурга, оставив без присмотра юного Зулкарная. Он ведет себя слишком вольно, как равный...
      Поэт остановил коня у подножия сопки. С почтением поклонился аксакалам из рода Шомекей.
      - Я готов выслушать тебя, Жангир!- прозвучал его голос.
      - Не вижу с тобой твоего господина, наследника трона,- сдерживая гнев, сказал хан.
      - Он остался в Оренбурге.
      - А ты почему здесь?! Иль ты, слуга принца, возомнил себя могущественней султанов?- Жангир указал на свою свиту.- Знай свое место, Махамбет! Доброта моя не бесредельна. Марш назад в Оренбург! Так повелеваю я, хан Жангир!
      - Ты не хан надо мною, Жангир!- прозвенел голос Махамбета.
      Кругом все стихло. Фатима вышла из шатра и встала на пороге. Солнце заиграло на ее одежде. Строй джигитов застыл, насторожились султаны. Ошеломленный Жангир не мог произнести ни слова.
      - Ты проклят народом, Жангир!- Голос Махамбета зазвучал над долиной. Слова, долго теснившиеся в груди, сами собой, легко, неудержимо рвались на волю,
      - Ты равняешь меня со своими султанами, Жангир,-сказал он,-Так ответь мне:
      
      Кто полезней стране родной
      Белокостных сорок щенков
      Иль один народный герой.
      Что, напав на наших врагов,
      В наше дело сумеет внесть
      Справедливость, храбрость и честь?!
      
      - Придержи язык, иначе он будет отрублен!-опомнился и вскричал хан.- Кого ты называешь врагом?!
      - Тебя, Жангир!-ответил Махамбет и указал на посланцев рода Шомекей.- Освободи их, если ты хан. Казахи никогда не брали в залог аксакалов.
      - Он прав. Можно отрубить голову, но нельзя отрезать язык. Правдивому слову всегда поклоняются. Отпусти стариков, мой повелитель!..- неторопливым басом прогремел На-
      рынбай.
      - Эй, джигиты! Подайте коней аксакалам!- весело крикнул Махамбет конюхам, державшим запасных коней. Те растерялись. Неожиданно осмелевшие шомекеевцы бросились к коням, их повел коренастый старик. Он мигом взобрался на коня.
      - Стойте!- загремел Жангир, поднимаясь с места, в руках у него сверкала позолоченная булава.
      - Эй, Жангир!- обратился к нему предводитель шомекеевцев.- Успокойся. Ты хоть сейчас можешь отрубить мой детородный член. Но аллах свидетель: прав Махамбет!
      - Батыр Аким, где твоя сотня! Связать их всех! Наказать плетьми!- Булава хана указала на Махамбета.
      Махамбет поднял коня на дыбы и, обращаясь к старикам, крикнул:
      - В дорогу, аксакалы!
      Шомекеевцы погнали коней. Сотня Акима бросилась за ним.
      - Джигиты, за мной!- Жантас со своей сотней окружил Махамбета и поскакал вместе с ним. Махамбет вырвался вперед и повел их вслед за солдатами есаула Акима. Солдаты схватились за ружья, на скаку взводили курки.
      - Остановить! Остановить!- командовал Аким, очутившийся среди джигитов Жантаса. Он с трудом вывел своих солдат из конного потока.
      Старики шомекеевцы, перескочив через рвы и арыки, пройдя пшеничное поле и луга, уходили все дальше. Вслед за ними к барханам, растянувшись по степи, мчались друзья Махамбета...
      
      
      Жангир был взбешен. В тот же день он выехал навстречу генерал-губернатору, а на следующее утро, сразу же после приветствий, доложил Эссену; что "вор, предатель и смутьян" Махамбет бежал и увел с собой сотню джигитов. Он тут же попросил генерала дать ему отряд для усиления охраны крепости.
      Остерегаясь бунта в своих войсках, Жангир-хан выслал казахские сотни в русские линейные укрепления, получил в обмен солдат и казаков из карательных отрядов и создал
      смешанные сотни из туленгутов и карателей. Отдельные части Жангир бросил на помощь султанам-правителям.
      Весть о том, что поэт Махамбет открыто выступил против Жангира, всколыхнула аулы. Один аул за другим выходили из-под власти султанов и хана. Мятежники искали вождя. Им нужен был человек, который смог бы провести их сквозь царские кордоны и крепости за Жаик, к родственникам из Младшего жуза, в бескрайние степи Сарыарки, подальше от глаз царских карателей и зякетчиков Жангир-хана. И такой человек, казалось, нашелся.
      Сын Есима - султан Каипгали объявил себя спасителем и защитником всех тех, кто обижен Жангиром. Он обещал увести народ на восток, за Жаик, и там, на бескрайних просторах Сарыарки, с согласия ханов Младшего и Среднего жуза, создать новое ханство, где не будет преград для кочевий.
      Обозленные старшины родов Тана, Шеркеш, Шомекен, Шекты, обездоленные аулы маскаров и кетинцев, беглецы из шести родов: Кердери, Толеу, Жагалбайлы, Табын, Тама и Керей - потянулись к нему. Но большинство родов Букеевской орды, чьи султаны и баи пользовались покровительством Жангира, все еще выжидали.
      Ждали и аулы, которые совсем недавно были соучастниками походов мятежного султана Каратая. Они в побоищах потеряли своих сыновей, лишились скота и жили под надзором царских жандармов и ханских соглядатаев. Почти пятнадцать лет они были вместе с Каратаем. Выполняя его волю, закрыли дороги купеческим караванам Индии, Ирана, Бухары и Афганистана в Россию. Всеми дорогами владели они и были неуловимы для царских войск. Меч и лук противопоставили они пушкам, веря словам Каратая. А Каратай, не добившись ханского трона, отдал их на расправу карателям.
      - Ворона не станет орлом, так и султан не станет защитником народа,- говорили они.- Пусть Кайбала сначала покажет, на что он способен, и мы решим :- идти ли с ним?..
      Не торопились и аулы рода Берш. Они ждали, что скажет Исатай - самый спокойный и мудрый из всех старшин, испытавший ханские цепи и царскую тюрьму за свое заступничество за бедных соплеменников. Но Исатай молчал.
      Когда Махамбет, вырвавшись из рук Жангира, решил попасть к нему, то не нашел его,- Исатай увел свой аул в глубь лесков. Он был осторожен с тех пор, как трижды по-
      ссорился с ханом.
      Махамбет простился с джигитами, вставшими на его защиту. Разъехались и аксакалы из рода Шомекей. Вместе с поэтом остались Жантас да десяток верных друзей.
      Они направились в родной аул Махамбета. Братья поэта оказали ему достойную встречу. Радостно сияли глаза Макбал. Но слухи о том, что в степь выслан отряд для поимки поэта-беглеца, вселяли тревогу в каждого. Братья готовили коней, оттачивали сабли и пики, примеряли кольчуги, чистили фитильные ружья. А сам Махамбет решил отвести все удары от родных и попросил старейшин тайно увести аул в глухие пески.
      Темной ночью к поэту привели гонца от султана Каипгали.
      "Я приветствую брата,- говорилось в послании Каипгали.- На устах всех аулов Младшего жуза твои слова, сказанные Жангир-хану. Я поднял меч против него. Со мною
      султаны и бии - враги Жангира. Мой шатер - твой шатер, мои сарбазы - твои сарбазы. Я протягиваю тебе руку, непревзойденный поэт и бесстрашный батыр Бершева рода...
      Мне известно, что Жангир приказал своему гончему псу султану Баймагамбету схватить тебя и на цепь посадить. Отряд Баймагамбета движется к тебе. Защиту ты найдешь только
      у меня..."
      Махамбет оставил послание без ответа. Собрав джигитов, он выехал навстречу Баймагамбету, обошел его и на утренней заре ворвался в стан султана. Перебив охрану, сарбазы разоружили туленгутов, опрокинули шатер султана.
      Султан Баймагамбет стоял перед поэтом в одном нижнем одеянии и дрожал от страха. Махамбет отобрал у него саблю и скакуна, угнал всех боевых коней. Отряд султана был опозорен.
      На помощь Баймагамбету вышел отряд султана Караулходжи. Но Махамбет был неуловим.
      Он разослал гонцов по аулам с вестью о том, что отныне он будет отбирать скот у каждого султана и раздавать бедным жатакам. Каждое убийство, каждый грабеж, совершенные людьми султана, не останутся безнаказанными.
      Султаны-правители, сам Жангир, а еще больше военный губернатор Оренбургского края генерал Эссен, боясь не столько набегов Махамбета, сколько влияния его бунтарских стихов на умы черни, торопились без шума обезвредить его.
      Их беспокоило и то, что Махамбет мог присоединиться к султану Каипгали и тогда выступление мятежников могло обрести еще большую силу. Нужно было не допустить объединения родов, а, наоборот, рассорить их, дать повод к братоубийственным походам, барымте, кровной мести...
      В отряд Махамбета были направлены лазутчики из числа подкупленных шектинцев, а в аулы щектинцев послали наемных бершцев... Одновременно генерал Эссен через разведку казачьего полковника Донскова вел тайные от Жангира переговоры с Каипгали. Полковник сообщил мятежнику, что если тот быстро соберет вокруг себя аулы и попытается перейти Урал, то он, полковник Донсков, за определенную мзду про-
      пустит его через кордон на земли Младшего жуза...
      Раньше всех был схвачен старый батыр, вождь щектинцев Дастан, который еще в юности водил тысячные отряды джигитов на карателей и заставлял бухарских купцов, торговавших с Россией, платить дань за проезд по землям шектинцев.
      Дастана под усиленной стражей отправили в Яицкую крепость, а в распоряжение султана Чингали было послано пятьсот казаков. В тот же день по аулам был распущен слух, что схватить почтенного Дастана помогли бершцы, а посланные генералом Эссеном солдаты спасли его и препроводили в тюрьму для разбирательства прошлых дел батыра.
      ...На Махамбета тоже навалились ночью, когда он, будучи уверенным, что нет погони, решил на время распустить джигитов по домам и отдохнуть в маленьком бедном ауле жатаков. Так и не успев дотянуться до сабли, он оказался в руках есаулов Баймагамбета. Только крик Макбал спас Жантаса, спавшего на копне сена за юртой. Но он не смог освободить Махамбета и вынужден был отступить, спасая Макбал и ма-
      ленького Мусу.
      Махамбета увезли в Калмыковскую тюрьму, а по аулам пошел слух, что его выдали шектинцы и адаевцы.
      Жангир-хан был доволен. Он увеличил налоги для содержания туленгутов и для подарков атаманам линейных укреплений. Хан Жангир и генерал Эссен потирали руки. Если их предшественники почти пятнадцать лет возились с мятежным султаном Каратаем и даже вынуждены были пойти ему на уступки и слать богатые дары, то они за одну осень намеревались покончить со всей смутой во Внутренней орде. Оставалось выждать, пока вгрызутся друг в друга бершцы и шектинцы, а султан Кайбала соберет и подведет мятежные аулы к Яику.
      Но ошибся хан, ошибся и генерал. Род Берш не пошел войной на шектинцев. Их сдержал непокорный и недоступный старшина Исатай. А старому батыру Дастану как-то
      удалось предупредить своих о том, что не бершцы выдали его. Вдобавок ко всему знаменитые батыры рода Шекты Котыбар и Арыстан, батыр адаевцев Суюнкара назвали Жангир-хана подлецом и предателем народа и объявили, что не признают его ханом. Хану нужно было любой ценой не допустить объединения шектинцев с отрядом Кайбалы. И полки генерала Эссена внезапно напали на мятежные аулы шектинцев.
      Пушки против сабель, ружья против пик... Тысяча солдат и казаков у Эссена, а джигитов мало. Они не успели собраться под единое родовое знамя. Опытные, прославленные батыры Котыбар и Арыстан, запутав следы, повели за собой уце-
      левшие аулы, подальше, в камыши, в барханы. А сын Котыбара Есет и сын легендарного Срыма Жусуп встали во главе смертников, заслонивших собой подступ к спасенным аулам. Они дрались как львы. Рассыпавшись на малые отряды, они неожиданно налетали на полки Эссена и с остервенением били их, а потом так же быстро уходили в разные стороны. Тут же, словно из-под земли, появлялись другие джигиты и вновь опрокидывали строй солдат. Растерянные туленгуты не могли вести прицельный огонь. Сарбазы на скаку вырывали у них ружья и уносили с собой.
      Дважды объединенные полки султанов бросались в погоню, и оба раза повстанцы незаметно, увлекая боем, заводили их то в болото, то в барханы, а однажды прижали к крутому берегу реки.
      Султаны слали гонцов за помощью к хану, хан -к генералу Эссену. Весь свой гнев каратели обрушили на аулы. За каждого убитого туленгута или солдата казнили или ссылали на каторгу десятки ни в чем не повинных людей. Дочери шектинцев, не стерпев позора и насилий, накладывали на себя руки. Только самые сильные из пленных оставались живы после пятисот ударов шпицрутенами. На них надевали канда-
      лы и гнали в Сибирь...
      Находясь в тюрьме в Калмыкове, Махамбет узнал, что на берегу Жаика атаман Донсков открыл огонь из орудий по кочевьям, сгрудившимся у брода, чтобы перейти на восточный берег - на свободные земли Среднего жуза. Река была заполнена трупами. А Кайбала, обещавший счастливую жизнь народу на восточном берегу, бежал...
      Здесь же, в тюрьме, Махамбот слушал рассказы о подвигах молодых батыров - сыновей Срыма и Котыбара.
      Повстанческие отряды росли день ото дня. Старики и молодые шли в них, не разделяясь на племена и роды. Полки генерала Эссена, туленгуты султанов-правителей Баймагамбета, Караул-ходжи, Чингали, самого хана Жангира вынуждены были отступить к крепостям.
      Наступил момент, когда все аулы Внутренней орды и Младшего жуза были готовы пойти за молодыми батырами. Но начались осенние дожди, потом пошел снег, наступили
      морозы, и черная тень джута упала на степь. А к весне в аулах разразилась холера...
      Холера пришла и в Калмыково. Казаки паниковали. Однажды в полдень началась драка между солдатами и жандармами, а в это время в крепость ворвался Жантас с сотней
      джигитов. Махамбет был освобожден, но половина его друзей погибла в перестрелке.
      
      
      Весну и лето Махамбет провел в родных краях, скрываясь вместе с Макбал. Новые его стихи передавались из уст в уста:
      Хан стал злее. Родины, стад
      Он лишил тебя, азамат!
      Но коль с кличем бросимся в бой,
      Тело крепкой покрыв броней,
      Вражьей кровью омыв булат,--
      Мы не знаем, кто победит!
      Не печальтесь, мои друзья!..
      Он звал народ к единству, но обескровленные, отчаявшиеся от голода аулы по подсказке своих богачей грызлись за пастбища, которых не хватало. Вспыхнула ссора между шектинцами, шомекеевцами и жагалбайлинцами. Все три рода лишились богатых травою пастбищ; Жангир-хан великодушно передал эти пастбища во владение царских офицеров и казаков.
      В одной из схваток глупо погиб славный батыр Котыбар, попытавшийся образумить и примирить шектинцев и жагалбайлинцев. На нем не было кольчуги, он не брал с собою ни щита, ни булавы. Батыр выскочил из юрты в одной рубахе и, сев на неоседланного коня, помчался в пекло боя, чтоб разнять братьев, убивающих друг друга. Шальная стрела попала в сердце....
      Жангир-хан решил пойти на хитрость. Он передал Махамбету свое послание о назначении поэта старшиной рода Берш и пригласил к себе за Дарханной грамотой. Но Махамбет высмеял хана и прогнал гонца. Сборщиков налога из ханской ставки он отстегал плетью. И тогда Жангир объявил Махамбета своим кровным врагом до самой смерти.
      Одна трагедия за другой омрачали степи Внутренней орды от Жаика до Едиля. Скрываясь от карателей хана Жангира и тайных лазутчиков генерала Эссена, Махамбет еще одну зиму провел в родных краях. Он не мог больше оставаться здесь, навлекая опасность на себя, на братьев своих и друзей.
      Тайно ушел он из аула. Лишь одна Макбал видела это. Повзрослевшая, спокойная, молчаливая, она не раз в дни опасности надевала кольчугу, подбирала косы под шлем и,
      взяв в руки саблю, мчалась по степи рядом, как настоящий воин.
      В туманное утро Махамбет с Жантасом на конях переплыли Жаик и переехали границу разделенного надвое Младшего жуза. Но и здесь для них не нашлось спокойного
      уголка. Да и было разве когда-нибудь затишье на казахской земле?
      Здесь с древних времен не обходилось без битв и ссор, без междоусобиц. Объединялись только в дни, когда на их земли посягали полчища иранского шаха или джунгаров. И не было врага, которого не смогли бы одолеть казахи. Почти шесть столетий удерживали они великую страну от Каспия до Алтая. Никто не смог одолеть их. И губило казахов только тщеславие собственных ханов, их раздоры. Лишь подкупая ханов и султанов, хитростью натравливая одно племя на другое, можно было одолеть этот народ.
      Сыны степей, которых называли то куманами, то татарами, то половцами, то киргиз-кайсаками, не были искушены в коварстве, в политике. Они были храбры на поле боя, но наивны и доверчивы в мирное время.
      Во владениях Младшего и Среднего жузов, в Сарыарке и на берегах Арала, от Туркестана до Аулиеаты- всюду рыскали есаулы и туленгуты местных султанов, экспедиции карателей белого царя - шла охота за бунтарями, "туземными разбойниками", а еще за теми, кто остался в живых из двенадцати тысяч джигитов, которые под командованием Тентек-тере разбили кокандских беков и затем, расколовшись на мелкие отряды, подняли мечи на баев и царских жандармов. Нет, не было спокойного уголка на казахской земле!
      Слежка за Махамбетом шла и здесь, вдали от Жаика, и Среднем жузе. Так же как и в Младшем жузе, был здесь свой хан. И свои султаны натравливали один род на другой, сталкивали одно кочевье с другим. Если в пору единства родов и племен Средний жуз мог диктовать свою волю Хиве и Коканду, то сейчас над ним висел меч Хивы. Быть может, поэтому после долгих, мучительных скитаний по аулам Приаралья Махамбет уехал в Бухару, затем в Самарканд, а потом, совершив трудный переход, прибыл наконец в эту коварную Хиву, где приобрел себе немало верных друзей, но еще больше врагов - врагов сильных и коварных.
      Повсюду на земле побеждала сила. Как и всюду, зло держало свой меч обнаженным...
      Впрочем, это уж не мысль Махамбета, а слова Муниса - поэта и мираба Хивы, с которым Махамбет познакомился еще до встречи с Нурбал. Он видел Муниса в саду хана в тот самый день, когда Аллакул первый раз пригласил его во дворец на собрание поэтов. Видел и тогда, когда стража дворца держала его под охраной, а в тронном зале шли переговоры хана с султаном Каипгали.
      За два года до приезда Махамбета в Хиву Мунис был придворным поэтом падишаха. Год назад он отличился во время поэтического состязания и победил всех поэтов Бухары. Он прославил владыку Хивы, и падишах сказал:
      - Я исполню любое твое желание, поэт! Проси!
      - Я потомок мирабов, великий падишах. И хочу остаться мирабом...
      - Отныне ты будешь главным мирабом Хивы и поэтом всего Хорезма!- ответил хан.
      И с тех пор не только в саду падишаха, но и в доме Муниса собирались поэты и ученые Хивы. Махамбет тоже часто навещал его.
      Вот и сегодня после мучительных раздумий о прошлом, возвращаясь с берегов Амударьи, Махамбет решил заглянуть к Мунису...
      
      
      Махамбет был вспыльчив, он часто спорил. У него не хватало терпения выслушивать других. Своей резкостью он огорчал даже друзей и только в часы одиночества старался обдумать, взвесить все услышанное и увиденное. Размышления
      переходили в воспоминания о прошлом, а прошлое рождало тоску по родному краю. Обиды, сожаления прошлых дней, гнев и тоска выливались в стихи.
      Но сегодня не было стихов - сегодня властвовали лишь боль и тоска. Если утром, после встречи с ханом и побега с базара, он оставался внешне, как всегда, неприступным и
      гордым, то сейчас выглядел усталым и равнодушным ко всему. Балабек забеспокоился, увидев, как он осунулся за день...
      - У тебя не болит голова?- осторожно справился Балабек, когда они приближались к городским воротам.- Ты непривычен к жаре...
      Впереди, утопая в пыли, шло стадо коров, глухо тарахтели арбы дровосеков да торопились одинокие странники.
      - Кони устанут - заменим, а сами отдохнем после смерти,- мрачно ответил Махамбет.- Зря к Дарье помчались. Здесь реки не такие, как Жаик, и не похожи на Едиль. Не зря арабы зовут ее Джейхуном. Мутная и коварная, как змея.Нужно пойти к палуану...
      Палуаном называли мавзолей Махмуда-Палуана, святого покровителя Хивы. Каждый раз, когда становилось тоскливо или когда хотелось успокоить себя, Махамбет шел к нему. Не потому, что там было потише, чем в городе. Со всей СреднейАзии стекался туда бедный люд. Отряхнув дорожную пыль и совершив омовение у колодца, люди вытаскивали из-за пазухи запасную чалму и, оставив обувь - если она была у них- далеко от стен святыни, с трепетом переступали порог мавзолея.
      Под звон падающих в жертвенник монет люди тихо молились, прося милостей у праха святого Махмуда, а потом глазели на яркие узоры, на мраморные решетки, загадочные надписи и небесную лазурь только что отстроенного, но уже ставшего святым мавзолея.
      Из дальних аулов и ближних кишлаков, рискуя быть ограбленными и убитыми в дороге, шли сюда паломники, чтоб в молитве просить у аллаха прощения за грехи, надеясь на исцеление своих духовных и телесных болезней. В Средней Азии теперь стало три священных обители: гробница поэта Ахмеда на земле казахов в Туркестане, святой колодец в Шахи-зинде в Самарканде и теперь в Хиве - мавзолей Махмуда, которого имамы называли сыном самого пророка Али. На самом же деле он был отпрыском скорняка и родился у старых ворот Хивы в 1247 году.
      С трепетом осматривали паломники вмятины на огромном камне, лежащем перед мавзолеем, считая, что вмятины эти - отпечатки пальцев самого святого Махмуда. Ведь он не просто был святым; никто не мог соперничать с ним в силе. Он мог мять камни, как глину. Но больше всего людей поражали краски, таинство орнаментов и надписей на стенах, на майоликовом куполе, на малахитовой гробнице и мраморных решетках. И хотя святые отцы твердили, что два паломничества к гробнице поэта-раба в Туркестане или три поклонения святому колодцу в Шахи-зинде равны хаджу в Мекку, люди стекались сюда, к новоявленной святыне. Никто из пилигримов не знал, что надписи на новом мавзолее взяты не из сур Корана, как в других местах поклонения, а что это были строки стихов самого Махмуда, написанные на языке персов.
      Содержание стихов было известно лишь немногим, но никто не осмеливался прочесть их вслух, ибо поэт Махмуд смеялся над глупостью и алчностью владык, богохульствовал и издевался над богом и его слугами:
      
      Простой змеей до хаджа был ходжа.
      А возвратясь, он сделался драконом,-
      
      перевел как-то Мунис для Махамбета.
      
      Легче море переплыть и звезды сосчитать,
      Чем слушать болтовню глупца и время убивать...
      
      Это были надписи на куполе. С тех пор Махамбет заинтересовался Махмудом, его стихами.
      - У него хватало силы смеяться над палачами,- говорил Мунис.- При жизни его не раз заковывали в цепи в Герате и в Хиве. Каратели шаха охотились за ним, но в Хиве не было человека, который мог бы одолеть его. Славу самого сильного человека он завоевал в Индии, а как поэт прославился в Герате. Века, прошедшие после его смерти, превра-
      тили Махмуда в святого. К тому же он возвел Шахид-мазар. Ты видел этот мазар в степи за Хивой. Это гробница погибших в битвах за родину. Он любил свой народ, и народ пла-
      тил ему тем же. Потому-то сам падишах Мухаммед-Рахим решил поживиться за счет его славы. Это по его приказу начали строить мавзолей "святому" поэту и закончили только
      теперь, при Аллакуле. Довольны все: нищие, паломники, ходжи и муллы. Бедным мусульманам есть во что верить, а имамам и ходжам есть кого обирать - паломники платят сполна...
      Махамбет часто встречался с Мунисом в глубине двора за мавзолеем Махмуда, в тени пяти тесно сросшихся друг с другом чинар.
      У самых корней чинар синим рубином мерцал прохладный хауз. Двор был всегда чист, полит водой. Толстые стены мавзолея и желтые высокие дувалы надежно охраняли двор от уличного шума. Хозяин двора, встречая Махамбета, отбивал поклоны, вел к айвану у хауза, усаживал на подушки. Над головой висели гроздья винограда. Тишина и прохлада располагали к раздумьям и философским беседам...
      Каждый раз, пока Махамбет ждал Муниса, хозяин без слов разрезал для него душистую хорезмскую дыню, подавал шербет и вино. Здесь Махамбет слушал рассказы Муниса-мираба о земле Хорезма, Муниса-поэта о стихах Хафиза и Атаи, Муниса-историка о том, как много батыров и философов похоронено в пантеоне казахов в Туркестане. От него он услышал и о долгой борьбе адаевских джигитов с хивински-
      ми ханами...
      Беседы Муниса с Махамбетом длились долго. Им никто не мешал, и здесь не нужно было опасаться соглядатаев Аллакула...
      
      
      - Пылью покрылась твоя аба, и у кони подтянуты бока. Видать, вы с дороги. С удачей ли вернулись?- приветливо встретил Мунис Махамбета и Балабека.
      - Идем с берегов Дарьи,- ответил Махамбет.
      - Но где же пленница ваша?..
      Махамбет удивленно взглянул на Муниса.
      - Девушка из ханского сада, афганка. Утром я проводил тебя с ней из дворца владыки,- улыбнулся Мунис. Только теперь Махамбет вспомнил о Нурбал.
      - Как долог был день. Мне казалось, что с тех пор прошла вечность...- грустно ответил он другу.
      - Тяжелым был день для тебя, мой друг. Ну что ж, давайте рассеем горе. Пойдем к истокам песен,- сказал Мунис, когда друзья утолили жажду.
      
      
      ...Балабек увел коней к Туке. Махамбет с Мунисом направились в квартал танцовщиц.
      - Есть пословица у казахов: не вынимай саблю, если даже стрелой недостать,- откинув края чалмы за спину, сказал Мунис, когда они вышли на узкую безлюдную улицу. Догорала вечерняя заря, и от первых звезд, появившихся в небе, повеяло холодом. Это был признак наступающей осени.
      В переулке заскрипела арба. Извозчик ринулся навстречу друзьям, предлагая свои услуги, но Мунис дал понять, что возница им не нужен.
      - Продолжай, Мунис. Ты не досказал,- попросил Махамбет.
      - Иншалла, придет день, когда нужны будут тебе и стрелы и меч. Побереги их и будь властен над гневом своим.
      - Чувство гнева не всегда покорно разуму,- ответил Махамбет, поняв наконец, что Мунис знает о его неудачной схватке на рынке рабов.
      - Разум предпочтительнее гнева...
      - Но подлинные чувства не подвластны человеку, а терпение - удел раба!- ответил Махамбет.
      - Мы все рабы,- грустно покачал головой Мунис,- И жизнь для всех - страданье. Блажен лишь он!- Мунис указал на бродягу-дервиша, который, позвякивая кольцами и мурлыча какую-то молитву, терся спиной о глиняный дувал. Лохмотья лежали на земле возле него, и он готовился к ночлегу.
      - Мы идем с тобой к истокам песен, к вину и танцам, а он останется в пыли,- ответил Махамбет.
      - Но он счастливей нас. Он верит в величие духа. В скитаньях он нашел покой. Одинок, свободен от всего. А ты? Ты веришь в свою свободу? И можешь ли дать ее народу? Был
      Рудаки, был Хайям, Фирдоуси, но никто из них не поднимал меча... Меч только меч. В одной руке один лишь меч. А владык? Их тысячи, мой друг...
      - Слишком почетно для меня твое сравнение, Мунис! Я не Рудаки и не Фирдоуси, а степной карагач. Карагач не покинет степь. Он вечно воюет с безводьем и солнцем, и нет
      в нем нежности кипариса, растущего у воды. Жизнь моя - сраженье, и смерть я приму на коне. Так что оставь свои назиданья...
      - Да, я мираб, мечтающий напоить Хиву и ее сады, а ты поэт других желаний. И стихи твои лишены аромата роз. Лязг мечей, и топот копыт, и запах полыни в них. Такая поэ-
      зия чужда Востоку...
      - Восток велик, Мунис. А розы растут лишь при дворцах падишахов. Их растят рабы, но не рабам они дарят свою красоту. Запахом жусана пропитана вся степь, все дороги рабов
      и батыров. Найманы и кипчаки, после битвы за Сайрам, Отрар и Сыгнак1, как побежденные, пополнив тумены Чингисхана, увозили с собой в чужие края не розы, а прятали в седла пучок жусана. Чтоб на чужбине не забыть аромата родных степей.
      - Кончим спор,- перебил его Мунис.- Зачем вспоминать о прошлом, если оно так мрачно. Прочь споры и сомнения! Цель близка...
      
      1 Войско Чингисхана, двинувшееся на Запад после падения Отрара, Сыгнака и других городов, в основном составили найманы, кипчаки, торгаугы, джалаиры - предки нынешних казахов, которых в те времена на-
      зывали "куманами", "половцами", "татарами".
      Они шли по кварталу танцовщиц. У порогов домов горели светильники. Все здесь было на виду, как в торговых рядах. И днем здесь действительно восседали торговцы. Да и сейчас кое-где в жаровнях дымился плов, на циновках громоздились хивинские сладости.
      Двери комнат, расположенных вдоль улицы, были раскрыты. В шелковых нарядах, поджав под себя ноги или опершись локтями на подушки, сидели танцовщицы. По углам в ожидании клиентов дремали музыканты.
      Дома здесь были двухэтажные. Там и тут, то сверху, то снизу, доносились песни. Изредка по улице проезжала ночная стража, кое-где слуги сторожили коней своих господ...
      По узкой и темной круговой лестнице Мунис провел Махамбета на второй этаж в довольно широкую комнату.
      Вдоль стен разложены были скатанные подушки, узкая суфа покрыта ковром. Красавица в шароварах из тонкого шелка встретила их ласковым взглядом, и глаза у нее были чистые и влажные, как у верблюжонка.
      - Мунис, пришел ты наконец,- она не встала, лишь улыбнулась, и губы ее раскрылись, как цветок миндаля.
      - Пришел к тебе я с другом, Гульджан,- ответил Мунис.
      - Садитесь, джигиты. А ты, Гульджан, налей вина!- сказала дородная ханум - хозяйка дома.
      - Ассалаумагалейкум, достопочтенные купцы Хивы!- Мунис обратился к двум мужам, возлежавшим тут же на подушках в дорогих одеяниях. У их изголовий стоял кувшин с вином и.дымилась хука.
      - Эй, мираб. Ты перебил ее сказки. Садись скорей да слушай Гульджан!-сказал старший из них.
      - Знакомьтесь, поэт казахов Махамбет,- представил Мунис.
      Купцы ответили еле заметным кивком.
      - Поэты любят песни, так что оставь свои сказки на завтра, дорогая Гульджан!- Купец помоложе бросил к ногам девушки горсть серебряных монет.
      Азартная дробь барабана рассыпалась в воздухе. Барабанщик от упоения зажмурил глаза. Зазвенели струны дутара, чанга. Барабан теперь лишь поддерживал такт. Чистая
      тихая мелодия поплыла над Хивой.
      Гульджан поднялась во весь рост. Она была так прекрасна, словно аллах собственноручно создал ее для созерцания окружающих. Босые ступни шагнули по монетам. Она взяла кувшин и, изогнувшись, как лоза, наполнила чаши Муниса и
      Махамбета. Потом надела браслеты с колокольчиками на ноги, грациозным движением откинула косы и медленно пошла по кругу...
      - Уа-а-ха!- не удержался молодой купец.
      
      Пока с любовью не увижусь,
      Я сгораю, как Зухра...
      
      Голос ее был настолько чист, а музыка столь пленительна, что Махамбет забыл обо всем.
      Тонкий звон колокольчиков сливался со звуками чанга, а чанг и дутар вторили песням Гульджан. Комната утонула в волнах этой песни. Махамбет сидел неподвижно, уставившись в одну точку.
      Ты все пытаешься проникнуть в тайны света,
      В загадку бытия... К чему, мой друг, все это?
      Ночей и дней часы беспечно проводи,
      Ведь все устроено без твоего совета.
      Это проговорил Мунис.
      - Эй, философ, замолчи! Когда поют соловьи - молчат вороны!- сказал старый купец.
      - Правда твоя, достопочтенный. Поэтому помолчим,- спокойно ответил Мунис.
      - Я хочу, чтобы читали стихи,- продолжая танцевать, сказала Гульджан...
      Меня философом зовут.
      Однако - видит бог,- ошибочен их суд.
      Ничтожней много я: ведь мне ничто не ясно.
      Не ясно даже то, зачем и кто я тут...
      - Ты тоже прав, мираб,- расхохотался молодой купец.- Иди своей дорогой. Не место грифам в соколиной стае.
      - О аллах, ты слышал?!-Мунис схватился за голову.- Купцы Хивы победили Хайяма. Он сегодня перевернется в могиле...
      - Тебя, а не великого Омара оспорил,- не унимался молодой купец.
      - Но я читал его стихи...
      Гульджан подхватила строки, прочитанные Мунисом, и допела песню до конца...
      - Хитрая лиса ты,- сказал купец и швырнул монеты на ковер.- Вот выкуп. Я побежден.
      Жест был ясен. Он просил всех молчать об этом разговоре, ибо тот, кто не знал стихов Хайяма или Хафиза, считался невеждой и не смел входить в дома хивинских танцовщиц.
      Так же, как и в Персии, сюда могли прийти все - и отцы семейств, и безусые юнцы, но каждый должен был знать - здесь царство песен. И если у тебя нет своих стихов, то знать поэзию ты обязан. Здесь женщины раскрывают чадру, и здесь простор стихам. Отсюда, из таких кварталов, начинается дорога многих великих поэтов, певиц и танцовщиц Востока...
      Поэзия и женщины властвуют здесь.
      ...В новом танце плыла Гульджан. Пустели кувшины с вином, пьяные купцы за каждое прикосновенье танцовщицы платили таньгой. Она неслась по кругу плавно, бесшумно...
      Махамбет отбросил саблю и распахнул абу. Он видел то своевольную, гордую и страстную ханшу Фатиму, то видел Макбал, которая, убрав свои косы под шлем, мчалась в степи... Его пьянили песня и близость Гульджан:
      
      Сокол царственный, сидящий с лотосом небесным.
      Не гнездись в долине гор средь ловушек и силков!
      Что с тобою тут случилось? Ведь тебе свистят призывно
      С высоты твердыни неба, с золотых ее зубцов...
      
      Махамбет не выдержал:
      Я так влюблен, что всем влюбленным огонь дарую,
      как свеча.
      Сияю всем безумцам праздным сквозь тьму ночную,
      как свеча...
      Гульджан тут же подхватила:
      мое израненное сердце между водою и огнем.
      Поглощена тобою, я томлюсь, тоскую, гасну,
      как свеча...
      Myнис торопливо включился в поединок:
      День для меня темнее ночи, когда не видимся с тобой,
      Я таю, таю, убываю - ведь я ревную!-
      как свеча...
      
      
      Махамбет вгляделся в Муниса. От обычного его спокойствия не осталось и следа. Мунис вкладывал в стихи всю свою страсть, свою жажду и любовь к Гульджан. А возбуж-
      денный взгляд девушки не останавливался ни на ком, она вся отдавалась песне. Каждый мускул, каждое ее движение были подчинены ритму, словам песни...
      - У-а-а-ах!- Обессилевший купец тянулся к ее ногам и плакал от умиленья. А другой, что постарше, уже храпел. Рассердившийся Мунис прикрыл его лицо подушкой. Ханум, хозяйка, незаметно подбирала деньги с пола. Музыканты, завороженные собственной игрой, тихо ахали и вздыхали вместе с Гульджан. Мунис машинально потянул к себе потухшую хуку, потом отбросил ее прочь. Табак рассыпался.
      ...Музыка умолкла. Заканчивая танец, Гульджан ловко собрала оставшиеся деньги с пола и бросила хозяйке. Сама она уселась на прежнее место, и лишь глаза ее затуманенно
      и грустно, с тоскливой болью смотрели на поэтов.
      Махамбет сорвал с себя абу и расстелил у ее ног. Мунис бросил к ее ногам тугой мешочек. Гульджан улыбнулась, подняла абу и укрыла им плечи Махамбета. А мешочек с деньгами вернула Мунису.
      - В моих руках купцы Хивы...- Гульджан звонко рассмеялась.- А поэты - наши братья. Для добрых дел побереги свою казну, Мунис.- Она повернулась к Махамбету.-
      А ваша аба мне не по плечу, джигит...
      Мунис помолчал, потом рывком швырнул мешочек через окно. Вскрикнула хозяйка, музыканты бросились на улицу. Послышались топот и крик на лестнице. Музыканты возвратились обратно, вслед за ними ворвались миршабы.
      - Именем падишаха! Оставаться на месте! Мы ищем беглых рабов владыки...- Оглядев всех, миршабы направились в другую комнату. Музыканты вновь рванулись к дверям и лицом к лицу столкнулись с Жантасом.
      - Конь заждался тебя, Махамбет,- сказал он без всяких вступлений.
      - Ступай, мой друг. Я здесь останусь до утра,- сказал Мунис.
      - Не забывайте нас,- помахала рукой Гульджан.
      - Балабек передал: по городу облава. Ищут каких-то воров,- объяснил Жантас.- А тебя завтра в камышах у Амударьи ждет Суюнкара...
      Жантас был мрачен и чем-то недоволен. Махамбет почувствовал себя виноватым перед ним.
      - Ты зря беспокоился, Жантас.
      - Джигиты наши ждут дела, а не развлечений, Махамбет!
      Поэт не ответил. Жантас был прав.
      
      
      ...Отдав коня Туке, Махамбет рывком открыл дверь и увидел афганку, сидящую у лучины. На ней, как и утром, была чадра. Не открывая лица, она подала ужин. Он сорвал с нее чадру. Она пугливо отскочила в угол.
      - Прости меня, Нурбал, что я тебя обидел.- Он отложил в сторону свою абу, вышел во двор, прошелся. Вернувшись, открыл дверь в спальню и проводил туда Нурбал. Сам уселся в передней.
      Ночь он провел без сна. Вспоминался плач женщины на рынке, он видел перед собой лица Гульджан и Нурбал... Уснул лишь к рассвету и тут же проснулся от прикосновенья чьих-то рук. Открыв глаза, увидел над собою лицо Нурбал. Так прошла их первая ночь после тревожного, наполненного событиями и длинного, как вечность, дня.
      
      
      ...Махамбет невольно загляделся на Нурбал. Она спала крепко, по-детски раскинув руки, улыбаясь чему-то во сне...
      Махамбет вытащил руку из-под головы Нурбал, тихо встал и прикрыл ее чапаном. Вдруг ему почудилось, что на месте Нурбал лежит Макбал. Он почти физически ощутил
      запах дыма родной юрты, услышал родной голос, ласково окликнувший его.
      "Джигиты наши ждут дела, а не раз влечений!"
      Так сказал Жантас. Он вышел во двор, плотно закрыл за собою двери. Было еще рано и прохладно. Завидев Махамбета, белогривый конь негромко заржал. Туке еще не было видно во дворе. Махамбет снял кожаное ведро, висевшее на стенке, и, набрав воды из колодца, поднес коню.
      - Рано поить, пусть еще поест! -Туке, как всегда, появился неслышно и незаметно.- Все джигиты на ногах. Говорят, что уже надоело спать и объедаться.
      По тайному ходу поэт прошел в соседний дом, к друзьям.
      ...Раздетые по пояс джигиты, умывшись холодной водой, взяли в руки сабли и щиты. Встав попарно, они начали тренировку.
      Человеку со стороны могло показаться, что во дворе начинается настоящее сражение. Джигиты с обнаженными клинками яростно бились друг с другом, летели искры, трещали щиты. То один, то другой, защищаясь от ударов "противника", начинал отступать и, улучив миг, снова бросался в атаку.
      Один из джигитов взял длинный шест. К концу его было прикреплено кольцо, обтянутое бычьей кожей. Отсчитав сорок шагов, джигит встал и начал размахивать шестом над головой. Лучники били метко. Мишень ощетинилась стрелами.
      Потом началась борьба. Выстроившись лицом друг к другу, джигиты по команде Балабека вступили в схватку.
      Молниеносным движением хватали один другого и, не да вопомниться, опрокидывали на землю. Но иногда соперник делал обманное движение и, увернувшись, укладывал на лопатки нападающего.
      В стороне от всех стоял Ноян. На нем были новые штаны из жаргака - шкуры жеребенка, отороченные серебряными нитками. Махамбет знал, что эти штаны - часть боевого парадного костюма Жантаса. В них он появлялся на парадах и выступал на скачках в Жаскусе - крепости хана Жангира. А сейчас, видимо, навсегда отдал свой костюм Нояну, только вчера освобожденному из плена. Жантас успел подружиться
      с ним, и теперь они стояли рядом.
      - А ты что? Решил пузо отращивать?! А ну, Ноян, выходи в круг. Покажи мне, на что ты способен!- весело крикнул Балабек.
      Все уставились на новичка. Вчера, когда его привели с базара, он казался худым и слабым. А сейчас, после крепкого сна и хорошего отдыха, выглядел совсем иным. Рослый, мускулистый, красивый.
      - Я жду!- потер Балабек руки. Он был широкоплеч и могуч.
      - Не бойся, что он старше, клади на обе лопатки. Не обидится. Ведь сила не признает старшинства...
      Ноян молча, растопырив руки и пригнув голову, начал приближаться к Балабеку. Взгляд его стал суров и пронзителен. Напружинив мускулы, Балабек внезапно бросился к нему, но не сумел ухватить за локти. Ноян увернулся и, не дав опомниться, обхватил Балабека сзади за поясницу и с размаху бросил на землю.
      Каким-то чудом Балабеку удалось уйти от позора, его спина чуть не коснулась земли. С трудом увернувшись от наседающего Нояна, он снова принял боевую позу. Его глаза горели, брови сошлись на переносице, он тяжело дышал и зорко следил за каждым движением Нояна. А тот приближался к Балабеку, как охотник, вышедший на единоборство с медведем. Ни тот, ни другой не слышали подбадривающих, шутливых возгласов друзей...
      Махамбет был увлечен зрелищем. То один, то другой брал верх, но ни тот, ни другой не давали уложить себя на лопатки. Джигиты образовали кольцо вокруг борцов.
      - Что с тобой, Балабек?!- кричали джигиты.- Не подводи наших!
      - Ноян, не поддавайся!
      Никто не заметил, как джигит, стоявший на страже, открыл ворота, и во двор, в сопровождении десятка телохранителей, на звездолобом саврасом жеребце въехал султан Каипгали.
      - Пусть множится ваша сила, джигиты!
      Все уставились на султана.
      - Разве вы забыли слова приветствия?- спросил Каипгали.
      - Сойди с коня и проходи, если пришел с миром,- ответил Жантас.
      - Я вижу, вы совсем забыли о почтении к людям... Видимо, тоска по дому вас сделала грубыми. Да, нелегко в чужом краю. Права пословица: чем быть султаном на чужбине, лучше оставаться ултаном в родимом краю.
      Каипгали, крякнув, сошел с коня, бросил поводья телохранителю и протянул руку Махамбету.
      - Вчера в тронном зале Аллакула твой голос звучал бодрее,- сказал поэт, отвечая на приветствие,- Тебя здесь уже не султаном, а ханом величают. Не пристало хану жало-
      ваться на свою судьбу.
      - Пусть он за судьбы сирот и за кровь убитых на Жаике ответит,- не сдержался Жантас.- Собрал, выставил под огонь атамана Донскова, а сам удрал. Теперь лижет пятки Аллакулу.
      - Эй, джигит, не ты ли был сотником у Жангира и помогал обирать народ? А я хотел спасти людей, вывести их в вольные степи Сарыарки. Но сила ломит силу. И если тогда
      меня опозорил и предал атаман Донское, то это не значит, что ты сегодня должен чесать свой язык.- Каипгали говорил тоном старшего, сквозь зубы. Инкрустированной рукояткой камчи он стряхнул пыль с сафьянового сапога, поправил на плечах голубой, золотом шитый халат.- Если бы не ваше упрямство и гордыня, то мы бы не бродили сегодня по Хиве. Не за себя я обхаживаю Аллакула. Без нитки и игла не игла. Без оружия, без воинов нам пустая цена. Немало на свете забияк, которым не стать батырами. Лучше подумаем о деле. Молодость и вспыльчивость не советчики в большом деле... Я к тебе, Махамбет! Есть разговор...
      - Джигиты, готовьте дастархан,- сказал Махамбет и вместе с султаном вошел в дом.
      На чисто выметенном земляном полу стояли вдоль стен нары, застланные рваной кошмой. У изголовья громоздились старые чапаны, кольчуги, шлемы, седла, потники. По седлам можно было сосчитать, сколько здесь живет джигитов.
      - Это "дворец" Ибрайбека,- ответил Махамбет на молчаливый вопрос султана,- Он из рода Байбак, был в дружине Срыма-батыра и в Хиву явился вместе с ним.
      Тут Махамбет вспомнил, что батыр Срым собственноручно убил отца Каипгали хана Есима, а посланцы султана Каратая отравили Срыма здесь, в Хиве. Каратай приходился дядей Каипгали...
      - Да, великий Срым был вероломно убит здесь. Он был байбактинцем. Значит, Ибрайбек остался верен делам батыра. Хвала ему и честь. О, сколько славных сынов погибло в
      межродовой борьбе... Для меня Срым дорог, как и для всех казахов, хотя он и убил моего отца. Как видишь, и я поднял меч против своего кровного брата Жангира...- Султан оправдывался, словно разгадав мысли Махамбета.- По-
      мнишь, мы с тобою были в Петербурге. Там русские офицеры, поднявшие меч против царя, тоже были не из простых семейств... А на что живет Ибрайбек?- спросил вдруг султан, переменив разговор.
      - Кусок земли добыл да десяток верблюдов,- ответил Махамбет.- По сей день ищет тело Срыма. В Туркестан хочет отвезти, в великую гробницу.
      - Иншалла, я верю, что найдется человек, который поможет ему. Прах Срыма свят для казахов. Великий Абулхаир тоже был отравлен в Хиве...- сказал Каипгали.
      - Да немало ханов было у нас.
      - Правда твоя, Махамбет. Не всякий может остаться самим собой и сохранить свою любовь к людям, став владыкой... Власть и слава ослепляют многих. Не каждому дано
      управлять народом. Вот почему я восстал против Жангира. Видит аллах, как велика моя вера в народ и как безмерно тяжка мне его боль. Мечта моя - увидеть Жангира слугой
      своим и слить все роды казахов в единое племя, чтобы поэты, подобные тебе, могли расправить крылья...
      - Разве на землях наших от Едиля до Алтая когда-нибудь накладывали путы на ноги коню поэта?- перебил султана Махамбет.
      В комнату вошли джигиты. Двое из них несли огромный чан, наполненный кымраном. За ними вошли Туке и Ибрайбек.
      - Ассалаумагалейкум, Ибрай-ата!- встал навстречу Махамбет.- Где вы были? Знакомьтесь, ата: сын Есим-хана султан Каипгали.
      - Вижу. Он уже переступил порог моего дома, так пусть будет гостем,- ответил старик сдержанно. Султан посмотрел на Махамбета.
      - Продолжай,- сказал поэт,- у меня нет тайн от друзей.
      - Мой зять, падишах Аллакул, дал мне войско в тысячу пятьсот сабель. Каждый из вас будет желанным сардаром над ними.
      - Ты и меня в сардары прочишь, султан?- спросил Ибрай-ата, поудобней усаживаясь на нары и наблюдая, как Ноян взял круглый ковш с длинной рукояткой, начал взбалтывать и переливать кымран. Принесли деревянные чаши. Ноян наполнил их.
      - А что ты обещал Аллакулу за его нукеров? Или это дар зятя тестю?- кряхтя, осведомился Ибрай.
      - Моя дочь оказалась мудрей иных джигитов и пошла за хана Хивы, чтоб помочь своему народу в борьбе с Жангиром.- Султан поднялся. Чуть не опрокинув ногой чашу,
      стоявшую на краю дастархана, он шагнул к выходу.- Эй, джигиты, не надоело ли вам скитаться?! Настало время испытать мечи! А ты, Махамбет, мог бы усмирить свою гордыню. Кому она нужна?! Иди к Аллакулу, склони голову перед ним и дай клятву, что ты останешься верен ему, и тогда мы сможем начать наш поход в Букеевскую орду, на Жангира. Я все сказал...
      Султан вышел. В комнате воцарилась тишина. Было слышно, как Каипгали сел на своего коня и вместе с телохранителями покинул двор.
      Махамбет молчал. Ноян вопросительно посматривал на всех. Он еще не знал султана, но что хан Хивы дал Каипгали своих туркменов-нукеров, не предвещало ничего хорошего. С другой стороны, султан говорил о народе, о битве с ханом Жангиром, а джигиты, с которыми он успел подружиться, мечтали о том же...
      Махамбет наконец прервал молчание:
      - Ну что ж, друзья, может быть, настало время. Вы свободны. Поклон вам за верность. Идите с Кайбалой. А я не могу встать под его знамя. Я не склоню голову перед Алла-
      кулом. Я слышу плач матерей и дочерей степи, плененных им.
      - Много раз горячность подводила нас в молодости, когда мы шли за великим Срымом,- тяжело вздохнув, задумчиво сказал Ибрай-ата.- Торопиться не следует. Каипгали не уйдет отсюда без вас, даже если Аллакул даст ему двадцать тысяч нукеров. Ни одно племя, ни один род в Младшем жузе не окажет ему поддержки, если вас не будет с ним. На таких батыров, как Исатай, да на тебя, поэт Махамбет, народ возложил надежды. В наше время трудно заслужить доверие людей, легко потерять... Казахи Хивы и племя тобинцев, что под властью Аллакула, не оставят вас, сколько бы вы ни жили здесь. Все, что есть у нас,- это ваше. Живите, не торопитесь. Хорошо подумайте и, решив, не отступайте. Я уже стар, джигиты, но я во всех битвах был рядом со Срымом.
      Знал и бесстрашного султана Каратая, коварство которого не имело границ. Его посланцы и отравили Срыма. Будьте осторожны.- Ибрай помолчал немного.- Да что с меня
      взять. Я прожил свое. Я могу лишь давать советы. А помогут ли они, не знаю...
      - Мы благодарны вам, Ибрай-ата. Мы обязаны вашим друзьям за хлеб и соль. Но пусть сегодня решают джигиты,- ответил Махамбет.
      - А что решать?! Или ты уже хочешь уйти от нас, Махамбет? Мы с тобой связаны одной веревкой,- нахмурился Жантас.- Испытаем султана, услышим, что скажет бог адаевцев Суюнкара, и тогда решим, как быть! Но только следует дождаться вестей от Исатая. А пока давайте чаши. Такого кымрана вы не найдете и в ханском дворце. Ибрай-ата сам готовил... А ты, Балабек, ты что загрустил? Слова султана пришлись по душе? Так иди к нему. У него же вся армия из туркменов, сразу признают за своего.
      - А сколько сынов из аулов твоего рода служат Жангиру?- сурово прервал его Махамбет.- Или ты забыл наш разговор о коныратовцах?
      - Какие это туркмены? Одни наемники,- огрызнулся Балабек и встал.- Ну, мне пора.
      - Ты к Зелили?- встрепенулся Жантас.
      - Иншалла, сегодня увижусь с Зелили,- ответил Балабек.
      - Пусть удача сопутствует тебе. Будь осторожен, возьми двух джигитов на всякий случай. И знай, мы все с тобой и постоим за Зелили, если надо будет,- напутствовал Махамбет.
      Не доверяй любому, джигит!
      Тот герой, кто, ветром палим,
      Страждет в пути, но коня хранит!
      Та лишь стрела надежнее всех,
      Что пробивает надежный доспех.
      
