Девятая книга стихов

***

там, где семейный тощ кошель,

и безработных половина,

стоит на свалке пианино,

немотствуя средь алкашей.

но прежних дней не сковырнуть

ни острием, ни опереньем,

когда к апрельским эмпиреям

ползёт запаянная ртуть,

и, раскалившись до нуля,

ревёт пурга бульдозеристом,

дробятся, как в стекле зернистом,

трамваи, галки, тополя,

и ты, укрытый за стеной,

уже исхода не возглавишь,

едва коснувшись жёлтых клавиш

и слыша стук их костяной.

***

Сергею Брелю

кто все желанья подавил

и слил эмоции,

красуется, как бедуин,

перед японцами,

и видит - правила просты:

на всех припаханных

наложит вещие персты

грядущий паводок,

но тот, с кем до конца честна

насчёт здоровьица,

благая, коей несть числа,

не оскоромится.

во имя жизни, что грубей

реприз манежного,

не выясняй, каких кровей

кругом намешано,

когда скитанья голодны,

гордыня сладостна,

и век твой - с ног до головы -

пустыня замысла,

не спросишь лишнего ломтя,

мол, вдруг обломится,

через вселенные летя

в снегу коломенском.

***

когда в снопы колосья клеил

душистый ветер луговой,

и просыпающийся клевер

качал росистой головой,

сверкала пустота алмазом,

врастая в полноту семян,

и мир, безмолвием помазан,

вращался, бегом осиян,

грехами пращуров не скован,

к лучу пробившийся росток,

вступил я с жизнью в тайный сговор

и узы прежние расторг,

и заспешили дни торопко

под хрусткий скрежет каблука,

и домом стала мне дорога

за перистые облака.

туда, за снежные громады,

за полу-яблока бемоль,

слетались вестники, крылаты,

пылая светлой глубиной,

и летний дух с его томленьем,

начищенным, как самовар,

я ощутил ещё двухлетним,

и с той поры не забывал.

***

Свежа моя заутреня,

Ознобна холодца,

И кажется, зовут меня

Ушедших голоса.

Ну, как ты там? - А как я здесь?

На медленном огне

Гляжу, как в путь пускаетесь,

Печалясь обо мне.

Чудес не гарантируя,

Но видя, что смотрю,

Плывут мои родимые

В апрельскую зарю.

Кто навидался фортелей,

Нанюхался тоски,

На слякотную оттепель

Косится плутовски,

Но нет веселья прежнего

Обарывать чуму,

И что бы там ни брезжило,

Оно уж ни к чему.

Устав от иноходчества,

Завыть бы, голося,

Как избавленья хочется

И как его нельзя.

***

В лучистом детстве, как на облаке,

Гуртами пастырям сданы,

Резвились радостные олухи,

Царя небесного сыны,

И между грёзами компотными,

Надеясь, что не пропадут,

Сама земля им стлалась под ноги,

Пружинистая, как батут.

Но только волю рассупонили,

Разделись девки догола,

И радужная русофобия

Нацизму руку подала,

И вот, забиты телемонстрами,

Всем паром уходя в свисток,

Явились миру девяностые,

И мир скукожился и сдох.

Попробуй-ка теперь оправиться,

Не выскочив из естества:

Когда свободе чуждо равенство,

Она и братству не сестра,

При ней постыдно быть солистами

За славу, а не за прокорм,

Ни кучевыми, ни слоистыми,

Как Родина после реформ.

Здесь обломали, там обвесили...

Но хлебушек моча винцом,

Не каждый ли - сама поэзия,

Когда он мал и невесом,

И вслед ему так отрывающе

Дошёптывают "...эвоэ"

Его подземные товарищи,

Состарившиеся во мгле.

***

Двадцатилетним наши празднества -

Такой же отвлечённый символ,

Как несущественная разница

Меж тем, кто жив, и тем, кто сгинул.

Но, полны древнего достоинства,

Как в затянувшемся кошмаре,

Садимся плакать и усобиться,

Не разбирая, что вкушали

Ни первого, ни на девятое

Под нудное гунденье власти

и с розовыми октябрятами

круженье в сумеречном вальсе...

Когда б не призрачное общество,

И мы могли бы, только где тут,

У флага, что едва полощется,

В парчу и злато не оденут.

Могли б гореть ацетиленнее,

Когда бы нас возобновляли

Те самые двадцатилетние,

Не ставшие нам сыновьями.

Что при Крыму, что при Очакове

Скотинке серой, хоть убейся,

Достанутся участки чахлые,

Замусоренные донельзя.

***

Когда кровавит никотин

Снегов плаценту,

Поймёшь - сто лет уж не ходил

Один по центру.

Сто лет, а здесь одно и то ж:

Разрушек наледь.

Толкнёшь коллекционный "додж",

А он - сигналить...

И тот же век стоит углом,

Того ж рисунка:

Жлобы с ворованным баблом

Да их прислуга.

Сменились вывески, а суть

Осталась той же:

По сердцу лоха полоснуть

Как можно тоньше.

Но пусть чернеют от позёрш

Витрин болота,

Ты по-пластунски переползёшь

Зимы полгода,

Как беспощадный дезертир

И перебежчик,

Что мир погибший посетил

В толпе приезжих.

***

Там, где прозрачны перестуки скорых,

Кирпичны боксы, меден лай собак,

Родимых медвежат спускают с горок

Отцы зимы с окурками в зубах.

Натоптан снег трёхпалыми следами,

Покров не терпит, сразу выдаёт:

Здесь чурку жгли, а там славян сливали,

По фрикам применяли водомёт.

А что до прочих сказочных видений,

Осталось сжиться с мыслию о том,

Что впереди бессмысленная темень,

А мир, покой и счастие - фантом.

Но что б за дни в зрачках ни голубели,

Сегодня, здесь для этих пострелят

Всего в семи шагах от колыбели

Мороз трещит и саночки скрипят.

***

Шептали ль мы на дне изрытом

Слова любви,

Когда, отброшенные взрывом,

На грунт легли?

Но кто б мечтой не соблазнился

И смерти ждал,

Вперяясь в мёртвые глазницы

Приборных шкал?

Часы текли, и каждый грезил,

В борта стучась,

Что ищет нас патрульный крейсер,

Уход, санчасть.

Когда работа черновая,

Хорал кувалд,

Куда там длить очарованье -

Прервать бы гвалт.

Но чуть реактор залатали,

И шов за швом

Погода стала золотая.

Улёгся шторм.

Ещё столетье будет сниться,

Подслеповат,

Рассвет, баюкавший эсминцы,

И снегопад,

Рулады флотского ансамбля,

Что нас встречал,

И вахтенного тень косая

Через причал.

***

Этот берег, поросший крапивой и камышом,

Я узнаю мгновенно, и тут же пойму, в чём дело:

Вот и лодка моя, и брезентовый капюшон,

И сладчайшая мысль, как земля мне осточертела.

Так прощайте, наверно... Что вам теперь во мне,

Убелённые снегом правительственные святоши.

Отдаюсь безвозвратно серой речной волне,

Обязуюсь и мыслить, и думать одно и то же.

Столько лет безутешных насиловал жизнь свою,

Даже в малости малой сам себя ограничив,

Я теперь только берег свой узнаю,

Где осока седа, подболоченный лёд коричнев.

И судьба поддавала, и век меня колотил

Так, что я, наконец, нахлебался и тем, и этим.

Перевозчик окликнет - поехали, командир?

И окурок втоптав, хрипловато отвечу: Едем.

***

Только зиму и помню,

Только зиму и помню одну.

Как по минному полю,

По проталинам вешним иду.

Ни о чём не жалею.

Той же крови, что всякий в строю,

Укрывался шинелью,

Шёл по бритвенному острию.

Уходя, попрощайся -

Вот и всё, что мы в книгах прочли.

Но как в детстве, о счастье,

Гомонят золотые ручьи.

И намного предметней

Талых вод, обречённых веслу,

Мой сынишка трёхлетний

Изумлённо глядит на весну.

***

Дешевле было лишь повеситься

Под матерщину бригадира,

Когда вела рябая вестница

И никуда не приводила,

Но так тянуло жизнь опробовать

За яблочко, до колких плёнок,

Что пересиживали впроголодь

Лузгу проталин прокалённых,

К берестяному понедельнику

Кивали сальному матрацу,

С оттяжкой запускали технику,

И не проспавшись, шли на трассу,

Где, в общем, и вмерзали намертво

Почти что вровень с колеями,

Пока опалубку фундамента

Бичи и зеки ковыряли,

Но жизнь была, и дело двигалось,

И плоть его была мясиста,

Когда, блюдя теорий фиговость,

Зубрили рыхлости марксизма,

И словно зная всё заранее,

Ходили в ореоле смертном

На комсомольские собрания

И совещания по сметам.

И, слившись с проржавевшим остовом,

Заканчивали одиссею:

Объяты блёклым русским воздухом,

Ложились в пахотную землю

Во имя ли терпенья адского,

Иль разбросавшихся поодаль

Креста, сколоченного наскоро,

И ржавчины звезды подводной.

***

Я не чурался огрести вдвойне

За желтизну, сходящую на жёлудь,

Как знак того, что царствие твое

Ни здесь, ни там, а лишь в душе должно быть,

Но вот оно - на срезе полосы

Обычнейшего облачного фронта,

Где створ ветров распахнут, как ворота,

И полуоблака как полусны,

В которых слышишь в сорок раз яснее

Скорлупку дома, вечную, как мир,

Где мама пела и отец хохмил,

И тишину, кричавшую о снеге.

***

За признаки повторенья,

Что в сверстниках узнаю,

Будь проклято это время,

Сводящее нас к нулю:

С душком его коммерсантским

Не всхлипнешь пред образком,

Прислуживая мерзавцам

На пиршестве воровском.

О, век наш! Блюдя уставы

Окраинных пустырей,

Мы с детства искали славы,

Чтобы вырасти поскорей.

