- Прости меня, мой господин,- проговорила она.- Ты сам учил держаться открыто и говорить как равной. Ты говорил, что я не рабыня. Все двери передо мной держал открытыми. Ты говорил, что достоинство женщины не только в красоте, что девушки ваших аулов ходят с открытыми лицами, в споре не уступают мужчинам. Я хочу остаться с тобой...Покорность женщины - но в тягость мужчине. Жена твоя
может быть моей госпожой...
Он стоял перед ней. Тонкий луч солнца, пробившись через слюдяное окошечко, сверкал на его шлеме. Она сама начистила их до блеска: застежки на белой кольчуге и шлем с султаном. Только кинжал и саблю он никогда не доверял ей.
Она знала - он готовится в путь.
Он собирался покинуть ее. Но когда? Сегодня, завтра или через неделю - об этом он еще не сказал. Но она чувствовала, что час расставания близок.
- Значит, оставишь меня на волю аллаха?
- Нет!..- Большие тяжелые руки легли на ее плечи.
Щеки ощутили прохладу кольчуги. Скрывая слезы, она плотнее прижалась к его груди, а он гладил ее волосы.
- Тебя могут схватить тотчас и продать на рынке или передавать из рук в руки для услады... Не только тебе - одинокому джигиту страшно в этом городе,- сказал он за-
думчиво.
- Знаю,- торопливо проговорила она.- Знаю, мой господии. Как же это я раньше не догадалась?.. Ты убьешь меня. Потому что ты любишь меня!.. Я счастлива, мой господин. Я согласна... Слава аллаху. Он послал мне твою любовь. Ты убьешь меня, чтобы я оста-
лась чиста и верна тебе, чтобы мы встретились в садах аллаха... Смерть от твоей руки благословенна. Я приму ее. В наших горах и у раджпутов Индии, если враг наседает, мужчины, идя на смертный бой, убивают женщин, чтобы они не достались врагам...
Это священная смерть! Само небо соединяет сердца и души влюбленных после смерти...- лепетала она, устремив свой взгляд туда, откуда пробивалось солнце. Он прервал ее на полуслове. Его пальцы, как клещи, впились в ее плечо. От боли она откинула голову назад. Ослабли колени, она повисла на его руках. Он трясся от гнева:
- Что ты мелешь, женщина?!
- Не гневайся, мой господин, я счастлива... Только отцу моему передай весточку.- Пересилив боль, она с покорной нежностью и невозмутимым спокойствием ждала смерти и желала ласки перед смертью.
А он молчал. Он был возбужден, растерян. Гнев и жалость боролись в нем. Он был поражен и, не найдя слов для ответа, швырнул ее в угол, на ночное ложе.
- Ты сама расскажешь отцу о себе. Проклятье!- Шашка зазвенела о косяк. Он пинком открыл дверь и вышел на улицу...
- Коня! Туке, веди белогривого! Накажи Нояну - пусть двое из его джигитов неусыпно следят за караванами. Как только появятся кзылбаши, пусть дадут мне знать.- Едва
коснувшись стремени, он легко вспрыгнул в седло. Рядом на гнедом жеребце уже гарцевал Жантас.
- Нас сегодня не ждите!
Они выехали за ворота и пустили коней вскачь...
Нe поняв ничего из слов хозяина, женщина молча уткнулась лицом в седло, которое стояло у изголовья постели вместо подушки.
За все дни, проведенные в Хиве, ей впервые стало так страшно. Если раньше она могла покорно следовать за любым человеком, полагаясь лишь на милость аллаха, то теперь не могла представить себя в разлуке с тем, кого полюбила, кто убил в ней молчаливость, покорность и безразличие рабыни, кто первым открыл ее ночное покрывало.
...Их было пятнадцать, когда они прибили в Хиву из Афганистана. Из рабата их повели в сад, и там они купались в прохладном водоеме под наблюдением караванбаши - купца, который насильно увез ее от отца. После купания он тщательно осмотрел всех девушек, построив их в ряд в тени кипариса, за высокой стеной зеленых кустов граната. Купец долго стоял возле девушки из Герата, не скрывая восхищения, потом ласково взял ее за подбородок, провел потной ладонью по ее груди и сказал:
- Ты как пери из райского сада...
Евнух роздал новые наряды и собрал старые платья, разбросанные у бассейна. Купец, остался доволен осмотром.
- Вы все прекрасны, слава создателю. Вас ждет милость мужчин. Мужи Хивы щедры на ласки.- Он снова взглянул на девушку.- Как звали тебя?
