|
| |
|
В пьесе рассказывается о жизни Марины Цветаевой и ее семьи в Париже и в Советском Союзе. | |
М А Р И Н А
Людмила Ансельм
Copyright љ 2008
by L. Anselm
1. Марина Цветаева
2. Ариадна Эфрон
3. Анастасия Цветаева
4. Сергей Яковлевич Эфрон
5. Константин Болеславович Родзевич
6. Алексей Владимирович Эйснер
7. Следователь
Комната в нижнем этаже на даче в Тарусе. Ариадна и Анастасия в комнате.
АНАСТАСИЯ. Итак, ближе к делу. У меня мало времени, поэтому прошу не прерывай меня. Я хочу срочно поделиться с тобой моей радостью. Ты ведь знаешь, меня мучил неразрешенный вопрос, как могла Марина уйти из жизни, меня не окликнув. Оставила посмертное письмо сыну, мужу, тебе, семье поэта Асеева, а мне - ничего. И вот то, что случилось, что я сейчас тебе расскажу, я считаю великим чудом. Произошло невозможное ! Судьба откликнулась: мне пришло письмо от Марины !
АРИАДНА. Какое письмо ? Я ничего не понимаю.
АНАСТАСИЯ. Я просила тебя не перебивать. Пришло не простое письмо, а прощальное, в 1909 году написанное. Ты, наверное, знаешь о Марининой неудачной попытке самоубийства, когда ей было еще семнадцать лет?
АРИАДНА. Знаю.
АНАСТАСИЯ. Ну вот... Это письмо мне переслала подруга Марины именно в те дни, когда я взывала к судьбе об одной строчке, листочке, и листочек пришел. Аля, ты представляешь мою радость, мое удивление ?
АРИАДНА. Представляю...
АНАСТАСИЯ. Ты так говоришь, как будто не обрадовалась и не удивилась. Да, вот еще, я не сказала тебе о том...
АРИАДНА. Ася, да погоди немного, у тебя есть это письмо? Дай его мне...
АНАСТАСИЯ. К сожалению, письмо утрачено. Но кое-что я из него помню наизусть. Я не уверена, но оно начиналось, кажется не "Дорогая", а "Милая Ася !" Марина писала о невозможности жить далее, прощалась, просила меня раздать ее любимые книги и гравюры. А потом шли слова: "Никогда не бойся меня, я к тебе никогда не приду".
АРИАДНА. Ася, почему такие слова?
АНАСТАСИЯ. Не знаю. Письмо кончалось словами: "Только бы не оборвалась веревка, а то - недоповеситься - гадость. Правда ?" Пока я читала письмо, слова росли до гигантских размеров. В хлынувших слезах я утонула, перестав видеть слова... Так вот, я хочу тебе рассказать о портрете...
АРИАДНА. Потом... Как там было написано в мамином письме: "Если не будешь меня бояться, я к тебе..."
АНАСТАСИЯ. Нет, нет не так: "Никогда не бойся меня, и я к тебе никогда не приду". Кажется так.
АРИАДНА. Но по смыслу это то же самое...
АНАСТАСИЯ. Аля, ты меня совсем запутала. Я ведь прекрасно помнила ее слова...
АРИАДНА. А вот ко мне мама приходила. Она пришла ко мне во сне накануне моего второго ареста. Сказала, что за мной придут двадцать второго февраля, дорога моя будет вначале трудная и грязная, но потом дорога наладится и все будет хорошо. И двадцать второго за мной действительно пришли.
АНАСТАСИЯ. А насчет дороги сбылось?
АРИАДНА. Сбылось ! Меня сослали в Туруханск, сначала было очень трудно, но потом, когда я нашла для себя работу уборщицей в школе, стало полегче.
АНАСТАСИЯ. Аля, я еще хотела с тобой поговорить насчет посещения Марининой могилы в Елабуге.
АРИАДНА. Я ничего не хочу слышать о Елабуге. Ты знаешь, я не могу туда ехать, я занята...
АНАСТАСИЯ. Чем же ты так занята?
АРИАДНА. Тебе все известно. Когда я вернулась из Туруханска, то сразу стала добиваться реабилитации отца. И после бесконечных хождений получила, наконец, справку о папиной реабилитации. Но теперь я днем занимаюсь переводами, а по ночам сижу с мамиными рукописями, вместо того, чтобы разбираться в них, только и делаю, что читаю и плачу. Готовлю сборники маминых стихов, принимаю всех, кто хочет поделиться своими воспоминаниями о маме...Тебе этого мало?
АНАСТАСИЯ. Марина настигла тебя. Теперь будешь заниматься ею всю жизнь.
АРИАДНА. Уцелел почти весь мамин архив, за исключением нескольких писем. Из ее сундука, как из ящика Пандоры, встает вся та жизнь, которую я в себе держала тоже, как в ящике и не давала ей ходу. Выйдя из сундука, мамина жизнь туда не возвращается больше. Над этим не закроешь крышку.
АНАСТАСИЯ. Аля, а ты, наконец решила, что ты будешь делать с Марининым архивом?
АРИАДНА. Я еще не знаю. Хотела посоветоваться с юристом...
АНАСТАСИЯ. А с юристом-то зачем?
АРИАДНА. Мне бы хотелось закрыть мамин архив, ее письма и дневники навсегда, чтобы никогда их никто не смог прочесть.
АНАСТАСИЯ. Аля, что-то ты очень строго судишь свою мать...Да, кстати, я читала твое обращение в газете. Ну как, кто-нибудь откликнулся на твой призыв?
АРИАДНА. Откликнулся, народ валом валит, в одиночку, попарно. На днях собираюсь устроить такую встречу; позову побольше Марининых знакомых и друзей, и выслушаю их всех разом.
АНАСТАСИЯ. Аля, непременно позови и меня, я тоже хочу поговорить со всеми. У меня есть кое-что интересное...
АРИАДНА. А ты знаешь, кто у меня завтра будет в гостях?
АНАСТАСИЯ. Кто?
АРИАДНА. Константин Родзевич.
АНАСТАСИЯ. Ах, это тот, из-за которого она так страдала? Герой Марининых поэм. Но ведь он, насколько я понимаю, сейчас живет в Париже?
АРИАДНА. Приехал на несколько дней в Москву...
АРИАДНА. Меня посмотреть. Он мне сказал, что после гибели моих родителей всю жизнь старался действовать так, чтобы быть достойным их.
АНАСТАСИЯ. Неужели только для того, чтобы тебя посмотреть? И ты ему поверила?
АРИАДНА. И еще повидаться с Россией.
АНАСТАСИЯ. Здесь что-то не так. Как Марина страдала, расставаясь с ним. Когда читаешь ее поэмы, просто мороз по коже... Аля, скажи мне только честно, Мур - его сын?
АРИАДНА. Ася, я тебя прошу раз и навсегда прекратить эти расспросы. Мама всегда говорила, что отец Мура - Сережа. И заруби на своей памяти: мама была верна отцу всю свою жизнь, даже тогда, когда не была ему верна физически.
АНАСТАСИЯ. Как это понимать?
АРИАДНА. Что бы мы ни знали о маминых "романах", которые часто воплощались лишь в письмах и стихах, она была правдива, когда говорила о себе, как о человеке "протестантского долга", всю жизнь прожившем в "вольной неволе". Папа был ее доля, ее судьба. Заботиться о нем, делить вместе беды - это и называла сама Марина: верность. Она ведь за ним уехала на Белом коне заграницу в эмиграцию, за ним же вернулась на Красном коне в СССР.
АНАСТАСИЯ. Ну, насчет Красного коня - громко сказано. Ты ведь прекрасно знаешь, что Марина ужасно не хотела возвращаться из Франции в СССР. А вы все, как один, Сережа, Мур, и ты, Аля, заманивали ее сюда. "Мы получили пол дачи, будем жить среди природы." Когда Сережа собрался в Союз, я писала ему о медведях и т.д. эзоповским языком, но он не послушался меня. И вот результат. Что же ты не написала Марине в Париж, что я арестована и нахожусь в лагере?
АРИАДНА. А как я могла об этом писать во Францию?
АНАСТАСИЯ. Естественно, эзоповским языком. Марина бы все поняла. Ведь первое, что она тебя спросила, когда приехала сюда: "А где же Ася ?"
АРИАДНА. Да, она ставила мне в вину, что я не сообщила ей о твоем аресте. Но ведь это было невозможно. Впрочем, я уверена, что если бы мама все о тебе знала, она все равно бы вернулась. Там, в Париже, после папиного отъезда, она была как зачумленная, от нее все отвернулись. Денег не было...
Пауза.
Ася, ты слышишь? Шаги. Наверху.
АНАСТАСИЯ. Какие шаги? Я ничего не слышу.
АРИАДНА. Да, это мне показалось. "Никогда не бойся меня, я к тебе никогда не приду." Так было в мамином письме?
АНАСТАСИЯ. Кажется так. Я тебе сказала, что ты меня запутала.
АРИАДНА. Ася, извини, но мне надо готовиться к встрече с Родзевичем. Собраться с мыслями.
АНАСТАСИЯ. Как мне хотелось бы посмотреть на него. Хоть одним глазком. Говорят, он интересный мужчина.
АРИАДНА. Это невозможно. Он хочет встретиться со мной без свидетелей. Это его условие. А теперь...
АНАСТАСИЯ. Да, мне пора, я сейчас уйду. Но я хотела с тобой обсудить...
АРИАДНА. Давай обсудим в следующий раз.
АНАСТАСИЯ. Хорошо... но ...
АРИАДНА. Никаких но.
Анастасия уходит.
Спальная комната на даче в Тарусе на втором этаже. В комнате Ариадна и Марина.
АРИАДНА. Кто здесь? Мама, Вы? Ой, как я напугалась. Как Вы здесь оказались вдруг?