Примерные каторжане,

С костяшек содрав бинты,

Курили за гаражами,

Желая Большой Беды.

Пока нам о продразвёрстках

Талдычили день за днём,

Мечтали о далях звёздных

И верили - ускользнём,

Искрящими егозами

Прорвёмся поверх плетней -

Уж мы б себя показали

И собранней, и бледней

При этих мельканьях пёстрых,

Что средствами внесены

В те щели, где пуст напёрсток

И вечен повтор зимы.

...Сгрузившись на волокуши,

Что кто-то во мгле запряг,

Ты скажешь - бывало хуже.

Да что бы ты знал, сопляк.

***

Александру Орлову

Туда, где беспечное солнце блудит

И облака реет крахмал,

Мы ехали, молча, солдат и бандит,

И дождь нам по стёклам кропал

О том, кто чеканил, как лист - хлорофилл,

Бренды "ЛогоВАЗ"-"Евросеть",

Но так ли, как мы, он друзей хоронил,

Уйдя в депутаты борзеть?

В Тойоте, похожей на старый башмак,

Покрытой шершавой корой,

Мы выстояли на своих рубежах,

А дальше - учёт и контроль.

Сверяйте по спискам, бандит ли, солдат,

Кого погубил или спас.

Но полнился духом иль был пустоват,

Господь разберётся без нас.

***

Дёрнешь "Примы" за магазином,

И пригрезится в пять минут,

Будто в зареве негасимом

Годы прежние вспять идут.

И покажется - неужели

Так бессмысленно коротка

Эволюция униженья

Престарелого городка?

Вместо слогана - пыльный лозунг.

Это в космос кидает клич

Детской памяти отголосок,

Дорогой Леонид Ильич.

Слава утру! Врагов угробив,

Горделивая, как балет,

Марширует страна героев,

Боевых, трудовых побед.

И опять, как на всём Востоке,

Кучковаты до тесноты,

Олимпийские новостройки,

Поликлиники, детсады.

И колец - как лучей, как будто

Ветеранам под шестьдесят,

И ликующему кому-то

Тополя стеной шелестят,

И, немотствуя в отраженье,

Проржавевший скрипит шарнир:

Жив и дед в ледяной траншее,

И отец, объяснявший мир.

Чтоб, укрытый золой и пеплом,

Ты вернулся, насквозь пробит,

К фотографиям чёрно-белым,

Где неистовый век трубит.

***

И люди побега, и звери погрома,

И те, что за небо цеплялись корнями,

Годами гадали, насколько огромна

Та вера, что душами их окрыляли,

А ветер уже подымался в оврагах,

И бил по ноздрям лопухом и сурепкой,

Стуча в переносицы ставен квадратных,

Вбирая потоки земли разогретой.

Но стоило стихнуть и пеплу, и праху,

Туда, где в тумане мерещилась пристань,

Как будто внося неизбежную правку,

Два облака плыло во мгле серебристой,

И рогом звучал погребам и кладовкам

Сигнал о конце примитивных семантик:

Два облака плыло в молчанье глубоком,

И третье, поменьше, пыталось догнать их.

***

Эмилю Сокольскому

Кто в юности не радовался грозам,

Тревоге и тоске небесных сфер,

Тому, что дуб, обуглен и раскромсан,

От молний схорониться не успел?

Кто не мечтал однажды о потопе

И жизни новой, чистой, как разряд?

Изломы туч - души сырой подобье,

В ней бесовские паводки пестрят.

Кто бедствия считает высшим благом,

Геройством бредит, мал ещё для битв,

Поскольку о земле ещё не плакал,

И не смеялся, счастье отлюбив.

С тех пор не раз переведён с латыни,

Я тщетно слово русское грызу,

И чужд ему, но пошлости святые,

Произношу бесстрашно, как в грозу.

Россия

Вот идёт она от шлагбаума

Мимо спящих в пыли дворняг

Под мотивчика пошловатого

Примитивно тупой верняк,

В драных трениках, блёклой маечке,

Наблондинена, подвита,

И гадают бухие мальчики,

Где там ижица, где фита,

А не надо, заиндевевшие:

Под пшеничку взошла куколь.

Те стреляли, а эти вешали,

Только разницы никакой.

Здесь не росчерк, а фальшь факсимиле,

Как в салонах ни процедурь:

Проступает печать насилия

Синяками сквозь поцелуй.

В Бургер-Кинге ли, Баскин-Роббинсе

Те же самые окружат,

Посочувствуют - оскоромился,

Присоветуют оранжад.

Но не слякотными обидами,

А лишаем на лишае

Дышит муза моя убитая,

Горевавшая лишь по мне.

Так давай же, крути, проматывай,

Заговаривай полухворь,

Этой кровушки цвет гранатовый,

Этой касочки - полевой.

Покажи нам вторую серию,

Муза русская, дуй в свирель.

Бедный дом наш, увитый зеленью,

Чем обугленней, тем светлей.

***

Виктору Леонидовичу Топорову

От благоглупости до благости
Одна лишь мысль, но золотая:
О, как бы так, в лучистом августе,
Уйти, ни с чем не совпадая,

Так тихо, чтоб свеча не дрогнула:
Давай, не кашляй, dolce vita,
Гордись и дальше Римом Ромула
И прелестями общепита,

А мне уже иная вотчина
Подмигивает многоточьем,
Где перевод на переводчика
Похож, как посажёный отчим,

И шепчет практике теория,
Что свёрстанного не поправить,
И только смерть приходит вовремя,
В награду оставляя память.

***

Эта пыль картонажная, едкая хлорка в сортирах,

Оцинкованный тазик и тряпка засохшая в нём -

Наслаждайся, пацан. Это запах родимых затирок.

От него мы не раз неприятеля прочь шуганём.

Нам давно не в новинку сливные потёки на трубах.

Нас рожали на смерть подмосковные вечера.

Мы наследники тлена, последыши приисков рудных,

И душа голосит, в неминучее вовлечена,

Что и вправду пора, посреди копошенья заглохнув,

Затвердить наизусть - коли нет ничего, шикани:

Пропади в этой мгле между саун и автосалонов,

Подле платных парковок у моргов и бывших НИИ.

Это Родина пахнет - невинно, подмышечно, сонно,

И над нею смердят оккупантов клыки и резцы,

Потому что свежи и манящи бесплодные стогна

Вдоль заборов рифлёных и липкой апрельской грязцы.

***

Обратившееся колосьями,

Наклонившимися земно,

Как ты выжило в зябкой озими,

Неприкаянное зерно?

Всю дорогу впритык, по краешку,

Чтоб учёту не подлежа,

Аварийную жала клавишу

Измудоханная душа.

Не смущая себя вопросами,

Жили будто бы век не свой,

Под гармони брели на росстани,

Выворачиваясь листвой,

Отбиваясь от властной похоти,

И от века, что бесноват,

Попадали куда ни попадя

Длинным списком робинзонад,

И такая была тут истина,

Некий даже что идеал,

Что и вера была убийственна,

И поток её обтекал,

Потому что и верить не во что,

Если в зыби, поросшей мхом,

Обессилено, третьедневошно

Мчатся годы порожняком.

Так ропщи же, тяни, не сматывай,

На ветру сыром трепещи,

Это начат отсчёт предстартовый,

Молодой, аки огнь в пещи,

Это ревмя ревёт крольчатина,

Но практически спасена

Перемогшая окончательно

Нескончаемый путь зерна.

***

Ты не обитель - путь мне укажи

Среди руин, снегами погребённых,

Пока друзья уходят в алкаши

И плачет в церкви блоковский ребёнок

И то сказать - печальна ребятня,

Что выживает с нами ради Бога,

Когда самой душе внутри меня

Так безнадёжно, гулко, одиноко.

Хрустит стекло под мёрзлым сапогом,

Молчат просёлки, стынут батареи,

И хлеб мой чёрств - чеснок да самогон,

И ближние в тоске поднаторели.

Огня б сюда, людей, прожекторов,

Компрессорно-бульдозерного рыка,

На Родину письма, мол, жив-здоров,

И тумбочки, где с Родины открытка...

Но даже если времени петля

Потуже сдавит веку шею бычью,

Я, так же на условности плюя,

Ни жизни, ни судьбы не закавычу.

***

Ещё бесснежен сумрак вековой,

А ты, до края чашу наливая,

Отчаливаешь в облачный конвой,

Где так вторична участь нулевая.

Заткнись и пей. Вторая соколом.

Тверди, мол, мир от смерти заслоняю,

Вобрав немолчный шелест за окном,

Пошатываясь между сном и явью...

Не пробуждайся. Молча, сиротей,

Размокшие талоны отоварив.

Оттиснут на сетчатке серый день,

И ранняя зима, и гром трамваев,

Когда судьба коричневее шпал,

Болезненнее плёток семихвостых,

Уместно вспомнить, как полжизни ждал

Чего-то запредельного, как воздух,

Но вымахнув почти на полтебя,

Как сивка перед горками крутыми,

Стоит октябрь, и паче бытия -

Предзимний взбрык унынья и гордыни.

***

О, сколько лет опустошенных

Проходит молча предо мной,

Когда безвестный пастушонок

Стадам командует отбой.

К чему прикидываться, мяться,

Когда от лжи так устаём?

Вина отпив, зажарив мяса,

Я гостя жду в дому своём,

И обмирает виноградарь,

Гружёным возом не пыля,

Когда божественной наградой

Покой снисходит на поля,

И в комнатах недвижны стулья,

И тени вечно голодны,

Как предвечернего бездумья

Серебряные галуны.

И мерны шорохи дверные,

И дождь, раскидист и крылат,

В своей заоблачной твердыне

Шуршит гранатом о гранат.

***

Там, где жгут мои книги, выкрикивая "Ужо!",

И за здравие молятся там же, слегка поодаль,

Где для русских цыган я, а для цыган гаджо,

Ты, штатива не ставя, просто меня пофотай.