      Но таких ты встретишь не раз,
      Что среди дня смелы напоказ,
      А по ночам их изводит страх...
      
      Стихи рождались внезапно. Нахлынут слова, польется строка за строкой, как бывало в юности, в садах Жаскуса, когда он жал, ожидая тайных свиданий с Фатимой, или ког-
      да он, как обезумевший от ярости барс, скитался по Нарын-Кумам вместе с молчаливой, покорной, но смелой и нежной Макбал. Но тогда в каждом слове стиха, в каждой строке
      была сила. А сейчас все больше проникала в них грусть и тревога. Махамбет старался не повторять теперь свои стихи вслух. Но сегодня он не мог избавиться от них.
      Слова Нурбал не давали ему покоя.
      "Ты убьешь меня, чтобы я осталась чиста и верна тебе... Это священная смерть!.. В наших горах и у раджпуров Индии, если враг наседает, мужчины, идя на смертный бой, убивают женщин, чтобы они не достались врагам..."
      А что, если собрать сейчас всю дружину и ворваться во дворец Аллакула, освободить из плена всех невольниц - девушек степи, омыть свою саблю в ханской крови? Ведь лучше достойно умереть в бою, чем ждать!
      ...Прошел почти месяц с тех пор, как он узнал Нурбал и стал очевидцем торговли людьми на рынке, до сих пор в ушах звучал голос плачущей женщины. Каждый раз он вспоминал лица бедных, дрожащих от страха девушек. А еще вспоминал Оренбург, слова офицера Щустикова о том, как торгуют детьми казахов в столице генерал-губернатора Эссена. Нет, не Эссена, а Сухэтлена, Сухэтлен заменил Эссена. Теперь говорят, что Сухэтлена заменит некий Гекке или Перовский... Об этом написал в письме Исатай, об этом же говорил при встрече Суюнкара. С ним Махамбет встретился в ту ночь, когда
      туркмены освободили своего поэта Зелили, подлив отравы в шербет и кымран для стражей зиндана.
      Джигиты вместе с Зелили с гиканьем пронеслись через город. Накинув петли па шеи часовых у городских ворот, они протащили их по камням, а затем умчались в пески. То были туркмены из сотен, проданных Аллакулом султану Каипгали...
      Балабек, собиравшнйся действовать один, чтобы освободить Зелили, так и не смог пробиться к нему. Все попытки были тщетны. Сторожа зиндана часто менялись. Брали взятки одни, на охрану вставали другие. О побеге Зелили Балабек узнал лишь на следующее утро, когда миршабы хана в поисках беглеца поставили на ноги весь город. В ночь, когда освобождали Зелили, Балабек и Жантас вместе с Махамбетом были у Суюнкары.
      ...Коренастый, угловатый, словно вытесанный из толстых корней дуба, человек с бычьим взглядом неожиданно появился под вечер во дворе Ибрая-ата и без приветствий, не обращая внимания на остальных людей, подъехал прямо к Махамбету.
      - Ты Махамбет, сын Отемиса?
      - Кто спрашивает?
      - Не твое дело! Где твой конь? Пошли. Суюнкара ждет.
      - Где?
      - Не твое дело. Следуй за мной.
      На коне человек сидел прочно, крепко обхватив ногами бока такого же коренастого, как и он сам, толстоногого коня. Нижняя губа пришельца была рассечена, короткие пальцы на руках растрескались и задубели. Он молча повернул коня и
      поехал.
      - Карагым, скажи, кто ты, хотя бы имя назови?-попросил Ибрай, но человек не ответил.
      - Да ты упрям, как бык!- крикнул ему вдогонку Ноян. Но человек словно не слышал его. Выехав на улицу, он медленно направился к городским воротам. Махамбету при-
      шлось поспешно сесть на коня.
      - Поезжайте вместе,- обратился Ибрай к джигитам.- А то не известно еще, куда заведет этот "глухонемой". Дело к ночи...
      Друзья вскочили на коней и двинулись за Махамбетом.
      Заметив их, пришелец остановил коня,
      - Куда? Только двух возьму,- сказал он, поправляя широкий кривой нож, висевший у пояса.
      - Возвращайтесь назад, видите, как он сердит,- засмеялся Махамбет и взял с собой лишь Жантаса с Балабеком.
      Отъехав от города верст семь и поплутав по тропинкам меж хлопковых полей и по чьим-то садам, он завел их в заросли камыша. Долго ехал в потемках и наконец привел их
      к маленькому костру возле шалаша, окруженного непроходимыми тугаями.
      - Слезайте с коней. Приехали...
      Из шалаша вышел высоченный человек, настоящий великан. Конь Жантаса с храпом отпрянул в сторону. Совсем рядом в тугаях раздалось призывное ржание. Из темноты вы-
      нырнуло еще несколько воинов.
      Высокий подошел к костру. "Глухонемой" с легкостью юнца соскочил с коня и в мгновение ока вытащил откуда-то шкуру тигра, бросил под ноги великана. Тот сел.
      - Хотел бы знать, кто вы?- сказал высокий.
      - А я хотел бы знать, кто пригласил меня?
      - Я приглашаю всех, кто просит встречи, но не с каждым мне пристало лобызаться. Перед тобою гроза врагов адаевцев - Суюнкара! Я из племени львов:
      
      Тигру подобен я хваткой моей.
      Нет в поединке меня сильней,
      Сердцу неведомы дрожь и страх
      Пред свинцовой тучен врагов,
      Тесным кольцом зажавших меня.
      Люди говорят, что эти стихи обо мне написал поэт бершей Махамбет...
      - Я-Махамбет!- ответил поэт.- Я тот, для кого Жангир свои сети вил. А дядя Жангира, хан Айшуак, был отцу моему, Отемису, враг...
      Суюнкара поднялся с места.
      - Джигиты, к нам сокол из бершей пожаловал, где же ваши почести?!- Он обнял по очереди Махамбета и его друзей.- Садитесь, братья!
      "Глухонемой" выволок из-за кустов раненого джейрана. Суюнкара раскрыл свои огромные ладони и благословил жертву для гостей. Потом "глухонемой" оттащил животное в сторону, свалил, прижал коленями к земле и плоским кривым ножом полоснул его по шее. Струйки теплой крови дотекли до костра. Двое джигитов взгромоздили казан на треногу и начали помогать разделывать тушу...
      - Что тебя привело ко мне, Махамбет?- Суюнкара отвел взгляд от казана.
      - Молва о твоей справедливости и силе, а также просьба батыра Исатая о дружбе и помощи,- ответил Махамбет.
      - Честью для себя считаю дружбу твою и Исатая,-сказал Суюнкара.- Но прежде чем ответ держать, дождемся трапезы. Таков обычай предков...
      Кони тихо заржали. Через минуту у костра показался молодой всадник. Он передал "глухонемому" бурдюк с кумысом.
      - Эй, Ерсары, что ты там стоишь как привидение? Раздобудь чащи для кумыса!-крикнул Суюнкара, и только теперь Махамбет, Жантас и Балабек заметили человека у
      стены шалаша.
      - Да вы что, сговорились, что ли?!- Суюнкара повернулся в сторону "глухонемого".-Эй, Нуралы, я к тебе обращаюсь. И к тебе, Ерсары. Вы же собрались возвращаться в
      родные края с Махамбетом, ждали его, а когда он пришел, молчите. Вот он, ваш Махамбет,- сокол Бершева рода! Дайте ему воды, чтобы руки помыть. Несите ему голову джейрана! А ты, Махамбет, не обращай внимания. Мы все сверстники - и Ерсары и Нуралы, вот и разговор у нас друг с другом такой громкий. Из Нуралы слова не вытянешь. На все один ответ: "Не твое дело".- Суюнкара вновь подтрунивал
      над своим сверстником.- Мы его зовем Букейханом, который был так же молчалив, как Нуралы. И всегда, как и наш Нуралы, говорил по поводу и без повода: "Не твое дело". Но я же думаю, что Кайбала более похож на своего деда Букея, чем наш Нуралы. Не правда ли?- Суюнкара резко переменил тему разговора и прямо взглянул на Махамбета.- С тобой султан Кайбала держится как друг, Махамбет, а адаевцев стремится склонить на сторону Аллакула. В то же время он через лазутчиков ведет переговоры с людьми из прикаспийских царских крепостей. Обещает им поймать Исатая и Махамбета, если казачьи атаманы помогут ему занять трон Жангира...
      Махамбет молча осушил чашу.
      - Эй, Ерсары, где твой дар Махамбету?..- крикнул Суюнкара.
      - Джигиты, тащи блюдолиза Кайбалы!- Густой бас Ерсары прокатился по чаще. Пожилой сарбаз привел к костру человека в бешмете со связанными руками. Тюбетейка
      пленника сползла набок. Жантас признал в нем советника и друга султана Каипгали.
      - Ты всю правду сказал?- Суюнкара повернулся к нему.
      - Аллах свидетель...- Пленник упал на колени и склонил голову.
      - Спрашивай, Махамбет,- Суюнкара обратился к поэту.- Три дня назад Ерсары пробрался в ставку Кайбалы и заарканил этого блюдолиза.
      - У меня нет вопросов.
      - Что ответили атаманы твоему Каипгали?- спросил Суюнкара у пленника.
      - Они на стороне Жангир-хана, повелитель. Требуют, чтоб Каипгали сам пришел к ним с повинной.
      - Ступай,- приказал батыр,- Для генерал-губернатора все равны: что Жангир, что Кайбала. Но пока Жангир сильнее. Граф Сухэтлен сказал: "Кайбала мне не опасен... Пусть
      султан и ханы казахов бьют друг друга..."
      Все молча принялись за еду.
      - За голову Срыма ханы и генералы давали три тысячи рублей,- начал издалека Суюнкара.
      - Ер-Таргын дважды был оскорблен и унижен, изгнан ханом с родной земли. Он скитался по Крыму, но возвращался домой и вел полки в бой, когда народу угрожала опасность. Я верю, что ты вернешься в родные аулы, защитишь свой народ... Но будь зорок, Махамбет. Волк остается волком и дома и на чужбине. Это я о Кайбале говорю. Не доверяй ему, Срыма погубила излишняя доверчивость.
      Окончив нарезать мясо, Суюнкара вытер нож о голенище сапога и спрятал его в ножны. Рядом с ним на шкуре тигра лежали сабля и булава. Жантас с любопытством рассматривал узоры на рукоятке сабли.
      - Подарил бы ее тебе, да сам в подарок получил,- сказал Суюнкара, поймав его взгляд.- От графа генерала Сухэтлена. Вот письмо.- Батыр вытащил из кармана желтый сверток и передал Махамбету.
      - "...За доставленных мне двух русских пленных посылаю вам при сем отделанную зеленым бархатом саблю. Желаю, чтоб вещь сия могла вам пригодиться",- прочел поэт. Внизу письма стояла подпись и печать Сухэтлена.
       - "Мы России не враги и не хотели, чтоб она стала нашим врагом",- так я ответил на письмо,- проговорил Суюнкара.- А теперь отвечу на твой вопрос, который ты задал
      перед трапезой.
      Казахи говорят: лучше жеребенок из родного аула, чем скакун у соседей. Я сын Адая и умру здесь, на Усть-Урте. Хивинский хан подкупил безродного Чабека, пообещав ему,
      что сделает его ханом над Адаем. Чабек действует вместе с русским мятежным атаманом Андреем Стрельщиковым.
      Но не было и не будет хана над Адаем. Эту клятву адаевцы. дают с древних времен над колыбелью и над могилами сыновей. Два моих сына похоронены в родной земле, а третий убит в зиндане хивинского хана. И я, как старый обезумевший бура, ныне кружусь по Мынкыстау и по Усть-Урту вокруг дорогих могил. Кружусь с тоской...- Суюнкара поднял лицо к ночному небу, к звездам, провел рукой по короткой густой пе-
      пельной бороде.
      - Родная земля моя не отпустит меня. Пока я жив, пока жив хоть один джигит из Адая, никто с мечом не переступит порога наших юрт, не войдет в наши аулы... Вот, брат мой, ответ на все вопросы. Если когда-нибудь объединятся все роды и племена казахов, как при Хакназаре, Тауекеле и первом Касымхане, то и адаевцы разделят судьбу всех казахов... Я стар, Махамбет, для далеких походов, и я благословляю тебя. Прими мой меч.- Суюнкара отдал свой семсер в золотых ножнах,- Ерсары со своей сотней готов
      идти с тобой. Он будет ждать сигнала от Ибрая-ата, а пока будет скрываться здесь, готовить пищу на дорогу и коней в поход. Дорога дальняя. Передай поклон Исатаю. Да помни о том, как когда-то, сто лет назад, Жанатай-батыр дрался с джунгарами...
      С пятьюстами джигитами остановил он десятитысячное войско джунгаров, пришедших из-за китайской стены. Все ханы и султаны были заняты тогда своими распрями и лили кровь казахов, одно племя грызло глотку другому, а он один
      остановил полчища врагов и не пустил их на землю казахов. С другом своим батыром Уйсинбаем победили они захватчиков и погнали их назад. Но в кольцо попали джигиты. Десять их осталось из пятисот...
      Пуля сразила тогда коня у единственного сына Жанатая - Токаша, а сам Жанатай погиб. Раненый батыр Уйсинбай отдал коняюноше Токашу.
       "Скачи по аулам, скажи всем, что пора кончать, раздоры!" Мальчик не подчинился, и батыр ударил его. Но тот не хотел ехать. И вот тогда батыр поклонился в ноги малышу:
      "Скачи и знай: если убьют тебя, то некому будет отомстить за нас!.."
      Так знай, Махамбет, пусть мчится к нам твой гонец, коль будет трудно. Адаевцы никогда не оставляли в беде соплеменников... Но помни: не всякий орел может стать вождем над орлами. Вспомни поверие.
      Орлица иногда оставляет на зиму яйца в гнезде. От ветра и стужи крошится скорлупа. А весной орлица возвращается в гнездо и садится на то яйцо, которое выдержало испытание. Она сидит, не покидая гнезда до тех пор, пока не появится
      птенец. Этот единственный птенец по силе, закалке и бесстрашию не имеет равных и может стать во главе орлиного племени. Так и люди, Махамбет. Народ сквозь битвы может провести лишь тот, кто прошел, все невзгоды и бесстрашен в бою.
      Давно уже была окончена трапеза, вымыты руки. Чаши с кумысом снова пошли по рукам. Люди сидели молча, задумавшись над словами батыра. Суюнкара встал...
      - Осень нынче будет ранней и холодной.- Он снова посмотрел на звезды.- Прощай, Махамбет...
      
      
      Вспомнив последние слова батыра Суюнкара, Махамбетмашинально взглянул на небо, обвел долгим взглядом минареты и купола мечетей, Сегодня он вновь побывал у Муниса.
      Мунис предупредил, что хан Аллакул интересовался Махамбетом.
      - Ходят слухи,- сказал Мунис,- что Аллакул намеревается заставить тебя перейти на свою сторону, а если ты откажешься, то заковать в кандалы и посадить в зиндан
      вместо Зелили. Так что будь осторожен. После побега Зелили город наводнен сыщиками...
      Проезжая вдоль стен внутренней крепости, поэт улыбнулся. Мысль об убийстве Аллакула и освобождении пленниц, возникшая утром, была по-детски вздорной. Нужно драться с
      умом. Вон какие толстые стены и глубокий ров оберегают сады, дворцы и гаремы владыки Хивы...
      - Есть вести,- сказал Жантас, встретив Махамбета в воротах дома.- Исатай обратился к народу с призывом, собирает армию против Жангира. Нам пора...
      - Пора!- ответил Махамбет.- Завтра на рассвете мы должны быть готовы. Направь гонца к Ерсары: пусть ждет у брода через речку.
      - Тебе нужен конь для Нурбал?- спросил Жантас.
      - Да,конь нужен. Возьмем запасного. Что слышно о караване кзылбашей?
      - Есть караван. Большой. Ночью уходит из Хивы в Герат.
      - Так что же ты молчишь?! Надо готовить Нурбал в дорогу. Все, что есть у меня, отдадим ей. Нужно еще с караванщиком договориться и попросить Туке проводить Нурбал до дома. Иди к караванщикам и не забудь сказать, чтобы приготовили вьючных коней.
      - Нурбал не поедет с нами?- удивился Жантас.
      - Она вернется к себе домой!
      - Ты стыдишься показать ее Макбал?
      - Я не хочу ее мучить. Нарын-Кумы- наш дом, а для нее чужбина...
      Глубокой ночью, пользуясь прохладой, из главных ворот Хивы, где на длинных ржавых гвоздях и кольях уже висели отрубленные головы миршабов, не сумевших удержать Зелили в зиндане, вышел афганский караван. На последнем верблюде, закутавшись в темную чадру, сидела женщина. Нурбал тихо плакала, а рядом, держа в поводу запасного коня, ехал молчаливый Туке.
      
      
      ...Когда муэдзины Хивы поднялись на минареты, у далекого брода, в ложбине, окруженной зарослями саксаула, джигиты Махамбета встретили сарбазов Суюнкары. Здесь же Махамбет увидел Муниса, усталого, на потном коне.
      - Не удивляйся, Махамбет. Я не променял кетмень на меч. Остаюсь мирабом. Пришел проводить тебя,- сказал Мунис, опережая друга.- Хочу свести тебя с Зелили, пока нас не разделил Джейхун.
      Рядом с Мунисом на тонконогом арабском скакуне сидел подтянутый худощавый человек. На нем был легкий дорогойчапан, а на голове шапка из серебристого каракуля, оттеняющая смуглость и худобу лица.
      "Видать, в тюрьме он отвык смеяться..."-подумал Махамбет.
      - Что ж вы умолкли, братья?- сказал Мунис.
      Поэты подъехали друг к другу и, не слезая с коней, обнялись как старые знакомые.
      - Песню в зиндане не удержишь. Я рад, что ты на воле, Зелили,- сказал Махамбет.
      - Разве мы уже свободны?! Так почему же мы прячемся здесь?- Губы Зелили искривила горькая усмешка.- Великий туркмен Байрам-хан, который учил падишаха Акбара войне, говорил, что раб не может быть свободен, даже если зароется в песок...
      - Можно быть рабом, владея всеми богатствами мира. И можно быть свободным, не имея ничего, даже самой свободы,- ответил Махамбет.- А мы свободны, пока у нас меч!..
      Высоко держа деревянную чашу, наполненную кумысом, юный воин-адаевец подъехал к батыру.
      -Осторожней, иначе капля коснется земли! - вскричал
      Суюннара. Он достал из коржуна лепешку, разломил и передал один кусок Мунису, другой - Махамбету и третий кусок - Зелили...
      - Скажу как старший: клятва с хлебом в руках - священней и страшней, чем клятва над Кораном. Казахи говорят: Можно наступить на Коран, но нельзя оставлять под ногами
      крошку хлеба или пролить на землю каплю молока". Сейчас каждый из нас уйдет своей дорогой. Бедняки Хивы ждут Муниса, туркменские аулы ждут Зелили, а тебя, Махамбет, зовет Исатай!
      Так пусть лепешка и этот кумыс, перебродивший в кожаном торсуке на крупе боевого коня, придадут нам силы для будущих битв и скитаний!..
      Суюнкара отпил глоток из чащи и передал ее Махамбету. Чаша пошла от джигита к джигиту...
      Не доезжая до брода, Махамбет спрыгнул с коня и с корнем вырвал пучок жусана. Потом вскочил на коня и помчался за Мунисом. Услышав топот, Мунис придержал коня.
      - Возьми, Мунис! Это жусан. Посади его рядом с розами. Не поливай и испытай - что сильнее, розы или жусан!..
      - Иншалла, теперь мы будем жить на том берегу,- Ерсары направил своего старого, испытанного в боях коня наперерез волнам. На острие его пики развевались пучок конских волос и алая лента-знамя восставших. А на плече, хлопая крыльями, чтоб удержать равновесие, сидел сокол - подарок Суюнкары.
      Молчаливый Нуралы, Жантас, Балабек и Ноян ехали рядом с Махамбетом.
      
      
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      
      Степь разомлела от зноя. Скрылись куда-то шумные стайки птиц, носившихся над ковылем. Табуны кобылиц, отбиваясь от мошкары, уходили к дальнему ручью. Брюхатые
      суслики пушистыми пеньками замирали у своих нор. На развалинах одинокого мазара, раскрыв клюв и высунув острый красный язык, уселся старый степной бродяга-беркут. Другой, помоложе, кружился в небе. Он парил в прохладном воздушном буруне у самого белого облачка, блуждающего по бледному от зноя небу.
      Старый беркут приметил суслика, сидевшего за кустом желтого чия, и чуть было не сорвался с места, но суслик исчез в тот же миг. Орел снова сложил крылья и начал осматривать свои владения.
      Низкие, тупые, лобастые холмы были рассеяны по равнине. За самой большой сопкой темнел овраг, за ним дорога. Все это было знакомо издавна.
      Он родился и вырос в скалистых горах за дальней рекой, но, с тех пор как окрепли крылья, охотился здесь. В молодости он видел, как там, далеко в барханах, дрались люди.
      Много орлов и коршунов слетелось тогда к трупам. Еды было вдоволь. Ни раньше, ни позже не бывало такого пира...
      Вернувшись с охоты, он увидел у подножия скалы распластанное тело орлицы. Гнездо опустело. Рядом лежали белая рогатина да клок черной волосяной сетки. Кругом все было усеяно перьями, на выступе скалы висела окровавленная тряпка...
      Целый день он кружил над скалами, кричал, звал орлицу, птенцов. Ночь провел одиноко. Утром снова поднялся в воздух и снова искал. Но голод заставил вернуться в степь. Здесь он увидел глупого белого ягненка, который, жалобно крича, то и дело взбегал на холм, растерянно озирался вокруг и снова бежал вниз. Голодный беркут камнем упал на ягненка, зажал его когтями, ударом клюва размозжил его череп. Потом поднялся с добычей в воздух, но, вспомнив, что гнезда больше нет, нет птенцов, опустился в ковыль. Там он начал рвать нежную шкуру ягненка, глотал мясо вместе с курчавой белой шерстью.
      Уже насытившись, услышал он знакомый свист и увидел другого беркута, Выронив кусок из клюва, старый беркут бросился навстречу. Но молодая сильная птица слету опрокипула его на землю и бросилась к остаткам ягненка. Это было неслыханной наглостью. У хозяина долины от гнева взъерошились перья. Напружинив мускулы, раскрыв клюв и приготовив когти для удара, он ринулся на незваного гостя. Сопер-
      ники взмыли к облакам, сцепились, хлестали друг друга крыльями. Хозяин долины теперь отбивался изо всех сил. Он старался набрать высоту, но гость не давал опомниться.
      Старый степной орел, считавшийся властелином всего края, легко побеждавший лисиц и волков, вынужден был бежать. Он подался в сторону и полетел к дальним холмам, а молодой беркут спокойно опустился к остаткам ягненка.
      С тех пор хозяевами этой равнины стали двое.
      Раны, нанесенные молодым беркутом, заживали долго. Старая птица ослабла за эти годы. Теперь она питалась лишь сусликами и мышами. Зайцы и те доставались ему с трудом. А незваный гость был на редкость жаден. Охотясь за фазанами или подкарауливая зазевавшихся ягнят, он в то же время зорко следил за стариком, то и дело намереваясь отнять его добычу.
      Но сегодня старый орел был сыт и не обращал внимания на своего соперника. Его беспокоило другое. Вблизи мазара, ставшего для него пристанищем после гибели птенцов, вновь появились люди. В ложбине меж двумя холмами, где когда-то он настиг золотистого фазана, паслись овцы. В поисках тени животные сбились в кучу, попрятали головы под брюхо друг другу, и стадо превратилось в островок, стало точь-в-точь
      похожим на белое облако, возле которого кружит сейчас молодой беркут.
      За стадом следили два человека,
      Сидя на развалинах мазара, птица зорко наблюдала за этими странными двуногими существами, которых она боялась всю жизнь.
      Один из сидящих встал и обошел стадо. Птица узнала его. Она запомнила его потому, что человек принес когда-то с собой в степь птенца-беркута и отпустил его на волю. Птенец тогда сделал круг над долиной и исчез навсегда, оставив в
      сердце старого орла щемящую боль.
      Хозяин-мазара не знал, конечно, что птенец, которого освободил чабан, был его потомком. И что люди, оставившие обрывок веревки у его гнезда на вершине скалы, были из аула Жидели - из того самого аула, который был ему знаком с первого полета...
      
      Жидели стоит на самом краю степи, там, где граничат она с песками Нарына.
      На стыке ковыльной равнины и песков, огражденные саксаулом и зарослями песчаной акации, зеленели обильные луга. Посреди этих лугов стояли землянки, и в них жили жатаки - самые бедные люди в степи. Пара овец на семью, да облезлый верблюд, и еще небольшое просяное поле-на весь аул - вот и все их богатство.
      Жатаки считали себя потомками сарбазов легендарного Срыма Дат-улы, лет сорок назад поднявшего восстание против белого царя и хана. И еще были среди них те, кто отстал во время великой откочевки казахов за Жаик с берегов Едиля. Гонимые казачьими отрядами и ханскими нукерами, потеряв весь скот, шли они через пески по растрескавшимся такырам, по тропам, устилая путь белыми костями...
      Не все могли тогда выдержать трудный переход. Костей на дорогах становилось все больше. Некоторые, свернув с дороги, чтобы избежать столкновений с карательными отрядами, погибали в песках. Несколько их семей попало в Жидели.
      Аул принял их, поделил с ними овец и остатки проса. А пришельцы в благодарность обучали молодых джигитов кузнечному делу. Парни из рода Берш женились на девушках-адаевках, адаевцы - на девушках из рода Берш, найма-
      ны скрепляли брачные союзы с аргынами. Рождались дети - уже настоящие жиделинцы. Охотники растили гончих, обучали ловчих птиц... Так что жили они более или менее сносно под началом своих, жиделикских, не очень-то крупных богачей, появившихся из числа тех же сарбазов Срыма и беглецов с берегов Едиля. Да и сами богачи вели себя пока что тихо.
      Не стерлась еще память о походах Срыма.
      Были в ауле и свои знаменитости. Хозяйкой здешнего края слыла Алка - высокая, статная женщина, не уступающая умом бывалым аксакалам, а силой - джигитам-борцам. В молодости она считалась лучшей певицей края. Но то было в прошлом.
      Сейчас, в землянке у нее часто не хватало даже айрана. Алка старалась удержать в доме прежний достаток. И по-прежнему сохраняла уважение к себе как к хорошей хозяйке.Муж ее, чабан Сагырбай, был одет всегда чисто, опрятно.Сшитая из лоскутов рубаха, стеганые пайпаки из войлока, бараний треух - все было изготовлено ее руками. Никто не слышал от нее жалоб на тяготы жизни. Дети ее, Курмаш и маленький Байгазы, росли крепышами. Никогда в ауле не слышали, чтоб Сагырбай или Алка подняли голос или руку на своих сыновей. Они росли свободно, не испытывая унижений, хотя и были всего только наследниками бедного жатака.
      Если случались праздники - свадьба или той в честь новорожденного, то Алка, надев штаны мужа, выходила в круг и редко находила себе равных в борьбе. Всем помнится случай, когда пожилой кузнец, решившийся помериться с ней силой, был посрамлен. Дважды его спина коснулась земли, и он бежал от стыда и позора, покинул Жидели навсегда...
      Но еще большей знаменитостью аула был сын Алки-Курмаш. Как и отец, он с детства пас овец. Но, в отличие от отца, да и от всех своих сверстников, чабаном был никудышным. Малышом он терял ягнят, а когда доверили овец,- не мог уследить за стадом. Он даже забывал, что он чабан. Лишь изредка, вспомнив о стаде, внимательно осматривался вокруг и громко кричал. Животные, услышав этот гортанный, тре-
      вожный крик, в страхе неслись через ковыль прямо к нему и, пугливо озираясь, долго теснились у его ног, а потом вновь растекались по долине. Овцы забывали о чабане, чабан забывал о них. И молодой пастух не раз получал трепку за утерянного ягненка или за отставшую овцу от хозяина стада. Но люди никогда не видели его плачущим. Всегда он был сосредоточен и суров.
      Жиделинцы вначале звали его не иначе как "упрямец Сагырбая" или "безумный сын Алки". Виной всему была фанатичная увлеченность мальчика, Он любил музыку. Для него не важно было, кто играл на домбре, на кобызе, нa сыбызге или кто пел - мать или забредший в аул нищий странник. Спрятавшись в кустах, он мог пролежать целый день, слушая песни. Мог он еще, забыв о еде, сидеть где-нибудь меж кустов чия и подражать пению птиц. На растрескавшемся от времени кобызе, подаренном кем-то из старых чабанов - пришельцев с берегов Едиля, играл он печальные песни, услышанные в ау-
      ле. Постепенно слова "упрямец Сагырбая" и "безумный сын Алки" приобрели иной смысл. С удивлением и восторгом вглядывались люди в маленького Курмаша, который легко мог состязаться с самыми виртуозными музыкантами края. Еще больше удивились, когда он сам смастерил домбру, отличавшуюся от других инструментов чистотою и силою звука. Когда он сыграл на ней первую, никем и никогда не слышанную мелодию, восторг жиделинцев разделили жители других аулов.
      Одни говорили, что прапрапрадед Сагырбая был великим музыкантом, и поэтому в Курмаша переселился дух священного предка. Другие утверждали, что домбра Курмаша, наверное, такая же волшебная, как и "двухструнная домбра Фараби". И, быть может, сам Курмаш - прямой потомок создателя домбры, великого кипчакского музыканта Мухам-
      меда аль-Фараби, жившего много столетий назад на берегу Сырдарьи. Ведь недаром существует поговорка: голос чист, как у двухструнной домбры Фараби...
      - И все же он не похож на обычных детей. В нем действительно живет шайтан или джинн, как хотите, но назвать его просто домбристом нельзя, - задумчиво говорили третьи.
      - Разве мало было в степи известных музыкантов и мало их сейчас? Разве почерневшая от слез, высохшая от ветра, обожженная солнцем и опустошенная незваными пришельца-
      ми эта земля мало дала музыкантов и певцов? Но кто из них был таким упрямым безумцем с детства, как сын Сагырбая?- высказывал свои мысли вслух аксакал аула Алдияр.
      В Жидели никто не сомневался в мудрости Алдияра. Здесь его называли Алдияр-бием, Алдияр-судьей. В юности он прошел всю степь, бывал и в Среднем, и Великом жузе. Не раз он участвовал и в боях. Его дед прославился как батыр во время битв с джунгарами, а сам он заслужил похвалу русского царя за храбрость в Отечественной войне с французами.
      - Песни наши спокойны, кюи говорливы. Время успокоило наш дух,- грустно продолжал Алдияр.-Тысячу раз палачи рубили головы наших джигитов. Обескровлен, оскорблен и расколот, разбросан по земле наш народ. Он стал податлив и покорен. Не нашлось человека, который объединил бы нас в единый кулак; не нашлось уголка, в котором собрались бы все племена и роды. Нет у нас ныне хана, подобного Хакназару, и батыров, подобных Богенбаю, Тайлаку н Саныраку. По сей день мы оплакиваем Срыма. Народ потерял не только своих батыров, но и свое имя, чужое клеимо на нас. Так нужны ли такому народу домбристы-безумцы, подобные Курмашу, чья музыка гневом клокочет в горле и отдается в сердце, беспокоит душу и напоминает забытые слова о походах? Сын Сагырбая врывается в печальное русло наших песен, горьких и тоскливых, вобравших всю боль великих бедствий...
      Слава аллаху, что батыры, друзья Богенбая н сарбазы всех жузов, сохранили честь народа, очистили степи от джунгарских полчищ. Но и сил с тех пор у нас нет, не те пошли
      джигиты, обескровлены, запуганы все жузы...
      Не смогли мы уберечь Срыма. Слова его будоражили людей, как и кюи Курмаша. Он увлек за собою народ. Все больше и больше джигитов становилось под знамя батыра
      Срыма. Казалось, возродились казахи, вернулись силы, словно дух воинов-предков вселился в джигитов. Десять лет сpaжался Срым, стараясь образумить ханов, облегчить жизнь народа. Победа была близка, и снова, уже в который раз, сам аллах наказал нас. Джут накрыл нашу землю. Снова дороги были усеяны костьми. И, умирая, предки наши извечно завешали нам жить смиренно, быть покорными воле аллаха...
      Аллах велик. Он карает народ наш за каждое ослушание. Старики завещали остерегаться буйных голов, смелых песен и безумных слов. Берегите Курмаша, но пусть спокойнее звучит его домбра...
      Алдияр редко произносил столь длинные речи. Скупой на слова Алдияр тайно восторгался талантом Курмаша.
      Порой, оставив дела, он медленно шел по аулу. С достоинством старейшины, степенно проходил он мимо молодых джигитов, в кругу которых сидел Курмаш. Старик входил в ближнюю юрту, чтобы оттуда, поддерживая беседу с хозяином, слушать игру Курмаша. По его холодному, неподвижному лицу нельзя было понять, слушает ли он игру Курмаша или погружен в свои мысли...
      Ах, эта проклятая волшебная музыка, этот Курмаш... Не струны поют и не домбра сына Сагырбая, то поет сама могучая земля, по которой несутся кони батыров, взрывая копытами ковыльный чапан степи. Гортанный, многоустый клич воинов несется над ней...
      Домбра Курмаша, рассказывая о былых походах, не плакала, не тосковала, как это было доселе в песнях и кюях степи. Она оживляла в памяти походы и победы. И старый
      Алдияр не мог в такие минуты оставаться спокойным. В сердце рождались гордые, запретные слова, и он, чтобы сдержать себя и обуздать чувства, стискивал зубы.
      Был случай, когда старейшина изменил себе. Жиделинцы помнят об этом. Алдияр, как всегда, сидел в юрте. На решетчатой стенке юрты висело начищенное до блеска длинное ружье, единственное во всем Жидели. Оно принадлежало Алдияру, в юности попавшему в Астрахань, а оттуда в Москву с отрядом казахских воинов, переданных ханом русскому царю в 1812 году. За храбрость в битве с французами ему пожаловали коня, ружье и наградили крестом. Рядом на подставке, обернутой кожей, сидел молодой беркут в томага, подаренный ему охотниками Жидели. Старик изредка подносил
      птице куски сырого мяса...
      Прошла полуденная жара, но до вечера еще можно было трижды сварить мясо в казане. Кобылиц подгоняли к аулу, готовя к предпоследней дневной дойке, пахло конским потом и айраном. Джигиты и девушки из соседних аулов собрались на лужайке, у загона, где привязывают жеребят.
      Курмаш. был задумчив. Пальцы настороженно коснулись струн, тихо подала свой голос домбра, струна запела и умолкла. Потом торопливо зазвучали обе струны. Снова тишина. И вот с глухим надрывом запела домбра, застонала. Алдияр уронил мясо из рук. Он был поражен, Курмаш изменил себе, он создал песнь о горе, тоске.
      Но старик ошибся, песня полилась ровнее, звонче, тверже. Курмаш, как сказитель, начал с воспоминаний о скорби людской. А потом вдруг поднял голову и рывком, словно вырывая и отбрасывая из сердца всю боль прошлого, ударил по струнам. Бушующие аккорды ворвались в каждую юрту, стоящую вблизи. Огненная мелодия заполнила аул.
      Он не повторял себя. Из-под его рук каждый раз легко, неудержимо рождался новый кюй. Останавливались прохожие. Всадники сворачивали в сторону Курмаша.
      Курмаш был бледен. Глаза его были широко открыты. Он смотрел куда-то через головы людей, через юрты в степь, но не видел ничего. Он стал похож на сокола, готового к полету, к схватке...
      Снова плач и раскаты грома и хриплые крики - то плачет домбра, то песня звучит укором, то ржание диких коней и лязг мечей заглушают стоны. Мелькают пальцы, рождая песню-чудо.
      Вот сильнее удар - мощные раскаты понеслись в небо. Дрогнуло и сжалось сердце Алдияра. Песня овладела им, покорила его. Он не мог оторвать свой взгляд от Курмаша. Слушая музыку, он замер. Эта песня вобрала в себя все буйство и весь простор степи: песня, пьянящая гордый дух казаха, степняка, вечного воина. Тысячеголосая домбра звенит сейчас в ушах Алдияра, тысячеголосый кипчакский хор исполняет
      свой богатырский гимн...
      Старик встает. Он не в силах больше оставаться в юрте. Он переступает порог и идет к музыканту, как слепой, вытянув вперед белую палку. Идет тихо. Ему чудится, что звуки домбры овладели миром, и вся степь взывает к нему...
      Домбрист взмахнул рукой. Удар! И все смолкло. Оборвались струны. Домбра Фараби со времен создания не попадала в такие неистовые руки.
      Алдияр шел и шел по инерции. В ушах еще звучала песня.
      - Продолжай, Курмаш, Курмангазы!- вырвалось из уст старика. Он дрожал в ожидании. Курмаш молчал. Он все еще жил неоконченной песней.
      Джигиты встали перед старцем. Кто-то протянул Курмашу домбру, но тот не взял ее.
      Глухой топот копыт вывел всех из оцепенения. Люди увидели всадников, скачущих к аулу.
      Заржал жеребенок. Из оврага донесся крик верблюда. Старый Алдияр вновь обрел свой прежний неприступный вид и приказал юноше, стоявшему рядом:
      - Принеси сюда беркута. 0н в юрте, сидит на подставке. Только надень нарукавник...
      Алдияр подарил молодого орла Курмашу.
      - Пусть он на крыльях понесет твои кюи по аулам, пусть полет твой будет подобен полету орла, Я раньше ошибался в тебе. Ты рожден для воли. Отныне ты не только сын Сагырбая. Люди узнают тебя и прославят твое имя- Курмангазы!
       Аминь.
      На следующее утро Курмаш был далеко от аула. Поднявшись на холм, он выпустил орленка, подаренного Алдияром, на свободу. Старый беркут, хозяин мазара, долго глядел вслед улетающему птенцу.
      Накануне, летая над аулом, беркут увидел множество всадников на его улицах. Он не знал, что аул Жидели передан ханом Жангиром во владение самого могущественного
      богача края - Дулата и что среди всадников, прибывших в Жидели, находится сын бая, что есаул Дулата сообщил жиделинцам об указе султана-правителя.
      Земли Жидели всегда были собственностью Дулата, но он не заявлял об этом потому, что не было надобности. С сегодняшнего дня Дулат-бай берет жиделинцев под свою защиту, говорилось в указе. Затем есаул сообщил, что через день хозяин сам прибудет сюда с нукерами. Жиделинцы должны встретить его как своего владыку. А сын Сагырбая своей игрой должен ласкать его слух. Сын Дулата потребовал, чтобы Курмаш сыграл для него что-нибудь сейчас же.
      Толпа молчала. Молчал Алдияр. Правая рука Курмаша была укрыта толстым нарукавником, на котором сидел молодой беркут.
      - Видите, струны на домбре оборвались,- сказал пожилой жиделинец.
      - Разве нет другой домбры? Вон сколько Домбристов здесь собралось. Эй, дайте ему домбру!-крикнул сын Дулата.
      Курмаш всматривался в его лицо.
      - Он и впрямь похож на безумца. Смотрите, у него волчий взгляд...- засмеялся сын Дулата.
      Передав беркута соседу, Курмаш шагнул к нему, намереваясь взять коня за повод. Но байский сын подобрал поводья и замахнулся камчой...
      Джигиты, окружившие Курмаша, в мгновение ока оказались рядом. Одни из них принял удар на себя. Остальные тут же стянули с коня наследника Дулата.
      Всадники навалились на пеших и помогли своему мирзе, сыну Дулата, снова взобраться в седло.
      - Токтатындар!- Алдияр встал между нукерами Дулата и джигитами.- Остановитесь! Смотрите на солнце, оно догорает. Настало время вечернего намаза - священное время! Или вы не казахи? Где вы видели, где вы слышали, чтобы в часы священного заката люди начинали вражду, чтобы братья шли на братьев?
      - Неплохое начало. Посмотрим, что скажете завтра...- с кривой, желчной улыбкой произнес сын бая, освобождая поводья.
      - Успокойся, Курмаш, мы с тобой,- говорили джигиты, направляясь в ночное к байским табунам. Но в их словах звучала тревога...
      Весть о переходе земли жиделинцев к Дулату и о столкно вении табунщиков с сыном: владыки края вселила в каждого страх.
      ...Плывя в предвечернем небе, старый беркут видел, как табунщики, выехав из аула, взяли в руки свои домбры и, пустив коней, легкой рысью, ударили по струнам. Они продолжали прерванную песню Курмаша. Призывный кюй несся над степью, тревожа сердце старого беркута.
      Никто в ауле не пел. С окраины, где жили самые бедные жатаки, доносился детский плач. Люди торопливо гнали овец домой, стреноживали коней, молча разжигали вечерние костры. Лишь возле землянки Сагырбая раздавались сердитые голоса женщин.
       - Несчастье принес твой сын в Жидели. Кто он такой, чтоб не исполнить волю наследника бая Дулата?.. В кого он у тебя такой уродился?- Женщины кричали наперебой, обращаясь к Алке, которую раньше почитали за ум.- Беду накли-
      кал твой безумец на нас, на всех жиделинцев!..
      Мужья едва увили расходившихся жен, увели по домам. Алка осталась одна. Она долго сидела возле потухшего костра. Ничего не сказала мать Курмашу. Лишь отрезала кусок баранины и подала сыну, чтобы тот накормил своего беркута.
      ...Медленно наступала ночь. Люди засыпали в тревожном ожидании. И когда все утихло, несколько семей бесшумно сложили свой скарб и покинули родной аул. Подальше от лиха...
       К обеду следующего дня в Жидели прибыл байский кара- ван. Слуги разгрузили верблюдов, быстро собрали и укрепили походную белую юрту Дулата.
      Курмаш, выпустив на свободу орленка, подаренного Алдияром, возвращался домой. Еще издали он заметил байскую юрту. Возле нее доили кобылиц, готовили навес и стоянку для коней, устанавливали котлы на треногах.
      Проходя по улице, Курмаш заметил, что сегодня люди сторонятся его и при встрече отводят глаза. Он не мог понять почему.
      По аулу ходили слухи, что Дулат приедет вечером и пробудет здесь всего лишь два дня. Он распределит подпасков по табунам и отарам, разделит луга, выберет места для сенокоса. Говорили еще, что Дулат послал погоню за ночными беглецами, что он накажет плетьми Курмаша и будет акын восхвалять мудрость и щедрость Дулата...
      Самому домбристу некогда было интересоваться слухами. Внезапно заболел отец, и Курмаш пошел вместо него пасти овец. Старая Алка долго хлопотала возле мужа. Уложила его на теплый кан поближе к огню, где-то добыла кумыса для больного. Когда Сагырбай наконец успокоился и заснул, она вышла из дому и долго стояла, глядя в степь...
      
