Аннотация: Воспоминания о физике Алексее Ансельме, директоре Петербургского института Ядерной Физики и жизни в СССР в 50-95 годах.
ВОСПОМИНАНИЯ О МОЕМ МУЖЕ АЛЕКСЕЕ АНСЕЛЬМЕ
Людмила Ансельм
Мне кажется, что нам, очень конкретно физикам-теоретикам, да и то, далеко не всем, дано великое счастье видеть красоту мироздания в некотором аспекте, неведомом другим.
А.А.Ансельм
В 2018 году исполняется 20 лет со дня смерти моего мужа Алексея Ансельма. За это время умерли совсем молодыми любимые ученики Алеши: Дмитрий Дьяконов и Николай Уральцев, а я потеряла двух братьев, но пока остаются ещё наши друзья, и я надеюсь, эта книга напомнит им об Алеше. Перебирая его письма и просматривая журналы с его научно-популярными статьями, которые ему так и не пришлось при жизни увидеть напечатанными, я решила собрать Алешины письма, статьи, воспоминания наших друзей о нем и опубликовать все вместе. К прежним моим воспоминаниям, напечатанным в книге Людмилы Колесниковой "Штрихи к портрету теоретика", я добавила воспоминания о том времени, в котором мы с Алешей прожили вместе 46 лет. Из книги Колесниковой были взяты и воспоминания друзей Алеши.
Оказалось, что написать о нашей жизни, когда не ведёшь дневника, совсем не просто. Одно воспоминание цепляется за другое. Достаёшь из памяти что-то совсем забытое, и тут же появляется неожиданно ещё одно, тоже забытое, и хочется обо всем рассказать и все события соединить в одно связное повествование."Но расходятся швы не заживших времён..." Передо мной встал вопрос: как соединить эти швы? В какой последовательности?
Сегодня во сне я вдруг оказалась перед железными воротами высокого забора, на воротах висел ржавый замок. Позади меня толпились какие-то люди, которым, как и мне, надо было пройти через эти ворота. Всю ночь во сне искала ключ к этому старому замку. Незнакомый мужчина, неожиданно появившийся передо мною, вложил в мою руку отмычку и показал, как ею пользоваться. Под утро, когда проснулась, поняла, что в моей голове толпятся воспоминания, и я все время думаю, как о них написать, что оставить, а что отбросить. В конце концов, прокрутив пленку воспоминаний назад, я поняла, что мы тугими узлами были привязаны к политическим событиям, происходившим в нашей стране -- смерть Сталина, периоды "оттепели", застоя, перестройки и решила расположить свои воспоминания в такой же последовательности. Но насколько это получилось связно -- не знаю.
Моя история напоминает всем известную сказку о Золушке: провинциальная девочка из Иркутска попадает в Ленинград и встречает там... Мы учились с Алешей вместе на одном курсе физического факультета Государственного ленинградского университета, но только на третьем курсе познакомились ближе и стали общаться друг с другом. Я жила в общежитии. Помню, была весна... В окна заглядывали долгожданные белые ночи. У нас в общежитии был вечер. Музыка, танцы... Неожиданно на этом вечере появился Алеша. Он подошел ко мне и пригласил на танец. На другой день мы встретились на лекции. Алеша сел рядом со мной. Так началась наша дружба, которая затем переросла в любовь
Передо мной открылся новый интересный мир. Алешу, как и меня, привлекала не только наука, но и литература и искусство, и он обо всем, что знал увлеченно говорил, говорил, говорил... Алеша помог мне осмотреться в новом для меня городе и многое понять... А поженились мы после окончания университета. К этому времени я окончательно определилась в своих чувствах - это была большая любовь.
Родившись в семье физиков, Алеша не представлял жизни без физики. Во времена нашей юности, в 50-е годы, после создания атомной бомбы, физика считалась модной и востребованной. Способная молодежь нашего поколения ринулась на этот передний край науки. В те годы не только в нашей стране, но и во всем мире многие талантливые люди мечтали стать физиками. Попасть на физический факультет было счастьем, те, кому это удалось, чувствовали себя избранными, значительными, интеллектуалами. Хотя что потом получилось... У каждого была своя судьба.
У Алеши рано проявились математические способности. Еще будучи учеником восьмого класса, Алеша пошёл во Дворец пионеров и записался в математический кружок, где руководитель кружка познакомил его с проблемой "Чисел Фибоначчи". Алеша на всю жизнь сохранил интерес и любовь к этим "Числам". Андрей Иванович Ансельм (А.И.), отец Алеши, всячески поощрял его интерес к математике и физике. Когда Алёша учился в девятом классе , А. И. начал читать ему и его приятелю лекции по физике, чтобы подготовить мальчиков для поступления в университет.
Алешины родители были замечательными интеллигентными и образованными людьми, имели широкие интересы -- история, литература, музыка, политика и, конечно. физика. Отец Андрей Иванович Ансельм (А.И.) - профессор, заведующий теоретическим отделом Физико-технического института АН СССР, мать Ирина Викторовна Мочан (И.В.) -- доктор физико-математических наук, старший научный сотрудник Института полупроводников АН СССР.
Алешины предки, Ансельмы, переехали в 1817 году в Россию из Германии. Потомственные виноделы и пивовары, они на Северном Кавказе продолжали заниматься виноделием, разбогатели и начали скупать земли в Белорусии и в Крыму. После революции многие из них эмигрировали в Европу. В начале Отечественной войны 1941 года дед Алеши Иван Адамович и бабушка Тереза Мартыновна Ансельмы, были высланы в Казахстан, поскольку были этническими немцами. Бабушка умерла в Казахстане. Дед умер в Елабуге, куда А.И. перевёз его после смерти Терезы Мартыновны.
Дед по материнской линии Виктор Осипович Мочан, педиатр, основоположник советской педиатрической школы и первый директор Ленинградского научно--практического института охраны материнства и младенчества. Он родился в Одессе, затем переехал в Санкт Петербург, во время войны был эвакуирован в Омск, где умер и был похоронен на Старо-Еврейском кладбище. В 2014 году студенты Омского медицинского института нашли его могилу и привели в порядок.
При первом же знакомстве Алеша удивил меня необычайной доброжелательностью. Она переходила обычные рамки, перехлестывала через край. Он сразу же познакомил меня со своими друзьями, при этом старался показывать их с лучшей стороны, а сам держался в тени. Он не только любил своих друзей, но и гордился дружбой с ними. Позже такая же ситуация повторилась с его коллегами по работе и учениками. Он радовался, когда кто-то в его отделе получал интересный результат или премию за отличную работу.
У Алеши было развито как творческое воображение, так и логическое мышление. Недавно узнала, что разносторонность интересов часто встречается у переправленных левшей. (Алеша подозревал, что он был врожденным левшой, но потом его переучили. Он писал правой рукой, а брился левой). Он интересовался не только физикой, но и политикой, историей, литературой, умел четко формулировать мысли, обобщать их, ясно и понятно объяснять свои идеи, с первых же дней нашего знакомства старался поделиться со мной своими знаниями. Я любила читать, но в глубокой провинции в библиотеках книг зарубежных писателей не было. В Алешиной комнате стоял шкаф с книгами, которые принадлежали Андрею Ивановичу. Алеша, заметив мой интерес к шкафу, вынул оттуда "Прощай оружие" Хемингуэйя со словами: "Только читай по-быстрому. Это любимая книга папы и моя, если он заметит, что она не на месте, мне влетит". Я оценила Алешин жест и, вернувшись в общежитие, немедленно приступила к чтению. Не успела я дочитать первую страницу, как уже на пороге моей комнаты появился Алеша и попросил срочно вернуть книгу. Ему все-таки влетело, отец потребовал принести "Прощай оружие" немедленно... Алеша рассказал, как после моего ухода, А. И. орлиным взглядом окинул шкаф и сразу заметил пустоту на месте любимой книги. Со временем А.И. привык ко мне, оттаял и разрешил прочитать и "Прощай оружие", и другие книги. Некоторое время спустя, мне удалось отблагодарить А. И. за доверие. Он мечтал прочитать роман Хемингуэя о войне в Испании "По ком звонит колокол". В России этот роман был запрещен, он не нравился Долорес Ибаррури, а может быть, и по какой-то другой причине. С нами на курсе учился студент из Восточной Германии. Я попросила его привезти из Германии этот роман на немецком языке, что он и сделал. Андрей Иванович прекрасно знал немецкий и проглотил роман в одночасье, я с огромным удовольствием выслушала его благодарность. Роман великолепный! И замечательный эпиграф из Джона Дона: "Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай по ком звонит колокол, он звонит по Тебе". Сама я с огромным трудом продралась сквозь препоны немецкого языка из любви к писателю и испанской революции. Алеша прочитал роман позже на английском языке.
Вообще во времена нашей молодости настольными книгами Алеши и его друзей были "Двенадцать стульев" и"Золотой теленок". Алеша знал эти книги почти наизусть. Чтобы тебя уважали, нужно было весь разговор пересыпать цитатами из этих книг. Алеша однажды позвонил поздно ночью известному в городе знатоку этих книг и задал вопрос позаковыристей: "Назови-ка фамилии директора и музыкантов театра, которые работают на теплоходе, курсирующем по Волге?" Хотя в ответ он услышал, что-то вроде "сам дурак", это не помешало ему радоваться и всем рассказывать об остроумном ответе "знатока". Вся компания Алешиных друзей увлекалась поэзией Блока, Маяковского, Ахматовой, Северянина. Алеше нравился Багрицкий. Некоторые из его друзей писали стихи; Алеша тоже как-то попробовал свои способности в поэзии, но потом бросил это занятие и больше к нему не возвращался.
Мы были молодыми, шутили, развлекались, танцевали, любили... Наша молодость совпала с интереснейшим временем хрущёвской "оттепели".
Но сначала была смерть Сталина. Когда умер Сталин, мы учились на втором курсе. Несколько студентов из университета кинулись в Москву посмотреть на похороны. Мы с Алешей не поехали. Я жила в общежитии. Студентки, с которыми я делила комнату, в эти траурные дни не ходили на лекции, а сидели на кроватях с глазами, красными от слез. Я боялась их, они могли заметить, что я не плачу и кому-нибудь пожаловаться.
Доклад Никиты Сергеевича на ХХ съезде в 1956 году был потрясением для всей страны. Я была подготовлена Алешей и понимала, что происходит в нашем правительстве и кто такой Сталин. В воздухе повеяло теплым ветром перемен. Стали возвращаться люди из лагерей. Хотя в Алешиной семье никто не был арестован, возвращение узников было радостным событием для всех нас. Моего деда, священника, забрали в 1937 году, я не надеялась, что он еще жив.
Появилась гениальная повесть Солженицына "Один день Ивана Денисовича", ставшая одним из главных событий в жизни всей страны и нашего поколения.
У нас был жгучий интерес ко всем современным событиям. Казалось, вот-вот произойдет что-то и "темницы рухнут -- и свобода нас примет радостно у входа...". В поэзии зазвучали голоса молодых поэтов -- Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной. В то время была удивительная тяга к поэтическому слову. Еще много оставалось запретных тем, которые хотелось бы прояснить, люди думали, что именно в поэзии можно услышать ответы на интересующие всех вопросы. Помню, когда Андрей Вознесенский выступал в Ленинграде в Октябрьском зале, не всем желающим его послушать хватило билетов. Толпа взломала входные двери и хлынула в зал. Появились новые, не академические, художники-абстракционисты. Они выставляли свои картины в частных домах а также в ленинградских Домах культуры Газа и затем в Невском. Очереди на выставки были огромные. После этого выставлявшаяся группа художников стала называться Газоневцами.
Появилась авторская песня. Городницкий, Визбор, Окуджава, Галич, Клячкин, Высоцкий -- знаменитые авторы-исполнители. Первые магнитофоны на бобинах были несовершенны; купленные на барахолке, они хрипели, шипели, скрежетали, плёнка часто рвалась, надо было напрягать слух, чтобы что-нибудь понять. Мы прижимались к самим бобинам и повторяли едва различимые слова: "Из окон корочкой несёт поджаристой", "Милая моя, солнышко лесное", "Мы похоронены где-то под Нарвой"... Собирались у друзей послушать песню, как раньше ходили в гости к соседям на телевизор.
Мы много спорили с друзьями, обсуждая прочитанное и услышанное, обменивались книгами из "Самиздата". Алёша в споре руководствовался логикой и не дискутировал с теми, кто был не готов выслушать оппонента, а только отстаивал свои взгляды без всяких доказательств и объяснений.
Начались публичные дискуссии по поводу современных книг. В университете был организован диспут по роману Дудинцева "Не хлебом единым". В 50-е годы нам посчастливилось познакомиться с итальянским неореализмом в фильмах: "Рим в одиннадцать часов", "Рим открытый город", "Похитители велосипедов", "Умберто Д", и был особенно запомнившийся датский фильм "Чайки умирают в гавани". Не знаю -- почему его купили для советского проката? Может быть, потому, что он был в какой-то степени антиамериканским? Он был достаточно необычен для того времени. Мы смотрели его с Алешей несколько раз и купили билеты для Алешиных родителей, но фильм на них не произвел особенного впечатления.
В 1956 году мы закончили университет и получили распределение на работу: Алеша -- в Физико-технический институт АН СССР на должность младшего научного сотрудника (в этом институте он и проработал всю свою жизнь), я -- в секретный "почтовый ящик". Чтобы я могла остаться в Ленинграде после окончания университета, нужна была ленинградская прописка. А чтобы получить ленинградскую прописку, надо было выйти замуж. В 1956 году мы с Алешей поженились и я переехала к нему жить. Не знаю, какие чувства испытывал Алеша, но для меня после общежития оказаться в такой семье было потрясением. Родители Алеши приняли меня хорошо.
Конечно, я была безмерно счастлива. И Ленинград, и любимый муж, и работа -- все о чем я мечтала...
Что завтра? Завтрак. Завтракать вдвоем, и послезавтракать вдвоем...
Что нового? А то, что самый-самый любимый муж на свете - это ты, что больше не боюсь ни простоты, ни старости, что дом - прообраз храма, что завтра - завтрак.
( Вера Павлова)
Мы жили с родителями Алеши в одной квартире, одной семьёй, жили дружно, когда к нам приходили гости, мы приглашали родителей посидеть за общим столом с нашими гостями, а также с удовольствием общались со знакомыми и друзьями родителей.
Родители Алеши охотно делились своими воспоминаниями. На их долю выпали большие испытания: голодные годы после революции, террор Сталина, война. А. И. с особенным удовольствием вспоминал свои студенческие годы. Он учился с 1924 по 1927 год в Ленинградском государственном университете вместе с Ландау, Кравцовым, Иваненко, Гамовым.
А.И. рассказывал, как они с университетскими приятелями организовали компанию, которая называлась "джаз банд". У всех были прозвища: Андрей Иванович -- Альди, Ландау -- Дау, Гамов -- Джонька, Матвей Бронштейн (он примкнул к кампании позже) -- Аббат, он был самый образованный и начитанный из всей кампании. В физике это было бурное время -- становление квантовой механики. Всех объединял интерес к физике, все горели наукой и непрерывно говорили о науке. В компании были и девушки: Вера Милославская и Ирина Сокольская, которая стала первой женой Андрея Ивановича. Хватало времени и на шутки и розыгрыши. А. И. утверждал, что традиция считать первое апреля праздником теоретиков, а затем и физиков пошла от них.
