***

Хватит гонять солдата, нужно проснуться рано...

Вырублю старый ноут, лягу лицом во тьму.

Иней в тумане липком веки мои царапал,

Спрячу его за ворот, большего не возьму.


Сутки мои мелькают, словно страницы глянца,

Там с топором кровавым щерится в даль мясник.

Знаешь, как долго, бейби, серые полдни длятся?

Палеозоя мало - срыть хоть один из них.


Мартовским светлым утром брошу свою чащобу,

Выйду на первопуток - меньшим не обладал - 

В полдень меня проводят неба пульс учащенный,

Ветер оторопевший, ветки и облака.


1 марта


***

Это кто же, кто же, кто же так над нами простебался?

Ты - пиарщица-пустышка, я - грошовый репортёр...

Совокупного дохода - триста восемьдесят баксов,

Плюс еще от гонораров кое-что перепадёт.


Мы не ходим на концерты: там везде дороговизна,

Ужимаемся, как можем, арам комнату сдаём.

Нам не снятся даже ночью сны бухой отроковицы:

Возмужали, постарели, тихо грезя о своём.


Мы мечтаем о халяве, о говённых миллионах,

Что пылятся где-то в сейфах за альпийским ледником.

Надевай скорее каску и чулки цветов лимонных.

Мы их всех перестреляем, не заплачем ни по ком,


Мы отмстим им за лишенья нашей молодости дикой,

За стерильные аборты и латентный отходняк.

Слышишь, сучка? Одевайся и будильником не тикай.

Это мёртвые секунды постсоветского хамья.


И сбивается дыханье, тонких шей синеют вены,

И забрызган кровью кафель, и в окошко бьётся крик,

Словно кто-то вдруг коснулся нашей участи мгновенной,

И от брызжущей сирены тишина в ушах царит.


5-6 марта


***

Ничего не помню, ничего.

Март у нас ничем не знаменит.

Снег сползал с окраин, как чулок,

Обнажая глинный целлюлит.


Вот мои расходы - проездной

И на водку другу-алкашу...

Почему-то именно весной

Места я себе не нахожу.


Сонный март, перевалив гряду,

Корками сугробов почернел.

Я сегодня вовремя приду.

Посидим, посумерничаем.


Кротко скрипнув, примет нас диван,

Поведет по жухлым тайникам,

Вспомнит он, как август истекал

И весна казалась далека...


На таком и задремать не грех - 

Приголубит, высосет печаль.

Спи, любовь. Проснемся в октябре.

Телевизор только не включай.


19 марта


***

когда ушла дневная тяжесть,

затеплив слабые огни,

стояли долго мы обнявшись

и расцепиться не могли,

как все, кто сумраком растоптан,

не знают, живы ли, мертвы,

стояли мы перед простором,

друг другу зажимая рты.


28 марта


***

Вот и отпущены все бразды.

Ими я тяготился.

То, что казалось вчера простым,

Стало идиотизмом.


Жизнь подаянием вручена,

Словно приблудной псиной,

Лающей хрипло на драчуна,

Грязной и некрасивой.


Гладя обрубки ее ушей,

Думаю, вот проблема.

Хочешь, сварю тебе вермишель?

В доме ни крошки хлеба.


3 апреля


***

Здесь лица багровы от водки и ветра,

Рассчитаны чохом на первый-второй.

Осталось измять оболочку конверта

И черную пайку вложить в бандероль.


Но даже двух строчек тут не наберётся.

Лети же, пустое письмо, улетай,

Туда, где ползут по-пластунски берёзы,

По тундре, бескрайней, как твой календарь.


Постскриптум... какой же проставить постскриптум?

Я видел твой мир - он широк и плешив,

И язву сознанья врачует со скрипом,

И ты мне ни слова сюда не пиши.


10 апреля


***

Место моё - на пригородных платформах,

Там, где на лавке загаженной всласть всхрапнув,

В шарканье ног старушечьих и проворных

Имя теряю, и, следовательно, страну.


Перестаю понимать ваши речи, братья:

Дачи, участки, ссуды или суды - 

Что это, где это, в чем тут причастность к правде?

Тонны гротеска, ряженой пустоты.


Встану чужим и пойду мимо вас путями.

Может, куплю чебурек или, вот, ачму...

Знаю одно - назад меня не потянет.

Заново тоже вряд ли дышать начну.


11 апреля


***

Как мечется, взыскуя островка,

Накатом волн раздолбанный заморыш,

Так между тридцатью и сорока

Ты ни на год в себя прийти не можешь...


Влюбился бы, но столько был один,

Что лучше самому на крестовину.

Ты верен ей, треклятый паладин,

Иная жизнь уже непредставима.


И всё ж сюртук ее коротковат,

И путь стыдлив, и облик малахолен.

Так осенью молчат колокола,

Обрушивая своды колоколен.


10 апреля


***

Я убит в Диснейленде начала пятидесятых

Терпким августом Алабамы и Аризоны.

При стечении толп, суперменах и обезьянах,

На асфальте мой абрис был прорисован.


Парк закрыли, конечно, детей развезли по ранчо.

Щелкал магний и пончик мешался с пончо.

Кто-то ленту тянул и ругался, что день потрачен

На какого-то русского. Значит, вконец испорчен.


Я лежал и стыдился нахальных глаз репортёров,

По инерции думал, что сладится, оклемаюсь...

Но из тысячи замков, песчаной пургой протёртых,

Черно-белый, как свастика, лыбился Микки-Маус.


Раздраженно дымились сигары-кабриолеты.

Комиссар хроникёру врал, будто я бродяжил,

И никто никак не мог найти револьвера,

Но завыла собака, и вой её был протяжен.


Это Гуффи, узнал я приятеля-дуролома,

Это он говорит им о том, что было и будет,

И земля изнывает от крашеного поролона,

Содрогаясь от зноя на карусельном пульте.


19 апреля


***

Ни солгать, ни вскрикнуть не успеть,

Лучше карты выложить на стол.

Половина жизни - это смерть.

Половина смерти - это сон.


Я б уснул, уснул еще вчера,

На осьмушку, четверть, посошок,

Лёгким, как осенняя пчела,

Знавшая, что мир опустошён:


Солнце село, выпиты цветы,

Не воскреснут боле поутру.

В целом свете нет такой цены,

Что осилит божью доброту.


Ты дала мне больше, чем могла,

И теперь жалеешь ни о чём.

Чем я так тебя очаровал,

Что сегодня вусмерть удручён?


Мне сегодня все слова чудны

И смешон молчанья постулат:

Половинка найденной пчелы

Катится с щербатого стола.


24-25 апреля


***

Первая цифра тройка - значит, звонок оттуда.

Кто это? Здравствуй, зая. Да ничего, поздравь:

Держат меня в потоке струи турбонаддува.

Это не жизнь, родная. Это такой тест-драйв,


Пробник, по меньшей мере, а заодно - по высшей,

Ставки моей процентной... Что ты, вполне здоров.

Просто слегка встревожен, просто немного выжжен,

Будто в небесном своде кончился кислород,


Словно я вижу ленту финиша всех дистанций,

Спины бегущих сзади резко уходят вбок...

Слышишь, пищит зарядка? Значит, могу остаться.

Только не отключайся, мой невозможный Бог,


Помнишь, и ты однажды был беспардонно молод,

Бился с ордой железной, насланной Сатаной?

Видишь, верхи устали, да и низы не могут...

Голубем из Ковчега вылечу за тобой.


25 апреля


***

оттого ли хватает меня на тебя,

что бессмертною славой мне век не грозит,

и в лицо я солдатским смотрю матерям

с выражением сытых штабных образин?


потому ль друг от друга мы так далеки,

что кривыми путями везёт нас постель,

и на месте пожарища видим плевки,

а в китовых усах - отпечатки снастей?


оттого ль, потому ль два размокших бревна

на песчаную отмель ложатся пластом,

что речная вода им чрезмерно вредна,

преснотой собираясь в отсеке глазном?


оттого ли табак нам - почти алкоголь,

что не подлая гибель стоит на кону,

и смеёмся над нею мы не оттого ль,

что спастись не удастся почти никому?


22 -23 мая


***

в час растерянно-пивных многоголосий,

вслед за ветхой позолотой гобелена,

я хотел бы умереть в такую осень,

чтоб она была точь-в-точь как бабье лето,


чтобы день стоял торжествен, как некрополь, 

чтоб мальчишки в воду камешки бросали,

и гроза своей немеркнущей утробой

разломилась бы вдали за корпусами...


и настал бы, наконец, тот самый вечер,

тот, в котором насовсем меня не будет.

вспомнишь ты, что был я скромным певчим.

зарубил меня по буйству пьяный унтер.


так уж вышло - ни прибавить, ни убавить.

жизнь погасла, словно лампочка в парадном.

истлевают кости, книги, клятвы, память,

но, подумав, возвращаются обратно.


30 мая


***

одномоментно высосан и тронут,

сбежав к себе, к труду и табаку,

я помню жизнь, ее истошный грохот,

и помню так, что больше не могу,


спилив рога, лежать в саду господнем,

копытами топча облезлый хвост,

и знать за всех: мы ничего не вспомним,

ни геноцид, ни даже холокост.


куда-то плыли - оказались в шлюзе,

среди унылых отсыревших стен.

весь ужас в том, что мы всего лишь люди,

всего лишь люди перед этим всем.


всё пагубно - любовь и нелюбовь,

утрата дружб, судьбы нестройный шорох,

и скрип дверной, и хамство приглашенных,

и пламя душ, где властвует вервольф.


мы лжём себе и тем, кто озабочен

здоровьем заповедных ноосфер.

...дождь шёл весь день, до самой поздней ночи

и утром попрощаться не успел.


22-23 июня


***

Вьется нитка шерстяная,

Длится участь, коротка,

Там, за гробом, жизнь иная

Приоткроет нам врата,


Там, за мокрыми свечами,

За пределом естества,

Каждый праведник случаен,

Каждый грешник ждан и зван.


Там судьбы привычный скрежет

Возвращается во мглу,

И плывёт, навек безбрежен,

Дух, не запертый в углу


Воровато-мерзкой плоти,

Ненавистного ярма.