Будет мокрым асфальт и небо серым-серо,

Будто луч никогда не касался панельных секций

И над овощебазой только что рассвело

И заныло в груди хрящеватое солнце, сердце ль.

Здесь без разницы, кто ты, заводчик иль конокрад.

Просто те ненавидят этих, и вся морока,

И туманно похожий на шестерню коловрат

Попирает кресты с ухмылкой оксюморона.

Говорят, постмодерн: зазеваешься - украдут

Или как-то иначе навалятся и обманут.

Не тебя ли заждался в казённых дождях травмпункт,

Замерзая в унылых московских снегах, как мамонт?

...Как тебе это фото, не слишком ли ярок фон,

Где за счастьем вселенским идут и идут колонны?

Это ль братья мои на первенстве мировом,

То черны, как смола, то, как вымя, бритоголовы?

Но пока они эту раздвоенность усекут,

Можно сгрызть удила и умчаться в родные степи.

Полукровкина участь расчислена до секунд:

Ни секунды единой ни с этими и ни с теми.

***
Вот и накаркано столоверченье:
Мне, чьё сознанье - плакат,
Под покаянные звоны к вечерне,
Треск негасимых лампад.
В мире безумном, как страсть пиромана,
Катит судьба посолонь.
Там, где дружина моя пировала,
Тянет остывшей золой.

Ельник, дубняк ли, итог одинаков:
Спички, бензин, головня.
Год миновал в расточенье дензнаков.
Голо. До снега полдня.
В окна глядя, собираясь в собранье,
То же лелеешь в уме:
Ранние сумерки, осень сырая,
Будто бы плач обо мне.

Что же останется, малость какая -
Просека, россыпь опят?
Безблагодатность свою постигая,
Галочьи стаи вопят:
Жив ли, истаял, юдоль неизменна,
Как до тебя - целина.
Наперекор беснованью безмена
Вечно трава зелена.

Вечны - ты слышишь? - бордюрные камни,
Парша газонов и клумб,
Чьи кошельки, как зобы пеликаньи,
Норов задирист и глуп.
Пусть же душа твоя напрочь истлела -
Дух твой затем уцелел,
Чтобы, на миг показавшись из тлена,
Снова обрушиться в тлен.

***

"Вырыта заступом яма глубокая"

И.Никитин

Сколько же времени даром потеряно.

Кажется, годик-другой,

Станешь, как то узловатое дерево

С холкой, поросшей травой.

Ты ли товарищей водкой отпаивал,

Грел их дыханьем своим

До петушиного крика White Power! -

Дескать, на этом стоим.

Были обещаны тихие гавани -

Где ж они? Снег да шуга.

Берег, обложенный псами легавыми,

Гонит и рвёт чужака.

Их ли проколют от скорбного бешенства,

Остерегут от беды?

Шавка с оскалом бездомного беженца

С мраморной смотрит плиты.

Что ж так мигала и гасла заманчиво,

Лёд у подъезда сколов,

Промерзь янтарная снега собачьего

Возле осклизлых стволов,

И не по ней ли рывками колотится

Памяти свежий отпил,

Навзничь бросается, пахнет колодезно

Музыка в стиле ампир?

Блоками жгли, выселяли районами -

Бей, загоняйся, довлей.

Зимнее небо, как сталь воронёная,

Виснет над хлябью твоей.

День пробежит, и считай, что отмазали.

Славно пацан шиканул.

Полночь мазутная сыплет алмазами

Прямо на крыши конур.

***

Соскальзывая в слабину,

Надежды хороня,

Не сын я веку своему,

И прочим не родня,

Приказывая - околей

Пред ледяным ручьём,

Он стольких бросил в топку дней,

А я-то здесь при чём?

Когда он мечется в тоске,

Куражится в бреду,

Повисни мир на волоске,

На помощь не приду.

Ещё проснувшись не вполне,

Струит он тишину,

А я в раздутом им огне

И гибну, и живу.

А я ему и стол, и дом,

И просто вид сырья,

И мне в кумире золотом

Не распознать царя,

И вера дольняя мертва,

И велики долги,

И отблеск зыблется едва,

И постромки туги.

Но здесь, в арктическом аду,

Близ тёмного ядра,

Затеял я одну игру,

И удалась игра.

Теперь скули ты, не скули,

Не выкричишь дупла,

И то, чем был я искони,

Изжарено дотла.

***

Могли бы сказать поконкретнее,

Эстетским скривившись таблом,

Кого убивает курение,

Кого - постоянный облом,

Прикованность к затхлой бредятине,

Где тот молодец, кто шустрец,

Отчётные мероприятия,

Распил государственных средств.

Ну что же ты, Настя Каменская,

Менты - или как вас, польты?

Далёко вела нас коммерция,

До самой могильной плиты.

Бузили, орали на митингах,

Мол, вся изодралась дратва.

Чего ж, нас, таких изумительных,

Забили, как в печку дрова?

И чем же мы так обнадёжены,

Не тем ли, что вечно в пути,

И жизнь, и судьба нам недёшевы,

Но сбудутся, только плати?

А эти, с надменными рылами,

Которым дорога в горторг,

Ноздрями апрельскими, рыхлыми,

Вдыхают бессмертья глоток.

За что ж вы нас, милые, хаяли,

Куда со свободой своей,

Свечами да козьими харями

Помчались шеренги саней?

Ах, это был праздник... Ну, надо ж,

И праздники нынче в ходу?

Детва собирает окатыши

И режется чернь в чехарду.

***

На ветру походном, в шёпоте постельном,

Днём при ясном солнце, ночью при луне

Маленькая вилла с голубым бассейном

Никогда под финиш не светила мне.

Рифы да лагуны, тропики-саргассы,

Спел про вас мне Север песенку одну:

Пышно вы цветёте - нечем восторгаться,

Я над вашим горем только хохотну.

Кто обедал грязью, ночевал на трупах,

Знает неусыпно: дальше - пустота.

Может, это опыт, сын ошибок трудных,

Но скорее, чувство липкого стыда.

Мёрзлы наши души, стены прокопчёны,

Ржавы теплотрассы, гибелен маршрут,

Но скользнут по сваям солнечные пчёлы,

И тоску-тревогу поедом сожрут.

Поскользнусь в заулке, изогнусь да съеду,

С дряхлого асфальта стылый лёд сколов,

На картонке драной по сырому снегу,

Полечу, как пуля, меж витых стволов.

Знает наше небо, что душе в охотку:

Скорости хмельные, воля в три струи!

На картонке драной вдоль по околотку -

Господи, помилуй!

Боже, приструни!

Бухта Видяево

Сидеть бы нам на макаронах

И гибнуть, чтобы не сдаваться,

Но в мёрзлых копях оборонных

Повеяло зарёй аванса.

Отложенных желаний свиток

Поднял с души такую заверть,

Что тут же мельтешенье скидок

Над нами принялось гнусавить,

И задирался подбородок

На блюзовые рокабилли:

Не тормозя на поворотах,

Перчаток зимних прикупили.

На крупной областной премьере,

Где собралось ползаполярья,

Дышали тише и прямее,

Чем венчанные соболями.

И проходя чрез оцеплений

Вполне маклайскую миклуху,

Всего наивней и целебней

Мечтали о картошке к луку,

Структуре трат, простых, как бублик,

Беспечном счастье мальчиковом -

Змеином шёпоте бабулек

Да радуге над отчим домом.

Мы что? Шампусика-шампуся

Не опекаемые чада.

Привет, камины и джакузи,

Сосульки говорят вам - чао!

И, наторевшие в дилеммах,

Им вторят от холмов чубарых

И писк антенн оледенелых,

И ад полночных кочегарок.

***

Елене Костандис

До упора бродить в этом смутном аду,

Поклоняться дивану, кувшину, окну,

И обиды сносить от своих параной,

И перчатки терять по одной...

Не мешало б, конечно, беречь свой очаг,

И у Родины милой не быть в сволочах,

Но стоишь почему-то у створа окна,

Примечая: перчатка - одна.

Так не щёлкай же клювом, бедой отболей,

Прорываясь к метро меж пьянчуг, тополей,

Мимо горцев, которым пророк - Мухаммед,

И того, чему имени нет.

Потому что, измеренный плоской шкалой,

Ты влачишь на себе этот век нежилой,

И рыдаешь, и ржёшь, закусив удила

Ожиданьем тепла.

Но затем и манили степные огни,

Что прикопаны клады, куда ни копни,

И пока ты любим даже здесь, на краю,

Я слезами твой путь окроплю.

Я Господь, мне угодна последняя тварь,

И горючий сентябрь, и трескучий январь,

Я найду тебя там, где ты вспомнишь меня,

Посредине жнивья.

***

Когда над крышами горит

Усталость ледяного плена,

И явь отсвечивает бледно

Меж Сцилл кровавых и Харибд,

На ржавых пиках арматур

Трепещет горизонта сажень,

Чтоб ветер, землю искусавший,

Аллеям слёзы промокнул,

Мне холодно в родном краю,

Протопленном с такой натугой,

Что ноздри забивает уголь

И злаки чахнут на корню.

Мне - холодно в краю родном,

Без мыслей, чувств, надежд, желаний,

Когда манит зрачок шерханий

На запасной аэродром,

Где хором дизели козлят,

Не помня, как весны хотели,

И март врывается в котельни,

Удушьем затыкая взгляд.

Что делать мне? Охолону

Под ликами канонов строгих,

Стадами блёклых новостроек,

Расписанных под хохлому.

И лишь густая синева,

Дымясь эффектом парниковым

Встаёт враспор, как в горле комом,

Самой собой осенена -

Одна, не пятясь, не юля,

По испохабленному праху

Внесёт прижизненную правку

Последним снегом февраля.

***

Когда темнеет в городе моем,
Где с кваса сдачу мокрую давали,
Чем я дышу? Ушедшим декабрем,
С кем говорю? С деревьями, домами.

