*** 
   Те, кого я застал на земле, 
   Вороных и немного мухортых, 
   Препогано держались в седле, 
   Но зато разбирались в махорках. 
   
   И вела их фабричная мгла 
   На промышленные водопои - 
   Не отмоешь тех дней добела, 
   Не поместишь на фотообои. 
   
   Повезло: уцелели не все - 
   Схоронились под прелой соломой, 
   Залегли в сероватом овсе 
   На задах институтской столовой. 
   
   Веет холодом от окна, 
   День июльский и сух, и ветрен. 
   Те, что были со мной тогда, 
   Были теми, в кого я верил. 
   
   *** 
   
   Максиму Лаврентьеву 
   
   О, если бы мы были побожественней, 
   Чем эта вечно серая скотина, 
   Один бы накропал на День Восшествия, 
   Другой - как раз на Взятие Хотина. 
   
   Но как нам, не освоившим и азбуки 
   Столетья, где никто не окрыляем, 
   Носить на теле пиджаки и галстуки, 
   Нырять в огонь и плавать баттерфляем? 
   
   Какие оды мы с тобой писали бы, 
   Какую чушь пошлейшую несли бы, 
   Когда бы Музой не были осалены, 
   Когда бы уши не были ослины. 
   
   А так ты видишь - до поры до времени 
   Летят от нас по закоулкам клочья, 
   И мать ученья - только повторение 
   Нехитрых правил и законов волчьих. 
   
   *** 
   Который день ты сам себе чужой, 
   В проулках рыщешь меж посольств и консульств, 
   Зависнув между телом и душой, 
   Выходишь в город, словно в дальний космос, 
   
   И видишь зомби, прущих в синема 
   Прогреть мозги - ну что ж, долби, сарраунд. 
   И им блеснет литая синева. 
   Устанет Пермь - пробудится Саратов. 
   
   И повторится прошлое, как встарь, 
   По списку - от футбола до хоккея: 
   Сервант, запотевающий хрусталь, 
   И жизнь, и смерть, и слёзы, и похмелье. 
   
   И ты пойдёшь меж консульств и посольств, 
   Глухих дворов, стоянок, барных стоек, 
   Безликим и лишённым всяких свойств, 
   Как ленинградский высохший дистрофик. 
   
   *** 
   Если сразу обман мой нераскусим, 
   Даже тени наложены филигранно, 
   Расскажи мне про истинность русских зим 
   И про ливневый снег в уголке экрана, 
   
   И про тех, кто всю жизнь прохрипел в грязи, 
   А затем невозбранно и резистентно, 
   Полоумную Родину воскреси, 
   Заручившись поддержкою Президента. 
   
   А заплачу от снега её - утешь, 
   Ницшеанствуй, голубушка, и суфийствуй, 
   Ибо мне не впервой хоронить мятеж 
   В этой почве сопливисто-подзолистой. 
   
   Я согласен питаться её стыдом, 
   Плесневелыми плешинами проталин. 
   Расскажи мне, как ссученный мастодонт 
   Притворялся, что сущностен и брутален, 
   
   И с годами, под натиском ЕБИТДЫ, 
   Мудрецы удалились в самоизгнанье. 
   Расскажи, как мы ссучились - я и ты, 
   Расскажи мне про то, что так тщетно знаю, - 
   
   Про болотные хляби, где рыщет вепрь 
   И не ведает жалости, как ни всхлипни... 
   Если сразу заплачу, ты мне не верь. 
   Это ливневый снег на раскисшей глине. 
   
   
   памяти Валерия Прокошина, поэта 
   *** 
   Если хочешь молчать, ни к чему засорять эфир 
   Между бамперов, крытых какой-то там дрянью зимней. 
   Имена твоих книг - словно клички оптовых фирм, 
   И не сделаться им ни умнее, ни прогрессивней, 
   
   - Позабористей бы, покромешнее, а внутри - 
   Лишь тоска по тому, что случиться с тобой могло бы, 
   Кроме снега, пикирующего на фонари, 
   На которые каждый по отрочеству ухлопал. 
   
   А намедни ты видел в метро самого Христа - 
   Долговязого, коротко стриженого бродягу, 
   И наружность его говорила - чего пристал? 
   Ты такой же, как все, - руки они не протянут. 
   
   Лучше, знаешь, молчи, - ни к чему твои словеса. 
   Лучше снег до утра, чем такие пустые траты. 
   Что нам клубы, где ты необдуманно зависал, 
   Что нам слякоть и боль твои, если не бе в них правды? 
   
   И глотаешь кадык, выправляя дорогу вплавь, 
   Ни фига не Роланд и даже еще не Хлодвиг, 
   И от славы твоей остающийся "лайф из лайф" 
   Попонятливей доблести и пострашней, чем подвиг. 
   
   *** 
   Ни намека на избранное. Седьмая 
   Книга только что начата. 
   Прихожу домой, сапоги снимаю, 
   И не хочется делать мне ни черта, 
   
   Потому что сегодня, в начале марта, 
   На губах запекается снежный луч, 
   И владеет ими простая мантра: 
   Боже правый, как замысел твой живуч, 
   
   И ничто не вырвет его с корнями 
   Из оттаявшей почвы на корм скоту, 
   И меня, человека, убить склоняли 
   Этих солнц слепящую красоту, 
   
   Но прощенья за них я просить не стану, 
   Потому что сегодня, на полпути, 
   Поклоняясь былинке, цветку и стаду, 
   Становлюсь оторва и бомбардир, 
   
   Начинаю рваться к иным угодьям 
   Полоумных чудес твоих отхлебнуть. 
   Слышишь, Господи, слышишь, как мы уходим, 
   Обещая вернуться когда-нибудь? 
   
   *** 
   Мы своё, приятель, отслужили - 
   Жизнь прошла как будто понарошку. 
   Что нам эти суши да сашими? 
   Выпьем и покурим на дорожку. 
   
   Постоим с тобою за ларьками, 
   Глядя в подступающую темень. 
   Выросли мы в поле сорняками, 
   Ветер нам свивал со стеблем стебель. 
   
   Иссекло мятущуюся душу, 
   Обратило в ломовую сволочь. 
   Намертво прилип к нам в эту стужу 
   Ледяной предмартовский всеобуч. 
   
   Постоим. Случайными словами 
   Разбавлять креплёное не станем. 
   Ни ментам, ни шлюхам не слукавим - 
   Вытянемся, как пред мирозданьем. 
   
   Что нам пойло, жгущее трахею, 
   Словно циркуль - бархат готовальни, 
   Если ни футболу, ни хоккею 
   Мы своих сердец не отдавали. 
   
   *** 
   да мало ли тех, кто удачливей и смелее, 
   завидовать им с малолетства я не приучен. 
   достаточно тех, относительных изменений, 
   доверенных в этой стране голосам скрипучим, 
   
   достаточно тех, кто когда-то справляли тризну 
   по нам, убиенным в каком-то штабном квадрате. 
   восславим же прибыли эти процентов в триста, 
   протянем им руку и вновь назовём их "братья"... 
   
   они неповинны отныне в законах волчьих, 
   поскольку достаточно правил вполне овечьих. 
   напрасно над гнёздами крыльями бьём и квохчем, 
   срок давности вышел, а данности - бесконечен. 
   
   бери ж мою суть и развесь её на балконе, 
   распни мою память на том, что мы воздвигали, 
   когда к не рождённым приходит Оле-Лукойе 
   и зонт открывает над веками и веками. 
   
   **** 
   вот уже темнеет без чего-то семь, 
   середина марта, солнце по утрам - 
   я ли снова школьник, полон мир друзей, 
   папину рубашку пьянице отдам? 
   
   но текут иные надо мною дни, 
   словно бы столетний сон среди пустынь. 
   Господи, помилуй, кому отмени, 
   разорви на клочья радужный пузырь. 
   
   гласность, перестройка, а потом провал. 
   помню, был патлатым, звался металлист, 
   жуткие стишонки по ночам кропал, 
   приближал по мере сил капитализм. 
   
   но пришли бандиты и сказали - оп, 
   это что за крендель в сени к нам летит? 
   никаких америк, никаких европ - 
   и пробили в рамку траурный петит. 
   
   и заснул я крепко, без передних ног, 
   снились мне шахтёры, шахтная руда, 
   а когда не в шутку, видно, занемог, 
   синий-синий иней лёг на провода. 
   
   синий-синий иней, синее ничто, 
   отпусти на волю, выпусти домой, 
   покажи дорогу - я пойду пешком, 
   лишь бы луч закатный таял надо мной. 
   
   не хочу в Россию, где поля мертвы, 
   хилые колосья - стебли пополам. 
   средь волхвяной чуди, лубяной мордвы 
   нет иной дороги, чем на Валаам. 
   
   ржавые буксиры, ветхие баржи, 
   до Курил камчатских пьянь да мордобой. 
   сам теперь не знаю, как я тут прожил, 
   не содрав со шкуры номер бортовой. 
   
   нет иного счастья, нет иной тоски, 
   чем проснуться в марте от степных лучей. 
   широка Россия - не видать ни зги. 
   были дни короче - не было ловчей. 
   
   побег (маленькая поэмка) 
   
   Помнишь ли внезапное раздолье, 
   Хруст земли - смещённый позвонок? 
   Мы с тобой бежали через поле, 
   Ящерки сверкали из-под ног. 
   А по полю били в три прихвата, 
   Щёки жгло, зашкаливало пульс. 
   Были мы та самая бригада. 
   Это нам зачитывалось в плюс. 
   
   Были мы те самые отродья, 
   Что носили фиксы на зубах. 
   Отдан был тогда приказ по роте - 
   Расстрелять как бешеных собак. 
   Помнишь, как подлизывались тонко? 
   Уломали сдать боекомплект, 
   Раздавали памятку-листовку, 
   Обещали овощных котлет. 
   
   На суде за чтеньем приговора 
   У судьи прорезался дискант. 
   наступало время триколора. 
   В общем, это значило дисбат. 
   Выдавали пайку грамм на триста, 
   Гнали рыть траншеи в полный рост. 
   Почва там особенно бугриста - 
   В основном, от тракторных борозд. 
   
   Те, кто мог бежать через неделю, 
   Скинулись на вышки, КПП. 
   Классная была у нас идея - 
   Дозвониться прямо в КГБ, 
   Рассказать про здешние порядки, 
   Как людей изводят просто так: 
   Мы ж, небось, не пленные поляки, 
   Так за что ж - как бешеных собак? 
   
   Как за что? За то, что побежали, 
   И за то, что в нации вражда, 
   И за то, что в стираном хиджабе 
   Между нами женщина прошла. 
   Обернулась на того, кто рядом, - 
   На тебя, отставшего на шаг, 
   С детства не бывавшего кудрявым 
   И вождя не звавшего "вожак". 
   
   Ты упал не сразу за столбами, 
   А чуть-чуть поодаль, где кусты. 
   Мы бежали, мы не отставали, 
   На кровавый свет ночной звезды, 
   Через поле, через те траншеи. 
   Ты лежал со смертью, как с женой, 
   И лица необщим выраженьем 
   Говорил - бегите, я живой. 
   
   Отдохну вот, отдохну и встану, 
   Нагоню - чего тут не догнать. 
   Но уже на полпути к рейхстагу 
   Серебрилась пасмурная гладь. 
   Расступились воды, ветер стихнул. 
   Добегите, люди, я потом. 
   Мёртвые, наверно, главный стимул 
   Для побега и дыханья ртом. 
   
   ***** 
   Когда засыпаем с мечтою о лете в обнимку, 
   И арфа эолова свищет бойцам об отбое, 
   Прочти мне себя, словно мудрую детскую книгу, 
   Чтоб знал я, что делать, когда отсыреют обои. 
   
   Когда нас охватит железной волной обоюдной, 
   Прочти мне себя, как инструкцию по примененью. 
   Баюкай меня чем угодно, но только баюкай, 
   Читай мне себя до тех пор, пока не прифигею, 
   
   Чтоб каждую букву твою понимал, как родную, 
   И смысл для меня находился в тебе, как в твердыне, 
   Тиарой из отблесков лунных тебя короную, 
   Покоем прокапав и петли, и ручки дверные. 
   
   Довольна ль ты, азбука, миром, его букварями, 
   Глагольным адвербием префиксов и профсоюзов? 
   О, помнишь ли ты, как мы слоги твои повторяли, 
   И верили в то, что согласные не расстаются? 
   
   Уверуй в меня, как доярка в кулак бригадира, 
   Прости мне со страху невольное это занудство. 
   Затем ли, родная, ко мне ты вчера приходила, 
   Чтоб вместе со мною сегодня навек звездануться. 
   
   **** 
   Лучше думать о другом - 
   По закону бутерброда, 
   Полный поворот кругом 
   Совершен с полоборота: 
   Ровно двадцать лет назад 
   Мы приканчивали школу, 
   Получали аттестат, 
   Изготавливаясь к шмону 
   Изолгавшейся страны, 
   Озверевшей потаскухи, 
   Выходившей под стволы, 
   Убивающей со скуки 
   Без разбора, без числа, 
   Приноровленно, растленно, 
   Чтобы смерть была честна, 
   Чтобы гибель не взрослела, 
   Чтобы мучились одни, 
   А другие жировали, 
   Чтобы нас плетьми секли, 
   Измельчали жерновами, 
   Чтобы "бизнесу" в карман 
   Заработанное лезло, 
   Опустевшим закромам 
   Это нужно и полезно, 
   Грабь, воруй, пока дают, 
   Веселись, пустая падаль, 
   Вниди в офисный уют, 
   Чистоган греби лопатой. 
   Мы ручьи, мы с гор течем, 
   Перед швалью бисер мечем... 
   Жить-то чем, дышать - о чем? 
   Получается, что нечем? 
   В обезглавленной стране 
   Дождь глотали до икоты 
   Двадцать лет струя к струе 
   Лучшие, наверно, годы. 
   