Путь изжит, исчерпан, пройден.

Боль убита. Боль мертва.


27 июня


***

я уже притерпелся к тому, как живу,

пополняя ряды городских горемык,

словно что-то счищает с меня кожуру,

и к порезам, и к ссадинам тоже привык.


может, это предчувствие майской грозы

летним бисером вдруг проступает на лбу,

но моё постоянство отлично в разы

от того, что я видеть уже не могу - 


те же улицы, вывески, люди, дома,

сколько раз я вот так, сколько лет я всё то ж,

и зачем бы мне вечность такая дана

кабалой тунеядцев, подонков, святош,


вереницей дешёвых, случайных побед,

чередой безысходно калечащих драм?

я полжизни терпел, я замыслил побег,

и звезды роковой никому не отдам.


30 июня - 1 июля


***

я, наверное, хотел бы чего-то свыше, - 

равнодушным к прибыткам и недостачам,

быть, как пепел костра, ко всему остывшим,

убеждаться, что жизнь ничего не значит.


я вошёл бы в заброшенный лифт отеля

и прицелился стеком в потухший сенсор,

ощущая биение всех артерий,

колошматящих прямо по стенкам сердца.


я бы понял, как страшно упасть в дороге

на кого-то, лежащего там веками,

потому что не ждут нас, а лишь торопят,

и к забору идёт с фонарём викарий.


осыпаются осенью даже ивы

от жары, превышающей разуменье.

мне хотелось без повода стать счастливым,

но тот шрам на лбу еще розовеет.


значит, не было хмари и листопада,

значит, это другое и было детством.

я же помню, как ты по утрам вставала

и бесшумно скрипела балкона дверца.


сколько радуг в ресницах тогда я прятал!

как нагретая пахла тогда пластмасса!

то, что нужно мне, было не просто рядом, - 

было мной. потому-то и не сломался.


13 июля


***

так уж вышло, между прочим,

бес мой, демон, упырёк, - 

я берёг себя от порчи,

от позора не берёг.


ты не знал меня? отлично.

кем я был, не знаю сам.

звался просто - младший мичман.

так потом и записал.


схарчил фуру с флотским хлебом,

заховали ловкача,

собирали срочный пленум,

только кворум подкачал.


как в ряды, мол, затесался,

вышиб фиксу кораблю.

ради гаденьких сенсаций

оправдаться норовлю:


я теперь не здесь, не с вами,

вне людского барахла.

Бог накажет - Бог избавит, 

выйдет гюйсу бахрома.


я прошёл - и вы пройдёте,

ты пройдёшь - и я пройду:

руки в масле, щеки в дёгте - 

два пятна на мокром льду.


19-20 июля


***

Редок дождь мой, свет понур.

Мне они ничуть не внове.

Продал их я, обманул,

Положившись на иное. 


А иному вся цена - 

Белый путь в глуши бездонной,

Кукурузный концентрат

И покинутые стогны,


Блёклый паводок низин,

Ржавый блеск речных проталин.

Глух мой гром и снег крахмален,

И конец необъясним.


Был я Родине как сын.

Полк ушёл, пайка не выдав,

И суглинок мой застыл

Мутной грязью на копытах.


Верю ль я в иной исход,

Чем испарина и одурь

Мглы печальной и холодной,

Пересыпанной песком?


Еду, сам себя задрав,

Через пасмурные хляби,

Ни монах, ни костоправ, - 

Голос, изменивший клятве,


Сернокислый силуэт,

Венценосная ехидна,

Египтянин Синухет,

Убоявшийся Египта.


25 июля



***

Кабы здраво и беспристрастно

Разобрать этот хренов пунктик - 

Если хочешь всего и сразу,

Никогда ничего не будет, - 


Ни коня и ни вольной воли,

Как певали на той кассете,

Только выморочные вопли

Междустенно-дверных соседей,


Только странное говоренье

В пустотелом ночном квадрате.

Лорелея ли, гонорея, - 

Разбираться, пожалуй, хватит.


Не хочу ни побед, ни бедствий,

Пустоты они не наполнят.

Мне бы лучше как в раннем детстве - 

Сахар, булку... кефирный полдник.


31 июля



The Epitaphy.


В Анадыре или Копейске

Хмельные, как аэрозоль,

Мы были недолго, как песня,

Звучащая перед грозой,

Смешливые и холостые,

Грядущего эха друзья.

Россия была нам пустыней,

Загробным триумфом дразня.

Усните, нелепые братья,

И в грезах своих копошась,

Короткое время не тратьте

На ту, что без вас обошлась.


1 августа


***

Наконец-то и я избавлен

От июльских пустых громад,

Занавешенно-душных спален,

Собирающих компромат,


Детских криков, собачьих лаев,

От всего, что так долго пел,

Словно речь мою начинает

Нивелировать логопед,


От палёных мужчин и женщин.

От Буйнакска до Ханкалы

Мне напутственно так скрежещут

Жизни скорбные кандалы.


В том, что рознь мою разжигали,

Сам я, видимо, виноват.

Это август, пора желаний,

Что сбываются невпопад.


7 августа


***

Знал бы, чем кончится, точно б не воскресал.

Стало понятно, что не избежать скандала:

Ржавые бочки катила на нас гроза.

Так и заметил я, как же ты исхудала.


Сдался на милость. Руки тянул к огню.

Кожа слезала. Тянуло палёным когтем.

Пробовал жить, то есть драться, пороть фигню.

Спарывал знаки отличья - давали орден.


Сплю ли? Урывками. С бромом и табаком.

Нужно ли большего? Нет, ничего не надо.

Осень подвозит к воротам твоим комбикорм,

Туши висят на крюках мясокомбината,


Где нас растили на горе всему и всем,

Бодрых, безжалостных, сущих щенков и сучек,

Каждый десятый - опарыш или берсерк.

Впрочем, и этот вопрос не совсем изучен:


Вышло, что вышло. Порода пошла вразброд.

Склока за склокой себе громоздя юдоли.

Быть преснотою для самых тупых острот,

Первой свободой, грозящей одной бедою.


Что там гроза, - я такое, душа, видал...

Ты б запеклась и от ужаса вмиг издохла.

Это ли, девонька, третий звонок, финал?

Если и так, поклянись не издать ни стона.


7-8 августа.


***

Не пиши мне больше никогда.

Письмами я сыт по самый хлястик.

Мне без них - сплошная лепота.

Не упрямься, лучше закругляйся.


Нынче я свободен от всего.

Пофигу трибуны и триумфы.

Если прёт бессмертье косяком,

Сразу посылаю на три буквы,


Потому что ничего не жду,

Кроме зим, когда скрипят полозья.

Не ширяйся, Ширин. Я Меджнун.

Здравствуй, лето. И скорей бы осень.


9 августа


***

Твой солнечный зайчик бежит по стене,

Мне снова весна не нужна.

Зачем ты искала меня на земле,

Кого в результате нашла?


Мне снова любовь показалась чужой,

В небывшее вовлечена.

Что будет, что будет с моею душой

Во дни мои и вечера?


Уже среди лета не вижу ни зги,

А был я и зряч, и пригож...

Иди же в пустыни, иди же в пески,

И больше меня не тревожь.


9 августа


***

Эта стужа меня запомнит

Не изломанным после сна,

А шагающим на субботник,

Прогорающий, как листва.


Я бы вечно здесь мог слоняться,

Но безжалостно правит мной

Черносошная плоть славянства,

Устремлённая в перегной.


Если, веком обезображен,

Брит я пиской, как гопота,

Что мне сытость моих сограждан,

Если с ними я голодал?


Так засыпь меня гордым пеплом,

Замети ледяной пургой - 

Всё равно я останусь беглым.

Словно камень. Или огонь.


14 августа


***

Вот устану от всего,

Сяду на кровать - 

Нет бы в Ново-Косино

Пить да воровать,

Нет бы стать таким, как вы,

Милые друзья,

Жалких крошек у братвы

Сроду не прося,

Брать, что хочешь, - дурь, бухло,

Самых спелых баб,

Да и броситься в окно,

Всех заколебав.

Нет бы так, на всём скаку,

К боженьке впритык.

Только я так не смогу.

Просто не привык.


15 августа.


***

Весь день - ни звонков, ни писем.

Экранная пустота.

Вчера я опять напился,

Но с поля не отступал.


Я был тебе в чём-то верен

Среди вековых снегов,

За столиками кофеен,

Под нервный прилив синкоп.


Плывя на летучем стрессе

По звездному кипятку,

Попробуй сегодня встреться, - 

Завою и убегу.


Низка твоя тугоплавкость,

Январский суров режим.

Нам не о чем больше плакать.

На этом и порешим.


20 августа


***

Мой ли там кораблик тонет,

Или твой уже поплыл,

Отчего-то в этом доме

По ночам скрипят полы,


Отчего-то в доме этом

Лунной властью облечен,

Луч бежит по стенам бледным

И не хочет быть лучом - 


От своей же пьяной скуки,

От усталого ума,

И повсюду слышит стуки,

Треск сырого полотна.


Господи! Я сыр твой козий,

Прелых пастбищ гастролёр.

Слышишь, боже? Это осень,

Это осень настаёт.


Где мне спать и что набросить,

Лишних слов не говоря,

На подоблачную проседь

Нитяного ковыля?


22-26 августа


***

Когда бежит сквозь мраморные ноздри

Толпа на переходах кольцевых,

Я непременно думаю о монстре,

Мне видится ослепший овцебык

Моих желаний смутно-торопливых,

В тот день и час, когда меня всего

Благословляла ты при Фермопилах,

Кивая на прославленный Сион.


И чем же я тогда тебя обидел,

Не тем ли, что оставил во вдовстве

Судьбу, сегодня едущую в Питер

Лишь потому, что холодно в Москве?

Мне в этом сентябре, рябом и вшивом,

Не до тебя, когда, листву клоня,

Ты сквозь меня идёшь сапожным шилом

И застреваешь острием копья.


24 августа


***

Мы в юности часто бывали совсем безыдейны,

Но вряд ли хоть в чём-то давали такой слабины.