И больше не с кем: здесь бетон живей
Срамного панегирика проныре.
Вы мне теперь как мята и шалфей,
Панельные, кирпичные, родные.

Пусть небу я чужак, но вам-то - свой,
Как луч ветрам и кладбищам кутёнок,
Пляши, мой дух, облепленный листвой
И полусветлых дней, и полутемных,

Когда на млечном чреве пустыря
Разрывы туч слепят глаза питбулю,
И в черных окнах плавится заря,
И я встаю навстречу, как под пулю.

***

Враньё, что за юность вторую отдашь

Последнее, лишь бы не дать слабину.

Те годы изгадил нам Ельцин-алкаш,

От этой вины не отмыться ему.

Как нас убивали, тащили ко дну,

Как спиртом Рояль выжигали глаза,

Поди ж ты попробуй простить крикуну,

Что судьбы народные гнал на ловца.

Молились в церквах, чтоб избранник просох,

И жизнь пролетала почти без труда,

Но годы текли, как ножом о брусок,

И вместо рассвета плыла пестрота.

И пахли рассветы сплошной тошнотой,

Бесились уродцы в своём Эм-Ти-Ви,

А мы по грязи в Гудермес и Шатой,

А нам - первопутков дожди-октябри.

Вожди в лимузинах, а мы кое-как,

По муторной слякоти, в сорном дыму,

Лишь Тот, что над нами, и есть олигарх:

Цена нам известна Ему одному.

Русской весне

От Заречья до самых Раменок,

Тех, откуда судьба звала

В социальную сеть ограбленных,

Отодвинутых от стола,

По апрельской земле коричневой

Ветры буйные распластав,

Отдает ледяной опричниной

Серый вереск погранзастав.

Как же будет - надолго ль, накрепко ль?

Европейский ли содомит

Нефтеугольной вспыхнет Африкой,

Снежной Арктикой задымит?

Не бубоны б теперь отыскивать,

Мертвых прадедов укорять,

А от скотства поправить изгородь,

И не наново - вдругорядь.

В этом городе, ломком, путаном,

Словно Отче Наш, заучу,

Светоносную степь над Бутовым,

Либеральную к сволочью,

Потому что Вселенной родственны

И чужим языкам горьки

Русских вёсен седые отсветы,

Звездопалые огоньки.

***

Андрею Новикову

Ни дворняг, ни ворон, только скрип чердаков опустелых,

Штукатурки пещеристой осыпь да смрад головней,

Только ветер с реки, только мутные блики на стенах -

Вот где Троя моя, где от солнца еще холодней.

Как мы жили тогда, мерзлый уголь долбя из отвалов,

От путейских свистков под вагоны сигая стремглав.

Прочирикали жизнь, по-пацански о ней не заплакав,

Буржуинам секретов детсадовских не растрепав.

Только след наш, прерывистый, тонкий, похожий на росчерк,

Протянулся по льду, за которым ни лжи, ни греха.

Только ветер с реки, только ветер в растерзанных рощах,

Только ржавчина смыслов, которая просто - река.

***

Когда их жгли, в Москве была жара,

Струился воздух, плавились кондеи,

И жизнь текла, едва полужива,

Почти такой, какой ее хотели,

Разрублено шипела рыбья плоть,

Горючим спиртом жегся каждый продых

И силился сознанье пропороть

Больничный кафель в красноватых ромбах.

Поскрипывая в духе арт-нуво,

Катились дни, ленивы и прекрасны,

И не было средь них ни одного,

Кто был солдат и выполнял приказы.

Никто из них не грел щекой приклад,

Ушей не зажимал, не выл спросонок

В чаду моторизованных бригад

На месте друга находя кроссовок.

Ветвей древесных зыбкие клешни,

И зябкий пух, и тени на фасаде

Познали мы в тот миг, пока их жгли,

И пламя тихо подступало сзади.

***

Отыщется ль туман волнистее,

Когда, нага и криворота,

Выходит осень по амнистии

За проржавевшие ворота,

А там поля, "зилок" в распутице,

И в небесах разливы нефти,

И ничего не образуется,

Поскольку нечему и негде.

Чего вы тут кружите, коршуны,

Какой вам эдакой поживы?

Одни борщевики, не кошены,

Стоят, надменны и паршивы,

Шуршит бурьян, гниет поленница,

И в такт живому прониканью

Под ветром воздухи колеблются

И ощутимо пахнет гарью.

***

Не любуясь ничем - не собою, ни прошлым, ни прожитым,

Кое-как сознавая масштабы и сроки работ,

Над путями стоишь, проводами и гравийным крошевом,

И звенит, словно нимб, однодневной мошки хоровод.

Отчего ж не домой? Иль почудились некие трещины,

Где не надо им быть и не могут нигде и никак?

Но посадки шумят, и, друг с другом навек перекрещены,

Родники пробиваются в тёмных лесных родниках.

То, что будет всегда, то, что свято, и мило, и дорого,

По ходатайству бед, истекающих ржавой слюной,

В поднебесную гавань ракушечным корпусом торкнуто,

Словно ты отмолил и ручьи, и коллектор сливной,

И дренажной канавы заросшие ряской промоины,

И облезший, как череп, поросший травой бензобак -

Все они на земле этим шелестом скорбным отмолены

Под свистки электричек и вой одичалых собак.

***

Шмуцами копии офсетной

Холмы цветов белоголовых

В меня впечатывала Сетунь,

Петлявшая сквозь околоток.

Мне было три. Среди ромашек

Я с нянюшкой, рябой старухой,

Внимал качанью трав, рыдавших

Перед грозою толсторукой.

Как будто дверь небес подёргав,

Над ивами бедой нависла,

Взойдя зарёй кровоподтёков,

И задышала ненавистно.

Махнула нянюшка - беги, мол,

И вдруг - шипенье роковое,

И будто дух меня покинул,

И душу словно прокололи.

Мне показалось - я в пещере,

Средь золота кровавых бликов,

И вымолить себе прощенье

Возможно, нянюшку окликнув.

И я воззвал, и, шерстяная,

Возникла рядом, словно стержень,

Умело подавив стенанья

Пред молнией отшелестевшей.

***

Когда бы свет с утра не тормошил,

Кем были бы в итоге все они мне -

Стояние домов, езда машин,

И целибаты их, и симонии?

Что мне до жалоб их, до их угроз,

Когда ни слёз, ни снов не отвергая,

Скрипит приямков остеохондроз

И притолока плачется дверная.

Истлела связь. От света отделён,

Я тенью стал и вылинял, как плевел,

За три фигуры кончив котильон

И позабыв, о чем так страстно блеял.

Но в час, когда фасады золотя,

Лучей рассветных колется щетина,

Невыносимо жажду забытья,

Но мне оно уже неощутимо.

***

Судьбу просиживая сиднями,

Не стали ни мудрей, ни старше,

Годами пялясь в небо синее,

Людской подверженное саже.

О, где ж ты, где ж ты, время летнее,

В каких запряталось новинах,

Когда покой - не привилегия,

Но достояние невинных.

Что раны? Резаным и колотым,

Смердеть им, под бинтами прея,

Как вестникам летать по комнатам,

Седые сбрасывая перья.

От клекотания и кликанья

Сползти бы в темень, будто аспид,

Пока земля, от крови липкая,

Стеной встаёт и тут же гаснет.

Готовься же. Клыки оскаливай,

Язык вывешивай багровый,

Пока над пустошью асфальтовой

Стожары грохают авророй,

И зной такой, что тухнут заводи,

Хоть освежителей попшикай,

Когда бомжиха крестит ауди,

И крест восходит над бомжихой.

Так снарядите, препоясайте

Парных - и парных, и непарных,

Сцедив с души тоску по ясности,

Чреватую телами в парках,

Чтоб на визира пленке радужной

Запечатлелись в назиданье

И пикировщики над ратушей,

И хрип в расстрелянном седане.

***
Теперь не до танцев, милая, не до песен.
Пока не в дыму мы, но роза ветров не с нами.
Война за стеной уже шепчет мне - будь любезен,
Забудь о себе, как турок в своем исламе.
Неужто придется вспомнить, чему учили?
Когда оглушат повестками в одночасье,
Останется залпом дёрнуть по мокаччине,
Друг в друга вдохнув - не жди меня - возвращайся.

Я так это вижу, словно прошло три года,
И ты отвлеклась, не дав никаких намёток
Писателям книг о гибели патриота,
Таких же, как я - несбывшихся, полумёртвых.
Смолчит обо мне и пепельный жар архивов,
Где тайн-то всего, кому проиграли Доджерс,
Не им повторять, от пламенных од охрипнув,
Ни имя моё, ни звание и ни должность.

Лишь тени моей не будет успокоенья,
Пока на ветвях, безвременьем закалённых,
Гневливее льва, священнее скарабея,
Не пискнет вороной раненый соколёнок -
Тогда средь аллей, златым сентябрём объятых,
Досаду неся чрез всю бытия порнушность,
Ты вздрогнешь с колец гортани до самых пяток,
И тихо пройдешь, на птицу не обернувшись.

***

I.

Какой бессмысленной ездой

Наполнено мое посконье,

Когда звенит в душе пустой

Самоизгнанье отпускное.

Лететь за тридевять земель,

Где так мгновенно опустею

От моря ли, что чуть светлей

И снисходительней к безделью.

Таящимся, как мухолов,

Почувствую ль еще острее

Тугие мускулы холмов,

Всклокоченных, как при обстреле,

Бесчисленные острова,

Где камни сгрудились шершаво,

И белобрысая трава

Шуршит, как в том году шуршала.

На пляже, что древней песка,

Споткнувшись о вьетнамку чью-то,

Пойму ли вновь, как смерть близка,

И как ничтожна жажда чуда,

И память, что в себе гною

Настырно, нудно, хлопотливо,

И свет, стремящийся к нулю

При безусловности отлива.

II.

Где скал потрескалась черствуха,

Оплыл оливы ствол кривой,

Являлись мне два вечных звука -

Сверчковый стрёкот и прибой.