- Нурбал,- ответила она чуть слышно, не смея взглянуть на купца.
- Иншалла, ты будешь достойной оправой моих даров хану... Любовь владыки всесильна, добивайся ее. Будь горлицей Герата, розой Шираза, покорной ланью и волшебной усладой для него. Пусть аллах тебе поможет... Эй, раб! Укрой ее шелками.
Девушки с тихой завистью и спокойной грустью смотрели на нее.
- Сердце хана смягчишь, успокоишь его, усладишь, и к нам он ласковей станет,- продолжал купец, когда ее готовили к приему.
Накинув на нее темное покрывало поверх голубой вуали, повели во дворец. Перед входом в тронный зал сняли верхнюю накидку.
Торжественно и тихо было в зале. Хотелось осмотреться, взглянуть на трон, на владыку, но она не смела поднять лицо и откинуть вуаль.
Сначала купец поднес хану жемчуга и парчу, шелка и сладости, изделия афганских мастеров: кинжал в бриллиантовой оправе и халат, расшитый золотом. Потом подвел
Нурбал.
Сквозь тонкую вуаль зал казался ей сумрачным, прохладным. Купец слегка подтолкнул ее, продолжая свою речь. Она не слушала его. Почувствовав, что стоит перед троном, упала на колени и согнулась.
- О царь, всемилостивейший государь, почитаемый Аравией и Персией! Падишах, имеющий слуг, подобных Джемшиду, привратников, подобных Кесарю, аллаха тень и его наместник на земле, владыка Джейхуна, Ургенча и всего Хорезма! Прими этот бутон, выросший у прозрачных истоков афганских. Пусть он цветет в твоем саду..
Она почувствовала, как тупые костяшки пальцев купца коснулись ее плеч. Легкое покрывало слетело с нее. Девушка, сжалась в комок.
-Она прекрасна, как дитя джейрана...
-Росток из волшебного сада...
Слева и справа Нурбал ощущала сверлящие взгляды вельмож, купцов и богачей Хивы. Ей плохо было от этих жадных взоров, она сгорала от унижения.
Вначале ей было страшно в этом зале. Но потом страх прошел. Она начала прислушиваться к словам султанов и полководцев Хивы, поняла, что они восторгаются ее красотой, и тихо улыбнулась. Сам аллах свидетель: женщины любят лесть мужчин. Нурбал успокоилась и, чуть приподняв голову взглянула в сторону владыки. Но не увидела его. Перед ней была решетка из белого мрамора. Тонкий орнамент - листья
и гроздья винограда, лепестки роз и лотоса были изумительны. Мрамор был чист, как первый снег, лежащий на омытой зелени листьев. Сквозь резьбу виднелись голубые, зеленые, красные ковры Хорасана, укрывшие стены и пол за перегородкой...
Еще чуть выше подняла она свой взгляд и заметила складки золотистой занавеси. Она поняла, что за перегородкой суфа для трона, а над троном балдахин, с которого сви-
сают шелка и знамена.
Чтоб увидеть хана, нужно была разогнуть спину, подняться. Но она не смела шевельнуться без приказа. Вгляделась в узоры на мраморной решетке и сквозь нее вдруг увидела, что прямо перед ней, поджав ноги и лениво положив руки на
колени, сидит владыка.
- Встань,- спокойно и властно сказал хан.
Она разогнула колени, распрямила спину, подняла голову, волосы скользнули по голой спине. Перед ней был желтолицый человек с дряблыми щеками и острым леденящим
взглядом. Трудно было по виду разгадать, сколько ему лет. Он сидел на подушках, облаченный в легкие одеяния, украшенные золотом и жемчугами, и взглядом ощупывал
ее. Зал умолк на миг. Но вот улыбка восхищенья скользнула по лицу владыки, и вновь все зашумели, перебивая друг друга:
- Она воплощение красоты, владыка...
- Стройна, как кипарис, нежна...
- Она Лейла, она Ширин...
- Поэты где?! Стихов достойное созданье. Восславить нужно этот цветок. Она будет украшеньем в саду владыки,- сказал человек в остроконечной шапке из голубого бархата, расшитой серебром. Справа от трона сидел он, и в руках у него были четки из слоновой кости.
А взгляд хана осе скользил по еще почти детской груди афганки. Пересилив себя, она уже без страха всмотрелась в него. Она знала, что отныне ее жизнь в руках этого желтолицего человека с холодными глазами...
Рядом с троном стоял чернобородый мужчина с гордой осанкой. Он смотрел спокойно и задумчиво. Ничто не ускользало от его взгляда и слуха. Незаметно пробегал он глазами по залу, мельком посматривал на старика в голубой чалме.