Нас просто разрушили эти проклятые деньги.

Вернуться ль туда, где мы были так сыто бедны?


И что там? Плакаты, знамена и прочая гадость.

Завидят - припомнят, клюкой малышне погрозят...

Чего же ты плачешь, чего ты опять испугалась?

Ужель начиталась об участи трёх поросят?


Так это же сказка... Но волком шуршит в дымоходе

Тоска по тому, чего не было, быть не могло.

Мы делаем деньги. Мы дичь в королевской охоте.

И ветер предчувствий дробит ледяное окно.


26 августа


***

Ты выходишь из дома чуть раньше меня,

Ты по аське мне пишешь - достал, отвали.

Отчего же твой гнев, как огонь, шепеляв,

Отчего же так зябки ладони твои?


Что не так с этим будничным солнечным днём?

Ты устала, наверно, от всех этих свар.

Ты устала, родная, но мы - отдохнём,

Как чахоточный Чехов когда-то писал.


Отдохнём и забудем о том, кто мы есть,

И о тех, кто нам платит, и тех, кому мы

Обещали терпеть эту жизнь как болезнь,

На ходу превращаясь в дубы-колдуны.


Нам завещан сентябрьский помоечный смрад

И фривольная прель прибульварных осин.

Был я зековски брит, нигилистски космат,

Но ходил за бухлом только в свой магазин,


Где кассирши менялись быстрей, чем дизайн

Этикетки с бараном и солнцем над ним,

И неслись надо мной небеса ль, чудеса ль,

Не припомню уже, ибо я аноним,


Ибо я не рождался и соски не драл

У дородных кормилиц в сиянье твоем,

И светил мне в глаза Будапештом Ядран,

И в трамвае грозил молотком контролер.


Я не помню, что жил, я казенен, как штамп,

Я на стылом столичном ветру задубел, - 

Так зачем, заглядевшись на спелый каштан,

Ты меня, дубаря, окликаешь в толпе?


25 сентября


Столовая.


Вячеславу Памурзину


Проверив сход-развал и зажиганье,

Врубив позиционные огни,

Идут питаться дамы с кошельками

По коридорам областных НИИ,


И под конвоем ламп люминесцентных

Приняв парад брандспойтных рукавов

Берут подносы, говорят о ценах,

Как век назад, году в сороковом.


Они еще едят свою солянку,

Хохочут, вспоминая отпуска,

А мной уже владеет безоглядно

Какая-то грызущая тоска,


Дробящая всё то, что съел и выпил

И надышал, и спел, и наболтал,

Прибитая как олимпийский вымпел,

Ко всем подошвам, шинам, каблукам.


Они едят - я корчусь возле кассы.

Один неверный шаг, и с ног собьют.

Давным-давно ты так не развлекался,

Удав пожарный, свернутый в салют.


Они рожают и выходят замуж,

Они судьбу несут как чемодан,

А у меня в желудке черный шабаш,

А у меня в сознанье чехарда.


О Русь моя, зачем ты так казённа,

Зачем и я с тобой такой козёл,

Зрачки твои - безмерные озера,

За каждым веком - плаха и костёр,


Ты за подлянкой строила подлянку,

Пыталась сжечь, но это лишь гастрит.

Люблю тебя, но рядом спать не лягу.

Ты извини - в глазах уже пестрит.


15 октября


***

говори со мной так, чтобы я ничего не слышал,

не скрывай от меня лица своего воскового,

я и так бестелесен, октябрьским азотом сжижен,

только с призраком и не хватало мне разговора.


не молчи, для приличия хоть шевели губами,

или я разозлюсь и ударю ножом в предсердье,

ибо мне ненавистно всякое ликованье,

ибо всякое чудо, скорее, меня рассердит,


ибо тварь я, терзавшая когтем комочки слизи,

убеждавшая всех, что вот-вот - и они воскреснут.

через век преступив, говорю - нас ничто не сблизит.

я не целью твоей был, - не целью, а только средством.


достигай же широт, за которыми контур ломок,

препарируй -скрывать от тебя ничего не буду,

я запомню в твоей агитации каждый лозунг

и любую обитую свастиками трибуну.


мне давно уж прискучила скотская лотерея,

не выигрывал в ней только самый из нас ленивый.

я не стану никем - ни злее и ни добрее,

чем розетка под люстру, посмевшая стать лепниной.


17 октября


***

роскошь расценив как нищету - 

пашешь сукой, хрен возьмешь отгул - 

парком облетающим иду,

тополя берут на караул,


словно бы иначе не могли,

словно то, что прожили, - фигня,

словно это мёртвые мои

радостно приветствуют меня,


и, невольно выструнен во фрунт,

чётче я впечатываю шаг

в осени моей раскисший грунт,

пепел дней и упований шлак.


17 октября


***

В детстве я хотел спать на гвоздях как Рахметов,

Как Муций Сцевола протягивать над огнем пятерню,

А мне теперь говорят - собери шесть волшебных предметов,

И обязательно получишь за них какую-нибудь херню.


Но мне похер, что вы там в бизнес-планах себе наваляли,

Вывертыши, перерожденцы, подзаборная шваль,

Потому что я с самой юности слушал King Diamond

И ненавижу тех, кто смел называть меня руссише швайн.


Вы, мрази, просто еще не знаете, на что я способен...

Поделили страну и думаете, что так будет всегда?

Так вот хер вам, говорят закопченые лики часовен.

Завалите хавальники, потому что земля наша уже седа,


И она в гробу видала все ваши поганые лохотроны,

И я вашу постоянную ложь тоже видал в гробу,

Потому что воспитан благовестом похоронным

И не прощаю вам ни одну вашу расходную графу.


Только попробуйте еще раз обозвать меня быдлом,

И от вас вообще не останется ни хера:

Я не для того тонул и, конечно же, не для того выплыл,

Чтобы какая-то падаль изображала мне, как она изобретательна и хитра.


4 ноября


***

Священен каждый шаг, но путь давно исхожен

Из дома и назад, как от себя к себе,

Я полагал, что мы счастливей стать не сможем,

Царапая свой рост на снежном косяке.


Теперь твой час настал. рассветом окровавлен,

Ты вспоминаешь дни, в которых прозябал.

Укрой меня всего зиянием проталин,

Моя святая стынь, бесснежная зима.


Мне странно быть в тебе раздолбанным уродом.

Вот почему в тени двуглавого орла

Я снова подхожу к оплавленным воротам

И молча жду лучей, сжигающих дотла.


7 ноября


***

сайту Одноклассники.Ру


Вряд ли ты упрекнешь меня в слякотном фетишизме.

Нас для этого слишком по-ханжески воспитали.

Стали часто встречаться вычеркнутые из жизни,

И такие меж нами разыгрываются спектакли,


Что любой бы сошел за сюжет одноактной пьески,

Если б не диалоги. Они, как один, - за гранью.

Антураж не подводит: возвышенный дух имперский,

Попирающий милостью сирую плоть сатрапий.


Здесь никто никому не делает пошлых скидок.

Лично я всегда угрожаю расправой,

Вырезанием глаз, а потом предъявляю свиток,

Но мой русский давно понимаем как иностранный.


Нам, обугленным, в мире живиться нечем,

В этих жалких судьбёнках под инвентарными номерами

Счастлив тот, кто ни в чем таком не был замечен,

Вечны те, кто от этого умирали.


8 ноября


***


Я трамвайная вишенка....

О.Э.М.


Я нарёк твоим именем чёрный проспект,

Хохоча целовался с колонной.

Был мне братом транзит, был мне сватом трансверт, - 

Назови ж меня арой, коньяк Араспел, 

Этим веком, как ночью холодной.


Я давно уже сам на себя не похож - 

То я в рыбном ряду, то в колбасном,

И стучат мои зубы об нищенский ковш,

Если в сердце мне входит заржавленный нож,

Как обрубок в прованское масло.


Вот я весь пред тобою, разут и раздет,

Перевязан чужими бинтами.

Совлеки же с меня сукровичный браслет.

Я нарёк твоим именем чёрный проспект,

Перекопанный мглой под фундамент.


Я фабричная слякоть рифлёных подошв,

Заводской кислосажистый иней.

Так стряхни же меня, насовсем уничтожь - 

Это в сердце мне входит заржавленный нож,

На котором начертано Имя.


21 ноября


***

Я границу незримую пересеку,

Стану ясным, как школьное дважды два,

На дырявом от оттепели снегу

Узнавая, кого ты с войны ждала,


И ждала ли ты все эти двадцать лет

Или просто спокойно себе жила,

Наплевать. Я поэтому и уцелел,

Что тобой посылалась мне тишина,


И с небес мне гремели твои громы,

По ошмёткам активной брони звеня,

И не зря этот слякотный день промыт

Тем, что пулями выдрало из меня.


26 ноября


***

надрывался вагонзакер - 

слышь ты, борзый,

чтобы доверье оказали,

ляг, поползай!

и визжал ему в снегу я,

червь лоскутный, - 

подходи, попрессингую, 

ссышь, паскуда?

как приехали на север,

так и встали,

путь нам розами усеял

батька сталин,

наискалися идиллий,

отдыхали...

мимо хлеба нас водили

вертухаи,

кто в больничке отличился

симулянтством,

точно так же в поле чистом

завалялся,

шепчет смерти - да пошла ты,

шепчет, борзый,

кроет черные бушлаты

липкой бронзой.

дайте яблок, дайте конских

баламуту!

только мы не из таковских.

падлой буду.


27 ноября


***

Как захочешь, так и будет. мы расстанемся друзьями.

Лишь медали, точно луны, заколдобятся в спирту.

Что-то холодно мне с вами, дорогие россияне.

Кто-то выстудил мне душу, а вот кто - не разберу.


То ли та, что с модной сумкой на сольфеджио бежала,

То ли эта, с веткой вербы, в белопенных кружевах,

Где вы все, в каком гареме, у какого падишаха,

Мне-то что? Я судьбы ваши никогда не проживал.


У меня, пойми, такое назревает ничевошье,

Что какой там свист в два пальца - сучье вымя в оба рта.