До козьих тропок над обрывом

Достать пыталась пена брызг,

И мир вставал святым, открытым,

Промоленным насквозь и вдрызг.

Прокалена и камениста,

В лазурь сбегала ширь бугров,

На клирика и коммуниста

Кладя заслуженный покров,

И думал я - к чему мне море,

Его архейский хризолит,

Когда предчувствие немое

Блаженства больше не сулит.

Промчалась жизнь в сплошном томленье,

Борьбе бесплодной и пустой,

Тревоги тяжкие довлели,

Заботы резали уздой,

И вот, на склоне лет безумных,

Я вдаль смотрю и вижу в ней

Штыком проколотый подсумок

Окровавленную шинель.

***

В смятенье, авитаминозе ли,

Бесслезным, словно напоследок,

Зачем вымаливать у осени

Ушедших дней посмертный слепок?

Они ушли, но так же благостна

Новорожденная парсуна,

И свет, ворованный у августа,

И тень, что свету неподсудна.

Еще пронзительней, крамольнее

Придут иные страстотерпцы,

И с ними чаемой гармонии

Навеки может расхотеться.

Но как бы ветры ни шаманили

Струеньем листопадных гранул,

Горит в листве одно желание -

Истлеть и претвориться в мрамор.

Элегия

Ни уплотненный трафик на Садовом,
Ни чайки над Нагатинским затоном -
Ничто во мне ни я, ни свет кругом,
А чёрный ленинградский метроном.
Кто засыпал в жару, проснувшись в холод,
И в зеркало молчит, как дверь, прихлопнут,
По стенам шарит голубым белком,
Ветрами выпит, пустотой влеком...

Я в этом сентябре, себя не помня,
Не отличая полночи от полдня,
О город бьюсь, как об морское дно,
Что содроганьем волн раскалено.
В толкучке снов, где шевелиться стыдно,
Душа в тоске пред осенью застыла,
И смотрит мутно, будто не теперь,
В нависший сумрак скрещенных теней.

Там, где на ветках синева трепещет,
И каждый сущий - жалкий перебежчик
Из тлена в тлен, как брызга на стекле
Скитаний вечных по чужой земле,
Сезонные лимиты превышая,
Набитая, как бэха, крепышами,
Снежинками, спускается зима,
Самой собой от снега спасена.

***
От шарканья метлы до скрежета лопаты -
Дождей демисезон да карканье ворон,
И лишь дома стоят, сутуло угловаты,
В простенках затаив безвременья вагон.

Терпение моё, когда же отправленье?
Из полумиража полумираж создав,
Я обратил свой путь в стальные параллели.
Вези меня к своим, полуночный состав.

Я сам взойду туда, к манометрам и топкам,
На воздух октября гудок облокотив,
И этот свист еще зачтется по итогам.
Труби, мой чёрный конь, стальной локомотив.

Обступит снег зрачки, залепит глотку уголь,
Но, пронося свой крик сквозь мрак и духоту,
Я с ним не поделюсь последней долгой мукой,
А выпущу пары и спрыгну на ходу.

***

Не легче ль cписать на климат

Раденья об андрогине,

Когда через двор окликнут

Немыслимые другие?

Похлопают иль прихлопнут,

По-прежнему - лотерея,

Но вот он, житейский опыт

Простого преодоленья -

От нежитей завалящих

На сгнивший штакетник вешай

Последний почтовый ящик,

От плесени заржавевший,

Вестей бы таких, что вот бы

Насаживать со дня на день

Числитель чумной Европы

На Азии знаменатель.

И так уж сто лет судачил

Дискантом насквозь продутым

Знаток мировых солдатчин -

Раздвоенный репродуктор,

И через двойные рамы

С подсохшими пауками

Гундосил - а на хера мы

Грядущее понукали?

Ты знаешь, какой ценою

Платили за кровь братушек,

И нежность свою сыновью

Таишь от острот протухших.

И пусть эта шваль горланит -

Рассматривай как везенье

Любви ледяной орнамент,

Простёртый над нами всеми.

***

В метро уже не втиснешься: зима.

К Столешникову ель привезена,

На ней цепочки, шарики гранёны...

Втыкайся, ось. Вращай микрорайоны,

Чтоб дух, летя чрез это блаблабла,

Не ощущал, как близко смерть плыла.

Разбрызганы в ничтожных мелочах

Пыланье войн и мира мерный чавк.

Что здесь твоё? Ни память лет позорных,

Ни русский ветер в каменных просторах

С каким пристрастьем опись ни начни,

И равноудалённы, и ничьи.

Кто пойман жалкой музыкой людской,

Поёт и пляшет пёстрой мелюзгой

В книгоизданье, спорте и рекламе,

Не ведая о том, как жизнь вредна мне,

Ни то, как, перебитый на корню,

Я над собою больше не корплю.

Здесь танец мой средь чардашей и джиг -

Перетеканье слов, давно чужих,

Что к ноябрю куда как славно блеют,

Размениваясь на бессильный лепет

За право пересмеивать заик

В зиме своей и холодах своих.

***

Свидетель веку своему,

Глотая дни, как сулему,

Я жизнь провёл как в забытьи.

О, Господи, освободи.

За эти жалкие гроши

Неверья цепи сокруши,

Нравоученьем опостыль,

Как сорок лет моих пустынь.

Явись в осенние хлеба,

Где с Речью шепчется Литва,

Последним на святой Руси

Всего меня преобрази.

Для новой тверди подо мной,

Во имя истины одной,

Во имя той, что всех давней,

Во имя истины Твоей.

***

Когда, обряженная в свёклу,

Всучишь седьмой по счёту флаер

Не шурину, так точно свёкру,

Что на ходу тебя облапил,

Тебе я вспомнюсь безучастно,

Как сталагмит известняковый,

Которому не излучаться

Меж сэндвичем и пепсиколой.

Меня ты вспомнишь безотчётно,

Превыше скук, надежд, метаний,

Как жизнью битая сучонка,

Что малых сих элементарней.

Как буксировочное судно,

От напряженья чуть живая,

Меня ты вспомнишь как-то смутно,

Как бы резвяся и шаманя.

И я тотчас тебе предстану,

Как дюжий мерин шестисотый,

Подобный драному Тристану

Перед завшивевшей Изольдой,

И, временем не поколеблен,

И стол, и дом тебе воздвигну,

И ты прошепчешь - здравствуй, Ленин,

И спрячешь флаеры за спину.

***

Дмитрию Филиппову

Не могу осознать, а раз так, то, наверно, не надо мне,

Как сливают страну и как мёртвый над нею стою,

И на подиум входят литые самцы доминантные,

А другие в гробах возвращаются в землю свою.

И на этой земле, сухоснежьем едва припорошенной,

Штыковыми лопатами роют им скорбный альков,

И звенит в их манерках последней упрямой горошиной

То ли хруст мировой, то ли слышанный в детстве Тальков.

Не журись, пацаны, неизвестно, кому тут херовее:

Вы-то вон, залегли аж до самого Судного дня.

Остающимся здесь - тискать баб с выменями коровьими,

Поменяться бы с вами, козлятки... такая фигня...

За три выстрела взводных, овальный портретик на мраморе,

За гвардейскую ленту венка, что от хмари промок,

Оловянную кружку со ста милосердными граммами,

Поменялся бы с вами и я, если только бы мог.

***

Когда б измерить мог на свой аршин

Провинциальность вывертов столичных,

И год, что ничего не завершил,

И окон муть, и двери без табличек,

Я б эту меру праздновал один,

Оттискивать на лбу не обязуя

Ни загнанных в кредиты воротил,

Ни запах ночи, близкой, как безумье.

...Склоненье чаш - и в ряби золотой,

Еще пошлее и еще эстрадней

Стоишь, как думаешь, "над суетой" -

Пред мокрым снегом и зимой бескрайней.

***

Ни та, что прежних чувств не оживила,

Ни эта, что отчаянно звала

В январские дожди, бубнёж эфира

И наготу осеннего ствола,

Не свяжут отрешенность расставанья

Со скрипом отъезжающих саней,

Где полночь, словно лайка ездовая,

Глядит в меня безмерностью своей,

Где говорю вовеки и отныне:

Изгнал я муз, как бешеных собак,

И жалкие подачки именные,

И кличку "вор", и прозвище "слабак".

Чужды мне сёстры, если я трактую

Родство как бесконечную беду,

И сына упоённее иду

С одной площадки детской на другую.

***

Подавленным январской немотой,

Тела и души суетой толокшей,

Что вам во мне, запущенному вдоль

И освещенных, и угасших лоджий?

Безродному подобный сизарю,

От странных игр людских топчась поодаль,

Я дни свои давно осознаю

Порывом ветра над шугой болотной:

Качнет осоку, всхлипнет камышом,

Но ни былинки малой не затронув,

Взойдет мой дух, скуласт и обожжен,

По отсыревшим памперсам сугробов,

И жертвы, что богам принесены,

И ордена, что выстужены службой,

На изначальной стороне зимы

Покажутся ему юдолью скучной.

...Когда иные песни оглушат,

Надзвездные, синкопа на синкопе,

Я оттолкну изломанный ландшафт

И оглянусь на мусорные копи.

Моему Донбассу

Прощаешь и содом, и запустенье,

Когда, истерзан бесконечным сном,

Недели две не в силах встать с постели,

Лежит январь, предсмертно невесом.

А день уже прибавился немного,

И, неба задымленного густей,

Скрипит заслонкой царствия дневного

Холодный свет зеркальных плоскостей.

И вдалеке, где отмели песчаней

Курантов, что фатально отстают,

Сквозь череду надежд и обещаний

Просвечивает некий абсолют.

И в дверь его уже не постучаться,

В сенях не снять вакульих черевик;

Гармония природы безучастна

К людским стадам и назначенью их.