МАРИНА. Аля, я не вдруг. Ты теперь осталась у меня одна и я буду часто к тебе приходить... Мы будем с тобой опять вдвоем, как тогда в Москве... сразу после революции. Сережа ушел с Белой армией и его след на время затерялся, помнишь: "И так хорошо нам вдвоем - бездомным, бессонным и сирым"...
АРИАДНА. "Две птицы, чуть встали - поем, две странницы, кормимся миром". Какой был холод и голод тогда в Москве.
МАРИНА. А ведь нам было хорошо вдвоем. Мы тогда любили друг друга. Ты была необыкновенная девочка - писала стихи...
АРИАДНА. Да, я Вас обожала... Я так рада, что Вы вернулись. Все не верится, как сон.
МАРИНА. Пускай - сон... Ты ведь знаешь, что мой любимый вид общения - потусторонний - сон, видеть во сне. Аля, когда ты была маленькая, между нами были такие отношения, настоящий роман.
АРИАДНА. Роман со мною ?
МАРИНА. Это ведь совсем неважно с кем роман. Роман может быть с мужчиной, с женщиной, с ребенком, может быть с книгой. У меня был роман с книгой: "Кристин, дочь Лавранса". Это все равно с кем, ведь важно только, чтобы не было этой устрашающей пустоты.
АРИАДНА. Вы меня то любили, то разлюбляли. У нас никогда не было простых отношений : мать - дочь, когда я была маленькой, я была вундеркиндом.
МАРИНА. А когда ты стала постарше, ты стала совершенно невыносимой, дерзила, уходила из дома... где-то жила... Мы с тобою ссорились, а один раз я ударила тебя по щеке...
АРИАДНА. Мама, не надо это ворошить. Давайте о другом... Я сейчас пишу воспоминания о Вас... Может быть, Вы поможете мне? Вот мои записки.
МАРИНА. Дай посмотреть... (листает рукопись). Мне нравится, как ты начинаешь, совсем как у Пушкина: "Гости съезжались на дачу". Первая глава "Какой она была": "Моя мать была невелика ростом, с фигурою египетского мальчика". Потом про волосы, про глаза. "Глаза зеленые, цвета винограда, окаймленные коричневыми веками". Интересно, я знала, что у меня зеленые глаза ? Про коричневые веки слышу в первый раз. "Казавшееся завершенным до замкнутости, до статичности, лицо было полно постоянного внутреннего движения, потаенной выразительности, изменчиво и насыщено оттенками, как небо и вода, но мало кто умел в нем читать". Замечательно ! Ты сама это написала?
АРИАДНА. Сама.
МАРИНА. Далее. "Ненавидела быт - за неизбывность его, за бесполезную повторяемость ежедневных забот, за то, что пожирает время, необходимое для творчества, терпеливо и отчужденно превозмогала его - всю жизнь." Все правильно. "Была человеком слова, человеком дела, человеком действия, человеком долга." Слишком много "человеков", ты не находишь? А конец замечательный: "При всей своей скромности, знала себе цену". Вторая глава "Как она писала" : "Отметя все дела, все неотложности, с раннего утра, на свежую голову, на пустой поджарый живот. Налив себе кружечку кипящего черного кофе, ставила ее на письменный стол, к которому каждый день своей жизни шла как рабочий к станку - с тем чувством ответственности, неизбежности, невозможности иначе".
АРИАДНА. Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что шел
Со мною по всем путям.
Меня охранял - как шрам.
---------------------------------------
К себе пригвоздив чуть свет -
Спасибо за то, что - вслед,
Срывался! На всех путях
Меня настигал, как шах -
Беглянку...
МАРИНА. Аля, не отвлекайся.
АРИАДНА. Я так люблю Ваш "Стол".
МАРИНА. Ты меня сбиваешь. Далее идет описание моей семьи. Итак : "Отец-труженик, создатель Государственного музея Изобразительных искусств, женился, после смерти первой жены, на Марии Мейн. Маринина мать вышла замуж, любя другого, брак с которым был невозможен. Это был союз двух одиночеств. От второго брака родились две дочери: Марина и Анастасия". Тут достаточно все кратко.
АРИАДНА. Может быть надо что-то добавить?
МАРИНА. Аля, помнишь у тебя были прекрасные записи в твоем детском дневнике? Их обязательно надо вставить в твои воспоминания. Они как маленькие бриллиантики будут сверкать в твой рукописи.
АРИАДНА. А я их уже вставила.
МАРИНА. Ах, да вот: "Моя мать". "Моя мать очень странная. Моя мать совсем не похожа на мать. Матери всегда любуются на своего ребенка и вообще на детей, а Марина маленьких детей не любит. Она грустна, быстра, любит стихи и музыку, она пишет стихи, она терпелива, терпит всегда до крайности, она сердится и любит. Она всегда куда-то торопится. У нее большая душа". Боже мой, как трогательно. Ты даже не понимаешь, как ты хорошо писала, когда была маленькая. Тебе тогда было шесть лет.
АРИАДНА. Семь.
МАРИНА. Ну хорошо, семь. Аля, тебе нравится мой "Стол", ты замечательно точно описала, как я работала. А сама? Ты встаешь и занимаешься с утра чем угодно: уборкой, готовкой, переводами, печешь пироги, но только не тем, чем надо. Ты написала меньше половины всех воспоминаний. Тебе еще писать и писать и про Париж, и про Москву. Ты ленива и неповоротлива. Идешь к столу слишком поздно. Потом эти твои бесконечные встречи...
АРИАДНА. Но Вы же меня всю жизнь приучали именно к такому распорядку. Вы утром шли к столу, а я на кухню. Сколько я себя помню с малых лет, я занималась хозяйством. Помните, Вы же сами писали своей знакомой, когда мы жили в Чехии: "Але тоже трудно, хотя она не понимает. Сплошные ведра и тряпки, - как тут развиваться? Единственное развлечение - собирание хвороста. Мне ее жаль, потому что она исключительно благородна, никогда не ропщет, всегда старается облегчить и радуется малейшему пустяку. Изумительная легкость отказа". Это из Вашего письма.
МАРИНА. "Изумительная легкость отказа" - это мои слова.
АРИАДНА. Вы же всегда говорили: "Я - есть, а Аля - неизвестно еще... будет она или не будет, поэтому ничего Але, все мне!"
МАРИНА. Нет, я говорила не так. Я говорила: "Я уже есмь и стихами жертвовать не могу. Но на бегу меня тяжкой дланью схватила за волосы судьба."
Слышен стук в дверь.
Там кто-то стучит.
АРИАДНА. Я пойду посмотрю. Мама, Вы останьтесь, я ненадолго.
Комната внизу. Ариадна и Анастасия в комнате.
АНАСТАСИЯ. Алечка, я вернулась с полдороги. Я же тебе не рассказала самое главное.
АРИАДНА. А как же электричка?
АНАСТАСИЯ. Поеду на следующей. Я тут на днях общалась с дочерью Чуковского - Лидией Корнеевной.
АРИАДНА. Да, и что?
АНАСТАСИЯ. Ты вот никак не хочешь поехать в Елабугу, а Лидия Корнеевна была во время войны эвакуирована в Чистополь, это совсем близко от Елабуги. Там в Чистополе она встретилась с Мариной. Можно сказать, она последний человек, видевший Марину за пять дней до ее смерти, и замечательно описавший эту встречу в своем дневнике. У нее Марина как живая: "Серый берет, серое, словно из мешковины, пальто, лицо того же цвета, что и берет, серое, тонкое, щеки впалые, глаза желто-зеленые, взгляд выпытывающий, тяжелый"...
АРИАДНА. Ася, можно покороче?
АНАСТАСИЯ. Не перебивай меня. Значит это было в первый день их знакомства. А на другой день состоялось собрание писательского партактива, на котором Марине разрешили прописаться в Чистополе, сказали, что надо срочно искать комнату в Чистополе и обещали дать ей место судомойки в будущей писательской столовой. Понимаешь, все было хорошо, но что самое интересное?
АРИАДНА. Что же самое интересное?
АНАСТАСИЯ. Ты понимаешь, Марина совсем этому не обрадовалась. Марина даже спросила Лидию Корнеевну: "А стоит ли искать комнату? Все равно ничего не найду. Лучше уже сразу отступиться и уехать в Елабугу. Если найду комнату, мне не дадут работу". Кто не даст работу? Кого она имела в виду? Почему она так отреагировала? Вот в чем вопрос!
АРИАДНА. Не знаю.
АНАСТАСИЯ. Марина оставила Муру записку: "Передай папе и Але - если увидишь - что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик". Что такое "тупик"?
Пауза.
АРИАДНА. Говоря по правде, я на эту тему не думала.
АНАСТАСИЯ. А ты подумай. Это важно... Может быть, тогда мы поймем, почему она покончила собой.
АРИАДНА. Вот ты и подумай, а мне некогда.
АНАСТАСИЯ. Я обязательно подумаю. Аля, я все хочу тебя спросить: помнишь, еще до твоего второго ареста я предлагала тебе поехать в Елабугу вместе. Ты мне тогда сказала, что на могиле у Марины сперва должна побыть ты одна...
АРИАДНА. Да, помню.
АНАСТАСИЯ. Прошло так много времени с тех пор, уже и я побывала в Елабуге, а ты так туда и не съездила...
АРИАДНА. Ну и что из того, что ты там побывала? Могила мамина все равно не найдена.
АНАСТАСИЯ. Но я же поставила крест с надписью: "В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева". Крест вкопан между четырех могил у раздвоенного дерева...
АРИАДНА. Крест, что ты поставила, обветшал, теперь его заменили памятником, снятым с могилы какого-то купца. И надпись теперь там другая: "Марина Ивановна Цветаева". Сколько просила этого не делать - все напрасно. А в Елабугу я все равно никогда не поеду. Мамы для меня там нет. Насколько меня тянет к тем местам, где мама жила, настолько мое отталкивание от места, где она погибла. Конечно, будь там могила, тот уголок, над которым оставшиеся в живых могут плакать - я бы поехала...
АНАСТАСИЯ. Я вижу нам с тобой никак не договориться. До свидания...