Вот вы ходите за мною, а ведь гнида стала вошью,

Вот к чему порой приводит эта ваша доброта.


Что-то холодно мне с вами, даже с той или вот с этой.

Ни любви во мне, ни страха, только чёрная зола,

Словно бегает по кругу племенной ирландский сеттер,

А не снежною крупою задувает из окна.


29-30 ноября


***

Где Бог пошлёт - в урочищах Москвы,

Вдали от службы царственно-школярской,

Я непременно сделаюсь как вы,

Жлобом угрюмым с пивом и коляской,


Счастливым тем, что, бедный род продлив,

Обременен посильными долгами,

И прочей жизни гул нетороплив,

А большего пока не предлагали.


Легки мы, брат, как эти облака.

Всё хорошо, но где-то слабнет винтик,

И по щеке, скривленной от глотка,

Бежит слеза, пока никто не видит.


4 декабря


***

наплачешься еще о сгинувшем совке,

когда во всей РФ по-зимнему мертво,

я буду говорить на скотском языке

палаток и ларьков, скулящих у метро.


им холодно в ночи, им страшно за товар,

купился - отходи, приход запротоколь.

очередной проект успешно стартовал,

но что тебе до них, ты сам-то кто такой?


я, в общем-то, никто, мишень для вышибал,

промышленная кость, рабочая смола.

я странствую во мгле, я света возжелал

такого, чтобы ночь вернуться не смогла.


6 декабря


***

Лишь бы ты не ждала меня, как на глаза трахому,

Не глядела в окно, не царапала подоконник,

То, что значил я в мире, давно перешло к другому.

Он удачлив, как дьявол, его никто не догонит. 


У него и машина, и дача, и даже фирма.

Расширяется бизнес и шествует прямо в гору.

Так недолго до радио-, а то и телеэфира,

Комитетов, комиссий, величья в ряду торговом.


Он большой молодец - помогает бездомным детям

И с тобой наплодит семерых, восьмерых, десяток.

Так зачем же ты пишешь с утра мне - давай уедем,

Отказавшись, как дура, от этих несметных взяток?


Ты не сможешь дышать в опаленных грозой урочьях.

Потому-то так редко и я спускаюсь в долину,

Чтобы дух твой продажный пореже меня морочил

И почаще тоска по зеленой земле томила.


26-27 декабря


***

впадает ли в детство страна - нулевые шансы,

уходит ли в секту знакомый - немного грустно,

грызутся ль собаки - твой пес отступил и сжался,

посмотришь опять - помирились, носами трутся...


и где здесь мораль или суть, дорогие дети,

никто вам не скажет последовательно и внятно,

особенно я, долговязый, худой студентик,

которому, в общем, давно бы уехать в Ялту,


да не на что ехать и некогда, - вот, уроки, 

посадская кривда, инфляции сиплый смайлик,

а муха скользит по бескрайней оконной кромке.

о скука моя, ну когда тебя чумка свалит?


уходит ли детство, впадает ли в реку кормчий,

дрожит ли подпорка, держащая свод небесный,

я, видно, взбешусь так нечаянно, между прочим,

что лаять об этом не время, да и не место.


7-8 января


***

Прости меня за то, что не узнал,

Немудрено: я так от всех оторван.

Все явственнее ощущенье сна,

Какого-то нелепого повтора,


Холодных прутьев и шершавых стен,

Короткого, удушливого лета.

Уймись, тюрьма - я раньше опустел,

Чем эта испытующая клетка.


Здесь пыльно так, что муторно лучу.

Длинны мне дни бессмыслицы и лени.

Играй одна, я больше не ловчу

И ощущаю лишь сердцебиенье,


Но этот пульс пришел ко мне извне,

Заставив ритм служить судьбе каркасом.

Скорее уподобь меня искре,

Ее полету в зареве напрасном.


10-11 января


***

Едва покойный сон утрачен,

И вьюга властвует, мертвя,

Сознанье тайной неудачи

Закрадывается в меня,


Дробит ряды пустых идеек,

Надежд унылый частокол,

И наступает понедельник,

Пропахший водкой с чесноком.


Страстей заслоны опрокинув,

Трясет обломком рычага,

И жизнь, как ночь, непоправима,

Безвинна и предречена.


20 января


***

Разубеждать меня не пробуй:

Декабрь уныл и безотраден.

С бомбардировкою ковровой

Местами схож его характер.


Так низко солнце, будто время

В петельной памяти застыло,

И вечность жаждет повторенья,

И нам отказываться стыдно


От этих лет неугасимых,

Погибельных и тем успешных,

Забитых полок магазинных,

И только книжных - опустевших,


И все тесней толпа у края,

И рвет декабрь нас между прочим,

Как бы резвяся и играя,

Как бы рыдая и пророча.


24 декабря


***

Это впору писать Сезанну или Ван Гогу - 

Скудны пятна московские, дорогая.

Помню только сырую, ветреную погоду

И ларьки, что бомжами вокзальными торговали.


Я просил у них денег, но строго мне отвечали,

Что в программе воскресной снова тонул Титаник,

И по данным РОЦИТ, являются москвичами

Те, что могут рассыпаться роем цветных деталек.


Не могу. Не умею учиться дышать на ладан,

А в Москве это школа - просчитывать каждый рублик,

В SPA-салонах валяться под сливочным шоколадом,

Рассуждая о том, кто сегодня Вселенной рулит.


Не хочу, ты пойми, - ни накожно, ни внутривенно.

Не для этого я на проклятой земле родился,

Не для пятен ВЦИОМа взираю в твое infernoю

Потому что мерещится, чудится - paradiso.


30 января


***

Можешь ответить честно, попусту не бодрясь - 

Что мы с тобой забыли в этой святой земле?

Битыми месяцами месим людскую грязь,

Некогда - ни о близких, ни о самих себе.


Слишком вода студена, слишком беда пряма.

Шаркнет с утра позёмка - прошелестит весь день.

То ли напиться водки, истово, допьяна,

То ли прождать напрасно с моря дурных вестей.


Женщины наши стары, смотрят поверх голов,

Сами себя от века заживо погребли,

Словно мужья их в море, словно бы эхолот

Высветил средь ракушек мертвые корабли...


С той ли я спал сегодня, с тем ли она спала?

Встала, оправив юбку, пробитый час изжит.

Выпита тень косая, выпита тень сполна,

Только сырая галька, вторя стопе, визжит.


6 февраля


***

Ну а если, ну а если

Просто не было всех нас?

В сельский клуб мы ночью влезли,

Детский начался сеанс,


Затрещал кинопроектор,

Заалел киноэкран,

За гранитным парапетом 

Светлый горн зарю играл!


Довоенный кадр убыстрен - 

Мир земле, война царям!

Только выстрел, точный выстрел

Наши лица озарял.


Козыряла, озаряла

Эта пламенная высь - 

На зарядку, на зарядку,

На зарядку становись!


Ах, какие пионеры

Из моржового клыка

Прогуашенной фанерой

Протыкают облака!


Управляют космолетом

По прозванью Пеликан

И канатом просмоленным

Вяжут руки белякам.


Беспощадны с палачами,

Не идут на компромисс,

И в награду получают

Социальный коммунизм:


Ордена, автомобили,

Дачи возле Строгино.

Этой ночью нас убили.

Ох...нное кино.


6-7 февраля


***

Вот моя возможность не толкаться - 

Встать к стене и видеть у стены

Тени человеков и акаций,

Призраки погостов костяных.


Я еще узнаю этот запах - 

Жизнь и смерть, простые, как дрова,

Треск отточий в деревянных сагах

Или блеск реки на Покрова,


Дождь, ослепший в каменных трущобах,

Осени бесшумно-белый вскрик, - 

Вот моя возможность быть прощенным

За контакт, что осенью искрит.


7 февраля


***

Только ясно одно нам - что нас, козявок,

Лишь ленивый свободой не совращал.

Потому-то и мир наш убог и зябок,

Что грызем его груди, как саранча - 


Грановитая слякоть земли бомжачьей,

Испитой и объетой до синевы.

Это мы, козлы, на нее ишачим

И потоком смываемся селевым,


И орем порнушно дас ист фантастиш

Вместо кошка сдохла и хвост облез

Это новость - и ты ее копипастишь,

Потому что мы оба - забитый плебс.


Наши беды уложены штабелями

По лугам и покосам сибирских руд.

Что бы диктор наемный ни шепелявил,

Ты не верь им - они позже всех умрут.


Лучше скажем спасибо стальным браслетам,

Не печалься и грамоты не чихвость.

Этот город опять озарен рассветом,

Словно всё еще только что началось.


15-18 февраля


***

В стране полузвучий, помешанной на белизне,

Поклявшейся вытравить мерзости старого мира,

Мы пели свободу, и пение нравилось мне,

И шли колоннадой, а вышли так быстро и мимо...


Срывали кумач, водружали хмельной триколор,

Кричали Россия, как будто бы знали Россию.

Не стало страны, а над нами висит прговор:

Мы снова приравнены к твари, дешевой рабсиле.


Пока выживали, раз двадцать сходили снега.

Очнулись -стволы перекошены, небо космато.

Куда ты? Я скоро. Пойду освежиться слегка,

Туда, где гремели давно молодые раскаты


И рушилось что-то, и капли текли по щекам,

И наши подошвы по гравию сочно хрустели,

И кто-то, забывшись, уже окликал ямщика,

И вслед нам тревожно смотрели лесные растенья.


Смотрели деревья, как шли мы меж них напролом,

И рушили старое, словно бы новое знали.

Сорвали кумач - обнажился сухой поролон,

Пружины тоски - полоумное, рваное знамя.


18 февраля


***

рисунки на песке,

обои под кирпич,

не помню, где и с кем

продавлена тахта.

ты с этим ночником

напрасно не химичь:

не помню ничего,

я очень пил тогда, - 


ни лета, ни зимы,

ни теплого угла,

пришел, а дома нет,

и неоткуда взять.

подворья снесены, 

и чернь уволокла

последний табурет, 

а ты наплюй да сядь


и ноги подожми,

но волю дай рукам

из крышечек и скоб

наделать оленят...