Но чьей бы плотью дух не облекался,

В нем каждый атом вечно выжидал,

Когда отпавший примет, как лекарство,

Рябящего экрана высший дар

И тот язык, лепечущий суконно

Змеиные слова - "гноись, иовь",

И колокол, подвешенный за горло,

Боднувший воздух и умолкший вновь.

***

Пристанционным дребезгом звуча,

То в лихорадке буйной, то в истоме,

Истаявшим, оплывшим, как свеча,

Долбил февраль окно моё пустое.

И тихий кашель, что царапал свод,

Напоминал так неопровержимо,

Что каждый семьянин рожден как скот,

И плесневелый хлеб - его вершина.

Среди судеб крикливых и кривых

Металась явь, плыла рассвета хорда,

И млечный путь, что ко всему привык,

Сочился неизбежностью ухода,

Крушил панели звуковой прибой,

И раззвонившись, словно к возгоранью,

Трамваи разгонялись по прямой,

Отпихивая фуру эскулапью.

Пережидая транспортный коллапс

И мглу Москвы, что ныне окаянна,

Гремел замками магазин колбас,

Поддельных, как улыбка Микояна.

А винный через дверь уже пылал.

Походками слепцов туда входили

Сражённые похмельем наповал

С культяпками в прогорклом никотине,

Хватали за рукав - куда спешим?

Но что бы ни ответил им двойник мой,

Февральской гопоте недостижим,

Кружился дух с возлюбленной энигмой.

И этим был обязан не стихам,

Тем более не старцам и сусаннам,

Но лишь тому, что горлом постигал

В лучах весны и счастье несказанном.

***

Дане Курской

Противиться ли униженью,

Когда, Отчизны беспробудней,

Лохматой ростовой мишенью

Душа кренится перед бурей,

И жизнь идет без всяких скидок,

Пустыннее, чем Калахари,

Под сеток противомоскитных

Раскидистое колыханье.

Еще я связан этой тайной,

Сопротивленьем жалкой плоти

Зиме сырой, зиме тотальной,

Разъятой на дневные ломти,

Но вот средь чахлых лесопарков

Схватившись намертво с рутиной,

Смолой грядущего запахнув,

Растет апрель неотвратимый,

Над прахом железобетона

Восходит полдень бирюзовый,

И синь распахивает окна,

Скрипя заржавленной рессорой,

Но что б она ни означала,

Лучами пробудив пичугу,

Я снова тот, кем был сначала,

И мальчиком вверяюсь чуду.

***

Летучих дней не убыстряя,

Я не хочу судьбы иной,

Втянув отвыкшими ноздрями

Истаявших сугробов гной,

Когда, бессмертье приближая,

Зеркальная, как солончак,

Синичья терция большая

В косящих нежится лучах:

Торжественным, как при курантах,

Отринув липкий прах примет,

Одним из пахарей горбатых

Стоять, как становой хребет,

В земные дрязги не вникая,

От слёз встряхнувшись и соплей,

В живую синь смотреть веками

И не раскаиваться в ней.

***

Ни пылинки с тех лет баснословных,

Только помню в лохматом году -

Как трава выгорает на склонах

И свой мячик в нее я кладу,

Светло-серый, с румяной полоской,

Лёгким звоном в ответ на удар,

И полощется рясой поповской

Тень отца, что его наподдал,

На асфальте уже бежеватом,

Испаряя подсохшую слизь,

Упаковочно жестким шпагатом

Тени луж далеко разнеслись.

Невозможный, немыслимый случай!

Пролетают, небывшим дразня,

"Инвалидки" багажник трескучий,

Милицейских "уралов" грызня.

...После рая - морозная тундра,

Лай зениток да кашель базук.

Никогда ни глоточка оттуда,

Только эта картинка и звук.

***

Разбежишься с оклада,

Но одёрнешь себя:

Мы из тех, чья зарплата,

Словно Чаша Сия:

Кто в мечтах не усёкся,

Соскользнёт в чернозём,

Потому и трясёмся,

Экономим на всём.

И повсюду трясутся,

Чают воли святой,

Выделяя ресурсы

На одежду с едой.

И какие тут гимны,

И куда до европ,

Если вплоть до могилы

Копишь средства на гроб.

В проржавевшем капкане

Что ни сон, то огонь,

Ты с утра никакая,

Я с утра никакой.

Цепенея от страха,

Пишешь кучу бумаг:

Что ни просьба, то справка,
Да смятенье в умах.

Месяцами клокочет -

За какие грехи

Достаётся глоточек

Из нездешней реки?

Сколько б ни было горя,

Наливай, не жалей,

От елового корня

Небосводный елей.

***

Меня ль ты видишь, облако моё,

Стоящего недвижно в этом поле,

Подпрыгивающее комарьё,

Заката кровь на выцветшем тампоне,

Тебя ль я жду на озере парном,

Плеядой волн обласкан и осмеян,

Единственно возможный мой паром

К непостижимым флоксам и космеям,

Когда един земли репертуар -

Коттеджное строительство в разгаре,

И воздух, что забвенью предавал,

Очнулся вдруг, и движется бросками,

Того гляди, затянет в хоровод

Наличников, гераней, каланхоэ,

Под мерный стрёкот полевых работ

И медный вздох усталой колокольни.

***

Говори мне предстартовей

Байконурских отсчётов,

Пламенеющей статуей

Шлемофоны защёлкнув

Ощущая вращение

Дурнотой в средостенье,

Смутным эхом в расщелине,

Спелым плодом на стебле:

Ой, вы, русские демоны,

Заливные паскудства,

Вы ли пальцами деланы,

Вами ль стогны спасутся?

Старикам, что оболганы,

Поклониться земно бы

Распродажей на органы

Майданутой синкопы,

И за всеми соблазнами,

Кроме звёздного поля,

Прозревать безобразное

Неделимого подле,

И, презрев охмурение,

Не давать вертопрашить

Не подвластную времени

Сумасшедшую пажить.

***

Песчинок в чаше, условно верхней,

Еще довольно, да вот беда -

Из той, что ниже и откровенней,

И капля смыслов не отпита.

Где вы, сиянья вселенских вспышек,

Вражда туманов, дождей, племён,

Метанье листьев, давно остывших,

И свет, что мглою небес пленён?

От славословий, как от нападок,

Спасаясь бегством в пустынный край,

Безумья правых и виноватых

К себе в пещеру не забирай,

И век от века всё терпеливей,

Инобытиен, как скотовод,

Дыши одним лишь цветеньем лилий,

Цветеньем лилий из года в год.

***

Кто к боли сызмальства приучен

И непреклонен, словно вексель,

Тому и с воинством гремучим

Передвигать границы весей,

Сверять листы расстрельных списков,

Кивать вернувшимся с побывок,

Многозначительно присвистнув,

Иуд приканчивать в затылок.

А нам лежать среди ромашек,

И, яблонь впитывая запах,

Кадить на без вести пропавших

И дребезжать при первых залпах.

Таким, как мы, трястись, как стёкла,

От сводок славных и позорных,

Укрывшись фресками костёла

От поля, где царил подсолнух,

И, шторы плотные задёрнув,

Скупые формулы талдыча,

Таиться, будто мародёров

Потенциальная добыча,

И, бранный презирая пафос,

В не отменимый час обедни

Под шорох артналётных пауз

Молиться об исчезновеньи.

***

Пока гадаешь, приспускать ли стяг,

Тащиться ль к плацу, верованью, бунту,

Сынишка спросит - папа, мы в гостях? -

И снова я ответа знать не буду.

...Какие гости, мы с тобой в плену,

Но даже здесь тебя я не покину,

Хоть каждый день пленения кляну,

А вне его истаиваю, гибну.

В цеху моем, похабников и стерв,

Промышленная пыль и та растленна -

И отвечает сын мне, меч воздев:

Не бойся, я спасу тебя из плена.

***

в зареве начинаний,

спешке и опасеньях

нет похорон чеканней

наших, позднеосенних,

там, где сквозит во взорах

тусклым оцепененьем

вьюга, что роет в сорок

ямы двадцатилетним.

там, гомоня о лучших

Господа мягких дланях,

в глинистых топких лужах

копщики стелят лапник.

сам замкомбата - ишь ты! -

манит к себе начкара,

чтоб над гробами трижды

гибель на вдов начхала.

юны, не многодетны,

дёрнулись без команды -

светлое пламя, где ты?

счастье мое, куда ты?

эхо одно негромко

грянет в стволах пузатых,

там, где чернеет кромка

редких лесопосадок.

***

не участь полуволка-полупса,

но вся канва темна и безутешна,

и зыбких обстоятельств полоса

скорей тюрьма, чем город и одежда,

и плоть, и нрав, стоящие вверх дном, -

доспехи страха, давленного спудом

простого сквозняка в замке дверном,

триумфа воли в ящике посудном.

моли ж, как живодёрню холстомер,

о мире, что б пред взором не качался,

и этот быт, что так тебя заел,

от смертного не заслонял бы часа,

кору известки вскользь отколупни,

и треснут, как столетнее пальтишко,

деревьев струны, зданий корабли,

печаль, не различимая почти что,

и мрети, что сей морок создала,

с желаньем воли - нет, уже не сладить,

но скатерть жизни сдёрнуть со стола,

как будто где-то есть другая скатерть.

***

И мнится - всего резонней

Ползти по своим апрошам

В отверженность антресолей,

Живущих потёртым прошлым,

Где кажутся откровенней

Земель, океанов, ливней

Уклончивость акварелей,

Апломб карандашных линий.

Рисунок мой косоватый,

Где почерком детски грубым

Подписаны космонавты ль,

Пробирки ли с лунным грунтом,

Смолчать бы о тех скафандрах,

Изодрано затрапезных,

Что тают в лучах закатных,

Маяча в пустых проездах.

От мальчика-фантазёра

Осталось три мутных фото,

Где глаз ледяных озёра

Зовут капитана флота.

Но где же он сам? Да вот он,

В потёртых стоит покровах,

И жизни тяжёлый фофан

Горит между глаз багровых.