Анастасия уходит.
Комната наверху. Марина и Ариадна.
МАРИНА. Наконец-то! Итак, приступим к делу. Следующая глава: "Ее муж, его семья". "Муж Марины - Сергей Яковлевич Эфрон. Отец и мать Сергея Яковлевича -- революционеры-народовольцы. Отец принимал участие в политическом убийстве. Мать была арестована"... Это не интересно, пропускаем. Далее следует наша романтическая встреча с Сережей в Коктебеле. "Они встретились на пустынном, усеянном мягкой галькой, коктебельском берегу". Далее ты пишешь: "Сережа и Марина обвенчались в январе 1912 года, и короткий промежуток между встречей их и началом первой мировой войны был единственным в их жизни периодом бестревожного счастья. А потом, началась первая мировая война, затем революция"... Постой, постой, что ты тут понаписала: "Пока Марина воспевала "белое движение", ее муж развенчивал его". Аля, все было не так! Ты ничего не понимаешь! Когда началась революция, Сережа не мог сидеть дома? Потому что он был беззаветен, потому что его собственное "Я" для него было неважно. В Москве, когда в октябре семнадцатого начались уличные бои, Сережа был в самом пекле, сражаясь против большевиков. А через день после поражения уехал из Москвы на юг, чтобы пробраться на Дон в Белую Добровольческую армию. А потом следы его затерялись. Помнишь, как мы с тобой ждали какой-нибудь весточки от него?
АРИАДНА. А потом Эренбург разыскал папу за границей и привез от него Вам письмо.
МАРИНА. 1 июля 1921 года в десять часов вечера я получила первое письмо от Сережи.
ГОЛОС ЭФРОНА (читает письмо. Во время чтения на экран на сцене проецируются фотографии Сергея Яковлевича, Марины и Ариадны). Мой милый друг, Мариночка! Сегодня получил письмо от Ильи Григорьевича Эренбурга, что Вы живы и здоровы. Прочитав письмо, я пробродил весь день по городу, обезумев от радости. Что мне писать Вам? С чего начать? Я живу верой в нашу встречу. Без Вас для меня не будет жизни, живите! Я ничего от вас не буду требовать - мне ничего не нужно, кроме того, чтобы Вы были живы ... Наша встреча с Вами была величайшим чудом, и еще большим чудом будет наша встреча грядущая. Когда я о ней думаю - сердце замирает - страшно - ведь большей радости и быть не может, чем та, что нас ждет. Все годы нашей разлуки - каждый день, каждый час - Вы были со мной, во мне... Что сказать о своей жизни? Живу изо дня в день. Каждый день приближает нашу встречу. Последнее дает мне бодрость и силу. А так все вокруг очень плохо и безнадежно... Берегите себя, заклинаю Вас. Вы и Аля - последнее и самое дорогое, что у меня есть. Храни Вас Бог. Ваш С.
АРИАДНА. И вот Ваша запись в дневнике: " С сегодняшнего дня - жизнь. Впервые живу".
МАРИНА. Я решила в одно мгновение - еду к Сереже. Он жив! Жив! Это самое главное. А потом я твердо знала, если я действительно уеду, через год у меня будет сын, и я назову его Георгием. И ведь сбылось!
АРИАДНА. Я помню, как вы с папой встретились в Берлине. Мы с Вами в Берлин приехали в мае, а папа смог приехать в Берлин из Праги, где он учился в Университете, только через месяц. Мы почему-то опоздали на вокзал. Поезд уже пришел, когда мы ворвались на на вокзал. Вокзал был безлюден. Мы почувствовали громадную пустоту внутри - от этой невстречи. Вы стали рассеяно нашаривать в сумке папиросы и бренчать спичками и тут мы услышали Сережин голос: "Марина! Мариночка!" Откуда-то с другого конца площади бежал высокий худой человек. Он был так худ, большеглаз и так сиротлив... Сережа уже добежал до нас с искаженным от счастья лицом и обнял Вас, а Вы медленно раскрыли ему навстречу руки, словно оцепеневшая. Долго, долго вы стояли намертво обнявшись, и только потом стали медленно вытирать друг другу ладонями щеки, мокрые от слез...
МАРИНА. Как трогательно и хорошо описала нашу встречу!
АРИАДНА. Но папа был в Берлине с нами совсем не долго. Со мной был молчаливо ласков, в основном все время проводил с Вами. Почему он так быстро уехал?
МАРИНА. У тебя же написано. Ему надо было усердно готовиться к началу учебного года в пражском университете.
АРИАДНА. Мама, а помните, пока мы жили в Берлине, у Вас был знакомый по фамилии Вишняк, а я его звала Геликон, он был владельцем издательства "Геликон". Мы с Вами часто ходили в его контору...
МАРИНА. Прошу тебя, не напоминай мне о нем. Что там у тебя дальше?
АРИАДНА. Потом из Берлина мы переехали в Прагу к папе, но ни отъезда из Берлина, ни приезда в Прагу, ни встречи с Сережей на пражском вокзале, я не помню..."
Комната внизу на даче в Тарусе. Стук в дверь. Ариадна открывает дверь, входит Родзевич.
РОДЗЕВИЧ. Аля? Что, не узнать? Да, много воды утекло.
АРИАДНА. Ну конечно, изменились, но я бы Вас и на улице узнала, и в толпе.
РОДЗЕВИЧ. Да, постарел, постарел. Вот приехал из Парижа навестить родственников. А потом очень захотелось встретиться с тобою. Аля, как мило у тебя. А ты совсем по-деревенски устроилась. Я смотрю : печь, дрова. Ты сама топишь печь?
АРИАДНА. А кто же еще? И воду из колодца сама ношу.
РОДЗЕВИЧ. Аля, ты святая. Я преклоняюсь перед тобой.
АРИАДНА. Хватит про меня. Давайте лучше про Вас. Как Вам живется там, в Париже?
РОДЗЕВИЧ. Аля, кто бы мог подумать, но я стал скульптором по дереву. Устраиваю выставки. Это меня увлекает. Ты ведь помнишь, я всегда любил рисовать. Нарисовал портрет Марины, какой она осталась в моей памяти.
АРИАДНА. Константин Болеславович, я сейчас пишу воспоминания о маме, если бы Вы мне рассказали о тех временах, когда Вы с мамой... Мне это очень важно услышать все именно от Вас.
РОДЗЕВИЧ. Я ведь долгое время ничего о нашем романе не рассказывал.
АРИАДНА. Ведь все об этом знают...
РОДЗЕВИЧ. Раз ты так настаиваешь... Может быть наступило то время... (Пауза). Увлечение - обоюдное, началось между нами сразу, любовь с первого взгляда. В Марине была жажда жизни, стихийная любовь к природе, по существу она была очень жизнерадостный человек. В ней было много пушкинского. У нас были встречи, но не было полноты совместной жизни. Это была любовь неустроенная. Мы жили всегда отдельно. Наша близость - это Прага. Было тогда настоящее счастье. Но это была такая любовь, которая требовала большого сосредоточения. У меня же, стоящего на бездорожье во всех смыслах и идеологическом и сентиментальном, не было возможности создать то, чего она ждала.
АРИАДНА. Чего же она ждала?
РОДЗЕВИЧ. Я хотел стабильности, а она - фантастического образа...
АРИАДНА. Образа жизни?
РОДЗЕВИЧ. Уж не знаю чего. Она была просто, как лавина.
АРИАДНА. Любовь - это плоть и кровь,
Цвет, собственной кровью полит,
В ы думаете, любовь -
Беседовать через столик?
Часочек -- и по домам?
Как те господа и дамы?
Любовь, это значит...
-- Храм...
РОДЗЕВИЧ. Аля, это из ее поэмы? Ты читаешь как Марина. Да, мы были молоды тогда, было увлечение, объятия, страсть. Теперь я сознаю, что мог ей дать гораздо больше, чем дал. Наша связь длилась два месяца, а потом я не искал продолжения...
АРИАДНА. Я знаю, что Вас мама очень любила...
РОДЗЕВИЧ. Но она меня выдумала, я поддавался ее образу и очень это ценил. Но с другой стороны, это мешало мне жить. Аля, ну что я тебе говорю, ты же все это знаешь...
АРИАДНА. Кое-что знаю, но не все... А как же папа относился к вашему... К тому, что было между вами?
РОДЗЕВИЧ. Сережа, вероятно, знал об увлечениях Марины и допускал их... Во всяком случае не боролся против, у него самого были некоторые увлечения и связи, но небольшого размаха. И он никогда не разлюбил Марину. Вообще между Мариной и Сережей отношения были очень отвлеченные.
АРИАДНА. Что значит - отвлеченные?
РОДЗЕВИЧ. Я имею в виду, без физической близости.
АРИАДНА. Мне кажется, Вы в этом отношении совсем не правы. Папа ужасно все переживал. Вы совсем, совсем не знаете его. Из-за чего же вы все-таки разошлись?
РОДЗЕВИЧ. Я был глуп и молод, ей надо было служить, стелиться у ее ног и от всего освободить: от детей, от быта... Надо было ее красиво одевать. Сережа, к примеру, был слишком святой, чтобы одевать жену и не имел никакой профессии.
АРИАДНА. Это пустые отговорки. Я Вас спрашиваю серьезно. Почему же между Вами произошел разрыв?
РОДЗЕВИЧ. Не разрыв, а расхождение. Мне было тогда трудно... и я решил жениться на женщине, которую не любил.
АРИАДНА. Это Ваша версия... Но мама не могла оставить папу. В одном письме у нее я нашла: "Трагическая невозможность оставить С.", - то есть Сережу. Что Вы об этом думаете?
РОДЗЕВИЧ. Я ведь был связан политической работой и мне надо было устроиться в Париже.
АРИАДНА. Да, Париж стоит женитьбы? Не так ли?
РОДЗЕВИЧ. Моя жена предоставила мне устройство и бытовую организованность. Все это теперь я критикую, а тогда мне это казалось правильным. Аля, кто там наверху? Ты слышишь?