Он со смехом вспоминал, как вместе с Гамовым разыграл Иваненко и Кравцова. Гамов заинтересовал друзей своей мифической девушкой Людой из Ленфильма и обещал придти с нею на оперу Прокофьева "Любовь к трём апельсинам". Поскольку никакой девушки у Гамова не было, Андрей Иванович вызвался изображать эту девушку. Ирина Сокольская нарядила его в своё платье, на голову приладила шляпку. Андрей Иванович и Гамов вошли в ложу. Иваненко с друзьями заняли выжидательную позицию в соседней ложе. А. И. разговаривал писклявым, женским голоском и вёл себя развязно. Друзья в соседней ложе не узнали в девушке Люде их близкого приятеля -- Альди. Девушка не понравилась. Из ложи Иваненко послышался неодобрительный шёпот: "Так я и думал -- какая у него эта девушка -- Люда".
С Гамовым у А. И. были самые близкие отношения: оба работали в Одессе в астрономической лаборатории. оба приехали из Одессы учиться в Ленинградском университете. Гамов со своей женой в 1933 году эмигрировал в Америку, стал "невозвращенцем" и был проклят на Родине. О нем почти ничего не было известно, только доходили слухи о его знаменитых работах: количественная теория "альфа-распада", теория "горячей вселенной", формулировка проблемы генетического кода (они перечислены в статье А. А. Ансельма "Как устроен этот мир?"). В молодые годы в России Гамов ничем не болел и ничего не пил, за это друзья прозвали его "компотником", в Америке он начал пить. Гамов -- гениальный физик с удивительной судьбой. Он заслужил своими работами по крайней мере три Нобелевские премии - по физике, космологии и генетике, но не получил ни одной. А. И. всю жизнь интересовался работами Гамова и его судьбой, с опасностью для жизни хранил его, запрещенные в СССР, научно-популярные книги.
В 30-е годы атмосфера в Советском Союзе изменилась, начались массовые аресты. Изменились и воспоминания родителей. Они с ужасом вспоминали это время. Все боялись арестов, было страшно, особенно по вечерам, потому что арестовывать приходили чаще всего ближе к ночи. Сначала с улицы был слышен звук машинных тормозов, потом шаги на лестнице и тревожное ожидание дверного звонка. Из Университета стали исчезать учёные. Арестовали Виктора Робертовича Бурсиана, Юрия Александровича Круткова, Всеволода Константинович Фредерикcа, Матвея Петровича Бронштейна. Льва Давидовича Ландау тоже арестовали, но он вскоре вышел на свободу - за него заступился Петр Леонидович Капица. Андрей Иванович вспоминал свой разговор с Матвеем Бронштейном накануне его ареста. Они рассуждали на тему, как надо держаться на допросах при аресте. А. И. настаивал: нельзя ни в чем признаваться, Матвей считал наоборот, надо во всем признаваться и доводить признание до абсурда. Он не учитывал, что следователям нужна была только подпись под признанием заключённого, а абсурд это или нет им было неважно.
Ирина Викторовна пережила однажды тяжелый момент. В университете, где в то время работала она и А.И., существовала доска почета, которую называли "арестометром". Если человека арестовали, его фотография на доске почета исчезала. Проходя мимо доски, И. В. с ужасом заметила, что нет фотографии Андрея Ивановича. Она кинулась в аудиторию, где он читал лекцию. А. И. был на месте. Позднее выяснилось, что какая-то студентка, которая увлеклась А. И. , решила взять его фотографию на память. В это можно было легко поверить: А. И. был обаятельным мужчиной, держался открыто и благожелательно. Может быть, эти качества и невысокая должность, которую он занимал в то время в университете, спасли его от ареста.
А потом была война... Алёша запомнил первый день войны на всю жизнь: молчаливая, мрачная толпа соседей собралась на лестнице под громкоговорителем. Многие взрослые плакали. Алёша, когда увидел слезы на материнском лице, испугался и спросил: "Мама, ты плачешь, потому что у меня насморк?"
Между родителями Алеши возникли разногласия по вопросу необходимости эвакуации из Ленинграда. А И. считал, что уезжать не надо, потому что Ленинград будут защищать изо всех сил. И. В. решительно была настроена на отъезд. В первые же дни она получила в университете отпуск и, взяв Алёшу и его няню Дуню (Дуня приехала из белорусской деревни совсем молодой девченкой и всю жизнь прожила в семье Ансельмов), на маленьком катере "Клара Цеткин" уехала из Ленинграда.
У А. И. в первые же дни войны украли все документы. Ему пришлось бегать по учреждениям и получать документы . Поскольку в паспорте, в графе национальность он был записан немцем, жить без документов ему было особенно опасно. А. И. остался в Ленинграде и эвакуировался позже вместе с университетом в Елабугу. Ирине Викторовне с Алёшей и няней-Дуней пришлось добираться до Елабуги по Волге, а затем по Каме. Алеше запомнилось это плавание, хотя ему было всего семь лет. Они плыли на барже, не спускаясь в трюм. Наверху баржи И.В. соорудила из простыней палатку, вспомнив свою туристскую молодость. Сначала плыть было спокойно и хорошо, но на какой-то пристани к их барже прицепили ещё одну с голодными уголовниками, которые грозились перебраться к ним и всех перерезать. Было страшно, но приходилось продолжать путешествие наверху, так как в трюме от тесноты и душного воздуха начались эпидемии, там находиться было ещё опасней. Наконец, после такого долгого путешествия произошла встреча всего семейства.
В Елабуге первый год жизни был трудным и тяжелым, особенно для Алеши. Он пошёл в первый класс. Замечательный новенький портфель остался в Ленинграде. Алеше сшили сумку для учебников из старых штанишек. А пальто он позаимствовал у своей двоюродной сестры и сразу получил прозвище: "полудевченка-полумальчишка". Он отличался от здешних детей и внешним видом, и своим воспитанием. Они сразу заметили, что Алеша не может произносить некоторые грубые слова и, под предводительством Нюрки Фырловой, время от времени устраивали Алеше экзамен - подводили его к выгребной яме около дома и спрашивали: "А ну-ка, скажи, что это?" Когда Алеша мялся, стесняясь называть вещи своими именами, произносил что-то неразборчивое вроде: "а-a", они покатывались со смеху. Ребята в классе были жестокие, драчливые, Алеше было неуютно и страшно, не хотелось ходить в школу. Он начал симулировать болезни, стал прихрамывать и жаловаться, что у него болит нога. И. В. разволновалась , немедленно повезла его на саночках в больницу. Врачи посоветовали сделать рентген, но в Елабуге не было рентгена, надо было ехать в соседний город. Алеше очень хотелось поехать в этот город, и он постоянно приставал к И.В.:
" Мама, когда мы поедем?" И. В. объяснила ему:
"В другом городе нет городского транспорта, нам придётся долго идти пешком. Мы поедем, когда ты сможешь хоть немного наступать на свою больную ногу".
И тут произошло чудо: Алеша запрыгал на больной ноге и радостно закричал:
"У меня нога уже не болит. Мама, мы можем теперь ехать?"
На другой день ему пришлось снова пойти в школу. Все это неуютное существование сопровождалось постоянным чувством голода. Алеша всю войну вспоминал недоеденное мороженое. Андрей Иванович, как я писала ранее, по паспорту немец, поэтому в Елабуге во время войны ему грозила трудовая армия, если он срочно не принесет бумагу от университета, что он нужен в армия, если он срочно не принесет бумагу от университета, что он нужен в тылу как специалист. Возглавлявший филиал ЛГУ в Елабуге проректор В. А. Амбарцумян (будущий президент Армянской АН), посоветовавшись с партийной и профсоюзной организациями, отказал А. И. в этой бумаге. Тогда профессор ЛГУ Е. Ф. Гросс (который, к слову сказать, считался датчанином, хотя был тоже этническим немцем) и профессор ЛГУ В. И. Смирнов, написали такую бумагу на тетрадном листке и подписались. На некоторое время А. И. оставили в покое, но угроза увольнения возникла вновь. Еще в Ленинграде А. И. начал писать докторскую диссертацию, и по просьбе Анатолия Петровича Александрова (друга семьи), А. Ф. Иоффе, директор Ленинградского Физико-технического института, (эвакуированного в Казань), вызвал А. И. в командировку в Казань для завершения работы над диссертацией.
А. И. надо было итти пешком около 70 км из Елабуги до ближайшей железнодорожной станции, его пристроили к обозу с уголовниками, которые ехали на фронт. А. И. в Казани поселился у Александровых. С утра он уходил в институт, работал над диссертацией, а вечером возвращался к Александровым. Если в доме нечего было есть, А. П Адександров брал ружьё, выходил во двор и стрелял в ворон. Потом все вместе, ощипав перья, варили из них суп. В институте Анатолий Петрович имел привычку в поисках Андрея Ивановича спрашивать у сотрудников: "Где мой фриц? Вы не видели моего фрица?" Когда А. И. попросил Александрова не называть его фрицем, тот ответил: "Пусть все знают, что ты немец и что ничего страшного в этом нет". Наконец А. И. защитил докторскую диссертацию и получил приглашение академика А. Ф. Иоффе на работу в Физтехе в лаборатории А. П. Александрова. Вся семья переехала из Елабуги в Казань.
После войны Ансельмы вернулись из Казани в Ленинград, но жить было негде -- квартиру заняли уцелевшие после блокады жители, Пришлось судиться с этими людьми, чтобы они освободили комнаты. Это была обычная практика после войны для получения своих комнат или квартир. Отсудили все комнаты, кроме одной, которая до войны была кабинетом профессора Виктора Осиповича Мочана, в результате квартира стала коммунальной. А. И. начал хлопотать о получении кабинета, так как защитил докторскую диссертацию и имел право на дополнительную площадь. Кабинет занял пенсионер по фамилии Капцов, он не хотел уступать комнату и объявил войну. А. И. стали каждую неделю вызывать в Большой дом на Литейном проспекте, где он иногда сталкивался с Капцовым, который, по-видимому, писал на А. И. доносы. В Большом доме А. И. уговаривали работать на КГБ, намекая на его немецкое происхождение и дружбу с Гамовым, пугали, что он может потерять работу, но А. И. не соглашался с теми предложениями, которые ему предлагали. Потом неожиданные вызовы прекратились -- может быть, убедились в бессмысленности уговоров.
Пока судились о получении комнат вся семья жила у знакомых в Лесном. Алеша пошёл в шестой класс Ленинградской школы на Выборгской стороне. Здесь дети были такие же жестокие и злые, как и в Елабуге. Они подкарауливали его после школы, (от алешиного приятеля узнали, что Алеша по происхождению немец), объявили охоту на фрица и стали периодически избивать его. Алеше было страшно одному возвращаться из школы и он обычно ждал приятелей, чтобы пойти домой вместе с ними.
В конце концов, семья переехала в свою коммунальную квартиру на Петроградской стороне. Теперь Алеша пошёл в школу на Большом проспекте Петрогралской стороны. Именно, в этой школе он встретил своих друзей, с которыми подружился на всю жизнь. Его перестали избивать, в восьмом классе проявились Алешины математические способности, его стали уважать и он вместе со своими друзьями оказался в классной элите.
После войны наступило "золотое время" для физиков: физикам повысили зарплаты -- "эффект атомной бомбы". Родители Алеши стали получать в три раза больше денег, чем раньше. Можно было комфортабельно путешествовать на Кавказ, в Крым, уже не с палатками, как раньше, а останавливаться в полупустых гостиницах, обедать в ресторанах, Но из-за высокой зарплаты родителей у Алеши появились новые переживания. Все его друзья, которыми он обзавёлся в новой школе на Петроградской стороне, жили бедно, у многих отцы погибли на войне. Алеша при вопросе, сколько получают ваши родители, краснея и смущаясь называл зарплату родителей. Он часто вспоминал своего одноклассника и друга Диму Канарейкина. Дима жил с матерью, отец умер от истощения в Ленинграде во время блокады. Хотя Дима учился хорошо, ему пришлось уйти из восьмого класса и поступить в мореходное училище -- не на что было жить.
С Канарейкиным судьба свела Алешу позже. Дима закончил академию им. А.Ф.Можайского, стал военным инженером и основателем новой научной школы по радиолокационной поляриметрии, а затем возглавил фирму, которая занималась мониторингом радиоактивных выбросов в атмосферу. В то время очень актуальны были задачи обнаружения радиоактивности в атмосфере и Диме понадобились консультации по радиоактивности. Он решил использовать стандартные уровни выбросов из реактора ПИЯФ'а для калибровки оборудования и обратился в теоретический отдел ПИЯФ'а. Как раз в это время Алеша был заведующим теоретическим отделом и охотно помог Диме связаться со специалистами своего института. Я помню, как радостный Алеша привёл Диму к нам в дом, и они хорошо отметили неожиданную встречу.
Родители Алеши принимали активное участие в воспитании сына. У А. И. была идея: если сын учится хорошо, то он в конце недели заслуживает вознаграждения, и Алеша каждую субботу получал от отца десять рублей в школе , и 25 рублей а в университете. Этих 25 рублей с нетерпением ждали и его друзья. Когда Алеша получал награду вся компания тут же отправлялась в кафе или к кому-нибудь в гости.
Когда пришло время Алеше получать паспорт, возник вопрос, какую национальность выбрать для паспорта. Ирина Викторовна, по национальности еврейка, настояла, чтобы его записали немцем. Поскольку Алеша был наполовину немец, наполовину еврей, его родители боялись, что его не примут на физический факультет университета, где национальность студентов строго проверялась специальной комиссией.
После окончания ленинградской школы Алеша имел серебряную медаль и должен был при поступлении в Государственный университет проходить собеседование. Благодаря стараниям Андрея Ивановича, он был хорошо подготовлен для поступления на физфак, и комиссия по собеседованию гоняла его два дня. Он ответил на все вопросы комиссии и даже на вопрос "какие были последние передовицы в Комсомольской правде?" был дан быстрый ответ: "Своевременно подготовиться к уборке урожая", что повергло комиссию в шок. Тем не менее на физфак его не взяли, но приняли на географический факультет, где был высокий конкурс, и т. о. удалось соблюсти "чистоту рядов" поступающих на физфак. Позже, после отъезда комиссии, проверявшей национальный состав студентов университета, Алешу перевели на физический факультет.
В период оттепели, примерно в 60-е годы, двоюродный брат Ирины Викторовны Леон Эдмондович Мочан вдруг появился в нашей квартире, прямо из Парижа. В начале революции он со всей семьей эмигрировал за границу, закончил университет в Лозанне и в 1924 переехал во Францию. До нас доходили слухи, что после войны он организовал институт математики в городе Бюр-Сюр-Иветт под Парижем.
Дядя приехал в Ленинград с намерением пригласить советских физиков в свой институт под Парижем. Алеша поспорил с ним на бутылку коньяка, что русского математика Фаддеева ему удастся заполучить, а еврею Грибову не дадут разрешения на поездку. Дядя не поверил Алеше, ведь ему "сам Косыгин обещал помощь". Но Алеша оказался прав и в конце концов получил бутылку от дяди, будучи в командировке в Лондоне, куда дядя приехал повидать его. Что и говорить, мы все были потрясены появлением Леона Эдмондовича из-за железного занавеса. Потом дядя стал часто появляться в Ленинграде, развёлся с женой, женился снова, на Анни, своей секретарше, и приезжал к нам уже с новой женой.