   *** 
   когда б не работа, чем был бы мне твой отъезд? 
   живем суматошно и мелочно, как в чаду, 
   и вся эта жизнь однажды так надоест, 
   что хрен разберёшься впоследствии, что к чему. 
   какой ерунды не прошепчется в полусне, 
   подставившем страхам полночным свою ладонь? 
   от имени тех, кто спёкся и потускнел, 
   обязан вернуть небесам я святой огонь. 
   и ты не помеха, и я не совсем кремень, 
   а олово плавкое, словно твоя слеза. 
   держи меня за руку - слышишь? держи прямей, 
   чтоб годы разлуки бечевкою я связал, 
   прошил как подшивку и бросил на антресоль 
   свидетельством правды, доставшейся мне за так. 
   прочтешь ли случайно, об узнанном не трезвонь, 
   пускай пригодится потом отогнать собак, 
   отставить фланёров, чем шаг безупречно прям, 
   заточен под гнёзда и высверлен под крепёж. 
   когда бы не надобность конченым январям, 
   я знал бы и мёртвым, когда ты и с чем придёшь. 
   
   *** 
   
   Арсению Гончукову 
   
   Люблю столичненьких - у них всё чётенько: 
   Прописка в области элитных школ, 
   Склоненье к Западу хромого чёртика, - 
   Говно на палочке, да с петушком. 
   Посмотришь сызтрезва - людишки так себе. 
   Сдадут не выдадут - чай, не впервой. 
   Буль-буль карасики в зеленом тазике - 
   От гастрономии и до пивной. 
   А мы неместные, а мы с окраины, 
   И сами рубимся, без кумовства, 
   И нам их чудные пути задраены, 
   На то и родина у нас Москва. 
   Сыночек, дочечка - и в дамки волоком. 
   Рычат, щенявые, плечом к плечу. 
   Стесняться некого - их Бог на облаке, 
   А нас елозили по Ильичу. 
   Гоните рупчики, пока не всыпали, 
   Пока не вмазали за вашу гнусь. 
   Таланты бойкие всегда быть сытыми 
   Узнаю издали. Не ошибусь. 
   
   *** 
   Я видел своими глазами, 
   Как Феникс из пепла восстал, 
   И нищее наше лобзанье 
   Обугленный принял вокзал. 
   Я помню ряды потемневших 
   Палаток, набитых братвой, 
   Хозяйственных сумок-тележек 
   Подчеркнуто траурный вой. 
   Я думал тогда, что погибну, 
   Как только отмашка пройдет, 
   В угоду пангейскому гимну, 
   Который мой голос крадёт, 
   Но гнилью несло из подвалов 
   И Чаша кренилась, полна, 
   И ты, как ни в чем ни бывало, 
   Ни с кем и ни в чем ни была, 
   И прошлое пахло безумьем, 
   И в будущем паперть ждала, 
   И ими я был обязуем 
   Визжать, как бухая шпана, 
   О чём-то безмерно далеком, 
   Как яхта, поршак и голда, 
   Куда, может быть, самолетом, 
   Но лучше всего - никогда. 
   
   *** 
   Вот ведь что накартавили, 
   Рот залепив слюной, 
   Если в простом cantabile 
   Слышен бачок сливной... 
   Склеили обязаловку, 
   Вычислили престиж - 
   Что же ты, матерь за ногу, 
   Душеньку не крестишь? 
   Рад бы молиться - некому. 
   Вышла печаль, вошла - 
   Богову, человекову 
   Разница не важна. 
   Видели ваши санкции, 
   Помним общинный гнёт. 
   Нам ли бодаться с агнцами, 
   Биться башкой об лёд? 
   Верой уравновесили 
   Тошную пустоту - 
   Слава те, мракобесие, 
   Вставшее вновь к станку! 
   Мы ж, от него отвыкшие, 
   Молимся на собес. 
   Нам уповать на высшее 
   Поздно: не тот замес. 
   Если, с надгробий сколота, 
   Вера моя слаба, 
   Даже молчанье - золото, 
   Если оно - слова. 
   
   ***** 
   Там сладостно пахнет и чистый сортир, 
   И бьется прислуга с отребьем. 
   Среди осьминогов, моржей и сардин 
   Я только играющий тренер. 
   А ты, если хочешь, себя ободряй: 
   В тумане загробном и склизком 
   Господь нам припомнит малейшую дрянь 
   И в рай пропускает по спискам. 
   Там блещут софиты, ярится танцпол, 
   Целуются на автомате 
   Раввин-ортодокс и счастливый нацбол, 
   Поскольку их ждет афтапати. 
   И тем, что при жизни бывали честны, 
   И тем, кто бывал оклеветан, 
   Судьба точно шлюха считает часы, 
   Мечтая расстаться с клиентом. 
   Чего же ты здесь так безумно алкал? 
   Зачем им твоя медицина? 
   Зевает охранник и чешет калган 
   Бугристый, как мозг имбецила. 
   
   *** 
   Кому косить под горожанина, 
   Кому печалиться, пока 
   Асфальтовая пережабина 
   Не перепилит седока. 
   О чем ты свищешь, перепёлочка? 
   Про что твой заполошный свист? 
   Не дрейфь, не выплеснем ребёночка, 
   Как предсказал один космист... 
   Чего ж так сердце трепыхается, 
   Что разглядеть ему дано - 
   Не козни ли судьбы-похабницы, 
   Приуготовившей одно: 
   Тех, кто на фоне густофриковом 
   Оказывался простоват, 
   Вбивал с размаху говнопригород 
   В заниженный евростандарт. 
   Мы те, кого опять и сызнова 
   Эфирным стрёкотом кропит 
   Колонка экстренного вызова, 
   Седой пробившая гранит. 
   Не сотни казней ли египетских - 
   Бежать по гайкам и болтам, 
   Чем ждать, пока оно накинется 
   И кости треснут пополам, 
   И за эпистолой эпистолу 
   Чиркать, как завещал фантаст, 
   И так же праздновать неистово 
   То, что отпраздновало нас? 
   
   *** 
   У вас прелестные законы - 
   То укради, то обмани. 
   И буржуазны, и совковы 
   Собратья бедные мои. 
   То дружно роетесь в помёте, 
   То вдруг затеете пальбу. 
   Когда-нибудь вы всё поймете, 
   А я, как видно, не пойму. 
   Да, я таков, ближневосточен, 
   Прописан, словно тень плетню. 
   Вам нравится, когда вас топчут, 
   А я от этого блюю, 
   А я от этого бледнею, 
   А мне от этого пиндык, 
   И ночь становится длиннее, 
   К синюшным сумеркам впритык, 
   И вновь деревья худощавы, 
   И день расходится по шву, 
   И я от вас не жду пощады, 
   И ничего уже не жду. 
   
   *** 
   Таким, распахнутым доверчиво, 
   Откель такие, мол, берутся, 
   Пустыми улицами вечера 
   Хочу куда-нибудь вернуться, 
   
   И чтобы, знаешь, окончательно, 
   Буквально, знаешь, под расписку, 
   Не чтобы, знаешь ли, "качать его", 
   А "пусть, наверное, проспится". 
   
   А утром встать. И чтобы к завтраку - 
   Обычный хлеб, такой московский, 
   И чтобы не хватали за руку 
   И не вели себя по-скотски - 
   
   Не издеваясь, не злорадствуя. 
   Я этого как жизни стражду. 
   ...Такие мысли несуразные, 
   Что самому бывает страшно. 
   
   *** 
   Какое, нафиг, прошлое? 
   В чириканье хрущоб 
   На полдороге брошено, 
   Не принято в расчёт. 
   Нас выучило ханжество 
   Как милого дружка 
   Креститься, если кажется, 
   Что молодость прошла. 
   Влекло напрасно мучиться 
   По поводу и без - 
   Ах, передел имущества, 
   Ах, пустота небес! 
   Советская бескормица, 
   Резиновая мгла, 
   И шепчется, и стонется, 
   И любится дотла. 
   Не мы ль страну ограбили, 
   Лакая из квашни, 
   Во славу биографии 
   Историю сожгли? 
   Порушили, изгадили - 
   Поникла мурава. 
   А были мы искатели, 
   МИФИ да МИРЭА, 
   И нет нас окаянннее, 
   И муки нет страшней 
   Смотреть, как соколятнники 
   Насилуют стрижей. 
   И что б ты знал о будущем, 
   Вредитель-диверсант, 
   Когда б веселый угольщик 
   Тебя не звал назад. 
   
   Триада. 
   
   I 
   
   Объясни-ка нам, папаня, 
   Ельциноид удалой, 
   Как вы, милые, попали 
   С алтаря на аналой, 
   
   Как на митингах орали - 
   "Кайтесь, мерзкие совки!" 
   Время вспомнить о морали, 
   Коли ставки высоки. 
   
   Как вы там страну кромсали, 
   Что почём кому ушло, 
   Кто в крестах, кто под крестами, 
   Нашепчи-ка на ушко. 
   
   Все вы так - из грязи в князи, 
   Махом, за один присест. 
   Что молчишь? Язык отнялся? 
   Не скули. Свинья не съест. 
   
   II 
   
   Не колымили на трассе, 
   Не варили лебеды 
   Приподнявшиеся мрази. 
   Что ты, мать, ни в коем разе. 
   То ли дело - я и ты: 
   
   По вагонам не ходили, 
   Не лабали в казино. 
   Часто путали артикли 
   Трафальгара с Пикадилли. 
   Этим сердце спасено - 
   
   Усредненностью пассивной 
   Перед русскою бедой, 
   Перед всяким "грабь-насилуй", 
   Перед всякой смрадной псиной, 
   Перед сучьей ЕБИТДой. 
   
   Пусть кричат, что мы, мол, быдло, 
   Пусть нам челюсти крушат - 
   Просто стало любопытно - 
   Если мы парнокопытны, 
   Кто затеет наш Кронштадт? 
   
   Кто поманит мглой росистой 
   И кому придет черёд 
   Снегом таять на ресницах, 
   Жутью, что порой приснится 
   И поморщившись, чихнёт? 
   
   III 
   
   Над полями, где Рагнарек 
   Пропылал и отсырел, 
   Мы летим с тобой, родная, 
   На прозрачном пузыре 
   
   От разрух и эпидемий, 
   От зверей, с кем жизнь свела, 
   Снизу, где клубится темень, 
   Ввысь, где даль еще светла, 
   
   Где кисельны и молочны 
   Реки, поймы, берега, 
   Где прорвётся оболочка, 
   Что от боли берегла. 
   
   Пробежим по острым астрам 
   Сквозь терновые клинки. 
   Вот наш путь. Бери полцарства, 
   Если бицепсы крепки. 
   
   Счастья нищего аппендикс, 
   Горя вечного узлы - 
   Не о том ли птица Феникс 
   Пела посреди весны. 
   
   Слышишь, как идут на нерест 
   Рыбы в звёздной желтизне? 
   Это вереск, чёрный вереск 
   Под окном прошелестел. 
   
   *** 
   Вот и ты выходишь из подъезда. 
   Здравствуй, зёма, где ж ты пропадал? 
   Здесь тебя настигшая повестка 
   Облака поставила отвесно, 
   Упоила вусмерть, вдрабадан. 
   
   Пролегла венчальная дорога - 
   Прощевайте, ридны севера! 
   Под бурчанье ушлого хардрока 
   Старая хоккейная коробка 
   Проводила скрипом со двора. 
   
   Там научат быть мужчиной, 
   Там тебе такого наплетут, 
   Посулив на кителёк защитный 
   Поздравленье с первой годовщиной 
   Максимальных длин и амплитуд. 
   
   Насидишься на лесных кордонах, 
   Настреляешь мяса на медаль... 
   Что ж до детских половых гормонов, 
   Это сфера дикторов картонных, 
   Ты им ни на что ни намекай. 
   
   Расскажи, как ты потом вернулся - 
   Не калекой, даже не простыв. 
   Только кровь хлестала по кран-буксе, 
   Красная такая, как в арбузе, 
   Как осенний в армию призыв. 
   
   ***** 
   Нам ли ездить на Карибы, 
   Ждать от Бога жениха, 
   Если пучатся тарифы 
   На услуги ЖКХ? 
   
   Такова у нас раскладка, 
   У безродной лимиты, 
   Никому теперь не сладко, 
   Если злобствуют менты. 
   
   Где ж ты, губернатор Лебедь, 
   Перестроечный святой? 
   Больше нам страны не склеить 
   Миротворческой слюной. 
   
   Нам теперь - игра в Постала, 
   Уши мёртвого посла. 
   Амбассада опоздала, 
   Амбассада не спасла. 
   
   По особому тарифу 
   Нефтегазовой урлы 
   Нас имеют в хвост и в гриву 
   Византийские орлы. 
   
