Арутюнов Сергей Сергеевич
То, что всегда с тобой

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Арутюнов Сергей Сергеевич (aruta2003@mail.ru)
  • Обновлено: 11/10/2018. 123k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    11-я книга стихотворений
    •   
      Сергей Арутюнов
      
      
      
      
      
      
      То, что всегда с тобой
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      Москва 2018
      
      УДК
      ББК
      IBSN
      "То, что всегда с тобой" - одиннадцатая поэтическая книга московского поэта Сергея Арутюнова. Сказать, о чём она, так же невозможно, как в двух словах описать какой-нибудь из трилистников Иннокентия Анненского. Поэзия всегда говорит о самой себе, о тайной и явной жизни языка, о мироздании и человеке в нём.
      
      
      
      
      
      Автор благодарит поэта и издателя Дану Курскую и её издательство "Стеклограф", а также Артура Арзанова (издательство Altaspera Publishing & Literary Agency Inc.) за оперативную помощь в организации выхода данного издания в свет.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      НЕРАССЛОИМОСТЬ
      Как теперь пишется "про это"? Несколько замысловатых общих фраз - и цитаты, цитаты. Вот, смотрите, молодец какой: и рифмы у него, и тропы, и "семантическое наполнение", и все кряду! Ай, молодец! Читайте его, читайте, окунайтесь в бездны разверстые...
      Как писать о стихах, когда их, скорее всего, кроме пишущего, не прочтет почти никто? И, главное, зачем их, стихи эти, складывать в такой обстановке и ситуации? Неужели здоровому и еще молодому парню нечем больше заняться и непременно нужно участвовать "в гибели на всём скаку", в беспобедной гонке амбиций? Поэзия без "желания славы" беспомощна и недужна. А слава осталась лежать за пройденным поворотом, вся доставшись другим. "Здесь многое - уже везенье", а и везенья никакого особого нет - так, подачки, объедки.
      Арутюнов Сергей Сергеевич, 1972 года рождения, между тем, живет и пишет на постславном и постпоэтном шагреневом клочке бывшей необъятности. Лев Толстой говорил что-то такое: мол, писателя надо сослать на необитаемый остров - там и посмотрим, какой он писатель. Ну, вот мы и приплыли, поздравляем вас, новые Робинзоны! "Впервые поэт в России - никто", - так Арутюнов Сергей Сергеевич сказал не вчера. Значит, знал, "что так бывает".
      Сегодняшней поэзии, если она не приноравливается к корпоративному "тренду", а следует собственным - или свыше продиктованным и усвоенным - установкам, не на что рассчитывать и нечего ждать. Ее существование - не "ткань сквозная", а "тяжкий, плотный занавес у входа", со стороны которого (входа) не слышно никаких шагов и не видно никаких далей. Премия Пастернака когда-то в юности настигла Арутюнова ох, не случайно. С пастернаковской "существованья тканью сквозной" Арутюнов говорит и спорит, глядя "в усталые глаза" неких отражений и при этом "избегая зеркала". Пастернак: "Во всем мне хочется дойти До самой сути". Арутюнов: "Избави Бог судить о сути..." Это гораздо ближе к "не дай мне Бог сойти с ума!", чем может показаться, и гораздо тревожнее.
      Как и когда, а главное - почему городской раздерганный мальчик из книжного интеллектуала в берцах и камуфляжке, почти начетчика, из стихопишущего невротика превращается в русского Поэта - вопреки всему и всем? Сам ответил:
      Когда оборзели и стали прилюдно срамны
      Владельцы дискурса, тряся опалённым сучьём,
      Нам было по двадцать, лишённым привычной страны,
      Пленённым гнилой публицистикой невесть о чём
      Когда начинает говорить вот так! Когда перестает бояться публицистики и безжалостным керхером соскабливает грибок лирического самолюбования, счищает жидкую гниль "суггестивности". Когда дефицит открытого текста и прямого высказывания сменяет нехватку колбасы и туалетной бумаги и ничего не остается, как самому производить контрафакт, которого заведомо никто не купит. Когда время спрессовывается "И на мгновенья миг не расслоим, Как вход Господень в Иерусалим".
      Преодоление теплохладности происходит медленно. Слияние с ни к чему не обязывающим "лирическим героем" - и того неспешнее. Сергей Арутюнов справится и с тем, и с другим. Уже справился! В этом все меньше сомнений.
      Мне, вообще, нравится, как он рифмует...
      Марина Кудимова
      