Дядя оказался хорошим рассказчиком, ему было что вспомнить: человек объездил почти весь мир, и теперь этот мир вставал перед нами... Рассказывая, он часто замолкал, будто что-то припоминая, это усиливало впечатление. Говорил негромко, на прекрасном чистом, забытом в наше время русском языке. Его изящная речь, пересыпанная вышедшими из обращения словами, -- например, "аэроплан", "верую", "голкипер" -- независимо от содержания, как бы в машине времени переносила нас в начало века... Мы удивлялись и восхищались его рассказом о заграничной жизни , полной опасностей и приключений. Например, представьте только, едет в Африку, что-то строит, покупает, а затем продает участок земли, и, таким образом, благодаря своей активности и предприимчивости становится вполне зажиточным человеком. Потом были рассказы о второй мировой войне. Что мы знали об участии Франции в этой войне? Совсем немного. Знали, что немцы победным маршем вошли в Париж без боев и сражений, а уж после в стране началось партизанское движение, которое назвали Сопротивлением. Наш дядя был участником этого движения, о чем рассказывал также очень по-французски - с изящной легкостью: никаких поездов, спущенных под откос, никаких взрывов и даже ни одного выстрела... Был еще рассказ о встречах с немецким офицером, жившим с дядей в Париже по соседству. Дядя приглашал этого офицера в ресторан и платил за обед. Там, в ресторане, в перерыве между лягушачьими лапками, паштетами из гусиной печенки и устрицами, заводил разговоры, сперва на самые общие темы, а затем осторожно выспрашивал о планах офицера на будущее. И из этих расспросов делал выводы о продвижении немецких войск. Хитро? Мы не могли скрыть своего восхищения... Нас смущало только, что его рассказы о войне были совсем нестрашные, с трудом верилось, что перед нами действительно участник французского Сопротивления. Но оказалось, что воткнутая в его петлицу маленькая красная пуговица, которую он пренебрежительно назвал "декорасьон", не что иное, как орден за участие в Сопротивлении... Леон Эдмондович не был лишен и ностальгических переживаний, иначе, чем объяснить желание посетить дом, в котором прошло его детство? Помню, он сразу узнал этот дом, когда мы с ним ехали на такси вдоль Канала Грибоедова. Мы вошли в подъезд, немытый и неубранный, где к запаху кошек примешивался еще острый запах туалета, подошли к дверям, украшенным гирляндой электрических звонков с четкими указаниями: Ивановым звонить один раз, Петровым -- два, Сидоровым... Дядя грустно постоял перед дверью, изучая надписи, но в квартиру войти не решился. Он только подергал дверную ручку и сказал вслух: "Нам принадлежал здесь целый этаж". Я помню стыд за нашу неустроенность и облегчение, которое я испытала, когда мы с ним наконец оказались на набережной Канала. Еще я помню, как дядя реагировал на песни Галича. Стоило нам поставить пленку с записью песен Галича, в руках у нашего дяди появлялся белый носовой платок.
Анатолий Петрович Александров (А.П.) часто бывал в нашей квартире всегда в сопровождении охранника, которого он называл "Духом". "Дух" мирно сидел на деревянном диванчике в нашей прихожей, кормить и поить его спиртным было не положено по инструкции. А. П. никогда ничего не рассказывал о цели своего приезда в Ленинград. Мы понимали -- это секрет. Зато он с удовольствием рассказывал о своих детях. Их у него было четверо: три сына и дочь. Рассказывал, как они проводили лето всей семьей на одном из островов в устье Волги. Во время отпуска они снимали любительские фильмы всей семьей. Жена Александрова, Марьяна, по профессии художница, была активным режиссером этих фильмов и художником по костюмам. А. П. показывал нам несколько фильмов. Один фильм назывался "История с географией". Девочка Маша случайно попадает на остров дикарей-людоедов. Дикари хотят ее зажарить на костре и съесть. Девочку Машу играла дочь Маша, а А. П. исполнял роль вождя дикарей и был очень эффектен в этой роли с пучком перьев на лысой яйцевидной голове и с повязкой из женской шали на бедрах. Конечно, все закончилось хэппи эндом: девочка Маша просыпается - оказывается, ей все приснилось.
А. П. Александров входил в близкий круг любимчиков Брежнева и часто получал от него в подарок кабаньи ноги. Однажды, когда мы были в гостях у Александровых, они угостили нас кабаньим мясом -- вкус специфический. А. П. живо интересовался всеми событиями в стране. Он первый сообщил нам о трагедии, которая произошла с туристами на Урале, на перевале Дятлова. Долго не было должного объяснения, почему туристы выскочили из палатки и все погибли. Только в этом году по телевизору было показано внятное, засекреченное ранее, объяснение их гибели.
В один из приездов А.П. рассказал историю, как он обманул иностранцев, приехавших в Курчатовский институт, где он был директором. На дверях лабораторий, в которых проводились секретные.работы, висели объявления: "Вход запрещен". Перед приездом иностранной делегации А.П. попросил сотрудников поменять объявления местами, где были не секретные работы повесить: "Вход запрещен". Александров гостеприимно распахивал двери перед иностранцами, в лаборатории с этими объявлениями и объяснял им, что показывает секретные лаборатории. Он рассказывал эту историю, весело смеясь, мы тоже смеялись все, кроме Андрея Ивановича. Ему эта история не понравилась.
"Трагедия Чернобыля стала личной трагедией самого А. П. Александрова. В конструкции атомного реактора на Чернобыльской станции был дефект, поэтому произошел взрыв. А. П. принимал этот реактор и считал себя виноватым, что не настоял на устранении дефекта. Дело в том, что у него были очень напряженные отношения с конструктором реактора академиком Долежалем. Дефект был ему известен, но не хотелось опять собачиться с Долежалем. Было решено, что при правильной эксплуатации этот дефект не скажется. Но беда была в том, что атомные станции передали из "Средмаша" (с его бериевской дисциплиной) в министерство энергетики, и управлением реакторов стали заниматься люди малограмотные в атомной технике, которые пошли на легкомысленные эксперименты с потенциально опасной техникой. А. П. Александров глубоко переживал свою вину". (Е. Б. Александров, племянник А. П. Александрова)
А. П. Александрова хоронили на том же кладбище, где находятся могилы погибших спасателей, которые работали по очистке ЧАЭС от радиоактивных элементов. На этом кладбище был установлен памятник погибшим спасателям. По иронии судьбы, гроб с телом Александрова расположили для прощания у самого подножия памятника. На всём кладбище не нашлось другого подходящего места для произнесения прощальных слов.
Незабываемой для всей нашей семьи была встреча с сэром Рудольфом Пайерлсом (сэров надо называть только по имени. Я не знала и называла его сэр Пайерлс), маленьким седым старичком, и его женой леди Евгенией Пайерлс, представительной и громко говорящей, всегда пребывающей в центре внимания.
Они появились у нас по приглашению Андрея Ивановича, который учился в Лениградском университете вместе с Евгенией Канигиссер (Пайерлс). Первый вопрос А. И. к Евгении был о Гамове: "Что случилось с Джонькой?". На что та громогласно объявила: "Кристалл гамовского эгоизма разбился о кристалл эгоизма его жены. После развода с женой Джонька начал пить и стал алкоголиком". В Америке Гамов был принят на работу в Вашингтонский университет на должность полного профессора. Затем перешел в университет штата Колорадо. Во время войны Гамов хотел принимать участие в создании атомной бомбы, но его не пригласили в Лос-Аламос, так как американцы выяснили, что он служил полковником в Красной Армии. Гамов объяснил, что он только читал лекции по физике бойцам Красной Армии и в сражениях не участвовал.. После этого объяснения американцы разрешили ему принимать участие в создании водородной бомбы
Сэр Рудольф во время Второй мировой войны принимал участие в Манхэттенском проекте. Он совместно с Отто Фришем подсчитал критическую массу радиоактивного урана в бомбе. Масса оказалась намного меньше, чем считали другие физики. Это активизировало работу над бомбой. За участие в создании атомной бомбы английской королевой Пайерлс был возведен в орден рыцарей. Кроме того, как выяснилось позже, он невольно помог Советскому Союзу в разработке атомной бомбы. По его рекомендации в Манхэттенский проект был приглашен немецкий физик Клаус Фукс, который оказался советским шпионом. Мы расспрашивали Пайерлса о его работе над атомной бомбой, он охотно обо всем рассказывал. Перед самым концом войны американские физики изготовили две бомбы и было много дискуссий куда их сбросить. Одни предлагали сбросить на теплоходы подальше от больших городов, другие -- в пустыне, песок расплавится и все поймут, какая разрушающая сила заключена в атомных бомбах. Сам Пайерлс предлагал сбросить бомбу на маленький поселок, но при условии, чтобы там обязательно были люди, все увидели бы, что происходит с людьми после атомной бомбардировки. Но американские военные распорядились бомбой по своему усмотрению, не послушались советов ученых, создавших атомную бомбу. У сэра Рудольфа мы не почувствовали никакого раскаяния или сожаления, что он принимал участие в создании смертоносного оружия. Он только обижался, что военные не последовали его совету. Мы смотрели на гуманиста-сэра Рудольфа и думали, как меняются моральные представления в зависимости от обстоятельств. Сейчас он больше всего напоминал мирного Деда Мороза, а не грозного ученого, советовавшего "чтобы обязательно в посёлке были люди". Сэр Рудольф приезжал к нам еще раз, но уже без жены, она умерла от рака. Он был одинокий и грустный, но живо и с интересом обсуждал с Алешей ситуацию в нашей стране после перестройки.
В книге Юнга "Ярче тысячи солнц", которую мы читали всей семьей с большим интересом, описана история создания атомной бомбы в Америке. Мы узнали, что некоторые западные физики относились к созданию бомбы с большой ответственностью. Из рассказов знакомых физиков Алеша знал, об атмосфере, сопутствующей созданию советской атомной бомбы -- все участники стремились как можно скорее создать атомную бомбу в СССР и об ответственности перед человечеством не задумывались. Алеша тогда еще не знал, как А. Д. Сахаров боролся с Хрущевым за прекращение испытаний водородной бомбы. Радиоактивные элементы после взрывов разносились по всей планете и были опасны для здоровья людей. Перед испытанием водородной бомбы А.Д. звонил на аэродром, чтобы задержать самолет-носитель до решения комиссии ЦК и тем самым, он надеялся, избежать опасного радиоактивного заражения. Ему сообщили, что уже поздно - испытания были специально перенесены на 4 часа раньше, и самолёт носитель уже пересёк Баренцево море... "Это было уже окончательное поражение, ужасное преступление совершилось, и я не смог его предотвратить! Чувство бессилия, нестерпимой горечи, стыда и унижения охватило меня. Я упал лицом на стол и заплакал... Вероятно, это был самый страшный урок за всю мою жизнь: нельзя сидеть на двух стульях. Я решил, что отныне я в основном сосредоточу свои усилия на осуществлении плана прекращения испытаний... (A. Д. Сахаров "Мемуары")
В 1960 у нас с Алешей родилась дочь Ирина, чудесное маленькое существо. Алеша хотел именно дочку. Дочка часто плакала по ночам от голода, но врачи-педиатры строго-настрого запретили кормить ребёнка ночью через четыре часа, можно было кормить только через шесть часов. Запретили брать на руки, "Покормили и сразу в кроватку. А то, чего доброго, ребенок привыкнет к рукам, а как вы сможете уходить на работу?" Алеша был суровым отцом, строго соблюдал порядок кормления, не разрешал кормить дочку чаще. Еще бы, его дедушка был профессором педиатрии. Через некоторое время, благодаря доктору Споку, все оказалось можно -- и кормить, и брать на руки, и прижимать к груди. Но к этому времени наша дочь уже выросла и у нас начались другие проблемы. Психиатр, которого я спросила, почему в наше время было столько запретов при воспитании маленького ребенка, сказал: "У нас тогда была "свинская" педиатрия".
К этому же периоду относится участие Алеши в кино "Улица Ньютона, дом 1". Эдвард Радзинский написал сценарий фильма о физиках. Сюжет незамысловатый: один молодой физик находит ошибку в работе, которая была сделана совместно с другим физиком, а за эту работу они получили медаль. Первый физик, честный, предлагает второму сказать правду на ученом совете и вернуть медаль. Второй, нечестный, отказывается это сделать. Девушка, присутствующая в этом фильме, конечно уходит от плохого к хорошему. Молодая пара едет в какой-то рыбацкий поселок и на доме, где они поселились, положительный физик прибивает новое название: "улица Ньютона, дом 1". Режиссер фильма Тед Вульфович пригласил Алешу и его друга Владимира Шехтера в качестве консультантов, но помимо консультаций им вдвоем пришлось даже сняться в небольшом эпизоде, чтобы достоверно изобразить ученый совет. Мы познакомились со многими участниками фильма: Юлием Кимом, Юрием Ковалем, с московскими художниками Лемпортом и Силисом. Художники для украшения зала заседаний из пенопласта вырезали огромные портреты ученых -- Эйнштейна, Курчатова, Ландау и других. Заодно из керамики художники соорудили маленькие брошки. Брошки они дарили разным девушкам и тут же лезли целоваться. Мы, конечно, подружились с Тедом Вульфовичем и с его красавицей женой Полиной Лобачевской, родственницей математика Лобачевского. Дружба продлилась на долгие годы.
С Радзинским у нас тоже возникли отношения, но их трудно было назвать дружбой, что-то вроде взаимного интереса. В 1964 году он написал пьесу "Ещё раз про любовь", которая была поставлена во многих театрах нашей страны и по ней был снят фильм. Эдвард стал знаменитым. Пьеса была задумана Радзинским, как очень современная. В ней Радзинский смело показывал, как в настоящее время изменились принятые ранее нормы в сексуальных отношениях между молодыми мужчинами и женщинами: физик Электрон Евдокимов знакомится со стюардессой в молодежном кафе, приглашает её домой. и в тот же вечер она остается у Электрона ночевать. Но цензура была на страже и не пропустила такой вариант, секс разрешался только после второго свидания. Эдику пришлось добавлять ещё одну сцену, получилось 104 страницы, поэтому первоначальное название пьесы было: "Сто четыре страницы про любовь". Товстоногов решил поставить пьесу в своем театре, стюардессу играла Татьяна Доронина. Вот тогда и закрутился у Эдика роман с актрисой театра БДТ Татьяной Дорониной. Он стал часто приезжать в Ленинград, заходил к нам, и мы все вместе шли к московскому вокзалу, чтобы он мог позвонить Дорониной по телефону-автомату. Звонить из частного дома Эдику запрещалось. Эдик женился на Дорониной, она перебралась в Москву, и теперь он все пьесы и сценарии писал для неё -- "Чуть-чуть о женщине", "Чудный характер", "Ольга Сергеевна" и др. Он рассказывал много интересного про свои постановки в Москве. Любил прихвастнуть. Обычно, сообщая о колоссальном триумфе своих новых пьес, как бы между прочим прибавлял: "Пришлось вызывать конную милицию". На его лице всегда присутствовала лукавая усмешка Мефистофеля, за которой пряталась уверенность в будущем своем успехе и что-то еще непонятное, загадочное, о чем мы должны были узнать позднее.