   Нас ведут, а мы крепчаем, 
   Дьявол нас околдовал. 
   Эй, грузин, куда причалим - 
   У киргизов, молдаван? 
   
   Русские, русские, 
   Казимира Прунскине. 
   
   *** 
   Утопшей невестой по лунному скверу 
   Брела, упиваясь молитвой одной: 
   Возьми меня, Господи, в ту стратосферу, 
   Где клёкот вороний и конь вороной. 
   
   Но денно и нощно стояли на страже, 
   Душили подушкой, с ружьем стерегли 
   Родные до смерти скопцы и кастратши, 
   Чужие скворечники и снегири. 
   
   И клёны с дубами ушли в полицаи, 
   Кругом обступали, грозили "убьём", 
   И только двурогий колпак с бубенцами 
   Служил санбенито пред звёздным огнём. 
   
   *** 
   Я бы многое понял и даже принял, 
   Если б дни объяснялись со мной как люди, 
   Но у них что ни слово, то адский приквел, - 
   Ну так дальше квохчите да зёрна клюйте. 
   
   Это в августе только лучей свеченье 
   Обращается в марево золотое, 
   И не раз еще вспомнится в час вечерний 
   Затихающий к полночи санаторий, 
   
   Остывающий пляж и волна косая 
   Через пряди обычных речных офелий, 
   Словно солнцем сыграли в одно касанье 
   Об далекую кромку зубчатых елей. 
   
   Я бы мог примириться с любой пропажей, 
   Если б не был предчувствием заколдован, 
   Словно ветер закатный, камыш трепавший, 
   Посреди сияния золотого. 
   
   Посредине дней, посреди ландшафта, 
   Где людское от века земному чуждо, 
   И слепня отгоняет хвостом лошадка, 
   И над кладкой яичной дрожит пичужка, - 
   
   Никогда не постичь мне всей этой шняги, 
   Оттого и в ландшафте я странно плосок, 
   И трясусь, то вбивая себя по шляпку, 
   То опять вылезая из пыльных досок. 
   
   *** 
   Так вот опомнишься - ёксель-моксель! - 
   Август проходит, почти прошел, 
   Скоро рассыплет листовки осень 
   Прежде невиданным тиражом. 
   
   Чей-то опять переедет офис - 
   Рыночна песня, хоть волком вой. 
   Вот бы успеть на последний поезд, 
   Звуками музыки полковой. 
   
   Вот бы забиться от этой стужи 
   К черту куда-нибудь под крыло, 
   Чтобы уставших или уснувших 
   Заново холодом пробрало. 
   
   Вот бы согреться и спать во мраке 
   Вплоть до архангеловой трубы, 
   Зная, что вести - сплошные враки, 
   Рабская похоть или гробы. 
   
   Зная, что жизнь - пустота и скука 
   Даже в кремлёвской чумной глуши, 
   Где безраздельно, светло и скупо 
   Рядят подкованных блох в левши. 
   
   Бедные! Им-то зачем всё это, 
   Наша судьбина, морозный зной, 
   От Филадельфии до Сиэтла - 
   Месячный, максимум, проездной? 
   
   Не до Камчатки, не до Иркутска 
   В тряском, ознобном шкафу-купе, 
   Благо, что мёртвые не вернутся 
   С членским билетом ВКП(б). 
   
   Так же темно им в земле родимой, 
   Как на поверхности нам с тобой, 
   Если отвалится нос, радируй, 
   Не шибануло ли в хвостовой. 
   
   Нам, звезданутым, ничто не диво. 
   В августе, падком на всякий шЫт. 
   Прошлое с прежним почти едино, 
   Если грядущее не спешит. 
   
   *** 
   Давно бы смириться и плюнуть, продать квартиру 
   Какому-нибудь "эффективному" из ГАЗПРОМа 
   И стать примечанием к собственному вердикту - 
   Вот это удача... глобальная катастрофа. 
   
   Уехать и кануть - ни всплеска, ни отголоска - 
   Уверовать в стужу до самого горизонта 
   И слушать лишь изредка Сирина, Алконоста 
   Со шпал, напоенных дыханием креозота. 
   
   Давно бы уехать, похерив москвопрописку, 
   Доверив экаунт какому-нибудь умехе - 
   Не дойному клерку, но верному программисту 
   Прожить за тебя на филфаке или матмехе, 
   
   Прожить под копирку, держаться на скальном гребне, 
   Вцепившись в него двадцатью с небольшим когтями, 
   И даже иметь успехи в полночной гребле, 
   Нимало не старясь в затыке или оттяге. 
   
   Но почва за МКАДом давно пристрелялась к падшим. 
   Успеешь немного: шагнуть, и еще полшага. 
   Ты там не мужик, не добытчик с реальным стажем, 
   И скоро поймешь, как судьба твоя оплошала: 
   
   И на зиму дров не хватит, а керосина 
   Останется разве плеснуть на сырые угли, 
   И это была бы славная Хиросима - 
   Не то что рыданье на провинциальной кухне. 
   
   И было бы это честно - куда честнее 
   Того, что ты значил в улье, по крайней мере. 
   Кому то Москва - мохито, миничизкейки. 
   Кому-то Россия - денатурат, пельмени. 
   
   *** 
   Мир становится жеманнее, 
   Словно старая актриска. 
   Мне, дружок, при всём желании 
   Не осилить эти триста. 
   
   И давно уж переписаны 
   Саги участи тепличной - 
   Насмотрелся телевизора, 
   Накурился "единичкой". 
   
   Затравился стасопьехами, 
   Наорался - отсосите, 
   Вороные, что заехали 
   Демонтажить МосквоСити. 
   
   Мир становится небрежнее, 
   И колом стоит у горла 
   Сыроеденье при Брежневе, 
   Человек, звучащий гордо. 
   
   Ты ль креститься присоветовал? 
   Узнаваемая песня. 
   Эти триста мне заведомо 
   Не осилить, хоть убейся. 
   
   Заслонялись православием, 
   Но ничто нас не спасало - 
   Без разбору по ослабленным 
   Били, целясь по сусалам. 
   
   Не евреи, не католики, 
   Не буддисты-мусульмане, 
   Мы на крест себя готовили, 
   Нас же просто посливали. 
   
   И теперь мы просто сволочи, 
   Приложенья-утилиты, 
   Неотъемлемы от стопочки, 
   От судьбы неотделимы. 
   
   *** 
   Полжизни прожил по трафарету - 
   Теперь не майся, не рви стоп-кран. 
   Дано мне тело. Сдано в аренду. 
   Ни пуст, ни полон его стакан. 
   
   Поздняк метаться, вползать на бруствер - 
   Вовек не станешь судьбы правей. 
   Ведь если честно, какой я русский 
   С таким букетом таких кровей? 
   
   Я ваш сожитель - как те деревья, 
   Что бьют поклоны окрестной мгле, 
   Прося у Бога вагон терпенья 
   И новых бликов на хрустале. 
   
   Но тени полдня уже длиннее 
   Универсальных первооснов, 
   И сердца зябкое шевеленье 
   Рождает воли стальной озноб, 
   
   И только листья кружат над нами, 
   И каждый третий укоренён 
   В одном оттенке, в одной октаве 
   Начала года, конца времён, 
   
   В которых воля моя зачахла 
   И стал я сед, как Мафусаил, 
   Но если смог бы начать сначала, 
   То ничего бы не изменил. 
   
   *** 
   Напрасно в онлайне виснем: 
   Безветренна пелена. 
   Творец не читает писем. 
   Страница удалена. 
   
   Он льдышкой с небес отколот 
   И осенью сам не свой. 
   Его минусует город, 
   Назвавший себя Москвой, 
   
   Влекущий к себе усталых 
   От горного хрусталя, 
   Грязнущий, как трёх вокзалов 
   Картонная простыня, 
   
   Ходящий с десятком лезвий 
   На каждого бирюка, 
   Забившего продакт-плейсмент 
   В гранитные берега. 
   
   Здесь те, кто лелеял трейдинг, 
   И те, кто беспечно дрых, 
   По первости были в-третьих, 
   А сделались во-вторых. 
   
   Осталась в душе щекотка 
   И заповедь на века: 
   Напрасно мы ищем Бога, 
   Стезя его далека. 
   
   По слякотному предзимью 
   Идет он, пургой тесним, 
   И любит одну Россию, 
   Распятую вместе с ним. 
   
   *** 
   Ты по жизни такой фристайлер, 
   Всякий офис тебе фриланс. 
   Так мне жалко тебя местами, 
   Ниже среднего средний класс. 
   
   Проштудировавший Дашкову, 
   Вот, мол, шанс какой привалил, 
   Ты запишешься в автошколу, 
   Поимеешь адреналин. 
   
   Платежами привычно стиснут, 
   Прохреначишь крутой маршрут: 
   Внедорожник мажоры свистнут, 
   Дачный домик бомжи сожгут. 
   
   Ах, вскричишь, воров урезоньте! 
   Но ментура не ублажит. 
   Замаячит на горизонте 
   Неминуемый дауншифт. 
   
   И, с нуля начиная драку, 
   Позабывши о стопарях, 
   Ты запашешь, как сельский трактор, 
   На российских пустых полях, 
   
   Где отдельным сплошным петитом 
   Будет надпись наклонена: 
   "Ниже среднего" - это титул. 
   Голубиная глубина. 
   
   *** 
   Я спрошу как бывший регент: 
   В счёт каких таких заслуг 
   Над славянским градом реет 
   Слово гордое Samsung? 
   
   Где тот город, что поклялся 
   Вечным братством на крови? 
   Покоробился от глянца, 
   Разлетелся на кроки, 
   
   Держит марку наготове, 
   Но в сплошном ночном огне 
   Небоскребы Накатоми 
   Возвышаются одне. 
   
   Жаль, не крепок мой орешек, - 
   Я бы стены продолбил. 
   Хрен меня тогда обрежет 
   Пожилой геронтофил. 
   
   Где по юности конспектам 
   Дни мои в архив сданы, 
   Зябко скорчились под снегом 
   Доминошные столы, 
   
   Трансформаторные будки, 
   Треск морозного белья, 
   Ледяные переулки, 
   Потолочная петля. 
   
   Где страна, которой нужен 
   Дар напрасный, дар больной? 
   Там, на дне, среди ракушек, 
   Вместе с праздничной пальбой. 
   
   Отчего ж ночами снится 
   С три-четыре на раз-два 
   В легком платьице из ситца 
   Чернь, лишенная родства? 
   
   *** 
   За сто шагов не различить плешивца, 
   За тысячу - ни крысы, ни орла. 
   Осенний свет на плоскости ложится. 
   И был ты урил, и теперь урла. 
   
   Земля моя, ты Север не для скальда. 
   В тебе хоть сотню лет проробинзонь, 
   Намаливаешь пятачок асфальта, 
   Заплёванного мусорной весной. 
   
   Но в нем так много рез и черт и вмятин, 
   Что ты не можешь стать одной из них. 
   В такие дни ты сам себе невнятен, 
   Как тот араб, что в "Штаере" мясник. 
   
   И фото лгут, когда в столичном тигле 
   Сгорает жизнь на медленном огне, 
   И гул затих, и споры поутихли, 
   И тонут годы в ноздреватой мгле. 
   
   *** 
   Если надобно, возликую 
   И знакомым, и незнакомым. 
   В эту осень идти вслепую 
   Заповедано мне законом. 
   
   Ни маратам, ни робеспьерам 
   Не отдам задубевший свёрток. 
   В эту осень покроюсь пеплом 
   И восстану почти из мёртвых. 
   
   И увижу, как ярко блещет, 
   Подтвержденья не отрицая, 
   Если рыба, то лишь подлещик, 
   Если птица, то только цапля, 
   
   Где под наледью расчехлился 
   Накренённый рефрижератор, 
   Бытие мое - волчье, лисье - 
   Отливает оранжеватым, 
   
   И кошачий смотрок не дремлет, 
   Наблюдая с небес усталых, 
   Как трясёт меня поздний трепет, 
   Выдувая мозгов остаток 
   
   В направлении глаз раскосых, 
   Звезданутых, как арабески, 
   На пустые поля совхозов, 
   Эстакады и перелески. 
   
   *** 
   Уехали или свалили, 
   Оставшимся в русском аду 
   Уже не считать их своими, 
   Не пить с ними чарку одну. 
   
   Уже невозможно слиянье 
   Разорванных веком судеб. 
   Уехали или слиняли, 
   Кругом очевидный совдеп. 
   
   И справа, и слева трясина, 
   А прямо и сзади стволы. 
   Уехать всегда прогрессивно, 
   Пути эти вечно светлы. 
   
   И даже досада напрасна, 
   Покуда во мгле и в дыму 
   Почётно одно казнокрадство, 
   А совесть и братство - табу. 
   
   Прощайте, скалистые фонды, 
   Кроватная сетка, пружинь. 
   Пропахли грунтовые воды 
   Болотом, растекшимся вширь, 
   
   И времени тяжкая перхоть 
   К потухшему льнёт очагу. 
   Оставшимся некуда ехать, 
   А съезжим уже ни к чему. 
   
   *** 
   Когда мы были почти как люди, 
   О что за радость у нас была 
   Валяясь мирно в своей каюте, 
   Глядеть, как с веток течёт смола. 
   