под майские дожди

полночный таракан

опустит перископ,

и грозы отгремят.


(?)


***

Наверно, живу паскудно...

Спасибо тебе, страна.

Желанья мои под спудом,

И даже душа скромна.


Поскольку и ей неведом

Твой выдуманный закон,

И машет она конвертом,

И ластится языком


К щетине сварных конструкций,

Навек пристужаясь к ним,

И хочет небес коснуться,

И выяснить, кто любим


Божественным произволом,

И кем на стекле моем

Цвет осени прорисован

И рыжестью утомлен.


Прими же меня воскресшим,

Хоть князем, хоть мужичьем,

И больше под зимний скрежет

Не спрашивай ни о чем.


11-12 марта


***

Нас растили безоблачными борцами

И пугали гостиничным словом шницель,

Чтобы звезды Артека для нас мерцали

И рабочий лежал с толстозадой жницей.


Нам велели не брать ничего чужого,

А потом так же страстно учили грабить,

Пробавляться пивом самым дешевым,

Отправлять стариков и детей на паперть.


И теперь мы какие-то идиоты,

И давно понять ничего не можем - 

Для чего эти рыночные идиомы

Прикрываются ими Законом Божьим?


Что здесь божьего? Только дожди косые

Да лучи, что проходят порой сквозь тучи.

Все мы боговы, все посреди пустыни

Уповаем на всякий пожарный случай.


Но гореть здесь нечему, потому что

Мы в песок посажены вместо сосен,

Чтобы каждый был сызмальства простодушен

И для участи высшей себе несвойствен.


Это школа, схоластика, аз и веди,

Корнесловие рек за семью песками.

Присмотрись - между нами прошли эфенди...

Не нашли нас, да, видно, и не искали.


13 марта


***

От вящей бесполезности своей

Куда деваться? Только в сон и одурь.

Там я сатир, ласкающий свирель,

А здесь мудак, ничтожество и лодырь.


Я свил гнездо, но башню подожгли.

Носился рядом, но птенцы сгорели.

Был зноен день, потом он стал дождлив,

И долго не касался я свирели.


С тех пор молчу, и ветру побратим,

И не нуждаюсь ни в жене, ни в друге.

Не зря Господь мне крылья превратил

В простые человеческие руки.


Но в пальцах не сжимаю я песка.

Бежит он сам с ладони на колено,

И эта участь мне вполне близка,

Поскольку та навечно отболела.


19 марта


***

Назови меня Джеком, я буду твой Джек-из-Тени,

Бугимэн из мешков, салфеток и полотенец.

Ничего во мне нет особенного в постели.

Человек ночью гол и беспомощен, как младенец.


Никакой он не супервайзор, не дистрибьютер - 

Просто он, для которого есть лишь одна награда, - 

Позабыть на время, что жизнь его бесприютна

И словами любви обманута многократно.


Что ему пенсионные фонды да ипотеки,

Эти игры слепых, водящих свои хороводы?

Ты им тоже должница, ты тоже скопила деньги,

Чтобы плюнуть им в рыла, с паскудной уйдя работы,


И услышать, как пахнет лучистый весенний воздух,

И на зов его бухнет во мгле травяное семя.

Назови меня стеблем, ушедшим от зимних взрослых

В щебетанье пташье, разливы Нечерноземья.


30 марта


***

Сер асфальт - окурки да плевки,

Даже небо изрешечено.

Не близки, поскольку далеки.

Здесь ты не изменишь ничего.


Влажен воздух и земля суха

В глубину, длину и ширину.

Вбит в нее как чертов истукан,

Даже пальцем не пошевельну.


Уходи. Уже не обниму.

Взгляд пущу поверх людских голов.

Кинешь ты к подножью моему

То, к чему я вечно не готов.


Что мне те измятые листки,

Если я - небесный волопас?

Далеки, поскольку не близки, - 

Это всё, что связывает нас.


9-10 апреля


***

В гробу я видал этот подлый растленный Запад.

Он весь, как медуза, - стрекательной слизи холдинг.

Ни с кем не прощаясь, привычно шагает за борт

Еременко-младший, и детство мое уходит.


Я тоже из младших, затерянных в океане,

Который мы видели только с террас Артека,

И горн пионерский из рук моих выбивает

Талгат Нигматуллин, неистовый каратека.


Но тут Вельяминов своим капитанским взором

Кивает ему возвратить мне мою игрушку.

Пусть Нежин сгорел, но и Меркьюри тоже взорван,

И клятвы своей этим людям я не нарушу.


Присягу давал я тем солнечным днем приморским,

И те облака выдувать я на землю послан,

И азбуке драки учил меня, словно Морзе,

Тадеуш Касьянов, простой корабельный боцман.


Горите, подонки, сорвавшие флаг Союза!

Я тоже подонок, я тоже кричал Россия!

Не зная тогда, что советские не сдаются,

А если бы знал, то они б меня не простили.


13 апреля


***

Рвался прочь из кислых катакомб,

Братской слизью в спину понукаем.

Пахла ты ромашкой, молоком,

Я - железом, деревом и камнем.


Снилась мне холодная звезда.

К финишу придя одним из первых,

Всю тебя тогда читал с листа

Вящим заключением экспертным.


Не было ни ночи и ни дня.

Грыз лимон, а корки апельсинны.

Отморозку хочется огня.

Завтра мне понадобятся силы.


Каждый брат по-разному ловчит.

Я один пред бездной растерялся.

Слишком этот мрак многоочит,

Неусыпен, словно христианство.


И куда мне с этим багажом,

Если даже кладь меня позорит...

Плотью дух навеки обожжен,

Яйцеклеткой об сперматозоид.


27 апреля


***

Не пасхальный я кекс, ну, что делать, ну, не пасхальный - 

Не пеку куличей, и яйца ничем не крашу.

Задобали вы, стадо, по заводям затаскали.

Каждый третий святой водою обезображен.


Если ждете Дагона, скажите - мы ждем Дагона,

Я поверю, проникнусь, - кому нужна полуправда?

Ведь и чистая часто кровава, порой окопна,

А вы лжете мне нагло, но мне ли не знать Лавкрафта?


Он придет ко мне ночью с огромным таким пекалом,

Чтобы истина русская мне наконец открылась.

Правда, сделает это красавчик весьма пикантно,

И придется списать его грубость на тупорылость,


Кирпичом погрозить ли проказнику силикатным

Или просто послать его в черный бездонный омут,

Безобидные праздники душат фальсификатом,

Но и будни отпадны: всплывают и сразу тонут.


28 апреля


***

Легка соловьиная служба, и быт беспорочен,

Заразен, как насморк, и, в сущности, манифестален.

Помолишься свету, но тени не станут короче,

Уже помолился - а тени короче не стали...


Что было, то будет - и снова, и снова, и снова,

То эдак, то так, то бесстрашно, то чуть боязливо.

В апреле хватает всего одного проездного,

Чтоб вновь у подъезда снежилась корявая слива.


Люблю тебя той, что ты есть, щекочу лепестками,

А ты не смеешься и щуришься вдаль близоруко.

Ты больше не вспомнишь, как белые волны плескали

На волчую серость и рыжую шерсть лесоруба.


Мы досками были, мы лишь за себя отвечали,

Когда под окном королевская свора трубила.

Ты больше не будешь моей путеводной печалью,

И эта потеря тебе, как слону - дробина.


28 апреля -3 мая


***

Я, наверное, напрасно паникую,

Не биографа грузя - почерковеда.

Налепили мне на форму полевую

Кратковременное званье человека.


Дали карту, говорят - иди, не мешкай.

Там, за радужным безбрежным океаном,

Очень скоро станешь ты не просто пешкой,

А гибридом Х.Колумба с Магелланом.


Обещали и шторма, и абордажи,

Но на мне уже седой пробился волос,

Спился лоцман, экипаж насквозь продажен.

Предает меня, как видно, верный компас.


Жду я дня, когда взбунтуется команда,

Чтоб, сорвав мундир, палить им вслед из пушек,

Чтобы было всяким прочим неповадно

Болботать, что путь мой сумеречно скушен.


Нет иного ничего под небесами,

Чем веселый треск сосны и парусины,

И чего бы там потом ни написали,

Это то, что ты себе вообразила.


4-5 мая


***

Приди, контролерша, билеты мне проштампуй,

Тряси предо мною мелированной копной.

Ты тоже из этих: елово-соснов шампунь.

Его я нанюхался с пигалицей одной.


Давно это было, и больше не шиковал.

Рыдает с тех пор обо мне по ночам пенька.

Я стал деревянен, лубочно-мужиковат.

Свелись разговоры к величине пайка.


Надеюсь, однако, ты должное мне воздашь, - 

Несложно понять, по какой дорогой цене

Берутся билеты на этот киномонтаж,

И лишь для того, чтобы изредка сниться мне.


15 мая


***

Тянет гарью и зеленью - в мае Москва не спит.

У подъезда лениво пинают песочный сокс,

И как прежде, железобетонен домов бисквит

В ожидании пьянок, измен и летальных скотств.


Не смотри на меня - ничего с тебя не сниму,

На мещанский диван белорусский не отнесу.

Я ведь знаю, как скоро приходит конец всему,

Этой палке-копалке, и луку, и колесу,


И раскрытым губам, и закрывшимся на замок,

И лопаткам, сжимающим влажную простыню.

Я за все эти годы без истины изнемог

И тянуться не смею к буфетному хрусталю.


Не смотри на меня - я солгу тебе, как себе.

Изболелась душа и не верит, что жизнь проста,

Как осиные дырки в оплавленном кизяке,

Как семейный альбом, перепутавший нить родства.


Что ты вперился в нас, мальчуковый прилежный взгляд?

Мы так долго хранили тебя от житейских смут.

В этом городе люди ночами почти не спят,

Потому что боятся, что засветло не уснут.


23 мая


***

Битый год ходя правофланговым,

Будучи изряднейшим совком,

Был я политически подкован,

По газете Правда, в основном.