АРИАДНА. Это сухая ветка бьется в окно, когда ветер.
РОДЗЕВИЧ. Но сегодня нет ветра!
Пауза.
АРИАДНА. Расскажите мне... о вашей работе.
РОДЗЕВИЧ. Ну, что касается моей работы -- это с моей стороны был авантюризм в хорошем смысле, но работа была щекотливая... Аля, я бы не хотел об этом много ... распространяться. Теперь я член Французской Коммунистической партии, нахожусь в рядах людей, ведущих политическую работу, пользуюсь авторитетом... Барбюс, Арагон, Элюар и так далее. Какие имена!
АРИАДНА. Ну, расскажите тогда про папу, вы ведь были друзьями. Папа любил Вас как брата.
РОДЗЕВИЧ. Сережа, так же как и я, увлекался сперва идеями евразийцев. В Париже он выпускал евразийский журнал, а позже был одним из организаторов "Союза возвращения на Родину", агитировал людей, желающих вернуться в СССР. Он бросился в пучину, не умея плавать... Затем произошло вот что. Он встретился с советским человеком, агентом НКВД, который его завербовал. Сережа хотел вернуться на Родину, но за это он должен был заплатить. А после того как ты, Аля, вернулась в Москву, он оказался связанным с НКВД не только работой, но и заложницей. Вот тогда ему поручили дело Рейсса.
АРИАДНА. Игнатий Рейсс - "невозвращенец", сотрудник НКВД.
РОДЗЕВИЧ. Да, в тридцать седьмом, после ареста Ягоды, начались репрессии среди сотрудников НКВД. Игнат Рейсс на приказ Ежова вернуться в СССР ответил отказом. Сережа был одним из тех, кто руководил выслеживанием Рейсса. В сентябре тридцать седьмого Рейсс был убит, но Сережа не был убийцей... Убивали другие.
АРИАДНА. Я уверена, что папа не предполагал, что Рейсс будет убит, но он считал, что Рейсс должен предстать перед справедливым советским судом.
РОДЗЕВИЧ. Но после этого убийства полиция сумела поймать нескольких косвенных участников "дела Рейсса". Сережу вызвали в полицию на допрос. Потом его отпустили. Оставаться во Франции было опасно. В Гавре его ждал советский теплоход... На этом теплоходе он был доставлен в СССР тайком, спецрейсом, не один, на теплоходе были супруги Клепинины, которые также были замешаны в "деле Рейсса".
АРИАДНА. Константин Болеславович, а где были Вы, когда все произошло с Рейссом?
РОДЗЕВИЧ. Я в это время командовал интербригадой в Испании. Ну, довольно об этом. Аля, ведь я к тебе по делу. Не просто так. Меня интересуют письма, мои письма, которые я писал Марине. Ты мне можешь их дать с собой?
АРИАДНА. А зачем они Вам?
РОДЗЕВИЧ. Ну, просто почитать, вспомнить прошлое, имею право...
АРИАДНА. А Вы их мне потом вернете?
РОДЗЕВИЧ. Ну, конечно, какой разговор. Я ведь тебе переслал все письма, которые писала мне Марина. Я их сам привезу или верну через своего знакомого.
АРИАДНА. Какого знакомого?
РОДЗЕВИЧ. Да, ты его знаешь по Парижу. Это Владимир Эйснер - герой войны в Испании, бывший эмигрант, поэт, писатель.
АРИАДНА. Я почему так беспокоюсь, Мама очень дорожила Вашими письмами. Она их взяла с собой в эвакуацию, а после ее смерти Мур привез их в Москву и передал родственникам. Вы должно быть знаете, что Мур погиб на войне в 1944 году?
РОДЗЕВИЧ. Да, мне говорили об этом. К рождению Мура я отнесся плохо. Я не хотел брать никакой ответственности. Да, и было сильное желание не вмешиваться: "Думайте, что хотите, Мур - мой сын или не мой, мне все равно". Эта неопределенность меня устраивала. Я думаю со стороны Марины оставлять эту неясность было ошибкой. Но она так и не сказала мне правду.
АРИАДНА. Вы не правы. Я помню Мамины слова: "Я высчитала, Мур сын Сережи".
РОДЗЕВИЧ. Ну, вот видишь... Аля, я тороплюсь, электричка отходит... Мне бы письма.
АРИАДНА. Я Вам принесу письма, они у меня наверху. Только один вопрос. Константин Болеславович, помните в Маминой поэме :
Тропою овечьей - спуск. Города гам.
Три девки навстречу смеются слезам.
Слезам твоим первым, последним - о, лей!
Слезам твоим - перлам в короне моей!
Вы плакали, когда расставались с Мамой?
РОДЗЕВИЧ. Давно это было, сейчас уже не припомнить...
АРИАДНА. Ну, все-таки, постарайтесь...
РОДЗЕВИЧ. Плакал... Аля, письма...
АРИАДНА. Я так и знала. Мама писала: "Мои стихи - дневник, моя поэзия - поэзия собственных имен". Она была всегда кристально правдива в своих стихах...
РОДЗЕВИЧ. Да, да, совершенно верно сказано. Аля, я опаздываю. Письма.
АРИАДНА. Сейчас. сейчас...
На экран проецируется фотография С. Я. Эфрона времен эмиграции вместе с Родзевичем и с Муром.
ГОЛОС ЭФРОНА. Дорогой мой друг, Макс!
Единственный человек, которому я мог бы сказать все -- конечно, ты, но и тебе говорить трудно. Марина -- человек страстей. Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Почти всегда все строится на самообмане. Человек выдумывается и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживается скоро, Марина предается ураганному отчаянию. Не сущность, не источник, а ритм, бешенный ритм. Сегодня отчаяние, завтра восторг, любовь, отдавание себя с головой, через день снова отчаяние... Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова... Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно. Когда я приехал встретить Марину в Берлине, уже тогда почувствовал сразу, что Марине я дать ничего не могу. Несколько дней до моего прибытия печь была растоплена не мной. На недолгое время. И потом все закружилось снова и снова. Последний этап - для меня и для нее самой тяжелый - встреча с моим другом по Константинополю и Праге, с человеком ей совершенно далеким, который долго ею был встречаем с насмешкой. Мой отъезд послужил внешней причиной для начала нового урагана. Узнал я случайно, хотя об этом были осведомлены ею в письмах ее друзья. Нужно было каким-то образом покончить с совместной нелепой жизнью, напитанной ложью, неумелой конспирацией и прочими ядами... О моем решении - разъехаться я сообщил Марине. Две недели она была в безумии. Рвалась от одного к другому, не спала почти, похудела, впервые я видел ее в таком отчаянии.
ГОЛОС МАРИНЫ Сверхбессмысленнейшее слово:
Расстаемся. - Одна из ста?
Просто слово в четыре слога,
За которыми пустота.
Расставаться - ведь это врозь
Мы же сросшиеся...
ГОЛОС ЭФРОНА. Быть твердым здесь - я мог бы, если б Марина попадала к человеку, которому я верил. Я же знал, что другой (маленький Казанова) через неделю Марину бросит, а при Маринином состоянии это было бы равносильно смерти. Марина рвется к смерти. Земля давно ушла из-под ее ног. Она об этом говорит непрерывно. Все ее мысли с другим. Я знаю - она уверена, что лишилась своего счастья. Сейчас живет стихами к нему.
Уедем. - А я: умрем,
Надеялась, это проще!
ГОЛОС ЭФРОНА. Она объявила мне, что уйти от меня не может, ибо сознание, что я где-то нахожусь в одиночестве, не дает ей ни минуты не только счастья, но и покоя. Увы - я знал, что это так и будет. По отношению ко мне слепость абсолютная. Невозможность подойти, очень часто раздражение, почти злоба. Я одновременно и спасательный круг и жернов на шее. Жизнь моя - сплошная пытка. Я в тумане. Не знаю на что решиться. Каждый последующий день хуже предыдущего ... Что делать? Долго это сожительство длиться не может. Или я погибну. Все это время я пытался, избегая резкости, подготовить Марину и себя к предстоящему разрыву. Но как это сделать, когда Марина изо всех сил старается над обратным. Она уверена, что сейчас жертвенно отказалась от своего счастья - кует мое... Я так сильно и прямолинейно и незыблемо любил ее, что боялся лишь ее смерти. Марина сделалась такой неотъемлемой частью меня, что сейчас, стараясь над разъединением наших путей, я испытываю чувство такой опустошенности, такой внутренней изодранности... 12 декабря у нас состоялось серьезное объяснение.
ГОЛОС МАРИНЫ. 12 декабря - конец моей жизни. Хочу умереть в Праге, чтобы меня сожгли.
Ты меня любивший фальшью
Истины - и правдой лжи,
Ты, меня любивший дальше
Некуда! - за рубежи!
Ты, меня любивший дольше Времени. - Десницы взмах!
- Ты меня не любишь больше! Истина в пяти словах.
ГОЛОС ЭФРОНА. С ужасом жду грядущих дней и месяцев. Изо всех сил стремлюсь выкарабкаться. Но как, куда? Если бы ты был рядом - я не знаю, тебе удалось бы во многом помочь Марине. Пишу это письмо только тебе. Никто ничего еще не знает. (А может быть все знают...) Да, вот еще... В последнее время мне почему-то чудится скорое возвращение в Россию. Может быть потому, что "раненый зверь заползает в свою берлогу..."
Комната на даче в Тарусе на первом этаже. Ариадна Сергеевна и Алексей Владимирович Эйснер.
АРИАДНА. Алексей Владимирович Эйснер?
ЭЙСНЕР. Он самый.
АРИАДНА. Никак не узнать...
ЭЙСНЕР. Что же удивительного, Аля, мы с тобой не виделись почти тридцать лет с тех пор как ты уехала из Парижа в Москву. Аля, я прочел твое объявление в Литературной газете, и я все равно пришел бы к тебе поделиться своими воспоминаниями о Марине Ивановне, потому что ее очень ценю. Ценю как поэта и человека, который никогда ни с кем не шел в ногу. А тут вот Родзевич послал меня к тебе с этим пакетом.