      ...Солнце опустилось к самому горизонту, жара спала. Высоко в небе запел жаворонок. Он то поднимался ввысь, то падал неудержимо быстро и пел, пел тонко, весело, как будто рассказывал чудесную сказку. Заметив тень старого беркута, плывшую по ковылю, жаворонок вдруг умолк и исчез.
      Закат был чудесен. Солнце приблизилось к земле и запылало красным пламенем. Тысячи золотых стрел бросило оно в степь. Курмашу казалось, что лучи звенят, поют и по степи несутся сладостные звуки тихой песни. Он снял с плеча домбру и потрогал струны, но в это время к его ногам упала тень от далекого холма, и вместо пески он услышал овечье блеяние.
      Поглядывая на белую юрту Дулата, он погнал овец к аулу.
      ...В маленькой комнатке на коровьей шкуре, скорчившись, лежал отец. Рядом сидела мать. Седые волосы, выбившиеся из-под кимешека, закрывали ее лоб.
      - Подойди ко мне, сынок. Лишь аллах знает, доживу ли я до новолуния,- Отец говорил отрывисто.- Ты уже стал джигитом. Пусть судьба будет милостивой к тебе. Вчера ты
      поссорился с сыном бая. Аллах рассудит, кто виноват, но тебе здесь придется плохо. Ты не покорен судьбе и потому оставь нас. Ищи свое счастье, как Асан-кайгы искал обетованную землю, и пусть удача сопутствует тебе... Мать тоже благословит тебя...
      Курмаш посмотрел на мать. Она не проронила ни слова. Еле заметный кивок головы говорил о том, что она согласна с отцом,
      - А теперь возьми домбру и сыграй,- сказал отец.
      Струны звучали спокойно. В доме посветлело. Теплее и нежнее стал взгляд матери.
      Курмашу не хотелось сейчас играть. Но нужно было успокоить отца, облегчить страдания матери.
      Отец закрыл глаза, лицо его стало спокойным, задумчивым. Мать с тоскою глядела на сына.
      Когда отец уснул, Курмаш перестал играть и вышел из юрты.
      Звездный шатер повис над аулом. В обманчивом лунном свете белела юрта бая. Был виден и белый конь, тот самый, на котором приехал Дулат. Где-то ворчал волкодав, чуть слышно блеял ягненок.
      Немного постояв, Курмаш зашел в соседнюю юрту, где жил табунщик Сарман.
      - Сарман, ты спишь?- спросил он, откидывая полог.
      - Нет.
      - Какие новости, Сарман?
      - Сегодня гонял табун на Кок-Жайпак и там встретился со знакомым табунщиком из соседнего аула. Он слышал о твоей встрече с сыном Дулата.
      - А еще какие новости?
      - Он говорил, что в степи вновь появился Махамбет, читал его новые стихи.
      - Ты запомнил их?
      - Нет,- ответил Сарман.-Я знаю лишь слова Махамбета, известные каждому. Он сказал их, когда поссорился с ханом Жангиром. Разве ты не слышал о них, Курмаш? Это
      было лет семь назад. Махамбет заступился за бедных жатаков из рода Шомекей. И тогда Жангир спросил Махамбета: "Ты сомневаешься в том, что я справедлив?!"
      Махамбет ответил:
      
      Разве хан ты? О нет,
      Не дворец у тебя, а волчье логово.
      Друзья твои- волки. И они
      Вместе с врагами твоими разорвут тебя
      в клочья!
      Ты не хан! Поверь мне, поэту.
      Повадки твои звериные, а коварство-змеи.
      Ты не хан!- справедливо сказать,-
      А двуглавый стервятник на теле народа...
      
      Сарман умолк и настороженно вслушался в тишину. Потом достал из-за голенища сапога плоскую костяную чакчу и насыпал под язык насыбай:
      - Не заставляй меня повторять его стихи, Курмаш. А может, и неправда все это, а так: узун кулак. Только вот что скажу: Дулат не зря прибирает нас к рукам. Это, наверное,
      повеление самого Жангир-хана...
      За слова поэта он хочет наказать всех бершцев. Ведь слова как стрелы. Говорят же казахи: "Удар палки разорвет лишь кожу, острое слово пронзит не только сердце, но и ко-
      сти". Поэт сказал и скрылся. А отвечай народ. Вот так, Курмаш. И ты зря с сыном Дулата связался. Хоть ты и не виноват... Чья возьмет - время покажет... Одним словом, если
      хочешь говорить правду, имей скакуна, чтобы вовремя убраться подальше... А твои кюи уже далеко-о-о слышны...
      Выше стали звезды, бездонней небо. Вспомнились стихи поэта. А в общем-то слова как слова, очень простые. Поэт высказывал то, что мог сказать и Курмаш...
      Ночной ветерок словно ощупывал мускулы. Он вспомнил совет отца. Это не было изгнанием. И отец и мать освобождали его, как он освободил птицу. Вот только аленький
      Байгазы... Где же он? Наверное, заигрался с кем-нибудь. Курмаш невольно улыбнулся, вспомнив малыша. Потом ему захотелось увидеть Акшолпан. Он обошел вокруг ее дома.
      Тишина. Акшолпан спала.
      ...Никто не знал не узнает об их тайне-тайне Акшолпан и Курмангазы. Разве только вот старый степной орел знает о ней. Птица тогда долго кружилась над ними в небесной сини. А они смотрели на нее, лежа в майской траве далеко за мазаром. Когда Акшолпан пришла к нему, на ней, поверх платья была тонкая зеленая накидка - зеленая, как трава. Лицо ее горело...
      Вдвоем они слушали шелест травы, стрекотанье кузнечиков, фырканье овец и видели над собой небо и одинокого беркута.
      Больше они не виделись наедине. При случайных встречах она отводила глаза или со смехом убегала...
      Курмаш еще раз обошел вокруг дома Акшолпан. Света в окошке не было.
      - Прощай, Акшолпан,- прошептал Курмаш.
      
      
      Он шел через ночной аул, не выбирая дороги. Глухой удар копыт о землю и фырканье коня нарушили ход мыслей. Неожиданно для себя он оказался возле белой юрты. Под навесом стоял лучший скакун Дулата.
      Конь... "Конь-крылья джигита",- словно во сне повторил он поговорку.
      Пахло свежей травой, кумысом и конским пометом. Подняв голову из ясель, белый конь доверительно потянулся к Курмашу. Юноша похлопал по шее коня, тронул его гриву и не совладал с собой: отвязал поводья. Зарычал сытый волкодав. Курмаш натянул поводья, стараясь успокоить коня, прислушался.
      От овечьего загона кто-то шел. По походке и сутуловатой фигуре Курмаш узнал деда Жакыпа, аульного бобыля-батрака. Он сторожил по ночам жиделинские отары. Курмаш выехал из-под навеса, разогнул спину.
      - Это я, ата,- спокойно произнес он,- Я - Курмаш, сын Сагырбая.
      Жакып остановился. Курмаш неясно различал его лицо. Видно, старик был удивлен и озадачен.
      - Курмаш... Как же ты?- Старик не договорил.- А что с отцом и матерью будет?
      Конь натянул удила, беспокойно рвал копытами землю. Курмаш не отвечал. Собственно, отец и мать благословили его. Но они не знали, что сын покинет их сегодня. Не знал этого и сам Курмаш, а то покрепче обнял бы Байгазы, успокоил мать и отца...
      - Куда ты?..- торопливо спросил Жакып.- Да ладно, аллах с тобой, не буду мешать. Как бы беды не накликать, торопись, если решил. Удачи тебе. Джигит в степи не пропадет. Ну что стоишь? Пусть аллах тебе поможет. Ступай. Сей-
      час не время менять решение. Я знаю, что это так...
      - Тысячy благодарностей тебе, ата!
      Курмаш освободил поводья. Проехал немного шагом и пустил коня в галоп.
      Жакып, прислушиваясь, заковылял к спящим овцам.
      - О кудай, помоги детям своим, своим безумцам...
      
      
      Разбудив и вспугнув беркута, Курмаш промчался мимо старого мазара. Всю ночь не сдерживал он коня. Ему казалось, что у него, выросли крылья, и он летит над степью, как птица, под звуки гордой песни. Это была та самая песня, которую он начал в кругу друзей, которую прервал сын бая Дулата. Но теперь она звучала увереннее, и Курмаш уже
      знал ее до конца. Песня говорила не только о страданиях, о горе и печали народа - в ней звучал призыв, боевой клич, который был похож на раскаты грома, призыв, рожденный
      стихами поэта Махамбета.
      Он не знал, куда едет. Он будет искать Махамбета. Но где найти его? Разве можно узнать дорогу акына, который тайно идет от аула к аулу и призывает народ идти против хана? Разве песни могут навести на след? Ведь они летят над степью и нельзя узнать, где они рождаются.
      Куда ехать? Грустно становилось от этих мыслей. Усталость и голод заставили Курмаша еще раз вспомнить о родпом доме. Он знал, что Дулат уже ищет своего белого коня...
      Бай Дулат пойдет к матери и будет кричать, грозить, требуя, чтобы она сказала, куда девался ее сын. Что-то будет там...
      И все же он не мог представить того, что творилось в это время в родном ауле.
      
      
      ...Туленгуты Дулата окружили дом Сагырбая.
      - Где твой сын?- Дулат стоял над Сагырбаем.
      Алка, до сих пор молча сидевшая в углу, встала.
      - Он болен. Дайте ему спокойно умереть!
      Один из нукеров замахнулся на нее. Алка схватила его за руку и отшвырнула в сторону.
      - Эй, помогите, уберите эту колдунью!
      Четверо туленгутов навалились на нее, скрутили руки и вывели на улицу.
      - Да есть ли аллах на небе?! И есть ли глаза у этого аллаха? Почему не видит он?- стонала Алка.
      - Успокойся, дочка,-донесся голос Алдияра из толпы.-Ты была единственным мужчиной в нашем маленьком ауле...
      Ее волосы были распущены. Голова обнажена. Так матери обнажают головы, когда приходит беда.
      - Найти конокрада!- приказал бай.
      
      
      ...Над степью всходило солнце. Курмаша знобило, болела голова. Иногда он забывался и дремал в седле. Когда он поднялся на одну из сопок, то увидел вдали дымок. Конь заржал и направился в сторону жилья.
      Из юрты вышла девушка с длинными косами. Открытое лицо, широкие лучистые глаза, окаймленные густыми ресницами.
      Курмаш изумленно смотрел на девушку. Казалось, что это во сне. Но боль в голове и пояснице, сухость во рту, дрожь в теле - все было явью.
      Девушку обеспокоило неожиданное появление молодого всадника. Слишком хороший был конь у него и слишком бедное одеяние. Воспаленные глаза юноши, глубокие впадины на конских боках-все говорило о том, что странник совер-
      шил далекий и нелегкий путь.
      - Пить...- Курмаш упал на гриву коня.
      - Что с вами?- Девушка подбежала к нему.- Простите, ага, в этом доме нет мужчин. Позвольте, я помогу вам.
      Она поддержала падающего Курмаша, ввела его в юрту и осторожно уложила на коврик. Потом развязала сабу, стоявшую в углу, наполнила пиалу и, приподняв голову Курмаша, поднесла кумыс к его губам. Он выпил и закрыл глаза.
      Девушка вышла. Скоро приехал ее брат, табунщик Зарбай.
      - Кто у нас?- спросил он, увидев коня.
      - Он не сказал своего имени.
      Брат внимательно осмотрел белого коня.
      - У него есть домбра?
      Сегодня на рассвете Зарбаю была сообщена новость: знаменитый домбрист Курмангазы увел лучшего скакуна бая Дулата и был объявлен конокрадом и бунтарем. Дулат приказал поймать юношу.
      - Где он сейчас?- спросил брат.
      - В юрте, спит. Он болен.
      Зарбай подошел к белому коню, похлопал его по шее:
      - Сакыш, отведи его в зеленый ров и там зааркань!..
      
      
      Когда Сакыш вернулась, Зарбай снял с гвоздя короткий летний чекмень, приобретенный им у проезжего торговца.
      - Сактай, не отдать ли нам этот чекмень нашему гостю? Смотри, ведь он совсем раздет...
      Табунщик-внезапно умолк. За йеной юрты послышался приближающийся топот копыт. Сакыш испуганно посмотрела на брата. Зарбай вышел из юрты. На взмыленных конях подскакали всадники.
      - Удачи вам, джигиты!- приветствовал их Зарбай.
      - Ищем конокрада!- сказали ему приезжие.- Не видел ли ты оборванца на белом коне?
      - Нет,- спокойно ответил Зарбай.
      Старший из джигитов сурово оглядел табунщика с ног до головы.
      - Где был ночью?
      - Я старший табунщик Дулата,- ответил хозяин,- Если б я увидел его коня, то сразу бы узнал...
      
      
      Трое сидели за дастарханом. Крепкий сон, бесбармак и чашка кумыса вернулн силы Курмашу. Давно было покончено с едой, но разговор не клеился. Зарбай - человек не очень-то говорливый - не знал, чем занять гостя. А Курмангазы был тоже не из многословных. Ему захотелось взять домбру и сыграть песню благодарности.
      Струны поведали хозяевам о старом больном отце, о доброй и ласковой матери, о воле; Сакыш ясно представила широкую, ровную зеленую степь. По ней шел он, этот гордый и красивый юноша-домбрист, так прочно овладевший ее мыслями...
      Нет, он шел уже не один - она, Сакыш, была рядом с ним. Его песни были ее песнями... Но почему Курмаш не взглянет на нее, не сыграет именно для нее? Он смотрит куда-то в сторону, его большие черные глаза не замечают ее, он думает о чем-то своем.
      - Пора. Спасибо вам...- Курмаш встал, надел чекмень, подаренный Зарбаем. Сакыш подала ему коржун с творогом, куртом и лепешками.
      - Сестра проводит вас к коню,- сказал Зарбай.
      - Спасибо, я сам найду коня. Вы только скажите, куда идти,- Хотя голос его был полон благодарности, слова эти для Сакыш прозвучали холодно.
      Спустившись в овраг, Курмаш увидел, что конь его был мертв. Он лежал возле ручья, вытянув ноги, а за трупом, скатавшись в комок, лежала растоптанная змея...
      
      
      На краю зеленых долин Жидели, ближе к Жаику, рассыпались пески Нарына - немые свидетели истории западных казахов. Нарын служил кладбищем кочевников, умирающих от голода и нищеты. Но в этих песках скрывались и народные мстители.
       Не раз по Нарын-Кумам к Жаику или Едилю шли кочевники надеясь избавиться от насилия ханов и султанов. Но царские и ханские каратели, стоявшие у рек, встречали их
      огнем, и Нарын темнел от крови.
      Безмолвны пески, они щедры на жару и скупы на влагу для любого скитальца. Идет время, сохнут деревья, мелеют реки, а пески вечны.
      Немногие могут прочесть невидимые надписи на песке, узнать, где колодец с прохладной водой, куда скрылась быстроногая сайга. Но и среди них не найдется такого следопыта, как старый акын Узак...
      Сегодня Узак спешит в горы Мынтобе, там его аул.
      Узаку знаком каждый куст саксаула, каждая сопка в песках. Долгую жизнь прожил он: бывал и в ханском дворце, и в юртах бедняков. Он пел там, где были люди, пел для тех
      кто слушал. Для него все были равны.
      Плавно несет его верный конь. К седлу привязан чехол с домброй. На Узаке шапка из персидского шелка, отороченная лисьим мехом, и халат из тонкой верблюжьей шерсти. Опоясан он ремнем с отделкой из серебра.
      Езда настраивает на размышления. Он думает о прошлом. Жизнь прожита не зря. Слава без труда пришла к нему и пронесла его на своих крыльях над Нарын-Кумами, над всей степью. Во всей орде знают его. Но вот с некоторых пор эакралось в его душу сомнение.
      И все это начйлось с тех пор, как он услышал о юношедомбристе, который называл себя учеником Узака. Но юный музыкант не пошел по следам учителя, не ласкал слуха баев и султанов...
      В аулах о нем начали говорить больше, чем об Узаке. Да и его кюи, его мелодии нарушали вековые традиции степной музыки. Дух непокорности и бунтарства жил в них. Игра юноши полюбилась народу. Домбристы каждого аула теперь с жадностью ждали новых кюев Курмаша. Его называли гордым, а его кюи - огненными. Узака уважали, но о нем никогда не отзывались так, как об этом юноше Курмангазы.
      Узак знал, что бунтарство всегда было присуще стихам таких поэтов, как Махамбет. Но чтобы кюи воспринимались народом так же, как стихи, еще не бывало. Владыки до сих пор боялись только поэтов, завидовали их славе и остерега-
      лись их осуждения, а музыкой они всегда наслаждались.
      Музыка сама по себе, без слов, не.могла иметь столь покоряющую и призывную силу, как стих. В этом Узак был уверен... Уверен, пока не появились кюи Курмангазы.
      Узак отстегнул от седла чехол и взял в руки домбру. Он старался сложить песню в такт быстрому и ровному бегу коня. Но появлялись новые мысли, и он забывал о домбре.
      Мрачными однообразны были пески. Глядя на них, Узак вспоминал приречных лесах. Они принадлежат графам Безбородко и Юсуповым, которые, выселив жатаков, построили там свои дворцы.
      А пастухи, когда-то жившие там, теперь скитаются по пескам в поисках новых мест для зимовок. За право кочевки по своим землям они платят дань тем же Безбородко и Юсуповым.
      О них, об этих обездоленных людях, пел Махамбет, о них же создал свои кюи и Курмангазы. А он, Узак, тоже пел о них, но пел по-иному, призывая к покорности...
      Седой домбрист вспомнил, как несколько лет назад по этим местам прошел джут. Такого джута Узак не видел за всю свою жизнь. Кроме богачей, ни у кого не осталось скота. От Едиля до Жаика лежали не прикрытые землей трупы людей и скота.
      Отупевшие от ужаса, голодные люди шли к султану Караул-ходже, к графу Безбородко. Порой дело кончалось кровопролитием. А теперь начинается вновь...
      По аулам ходят слухи о старшине из рода Берш Исатае Тайманове, который встал на защиту обездоленного народа. По приказу хана Жангира султаны-правители Баймагамбет и Караул-ходжа уже дважды пытались поймать Исатая, заковать его в кандалы и посадить в тюрьму.
      Узак не поверил, когда ему сказали, что Исатай написал хану: "Народ желает владеть своею собственностью... А если мы не получим на сие ответа, то будем думать, что нет над нами никакого начальника". Письмо это по дерзости было подобно письму батыра Срыма русскому царю.
      - Астапралла,- проговорил Узак вслух,-Вновь в степи назревает буря. Вестник смерти Азраил поднимает свой меч: Чем окончится все это? О аллах, спаси рабов своих, прости
      непокорных казахов!..
      Стараясь отогнать неприятные воспоминания, Узак хлестнул плеткой коня и запел, как, бывало, в юности. Но голос его был хриплым и слабым. Он пел, чтобы отогнать тяжелые думы...
      Выбравшись из песков, Узак поехал по узкой утоптанной дороге к видневшемуся вдали аулу. Еще не потерявшие остроту глаза его заметили, что аул многолюден, юрты разобраны, везде телеги и оседланные кони.
      "Что за той?-подумал он.--По какому поводу?"
      Подъехав ближе, Узак увидел, что неразобранными стоят лишь юрты богатого старшины Акбая и его близких. В центре аула в плотном кольце людей стояли вооруженные нукеры и солдаты Акбая.
      - Ассалаумагалейкум, аксакал, жол болсын! Вовремя подъехали к нам. Говорят, что вместе с мудростью к людям приходит покой. Решите наш спор, аксакал. Возьмите свою
      домбру в руки, заставьте этих непослушных пастухов выполнить волю султана Баймагамбета....- встретил Узака старшина Акбай.- Видите, они хотят освободить посланца от смутьяна и выскочки Исатая.
      Среди нукеров Узак увидел пленника - стройного, чернобрового джигита средних лет. Волосяным арканом было скручено его тело. Толпа неистовствовала, Увидев Узака, люди притихли, расступились, приветствуя акына.
      - Салем, ата,- склонив голову, сказал пленник.- Верблюду прокалывают нос, вдевают кольцо и водят его по пескам, не давая ни воды, ни травы. Точно так же водят меня,
      только нос пока цел, ата...- сказал он, обращаясь к Узаку.-Скажи, аксакал, разве мало людей повесил Жангир, разве мало слез пролил Акбай? Говорят, что правду знает не тот, кто много прожил, а тот, кто много видел. Вы не только долго прожили, но и многое видели...
      - Скажи свое имя, мой сын, и я отвечу,- сказал Узак.
      - Ноян. Я из рода Каракипчаков. Родился на берегах Сырдарьи, далеко от здешних мест, в Среднем жузе. Теперь у меня не осталось родных. Хан казахов Аргынгазы и хан Хивы Аллакул освободили меня от ласки матери, от забот отца и от сочувствия ближних...
      - Все песни казахов печальны, мой сын,- ответил Узак.- Но слезы не помогли нам. Ветры никогда не смогут с корнями вырвать все деревья земли... Никакие силы не смогут выкорчевать зло. Оно рождается вместе с человеком. Береги себя, и пусть возродится твой род...
      - Вы правы, аксакал. Но реки рассекают скалу. Нам нужны песни Махамбета и слова Исатая,- ответил Ноян.
      - Время - судья над поступками людей, мой сын,- задумчиво сказал Узак,- Яд рождает противоядие. Злу противостоит добро...
      - Аксакал прав. Ноян желает нам добра. Эй вы, блюдолизы Акбая! Развяжите и освободите его, иначе никто из вас не уйдет отсюда живым!- кричали в толпе.
      - Батыр Исатай объезжает аулы и собирает джигитов. К нему в сарбазы идут все, кто жаждет мести, кто не хочет, чтобы хан и его султаны понукали им, как покорной клячей.
      Мы хотим расселить свои аулы у рек!-крикнул Ноян.
      - Почему ты не берешь домбру, аксакал? Не вразумишь их и не заставишь замолчать этого смутьяна?- Акбай был раздражен. Бессильный предпринять что-либо, он еле сдер-
      живал свой гнев. Ему не хватало нукеров и солдат.- Может быть, ты тоже жаждешь людской крови?!
      - У песни нет сил против правды!- резко ответил Узак.- Разве ты не казах и разве не знаешь пословицу: -"Нет суда над правдивым словом"?
      Скрывая злобу и соблюдая степной обычай, Акбай пригласил Узака сойти с коня, войти в юрту. Узак остался на месте. Он слушал Нояна, который читал стихи Махамбета:
      
      Что толку народу от ханов лихих,
      Если для нищих, для бедняков
      Нет справедливости, правды у них!
      Как я хотел бы свой мечь обнажить.
      Груду увидеть мертвых голов,
      
      Слышать предсмертный верблюжий рев
      Ханов, что бедный народ томят,
      Биев, что брюхо себе растят!..
      Как я хотел бы средь щедрых лугов
      Вольной толпою народ расселить!..
      
      Акбай приказал своим нукерам выбираться из толпы. Но люди не выпускали их. Началась потасовка.
      - Оставьте! Пусть убираются и передадут всем другим кровососам, что народ поднял меч. Придет время, и он сам назначит себе хана!- крикнул освобожденный Ноян.
      Джигиты подвели к нему коня.
      - Кто пойдет за Исатаем, собирайтесь в дорогу!- крикнул он, вскочив в седло.
      Люди бросились к повозкам. Поднялась суматоха. Со скрипом двинулись с мест арбы. Кричали верблюды, ржали кобылицы, потерявшие своих жеребят, блеяли овцы. Полови-
      на аула двинулась в путь за не известным никому джигитом - посланцем Исатая.
      - Сам Жангир-хан приберет вас к рукам. В Нарын-Кумах будут озера из вашей крови! Плети погуляют по спине Исатая, цепи заменят вам стихи Махамбета!- кричал Акбай
      им вслед. В гневе он хлестал слуг, оказавшихся рядом, отшвырнул ногой медный таз, лежавший на пути. Ругая своих нукеров, он не заметил, как на окраине аула показался усталый, босой Курмаш. За спиной у него была торба, а в руках он держал домбру.
      Акбай заметил его, уже собираясь войти в юрту.
      - Ха-а, держите этого бродягу. Небось он тоже гонец Исатая!
      Юношу схватили, исхлестали плетьми. Лишь вмешательство Узака спасло его.
      - Чем я вызвал ваш гнев, повелитель?- спросил окровавленный Курмаш.
      - Замолчи, щенок, и возблагодари аллаха, что остался жив,- злобно процедил Акбай.
      - Курмангазы - сын Сагырбая. Конокрад. Это он увел скакуна Дулата,- опознал один из нукеров.
      Узак вздрогнул, услышав имя юноши.
      - Связать подлеца!- приказал Акбай. Ударом сапога он разбил пополам домбру Курмаша.
      - А теперь, повелитель, попробуйте заглушить кюи, рожденные на этой домбре!- Глаза Курмангазы блеснули из-под густых бровей.
      - Заткнись! Загнал коня - в зиндан упрячу тебя! А пока посидишь под охраной. Завтра тебя, как щенка, отведут в Ординскую тюрьму...
      Акбай ушел в свою юрту. Узак подобрал обломки домбры.
      
      
      Давно окончили ужин, хозяева разошлись по другим юртям, оставив Узака одного. Сквозь тундык смотрели звезды. Посередине юрты, под большой треногой, слабо мерцал
      костер.
      Узак понимал, что, нарушив обычаи гостеприимства и оставив его без собеседника, Акбай показал свою власть над старым музыкантом. Он мстил Узаку, не сказавшему ни слова против Исатая.
      Никогда Узак не был так одинок. Он не мог вспомнить случай, чтобы акын или домбрист проводил вечер в уединении.
      Так уж повелось в аулах с древних времен. Каждый вечер люди собирались возле домбриста или просто уважаемого старца, сказителя или веселого балагура и молча слушали песни и сказки, были и небылицы о жизни в степи...
      Впервые в вечернюю пору Уэак был предоставлен самому себе. Перебирая костяные четки, он беззвучно читал молитву и думал о людях, покинувших аул, о гневе Акбая, о молодом домбристе, который сидел сейчас под охраной.
      Он просил прошения у аллаха за все свои неверные шаги, просил совета и помощи у пророка, потому что сейчас ему трудно было понять, что происходит в ханстве. Чтобы отвлечься от мыслей, он начал осматривать юрту...
      Подушки и толстые одеяла, сложенные вместе с кошмами, громоздились на деревянной кровати, отделанной адаевскими косторезами. Тут же висело инкрустированное седло.
      Его, наверное, делали мастера из родз Шеркеш. Ведь все лучшее, что создается аульными мастерами в Нарын-Кумах, доступно Акбаю. И эти широкие узорчатые ленты, висящие вдоль решетчатого остова юрты,- дело рук адаевских мастериц. А этот мягкий ковер Акбай, наверное, купил в Хиве за добрый косяк кобылиц.
      Посмотрев на ортеке, Уэак вспомнил, с какой злобой Акбай сказал Курмангазы: "Загнал коня - в зиндан упрячу тебя!"
      Постепенно в Узаке просыпался гнев. "Рассуди, аллах, кто же прав?- мучительно думал он.-У Акбая несметные табуны, а он из-за одного коня готов убить человека. Из-за одного коня он готов начать вражду со всем родом Кзылкуртов, к которому принадлежит Курмангазы".
      -Гнев без воли - вдовец!- шептал он, глядя на потухающие угольки. Пальцы осторожно легли на струны. Невысказанная обида, смятение и растерянность - все смешалось в сердце. Тихо и надрывно заговорили струны. Тоскливая мелодия поплыла над угасшим костром.
      ...Курмаш лежал со связанными руками на козлиной шкуре. Дрожа от холода, он слушал приглушенные звуки незнакомой мелодии, доносившейся сквозь оголенный остов юрты. Курмангаэы не знал, что песня была создана Узаком давно, что она посвящена батыру Срыму и что Узак обычно исполнял ее в кругу простых бедных джигитов. В этой музыке не было ни гнева, ни ярости. Лишь сожаление, боль и печаль. Врагов Срыма он называл кафырами. Говорил, что нельзя уподобляться кафырам и проливать кровь... Если бы Срым не поднял свой меч на хана, то он бы жил долго. Каким бы смелым ни был человек, он не должен идти против воли аллаха. Аллах велик, а жизнь - это страдание. Ничто не может измениться без воли аллаха! Так обычно заканчивал Узак свою
      песню.
      Но сейчас Узак исполнял "Тоску Срыма" для себя, беседовал сам с собой. Музыка помогала ему освободиться от тяжелых мыслей, нежданно нахлынувших и смутивших его
      душу в эту летнюю звездную ночь...
      Вслушиваясь в тихую песню-речитатив, Курмангазы понимал, что в ней где-то далеко запрятан гнев. Только холодный рассудок умудренного жизнью старика брал верх над чувствами и страстью музыканта. И песня поэтому звучала тоскливо. Эх, если бы сейчас развязали руки и дали домбру! Он исполнил бы этот кюй по-своему. Он содрал бы с него печальный покров, дал свободу гневу и страсти, вдохнул огонь. И песня, как пламя, вырвалась бы в эту зияющую за решеткой-юрты пустоту, подняла на ноги Акбая, заставила бы выть от страха его гончих собак, вселила бы ужас в его сердце... Эх, славный Узак, до чего же печальна твоя песня. Она как вода в глубоком колодце пустыни. Ни всплеска, ни волн...
      Курмангазы напряг слух. Сняв замок с дверей, пробирался к нему охранник. Он тайком принес еду и шепотом сказал, что он - брат Курмаша, потому что из рода Кзылкурт. Но он не может освободить его, боится за своих детей. А Акбай приказал ему готовить коней, чтобы утром, вместе с жандармом, сопровождать Курмаша в аул бая Дулата...
      
      
      После завтрака Узак вошел к Акбаю и предложил ему своего коня.
      - Возьми его вместо своего скакуна, которого загнал сын Сагырбая. Освободи джигита. Он домбрист, которому нет равного во всем нашем жузе.
      - Я не хочу лишать вас единственного коня. Табуны мои еще не поредели, аксакал. Великодушие ваше удивляет меня. Зачем вам нужен этот конокрад? Впрочем, не мне разгадывать мысли такого акына, как вы.- Он развел руками, скрывая улыбку.- Зачем вам нужен этот бродяга? Ведь он из рода Кзылкурт. А вы, аксакал, из почтенного рода Байулы...
      Сощурив глаза и нервно покусывая толстую нижнюю губу, Акбай смотрел на Узака. И Узак почувствовал себя совсем беспомощным, дряхлым стариком. Где былая сила, где его слава и дерзость? Переступая с ноги на ногу, он, как мальчищка, стоял перед Акбаем, облаченным в воинское одеяние. Сверх парчового бешмета у бая была натянута кольчуга, за плечами - ружье, сбоку - короткий тяжелый бухарский меч, на голове - лисий треух, обшитый серебряными пластинками, на ногах - остроносые саптама с длинными широкими голенищами, в руках- короткая восьмигранная плетка. Он даже не предложил Узаку сесть...
      Овладев собой и выпрямившись, Узак степенно попрощался с баем, подошел к осунувшемуся от бессонницы Курмашу, отдал ему свою домбру.
      - Эту домбру знают во всем Нарыне. Тот, кто отберет ее у Курмангазы, будет проклят всеми!- сказал он.
      Курмаш долгим взглядом проводил печального Узака. Потом оглядел сверкающую от украшений домбру. Ночной охранник на рода Кзылкурт подошел к нему:
      - Доверьтесь мне и дайте домбру. Вам будет неудобно нести...
      
      
      ...Акбай помчался в окружении свиты. Следом везли Курмангазы.
      Ехали но степной дороге. На пути то и дело встречались косяки кобылиц - вороных гнедых, серых с белыми пятнами на лбу, а то совсем белых, как снег. Не знавшие седла и узды дикие жеребцы ревниво охраняли их. Каждый стремился держать своих соперников в отдалении.
      Иногда, грозно согнув шею и волоча гриву, храпя и фыркая, жеребец бросался вслед за молодой кобылицей, уходящей к другому косяку.. Ускользая от погони, кобылица с веселым ржанием неслась к чужому жеребцу. И тогда летели клочья шерсти, искры сыпались от ударов копыт. А кобылица, кокетливо изогнув шею и задрав хвост, носилась по кругу, приближаясь то к одному, то к другому косяку. Старые кобылицы кусали ее, отгоняли прочь. А она не обращала внимания и все носилась, носилась на кругу...
      Охмелевшие, от ее звонкого призывного ржания жеребцы с яростью грызли друг друга, бились до конца.
      Теперь уже не одна молодая шалунья, а все кобылицы с той и другой стороны вплотную подходили к вожакам, подбадривая их тихим грудным ржанием...
      Только самые верные подруги останутся на стороне побежденного и будут готовы сражаться за него. Но такой исход вносил не только путаницу в табуны и причинял много хлопот табунщикам, он мог стать и причиной раздора между их хозяевами-баями.
      Поэтому джигиты, охранявшие косяки, держа наперевес свои куруки, во весь опор неслись к драчунам и разнимали ошалевших, слепых от гнева и ярости жеребцов. Немало доставалось в таких случаях и изменнице, если ее вовремя не уносили ноги.
      - Чьи это табуны?- спрашивал Курмангазы у своих охранников.
      - Акбая.
      - Дулата.
      - А эти табуны - подарок казахских баев графу Безбородко. Все лучшие пастбища, разбросанные в этих краях, переданы Безбородко. Акбай и Дулат держат здесь свои
      табуны по его разрешению. Здесь содержат коней и для войск Жангир-хана...
      Встречные табунщики, ответив на вопросы, заговаривали с Курмангазы, косо поглядывая на жандарма. Весть о том, что Курмангазы пойман и закован в цепи, шла от шалаша к шалашу, от аула к аулу и быстро долетела до друзей Курмаша - Сармана и Зарбая.
      Дошли до песков. Вброд пересекли теплую речку. Проехали по зарослям саксаула, вновь вошли в барханы...
      Ночевать пришлось под куполом одинокого мавзолея, возле колодца. Напоили и накормили коней. Джигит из рода Кзылкурт, посоветовавшись со своим напарником, снял наручники с Курмангаэы. Жандарм не стал вмешиваться. За едой он только угрюмо посматривал на всех троих... Скорее бы выбраться из песков, добраться до аула бая. А там он уже не взял бы с собой для охраны этих двуя кайсаков, которые, может быть, заодно с конокрадом...
      Курмашу вернули домбру.
      - Хорошая балалайка,богатая!-на всякий случай стараясь быть дружелюбным, сказал жандарм.
      Курмангазы попробовал воспроизвести услышанный в прошлую ночь кюй Узака, но играть не смог. Руки болели от наручников. Охранники, приготовившиеся слушать музыку, опустили глаза. Они увидели на руках Курмангаэы красные следы от наручников.
      Потушили костер, и все потонуло во мраке. Жандарм, не выпуская ружья, улегся в глубине мавзолея. У входа легли джигиты-охранники. Курмангазы растянулся возле потухшего костра. За стеной мавзолея, насторожив уши, застыли усталые кони.
      Никто из четверых не смыкал глаз. Вслушиваясь в жалобный писк заблудившейся в ночи одинокой птицы, каждый из них думал о своем. В полночь начался ветер. Кони в страхе прижимались друг к другу. Жандарм про себя проклинал свою судьбу.
      Вдруг до слуха Курмаша сквозь вой ветра донесся мелодичный гул. Он то нарастал, то убывал. Где-то в глубине песков, будто из подземелья, раздавался могучий, приглушенный расстоянием звон сотен тяжелых медных колоколов.
      Никто, кроме Курмангазы, пока не мог отличить этот звон от воя ветра. Курмашу чудилось, что гудит и поет сама земля, у него захватывало дух от этих могучих аккордов, от волшебного гула земли.
      - Слышите?- прошептал он, обращаясь к охранникам.
      - Ветер плачет...- ответил один из них.
      Другой джигит приподнялся и прислушался. Потом опустился на место:
      - Это каменный лес поет. Их много в Нарын-Кумах...
      - Что? Что случилось? Говори, кайсак!- спросил жандарм, торопливо подбирая выпавшее из рук ружье.
      - Деревья поют. Песню знаешь?- успокоил его охранник-кзылкуртовец.
      - Тьфу! Всяк вой у вас песня,- жандарм ворчал и мешал слушать. Курмангазы встал, позвякивая цепями, подошел к выходу, прислонился к стене. Напрягая слух, ловил он
      голос окаменевшего леса.
      А лес все пел и пел.
      Песчаная буря коснулась его ветвей, и он, проснувшись от тысячелетнего сна, гудел, гудел, не в силах удержать песни рек, птиц и зверей, песни пахарей и воинов, некогда заселявших долину у леса...
      Давно иссохли реки, испарились родники, погибли города, высохла трава, захлебнулись песками каналы. Сотни и тысячи лет прошло с тех пор, как вили в лесу гнезда певчие птицы, когда в его тени отдыхали караваны...
      Все вымерло вокруг, все погребено под барханами. А лес живет. Он не помнит, когда на его ветках зеленели листья, когда он слышал плеск воды и трели соловья. Он окаменел от времени. Каждый ствол в этом лесу черен, тверд и блестит, как заглянцованное от пламени дно чугунного котла.
      Ох, если бы человек мог понять слова этой песни, понять этот гул и по нотам разобрать его! И песня бы та, наверное, унесла его в прошлое. Он услышал бы трагический рассказ о судьбах края, увидел царства и народы, жившие здесь; пе-
      ред его взором встали бы шатры воинственных саков, которых не мог одолеть Александр Двурогий; крепости туранцев, куманов и кипчаков, погребенные под барханами; дворцы парфян и согдийцев; он бы услышал некогда звеневшие здесь песни калмыков и ногайлинцев и древнюю песню могучего и легендарного Сыпыра-жырау. Ведь люди помнят, что он когда-то тоже бывал здесь...
      Как жестоко судит время людей за распри, за зло и тщеславие, за войны...
      А сейчас только волшебный той несется из темных глубин песков. Курмашу чудится, что все в этом мире - и древний мавзолей, и звезды, еле пробивающие свой свет сквозь мглу, и эти цепи на ногах,- все состоит из звуков великой трагической песни каменного леса...
      ....Долго, долго еще доносилась до слуха Курмангазы песня каменного леса. Он ехал, не видя перед собой ничего, кроме спины охранника...
      Потом жандарм приказал идти пешком, и охранпик-кзылкуртовец снял цепи с ног Курмаша. Глотая дорожную пыль, шел он по степи. Его успокаивало лишь то, что Дулат сейчас не в Жидели, а в своем главном ауле. Жиделинцы не увидят цепей на ногах и аркана, к которому Курмаш привязан, как бык или верблюд.
      Горло пересохло от жажды, руки ныли от ран, а спина - от усталости и побоев. Но Курмаш все не мог забыть гула мертвого леса и песню Узака. Порой думалось, что гул леса и кюй Узака слились воедино, и от мощных аккордов болела голова...
      
      
      Семья Дулата покинула стоянку. Она перебралась ближе к Черным родникам, чтобы держать дойных коров на лучших выпасах. К тому же отсюда ближе к ставке Жангир-хана, к его войску. Безопаснее.
      В старом ауле Дулата остались лишь сторожа и самые бедные жатаки, не способные даже перевезти свой скарб на новое место.
      ...Сторожа грузили остатки байского добра на коров. В стороне стояла двуколка, в которой сидел русский солдат.
      Дулат и Акбай приказали везти сына Сагырбая в Ординскую тюрьму. Загорелый, добродушный на вид солдат с маленькими нафабренными усами и с веселыми искорками в бледно-голубых глазах остановил свой взгляд на Курмаше. Он внимательно осмотрел его широкие плечи, выпирающие из рваного чекменя, скуластое широкое лицо, пыльные ноги и весело крикнул на чистом казахском языке:
      - Ну, садись, джигит, поедем!
      Курмаш, оглядевшись и не найдя знакомых, нехотя двинулся к двуколке. Жандарм соскочил с коня:
      - Надеть на него наручники и гнать пешим, как приказано!
      Отвязав от седла веревку, жандарм привязал Курмаша к телеге за наручники. Солдат насмешливо посмотрел на жандарма и отвернулся.
      - А ты иди позади. Нечего таращиться,- прибавил жандарм, дернув Курмаша за руку.-А ну, живо! И эти двое пойдут рядом с телегой,- он указал на двух охранников, прибывших вместе с ним.
      Они уже двинулись с места, когда Курмаш неожиданно увидел мать, бежавшую навстречу. Видимо, она знала о его аресте, знала, что его провезут здесь, и пришла сюда, в этот старый аул Дулата. Курмангазы рванулся навстречу матери и упал. Волосяной аркан натянулся, заныли руки. Солдат торопливо остановил коня. Курмангазы еле встал.
      - Куда же везут тебя?- запричитала мать, обняв сына.
      Что-то оборвалось в душе Курмаша, он сник и зарыдал.
      Впервые в жизни, громко, неудержимо, всхлипывая, как мальчик.
      Мать умолкла. Она оторвала голову сына от своей груди и вгляделась в его лицо. Утирая слезы, мать заметила брезгливую гримасу на лице жандарма.
      - Успокойся, сынок...- попросила она.- Не показывай свою слабость врагу!
      Жандарм поежился, ощутив на себе холодный взгляд солдата. Хмуро смотрели на него и двое охранников - слуги Акбая. Курмангазы поднял голову.
      - Это подарок акына Узака...- Выпрямившись, он взял с телеги домбру и передал матери.- Успокойся, это я не от страха. Виноват, что уехал от вас, не предупредив...
      - Пусть эта домбра принесет тебе счастье, сынок. Я сохраню ее...
      
      
      Двуколка со скрипом двинулась с места. Мать, утирая глаза краешком кимешека, пошла за сыном.
      - Смотрите, люди! Сам Узак признал кюи моего Курмаша,- говорила она, обращаясь к толпе любопытных.- Теперь все узнают, что сыну Сагырбая отдал свою домбру самый
      знаменитый акын и домбрист Младшего и Среднего жуза.
      - О аллах, за что ты наказал меня?- вновь зарыдала она, когда сын уже был далеко.
      В сумерках двуколку, ехавшую в Орду, встретили несколько всадников. Среди них был Зарбай. Они быстро и бесшумно навалились на солдата и жандарма, связали их.
      Собрав последние силы, Курмангазы вскочил в седло. Табунщики помчались прочь от дороги, в глухую вечернюю степь. Вместе с ними ушли и двое кзылкуртовцев, посланных Акбаем.
      Пастбища, подернутые осенней позолотой, укрыла ночь. На серебристую ленту речки с шумом опустилась запоздавшая стая уток. Со стороны овечьих тырновок изредка доносились голоса чабанов. Возле юрт, расставленных недалеко от речки, загорелись костры. В степи запахло дымом.
      Чабаны дремали возле юрт, подложив под головы кошмы
      и седла. Спокойнее стало в долине. К ночи присмирели даже шаловливые кобылицы.
      Лишь где-то в темноте время от времени слышался крик уставшей за день верблюдицы да слабый плач заблудившегося верблюжонка... Возле одной из юрт собрались табун-
      щики.
      - Слышали? Опять напали на кзылкуртовцев. По милости аллаха солдаты султана Караул-ходжи снова обирают людей,- говорил пожилой худощавый табунщик в поношенном лисьем треухе, надвинутом на широкий лоб.
      - Попался бы мне наедине этот ходжа,- задумчиво сказал другой табунщик, подтягивая под себя козлиную шкуру.- Он больше не смог бы седлать чужих коней!
      Это был Зарбай. Он лежал на правом боку и задумчиво смотрел на гаснущее пламя.
      - Исатай зовет нас к себе...
      - Нужно подумать,- тихо сказал лосле долгого молчания пожилой табунщик.- Мы часто враждовали с родом Берш. А теперь идти к ним?.. Как бы не стать паршивой
      овцой, позднее блеяние которой всегда вызывает досаду, Если мы объединимся с джигитами рода Берш, то уже нельзя будет сдерживать коней при виде врагов, идущих на их аулы...
      - Все аулы наши. Разве это не аулы казахов?!- рассердился Зарбай, Чтобы успокоиться, он поднялся с места, подошел к костру и подбросил в огонь комки сухого конского
      помета.
      Песня слышалась от реки. Зарбай прислушался.
      - Где Курмаш наш, там и песня...- заметил старый табунщик.
      - Он же из рода Кзылкурт,- насмешливо ответил Зарбай.- Значит, не наш...
      Все рассмеялись.
      - Ох, сколько родов и племен у нас, казахов!- с досадой произнес юноша, сидевший рядом.
      
      
      ...Прохладой веет от реки. Изредка слышен шлепок выпрыгнувшей из воды рыбы. Тихо, боясь нарушить песню, переговариваются джигиты. Курмангазы задумчиво смотрит на водную гладь, по которой плывут ночные облака. Порой изза облаков выглядывает луна. Спокойная, задушевная мелодия рождается в теплой ночи.
      Мигание звезд, шорох речной волны, шелест трав, стук копыт пасущихся коней, таинственные звуки степи и тихий, чистый голос Сакыш - все это слилось в единую музыку.
      Курмаш настроил домбру и, стремясь отвлечься от тяжелых переживаний, осторожно перебирает струны. Люди подсаживаются ближе к домбристу.
      - Тише, Курмангазы играет...- Молодой пастух подносит палец к губам. Домбрист замечает этот жест и с улыбкой кивает головой.
      Да, он будет играть. Он знает, что отныне не будет растравлять раны и вызывать у слушателей лишь жалость, как это делал Узак.
      Нужно быть акыном, рассказывающим народу о делах батыров, звать народ к мечу, как Махамбет... Люди всегда готовы слушать кюи Курмангазы. Они верят в него, ждут
      вдохновенной музыки. Песня и кюи - это крылья народа. И если однажды умрет песня, умолкнут кюи, то замрет и задохнется от тоски вся степь. Не время думать о ранах...
      Он играл, играл, как одержимый, с каким-то бешенством, вкладывая всю страсть, весь темперамент, всю силу таланта в этот новый кюй. Гул каменных лесов, дикое ржание коней, бунтующие песни батыров - все было в этом кюе.
      На самой высокой ноте застыла песня, но никто не шевельнулся. Люди долго еще сидели, как заколдованные, не в силах освободиться от мыслей, порожденных ею.
      Курмангазы направился к юртам. Молча разошлись друзья. Мимо пасущихся коней и спящих овец пошли они к своим хижинам.
      Бесшумно вынырнув из темноты, к Зарбаю подошло несколько джигитов. Зарбай пригласил их в свою юрту. Возле костра остался лишь худощавый табунщик в треухе. Он внимательно прислушивался к каждому шороху.
      Курмангазы тоже вошел к Зарбаю. В юрте было темно, и никто не обратил внимания на вошедшего домбриста. Зарбай зажег светильник, поставил его на перевернутую вверх дном деревянную ступу и внимательно осмотрел ночных гостей,
      - Ассалаумагалейкум! Как добрались?
      - Уагалейкумассалам, Зарбай! Здоров ли ты? Мы бесшумно пробрались. Видишь, даже сторожевые псы не заметили. Коней заарканили подальше от этих мест, в камышах...
      Один из пришельцев подошел к светильнику, сел и, разувшись, вытащил из-под стельки сапога аккуратно свернутую тряпочку.
      - Эта бумага написана Исатаем. Джигиты, адаевцы и бершцы поставили под ней отпечатки своих пальцев. Должны поставить и мы, если согласны с письмом. Оно будет вручено самому генерал-губернатору.
      - "Наш владыка - хан Жангир, сын-Букея - бесчинствует...- джигит по слогам распутывал арабскую вязь.- Мы не ограждены никаким законом, подвергаемся обидам,
      притеснениям, переносить которые далее не имеем возможности, потому что султаны и баи нас тоже угнетают и отбирают у нас скот и имущество... учиняют побои, наносят раны..."
      Все взгляды были устремлены на чтеца - плечистого, широкоскулого джигита в круглой маленькой шапке на голове и в плотно облегающем тело верблюжьем чапане. К поясу джигита была привязана маленькая тяжелая булава.
      Кончив читать, джигит оглядел табунщиков.
      - Понятно?- спросил он.
      - Зачем спрашивать? Читай...
      - Если вы согласны, то намажьте сажей большой палец и поставьте свою тамгу под прошением...
      Вместе со всеми поставил отпечаток своего пальца и Курмангазы и вышел в ночь. Спали табуны коней, отдыхали табунщики. Курмангазы пошел к реке, откуда доносились тихие призывные песни Сакыш.
      