Однажды наша московская подруга Полина Лобачевская, жена Теда Вульфовича, привела к нам в гости Григория Чухрая и Беллу Ахмадулину. Фильм Чухрая "Баллада о солдате" произвел на всех нас незабываемое впечатление. Мы засыпали Чухрая вопросами -- как возникла идея этого фильма и как ему удалось снять такой правдивый и такой щемящий фильм о войне. Он во всех подробностях, с нескрываемым удовольствием рассказал, сколько подводных камней ему пришлось обойти, сколько преград преодолеть, чтобы показать хотя бы малую часть правды. Эпизод с куском мыла, который привозит солдат с фронта, цензура долго не пропускала, но Чухраю удалось настоять на своём. Цензура требовала придумать подвиги для главной героини (Жанна Прохоренко), иначе ей, цензуре, было непонятно, за что мог полюбить её солдат Алёша, подбивший немецкий танк. Объяснение "просто полюбил" их не удовлетворяло. В моей памяти остался тот теплый, душевный разговор и ощущение полного взаимопонимания. Мы тоже понравились Чухраю, Полине Лобачевской он сказал: "Какие замечательные у тебя друзья".
Теперь, по прошествии лет я понимаю, какое интересное время мы прожили. Это было счастье -- иметь столько друзей, так интересоваться разнообразными новостями, ждать и надеяться, что вот-вот что-то произойдёт. Помню наше неистребимое желание попасть на Запад, хотелось раздвинуть решётки железного занавеса и попутешествовать... Во времена "оттепели", у нас ещё тлела надежда, что ситуация изменится и нам удастся повидать другие страны, но занавес держался крепко и не поднимался.
И все-таки один раз, в 1968 году, на излете "оттепели" Алеше удалось побывать в Англии целых три месяца. Это было похоже на чудо. Англия произвела на Алешу такое сильное впечатление, что, по его словам, вся его жизнь с тех пор разделилась на два периода: до Лондона и после. В своих воспоминаниях Алеша писал:
"Хотя это был 1968 год и нормального человека с моими данными (с немецкой национальностью и беспартийный) из России за границу не выпускали, тем более в одиночку, но меня пустили, притом одного, на целых три месяца, в Лондон. Это чудо объяснялось разными причинами, из которых главной было вторжение советских танков в Чехословакию... Почти все западные страны стали рвать с нами контакты, в том числе и научные. Мне же продолжали присылать приглашения, возможно потому, что мои западные коллеги чувствовали, что я не несу большой ответственности за Чехословакию... ".
Так случилось , что в это же время в Лондоне был ещё один физик из Ленинградского государственного университета, Лев Прохоров. Алеша был с ним знаком и в Лондоне сошёлся с ним ещё ближе. Они гуляли по паркам и улицам Лондона, ходили вместе в кафе, заглядывали иногда в стриптиз-клуб...
Алеша влюбился в Лондон и, когда мы попали в этот город уже вместе, показывал мне отдельные самые любимые улицы и уголки с особенным удовольствием. Обычно мы садились с ним на передние сидение на втором этаже красного лондонского автобуса и ехали по определенному маршруту. Господи, как нам было тогда хорошо!
В Англии Алеша познакомился и подружился с Володей фон Шлиппе, физиком, немцем русского происхождения, и стал постоянным гостем в его доме. Жена Володи, Ирина, работала радиоведущий на Би-би-си. Именно в этот период появилась книга Светланы Аллилуевой "Письма другу". Ирина читала эту книгу на Би-би-си по-русски, и иногда нам в Ленинграде удавалось услышать её голос сквозь вой глушилок. Не случайно именно в этот момент были самые плохие отношения Советского Союза с Би-би-си.
После возвращения из Англии Алешу вызвал начальник первого отдела Института на допрос. Первые вопросы к нему были: знаком ли он с женой Володи фон Шлиппе, под какой фамилией она выступает на Би-Би-Си? Посещал ли он их дом? Непонятно, каким образом, до КГБ дошли слухи о тесной дружбе Алеши с семейством Володи. Алеша отрицал все - знакомство с Ириной, посещение её дома, фамилию её он не знает (хотя знал, и в голове у него вертелось: Ирина Мельникова). Алеша был человеком твердых взглядов и принципов, не шел ни на какие компромиссы и сотрудничество с КГБ. Поняв провал операции, посреди разговора сотрудник КГБ демонстративно захлопнул папку и молча удалился из комнаты. Алеше пришлось догонять его уже в коридоре и ещё раз напоминать: "Имейте в виду, я отказался...". За отказ от сотрудничества его после допроса не выпускали 15 лет за границу, хотя в это время он получал много приглашений и каждый год заполнял документы для поездки за рубеж.
(После "перестройки" знакомство с Володей и его семьёй было продолжено. Когда Володя фон Шлиппе вышел в Англии на пенсию, Алеша принял его на работу в свой отдел, и Володя с Ириной на несколько лет переехали в Санкт-Петербург) .
Из Англии Алеша привез пластинку с песнями Булата Окуджавы, которая была записана, когда Булат выступал в Париже. Пластинку подарил Алеше Володя. Это был драгоценный подарок, украсивший нашу жизнь на продолжительное время. Мы приглашали гостей, ставили на проигрыватель пластинку и слушали, а Алеша подпевал Булату. "Дай же ты всем понемногу и не забудь про меня..." Очень хотелось отблагодарить Володю. Его дети изучали русский, им нужны были книги и пластинки на русском, но все контакты были невозможны, "оттепель" кончилась наступили времена "застоя"...
В Англии у Алеши появились новые друзья, физики: Elliot Leader, Norman Dombey и другие, которые смогли посещать нас только через двадцать лет, уже после "перестройки".
За описываемый период Алеша написал и в 27 лет защитил кандидатскую диссертацию, а в 35, через год после возвращения из Англии, защитил докторскую и в 1974 году стал профессором Университета.
Поскольку нам не разрешали поехать за границу, мы не упускали случая отправиться в путешествия по стране, ходили по горам Кавказа, Тянь Шаня, Памира, выходили через перевалы к морю, озеру, реке и, после трудных переходов, отдыхали. Алёша любил эти путешествия. Так мы посмотрели с ним и с нашими друзьями разные уголки страны. Пожалуй, больше всего запомнилось путешествие в Фанские горы, красивые, окрашенные в разные цвета -- розовый, красный, голубой, -- меняющиеся в зависимости от освещения. Горы особенно были хороши при закате. Но самыми впечатляющими были озера с совершенно прозрачной водой, а если бросить в озеро камень, то он оставлял за собой фиолетовый след.
По приглашению нашего друга одессита Валентина Носкина мы посетили Одессу, родину Алешиных предков. Иван Адамович Ансельм, отец А. И. до революции был директором Одесского пивоваренного завода в районе Молдаванки. Валентин помог нам найти это место на Молдаванке. По рассказам А. И. вокруг завода был сад, в саду стоял дом, в котором жила семья Ансельмов. Теперь на месте пивоваренного завода мы обнаружили музыкальное училище, ни сада, ни дома не было. Алеша принюхался и почувствовал, что земля около училища пахнёт пивом. Мы вспомнили рассказ А. И. о своём отце, Иван Адамович Ансельм был немцем, строгим, добросовестным директором. Однажды в огромную бочку с пивом попала крыса, Иван Адамович распорядился все пиво из бочки вылить. Такое решение огорчило рабочих пивзавода, они столпились около бочки, подставляли свои картузы, чтобы набрать хоть немного пива и выпить.
После "оттепели" у нас в стране начались другие времена -- "застойные", душные, безнадежные... Нами овладело равнодушие, апатия, депрессия, казалось, это время никогда не кончится. Согласно Сократу: все люди смертны, вожди тоже люди. Значит вожди -- смертны. Только одна эта надежда и теплилась. Было такое ощущение, что всем на все наплевать, никто не хочет работать и утруждаться, глядя, как хозяйство и экономика страны разваливается. Брежнев получал одну награду за другой неизвестно за что, еле выговаривал слова и был постоянным объектом всеобщих насмешек. Помню, приехал к нам из Москвы Алешин учитель Карен Аветович Тер-Мартиросян. Мы угостили его купленным в магазине кексом. Он удивился: "Неужели ещё кто-то работает и печёт такие вкусные кексы?"
С продуктами становилось все хуже и хуже. Некоторые наши знакомые получали пайки в специальных закрытых распределителях, имели знакомых мясников, мясники без очереди давали хорошие куски мяса за дополнительную плату. За рыбой и мясом были огромные очереди. Труднее всего было выстаивать очередь с маленькой внучкой на руках в душном магазине, пустая коляска стояла на улице около магазина. Я помню, какое счастье мне довелось испытать, когда однажды обнаружила на Литейном проспекте открытое окно в столовой, откуда продавались остатки мяса прохожим на улице -- не надо стоять в длинной очереди, подходи с коляской к окну и покупай. Сейчас трудно обьяснить, как мы жили тогда, но забавно, что самые незначительные успехи от удачных покупок запоминались, как моменты счастья на всю жизнь. Помню, в Вильнюсе мы с друзьями обнаружили в магазине туалетную бумагу, накупили большое количество рулонов, повесили их на шеи в виде бус и гуляли довольные и счастливые по улицам Вильнюса.
Сейчас мне кажется, многие люди, жившие во времена Сталина , Хрущева и Брежнева стали забывать, какова была тогда реальная жизнь. Конечно, современная молодежь даже не в состоянии представить, с чем нам приходилось сталкиваться: огромные многочасовые очереди с постоянным страхом - хватит -- не хватит, когда достоимся... Мы не должны забывать, как все было, надо писать и говорить об этом, чтобы эти времена не повторились.
После доклада Хрущева на двадцатом съезде имя Сталина было на время как бы забыто - ни в газетах, ни по телевизору не произносилось. Но к середине 70-х постепенно о нем начали вспоминать и даже наши друзья-физики стали поговаривать: "А что, если народ так хочет поставить ему памятник, пускай ставит". Мы с Алешей яростно возражали: "Если у народа такая плохая память, то сталинские репрессии снова могут повториться в нашей стране".
К этому периоду относится следующий эпизод. Как-то раз, мы с Алешей пригласили в гости Даниила Александровича Гранина с женой Риммой Михайловной. Между нами давно уже была взаимная симпатия, мы часто на даче заходили к ним, но пригласить к себе отважились впервые. Мы очень нервничали, думали, что приготовить, чем угощать. Я зажарила в духовке курицу, нарезала помидоры и огурцы в салат, купила торт в Норде. Гости пришли во-время. Конечно, говорили о политике, беседа текла мирно, так как наши взгляды в основном совпадали. Курица и салат были благополучно съедены. Наступила очередь десерта. Вдруг раздался звонок -- совершенно неожиданно пришёл коллега Алеши, тоже физик, сотрудник из его отдела. Меня очень удивило его появление. Обычно он не приходил к нам в гости без приглашения. Я побежала в кухню за тортом, а когда возвращалась, услышала конец фразы: - А что такого, если народ хочет поставить памятник Сталину, я например не против -- пусть ставят.
-- Вы не против? Тогда это не к нам. -- возразила Римма Михайловна нашему коллеге.
-- Почему? Вы же не будите отрицать, что Сталин выиграл войну?
-- Буду! Войну выиграл русский народ...
-- Советский ,-- поправил жену Гранин.
-Сталин на банкете в честь Победы поднимал тост за русский народ. Слава Богу, вовремя войны он не устраивал своих массовых репрессий, но, благодаря его трусливой политике, страна не была готова к войне.
-- Может быть в самом начале, но потом очень быстро...
-- По-вашему, очень быстро... Молодой человек, что вы знаете о войне? --
Римма Михайловна поднялась из-за стола, расправила широкие плечи:
- Когда началась война, на Кировском заводе, где работал мой муж, Доня, было создано народное ополчение. Доня тоже пошёл в ополчение, но на заводе не было достаточно винтовок и Доне дали в руки палку. Ему сказали: "Убьёте немца, забирайте у него оружие". Чем убить -- палкой? Разве это не унизительно? В индустриальной стране... А кто виноват?
Наш коллега не нашёл слов для возражения. Гранин тоже поднялся из-за стола. Римма Михайловна двинулась к дверям: "Доня, пойдём"... Алеша кинулся провожать уходящих гостей. Я услыхала, как в коридоре Алеша извинялся за неприятный разговор. Он проводил гостей и вернулся за стол. Мы молча сидели втроем, на столе стыл недоеденный торт. Алеша налил водку, мы выпили. Настроение было ужасное. Я так и не поняла, как Алешин коллега узнал, что у нас будут Гранины, ведь специально пришел, чтобы "пощекотать" писателя.
В этот период "застоя" самые активные люди стали уезжать за рубеж, тем более что КГБ потихоньку выталкивал этих активных, чтобы "не мутили воду". Им присылали вызовы из Израиля от существующих и несуществующих родственников. Те, кто не имел таких вызовов, искали невест и женихов, живущих за рубежом, вступали в браки, иногда фиктивные. Наш знакомый Симон Маркиш, сын расстрелянного поэта Переца Маркиша, женился на Алешиной аспирантке Юлии Нири, венгерской гражданке и уехал в Венгрию. Это был не фиктивный брак. Первое время он приезжал к нам в Советский Союз, рассказывал, как он полюбил Венгрию, как там хорошо, почти, как на Западе, пересказывал содержание книг, которые ему удалось там прочесть: романы Оруэлла "Скотный двор" и "1984", Кестлера "Слепящая тьма" и т. д. Мы чувствовали себя пасынками судьбы, жадно слушали его и мечтали поехать в Венгрию, где можно было прочитать запрещенные у нас книги по-русски. Но при всей любви к Венгрии Сима там задержался недолго: он, известный литератор и переводчик, был приглашен в Швейцарию в Женевский университет для чтения лекций, а затем ему предложили там постоянную работу. Он не вернулся в Венгрию. Для его жены Юлии этот поступок был полной неожиданностью. Хотя Сима звал её в Швейцарию, она так и не уехала из родной Венгрии. Сима женился в Женеве второй раз, и снова на венгерке. А Юля через некоторое время вышла замуж за известного российского физика Владимира Грибова, директора теоретического отдела, Алешиного руководителя. Грибов получил работу в Москве и переехал в Москву.
Наш близкий друг Жора Бен, переводчик с английского, поэт, литератор, уехал в Израиль, чтобы оттуда попутешествовать, посмотреть мир и устроиться на хорошую работу. Отец Жоры когда-то, перед началом революции в России, уехал в США с тремя друзьями, чтобы устроить революцию в США, но когда узнал, что в России началась революция, вернулся домой строить социализм. При этом он из Бендецкого превратился в Бена, но революцию в Америке не организовал, а как известно, с социализмом тоже получилась незадача. Жора ругал отца за то, что тот не остался в Америке. Сам Жора не смог приладиться к Израилю, так как бюрократическая машина Израиля против бюрократической машины в Советском Союзе, по его словам, была "как собака Баскервилей против Моськи". Жора перебрался в Германию, но и там его не устроила немецкая педантичность и упорядоченность, наконец переехал в Лондон, нашёл работу диктора на Би-би-си и, вроде, успокоился. Когда Алеша приехал в Париж, он позвонил Жоре в Лондон и объяснил, где он остановился. На утро, к своему огромному удивлению, увидел Жору, который, высунувшись из окна отеля напротив, радостно махал руками. Жора за одну ночь получил на работе отпуск на несколько дней, купил билет на самолет, прилетел в Париж, устроился в отеле напротив и снял машину, на которой они вдвоем объехали часть Франции. То же самое повторилось, когда Алеша приехал в Италию. При встрече Алеша почувствовал, как Жора истосковался по своим российским друзьям. После перестройки, когда открылись границы, Жора часто приезжал в Петербург, и умер он в своем городе, "знакомом до слез". Его пригласили выступить перед русскими литераторами , но, увы, долгожданное выступление не состоялось.