***

Вдохнувшим в себя поглубже

Уволенность по статье,

Привыкшим пинать баклуши

В лазоревой пустоте,

Сосать под коньяк салями,

Дымиться, как пар в котлах,

И слёзы свои соплями

Наматывать на кулак

Не гаркнуть великолепней

Про скрытый потенциал,

Чем ужасу поколений,

Что с войнами танцевал.

О, гномы в бездонных шахтах,

О, золото их погон,

И кнопок, уже нажатых,

Расплавившийся попкорн,

Я тоже из них, из этих,

Глядящих в пустой проём,

Где гнойная плоть эстетик

Расклёвана вороньём,

И знаки грядут о звере,

Когда, не щадя зверья,

Расходится в атмосфере

Чудовищная заря.

МИНОЙЯ

Видение первое

Из глубины стопхамья,

Где пепелища жжем,

Эта земля сухая

Выглядит миражом:

Мерно, необратимо

Время пылит вдали,

В сицилиоз Ретимно,

Рыжий откос Бали.

Жара - хоть ешь горстями.

Сушь да узлы олив.

Мнительные крестьяне,

Беглый свершив полив,

Толком не порыбачат:

Строго по существу

Жертвенник, бородавчат,

Гневно с них взыщет мзду.

Если уж так он с ними,

Как же с тобой, чужак,

Что, в умиленье нимфе,

Век просвистал в чижах?

Смилуйся, не бесчинствуй:

В греках лишь тот варяг,

Кто прибивает щит свой

На золотых дверях,

Или, презрев обычай,

Мифы с камней сколов,

Сам с головою бычьей

Первым идёт с холмов.

Что ему Галатея?

Девка, как ни крути,

В сизой тени отеля,

Сползшей с его груди.

Пейзаж дневной

Благословенные края!

Шизофрения альтиметра,

Где склоны инеем кропя,

Почиет со снопом Деметра,

И море словно бы над ней,

Но, как ни хмурь оно надбровий,

В бездумии ни сатаней,

Холмы всегда глядятся в профиль.

Ни зелень горных анфилад,

Ни солнц бесчисленных глазуньи,

Ни городишек рафинад

Не растворяются в лазури,

Ни Господа, ни Сатану

В свидетели не призывая...

Лишь поскакушка плясовая

Ракушкой лепится ко дну.

Раздумье

Не верится, что педерастами

Тут обустроен жалкий быт,

И земледелие террасное,

И амалфеянье копыт.

Огнём всесущим, гераклитовым

Здесь правда ходит по плевкам,

Когда над влажной почвы клитором

Заносится судьбы лингам,

И - чудо! - стыдными секретами

Не пахнет здешнее белье,

Мотыги древко разогретое

И жало ржавое её,

Но будто медными валторнами

Они зиждителя зовут,

И веяньями животворными

Целуют нищий космос бухт.

Пейзаж полдневный

Те боссы, что неторопливо,

В отличие от вшивоты,

Потягивают в барах пиво,

Выпячивая животы,

По бросовым скупивши ценам

Имущество семи колен,

Убеждены, что сельским цехом

Не настрогать на Порш Кайенн.

"Само растет"... А ты попробуй

Такие вырастить сады,

Чтоб воссияли, как акрополь,

Среди окрестной тесноты.

Пустеет бак за каплей капля,

Сезонно вздорожал бензин.

Дефолт небес, воды и камня

Премьер доступно объяснил.

Но воля дерзкая восстала,

И властью данной теплоты

В окне брюссельского вассала

Бушуют листья и плоды.

И озаряется аллея,

И пчёлы, паука ловчей,

Разносят липкий запах тленья

Над плащаницами лучей.

Портрет первый

Пузат, подобен бодхисатвам,

Клюкой загнутой стук-постук,

Заложенным соседским садом

Неспешно шествует пастух.

Не то, что преуспел в пороках,

Но крыл кредитами кредит,

Сберёг овец разнопородных,

И жив еще, и не кряхтит.

И дед его хозяйство гробил,

Ссудив потомку зной долгов,

Сарай, обшарпанный лендровер.

Паракало - и был таков.

И вот на рыбине губастой

Потомок едет сквозь холмы,

Еще не скот, уже не пастырь,

А человек. Такой, как мы.

Портрет второй

Эти местные, как цыгане:

Ни один из них не знаком,

И деревья глядятся мхами

И минувшее мнится мхом.

Кем бы ни был, чему б ни верил,

Распахнется над головой

Малахитовой пальмы веер,

Никакуще-никаковой,

И архангел, что катахрезой

На счастливую жизнь сподвиг,

Не заметит, что мальчик резвый

Без чего-то уже старик.

И не взыщешь уже с такого:

Ходит с грацией колуна,

И лопата его совкова,

И рука его холодна.

Светлым днём, угодив святыне,

Счистив мух, что святыню злят,

Он пригладит усы седые

И в минувшее вперит взгляд.

Видение второе

Впору ли опасенья,

Если уже вот-вот

Смена воды в бассейне

Частный воздуховод.

Грезь! На ладьях-оладьях

Махом вплывешь туда,

В клёклую пыль галактик,

Коим века - туфта.

Сам разделишь слиянья:

Там, где фрегат возник,

В бездну глядят селяне,

Бездна глядит сквозь них.

Вот и деревья мокнут,

Ливни листву смели,

Долбит небесный молот

Впалую грудь земли.

Копоти огнестрельней

Серая песнь камней,

Жалобы менестрелей,

Урна и прах над ней.

Ересью альбигойца

Странник не погребён:

Козие колокольца,

Как на заре времён.

Богоматери

Пленяясь вечной новизной,

Услышь меня, о, Всеблагая,

В тени глубокой, навесной

От мук моих изнемогая.

Где небо в ряби голубей,

Утихомирь скорбящим взором,

Качай морскую колыбель,

Грози перстом галдящим сворам.

Внемли, как жалок мой кондак,

Железной стиснутый уздою,

И сам я немощен и наг,

И Сына твоего не стою.

Украдкой скалясь облакам,

Зонтам, шезлонгам и шифонам,

В отчаянье жую баблгам

И чувствую себя животным,

И в полудетский сон отплыв,

Уже не силах оглядеться,

Когда нечаянный порыв

С балконов сносит полотенца.

Пейзаж ночной

Не в петушином сипе водомёта -

В огне к закату наклонялся день.

Святилище в меня смотрело мёртво,

Не видя смысла в жизни без людей.

Давно над ним стелилась тьма полого,

Шептали тени - ну же, присягни

Развалинам язычества былого,

Проросшего из пахотной земли.

Лишь к западу сияла плоть веранды.

На вилле с подъяремным гаражом

Носились вожделенья, девиантны,

И буйный свет, что в них преображён.

Там ужинали с узо и чинзано,

Интриг и то, расслабясь, не плели,

И время постоянно исчезало,

Не кланяясь ни смерти, ни любви.

Александру Орлову

Сочти за предумышленный наезд,

Но явлены мне в помышленье скорбном

Истоки духа этих странных мест

Покинутых и населенных сбродом.

Философа не сыщешь днем с огнем.

Владельцы баров, клубов, ресторанов,

Сидят одни в бездействии своём,

Томленье ожиданьем расцарапав.

...Меня будил здесь писк петель дверных:

Во мгле одной другая мгла ревела,

И на неё навешен был ярлык,

И - горе мне! - она звалась Ривьера.

Я не хотел бы жить в таком краю,

Где даже тягость усреднено средняя,

И лишь затем насильно укрупню

Дефекты вкуса, памяти и зренья:

Позорно гибнуть в царстве кустарей,

И гибели пронзительной желая,

Я тороплюсь на Родину скорей,

Где и томленье паче ожиданья.

Голос греческого певца

Вот голые факты, прикинь -

Устав от гаван и ракий,

От горя подобен свищу,

Покоя уже не ищу.

Из устья не видя исток,

Затравленный голос мой смолк.

Ничтожные, как ни цени,

Бессмысленно катятся дни.

Какая же в сказке мораль?

Да та, что обещанный рай

Не смог бы я лучше воспеть,

Чем смутно знакомую смерть.

Довольно! Я будущим сыт.

Что мир мне? Налаженный сбыт

Знакомых иссохшим губам

Прелестных ракий и гаван.

Пейзаж вечерний

Уж поздно. Природа затихла,

На ветви накинута мгла,

И тень водяного сатира

На дикие пляжи легла.

Ну что, погостили, и ладно,

Прошли, не оставив следа,

По лестнице с лейблом "Эллада"

Вселенной вода разлита,

И мы уезжаем, не споря:

Не наша та жизнь и тот спор

Зверья, что выходит из моря

Навстречу бегущему с гор.

***

Не смущаемы подоплёками,

Коль архангелы хамоваты,

Купола да русалки блёклые

Завсегдатаев гауптвахты.

Чья вина? Убивали, грабили -

Кумам лишь бы доколебаться.

Что им некие биографии -

Бандитизм, разбой, хулиганство?

Не на каждой такой колдобине,

Папки личных дел оттопыря,

Раскрывали врата колонии

Исправительно-трудовые.

Здесь решало везенье многое,

И пытая, насколько жжётся,

Прибивали малявы кнопками

Алиментщики-двоеженцы,

И, впритык закрывая табели,

Укрывая от жизни злобной,

Бесконечные ветры таяли

Над жилой и рабочей зоной.

И не может быть зашибеннее

Этих окон, где свет померкший

Демонстрирует сожаление

О крушении юберменшей.

***

Ни мистических практик

Ни сермяжных рубах,

Ни молитвы о братьях

В домотканых гробах,

Препоясан террором

У пустынь взаперти,

Я ходил по дорогам,

Прозревая пути:

Вот он, замысел божий -

Ноября экссудат,

Производственный поршень,

Груды павших солдат,

И свинцовая пулька,

Что ложится кучней

В содрогание пульта

От вонзённых ключей.