      
      Старый Жакып снова стоял у ворот овечьего загона. Вернулся в свой аул и Курмангазы. Пришел он открыто, не боясь Дулата.
      Дулат знал о возвращении домбриста, знал и о том, что у домбриста появилось много друзей по всей степи. Народ признал его, и теперь опасно связываться с ним. К тому же и табунщики вернулись в аул, зовут народ объединиться с сарбазами Исатая. Вся степь, все аулы словно взбесились...
      Дулат распустил слух, что простил Курмангазы и не будет требовать с него выкуп за загнанного коня. А сам, затаив злобу, послал письмо приставу.
      Вернулся в аул и Сарман. Он изменился за лето: загорел и возмужал. В этом рослом, красивом джигите трудно было сразу признать того нерешительного табунщика, который умел лишь лихо закладывать насыбай под язык.
      Сарману повезло. После бегства Курмаша по просьбе проезжего купца Акбай отдал его в погонщики каравана. На привалах молодой слуга купца обучал Сармана грамоте.
      Останавливаясь в каждом ауле, селе, городе, караван почти месяц добирался до Ак-Мечети. За это время Сарман научился кое-как читать. Чтобы добраться обратно до своего аула, Сарман нанялся проводником маленькой русской экспедиции, пробиравшейся через степи к Оренбургу.
      Экспедицию возглавлял чудаковатый, странный, как показалось Сарману, узкобородый человек в офицерской форме без погон. Они двигались гораздо медленнее, чем купеческие караваны.
      По дороге Сармал без конца удивлялся причудам хозяина, но не мог отгадать, кто же этот человек по роду занятий.
      Хозяин порой, остановив всю экспедицию, лечил больного в каком-нибудь ауле или срисовывал орнаменты с какого-нибудь древнего мазара. Подолгу сидел он возле намогильного камня с орнаментом, не уставая записывал небылицы старых
      аксакалов...
      Этот русский знал много казахских песен, сказок и предании о батырах, но хотел знать еще больше. Зачем? Одному аллаху ведомо. Многое в нем было непонятно Сарману, но он полюбил его и старался как можно лучше выполнить любой его приказ. Человек этот нравился Сарману своей внимательностью, великодушием и любовью к детям жатаков.
      Его звали Владимиром Ивановичем, сам он называл себя "ориенталистом". От него Сарман узнал очень многое о жизни. Он мог теперь читать даже русские книги, правда, медленно и по слогам, но главное, что буквы для него перестали быть загадкой.
      В одном из аулов экспедицию встретил казах лет тридцати, одежда его походила на одежду русских, а звали его Аканом.
      Оказалось, что Владимир Иванович давно знаком с ним, и потому решено было устроить маленький праздник "в честь встречи с другом по Петербургу". Этот Акан три дня сопровождал экспедицию, но ни разу не заговорил с Сарманом и держался высокомерно. Владимир Иванович и Акан без умолку рассказывали друг другу новости. Сарману особенно за помнился один их спор, услышанный в день его ухода из экс-
      педиции.
      - Учение доступно лишь живущим в султанских усадьбах,- говорил Владимир Иванович.- В этих усадьбах построены школы, живет мулла, который ведет мусульманское обучение детей. Это естественно, но хотелось бы, чтобы султаны и вообще влиятельные казахи приглашали для обучения своих детей настоящих учителей. А было бы еще естественней, если бы учителя совместно обучали и детей бедняков.
      - Учение должно быть предметом занятия достойных людей. А пастухам оно ни к чему и будет лишь обузой,- сказал Акан.
      Сарману это не понравилось. Оставив работу, он уселся возле вьюков и стал слушать дальше.
      - Не понимаю, не понимаю тебя, господин Акан,- на- чал горячиться Владимир Иванович.- Неужто и ты таков? Что же это? Общее явление в степи - умный и способный, казах начинает учиться, служит, живет в русском городе, усваивает кое-какие европейские привычки, вкусы, иногда даже лучше, чем иные русские, потом возвращается в степь и становится своего рода лакеем степных царьков и баев.
      А эти баи от российских помещиков отличаются лишь тем, что разводят овец вместо свиней. На что же тогда, сударь мой, дозвольте спросить вас, вам нужно учение, если ваше просвещение не идет дальше поярковых шляп, жилетов, пиджаков, узких панталон, керосиновых ламп и тарантасов? Если и духовную жизнь своего степного народа вы не внесете ничего нового, то и учение тогда ни к чему... А еще я слышал, что молодые образованные люди - дети имущих казахов - теперь потянулись в "святую" Бухару. Изучают там персид- ский, арабский языки, мусульманские законы, а потом в луч-
      шем случае становятся муллами. Кичась своей образованностью, они измываются над простым людом, лакействуют перед султанами...
      - Я говорю о другом,- снова начал Акан.- О том, что учение вредит бедному люду. Оно вредит даже некоторым из нашей среды - из ак-суека. Вы слышали о том, что старшина Исатай и поэт Махамбет перестали выполнять приказы хана Жангира, скрываются в степи и призывают народ к бунту? Они ведь не бедны и хорошо знают арабскую, татарскую да и русскую грамоту...
      - Не от грамоты идет сей бунт!- вскипел вдруг Владимир Иванович.- Бунтует и русский мужик. Ох, как бунтует... Разин, Пугачев. А у вас Срым Датов, а теперь Исатай, Махамбет. Кстати, я знаю Махамбета, встречался с ним в Петербурге. И тогда же, думается мне, говорил ему, что не рогатины, не камча, а учение поднимает народы из глубоких темниц, господин Акан!..
      А что касается русской интеллигенции, то наиболее достойные делают все, что в силах, для так называемых "инородцев". К сожалению, наш интерес к вашей народности слу-жит пока что только для пополнения европейской науки об Азии или же для папок тайной дипломатии и министерства внутренних дел его императорского величества. Что делается в целях пробуждения казахского, или, как пишут, кайсацко-го, народа? Не в наших пока это силах. Не всем суждено на веку стать декабристами...
      Видимо, настанут времена, когда народы пробудятся.-Владимир Иванович говорил, уже не обращаясь к Акану, а глядя куда-то в сторону.-Ибо немало среди них Махамбетов и таких же пытливых умом людей, как этот джигит,- он указал на Сармана.- Видишь, с каким вниманием слушает, а ведь пришел ко мне только попрощаться... Впрочем, это я так, разговорился. Дело, к сожалению, решают не слова, а пушки.
      - А ну, господа, поблагодарим его!- обратился Владимир Иванович к своим спутникам, указывая на Сармана.- Правда ли, что твой аул в двух днях ходьбы отсюда?
      -Правда, -ответил Сарман, тепло прощаясь с русским ученым человеком, ставшим ему близким за долгий путь.Зато Акан даже не посмотрел в его сторону.
      - Ну, шагай с богом...
      Перед уходом Сарман узнал, что Акан - племянник султана-правителя Баймагамбета.
      
      
      Прибытие табунщиков и чабанов с летних пастбищ, неожиданное возвращение Курмангазы и приход Сармана вновь оживили Жидели, где летом оставались лишь старики и дети. Все беды словно забылись. Сарман бесконечно, со всеми мельчайшими подробностями рассказывал о русском ученом человеке, которого он сопровождал, Курмангазы знакомил любителей музыки со своими новыми кюями. Зарбай беседовал с табунщиками и чабанами, приезжавшими к нему поодиночке из-других аулов.
      Чаще стал выходить из юрты и старейшина жиделинцев Алдияр. Он ходил, опираясь на свою белую палку, от одного дома к другому, молча слушал новости, радовался игре Курмангазы.
      ...В людях Курмаш не заметил особых перемен, только мать его поседела за эти месяцы. Дождавшись старшего сына, она теперь думала о младшем - Байгазы, который вот-вот тоже должен был вернуться в аул, но почему-то все еще не возвращался, хотя ягнята, которых он пас, давно уже подросли и влились в общее стадо.
      Старый Жакып сообщил, что Байгазы приедет, как только Дулат покинет свою стоянку и переберется в большой аул. Мальчик сейчас помогает слугам Дулата доить кобылиц, следит за жеребятами.
      - А Дулат к нам больше не вернется. Не понравились мы ему. Будет слать гонцов с приказами из большого аула. Я знаю, что это будет так. Так спокойнее,- многозначитель-
      но говорил Жакып, поглаживая клок редкой бородки и сощурив старческие глаза. Своей верблюжьей походкой он шагал вокруг загона, поправляя покосившиеся за лето столбы.-
      Всего на полтора месяца поехал на джайляу. Срок короткий, а вот все проклятое байское имущество захирело. Ни гвоздя, ни веревки, ни колышка не пришлет Дулат. Мы, как арабские волшебники, все должны сделать сами. Лес для загона найти, аркан сплести, дом приготовить... А ему, этому Дулат-баю, некогда заняться собственным хозяйством, ему лишь девчонок подавай. Старый верблюд... Аллаха не стыдится. Я знаю, что это так...
      Последние слова Жакыпа болью отдались в сердце Курмаша. В первый же день приезда он узнал, что Дулат увез Акшолпан, чтобы она вместе с другими девушками готовила кумыс для байской семьи. Он хотел спросить о ней у Жакыпа, но не смог. Постоял, понаблюдал, как старик, кончив чинить ограду, принялся кетменем разрубать на ровные квадраты утрамбованный за год овечий навоз.
      - Курмашжан, заменил бы меня на денек, отару мою взял. Никак не управлюсь,- неожиданно ласково сказал Жакып и, не дождавшись ответа, словно оправдываясь, про-
      должал:- Нужно дрова готовить на зиму. Я знаю, что это так... А тебе только домбру подавай,- продолжал ворчать старик.- Что? Вспоминаешь, как бежал отсюда? А конь какой был! Наделал ты тогда шуму... Но все улеглось. Аллах помог тебе: жив остался и в Сибирь не погнали... Народ больно злой на бая стал. Да и сам ты крепок. Вон какой! Дулат боится. Знаю, что это так...
      Курмангазы уже не слышал его. Он шел мимо покосившейся за лето землянки Акшолпан. Окна были задернуты высохшей, потрескавшейся бараньей брюшиной, вместо трубы торчало ведро без дна. Перед дверью лежали комья коровьего навоза, клочья шерсти, обглоданная кость. Нет хозяйки, нет веселой и гордой Акшолпан... Конечно, и другие дома не лучше, но порог у них чище.
      А в общем-то везде одно и то же. Сложенный в кучу кизяк, утоптанные плотно стога терескена, саксаула - жиделинцы готовятся к зиме.
      Зелень на лужайке, где весной собиралась молодежь, затоптана и пожухла, пожелтела. Вся степь вокруг, все долины меж холмами до самых песков окрасились в глинистый цвет. В овраге, по которому когда-то пришла к нему в поле Акшолпан, все скошено. Так, наверное, выглядит и та лощинка, где они встретились впервые.
      А беркут, что кружил тогда над ними и разделил их тайну. Где он сейчас? В небе его не видно. Поди, сидит на верхушке мазара, как всегда. Акшолпан тогда смеялась над ним. Скрывая смущение, стараясь казаться смелой, кричала птице:
      - Что ты кружишь над нами, что ты смотришь? Видишь, какая я!..
      А Курмаш, то ли от радости, то ли от смущения, уткнулся тогда лицом в прохладную траву и повторял; "Акшолпаи, Акшолпан..."
      
      
      Акшолпан покинула летний аул Дулата. Она бежала тайно. Отец был далеко. Он пас байских верблюдов. Да и что мог сделать он против бая, который хотел надругаться над дочерью?
      Еле вырвавшись из рук Дулата, Акшолпан в разорванном платье бросилась прочь с байского двора. Дулат, сопя и топая сапогами, в одном нижнем белье побежал догонять ее, но волкодав, которому Акшолпан каждый день подбрасывала куски мяса из казана, с грозным рычанием преградил ему путь.
      - Цыц, проклятый!- задыхаясь, произнес сквозь зубы Дулат.- А ты погоди, сука. Завтра я тебя с вечера запру в отдельной юрте...
      Он бесшумно скрылся в дверях своего дома.
      Она не вернулась в байскую юрту. По узкой тропинке направилась в степь. Шла всю ночь и решилась отдохнуть лишь тогда, когда на небе появилось созвездие Плеяд -
      древний звездный компас чабанов и табунщиков. Отец научил ее определять дорогу по звездам. Убедившись, что идет в Жидели, она успокоилась. Днем, свернув с тропки, Акшолпан забралась в траву, нашла дикий лук, ягоды. Утолив голод, зашагала дальше. Но, пройдя версты две, вновь спряталась в зарослях травы. По дороге шел караван, и она не смогла до самого вечера выйти из своей засады, боясь, что ее увидят и скажут Дулату.
      Вновь наступила ночь. Лежа под открытым небом, вздрагивая от крика ночных птиц, она шептала слова древней молитвы, обращаясь к звездам. Она просила небо выполнить ее просьбу - сохранить ей здоровье и честь, охранить ее от нападок людей и зверей, дать ей силы дойти до родного аула и увидеть когда-нибудь своего Курмаша.
      Проходила ночь. Акшолпан встала вместе с утренней зарей и вновь зашагала по еле заметной, заросшей дороге.
      Заметив всадника, она снова свернула в сторону и притаилась в траве. Всех боялась она - и конных, и пеших. Иногда дорога терялась в такырах, в песках или зарослях таволги, и она долго кружила на одном месте, пока не находила другую тропу.
      Но вот дорогу преградила маленькая речка. Она выбрала место поглубже и стала купаться. Прохлада сняла усталость, придала силы. Она выстирала свое платье и кое-как скрепила порванные места тонкими сухими стебельками травы. Тропинка, по которой она шла, круто сворачивала к востоку и исчезала за сопкой. Акшолпан постояла немного в задумчивости, затем решительно зашагала дальше. Но сразу за поворотом она неожиданно столкнулась с повозкой. Двое русских ехали на ней - жандарм и солдат.
      Акшолпан растерялась от страха, но уже в следующий миг овладела собой и готова была нырнуть в траву. Тут же раздался резкий окрик: "Стой!"- и грубые мужские руки
      схватили ее выше локтя.
      - Хороша кайсачка!- засмеялся жандарм. Его рука потянула только что зашитое платье. Акшолпан с мольбой взглянула в сторону солдата.
      Упершись босыми ногами в маленький екст чия и напрягая все тело, она рванулась. Но руки обидчика не ослабли.
      - Ax ты, дикарка! Я тебя сейчас, сейчас...- Жандарм засопел.
      - Ваше благородие, пустите ее! Боится она, не хочет...- сказал солдат.
      - Марш вперед! А телегу оставь!- заорал жандарм, продолжая тащить Акшолпан.- Ты не тужи, служивый, и тебе достанется... Иди, оставь нас малость!
      Акшолпан, изловчившись, вцепилась зубами в руку жандарма. Тот заорал от боли и ударил кулаком ее по лицу. Потом вдруг поднял ее и понес в траву.
      - Мам-ма!- закричала Акшолпан. И вдруг руки жандарма ослабли, он медленно свалился набок. Закрыв руками колени, Акшолпан смотрела на солдата. Пальцы его разжались, из рук выпал окровавленный камень. Он медленно пошел к телеге, взял свою старую шинель и бросил ее девушке.
      - Возьми, дочка, укройся и садись на телегу,- сказал солдат по-казахски. Взвалив тело жандарма на плечи, он ушел за сопку и долго не появлялся.
      От страха она сжалась в комочек, зубы се стучали. Укрывшись шинелью, она сидела не двигаясь. Лошадь лениво отбивалась хвостом от мух... Солдат вернулся. В глазах его были равнодушие и усталость.
      - Поехали...- сказал он.
      - Куда поедем, ага?- чуть слышно спросила она.
      - А куда идешь, дочка, туда и поедем... Но вначале к воде. Умоешься...
      
      
      Степан боялся ехать прямо в аул. Там его могли увидеть и опознать дулатовцы. А Дулат сразу же пошлет гонца в орду к сотнику с известием о том, что русский солдат, изменив присяге, перешел на сторону неблагонадежных табунщиков.
      Он направил свою повозку в урочище, где в эту пору должны были находиться косари-жиделинцы, готовившие сено для байских коней.
      Акшолпан постепенно успокоилась, но все же порой настороженно поглядывала на своего спасителя. К ее великому удивлению, солдат знал казахские названия здешних гор,
      долин, аулов; знал всех известных людей этого края.
      Степан без умолку говорил всю дорогу. Он рассказывал ей о своей сестре, такой же девушке, как Акшолпан. Вместе с отцом жили они под Астраханью, в маленьком селе, наполовину заселенном казахами. И был у Степана друг Есбол. Он работал батраком в усадьбе хорунжего. Есбол был силен, крепок и смекалист в работе. Богатые русские охотно нанимали его в батраки. Зарабатывал он лучше других и умел одеться - сатиновая рубаха, шаровары, армяк, красный кушак,- да и сам он был строен, красив. Гуляли они всегда втроем - Степан, сестра его Катя и Есбол.
      - Катя любила Есбола вот так же, как ты своего...- рассказывал Степан.- Мы с отцом не мешали им. Отец сам был батраком и уважал Есбола. А что он казах, то об этом отец
      и не задумывался...
      - Погоди, дочка!- встрепенулся Степан.- Как ты назвала мне своего джигита - Курмаш? Это Сагырбая сын, что ли, домбрист?
      - Он...- Акшолпан была поражена.
      - Значит, Курмаш?
      - Вы знаете его?- вырвалось у. Акшолпан.
      - Как же не знать. Он сидел на том же месте, где ты сейчас. А жандарм и я были конвойными...
      Акшолпан смотрела на него со страхом.
      - Куда вы отвезли его?
      - Успокойся, дочка. Жив, здоров твой Курмаш. Он у своих. Джигиты ваши увезли его, а нас побили и оставили. Слава богу, что не убили.- Степан улыбнулся.- Успокойся.
      Степан продолжал рассказывать о своей сестре и Есболе...Настал день свадьбы. Все село узнало об этом. Старые казаки всполошились, собрали сходку в доме хорунжего и, вызвав отца, приказали уговорить свою дочь, чтобы отреклась от некрещеного басурмана. Катя заявила отцу, что ни за кого, кроме Есбола, не пойдет.
      Тогда богатеи решили устроить самосуд. В дом хорунжего были вызваны Есбол и Катя. Они и тут заявили, что любят друг друга. Хотели наказать Есбола розгами, но не смогли выполнить своего решения. Слишком опасно было делать это на виду у всех, могла начаться драка.
      И тогда хорунжий вынес приговор - передать Катю в руки самых влиятельных казачек, пусть они накажут девку по своему усмотрению. Злые бабы, как воронье, напали на Катю, сорвали с ее головы платок, разули и потащили к церкви...
      Степан подобрал вожжи.
      - ...Вместе с отцом и Есболом мы бросились в толпу, чтобы освободить Катю, но нас смяли, Катю затащили в церквушку и закрыли двери, Есбол озверел, он где-то достал коня
      и вместе с друзьями-джигитами подскакал к двери церкви, сорвал замок. Бабы пинками вытолкнули избитую, вымазанную сажей, обнаженную невесту... Эх, дочка, что и говорить... Бедный русский мужик еще хуже вашего жатака живет. Потому и издеваются над ним...
      Степан зло стегнул коня. Двуколка затарахтела по кочкам. По дороге он досказал...
      - Есбол схватил Катю, усадил в седло и унесся в степь, к своим. Началась погоня, но джигиты задержали казаков. Село раскололось надвое, казахи уложили свой скарб на
      телеги и под охраной джигитов покинули насиженное место. А ночью по приказу хорунжего был подожжен Степанов дом. Во время драки убили отца... В родном селе оставаться Степану было нельзя. Он работал в городе, потом стал солдатом. А теперь вот едет - не знает куда. Примут табунщики - будет с ними. Не примут -
      степь широка, дорог много...
      
      
      
      Получив весть об Акшолпан, Курмангазы прибыл в урочище к косарям. Радость его была неудержима, ему хотелось броситься к любимой, поднять ее на руки и бежать по степи, крича о счастье. Но у него не хватило смелости сделать это на глазах у старших. Стараясь скрыть свои чувства, он слушал взволнованный, сбивчивый рассказ Акшолпан. Она то и дело вытирала слезы и виновато улыбалась.
      В Степане он сразу же узнал солдата, который сопровождал его вместе с жандармом. Тогда он не сказал Курмашу ни одного плохого слова. А когда навалились табунщики - не сопротивлялся. Сразу отдал ключи от наручников...
      - Мы многим обязаны тебе, русский человек. Ты спас от беды нашу дочь. Но мы бедные люди. У нас нет хорошего коня или дорогого халата. Будь братом нашим. А если надо
      будет скрыться - выбирай любого скакуна из байского табуна,- сказал самый старый из косарей.
      - Тулпар мне не поможет,- ответил Степан.
      
      
      Договорившись с мальчиком, приехавшим к косарям на телеге, Курмангазы сразу же отправил Акшолпан в свой аул. Сам он приехал позже. Угощали их вместе со Степаном как дорогих гостей.
      Приближаясь к аулу, Курмангазы даже не слышал звонких песен сидевших возле качелей у костра девушек и джигитов. Он вспоминал рассказ Акшолпан о жандарме... Весь гнев и возмущение выливались в грозную мелодию, которую слышал сейчас только он сам - Курмангазы.
      Степь широка, но мы еще встретимся, Дулат!..
      ...Проезжая мимо двора Акшолпан. Курмаш увидел, как она убирает двор. Увидев его, Акшолпан зарделась, отбросила косы с плеч за спину и махнула ему рукой.
      - Буду ждать на прежнем месте, у мазара,- сказал он, придержав коня.- Заменю Жакыпа-ата. Он просил. Возьму его отару...
      - Ступай ты, не топчись...- Акшолпан подняла прутик, шутливо замахнулась на него, снова отбросив волосы со лба.-Отец скоро приедет. Дом надо прибрать...-В ее глазах он увидел прежний озорной блеск и пришпорил коня...
      У юрты Зарбая стоял взмыленный жеребец под седлом.
      Курмаш решил заглянуть к другу.
      - Кто приехал?-спросил он, увидев Сакыш, подвешивающую котел на треножник.
      - Гость,- ответила она, посмотрев на него с укором.- А больше ничего не интересует вас?
      - Пока ничего. Надо будет - сама скажешь,- сказал он ей и вошёл в юрту...
      "Не сравнишь ее с Акшолпан, хотя и красавица. Уступчивая. Как перепелка. Сидит, ждет, пока не схватит кто-нибудь. Беркут или коршун - для нее все равно",- подумал он, вспомнив, как тогда, ночью, на берегу речки, она без слов уступила ему...
      Молоденький высокий джигит с тонкими, едва пробивающимися усами, но с умными проницательными глазами стоял возле Зарбая. На ногах у него были хорошо подогнанные сапоги, короткий чекмень был перетянут широким кожаным поясом с серебряным орнаментом, на боку висел короткий нож с костяной рукояткой в кожаном чехле. Курмаш почувствовал, что помешал разговору.
      - Гость с недоброй вестью,- указал на джигита Зарбай.
      - А вы и есть Курмангазы?- Выражение лица гостя стало мягче.- По домбре узнал. Говорят, что это подарок Узака и вы никогда не расстаетесь с ней...
      - Плохие вести, Курмаш. Прошение Исатая, под которым все мы поставили свои тамги, не принято генерал-губернатором. Белый царь послал Жангир-хану своих жандармов и солдат с пушками. Жангир рассылает сотни казаков и туленгутов для охраны верных ему старшин и баев. Акбай и Дулат тоже получают охрану. Дулат, конечно, пошлет сотню сюда...
      - Одним словом, нужно седлать байские табуны, точить пики,- как бы продолжая прерванный Курмашем разговор, сказал гость.
      - Курмаш, а вам я привез вашего братишку. Он уже дома. Настоящий джигит. Я его ночью увез. Чтобы мальчик, не остался у Дулата, если что...
      - Хотите сказать: если я пойду с вами в поход. Разве вы сомневаетесь во мне?-Курмангазы впился взглядом в лицо гостя.- Я знаю вас. Это вы привезли в тот раз нам письмо Исатая к царю... Я пойду с вами.
      - Нет!- ответил Зарбай.- Кюи Курмангазы уже властвуют над степью. Он нужен не только нам. С нами пойдут лишь джигиты, по которым некому лить слезы.
      - У меня есть брат, но нет двойника. А матери есть у каждого,- ответил Курмангазы.
      -Нужно все взвесить. Наш удел тяжел, - стараясь успокоить друзей, сказал гость.- Время пока есть, можно все продумать... Кстати, Дулат готовится запустить свои когти в
      тело жиделинцев. Вчера ночью, когда я искал вашего братишку, то пробрался к юрте Дулата. Мальчика там не было, но зато я увидел, как на атласных подушках, подобно обо-
      жравшемуся клевером жеребцу, лежал Дулат. Перед ним сидел рыжебородый мулла, тот, что раньше обучал его детей Корану. Я слышал их разговор.
      "Земля колышется под нами,- говорил мулла.- Все аулы словно взбесились, всюду смуты. Будьте начеку, баеке. Опять у всех на устах имя Исатая и беглого акына Махамбета. Оба скрываются в песках, поймать их трудно. Как и несколько лет
      назад, они вновь поднимают чернь против всемогущего хана Жангира..."
      "На этот раз им все зачтется. Что могут сделать песчинки против скал, овцы - против льва Жангира?- говорил Дулат.- Только вот беспокойств много будет, пока всех их не переловят, этих голодранцев..."
      "Баеке, береги свой скот, чтоб он не попал в их руки. Подбрось милостыню своим верным слугам, чабанам, пастухам, жатакам, успокой их ненасытные утробы, и все они тебе верно послужат. А тут еще в нужный момент надо упомянуть обиду аргынов на бершцев".
      Так говорил мулла.
      "Какую обиду?"- встрепенулся тогда Дулат.
      "Баеке, разве мало обид можно придумать? У казахов нет писаной истории. Кто знает, может быть, сто лет назад бершцы всех девушек аргынов обесчестили, а?.." -усмехнулся мулла.
       Дулат сказал мулле, что через день-два соберет пастухов и табунщиков трех аулов. А жиделинцев он не велел звать.
       "С ними у меня особые счеты",- сказал Дулат.
      Больше я ничего не услышал. С другой стороны к юрте подъехали гонцы Дулата, а мне нужно было разыскать Байгазы.
      - Что же ты не говорил обо всем раньше, Ноян?-спросил Зарбай.- О замыслах Дулата должны знать все табунщики во всех аулах. Ты не задерживайся. Скачи к другим
      табунщикам и через гонца передай обо всем этом Махамбету и Исатаю. Встретимся в назначенном месте. Тебе скажут, когда мы покинем Жидели...
      Ноян согласно кивнул головой.
      - Сакыш, где ты, сестрица? Дай нам чаю или кумыса.Ноян торопится!-крикнул Зарбай в открытую дверь.
      Сакыш расстелила дастархан. Принесла мяса, кумыса.Быстро поев, Ноян поблагодарил хозяев, попрощался с ЗарБаем и с Курмангазы, крепко пожав им руки, вскочил на успевшего отдохнуть коня и ускакал.
      Курмангазы поспешил в степь. Вокруг было тихо и пусто.Только беркут сидел на развалинах мазара. Курмангазы лег на землю и смотрел в сторону аула. Нетерпение овладело им. Он уже оборвал вокруг себя траву, когда показалась Акшолпан. Подойдя к Курмангазы, который поднялся, завидев ее, она виновато сказала:
      - Не смогла я вырваться раньше. Отец ночью приехал. Чапап его до утра залатала. Хоть шерсти верблюжьей привез на этот раз. Теперь я ему теплую рубаху свяжу... А ты-то
      ждал меня?
      Акшолпан сидела, прижав руками колени и устремив взгляд в одну точку.
      - Отец сегодня ночью угоняет свое стадо в пески. Надолго. И меня с собой берет. Да и что здесь делать одной? Ждать, пока Дулат увезет? Или караулить дом, как тот ста-
      рый беркут, охраняющий развалины мазара?
      - А я? Что же я? Ты говоришь, словно и нет меня!-Курмангазы ласково обнял ее.
      - А что ты?!- Акшолпан легко вырвалась из его рук и встала. Ее платок остался у Курмангазы, и черные косы рассыпались по спине.- Чтобы жениться, ты должен еще сосватать. А чтобы свататься, нужно спросить у меня: согласна ли я? Я не согласна. Вот так!..
      Он, ничего не понимая, смотрел на нее.
      - Может, Сакыш согласна?-глаза ее смеялись, не было в них ни упрека, ни ревности.-Ты что, онемел? Ой, Курмаш, и вправду говорят, что твое красноречие проявляется только
      в музыке. Так сыграй, что ли, пусть домбра расскажет... Я же знаю, как по тебе вздыхает Сакыш, а ты о ней ни слова. И о себе тоже...
      Акшолпан взяла домбру. Курмангазы пытался поймать девушку, но она выскользнула из рук, легко побежала вперед, потревожив отдыхающее стадо.
      Старый беркут, до сих пор наблюдавший за ними с развалин мазара, тяжело взмахнув крыльями, сорвался с места.
      Курмангазы догнал ее в зарослях ревеня, и они упали на широкие желтые листья. Курмангазы отобрал домбру, прислонил ее к кусту.
      - Безумец, безумец ты мой. А я-то думала, что больше не увижу тебя... Как не хватало тебя, когда я бежала от Дулата. И тогда, когда жандарм... Я так боялась за тебя, Сте-
      пан сказал, что вез тебя под конвоем...- В ее глазах стояли слезы. Чтобы спрятать их, она подняла лицо к небу.- Смотри, он опять наблюдает за нами, как и в первую нашу встре-
      чу. Словно мы не расставались.
      Акшолпан рассмеялась, указывая на беркута, парившего в небе.
      - Видишь, над ним летает другой,- сказал Курмангазы.- Тот моложе. Летает выше.
      - Ну вот, хоть слово вымолвил. Наконец-то. Говори, говори... Расскажи о чем-нибудь, хоть о домбре. Мне все равно.Только не молчи...
      Акшолпан шептала, пряча свое лицо на груди у Курмангазы. Он неловко обнял ее узкие плечи, привлек к себе.
      - Знаешь, сегодня утром мне встретился за аулом Алдияр-ата,-начал он просто так, чтобы не молчать.- Он так был погружен в свои мысли, что даже не заметил меня. Когда я приветствовал его, он только спросил: "Скажи, какая из них выше?"- и палкой указал на сопки. "Та, что ближе к мазару",- ответил я. "Там лежит батыр нарынских песков,- сказал он.- Под каждым холмом спят наши батыры. Мой брат тоже похоронен здесь. Я служил у него и скоро вновь пойду к нему на службу. Торопиться надо, сынок. Степь колышется, аулы бурлят, и слова джигитов похожи на твои огненные кюи, Курмаш. Больше я не хочу видеть ни ран, ни крови, не хочу глохнуть от стонов... Я видел многое - умирающих на снегу французов, видел, как Махамбет разговаривал с Жангиром, как бежал он со старцами из рода Шомекей. Слышал, как он побе-
      дил Баймагамбета, потом попал в тюрьму и бежал оттуда в Младший жуз, затем в Средний, потом в Бухару и Хиву. Сколько лет прошло с тех пор? Сейчас Махамбет с Исатаем вновь собирают войско. Снова будет литься кровь. Хватит с меня... Никакому батыру еще не удавалось победить своих ханов, даже Ер-Таргыну. Батыры сильны, когда защищают свой народ от иноземных врагов. Перед хитростью и коварством ханов они бессильны... О аллах, поторопись, забери своего раба в свои покои!"
      Алдияр-ата опустился на колени и начал читать утреннюю молитву. А я не смел отойти...
      "Курмангазы, ты слышал легенду об Аксак кулане и помнишь кюй о нем?-спросил у меня Алдияр-ата после молитвы.- Так вот: исполни этот кюй каждому, кто впредь усомнится в силе и вечности твоих мелодий..."
      Акшолпан сидела, обняв колени. Ей было приятно так, с закрытыми глазами, слушать его.
      - Я знаю эту легенду. Но никогда не слышала мелодии, названной "Аксак кулан",- тихо сказала Акшолпан, передавая домбру.
      Курмангазы настроил струны. Он думал о словах Алдияра, о странном его поведении. Неужто он вышел за аул только для того, чтобы увидеть холмы и прочесть утренний намаз?..
      Обычно спокойный, медлительный и степенный Алдияр чем-то был обеспокоен, взволнован. Что-то заставило думать о смерти Алдияра-ата, бесстрашного воина, батыра, чью храбрость оценил сам парь, наградив его медалью за участие в Бородинской битве.
      Смерть, смерть... Пальцы левой руки двинулись по ладам, по тонкому древку домбры, правая тверже ударила по струнам. Он вспомнил, что кюй "Аксак кулан" тоже говорил
      о смерти.
      Неужели мудрый Алдияр-ата просил чаше исполнять эту песню потому, что хотел сказать - "вечна лишь смерть"? Тогда к чему слова о силе и вечности созданных мною песен и мелодий, Алдияр-ата? Почему вы назвали их "огненными"? Ведь огонь - это жизнь...
      Курмангазы был под впечатлением слов Алдияра и потому, кажется, сам не услышал, как полились звуки степной песни.
      - Ты тоже хочешь слушать песню смерти, так слушай! - Курмангазы встал с места. Он играл древний кюй о хромом кулане и о жестоком кагане. Акшолпан знала эту легенду
      наизусть.
      ...То было давно. Все земли от моря до моря оказались во власти одноглазого Чингиса. Степи казахов тогда он отдал сыну своему - молодому и беспокойному Джучи, Старый хан монголов видел в нем наследника своих завоеваний и любил его больше других сыновей.
      А Джучи любил охоту на тигров, джейранов, газелей, куланов. Месяцами пропадал он в степях Сарыарки, лесах Кокшетау, в камышах Амударьи... Колеся по степи вместе с телохранителями, он встретил однажды табун диких куланов и бросился в погоню...
      Стремительно звенят струны. Глухой топот многокопытного табуна все ближе, громче. Видны потные крупы куланов. Свистит в воздухе петля. Крик кобылицы. Волосяной аркан захлестнул, затянул горло. Хрип отбивающегося животного, грохот падения...
      Замерли руки домбриста, лишь пальцы выстукивают дробь. Табун уносится в ковыльную глушь. Вожак отстал, свернул назад и мчится к охотнику, занесшему меч над молодой кобылицей.
      Охотник не видит вожака. Не слышит предупреждающих криков телохранителей, спешащих на помощь.Вожак налетает на Джучи и грудью опрокидывает его вместе с конем. Копыта крошат колчан со стрелами, выбивают меч из рук. Свободна молодая кобылица. Вожак гонит ее в табун. Победное ржание.
      Джучи видит, как вожак уходит, волоча ногу. Он, молодой хан, побежден хромым жеребцом. Грозный клич несется вслед косяку. Снова бунтующая песня наполнила степь. Грохот копыт. Кружат над землей взбудораженные орлы...
      Акшолпан застыла, как изваяние. Она знала легенду, но не думала, что так может звучать домбра...
      Старый орел, кружащий в небе над Курмангазы и Акшолпан, увидел, что там, вдали, к аулу скачет отряд. Блестят на солнце длинные стволы ружей, сверкают лезвия обнаженных сабель.
      Акшолпан и Курмангазы скрыты за холмом, им не виден отряд, не видно Жидели.
      ...Разгневанный охотник несется за хромым куланом - вожаком. А тот с грозным ржанием, распустив гриву и ошалело выкатив глаза, гонит свой косяк вперед. Но стремителен конь юного хана. Еше рывок, еще.
      Не уйти вожаку от погони. Он слышит дыхание скакуна и брань человека.
      Мощным и грозным ржанием подхлестнув своих кобылиц, вожак неожиданно поворачивается назад и, поднявшись на дыбы, ударом обоих копыт встречает налетающего всадника. Тот валится на землю. Ударом хромой ноги ломает вожак череп человеку и вновь мчится вслед косяку, унося на крупе торчащие стрелы, посланные телохранителями. Тонкой струйкой хлещет кровь из ран, окрашивая белопенный
      ковыль...
      Каждую неделю во дворец кагана прибывали гонцы с радостными вестями от Джучи. Но вот прошла неделя, и впервые не явился гонец. Одноглазый каган был разгневан.
      - Кто с печальной вестью придет, будет обезглавлен.Таков закон степи!-сказал он и послал своих воинов на поиски сына.
      Телохранители сына, боясь явиться к трону, встречали воинов в степи и, встав на колени, кинжалом пронзали себе грудь. Воины возвращались к Чингису без доспехов, разорвав ногтями лица. Молча ложились они перед троном, и сам каган сносил им головы.
      Молчание перед владыкой - беда. Смерть властвовала над казахской землей. Джигиты казахов гибли один за другим. Владыка не хотел слышать смеха, не мог смотреть на улыбки людей. Всюду властвовал страх. Песня-плач по убитым джигитам шла от юрты к юрте. И тогда к Чингисхану явился странник, старый домбрист и поэт по имени Кет, из маленького воинственного рода болатшы, что принадлежит к племени найманов. Вместо глаз у него зияла пустота.
      - С чем ты пришел, слепец?
      Кет не ответил. Он ударил по струнам. Заговорила домбра. О вольном, диком табуне куланов, о широте степей, о хромом свирепом жеребце, неистово охраняющем своих кобылиц, о человеке, осмелившемся нарушить покой табуна, о битве человека с вожаком табуна. Обо всем говорила домбра.
      - Стой! О чем твоя песня, глупец?!- разгневанный каган прервал музыканта.- О смерти?!
      - О смерти твоего сына. О том, что близка твоя смерть!- ответил Кет.
      - На плаху слепца!- вскричал Чингис, цепляясь за золотые ритоны на подставке у трона.
      - Мой повелитель, не я, а домбра рассказала о смерти. Обычаи степи священны. Всегда казнят гонца печали. Я поэт и музыкант, а не гонец Джучи-хана. О смерти первой тебе
      сказала домбра, и ты первым повторил это слово вслух. Так кого же ждет палач - меня иль мою домбру?!
      - Залейте глотку домбры!- Хватая ртом воздух, каган сам, подобно слепцу, метался по шатру.
      Горячим свинцом залили палачи горловину домбры, на которой впервые звучал кюй "Аксак кулан"...
      
      
      Умолкла песня смерти, спасшая от гибели многих джигитов казахских степей. Последние аккорды растаяли в воздухе.
      - Владыка наказал домбру за эту песню... Слушай...-Курмангазы поднял свою домбру и тряхнул ее. Тарахтя прокатился тяжелый комок.- Это тоже свинец. С тех давних пор
      в каждую домбру вливают капли свинца. В память о песне, победившей смерть! Слушай, Акшолпан, Алдияр-ата говорил не о вечности смерти. Он говорил о силе музыки, о ее силе. Он прав. Нельзя без песни, без музыки. Что случилось бы, если бы вдруг заглохли все песни, умолкла музыка! Прав Алдияр-ата. Я был глуп, не понял его. Песня не подвластна смерти... Смотри, она летает над степью, как эти орлы!
      - Ты играл эту песню для меня?
      Акшолпан смотрела на него, ожидая ответа.
      - Для тебя, для тебя, моя Акшолпан!- Курмаш притянул ее к себе и ощутил пьянящий запах ее волос. Степной полынью и дикими цветами пахли они. Он опьянел от радо-
      сти, от буйства древней песни, от солнца и ее близости.
      
      
      ...И старого беркута - хозяина мазара, и молодого, облюбовавшего этот край для охоты, вначале беспокоила и пугала стремительная песня Курмангазы. Теперь же они, плывя в прозрачной синеве, смотрели на аул.
      Всадники плетью выгоняли людей из юрт и домов, собирали их в центре Жидели, на лужайке у овечьего загона.
      Несколько жиделинцев, прячась от пришельцев, сели на неоседланных коней. Но их тут же настигли, окружили и повели туда же. За всадниками с рычанием бегали волкодавы. Чья-то юрта была перевернута, дети кричали, цепляясь за одежды отцов и матерей. Но их плач не был слышен у подножия мазара...
      Тонкие высокие стебли бросали тень на Акшолпан. Она лежала, опершись локтями на кустики коян-шоп.
      - Ох, бесстыдная я, а ты безумец!..
      Курмангазы не ответил. Он устал, был спокоен и счастлив, слушая Акшолпан и наблюдая за орлами.
      - Мы всегда будем вместе,- тихо проговорил он, повернувшись к ней.
      - Никогда!- ответила она,- Ты всегда будешь одинок, как вон тот молодой орел. Видишь, он снова смотрит на нас. Он знает нашу тайну.
      - Но ты же любишь меня?
      - Если бы другая смогла полюбить тебя так, как я,- вздохнула она, застегивая ворот.- Ты живешь лишь страстью, а страсть мгновенна. Пройдет мгновение, и ты станешь другим... И другого я не полюблю... Ну, я пошла... Собери свое стадо.
      Акшолпан убежала. Она исчезла в узком овраге, ведущем к аулу.
      Курмангазы так и не успел сказать ей самых сокровенных слов, которые берег для нее со дня своего возвращения, тех, которые согревали его сердце в дни скитаний...
      Он задумчиво пошел собирать овец, рассыпавшихся по лощине.
      Его мысли были прерваны гулким раскатом выстрела.
      Стреляли со стороны аула.
      Он взбежал на вершину ближнего холма.
      