      
      ***
      В расточенье зимы, умаленье заводов и шахт
      На бугристой земле, различаемой сквозь пелену,
      Я промёрзший сорняк, я рунической молнией сжат,
      И не так ещё вспыхну, не так ещё полыхну.
      
      Мне б истлеть на корню, только - Господи, укрепи! -
      И полуденным щебетом так же, как ночью глухой,
      Если что и созрело во мне, то верблюжьи репьи,
      Что брезгливо срывают, о чём бы ты в них ни глаголь.
      
      И, отчаяньем крепок, дошёл я до сути своей:
      На костре, под ножом только землю в себя и вотру,
      Позавидовав тем, кто растительным нравом светлей -
      Как трава на ветру, как простая трава на ветру.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Отмщеньем купчим или кормчим,
      Хотением отпускника
      Всплывает мысль, что год окончен,
      И в духе мы, и рожи корчим
      Сквозь веки, будто сквозь века.
      Уехать бы недели на две
      Туда, где воли луч иссох,
      И дремлет гибель тепловая,
      Но маятника телепанье
      Она прервёт хоть на часок.
      ...Откроются глаза, и тут же
      Клекочет в головах орёл -
      Петлю затягивая туже,
      О прутья рёбер бьются души,
      Что оптом Сатана обрёл.
      Скрипи ж, промасленный конвейер.
      Ошмётки измельчай в крупу,
      Богемных избегай кофеен,
      Чей говорок благоговеен,
      А поприще лежит в гробу.
      А те, кто вне его, шакальте,
      Сгорайте в давке площадной,
      И в Кандагаре, и в Шинданде
      Растянутые на шпагате
      Меж бедностью и нищетой,
      Ни в сербе правда, ни в хорвате,
      Но в гибели на всём скаку,
      И я, как вы, привстав с кровати,
      Кровавых тризн Фиораванти
      Закрасить белым не смогу.
      ***
      Избави Бог судить о сути -
      Упомнить бы, чем год был жив,
      С того сентябрьского распутья
      До лета ветви обнажив:
      Через акаций толстошипье
      Свистит ноябрь, как ампутант,
      Но ходят цуцики смешные,
      Бормочут что-то наугад -
      
      Один по-русски ни бельмеса,
      Другая, вещь в себе сама, -
      Как спится им, в столовке естся?
      Когда поднимутся со дна?
      Урок, другой... неделя, месяц,
      И вот уже грядёт контроль,
      И что ты скажешь, мудрый скепсис?
      Где Магомет с его горой?
      
      Здесь многое - уже везенье,
      Интерактивная игра -
      Стандарт, растянутый над всеми,
      Почти что выполнен: ура.
      Не разгораться дачной плиткой,
      Не русской печью тлеть в углу,
      Но с благодарностью великой
      Великую же петь хвалу -
      
      Когда сквозь эти эмпиреи
      Звенит звонок, не отменим,
      И те, которых им пригрели,
      Кричат и носятся под ним,
      Услышь, Господь, затвором клацнув,
      Не подпускай ни страх, ни боль
      К учителям начальных классов
      Над малышовою толпой.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      То ли впрямь самостоянье,
      То ли упряжь съехала -
      Изуродован скорбями,
      Избегаешь зеркала.
      Помнить нечего. Потёмки
      Ядерны по-обнински -
      Завалящей работёнки
      Сумрачные поиски.
      