Се видны мне с изнанки

Кони, ворон, и блед,

Проторённые знаки

Неминуемых бед.

Но и позднего позже,

На последнем снегу -

Что я сделаю, Боже?

Что я сделать смогу?

Белых стрел оперенья

От кишок отскоблю,

Чтобы вечное время

Устремилось к нулю -

Если полдень крамолен,

То и полночь близка,

Словно шрамы промоин

На запястьях песка.

***

Я помню сад, что цвёл тогда

Сплетением ветвей корявых,

И редкий в комнатах порядок -

Два стула, гардероб, тахта.

И снежный сумрак из окон,

Кивая жестяному стуку,

Газет безвылазную скуку

В предвечный возводил закон

Для тех далёких областей,

Где крепли труд и оборона,

И до последнего патрона

Пружиной щёлкала постель.

И в красном, видимо, углу,

В покое вечно долгожданном,

Роман с библиотечным штампом

Лежал на крашеном полу,

И каждый выдох потолка

Гласил о том, как благоверны

И скользкие молокофермы,

И колкие зернотока,

И меркла жизни кабала,

Когда посёлок утирался

Росинкой на стекле террасы,

И всюду Родина была.

***

Носивший с честью наготу,

Я б радовался и обрезкам,

Рождённый в торфяном году

В старинном городе губернском.

Тот город был мне старший брат,

Отец дремучему дреколью,

И не загадывал шарад,

А просто был, и тёк рекою.

И эта тёмная река

Со мной сплелась цепи прочнее,

И наша связь была крепка,

И праведна, как обрученье.

Чем буду завтра окрылён,

В наш век угрюмо бесноватый,

Квартирой шумной, как район,

Среднестоличною зарплатой?

У бедного не отниму,

Не порадею скопидому,

Последнее моё - ему,

Бревенчатому, скобяному,

Поскольку, как судьба тесна,

Ни друг не скажет, ни приятель,

А только сопок желтизна

И запахи промпредприятий.

***

Искал и я свое руно,

В галерах был и на лопатах,

И понял - миру всё равно,

Что в нём, расцвет или упадок.

И мнился путь мне ледяней,

Когда в именьях подмосковных

Ломились отблески теней

Сквозь острый зеркала осколок.

О, сонмы душ, ряды татар,

И печенеги, и славяне!

Упомню ль, кто кого топтал,

Чьей требой тризну заслоняли?

Но если тот, чем смысл велик

В грядущих войнах и потопах,

От сукровичной мглы вериг

Шагнет в рассвет, как мой потомок,

Тому добро и есть глаголь

В своих бесчисленных бореньях,

И яблока удар глухой

В земли подставленный передник.

Мечта

Александру "Чен Киму" Носкову

Когда бы истина благая

Случайно приоткрылась мне

Летящей вместе с облаками

В несбыточном, как счастье, сне,

Туда, где осени оттенки,

От платины до чугуна,

Безбрежны, как библиотеки,

Светлы, как блеск речного дна,

Я выдрал бы горчащий корень -

Желанье быть себя славней,

И, словно пепел плоскогорий,

Вознёсся б над землёй своей,

Чужую сбрасывая куртку,

С царапиной на пятаке,

Подобно мятому окурку,

По баллистической дуге.

***

Блажен, кто здесь, в полуденном дыму,

Былинки малой посохом не тронул,

Сообразив, как сбыться одному,

И счастлив, как убитый Рэмом Ромул.

В кровинках света нежатся луга,

И с каждым часом темнота бездушней,

Но, сладив с безмятежностью лубка,

Господь по ним идёт с трубой пастушьей,

И по усопшим вострубив, как Лель,

Восходит ввысь по изразцовой плитке,

Вздымая кубок радужных углей,

По пастбищам разбрызгивая блики.

И точно так же, как в простом хвоще

Таится страсть к овсюгу ли, овсу ли,

Знаменье, прозвучавшее вотще -

Не более, чем поминанье всуе.

***

Когда меняется погода

Который день уже подряд,

И колокол звонит по ком-то,

И в небе призраки парят,

Бредёт сентябрь в своих печалях,

И, видя, как маяк мигнул,

Над гомоном горластых чаек

Проносится фабричный гул,

Меж стеллажей снуёт погрузчик,

Сочится фильтров простатит,

И забастовщиков орущих

Муниципальный хряк стыдит,

Когда ответственный бухгалтер

Берёт годичный план продаж,

И пишет, кто кого брюхатил,

Обоих взяв на карандаш,

В домах бугристой терракоты

Становится слегка теплей,

Идут фасадные работы,

Покраска окон и дверей,

И город с торжищем исконным,

Что триста лет судьбу гвоздил,

Смиряется с вечерним звоном,

И ждёт пришествия годзилл.

***

Точь-в-точь как пена соляная

На паперти береговой,

Забытые воспоминанья

Проносятся передо мной.

К чему они, куда несутся

Те люди, птицы, города,

Угодливые, как безумца

Остаточная доброта?

В деревню бы, хоть на неделю,

Еловый собирать елей,

И предаваться наблюденью

Дубовых снов, пустых полей,

Вдыхая запах лесопильни,

Ходить по доскам, как по льду,

И знать, что это изобилье -

До светлых дней, когда уйду,

А тлен останется незыблем,

Как зубы прежних береник,

Мечтательным святым и злыдням

Сполна воздав по вере их,

И торжеством домов казённых

Запустит по воде круги,

И станет мальчиком козлёнок,

Напившийся с его руки.

***

То ли рвется скатёрка льняная,

То ли скрежет раздался зубной -

Отчего ж ни покрышки, ни дна мне,

Что-то сделалось нынче со мной?

Ни чехла не найду, ни пакета,

Лезут под руку шнапс да тесак,

Будто в скромном окраинном гетто

Льётся песня о гордых птенцах.

И барахтаясь в ней, как в болоте,

Пропускает небес бастурма

Наготу перерубленной плоти,

Кислый запах, сводящий с ума.

Я последний, кто видел всё это -

Запалённых, визжавших "ату!"

Со служебного велосипеда

С трехлинейной винтовкой во рту.

И орлята с гремучей гранатой,

Обернувшись, глядели туда,

Где темневший, как рыба, Анадырь,

Подо льдом полыхал, как тафта,

Поминутно слезясь и стеная,

О несбыточных снах гомоня,

Чем ты хвастаешь, чуйка степная,

Чем гордишься ты, чуйка моя?

...Ни болонок, ни бентли слащавых,

Только день шелестит, окрылён

Тем, что куревом тянет с площадок

И менты объезжают район.

***

Я познавал не смерть, но откровенье,

С которым жить почти невыносимо,

Не значащее видится крупнее

И стирка беспощаднее энзима,

Мне часто по пути огни мигали,

И сознавал я обреченность слоя,

Где глинян труд и праздность из миткаля,

И все они - приданое сословья.

В моем роду мужчин осталась четверть,

И я не князь, да и они не боги.

Мы гумус мира, кровь его и челядь,

Текущий за края бетон опоки.

Прощайте же, вчерашние лазаньи,

Тома, чей смысл давно уже не тайна,

И женщины с тревожными глазами,

Беременеющие моментально.

И в час, когда свечу свою задую,

Я разволнуюсь об одном, пожалуй:

Поймешь ли ты ту пасмурность святую

Осенней мглы, сырой и обветшалой.

***

Претерпевая дни свои, как морок,

Свидетель зим, чье тленье ни к чему,

Я избегал слюней антропоморфных

И в клевер верил так же, как в пчелу.

Когда, лучами колкими пронизан,

За диабаз бодался криминал,

И будто бы оживший тепловизор,

Юдоль тоски осинник принимал,

Я проходил обочиной, как долей,

Боясь, что трафик импортный стесню,

И избранность свою для жизни дольней

Лелеял, как верховную стезю.

И пребыванье в тягостных бригадах,

Октябрьской мгле, где каждый волкодав,

Предпочитал сумбур полей приМКАДных,

Канав и строек, строек и канав.

***

И в кабаке, и в мезонине

Я буду знать мечтам взамен,

Что этот абонент звонил мне,

И дозвониться не сумел.

...И вроде ближнего не граблю,

Проулков кровью не кроплю,

Достаточно ходить по краю,

Стоять у бездны на краю...

Я столько раз еще унижусь,

Желая выгореть дотла,

Чтобы судьба, переменившись,

Побег нечаянный дала,

И перестала пахнуть сплетней,

И нитей больше не суча,

Под своды Врат вошла последней,

Прямой и тонкой, как свеча.

***

До каденций ли ражих, мажорных,

Если стелется к славе Твоей

Эта осень, сухая, как шорох

Притворённых за летом дверей.

И без разницы, раньше иль позже

Вспоминать о минувшем тепле -

Подморозило, Господи Боже,

И воистину - слава Тебе.

Пионерски ничтожной речёвкой

Раздербаненный прет кавардак -

Побежалость листвы обреченной,

Хороводы ее во дворах,

И одно ощущение крепнет,

И один лишь пейзаж и видней -

Нескончаемый ветреный трепет,

Содрогание голых ветвей.

***

Игорю Панину

Не стволу причастный, так точно стеблю,

Просыпаешься утром, ноябрьски мёрзлым,

И в тумане нависшем не видишь землю,

Обучаем отнюдь не морским ремёслам.

Не умел торговать ни вином, ни шёлком,

Источением тягот марать пергамент -

И поэтому голым подходишь к окнам,

И зиянье больше не напрягает.

Эта жизнь, что на вороте виснет бранью,

Оскорбительна, словно гражданский идол,

Федеральному треплющийся собранью

О вчерашнем дне, что навеки сгинул.

Только плещется над подключичной ямкой

Что-то давнее, данное при рожденьи,

Будто в шторм несказанный кидают якорь,

Приводящий к зыби ли, ко вражде ли.

Но стихает ветер, вконец ослабнув,

И, дожди затеяв напропалую,

Переменная облачность без осадков

От рассветных сумерек мчит к полудню.