      
      ...Прямо к Курмангазы, размахивая малахаем, несся всадник. Он что-то кричал, но невозможно было разобрать слов. Курмангазы смотрел на аул. Там в пыли и дыму носились люди, горел дом. До слуха Курмангазы донесся чей-то плач, лай собак. Он увидел вооруженных людей и понял, что выстрел донесся оттуда.
      Всадник был уже близко. Вглядевшись, Курмангазы узнал Жакыпа н сбежал с вершины холма навстречу.
      - Скорей, Курмашжан, садись на этого коня и убирайся. В ауле дулатовцы - нукеры и солдаты. Всех табунщиков угоняют. Говорят, что в тюрьму за то, что бунт хотели
      устроить. Всех наших джигитов схватили. Твоя мать просила спасти тебя. Вот я и подумал, что ты здесь. Скачи куда-нибудь подальше. Ищут тебя. Знаю, что это так.-Кряхтя и задыхаясь от усталости, Жакып подсаживал Курмангазы на коня.
      Курмангазы повернул разгоряченного скакуна в сторону Нарын-Кумов, но не освободил поводьев. Гарцуя на месте, он еще раз оглянулся в сторону аула.
      - Говорю: торопись! Беду накличешь, - рассердился Курмангазы вдруг увидел, как из оврага, что вплотную подходит к аулу, выбежала девушка в голубом. То была Ак-
      шолпан. Она бежала к отцу...
      Он развернул коня и помчался к аулу.
      - Ойбай, куда ты? Вернись... - растерянно кричал вслед Жакып. - Ох, аллах, я знал, что это будет так!
      Курмангазы осадил коня возле пожарища. Акшолпап стояла возле отца. Горел юрта Зарбая. Сам Зарбай стоял по другую сторону поляны, привязанный к столбу. На дороге перед Курмангазы умирала от ран лошадь Зарбая. Возле загона, в окружении есаулов и туленгутов, стояли все джигиты аула. Рубахи порваны, кровь на груди и лицах. Плакали дети, кричали женщины и ругались незваные пришельцы, хрипло лаяли собаки...
      Курмаш сквозь весь этот шум успел услышать слова Акшолпан:
      - Скорее. Спаси Зарбая!
      Туленгуты не успели опомниться, как он подскочил к другу, слетел с коня и перерезал аркан.
      - Это сын Сагырбая! Хватай его! - вскричал кто-то из нукеров.- Мирза, он здесь! Сюда, сюда идите...
      - На коня! - толкнул Курмаш Зарбая, а сам, схватив соил, одним ударом уложил нукера, бросившегося на Зарбая, и, оттолкнув еще двоих, вцепился в третьего.
      Только теперь, отбиваясь от наемников, Курмангазы заметил, что Зарбай прорывается к сыну Дулата, возле которого лежала связанная Сакыш. Но он не смог пробить-
      ся. На него насели трое, связали. Били кто плетью, кто прикладом.
      Жесткий аркан из конского волоса стянул тело Курмангазы.
      Толпа стариков и женщин, где находились Сакыш и мать Курмаша, с криком рвалась на помощь, но их остановили штыки и пики.
      Откуда-то из-за загона выскочил Байгазы и с криком "Кокетай, кокетай!.."- бросился к Курмангазы. Но здоровенный наемник Дулата схватил его за ворот, хлестнул плетью по спине, пинком загнал в толпу.
      - Не смей! - Курмаш трясся от гнева. Он яростно пытался освободиться от пут, но аркан только сильнее впивался в тело.
      - Эй, полоумный, попробуй еще, может, чумбур лопнет!...- хохотали туленгуты.
      Юродивый, невесть как очутившийся в этот час в Жидели, стал на дороге. Смиренно и покорно оглядел всех обидчиков и обиженных, расстелил перед собой рваный чекмень, воздел руки к небу и, стараясь всех перекричать, начал нараспев читать молитву:
      - Бисмилла ил-ла иль-рахма-ан...
      К нему подошел черноусый туленгут и штыком отбросил его коржун в сторону. Юродивый продолжал читать молитву, не обращая на него никакого внимания.
      - Эй, шайтан, пошел вон. Не вой здесь!- Кто-то толкнул его прикладом. Юродивый упал лицом в пыль.
      - Астапралла! Что делают они?-гневно возмущались старики.
      -Заткните глотки!
      Окрик есаула прозвучал настолько злобно и грозно, что даже дети притихли.
      Солдаты и наемные джигиты Дулата начали рассовывать по сумкам добро, награбленное в ауле. Мынбай, сын Дулата, подошел к Курмангазы.
      - Как дела, конокрад? Придется теперь отвечать за все сразу. За коня тоже. Ты еще не сошел с ума? А то вид у тебя, как у сумасшедшего. Ха-ха...- Он скривил свои тонкие губы, сощурил глаза.- Ты сыграешь мне сегодня вечером, на берегу реки, где я поставлю юрту, чтоб завести в нее девушку для развлечения.- Он резко повернулся к Зарбаю.- Этой девушкой будет твоя сестра! Она успокоит меня. Ведь это ты виноват в том, что мы здесь, что здесь мои солдаты, что обеспокоены мой отец, я! Так вот, твоя сестра успокоит за это меня, а после позабавит моих нукеров!.. Как ты смотришь на это? Вы с сыном Сагырбая будете привязаны снаружи. Там вы будете слышать мои разговоры с Сакыш. И на домбре для нас сыграет сын Сагырбая...
      - Зверь!-прохрипел Зарбай.- Лучше убей меня. Не трогай ее.
      - О, не говори страшных слов,- ухмыльнулся сын Дулата.
      - Гнать всех в лагерь! А этих двух вести отдельно, на аркане, с почетом,- приказал он, указывая на Зарбая и Курмангазы.
      ...Юрта Зарбая догорала, кошмы тлели, наполняя воздух удушливым густым дымом. Юродивый копался среди выброшенного тряпья.
      Курмангазы заметил, что в стороне, опираясь на свое длинное ружье, полученное за храбрость в бою под Бородино, стоит Алдияр. На земле судорожно бился конь Зарбая. Чтоб облегчить муки животного, старик вытащил нож и прирезал его. Вытер нож о траву, спрятал. Не глядя ни на кого, медленно направился к окраине аула.
      Каратели настороженно посматривали на Алдияра, но никто без приказа не решался тронуть его.
      - Это тот, что царя видел. Крест получил и ружье от него,- объяснил есаул туленгутам.- Сам Жангир-хан с почетом принимает его.
      - Мирза, все готово в дорогу,- доложили Мынбаю.
      Женщины запричитали, прощаясь со своими сыновьями.
      - Трогай. А эту красотку я повезу сам. Подкиньте ее мне!
      Нукер схватил Сакыш и бросил ее поперек седла.
      - Встретимся вечером,- сказал Мынбай Курмашу, обеими руками подтягивая к себе обессилевшую Сакыш, лежавшую поперек седла. У нее не было сил даже подать голос,
      заплакать.
      - Алдияр-ата, спасите Сакыш!- вырвалось вдруг у Зарбая, которого всадник тянул за собой на аркане, как и Курмангазы.
      Алдияр остановился, оглянулся назад. Казалось, что слова Зарбая вывели его из глубокого оцепенения. Он услышал, как жиделинцы слали проклятия карателям, увидел Курман-
      газы, медленно перевел взгляд на Мынбая.
      - Стой!-резко и властно сказал Алдияр, не повышая голоса,- Развяжи Курмангазы, развяжи Зарбая и его сестру.
      Мстят достойно, в битве. Оставь девушку. Только трусы мстят матерям и сестрам за дела их сыновей и братьев...
      - Аксакал, вы можете считать себя бием, но мне вы не судья. Барымту придумал не я, вы, старики. Девушка моя.
      Моя лишь на ночь. Завтра она вернется.
      - Оставь ее...- снова повторил Алдияр. Но Мынбай не стал слушать его. Он уходил. Алдияр все так же спокойно и мрачно смотрел на него. Потом медленно поднял ружье, проверил кремень и нажал курок...
      Это был второй выстрел в Жидели за этот день. Первым выстрелом солдат убил коня под Зарбаем, пытавшимся скрыться.
      Вторая пуля попала в Мынбая.
      Алдияр спокойно опустил дымящееся ружье. Туленгуты на какой-то миг растерялись. Умолкли причитания, плач. Все сразу стихло. Сын Дулата приподнялся в седле, неестественно откинулся назад и, охнув, повалился в дорожную пыль. Са-
      кыш осталась висеть поперек седла. Нукеры бросились к телу своего господина.
      - Руби его!-заорал опомнившийся есаул, указывая на Алдияра.
      - Не велено трогать. На нем крест за храбрость от царя!- ответил кто-то из туленгутов.
      - Я ему покажу крест!-Есаул обнажил саблю.
      - Погоди ты, пусть туленгуты!..- остановил его другой есаул.
      Убедившись, что Мынбай мертв, нукеры вырвали свои кинжалы из ножен и полукольцом окружили Алдияра. Старики аула, до сих пор стоявшие молча, бросились на его защиту.
      Лицом к лицу встретились жиделинцы и наемники бая. Туленгуты из карательного отряда, окружив пленных джигитов, молча наблюдали за схваткой.
      - Трусы эти нукеры, стариков испугались. Всех бы их шомполами...- цедил сквозь зубы есаул.
      Нукеры с воинственным криком набросились на стариков и начали растаскивать их. А в это время Байгазы вновь пробрался к Курмангазы и Зарбаю, оставшимся без присмотра,
      перерезал аркан. Все услышали команду Зарбая:
      - Джигиты, хватайте их, отбирайте ружья!
      Вдруг раздался неистовый хохот. Это смеялся юродивый. Он прыгал вокруг трупа Мынбая, закатив глаза, и повторял
      одни и те же слова:
      - Вот подарок Дулату, вот подарок Дулату!..
      Но никто уже не слушал его. Пленные джигиты, услышав команду Зарбая, набросились на своих охранников. Началась беспорядочная стрельба. В воздухе засвистели пули, вставая
      на дыбы, заржали кони...
      Один из наемников прорвался к Алдияру, и старик, ухватившись за ствол ружья, ударом приклада уложил его. Но в тот же миг кто-то полоснул его ножом по спине.
      Зарбай отобрал у туленгута саблю и ворвался в круг наемников.
      Здоровенный, неуклюжий верблюжатник Жанпеис, отец Акшолпан, схватил и скрутил руки тому, кто ранил Алдияра.
      Тот, уронив кинжал, заорал от боли. Жанпеис поднял его в воздух и бросил подальше от себя. Потом подобрал кинжал и, переломив его о колено, швырнул куски в траву. Оттащив раненого Алдияра в сторону и передав его в руки женщин, Жанпеис бросился на помощь своей дочери. Акшолпан, развязав руки Сакыш, увела ее. Курмангаэы, защищая их, изовсех сил отбивался соилом от двух нукеров. Жанпеис схватил валявшуюся тут же оглоблю и бросил ее на спины обоим карателям. Мать Курмаша подхватила Сакыш.
      Уцелевшие туленгуты выровняли ряды. Джигиты отступали назад. На месте схватки остались раненые и убитые. Ускользая от сабельных ударов, с криком носился юродивый.
      - Ружья готовь!-скомандовал старший есаул.
      Жиделинцы - и старые, и молодые - сбились в кучу, поддерживая Алдияра и Сакыш.
      Но вместо команды "пли!" послышался крик:
      - Быстрее! Ойбай, они идут сюда!
      Из-за ближних холмов прямо на них с громким криком "Аруах, аруах!" несся отряд табунщиков, держа наизготовку пики, мечи, кривые сабли и булавы. Многие на скаку подбирали из колчанов стрелы к лукам. Впереди на гнедом звездолобом жеребце летел джигит в кольчуге. То был Ноян, за ним мчались Сарман и Степан. Зарбай и Курмангазы сразу узнали их.
      Туленгуты, рассыпавшись по дороге, уходили восвояси.
      Босой юродивый хохотал им вслед, подняв кулаки к небу:
      - Уа, аллах, Азраил уходит. Ха-ха, ха-ха!
      В стороне, сбившись в кучу, стояло десять туленгутов, лишившихся коней, обезоруженных и связанных жиделинцами.
      - Вы будете казнены здесь как палачи и насильники!-объявил наемникам Ноян.- Нет! Стойте! Пусть все рассудит Алдияр-ата. Он сегодня судья над вами...
      Алдияр истекал кровью, лежа на белой кошме. Старики и джигиты осторожно положили кошму на маты из чия, подложили под голову Алдияра свои шапки и чекмени и подняли
      его на плечи. Жанпеис и Зарбай осторожно поддерживали его голову.
      Ноян встал перед Алдияром на колени.
      - Ата, они ждут твоего последнего слова,- сказал он,указывая на наемников. Старики и женщины тихо плакали.
      Лица джигитов словно окаменели.
      Алдияр провел языком по пересохшим губам и, уставившись в лицо Нояна, еле слышно спросил:
      - Как зовут тебя, батыр?
      - Ноян.
      Алдияр-ата терял силы. Жанпеис старался влить ему в рот глоток кумыса. Старик взглядом попросил убрать кумыс и еще раз провел распухшим, непослушным языком по губам.
      - Достойное имя, сынок... Отпусти их... Аминь.
      - Степан, развяжи им руки. Джигиты, верните им коней.
      Исполним волю Алдияра-ата,- сказал Ноян.
      Алдияр чуть заметно улыбнулся, лицо его стало спокойным. Он попытался сказать еще что-то, но не успел. Шея ослабла, глаза остались открытыми. Жанпеис слегка провел
      по ним своей огромной ладонью, и глаза сомкнулись. Лицо Алдияра стало таким же синевато-белым, как и борода.
      - Прощай, ардагер,- всхлипнул Жакып.- Да, жизнь такова. Знаю, знаю, что так...
      Белым чапаном, а сверху голубым платком укрыли тело Алдияра-ата. Джигиты на плечах понесли его к юрте, в которой он жил. Бородинское ружье лежало рядом. Алдияр не
      успел передать его кому-нибудь, а может быть, не нашел достойного джигита. Потому оно должно было занять место в могиле рядом с погибшим батыром.
      Никто больше не плакал, не кричал. Притих даже юродивый. Он сидел возле двух нукеров, которые так и остались стоять в стороне от своих и чужих, хотя Алдияр дал им свободу, а Степан развязал руки. Никто не сказал им ни одного бранного слова, не угрожал им. Все свято выполняли последнюю волю Алдияра. Несколько туленгутов ушло, остальные стояли на месте.
      - Погодите, еще получите свое за измену!-пригрозили им ушедшие.
      Байгазы подбирал возле них стрелы. Он с вызовом посматривал на дулатовцев.
      - Что же не уходите? Дулата боитесь?-спросил пленнков Сарман. Ответа не последовало.
      - Тот, кто останется с нами, должен стать защитником народа. Не делясь на племена и роды, должен будет идти
      против Дулата и Акбая, против самого хана,- сказал Сарман.-Если согласны, не стойте на месте. Помогите людям собраться в дорогу.
      Туленгуты молча взялись помогать джигитам готовить вьюки для верблюдов. Юродивый бросился отгонять ворон, пытавшихся сесть на труп коня.
      В эту ночь жиделинцы не спали. Похоронив Алдияра и предав земле тела своих друзей, они готовились к откочевке. Всю ночь горели костры. Варилось мясо на дорогу, бурдюки заполнялись водой, айраном, кумысом. Со дна сундуков вытаскивались заржавевшие кольчуги, кинжалы, в кузнице оттачивались пики. Женщины, глотая слезы, чинили одежду мужей и детей. Джигиты Нояна, не смыкая глаз и не выпу-
      ская оружия из рук, охраняли аул.
      Ночь была на редкость светлой. Полная луна отражалась в застывших лужах крови, к которым не притронулись даже собаки. Они не ласкались, как прежде, не ждали костей от хозяек, а лежали угрюмо, прикрыв морды лапами. Днем они дрались вместе с хозяевами, хватая коней туленгутов за хвосты, бросаясь им под ноги. А сейчас, словно предчувствуя нависшую над аулом беду, время от времени поднимали головы и тихо, протяжно скулили. Где-то в песках визгливо лаяли шакалы, не смея приблизиться к аулу, манящему к себе запахом крови...
      В юрте Сармана спорили Ноян и Зарбай: выбирали дорогу к стоянке Исатая и Махамбета. Нужно было пробираться через пески. Зарбай предлагал двигаться по древней караванной тропе, от колодца к колодцу. Ноян и Сарман настояли на своем - идти по бездорожью, а водой запастись здесь, в Жидели.
      Когда все было обговорено и установилась тишина, все погрузились в думы о завтрашнем походе, о том, что будут покинуты родные очаги. Ноян, чтобы как-то подбодрить людей, рассказывал о подробностях весенней победы сарбазов Исатая и Махамбета над султаном Караул-ходжой. Теперь все земли султана отданы бедным аулам...
      Женщины во главе с Алкой сели готовить новые кожаные мешки, промывать, продувать их и наполнять водой из родника. Акшолпан вместе с другими девушками не снимала с плеч коромысло.
      Только в полночь на какое-то мгновение затихла работа,и тогда зазвенела домбра Курмангазы.
      Все прошедшее за день - и печаль по погибшим, и радость первой победы, и раздумья над предсмертными словами Алдияра - все пережитое за день вылилось в новую песню
      Курмангазы. Перестали скулить волкодавы. Из глубины ночи, как тень, появился юродивый и сел возле костра, у ног Курмангазы. Осторожно подошли к костру и нукеры Дулата, перешедшие на сторону жиделинцев. Юродивый ткнул в них палкой и залился негромким, быстрым смехом.
      - Тише ты, сын аллаха, тише!- басовито, без обиды сказал ему Жаппеис.
      - Я не сын аллаха, а дервиш. Иду из Герата и нигде не слышал таких песен,- сказал юродивый.
      Ноян, проходивший мимо, пристально вгляделся в дервиша. Ему показалось, что он уже где-то видел этого человека.
      Но старик отвернулся.
      - Каракипчак Ноян. Слава аллаху,- прошептал юродивый и вновь залился чуть слышным смехом.
      Ноян постоял немного и, решив, что юродивый ему не знаком, поспешил к джигитам, готовившим верблюдов для похода.
      Пламя вспыхнуло ярче. Темнота отодвинулась от костра. Люди притихли, слушая игру Курмангазы.
      Жиделинцы сами дали имя песне Курмаша. Они назвали ее "Порывом"-прелюдией битвы за свободу...
      Когда занялась заря, старики собрались на предутренний намаз. Они молились долго, поминая погибших, прощаясь с предками, чьи тела лежали здесь, под холмами, с родным
      Жидели, с его оврагами и родниками и просили опоры у аллаха на неведомом дальнем пути и в будущих сражениях.
      ...Восход солнца караван жиделинцев встретил далеко в песках. Впереди, в сопровождении великана Жанпеиса, ехали Зарбай и Ноян. Сзади, замыкая строй, вместе с джигитами двигались Сарман, Курмангазы и Степан. Они вели жиделинцев к Исатаю, вели окружным путем по безлюдным пескам, через барханы. Жанпеис знал, где есть древние колодцы.
      Длинным был этот бедный караван, уходящий в бурое чрево песков под тихую песню-плач женщин. Медлительными, в такт верблюжьему шагу, были ритмы трагической и всегда сопровождающей казахов в дни тоски и в дни бедствий песни-плача. Это была не только песня - прощание с землей, но и песня-предвестница похода.
      Ветер подхватывал и нес протяжные, надрывающие сердца слова над барханами, разбрасывал их по степи. И одинокий дервиш, получивший коня Алдияра-аты, пробираясь по древней утоптанной тропе, уносил их с собою. Он ехал напрямик к урочищам Атрау и потому отделился от жиделинцев.
      А два беркута, хозяева степей Жидели, проснувшись рано, не увидели аула - опустевшие дома стояли, как мазары.
      И слышался лишь далекий, тревожный, многоголосый человеческий плач, переходивший в печальный гул, подобный песне каменного леса...
      
      
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      
      В сопровождении телохранителей, на взмыленных конявъезжали в крепость султаны, правители западных, восточных, северных и южных областей и родовых союзов. Вслед за ними шли перепуганные, растерянные богачи, которые, бросив
      свои стада и аулы, бежали от гнева повстанцев. Они искали защиты. Попав сюда, в ставку хана, они заискивали перед самим владыкой и офицерами из линейных укреплений, при-
      сланными генерал-губернатором Перовским для переговоров с Жангир-ханом.
      Каждый хотел вымолить у хана охрану понадежней. Овец, коней к Жаскусу было подогнано немало. Богачи не жалели, скота и денег, лишь бы было побольше оружия да
      посильнее охрана. За высокой стеной крепости, за кольцевым рвом, появились рогатины, больше стало дозорных отрядов в обширных владениях хана.
      За ханским городком разгружались вьюки. Меж домов теснились только что воздвигнутые шатры и палатки, на лужайках высились белые походные юрты султанов-правителей.
      Длинные дощатые казармы и землянки были переполнены наемными туленгутами.
      Ставка утратила прежнее спокойствие и помпезность и походила на огромный табор. Баи вначале грызлись между собой, спорили, где кому раскинуть свои шатры, но потом
      нашли выход -каждый располагался поближе к дому бия-
      визиря, который представлял его род.
      Вокруг особняка Муфата, старейшего бия рода Шеркеш,разместилась вся знать Шеркеша, в саду бия Шомбала -советника от славного своими стадами ногайлинского рода -богачи Ногайлы; аристократы Берша - у Балки Кудайбергенова; байбактинцы - у Кунажана; алашцы - у Байтока;кзылкуртовцы- у Татая: тобыны, тама, кетинцы, кердеры -возле бия Кендыбая...
      Из сабы в чаны, из чанов в серебристые чаши, а оттуда в пиалы переливался ароматный густой осенний кумыс. Все, чем богата степь,- казы и жая, жент и баурсаки, сочный
      курт, иримчик, тающий во рту, всевозможные блюда из дичи, рыб и отменной баранины, фрукты и яства - все везли караванами в ставку. Баи щеголяли в дорогих военных нарядах.
      Навесив на бока пистоли и сабли, украшенные серебром и каменьями, они без конца ходили любоваться оружием и боевыми доспехами отборной гвардии Жангир-хана. Туленгуты и казаки, пришедшие на помощь хану из ближних царских
      укреплений, были спокойны, и оружие у них было куда страшнее, чем булавы, пики и мечи повстанцев...
      Но и сотники хана и султаны-правители казались одинаково озабоченными. Это тревожило всех, кто искал здесь спасения от мести сарбазов.
      Собственно, тревога вошла в шатры богачей еще весной, когда Исатай и Махамбет разгромили войско грозного султана-правителя Караул-ходжи, тестя хана, отца Сулубубеш -одной из трех жен владыки.
      Гонцы из бедных аулов, как одержимые, неслись от юрты к юрте с вестью о победе над Караул-ходжой. Чернь словно обезумела от радости, взялась за пики и соилы. У всех на
      устах звучали призывные стихи Махамбета. Акыны слагали песни о битве при Киялы-Кигаш и победах батыра Исатая.
      Добровольные гонцы пробирались даже в ставку. То там, то тут среди слуг, среди черни, на полях и пастбищах хана появлялись они, разнося слухи о победном шествии сарбазов.
      Только вчера поймали одного из них. Соглядатай хана видел, как собрал он вокруг себя толпу и читал стихи Махамбета:
      ...Быстро мчится белая сайга,
      Но в степи не скрыться от стрелка,
      Коль простор вокруг широко лег...
      Воля нам победу предрешит,
      Начинай борьбу с врагом, джигит!
      Наш конец решает только бог!..
      Потом следовал рассказ о бесславной битве Караул-ходжи с Исатаем.
      ...Еще в начале науруза под защиту Исатая начали собираться джигиты из бедных аулов, насильно согнанных с насиженных мест султанами. Тогда, по совету Махамбета, ба-
      тыр разослал своих джигитов по дальним и близким кочевьям с призывом не отдавать богачам своих пастбищ.
      А к концу науруза Исатай решил расселить самые бедные аулы, прибывшие к нему, по берегам речки Киялы-Кигаш.
      Отделившись от Едиля, словно боясь попасть в лапы старика Каспия, игриво убегает она в степь, к пескам Нарына, к мелким озерам, которые, видимо, когда-то тоже отделились
      от моря и потому по сей день называются Тенгизскими.
      Узнав о намерениях Исатая, султан Караул-ходжа, в чьих владениях текла Кигаш, решил внезапно напасть на повстанцев, разбить их и прогнать мятежные аулы в пески, а главарей
      доставить на суд хана. Караул-ходжа не сомневался в успехе, на помощь ему сам Жангир-хан прислал хорошо вооруженных туленгутов. Интересы султана совпадали с желания-
      ми не только хана, но и самого генерал-губернатора Перовского.
      Узнав о планах Караул-ходжи, Исатай выбрал место поудобней: с одной стороны - обрыв к реке, с другой - сухой овраг -и приказал развьючивать верблюдов, воздвигать юрты, а все подступы к аулу оградить рвами и рогатинами.
      Отряды султана, достигнув Киялы-Кигаш, увидели аул, готовый к обороне. Все подступы к нему были закрыты. По ту сторону брода, где могла пройти конница, наготове стояли
      двести сарбазов, двести против восьмисот. За ними, как муравейник, теснились юрты сбежавшихся под защиту Исатая и Махамбета. Юрты со стариками, женщинами, детьми можно было в один миг разбросать и спалить, если бы не эти двести.
      Все в кольчугах, надраены щиты, кони наготове - стоят, как железные рыцари.
      ...При виде львов Исатая султана обуял страх,- напевным речитативом, словно излагая древнее сказание, продолжал гонец:
      Кто не знает удара меча Махамбета,
      Кто не знает, как меток туркмен Балабек?!
      Тигру подобен сарбаз Калдыбай...
      Кто не слышал о силе узбека Ерсары
      И о могучих ударах булавы Нуралы?!
      От этих слов мятежно загорелись глаза у рабов Жангир-хана.
      - Уа-а-ах! Мы знаем силу и смелость батыров!
      - Говори! Говори еще!..
      - Так слушайте, что было дальше...
      Султан думал взять батыров измором. Приказал окружить весь стан и ждать. Восемьсот солдат и туленгутов закрыли все выходы из стана Исатая.
      - Они подохнут от голода, как мыши в капкане,-говорил сын султана хорунжий Кокболсын.- Их кровью мы окрасим воды Киялы-Кигаш...
      Солнце в тот вечер ушло темно-красным.
      Птицы притихли вдали за изгибом реки.
      Костры запылали в стане султана...
      Тишина окутала лагерь повстанцев. Ночь была лунной, прохладной. В глубине степи завыли шакалы, предчувствуя близость битвы.
      В белом шатре, в золотых эполетах полковника восседал султан. Хорунжий Кокболсын и старшина байбактинского рода Жунус наслаждались свежим нежным мясом жеребен-
      ка. Войску в достатке подвезли кумыса.
      - Ждать не будем. Не сдадутся утром - к обеду поставим на колени! Отец, доверься нам - и, клянусь аллахом, завтра к полудню у твоих ног лягут головы твоих врагов, ты
      сам отрубишь язык Махамбета! - божился Кокболсын.
      - Будь по-твоему. Но всех остальных главарей приведи ко мне живыми, - отвечал султан, пьянея от предчувствия победы.
      Весел был пир туленгутов, и светлой казалась им ночь.
      А у повстанцев царила тишина, мрак укрыл слабые огни костров. Собаки скулили чуть слышно. Дети в походных люльках лежали молча, раскрыв глаза...
      Огромное войско султана притихло лишь к рассвету, когда заря заиграла в небе.
      - И в этот миг,- рассказывал гонец, - содрогнулась земля. Пошатнулся, затрясся шатер султана...
      Охваченные ужасом туленгуты бросились к коням, сбивая друг друга. Никто не успел насыпать пороха в свои самодельные ружья.
      Проскочив через брод, в самую гущу туленгутов ворвались сарбазы. Их было двести, а султану показалось - тысячи!
      Телохранители еле усадили его на коня. Есаул Жунус старался выровнять строй туленгутов, окружить смельчаков кольцом, не дать им прорваться, уйти... Но сарбазы и не думали
      пробиваться в степь. Они сражались молча, сосредоточенно, глаза их были красны от бессонницы, от ярости и гнева. Они были страшны и неистовы...Рослый белоногий жеребец Исатая порой вставал на дыбы, словно требуя свободы, Кокболсын поднял пистоль, чтоб вернее прицелиться в батыра, но, когда нажал на курок, кто-то
      прикрыл Исатая. На хорунжего налетело трое сарбазов. Телохранители не сумели сдержать их натиск. Кокболсын, выронив пистоль, схватился за саблю, но увидел перед собой разъяренное лицо Махамбета - пригнулся к седлу, резко повер-
      нул и пришпорил коня. Удар Махамбета пришелся по туленгуту, оказавшемуся перед ним.
      С воем и злорадными криками туленгуты увлекали с собой Махамбета. Но он был изворотлив, смел, до безумия. Он с таким азартом, с такой быстротой отражал удары и настигал своих врагов, словно у него была не пара, а десять рук. Кому-то из туленгутов удалось снести мечом лишь ухо коню Махам-ета. Никто не мог достать его ни пулей, ни мечом. К тому же ружья оказались лишними в этом месиве тел, своих и чужих.
      Собрав вокруг себя полсотни отборных нукеров, Кокболсын вновь бросился к Махамбету.
      - Рубите, рубите его, как собаку! Пики в живот! - Кокболсын видел перед собой только лицо Махамбста, слышал его дыхание, свист его сабли, видел, как сжимается кольцо
      вокруг него.
      - Жантас! На помощь Махамбету!-раздался могучий крик туркмена Балабека.
      Оттесняя туленгутов пиками, сарбазы защищали Исатая и Махамбета. Их было уже немного. Двадцать, тридцать. Не больше. Но они были словно отлиты из железа.
      Султан Караул-ходжа поднялся на возвышенность и, наблюдая за боем, слал на помощь своим все новые и новые сотни.
      И вот -о долгожданный миг!-он увидел, как пошатнулось знамя Исатая. Пошатнулось - и вновь поднялось, еще пыше, теперь оно было в руках великана Ерсары.
      - Скиньте их с коней! Набросьте петли на Исатая и Махамбета! Оглушите этих собак!- Голос султана охрип. Редели ряды его сотен, но вот туленгуты в последнем рывке, не
      силой, а числом начали оттеснять сарбазов к реке.
      Лишь бесстрашный Калдыбай, храбрый узбек Ерсары да молчаливый Нуралы, которого никакие силы не могли пошатнуть и сбросить с коня, да еще верткий, стремительный Жантас остались в гуще туленгутов...
      - Э-эй! Вспарывайте им животы!- радостно заорал Кокболсын.
      Упал конь батыра Ерсары, споткнулась лошадь упрямого коренастого Нуралы. Но тот уже стоял рядом с высоким Ерсары и тяжелой саблей своей вспарывал животы коням
      туленгутов.
      Туленгуты наседали. Вновь заколыхалось знамя Исатая...Словно раненые львы в последнем прыжке, повстанцы бросились вперед, чтоб вырвать у врагов тела своих друзей...
      Султан видел: это агония, силы сарбазов иссякли, и, чтобы завершить бой достойной победой, сам кинулся в гущу схватки.
      Но тут случилось непредвиденное. Туленгуты остановились, передние, повернув коней, насели на задних... Все смешалось. Страх обуял туленгутов, когда они увидели, что через
      узкий брод несется подкрепление к сарбазам. Их было много, мятежников. На конях, на верблюдах. С гиком и визгом неслись они на армию султана. Султан повернул коня. Он не мог понять, откуда появился этот новый отряд.
      Остатки султанской армии рассыпались по степи. Никто не понял, что на помощь сарбазам шли не джигиты, а старики, женщины и девушки, в бой их вели жены Исатая и Махамбета. Подобрав тугие косы под малахаи, спрятав подолы в мужские штаны и взяв в руки дубовые пики и кривые ножи, они ринулись на помощь мужьям, братьям и сыновьям. Триста солдат, посланных полковником Гекке по приказу Перовского на помощь султану Караул-ходже, уже не застали мятежников на прежнем месте. В степи поймали Нуралы.
      Он шел в разведку.
      - Мы воюем с Жангир-ханом, а не с русским царем,-сказал Нуралы на допросе. Геке велел ему показать дорогу к новой стоянке Исатая. Нуралы завел его в пески.
      - Почему ты обманул нас?- спросил Гекке.
      - Не твое дело. Мне судья один аллах!- ответил Нуралы.
      Нуралы выдержал пятьсот ударов шомполами, его бросили в землянку, чтоб наутро казнить, а он скрылся ночью.
      Взобрался на офицерского коня и еле живой прискакал к сарбазам.
      Спустя неделю он пришел в себя, и Ерсары спросил его:
      - Где ты был? Почему ушел от нас без спроса?
      - Не твое дело. Моя спина - моя боль. Телесные раны быстро заживают. Рана Караул-ходжи страшней. Его туленгуты бежали, испугавшись бабьего войска...
      Последние слова рассказчика тонули в хохоте. Люди уже не раз слушали подробности битвы при Кигаше.
      Узун кулак давно известил все аулы орды о бегстве султана. Победа повстанцев принесла радость в далекие уголки Нарына, но людям хотелось еще и еще раз услышать о ней.
      Они требовали новых подробностей о битве и новых стихов
      Махамбета. Гонец читал;
      Кто от рождения чудо-батыр,
      Тот неизменно победе друг,
      Тот - ураган, колеблющий мир.
      Трусость - негодной души недуг,
      Трус лишь дрожат, озираясь вокруг,
      Распознавай коня-скакуна.
      Гриву и хвост оглядев его!
      Свалится с трона хан своего,
      Если разгневала вся страна!..
      Но стихи не дали дочитать до конца. Ханские стражники окружили толпу, ворвались в центр, схватили незадачливого гонца и сообщили о нем Жангиру, уже второй день восседавшему в тронном зале.
      - Обезглавить смутьяна!-бросил Жангир и приказал больше его не беспокоить.
      Шел ханский совет. В зале находились все бии, визири и султаны-правители.
      На самых почетных местах, справа и слева от главы Букеевской орды, в мундире полковника царской армии восседали Караул-ходжа и Баймагамбет, возле них ногайлинец Шомбал, по старшинству названный великим визирем, султаны Шынка,
      Аспандияр и Чингали, предводитель рода Алаш - Алтай Досмухамбетулы. Места пониже занимали султаны Шеркешского рода -Мендигерей, рода Кеты - Тогум, рода Байбакты - Шуке. Но не было здесь суровых султанов Айдалы и Куаны-
      ша. Их схватили повстанцы, суд старейшин из бедных аулов приговорил обоих к смерти...
      На суфе, за спиной Караул-ходжи, сжимая рукоять сабли, молча и хмуро восседал хорунжий Кокбол. Голова его была перевязана. Не заживала рана, полученная в битве на Кигаш.
      Кокбол всегда и везде находился рядом с отцом. Но здесь, в тронном зале, где собирались все самые знатные люди ханства, он был вынужден держаться в стороне, чтобы подчерк-
      нуть свое уважение ко всем. Его бесило, что в зале находились двое из черни - старшины, которые были в отряде Исатая во время битвы на Киялы-Кигаш. Правда, и тогда они служили не Исатаю, а хану. Это они донесли, что у Исатая, не было и двухсот сарбазов. Но сражение все равно было проиграно с позором. Султан Караул-ходжа и сам хорунжий Кокбол стали посмешищем в глазах других. Кто знает, может быть, и эти двое сейчас тоже про себя смеются над ним, хорунжим Кокболом? В обычное время их не допустили бы даже к порогу священного зала. А сейчас оба бершца сидят
      среди султанов. Сам хан то и дело подчеркивает свое внимание к ним.
      В Жаскус они прибыли тайно, а теперь - в кругу знати на почетном месте. Кокбол еле скрывал свой гнев.
      Будь все как раньше, он с наслаждением исхлестал бы обоих. И старший из них Еске и младший Надир в любой момент могут оказаться нз стороне бунтарей. На таких на-
      дежда шатка. За кусок мяса, за горсть серебра они предадут кого угодно. Плохие времена наступили, если сам владыка пользуется их услугами, а султаны и он, Кокбол, должны сделать все, чтобы они вновь незаметно попали в стан Исатая и Махамбета. Кокболу противен и Бекмахамбет - старший брат Махамбета, сидевший между прочими почтенными султанами. Бекмахамбет был советником, визирем Жангира с
      первого дня его ханства...
      - Нет земли без холмов и гор, нет народа без ханов и царей. Без вождя и племя не племя, а сброд глупцов. Даже звери не могут жить без вожаков...- откашлявшись, степенно,
      издалека начал султан Баймахамбет.- Исатай, поддавшись влиянию безумца Махамбета, поднял руку на великого хана, которого избрали мы сами, как достойнейшего из достойных по крови и по святым делам его предков. Терпелив и мудр наш владыка.
      Он был великодушен к Исатаю. Все мы помним, как сам Алдияр-хан поручал этому неблагодарному глупцу сопровождать сначала хивинского посла к царю в Петербург, потом -генерала Генса в его поездке по орде. Простому старшине,
      выходцу из черни, была оказана неслыханная честь. Но, как говорят, от ленивого жеребца не родится быстрый рысак, а кляча никогда не станет тулпаром. Он сам сапогом раздавил
      свое счастье, возомнив себя батыром-вождем.
      Настал предел великодушию! В старину говорили: только палка научит медведя молитве. Лишь в зиндане охладится пыл Исатая и умолкнет Махамбет...
      Разве не святой тамгой Алдияр-хана был скреплен фирман о назначении Махамбета старшиной?! Разве мало скота и земли давали ему?! О, ненасытные бродяги! Правду, истинную правду говорят, что волк остается волком и на воле и в
      неволе. Казнить их! Сжечь аулы всех смутьянов, а самих передать карателям великого царя! Вот мое решение!- говорил Баймахамбет.
      - Проучить, проучить их! Самую страшную казнь для них придумать!- заговорили наперебой султаны и бии, не в силах сдержать свой гнев. Золотая трость хана застучала о трон.
      Жангир был недоволен шумом. Все притихли.
      - Если с разбойниками не справился один,- медленно, растягивая и взвешивая каждое слово, продолжал султан Баймахамбет, бросив из-под густых бровей надменный взгляд в сторону Караул-ходжи,- то благослови нас всех, великий хан. Укрепи нашу силу, дай меч поострее. Мои джигиты готовы наказать взбесившихся мятежников!
      -Каждого из них нужно выпороть шомполами, а самого Исатая вместе с Махамбетом повесить на одной веревке,- вставил старый султан ногайлинцев Шомбал. Но, заметив, что Жангир-хан слегка поднял свою трость, умолк и склонил голову.
      - Толпа упряма, как стадо, чернь глупа. Ее буйство можно покорить не только мечом, но и умом...- Жангир-хан обвел взглядом всех сидящих в зале биев и султанов.- Отрубишь голову - тело не удержится. Нужно отделить Исатая и Махамбета от толпы и показать всем удар усмиряющего меча!
      - Дат, Алдияр-хан! Мудрость живет в словах твоих, мой владыка!- вдруг оживился Караул-ходжа.- Одолеть их вместе сейчас трудно. Чернь взбесилась, она в ярости и может легко поглотить иных краснобаев, похожих на того пастуха,
      который гнал двух козлов, а свистом оглушал целую долину, словно все сокровища земли были у него в руках.- Караул-ходжа свысока бросил взгляд на Баймахамбета.- Разве достопочтимый Баймахамбет не помнит, как еще в двадцать девятом году сто голодранцев Махамбета побили его туленгутов и опрокинули его белую юрту? В то время легче было осадить этих зарвавшихся табунщиков. Тогда с ними не было
      столько аулов.
      - А у тебя, ходжа, что осталось после битвы с Исатаем -два козла или две пяди земли?- побагровел Баймахамбет.
      - Взялся считать мои богатства? Так знай: я могу тебя купить и продать с потрохами! - взорвался Караул-ходжа.
      - Прикуси язык! - Баймахамбет схватился за плетку. Он был сыном хана Айчуака, сам Жангир не смел разговаривать с ним таким тоном.
      - Заставь умолкнуть этого самозванного ходжу! - прошипел Акан, стоявший за спиной Баймахамбета.
      Тонкая золотая трость ударила в пол, лицо хана стало суровым.
      Все смолкли.
      - Спокойствие, высокородные правители, - повелительно зазвучал голос старейшего бия, великого визиря Шомбала. - Не уподобляйтесь волкодавам, которые, упустив зверя, грызутся меж собой. Победу приносит лишь единство. Султаны Айдалы и Куаныш никому из вас не уступали в храбрости.
      А что стало с ними, когда каждый своими силами решил усмирить смутьянов? Наши предки повторяли, что хитрость - сестра разума, даже змею можно выманить из норы, если будешь умен и хитер. Гибкость ума обезвредит даже жало дракона. Исатай обратился с письмом к великому хану.
      Просьбы его безмерны, желания безграничны, требования безрассудны. Он просит отдать на суд черни досточтимого Баймахамбета и Караул-ходжу, разделить их скот и земли между бедными, он называет великих султанов кровожадны-
      ми шакалами, жестокими тиранами...
      Поэтому великий хан посылает ему письмо с приглашением к себе. Он должен прибыть сюда на переговоры без своих смутьянов и воров. Если Исатай придет, - мы знаем,
      как его встретить, не придет...
      - Руки будут развязаны, - закончил его мысль сам великий хан. - Его превосходительство генерал Перовский готов послать своих солдат из Оренбурга. Пушки уже в дороге.
      Если будет на то нужда, из Астрахани под началом подполковника Алиева прибудут триста солдат, из линейных крепостей готовы выступить отряды полковников и казачьих
      атаманов Бизенова, Меркулова, Трофимова, Истомина...
      - Раз и навсегда нужно покончить с бунтом в ханстве! -Трость хана снова ударила в пол. - Надоело мне слушать о Махамбете! - Хан не сдерживал своего гнева. Бросив трость на суфу, он поднял булаву - знак незыблемой власти и силы.
      Его левая рука легла на голову золотого льва, украшавшего выступ трона.
      - Махамбет не стоит твоих волнений, мой владыка, -улучив момент, проговорил старый Шомбал,- Объявите народу, - обратился он к султанам. - Великий потомок славного Букея, владыка Внутренней орды, земли которого простира-
      ются от Жаика до Едиля, хан Жангир дарует пятьсот золотых таньга тому, кто живым или мертвым доставит сюда Исатая.
      Ему ж будет передано все имущество и скот бунтаря...-Шомбал умолк на полуслове. Распахнулась дверь, расступилась стража, в зал торопливо вошел глава ханских лазутчиков и упал на колени перед троном.
      - Смутьяны направили своих коней сюда. Их ведут Исатай и Махамбет!
      Султаны вскочили. Только старый Шомбал и еще Баймахамбет не двинулись с места.
      - Где они?- процедил Жангир.
      - В ста верстах, мой владыка.
      - Прочь отсюда! Больше никого не впускать!- приказал хан. Султаны заметили, что его покинуло спокойствие. Слуги бесшумно разнесли кумыс. Все вновь молча, заняли свои места.
      - Сам аллах решил нам помочь,- нарушил тишину Шомбал.- Теперь требования Исатая будут выполнены.
      Султаны с недоумением уставились на великого визиря, потом перевели взгляд на хана. Хан был не менее удивлен, чем они.
      - Его требования будут выполнены, он получит ханский указ... Через десять дней. А сейчас нельзя медлить, мой владыка. Нужно отправить к ним встречное посольство и остановить их. И послать гонцов генералу Перовскому в Оренбург, к царским атаманам, казакам, на все русские заставы на Едиле и Жаике, чтоб к десятому дню покончить со смутьянами. А пока пусть ждут ханского указа. Еще мы попросим уважаемых
      старшин Еске и Надира, чтоб они сегодня ночью вернулись в стан Исатая, переговорили с батыром Асау, которому наш владыка дарует пастбища у Сары-Камышских озер, и обо всех делах в стане Исатая доносили нам через верных людей...
      Хан молча поднял булаву. Слова Шомбала были его словами. Криво усмехнувшись, Жангир встал с трона. Побросав чаши, султаны вскочили с мест и расступились.
      Жангир покинул зал. Он спешил к личному посланнику генерал-губернатора полковнику Гекке, который ждал аудиенции, сидя в обществе Зулкарная и ханши Фатимы...
      