      Славься, явь, что лоб обрила
      Да зубами клацала
      На чугунные перила,
      Скрипнувшие ласково,
      Чтобы ей принадлежали,
      Внидя в посторакулы,
      Заповеди мандельштамьи
      А не пастернаковы.
      
      Север-север, что мне проку
      Тосковать-печалиться,
      Надгрызать пивную пробку
      С видом чарли-чаплинца?
      Древоточцы - в занавески,
      Моль - в шкафы с фуфайками
      Под концертик с Анни Вески
      Или Лаймой Вайкуле.
      
      Что, сдаёшься, сучий потрох?
      Поднюхни клоповника.
      Я не знаю, отчего так -
      Может, экономика.
      Не плоды же, в самом деле,
      Сговора секретного?
      Мчатся тени, вьются тени...
      Безнадёжье хреново.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Как явственно виден остаток
      Биенья в песочную мель,
      Когда уроженцы двадцатых
      Уходят из жизни моей,
      По детству, что бодро скакало,
      Я вспомню не раз и не два,
      Что пахла, как манка с какао,
      Ушедшей грозы синева.
      
      Куда ж ты, времён бакалея?
      Кому твой привет и салют?
      Сменившиеся поколенья
      Промозглые годы сольют,
      И там, где ни шатко, ни валко
      Присваивала гопота
      Распутье британского флага
      И нервную трубку плода,
      
      В надмирно сияющем гетто,
      Безмерном просторе ночном
      Не город, измышленный кем-то,
      Но нечто, прослывшее чмом,
      Смолчит, как напрасно юлила
      Стезя, где поныне и впредь
      Надрывно скулит кобелина
      И ломится в полую твердь.
      
      
      ***
      Я не знал, что судьба мне - глухой тупик,
      И, достаточно глуп и кроток,
      Добирался туда на своих двоих,
      Избежав пятибалльных пробок.
      
      Я бы мог примириться со всяким злом,
      Чтоб ни разу не воскресала
      На пути неведомом подъездном
      Пустотелая грань кристалла,
      
      Но с какой-то болезненной прямотой,
      Выбирая из двух обоих,
      Надрывалась горлинка предо мной,
      Будто снова зовя на подвиг,
      
      И машины я чохом отодвигал
      За дома, где над правдой кривда
      Драгоценный готовила мне фингал
      На окраине лабиринта.
      
      
      
      
      
      
      
      
      Европейская ночь
      Мало знал таких я комнат,
      Где любые звуки глохнут
      В зарослях венка.
      В комнате, где спал едва я,
      Медленно устаревая,
      Кашляли века.
      
      Будто некие зачины,
      В лунных бликах различимы,
      Стул стоял и шкаф.
      Позабыв своё названье,
      Еле-еле рдели ставни,
      Луч меж досок сжав.
      
      На стенных панелях тщетно
      Бушевало кватроченто
      С ликами тайги.
      То ленивы, то проворны,
      Под фундамент бились волны,
      Стлались мотыльки.
      
      Спрашивал себя тогда я,
      Есть ли мне судьба другая,
      Чем крушенье волн?
      Прихотью лишён подобья,
      Господи, зачем я, кто я?
      Скоро ль выйду вон?
      
      Упираясь локтем в стену,
      Сам себя от пут раздену,
      Встану вдоль былья -
      Сухости походных фляжек,
      Духоте цветов увядших
      Выжму тополя.
      
      Поутру, слетев с катушек,
      Собиратель душ заблудших
      Посох навострит
      Созывать любимых пташек,
      От забот его отпавших,
      На сценарный скрипт.
      
      Мне же, чёрному от солнца,
      Эта ночь на Вилле Сфорца
      В дне отражена
      Точно так же, как любая -
      Маятника колебанья,
      Пыль и тишина.
      