АРИАДНА. Это он возвращает мне письма, как и обещал.
ЭЙСНЕР. А вот тут еще письмо личное, обрати внимание. Сказал - очень важное.
АРИАДНА. Константин Болеславович побывал у меня. Теперь я могу сказать, что повидалась с человеком оттуда, из того поколения, в которое я влюблена. Это было высокое поколение!
ЭЙСНЕР. Аля, мне кажется, ты немного преувеличиваешь.
АРИАДНА. Нет, нет ни капли. Мы встретились с Родзевичем бесконечно трогательно. Он плакал, вспоминая папу и маму, единственно настоящее, что было в его жизни: встреча с этими двумя людьми, мама - душа, папа - действие, умение жертвовать собой.
ЭЙСНЕР. Я сейчас чувствую себя страшно виноватым перед Мариной, виноватым в том, что мы, друзья Сережи, считали, что она, конечно, поэт гениальный, но в политике ничего не понимает. Мне надо было пережить все, что я пережил: Испанию, возвращение в СССР, советские тюрьмы и лагеря, реабилитацию, чтобы увидеть, что она многое понимала лучше нас, людей восторженных, романтичных. Ведь мы считали так: строится справедливое общество, и строится в нашей стране - мы должны быть там. Марина совершенно не хотела ехать в СССР... Я помню, как я первый раз пришел к вам в Париже в гости. Я был поражен, как туго вам живется. Я ожидал увидеть даму. Дамы в ней не было. Это было особенное, ни на что не похожее существо. Она была очень прямая, лишенная всякой женственности, и полное отсутствие внимания к себе.
АРИАДНА. Да нет, внимание к себе было, но особое. Мама любила серебряные браслеты и кольца. Она с большим вниманием относилась к этим браслетам и кольцам дарила их, заводила новые.
ЭЙСНЕР. Да, Вы правы, но когда я целовал ей руку, я заметил в порах следы угля. Она не ухаживала за руками, наоборот, клала уголь в печку руками, хотя совок у вас был. Тогда в Париже такие брикеты продавались - прессованная угольная пыль - так вот она эти брикеты совала в печь руками. А я смотрел на нее. Кроме того, она очень много курила. У нее были желтые, как у солдата пальцы... Ну, что тут еще добавить?
АРИАДНА. Алексей Владимирович, расскажите о Папе, Вы же были знакомы с ним очень близко...
ЭЙСНЕР. Сережа был очаровательный и благороднейший человек. Я перед ним млел.
АРИАДНА. Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза - прекрасно-бесполезны!
Под крыльями распахнутых бровей
--Две бездны.
Это Мама о нем написала.
ЭЙСНЕР. Когда я с ним познакомился он был уже не такой красивый, как в молодости. Он уже тогда много пережил, и надо отдать ему должное, он всю жизнь вел себя так, как будто живет в самой счастливой семье. Никому ни слова, что там у вас творилось...
АРИАДНА. Да, я не об этом. Расскажите о его мужестве. Важно, чтобы и Папа остался - его несказанная душа, ум, его прелестный, юмор и его грусть... Как он мне много дал! Мама меня учила многому, и это не привилось, а привилось многое из отцовского, который никогда меня не учил...
ЭЙСНЕР. Ну, что я могу добавить? Сережа - всегда был человеком действия, стремился быть на службе той или иной благородной идеи. Будучи в эмиграции он начал увлекаться идеями евразийства.
АРИАДНА. Да, да. Папу все называли "совестью евразийства".
ЭЙСНЕР. Да, "Евразия - безобразие": ничего не скажешь. В начале тридцатых годов в парижскую группу евразийцев стали проникать советские агенты НКВД, направлявшие действие организации и субсидировавшие ее. Сережу, который стал одним из организаторов парижского "Союза возвращения на Родину", сперва запутали, потом завербовали, скорее купили обещанием вернуться на Родину.
АРИАДНА. Папа мечтал принести пользу России, вернуться достойным сыном своей Родины. Он был советским разведчиком. Ему должны были дать орден за его работу во Франции.
ЭЙСНЕР. Мы тогда говорили: "Сперва - орден, потом - ордер". Но мы с Сережей получили только последнее.
АРИАДНА. Это недоразумение, если бы не Берия...
ЭЙСНЕР. Аля, ты такая же прекраснодушная, как твой отец... Ну, что еще добавить? Когда Сергей Яковлевич стал работать на НКВД, он привлек и меня. Сережа стал получать зарплату в НКВД довольно поздно. При всем бедственном положении вашей семьи ему ведь нельзя было предложить деньги, не такой он был человек, приходилось настаивать: "Это Вам дает Родина".
АРИАДНА. Папа видел в своей работе не службу, а служение. Когда Папу реабилитировали, военный прокурор мне сказал: "Ваш отец вел себя очень мужественно. Его вызывали к Берии, он наговорил ему грубостей, будто даже на Берию накричал. Его оттуда выволокли и тут же застрелили в прихожей..."
ЭЙСНЕР. Да, ходила такая пара... такие слухи, но я им не верю. Ну, что тут можно добавить? Сережа, конечно, скомпрометировал Марину в глазах русского Парижа. Марину тоже вызвали в полицию и, надо сказать, что она вела себя благороднейшим образом. Она им заявила: "Это самый честный, самый благородный, самый человечный человек". Потом она им читала по-французски свою поэму "Молодец". Полицейские решили: "Это полоумная русская", - и отпустили ее. Один мой знакомый видел, как Марина плакала и повторяла одно и тоже: "Сережа никогда, никогда не мог пойти на убийство, это невозможно, это неправда".
АРИАДНА. Тогда в Париже почти все от нее отвернулись, а жить было не на что.
ЭЙСНЕР. Все, что пришлось пережить Марине этой страшной осенью, надломило ее, в ней что-то надорвалось, она сразу постарела, как-то ссохлась. В последнем письме, уезжая из Парижа, она написала своей знакомой: "Здесь меня не печатают, там не дадут писать". Трагическое письмо. Как она не хотела сюда ехать...
АРИАДНА. Но мама всегда говорила: "Есть такая страна - Бог, Россия с ней граничит. В России меня лучше поймут".
ЭЙСНЕР. Аля, а помните:
Ну, что тут можно еще добавить... Ровным счетом - ничего.
С фонарем обшарьте весь подлунный свет,
Той страны на карте - нет, в пространстве - нет.
Выпита как с блюдца: донышко блестит!
Можно ли вернуться в дом, который - срыт?
Комната на даче в Тарусе, наверху. Ариадна и Марина.
МАРИНА. Аля, я тебя заждалась. Никакого у нас с тобою романа не получается. Я тут нашла одно твое письмо, из которого я поняла, что ты больше заботишься о том, чтобы оставить память о Сереже, а не обо мне. На это уходит все твое время.
АРИАДНА. Мама, Вы несправедливы ко мне, я уверена, что Вы все равно останетесь, а вот Папа... О каком письме Вы говорите?
МАРИНА. Пишешь ты Эренбургу: "Дорогой Илья Григорьевич! Если есть еще время и место в Вашей книге, напишите побольше о Папе. Скажите, что Сережа был человеком безукоризненной честности, благородства, стойкости и мужественности. Мама свое слово скажет и сроки не так уж важны для таланта. В ее завтра я уверена, а вот с отцом совсем иначе". Ну, как, послушался тебя "дорогой Илья Григорьевич"?
АРИАДНА. Послушался, и добавил в свою книгу про Папу - о его совести и о мужественности.
МАРИНА. Всего два слова, не густо. Аля, у тебя так мало осталось времени...
АРИАДНА. Я все напишу. Успеется...
МАРИНА. Когда успеется? Посмотри на себя, как ты выглядишь? Лицо опухшее, под глазами круги. Аля, у тебя же больные сердце и почки...
АРИАДНА. Интересно, какое было бы у Вас сердце и почки, если бы Вы просидели семнадцать лет в лагерях? Если бы Вас сажали в холодный карцер почти раздетую?
МАРИНА. Аля, прости. Я знаю, я должна тебя расспросить об этом. Что-то меня останавливает.
АРИАДНА. Я знаю, что Вас останавливает. Можете не расспрашивать, сама все расскажу.
МАРИНА. Это было так ужасно, когда тебя увели прямо с дачи в Болшево. А мы остались...
АРИАДНА. Я нашла в Ваших бумагах запись о моем аресте:" Разворачиваю живое мясо. Короче: двадцать седьмого августа 39 года в ночь арестовали Алю. Аля -- веселая, держится браво, отшучивается. Уходит не прощаясь. Я -- что же ты, Аля, так ни с кем не простившись? - она, в слезах, через плечо, отмахивается. Комендант: так лучше, долгие проводы -- лишние слезы".
МАРИНА. Там не все записано. Я помню, твой Муля забежал вперед, хотел еще раз увидеть твое лицо. Ты шла и плакала.
АРИАДНА. Да, Мулька накануне остался ночевать на даче. Мы уже все с ним решили: он уходит из семьи, мы женимся и будем жить вместе. Мама, мы уже сняли в Москве комнату, в которой собирались жить. Да, это было мое самое счастливое время. У меня был "муж, которого Бог дает только однажды".
МАРИНА. "Аля, маленькая тень на огромном горизонте, тщетно говорю: "Не троньте"...
АРИАДНА. Я была твердо уверена, что произошла ошибка, что папа и Муля хлопочут, добиваются моего освобождения, доказывают, что за мной нет никакой вины. В первое время я ждала, сейчас откроется дверь и меня выпустят на волю. Поэтому целыми днями сидела на полу у двери.
МАРИНА. Твой отец написал письмо на имя наркома. Он ручался за твою политическую благонадежность. А через полтора месяца его самого забрали.