   О что за радость за растакая 
   Не извиваться по толчее, 
   Не просыпаясь, не просыхая, 
   И не молиться о топчане. 
   
   О что за счастье не слыть богами 
   Ни мухоморов, ни конопли, 
   Поскольку в гонке нас обогнали 
   Иные шлюпки и корабли, 
   
   Иная слава иных контекстов 
   Казалась хвоей вечно живой, 
   Когда нам стало воды хотеться, 
   Но только водка была женой. 
   
   И был ли воздух в той атмосфере, 
   Не скажет солнце, смолчат холмы. 
   Тогда мы были почти как звери, 
   Почти как люди, совсем как мы. 
   
   *** 
   Только что было лето, и вот - зима, 
   Снег, облепивший зелень травы газонной. 
   Слякоть, что в землю молнией вонзена, 
   Вряд ли случайно свежей звенит канцоной. 
   
   Бомбер китайский с вешалки умыкну. 
   Засветло сбегать в охотку до магазина - 
   То же, что затемно встать, подойти к окну, 
   Веря, что ночь навеки неугасима. 
   
   Через неё проложен весны транзит. 
   Станет он к марту грозен и необъятен. 
   Ртутное зеркало снега не отразит 
   Мокрую рвань окурков и голубятен, 
   
   Кислую вонь подъездов и пустырей, 
   Кухонь промасленных глянцево-тусклый отблеск. 
   Вот бы забыть об этом, и поскорей. 
   Вот бы успеть вскочить на последний поезд, 
   
   Втиснуться в жар тулупов и армяков 
   С обобществленной физией истукана. 
   Мёртвым, попавшим в русский Некромикон, 
   Вечно стучит на стыках желдорстаккато, 
   
   Вечно трясёт на стрелках, слепит огнём, 
   Сводит и сводит с нами гнилые счёты. 
   ...Только что вроде спуск был, и вот - подъём. 
   К вечному лету, наверно. Куда ж ещё-то. 
   
   *** 
   Волчьей ли ягоде тлеть под моим окном, 
   Нынче снега не сходятся с холодами. 
   Чем же мы согрешили пред потолком, 
   Что со стеной опорной не совладали? 
   
   Чем же мы согрешили перед зимой? 
   Роза ветров скукожилась и увяла. 
   Это земля ли, гейзер ли грязевой? 
   Небо над нами тускло и оловянно. 
   
   Небо над нами - серая простыня. 
   Вот уж спасибо, Господи, вот спасибо. 
   Там, на распутье бледного пустыря, 
   Чёрная псина вслед нам глаза скосила. 
   
   Не для еды - для забавы в клочки порву 
   Этих снующих всюду без пользы делу. 
   Долго ли плыть нам через твою пургу? 
   Коротко ли голодать твоему студенту? 
   
   В общем-то, дальше - область больших легенд, 
   Облака с камнем ясновельможный саммит. 
   В этой молитве я предстаю никем 
   Перед лицом того, что ничем не станет. 
   
   *** 
   
   Алексу Павлову 
   
   Сколько жизней сгорело с тех пор, как всё стронулось с места 
   И пошло покрывать омертвелость пудами румян. 
   Что сегодня осталось от приторного бизнесменства? 
   Полусгнивший коттедж, недостроенный бандой армян. 
   
   Там, где пол устилали железистым ливнем заколок 
   И гасили ночник, убоявшись какой-то "молвы", 
   Ты теперь постоянно встречаешь настырных знакомых. 
   Вот бы век их не видеть, но это уж слишком, увы. 
   
   Это души погибших, и нету на них угомона: 
   Городок невелик и как будто притоплен рекой. 
   Ты его не буди, не отряживай в степь волкогона. 
   Ты его не тревожь, не комбедь его и не ревкомь. 
   
   Приближается ночь. Золотые закатные блики 
   Никого не винят, и винить уже некого им. 
   Если ты виноват, оправдания вздорны и хлипки. 
   Если ты не виновен, о чем же мы тут говорим? 
   
   *** 
   Оттого и судьба мне остаться в прошлом, 
   Что мертвы Назарет мой и Вифлеем. 
   Ты меня не отыщешь по хлебным крошкам: 
   Я и хлеба-то, в общем, почти не ем... 
   
   Но с резьбы заоконной скворцом слетая, 
   Позабытый, как снежная чистота, 
   Расскажи мне, чем пахнет земля святая 
   И о чем на рейде молчат суда, 
   
   Потому что на севере полудиком 
   Никому не начислен грунтовый стаж. 
   У развесистой полночи палладином 
   Отышачу, пока ты меня не сдашь 
   
   Заболоченным дельтам, гниющим поймам, 
   С утреца ударяющим по пивку, 
   И по горло накачан дешёвым пойлом, 
   Никуда я отсюда не убегу. 
   
   *** 
   Когда над миром стелятся дымы 
   Замкадных ТЭЦ, их разогретых топок, 
   Мне откровенья дикие даны 
   О том, чей предок я и чей потомок: 
   
   В цепи колен артритных и кривых 
   Поди воспрянь хотя б на полподгиба. 
   Тем, кто к свободе с детства не привык, 
   Она грязна, постыдно хлопотлива, 
   
   Но каждый волен, как никто другой, 
   И солнце проморгать подслеповато, 
   И дни сшивать морозною дратвой 
   Больших снегов, сплошного снегопада, 
   
   Засесть в однушке, занятой внаём, 
   Предаться сладкозвучной летаргии. 
   Зимой так просто сделаться нулём 
   Гораздо большим, чем нули другие, 
   
   Снежинкой смысла, крохотного, как 
   Привычка подвергать себя сомненью, 
   Пока душа несётся в облаках 
   И тело хочет убежать за нею. 
   
   *** 
   Пониманьем обособлены, 
   Мы не спорим, кто больший болван: 
   Половинная фаза Луны 
   Рассекла нас почти пополам. 
   
   Канул день - миновал и прошёл, 
   Расточился на окон огни. 
   Это свет его, преображён, 
   Говорит мне - поди отдохни. 
   
   И пойду, потому что продрог 
   И всему оказался изгой, 
   Тёмным утром взойдя на порог 
   С полоумно нездешней тоской. 
   
   Посмотри же, как вечер белёс, 
   Обалдел, загазован, сернист. 
   Я подарка тебе не принёс. 
   Это, видимо, лучший сюрприз, 
   
   Потому что устроен чудно 
   И давно уж хожу по земле, 
   Не прощая себе ничего, 
   Ничего не прощая себе. 
   
   *** 
   От судеб ли нам искать защиты 
   У властей, забывших всякий стыд, 
   Если каждый волосок сосчитан, 
   Дом любой до основанья срыт? 
   
   Не успели вынести пожитки, 
   Шибануло аж до чердака, 
   Пропылали ветхие ошибки, 
   Жирной сажей слиплась чернота. 
   
   С ледостава и до половодья, 
   Хохотом январским пронзена, 
   Веры нашей блёклые лохмотья 
   Полоскала в проруби зима. 
   
   Тёрла - и бесшумно отлетали 
   В темень вод витые узелки, 
   Глубоко, туда, где подо льдами 
   Шли на нерест рыбьи косяки. 
   
   ...Поминать нас некому и нечем. 
   Век двадцатый, как ни колупни, 
   Родину воздвиг нам из неметчин, 
   Разметал по снегу головни. 
   
   Но и там, где счастье обретаем, 
   Где бессмертье павшим вменено, 
   Веет нами посреди проталин, - 
   Нашим духом веет от него. 
   
   *** 
   Уходившим когда-то в отказ 
   Не привидится и с алкоголем 
   Обнажённая высокогорьем 
   Федеральная трасса "Кавказ", 
   
   Где, ведомы единой канвой, 
   Позабыв, как друзей хоронили, 
   Проплывают по зябкой равнине 
   Мертвецов за конвоем конвой. 
   
   И кого только здесь не пасут, 
   Потребительской жаждой влекомы, 
   Два конца обозначив любому - 
   Либо к ордену, либо под суд. 
   
   Как на днях тут один объяснил, 
   Это адский живой калькулятор: 
   К перископным прильнешь окулярам, 
   И душа обратится в бензин. 
   
   Разбодяжат ее три в одну, 
   И загонят с транзитных обочин 
   Тем, чей срок безвозвратно окончен 
   И заложен политкрикуну. 
   
   Иль не в масть крестный путь без креста? 
   Так чешите отсюда, чешите. 
   За хребтом, в мутоте общежитий, 
   Даже истовость вечно грязна, 
   
   Если выбрать в ночном агапе 
   То ли длить бестолковщину, темень, 
   То ли спьяну проситься на дембель 
   У сожженных ворот КПП. 
   
   ***** 
   Говорит мне - что ж ты так осунулся 
   И на пиво отчего косишься, 
   В магазине шаговой доступности 
   Толстая нерусская кассирша. 
   
   Говорю ей - выпить очень хочется, 
   Задолбался, мать, но как представлю, 
   Чем вся эта шняга может кончиться, 
   Вижу как в магическом кристалле: 
   
   Сопли, слёзы, колотьё по рабице, 
   Сатанинский храп ментовских раций... 
   Мне такое с малых лет не нравится. 
   Ненавижу убегать и драться. 
   
   Говорит мне - может, энергетика? 
   Или лучше кофейку тройного? 
   Ведь не скрипнет ни одна паркетина, 
   Если ты гуляешь по району 
   
   Вместе со своими эскадронами 
   Под ноги уложенного текста, 
   Как простое быдло беспонтовое, 
   Как еще один ребёнок детства. 
   
   *** 
   Так много лет этапных, 
   А вспомнится весна, 
   Когда в очках и тапках 
   Напиться принесла. 
   
   Еще я в роль не вжился, 
   Не скрёб ещё по дну. 
   Лежали наши джинсы 
   Комками на полу, 
   
   И светлое молчанье 
   Оттаявшей Москвы 
   Закатными лучами 
   Окрашивало сны. 
   
   Вопила ночь кликушей 
   На ветра-свистуна, 
   И зеленью припухшей 
   Разило из окна. 
   
   И вот, освоив пляску, 
   В тебе я вырастал, 
   Оставив злое пьянство, 
   Лишившись воровства. 
   
   Решив навек остаться, 
   Навеки уходил 
   Посередине танца 
   Сквозь трещины квартир, 
   
   Сквозь пазухи безумья 
   В изъязвленном уме, 
   Никак не описуя 
   Открывшегося мне 
   
   Угла, где опекаем 
   Звездами в наготе, 
   Я пил тебя по каплям, 
   Поднявшись на локте. 
   
   *** 
   Дети Макдональдса, дикие, как медузы, 
   Мне никогда не понять ваших сказок странных. 
   Сотканы вы из козлов, что на них ведутся, 
   Маркеров, ноутов и медицинских справок. 
   
   Создал вас Ельцин из поднебесной глины, 
   Свет подавал вам в квартиры Чубайс пылавший - 
   Выросли вы похотливее Мессалины, 
   Вместе со всей нелёгкой своей поклажей. 
   
   Голод и мглу вам пророчили ежедневно, 
   Голод и мгла вас по жизни сопровождала. 
   Вы презирали рабочего, инженера. 
   С детства на доллар молились вы кровожадно. 
   
   С детства над вами парили святые джинны, 
   Вы же лежали мёртвыми на асфальте. 
   Мне никогда не понять, чем вы были живы. 
   Я никогда не пойму вас... но вы вставайте. 
   
   Это по вам, наверно, плачут иконы. 
   Касса свободная детства не отменила, 
   Дети Макдональдса - гамбургера и колы, 
   Малой картошки. Наггетса. Хэппи-мила. 
   
   50 
   
   *** 
   И не то что за державу обидно - 
   Мне держава только мозги крутила - 
   Просто прожил я уже половину, 
   И две трети жизни было противно 
   
   Без особого на то основанья, 
   Вот уж истинно - ни за что ни про что 
   Приучиться воевать отступая, 
   Засыпать лицом в цементную крошку. 
   
   Выбирая меж самцом доминантным 
   И каким-то уж совсем никаковцем, 
   Был я в северной стране аманатом 
   Легкомысленно приставленным к овцам. 
   
   И свищу я на пастушьей свирели, 
   Сам себе давно постылый калека, 
   Вспоминая, как во мне присмирели 
   Жажда бунта и желанье побега. 
   
   *** 
   Столько раз по кусочкам разжёвано, 
   Запекалось на бледных губах - 
   Здесь когда-то была "Пирожковая", 
   А теперь заграничный кабак. 
   
   За пудовыми чёрными стёклами 
   Котировочной мглой мельтешат 
   Те, кто так и не стали осёдлыми, 
   Но зато подкопили деньжат. 
   
   Вспомянём же "стекляшкины" радости - 
   Неприветливых тучных кассирш, 
   Заколдобленных на полуградусе, 
   От которых по морде вкусишь 
   
   Пропотевшей старушечьей мелочью 
   За стакан, что от накипи жёлт. 
   И печалиться, в общем-то, не о чем, 
   Только что-то припёрло. И жжёт. 
   
   *** 
   Отходя от шоковой терапии, 
   Покупали битые иномарки, 
   Словно время куцее торопили, 
   Сами себе овощи и монархи. 
   
   Навострились в Турцию и Египет, 
   Кое-кто добрался аж до Европы. 
   Корешам дворовым, бывало, гикнет, 
   Девки, мол, кудрявы да чернобровы. 
   