      
      
      
      
      
      
      Боксёр
      Что сгрудились, пасти раззявив?
      Пробившийся в полуфинал,
      Сменил я десятки хозяев,
      А вольной ещё не видал.
      Какие ж вам шансы, дешёвкам?
      Ни в рожу, ни в спину плевка.
      И в среднем, и полутяжёлом
      Цена мне ещё велика.
      
      Припомнив сноровку былую,
      Обутый с правши на левшу,
      Я верой обязан подлунью,
      И в зеркало редко гляжу.
      Но, веря в себя, как в Россию,
      Реку, становясь под удар -
      Медвежьему русскому стилю
      Я лучшие годы отдал.
      
      Гуди ж, мировая Капотня,
      Пускай за каскадом каскад,
      Чей лик из Великого Полдня,
      А дым клочковато космат.
      Сучи нитяные волокна,
      Затачивай нож поострей,
      Звериную суть Вавилона
      Сплетая из рваных ноздрей.
      
      Пусть воздух ещё не прогрелся,
      Канава промёрзла до дна,
      Меж взорванных глыб Днепрогэса
      Мне воля святая дана,
      Когда, ни хрена не воздвигнув,
      Горючей судьбой полупьян,
      Иду, избегая извивов,
      И хлеб свой крошу голубям.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Базарят в счёт говна чурбанного -
      Мол, где застанешь, гвоздани.
      Не знаю, как у вас... в Чертаново
      Чужие звери, как свои.
      Вот при совках - чуть что, и на тебе,
      Не Ада створка отперта -
      Трещит кора и ноет мантия,
      Тычком пробита до ядра.
      
      Такое было беззаконие -
      Могли и цепью по башке.
      Район теперь куда спокойнее,
      Как леденец на петушке.
      Случаются, конечно, трения.
      Иной подпустит супруна,
      Врубается порука древняя.
      ...Менты, конечно, сторона.
      
      Закон такой - ножа внезапнее,
      Напился, врезал - без ментов.
      Не дружба, а одно название -
      Черта, и цвет её медов.
      Ища себе на пропитание,
      Кто б распускался под стопарь?
      Не искушай дороги дальние,
      Черты людской не преступай.
      
      ***
      Я нипочём бы не ушёл,
      Заслышав мерное камланье
      И звук, что звуком приглушён,
      И пар, взошедший над котлами.
      
      Я понял бы, что вот он, слом,
      На этих флешах и редутах,
      И век, завязанный узлом,
      Стоит над ними, как придурок,
      
      И я б увидел - это знак
      Не завываний о регрессе,
      Но та помета в небесах,
      Что вряд ли крест, но перекрестье.
      
      Скребя обойный лепесток,
      Я б исповедался обоям,
      И никуда б уйти не смог,
      И не рыдал перед убоем.
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      От генезиса гекатомбы
      До люлей по-охотнорядски,
      Вседержителю, где мы, кто мы?
      Не понять, при такой-то тряске.
      
      Промытаренные в подщипах,
      Обнулённых счетов остаток,
      Четвериком сухих песчинок
      Перетрясываемся в плацкартах.
      
      При заносах почти рекордных
      Обездолены и бездетны,
      На мелькающих перегонах
      Колготимся горохом в стены,
      
      Наподобие тех букашек,
      Что, чуть взблещет над степью сполох,
      Так и сыплются с мест багажных,
      Так и сыплются с верхних полок...
      
      И, едва ротком яйцеглотным
      Выкликая непобедимых,
      Государство ревёт циклопом,
      Будто гвоздь ему влез в ботинок,
      
      Улыбаемся - закозлило,
      И, повзводно бритоголовы,
      Умираем по стойке смирно,
      Ко всему и всегда готовы,
      
      И капелью звенит каплеям
      Наше чаянье колдовское,
      Поколенье за поколеньем
      Обрывая на полуслове.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Как попаданцы с подлизанцами
      Блатуют в плазменных экранах,
      И корчится цивилизация,
      Чей век и так прискорбно краток,
      
      Лютует вольница казацкая,
      И может призанять силёнок
      На героические цацканья
      Коричневеющих зелёных.
      