"Визирь",- отметила Нурбал.
- Поэт бершей прибыл, мой владыка, ждет приема. Слава его в Букеевской орде подобна славе Махмуда Пахлавана в Хорезме... Она может быть достойным даром ему,- чуть
склонившись, прошептал визирь, указывая взглядом на афганку.- Весть о вашем даре поэту облетит степи за Жаиком. При помощи аллаха ваш дар оплатится многими табуна-
ми коней. Вы возьмете в одну упряжку поэта Махамбета, в другую -султана Каипгали, восставших против пса Жангира, и помчитесь по степи между Жаиком и Едилем. Все вои-
ны-казахи Внутренней орды будут в ваших руках. Все дороги от Едиля до Герата будут ваши... Казахи защитят Хиву от кафыров.
Никто, кроме хана, его не услышал. Все сидевшие и стоявшие в зале со знанием дела, словно прицениваясь говорили об афганке.
- Эй, примите дары! Дайте фирман купцу Афгана. Пусть его товары сверкают на рынках Хивы. Исполните просьбу гостя, дайте стражу. Пусть проедет по земле Хорезма без страха, а обратной дорогой привезет меха Московии.
Аминь!- Хан приподнял палец правой руки.
- Великий шахиншах, повелитель священной Хивы и Хорезма! Безмерно твое милосердие.- Купец упал на колени.- Я слуга твой и раб.
Хан слегка кивнул головой, улыбнулся и резко поднял
руку.
Купец почтительно приложил свою руку ко лбу и сердцу, пятясь вышел из тронного зала.
- Введите поэта из Бершева рода!- приказал повелитель.
Расступилась немая стража, раскрылись двери. Мельком взглянув на сидящих вдоль стен богачей, имамов, купцов и полководцев Хивы, молодой воин, придерживая саблю, упругим, твердым шагом подошел к трону. Не склонив головы, не оказав почестей великому хану, встал он поодаль от девушки, не удостоив ее взглядом. Ропот возмущения прокатился по залу. Лицо владыки окаменело.
Краешком глаза Нурбал вгляделась в поэта. Короткие черные усы, широкое смуглое лицо, чуть выдается подбородок. На голове островерхий шлем, на боку короткий кинжал в красивой оправе, на левом - сабля.
- Владыка Джейхуна, повелитель всех городов Хорезма, властелин Хивы, потомок пророка Мухаммеда, его могущество шахиншах дарует тебе цветок из собственного сада, как мастеру узоров словесных, в чьих устах стихи обретают силу и надевают плащ из пламени... Дочь из афганских гор будет твоя, поэт казахов - любимец бершцев и адаевцев, всех казахских родов, на горе оказавшихся под рукой нечестивого пса Жангира, продавшего душу неверным. Отныне владыка владык берет тебя под свою защиту -ты певец его могущества... Такова воля и милость мудрейшего из мудрых, царя царей. Аминь!- Чеканя каждое слово, медленно и торжественно говорил визирь.
- Благодарю тебя, хан Аллакул. Но не обо мне будет речь. Чужая защита для джигита как сеть для рыбы в Джейхуне. Свобода и воля превыше всего. Спасибо за честь, но певцом твоим я не буду, досточтимый хан. И не за цветком услады я пришел к тебе!- ответил поэт.
- Ты с друзьями собираешь оружие на рынках Хивы. Но за это ты дашь мне голову Жангира,- грозно ответил хан.
- Не послом своего народа я пришел к тебе, а воином. Народ мой сам судья над своими ханами...
- Но он в долгу передо мной. Султан казахов Аргынгазы посмел коснуться моих владений. Ты забыл об этом?- Аллакул повысил голос.
- Султан-не народ. Кушбеги Коканда и Хивы грабят аулы казахов, казахские султаны разоряют кишлаки хивинцев. Но разве можно обвинять в этом наши народы. Да, Ар-
гынгазы был твоим нукером и угнал твои табуны. Он побил и опозорил тебя. А ты, не сумев отомстить ему, обрушился на бедные аулы казахов на Сырдарье, ты продал в рабство сотни сестер моих... Так этот дар взамен их, что ли?..- Поэт указал на Нурбал.
Хан в гневе приподнялся с места. Руки полководцев Хизы потянулись к мечам. Человек в длинной островерхой шляпе с белым орнаментом вскочил на ноги.
- Молчи, Махамбет! Дерзость твоя безмерна. Язык твой - враг твоих дел и намерений. На нем яд. Проси прощения! Перед кем стоишь?! На колени!..- вскричал он.