АРИАДНА. Первый допрос был в тот же день, как меня забрали. Они потребовали рассказать о моей антисоветской деятельности и о сотрудничестве с иностранными разведками. Первый допрос длился недолго, допрашивали три часа. Второй допрос длился уже восемь часов. Следователи менялись. Первый был поумнее, второй - слишком туп. Он на меня кричал: "Если ты мне не будешь говорить правду, я с тобой знаешь, что сделаю? Я тебе сначала голову оторву, а потом руки, ноги выверну!" А я ему: "Ну, если Вы мне сначала голову оторвете, то зачем потом стараться руки, ноги выворачивать? Я-то уже чувствовать не буду".
МАРИНА. Кто же эти следователи?
АРИАДНА. Мама, Вы их все равно не знаете. Да, был еще один следователь -- сын Свердлова.
МАРИНА. Революционера Свердлова?
АРИАДНА. Того самого. Он меня заставлял подписывать такой бред.
МАРИНА. И ты подписывала?
АРИАДНА. Один раз не выдержала и сказала ему: "Как Вы можете, ведь Вы сын интеллигентных родителей!" А он меня матом, да таким, какого я от уголовников потом не слышала, он требовал от меня черт знает что! А когда я не соглашалась и все отрицала, он однажды заявил : "Ну, раз Вы упорствуете, раз не хотите по хорошему, придется с Вами поговорить иначе...", и вызвал заплечных дел мастера, а сам ушел.
МАРИНА. И тебя били?
АРИАДНА. Били. Меня избивали резиновыми дамскими вопросниками, в течение двадцати суток лишали сна, вели круглосуточные "конвейерные" допросы, сажали в одних трусиках босую на каменный пол в карцер... производили инсценировки расстрела...
МАРИНА. В чем же тебя обвиняли?
АРИАДНА. Обвиняли меня в шпионаже, не верили, что я вернулась на родину добровольно, считали, что меня завербовали...
МАРИНА. Аля, как же ты все это выдержала?
АРИАДНА. А я не выдержала. Я держалась месяц...
МАРИНА. А потом?
АРИАДНА. Созналась.
МАРИНА. В чем?
АРИАДНА. Созналась, что была агентом французской разведки.
МАРИНА. Но ведь это неправда, Алечка...
АРИАДНА. Мне пришлось сознаться, чтобы они перестали меня мучить.
МАРИНА. Аля, ты молодец! Выдержала целый месяц. Другие не выдерживали столько. А ты - целый месяц. И они перестали тебя мучить?
АРИАДНА. Нет, им была нужна не я ...
МАРИНА. А кто? Кто? Ты хочешь сказать ...
АРИАДНА. Я тогда ничего не понимала. Зачем они меня бьют? Что им от меня нужно? А потом я поняла, им нужна не я...Им был нужен мой отец.
МАРИНА. Они хотели, чтобы ты...
АРИАДНА. Да. И они выколотили все, что им было надо...
МАРИНА. Вот почему Сережу забрали через полтора месяца после тебя. Теперь мне понятно. Что же ты рассказала им?
АРИАДНА. Им было нужно не просто утверждение, что папа был иностранным агентом. Им нужна была конкретная история, факты... Я это не сразу поняла. А когда поняла... сочинила историю.
МАРИНА. Что же ты сочинила?
АРИАДНА. Сочинила: историю: дело было в Париже, отец в тот день был болен, мы в доме были одни... Он подозвал меня и попросил присесть к нему на кровать. Он сказал, что непоправимо погубил жизнь мне и Вам. Я подумала, что он говорит о тяжелой материальной стороне нашей жизни, и стала его утешать, но он остановил меня... Он сказал: "Ты еще молода, ничего не знаешь и не можешь понять меня. Я запутался как муха в паутине".
МАРИНА. Так тебе и сказал?
АРИАДНА. Да, нет, слушайте дальше: "Ты можешь уехать в СССР и прекрасно устроить свою жизнь. Мое положение безвыходно тем, что я лично вернуться в СССР никогда не смогу". Зная, что отец связан с советской разведкой, я спросила, неужели он своей работой на СССР не искупил своего прошлого. И тут он ответил мне: "Не только на СССР".
МАРИНА. Аля, этого разговора не было! Что ты молчишь, скажи, что все выдумала! Ну, скажи что-нибудь !
АРИАДНА. Они меня так мучили, я не могла больше терпеть. Этот протокол я подписала двадцать седьмого сентября. Ровно через месяц.
МАРИНА. А Сережу забрали 10 октября. Ранним-ранним утром. Потом забрали наших соседей по даче Клепининых, и мы с Муром остались на этой даче вдвоем.
ГОЛОС МАРИНЫ: Все повторяю первый стих,
И все переплавляю слово: "Я стол накрыл на шестерых,"
Ты одного забыл - седьмого.
Невесело вам вшестером
На лицах -- дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть - седьмую...
Невесело твоим гостям...
АРИАДНА (кричит). Да замолчите же! Не надо! Остановитесь! (бежит наверх).
АРИАДНА. Не надо, прошу Вас, не надо!
Голос Марины затихает, входит Анастасия. Она продолжает читать стихотворение, ее манера читать стихи похожа на манеру Марины.
АНАСТАСИЯ. Робкая как вор,
О - ни души не задевая! -
За непоставленный прибор
Сажусь незванная, седьмая.
АРИАДНА. Ася, это ты? Как ты меня напугала.
АНАСТАСИЯ. Да, это я. У тебя было столько гостей. Я их сейчас встретила... они под впечатлением вечера, идут читают Маринины стихи...
И - гроба нет! Разлуки - нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть - на свадебный обед,
Я - жизнь, пришедшая на ужин.
АРИАДНА. Перестань, прошу тебя. Я сегодня пригласила гостей, собралось как раз шесть человек. Стали читать стихи. А когда все гости ушли, мне послышался мамин голос. А потом я поняла, что это ты читаешь мамино стихотворение.
АНАСТАСИЯ. Созвала гостей, а меня не пригласила.
АРИАДНА. Я сегодня собрала всех, кто видел маму после ее приезда в Россию. А тебя не позвала, потому что ты в это время была в лагере...
АНАСТАСИЯ. А у меня есть кое-что интересное... Ну, впрочем, хорошо, что все ушли. Так вот, я знаю, почему Марина покончила с собой. Только не перебивай меня. Ты помнишь, хозяева комнаты, где жила Марина и Мур, сказали мне тогда в Елабуге, что накануне самоубийства Мур и Марина о чем-то "крупно говорили". Хозяева не знали о чем был разговор, так как говорили они не по-русски На следующее утро Марина осталась дома одна.
АРИАДНА. Я об этом знаю.
АНАСТАСИЯ. Я же просила тебя не перебивать. Сейчас слушай внимательно, самое главное: я в Москве виделась с приятелем Мура по Елабуге. Так вот, Мур передал своему приятелю, что он сказал Марине во время ссоры, накануне ее гибели: "Ну, уж кого-нибудь из нас вынесут отсюда вперед ногами!" Я думаю, что эти грубые слова Мура прозвучали для Марины - приказом к смерти. Ее самоубийство - было жертвенным. Она поняла, что ее смерть, удержит его от смерти. Уходила, чтобы не ушел он! Марина ушла, чтобы не ушел Мур...
АРИАДНА. Это твоя версия?
АНАСТАСИЯ. Это не версия, это - факт!
АРИАДНА. Есть и другие мнения.
АНАСТАСИЯ. Например.
АРИАДНА. Некоторые люди хотят уверить, что Марина ушла от того, что не вынесла тяжести жизни.
АНАСТАСИЯ. Запомни, от нищеты Цветаевы не погибают. Аля, а ты помнишь, Марина написала: "Боюсь всего: глаз черноты, тела, а больше всего - себя, своей головы, если эта голова - так преданно мне служащая в тетради и так убивающая меня в жизни. Никто не видит, не знает, что я год уже приблизительно ищу глазами - крюк". Запись сделана за год до смерти. Я думаю это было сильнейшее нервное расстройство, а тут еще ссора с Муром...
АРИАДНА. Я проследила последние дни Марины. В них много непонятного: в Елабуге ей предложили работу переводчицы в лагере для военнопленных. Почему она не согласилась быть переводчицей, а поехала в Чистополь, где получила положительный ответ на просьбу о прописке в Чистополе, потом вернулась в Елабугу и повесилась?... И все это она проделала в течении десяти дней. Ее действия скорее похожи на метания человека, который попал в "тупик", чем на человека, находящегося в депресии...
АНАСТАСИЯ. Я вижу, мы с тобою ни о чем не можем договориться...
АРИАДНА. Да, кстати, Ася, чтобы не было между нами недомолвок, я хочу сообщить тебе мое решение относительно маминого архива. Я решила закрыть архив до конца нашего века, чтобы ни мамины, ни мои современники к нему не прикасались.
АНАСТАСИЯ. Аля, но...
АРИАДНА. Никаких "но". Я твердо решила. Я не прочла ни одного личного маминого письма. Я их просто запечатала. Я сознаю, что я меряю маму своею дочернею меркою, но иначе не могу.
АНАСТАСИЯ. Не слишком ли тесна твоя дочерняя мерка? Ведь Маринины письма - это те же стихи.
АРИАДНА. Я думаю, что не слишком. Вообще надо издать сначала всю Цветаеву, и уж тогда можно будет издавать ее переписку, чтобы показать, что ее любовные отношения или увлечения были не просто человеческой слабостью или гадостью, а питали ее творчество... Кроме того, и Родзевич тоже...
АНАСТАСИЯ. А что Родзевич?
АРИАДНА. Родзевич настаивает на закрытии Маминого архива.
АНАСТАСИЯ. Чего же он настаивает? Ведь Марина все отношения с ним давно уже описала в своих поэмах. А может быть здесь что-то другое?
АРИАДНА. Ну и что же, по-твоему?
АНАСТАСИЯ. И Сережа и Родзевич, оба были завербованы НКВД.
АРИАДНА. Они были разведчиками.