   Ну а как ты хочешь? Одни арабки, 
   Караулят шейхов и в ус не дуют. 
   Шейхам ведь что надо? Вкурился травки, 
   Найк надел - и в поле. Шуруй. Just Do It. 
   
   Но для нас такая судьба косая 
   Никогда-то толком не подходила - 
   Для неё ль мы душу свою кромсали, 
   Для неё ль дымили паникадила? 
   
   И во чьё же имя тогда могилы, 
   На которых банки растут грибами? 
   Отчего их карточки так магнитны 
   И не ими ль рынок разогревали? 
   
   Что ж вы, золотые братки-славяне, 
   Поддались на всякую херь собачью? 
   Вас же как последних лошар склоняли, 
   Покупай говно, мол, а то заплачу. 
   
   Так вы и зажили в раю картонном, 
   Вынуждая мучиться вместе с вами 
   И осевших некогда за кордоном, 
   И народ, который вы истязали 
   
   Вожделеньем то ли крови и почвы, 
   То ли Курбского и Троцкого разом, 
   Но дома стоят похмельны и блочны, 
   И не радуют ни сном, ни оргазмом. 
   
   *** 
   И параллели несусветны, 
   И очертания двойны: 
   Идут охранники со смены, 
   Как заводчане до войны. 
   
   Для счастья нужно им немного: 
   Парковки платной тишина, 
   Бутылка пива именного - 
   И голова не тяжела. 
   
   Прийти домой, укрыться пледом - 
   Намучился, устал ковбой - 
   И с бормотанием целебным 
   Отдаться думе вековой 
   
   О юных днях в глуши советской, 
   Которую как ни дисконть, 
   И в ней с рубанком и стамеской 
   Являлся мальчикам Господь 
   
   И говорил о созиданье, 
   И был порой неизъясним, 
   А рядом кучно заседали 
   Прозаседавшиеся с ним. 
   
   Искрящей синевой трамвая 
   Страну кромсали господа, 
   Распахивалась жизнь другая, 
   Горели судьбы, паспорта. 
   
   Слипалась шелуха рекламы, 
   Умолкли марши и станки, 
   И Хари-Кришны, Хари-Рамы 
   Поодаль слышались звонки. 
   
   И далеко ли до собеса, 
   Когда благая весть близка, 
   Что будут прокляты совместно 
   И крупняки, и мелюзга, 
   
   И те, кто крал, и те, кто клялся, 
   Что ничего б украсть не смог. 
   В альбом для марок - чёрный кляссер - 
   Господь отложит наш листок. 
   
   *** 
   Я столько видел, что не верится 
   Ни в правд гранитный козинак, 
   Ни в это чахленькое деревце 
   Надежды выжить кое-как, 
   
   Что не сожрёт меня опричнина 
   И не наложит пятерню 
   Моя окраина фабричная, 
   Где до рассвета дотерплю, 
   
   Отчаяние убаюкаю, 
   Смеридианю параллель, 
   И с этой верой обоюдною 
   Не продержусь и пары дней. 
   
   Куда мне с вами, супостатами? 
   Я ж даже не единоросс. 
   Не ездоками запоздалыми 
   Решается говно-вопрос. 
   
   И не соплями пасторальными 
   Мне прямо в нервы вплетено - 
   По вечерам над ресторанами 
   Всё так же пусто и темно. 
   
   *** 
   Там, где дороги рвутся под облака, 
   В хаосе штрафстоянок и автомоек, 
   Мало кто ждёт удачи святой хлопка, 
   Мало кто не бродяга и алкоголик. 
   
   Эта земля кошмарна. Культурный слой 
   Промпроизводства напичкал ее мазутом, 
   Высчитав путь ей залежно-тормозной 
   На полпути великом и тормознутом. 
   
   Тысячи лет проходят над ней века. 
   Так же помяты встречные караваи, 
   Та же бумага с памятного венка, 
   Те же бульдоги, лужи и копрофаги. 
   
   Мне ль не любить блатного её мурла, 
   Жалкие виды, сморщенные красоты, 
   Мне ли не пить запальчиво, из горла 
   Пропузырённо-сладчайшей её крем-соды? 
   
   ...Кто же ты ей, развесёлой своей стране, 
   Вечно с мороза пьяненькой и багровой? 
   Коль пристрастился духом к чужой стряпне, 
   Русскую Родину счистить с подошв попробуй. 
   
   Девять дней 
   
   Утром проснешься - в поле белым-бело, 
   Над минаретами елей - небес чадра. 
   Где ты таскался, что тебя вдаль вело, 
   Что за звезда светила тебе вчера? 
   
   Был я далече, там, где река светла. 
   Пил ее воды, лаял на бирюзу. 
   Мамочка-мама, что ж ты тогда слегла 
   Так, что цветов нечётных не принесу? 
   
   Что ж от меня заперлась ты на три замка? 
   Там ли отец? Живой ли? Одет, обут? 
   Вот же письмо, под клапаном рюкзака, 
   Вот же твой почерк - значит, вы где-то тут? 
   
   Если не всё, то хоть что-нибудь быть должно - 
   Отблеск улыбки, старый фотоальбом. 
   То, что однажды за горизонт ушло, 
   Вряд ли навеки спряталось подо льдом. 
   
   Встретимся, мама, только уже не здесь. 
   Может быть, я нескоро. Пойми: дела. 
   Поезд мой разогнался - попробуй слезь. 
   Грохота вдоволь. Грохота - не тепла. 
   
   Стужи во мне, родная, на три зимы. 
   Кто бы на участь худшую осудил? 
   Стены мои восходом потрясены. 
   Адрес ты знаешь. Адрес у нас один. 
   
   *** 
   
   родителям 
   
   Вы, встречавшие Гагарина 
   В день весенний, ясно-дымчатый, 
   Осознали ль, кем подарены 
   Вам налоговые вычеты? 
   
   Под нависшими балконами 
   С покоробленными лыжами 
   Шли нестройными колоннами, 
   Чтобы стать навеки бывшими 
   
   И под уханье совиное 
   Расселиться по расщелинам. 
   Я вам несколько завидую, 
   Вашим звёздным превращениям - 
   
   Голубям, борьбе за качество, 
   Счастью жить большими планами - 
   В коммуналках насобачиться 
   И отплыть гребками плавными 
   
   От себя, раздетых дочиста 
   Демонстрациями самости, 
   И мирского одиночества, 
   Околевшего от слабости, 
   
   И меня, что, вам завидуя, 
   Пониманья ждал, да где уж там - 
   Не засветишь под софитами 
   Клятвы бабушкам и дедушкам. 
   
   Нечем клясться, не в чем каяться. 
   Далеко еще до вечера, 
   Потому и солнце катится, 
   Потому и даль увенчана 
   
   Этим дымом, этой копотью, 
   Что мне горло окровавили, 
   Расстелившись вдоль по комнате, 
   Пустотелой, как рыдание. 
   
   *** 
   Я знакомств дорожных не заведу, 
   Потому что пробила в ночи мне склянка, 
   Предавая вокзальную суету 
   Зазеркальной разлуке чужого взгляда, 
   
   За которым пустоты на пол-окна, 
   Проблесковые вспышки метеосводок 
   И Отчизна, что затемно холодна, 
   Писк ее маячка, что так дельно звонок, 
   
   Будто снова трубит в известковый горн 
   Дурковатое утро пружинных бестий, 
   А не ходит раздетым средь конских говн 
   Синеватый дистрофик полковник Пестель 
   
   И не сыплются пеплом с кедровых губ 
   Оловянные стойкости мирозданья 
   И усатый не скалится дроворуб 
   С лакированных косточек Пиросмани, 
   
   И под правым закрылком ни огонька, 
   А над левым седеет лучей початок, 
   И зарыта по пояс в снегу тайга 
   Микросхемами вырубок, плат печатных... 
   
   Но упав животом на свою Сибирь - 
   Буровые, карьеры и лесопильни - 
   Я оплачу себя как простой снегирь, 
   Взгоревавший об ягодном изобилье. 
   
   Я оплачу себя в аэропорту 
   Перед рыжей грядою саянских сопок 
   И с радаров бессмысленных пропаду, 
   Затерявшись среди молодых "трёхсотых". 
   
   Между теми, кто радостен и убит 
   И по ком свершается божья треба, 
   Я напомню себе пропотевший бинт, 
   Улетевший с ветвей Мирового Древа. 
   
   *** 
   Почувствуешь и землю под ногами, 
   И волю аж на всю длину шнура, 
   Когда, кадык взыматься понукая, 
   Возьмёт за горло летняя жара, 
   
   Так мало походящая на правду 
   Страны твоей заснеженно-больной, 
   Не выбиравшей службы по контракту, 
   Но смолоду увенчанной пальбой, 
   
   Всевечным бунтом ушлого дворянства, 
   Разбродом пастухов, шатаньем стад, 
   И гнилью той, что подвиги творятся, 
   И паршей той, что полон аттестат. 
   
   И где здесь ты, среди вселенской дряни, 
   Осиной прогорающей дотла, 
   Так, что любой от пламени отпрянет, 
   Как Люцифер от адского котла, 
   
   Где и грехи, и доблести казнятся, 
   И надпись пролегла по ободку: 
   "Тебя здесь нет, и неоткуда взяться 
   Ни игорям, ни слову о полку". 
   
   *** 
   Цепляться за банальности навроде 
   Варшавского шоссе, где даль квадратна, 
   И офис тлел безумного Мавроди, 
   И подсознаньем втянут был обратно. 
   
   Сюда, угрюмы, нервны, хитроваты, 
   Устав на производстве ковыряться, 
   Сходились колченогие трабанты 
   Клеймить коммунистическое блядство. 
   
   Им всем с плакатов, баннеров, открыток 
   От ярости святой и благородной 
   Мерещился коксующийся рынок, 
   Светящийся, как сом глубоководный. 
   
   То был народ, уставший от всесилья 
   Мегер своих, дриад своих и гарпий, 
   Душой отобразившийся в Сизифе, 
   Катящем в небо шуршебокий гравий. 
   
   То был народ - платформенный, пустырный, 
   Холерик истерического склада, 
   Уверовавший в бублик с круглой дыркой, 
   Принявший мир с шумерства до ислама 
   
   И не нашедший счастья никакого 
   Ни в ересях, ни в бунтах мыльно-медных, 
   Привыкший рыть фронтальные окопы 
   И судьбоносье прозревать в кометах. 
   
   А ты был где? Ты мимо шел как мытарь, 
   В кармане муча порченую фигу, 
   И справа выли - сам ты горе мыкай, 
   А слева расчленяли неофитку. 
   
   Но опустело каменное поле 
   И не сыскать уже тех буйных бывших. 
   Теперь бананы спорят о футболе 
   И ни следа от сгрызенных кубышек. 
   
   *** 
   В те дни, когда я мыкался как падла 
   Меж бирж труда, и пел, и голодал, 
   Такая штольня под меня копала, 
   Такая воля шла по головам, 
   
   Что мне пришлось принять ее порядок 
   И как на нарах разместиться в ней - 
   В часах и днях, в часах и днях корявых, 
   Что с возрастом становятся ценней 
   
   Для каждого, кто пьёт себя по каплям 
   Губами жизни, жадной до тревог, 
   И на забвенье тленом обрекаем, 
   Ей шлёт улыбку, фак или плевок. 
   
   Но каждый раз, давя рассвета кнопку 
   В растрескавшемся лобовом стекле, 
   Я слишком быстро приближался к Богу, 
   И Бог меня оставил на земле. 
   
   *** 
   В конце концов привыкнешь ко всему - 
   Смертям родных, изменам и расколам, 
   Но прислонясь к дверному косяку, 
   Останешься плачевно подростковым, 
   
   Гадая, не тебя ль она ждала, 
   Чужой судьбы глазная паволока, 
   Стандартная, как плоская шкала 
   Бездетно-подоходного налога. 
   
   И мир предстанет серым, как мешок 
   Зашитого в грехи свои монаха, 
   В нём ложный путь - раздвоенный маджонг, 
   А путь правдивый - шерсть и кровь маттаха. 
   
   Не камень ты, но сам себе валун, 
   И пастырь, и пастух своим отарам. 
   Убей себя во имя новых лун 
   И возродись причетником алтарным. 
   
   *** 
   Близится лето - что я ему скажу? 
   Ходят же все, кто мелочно крезанут, 
   То ли в Китайский Лётчик, то ли в Апшу... 
   Век бы не вспомнил, как эту дрянь зовут. 
   
   Сдался ли мне автобусный евротур, 
   Словно два пальца - стиснутой пятерне? 
   Лучше потратить отпуск на ерунду, 
   Лишь бы не быть с тобою наедине. 
   
   Лишь бы не знать, почём ты меня сдала 
   Тусклым обоям, лижущим потолок, 
   Вечно чужая, лунная Хисболла, 
   Боли и мглы заслуженный педагог. 
   
   Скажешь ли мне, сдавайся, мол, дезертир, 
   Дуя на ствол расплавленный, прохриплю: 
   Я никогда не платил тебе десятин, 
   Я половину отстёгивал ноябрю. 
   
   Рано во мне утвердилась твоя шкала 
   Веры беспутной в разную хреноту. 
   ...Если узнаю, что не меня ждала, 
   Так же к тебе в беспамятстве припаду. 
   