- Успокойся, Кайбала, не с тобою речь,- спокойно ответил поэт,- Если ты забыл, то я напомню пословицу казахов. Слушай. Если ты одинок, то...- Но хан не дал ему догово-
рить, жестом приказал старшему миршабу убрать поэта из зала. Стража бросилась к Махамбету, скрутила руки, но он сумел одним рывком освободиться от них и без поклона покинул зал.
Желтолицый хан Аллакул, скривив губы, смотрел ему вслед.
- Почтенный султан, последнее слово остается за тобой.Разговор с поэтом слишком затянулся,- сказал визирь, мельком взглянув, как мехмандар перевернул песочные часы,
и золотая струйка вновь потекла из одной половины в другую.- Послы ждут приема.
Лицо хана опять сделалось подобно маске.
Юной афганке, ставшей виновницей ссоры царя и поэта, трудно было понять, что будет с ней дальше. Опустив голову, дрожа от стыда, холода и страха, она стояла в напряженном ожидании.
- Говори, султан Каипгали,- произнес визирь.
Успокоившись и обретя прежний надменный вид, Каипгали заговорил:
-Глупость черни не нова. Махамбет-поэт из черни, мой владыка. Тот, кто провел жизнь в песках, не поймет величия каменных гор. Для скитальца кажутся тесными дувалы. Чернь не поймет прелести рая, коршун не станет орлом для охотников. Но смерть Махамбета в Хиве опасна. Для казахской черни его имя- знамя, как фартук Кавы. В степи он полезней тебе, чем в саду. Он нужен и мне, пока жив твой враг Жангир. Твоя милость велика, твоя щедрость безмерна. Пусть твое решение будет справедливым, мой повелитель...
Мудрый визирь вновь склонился к хану:
- Если в степи появится новый Тентек-тёре, то вашей мудростью можно направить его силу против Жангир-хана. Пусть волки загрызут друг друга -больше овец достанется
льву.
Хан Аллакул выслушал визиря. Полководцы Хивы тихо высказывали друг другу свое возмущение поступком казахского поэта. Аллакул поднял руку и приказал увести Нурбал.
- Отведите ее к поэту. Мы повелеваем освободить поэта Махамбета...- громко сказал владыка и, повернувшись к Кайбале, добавил:- Ты прав, мой досточтимый султан,-
затем, словно поправляясь,- хан Младшей орды Каипгали!
- Да сбудутся слова твои, о великий падишах!
- Аллах поможет... Аминь!- с чуть заметной улыбкой произнес старик в синей чалме, перебирая четки из толчения лепестков роз. То был глава мусульман Хивы.
Покидая зал, Нурбал лицом к лицу встретилась с мужчиной в скромном одеянии и прижалась к стене, уступая дорогу. Она не знала, что навстречу шел Мунис - поэт и главный мираб Хивы...
...За воротами дворца Махамбета ждали друзья - молодой туркмен и юноша казах.
- Почему так долго?- бросились они навстречу.
- Надежда напрасна. Коня, Жантас!
Юноша подвел к нему тонконогого белогривого скакуна.
- Аллакул приглашал, чтоб поднести мне вот этот подарок, - весело сказал Махамбет, кивнув в сторону Нурбал.
- Плохая примета, когда вместо оружия дарят женщину,- нахмурился туркмен.- Кто она?
- Дочь афганца.
- Вчера тебя Аллакул приглашал, чтоб послушать твои стихи. Сегодня, чтоб одарить, а завтра может на цепь посадить. Так было с Зелили. Будь зорок, Махамбет. Достойна
ли доверия твоя афганка? Кзылбаши порою коварны.
- Не хану я вчера читал стихи, а поэту Мунису. А что касается афганки, то в чем ее вина? Купец подарил ее хану.
- А хан тебе. Не худо. Все точно, как было с Зелили,- ответил Балабек.
- Ты узнал, где Зелили?- спросил поэт.
- Под тройною стражей ночью, а днем стража лишь у ворот. За горсть таньги пропустят завтра в полдень. Я отнесу сейчас Зелили шербет, лепешки, дыню...
- В лепешке письмо, а в дыне напильник,- прибавил Жантас.
- Одного пропустят?- спросил поэт.
- Да, только одного. Деньги возьмет начальник караула...
- Что слышно от Суюнкары, Жантас?
- Вестовой еще не прибыл.
- Ходят слухи, что он где-то близко. Значит, скоро встретимся с ним. Посмотрим на бога адаевцев, нагнавшего страху на Хиву...