АНАСТАСИЯ. А по-моему они были энкаведешниками. Два сапога... Только один был удачливый, а второй - незадачливый. Вот и вся разница. Я думаю, Родзевич понимает, что в связи с опубликованием его писем к Марине может подняться волна интереса к его деятельности на ниве НКВД. А это ему крайне нежелательно. И сюда приезжал уговорить тебя закрыть Маринин архив. Что не так? Молчишь? Да, бедная моя сестра. При жизни ее не печатали и после смерти тоже самое... Ну мне пора. А то на последнюю электричку опоздаю.
АРИАДНА. Ты и так уже опоздала. Оставайся.
АНАСТАСИЯ. Что же ты меня не предупредила?
АРИАДНА. Ты поздно приехала. Я же тебе говорю, переночуй у меня, а завтра утром уедешь. Можешь лечь наверху. Там пустая комната, ложись на мою кровать...
АНАСТАСИЯ. А ты где будешь спать?
АРИАДНА. А я буду здесь, внизу. На диване. Места хватит. Спокойной ночи, Ася.
Анастасия поднимается наверх. Ариадна садится в кресло.
АНАСТАСИЯ. Спокойной ночи, Аля.
На экран проецируется фотография С.Я.Эфрона. Перед экраном стоит следователь.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Дело Сергея Яковлевича Эфрона. Для начала, сперва заполняется анкета. Фамилия.
ГОЛОС ЭФРОНА. Андреев-Эфрон.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Почему Андреев?
ГОЛОС ЭФРОНА. Мне дали фамилию Андреев, когда я переехал в СССР.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Последнее место службы.
ГОЛОС ЭФРОНА. Был на учете в НКВД.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Жена.
ГОЛОС ЭФРОНА. Марина Ивановна Цветаева.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Профессия жены.
ГОЛОС ЭФРОНА. Литератор и поэт.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Расскажите нам о Вашей антисоветской деятельности после 1929 года.
ГОЛОС ЭФРОНА. Мне нечего рассказать. После 1929 года ее не было.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Следствие Вам не верит. Какую антисоветскую работу проводила Ваша жена?
ГОЛОС ЭФРОНА. Никакой антисоветской работы моя жена не вела. Она всю свою жизнь писала стихи и прозу. Хотя в некоторых своих произведениях высказывала взгляды не советские.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не совсем это так, как Вы изображаете. Все сведения, где жила Ваша жена и чем занималась в 20-е годы сообщены Вашей дочерью. Известно, что Ваша жена проживала с Вами совместно в Праге и принимала активное участие в издаваемых эсерами газетах и журналах. Ведь это факт?
ГОЛОС ЭФРОНА. Да, это факт. Она была эмигранткой и писала в эти газеты, но антисоветской деятельностью не занималась.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Непонятно, с неопровержимостью доказано, что белоэмигрантские организации на страницах выпускаемых ими изданий излагали тактические установки борьбы против СССР.
ГОЛОС ЭФРОНА. Я не отрицаю того факта, что моя жена печаталась на страницах белоэмигрантской прессы, однако она никакой антисоветской политической работы не вела.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Допрос уже длится три с половиной часа... А ты все запираешься! Не хочешь говорить. А мы тебя заставим! Не таких заставляли.
ГОЛОС ЭФРОНА. Я прошу Вас... Отложите допрос. Прошу прервать допрос.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ваш товарищ и сосед по даче утверждает, что он является агентом нескольких иностранных разведок и вместе с Вами вел активную шпионскую работу. Вы подтверждаете эти показания?
ГОЛОС ЭФРОНА. Отрицаю их...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ваш товарищ говорит, что газета "Евразия", в выпуске которой Вы играли виднейшую роль, предназначалась для распространения на территории СССР и была ориентирована на то, чтобы нащупать оппозиционные элементы внутри Советского Союза.
ГОЛОС ЭФРОНА. Все это, однако, вовсе не говорит о шпионской деятельности.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ваш товарищ утверждает, что Вы были связаны с русскими масонами в Париже. Масоны были заинтересованы в проникновении на территорию Советского Союза и считали, что Вы им будете полезны. Был такой факт?
ГОЛОС ЭФРОНА. Да, такая связь у меня была, но - по прямому указанию органов НКВД в Париже, ибо я был их секретным сотрудником.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ваш товарищ обращается к Вам, что дальше запираться бесполезно. Есть определенные вещи, против которых бороться невозможно, так как это бесполезно и преступно. Рано или поздно Вы все равно признаетесь и будете говорить. Ну что, будешь говорить, наконец?
ГОЛОС ЭФРОНА. Если все мои товарищи считают меня шпионом, в том числе Клепинин и моя дочь, то, следовательно, я шпион и под их показаниями подписуюсь...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Допрос длится 5 часов. Ты в конце концов подпишешь, сволочь белогвардейская! Не хочешь - заставим.
ГОЛОС ЭФРОНА. Сейчас я ничего не могу говорить, я очень утомлен. Прошу отложить показания.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ваши сообщники уже полностью Вас изобличили...
ГОЛОС ЭФРОНА. Начиная с 1931 года никакой антисоветской деятельностью я не занимался. В своей работе я был связан с советскими учреждениями, и моя работа носила строго конспиративный характер...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Характер Вашей конспиративной работы, связанной с советскими учреждениями, следствие не интересует. Расскажите о той, которую Вы скрывали от советских учреждений.
ГОЛОС ЭФРОНА. Таковой не было. Как секретный сотрудник я был под контролем соответствующих лиц, руководивших секретной работой за границей...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Запираешься, белогвардейская сволочь! Не хочешь признаваться, не подписываешься! Заставим, ты у нас...
ГОЛОС ЭФРОНА. Прошу прервать допрос, так как я... слышу голос...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Сволочь, шпион, а еще запирается!
ГОЛОС МАРИНЫ. Стихотворение, написанное в 1920 году, посвящается Сергею Эфрону, переделано в 1940 году.
Писала я на аспидной доске
И на листочках вееров поблеклых...
ГОЛОС ЭФРОНА. Вы ничего не слышите? Прошу прервать...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Он еще и придуривается. Нет, ты заговоришь у нас наконец!
ГОЛОС МАРИНЫ. И на стволах, которым сотни зим...
И, наконец - чтоб было всем известно! -
Что ты любим! Любим! Любим! Любим!
ГОЛОС ЭФРОНА. Так как я... слышу голос моей жены...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Подонок, я тебе, я тебе... покажу прервать! Буржуй недорезанный
ГОЛОС МАРИНЫ. Расписывалась - радугой небесной!
ГОЛОС ЭФРОНА. Прервать, прервать, так как я... не совсем хорошо... чувствую...
.Пауза.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Встать! Читается обвинительное заключение. За период с октября 1939 года по июль 1940 года всего было проведено следствием восемнадцать допросов. Обвинение считает установленным: что обвиняемые участвовали в белогвардейской организации "Евразия", которая ставила своей задачей объединить вокруг себя все аналогичные элементы, находившиеся за границей и в СССР, свергнуть в Советском Союзе существующий строй, установить власть буржуазии; что "Евразия" контактировала с другими белогвардейскими организациями за границей; что она вошла в сношения с разведками других иностранных государств, чтобы получить от них помощь для засылки в Советский Союз контрреволюционной литературы и эмиссаров; что в 1929 году "Евразия" установила связь с троцкистским подпольем и вкупе с троцкистами вела преступную деятельность; что члены организации вошли в доверие к органам НКВД, находившимся в Париже, дабы с их помощью проникнуть в СССР и вести там шпионскую и террористическую работу. Ваше последнее слово.
ГОЛОС ЭФРОНА. Мое последнее слово? Я, я не был шпионом. Я был честным агентом советской разведки. Я знаю одно, что начиная с 1931 года вся моя деятельность была направлена в пользу Советского Союза...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Приговор: высшая мера наказания. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Приговор одинаков для всех, проходивших по этому делу.
Для группы лиц, проходивших по делу Рейсса приговор приведен в исполнение 27 августа 1941 года.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Сергей Эфрон был расстрелян 16 октября 1941 года.
ГОЛОС МАРИНЫ: Бузина багрова, багрова!
Бузина - цельный край забрала
В лапы: детство мое у власти
Нечто вроде преступной страсти,
Бузина, меж тобой и мной.
Я бы века болезнь - бузиной
Назвала...
Комната на даче в Тарусе, внизу.
Ариадна, сидя на стуле, спит.
Входит Марина.
АРИАДНА (проснувшись). Кто здесь? Мама, это Вы? Что Вы внизу делаете?
МАРИНА. Ну, раз ты не поднимаешься ко мне наверх, то я спустилась к тебе.
АРИАДНА. Я думала, Вы больше не придете после того разговора...
МАРИНА. А тебе хотелось бы ? Ты опять проторчала целый день внизу. Вместо того, чтобы работать, опять устроила эту встречу...
АРИАДНА. Да, устроила. А Вы что делали?
МАРИНА. А я разбиралась в твоих письмах.
АРИАДНА. В моих?
МАРИНА. Да, и наткнулась на пачку писем, твои письма Муле из лагеря. До сих пор под впечатлением. Но многое мне в них непонятно.
АРИАДНА. Что же Вы не понимаете?
МАРИНА. Вот, к примеру, ты пишешь из лагеря: "Мне так хочется быть здоровой и сильной, чтобы иметь возможность работать по-настоящему..."
АРИАДНА. Что же тут непонятного? Я выполняла норму и даже иногда перевыполняла на, но после этого быстро выдыхалась... И мне было обидно... Мне хотелось не уставать.
МАРИНА. И дальше: "На днях мы ездили на строительство моста. Мне трудно выразить это словами, но в размахе строительства и в этих огнях я еще сильнее почувствовала Москву, Кремль, волю и ум вождя". Какого вождя, Аля? Сталина?
АРИАДНА. Да.
МАРИНА. "И вот потому мне обидно, родной мой, что все мои силы ушли на никому ненужные беседы". Аля, что такое "беседы"?
АРИАДНА. Беседы - по лагерному - допросы.