   *** 
   О недостатке кальция 
   Скрипят на сломе полночи 
   Захватанные пальцами 
   Резиновые поручни. 
   
   Их на уроках доблести 
   Стращали - проиграете, 
   Обломитесь в Макдональдсе 
   Счищать со стенки граффити, 
   
   А надо бы, кровь из носу, 
   Занять посты командные, 
   Учить чумному бизнесу 
   С блатными банкоматами. 
   
   Не правда ли как весело? 
   Столетье прохалявили, 
   Свистали Хорста Весселя? 
   Пожалте к покаянию. 
   
   - Вложили наши подати 
   В недвижимость элитную, 
   А нас учили походя 
   Бодаться с Властилиною. 
   
   Имущество актёршино 
   Изъято воротилами. 
   За что ж ты нас так дёшево, 
   Отечество родимое? 
   
   Тебе служили верно мы, 
   Рабы грядущей техники, 
   Фантазии жюльверновы, 
   Простреленные тельники. 
   
   И так ты нас оставило, 
   Что сколько бы ни выбухай, 
   Ни Ленина, ни Сталина - 
   Одна 
   Сплошная 
   Выхухоль. 
   
   *** 
   Прошагав до середины, 
   Лишь зубами проскрипим: 
   Детский сад, где все кретины, 
   Вечен и неистребим. 
   Каждый день одна бодяга - 
   Сумрак страха и стыда, 
   Ни затыка, ни оттяга, 
   Ледяная пустота, 
   Мёртвый час души отпетой - 
   Стоны, вздохи в три струи. 
   Господи, отвесь нам пендаль, 
   Ты хотя бы приструни! 
   
   Но никто нам не втемяшит, 
   Что кратчайший путь в трактир - 
   К разрыванию тельняшек 
   На мозолистой груди. 
   Как бы ни было тошнотно 
   Каждый день валиться с ног, 
   Так мы пили - это что-то. 
   Так бы пить никто не смог. 
   Солоней морских селёдок 
   И сытней, чем колбаса 
   Слушать до прыщей зелёных 
   Вражеские голоса. 
   
   Господи, так ты в Брюсселе? 
   НАТО? Ни фига ж ты влип! 
   На минуточку присели - 
   И готово, стал талиб. 
   Нам Европа не сестра ведь, 
   Азия нам не сноха - 
   Что ж так лезут нас исправить, 
   Корчат вроде пастуха? 
   Отшагали с ними столько, 
   Скопом дёргали чеку, 
   А они нам - Домисольку? 
   Абэвэгэдэечку? 
   
   Поздно, милые, родные: 
   Божий мир нам не родня. 
   Жён отдали в секс-рабыни, 
   Вас поставив у руля. 
   Нам теперь никто не ровня. 
   Наш ошейник на шипах. 
   Днём и ночью ждём героя - 
   Славься, Русский Мошиах! 
   Он придёт, рассвет сыграет, 
   Вставит нам в компас магнит, 
   Словно мать-земля сырая 
   Вглубь России поманит. 
   
   *** 
   Я не был Блоком. Очень-очень жаль. 
   У русофобки слямзив патриотшу, 
   Насилуй, жги, святых уничижай, 
   Беснуйся, век. Тебя не потревожу. 
   
   В кровавой бане банщикам лафа, 
   Хрустит под ними венценосный бройлер 
   И пустоглазо бредит голова 
   О вечности, что сам Создатель проклял. 
   
   И нам на Бога уповать не след, 
   Поскольку мы вконец осиротели 
   В тот самый час, как птица бересклет 
   Нас позвала в долину смертной тени, 
   
   Где выяснилось то, что я не Блок, - 
   Обычный чмошник с узловатым био, 
   И не ценю задумчивых эклог, 
   И вообще изрядная дубина, 
   
   И песнь моя едва ли не предлог 
   Позорной сдачи будням на потребу. 
   Что мне до Бога, если я не Блок 
   И даже не штрихи к его портрету? 
   
   *** 
   Нас не спасал элитный алкоголь, 
   Томившийся в столовском самоваре, 
   Но выл по нам ротвеллер полковой, 
   Когда мы с гор вернуться забывали, 
   
   И глухо хлопал на ветру брезент 
   Над коечными строгими рядами, 
   И наши души, уходя в резерв, 
   На тусклый свет казарм не забредали. 
   
   Сухим пайком с довольствия списав, 
   Нас отправляла ночь в недокомплекте. 
   Колонна шла, и грохотал состав, 
   И ветви били по броне, как плети. 
   
   Кренился борт, выплёвывая взвод, 
   Смотрели мы затравленно животно, 
   Как нас вели, простой армейский скот, 
   И в тумбочках горели наши фото, 
   
   Как рылась в них штабная мелюзга, 
   Отмыто-воспалённые сусала, 
   А мёртвых обнимала белизна, 
   И от неё ничто нас не спасало, - 
   
   Ни письма, ни посылки раз в году 
   Из дома, что назначен точкой сбора 
   В тот час, когда велась на простоту 
   Вся эта омерзительная свора 
   
   Как бы людей, кидавших нас в огонь, 
   На трупах спавших, жравших и кропавших, 
   И мы с тобой пред этой высотой 
   Как лепестки оборванных ромашек. 
   
   *** 
   только к вечеру дождь утих, 
   праздник умер, окончен бал, 
   в край весёлых гирлянд, шутих 
   пьяный табор откочевал. 
   
   остаётся сыграть ва-банк, 
   и под пенье седой пурги 
   не щадя боевых фаланг 
   благодарно спустить курки... 
   
   и увидеть, как прост полёт 
   над полями, где сталь крепка, 
   если скука в душе поёт 
   и призывно блестит река, 
   
   намекая на божий блуд 
   с человечками лошадят. 
   Но не мёртвые оживут, 
   а живые их оживят. 
   
   *** 
   не отчитаешься, голуба, 
   за то, чем был и стал в итоге. 
   не вышло из тебя Колумба, 
   промчалось время золотое. 
   
   не спел ты миру Илиады, 
   бесславно кончил Одиссею. 
   двуногих тварей миллиарды 
   бессмысленно уходят в землю. 
   
   их не познать ни сном, ни буквой, 
   как мёртвых, чья судьба кромешна, 
   иль эту кухонную утварь 
   не первой свежести, конечно. 
   
   и только голубей квохтанье 
   роднит с реальностью, пожалуй, 
   в полуразрушенном квартале, 
   где каждый был рукопожатый 
   
   рукоположенный на горе 
   буржуям, тонким до жеманства. 
   когда дано тебе такое, 
   с кем будешь к ночи обжиматься 
   
   и кто наутро будет стряпать 
   омлет, шашлык, и проще - пулю, 
   кого оставишь в эту слякоть, 
   душевную и площадную. 
   
   *** 
   Ликуй, порода негодяева, 
   Тетешкай склочную гордыню. 
   Себе мы больше не хозяева, 
   Понеже сделались крутыми: 
   
   Из перехожих перекатными. 
   Вниманье тлен, да вот подарок - 
   Отгородиться баррикадами 
   И сгинуть в грохоте "болгарок". 
   
   Нам ни к чему сумы и посохи, 
   Везде доедем на лошадке. 
   Гремучи смеси в нашем воздухе, 
   Соплёй висят на полушалке... 
   
   Увы - ходили на Сенатскую, 
   Но совести не пробудили. 
   Вождя измыслили в 17-ом 
   И закатали в гроб Гудини. 
   
   Капканы вкруг него расставлены, 
   И воли сатанинской мало 
   Восстать из ящика хрустального 
   И ножик вынуть из кармана... 
   
   Покойся. Мы твоими вёрстами 
   Брели сто двадцать раз, наверно, 
   Мечтая, чтоб ночами звёздными 
   Нам не с Востока розовело. 
   
   И охерелость ахероннее 
   Державной лжи, цветущей пышно. 
   Какая странная ирония, 
   Что ничего у нас не вышло. 
   
   *** 
   Не станет нас - беда невелика. 
   Сюда другие въедут понемногу - 
   Семья простого парня-бедняка, 
   По свету заскучавшая дневному. 
   
   И вот он, свет, наполненный бедой 
   Столь явственно и столь неотвратимо, 
   Что жизнь в миру, несчастная юдоль, 
   Взрывоопасней вещего тротила. 
   
   И вот беда, смотрящая в зенит 
   Подобно бесноватой жрице древней, 
   И ужас, что средь комнаты сидит, 
   И помавает содроганью дрелей. 
   
   Я верю в их живучесть, как в свою, 
   Но по ночам, никем не истолкован, 
   То тихо плачу, то табак смолю, 
   Смотрю на звёзды и плюю с балкона. 
   
   *** 
   Станет губа моя деревянна, 
   Лишь невесомыми голосами 
   Чиркнут по памяти те ребята 
   На "ИЖ-Планетах" под Kawasaki. 
   
   Их навидавшихся всякой дряни, 
   Судьбы сложивших, но как-то глупо, 
   Напрочь просвистанных снегирями, 
   Ждали пакгаузы мотоклуба. 
   
   Там, среди пыли складской, ремонтной, 
   Классный механик чего ни сбрешет 
   За подростковой своей работой, 
   Мышц и мозгов пробуждавшей скрежет. 
   
   Знаком отличия пятигранным 
   Опровергали, что ночь огромна. 
   После цветы несли ветеранам 
   Не отвыкавшим от автодрома. 
   
   Где вы теперь, короли окраин, 
   Чем вас настиг безусловный аллес? 
   То ли пожрал вас восставший кракен, 
   То ли прописки сменился адрес - 
   
   Месивом сделались ваши стенды, 
   Шкафчики, швабры, завал верстачный. 
   Ходят по ним господа эстеты 
   В шлёпках от Гуччи или Версаче. 
   
   Как бесприютно и одиноко 
   Здесь, где разит аммиачным пеплом, 
   Быть оборвавшимся там, где тонко, 
   И предпоследним верней, чем первым. 
   
   *** 
   
   Сыну Андрюшке 
   
   Познакомься - это брокколи, 
   Овощ, маленькое дерево. 
   Хочет, чтоб его потрогали 
   Восхищенно и растерянно. 
   
   Я б и сам плевался сосками, 
   Наблюдая, как доверчиво 
   Мироздание отцовское 
   Каждый день клонится к вечеру. 
   
   Занесённые порошами, 
   Жмутся дни мои к обочине. 
   С год, как сделались похожими 
   Выходные на рабочие. 
   
   Ни на что бы их не выменял. 
   Ты заветней, чем Эскалибур. 
   Жаль, что амалфейским выменем 
   Буйный дед тебя не вскармливал. 
   
   Жаль, крылатые сандалии 
   Не на шутку изувечены 
   На ответственном задании 
   Терпким воздухом советчины. 
   
   Ментовскою да бандитскою 
   Властью языки обложены, 
   Сколько мозги нам ни тискали 
   Мережковские-волошины... 
   
   Ночь крадётся тихой сапою. 
   Если солнце не обуглится, 
   Я тебя за лапку сцапаю, 
   Поведу гулять по улице. 
   
   Трасса езжена-изъезжена, 
   Тишь да гладь благоговейная... 
   Раз посмотришь - достоевщина. 
   Приглядишься - колыбельная. 
   
   *** 
   Налетело облако, 
   Шевельнуло проседь. 
   Вызов штаба округа 
   Вот бы взять и бросить. 
   
   День расколот надвое. 
   Собирайся, брейся. 
   По казенной надобе - 
   Первым же спецрейсом. 
   
   Что там с места сдвинется, 
   Заблестит белёсо, 
   Только б не в гостиницу, 
   Сразу на колёса. 
   
   Принято, опознано, 
   Подписи проставил. 
   Средь хозяйства постного 
   Гроб стоит хрустален. 
   
   Тут уж не до этики: 
   Хлябь высоковата. 
   "Пишем документики", - 
   Скажет замкомбата. 
   
   Для своих, не с улицы, 
   Будет по-простому. 
   Поинтересуется: 
   "Сам-то не с Ростова?" 
   
   Хряпнем с полстаканчика. 
   На зажуйку - "Орбит". 
   Повезём до Нальчика. 
   Там и похоронят 
   
   Степь исходит стрёкотом, 
   Пестики-цветочки. 
   Чистым, нерастрёпанным 
   Довезём до точки. 
   
   Кто же примет отрока 
   И кому виднее 
   Бронзовое облако, 
   Тающее в небе? 
   
   *** 
   Так вот вглядишься в себе посторонне - 
   Часа хватает сполна. 
   Жаркая ночь. Полотенце сырое. 
   Тошная вонь из окна. 
   
   Жизнь пролетала, о чём-то молила - 
   Слушал вполуха едва ль. 
   Всех мы храбрей, но сильнее могила. 
   Кончено, брат. Наливай. 
   
   Пообтесались, конечно. Куда там... 
   Опытны: гарь да зола. 
   Ящиком звонким, продолговатым 
   Бездна манила. Звала. 
   
   Ночью сырой, сквозь пожарища злые 
   Легче уверить себя 
   В том, что тех чудищ, которыми слыли, 
   Не принимала земля. 
   
   Так и прошли мы по ней, как по доскам, 
   В сладком болотном чаду, 
   В зареве странном, псевдопиндосском, 
   Где тосковать ни к чему. 
   