Уехал со всей семьей близкий приятель Алеши Феликс Ярошевский. Уезжали они в Израиль, но потом быстро перебрались в Канаду, в Торонто. Феликс сдал необходимые экзамены и стал семейным врачом. Мы навещали их несколько раз в Торонто. Уехал в Америку физик Рудик Казариниов с женой Наташей, моей подругой. Все время ходили слухи: тот уехал, этот уехал. Круг близких людей сужался на глазах, тревожное ощущение, что мы остаемся одни, не покидало нас.
Некоторые наши друзья становились диссидентами. Однажды у нас в доме появился физик Юрий Орлов. Алеша с ним познакомился в Ереване, когда Орлов участвовал в строительстве Армянского ускорителя. Он сообщил нам, что бросил физику и начал заниматься политикой. Потом до нас дошли слухи, что он стал правозащитником и организатором Московской Хельсинской группы. В 1976 году он был арестован, просидел до 1984 года, затем его обменяли на разведчика Г. Захарова и отпустили в Америку, где он был принят в Корнуельский университет. В 90-х годах он приезжал к нам как профессор Корнуельского университета с молодой американской женой. Жена, утомленная осмотром Эрмитажа, задремала на диване, и мы смогли спокойно поговорить по-русски. Орлов был доволен Американской жизнью, но продолжал заниматься из Америки правозащитной деятельностью.
Конечно, Алешу не устраивала та ситуация, которая существовала в СССР, ему трудно было смириться со своей вынужденной пассивностью, но у него не было желания становиться диссидентом, сидеть в тюрьме или уезжать из страны. Он любил свою профессию, любил физику, свой институт, город Ленинград, друзей.
Особенное восхищение вызывал у Алеши академик А. Д. Сахаров (А.Д.). О его научной деятельности как физика мы ничего не знали, она была засекречена, но общественная деятельность была на виду. В 1968 году за рубежом появилось его письмо-манифест об опасности термоядерного уничтожения человечества. Когда приятель Сахарова Я. Б. Зельдович (Я.Б.) узнал об этом письме, он воскликнул: "Андрей Дмитриевич-- человек непредсказуемый, я уверен, что он получит в конце концов Нобелевскую премию". Так и случилось, в 1975 году Сахаров получил Нобелевскую премию мира. В 1984 году у нас в гостях был Яков Борисович Зельдович со своей второй женой. Сахаров еще находился в Горьком. Доходили слухи о его голодовке. Голодовка длилась долго, и А. Д. получал принудительное кормление. Алеша расспрашивал знакомых физиков, но никто ничего не знал в каком состоянии Сахаров. Алеша надеялся, что Зельдович знает, что присходит с Сахаровым. Они вместе работали в городе Сарове и были друзьями. Но, к сожалению, Зельдович тоже ничего не мог сообщить нам, так как он поссорился с А. Д. Сахаровым. Сахаров обратился к Зельдовичу с просьбой, чтобы тот посодействовал отправке за границу Алексеевой, которую ждал в Америке сын Боннер. Из-за неё А. Д. в 1981 году объявил голодовку. Я. Б. самого не пускали за границу, поэтому он не мог, не имея никаких связей, помочь Сахарову в этом деле. Сахаров обиделся на Зельдовича и прекратил с ним все контакты. Из разговора с Зельдовичем мы поняли, что Я. Б. не одобрял эту голодовку.
Жена Зельдовича рассказала нам удивительную историю: она тоже работала в Сарове и из окна наблюдала, как Я. Б. и А. Д. идут в институт на работу. Несколько дней назад грузовик привез землю для клумбы и высыпал её прямо перед входом в институт. Долгое время земля горкой лежала перед дверью в институт и никто не спешил делать клумбу. И вот А. Д., идя на работу, шагал прямо по этой земле в институт, хотя смотрел вниз, под ноги. А Я. Б., разговаривая с Сахаровым и глядя на него, ловко обегал эту кучу. "И вот, представьте, -- в заключение сказала жена Зельдовича,-- через некоторое время Сахаров протоптал на этой клумбе дорожку". Алеша от этого рассказа был в восторге: "Сахаров проложил свой путь! Замечательно! Просто библейская притча!" Из всех физиков Алеша выделял Сахарова и преклонялся перед его смелостью и упорством. Даже наша маленькая дочь, когда ей было 10 лет, заметила это и спросила Алешу: "Папа, почему ты так относишься к Сахарову, он ведь создал водородную бомбу". На что Алеша ответил: "Водородную бомбу создал не только он, но и другие учёные, но он первый и единственный из советских физиков выступил против испытания этой бомбы".
Мы с Алешей встретили А. Д. Сахарова после его возвращения из ссылки на конференции в Грузии. Сахаров приехал в Тбилиси помолодевший, жизнерадостный, энергичный. Алеша кинулся к нему. В этот период Сахарову предложили возглавить какой-то комитет (названия не помню). Андрей Дмитриевич раздумывал и стал советоваться с Алешей, надо ли соглашаться на предложение. На что Алеша заявил: "Непременно соглашайтесь, вы очень популярны а стране и лучшей кандидатуры не найти".
В те годы Алеша больше всего боялся провинциальности, замкнутости в узком кругу профессионалов, настаивал: теоретическая физика - наука интернациональная, она не содержит никаких военных секретов и должна объединять ученых всех стран: "Теоретики всех стран, объединяйтесь!" Он старался всеми доступными в то время способами расширить связи с заграничными учеными. Поскольку в семидесятые годы его, как и других беспартийных физиков, не выпускали за границу, он стал приглашать в теоретический отдел физиков из США, Англии, Германии, которые считали своей миссией устанавливать контакты с оторванными от мира науки советскими физиками, общаться с ними и самим учиться у них. Так мы познакомились с J. D. Bjorken, Myron Bander, Jochen Bartels, Elliot Leader, Alfred Muller, Henry Abarbanel, Larry McLarran и др. Алеша, когда стал заведующим, а затем директором теоретического отдела, приветствовал их появление и много сделал для расширения международных контактов своего Института ядерной физики. Мы обычно приглашали приехавших физиков-иностранцев домой в гости, поили, кормили тем, что удавалось с трудом достать. В эти годы почти все люди жили скудно, мы были в их числе. С этими учёными мы стали друзьями на долгое время.
Не могу не рассказать о Гатчинской Школе при филиале Физико-технического института (впоследствии ПИЯФ), которую в конце 60-х годов организовал профессор Лев Абрамович Слив. Примерно с 1980 г. большое внимание разработке научной программы Школы уделял Алеша. В годы перестройки, когда забрезжила свобода, он смог приглашать физиков из западных стран - Школа стала международной.
Школа работала две недели зимой или ранней весной в каком-либо доме отдыха, расположенном в одном из живописных пригородов Ленинграда. Туда стремились попасть не только молодые сотрудники ПИЯФ"а, но и специалисты-физики из других регионов страны. Для чтения лекций приглашались известные ученые как из ПИЯФ"а, так и из научных институтов Москвы, Новосибирска, Киева. Лектором мог быть и аспирант, и профессор, и академик; контроль за посещением лекций отсутствовал. Расширению знаний, рождению новых креативных идей. безусловно, способствовали вечерние теоретические семинары, продолжавшиеся иногда до ночи, на которых теоретики встречались с экспериментаторами. Запомнились, например, "липатники", которыми руководил академик Л Липатов; начинались они около 2-х часов ночи и заканчивались около 6-и утра.
В свободное время можно было покататься на лыжах. А по вечерам происходили незабываемые встречи физиков с лириками. В памяти остались выступления режиссера Г.А.Тостоногова, драматурга А.М. Володина, историка И.М.Д"яконова. Увлекательно рассказывала о замалчиваемых художниках - П. Филонове, Е. Михнове-Войтенко, А. Звереве и др. - блестящий экскурсовод Эрмитажа Н.А. Лифшиц. Показывал свои запрещенные фильмы А. Сокуров, организовывались выставки непризнанных художников. Читал стихи И. Бродского С. Юрский, исполняли свои песни Е. Бачурин, Б. Окуджава, В. Высоцкий - барды, которым не разрешалось петь в официальных аудиториях. Часто после встреч и выступающие, и слушатели, человек тридцать-сорок, собравшись в двухместном номере, не хотели расходиться до утра - задавали всевозможные вопросы, дискутировали, высказывая своё мнение без каких-либо ограничений.
В Школе царила творческая атмосфера, свобода и благожелательность. Это был двухнедельный праздник науки и культуры, который навсегда остался в памяти участников.
В конце 70-х г., Алеше разрешили купить машину, Он стоял в своём институте несколько лет в очереди на покупку машины и достоялся, наконец. Мы заняли у Алешиных родителей недостающую половину денег и купили ВАЗ-2106 или Жигули-шестерку. Я пошла учиться в школу водителей и сдала экзамены по вождению. Алеша тоже решил научиться водить машину. Он сел за руль, посадил меня рядом на место инструктора, теперь я должна была учить его. Мы катались по Ленинграду в белые ночи. Алеша часто нажимал на тормоз, раскачивался то вправо, то влево, как это делают велосипедисты, для того, чтобы удержать равновесие и не очень слушался моих советов. Тогда, в полупустом городе машин было мало, но так как я ещё не имела достаточного опыта, то пережила нервный шок. Надо отдать Алеше должное, он в конце концов научился хорошо водить машину. Мы ездили на своей машине в отпуск с нашими друзьями в Литву, в Эстонию, в Крым.
Друзья у нас были замечательные, мы убедились в этом, когда однажды украли нашу машину. Тогда не было проблем с парковкой, и мы ставили машину около дома. Никаких замков и запоров на машине не было. Однажды Алеша пошёл, как обычно утром, на работу и взволнованный быстро вернулся домой, он обнаружил, что нашей машины нет на обычном месте. Мы помчались в милицию сообщить, что у нас увели машину. По скучающему виду милиционеров было понятно, что они не собираются ничего искать и мы решили сами заняться поисками. Попросили нашего приятеля на его машине покататься с нами по городу. Конечно, ничего не нашли и отправились к знакомой, которая работала в милиции. Когда мы подъехали к её дому, то прямо у дома, на улице Рубинштейна, увидели нашу машину. Это было необыкновенное чудо! Автомобиль был почти в порядке, если не считать разбитого бокового стекла, вырванных проводов, ведущих к ключу зажигания, и пустого бензобака. В таком виде его нельзя было оставлять на улице, гаража у нас не было. На помощь опять пришли друзья: Гаррик Грикуров, одноклассник Алеши, уступил нам свой гараж и помог отвезти туда машину, ювелир-умелец Борис Сандлер вырезал из плексигласа боковое стекло, вставил его на место и заменил вырванные провода. Вскоре уже можно было пользоваться нашим автомобилем, мы купили на руль замок и попрежнему ставили его около дома.
В самом начале восьмидесятых в нашей семье произошли существенные перемены -- дочь Ирина, студентка Ленинградского педиатрического института, вышла замуж за студента Ленинградского технологического института Дмитрия Левита. Через год, 2 января 1983 года, у них появилась дочка Анечка. Когда ученик Алеши, Коля Уральцев, привез из роддома Иру и нашу маленькую внучку, у Анечки на груди зеленкой была выведена огромная цифра "один", по-видимому это означало, что она первая в 1983 году появилась на свет в этом роддоме. У Иры было мало молока и приходилось бегать с бутылочками на другую улицу к кормящей матери, у которой после кормления ребёнка оставались излишки. Теперь уже можно было носить ребёнка на руках, прижимать к груди, кормить, когда ребёнок был голоден и делать все, что не разрешалось раньше. Анечка росла веселым, счастливым ребёнком и ухаживать за ней было легко и радостно. Алеша в этом процессе принимал активное участие, бегал по вечерам с бутылочками за молоком. Когда Анечка подросла, любил купать её, за что Анечка назвала его "самым лучшим в мире "вытиральщиком", укладывал внучку спать и рассказывал сказки, вернее одну длинную , придуманную им эпопею приключений из жизни Кая и Герды, где Каем был он сам, а Гердой -- Анечка. Другими участниками были: медведь Балу, волк Акела, пантера Багира, несколько бабуинов, питоша, капитан Немо и т. д. Я тоже участвовала в эпопее, но под своим именем. Однажды Алеша подозвал меня и спросил: "А ты знаешь, что выкинула наша бабушка Мила? Она бросила нас с Гердой, вышла замуж за капитана Немо и уплыла с ним на подводной лодке". Как он узнал, что в школе я была влюблена в капитана Немо?
В застойные времена, в начале восьмидесятых нам посчастливилось познакомиться и подружиться с Фазилем Искандером и с Бенедиктом Сарновым. Приятель Алеши, физик Валентин Петрухин, пригласил нас провести отпуск в Гульрипше, недалеко от Сухуми, вместе с ним и его женой Ольгой Принцевой. В этом поселке, на берегу Черного моря, был дом отдыха членов Союза писателей, где Фазиль и Бен Сарнов отдыхали. Рядом стояли дачи Е. Евтушенко и грузинских писателей. Хотя Фазиль был абхазцем, но поскольку он писал на русском языке, то в правительстве Абхазии его не считали абхазским писателем и ему отказали в получении участка на берегу моря.
Бенедикт Сарнов, или просто Бен, был известным литератором, писателем и литературным критиком. Мы читали его критические статьи в "Новом мире". Конечно, главные его работы были еще впереди, он прославился своим четырёхтомным трудом "Сталин и писатели". Но в то время эти книги ещё не были напечатаны, Бен собирал для них материал. Он учился на одном курсе с Коржавиным в Московском литературном институте, звал Коржавина Эмкой и всегда говорил о нем с любовью. Коржавин в это время уже находился в Америке. Жена Бена утверждала: "Бен любил двух людей: меня и Эмку". Бэн не возражал ей. Мы спрашивали Бена, как Коржавину живется в Америке. Бен его жалел, говорил, что Эмка жалуется на притеснения со стороны Романа Якобсона (российский и американский лингвист, литературовед, критик). Я познакомилась с Наумом Коржавиным в 2000 году, когда переехала жить в Бостон . Он плохо видел, но был полон энергии и интереса к переменам в России. Наум так и не прижился в Америке. Он не знал английского, общался, в основном, с русскими эмигрантами и продолжал писать стихи на русском языке.
То свет, то тень,
В моем окне
Я каждый день
Встаю в чужой стране...
Когда умерла жена Наума, Люба, он переехал к дочери в другой штат и мы потеряли с ним связь.