      Но уголька-то - слышишь? - хочется,
      Донбасского, составов триста,
      Во славу хипстерского скопчества,
      Бомжового саксофониста.
      
      Куда ж ты прёшь, герой-стахановец,
      Когда дружки твои струхнули,
      Заслышав грохотанье гаубиц
      При развитой инфраструктуре?
      
      Поной-поной, как ноет ссадина,
      Сиди по эглеты в попкорне,
      Улавливая подсознательно
      Простые признаки погони.
      
      
      
      ***
      Когда, ославлен в гнусных одах,
      Иду, бульварами отпет,
      Зовёт меня не летний отдых,
      Но тихий психотерапевт,
      
      Безвозрастной, почти бесполый,
      Розовощёкий обалдуй,
      Присохнувший наследной спорой
      К дверной табличке под латунь,
      
      В попытках наглых и бесстыдных
      Казаться Господа умней,
      Меня он спросит о посылах
      Тоски неслыханной моей.
      
      И, притворившись, что оттаял,
      Я, чтоб уже не повторять,
      Хрустальной пепельницей "Данхилл"
      Ему отвечу вдругорядь,
      
      И лишь немного поутихнув,
      Открывшись, иже херувим,
      Вся глубина моих мотивов
      Предстанет вживе перед ним.
      
      
      
      ***
      Я не слуга Минтрансу,
      Роснедрам не свояк,
      И, не москвич ни разу,
      Курю тебя взатяг,
      О, стойбище карнизов,
      Беспечных едоков,
      Что, жизнь свою протиснув
      Меж тем, кто ты таков,
      Тебя, как рюмку, кокнут,
      Листовкою сомнут,
      О, мой бездонный город,
      Что, как свеча, задут
      На разграбленье плазмам,
      Берущим под кадык,
      Эстетствующим классом
      Буржуев и ханыг,
      И вот, перед пассажем
      В преддверье автострад,
      Я на тебя подсажен,
      Как на табачный смрад,
      И будто машет окнам
      Темнеющей грядой
      Собор, стоящий боком
      На улице кривой.
      
      
      
      ***
      Что бы секстант ни шептал астролябии,
      Мол, что ты мелешь, воровка, лазутчица,
      В этих широтах лишь солнцестояние
      Сущностно.
      
      Как бы теперь ни глумились над истиной,
      Длится она, как прибытие поезда,
      И возрождённому к жизни таинственной
      Боязно
      
      Голос услышать, молитвы келейнее, -
      Развоплощению радуйся, да не сгинь.
      Летние сумерки, сумерки летние!
      Анненский!
      
      Кто б ни блуждал здесь, измазанным в сурике,
      Музы бездомные, эльфы ли, гоблины,
      Только единые летние сумерки
      Подлинны.
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Наирокезившись команчами
      И по дешёвке сбыв святыни,
      Ещё блажим, что только начали,
      А глядь, виски уже седые.
      Ярится память-подкаблучница,
      И скрыться б от неё, да где там.
      Уже, наверно, не получится
      Предстать живым и многодетным.
      
      А если в плане энтелехии,
      Достигнут миг в качанье шатком:
      Дружки пятидесятилетние
      Не выглядят ходячим шлаком.
      Уже ровесниками кажутся,
      Капелью встречных зодиаков,
      От вдрызг проношенного гаджетца
      До снов, чей пепел одинаков.
      
      Как ни застанешь, озабочены
      И опасаются всечасно
      За дисочки межпозвоночные,
      Куда давно уже стучатся
      И клювы зим, и троллей карканье,
      И телефонов обрубанье,
      И та пора, по жизни краткая,
      Когда нас делали рабами.
      