   *** 
   Трепись, душа. Так накосячено, 
   Что где ни подстилай рогожу, 
   Отбою нет от всякой всячины. 
   Ты начинай, а я продолжу. 
   
   О счастье - цыц. Давай об опыте. 
   Припомним дружно, воспалённо, 
   Как призывались кем ни попадя 
   Под молью битые знамёна, 
   
   Трубили в горны пропотевшие, 
   Бодря раздетых и разутых, 
   Но ни себя не распотешили, 
   Ни тех, кто потерял рассудок. 
   
   И государству завалящему 
   Уж не до утренних зарядок. 
   Крепись, душа: по зомбоящику 
   Идёт "Ребятам о зверятах". 
   
   *** 
   Вброд переходишь небо, и мир у ног 
   Выставил дальность, левый прищурил глаз: 
   Не наигрался в детство-то, игрунок? 
   Недонапрягся? На тебе твой релакс! 
   
   Сколько ни корчи тёртого москаля, 
   Граду и миру изредка объявляй: 
   Каждое утро первая мысль твоя - 
   Больше надеяться не на что. Ай-яй-яй. 
   
   Страшно: повсюду рубятся за бабло. 
   Ты же, скопив на старые "жигули", 
   Молишься: Господи, знаю, что западло, - 
   Сволочь кровавую свистом хоть шугани! 
   
   Чур меня, Боже, смилуйся, пронеси, 
   Окна и двери мебелью подопру. 
   Только б мою не нарушили прайвеси, 
   Только бы верилось, Господи, - быть добру. 
   
   В лупу рассмотрят, ногтем припрут к стене - 
   Как разойдёмся? С вами - совсем никак. 
   И до рассвета в скомканной простыне 
   Музу лелеешь в ссадинах, синяках. 
   
   Вот бы к своим пробиться чрез три фронта, 
   В реку рубежную лечь, словно под сукно 
   И постучать в тесовые ворота, 
   С дрожью в душе ожидая вопроса "Кто?" 
   
   *** 
   Мы эхо друг друга, базара тут нет. 
   Прочухай, как медленно в гору 
   Сбирается наш фортепьянный дуэт 
   Разделать преступную кобру. 
   
   Взирает на нас ваххабистский чечен. 
   Отстрелит, пожалуй что, яйца. 
   Мы мирные люди, но наш бронечлен 
   Нам шепчет - не надо бояться. 
   
   Над мужниным трупом рыдает вдова. 
   Погиб он во имя иcлама, 
   Но прежняя жизнь возвратится в дома, 
   И слава ей, слава ей, слава. 
   
   Оружие сдаст полевой командир - 
   Мигнёт ему весело бэха. 
   Из ямы, где пленных герой колотил, 
   Раскатится звонкое эхо. 
   
   И мы не забудем тех сладостных дней 
   Меж Меккой, Москвой и Мединой, 
   Идущие в небо, как Цирк Дю Солей, 
   Питомцы России Единой. 
   
   *** 
   На ваше киснущее "здравствуйте", 
   Бесцветное, как мочевина, 
   Сержант милиции на транспорте 
   Пошлёт вас на хрен, очевидно. 
   
   Ведь вы прославлены не кражами 
   Из-под налогового пресса, 
   Добропорядочные граждане, 
   Опора мира и прогресса. 
   
   Мне стоило немного бешенства 
   Поняв себя, не ошибиться 
   С личиной нравственного беженца, 
   Свою растившего пшеницу, 
   
   По полю мёртвому ходившего, 
   Оглаживая кормовую, 
   Не слыша гласа бригадиршего: 
   "Пади, лопатой короную!" 
   
   ...Раздал бы зёрна, но делиться ли 
   Мне с вами крохами оклада, 
   Тем паче, что сержант милиции 
   Поймёт меня не так, как надо? 
   
   *** 
   Хуже центра нету клоповника. 
   Кто бывал, остался в накладе. 
   Это их слова - "экономика". 
   Колупни - с жаканом оладьи. 
   
   Говоришь им - вы что, родимые, 
   Ведь подымут чертей на вилы, 
   Научились быть воротилами - 
   Отчего ж так морды невинны? 
   
   Серверами да сисадминами 
   Пробудить решили заводы, 
   А кому в тайгу с бензопилами 
   С воскресенья и до субботы? 
   
   Это всё смешные фантазии, 
   Воровать и думать при этом, 
   Как страну поднял - ни фига себе! - 
   Приходя к ней с утра с приветом. 
   
   *** 
   Среди бытовых повадок 
   Случаются и похлеще: 
   В предзимние дни в упадок 
   Приходят простые вещи - 
   
   Гринды, полевая куртка, 
   Что стали роднее шконки. 
   И давленого окурка 
   Не стоят иные шмотки. 
   
   Ты был в них довольно прыток, 
   На скользких судьбы настилах. 
   Их местный оптовый рынок 
   Тебе возместить не в силах. 
   
   Их воля властолюбива 
   И проводы их бравурны. 
   Бери же простое пиво, 
   Помянем забитых в урны - 
   
   И споротые нашивки, 
   Сидевшие неопрятно, 
   И красные, как в аджике, 
   На них кровяные пятна. 
   
   *** 
   Наш мир и вправду был хрустален, 
   Открыточная бригантина, 
   Но нам рыдать среди развалин 
   И в голову не приходило. 
   
   Зима придвинулась вплотную, 
   И не хватает лексикона 
   Смолчать о том, что мы глотнули 
   Из банки с лейблом "Пепси-Кола" 
   
   И как вонюч ордынский воздух, 
   Нахлынувший среди крамолы 
   Под пенье плёток семихвостых, 
   Будящих конские гормоны, 
   
   Когда надломленному стеблю 
   Ветра елозят вдоль гортани 
   И ночь сожжёно пахнет степью 
   В разрытом бомбами квартале. 
   
   *** 
   То, что некогда было мной, 
   Тем волчонком с душой собачьей, 
   Откликаться на всякий гной 
   Почитало своей задачей. 
   
   Научилось глядеть в прицел, 
   Примиряться с любой пропажей, 
   Конуровый считать процент, 
   На шпагате худом брехавший. 
   
   Но в цепи мирового зла, 
   Где пудовые зябнут звенья, 
   От амнистии не спасла 
   Кроветворная плоть успенья. 
   
   Извивался - не пронесло, 
   Истаскало по буеракам 
   Трижды клятое ремесло, 
   Возвращённое бумерангом. 
   
   Не рябиной, так бузиной, - 
   Тем, с чем загодя примирился, 
   Обрывается путь земной, 
   Расписавшийся в химеризме. 
   
   Остающимся в полумгле 
   Эпитафии не воздвигнем, 
   Небо сдвинем на полотне, 
   Достающемся жирным свиньям. 
   
   Это ясно, как божий лень, 
   Если засветло разжевали, 
   Что для загнанных лошадей 
   Наша служба сторожевая. 
   
   Оговорена с чесучой 
   Прорезиненная бандана. 
   Лишь бы зеркало в час ночной 
   В поле зренья не попадало. 
   
   *** 
   Ложась в сугробы снегирями, 
   Садились исподволь вечерить 
   И слушали, как за дверями 
   Шепталась пасмурная челядь. 
   
   Свечной нагар в щипцах крошился, 
   И уходящий день прощался 
   С поставленными по франшизе 
   Свиноподобными франчайзи. 
   
   Входили певчие на цырлах, 
   Бася о Стеньке-атамане, 
   На скатерти оттенков сырных 
   Цветы и рыбу подавали. 
   
   Но там, где небо облизали 
   Созвездья, осветив некрополь, 
   Беда с горящими глазами 
   Влачила хвост километровый. 
   
   ...Потягивали саперави, 
   Желая присной камарилье, 
   Чтоб окна в сад не запирали 
   И ни о чём не говорили. 
   
   *** 
   О, сколько жгли тебя и грабили, - 
   Жива ль еще твоя душа, 
   Пятиэтажка на окраине 
   В четыре с лишним этажа? 
   
   Тому уже полвека минуло, 
   Как люд барачно-избяной 
   Зажил не с барскими каминами, 
   Но с подрасправленной спиной. 
   
   Хотела жизнь казаться радостной, 
   Но свет любила из-за тьмы, 
   Инъекцией сорокаградусной 
   Пережигая нить судьбы. 
   
   Но судьбы были перекрещены 
   Друг с другом насмерть, как штыки, 
   И вот пошли змеиться трещины, 
   Дома рвались, как башмаки. 
   
   Предметом утлого дискашена 
   Становится, как ни крути, 
   Кем именно земля изгажена 
   И отчего саднит в груди, 
   
   Когда среди долины ровныя 
   Так ясно слышится окрест, 
   Что не сбылась мечта народная 
   Ушла в отрыв или объезд. 
   
   И пусть, пробита особистами, 
   Эпоха скалит черепа, 
   В ней вечны лишь снега слоистые 
   И чахлых грядок череда. 
   
   Военно-грузинская 
   
   Ой, не нам бы этого касаться - 
   Что смогла, Отчизна отдала. 
   Говорил же Дон-Кихот-Кавсадзе: 
   Отвалите, я не Абдулла. 
   
   С той поры, как братья нас обули 
   На кирбулычёвский мелафон, 
   То плутаем в облачном ауле 
   То плутуем в круге меловом. 
   
   Там, за сто шагов до разворота, 
   Где с времянок сыплется труха, 
   Костью в кость ночует разведрота, 
   Вещмешки лежат, как потроха. 
   
   Вздрагивая, дремлет охраненье, 
   И мечтает, чтобы повезло 
   Рассказать, как все тут охренели 
   Из-за чьих-то сраных авизо. 
   
   Завещал же Эдик Шеварднадзе, 
   Отрезая Арктики кусок: 
   Мы за мир. Не смейте швартоваться, 
   Не будите зверя. Он комсорг. 
   
   Те, кто не справляется ОБЭПом, 
   Никакие на фиг не князья. 
   И не нам бы говорить об этом, 
   Будто промолчать уже нельзя. 
   
   Снайпер, по кварталу отработав, 
   Ствол запеленает как дитя... 
   Вот гробов-то, Господи, гробов-то, - 
   Целая варяжская ладья. 
   
   На суку бы первом удавиться, 
   Но довольно с нас теодицей - 
   Спой нам Читту-Бритту, Кикабидзе. 
   Спой, пока прицел находит цель. 
   
   *** 
   Ни любимой соболей, 
   Ни конфет сынуле. 
   Заплатили за апрель, 
   От щедрот сыпнули. 
   
   Но контракт уже продлён, 
   И ликует свора: 
   Вылет в заданный район, 
   Сброс на точку сбора. 
   
   Хоть ложись и ножки свесь, 
   Не имей значенья. 
   Господи, зачем я здесь, 
   Господи, зачем я 
   
   Встал, костяшками бренча, 
   Сон в мозгу мусоля, 
   Лиловатого плеча 
   Тиская мозоли. 
   
   От Баку до Душанбе, 
   До плиты гранитной 
   То, что брали ДШБ, 
   Поросло крапивой. 
   
   Сколько бы ни оттрубил, 
   Не было нелепей 
   Свиста транспортных турбин, 
   Первой из элегий. 
   
   *** 
   Хоть бы слово молвили. 
   Тишина в округе. 
   Застегнись на молнию 
   От морозной крупки. 
   
   Воют псы неистово 
   Праздничный акафист. 
   Эту бы эпистолу 
   Позабыть покамест. 
   
   Это бы послание 
   Затолкать поглубже 
   В душу, где бесславнее 
   Бились лишь баклуши, 
   
   Где джек-потом сыплются 
   Листики с осинок 
   И цветёт бессмыслица 
   Слов произносимых. 
   
   *** 
   не замешкавшись в женихах 
   посреди родовой земли, 
   не забуду уже никак 
   роковых тридцати семи. 
   
   если это был божий гнев, 
   отверзающий алый зрак, 
   он хлестнул меня пожалев, 
   надавив на давнишний страх. 
   
   не на гребне и не в струе 
   от рубежного валуна 
   я ходил по своей стране 
   и не знал, какова она - 
   
   протяжённа, как серый день, 
   распустивший венок долгот. 
   Как надрывно ни сиротей, 
   не искупится этот год. 
   
   а хотелось бы дуть в свирель, 
   и, о вечности не моля, 
   проходить по стране своей, 
   будто вправду она моя. 
   
   *** 
   И падая в быт, и слегка эзотеря, 
   Ты помнишь, как пели дрозды-свистуны 
   О том, что пора выезжать из отеля, 
   А номер не убран, ключи не сданы, 
   
   И путь обозначился наг и шоссеен 
   У бездны на самом последнем краю? 
   Глотни на дорогу початый J7, 
   Пока я картинку тебе укрупню: 
   
   Смотри, как истошно ржавеют берёзы 
   В земле, примирённой с любым колдовством, 
   На ней ниоткуда ничто не берётся 
   В полуденной мгле на ходу холостом. 
   
   И ты, погибавший в ней вечно от скуки, 
   Кружащий над полем, рассекшим овраг, 
   От памяти едкой, рябой потаскухи 
   Стремительно едешь куда-то во мрак, 
   
   Туда, где когда-то так ясно звучала 
   Мелодия семидесятых годов 
   О том, что никто не начнётся сначала 
   И к славному подвигу будет готов. 
   