Подотчетен, заорганизован,

Дух летел над зовом естества,

Но уже за дальним горизонтом

Серебрилась ранняя звезда.


Толком ничего не объясняла,

Шаркая рассветным помелом,

Летняя Москва восьмидесятых,

Камень преткновенья моего.


Так я рос, ни шаток и ни валок.

Мог ли стать удачлив, знаменит,

Если струи, струи поливалок

Детство к тротуарам замели?


Я не сделал шага из колонны.

После войн тянуло к топчану.

Выпало родиться безголовым - 

Остальное тоже ни к чему.


Пахнет штукатуренным цементом,

Градусник в лучах заиндевел.

Через пару дней начнется лето,

Может быть, я вспомню о тебе,


Может быть, я точно что-то вспомню

На кушетке дней моих слепых.

Будет сон мой тих и многослоен,

В нем твои отыщутся следы.


И пускай милы, не кровожадны

Пидоры, бомжи и диссида,

Только лица пионервожатых

Вспомню и забуду навсегда.


29 мая


***

Покрутились и встали в проезде фабрично-складском,

За контейнерным рядом ввиду помутившихся окон.

Дай взгляну на тебя хоть одним полусонным глазком,

Из дождя полутемного ртутными струями соткан.


Запотевшие стекла зовут поднимать якоря...

Просто некуда ехать: кофейни и пиццерии

Опостылели с марта, дешевые - с декабря.

Не хватало еще , чтобы трефного подцепили.


Мокрым заревом плещет в глаза ледяной закат.

Ты придешь ко мне спящей, притрешься, как лодка к пирсу.

Раздеваться не надо - я засветло откупился

Круглосуточной дрожью развязок и эстакад.


Просто некуда ехать из полночи и из полдня,

И музеен от старости города экспонат:

Осыпаются стены - он клятвы свои исполнил.

Просыпаешься ты, уверяя, что не спала.


4-5 июня


***

Только стало мне казаться, 

Прет удача косяком - 

На Казанском, на Казанском

Отказался от всего.


Что бы вспомнить? Бил баклуши,

Суетою обрастал.

Поезжай скорее к мужу

В суверенный Татарстан.


Поезжай скорее к сыну,

Что заботой обнесен.

Я устану, я остыну,

Я забуду обо всем.


Дорог мне подарок летний - 

Мука, ставшая тюрьмой,

Стреловидных параллелей

Путь надмирный. Путь прямой.


17 июня


***

Для кого-то и тридцать, и сорок лет - пустяки:

Ничего не меняется - то же вокруг и те же,

А минуты другого давно уже истекли,

Хорошо ему там, и навечно он тем утешен.


Снова нечем дышать в муравьиных садах метро.

Хрипловат я сегодня, но так уж устроен голос.

Не настрой на него случайно свой камертон,

Нарисуй мне меня, карандаш заточив на конус.


Научи меня драться за каждый блатной район

И допрашивать пленных на их же цветных жаргонах.

Я не то чтобы этой возможностью окрылен,

Но и прапорской долей достаточно нашинкован.


Только черная пахота есть у меня, братан,

И любовь, что грызет мою душу неутолимо.

Я бы с ними смирился и попусту не роптал,

Если б вечно играла мне скрипка. И мандолина.


17-18 юиня


***

Коротал я век по чужим углам.

Там была одна, да и то - жена.

Думал - отниму, думал - не отдам,

Но судьба была подытожена.


В ней ни верности, ни предательства,

Полюбовник был просто аховый.

Получил тогда я свою аттестат

На смирение с горькой пахотой.


Не берет меня, окаянного,

Ни топор, ни нож, ни хворобствия,

Хоть бы ты письмо накалякала,

Словно я тебе - дальний родственник,


Побратимочка, друг бедовенький,

Участь низкая, доля подлая,

Но пентоны тут, а не дольники, - 

Из огня в огонь, с пола - в полымя.


18 июня


***

Ничего получиться и не могло.

Не к тому пешеходились, не к тому...

Пожирателей гумуса ждал облом,

Восхитился юродивый пятаку.


Это ж надо, какая тут пацанва

Полирует фторидами наш ландшафт - 

Не вон тот ли овса тебе подсыпал?

Поприветствуешь - ржанием оглушат.


Одинок человек на земле своей,

Словно злобный какой-нибудь оккупант,

Ни старателей рядом, ни слесарей, - 

Вогабонды да выхлопы мотобанд, - 


И земле его пусто от летней мзды,

Бесприютно от солнечного луча,

И лежит она в сорном венке листвы,

Облака беспонтовые волоча,


И ни часа не вырвать у синевы.

Промедление смерти стремится в ноль.

Мы подобны друг другу, усреднены,

И - о Боже святый! - какой ценой.


2 июля


***

То как-то эдак, то совсем никак,

То крупом бей, то душу в пальцах комкай - 

Гуляй отсель в подлунных синяках

С лампадами оплавленной иконкой.


Одни и те же новости для всех,

Одни и те же клячи в суши-баре,

И длится век, и молится генсек,

Чтоб раны никогда не заживали.


Не бойся, своего не отдадут, - 

Ни сукровицы, ни кашицы костной.

Оттянешь отпуск - осень тут как тут,

И стыдно хохотать, и плакать поздно.


29 июля


***

Словно в зеркале, словно в зеркале,

Где пылали огни да сполохи,

Променадствующими стервами

Все желанья мои исполнены.


Что же рыться теперь в утерянном?

Самому ведь, наверно, пакостно.

Протяну на ладони дерево

Четвертинкой сырого августа.


Кто сорвет ледяное яблоко,

Виноградом навряд ли брезговал.

Можешь брать меня вусмерть пяьного:

Не хочу походить на трезвого,


Потому что вратами детскими

Я входил, растворяясь в сайленсе.

Для меня ты навеки девственна,

Кто бы ни был и кто б ни зарился.


30-31 июля


Снос кладбища.


Стала пажить мертвецам жестковата,

Шевельнулись подреберные комья - 

Подгоняли на пустырь экскаватор,

Не давали погорельцам покоя.


Затрещали вековые бараки,

Понесло гнильцой над желтой травою.

Не пойдешь теперь отсюда в Арагви,

Не запилишь соляка на тромбоне.


Помнишь день, когда народ расселяли?

Смолкли крики - значит, всех расселили.

Называли нас тогда россияне.

Хоронили нас в земном вазелине.


Рвали гавриков стальными ковшами,

Мол, вернитесь, вот вам рупь да полтина,

Словно заново нас жить приглашали,

Словно нам их в первый раз не хватило.


1-14 августа



***

Не заманишь толстым соцпакетом.

Хочешь плачь, а хочешь хохочи - 

Никуда я больше не поеду

Столовать казенные харчи.


Широка ты, матушка-Россия - 

Не объедешь во поле Москву.

В авиационном керосине

Мысли полоскаются в мозгу.


Заработки наши невысоки.

Быт общажен, гибель нешумна.

После на желтеющие сопки

Мокрым снегом валит тишина.


Гастарбайтер - тёртая порода.

Тридцать лет. Вещей - на полмешка.

Помолись у отчего порога,

Глядя в небеса исподтишка.


15 августа


***

Сказать, кто здесь первый, не сможет и фотофиниш.

Что азбучно сукам, поди объясни щенкам.

Полгода ли, год, и ты меня отодвинешь,

И я уступлю тебе место, грядущий хам.


С окраин доносятся всплески секунд безумных.

Там режут и плачут, и молятся невпопад.

И я сохранил на фронтипсисе твой рисунок,

Там, кажется, церковь и мятная хлябь лампад.


Тебя эта месса всегда от всего спасала,

А мне эти струи блаженства видны едва ль.

Ты входишь в мой город лебяжьим крылом пассата,

И улицы рвутся, потрескивая, как ткань,


Но вихрь иллюзорен, и выстрел, как прежде, холост,

И только восход воронами окрылен:

Ты жжешь мои книги, а я ношу тебе хворост,

И вера седая встает над пустым Кремлем.


18 августа


***

Из клетки рёбер выскочит не всяк,

Таким судьба - срываться с постромка,

Чтоб каждый знал о том, что ключ иссяк

И вкривь пошла командная строка.


Щекотно им от бритого лобка,

А мы стоим над стриженным жнивьем,

И жизни остается полглотка,

И в этот миг особенно живем.


Зовем к себе торнадо, смерч и шквал,

Но эти парни слишком далеки.

Мы братья всем, кто так напрасно ждал,

Отрыва, зачисленья в дохляки.


Земля иссохла. Август истощен

Желаньем быть помимо и вовне,

И рыбной вонью веет из трущоб:

Им надоело помнить о войне.


25 августа


***

Станешь ты, пипл, пьюпил или же стьюдент, - 

Повод, опять же, о дивных вещах трепаться.

Больше ни разу в жизни тебе не будет

Семь или восемь, десять или тринадцать.


Форма отглажена, с ночи готов гладиолус.

Пахнет от ранца спиртом и дермантином.

Бодро звучит в динамиках радиоголос.

Это добро всеядно, ультимативно.


Поздно тебя разбудит звонок с урока.

Первая осень окончится незаметно.

Ты повзрослеешь, глянешь вокруг сурово,

Принятый в братство оставленных без обеда.


Школьные завтраки сделаются опорой.

Вылетишь вверх от резиновой манной каши...

В детство свое возвращаться только не пробуй.

Бука придет. Приголубит или накажет.


Вряд ли потом заделаешься завмагом.

Слишком для этого вымахаешь ленивым.

Уличным девкам ты будешь обязан малым.

Ровно же стольким, скольким друзьям и книгам.


1 сентября


***

Я дам тебе один простой совет:

Не парься, если будни продлены,

Благословляя суету сует - 

И мирный сон, и тяжкий труд войны.


А если взыщут, где ты был и с кем,

Опять-таки не парься ни черта.

Ты лунный крест на свалке микросхем,

Тебе и мгла, и свет - феличита.


Взращенный шаурмой на бастурме,

Не парься, если душит сволота.

Как иностранец в собственной стране,

В Страстной четверг ушедшей с молотка.


3 сентября


***

Завещал нам Гарри Трумэн

Биться с правдою кривой.