      Элегия
      Пребывая в перманентном шоке,
      Тучных лет изнашивая шмотки,
      Полуоживлён и получахл,
      Я от жизни часто получал
      На пределе слышимости отзвук,
      Вроде коллективной дрожи в овцах,
      Указаний дохнуть веселей,
      Выкупленных кем-то векселей.
      
      От пентхаусов и лофтов строгих
      До пенсионерских новостроек
      Родина моя - бетонный прах,
      Стычка на таёжных топорах.
      Пережали жилу, вот и прибыль:
      Не заточкой, так, наверно, бритвой
      Саданут, и ссохнешься пятном,
      Не сейчас, так, может быть, потом.
      
      В отпуску - не то, что без работы.
      То в кино, где скачут астроботы,
      То статью шарашишь, как чумной,
      То в камине шаришь кочергой.
      Пусть никто мы, пусть мы ошизели,
      Есть на свете где-то наши земли,
      Где припасть возможно к алтарю.
      Как пристало, так и говорю.
      Лето 1914-го
      Не странно ли сходить с ума,
      Размениваясь на левкои,
      Когда степная бастурма
      Горит на дальнем полигоне...
      Как межрайонный землемер
      С теодолитом и планшеткой,
      От жизни много ль ты имел,
      Помимо вечности блаженной,
      
      Где даль, небесно-голуба,
      Не удручающе балетна,
      Кружится, будто голова,
      Что перед этим не болела,
      И ткань, что кажется плотней,
      Слетая паром с оболочек,
      Установленьем тёплых дней,
      Зыбучих и кисломолочных,
      
      Вливается в поток преснот,
      Разлитых в парных стрекотаньях,
      И плосок мерный горизонт
      Событий сладостных и давних,
      И благостней пустых тревог,
      Неистовей, чем созерцанье,
      Под пляжный стелется грибок
      Туман в сердцах и за сердцами.
      
      ***
      Детские фото: мордашка ли, локоны ль -
      Эти черты безвозвратно увяли.
      Поздний ребёнок. Любимый. Балованный.
      Я ль это, я ли?
      Только и дел, что пустышку посасывай,
      Мать подгоняй, чтоб скорей одевала,
      Грузовичок прогоняя пластмассовый
      Мимо дивана.
      
      Скольким таким неизбежно раскваситься,
      Скольких закружит Пурга Патрикевна,
      Свистом октябрьским берущая за сердце
      Аборигена?
      Сон постучится, доносчик и ябеда,
      Чтобы минувшее сбросить со счёта...
      Спросят за дверью, отвечу лишь - я это,
      Кто же ещё-то...
      
      Но не расслышит и полушёпота,
      Кроме шуршанья полубагета,
      Белое гетто с прослойками жёлтого,
      Белое гетто.
      Кто ж я? От стылого холода кашляя,
      Тщетно прошу - хоть за ворот не цапай,
      Тусклая звёздочка полуугасшая,
      Век мой двадцатый.
      
      ***
      Как бы ни были смежны и тонки
      Возбуждающие города,
      Почему-то волнуют итоги,
      Состояние рынка труда:
      
      Как и в молодости, голозадым,
      Государственничества оплот,
      Ощущаешь себя нганасаном,
      Эпицентром безмерных болот,
      
      Рыболовственно вяленым нивхом
      Зацепившимся за Сахалин,
      Чья судьба на раздолье великом,
      Остры когти и взор соколин,
      
      Милым чукчей, наивным селькупом,
      Пред которыми меркнет якут,
      Придающий значенье секундам,
      Что щеколды веков отомкнут.
      
      То скрипят эти скобы, то гнутся,
      У замка лишь главком деловит -
      Поневоле припомнишь тунгуса,
      Наблюдавшего метеорит.
      