   *** 
   
   Сергею Брелю 
   
   Хоть сотню раз переродись, 
   Какая мелкота 
   По тем же улицам пройтись, 
   Где не был никогда, 
   
   И будущее - звук пустой, 
   И прошлое реликт, 
   Когда плодится сухостой 
   Ночных говноэлит. 
   
   Купи себе массажный секс, 
   Китайскую тату, 
   Ментов, пожарников и СЭС, 
   И прочую туфту, - 
   
   Хоть караулы спешно сдвой, 
   Хоть в колокол ударь, 
   Москва останется Москвой, 
   А ты собой - едва ль. 
   
   *** 
   Солнце московское, глаз василиска, 
   Сжалься, мозги не крути. 
   Льдистому небу поклонимся низко, 
   Руки сложив на груди. 
   
   Чтобы петля затянулась потуже, 
   Пены побольше намыль. 
   Трупы живые и мёртвые души - 
   Кто это, Боже, не мы ль? 
   
   Гей вы, галдящее стадо пингвинье, 
   В муках растившее чад, 
   Встретив цветами свободу в бикини, 
   Ждёте, что в дверь постучат? 
   
   Кто вам теперь эти скрипы дверные, 
   Что вы там жмётесь дрожа, 
   Если повержены ваши твердыни, 
   Денег и то ни гроша? 
   
   Ездят по вам ненасытные злыдни, 
   Бьёт в подворотнях братва, 
   Вспомните, кем вы когда-то прослыли, 
   Чем ваша правда права. 
   
   Зря, что ли, с рюмки коньячной косеем, 
   Жизнь получая взаём, 
   В городе изжелта-чёрно-осеннем 
   Плачем и маму зовём? 
   
   *** 
   Рожу кислую не морщи: 
   Век своё оттанцевал. 
   Это ядерные мощи, 
   Бывший наш потенциал. 
   
   Членозадой СС-20 
   Не зажечь и пары свеч, 
   Ни землицы поизгваздать, 
   Ни людишек поразвлечь. 
   
   Провели их на мякине, 
   Отхерачили корму, 
   И лежат в одной могиле, 
   И не братья никому. 
   
   Можно спрашивать любого, 
   Отчего он тих и ржав, 
   И лицо его ледово 
   На виду у сверхдержав. 
   
   Как теперь обнять британца, 
   Если ты насквозь продрог? 
   С ним уже не побрататься, 
   Он и сам себе браток. 
   
   Страх уравнивал с богами, 
   Духами ракетных шахт. 
   Никого не испугали, 
   Все убитыми лежат. 
   
   Ночь прогрызла их до дырок. 
   Выпьем с горя с огоньком 
   За пристреленных в затылок 
   В очереди за пайком. 
   
   Посреди железных монстров 
   Мгла топорщит ирокез, 
   Упираясь прямо в остов 
   Онемевшей РЛС*. 
   
   ________________ 
   *РЛС - радиолокационная станция. 
   
   *** 
   Нам отпущено так мало 
   Над куриной слепотой - 
   Ледяной глоток тумана 
   У контрольно-следовой. 
   
   Глухоту изобличали, 
   Оглянулись - пустота. 
   Только годы за плечами 
   Униженья и стыда. 
   
   Наколи на шпынь пластинку, 
   Вдарь в закатную кайму. 
   Ничего я не постигну, 
   Потому что не пойму. 
   
   Наплевать, что пущен таймер, 
   Самострел - не самосуд. 
   Лишь бы снег во рту не таял, 
   Или точно загрызут. 
   
   *** 
   Этим лишь бы что-нибудь 
   Хапануть в натуре, 
   Окна позашторивать, 
   Праздновать: надули. 
   
   Челюсти как степлеры, 
   Аж мозоли с детства. 
   Мы с тобою слеплены 
   Из другого теста. 
   
   С кирками, лопатами 
   Сядем на поклажу. 
   Подходи, лохматая, 
   Подкормлю, поглажу. 
   
   Пусть жратвы остатками 
   Балуется свора, - 
   Не грусти, хвостатая, 
   Воскресенье скоро. 
   
   Ждут барыги ордена, 
   А душа не певча. 
   Нам с тобою, Родина, 
   Жаловаться неча: 
   
   Ни грешонка мелкого, 
   Ни пути отложе. 
   И бояться некого, 
   И стыдиться тоже. 
   
   *** 
   Вот и выпита цистерна, 
   Вот и начат матч с ничьи, 
   Расселённые из центра 
   Золотые москвичи. 
   
   Не казнитесь понапрасну: 
   Вы теперь никто, ничто. 
   Никакому пидарасу 
   Воздыхание не шло. 
   
   А уж вам-то и подавно, 
   Запихавшим в нессесер 
   Хрящеватую подагру 
   Позднего СССР. 
   
   Попрощайтесь с полым веком 
   И со всем его добром - 
   Умозреньем полевелым, 
   Прущим на аэродром. 
   
   Уезжают все, кто могут, 
   Помогите, караул! 
   Те, кто выпукл, те, кто вогнут, 
   Те, кто часом прикорнул. 
   
   Вас в глуши нерасторопной 
   Ждёт охрана и эскорт - 
   Эмиграция сторонкой, 
   Не библейский, но исход. 
   
   Признаки апоплексии 
   В доходяжном вискаре, 
   Мужички с клеймом России 
   На обугленной скуле. 
   
   От быка до носорога 
   Отличимы от скота 
   Те, кто гаркнет вам с порога: 
   Доброй ночи, господа. 
   
   *** 
   Нам уже не проснуться пьяными 
   Оттого, что наш цвет колымчат. 
   Белый голубь с рыжими пятнами 
   Под окном у нас не вскурлычет. 
   
   Белый голубь с пятнами рыжими, 
   Чья земля - непролазный битум, 
   Сколько нужно шататься крышами 
   Для того, чтобы слыть убитым? 
   
   Нам уже не проснуться голыми 
   На заре, в ледяной купели, 
   Поминая белого голубя, 
   Опалённого в адском пекле. 
   
   Жизни - жизнево, пеплу - пеплово. 
   Сроду счастья не кантовавших, 
   Вы и нас, и посланца белого 
   Помяните в молитвах ваших. 
   
   *** 
   Пронизало всего, до копчика. 
   Здравствуй, утро, навек седое. 
   Ты же чувствуешь? Детство кончено 
   Прямо здесь и уже сегодня. 
   
   Не смогли мы ни отодвинуться, 
   Ни воспеть нектар смоловидный. 
   Нам и было-то по 11, 
   По 11 с половиной. 
   
   Жизнью стало не то, что прожито, 
   А какая-то "древоматерь", 
   И цветёт ее крона к розжигу, 
   Что гниения хреноватей. 
   
   Жарче ржи, неприметней ландыша, 
   Легкомысленнее овсюга, 
   Дай мне руку. Не бойся, лапушка: 
   Мы еще улетим отсюда. 
   
   *** 
   Говно ваш Рим, пусть он и третий, 
   Но создан волей пидормота. 
   Замотана в ментовский бредень 
   Таджиков мраморная рвота. 
   
   Здесь, в обезьяннике вонючем, 
   Где нас шмонают беспардонно, 
   Мы так подстреленно канючим 
   В окно из плотного картона, 
   
   Что вы нас больше не жалейте - 
   Ни кругозор, ни темперамент. 
   Ваш Рим в оранжевом жилете, 
   А наш упит и тегеранит. 
   
   Мы вам не братья, не славяне, 
   Мы вам никто - орда, орава. 
   В могилы падая слоями, 
   Мы за собой оставим право 
   
   Шепнуть полночному бомбиле 
   Или другому кровопийце: 
   На Тульской мать мою убили, 
   В 55-ой горбольнице. 
   
   *** 
   На метро-то всяко побыстрее, 
   Только я быстрее не люблю. 
   Тем, кого снедает обостренье, 
   Посылаю аэровафлю. 
   
   Вот стою, смиренно жду трамвая, 
   Серебрясь в какой-то сизой мгле, 
   И рекламы складка жировая 
   Искоса подмигивает мне, 
   
   Вкрадчиво подмигивает, ушло, 
   Только я её уж поимел: 
   Ни хера мне больше здесь не нужно, 
   Никаких паршивых перемен. 
   
   Нет передо мной такой задачи - 
   Ничего купить я не смогу. 
   ...Чахлый сквер, следы, дерьмо собачье, 
   Дрожь земли, утопленной в снегу. 
   
   *** 
   Встреч избегая, шифруясь подорвано, 
   Прежде себя никогда не простим, 
   Позже - пространство, что некогда торкало 
   Струйкой карнизной столичных крестин. 
   
   Что ж мы с проклятой судьбой своей сделали? 
   Ни в Наркомфин ее, ни в Наркомдел. 
   В сталинском доме с метровыми стенами 
   Были случайно, не жили совсем. 
   
   Устрашены за идею погибшими, 
   Ту, что оставила нам угольки, 
   С детства мечтали о маленькой хижине 
   Где-то в степях забайкальской тайги. 
   
   Тщетно картинки похабные сканили, 
   В лифтах промозглых чертили лингам. 
   Нет у нас Родины, нет нам изгнания, 
   Тучкам небесным и облакам. 
   
   Памяти милиции 
   
   Иной раз думаешь - а вот бы 
   Понять, что слава -просто дым, 
   У павильона "Пиво-Воды" 
   Стоять советским постовым. 
   
   В двубортной форменной шинели, 
   Скрипучих кожаных ремнях 
   Грозить шпане, чтоб не шумели 
   И вразумлять свистком нерях, 
   
   Пугать пьянчуг, ворон и чаек 
   Тем, что желанья укротил, 
   Став умывальникам начальник 
   И утиралкам командир. 
   
   Иной раз хочется такого, 
   Чтоб вся погибшая страна 
   Воспрянув, сделалась духовна, 
   Чиста, невинна и стройна 
   
   И чтобы мир, права, свобода, 
   И критиканам нос утёрт. 
   Кто вышел родом из народа, 
   Тот в полицаи не пойдёт. 
   
   *** 
   Мы порой боимся духов, 
   Духи могут в рожу хрясь. 
   Звёзды вешние, потухнув, 
   Падают в земную грязь. 
   
   Демократии витрины 
   Показали нам сие: 
   Раскалённые нейтрины 
   Приближаются к земле. 
   
   Эти точно мозг разрушат, 
   Никого не пощадят - 
   Ни детишек, ни старушек, 
   Ни согласных площадят. 
   
   Зря ты шнобель в шарф укутал, 
   Нет у толп другой толпы, 
   Понапрасну крестят купол 
   Толстозадые попы. 
   
   Сдохнем, брат, взойдём к истоку - 
   Вечно вверх, всегда вперёд. 
   Обожди, не тискай стопку, 
   Их и водка не берёт. 
   
   Увези нас, Кэптэн Соло, 
   В самый смрадный Татуин, 
   Вылетай соплёй из сопла, 
   Если ИксВинг утомил. 
   
   Тесен дух, насквозь холопий, 
   Воли дикой цитадель, 
   Как высоких технологий 
   Apocalypsis Today. 
   
   *** 
   Мы рождены, чтобы нас отсюда гнали 
   И колкий ветер выбивал слезу 
   В то час, когда смерзается над нами 
   И падает, как дерево в лесу 
   
   Треща ствола желтеющим разрубом, 
   Святая ночь ушедших по дрова. 
   В пандан каким условно вещим струнам 
   Такая заготовлена дратва? 
   
   С каких кордонов, пестуя безумье, 
   Вспорхнёт листовок пёстрая туфта, 
   Оплакивая волю-капризулю 
   И путь, заведший явно не туда, 
   
   Чтоб ни в одном говённом нормативе 
   Не надломилась ни одна цифирь, 
   Когда набатом звякнет Набатия 
   И стёкла привокзальных пиццерий? 
   
   Барачными дворами-пустырями 
   Мне прежний город снится иногда, 
   Где время постоянно ускоряли 
   И срезано ютилась беднота - 
   
   Как на стекле предметном эпителий, 
   Чья жизнь была оправданно скудна, 
   Чтоб ей синклит партийных капителей. 
   Дышал, как очевидная страна. 
   
   Жесток секвестр усушек и утрясок, 
   Не вовремя программа принята 
   На мантиях, подрясниках и рясах - 
   Бизанциум, погоны в три ряда. 
   
   Я здесь так часто сонно салабоню, 
   Что веру понимаю искони: 
   Мы рождены, чтоб сказку сделать болью 
   Такою, что ни охни, ни вздохни. 
   
   *** 
   Ужасно вот что - музыка останется 
   И полетит над нашими домами 
   Так яростно, блаженно и осанисто, 
   Как ей лететь при жизни не давали. 
   
   И мне так страшно, что она продолжится 
   Уже без нас, оглохших и ослепших, 
   Из всех страстей избравших копроложество, 
   Осатанев от превентивных слежек. 
   
   Несчастный мир! Умри, но не показывай 
   Ни туш свиных, крюками прободённых, 
   Ни выставочной выручки инкассовой 
   Лежащих на капотах промо-тёлок. 
   
   И жить нельзя, и умереть не хочется 
   В тот самый час, когда сквозь этот bullshit 
   Прорвётся звук и сразу же окончится, 
   Поскольку не окончиться не сможет.