      
      ...Порой тихо заскулят иль завоют бездомные псы. И сноба все тихо. Темно. Безлунные ночи глубокой осенью тягостны не только для людей. Даже кони в эту пору по-особому насторожены. Редко услышишь веселое ржание жеребца-вожака, не раздастся зов кобылиц. Кони тревожно храпят, услышав малейший шорох из темноты, и от страха начинают бить землю копытами. Лишь верблюды, как всегда, спокойны. Лю-
      бую передышку, любой отдых - краткий или долгий, весенний или осенний - они встречают и провожают одинаково равнодушно. Вот и сейчас они лежат здесь, словно каменные великаны. Не шевельнутся, не встанут, не освободят дорогу.
      И если бы не глаза, тут и там сверкающие фосфорическим светом, да не чавканье ртов, перекатывающих жвачку, Махамбет не заметил бы их.
      Безлуние. Звезды плотно укрыты темными тучами. В воздухе холодная сырость. И небо и земля словно провалились в бездну. Только ровный гул голосов да огни костров, мерцаю-
      щих в долине и на холме, наполняют степь дыханием жизни, запахом дыма и тревожным ожиданием чего-то небывалого.
      Махамбет только что покинул шатер Исатая. Снова - и в который раз - не смог убедить батыра в необходимости немедленно напасть на ставку хана. Исатай ждет ответа от
      Жангира.
      - Хан просил десять дней на размышление. Я дал слово ждать и не нарушу его,- ответил Исатай Махамбету.
      Напрасно ждет Исатай: без битвы Жангир не сдастся... Семь лет пролетело с тех пор, как Махамбет поссорился с
      Жангиром в голубой долине в Жаскусе и бежал вместе с Жантасом, спасая бедных аксакалов из рода Шомекей. Прошел год с тех пор, как он в такую же темную осеннюю ночь покинул Хиву и, после долгих переходов под колючими холодными дождями по безлюдным пескам и такырам, изредка останавливаясь в глухих аулах, добрался до родных берегов Жаика.
      Ночью тайком, бесшумно, как воры, переходили они реку, избегая встречи с казачьими отрядами линейных крепостей, которые прежде по просьбе Букей-хана, а потом его сына
      Жангира и по высочайшему велению русских царей железным обручем окружили границы Внутренней орды, отделив ее не только от России, но и от своих - Младшего и Среднего жузов. И уже месяц прошел с тех пор, как он вновь встретился с молчаливым Туке, напомнившим ему о Хиве, о поэте-мирабе Мунисе, о нежной и покорной Нурбал.
      Если в Хиве он тосковал по родному краю, по прохладным рощам и запаху туранги, по пескам Нарына, по Жаику, мечтал увидеть властное течение Едиля, скучал по любимой Макбал, грустил по Исатаю и ждал битвы с ханом Жангиром, если он ждал этой битвы все годы и жаждал победы над ханом, то в эту ночь ему вдруг подумалось, что победы не
      будет, что все прошлое - тягостный сон, а будущее - безвестность. Что это? Предчувствие? Или просто усталость?
      Будь что будет. Нелегко одолеть народ, который собрался сегодня в этой долине и ждет от Жангира, чтобы тот выполнил его волю. Хан должен выдать султанов Караул-ходжу и
      Баймахамбета, наказать их за жестокость, вернуть народу захваченные земли...
      Махамбет старался не думать о завтрашнем дне, успокоиться, поразмыслить о прошлом, отдохнуть.
      С грустью он вспомнил печальную участь Нурбал и загрустил по Мунису.
      В эти минуты для него не было бы лучшего собеседника и советчика, чем Мунис. Но какое дело сейчас Мунису до всех этих битв? Он и тогда, при встречах в Хиве, был слишком рассудителен. Мунис хладнокровно заносил в свою книгу
      факты истории, вел список погибших батыров и ханов, похороненных на протяжении трехсот лет в пантеоне славы казахов в Яссах, в мавзолее поэта-раба Ахмета Яссави, и аккуратно перечислял султанов, когда-либо садившихся на трон Хивы. Быть может, потому, что Мунис и сам был потомком великого визиря Ауэзбия, служившего при Алаша-хане, он так красочно описывал времена, когда владыкой Хивы были ка-
      захские ханы Нуралы, Булакай и Абулгазы? Занимаясь историей, он мало внимания уделял поэзии и сохранил титул главного мираба Хивы лишь оттого, что это почетное звание было дано его деду Адине Мухаммеду ханом Абулгазы. Но как бы
      там ни было, Мунис далеко...
      В первый раз за время отъезда из Хивы Махамбет вспомнил о нем месяц назад, когда встретился с капитаном Шустиковым.
      Правда, капитану далеко до Муниса. Но Шустиков был так же откровенен, как Мунис. Его резкость и прямота порой приводили в бешенство.
      - Я солдат и выполняю приказы,- сказал Шустиков в тот день, когда сарбазы разбили отряд Кисыктёре и встретились с Туке.- Твое дело: казнить меня или освободить. Просить и умолять тебя не стану. Только знай: не одолеть тебе
      своего хана. Зря вы с Исатаем народ губите. Не одолеть, как и Пугач не одолел русского царя. А еще потому побьет вас хан Жангир, что царь Николай стоит за него и русское оружие пойдет против вас. Помнишь, еще в Оренбурге я говорил тебе
      о дружбе нашего генерала с вашим муфтием...
      - Запугать хочешь,- рассмеялся Махамбет.
      - К чему? Я в твоих руках. Страха нет оттого, что жить страшно. Я волжанин, как и ты. Только я с того берега, ты с этого. Вы ее Едилем зовете, мы Волгой. Мы всегда шли ря-
      дом. Народу и без нас с тобой немало загублено, палачей и без нас множество...
      - Я палач над султанами и ханами. Приговор народа - мне указ. Стрелу, запущенную тугой тетивой, не остановишь, пока она не пробьет панцирь врага или не проскочит мимо цели и не заблудится в степи. А меткость - от силы, уверенности и твердости духа,- перебил его Махамбет.
      - А что, если враг окажется коварен, силен и жесток и панцирь будет не под силу стреле?- спросил капитан.
      - Народ охвачен гневом, ему отдушиной будет лишь битва. Рабы только в бою наслаждаются свободой. Победим или умрем - все едино: никто не сможет попрать наше достоинство и честь,- осадил его Махамбет.- Ты слышал о батыре Кобланды? Он жил тысячу лет назад и уже тогда не призна-
      вал над собою власть ханов и нам завещал...
      В степи уважали тех правителей, кто достоин уважения.
      Аблай говорил, что только в бою чувствуешь сладость жизни. А ты говоришь - жизнь страшна. Так иди и воюй - с этой жизнью, а не с нами. Забирай своих солдат да моли своегобога, чтоб мы с тобой больше не встретились в бою.
      Махамбет отпустил Шустикова на все четыре стороны.
      Прощаясь, капитан почему-то решил сказать о том, что Махамбетом интересовался и господин Даль-Луганский, писатель петербургский, невесть зачем прибывший в Оренбург и теперь ставший чиновником по особым поручениям самого генерал-губернатора. Интересовался особо, как акыном Бершева рода.
      - Он упоминал о вашей встрече с ним в Петербурге,-сказал Шустиков.
      Махамбет долго припоминал, кто мог интересоваться им в Петербурге. А вспомнив свою встречу, свой разговор с Луганским, рассказал о нем Исатаю.
      Потом, когда сарбазы написали генерал-губернатору, чтобы не вмешивался, не применял своего оружия для решения вопроса - быть или не быть Жангиру ханом Внутренней ор-
      ды, жиделинец Сарман тоже вспомнил, что "есть в Оренбурге ученый по имени Владимир Иванович, господин Даль, который очень справедлив".
      Решили отправить Сармана с пакетом к Луганскому, чтобы тот передал его губернатору.
      Другое письмо послали Жангир-хану.
      Махамбет не подписал ни того, ни другого письма.
      - Не сразишь врага - будешь сам сражен! Ждать некогда, остывают мечи, тупеют пики! Сарбазам непонятно, почему мы топчемся на месте!- Махамбет впервые столь дерзко го-
      ворил с Исатаем.
      - Не горячись, Махамбет,- ответил Исатай.- Прошла неделя. Осталось лишь три дня. Казахи говорят: кто томился, ожидая сорок дней, переживет и сорок первый...
      Старшины, собравшиеся на совет, поддержали Исатая. Но он, казалось, не слушал их. Поддержка старшин не радовала и не вдохновляла его. Задумчиво глядя куда-то сквозь
      стены, он тихо проговорил:
      - Я тоже жажду боя, Махамбет.
      - Исеке, горячность - свойство поэта, величие батыра -в спокойствии и молчаливом гневе,- льстиво вмешался старшина Надир из Бершева рода.
      - Эй, Надир! Я сказал: будем ждать! Иль ты не слышал моих слов?!- гневно оборвал его Исатай.
      Махамбет чувствовал, что Исатая тяготит окружение, он не верит старшинам, которые вместе со своими джигитами присоединились к нему после победы над султаном Караул-
      ходжой на Киялы-Кигаш. Особенно настороженно относился он к старшинам из богатого рода Алаш. Почему же он все- таки слушает их? Не только слушает, но и выполняет их
      волю?..
      Если бы это был не Исатай, а кто-нибудь другой, Махамбет порвал бы с ним и сам, один, повел бы джигитов в Жаскус, разнес ханскую крепость и погнал Жангира по аулам
      босым, привязав к хвосту скакуна, чтоб каждый, кто обижен им, мог собственноручно наказать его...
      Если бы знать, что происходит сейчас во дворце Жангира!
      Ведь отсюда рукой подать до ставки хана.
      Что-то не возвращаются джигиты, ушедшие на перегово-
      ры. Нет и связного Туке. Ушел и пропал. Быть может, пойма-
      ли старика и сейчас Жангир издевается над ним? "Нет, Туке неуловим. Туке вернется,- думал Махамбет.-А хан, наверное, лежит в своих покоях, и рядом с ним краса-
      вица Фатима...
      Нет, Жангиру не до нее. Да и Фатима не может не думать о нем, Махамбете...
      Сейчас в Жаскусе властвует страх. Быть может, там уже стоят полки генерала Перовского..."
      Неделю назад, когда после великого хурала на Тастюбе сарбазы назвали Исатая своим батыром-сардаром и по его приказу, оставив жен и детей, двинулись в Жаскус вручить
      письмо - ультиматум. Жангиру, их встретил один из ханских визирей Алтай Досмагамбетов. Он был бледен, как и туленгуты из сотни, сопровождавшей его.
      - Я, султан Алтай, сын Досмагамбета, преклоняюсь перед твоим бесстрашием, батыр,- сказал он, оглядывая собравшихся в долине сарбазов Исатая.- Досточтимый Алдияр-хан шлет тебе привет. Он направил меня, чтоб я встретил тебя. От имени Алдияр-хана я обращаюсь к тебе, Исатай.
      Останови своих сарбазов, не обливай кровью священный престол. Я послан к тебе, чтобы выслушать твои требования и передать твое послание к Жангир-хану. Хан просит десять
      дней на размышление. За десять дней он изучит все твои требования и сам с ответом прибудет сюда. Пусть разум возьмет верх над мечом...
      Исатай задумался. Старшины потребовали уважить просьбу хана.
      Султан Алтай ждал ответа.
      - Кони просятся вперед, не затягивай удила, батыр...-сказал тогда Махамбет Исатаю, сказал тихо, чтобы помочь,поддержать его.
      - Кони поскачут - клинки обнажатся, снова прольется кровь. Сколько ханов в битвах убито?! Перед нами был великий Срым. Oн сам обезглавил хана Есима. Но что измени-
      лось?- проговорил Исатай и, обращаясь к Алтаю, твердо сказал:- Мы согласны. Но на рассвете десятого дня, если не исполнится наше желание, мы переступим сегодняшнюю межу, и тогда спор решат мечи!..
      Седьмая ночь. Как она темна! Или это потому, что прежними ночами были видны звезды и луна, и сотни костров, зажженных сарбазами в долине, которые казались отраже-
      ниями небесных огней? А сегодня - ни луны, ни звезд, и костры стали реже, к тому же они неяркие, словно светлячки.
      Мрак над головой. Мрак со всех сторон. Тоскливая, тревожная тишина.
      Махамбет невольно прислушался, прервалась мысль, и сразу до настороженного слуха донесся негромкий тысячеустый говор, наполняющий тьму. Люди не спали. Они сидели,
      плотно сдвинувшись вокруг затухающих огней. Лишь там, вдали, возле родника, звенела домбра и под одобрительный гул звучали чьи-то стихи, но ветер уносил их в сторону от
      Махамбета, и он изредка слышал эхо возгласов, перебиваемое фырканьем и вздохами верблюдов.
      Первые три дня ожидания прошли быстро, незаметно, в шуме джигитовок и состязаний, но после все стихло. В людей постепенно вселились тревога, настороженность. Сарбазы
      стали задумчивей. Даже короткие осенние дни словно замедлили свою по-
      ступь, сделались утомительно долгими для повстанцев, жаждущих боя.
      Еще неделю назад сарбазы носились по степи, готовые в любую минуту ринуться в сражение, жажда мести гнала их вперед, им хотелось с лету опрокинуть вес шатры султанов и хана, чтобы хоть на миг ощутить свою силу, испытать радость
      победы. Это был предел их мечтаний.
      Но сейчас, после шести дней ожидания, кажется, уже начало угасать первоначальное пламя, люди стали так же угрюмы и сосредоточенны, как грустны и одиноки эти слабые огни костров в тяжелой темноте осенней ночи.
      Или сарбазы просто устали за лето, за время минувших боев? Или и лагере стало тише оттого, что джигиты уже закончили свои споры, выявив победителей в песнях, борьбе и
      на скачках? Ведь теперь уже никто не сомневается, что лучший домбрист - это Курмангазы из Жидели, что лучший поэт среди молодых повстанцев- юный Шернияз, что силой никто не может сравниться с другом детства Исатая могучим Кал-
      дыбаем, а меткостью и смелостью - с Нояном... Может быть...
      О, сколько оправдания для сарбазов и для собственной грусти и тоски находит Махамбет сегодня, пытаясь разогнать тревогу. Как назло, всплыл в памяти Петербург. Без-
      молвие восставшх офицеров на Сенатской площади и гром пушек, возвестивший поражение восставших... Вспомнились слова Исатая о батыре Срыме...
      Русские офицеры не смогли поднять народ против царя.
      А батыр Срым сорок лет назад выступил против хана, как сейчас это сделали Исатай с Махамбетом. Срым убил Есима и разбил его трон. Он отомстил Есим-хану за жестокость,
      отомстил за слезы своего народа. Но легче ли стало народу? Разве только для мести поднимают народ?
      После гибели Срыма султаны и ханы стали в тысячу раз лютее. Где выход? Неужто все песни Махамбета, вся борьба столь же ничтожны и никчемны?
      Не лучше ли было еще в Хиве подумать об этом и уйти вместе с Нурбал или забрать к себе Макбал и жить спокойно где-то в дебрях Сарыарки, слагая песни о былых батырах,
      песни-раздумья?..
      Чтоб избавиться от неприятных воспоминаний, Махамбет направился туда, откуда доносились обрывки стихов и звуки домбры. Обойдя чью-то юрту, он заметил, что у потухшего костра лежат лучники из сотни Зарбая.
      - Хан выполнит наши желания, или мы проучим его, и тогда наш аул перекочует к лесам у Жаика, займет свои прежние пастбища,- говорил молодой сарбаз. Махамбет невольно замедлил шаги, прислушался.
      - Э-э, сынок. Ты как тот бедный чудак, который мечтал прокатиться на жеребенке еще не купленной им кобылицы...- с грустным смехом перебил его старый воин.- Давай спать.
      Лучшего счастья, чем сон, не будет. Свобода к нам приходит лишь во время битвы и сна, остальное тягостно, как было во все времена. А нынче и того тяжелей. Был джут в позапрошлом году, а ныне бои, кровью окрашены Атрау н Нарын, горькими от слез стали воды Жаика и Едиля, аллах нас не слышит, он молча готовит свой суд. Что предписано судьбой, то и увидим: может, наутро нас укроет снежный чапан и, как
      голодных волков, погонит буря. Может, насладимся битвой и умрем, обливаясь горячей кровью. Не все ль едино - в мире нет бессмертных. И смех и плач одинаково вызывают слезы.
      Насмеешься - придет умиротворение, наплачешься - тоже спокойнее станет. Но лучшее спокойствие - сон. Давайте вздремнем, подбросьте в огонь кизяка и корней туранги...
      - Корней ту ранги мало, оставим на утро,- зевая, проговорил молодой воин, плотнее укрывшись чапаном. Вспыхнувшее пламя осветило его лицо. Он был безусым, юным, как поэт Шернияз. Махамбет бесшумно зашагал к кострам на окраине стала, откуда доносилась тихая песня.
      Подумалось, что сейчас далеко отсюда, в урочище Теректиколь, сжавшись в комок, возле детей лежит Макбал, так и не испытавшая ни спокойствия, ни счастья, ни радости с тех
      пор, как вошла в дом Махамбета.
      Задумавшись, поэт не заметил, как возле него очутился Жантас. Он вздрогнул от неожиданности.
      - Кто сегодня в дозоре, Жантас?
      - С нашего фланга отряд Балабека,- ответил Жантас.-С фланга Исатая сотня Калдыбая. Все тихо. Вернулся Туке?
      - Пока нет,- ответил Махамбет.- Где Курмангазы иШернияз?
      - Они в твоем шатре. Шернияз создал песнь сарбазов, а сейчас ждет тебя, чтобы ты послушал. Курмангазы со своими домбристами завтра исполнит песнь о битве. Нужно встрях-
      нуть сарбазов. А то скучно, как на похоронах, - неуместно пошутил Жантас.- Я слушал и Курмангазы и Шернияза. Они как джинны, когда их слушаешь - мороз по коже и руки невольно за саблю берутся. Скоро ль пойдем в Жаскус?
      - Ждать! Ждать велел Исатай,- нервно произнес Махамбет и ударил плеткой по темному комку перед своими ногами. С визгом и лаем собака кинулась на него, но Жантас успел оттолкнуть ее в сторону. Захрапели кони, шумно под-
      нялся нар, лежавший возле шатра Махамбета.
      - Эй, кто там! - Из шатра выскочили братья Махамбета Иса и Муса. Кто-то подбросил охапку сухого хвороста в обессилевший огонь. Взметнулось пламя и осветило лица сарба-
      зов, а из шатра вслед за братьями вышли Курмангазы и Шернияз.
      - Ишь, какие чуткие. А может, с перепугу вскочили? Чего же вам не спится? - сказал Жантас.
      - Какой тут сон?.. Сколько еще ждать, Махамбет-ага? -спросил Шернияз.
      Махамбет уже не мог спокойно слышать этих вопросов,звучащих укором, но сдержал себя.
      - Торопливость и горячность - не всегда разумные советчики, мой брат, - ответил он.
      - Значит, все еще нет ответа и нет решений, - произнес Курмангазы.- А я уже как голодный барс. Хочется заменить домбру на меч.
      - Исатай сегодня в третий раз выезжал в поле на встречу с посланцами Жангир-хана и полковника Гекке. Послы говорят, что мы получим ответ, когда истечет назначенный срок.
      Осталось три дня.
      К костру подошли Ерсары н Ноян. Вслед за ними подошел Степан со своими молодцами из-под Астрахани, примкнувшими к повстанцам, появился Зарбай. Из ближних шалашей,
      шатров и юрт люди собирались к Махамбету. Оказалось, никто не смыкал глаз.
      - Прости, Махамбет, но мне что-то не нравится игра в выжидание,- проговорил Ерсары.- Что мы будем делать,если через три дня хан ответит: вон отсюда?
      - В дело пойдут мечи,- весело сказал Шернияз.
      Ерсары с улыбкой посмотрел на Шернняза.
      - Ты поэт, сынок. И к тому же молод. Меч и булавы могут быть тяжелы для твоих рук. Твои слова народу нужнее, чем удары твоего меча. Поминальную песнь про нас ты сложишь, а мы в бой пойдем с Махамбетом.
      - Не огорчайся, Шернияз,- присоединился Махамбет к Ерсары,- утром ты отправишься в Теректы и дождешься нас там. Помоги оставшимся старикам и детям. Меткое слово, хороший стих всегда нужны людям. Порой мне самому хо-
      чется, расседлав коня, забросив шлем в траву, раскинув руки, лежать в спокойной долине, где мирно пасутся табуны.
      Где небо и травы, земля и горы шепчут свои песни...
      Стало тихо.
      - Ерсары-ага,- сказал Шернияз.- Вы сказали, что я молод. Но в десять лет ханских отпрысков сажают на трон.
      Мне уже двадцать, и я хотел бы с любым здесь потягаться в силе. Ведь барса не назовут котенком, а коня-трехлетку - жеребенком.- В голосе юного поэта звучала не то обида, не то гнев. Махамбет залюбовался им. Все, кто сидел у костра, на миг забыли о своей печали. Шернияз за короткое время стал общим любимцем. Худощавый и слабый на вид, Шернияз сейчас, при свете пламени, казался высоким и сильным.
      Ерсары не успел ответить Шерниязу. Вдруг из дальнегоконца долины, из-за барханов, донесся пронзительный, холодом резанувший по сердцу крик. Вспыхнули костры на легких сторожевых башнях, сооруженных еще в первый день
      стоянки.
      "На коне-ей!"-донеслось в ночи. Взметнулись кверху факелы - охапки соломы на длинном шесте, где-то нервно, не сохраняя ни ритма, ни такта, забил тяжелый барабан, призывно заржали кони, с недовольным ревом поднимались с теплых
      лежанок верблюды. Весь ночной лагерь пришел в движение.Факелы, как плавающие звезды, заполнили огнями долину...
      Когда побледнело небо и утренний холодный ветер, словно в тяжелом хмелю, загулял над землей, все войско восставших уже было в сборе, все юрты и шатры уложены во вьюки.
      Джигиты, угнавшие коней в ночное, вернулись в стан. Сарбазы седлали скакунов и без команды занимали свои места в строю. Люди больше не могли ждать. Тревога владела
      всеми.
      Строй копьеносцев и лучников был плотен и тесен, свет утренней зари переливался на дулыга, щитах и кольчугах. В отдельном строю, сдерживая продрогших коней, стояли те,
      у кого были пищали и ружья. Рядом с ними - сотня джигитов от Адая, смелых до безумия, быстрых и бесхитростных.С ними бок о бок русская сотня Степана, вооруженная охотничьими ружьями, кривыми саблями, выкованными в походной кузне, секирами, прихваченными из сел и деревень.
      В большинстве это были крепостные крестьяне, бежавшие из поместий канцлера Безбородко и графа Юсупова, но среди них встречались и беглые солдаты, вроде самого Степана, и мужики из рыбацких ватаг на Каспии.
      Сарбазы ждали Исатая. Но никто, даже сам Исатай, больше не сможет заставить их расседлать коней. Они готовы пойти за Исатаем и Махамбетом в огонь и в воду, только не
      ждать, только не зябнуть в этой темной, холодной ночи. Нервы сарбазов были напряжены.
      - Почему медлит Исатай? Кто кричал в ночи? Кто поднял всех? Почему умолк барабанщик?- Все смотрели туда, где высился шатер Исатая. Там собралась толпа. Там спорили батыры. О чем?
      Терпение покидало сарбазов, когда откуда-то из глубины левого фланга донеслось страшное, хлестнувшее всех слово:
      - Измена!
      - Измена! Измена!- неслось над всеми.- Старшины Бершева рода Кисык и Надир продали нас! Они увели с собой триста джигитов. Они убили шеркешцев, стоявших в до-
      зоре. Бершцы предали нас!
      - Эй, сарбазы из рода Тама и Адая, Шапрашты и Кердери! Гоните бершцев из своих сотен,- в бою их стрелы могут попасть в ваши спины. Старшины бершцев предали нас!
      Они ушли к Жангир-хану!- кричали со всех сторон.
      Пошатнулся строй лучников, затем копьеносцев. Сотники не могли удержать сарбазов в повиновении.
      Джигиты из рода Шеркеш отделились от других.
      - Кровь за кровь! Не простим бершцам убийство
      братьев!
      С ближнего холма, взрывая пески огромными копытами, несся белоногий конь Исатая. Рядом с батыром, как всегда, был Махамбет, следом -самые верные друзья батыра и поэ-
      та. Сарбазы немного притихли.
      - Я сын Берша! Готов принять казнь!- прогремел голос Исатая. Конь батыра встал на дыбы перед войском.
      - Он тоже сын Берша.- Исатай указал булавой на Махамбета.- Калдыбай от Адая, а Ерсары - сарт! Мы все перед нами. Казнить хотите - казним Надира. Он увел не только бершцев. Но главный виновник здесь я!.. Меня избрали сардаром. Я повел вас в поход. Я готов. Слушаю ваш приговор!
      Даже кони перестали дергать поводья и беситься под седлом. Недолго длилась тишина. Но казалось, прошла вечность.
      "Молчащий в гневе страшен",- говорят казахи. А тут молчал не один - грозно молчало огромное войско, которое совсем недавно, услышав голос Исатая и песни Махамбета, весело, яростно, не задумываясь, неслось в огонь сражений.
      Прошла еще минута. Никто не промолвил ни слова. Заржал чей-то конь, кто-то уронил щит и старался крючком копья достать его с земли. Ветер играл перьями на шлемах батыров и теребил конские хвосты на узких полосатых знаме-
      нах родов.
      Вперед пробился воин из свиты Исатая. Это был старый батыр Асау-потомок хана Барака, правившего Ташкентом.
      Асау всю жизнь провел на коне и гордился тем, что не строилсебе ни дома, ни дворца, не имел ни жены, ни детей. Не то как одинокий рыцарь, не то как святой старец Кыдыр, бродил он но степи, увлекаясь охотой, разбирая тяжбы рода Шеркеш и
      собирая подати с аулов, доставшихся ему по наследству, но богатств не копил, стремился прославиться подвигами в бою и щедростью к своим подчиненным. Асау был другом Жангир-хана, в двадцать девятом году он пытался поймать и казнить
      Махамбета, но после победы сарбазов на Киялы-Кигаш пришел к Исатаю и привел с собой двести джигитов.
      - Я воин и хочу быть с народом в этой битве,- сказал он тогда.
      Ни Исатай, ни Махамбет ни словом не обмолвились о его прошлом. Никто не вспомнил о его ханском происхождении.
      Сарбазы отнеслись к нему с почтением.
      - Батыр,- обратился он к Исатаю.- Мы все дети одной матери - одной проклятой аллахом, обойденной счастьем земли казахов. Сейчас не время вершить суд друг над дру-
      гом. По доброй воле народ без веры не пойдет ни за кем. Мы верили тебе. Но сегодня наша вера пошатнулась.
      Махамбет говорил тебе: "Не срубишь - сам будешь срублен!" Сегодня прошел седьмой день, как мы здесь. Сегодня уже начали рубить нас. Я увожу своих джигитов!.. Эй, джи-
      гиты Шеркеша и Тама, все, кто пришел со мной, выходи! Я привел вас, я и уведу. Ни Исатай, ни Жангир не тронут наших аулов!
      Асау пришпорил коня. Сарбазы, стоявшие у правого фланга, двинулись за ним. Загрохотала земля. Нетерпеливо загарцевали кони тех, кто оставался на месте. Топот копыт уходящих сотен слился с гулом голосов оставшихся сарба-
      зов...
      Что-то оборвалось в груди Махамбета, заныло сердце, сдавило горло от гнева. Но он не произнес ни слова.
      - Исатай-ага, веди нас!- вдруг раздался звонкий голос Шернияза. Махамбет заметил, как изменилось лицо Исатая
      и яростный огонь блеснул в его глазах.
      - Мы сегодня омоем мечи в крови предателей! Нас ждет Жаскус, мы услышим рев хана и биев!- Голос Исатая звучал необычно. В нем появился железный звон.
      - Подожди, батыр! Дай помолиться перед битвой, - заговорил молчаливый Нуралы, которого Махамбет еще в Хиве прозвал "глухонемым".- Мы, непокорные слуги аллаха, сегодня пропустили предутренний намаз, так пусть наша молит-
      ва перед боем заменит его. Я проклинаю предателей и тех, кто покинул най в трудный час. Аминь!
      Нуралы первым слез с коня. За ним последовали другие.
      Держа коней за поводья, они разбрелись по долине. Каждый выбрал себе место поудобней, бросил под ноги чекмень или потник, повернулся лицом в сторону Мекки.
      - О аллах, я знал, что это будет так,- вздохнул старый Жакып и присоединился к другим: -Бисмилла ил-ла иль-рахман...
      Махамбет смотрел на рассыпавшихся по долине и холмам сарбазов.
      Сколько ушло с предателями? Сколько увел Асау? Сколько осталось? Пятьсот? Нет, больше. В мечеть превратилась
      эта узкая долина. Да, собственно, вся степь подобна мечети.Мечети, где просят счастья у аллаха, где встречают свою любовь, где входят в объятия смерти. Бывают годы, когда
      джут или нашествие ханских и царских карателей превращает эту мечеть в обитель плача и смерти.
      Что за время - время тяжкое!
      Изменило нам счастье - осталась тоска...
      Небо не давит на нас-оно высоко,
      Земля не разверзлась под нами -
      Широка колыбель моя.
      Так что же отняло наше единство?!
      Перед собой поперек седла Шернияз держал обнаженной тяжелую саблю и пробовал остроту ее лезвия.
      - Сочини стих о могучих батырах Адая, я повторю его на домбре,- сказал, подъехав к нему, Курмангазы.- Я иду в сотню адаевцев и кипчаков. С ними веселее в бою.
      - Я с тобой, Курмангазы. Пусть Исатай-ага разрешит нам. Пойдем к нему...
      - Туке все нет. Сейчас вернется сотня Нояна, ушедшая в погоню за Надиром,- обратился Исатай к Махамбету.- Ты был прав. Ожидание придает силу и смелость соколу. Для людей оно - раздумья и сомнения... Калдыбай с джигитами разбирал шатер Исатая. Жиделинцы во главе с Зарбаем проверяли запасы стрел и прила-
      живали фитили к ружьям, а Степан проверял готовность своей сотни.
      Окончив молитву, сарбазы сели на коней. Подтянулись, выровняли ряды, четче стала видна каждая сотня.
      Махамбет стоял рядом с Исатаем на вершине высокого холма и вглядывался вдаль, туда, где лежали вспаханные поля, сады и луга Жаскуса, где стояли крепость и дворец Жангир-хана.
      - Пора!- Махамбет торопил Исатая.
      Исатай не слышал его. Чуть натягивая повод своего могучего, но послушного коня, он забылся, погрузившись в невеселые мысли.
      - Где же Туке? Где Сарман? Дошло ли наше письмо до генерал-губернатора?- размышлял вслух Исатай.
      - Бессмысленно ждать Сармана. И царь, и генерал, и хан уже дали ответ. Штыки нам в горло, картечь - в живот! -вскипел Махамбет.
      - Мы идем навстречу смерти, Махамбет. Мы с тобой ведем их в пламя ада. Спасения не будет. Жангир оказался хитрее нас. Он успел подтянуть силы, укрепиться,- тихо про-
      говорил Исатай.- Забирай Курмангазы и Шернияза, отделяй свою сотню и скачи, защити матерей, жен и детей, уведи их подальше от мести Жангира, уводи за Жаик, к братьям из
      Младшего и Среднего жузов. Но помни - и там неспокойно. А в Великом жузе вышел на поле брани хан Кенесары. Нет сейчас спокойного уголка на нашей земле.
      - А мне нет дороги назад. Мой путь завершается. Песня тоже когда-то умирает, не каждая песнь вечна, но славен тот, кто допоет свою песню до конца.
      - Я не повторяю дважды. Уводи свою сотню, чтоб защитить жен и детей. Береги их. Ты за них в ответе,- повысил голос Исатай, не давая Махамбету вставить слово. Он круто
      повернул коня назад и, став перед строем, поднял булаву.
      - Пусть славные предки благословят нас сегодня! Мы идем...- Исатай не досказал.
      - Беда! Беда, джигиты!- Со стороны дальней сторожевой вышки один за другим, в цепочку, во весь дух неслась сотня Нояна. Сам Ноян молча летел впереди. Он резко оста-
      новил своего коня перед Исатаем. Лицо его было бледным.
      - Вчера вечером солдаты и казаки полковника Меркулова двинулись в Теректиколь... Туке убит. Его повесили. Из всех линейных крепостей, из Оренбурга и Астрахани идут войска на нас. Вокруг Жаскуса пушки, а в крепости полк
      генерала.- Ноян говорил негромко, но каждое его слово тотчас из уст в уста пробегало по рядам сарбазов.
      - О аллах, помоги нам спасти матерей и сестер! Пусть небо покарает тебя, Жангир-хан, пусть шакалы глумятся над вами, султаны! Спасем своих детей от пуль и ядер!- запри-
      читал кто-то.
      Всколыхнулись шлемы и пики, сарбазы повернули коней.
      Раздумывать было некогда, да и как сейчас остановить этих людей, пораженных коварством и жестокостью Жангир-хана?
      - Джигиты, хан и полковник Гекке убили наших послов!
      Кровь за кровь! Их послы в наших руках. Казнить их! И отправить тела в подарок хану!..
      Конь Исатая, почуяв гнев хозяина, рванулся с места.
      - На Теректиколь!- Белоногий тулпар, разрезая ряды
      сарбазов, вырвался вперед. От него не отставал корноухий конь Махамбета. Тут же мчались Ерсары, Калдыбай, Ноян, Степан...
      Рассыпавшись по всей степи, сарбазы, обгоняя друг друга,понеслись вперед. Лишь верст через пять Исатаю с Махамбетом удалось опередить всех и установить какой-то порядок.
      Армия повстанцев теперь напоминала острый, ощетинившийся пиками клин. Прорезая барханы, заросли туранги и тугая, прибивая густые заросли ковыля, она неслась вперед.
      Ничто не удивило Махамбета - ни слова Исатая о том,что он, Махамбст, должен оставить его, ни уход батыра Асау, ни измена старшин бершцев, ни весть о полках, двинувшихся на них из всех крепостей,- ничто. Его ошеломила весть о смерти Туке. Махамбету казалось, что он причина всех бед и гибели Туке. Останься он и вовремя вернись к повстанцам, все было бы иначе. Он предотвратил бы измену, он бы знал, что
      старшина Надир - предатель. Не ушел бы батыр Асау. Все было бы иначе, думал Махамбет.
      И в Хиве, и здесь один вид Туке вселял спокойствие. А как безмерно обрадовался Махамбет, неожиданно встретив Туке месяца два назад. Следуя скупому рассказу самого Туке, он тогда восстановил весь путь, пройденный Туке в Герат и обратно. Его доро-
      гу от Жидели к Махамбету.
      
      
      Увлекаемый лавиной сарбазов, Махамбет не слышал гула стонавшей под копытами земли. Корноухий нес мягкой рысью, будто стремясь не прервать его мыслей.
      Махамбет думал о Туке и ясно представлял, как два месяца назад конь Алдияра так же плавно нес из Жидели своего нового хозяина-дервиша.
      Туке уже не был похож на того безумного бродягу, которого видели в Жидели. Он был молчалив и задумчив, отдыхал и кормил коня на пожухлых лужайках, у речек и ручейков.
      Ночью спал чутко, как и все, кто одиноко скитался по свету,держа наготове маленький острый нож, обычно запрятанный в лохмотья.Убедившись, что конь не уходит от него далеко, он освобождал его на ночь, а сам с вечера разводил костер, а потом
      выгребал уголь и укладывался на теплой земле из-под костра.
      Седло ставил так, чтобы защититься от холодного ночного ветерка.
      Встретив на пути аул, он ехал прямо к юртам, обретая сно-
      ва облик юродивого. Слушал тревожные рассказы о приближении
      карателей Жангир-хана и о новых битвах повстанцев с
      туленгутами султанов и хана... Он допивал остатки осеннего кумыса в одиноких шалашах
      пастухов, слушал песни и кюи у костра и в ту же ночь неза-
      метно исчезал на старом иноходце Алдияра.
      От пастухов и табунщиков он узнал, что повстанцы, разбившись на сотни, уже господствовали на всем Атрау, заняли все земли султана, правителя Караул-ходжи, и канцлера Безбородко и что Исатай с Махамбетом находятся где-то совсем
      рядом...
      
      Дервиш вскрикнул от радости, когда с высоты заросшего чингилем бархана в одном из аулов увидел множество оседланных скакунов.
      - Иншалла, цель, должно быть, близка,- проговорил он и направил коня к аулу. Почувствовав, что хозяин освободил поводья, конь понесся стремительной иноходью.
      Приближаясь к аулу, дервиш по одеянию людей заметил, что там были не сарбазы Исатая, а туленгуты с длинноствольными ружьями. Он потянул поводья, конь сбавил бег и пошел
      тихим шагом. Дервиша встретили двое, подвели к человеку в султанской одежде. Не дав сопровождавшим вымолвить слова, дервиш прыгнул с седла, зарылся лицом в пыль, начал
      бить поклоны, громко молиться. Затем вытащил из кожуха маленький барабан, заглянцованную от времени кость - баранью лопатку и пустился в неистовый пляс. На шум собрался
      народ.
      - Это же шаман, бедный раб аллаха, бродяга,- сказалаксакал, подошедший к султану.- Отпусти его.
      - Шаманы на таких конях не ездят.- Человек в богатойодежде пристально вгляделся в дервиша.- Может, хитрит,может, это вор-лазутчик Исатая и Махамбета...
      - Он слуга аллаха. Народ наш щедр и чуток к бездомным и безвинным. И молодого тулпара, и дойную верблюдицу
      могут подарить несчастному человеку,- твердо проговорил аксакал.
      "Это два соперника",- отметил дервиш про себя, все еще продолжая неистовый танец.
      - Разойдись! Не выпускать его из аула до прихода сотни!- приказал тёре и направился в свой походный шатер.
      Аксакал молча последовал за ним.
      Закончив танец, отряхивая пыль со своих лохмотьев, дервиш подошел к крайней юрте, возле которой в очаге из кам-
      ней горел огонь. В казане вскипало молоко. Прислонившись к стене юрты, сидели два древних старика и вели меж собой тихую беседу.
      - Проходи, божий человек, пусть добрым будет твой путь и добро придет в хижину, порог которой ты переступишь. Проходи в дом,- обратился один из них к гостю.
      Старуха провела гостя в юрту. Расстелила скатерть. Поставила перед ним чашу айрана и пиалу жареного проса в сметане. На скатерть насыпала сухого жирного творога и бро-
      сила несколько комков курта.
      - Бисмилла.- Дервиш принялся за еду.
      - Погубят, погубят наших бедных жиделинцев. Всех джигитов или убьют или в тюрьму засадят. О, упаси, аллах,- доносился разговор двух стариков, сидевших у юрты.
      - Да и помочь-то нечем...- говорил один из них.-И Акбай, и Дулат, и наш Кисык-тёре - все против них.
      - А как поможешь? Знать бы, где они, тогда бы придумали. А то их лазутчики вернутся,- отвечал хозяин юрты,-и сразу все выедут окружать жиделинцев. А из нашего аула никого не выпустят, пристрелят. Ох, оберут они нас при уходе,
      угонят весь скот...
      - Не простят нам, что дети наши ушли к Исатаю. Говорят, джигиты Махамбета уже в Косчагыле. Сорок верст отсюда. Дать бы им знать - и жиделинцам, и нам бы подмога...
      - Ночь рассудит, а сейчас спокойствие и терпение.- Хозяин юрты умолк. Дервиш поблагодарил хозяйку за еду и вышел.
      - Сними седло с коня, пусть пасется на свободе,- посоветовал старик.- Да не упускай далеко - уведут. Туленгутам все равно, кто ты - божий человек или вор. А сам оста-
      вайся, отдохни с дороги.
      Дервиш не ответил, ворча себе под нос, поймал коня, снял с него седло и повел на лужайку у ручья, на окраине аула. На него заорали туленгуты, стоявшие на часах: нельзя переходить
      ручей. Он и не собирался. Пустил коня пастись, а сам улегся тут же на траве. Один из туленгутов ткнул его прикладом в бок. Дервиш с криком откатился в сторону.
      - Не трогайте его, не гневите аллаха! Он никому вреда не делал!- закричали женщины, пришедшие за водой.- Пусть гром обрушится на вас!- с гневом запричитала старушка и пошла на обидчиков с палкой. Туленгуты отступили.
      Этот бахсы еще не нарушил приказа, не перешел ручья. Так пусть лежит, если нравится.
      Постепенно установилась полуденная тишина. После сытного обеда что воин, что чабан - все одно - час-другой дремлют, особенно в степи, в жару, а еще больше в песках.
      Дервиш вгляделся в сторону дороги на Косчагыл. Там было пустынно, лишь верблюдица с верблюжонком спускались с невысокого косогора в ложбину...
      Постовые возле ручья разулись и мыли ноги в прохладной воде. Было тихо. Туленгуты отдыхали под длинным навесом у шатра. Кони, парясь под седлами, теснились с обеих сторон у длинных ясель, отбиваясь хвостами от мух, фыркали и доедали овес.
      Дервиш встал, подошел к ручью и тоже начал мыть ноги.
      Потом подвел к ручью своего иноходца и, набрав воды в ладонь, начал обрызгивать себя и коня. Постовые посмеялись и перестали обращать на него внимание. Умывшись по пояс,
      они улеглись и устало закрыли глаза.
      Улучив момент, дервиш собрался вскочить на коня, но тут - словно ветер ударил в спину - он услышал стремительный топот копыт и грозный клич:
      - Айрай!..
      С того косогора, откуда недавно спускалась верблюдица,теперь развернутой цепью неслась конница. Постовые, оторопев от неожиданности, так же, как и дервиш, минуту-две удивленно смотрели на стремительно приближающихся сарбазов, потом, опомнившись, схватили ружья и сапоги и помчались туда, где туленгуты в суматохе разбирали оружие и коней.
      - Бейте по ним, бейте из ружей!- орал тёре. Но было уже поздно.
      - На коней!- заорал тёре.
      - Айра-а-ай!-Клич джигитов рвал воздух. Их кони неслись, застилая землю за собой пеленою пыли.
      Отряд тёре свернул в другую сторону, чтобы уйти от удара джигитов. Но и с этой стороны навстречу выскочили сар-
      базы.
      - Аруа-а-ах! Ару-а-ах!-Рассыпаясь на скаку, джигиты с обеих сторон брали аул в кольцо. Беспорядочная стрельба не могла остановить их, она не причиняла им вреда. Сарбазы словно слились со своими конями. Сверкая кривыми саблями,
      грозно ощетинив пики, они неудержимо неслись вперед. А жители аула - старики и женщины - уже хватали туленгутов,накидывали на них арканы и опрокидывали с коней.
      Один за другим проскакали сарбазы мимо дервиша, все еще стоявшего у ручья, не понимая, что к чему. Рысак дервиша, взбудораженный топотом копыт, без седла и седока
      помчался вместе со всеми...
      Не прошло и десятой доли часа, как утихла стрельба. Туленгуты и сам тёре оказались прижатыми к опрокинутому вверх дном шатру.
      - Это сарбазы Махамбета и Исатая!- кричали дети и женщины, выбегая из домов.
      - Уа! Слава аллаху! Сам сокол Махамбет прибыл в гости к нам!- кричал оборванный джигит, бегом направляясь к сарбазам.
      - Иншалла, путь мой завершен,- вздохнул дервиш и спо-
      койно зашагал к седлу, оставленному у юрты. Отвязал коржун от седла, закинул за плечи. Вошел в опустевшую юрту, снял с гвоздя деревянный ковш, зачерпнул из ведра
      студеной родниковой воды, выпил и медленно зашагал туда, где победители судили побежденных.
      Он шел, всматриваясь в лица джигитов. Они были спокой-
      ны. С поклоном брали пиалы кумыса и айрана из рук старух
      и стариков, с улыбкой и шутками - из рук девушек. Аксака-
      лы аула суетились, каждый старался показать свою шедрость - откуда-то тащили огромный тай-казан, уже дымилась кровь жеребца, прирезанного, чтобы угостить сарбазов.
      Дети без боязни выпрашивали у сарбазов шлемы и под хохот джигитов примеряли их. Кто-то, настроив домбру и проиграв стремительное вступление, с задором начал острую,
      язвительную, беспощадно высмеивающую алчных степны тиранов песню великого Сыпыра-жырау.
      - У-ах-хай- подбадривали певца друзья. Вокруг собрались сарбазы. Домбра, пролетая по воздуху, переходила из рук в руки, песню подхватывал то один, то другой,
      - Гей, домбристы, кто знает кюи Курмангазы? Сыграйте!..
      
      Воины постарше чинили седла, чистили кремневые ружья, кусочком кошмы или пучком травы насухо обтирали взмокшие спины и крупы коней. Было жарко. Иные снимали кольчуги, а то, наладив легкие щиты на копья, держали над го-
      ловой.
      Чем дальше, чем теснее становилось от коней и людей. Дервиш протиснулся в круг. На большой поляне, образованной в центре людской массы, валялось оружие, брошенное побежденными к ногам победителей. Пленники, сбившись в тесную кучу, стояли на другом конце поляны.
      Прямо напротив, среди толпы всадников, дервиш увидел Махамбета и остановился.
      - Наконец... Слава создателю, я добрался...- Он тяжело вздохнул, не сводя глаз с поэта, и распрямил спину. Рядом с Махамбетом стоял Жантас. Других дервиш не знал. Но все,
      кто находился рядом с поэтом, были молоды, красивы, могучи в плечах и спокойны в движениях. Да и сам Махамбет был не тот, что в Хиве. Спокоен и горд, голос весел и звонок.
      Перед Махамбетом на коленях стоял тёре в разорванном парадном халате.
      - Он мне не нужен. Доставим его к Исатаю. Пусть бежит за конем. Нуреке, веди его сам,- обратился поэт к коренастому, угловатому сарбазу, в котором Туке признал Нуралы - друга бесстрашного Суюнкары.
      - Веди его на веревке, как собаку, пусть по дороге вспомнит, скольких он заживо свёл в могилу,- сказал Жантас.
      - Не твое дело. Сам знаю, -мрачно буркнул Нуралы и грозно двинулся на побледневшего тёре.
      - Смотри, Махамбет!- весело крикнул Жантас.-Балабек нашел-таки и поймал тех лазутчиков!- Со стороны косогора показался небольшой отряд сарбазов. Они вели пленных солдат с завязанными руками. На двух-трех конях поперек
      седел лежали тела убитых.
      - Развяжи им руки!- приказал Махамбет, когда Балабек подвел солдат. Среди пленных был офицер.
      - Ну, что ты нам скажешь, капитан?- заговорил Махамбет. Шум немного утих.- С чем послал тебя в наши края генерал Перовский?
      - Чтобы убедиться в твоих разбойных делах, Махамбет!- ответил офицер.
      - На аркан и к седлу его! Чтобы знал, как в степи усмиряют пыл палачей!- закричали в толпе.
      - Мне знаком твой голос! Кто ты?- спросил Махамбет,вглядываясь в лицо пленника.
      - Капитал Шустиков,- ответил офицер.
      - Бывший поручик!- срезал его Махамбет.- Тот, кто говорил мне о торговле казахскими детьми, тот, кто говорил о несправедливости русского графа и казахского хана. А сегодня ты пришел, чтобы по приказу генерала Перовского по-
      мочь султану?.. Так знай: войско султана давно разбито, а земля его и стада розданы настоящим хозяевам. Сам Караул-ходжа еле унес ноги из боя на Кигаш и сейчас в своем ауле или уже бежал к своему зятю Жангир-хану. Мы воюем с султанами и ханом, а не с генералом Перовским. Быть может,генералу не нравятся наши походы, быть может, он хочет идти против нас за то, что сын Букея Жангир обещал отобрать остатки земель у бедных бершцев, шомеке, шапрашты, у родов Адай и Шеркеш и отдать эти земли вам?!
      - Я солдат, Махамбет. И, как солдат, выполняю приказы моего генерала,- ответил тогда Шустиков.
      - К седлу его! Слова тут не помогут, давай apкан.- Двое конных сарбазов закружились возле Шустикова. По воздуху пролетела петля и обвила шею офицера.- А ну, разомкнись!
      Дорогу гостю, джигиты!- Один из воинов прижал конец веревки к седлу.
      - Спокойствие и разум!- вскричал Махамбет.- Джигит, осади коня! Снять петлю!
      - Чей брат пал не в открытом бою, а убит этими солдатами?- продолжал Мзхамбет.
      - Они еще не успели...- начал кто-то и умолк. Народ расступился. Джигиты на плечах несли тела погибших.
      Махамбет слез с коня и стал на колени. Звеня мечами о щиты, опустились на колени все воины, все мужчины, кроме офицера и его солдат. Шустиков видел, как старик в чалме
      прошел меж сарбазами, присел у изголовья покойников, воздел руки к небу и начал медленно читать молитву.
      - Окаянные, они и нашего под себя крестят...- проговорил сквозь зубы один из пленных солдат, и только тут дервиш заметил, что на самодельных носилках рядом с покойниками-сарбазами и туленгутами лежал погибший русский. Старец
      читал молитву для всех.
      Шустиков зло оглянулся на солдата. Тот притих. Молитва кончилась. Все казахи, соединив ладони и держа их перед лицом, повторяли слова старца. Настала минута, когда и офицер не выдержал: почитая чужой обычай, он тоже преклонил ко-
      лени, за ним опустились на колени и солдаты.
      - Пусть мать-земля с лаской примет их в свои глубокие объятия.
      - Сколько наших погибло сегодня?
      - Десять,- ответил Жантас Махамбету.- Пятеро ранены.
      - Сколько убито нами?
      - Тринадцать туленгутов...
      - У меня погибли двое, мы убили одного солдата,- долежил Балабек.
      - Тело солдата верните его друзьям. Пусть похоронят по своему обычаю,- сказал Махамбет.
      Старик в чалме медленно направился к холму, на вершине которого раскрыли свои пасти свежие могилы. За старцем
      длинной вереницей, держа коней в поводу, шли воины, шли сарбазы...
      - Вот Азраил, накликавший беду! Это он привел сюда карателей, он искал кочевье жиделинцев! Он требовал, чтобы туленгуты не щадили нас. На нем, на этом тёре из рода Алаша, кровь всех погибших сегодня в битве,- накинулись старики аула на Кисык-тёре. Но Нуралы отогнал их.
      - Не ваше дело. Сам расправлюсь, как скажет Исатай.Вы слышали волю Махамбета?
      - Балабек, верни ему саблю.- Махамбет указал на Шустикова и в сопровождении Ерсары, Жантаса и Балабека направился к холму, чтоб отдать последние почести погибшим воинам.
      Утирая слезы и вторя песне плакальщиц, сидящих у боевых шлемов покойников, женщины аула, готовясь к асу, расстелили возле ручья огромный дастархан. Всюду пылали костры, в котлах клокотало мясо.
      Когда прах друзей был предан земле, пятьдесят джигитов во главе с Жантасом, минуя аул, поскакали в пески навстречу Нояну, навстречу блуждающему каравану жиделинцев.
      Махамбет пошел на поклон в дом старейшины аула - того старца, что читал молитву. Дервиш устремился эа ним,почерневший от ожогов солнца, худой и высохший от долгой
      дороги, в ветхих, пропитанных пылью лохмотьях, держа в руках свой растрескавшийся маленький барабан.
      - Кто ты, божий человек? С доброй вестью ли ты переступил мой порог?- спросил хозяин юрты.
      - Тысячу лет тебе, аксакал. Прости за вторжение, но я к Махамбету.
      Поэт встрепенулся. Дервиш, пошарив за пазухой, вытащил серебряный браслет с тонким орнаментом, который могли высекать лишь лучшие мастера-чеканщики по золоту и сереб-
      ру в Среднем и Великом жузах.
      Поэт не мог оторвать взгляда от браслета. Что-то знакомое, родное таилось в нем. Но что?
      Хива? Да, Нурбал. Это браслет Нурбал! Махамбет сам подарил ей тогда, в Хиве. Широко раскрытые глаза уставились на дервиша. Тот сорвал свой малахай и под удивленные
      возгласы оторопевших хозяев снял с себя парик, запекшийся от пота и грязи. Голова его сверкала, на ней не было ни волосинки...
      - Туке, Туке,- крикнул Махамбет, чуть не уронив браслет, и бросился к дервишу. Все в юрте застыли в изумлении.
      - Успокойся, Махамбет. Правда, я не гонец добра, и вести мои не радостны. Но ты правильно поступил, послав джи-
      гитов навстречу жиделинцам. Я был у них и видел их битву с нукерами Дулат-бая. Там я слушал Курмангазы и встретил Нояна. Но Ноян не узнал меня. Я шел к вам по караванной тропе. А их кочевье идет по пескам...
      - Но к чему это?-Махамбет указал на парик.-Зачем ты под ним прятался и от Нояна?
      - Аллах ведает! Быть может, без него я не дошел бы до тебя. Ты знаешь, у меня не было ни жены, ни детей. Нурбалзаменила дочь, и я не смог не выполнить ее последнюю прось-
      бу. Как и твою, когда ты уговорил меня отвезти ее в Герат, к отцу. Я сделал все, как ты сказал. Довез Нурбал до дому. Отца ее не было в живых, и я повез ее в горы, к ее родственникам. Но Нурбал не приняли. У нее вот-вот должен был ро-диться ребенок. Мы жили в ущелье. Я ходил на охоту. И однажды утром она ушла за водой и не вернулась. Я нашел ее у подножия обрыва. Видно, начались схватки, она залезла на скалу, чтобы окликнуть кого-нибудь, и сорвалась. Лишь аллаху известно, как это случилось... Она вручила мне браслет и просила найти тебя: "Передай браслет Махамбету и скажи,
      что я осталась ему верной. Я люблю его",- это были ее последние слова.
      Махамбет тяжело опустился на кошму. А за стенами дома уже начинался ас. Глашатай объявил о выходе борцов на поединок, о готовности к состязаниям стрелков и джигитов,
      ожидающих конного единоборства... Но Махамбет не слышал ни призывного крика глашатая, ни песен, ни азартных возгласов сарбазов...
      И теперь он не чувствовал ни стремительного бега корноухого, ни гула земли, ни грохота от копыт мчащейся конницы,- он думал о молчаливом Туке, преданном и верном дру-
      ге по Бухаре и Хиве.
      "Вернись Туке живым из разведки в ставку хана, он бы предотвратил измену старшин-бершцев и уход батыра Асау",- повторял про себя Махамбет. Он не заметил, как по
      степному бездорожью навстречу сарбазам вышла горстка джигитов и поскакала, пристроившись к Исатаю. Они передали, что аулы на Теректиколь покинули свои стоянки и в сопровождении опытных проводников ушли в глубь нарынских песков, а впереди все дороги заняты русскими солдатами из линейнцх крепостей. Дорога на Теректиколь перекрыта туленгутамн султана Баймахамбета и казаками полковника
      Меркулова. Они захватили два аула. В штабе Меркулова находится и Зулкарнай. Среди джигитов, сообщивших эту весть,
      был сын Исатая Жахия.
      