Мы по листьям, как по трупам,

Шли студенческой гурьбой,


Замерзая без перчаток

Толщиной в один ангстрем,

Желтой осени початок

На святом горел костре.


До могилы не забуду - 

Память обожествлена - 

Эту гиблую самбуку,

Эту пьянку без вина,


Форму, что великовата,

Верблюжачие горбы,

Окна райвоенкомата,

Флагом крытые гробы.


Завещал нам Рональд Рейган

Драться с кривдою прямой,

Словно в клетке канарейка

Свистанула на прибой.


За окном штормит неделю,

Треплет угли пикника.

Долог скрип ржавопетельный

Волн, грызущих берега.


16 сентября


***

Случай, в общем-то, пустяшный:

Ты свое отвоевал.

Позади остались тяжбы,

Пульты, кнопки, клапана.


Здесь не надо драть подметки,

Набок сламывать чеку.

Отделять себя от мертвых

Тоже, знаешь, ни к чему.


Здесь умеренно тошнотно,

То же самое, что там.

На, возьми себе тушенку,

Банок пять на корм штыкам.


Это Рай. Вдохни поглубже

Этой смертной белизны.

Можешь вечно бить баклуши

Среднерусской полосы.


Здесь никто в тебя не плюнет

И не выбьет из седла.

Спи спокойно, гитлерюгенд.

Спи, солдат. Твоя взяла.


17 сентября


***

Возможно ль жить беспутней

В глухие времена?

Ни праздников, ни будней

Душа не приняла.


Светла и безутешна,

На камушке сидит,

И сны ее все те же,

И взгляд ее сердит.


А день стоит улыбчив!

Ему и дела нет, 

Зачем про дух талдычит

Чудак-интеллигент.


Мертвы его молитвы,

Дела его темны,

И струи формалина

Меж прядей вплетены


Бездомье роковое,

Икейский каталог:

Калитка, рукомойник,

Белёный потолок.


24 сентября


***

Когда я думаю,

Что делать нечего,

Ревет белугою

Людмила Сенчина:


По капо-камушкам,

За зо-зо-золушкой

Катись окатышем,

Бухое солнышко.


А вы-то шутите,

Да фестивалите,

И ваши штудии

Как бестиалити.


В сортире занято - 

Аж дверь топорщится,

Упасть бы замертво

На грудь уборщицы,


Сказать ей -милая,

Забудем прошлое,

Стечем текилами

По жизни крошеву,


Усталым стойбищам

И вольным капищам,

И насмерть спорящим,

Уже икающим,


Фанер картоннее,

Споем вселенскую:

Га-га-гармония,

Си-си-силенциум.


24 сентября


***

Как же в детстве мы сполна огребали,

Ну и пофиг, ну и пусть, - огребайте.

Посылали нас тогда не с гринами

За грибами на проспект Гарибальди.


Находили мы среди резерваций

Магазинчик, что от времени выцвел,

И хотелось пополам разорваться,

Выбегая под полуденный выстрел.


Нас народные дружины ловили

На покупках у блажных растафари.

Полвторого ко второй половине

Раздавали нам конспект расставанья.


И никто из нас не стал бизнесменом,

Даже плохоньким каким меценатом,

Потому что всех секли за измену,

Угрожали переправить к цыганам,


Пиццикато ты мое, пиццерия,

Сколько ж можно бить и бить по квадратам...

Может, лучше б нас тогда пристрелили,

Чем сегодня упрекали в обратном.


25 сентября


***

Вряд ли я выдержу, вряд ли: не те ресурсы.

Тела хватает проснуться, сходить на службу,

Вынести мозг сослуживцам - пускай трясутся,

Даже не столько гадко, братишка: скучно.


Бросишь пахать - через месяц лишишься дома,

Кончишь в ночлежке, хосписе, богадельне.

Счастье мое шестьсотшестидесьтитонно.

Синими стали приятели: разбогатели.


Думал, такой же. Считал, что кора дубова.

Нате, мол, выкусьте, грудь залепив тротилом...

Сколько ж еще до этого, рокового,

Вплоть до того, что, как осень, неотвратимо?


Стыдно мне, брат, что пишу тебе так, с дороги.

Всяко трясет, но покамест еще терпимо,

Слыть мне, наверно, классическим посторонним,

Особью вроде сверчка или, там, термита.


Вот бы разнюниться, только ведь бесполезно.

Вряд ли я выдержу, если душа бессмертна.

Вечером пикает гулкая дверь подъезда:

Люди слетаются к лампам дневного света.


29-30 сентября


***

Вот, видишь ли, октябрь... Его пора

Касается меня как дрожь ночная.

Увы, письмо чуждается пера,

Гусиный крик собой обозначая.


Они летят как раз над камышом,

Задрав носы, вытягивая шеи,

И я стою, набросив капюшон,

И вижу лишь последнее движенье


Последнего: что Африка ему,

Когда вокруг - октябрь до горизонта,

Колышут воды стылую кайму

И дальний мыс в тумане прорисован?


Но я еще последнее, чем он,

Ничтожней, чем болотная коряга,

Которой ветры бьют и бьют челом

Во исполненье скорбного обряда.


Не мне, пойми, не мне, не для меня

И свет, и ужас, в небесах парящий.

В нем даже миновавший лезвия

Ни на минуту счастья не обрящет,


Но я доволен тем, что потерял,

Как сапогом, которым был растоптан, - 

Не меньше, чем приходом октября,

И холодом, и голубым простором.


3 октября


***

Так точно, что не вроде бы,

Задравши нос утиный,

Пугала парня Родина

Казенною судьбиной:


Бараками, казармами,

Где лишнее болтали,

Листовками кустарными

Да гайками с болтами,


Путями потаёнными,

Подпольными кружками,
Штрафными батальонами,

Левшами и правшами,


Этапами таёжными,
Ворами-прапорами - 

И не таких корёжили,

Такие пропадали...


Но все дороги пройдены,

И нет иных вакансий:

Пугала парня Родина,

А он не испугался.


6 октября


Подражание Емелину. Или Родионову


Спятили на кредитах - попали в рабство.

Сыра захотелось бесплатного в мышеловке.

А один совсем у нас доигрался - 

Ходит ворует с пляжа шезлонги.


Я таких знаю десятки и даже сотни,

По-пацанячьи идущих на хрен,

Лазящих по ночам в заброшенные часовни,

И каждый такой случай совершеннейше ординарен,


Потому что все мы разломаны об колено

Жутью всех этих перемен похабных,

И если сверху воют, что жизнь великолепна,
Снизу до сих пор не хватает обычнейших буханок,


То есть, на них уходят последние средства,

Потому что ты не банкир, а бюджетник.

Сотню паршивую с руганью рвёшь от сердца,

Словно бы чувствуешь зимы неумолимое приближенье.


Какие мы бойцы? Ни ринг, ни татами

Никого не отмажут перед сверхдержавой.

Это ведь ничего, что нашу душу топтали

И зализывал ее русский язык шершавый,


Это ведь ничего, что молчанье нам стало твердью,

Потому что Россия всегда немножечко панковала,

И об этом не писал в "Аиде" Джузеппе Верди,

Но зато обмолвился в "Паяцах" Леонкавалло.


23 октября


Заборное


Депутату муниципального собрания,
Идущему в районный совет ветеранов,
О том, что там будет, во многом известно заранее,
В том числе о бдительности в преддверие новой волны терактов.


А вот грузчику, работающему в фирме по доставке бутилированной воды,

Не объяснить, что зарплату ему задержали

Из-за того, что проглючили какие-то там винды

Где-нибудь в Краснокаменске или, например, в Андижане.


...Сука-глобализация, когда же ты сдохнешь, падаль?

Хочется прежнего, да нельзя, оттого что

Били нас не только рельсом, но и прокреозоченной шпалой,
Будто и не люди мы, а какие-то мандавошки.


тогда же


***

Ложится дорога, и путь протяжён,

А дерево гнётся и гнётся...

Прекрасен наш долг затяжным платежом - 

И ствол воронён, и патронник тяжёл,

Крикливы вороние гнёзда.


Той ночью мы выжгли в снегу письмена,

Свечой потолок прокоптили,
И скорбным обетом душа стеснена,
И в дом обветшалый приходит зима,
И слёзы мы льём крокодильи - 


Зачем жи так долго мы верили снам,
Реликтовым, как гоминоид?

По праву какому нам Эль-Регистан

Страницы злачёные перелистал

И воет, и воет, и воет?


21 ноября


***

Это даже не страшно - не знать ничего другого,

Кроме хилого света от слякоти под ногами.

Как хорош этот свет, что копотью утрамбован...

Трамбоваться ему и твои шаги помогали.


Только в зимней тиши истекают большие сроки,

Просыпаются те, кто не должен истлеть под снегом,
И топорщатся в них тополиные новостройки,

И проходят сквозь них инкассатор и фининспектор,


Но таращатся окна и шлют их к чертям собачьим,
Подразмокшую корку с капотов цветных сметая:

Частной жизни противна убогая вонь солдатчин

И чужда ей любовь полоумная и святая.


Ей достаточно никнущих засветло лип и елей,

Потому что не знает она ничего другого,
И писклява она, словно в глотку закачан гелий,
И любой аргумент заранее сфабрикован.


Где ж та фабрика, сучка, где боги теряют веру,

Закопчёные трубы котельных и пищеблоков?

Здесь, на Севере, двери так преданно служат ветру,

Что для видимости запираются на щеколду.


26 ноября


***

Свет ли зимы на подушку ложится,
Вьюга ли мечет в окно жемчуга,
То, чего ты так боишься лишиться, - 

Ранняя строчка из Шевчука.


Что-то там было - окопы, траншеи,

Ржавых воронок растленная муть,

Дула разорванного отраженье...

Хочешь не хочешь, а надо вздремнуть - 


Долго вы, твари, в тылу шиковали,
В землю по горло зароетесь тут,

Лопни, лопата моя штыковая, 

Больше аршина за пуп не возьмут.


Утро ты, утро моё дорогое,

Давка в метро, невралгия в ребре...