Возвращаюсь к Фазилю. Фазиль был человеком необыкновенной правдивости. Когда ему задавали даже самый простой вопрос, он не отвечал сразу, а погружался в размышление. Было видно, что он в уме перебирает мысли и слова, подыскивая самый понятный и точный ответ. Фазиль часто приезжал в Петербург, выступал в Доме писателей, в домах культуры, а после выступлений обычно заходил к нам домой. В тот отпуск в Гульрипши Фазиль пригласил нас всех к своим друзьям, которые отмечали 90 лет со дня рождения их отца, расстрелянного в тридцатые годы по приказу Сталина. Друзья жили высоко в горах Абхазии. Народу было человек сто, вся округа и некоторые видные представители из Сухуми. Алеша сомневался, можем ли мы присутствовать без приглашения на чужом празднике, но Фазиль успокоил его, объяснив, что здесь так принято. И, действительно, мы оказались самыми почетными гостями, поскольку приехали сюда из Москвы и Ленинграда. Еда была традиционная, абхазская. Чтобы приготовить мясное блюдо, друзья Фазиля закололи пять быков (хвосты от быков лежали тут же, под забором). а еще была мамалыга, хлеб из кукурузы и что-то на сладкое тоже из кукурузы. Мы с любопытством наблюдали за незнакомыми традициями Абхазии: сыновья показали нам могилу расстрелянного отца, которая была тут же на участке, рядом с домом. Отца в могиле не было, стоял только памятник с его именем и датами рождения и смерти. Сыновьям каким-то образом удалось узнать, когда отец был расстрелян.
Конечно, самым замечательным и интересным временем для всех нас было время перестройки. Забрезжило что-то новое, пахнуло ветром свободы, у нас возникли надежда на перемены. Мы не знали, что нас ждет, но дальше так жить было невозможно. В продаже появились запрещенные книги, прогрессивный журнал "Огонек" под редакцией Коротича стал очень популярным. После посещения нескольких европейских стран в 1986 году Алеша написал статью о своем видении Запада под названием: "Запад есть Запад, Восток есть Восток". Статья в 1996 году была напечатана в журнале "Нева". Разрешили с Запада привозить запрещенные книги. Алеша воспользовался этим правом и в Лондоне в издательстве "Посев" купил несколько интересующих его книг: А. Авторханова "Загадка смерти Стплинп", Р. Конквеста "Большой террор", Б. Пастернака "Доктора Живаго" и другие. На границе с этими книгами Алешу задержал пограничник, который был еще не в курсе новых постановлений. Он повел его в кабинет своего кагебешного начальника. Кабинет находился на вокзале. Алеша выложил перед начальником все книги, тот уже знал о разрешении и пожурил пограничника за излишнее рвение. Теперь "Архипелаг ГУЛАГ" можно было читать не по ночам. Каналы телевидения днем и ночью показывали новые программы: "Пятое колесо", "Взгляд", "600 секунд", НТВ, интервью с интересными людьми, и др. Не хотелось отрываться от телевизора, выходить из дома, но много интересного было в других местах в домах Писателей, Искусств, Ученых.
Постепенно мы начинаем чувствовать существенные перемены в обществе и в стране. Алеша решил принять участие в этих переменах. У него появилась идея организовать гражданское общество, которое могло бы влиять на правительство. Алеша написал письмо в Ленинградское отделение фонда культуры народному художнику СССР А. А. Мыльникову. В письме он просил поддержку в учреждении Ленингралской академии наук и искусств (ЛАНИ) и создании при Ленинградском отделении советского фонда культуры Академии Наук и Искусств (ЛАНИ). "Предполагается, что ЛАНИ будет общественной организацией... Цель образования ЛАНИ состоит в том, чтобы создать условия для всестороннего обсуждения широкого круга проблем и координации совместных действий ученых и деятелей искусств озабоченных общими проблемами, которые ставит перед наукой и искусством современность". Алеша начинает собирать подписи предполагаемых членов для организации этого общества.
Многие известные люди в Петербурге поставили свои подписи, но, открывшиеся новые возможности, отвлекают Алешу. Железный занавес рухнул и теперь стало легче посещать другие страны для работы с иностранными учёными. Алеша ждал этого момента 15 лет и,конечно, не мог не воспользоваться, открывшимися перед ним возможностями. В течении короткого времени в стране прошли большие перемены: Советский Союз распался, в России президентом был выбран Ельцин. Постепенно необходимость в организации ЛАНИ, всвязи с этими переменами, отпала
13 марта 1988 года в газете "Советская Россия" появляется статья Нины Андреевой, преподавателя Ленинградского технологического института, под названием "Не могу поступаться принципами". Сразу в газете "Россия" и других газетах печатаются одобрительные письма и статьи в поддержку Андреевой. Становится страшно. Неужели все вернется назад? Страшно еще и потому, что наши прогрессивные СМИ помалкивают. Алеша со своим ближайшим другом Евгением Борисовичем Александровым живо реагируют на письмо Андреевой и посылают в газету "Правда" критическое письмо, направленное против высказываний Андреевой. Заодно они посылают копию своего письма Александру Яковлеву, главному архитектору перестройки. Их письмо в "Правде" не было напечатано, но они получили недовольное и обиженное письмо от редактора "Правды" Афанасьева. По его реакции поняли, что письмо он и Яковлев получили. По-видимому, Афанасьеву попало от Яковлева. Через несколько дней в "Правде" появилась замечательная статья А. Яковлева, который ясно и четко разъяснил всем, что курс на перестройку сохраняется и никто от него не намерен отступать.
В августе 1988 года я решила, что наконец наступило время, когда мы можем выяснить судьбу моего деда-священника и сообщила маме, что намерена этим заняться . Деда арестовали в 1937 году и больше его не видели. Мне посоветовали обратиться в специальную комнату при Генеральном штабе на Дворцовой площади. Офицер, который занимался реабилитацией осуждённых во времена сталинского террора, посоветовал обратиться в суд по месту ареста моего деда. Мы с Алешей пишем письмо в Калужский суд с просьбой рассказать о судьбе Александра Ивановича Покровского. На письмо нет ответа. Мы пишем второе письмо уже не с просьбой, а с требованием и угрозами. Алеша ясно формулирует наши требования и предупреждает -- будем жаловаться. Наконец, получаем бумажку от 2 августа 1988 года: "Дело прекращено за отсутствием состава преступления". Вроде все в порядке -- успокойтесь... Но мы продолжаем настаивать: нужна дата смерти, приговор, место захоронения и реабилитация деда. Нам присылают свидетельство о смерти: Покровский АИ. умер 13 октября 1937 года. Не расстрелян, а умер... Мы знаем, там не умирают. Алеша упорно настаивает в новом письме: нам нужна правда о смерти нашего родственника. Только благодаря настойчивости Алеши мы смогли в конце концов получить сведения о судьбе деда. Когда мы совсем потеряли надежду, приходит письмо -- меня вызывают в Большой дом на Литейном проспекте. Со страхом и трепетом подхожу к Дому в назначенное время. Никогда не была здесь раньше . Тяжёлые, высокие двери с бронзовыми ручками в стиле "сталинского барокко" , на гранитном крыльце дата постройки здания, выложенная огромными красными цифрами --1938 год. Меня встречает дежурный и провожает в кабинет. Там меня ждёт офицер КГБ. Он раскрывает дело моего деда и читает: "Обвинительное заключение по обвинению Покровского Александра Ивановича. Слушали: Покровский А. И. обвиняется в том, что систематически проводил контр-революционную деятельность против советской власти. Постановили: расстрелять. 13 октября 1937 года приговор приведён в исполнение" Я протягиваю руку, чтобы получить документ, но офицер быстро прячет бумагу в папку: "Не положено" .
Позднее мой двоюродный брат в Москве получил полное досье уголовного дела и документ, в котором было вписано слово "Реабилитация" и даже подчёркнуто. Нас поразили обвинения, предъявленные деду, было впечатление, что колхозники для обвинений приписывали ему свои мысли и переживания: он сказал, что заём выпущен на добровольных началах, уговаривал не подписывать, что завтра воскресный день, приходите в церковь, говорил, что мы раньше работали без стахановских методов и имели хлеб, а сейчас мы почти голодные. Перед нами возникла скучная, рутинная картина ненужных допросов никому неизвестного незаметного сельского священника. Надо отметить, что дед не признал ни одного обвинения, но, по-видимому, следователям это было неважно.
Алеша под впечатлением от досье написал статью, которая была напечатана в журнале "Звезда" в номере 7 за 1996 год: "Вот в этом и состоит весь ужас... Много уже написано о процессах 37-го года, но чаще писалось о людях знаменитых, а тут -- никому неизвестный сельский священник. Но ведь этих ничем не примечательных сельских жителей было большинство. Они ушли безмолвно, кажется, что даже покорно..."
Когда офицер КГБ прочитал бумагу о расстреле деда , я не смогла сдержать слез. Офицер начал утешать меня : "Вашего деда расстреляли 13 октября, а арестован он был 29 сентября -- все это длилось всего две недели. Это же совсем недолго. Я думаю, его даже не пытали -- не успели".
В 90-х годах события в стране начинают развиваться так быстро, что мы едва успеваем следить за всем, что происходит.
В июне 1991 года наша дочь Ирина и внучка Анечка улетели в Америку, в Бостон по приглашению отца Анечки Д. Левита. Мы остались с Алешей вдвоём. Когда в Иркутске умер мой отец, я привезла из Иркутска в Ленинград маму.
18 августа 1991 года.
Я включаю телевизор, показывают "Лебединое озеро". Никаких объявлений и объяснений, просто - "Лебединое озеро", музыка Чайковского, Петра Ильича. Мы с Алешей бежим к радиоприемнику, настраиваем на волну Би-би-си. Знакомый голос нашего приятеля, сотрудника Би-би-си, Жоры Бена объявляет: "Сегодня в России произошёл переворот". Что-то немножко добавляет про танки на улицах Москвы, а потом начинает говорить запланированную заранее передачу про каких-то собачек. Мы злимся на Жорку: при чем тут собачки, если у нас в стране переворот! Мы понимаем -- у них, на Би-би-си, тоже ничего толком не знают о случившемся. От этого становится еще более тошно. Звонят знакомые, чтобы узнать в чем дело. День пасмурный. Переворот или не переворот, но кушать надо. В магазине за продуктами очередь. Мимо стоящих в очереди, молчащих, унылых людей бродит довольный алкаш: "Ну, мы вам, интеллигентикам и всяким разным демократам, теперь покажем". Он уже в курсе. К концу дня появляются какие-то намеки на случившееся. Кто-то слушал "Эхо Москвы". Горбачев в отпуске, в Крыму. Наверное, он ничего не знает, что происходит в Москве. На другой день нам из Москвы звонит Володя фон Шлиппе. Он прилетел в Москву на Конгресс соотечественников. Володя из окна гостиницы видит танки на улице и по телефону сообщает нам их количество. В конце концов телеведущий Сергей Медведев проясняет положение в Москве. Мы, наконец, начинаем что-то понимать. Выходим на улицу. На Исаакиевской площади собираются студенты, готовые защищать город. Лица серьезные, решительные. Почти у всех на головах повязаны ленточки. Вечер солнечный, приятный. Как-то не верится, что в эту минуту на наш город движутся танки.
Все довольно быстро разрешается. В памяти остались незабываемые картины: выступление Собчака на Дворцовой площади в Ленинграде, Ельцин на танке, Горбачева привозят в Москву, он неохотно спускается по трапу, за ним медленно следует Раиса Максимовна, закутанная в шаль.
В 1991 году мэр города Анатолий Собчак предлагает поменять название города Ленинград на Санкт-Петербург, мы голосуем за его предложение. В этом же году 11 июля СССР разваливается, Горбачёв уходит с президентского поста, а президентом России становится Ельцин. Развал СССР был предопределен, это висело в воздухе. Мы чувствовали: республики не удержать и были рады, что это происходит более или менее мирным путём, но, конечно, не представляли тогда, сколько испытаний ещё ждёт наш народ от этих перемен.
В 1992 году Алешу уговорили принять должность директора Петербургского института ядерной физики и все его внимание и время переключилось на директорство. Это было довольно тяжелое время для науки и ученых. Многие институты в поисках выхода из кризисного состояния разваливались на отдельные институты, сдавали помещения различным торговым предприятиям или под склады, что меняло структуру институтов. Такое деление грозило и ПИЯФ'у, но Алеша, будучи директором, сумел удержать институт от развала.
Для поддержки ученых теоретического отдела ПИЯФ'а из Германии приехал некий физик-теоретик. У него на груди было спрятано 5000 евро одной купюрой, которую он передал Алеше. Перед Алешей встал вопрос, как разменять эти деньги, чтобы раздать их сотрудникам теоретического отдела. Кто-то посоветовал ему обратиться к бизнесмену Андрею Берлину и дал телефон. Созвонившись с этим бизнесменом, Алеша отправил меня к Берлину разменять эти деньги.
Я помню странное помещение с дверями, обитыми толстыми листами железа. Я нажимаю звонок. Жду... Кто-то подходит с той стороны к дверям и довольно долго смотрит в глазок. Я объясняю цель своего прихода. Слышен лязг железа, тяжелая дверь со скрипом открывается. Меня пропускают и посылают на два этажа выше. Захожу в комнату на четвертом этаже. В комнате за столом, вальяжно развалившись в кресле, сидит мужчина. То и дело входят посетители кавказской внешности с чемоданами. Они молча передают эти чемоданы человеку, сидящему в кресле. Человек берет чемоданы и прячет их под стол. Я спрашиваю Андрея Берлина. В ответ слышу: "Я -- за него". Настойчиво повторяю: "Мне нужен сам Берлин". "Ну, я -- Берлин". -- "Вы обещали разменять мои деньги". -- "Обещал". Мой взгляд падает на пистолет, лежащий на столе: "Газовый?" -- спрашиваю я. -- "Обижаешь, настоящий". Андрей берет со стола пистолет и целится в меня. Мне это не нравится: "Давайте ближе к делу". Отвернувшись от Берлина, я достаю из бюстгальтера 5000 евро. Андрей кладет пистолет на стол, не вставая с кресла, подъезжает к сейфу, открывает сейф и достает мелкие деньги для размена. Я получаю точную сумму мелкими евро и быстро спускаюсь по лестнице под напряженными взглядами мужчин, охраняющих двери. На улице я чувствую себя более уверенно, хотя у меня в сумке 5000 евро. Сумку держу под мышкой, крепко прижимаю её к себе и наматываю ремень от сумки на руку. Иду, оглядываясь на поворотах, чтобы отбросить "хвост", если за мной кто-нибудь следует. Вроде никого нет, я прибавляю шаг.
Алеша благополучно раздает деньги сотрудникам отдела. Можно сказать, операция завершена успешно. Но это еще не конец истории. Через два дня я узнаю по телевизору, что А. Берлин исчез, его похитили и милиция города Петербурга не знает, где он находится. Его ищут. Через несколько дней он появляется из какого-то подвала, где его, приковав к батарее, держали неизвестные похитители, и, не сказав ни единого слова, уезжает в Германию.