МАРИНА. А вот еще: "Ленин сказал, что без малого не строится великое, и я утешаю себя, что и моя работенка тоже полезна. Ты только и думать не смей, что я озлобилась или хотя бы обиделась..."
АРИАДНА. Да, я писала в ответ на мулины заклинания, он почти в каждом письме умолял меня не озлобиться и суметь понять, что частные несправедливости нельзя смешивать с общим ходом событий.
МАРИНА. И ты сумела это понять, сидя в лагере?
АРИАДНА. Да, сумела.
МАРИНА. Аля, неужели ты осталась все такая же после лагеря, после всего, что ты пережила?
АРИАДНА. Какая такая?
МАРИНА. Правоверная...
АРИАДНА. Осталась. Я и сейчас скажу, хорошо, что есть страна, которая с величайшими трудностями строится, растет и создает и что эта страна - моя. Я и сейчас не отказываюсь от написанного. И, если бы не Берия...
МАРИНА. Какие трогательные письма, Аля, какая сломленность. Я не могла их без слез читать...
АРИАДНА. А зачем Вы читаете мои письма? Я ведь не прочла ни одного Вашего личного письма.
МАРИНА. Ну и зря. Все, что в моих письмах, есть и в моих стихах. Потом переписка -- мой любимый вид общения. Аля, это правда, что Муля был сотрудником НКВД?
АРИАДНА. Не трогайте Мулю. Оставьте его мне. Единственный раз в жизни я была счастлива, тогда в Москве. Мулю арестовали вместе с другими членами еврейского антифашистского комитета -- расстреляли в пятьдесят втором году. Всего немного времени он не дожил до разоблачения Берии...
МАРИНА. Я любила Мулю, и Мур любил его.
АРИАДНА. Только несколько месяцев тогда в Москве я прожила свою личную жизнь. Всю жизнь, сколько я себя помню, я жила только Вами. Теперь я снова занята Вами. И не только я -- все заняты, приходят ко мне поделиться своими воспоминаниями о Вас, услышать, узнать что-то о Вас...
МАРИНА. Всех обо мне расспрашиваешь, кроме меня самой... Боишься?
АРИАДНА. Я? Боюсь? Нет, конечно.
МАРИНА. Значит я ошибаюсь...
АРИАДНА. Я только хочу у Вас спросить... В записке, оставленной Муру, вы просили передать мне и папе, что попали в "тупик". Что значит этот "тупик" ?
МАРИНА. Тссс. Тихо. Об этом никому нельзя говорить: могут услышать.
АРИАДНА. Кто? Мы одни.
МАРИНА. А там? Наверху?
АРИАДНА. Там Ася. Она уже спит. Что же это такое "тупик"? Что Вы этим хотели сказать?
МАРИНА. Аля, ты такая правильная. Я боюсь, что ты не поймешь...
АРИАДНА. Я очень прошу...
МАРИНА. Хорошо, я постараюсь это объяснить... Я тебе расскажу, как было дело... А ты, ты подумай... Аля, это я не сама сделала, мне помогли...
АРИАДНА. Кто помог?
МАРИНА. Ты ведь знаешь, я в тот день осталась одна. Когда все ушли, я пошла к столу и написала три прощальных письма: Муру, Асееву и "дорогим товарищам", чтобы помогли Муру переехать в Чистополь. А когда я отложила ручку, я оглянулась, сзади стоял он...
АРИАДНА. Кто?
МАРИНА. Сережа. Ну, кто еще? Он совсем не изменился, я два года его не видела, стоял такой красивый, в лучах солнца... Мне показалось, что он стал еще моложе. Похудел, но глаза так светились. Ты ведь знаешь, какие у него бывали глаза, когда он что-то задумывал. Он стоял и смотрел на меня этими глазами, потом кивнул головой и сказал: "Ты правильно решила, у тебя нет другого выхода". -- "Все могло быть иначе, -- я сказала, -- если бы мы не вернулись в Россию". --"Ты сделала все правильно, ты не могла оставаться во Франции, там ведь немцы"--, потом, подошел поближе, положил руки мне на плечи: "Мне тоже не спастись: они приговорили меня к расстрелу. Всех, проходящих по моему делу, расстреляли три дня назад. Теперь моя очередь. Тебе тоже пора, пока никого нет, а то хозяева вернутся". Я хотела сделать это в комнате, завесила окно платком: с улицы видно, хотела снять фартук -- не успела. Сережа вышел в сени и из сеней крикнул мне: "Сюда, сюда, здесь удобней. Иди скорей!"
АРИАДНА. Это неправда! Он не мог так сказать. Вы с ним были всегда на "Вы".
МАРИНА. Всегда на "Вы", а это же перед смертью. Я вышла в сени, Сережа указал мне на крепкий, железный крюк прямо над дверями. Он был прав. Помнишь, как я писала в письме к Асе: "Недоповеситься - гадость"? Шнурок я припасла заранее. Я поднялась на стул, теперь я смотрела на него сверху вниз. Сережа улыбнулся, подошел поближе, я нагнулась, он поцеловал меня в лоб и так тихо-тихо в самое ухо:
В царстве небесном - овцы все целы!
Спи, моя белая! Больно не сделаю!
Аля, ты помнишь, откуда это?
АРИАДНА. Это из Вашей поэмы "Молодец".
МАРИНА. Потом Сережа взял меня за руку... Последнее, что я помню: яркий белый свет и, мы с ним летим, летим на этот свет, в эту "огнь-синь". Удивительно, все было так, как в моей поэме.
АРИАДНА. Ничего этого не было. Это все Ваши одни фантазии.
МАРИНА. Ну, какие фантазии? Какие фантазии ? Ты это сможешь потом проверить: тех, кто проходил по делу Сережи, расстреляли. Последних расстреляли двадцать седьмого августа сорок первого. Сережа был расстрелян в октябре.
АРИАДНА. Это был кто-то другой. Вы не разобрались...
МАРИНА. Ну, кто же другой? Кто же кроме Сережи? Сережа - моя доля, моя судьба. Аля, а ты помнишь?
Как я грешница великая пред Богом,
Проносите меня, девки, под порогом.
Как я с нежитью и в смерти не разрывна,
Хороните меня, девки, на развилье:
В снегах, без креста..."
Аля, креста-то на моей могиле ведь не было... Только горшок с цветами.
АРИАДНА. Нет! Нет! Я все равно не верю! Этого не было! Не было!
МАРИНА. Я так и знала, что ты ничего не поймешь...
АРИАДНА. Просто этого не было! Не было! Одна Ваша фантазия!
Анастасия появляется со свечой, Марина исчезает.
АНАСТАСИЯ. Что случилось? Ты чего так кричишь?
АРИАДНА. Мне Мама опять снилась. Она теперь почти каждую ночь приходит ко мне. Сначала мы с нею разговаривали...
АНАСТАСИЯ. О чем?
АРИАДНА. Обо всем, о жизни, о смерти... А потом она читала отрывок из своей поэмы "Молодец".
АНАСТАСИЯ. Почему из этой поэмы?
АРИАДНА. Это ее любимая поэма. Она писала ее долго, начала в России, кончила в эмиграции. А затем перевела всю поэму на французский язык.
АНАСТАСИЯ. Вот почему она читала ее французским полицейским, когда ее задержали во Франции. Что же ей там так нравилось в этой поэме?
АРИАДНА. Не знаю. Мне кажется, она хотела разгадать загадку злодеяния и чистого сердца.
АНАСТАСИЯ. Какая еще загадка?
АРИАДНА. Это русская сказка о девушке Марусе, которая выходит замуж за упыря, а упырь убивает сначала ее брата, затем мать...
"Не одну твою жызть,
В руках сердце держу.
Вчера брата загрыз,
Нынче мать - загры..."
АНАСТАСИЯ. Загрызу?
АРИАДНА. Нет, не надо окончания. Так страшнее. Молодец-упырь зачарован злой силой и всем сердцем любит девушку, девушка тоже его любит, но не может разорвать эти чары. По сказке Маруся в конце концов освобождается от чар, окропив молодца святой водой. А у Мамы другая концовка: девушка взлетает навстречу любимому и улетает вместе с ним в "огнь-синь"...
АНАСТАСИЯ. Ты говоришь, что Марина приходит к тебе каждую ночь. Я думаю, это значит, что у нее душа неуспокоенная...
АРИАДНА. Что значит - неуспокоенная?
АНАСТАСИЯ. Неуспокоенная душа - это из марининой сказки. Марина рассказывала мне эту сказку в детстве.
АРИАДНА. Расскажи мне..
АНАСТАСИЯ. Идет девушка ночью мимо храма, видит свет, заходит. Служба тихая, священник чудной, молящиеся - чудны: одни давно невиданные, другие и вовсе никогда. Вдруг кто-то ее трогает за плечо. Оборачивается: крестная мать, покойная: "Беги, девонька, а то здесь твоя мать родная, - увидит - разорвет". Но поздно: мать - увидела, вон, сквозь толпу пробирается. Девушка - бежать, мать за нею, так и мчатся они по пустым полям. Дочь-то по земле, а мать-то за ней - по над землей. Рядом крестная не дает в обиду, на бегу засыпает ту, родную, крестами, открещивается. Наконец -- край деревни, первая хата. Родная мать исчезает. Петухи поют и крестная, прощаясь: "Никогда, девонька, больше не заходи ночью в церковь, как увидишь свет. Это неуспокоенные души молятся с неуспокоенным попом. Не будь меня - заела бы тебя родная ма..."
АРИАДНА. Хватит! Перестань! Не хочу больше ничего слышать!
Не хочу, не хочу! ( Начинает плакать). Ничего не хочу...
АНАСТАСИЯ. Аля, ты чего плачешь? Это же детская сказка, любимая сказка Марины.
АРИАДНА. А когда же она, по-твоему, успокоится?
АНАСТАСИЯ. Не знаю, но думаю, успокоится, когда напечатают все, что она написала и, когда воздадут ей по заслугам. А может быть никогда. Она такая!
|
|