- Потом доскажешь, Балабек,- перебил его Жантас.- У ханских ворот бывают уши. Видишь, стража за нами следит. Там твои же туркмены. Могут вслед невидимку послать.
Махамбет вскочил на коня.
- Дай руку, сестра!
Скакун завертелся вокруг девушки. Поэт подхватил Нурбал и усадил перед собой.
...Тонкие трели колокольчиков, подвешенных к кожаным мешкам, наполненным водой, крики водоносов, скрип колес встречных арб, жалобы нищих и окрики воинов из городской охраны, группами рыскавших по узким улицам Хивы в поисках жертв и наживы, сливались с ревом верблюдов, заполняя улицу невообразимым шумом. Караван бухарцев, шедший навстречу, поднял облако пыли. Махамбет придержал коня.
Пропустив последнего верблюда, джигиты выехали на базарную улицу. В глубоких нишах стен, стараясь перекричать друг друга, сидели мелкие торговцы. Чем ближе к база-
ру, тем гуще становилась толпа.
Калеки и дервиши; продавцы пряностей и погонщики ослов; мясники и пекари; повара, готовящие свои плов и сурпу прямо на улице; молчаливые бродяги из узбекских, казахских, каракалпакских и туркменских аулов; богачи, раздвигающие перед собой толпу при помощи слуг и охраны; воины скитальцы, а быть может, просто грабители и разбойники, ищущие достойного главаря или хозяина; сводники, шныряю-
щие по всем закоулкам; менялы, знахари, люди, готовые на любые услуги,- кого только не встретишь на главной улице Хивы - города святого колодца, священного Джейхуна, сорока медресе, сорока мечетей и множества минаретов и мавзолеев.
Караваны из Ирана и Индии, от афганцев и адаевцев, из Тибета и Монголии, от волжских ногайцев, купцов Самарканда, торгашей Коканда, из Малой и Большой казахской орды сливаются в единый поток на главной улице города. Гончары и кузнецы, словно соревнуясь друг с другом, здесь же творят свое чудо из металла и глины. Малыши-зазывалы снуют под ногами людей и коней. Только женщины безмолвны и пугли-
вы. Прячась под паранджой, они покорно уступают дорогу всем - бродягам и вельможам, палачам и дервишам. Это и |есть самая главная улица Хивы, здесь самый богатый из двадцати кварталов города.
Сквозь тонкую ткань покрывала Нурбал с любопытством всматривалась в толпу, видела башни и минареты, чьи краски настолько же чисты и прекрасны, насколько пыльны и грязны эти улицы. После долгих скитаний на горбу верблюда, после горных перевалов и переходов по безлюдным степям, после рабатов, маленьких кишлаков и больших аулов - этот город кажется ей огромным и непонятным, как и Герат,
по улицам которого она проехала вместе с караваном.
Она вглядывалась в силуэты женщин под паранджой, стараясь разгадать - стары они или молоды? В смутной тревоге следила за своим новым хозяином, вздрагивая от каждого прикосновения его руки. Неудобно и неловко было сидеть в седле перед ним. Страшно еще и потому, что он, ее хозяин, молчит.
По пути в Хиву ее часто отвлекали рассказы погонщиков и стражников каравана, а однообразие дороги вселяло равнодушие и спокойствие. Она часто дремала под тихие ступы усталых верблюдов, привыкла к шуткам и ругани караванбаши. Караван, увезший ее из дому, был последней частицей родины. Но купец отдал ее хану Хивы, а хан - этому загадочному человеку. Оборвалась последняя нить, связывавшая с родиной. Сейчас она действительно в чужих руках.
Новый хозяин был суров и не разговаривал с ней. Молчали и его друзья, ехавшие сзади. Она не знала, кто они, а они не спрашивали, кто она. О том, что хозяин ее - поэт и воин, Нурбал слышала, стоя у трона владыки Хорезма. Что лучше - быть в гареме хана или в доме поэта?..
Но стоит ли думать? Не все ли равно? Она женщина. Едет в объятиях поэта. Люди расступаются перед его золотистым, с белой гривой конем, который то и дело задирает голову, требуя свободнее держать поводья. Идет он неровным торопливым шагом, иногда пританцовывая на месте, иногда норовя пуститься вскачь; наседая на толпу...
Навстречу всадники - каратели хана. Ведут пленных, подгоняют их плетьми. Пленники босые, в рваных рубахах, кровь запеклась на губах, синие рубцы на теле, распухшие лица, связанные руки.
Поэт придержал коня.