      Солнце в этом году грело необычно долго. Сухая осень затянулась. Ни дождя, ни снега, хотя уже пришел ноябрь.
      И сегодня небо было чисто, лишь на западе кое-где видны обрывки туч.
      - Аллах и вправду покровительствует нам.-Конь Балабека ни на шаг не отставал от корноухого.- Не шлет ни морозов, ни дождей. В небесном царстве все в порядке. Только
      на земле у нас дела плохи...
      - Брось хныкать, здесь тебе не Хива,- перебил Жантас.
      Он скакал за Балабеком, впереди братьев Махамбета - Исы и Муссы.
      - А что Хива? Там-то и вовсе теплынь сейчас.
      - Да я не о том. Тебе же там за каждым углом мерещил-
      ся палач или соглядатай...
      - Это мне-то? Да ты сам был там вроде пугливого зайца.
      А сегодня что-то расхрабрился. Проверим твою силу в бою...
      - С тобой я могу помериться силой до боя. Скоро при-
      вал. Готовь своих судей. Если с первой хватки не положу тебя
      на обе лопатки, пусть меня гром расшибет.
      - Долго ждать. Гром грянет только весной,- расхохо-
      тался Балабек.- Лучше пусть Шернияз сложит песню о тво-
      ем бахвальстве,- Балабек пришпорил коня, стараясь вы-
      рваться вперед.
      Стараясь увидеть Шернияза и Курмангазы, Махамбет чуть привстал с седла, вгляделся в сарбазов. Конница неслась широко, нестройно, рассыпавшись по степи и растянувшись почти на целую версту. Каждая сотня гнала впереди вьючных лошадей и наров с запасами продуктов. Многие всадники вели в поводу запасных коней. В этой огромной, быстро дви-
      жущейся массе трудно было отличить одну сотню от другой. Курмангазы и Шернияз находились в смешанной сотне адаевцев и кипчаков, которыми командовал Ноян. А он, конечно, как всегда, вывел своих вперед. Там же, в головной сотне, сам Исатай. Вон видно его знамя.
      Махамбет пришпорил корноухого и, опережая одного всадника за другим, понесся вперед...
      Ряды сарбазов понемногу стали плотнее, дорога сужалась, она входила в долину, с обеих сторон стиснутую небольшими горами.
      Махамбет уже приблизился к Исатаю и видел, как, разбрасывая комья земли своими огромными копытами, ровной рысью шел сауран. Волна повстанцев, растянувшись, острым клином стекала в узкую долину.
      Ерсары со знаменем пробился вперед и вместе с сотней Нояна ворвался в ущелье, когда неожиданно в лоб коннице откуда-то из-за укрытия ударили пушки.
      Били картечью. За первым залпом прогремел второй, и тут же на вершине холмов, окружавших дорогу с обеих сторон, появились конные цепи солдат и казаков.
      Степные скакуны, никогда не слышавшие грома орудий, взбесились. Вставая на дыбы, с ошалелым утробным ржанием, не слушаясь поводьев, они бросались назад. На какой-то
      миг все сбились в кучу. Задние наседали на передних. Вьючные кони и нары, ища защиты, сбивая всадников, устремля-
      лись в кучу сарбазов. Все смешалось в пыли и пороховом дыму.
      - Калдыбай!- заглушая крики сарбазов и ржание коней, загремел Исатай.- Прорывайтесь к Зарбаю н Степану!
      Выводите свои сотни, берите на себя удары справа и слева!
      Не оставлять раненых и убитых, не задерживаться!.. Сойдем-
      ся у дороги за холмами!
      Исатай привстал на стременах, в воздухе сверкнул его
      булатный семсер.
      - Ноян! Настал час! Заткни пушкам глотку!- Клич сар-
      дара подхлестнул джигитов. Обнажив сабли и сомкнув ряды,
      они стремительной лавиной бросились за Исатаем. Казалось,
      уставшие за дорогу кони обрели второе дыхание. Рывок го-
      ловной сотни был настолько стремителен, что артиллерия
      карателей не смогла сделать третий залп...
      Стремясь зажать сарбазов в кольцо, разбить их строй, от-
      сечь одну сотню от другой, с обоих флангов, с вершин холмов
      на повстанцев двинулись солдаты и казаки. Но на нх пути
      оказался непредвиденный барьер. Нуралы, Жакып и Жантас
      вместе с другими джигитами, искусно управляя вьючными
      верблюдами и конями, создали прочный заслон с обоих
      флангов. На какое-то мгновение солдаты и казаки были оста-
      новлены, но этот миг оказался решающим. Джигиты Зарбая
      и сотня Степана с тыла насела на солдат и казаков.
      Смяв батарею, укрывшуюся за высотой прямо перед фрон-
      том, сарбазы прорвались вперед. Но тут их встретила конни-
      ца султана Баймахамбета, находившаяся в засаде...
      Уже прорываясь сквозь строй туленгутов, Махамбет уви-
      дел Шернияза - он бился в гуще врагов. Мальчишка! Безу-
      мец! Он смеялся. Голова его была обнажена. Слетел
      шлем. Не слыша команды, предостерегающих криков дру-
      зей, увлекшись, он лез все дальше и дальше в гущу тулен-
      Гутов.
      - Назад, Шернияз! Мы уходим!- закричал Махамбет,
      наискось ударив по плечу наседающего туленгута. Но Шер-
      нияз не услышал его. На помощь к другу, сквозь острия ме-
      чей и пик, вместе с десятком храбрых и ловких джигитов про-
      рывался Курмангазы. Наемники султана взяли их в плотное
      кольцо. Махамбет бросился на помощь, но было поздно. Путь
      преградили казаки...
      Исатай выводил сарбазов за холмы, на простор. Джигиты,
      на скаку подбирая тела убитых друзей и защищая раненых,
      мчались за Исатаем.
      - Берегись, Махамбет!- В глазах сарбаза застыл ужас.
      Махамбет прикрылся щитом, еле удержался в седле от тяже-
      лого сабельного удара - и в ту же секунду джигит, что кри-
      чал Махамбету, вонзил свое копье в того, кто нанес удар по
      щиту поэта.
      Махамбет больше не увидел ни Шернияза, ни Курманга-
      зы. Он попал в общий поток последней сотни сарбазов, стре-
      мительно покидавшей поле боя. Сдерживая корноухого, Ма-
      хамбет, привстав на стременах, искал братьев - Ису и Мусу.
      Слава аллаху! Они живы, мчатся вон там, справа. Их, ка-
      жется, вывела из окружения туленгутов сотня Степана. Сам
      Степан скакал впереди своего поредевшего отряда. Он тоже
      был без шлема, кровь запеклась на лбу.
      Снова прогрохотал пушечный выстрел. Убили коня под
      Степаном. Друзья бросились к нему на помощь, но их отбро-
      сили налетевшие казаки. С правого крыла к Степану с десят-
      ком сарбазов прорвался Зарбай. Кто-то подвел ему коня. Но
      упавшая лошадь придавила Степану ноги.
      Опомнились и вновь выровняли свои ряды солдаты и ка-
      заки, есаулы с туленгутами окружили джигитов Зарбая. А сам
      Зарбай каким-то чудом вырвался из пекла, помчался за ухо-
      дящими сарбазами.
      Вскоре погоня отстала. Пройдя по безлюдной степи, через
      такыры, пески и тугаи, повстанцы неожиданно вышли к речке
      с высокими глинистыми берегами, переправились на другой
      берег и скрылись в лесу.
      Выбрав место поудобней и выставив надежную охрану,
      воины, не снимая доспехов, повалились на траву. Лишь те,
      кто еще держался на ногах, сохраняя силу и бодрость, пошли
      рыть могилу для павших в бою и готовить пищу для
      живых.
      Когда солнце скрылось за холодными серыми тучами и
      подул колючий ветер, Исатай собрал на военный совет всех
      сотников. И только тут, сидя под мрачным и холодным небом
      на берегу реки, Махамбет узнал, что более пятидесяти джи-
      гитов осталось в плену у врага и среди них Курмангазы и
      Шернияз; что больше всех досталось сотне Степана - сол-
      даты и казаки с особым остервенением накинулись на них как
      на предавших веру и царя; что адаевцы и кипчаки первыми
      прорвались к пушкам и помогли сарбазам пройти через ско-
      пище царских войск, через засаду, о которой никто из
      повстанцев не знал.
      
      Неожиданная битва в дороге словно подменила сарбазов.
      Поспав час-другой, они вновь обрели прежнюю силу и лов-
      кость, повеселели и уже поговаривали о новой битве: "Уми-
      рать- так в бою, как подобает настоящим джигитам".
      Многие были готовы тут же пересесть на запасных коней
      и мчаться на защиту аулов, захваченных солдатами Мерку-
      лова...
      Посоветовавшись с Исатаем, Махамбет с сотней адаевцев
      и кипчаков покинул стоянку сарбазов...
      Вечер был холодный и темный. В глубоком овраге разве-
      ли костер, кипятили воду, а доморощенные лекари промыва-
      ли и перевязывали раненых. Тут же рядом, меж деревьев, под
      неусыпной охраной старых, привычных к бессоннице воинов,
      с жадностью рвали траву немного уже остывшие, голодные
      кони.
      Сарбазы, держа наготове свои мечи и сабли, насторожен-
      но вслушиваясь в негромкий посвист ветра, молча сидели у
      огня.
      Когда наступила ночь, коней подогнали к шатрам. Вбили
      колья в землю, натянули арканы и привязали к ним скакунов
      головой друг к другу. Коротконогие сильные степные кони
      уткнулись в торбы и с жадностью накинулись на овес.
      Молчал Исатай. Он сидел в одной из наспех поставлен-
      ных походных юрт.
      Еще вечером, когда землю окутал мрак, сарбазы, стояв-
      шие на часах, привели к нему человека в старом лисьем
      треухе. Он был голоден. Конь под ним еле держался на ногах.
      - Я от султана Каипгали. У него пятьсот нукеров, Алла-
      кул выдал ему оружие против Жангир-хана. Султан шлет
      привет. Он требует объединения всех сарбазов в единый ку-
      лак для победы. Вот его письмо. - Гонец распорол свой треух
      и передал Исатаю послание султана.
      - Сегодня победа от нас дальше, чем когда-либо,- за-
      думчиво произнес Исатай, глядя в раскрытую дверь, за кото-
      рой стоял его белоногий саврасый конь.
      Сарбазы называли саврасого саураном. Это слово перешло
      к ним в наследство сквозь тысячелетнюю даль от предков -
      азиатских скифов, которые называли так самых сильных ска-
      кунов светло-рыжей масти с темной полосой по хребту от гри-
      вы до хвоста. По преданию, саураны были прямыми потом-
      ками диких аргамаков, отличались быстротой, неутомимостью
      и чуткостью. Говорили, они распознают врага по запаху...
      - Султан ждет ответа, а я прошу коня. Мой не выдержит
      обратной дороги,- напомнил о себе гонец.
      - Ответ будет через день, когда вернется Махамбет. Дай-
      те ему коня, пусть будет с нами, пока решим, идти ли к сул-
      тану Кайбале,- сказал Исатай джигитам.
      Краток был сон сарбазов. Когда перед рассветом бледное
      небо очистилось от туч, откуда-то из-за тугаев раздался дол-
      гий пронзительный свист. Призывно заржал сауран, встрепе-
      нулись кони. Вскочив с мест, сарбазы затянули пояса, быстро
      оседлали своих скакунов.
      - Пора, джигиты!- Исатай легко вскочил на саурана.
      Калдыбай был уже рядом. Он держал в руках знамя Иса-
      тая - лоскуток бело-голубого шелка и длинный конский
      хвост с маленьким медным колокольчиком. Тут же стоял джи-
      гит со своим барабаном, похожим на огромную пиалу, обтя-
      нутую бычьей кожей.
      - Сколько нас?- тихо спросил Исатай у Калдыбая, ког-
      да джигиты выстроились.
      - Пятьсот двадцать...
      - Если бы не близилась зима, нас было бы больше,-
      улыбнулся Исатай.
      - Зима сужает дороги, нам трудно станет пробираться
      по степи: следы будут видны всюду. А летом мы могли бы не-
      ожиданно налететь и, рассыпавшись по степи, дробить войско
      хана, откалывать его по частям. Старые акыны говорят, что
      так наши предки победили Искандера Двурогого, так мы всег-
      да выдворяли джунгаров...
      - Но тогда против нас не было царских пушек и ружей,
      Калдыбай.- Исатай выехал вперед.
      О, дважды несчастен мой род!
      В московских царях наши ханы
      Нашли себе верный оплот,
      В ярме наш страдает народ,-
      вздыхал Калдыбай, бормоча стихи.- Как ты прав, мой сокол
      Махамбет!..
      
      Покинув леса, сарбазы выехали в открытую со всех сто-
      рон степь, они шли на Тас-Тобе, хотя знали, что здесь повсю-
      ду есть лазутчики, повсюду отряды султанов, туленгуты Жан-
      гир-хана, солдаты и казаки царя и все жаждут их смерти...
      Трем джигитам Махамбета удалось бесшумно проникнуть
      в одинокий аул, стоявший в верховьях реки. Собственно, аула
      уже не было. Избы и землянки пустовали. Вместо юрт оста-
      лись груды, обгоревших кереге. Весь скот угнали, мужчин
      схватили и увели в плен. Возле ночных огней матери оплаки-
      вали позор своих дочерей. А несколько стариков и женщин
      собирали осиротевших детей и, закутав в кошмы, укладывали
      в телеги. Каратели оставили лишь несколько облезлых вер-
      блюдов. Старики готовились увезти своих подальше от этих
      мест, в глубь песков, куда глаза глядят.
      - По всем нашим аулам прошлись каратели царя, есау-
      лы и туленгуты хана,- говорили старики,- Вчера вечером
      они побывали у нас. С собой взяли жен, отцов и матерей сар-
      базов, а с ними родственников Исатая и Махамбета. Беда со
      всех сторон. И земля, и небо против нас. Или ослеп аллах, не
      видит наше горе...
      Узнав дорогу, по которой ушли каратели, увозившие за-
      ложников, джигиты вернулись к Махамбету.
      - Они не могли уйти далеко. Ночь темна. Рискнем!-
      обратился Ноян к Махамбету.
      - Все ли согласны?- тихо спросил Махамбет.
      - Среди нас нет трусов,- ответил кто-то из джигитов.
      В темноте Махамбет не разглядел его лица.- Добудем запад-
      ных коней и еды, обозы карателей передадим аулам, уходя-
      щим в пески.
      
      ...Ноян, Балабек и Жантас ехали впереди. Сотня двигалась
      следом. Жантас первым заметил костры. Предупредили Ма-
      хамбета. Сотня свернула с дороги и въехала в заросли чия.
      Ждали недолго. Раздался тихий лай лисицы. Махамбет вы-
      ехал на дорогу.
      - Судя по кострам, отряд невелик,- сказал Ноян, вер-
      нувшись из разведки.- Должно быть, Меркулов со своими
      казаками. Но видны и костры туленгутов.
      - Оставьте коней. Возьмите еще трех джигитов и про-
      беритесь в самое логово. Когда мы влетим в лагерь, бейте
      стражников, освобождайте пленных!..- Махамбет снова ис-
      чез в зарослях.
      ...Внимательно вслушиваясь в тишину, сотня ждала
      команды Махамбета. Джигиты по привычке дремали в седле.
      Прошло полчаса или час, а им уже казалось, что скоро, кон-
      чится ночь. Кругом - ни зги, только шелест кустов чия да
      резкое фырканье коней. Со стороны лагеря карателей равно-
      мерно доносятся выкрики часовых. Холодный ветер начал
      пробираться под одежду.
      - Сладок ли ваш сон, джигиты?- негромко спросил Ма-
      хамбет.
      - Сон в седле краток, но придает больше сил, чем сон на
      пуховой подушке,- проговорил из темноты Жакып.
      - Не тебя спрашивают, пусть джигиты ответят,- сказал
      в ответ Нуралы.
      Послышался смех сарбазов. Их всегда веселил спор двух
      уважаемых и любимых всеми воинов.
      - Аксакалы,- заговорил Махамбет,- возьмите на подмо-
      гу пять джигитов и езжайте в обход лагеря. Там дорога. По
      ней побегут каратели. Подожгите вдоль дорог и камыш, и
      кусты чия, когда мы ворвемся во вражеский стан. А сами
      уходите к реке в тугаи и ждите нас.
      
      Отряд Махамбета бесшумно подошел к лагерю и, выров-
      няв ряды, со свистом и грозным стоустым кличем "Адай!"-
      ворвался в стан карателей. Не успев сесть на коней, казаки
      бросились в темноту. Лишь у дома, где веселились десятские,
      возглавлявшие охрану пленных, произошла короткая стычка.
      Казаки и туленгуты без сопротивления оставили аул. Но, уви-
      дев вспыхнувшее впереди пламя, повернули назад, и тогда
      джигиты скрестили мечи. Махамбет искал встречи с есаулом,
      командовавшим всей сотней. Мешала ночная темень. Вдруг в
      отблеске огня Махамбет заметил есаула и бросился к нему,
      но тот успел разрядить свое ружье. Корноухий конь поэта
      неестественно повернул голову, с диким ржанием грохнулся
      о землю. Махамбет слетел с седла. Есаул исчез.
      Освобожденные из плена джигиты, старики, женщины, де-
      ти - родственники сарбазов Исатая и Махамбета - быстро
      собрали и оседлали оставленных карателями коней. Трофей-
      ное оружие было уложено в телеги.
      Разбившись на мелкие группы и рассыпавшись впереди,
      сзади и по бокам ночного каравана, джигиты Махамбета к
      рассвету перевели освобожденных из плена стариков и жен-
      щин на другой берег речки Сазсу. Дальше лежали густые
      тугаи, за ними начинались пески.
      Распрощавшись с Махамбетом и с друзьями-воинами, Жа-
      кып, Жанпеис и Нуралы увели караваны в сторону песков
      Нарына.
      - Мы уведем аулы туда, где никто не найдет нас, но где
      есть корм скоту и вода. Мы будем ждать вас с победой. Знаю,
      она придет,- говорил на прощание Жакып, хлопоча возле
      больной, бредившей матери Курмангазы. Ее чуть живой осво-
      бодили из плена.
      - Не наше дело давать советы, но помни слова Суюнка-
      ры, Махамбет,- прибавил Нуралы.- С тобой его джигиты.
      Я уже стар и буду вам лишь обузой. Мне пора искать место
      для могилы.- Махамбет заметил, как вздрогнули плечи ста-
      рика, и отвернулся.
      Жанпеис передал своего коня Акшолпан, сам пересел на
      могучего нара и начал прокладывать дорогу в пески.
      И снова, как и год назад, когда после битвы с туленгута-
      ми бая Дулата в такую же осень покидали родное Жидели,
      он тихо мурлыкал под нос песню, родившуюся сто лет назад.
      В то время вся казахская степь превратилась в кладбище
      после смертельных битв с джунгарами и после страшного
      джута... Чем дальше уходил караван, тем тягостнее, вызывая
      мучительную боль в сердце, звучала песня.
      Не успев войти в пески, караван остановился. Умерла
      мать Курмангазы. Перед смертью к ней вернулось сознание,
      она узнала старого Жакыпа, увидела Акшолпан, сидящую на
      коне, и тихо спросила:
      - Где мой Курмаш, где Байгазы?
      - Успокойся. Мы едем домой, в Жидели,- с трудом про-
      говорил Жакып: комок подкатил к горлу.- Байгазы вместе
      с Курмашем. Они победили. Они едут за нами...
      Еле заметная улыбка появилась на бледном лице матери,
      она перевела взгляд на Акшолпан. Девушка не могла удер-
      жать слезы и, пряча лицо, согнулась в седле. Мать припод-
      няла голову, посмотрела вслед каравану и увидела безлюд-
      ную степь.
      - Где они?!-Это были ее последние слова. Болезнь,
      простуда, нагайки туленгутов и боль за судьбу сыновей отня-
      ли ее силы. Всю прошлую ночь она бредила. Она не слышала
      крика "Адай!", не знала, как их освободила сотня Махамбе-
      та, не знала, что ее младший сын Байгазы изрублен казака-
      ми, а старший, Курмангазы, оказался в руках султана Бай-
      махамбета...
      Прошел мелкий дождь. Земля стала сырой, к ногам липла
      грязь. Позванивая кандалами, скользя, с трудом передвигая
      ноги, брели под надзором жандармов на каторгу в Сибирь
      бывшие воины Исатая. Курмангаэы шагал рядом со Степа-
      ном. Поддерживая друг друга, они шли во главе колонны.
      Горло пересохло от жары, болела голова, все тело было слов-
      но в пламени.
      Еще в ставке султана Баймахамбета каждого подвергли
      наказанию. Сто, двести, пятьсот ударов. Озверевшие карате-
      ли уже били, потеряв счет, отливали водой и повторяли все
      сначала. Потом безжизненное тело сталкивали в яму, выко-
      панную самими же пленниками. В колонне шли те, кто вы-
      жил после пыток.
      Прежде чем попасть в Оренбург, а потом дойти до Сиби-
      ри, пленникам предстояло явиться в ханскую Орду, в Жас-
      кус, и пройти сквозь строй перед Жангир-ханом.
      Из всех сарбазов, захваченных в плен, только Шернияз
      был оставлен в ауле султана-правителя Баймахамбета.
      ...Когда пленников привели в аул, султан приказал отде-
      лить Шернияза и держать под навесом возле дома.
      - Я хочу послушать, как новоявленный поэт степи, счи-
      тающий себя братом Махамбета по духу, будет всю ночь ску-
      лить и просить пощады. Утром он должен спеть мне песню
      пробуждения,- заявил султан.- Мой сон под стоны поэта
      будет спокоен и крепок.
      Ночью в аул султана в окружении своих казаков приска-
      кал полковник Меркулов. В доме султана сразу собрался
      совет. Вестовой в сопровождении десятка туленгутов умчался
      в главный штаб карателей, расположенный где-то поблизости
      в степи. Были подняты на ноги сонные солдаты и туленгуты.
      Усилили караул, увеличили число дозорных вокруг аула и
      удвоили стражу над пленными.
      Утром Курмангазы видел, как мимо аула строй за строем
      проходила конница Жангир-хана, казачьи полки и солдаты
      с линейных укреплений. Рослые кони тащили пушки. В эти
      минуты Курмангазы особенно хотелось вырваться из цепей.
      Бежать, бежать к Исатаю, предупредить друзей об опасности
      и вместе с ними умереть в бою, если не суждено победить.
      Умереть так же, как умирали в бою лучшие сыны степи.
      У него родилась надежда на побег, когда конвоир, отде-
      лив его от друзей, повел к дому Асана. Отбросив в сторону
      старую шубу, укрывавшую тело от холода, Курмангазы встал
      с ночного ложа и, гремя кандалами, двинулся к выходу. Он
      надеялся, что с него снимут снимут кандалы.
      - Стой здесь,- скомандовал Асан.- Эй, сотник, выводи
      этик голодранцев из загона, пусть соберутся здесь. Сейчас
      мы будем слушать прославленного кюйши. Он сыграет нам
      песню победы над бунтовщиками.
      Пленных согнали на площадь. Оборванные, обросшие,
      молчаливые и мрачные сарбазы стали полукругом возле Кур-
      мангазы. Их волосы развевались на ветру. Отобранные у них
      кольчуги, шлемы и оружие были свалены в кучу возле телег,
      - Раздать им по чаше кумыса. Пусть знают в степи, что
      султан Баймахамбет великодушен даже к врагам и де-
      лит с ними свой напиток из осеннего торсука,- приказал
      Асан.
      Стражник подвел Шернияза поближе к пленным, но нака-
      зал стоять в стороне. Юного поэта трясло от холода. Он ста-
      рался пересилить дрожь. Степан вышел из толпы и набросил
      ему на плечи свой походный чапан.
      Возле шатра Асана слуги поставили кресло, обитое кожей.
      В сопровождении телохранителей пришел Баймахамбет. На
      полковничьи эполеты была наброшена легкая соболья шуба,
      Он грузно опустился в кресло, пробежал взглядом по лицам
      Пленников, оглядел застывшых на месте туленгутов и поднял
      глаза к небу.
      - Хорошим будет день. Сам аллах ждет гибели послед-
      них смутьянов Исатая, чтобы смыть с земли их поганую
      кровь и укрыть поля белым снегом. Слава царю и xaну
      - Слава!- повторили туленгуты и казаки.
      Султан провел ладонью по своей маленькой бородке и
      обратился к Асану:
      - Ты говоришь, что будет играть лучший домбрист ка-
      захских жузов? Так пусть он сыграет песню славы царю и ха-
      ну. Этой песней он может смягчить свою участь.
      - Домбру!- обратился к слугам Асан.
      - Эй, Баймахамбет! Разве тебе не известно, что орлы не
      летают в томага, о тулпар не скачет с завязанными ногами?!
      Сними цепи с рук и ног, и я сыграю тебе такую песню, кото-
      рую ты никогда не слышал,- хрипло сказал Курмангазы.-
      Или ты так труслив, что боишься соловья в клетке?- Кур-
      мангазы посмотрел на Шернияза.- Сними цепи с юного
      поэта.
      Широко расставив ноги, раздвинув свои могучие плечи и
      насупив брови, стоял перед султаном сын Сагырбая.
      Прищурив глаза и по привычке теребя свою бороду, сул-
      тан впился взглядом в Курмангазы.
      - Пусть будет по-твоему. Снять цепи!
      Шернияз, освободившись от кандалов, устало опустился
      на траву. Он был бос. Победители стащили с него сапоги.
      Поглядывая на султана, Шернияз обматывал ноги тряпьем.
      Курмангазы видел, что в глазах у поэта нет страха, его бро-
      сает в дрожь от холода, но дух не сломлен.
      Слуга подал домбру. Курмангазы осмотрел ее богатую
      инкрустацию. Слегка натянул струны, взял ноту, другую,
      прислушался.
      - Голос твоей домбры подобен писку объевшегося щен-
      ка, Баймахамбет. Верни мне мою, она у твоих туленгутов! -
      Сын Сагырбая швырнул домбру султана. Слуга еле пой-
      мал ее.
      Лицо Баймахамбета оставалось неподвижным.
      Пленные джигиты хмуро поглядывали на Курмангазы.
      Никто не мог понять, к чему он затеял весь этот фарс.
      - Друзья-сарбазы, что же вы приуныли? Выше голову,
      смелее вперед! Иль я не то говорю султану?- Курмангазы
      взял свою домбру.
      Что мне толки? Молве пустой
      Не сломить меня, не склонить...
      На виду живу я у всех
      Не добычу я шел искать
      Вдалеке от юрты родной,
      Не по поле скитальцем стал...
      Выше головы, это для вас, друзья, я пою!
      Напряглось лицо Курмангазы, густые брови слились,
      взгляд стал острым, пронзительным.
      Он ударил по струнам. Раз... Другой...
      Зазвенела домбра. Стремительным и грозным было вступ-
      ление к новой песне. Курмангазы поднял лицо к небу, а рука
      сама неслась по струнам.
      Там, в небе, парил одинокий коршун. С земли он был по-
      хож на орла, парившего когда-то над родным Жидели, тот
      орел был свидетелем последней встречи Курмангазы с Ак-
      шолпан в зарослях ревеня. Тогда они вспоминали легенду
      о хромом кулане, о грозном кагане. Он музыкой своей рас-
      сказал о силе, победившей кагана.
      Встречу с Акшолпан, песнь их любви прервали каратели
      хана. И тогда вместо домбры Курмангазы взял в руки меч.
      Нет, не смерти боялся Курмангазы, а рабства. Степь лю-
      бит свободу, любит сильных, в степи никогда не утихал гул
      битв: никто никогда не мог силой поставить на колени степ-
      няков.
      Еше в далекой древности, когда Искандер Двурогий, без
      боя войдя в Мараканду, решил захватить и земли степняков,
      предки казахов - азиатские скифы сказали полководцам
      Искандера:
      - Если у вас непобедим один царь ваш, Двурогий, то у
      нас непобедим каждый воин!
      Предки казахов отразили и Кира, и Дару, и Надиршаха,
      прогнали упрямых джунгаров. Но началась вражда меж
      родами, брат пошел на брата. Степь распалась натрое. Вели-
      кий жуз, Средний жуз, Младший жуз. Жуз - это лик. Трех-
      ликим стал народ. Несчастным. Ханы дрались за трон, султа-
      ны за богатство. Делили и скот, и рабов. Потерял свою силу
      народ. Забылось время, когда иноземцы боялись его, называя
      то куманом, то тураном, то половцем, то кайсаком. И поняли
      враги: коварством и хитростью разделяя племена, натравли-
      вая роды друг на друга, можно победить казахов. Не на-
      шлось в степи человека, который бы вновь объединил все
      роды. О несчастное племя рабов! О, проклятье вам, ханы,
      султаны, как шакалы раздирающие на части свою землю,
      народ свой!..
      Слава вам, сарбазы! Вы летите по родной степи, возрож-
      дая прежнюю силу, воскрешая дух свободы... Земля гудит
      под копытами ваших коней, нет силы, которая бы сдержала
      ваш порыв...
      Все вдохновение вложил в свою песню Курмангазы.
      Бурные, гневные, призывные аккорды тревожат сердце
      султана и поднимают дух пленных сарбазов. Им чудится, что
      где-то близко лавиной несутся их друзья. От дробного стука
      копыт содрогается сердце. Распрямились плечи джигитов,
      они забыли о своих цепях, глаза мстительно вспыхнули, про-
      светлели лица...
      Оборвалась песня, оборвался топот. Но мгновение - и
      домбра звучит с новой силой. Сарбазы повернули коней и
      мчатся назад, сюда. Все громче, оглушительнее бьют копыта.
      Вот-вот сарбазы ворвутся в аул и снесут белую юрту нена-
      вистного султана...
      - Это наши скачут! Это дух Адая - воинственный, не-
      истребимый! Песня Курмангазы об Адае! Слушайте! Вся
      степь поднялась на битву, вся земля поет песню гнева!
      Пленники кричат, они ведут себя, как воины на поле бра-
      ни, забыли о цепях, о нависшей над ними смерти. Туленгуты,
      сняв ружья и сабли, сгрудились возле султана. Крики пленни-
      ков страшат их. Да и сам музыкант стал страшен. Волосы
      как грива льва, глаза налились кровью.
      - Замолчи!- прогремел султан.- О чем твоя песня?
      - О лихих сарбазах Исатая, которые опрокинут твой
      шатер, а самого тебя заставят реветь, как старого верб-
      люда!
      - Не я, а ты повоешь у меня, как голодный пес! Всыпать
      ему двести шомполов!- приказал Баймахамбет.- Не прой-
      дет и недели, как ваш Исатай будет валяться у моих ног, про-
      ся пощады!
      В аул прискакал офицер - гонец от полковника Гекке.
      Баймахамбет увел его в свой дом. Есаулы снова загнали
      пленных в сарай. За сараем сотники выстраивали своих сол-
      дат и туленгутов с шомполами наготове.
      В центре двора оставили одного Шернияза.
      Трое здоровенных туленгутов привязали руки Курмангазы
      к прикладу ружья, содрали рубашку и первым протащили
      сквозь строй.
      По команде справа и слева ритмично сыпались удары.
      Раз... два... три... Кто бил с оттяжкой, кто старался смягчить
      удар...
      Следом за Курмангазы вели Степана. Стиснув зубы, шел
      сын Сагырбая, молчал и Степан. Удары подгоняли вперед, а
      в грудь упирался приклад. Враги не слышали ни стонов, ни
      жалоб.
      Нет, не боль мучила Курмангазы, а то, что с ним рядом
      заставили идти Шернияза, идти и смотреть, как бьют его
      друзей.
      Юный, еще не окрепший в битвах поэт, мечтавший лишь
      о любви и подвигах, не мог выдержать эту пытку, не мог ви-
      деть кровь на спинах друзей, не мог слышать ударов. Он кри-
      чал, плевал в лица солдат, рвался к друзьям.
      - Меня! Бейте и меня, я с ними,-плакал Шернияз.
      И тогда Курмангазы не выдержал:
      - Замолчи, мальчишка!- Его слова прозвучали как при-
      каз. Приказ не только поэту, но и всем, кого вели сквозь
      строй.
      Никто из пленных сарбазов не попросил пощады. Семеро
      не выдержали пыток, погибли...
      
      Под тихий звон цепей и монотонную песню одного из кон-
      воиров Курмангазы думал о товарищах, умерших при пытке,
      о Шерниязе.
      Не знал Курмангазы, что после их ухода из аула Шернияз
      провел ночь в холодном сарае, укрываясь соломой, рубашка
      у него была разорвана в клочья, когда он вырывался из рук
      туленгутов, чтобы разделить участь своих товарищей.
      А на следующее утром его вновь подвели к дверям султа-
      на. Посиневший, переступая с ноги на ногу, засунув окоченев-
      шие руки за пазуху, он стоял перед дверями Баймахамбста.
      Стражник ткнул поэта камчой в бок.
      - Эй ты, бишара, ты сейчас должен сложить песнь -
      приветствие Алдияру Байеке. Читай свои стихи, да погромче.
      Чем быстрее исполнишь его волю, тем скорее получишь пищу
      и одежду.
      Приветствую тебя, потомок великих ханов!..-
      начал свою песнь Шернияз.
      Ты тираном слывешь, султан Байеке...
      А я один из бедных сыновей народа...
      Слышал я, ты на милости щедр, Байеке,
      Я надеждою полон -исполни желанье мое.
      Проклятый мороз,- босые ноги оледенели.
      Если нужна моя голова -сруби ее поскорей.
      Одного прошу - пусть погибну стоя...
      Баймахамбет молчал. "Пой громче!" - потребовал
      стражник.
      ...Байеке, не вернется ко мне день вчерашний,
      Не вернется удаль моя- степное раздолье,
      Твой меч надо мной навис.
      Этот день стал последним...
      Если казнь - что ж ты медлишь?
      Кто ты?- крикнул султан, не выходя из дому.
      Есть земля Отенсаз, где кочуют аргыны, найманы
      Там пастбища тучны,
      На приволье резвятся ягнята,
      Жеребят тонконогих не счесть...
      Там аулы дружны, там зимовья раскинулись густо.
      Там я родился. Был сыном могучего рода,
      Соколом - баловнем был у народа,
      Если ты не признал меня, Байеке,
      Так узнай же! - Я Шернияз,
      Певец Исатая и брат Махамбета! -
      гордо ответил юный поэт.
      - Мой меч готов. Перешагни порог, и я исполню твое
      желание. Голова твоя слетит к моим ногам,- сказал султан.
      - Я думал, что ты подобен Кагану. А ты оказался глуп-
      цом, не знающим обычаев предков. Я не раб. Разутым, голым
      не войду в твой дом, не покажусь перед твоей ханум,- отве-
      тил Шернияз.
      - Я сказал - входи!- Баймахамбет задыхался от гнева.
      Шернияз может перешагнуть твой порог,
      Но упрямство твое не от ума, Байеке.
      Не меня, а честь своих дочерей пощади.
      - На! Заткнись!- Баймахамбет бросил свою соболью
      шубу.- Войди, вернешь перед смертью!- крикнул султан.
      - Байеке, спасибо за совет. Даже сокол при линьке
      оставляет перья. Султан ты или жадный сурок? Отдав шубу
      из шкурок десяти мышей, спешишь вернуть обратно. Бери!
      Я жду смерти здесь.- Новая песнь Шернияза собрала людей
      возле дома султана.
      - Хватит, возьми ее с собою на тот свет! Входи скорее!
      Шернияз с песней перешагнул порог. Он пел хвалу доче-
      рям султана.
      - Остановись,- прервал Баймахамбет.- У меня шесте-
      ро детей. Есть среди них и хорошие и плохие. Воздай долж-
      ную почесть каждой,- сказал султан, увидев толпу у двери
      и сдерживая свой гнев.- А может быть, ты осмелишься ска-
      зать плохое и обо мне самом?- выжидательно спросил
      султан.
      - Коль прикажешь, скажу!
      - Говори!
      Всю силу таланта и гнева, всю боль за муки народа, за
      пытки друзей обрушил Шернияз на правителя. Собрался весь
      аул. Это была страшная песнь о жестокости Баймахамбета...
      Султан не выдержал, вырвал из ножен саблю с золотой
      рукоятью и двинулся на юного поэта. Шернияз, облаченный и
      соболью шубу, в упор глядя на палача, продолжал свою
      песнь, слова которой, как эхо, повторялись теми, кто нахо-
      дился за раскрытыми дверями.
      - Дат! Дат!- загудела толпа.- Байеке, не посягай на
      священный обычай. Дай поэту допеть свой стих перед
      смертью!
      - Молчать!- Правитель был вне себя от ярости, но нe
      мог перешагнуть через вековые устои степи.
      - Твое последнее слово! И я пошлю тебя вместе с твоим
      Исатаем и Махамбетом в пекло ада!- Баймахамбет сорвал
      шубу с плеч Шернияза и занес над ним свою саблю.
      Шернияз смеялся, он хохотал ему в глаза, как безумец,
      теребя свои лохмотья, он пел о трусости и непостоянстве сул-
      тана, о его жадности и жестокости.
      - Ты сам приказал сказать мне плохое о тебе. Разве я
      говорил неправду? Что же в тебе осталось от чести не только
      султана, а и простого казаха, если в тебе нет верности соб-
      ственному слову?! Ты приказал - я спел. Ты велел говорить
      правду - я сказал...
      - Он прав, султан. Нет суда над теми, кто побеждает в
      поединке силою слова и ума. Даруй ему жизнь. Он молод. Он
      будет великим поэтом,- аксакалы аула заступились за Шер-
      нияза.
      - Пощадив Шернияза, ты обретешь уважение. Безмер-
      ная жестокость все дальше отталкивает тебя от народа,-
      сказали советчики султану, когда разошлась толпа.- При-
      ласкай его, одари. Ласковым словом даже змею можно выма-
      нить из норы и заставить танцевать.
      Баймахамбет получил приказ Гекке - выступить для
      окончательного разгрома повстанцев.
      "По пути в Тас-Тобе к вам присоединится султан Караул-
      ходжа вместе с четырьмя сотнями ордынцев и сорока каза-
      ками,- говорилось в послании.- Полковники Меркулов, Ис-
      томин, Трофимов в пути... Подполковник Алиев из Астрахани
      через день будет у Тас-Тобе с тремя сотнями солдат и артил-
      лерией, полковник Бизенов прикрывает дорогу бунтовщикам
      на Урал, при мне султан Чингали Орманов, его шесть сотен
      ордынцев идут впереди моих восьмисот солдат..."
      Полковник Баймахамбет, нацепив свои медали, сопровож-
      даемый целой свитой во главе с Асаном, выехал на торжест-
      венный смотр своей армии на равнине в двух верстах от аула.
      Шернияз, одетый как молодой султан, стоял на краю дороги
      в тесном кругу аксакалов, под присмотром двух туленгутов.
      Глаза его глядели тоскливо, тонкие губы дрожали. Он читал
      стихи Махамбета:
      Аргамак настигнут стрелой,
      Хлещет кровь из ребра струей.
      И в джигита впилась стрела.
      Как же быть мне теперь, о жизнь,
      Если, всеми брошенный муж,
      Дел задуманных я не свершил?!
      Со всех концов Внутренней орды, со стороны Едиля и
      Жаика, из Гурьева, Астрахани и Оренбурга, со всех погра-
      ничных постов и форпостов стягивались вокруг сарбазов Иса-
      тая каратели. По приказу бая Шомбала весь род ногайлин-
      цев перешел на сторону карателей, их султан Чингали
      Орманов стал главным советником Гекке. А султаны Чука,
      Караул-ходжа и Баймахамбет, получив в достатке оружие и
      Боеприпасы, устремились по следам сарбазов раньше других.
      У каждого из них были свои счеты с Исатаем, каждый жаж-
      дал мести за прошлые поражения...
      Почерневшая, застывшая от холодных ветров земля лежа-
      ла перед взором юного Шернияза. Из аула ушли последние
      солдаты, вдали утих цокот копыт, и все опустело вокруг. Опу-
      стело сердце. Ни гнева, ни песен. Тоска.
      Ветер бил в лицо. Слезились глаза. Шернияз направился
      к аулу. Двое туленгутов неотступно следовали за ним. Акса-
      калы, шагая стороной, с тихим вздохом покачивали головами:
      "Какой поэт посажен в клетку!" Они знали, что сегодня узун
      кулак с быстротою молнии разнесет по степи стихи, прочи-
      танные вчера Шерниязом султану Баймахамбету. Аксакалы
      понимали, что эти стихи прославят имя Шернияза, но знали
      они, быть может, и о том, что дни Шернияза сочтены. Со-
      ловьи не поют в клетках, особенно когда теряют друзей.
      - Ойбой, не всякий поэт выдержит жестокость и ковар-
      ство султана. Только Махамбет может тягаться с ним,- ка-
      чали головой аксакалы.- Большая, очень большая сила идет
      на сарбазов...
      
      "...Для избежания брать полумеры, которыми легко уве-
      личить можно дерзость и предприимчивость и без того дерз-
      кого скопища, как это уже случалось при отъезде генерал-
      майора Покотилова, я предпочел послать на линии строжай-
      шее предписание, чтоб команда из 200 казаков, ожидающая
      меня в крепости Горской, немедленно выступила и прибыла
      ко мне, а Меркулову я приказал, не ожидал моего прибытия,
      выступать с четырехсотенным отрядом из Кулагина и Зеле-
      ного, прибыть на ур, Тереклы-Кум и завладеть аулами Иса-
      тая Тайманова и его приверженцев...
      По прибытии же отряда из Горского я намерен с помощью
      сот четырех ордынцев, из коих, главным образом, будут каза-
      хи из ногайлинского рода, от всех прочих отличающиеся идти
      против скопища Тайманова и разогнать и стараться самого
      захватить... Хан Жангир полагает, что они будут упорно за-
      щищаться",- писал полковник Гекке в своем рапорте гене-
      ралу Перовскому 5 ноября 1837 года.
      Ноября 9. "...Я выступил с казаками и 400 ордынцами для
      присоединения с идущим из Горской крепости отрядом... Но
      получил известие, что отряды, выступившие из Кулагине и
      Зеленого, были окружены казахами и вынуждены вернуться...
      Приказал, чтоб орудия немедленно были выдвинуты в степь...
      Вслед за ним, находясь еще на том же месте, я был извещен,
      что отряд Меркулова находится только в 35 верстах от меня.
      Я немедленно распорядился, чтобы его придвинуть. К вечеру
      оба отряда соединились".
      Ноября 12. "...По благоприятному стечению обстоятельств в тот самый день 12 числа, когда посланы были приказания прислать артиллерию, прискакавший известил, что в 25 верстах виднеется русская команда и что везут пушки. Я послал
      500 казаков и 100 ногайцев им навстречу, и к ночи 12 числа
      весь отряд благополучно соединился в одно место".
      Ноября 13. "...мы выступили, направив путь на Тереклы-
      Кум..."
      Ноября 14. "...рано утром отряд выступил из Тереклы-Кум
      и направил путь через Джаман-Кум на Бекетай, куда пип-
      был в шесть часов вечера, сделавший пятьдесят верст.
      Здесь полагали расположиться ночлегом. На простран-
      стве между Джаман-Кумом и Бекетаем виден был вдали, во
      время марта, пожар, произведенный Исатаем, который, отко-
      чевав, зажег сено. На сем же расстоянии виднелись отряды,
      наблюдавшие за нами. Я послал вперед, верст па 6, двухсот-
      ную команду с есаулом Егановым и партию ногайцев, при
      отряде находящихся, но они не успели достичь противников...
      Исатай хотел остановиться в Тас-Тобе, в 25 верстах от Беке-
      тая. Этим известием я переменил намерение ночевать в Беке-
      тае и, давши отдохнуть лошадям, накормив хорошо людей,
      выступил в поход во втором часу ночи..."
      Ноября 15. "С рассветом мы приблизились к Тас-Тобе...
      Отряд приблизился к тому месту, где стояла собравшаяся на
      высоте шайка Исатая, примерно человек пятьсот. Они не по-
      казывали вида, что намерены бежать, а, напротив, наездники
      и батыры их выезжали и гарцевали перед отрядом... Я при-
      казал отряду выстроиться и, заслонив сначала орудия при-
      крытием, после первого выстрела ударили в атаку..."
      Так писал в своих рапортах полковник Гекке...
      