1993 год. Алешу пригласили на месяц в Америку в город Минеаполис, где при университете работала группа известных советских физиков, переехавших в Америку из Москвы и Новосибирска. Конечно, мы решили воспользоваться этой командировкой, чтобы навестить нашу дочь Иру и внучку Анечку, которые поселились в Бостоне. Ира сдала экзамены на врача и поступила в резидентуру, Анечка училась в школе и прекрасно говорила по-английски. Обратный билет в Петербург у нас был на 5 октября. В Америке мы редко смотрели последние известия и не представляли, какие события разворачиваются в России. Каково же было наше удивление, когда по американскому телевизору мы увидели стрельбу на улицах Москвы. Алеша позвонил друзьям в Петербург, те сообщили, что сами ничего не знают. Мы были в полном замешательстве, не понимая, что делать -- лететь ли в Россию или оставаться в Америке. На утро мы с облегчением узнали, что восставшие в Российском Белом доме сдались президенту Ельцину.
Позднее я написала пьесу, в которой отразила октябрьский путч и наши волнения, с ним связанные. В пьесе под названием "В Москву, в Москву" актёры театра из Петербурга закончили свои гастроли по Америке и 5 октября должны лететь в Россию. Они наблюдают по телевизору события в Москве и у них возникают такие же сомнения и переживания, какие были у нас.
Новое время подарило нам много приятных и неприятных встреч. В отличие от китайцев нам было интересно жить в эпоху перемен.
В Доме писателей мы с Алешей были на встрече с А. Д. Синявским и его женой М. В. Розановой (М. В.). Синявский сказал несколько слов, а потом величественно замолчал. Говорила только его жена: "Что вы все КГБ да КГБ,"- обращалась она к притихшему залу,--" что вы их боитесь? Там тоже люди". Потом она переместилась на другую тему: может ли быть демократия в России. "Ну," -- сказала Розанова, всплеснув ручками, --" после того, как вы стреляли в парламент, я уж не знаю, что вам посоветовать". Хотя никто её совета не спрашивал. В зале стояла напряженная тишина. Хотелось спросить Синявского: "Почему Даниель отсидел весь срок, а вы вышли досрочно?", никто не решился, так как М. В. все время отвечала за Синявского, находясь, по её словам, в своём обычном состоянии "собаки Синявского" и могла облаять задавшего неудобный вопрос. Мы тогда ещё не знали, что они оба в 1996 году голосовали за Зюганова, хотели, чтобы коммунисты вернулись и снова управляли страной. Как утверждала М. В., под неусыпным оком Запада коммунисты стали бы другими, "шелковыми". В её поучительных словах явно чувствовалось превосходство парижанки над "совками", только что выбравшимися из трясины коммунизма и не знающими, что их ждёт впереди. Она все знала лучше всех.
1996 год --выборы президента.
В Доме Ученых выступает А. И Солженицын, приехавший из Москвы. Коммунистическое прошлое еще помнится хорошо и доставляет всем немало беспокойств. Кто-то из зала спрашивает: "Александр Исаевич, за кого вы посоветуете нам голосовать? Скоро выборы". "Ни за кого", -- слышим ответ. Из зала замечают: "Но тогда на выборах победят коммунисты!" На это замечание Солженицын ничего не отвечает. Мы проголосовали за Ельцина.
Благодаря дружелюбному и общительному характеру Алеши, наш дом всегда был полон гостей. Сначала в числе Алешиных друзей были физики из теоретического отдела, потом появились писатели, поэты, другие ученые, в том числе и иностранные.
Особенно Алеша ценил дружбу с академиком Евгением Борисовичем Александровым, с которым был знаком с детства, но потом на долгое время их пути разошлись. Случайно встретившись на конференции примерно в 70-е годы, они разговорились. Алеша немедленно пригласил Евгения в гости, мы познакомились с его женой Галей, и с этих пор дружба Алеши и Александрова была продолжена. Теперь мы дружили семьями и часто проводили время вместе.
Ближе всех к Алеше был Саша Кушнер. Лена Невзглядова, жена Саши и давняя приятельница Алёши, предложила провести отпуск вместе и пригласила нас в Пицунду. Это была хорошая идея. В Пицунде мы никогда не были и давно хотели познакомиться с Сашей. Мы не знали как сложатся наши отношения и немного волновались, как встретимся, понравимся ли друг другу, но с первой же минуты между Алешей и Сашей возникла взаимная симпатия, которая потом со временем только укреплялась и перешла в крепкую дружбу. Лена с Сашей жили на берегу моря в Доме писателей а мы, как "дикари" сняли комнату в поселке не далёко от них. Встречались мы каждый день на берегу, а по вечерам гуляли вместе по набережной. В Саше была притягательная трогательность и теплота к тем, кто ему нравился. Очень быстро Алеша с Сашей выяснили, что учились в одной школе, но в разных классах, Саша на два года младше Алеши. Перебивая друг друга, они вспоминали учителя истории Дмитрия Борисовича Гандмана (ДБГ), который своими садистскими приемами преподавания оставил глубокий след в их памяти. Этот учитель особенно не любил Алешу, часто вызывал его к доске, ставил низкие отметки и почти каждый раз с некоторой обидой в голосе укорял: "Мой папа не профессор!" Им запомнились и любимые выражения ДБГ: "У вас кулацкая психология", - в молодости он боролся с кулаками и, по-видимому: получил травму, так как ходил прихрамывая - "Мы живем под солнцем Сталинской Конституции!"- кричал он с чувством, подкрепляя каждое слово ударом указки по парте. Особенный ужас охватывал учеников, когда ДБГ, задав всему классу трудный вопрос, приговаривал: "На этот вопрос мне ответит, вот кто!" И его палец начинал медленно ползти по странице классного журнала, класс замирал.
Взгляды Алеши и Саши на поэзию не всегда совпадали и они много спорили о Маяковском, Есенине, Марине Цветаевой. Конечно, Саша в поэзии был главным авторитетом, но Алеше не хотелось расставаться со своим увлечением ранним Маяковским, он не соглашался с Сашей и и упорно спорил. В свою очередь Алеша старался объяснить Саше физические проблемы. Саша слушал внимательно: "Нельзя науке задавать неверных вопросов, иначе получишь неверный ответ". Алеша любил объяснять друзьям--лирикам красоту построения теории относительности и квантовой механики.
Взаимная любовь между Алешей и Сашей продолжалась до самой Алешиной смерти. Из госпиталя Алеша писал Кушнеру письма, делился с ним своими мыслями о жизни, о смерти...
Летом мы часто заходили в Комарово на дачу писателя Д. А. Гранина, с которым познакомились и подружились в пятидесятые годы. Тогда он только раздумывал над романом "Иду на грозу" и начал интересоваться физиками. Можно сказать, что он с тех пор относился к физикам с интересом и любовью, всегда расспрашивал Алешу о его успехах в институте и задавал вопросы по интересующим его проблемам физики. После того как мы услышали о назначении М. С. Горбачева на должность председателя Политбюро, сразу же поспешили к Гранину разузнать, кто такой Горбачев. Для нас Горбачев был неизвестный и непонятный человек. Мы не знали, что можно ожидать от его назначения в Политбюро. Но, к сожалению, Гранин тоже ничего о нем тогда не знал.
В своих воспоминаниях об Алеше Д. А. Гранин пишет: "Наши физики казались мне очень сплоченными и твердыми и, значит, людьми принципиальными, а они предали Сахарова, подписали эти позорные письма. Это было большим разочарованием для меня. Я очень любил Андрея Дмитриевича и чтил его. Вы скажете, что не все физики вели себя подобным образом и из Академии его не вывели. Да, это так , но таких было очень мало. Алеша был в их числе".
Незадолго до Алешиной болезни мы познакомились с писателем Сашей Мелиховым, и были в восторге от его автобиографического романа "Исповедь еврея". Алеша пригласил Сашу на сессию Зимней школы физиков ПИЯФ"a, где Саша выступал со своими интересными , оригинальными идеями. Саша Мелихов в своих воспоминаниях об Алеше "Любимчик богов", в котором причисляет Алешу к "Любимчикам Богов". "Ум, глубина и умение наслаждаться простыми радостями бытия, - эти вещи сочетаются лишь в истинных любимчиках богов".. Саша мастерски описал, процесс знакомства и сближения между ним и Алешей. Любопытно проследить как, беседуя они обнаруживают, что имеют много общих взглядов на философию, литературу, политику. Но, начавшийся разговор был вскоре оборван из-за болезни Алеши и сейчас уже невозможно продолжить беседу и обсудить с тем, кого нет, свои идеи и мысли.
"Мне мучительно жаль, - пишет Саша, - что Алеша уже никогда не испытает радости от высокоумного разговора. от веселого застолья, от хорошей книги, от красивого города - он умел этому радоваться, как мало кому отпущено".
"Ум, глубина и умение наслаждаться простыми радостями бытия, - эти вещи сочетаются лишь в истинных любимчиках богов"..
Алеша всегда интересовался новыми людьми, без труда находил путь к незнакомому человеку. Для него почти каждый интересный человек был как не прочитанная книга или не изведанная страна. Он не задумываясь, пускался в беседу или спор с новым знакомым, чтобы скорее понять его. Если человек ему нравился своими взглядами и мировоззрением, Алеша старался подружиться с ним. Всякая дружба требует не только времени, но и дополнительной энергии и сил; Алеша, несмотря на работу и вечную занятость, никогда не жалел ни времени, ни сил, чтобы завести дружбу с новым знакомым. Необыкновенная доброжелательность и оптимизм привлекали к нему людей, они с удовольствием общались с ним и тянулись к нему, он всех заражал своим жизнерадостным восприятием жизни. Короче говоря, Алеша был типичным "человеком дружбы".
Будучи экстравертом, Алеша с необыкновенной легкостью делился своими личными переживаниями со всеми вокруг. О его несчастной первой любви в десятом классе были наслышаны все друзья, и конечно он поделился со мной при самом раннем нашем знакомстве. С особенным чувством он рассказывал о своей неразделенной любви, не обращая внимания, какое впечатление производит его рассказ на меня...
Мне Алеша как-то признался (не знаю, как называется такая черта характера), что, когда он был маленьким, считал: все люди на улице знают и любят его и только делают вид, что незнакомы. Близкие друзья родителей называли его "Алексис-солнечный мальчик". Он излучал вокруг себя энергию жизнелюбия и оптимизма, но за своей доброжелательностью и дружелюбием часто не мог разглядеть, как к нему относятся другие, был уверен, что все его любят. Позднее ему пришлось убедиться в обратном.
Как к нему относятся сотрудники отдела, он понял, когда встал вопрос о назначении его заведующим теоретическим отделом. В 1980 году после переезда Грибова в Москву и смерти В. Шехтера теоретический отдел остался без заведующего. Сумбаев, директор ПИЯФ'а, предложил на место заведующего Алешу, но на собрании выяснилось, что, почти все сотрудники отдела против, даже самые близкие друзья, в которых Алеша был уверен. На должность заведующего был выбран И. Дятлов. Для Алеши это было неожиданным, настоящим потрясением. Алеша долго переживал и старался понять и осмыслить как это могло произойти. Сумбаев назначил И. Дятлова и. о. заведующего теоретическим отделом. Но через два года большинство сотрудников проголосовали уже за Алешу. Из случившегося Алеша сделал соответствующие выводы: начал более пристально приглядываться к людям и стал внимательнее относиться к коллегам. В результате из него получился, по оценкам сотрудников, даже тех. кто был раньше против его назначения, отличный заведующий.
Конечно, Алешу партком института тянул в партию, но он всегда отказывался. Ему приходилось всячески изворачиваться, чтобы мотивировать свою позицию. Однажды он похвастался:
"Наконец я знаю, как мне надо отвечать на давление парторга института. Когда заходит разговор о вступлении в партию, я говорю, что подумаю, и парторг перестает приставать. Утром прихожу в партком и говорю: "Я подумал, все взвесил и решил - не вступать".
Без сомнения, физика была главным увлечением Алеши. Работал он много, неистово, иногда забывал обо всем: о еде, о своих обязанностях по дому, и, конечно, о моих просьбах. Он вставал, завтракал и сразу шел к столу, работал до позднего вечера, часто к нему приходили его сотрудники или ученики. Я в семь часов возвращалась с работы, а они еще продолжали заниматься. Обычно два раза в неделю он уезжал в институт на семинары или ездил в Петергоф читать лекции студентам физического факультета университета. Он был хорошим лектором и любил общаться со студентами. Физика не отпускала Алешу, даже по ночам. Помню, разбудил меня ночью и ликующе сообщил, что в какое-то уравнение надо вставить "корень из Т". Я, проснувшись, ничего не могла понять: какое "т", какое уравнение. Порадовалась вместе с ним и тут же заснула.
И стали сны воспоминаньями,
Воспоминанья стали снами.
Те и другие предсказаньями,
Те и другие письменами.
Разборчивыми и нелепыми,
Благовестителями тайны
И лотерейными билетами
Не на Ковчег, но на Титаник.
(Вера Павлова)
Неожиданная болезнь Алеши застала нас врасплох. Он вдруг почувствовал себя плохо. Долго не хотел обращаться к врачам, но потом решился, позвонил своему приятелю, который имел некоторое отношение к онкологии и началось -- врачи, госпитали, операции... Мы переехали в Бостон в надежде, что американская медицина сможет ему помочь, но было слишком поздно... Он мужественно боролся за жизнь, переносил все тяжкие испытания, которые выпали на его долю в связи с болезнью -- три операции, бесконечная химиотерапия, многочисленные исследования... Никогда не жаловался.
Уже в Штатах между сеансами химии нам удалось дважды попутешествовать. Один раз мы были в Лондоне, а второй раз Алеша получил приглашение на месяц в Принстонский университет. Я очень боялась, что врачи не отпустят Алешу по состоянию здоровья. Мы мечтали поехать, хотелось забыть все госпитали, лекарства и немного отвлечься. И все-таки нам удалось прожить целый счастливый месяц в Принстоне.
В Бостоне Алеша стал писать научно-популярные статьи потому, что уже не мог делать научные работы по физике и ему хотелось не только поделиться своими мыслями перед уходом, но погрузиться в творчество, чтобы... забыться.
"Свою статью "Что такое время?" Алеша начинает с извинений перед читателем, так как считает, что популярную статью по физике, по его мнению, должен писать только знаменитый и известный физик, и объясняет, почему он взялся за такое дело.
"Дело в том, что я нахожусь сейчас на терминальной стадии ракового заболевания и жить мне осталось, условно говоря, несколько месяцев. Конечно, эту дату про себя точно никто не знает ("тоже мне бином Ньютона!"- вспоминается замечательное восклицание из гениального романа Булгакова), но это, я думаю, есть реалистическая оценка. Писать о чем-то с "петлей на шее" - в этом что-то есть. Это дает особый острый взгляд на предмет и, я уверен, повышается интерес читателей".
В статье "Что такое время" Алеша пытался объяснить, что значит время для физика, как изменилось в научном мире представление о времени после создания Эйнштейном специальной и общей теории относительности. Человеку, далекому от физики, новое понимание, что такое время, почти невозможно представить и понять. Классическое представление о времени "что бы мы ни делали, а время идет" оказывается неверным, приходится отказаться от универсального представления о времени. Время не течет непрерывно. Работы Эйнштейна привели к открытию фундаментальной связи между пространством и временем. Теперь пространство и время тесно связаны. Время может ускоряться или замедляться, если одна система в пространстве движется относительно другой с ускорением. В таких системах события, происходящие в разных точках пространства и одновременные в одной системе отсчета, будут не одновременны в другой системе отсчета, если эта другая система движется относительно первой с ускорением.