К поручню жмусь, как дебил-второгодник,
Тягостно думаю о ноябре:


Что ж ты, парнишечка, морду воротишь?

То ли поднялся из наших низин,

То ли в Елабугу, то ли в Воронеж

Тянешь себя, как из нефти бензин?


В жизни блаженства отчаянно мало,

Бог бы и с ним, но с чего бы тогда

Слякотью рот мне внатяг бинтовало, 

Ветер сырой мои кости глодал?


Утро ты, утро, закончишься скоро ль?

Что тебя водит - земля ли, звезда ль,
Ночь провожая заливистой сворой

Дымных лучей, рассекающих сталь?


Жизнь моя, плоть моя, ты ли да я ли

Плыли на ялике к небу вразрез?

Ты ли просила тогда подаянья,

Я ли одумался так, что воскрес?


Что ж ты молчишь, пригорюнился, хлопчик?

Видишь, как тени бегут мелюзгой?

Это туман распластал свои клочья

Вдоль по накатанной глади людской.


27-29 ноября



***

До киснущей оскомины,
Как Божий Свет, единственной,
Изжеваны, усвоены
Евангельские истины:

Мы - почки двоемыслия,
Познать себя не властные,
И кто бы нас ни высмеял,
Сучим и машем ластами.

Привет, привет, животные!
Шлифуете ли пляжи вы?
Резина прошипована
И елочка наряжена,

И запахом селедошным,
Шампанско-мандариновым
Идет-гудет Зеленый Шум
Тоской неповторимою.

Заплачем по-тюленьему,
Взрыдаем по-моржовьему - 
О, это потепление!
Наверно, хорошо ему!

А нам - судов истерики,
Кадастровые записи,
Как были мы бездельники,
Так ими и останемся.

Так нам судьбой завещано, 
И тут мы не отступимся.
Падём, как рыбоженщины,
На карстовые супеси.

Обласканы муссонами
И может быть, пассатами, 
Отделами особыми,
Вождилами усатыми,

И, даром, что не местные,
Со шрамами и язвами, -
Россиею небесною,
Народом быть обязаны.


3 декабря


***

Приучи себя к мысли, что эта зима надолго.

Сколько помню себя, так и шпарят они волнами.

На тебе остаётся стирка или готовка - 

Я уже не готовлю себя к ледяной Вальгалле.


Обломали мне меч, затупили мою секиру,
Лоскутами обвисли кожаные обноски.

Зашипела бы молния, в темечко осенила,
Да не всякому дадено - мир-то отнюдь не плоский.


Так и прячемся где-то в урочищах, под камнями,
А в походах ведь тоже нащиплешься солонины.

Помню, солнце дымы разбойничьи окаймляли,
Только память подобные мелочи отслоила.


Ты досталась мне тихой, привычной к любой невзгоде,
И повёз я тебя, усмирённую, на драккаре,

В даль, где вьюга леса бесконечной тоской изводит,

За три моря, где жизнь претерпеть не смогла б другая.


И награбил тебе я запястий и ожерелий.

Постепенно ты свыклась, почти грустить перестала...

Только рыщет - нет-нет - по берегу сожаленье:

Не воздвиг я еще тебе равного пьедестала.


Если б ты не молчала, мне было б намного легче.

Может, хочешь на платье медведя иль чернобурку

Или прямо в богини прорваться? Садись на плечи,
Через небо поедем по зимнему первопутку.


Будут звёзды светить нам как ветви кустов озябших.

Пронесёмся над миром, в котором гнезда не свили.

Там не будет ни бронежилетов, ни мин-растяжек,

Потому что достали меня временные сдвиги.


8-9 декабря




***

Для того ли тебя замышляли,
Милый мальчик советских дворов,
Чтоб ходил ты в простреленной шляпе
И боялся зубных докторов?


Помни, кем тебя сделали люди, 
Помни тех, кто тебя прессовал.
Ты исчислен в рублевой валюте.
Ты готов, человек-персонал,


К растлевающей казни чиновной.
Сквозняками столетья продут,
Ты давно уж не джокер червовый,
А просроченный веком продукт.


Так и спишут в расход это тельце,
Позовут на прощанье гостей, - 
Тут и Сталин, и Горби, и Ельцин,
Всякой мрази налезет в постель


Наиграться с беспомощной куклой,
Задолбать погремушкой реформ.
Обжирайся похлебкою тухлой
Да пляши в отраженье кривом.


Ты расходный для нас матерьяльчик,
Обгорелый комочек анкет,
Увезенный вагоном телячьим
За Можай, где бураном отпет,


Леденеет последний диспетчер
Черных куриц и белых волчат,
И над залежной тундрой беспечно
Одинокие мачты торчат.


Этот вид по-старательски крепко
Подсознанье к себе приколол.
...И гудит заполярное древко,
И линяет во мгле триколор.


12-15 декабря


***

Когда бригада берет район

И слепнет мясо во мгле кровавой,
Они выходят всегда втроём - 

Наводчик, снайпер и тот, рогатый.


Почавкав глиной, шуршат песком,
Идут на запах частей продрогших,
Где вперебежку или ползком

Вскипают в берцах пивные дрожжи.


На небе звёздная мелкота,

Но ей не станут они молиться.

Наводчик весел, как никогда,

И это значит, что он боится.


Слегка трясётся его клешня,

Когда венчает штык-нож с гранатой.

Ложится снайпер за ним плашмя,

Поодаль сядет их друг рогатый.


Пока в кварталах идёт пальба,
Изводит секту другая секта,
Они размочат по полпайка

И станут ждать выходящих в сектор.


Перчатку с пальца - и на крючок,

Затвор, поправка - пошло, не мешкай.

Не зря наводчик разгорячён,

И губы синей свело усмешкой.


Меняют лёжку, обходят фланг

От рикошетов стального звона.

Белеют в поле ряды телаг,
До горизонта - сплошная зона.


Но самый хитрый еще не взят,
Перевязался, кемарит, падла,
А эти трое так чутко спят,
Как будто морем земля пропахла,


Как будто можно пустить конька

Хвостом цепляться за дно морское,
Как будто пуля, уйдя с бойка,

Ему промежности не расколет,


Как будто сгинул войны хардкор

И в марте школьном пищат скворечни,

Как будто можно одним хапком

Постичь творцовы противоречья.


17-19 декабря


***

Невозможно прожить, из кубышки гроша не истратив, - 
На байдарке гребешь, а тарифы - как на каноэ.
Наша свадьба была похожа на тысячи свадеб
Тех, кто долго работал, на праздниках экономя.

В отпуска уходили разве на две недели,
Даже в Турцию ездить боялись - а вдруг подстава.
В заколоченных насмерть квартирах заиндевели.
Ждали Нюрнберга, а дождались Потсдама.

Справедливости ради стоит отметить цены,
Толчею пересудов, моления об авансе.
Хорошо, что мы хоть не бездомные офицеры,
Или в белые тапки пожизненно обувайся.

Что же странного в том, что не пахнут цветы сухие
Ни степями, ни травами, - только тепличным гулом?
Объяснять, что такое овсянка с цуккини,
Предстоит нам с тобою каким-нибудь новым гуннам.

Но когда не останется в нас ничего от прежних,
Лишь слепая инерция общего метаболизма,
Я увижу оленя, раздвинувшего орешник,
И земную росу, что на ляжках его повисла. 


2009


***

В декорациях тех же, что были тому полгода,

Ожидание смерти внезапно сменило вектор:

Тот же кухонный с кафелем стол, тот же вид с балкона

Ожидают пришествия маленького человека.


В полутемном "АртМеде" я видел его движенья,

Серо-бело-упругий, он грёб, он сражался с лодкой,
Подчиняясь напевам неведомого диджея,

Уступая дремоте и залежам тьмы бесплотной.


И подумалось - вот я, а Бог за семью морями

Так же видит меня, только зрением поострее,
Так же видит - живите, глаголет, пока миряне,

Так же любит меня, ожидая, пока дозрею,


Кувыркнусь к вертограду, земной уподобясь почке,
Раскрываясь ростком в беспроглядном сиянье радуг...

Мы сменяем друг друга на этой угрюмой почве,
Чтобы мир изменялся и сон его был бы краток.


14 января


***


Кажется, прожито столько, что выпить не с кем.
Что мне рассказы выживших в 90-х?

С ними ли я пробирался селеньем энским
В ночь, где, отравлен бедою, светился воздух?

Мало сегодня мне шахматных этих клавиш,
Чтобы душа пустела, и год за годом
Ждать, что когда-нибудь ты и меня возглавишь - 
Гонку мою по оврагам и косогорам,

Луны ущербные, дьявола след козлиный,
Детские шалости, зыбкий туман расщелин...
Огненный круг проходя, воротись, казнимый,
Нет на земле нам ни благости, ни прощенья.

Прожито столько, что впору сродниться с полднем,
Тенью упасть в известковый ландшафт бугристый,
Галстук оправив, сойти по раскисшим сходням
Прямо на паперть или, верней, на пристань

Между конечными пунктами отправленья,
Джусом вишневым крахмальную метя скатерть,
Верность храня этой чисто земной проблеме - 
Чикаться дальше с тобою или оставить.


2009


***

Выросли те, кто спасал нас от глупых войн,
Прятал в штабах и выкидывал с поля боя,
Чтобы, не сшиты порукою групповой,
Помнили мы про отверстие пулевое.


Те, кто мечтал быть со старшими наравне,
Выстоять вместе в зареве килотонном,
Так и лежат с нашивками РНЕ
В ржавом коллекторе прямо под Белым домом,


Словно какие-то белые юнкера,
Ангелы смуты, убитые скуки ради.
Славная вышла у взрослых тогда игра - 
Кто уцелел, не страшитесь, а доиграйте.


Это не страшно - если закрыть глаза,
Самбу и румбу спляшет парням латина.
Только не надо за плечи хватать пловца.
Знает он, знает, что там впереди плотина.


Жмётся ко дну он серебряным карасём,
Силится выдавить слово понепечатней...
Право хранить молчание обо всём
Выше дискуссий о праве хранить молчанье.


2009