- Каракалпаков ведут, сарбазов Айдоса, из племени Конырат.- Балабек подъехал к Махамбету.
Жантас вздохнул:
- Говорят, он суровый, но справедливый бий. Скитается в песках, в верховьях Джейхуна. Покинул дом. Свои же не давали покоя. Нет единства меж племенами каракалпаков...
- Смотри, этот шакал силен, когда у человека связаны руки. Эй, каков ты в поединке? Ну, отступись!- взорвался Балабек, увидев, как конвойный замахнулся плетью. Тот зло
оглянулся и схватился за пику. Малахай чуть не упал с его бритой головы. Балабек напружинился, как барс, и, сжав нож, пришпорил коня. Но Жантас вцепился в поводья его
скакуна.
- Прекрасные слова. Ты тоже покажи себя в бою, а не здесь,- обращаясь к Балабеку и успокаивая самого себя, сказал Махамбет, когда прошли пленные.
- Хочешь одним ударом перерезать сотни петель. Сам аллах не в силах это сделать, Балабек,- сказал Жантас.
- Сто это не десять.
Балабек грустно улыбнулся. События того дня, о котором напомнил Жантас, были еще свежи в памяти.
...Он был в поле, когда ханские сборщики податей ограбили его юрту, стоявшую на берегу Дарьи. Был убит отец.Балабек бросился в погоню за убийцами. Догнал и вступил
в сражение без щита и меча, с одним соилом. И сохнуть бы костям Балабека на ветру, если бы не Махамбет с друзьями.Они ехали в Хиву и стали случайными свидетелями неравно-
го боя. Не выдержали, бросились на помощь Балабеку.
Посланцы хана были изрублены. Махамбет с друзьями свернул с большой дороги и помчался в пески. Балабек поскакал с ними...
Обходным путем, запутав следы, прибыли они в Хиву.
С тех пор не расставались...
- И один беркут страшен для стаи грифов,- запоздало ответил Балабек, стараясь хоть как-нибудь оправдать свой поступок.
- Говоришь, что Айдос из коныратовцев. Но ведь ты тоже из племени Конырат, Жантас?- спросил Махамбет, пресекая их спор.
- Я из казахского племени Конырат...
- Слышишь, Балабек? Одно племя, а делится и на казахов и на узбеков, на каракалпаков и туркменов... Хан Хивы Аллакул тоже коныратовец. И палач и раб из одного рода. А ты, Жантас, упрекаешь каракалпаков, что у них нет единства. Но разве оно есть у нас, казахов?!- задумчиво произнес Махамбет, отодвигая руку Нурбал, мешавшую держать поводья.
- Вглядись, Махамбет, это медресе Шергазы - святыня туркменов, воспетая нашим Фраги. Отец говорил, что сам Фраги здесь учился. Я знаю его стихи.
- Читай, Балабек,- встрепенулся Махамбет.
...Слились в один поток иомуды н гоклены.
Где тот кончается поток,
не различить!
Проход в горах пробив, упорны,
неизменны,-
Идут! Не счесть их троп, дорог
не различить!..
Нурбал услышала, как Махамбет тихо повторял эти стихи. Балабек, окончив чтение, умолк, задумался, потом, будто осмысливая каждое слово, сказал:
- Выходит, что мы были едины - и гоклен и иомуд. Но когда это было? Если бы сейчас так. Не удержался бы Аллакул на троне, и Зелили не сидел бы на цепи. Да что там гово-
рить! Какое тут единство, когда половина туркменов служит Аллакулу. Те, что убили моего отца, тоже были туркменами, как и я...
- Тише, здесь слушает каждый осел. Видишь, сколько соглядатаев у ворот базара,- перебил его всегда бдительный Жантас и неожиданно умолк, увидев отрубленные палачами и выставленные напоказ головы людей. Они торчали на железных шестах у самых ворот.
Балабек вдруг пришпорил коня, выехал вперед и крикнул во весь голос:
- Дорогу досточтимому султану!
Стража, стоявшая у ворот базара, торопливо расступилась и склонилась в поклоне перед Махамбетом.
Как только въехали на базар, Нурбал сразу заметила бело-голубой шатер афганского купца, который привез ее в Хиву. Разложены его товары, шелка переливаются на солнце,
блестят украшения из золота и серебра, сверкают узорчатые халаты, развешаны кашмирские ткани. На тахте, укрытой ковром, сидит сам караванбаши, а перед ним, прикрыв лица, стоят все четырнадцать девушек - ее спутницы но каравану.