      Взор Исатая был устремлен вдаль, где на вершине
      сопки, расположенной напротив Тас-Тобе, солдаты Гекке
      устанавливали пушки. Исатай ясно видел, как кони вывезли
      орудия на сопку, как поспешно солдаты начали укреплять их.
      Потом взяли лопаты и начали насыпать вал перед пушками.
      Остались видны лишь стволы, шиты да кромка колес.
      - Как думаешь, сколько там их?- спросил сардар стояв-
      шего рядом Калдыбая.
      - Много,-ответил Калдыбай.
      - А не все ли равно, батыр-ага?-весело сказал Ноян,
      вместе с Жантасом гарцуя впереди.- Смотрите, они обсту-
      пают нас со всех сторон. Туговато нам придется, но есть
      мудрая пословица: если падать, так с высокого нара, а не
      с ишака. Если биться, так биться с достойным врагом. Ви-
      дать, здесь вся армии генерала Перовского и Жаигира, и все
      султаны со своими туленгутами здесь. Что ж, погреемся! Будет жаркий бой.
      - Погреемся!.. На каждого из нас достанется по десят-
      ку,- грустно улыбнулся Калдыбай.
      - Да, все отряды здесь,- проговорил Сарман.
      Он явился к сарбазам, когда вожаки повстанцев собра-
      лись на совет в Бекетае, в одиноком деревянном домике ста-
      рого тигролова Садыка. Сарман привел с собой десять джи-
      гитов.
      -- Я передал ваше послание самому Владимиру Ивано-
      вичу. Когда я сказал, что мы не поюем с русскими, идем на
      битву не с генералами, а ханом Жангиром, он ответил:
      "А разве генерал и хан враги друг другу, сударь? У Жангира
      такие же генеральские эполеты, как и Перовского..."
      Шустикова не встретил. В Оренбурге хватают каждого,
      кто появляется из степи. Я заходил к толмачу из конторы
      генерал-губернатора, и он, собачий сын, предал меня. Я еле
      унес ноги. Да к тому ж надо было торопиться...
      Как раз в тот день, когда я прибыл в Оренбург,- приба-
      вил Сарман,- оттуда вышел отряд с пушками. Мне сказали,
      что идут бить Исатая. Это вот, наверное, как раз те
      пушки...
      - Ха, мы еже посмотрим, кто кого,- подал голос Балабек.- А день-то какой! Солнце, сухой ветер и мороз. Коням
      не терпится, хотят размяться.
      - Слышали? Суюнкара на Усть-Урте снова побил сотню
      сборщиков податей Аллакул-хана. Остановил их караван и
      роздал ханскую добычу своим аулам,- вступил в разговор
      один из джигитов, пришедших вместе с Сарманом.
      - Аллакул дал Кайбале пятьсот своих нукеров и оружия,
      чтоб султан снова попытался сесть на трон вместо Жангира
      и продал нашу землю хивинскому хану,- прибавил другой.
      Исатай с Мэхамбетом переглянулись. Еще вчера сардар
      сказал поэту о послании Кайбалы.
      - На мне лежит тяжкая вина, Махамбет. Я однажды не
      послушал тебя, когда мы сидели в шатре вблизи Жаскуса. Ты
      был прав, Махамбет, мы тогда могли напасть на Жаскус,
      опрокинуть с трона Жангира и потом уж решать, как быть.
      Я виновен не только перед тобой - перед всеми джигитами...
      Теперь слово за тобой. Решай -идти ли нам к Кайбале.
      И еще. Пришел гонец от Суюнкары. Батыр пришлет джиги-
      тов, если нам нужна помощь...
      - Нет! Поздно,-ответил Махамбет и продолжал сти-
      хами:
      Смерть придет - неизбежен рок!
      Каждый встретит свою долю,
      Жизнь свою отдаст за народ...
      Не неволей, не страхом, не обманом мы поднимали народ. Сарбазы готовы принять самый тяжкий бой. Остальное решим после битвы, если останемся живы,- заключил Махамбет.
      - Может, Кайбала отберет у Жангир-хана не только
      трон, но и красавицу Фатиму,- пошутил кто-то из джигитов.
      - Нет, лучше бы ее сосватать за Нояна. Ведь он у нас
      до сей поры холостяк,- подхватил другой.
      - А ты что хохочешь?-огрызнулся Ноян на Балабека.-
      Ты-то не лучше меня. Даже свою любимую туркменку ни ра-
      зу не поцеловал. Видел я в Хиве, как ты на одну паранджу
      заглядывался, а оказалось, что под той паранджой беззубая
      старуха...
      - Все ли готовы?-перебил Нояна Исатай. Сардар обра-
      щался к джигитам, которые помогали женщинам намертво
      привязывать люльки с детьми к бокам самых быстрых и силь-
      ных коней. Было решено -раненых сарбазов и детей вывезти
      из кольца в первую очередь. Но раненые отказались подчи-
      ниться и вернулись в строй.
      Исатай наблюдал, как к головному отряду неприятеля
      прибыл обоз.
      - Готовы! Готовы!-один за другим докладывали сотни-
      ки сарбазов.
      - Предупредите врагов! Мы выступаем!- скомандовал
      Исатай, указывая на лагерь неприятеля.
      Несколько джигитов подняли ружья. Раздался залп -
      предупреждение противнику. Гекке и его офицеры приняли
      этот вызов как неслыханную дерзость.
      Пятьсот сарбазов издевались над трехтысячным отрядом
      царя и хана.
      Об ультиматуме, заранее заготовленном Гекке, не могло
      быть и речи. Час назад полковник надеялся, что повстанцы
      сложат оружие и выдадут своих вождей без боя, но теперь он
      окончательно убедился в правоте слов хана Жангира и сул-
      тана Чингали- исатаевцы решили биться насмерть, они не
      отступят и не сдадутся, только самые жестокие меры могут
      укротить их.
      - Готовьтесь к атаке!- Гекке сел на коня.
      ...С вершины Тас-Тобе прямо на головные сотни полков-
      ника, на пушки мчалась конница сарбазов. Низкорослые гри-
      вастые скакуны неслись так стремительно, словно не гривы,
      а короткие черные крылья выросли у них.
      Стремительно сокращалось расстояние. Всадники мчались
      плотной лавиной. Их было сто, не больше. Остальные сарба-
      зы наблюдали с вершины. Сто - против целой армии, про-
      тив сотен казаков и туленгутов?..
      Их гортанный клич, их шлемы, щиты, пики и кривые саб-
      ли, сверкавшие на солнце, необычно ярком для этого времени
      года,- все говорило о какой-то непонятной, неистовой силе
      духа сарбазов. Гекке был поражен. Ему вспомнилась огром-
      ная картина фламандского художника, висевшая в его петер-
      бургском особняке, где раненая гончая, презрев страх, броса-
      лась навстречу огромному тигру...
      Двести казаков и триста туленгутов стояли, обнажив
      шашки, готовые по взмаху руки полковника ринуться на-
      встречу сарбазам. Но прежде должна сказать свое слово
      артиллерия. Восемь пушек и триста стрелков залпом встре-
      тят сотню повстанцев, а затем казаки изрубят их.
      Гекке увидел Исатая. Тот скакал впереди сотни. Сам шел
      в руки. Лучшего нельзя было ожидать. Вот они уже близко...
      - Взять атамана живым или мертвым!- приказал Гекке
      офицерам, командовавшим конницей.
      - Пли!- В залпе сотен ружей и грохоте пушек потонули
      голоса сарбазов. Но в какое-то мгновение, перед тем как все
      заволокло пылью и дымом, Гекке увидел, что джигиты Иса-
      тая разомкнули строй и рассыпались, не сдерживая своего
      полета.
      Ни ядра, ни пули, ни картечь не достигли цели. Казаки и
      туленгуты с гиканьем и кличем "Бей! Бей!" бросились вперед.
      Прошла минута, две, три... Дым рассеялся, и тут Гекке
      увидел самую постыдную для себя за все время службы кар-
      тину. Сотня сарбазов гнала казаков и туленгутов к Тас-Тобе.
      Исатаевцы не давали опомниться: петляя, избегая ударов, с
      радостным криком они сшибали с седел казаков и туленгу-
      тов, кололи их коней пиками. А с вершины Тас-Тобе уже ле-
      тела новая сотня сарбазов. Минута - и она, как нож, вонзи-
      лась в растерянные ряды казаков и туленгутов.
      Молчала артиллерия, молчали стрелки. Огонь бы нанеc
      больше вреда своим, чем врагу. Офицеры с недоумением
      смотрели на Гекке. Вся армия Гекке провела ночь в походе
      и не подготовилась к бою. А сам Гекке был настолько уверен
      в превосходстве своих сил, что думал: достаточно прибли-
      зиться к "шайке", как она дрогнет, побежит или сдастся. По-
      тому он полагал, что главное - окружить бунтарей.
      Теперь требовалась немедленная контратака. Офицеры
      выстроили триста отборных казаков и туленгутов.
      Самым досадным для Гекке было то, что еще до начала
      сражения он послал в Оренбург гонца с вестью о победе и
      рапортом, где подчеркивал особые заслуги султана Чингали
      Орманова, который действительно помог ему своими совета-
      ми, нашел нужных людей и быстро, без долгих остановок, по-
      вел всех по следу Исатая.
      - Безумство дикарей, господа,- возбужденно говорил
      молодой ротмистр в бакенбардах, гарцуя на коне в кругу
      офицеров.- Они ищут смерти. Почему, за что они животов
      своих не жалеют?..
      - Знать, за дело,- не глядя на ротмистра, сказал капи
      тан Шустиков. - А нам-то что в этой битве? Победим, однако
      ни славы, ни чести...
      Но его никто не слушал.
      С вершины Тас-Тобе, подобно горному обвалу, скатилась
      еще одна сотня сарбазов и, подбадривая своих, уже начав-
      ших отступать, внесла смятение в ряды свежих сотен тулен-
      гутов и казаков и погнала их назад, прямо на засевших в
      укрытии стрелков.
      Наемники и казаки, отступая, вклинились прямо в гущу
      своих солдат. На плечах карателей джигиты достигли пушек
      и тут же, на полном скаку повернув коней, умчались на вер-
      шину Тас-Тобе. Запоздалая стрельба из орудий и ружей не
      причинила им вреда.
      Левый рукав Исатая был разодран в клочья. Из крупа
      саурана сочилась кровь: там, в мякоти, застряла пуля, но
      рана была пустяшная, даже необходимая для облегчения ды-
      хания животного. Ведь во время байги на дальнее расстоя-
      ние седоки сами вонзают короткий нож в круп своего коня.
      Из неглубокой раны выходит кровавая пена, конь дышит лег-
      че, глявное только, чтоб нож не тронул костей.
      Пуля не достала кости саурана, значит, скакун будет еще
      легче в беге, еще злее, драчливей и почувствует рану только
      после долгой выстойки, отдыха.
      - Видит бог, вы дрались, как львы, мои братья,- сказал
      старый охотник Садык. Он сидел на могучем бура, держа в
      поводу крепких бактрианов и дромадеров. К бокам каждой
      пары были привязаны дубовые шесты острием вперед.
      Две сотни сарбазов, еще не вступивших в сражение, при-
      готовились к отражению контратаки Гекке.
      - Теперь прогуляемся мы!- говорили они, сдерживая
      коней и ожидая сигнала Исатая. А Исатай вместе с Калды-
      баем и Махамбетом молча вглядывался в только что покину-
      тое поле боя, усеянное трупами. По полю взад и вперед носи-
      лись кони, оставшиеся без седоков. То сбиваясь в кучу, то
      снова рассыпаясь, бедные животные искали своих хозяев. Их
      ржание было призывным, испуганным, жалобным.
      Противник готовил атаку. Конница султанов заходила в
      тыл. Гекке решил взять повстанцев в двойное кольцо и нане-
      сти последний удар.
      Тучи закрыли все небо. Ветер усилился.
      - Каждой песне приходит конец,- говорил Калдыбай.
      - Прорвемся! Пусть джигиты скачут по своим аулам,
      уведут их от карателей и ждут нас к весне...- Махамбет на-
      помнил о решении совета сотников в Бекетае.
      Холодный ветер носил по воздуху мелкие колючие сне-
      жники.
      - Бесславия в бою не прощают ни народ, ни жены. Мы
      храбро бились. Никто не скажет, что мы побеждены. Про-
      стимся до новой весны. Кто прикроет наш уход- выходи вперед!-обратился сардар к повстанцам.
      Вышла сотня батыров, среди них - Калдыбай, Ноян, Ер-
      сары, Жантас и Балабек. Здесь же братья Махамбета - Иса
      и Муса.
      Женщин и детей взяли под охрану джигиты, которые
      должны были прорваться первыми. Юный Жахья, сын Иса-
      тая, находился там же. Ему исполнилось всего шестнадцать
      лет, друзья сардара удерживали его от участия в битвах. Но
      вот Жахья нагнулся к люльке, поцеловал своего безмятежно
      спавшего брата, вышел вперед, примкнул к сотне батыров,
      занял место рядом с Мусой. Оба были юны и красивы.
      С улыбкой смотрели- один на отца, другой - на брата, поэ-
      та. Ни сардар, ни Махамбет не проронили ни слова. Только
      жены их молча вытирали нахлынувшие слезы.
      ...По всему фронту на Тас-Тобе двинулись каратели. Иса-
      тай пришпорил саурана и поднял его на дыбы.
      - Вперед, братья!
      Плотный строй конницы Жангир-хана под командованием
      султана Чингали приближался к подножию высоты, за ним
      отдельными отрядами, на расстоянии двухсот с лишним са-
      жен двигались казаки. С флангов - туленгуты Баймахамбета и Караул-ходжи.
      Сарбазы лавиной бросились вниз, навстречу самым от-
      борным частям карателей. Усилившийся ветер гнал их вперед,
      а отряды Гекке шли против ветра, и колючий снег хлестал им
      в лицо.
      Офицеры Гекке не заметили, что во главе мчащихся под
      гору повстанцев очутились верблюды и кони без седоков.
      Бактрианы и дромадеры стремительно летели вниз по склону,
      подгоняемые пиками сарбазов. Кони джигитов едва поспева-
      ли за ними.
      Когда туленгутов от сарбазов разделяли двести или три-
      ста шагов, разъяренные животные вырвались вперед. Торча-
      щие спереди острые дубовые и осиновые колья защитили их
      грудь. Туленгуты старались увернуться от страшных ударов,
      поворачивали коней в сторону, их строй смешался. А сзади на
      них в это время насели казаки, которым приказали всеми силами
      удержать ногайлинцев, если вздумают повернуть коней
      назад.
      Верблюдн, словно валуны, скатывающиеся с огромной
      вершины, раздавили первый заслон конницы и протаранили
      строй казаков. Они сбивали всадников, острые колья вспары-
      вали животы коням. Прорвав гущу карателей, не сбавляя
      скорости, обезумевшие верблюды перемахнули через бруст-
      вер, смяли шатер Гекке и унеслись в степь...
      Верблюды проложили дорогу повстанцам. Сотня батыров
      на ходу приняла бой, пропуская вперед своих товарищей.
      Первым сквозь брешь, лежа меж горбов бура, проскочил старый
      Садык. За ним под защитой джигитов промчались
      женщины и дети. Исатай с Махамбетом остались в сотне ба-
      тыров, решивших держаться насмерть, чтобы спасти осталь-
      ных.
      - Именем аллаха уходите! Или погибнем все!-заорал
      на них скнозь лязг и скрежет мечей Калдыбай.
      Махамбет заметил, что сарбазы, увлеченные боем, дали
      окружить себя.
      - В степь, в степь, братья!-Махамбет дрался рядом с
      Исатаем.
      Батыр словно очнулся:
      - Вперед!
      Он уже прорвался сквозь толпу врагов, ведя за собой сар-
      базов, когда раздался пушечный залп. Сауран запнулся и
      грохнулся о землю. Исатай перелетел через голову коня.
      - Прощай, друг!-произнес сардар, отбиваясь от ударов.
      Его плоская сабля снесла голову одному, другому, ветер рвал
      его накидку из тонкой верблюжьей шерсти, развевались по-
      седевшие волосы.
      - Взять его живым!- раздалась команда из гущи каза-
      коа и туленгутов.
      - Исатай одни среди кафыров!- донесся голос Кал-
      дыбая.
      Сарбазы бросились на помощь и, оттеснив врага, прорва-
      лись к своему вождю.
      - Уходить всем!-что есть силы крикнул Исатай. Нале-
      тевший вихрь передал его последние слова всем джигитам.
      Начинался степной буран. Уставшие, голодные, перепу-
      ганные кони не слушались седоков, да и сами казаки и ту-
      ленгуты старались уйти от ударов мечей и пик осатаневших
      сарбазов...
      Никто из джигитов не спешил покинуть поле брани, на-
      против, каждый старался продержаться подольше, чтоб дать
      возможность скрыться друзьям. И только приказ Исатая по-
      действовал на них. Они вырывались из гущи карателей по
      пять, но десять человек и уносились в разные стороны. Пре-
      следователи мчались то за одной, то за другой группой и те-
      ряли их в белой буранной мгле. Самые отчаянные джигиты
      прикрывали уход Исатая и Махамбета.
      Уже выбираясь из пекла боя, Махамбет заметил, как упал
      Балабек и десяток сабель скрестились над ним. Не выдер-
      жал, повернул коня назад Махамбет и тут услышал голос
      Жантаса:
      - Аксакал, уводите их! Если погибнем - кто отомстит за
      нас?- кричал Жантас Калдыбаю.
      Он обрушивал свой меч на наседавших врагов. Джигиты,
      бившиеся во главе с Калдыбаем, оттеснили Исатая и Махам-
      бета, не давя им снова встпупить в бой. Из мглы появилась
      новая десятка сарбазов. Среди них Муса. Это были те, кто
      прорвался сквозь заслон. Они вернулись на помощь.
      - Жив ли Исатай?!-Вой ветра, скрежет железа заглу-
      шал их голоса.- Где Исатай?..
      - Ты всех погубишь!-Улучив момент, Калдыбай схва-
      тил за узду коня Исатая и потянул за собой. Сардар, кажет-
      ся, понял, что это из-за него не уходили сарбазы... Но солдаты
      снова перерезали им путь.
      - Я здесь, не отставайте!- вскричал Исатай.
      Друзья рванулись, чтобы заслонить его от ударов и пуль.
      Махамбет был рядом. Жантас, Ноян, Ерсары пробились
      вперед и обрушились на тех, кто перерезал дорогу. Упал
      раненый Ноян. Жантас, Калдыбай, Ерсары бились около,
      стараясь пробраться к Нояну. В плотном заслоне туленгутов
      и казаков застряло еще несколько сарбазов. Вместе с ними
      остались сын Исатая Жахья и брат Махамбета Иса. Исатай
      и Махамбет сумели прорваться где-то правее, там, где стояла
      сотня капитана Шустикова.
      - Подпустить и бить из ружей,- приказал капитан. Но
      сарбазы быстро исчезли в хаосе снежной бури, воя и грохота.
      Капитан повел сотню в погоню, прошел версты две и вернул-
      ся назад.
      Окровавленный, залепленный снегом Ноян все еще не бро-
      сал меча. Как лев в агонии, он падал, вставал и вновь бро-
      сался на помощь друзьям. Только Жантас, Сарман и еще не-
      сколько джигитов оставались на конях. Чья-то сабля полосну-
      ла левое плечо Ерсары...
      Все пятнадцать сарбазов, оставшихся в кольце, сбились в
      кучу и дрались отчаянно.
      - Подбить лошадей!- приказал Меркулов.
      Пятнадцать сарбазов остались в кругу карателей. Со сби-
      тыми щитами, в разорванной одежде, окровавленные, они
      были готовы уложить любого, кто подступится к ним. Впере-
      ди всех стояли истекающий кровью Ерсары, Калдыбай, батыр
      Жунус из рода Байбакты и последний сарбаз из русской сотни
      Степана, которого джигиты прозвали "голубоглазым барсом".
      - Сложить оружие!-кричал султан Чингали, защищая
      лицо от ветра и снега. Но никто из джигитов не уронил меча.
      Ноян шагнул вперед, упал и больше не поднимался.
      - Взять у них оружие и связать!-приказал своим тело-
      хранителям Баймахамбет. Наемники медленно двинулись впе-
      ред, но сарбазы не думали сдаваться.
      - В них вселился джинн...- с ужасом говорили туленгу-
      ты.- Живьем их не возьмешь...
      - Расстрелять, коли жить не хотят...-приказал Гекке.
      Раздался залп...
      Буран усилился, еще сильнее выл ветер...
      
      ...Ревет за снарядом снаряд -
      И степи родные горят.
      Два льва - Ерсары с Калдыбаем,-
      Раскинувши руки, лежат...
      
      Старый Садык с пятью сарбазами увел женщин и детей
      в урочище Торт-Чагыл, в запрятанную в тугаях охотничью
      землянку. Ему удалось увести и четырех верблюдов, навью-
      ченных оружием и продуктами, несколько запасных коней...
      Развязали люльки. Развели огонь. Накормили голодных
      малышей. Согрели воду и перевязали раненых. А снег все
      шел, и ветер выл, нагоняя страх и тоску...
      Садык помог Макбал омыть и перевязать раны сарбазов.
      Небольшие раны вначале присыпали золой, чтобы они не
      кровоточили, а к более опасным прикладывали тонкий обож-
      женный войлок, затем травы и уже потом перевязывали.
      У одного джигита были в куски разорваны мышцы правой
      руки, распухло все тело. Пришлось зарезать коня и завернуть
      раненого в свежую шкуру. Конечно, баранья или козья шку-
      ры были бы более удобными и наверняка быстрее бы согна-
      ли опухоль, сбили бы жар, но где их найдешь сейчас,
      здесь?..
      Джигит наконец успокоился, заснул.
      Не слышно стонов. Все лежат молча. Спят или погрузи-
      лись в тревожные думы. Иногда слышится сдержанный вздох,
      и снова тихо.
      Уставшая, почерневшая от степного ветра, потерявшая
      счет времени, Макбал прислонилась к люльке, где спал сын,
      закрыла глаза и забылась. В землянке воцарилась тишина.
      Лишь слабо потрескивал светильник да за окном продолжал-
      ся, но уже слабее, вой ветра...
      Когда Садык, расчистив снег у порога, захватив охапку
      дров, вернулся в землянку, внося с собой облако холодного
      воздуха, Макбал уже крепко спала.
      Старик разложил на полу дрова. Снял шубу и начал под-
      брасывать поленья в печь. Глядя на пламя, Садык задумался.
      Вспомнил, как летом сопровождал хана Жангира на охоту на
      тигра.
      ...Как поставил свой шатер на высоком холме в двух-трех
      верстах от Зарослей камыша. Визирь Бекмухамбет, сопро-
      вождавший хана, попросил разрешения продолжать поиски.
      Жангир разрешил. Садык повел Бекмухамбета к месту, где
      была оставлена приманка. Их сопровождало шестеро дру-
      жинников. Подъехали к зарослям тугая.
      - Вы останьтесь здесь, а я с тремя джигитами осмотрю
      приманку, узнаю, не пожаловал ли в гости жолбарс,- сказал
      Садык. Бекмухамбет молча согласился.
      Садык заметил, что визирь был молчалив и задумчип.
      "Видно, нелегко служить хану, когда брат твой идет против
      твоего повелителя и против тебя самого",-размышлял ста-
      рый охотник, осторожно пробираясь сквозь заросли камыша.
      Подслеповатый хромой конь, оставленный на небольшой
      поляне, был растерзан, его туша лежала в луже крови.
      Садык шепотом объяснил Бекмухамбету, что нужно быст-
      рее выбираться назад, тигр где-то рядом, он только что пре-
      рвал свой обед и, быть может, сейчас из камышей наблюдает
      за ними. Нужно выбрать удобное место для встречи со зве-
      рем, затем пустить джигитов в обход, чтобы они выгнали тиг-
      ра прямо под дуло ружья великого визиря.
      - Тебя называют бесстрашным тигроловом, а ты, как
      заяц, хочешь увести нас назад, слова от страха не можешь
      вымолвить! Пошли вперед!-хмуро сказал Бекмухамбет.
      - Я впервые слышу такие слова, досточтимый бий!-
      громко ответил Садык, в упор взглянув на визиря.- Пойдем
      вдвоем. Джигитов оставьте здесь. Нечего нам всем лезть в
      когти.
      - Быть по-твоему!- Бекмухамбет взял из рук дружин-
      ника свою новую двустволку, подаренную ему как великому
      визирю полковником Гекке, взвел курки и первым шагнул на
      поляну.
      Когда они подошли к туше коня, раздалось грозное ры-
      чание. На противоположной стороне поляны показался тигр.
      Он медленно вышел из чащи, остановился, оскалил зубы и
      начал бить хвостом о камыши. Садык вскинул свою короткую
      самодельную двустволку, заряженную жребьем.
      Зверь был шагах з пятнадцати - двадцати.
      Бекмухамбет движением руки потребовал, чтобы Садык
      отошел в сторону, а сам опустился на колено, прицелился. Са-
      дык подумал, что высокочтимый советник хана слишком рав-
      нодушен к жизни, даже, кажется, рад этой встрече.
      Тигр медленно двинулся к визирю. Вот он чуть заметно
      присел, напружинил тело, готовясь к прыжку. Бекмухамбет
      нажал сразу оба курка. Тигр зарычал и отскочил влево. Пуля
      лишь поранила его. Секунда - и он был готов к новому
      прыжку, но тут Садык заметил, что Бекмухамбет, опустив
      ружье, остался стоять на месте. Он, казалось, ждал... Чего?..
      Его губы произносили молитву. Тигр еще раз рванулся впе-
      ред, и почти в тот же миг прозвучал выстрел Садыка. Прыжок
      оборвался, зверь упал к ногам советника хана и судорожно
      забился в предсмертной агонии: жребьи попали в самое
      сердце.
      - Зачем ты сделал это?!-воскликнул Бекмухамбет.-
      Разве человек, проклятый родом своим и вызвавший гнев сво-
      их братьев, не может достойно умереть?!-Лицо визиря было
      бледным, руки дрожали. Садык впервые видел его таким.
      Сквозь камыши с радостным криком пробирались джиги-
      ты хана.
      
      Бекмухамбет вновь стал неприступным, надменным. Сa-
      дык был поражен.
      - Чего уставился на меня, старый верблюд? Помоги джи-
      гитам доставить этого красавца к шатру хана!- приказал ви-
      зирь и вскочил на коня, которого подвел к нему слуга.
      - Досточтимый повелитель мой, этот тигр по праву при-
      надлежат вам,-сказал Бекмухамбет, когда зверь был до-
      ставлен к шатру.- А тебе, Садык, великий хан дарит коня и
      халат за помощь...
      Потом уже, прощаясь с Садыком, визирь сказал: "Тот, кто
      решил умереть бесславно, оставив свой аул и свой дом, дол-
      жен сперва подумать о семье, о жене и сыне, о братьях. Пере-
      дай это Махамбету. Я знаю, ты встретишь его. Он безумец,
      погубивший своих братьев".
      ...Вспомнив слова визиря, Садык посмотрел на Макбал,
      Она спала, прислонясь к люльке. То ли женщина почувство-
      вала взгляд старика, то ли ее разбудил сарбаз, тяжело за-
      стонавший во сне, Макбал раскрыла глаза и, поправлял пла-
      ток, спросила:
      - Что-то нужно сделать, ата?
      - Нет, дочка, нет, нет. Просто я хотел сказать, что бий
      Бекмухамбет очень беспокоится о тебе и твоем сыне.
      - Здоров ли отагасы? Пусть он не беспокоится. Все мы
      смертны - и мал и стар. Я свою жизнь завязала в один узе-
      лок с жизнью Махамбета. Только жаль двух юных соколов.-
      По обычаю казахов, Макбал не называла по имени братьев
      мужа.- Живы ли они сейчас?.. Когда была наша свадьба,
      Махамбет говорил, что повезет меня во дворец Жангира и мы
      будем жить во дворце,- тихо улыбнулась Макбал. Это была
      ее первая улыбка за последние дни.
      Она продолжала:
      - И тогда я рассмеялась. Просто так. Спросила его:
      "А зачем мне твой дворец?" И он тоже рассмеялся.- Макбал
      умолкла...
      - Зачем нам дворцы?-заговорила она снова.- Остать-
      ся бы в живых. И еще нам бы плохонькую юрту. Вдали от
      людей, от их горя и слез, от этих битв. Я хотела бы жить в
      камышах, среди тигров, но чтобы не видеть больше людской
      крови. Я уже не могу, как прежде, биться рядом с Махамбе-
      том. Мой сын, маленький сын, тянет меня от отца к себе, к
      своей люльке...- Она не смогла удержать слез и, скрывая
      их, прильнула к спящему малышу.
      - Все устроится, дочка, - неуверенно произнес старый
      охотник. Наступила тягостная тишина.
      - Буран утих, слава аллаху, скоро прибудут наши соко-
      лы...- Кряхтя, проговорил Садык.
      - А они живы? Жив ли Махамбет?-вдруг спросила
      Макбал, подняв голову, и с мольбой посмотрела на Садыка. Садык растерялся. Он встал, нарочито кряхтя и кашляя, подобрал с полу шубу.
      - Все устроится, дочка. У Махамбета удар крепок и сло-
      ва как стрелы... Все устроится...-повторил он и, боясь новых
      вопросов, вышел на улицу.
      На рассвете следующего дня, запутав следы, вместе с со-
      рока оставшимися в живых джигитами, добрались до землян-
      ки Исатай с Махамбетом.
      Усталые, сарбазы заснули мертвым сном.
      Садык нашел прошлогодний полусгнивший стог сена и
      поставил там коней. Высыпал им весь запас овса, найденный
      в коржунах и вьюках.
      Джигиты спали целый день. Буран не утихал. Небо про-
      яснилось лишь через двое суток.
      Исатай послал людей разведать окрестности. В пяти вер-
      стах от землянки сарбазы увидели огни преследователей.
      Быстро покинули землянку. Направились к Жаику, хотя
      знали, что по берегу расположены двенадцать пограничных
      крепостей, которые охраняют каждый брод. Но времени для
      раздумий не оставалось. Садык выбрал дорогу южнее Бак-
      саевской и чуть северней Жаманкалинской крепостей. Сверяя
      дорогу по Темир-казыку, шли всю ночь. За беглецами тянул-
      ся глубокий след...
      Остановились в небольшом лесочке. Несколько джигитов
      во главе с Садыком приблизились к берегу.
      Начался рассвет. Ниже по течению в нескольких верстах
      увидели дым, ползущий в небо. Там была Жаманкалинская
      крепость.
      Старик быстро нашел брод. Берег был отлогим, но голым,
      все как на ладони просматривалось издалека. Выбора не бы-
      ло. Родная земля стала с пятачок. Торопила погоня, торопило
      восходящее солнце...
      Когда маленький отряд сарбазов вышел из леса и подошел
      к реке, со стороны крепости показался эскадрон.
      Повстанцы вошли в холодные воды Жаика.
      Впереди, поддерживая раненых, плыли Махамбет и Иса-
      тай. Макбал помогала жене Исатая, за ними плыл юный
      Жахья, потерявший друга Мусу. Джигиты на связанных из
      толстых веток плотах переправляли тяжело раненных друзей.
      Садык плыл последним, он подгонял упрямых, норовящих
      повернуть назад верблюдов.
      Наконец конь Исатая ступил на восточный берег. Граница
      Внутренней орды осталась позади. Садык все еще возился со
      своими бактрианами и не мог добраться до берега. А эскад-
      рон Баймахамбета уже приблизился к броду и начал стрель-
      бу. Джигиты бросились на помощь старику, но опоздали. Его
      сразила пуля. Послав проклятье султану, он исчез под волной,
      между грузными телами верблюдов.
      Усадив на коней раненых друзей, сарбазы помчались в глубь степей
      Младшего жуза. Махамбет медлил. Он еще и
      еще раз поворачивал своего скакуна назад и вглядывался в
      противоположный берег. Там, рядом с Баймахамбетом, по-
      явился Меркулов...
      Махамбет догнал своих, предупредил, чтобы, не останав-
      ливаясь, уходили в сторону Арала. А он, Махамбет, пойдет
      сзади. Надо узнать, перейдут ли границу каратели?
      Солнце клонилось к вечеру, когда повстанцы встретили
      нескольких охотников из ближних аулов Младшего жуза.
      Махамбет все еще ехал далеко позади. Он был печален,
      задумчив. Погоня отстала. Устало шагал его конь. Случайно
      Махамбет увидел на снегу колчан.
      Поэт остановился, подобрал колчан - в нем лежала стре-
      ла. Стальной наконечник был остр, как бритва.
      - Пусть, как стих, набирает силу,- Махамбет вложил
      стрелу в колчан, прикрепив его к поясу. Прошелся, разминая
      отекшие ноги, горстью снега умыл лицо и, вытирая руки о
      коржун, заметил, как устало разгребает снег голодный конь.
      Из-под копыт скакуна виднелся кустик осенней травы и
      зеленый упругий стебелек с невзрачным бутоном. Махамбет
      оттолкнул коня, вгляделся.
      Это был бессмертник - самый долговечный цветок степи.
      Выдержав зимнюю стужу, бури, осеннее и весеннее поло-
      водье, он распускается к лету и долго цветет...
      - Подобен орленку, о котором говорил Суюнкара,-
      улыбнулся Махамбет, вспомнив легенду, рассказанную ему
      под Хивой батыром адаевцев. Только птенец, еще в скорлупе
      выдержавший все испытания, достоин стать царем орлиной
      стаи. Курмангазы и Шернияз мечтали создать песню про та-
      кого орла. А юный Муса любил слушать рассказы о царях
      птиц и зверей...
      Задумавшись, поэт не заметил, как джигиты Младшего
      жуза встретились с сарбазами, как к нему подъехала жена.
      - Пошли.
      Почерневшая от холода, поседевшая за эти дни Макбал
      стояла рядом.
      - Пошли. Нас приглашают в свой аул найманы. Исатай
      ждет тебя...
      
      ЭПИЛОГ
      
      В своем рапорте генералу Перовскому от 17 ноября 1837
      года Гекке писал о "...превосходстве отборных коней" по-
      встанцев, об их "...умении владеть пикой".
      "Это беспримерно,- оправдывался Гекке, объясняя при-
      чины невыполнения приказа Перовского о поимке Исатая и
      Махамбета,- чтобы ордынцы отважились броситься на ору-
      дие...
      Из точного и справедливого описания, ваше превосходи-
      тельство, усмотреть изволите, каким отчаянием руководима
      шайка Исатая".
      Туленгуты султанов и солдаты Гекке после битвы на Тас-
      Тобе разбились на мелкие отряды, еще долго прочесывали
      степные дороги. Каратели брали под надзор всех, кто подо-
      зревался в участии или сочувствии к восстанию. Сотни аулов
      были сожжены.
      26 ноября, отправляя пленных в Нижне-Уральскую кре-
      пость к полковнику Бизенову, Гекке писал:
      "...Приказал их заковать в железо, отправить в Уральский
      острог. Эти люди, как оставшиеся до последней невозможно-
      сти при Исатае, не заслуживают никакой пощады, нагайки не-
      достаточны для них, если не можно ими бить до конца..."
      Офицеров удивляла внутренняя сдержанность, достоинст-
      во и непокорность пленных.
      Один из близких друзей Исатая, Кабланбай, был ранен и
      скрывался в отдаленном зимовье. Его схватили. Трижды про-
      вели через строй в 500 человек. 1500 ударов шпицрутенами!
      А он стоял, весь в рубцах, весь в крови, с обезображенным от
      ударов лицом, но не сгибал колени, не терял духа.
      "...Он молодец собой, отважен,- сознавался Гекке,- не
      запирается, показывая и теперь самый твердый дух".
      Гекке боялся Кабланбая даже тогда, когда тот еле дер-
      жался на ногах. Он отправил его в Уральский острог в сопро-
      вождении охраны из 39 казаков!
      "По неимению здесь железа и думая, что веревка недостаточна для такого
      хвата, как Кабланбай, я предпочел его се-
      годня же отправить в Уральск, для чего нарядил 10 человек,
      прибывших с бумагами, и еще 28 человек и хорунжего Ере-
      мина, с ними и отсылаю",- писал сам Гекке.
      Почти до конца января 1838 года продолжалось "усмире-
      ние" аулов. По дорогам, по лесам и пескам бродили старики,
      женщины и дети...
      "Бегут из одного страха и сами не ведают куда",- спо-
      койно констатировал Гекке.
      Холод и слег, степные метели без конца. Словно сам аллах
      решил смести с лица земли уставшие от битв аулы этой орды.
      В песках, болотах и на дорогах от холода и голода погибли
      те, кто скрывался от мести карателей...
      А когда наступила весна, люди, доведенные до отчаяния,
      снова встали под знамя Исатая.
      К концу мая 1838 года их было около двух тысяч.
      В начале июля 1838 года сарбазы вновь вошли в пределы
      Внутренней орды. Навстречу двинулся 4-й уральский полк. Из
      Оренбурга вышел отряд в 150 казаков, батальон стрелков из
      личного резерва генерала Перовского...
      Объединенная армия султанов и хана составляла более
      трех тысяч человек. Командование над всеми, как и в минув-
      шее лето, было поручено полковнику Гекке.
      ...Разведка донесла, что повстанцы идут навстречу тремя
      группами.
      Впереди, в отдалении друг от друга, находились Исатай
      и Махамбет. У Исатая триста сарбазов, у Махамбета мень-
      ше. Остальные, ожидая гонца от Исатая, остались на берегу
      Жаика.
      Армия Гекке укрылась в оврагах и тугаях вокруг обшир-
      ной равнины, вблизи речки Ак-Булак.
      Утром 12 июля 1838 года, по приказу Гекке, Баймахамбет
      с отрядом туленгутов вышел навстречу Исатаю.
      Встретились в открытом поле. Баймахамбет не принял
      боя, повернул назад. Сарбазы бросились вдогонку. Хитрость
      Гекке удалась.
      Туленгуты завели повстанцев в западню. Кольцо карате-
      лей сомкнулось. Первыми заговорили пушки.
      Во время погони за туленгутамн сарбазы растянулись, разбились
      на группки. Это во многом облегчило задачу, стоя-
      щую перед Гекке.
      Исатай метался в кольце огня, пытаясь собрать джигитов,
      найти брешь в рядах карателей. Только через час десяток
      сярбазов прорвали кольцо. Но сам Исатай остался в гуще
      боя,
      - Я устал от преследований. Для нас нет дороги назад.
      Всюду пламя! Умрем с честью, как умирали найманы и кипчаки в битве с Чингисханом! - Это были его последние слова, услышанные сарбазами.
      "Казак Леонтий Левшин ранил коня Исатая. Конь, замед-
      лил бег, упал. Исатай бился пешим... Туленгуты Жаппар
      Илакбаев, Сатпай Байжигитов, Кобеш Сыбулин схватили его
      сзади, а урядник Богатырев саблей, выпавшей из рук батыра,
      разрубил ему голову, а один из солдат выстрелил в грудь",-
      докладывал впоследствии Гекке.
      Махамбет примчался к Ак-Булаку, когда по небу разлива-
      лась кровавая заря, а над телами сарбазов кружились кор-
      шуны. Соскочив с коня, отбросив шлем, разорвав абу и до
      боли сжимая рукоять меча, с окаменевшим от горя лицом, он
      шел от трупа к трупу, не находя тела друга...
      "...Нельзя оценить случайности, дозволившей нам положить конец возмутительным предприятиям дерзкого мятежника",- радостно рапортовал в своем письме Гекке в
      Петербург.
      Каратели вновь прошлись огнем и мечом, "усмиряя аулы.
      С сотней храбрецов, обрекших себя на смерть, Махамбет
      до глубокой осени наносил внезапные удары по войскам сул-
      танов Баймахамбета и Караул-ходжи, а затем, расставшись с
      друзьями, скрылся в аулах Прикаспия.
      
      Мое дело распалось в прах.
      Я смотрю на Жаик с тоской,
      О, когда же я буду в степях,
      Там, за белой его волной?
      Не сдался я своим врагам,
      Я не отдал им жизнь свою,
      Я покинул дом и семью...
      Мой Жаик, привет старикам
      Донеси по своим волнам!
      Я пою и все не могу
      Успокоить сердца тоску.
      Неужели не придет пора
      Махамбету ханский шатер
      Пикой острой своей пронзить.
      Распороть и настежь открыть?..
      
      Слова поэта как стрелы летели от аула к аулу, готовые
      вновь воспламенить степь.
      ...На рассвете 5 марта 1841 года посланец Баймахамбета
      султан Муртазгали с казачьей сотней пробрался в зимовье
      поэта, затерянное среди песков Прикаспия.
      Махамбет еще спал, когда урядник Голиков, казаки Хох-
      лов и Ведерников вместе с тремя туленгутамн ворвались в
      дом. Поэт сбросил с себя двоих, ранил ножом третьего. Но
      сила одолела силу. Махамбет был закопан в кандалы.
      20 июля 1841 года в Оренбурге состоялся военный суд над
      Махамбетом.
      - Мы сражались за истину и справедливость против
      зля,-заявил поэт на суде.- Мы сражались против хана
      Жангира. Поэтому мы считаем себя невиновными перед Рос-
      сией. Мы не приглашали вас ни в орду, ни на битву. По когда
      вы били нас, мы отбивались...
      Капитан Василий Шустиков подтвердил, что повстанцы ни
      разу не применяли насилия к солдатам и казакам, которые
      попадали к ним в плен, что Исатай и Махамбет освобождали
      пленных русских солдат сразу же после боя...
      Ни султан, ни хан Жангир, ни генерал Перовский не при-
      сутствовали на суде и не могли повлиять на ход дела.
      Суд затянулся, он привлек внимание не только казахских
      аулов Букеевской орды, но и оренбургской русской интелли-
      генции. Казнь поэта могла вызвать новые волнения в орде.
      Ждали приказа Перовского.
      ...Поздней ночью в камеру Махамбета с фонарем с руках
      пошел офицер. Вглядевшись, поэт узнал Василия Шусти-
      кова.
      - Ну, что скажешь, капитан? Пришел закончить спор,
      начатый тогда, в ауле Кисык-тёре? Ты был прав. Пики лома-
      ются о пушки. Правы сильные, потому они и правят. Зачем
      ты пришел?! Прочесть приговор? Не надо. Я готов принять
      казнь. Не надо ни муллы, ни попа...
      - Иди за мной!- резко ответил капитан.
      Вышли в коридор. Шустиков потушил фонарь...
      Напряженно вслушипаясь в тишину, капитан шагал вдоль
      высокого дувала. Поэт молча следовал за ним. Кто-то открыл
      калитку. Вышли, свернули в сторону от дороги и через сад
      вошли в чей-то двор.
      - Там, за сараем, твой конь. Прощай,- сказал Шусти-
      ков.
      Махамбет не двинулся с места. Он вглядывался в лицо
      капитана, но не видел его.
      - Ты говорил, что солдаты не изменяют присяге. Я не верю тебе, капитан. Я хочу достойной смерти, а не пули в затылок,- твердо сказал Махамбет.
      - Он выполняет долг перед собой, сударь,- донеслось
      вдруг со стороны дома. На площадку, освещенную луной, вы-
      шел другой офицер.
      - Кто вы? Ваш голос знаком мне,- спросил поэт.
      - Мы с вами виделись в Петербурге в дни восстания на
      Сенатской площади,- ответил незнакомец.
      - И здесь, на суде! Вы господин Даль-Луганский,- ска-
      зал Махамбет.
      - Торопитесь, вас ждут друзья.
      - В этот час у меня нет более близких друзей, чем те, кто
      стоит рядом,- ответил поэт.- И я покидаю их...
      - Кто это? - спросил Махамбет, увидев за сараем двух
      всадников, державших наготове свободного коня.
      - Явился, слава аллаху! Это мы, Лаубай и я, Аббас, из
      сотни Исатая,- ответил джигит,- Скорее, Махамбет,- то-
      ропил он.
      Поэт схватился за луку седла и вскочил на коня...
      В ту же ночь тюремная стража подняла тревогу. Дверь
      камеры Махамбета была заперта, замок цел. Но решетки на
      окнах предусмотрительно были выбиты. Поэт бежал.
      Генерал Перовский, прибывший в Оренбург на следую-
      щий день, разжаловал начальника тюрьмы.
      Когда принесли на подпись приговор о расстреле Махамбета,
      генерал разорвал его.
      - В кого прикажете стрелять, господа?! В какого кирги-
      за?! Нет большего сраму, чем этот случай... Киргиз уходит
      из-под стражи. Позор!- кричал разгневанный генерал.
      Чтобы скрыть оплошность своих подчиненных, нужно было
      сохранить в тайне побег Махамбета. И потому, кстати вос-
      пользовавшись случаем показать свое "милосердие", военный
      суд публично объявил, что "подсудимый Утемисов... препро-
      вожден за линию с воспрещеньем приближаться к оной, если
      же осмелится нарушить запрещенье или перейдет на Внут-
      реннюю сторону, то немедленно подвергнется строжайшему
      наказанию".
      Четыре года скитался Махамбет вдали от родного края, в
      аулах Младшего жуза...
      В феврале 1845 года он появился в Букеевской орде. Поэт
      снова звал народ к восстанию... Генерал Перовский отдал
      приказ - изловить и казнить непокорного поэта...
      11 августа 1845 года внезапно умер хан Жангир. Нико-
      лай I написал: "Весьма жаль, он был человеком весьма пре-
      данным". Генерал Перовский выразил соболезнование ханше
      Фатиме: "Я плачу вместе с Вами, ханша, благословляя десни-
      цу, поразившую нас столь великим испытанием",- и обещал
      выполнить все предсмертные пожелания покойного. Сам же
      немедля устранил всех наследников тропа и как генерал-гу-
      бернатор захватил всю полноту власти в орде в собственные
      руки.
      Боясь новых смут в аулах, генерал послал в степь хорун-
      жего Ихласа Тулеева. Приказ был краток: покончить с Ма-
      хамбетом. "...Он употребляем нами во всех трудных и требую-
      щих особенной ловкости при исполнении поручения случа-
      ях",- характеризовал генерал хорунжего Ихласа в своем
      письме к султану Баймахамбету.
      Вместе с Ихласом из аула султана выехали бий Бершева
      рода Жанберген Боздаков, тобыктынец Торежан Турумов,
      бершцы Муса Нуралин, Жусуп Утеулин - всего двадцать
      человек. По степи прошел слух, что они направлены к Махамбету для "переговоров".
      Махамбет принял их в одинокой юрте в степи.
      - Мы не враги тебе, а друзья. Здесь джигиты Бершева
      рода, Махамбет. Хан Жангир давно покинул свет, султаны
      прощают тебя,- сказал бий Жанберген.
      Махамбет, как положено по обычаю, пригласил гостей в
      дом. Вошли четверо - Жанберген, Ихлас, Муса, Торежан.
      Другие остались во дворе.
      Макбал расстелила дастархан. Когда началась беседа,
      маленький Нурсултан вышел из юрты. Заметив, что гости
      окружили дом и держат оружие наготове, малыш решил пре-
      дупредить отца. Но его схватили, зажали рот. Почти в то же
      мгновение Ихлас с ножом бросился на Махамбета. Поэту
      удалось выбить нож и отбросить Ихласа. Но на нем повисли
      еще трое. Поэт каблуком прижал хорунжего к земле, чуть не
      переломив ему хребет и с криком: "Живьем я не сдамся!"-
      попытался стряхнуть с себя всех троих. Один упал, но двое
      вцепились в руки.
      Кто-то ударил в живот Макбал, пытавшуюся помочь мужу. В юрту с кинжалом в руке ворвался Жусуп Утеулин и нанес поэту удар со спины. Махамбет упал, обливаясь
      кровью. Ихлас встал и двумя ударами сабли отсек поэту голову...
      Макбал с остекленевшим взглядом, словно слепая, молча вышла из юрты вслед за убийцами и стала у порога. К ней тихо подошел и прижался онемевший от страха и ужаса сын Махамбета.
      Вдруг раздался смех, страшный, нечеловеческий. Он был тонок, пронзителен, оглашал всю степь и жутким холодом отдавался в сердце. Перепуганные кони убийц встали на ды-
      бы, не слушаясь поводьев, бросились вон...
      Жусуп слетел с коня. Смех внезапно умолк. Макбал уставилась на Жусупа, машинально взяла пику, прислоненную к юрте.
      Жусуп трясся от страха, он еле встал и с криком побежал к своим. Макбал метнула пику...
      Раздался выстрел.
      Грудь Макбал окрасилась кровью. Кровь текла вниз по белому платью. А Макбал смотрела, как Жусуп корчился перед смертью. Пика острием впилась меж его лопаток. Хорунжий Ихлас, что стрелял в Макбал, пытался вытащить пи-
      ку из спины Жусупа.
      - Проклятье всем, всем... Вы сами, сами убили его, а не
      кафыры,- шептали губы Макбал. Она ослабла, обливаясь кровью, она хваталась за кусты жусана, чтобы доползти до своей юрты.- Вы сами всегда убивали себя. О, прав, прав
      мой Махамбет... Никогда не быть вам народом. Вы вечные рабы.
      Макбал не добралась до обезглавленного тела мужа, умер-
      ла у порога...
      
      Утром 4 ноября 1846 года в шатер Баймахамбета, где си-
      дел Шернияз, в сопровождении трех туленгутов вошел хорун-
      жий Ихлас. Он держал в руках широкий красный поднос, вы-
      рубленный из корневища яблони. Сверху поднос был накрыт
      красным бархатом.
      Хорунжий опустился на одно колено перед султаном.
      - Какой твой дар?- спросил султан и острием кинжала
      из дамасской стали откинул красный бархат. На подносе ле-
      жала голова Махамбета.
      Долго смотрел Шернияз на застывшее спокойное лицо
      Махамбета. Потом медленно обвел всех взглядом, схватился
      за голову и с криком бросился вон из шатра...
      
      После убийства поэта султан Баймахамбет побывал в
      Петербурге. Царь обласкал его, одарил, возвел в гене-
      ралы.
      Но султан не вернулся домой.
      Джигиты Аббаса и Лаубая утопили его в Киялы-Кигаш,
      там, где Исатай с Махамбетом одержали свою первую побе-
      ду. Утопили вместе со свитой.
      Молва утверждает, что среди мстителей был и Шернияз,
      который потом ушел к восставшим шектинцам, которых вел
      Есет - сын легендарного Котыбара. А на помощь Есету через
      Кокшетау и Жетысу, через Сарыарку и Туркестан, оглашая
      степь гневными, призывными раскатами своих огненных кю-
      ев, пробирался Курмангазы, бежавший из сибирской каторги...
      В январе 1857 года объединенные войска султанов и гене-
      рал-майора Фотингофа дали бой шектинцам, но не одолели
      их. Тогда же генерал Перовский, продвигаясь в Ак-Мечеть,
      вел бои с казахскими отрядами на Сырдарье.
      Сотни полковников Кузьмина и Дерышева, майора Ми-
      хайлова, прорываясь к Аральскому морю, выжигали аулы во
      Внутренней орде и Младшем жузе...
      "...Со времен ветхозаветных войн или монгольских набегов
      ничего не было гнуснее в свирепости, как набег полковника
      Кузьмина и майора Дерышева, которым заправлял (еще при
      Перовском), сидя в своей канцелярии, бывший помощник Липранди - Григорьев. Этот
      кровавый эпизод еще ждет своего описания",- бил в набат "Колокол" Герцена из далекого Лондона.
      Против произвола царских колонизаторов и своих тиранов
      вспыхнули восстания в Тургае, в Арыси, в Жетысу...
      Битва народа за свободу и равенство продолжалась...
      
      Я описал лишь один эпизод битвы, которую вел народ на
      протяжении многих столетий за свою свободу и равенство,
      1965-1967

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Алимжанов Ануар Турлыбекович (aldik@rambler.ru)
  • Обновлено: 22/06/2005. 468k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Оценка: 5.21*36  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.