А кроме того, чтобы вычислить, куда направлено время (так называемая "стрела времени"), надо знать законы термодинамики, так как стрела всегда направлена в сторону возрастания энтропии. Теперь, отвечая на вопрос "что такое время?", приходится учитывать не только специальную и общую теории относительности, но и термодинамику. А перед "большим взрывом" и в окрестностях черной дыры времени вообще не было. Как объясняют физики, это потому, что оттуда нет никакой информации. Все это человеку, не получившему образования по физике, понять трудно, но, несмотря на все эти трудности, Алеша мужественно старался объяснить, как в ХХ веке изменилось представление о времени, "парадокс близнецов", законы космологии: закон красного смещения и фоновое излучение.
Заканчивая статью " Что такое время?", Алеша в письме А. Кушнеру пишет:
"Я давно не испытывал такого счастья, как когда писал недавно заметки: "Что такое время?" Я совершенно забыл, что это не я придумал, а Эйнштейн, да и, по правде говоря, какая разница? Если такая красота!
Еще до перестройки Алеше посчастливилось побывать в Англии, а затем, после перестройки, он посетил Швейцарию. Вернувшись домой, он написал статью "Запад есть Запад, Восток есть Восток". Он был под таким сильным впечатлением от западной цивилизации, что торопился скорее поделиться своими размышлениями и ощущениями о чужом мире.
"В течение многих лет я пытался найти ответ, в котором сказал бы о самом главном, о том, что поражает больше всего... И я решусь на два небольших обобщения. Первое восприятие западного мира -- как цветовой удар. Второе - фантастическая, по нашим меркам, удобность жизни".
В статье Алеша на нескольких примерах объясняет, как удобно жить в западной цивилизации, рассказывает, как устроены эти удобства, которые обеспечивают уважительное отношение к человеку. Везде, на каждом шагу вам говорят "спасибо" в магазине, в ресторане, в билетной кассе, тщательно продуманы устройства для пассажиров, багажное отделение, туристическая информация по городу, телефонные книги в телефонных будках. Он понимает, что корни этого "спасибо" имеют коммерческий характер, но все-таки приятно. Каждая мелочь восхищает его. Статья написана в 1987 году, в самом начале перестройки, когда в российском обществе появилась надежда на перемены. Алеше хотелось объяснить, как важно для России выбрать именно западный путь. Уже при его жизни стали появляться намеки на перемены и он с радостью подмечал малейшие изменения в стране. Сейчас многое изменилось, и действительно можно сказать, что Россия стала ближе к западной цивилизации, чем была в советское время.
В ХХ веке в физике были открыты квантовая механика и теория относительности, что привело к отказу от классической механики для новых объектов, таких как элементарные частицы. Это привело к отказу от привычных аналогий с действительностью. Теперь оказалось очень важным задавать природе правильные вопросы, так как на неверно поставленные вопросы нет правильного ответа. С этого момента, как пишет Алеша в статье "Теоретическая физика ХХ века -- новая философия природы" и начинается новая философия. Новые достижения в физике элементарных частиц трудно понять в повседневной жизни и поэтому для объяснения свойств элементарных частиц необходимы многочисленные подтверждающие эксперименты и сложные математические вычисления.
Так, например, для тел, которые исследуются в классической механике, мы можем измерить одновременно положение тела и скорость. Но, как доказывают многочисленные эксперименты, для элементарных частиц это невозможно. Исследования элементарных частиц привели к открытию совершенно новых явлений - таких, как дуализм и невозможность одновременного измерения положения электрона и его скорости. Потребовались новые теоретические объяснения этих свойств. Так был открыт принцип неопределённости.
С переменами при перестройке появились и новые каналы на телевидении, которые наряду с интересными программами показывали экстрасенсов, сеансы телепатии и всякую псевдонаучную муть. Алеша очень огорчался этим новым веяниям и лично переживал каждую такую программу. Своими переживаниями он поделился в статье: "Как устроен этот мир".
"Ощущение мира как целого свойственно только профессионалам. Именно поэтому люди, далекие от науки, не могут понять, откуда ученый черпает уверенность, когда иной раз категорически утверждает, что чего-то быть не может. Не может - потому что противоречит всей картине мира, а не каким-то отдельным фактам. Конечно, наука не обладает способностью заглядывать в будущее... Псевдооткрытия вроде телепатии и телекинеза смехотворны для ученого потому, что они делаются в области, которая давным-давно исхожена и истоптана вдоль и поперек. Такие псевдооткрытия противоречат всему, что мы знаем, а не каким-то конкретным фактам".
Науку Алеша сравнивал со зданием, а себя он считал кем-то вроде "штукатура", который заделывает щель в этом здании. Хотя Алеша отводил себе скромное занятие "штукатура", он знал свое место в науке и чувствовал себя ответственным за всю науку, за все научное здание. Имея 130 печатных работ по теоретической физике, он всегда говорил, что ему не хватает хотя бы одной фундаментальной работы по физике. На самом деле он сделал такую работу: Алеша открыл явление, которое позже, через пятнадцать лет, было переоткрыто другими физиками и получило название "асимптотической свободы".
Асимптотическая свобода это краеугольный камень стандартной модели.
В начале 50-х г. Была создана новая наука. - квантовая электродинамика, которая описывала взаимодействия электронов и фотонов. Одним из замечательных предсказаний было предсказание, что вакуум, это вовсе не вакуум, а такая среда, в которой периодически вспыхивают и гаснут какие-то кроплебжанияиз элементарных частиц. Поэтому электрон, который мы наблюдаем не исходный электрон, а некоторое образование, одетое в шубу из элементарных частиц.
"Московские физики Ландау, Абрикосов и Халатников, опираясь на это предсказание , обнаружили, что эта шуба из элементарных частиц в каком-то смысле должна уничтожать этот электрон, а именно заряд электрона плюс шуба должны равняться нулю.
Этот вывод противоречил эксперименту, и Ландау и др. пришли к выводу, что квантовая электродинамика поля не состоятельна. Ландау писал, что единственное правильное уравнение в теории поля - ноль равняется нулю. А вот Алеша сделал работу, которая не претендовала на универсальность, но поэтому была модель одного из возможных применений теории поля. Алеша показал, что исходный заряд электрона в вакууме не экранируется, а антиэкранируется". (См. воспоминания А. Полякова).
Тем самым им впервые была обнаружена так называемая асимптотическая свобода. В то верим только к двумерной модели возможезно было винтовую электродинамику, так как физики ещё не пользовались теорией Янга-Миллса.
Свою работу Алеша доложил на семинаре Ландау и отправил статью в печать в 1958 году. Она была опубликована в
ЖЭТФ"е в 1959 году. Несмотря на то, что работа была признана правильной, к сожалению-, осталась малоизвестной. В круге Ландау посчитали, что явление, открытое Алёшей, не идёт ограниченной модели им проанализированной. В то время Ландау его школа имели непререкаемый авторитет в советской физике, и молодому учёному было трудно добиться признания, не получив одобрения Ландау.
( М. Фишман)
В 1973 г. Асимптотическая свобода была переоткрыта в теории поля ( теория Янга-Миллсе) западными физиками Дэвбидом Гроссом, Дэвидом. Политцером и Франком Вильчеком. В 2004 г ониполучили за это открытие Нобелевскую премию.
В 2013 г. На английском языке вышла книга под редакцией Михаила Шифмана "Underthe spell of Landau. When Theoretical Physics Was Shaping Destinies"( Под влиянием Ландау; когда теоретическая физика вершила судьбы). В этой книге Шифман перепечатал работу Алёши, проверил вычисления и убедился в совпадении результата, полученного Алёшей с более поздним результатом Гросса-Неве.
Алёша всегда интересовался философскими проблемами и такими понятиями, как пространство и время. Хотя сам не занимался космологией, но охотно объяснял непосвящённым слушателям последние исследования в космологии: реликтовое излучение, чёрные дыры, тёмная материя, тёмная энергия и красное смещение в спектральных линиях химических элементов звезд расширяющейся вселенной.
В Бостоне Алёша стал писать научно-популярные статьи потому, что уже не мог делать научные работы по физике и ему хотелось не только поделиться своими мыс- лями перед уходом, но погрузиться в творчество, чтобы... забыться. В письме из Бостона А. Кушнеру Алёша пишет:
"Удивительным образом, в принципе, но я знаю средство спастись от конечности отпущенного времени. Это средство - творчество. Любое. Наука ли, искусство... Но средство это заколдованное. Между тобой и твоим творчеством - пустота. Ты берёшь лист бумаги с яростным намерением создать нечто стоящее (в науке ли, в искусстве) и не создаёшь... ничего!"
Свою статью "Что такое время?" Алёша начинает с извинений перед читателем, так как считает, что популярную статью по физике, по его мнению, должен писать только знаменитый и известный физик, и объясняет, по- чему он взялся за такое дело.
"Дело в том, что я нахожусь сейчас на терминальной стадии ракового заболевания и жить мне осталось, условно говоря, несколько месяцев. Конеч- но, эту дату про себя точно никто не знает ("тоже мне бином Ньютона!" - вспоминается замечатель- ное восклицание из гениального романа Булгакова), но это, я думаю, есть реалистическая оценка. Писать о чем-то с "петлёй на шее" - в этом что-то есть. Это даёт особый острый взгляд на предмет и, я уверен, повышается интерес читателей".
В статье "Что такое время" ("Звезда" 1998/9) Алёша пытался объяснить, что значит время для физика, как изменилось в научном мире представление о времени после создания Эйнштейном специальной и общей теории относительности. Человеку, далёкому от физики, новое понимание, что такое время, почти невозможно представить и понять. Классическое представление о времени "что бы мы ни делали, а время идёт" оказывается неверным, при- ходится отказаться от универсального представления о времени. Время не течёт непрерывно. Работы Эйнштейна привели к открытию фундаментальной связи между пространством и временем. Время может ускоряться или замедляться, если одна система в пространстве движется относительно другой с ускорением.
А кроме того, чтобы вычислить, куда направлено время (так называемая "стрела времени"), надо знать за- коны термодинамики, так как стрела всегда направлена в сторону возрастания энтропии. Теперь, отвечая на вопрос "что такое время?", приходится учитывать не толь- ко специальную и общую теории относительности, но и термодинамику. Все это человеку, не получившему образования по физике, понять трудно, но, несмотря на все эти трудности, Алёша мужественно старался объяснить, как в ХХ веке изменилось представление о времени, "парадокс близнецов", "стрелу времени".
В ХХ веке в физике были открыты квантовая меха- ника и теория относительности, что привело к отказу от классической механики для новых объектов, таких как элементарные частицы. Физикам пришлось отказаться от привычных аналогий с действительностью. С этого мо- мента, как пишет Алёша в статье "Теоретическая физика ХХ века, - новая философия природы" ("Звезда" 2000/1) и начинается новая философия. Новые достижения в физике элементарных частиц трудно понять в повседневной жизни и поэтому для объяснения свойств элементарных частиц необходимы многочисленные подтверждающие эксперименты и сложные математические вычисления.
Так, например, для тел, которые исследуются в классической механике, мы можем измерить одновременно положение тела и скорость. Но, как доказывают много- численные эксперименты, для элементарных частиц это невозможно. Исследования элементарных частиц привели к открытию совершенно новых явлений - таких, как дуализм и невозможность одновременного измерения положения электрона и его скорости. Потребовались новые теоретические объяснения этих свойств. Так был открыт принцип неопределённости.
Заканчивая статью "Что такое время?", Алёша в письме А. Кушнеру пишет:
"Я давно не испытывал такого счастья, как когда писал недавно заметки: "Что такое время?" Я совер- шенно забыл, что это не я придумал, а Эйнштейн, да и, по правде говоря, какая разница? Если такая красота! Мне кажется, что нам, очень конкретно физикам-теоретикам, да и то далеко не всем, дано великое счастье видеть красоту мироздания в некотором аспекте, неведомом другим".
В Бостоне Алеша остро переживал пустоту одиночества: без друзей, без любимой работы и без своего любимого города, в котором родился и прожил почти всю свою жизнь. Живя в Бостоне, мы с ним постоянно вспоминали Петербург и мысленно повторяли наши прогулки по любимым местам: вот мы пересекаем Манежную площадь, затем идем по Кленовой аллее к Инженерному Замку, потом направляемся к Марсову полю и выходим на Мойку и далее, далее вдоль Мойки... " Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки"... (Александр Кушнер). Алеша часто повторял стихотворение Бродского: "Да не будет дано мне вдали от тебя умереть..."
Алеша заболел, будучи совершенно здоровым и не старым человеком... Он любил жизнь, во всех её проявлениях, получал удовольствие от знакомства с интересными людьми, любил праздники, с удовольствием принимал гостей и ходил в гости, любил женщин, что конечно, вызывало у меня ревность, излучал такое жизнелюбие, которым заражались его ближайшие друзья при общении с ним. Любил просто жить, и жизнь любила его до того момента, пока он не почувствовал очарование старости и решил остановиться и оглядеться. В последних записях дневника Алеша писал:
"Старость подкрадывается на кошачьих лапах к мирно жующему жизненную жвачку... И ты уже замечаешь, что, севши в поезд, идущий в Москву, не смотришь с жадностью в окно, а с досадой думаешь о предстоящей бессонной ночи... Ты вдруг начинаешь понимать, какая радость - пахнущий грибами и сыростью осенний сад или косые лучи заходящего солнца, какое счастье остаться вдвоем с женой на даче, что никуда не надо идти и никто не придёт в гости (мой Бог, ведь это была наихудшая пытка молодости). Жизнь проходила где-то там - мимо... Радость, когда маленькое доверчивое существо - твоя внучка прибегает к тебе по утрам и плюхается к тебе в кровать с криком: "Давай!", что означает, что ты должен рассказывать очередную историю из бесконечной эпопеи, придуманной тобой. И все это -- старость."
(из дневника А. А. Ансельма)
Может быть, за эту остановку он и был наказан. Ведь шестьдесят лет это еще не старость, рано меняться на свою противоположность, рано останавливаться... А может быть, болезнь уже сидела внутри него и не хотела появляться до поры до времени, выжидала удобный момент... Когда в 1994 голу, мы были с Алешей в командировке в Израиле он почувствовал себя плохо. Уже по возвращении домой долго не хотел показываться врачам. В конце концов пришлось...
"Для меня вся красота жизни именно в её несводимости ни с какими, даже самым замечательными, её сторонами. Меня поражает отсутствие окончательных высказываний о жизни. Жизнь не то, не другое, не третье, она и то, и другое и третье. И каждая конкретная жизненная ситуация всегда имеет много сторон... А смерть - она как рама, ограничивающая полотно жизни. Рама играет не последнюю роль в восприятии картины, но обязательно должна соответствовать картине. Мне кажется нельзя победить страх смерти, пытаясь забыть о смерти, но только пристально разглядывая её вместе с жизнью". (А.А. Ансельм из письма А. Кушнеру)
Когда я пишу эти воспоминания, передо мною встают все последние дни, которые мы пережили с Алешей. Говорят, что надежда умирает последней. Это были страшные дни для нас обоих, так как наша надежда умерла раньше и приходилось только держаться и ждать. Алеша держался до последнего вздоха...
Для меня, после сорока шести лет совместной жизни, его смерть была полным крушением... Мы так с ним сроднились и срослись, что было непонятно, как жить дальше...