Покупатели - богачи и знатные воины поочередно приподнимают покрывала, вглядываются в лица афганок, осматривают их с ног до головы. Двое уже торгуются из-за одной девушки. Бедняжку тянет за руки то один, то другой. А купец сидит довольный - он дорого продаст ее. Нурбал мысленно поблагодарила аллаха за то, что ее участь оказалась лучшей. Ей даже стало приятно от того, что она едет в седле с таким
молодым и красивым поэтом...
Площадь, окруженная толстым глиняным дувалом, заполнена до отказа. Вблизи главных ворот, справа и слева, разложили свои товары под шатрами иноземные купцы. Степенно и важно, в сопровождении слуг и рабов расхаживают и разъезжают меж торговых рядов богатые покупатели. Чтобы выбраться из людского затора, Махамбет повернул коня влево. Здесь меньше народу. Прямо в пыли, поджав ноги, сидят в ряд писцы и чтецы, готовые прочесть по памяти любую суру из Корана, строфы из сказаний о Кёр-оглы или главы "Шах-наме", а если надо, то написать прошение к хану или жалобу к судье. За ними, у дувала, сидят торговцы бумагой собственного изготовления.
...Никто еще одной могучей силой
Не стал велик и не бывал унижен,
Ведь в этом мире лишь дела людские
Несут почет или ведут к презренью...-
слабым голоском, нараспев читает стихи из священной "Панчетанты" индус с длинном белой бородой в грязной чалме. За ним под дробь барабана показывает свое искусство китайский фокусник.
Кони медленно идут сквозь толпу. Под ногами ползают попрошайки-калеки...
Запах сандала, пыли, пота и фруктов, дым жаровен; непрерывный гул, в котором слились и песни, и плач, и удары бубна, и крики зазывал, рев верблюдов и ослов,- все это дурманит Нурбал. Дает себя знать и усталость от напряженного ожидания, от неизвестности. Совсем ослабла Нурбал, и, чтобы не упасть, она крепко вцепилась в луку седла и слегка прислонилась к груди Махамбета...
Сабли из дамасской стали, седла с инкрустацией, кольчуги и щиты, фитильные ружья, булатные ножи - все это надолго задержало внимание Махамбета и его друзей...
Наконец они приблизились к окраине базара, где под открытым небом торговали пленниками, захваченными в дальних странах и на близких землях, в узбекских кишлаках, казахских, туркменских аулах и в русских селах. Бородатые рыбаки из-под Астрахани были схвачены и завезены сюда знаменитым разбойником из рода Адай Чабеком и его другом, беглым солдатом и лихим атаманом Андреем Стрельщиковым.
По приказу хивинского хана и Андрей и Чабек со своими подручными разбойничали на Каспийском море. Посредники из Хивы скупали у них пленников и перепродавали здесь, на рынке. Торговля людьми значительно обогащала казну вла-
дыки Хорезма. Так повелось со времен захвата власти ханами племени Конырат - с середины восемнадцатого века. А с тех пор как Аллакул стал ханом, доход от работорговли увеличился вдвое.
Не обращая внимания на крики зазывал и стараясь не смотреть на пленников, Махамбет с друзьями медленно выбирался из людского моря.
- Откуда вы родом, братья?- не удержался и спросил Жантас, увидев двух связанных казахских джигитов.
Старший поднял распухшее от ран лицо, но не ответил.
- Каракипчаки они, с устья Джейхуна. Вступили в драку с сарбазами повелителя, угнавшими у них скот,- ответил вместо пленников пожилой хивинец-казах, стоявший а толпе.
- А вы, мирза, не из свиты ли Каипгали-султана?
- Нет!- резко ответил Махамбет.- Сколько за них?-
С грубой требовательностью спросил он торговца и, услышав цену, бросил к его ногам мешочек с деньгами. Жантас саблей перерезал арканы. Младший пленник упал на колени перед конем Махамбета.
- Дай им бумагу, что они отныне свободны!- потребовал Махамбет.
- Какая бумага? На что им?- развел руками торговец.- Разве поэты не знают, что рабы всегда рабы...
- Вы свободны. Отныне ваша воля в собственных руках,- сказал Махамбет пленникам. Толпа глазела на него. Одни с восхищением, другие с презрением.
- Поэт казахов в Хиве рыщет в поясках красавиц!- раздался чей-то голос.- Он заодно с султаном Кайбалой. Пришел помогать Аллакулу грабить аулы...
Потемнев от гнева, Махамбет так рванул коня с места, что Нурбал чуть не слетела с седла. Толпа молча расступилась.
- Эй, стойте!- хрипло заорал старший из пленников.
- Чего тебе?- Жантас преградил ему дорогу.
- Передай своему мирзе: я не хочу свободы, купленной за деньги предателя!- Пленник задыхался, кровью налились его глаза.
- Молчи, глупец!- Жантас ударил его плетью по спине.
Балабек вцепился в Жантаса.
- Безоружных не бьют!
- Оскорбивших наказывают! - Жантас вырвал свою плеть из рук Балабека.
- Спасители...- Пленник заскрипел зубами.- Поэт каэахский. В стихах беркут, а на деле ворон. В Хиве нашел приют. В Хиве, убившей святого Срыма... А где же твой род?
Славу благодетеля на мне зарабатываешь! Кто поверит, что я свободен? Вон, смотри! Там продают наших сестер, матерей! Купи их! Заполняй свои гаремы...
Ошеломленный Махамбет в упор смотрел на джигита. Он трясся от гнева. Нурбал почувствовала, как напружинились его мускулы. Вдруг он выбросил ее с седла и рванулся туда, откуда доносился плач женщин. Древний плач, плач-причитание казахских матерей.
...В кругу обвешанных оружием хивинцев стояли девушки с открытыми лицами. В этом городе, да и во всей Средней Азии, без чадры и паранджи могли быть только казашки. Не видя ничего, кроме мертвеннобледных лиц девушек, слыша только их рыдания, ехал Махамбет сквозь толпу. В разорванных платьях, с распущенными волосами, едва живые от страха, стыда и унижении, стояли они, прижавшись друг к другу,
как загнанные джейраны. У их ног, в кровь исцарапав лицо, тихо, причитала старуха:
...Где же защита, куда нам пойти?
Где же воины, джигиты где?
Иль нет мужчин на казахской земле,
Иль джигиты казахов трусливее всех?!
О аллах, пощади своих деток-сирот:
Отныне им жизнь тяжелее, чем смерть,
Нет ни смеха, ни счастья, лишь слезы одни...
В темницах сгноят их шакалы Хивы...
О аллах, свои муки нашли на меня,
Спаси моих деток от смерти, стыда...
Рука его потянулась к оружию, чувство гнева взяло верх над разумом. Одним рывком Махамбет обнажил саблю. Но копья воинов, охранявших пленниц, уперлись в грудь Махамбета. Раздался лязг железа. Балабек и Жантас едва успели прикрыть поэта и парировать удары. Копь Махамбета встал на дыбы.
- Именем падишаха, спокойствие и порядок!- раздался чей-то голос. Побледневший Жантас вместе с Балабеком вновь встали плечом к плечу.
- Кто ты? Султан по виду, разбойник по повадкам! Отвечай, или твои потроха смешаются с пылью!- властно крикнул воин в богатом одеянии. Он появился внезапно, словно из-под земли. Рядом с ним стояли миршабы хана. Махамбет с друзьями был взят в кольцо.
Подъехал глава миршабов и вгляделся в Махамбета. Лицо его расплылось в улыбке. Он видел Махамбета в тройном зале хана.
- Живи во здравии, гость великого падишаха!- Отбивая поклоны поэту, он тут же с бранью обрушился на крикуна, назвав его смутьяном...- Вы свободны, мой господин. Великий падишах дарует вам знак своей милости и любви!
Глава миршабов передал Махамбету большую серебряную пластинку с тонким полумесяцем. Это был знак неприкосновенности на территории Хивинского ханства.
Старуха, лежавшая у ног девушек, снова запричитала. Разочарованная толпа - не оправдалась ее надежда увидеть резню - медленно расходилась. Только теперь Махамбет заметил, что все люди вокруг вооружены. Достоинство человека здесь определялось количеством и ценностью оружия, навешанного на нем. Страной управлял меч.
Базар снова гремел, кричал, истеричный хохот какого-то бедняги, которому за долги отрезали уши, холодом обдавал душу. От жары и духоты, от внезапных потрясений заныла голова, свинцовая боль отдавалась в висках. Махамбет торопился быстрее вырваться из пропитанного грязью, как воды Джейхуна, людского моря. За его конем, путаясь в длинном покрывале, бежала испуганная Нурбал.
Она боялась отстать, боялась, что ее схватят и продадут так же, как этих девушек, из-за которых сейчас могла случиться беда, и не смела открыть лица. С мольбою тянула она руки к Махамбету, хваталась за стремя, обнимала ноги. А по другую сторону, за конем Жантаса угрюмо, покорно бежал тот самый джигит, который был освобожден Махамбетом.