      Как же мал мой бюджет, иссякающ,
      И, разложенный по коробкам,
      Умножает размер их седалищ,
      Социально-культурных программ,
      
      Возгнуси же, сибирская флейта,
      За исконное счастье воюй -
      Потаённую скважину в лето,
      Потогонный, как сопло, июль.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      "По дороге зимней, скучной..."
      Подгоняемым соблазном,
      Вечно юным, как дурак,
      Триста лет ходить за квасом
      К дюжей бочке во дворах,
      По дороге летней, душной,
      Мимо садиков и клумб,
      Взвизгивать бидонной дужкой,
      Праздничной, как умпа-лумп...
      
      Час придёт - скопычусь, лягу,
      Не на май, так на июль -
      Сам я впрягся в эту лямку,
      И не знаю, устою ль.
      Млечный брат мирским тревогам,
      Криворук и косолик,
      Триста лет хожу пред Богом,
      Плача о грехах своих,
      
      Но в посмертной безнадёге
      Помнить буду день за днём,
      Как бочкоподобной тётке
      Мелочь жалкую суём,
      И, противясь искупленью,
      Выделяется над ней
      Проржавевший кран с капелью,
      Исторгавшей пену дней.
      
      ***
      Ещё ни мира, ни себя не зная,
      Я мучился, как тварь не выездная,
      И ногти грыз, как, может, сам Бодлер,
      Когда Восток внезапно заалел.
      И так ветвясь, что будто изветвившись,
      Я сознавал, что никуда не движусь,
      Оставленный взимать пустую мзду
      За близость к родовитому кусту.
      
      Мечтал я в небо вознестись без боли,
      Овчаркой в море, пинчером в бейсболе,
      И настежь открывались мне тогда
      Парча и бархат, ситец и тафта.
      Таил мне берег дорогой подарок -
      Уступчатую стойку для байдарок,
      И, если только в символ я проник,
      В одном из днищ обломленный тройник.
      
      Здесь о свободе заводи шептали,
      И сутки длились паче ожиданья,
      И репродуктор кашлял, сипловат,
      Хрипя попсой на весь пансионат.
      И этим всем так явно обладая,
      Я понял, чем была мне весть благая,
      И отчего так драли удила
      Кровавый рот, в котором песнь текла.
      
      ***
      Когда доносится с полей
      Пустого августа пыланье,
      Как думать о земле своей,
      Осмыслить, чем она была мне?
      Здесь камень дерево рождал,
      И буйный ветр буруны пенил,
      И огненный катился шквал,
      Селенья обращая в пепел,
      
      Мотая нервы на кишки,
      Имущи и великолепны,
      Топтали утварь, книги жгли,
      Служили долгие молебны,
      И пред оплавленной лозой
      Клялись изрубленной скотине:
      Никто не минет алых зорь
      При цесаре и господине.
      
      Но в пляске круговых порук
      Ещё мы здесь, ещё мы братья,
      И зверством ли исчерпан круг
      Служенья истине и правде?
      Так, ни на год не повзрослев,
      Ни шепелявый, ни картавый,
      Не прерывается распев,
      Что разрешается октавой.
      
      
      
      ***
      Голося меж лесов и озёр,
      Замечаешь ли ты, как далёко
      Над равнинами длани простёр
      Властелин, чей девиз - подоплёка?
      
      Так не жили ни после, ни до:
      Образованы, сыты, обуты,
      И свободны, как, может, никто,
      А проснёшься и чувствуешь - путы.
      
      Саданёт кулаком под ребро,
      Безотрадней пути подъездного
      Пониманье, что нас погребло
      Лишь одно бесконечное слово.
      
      И плевать, как трактует его
      Экономики щель сырьевая,
      Если трескается естество
      На осколки подразумеванья.
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      "Тра-та-та, тра-та-та..."
      Детская песенка.
      Скривившись от бодяги,
      Берущей под кадык,
      Окольными путями
      И на перекладных,
      По-детски угловато
      Стесняясь и грубя,
      Составы шли куда-то
      В безвестные края,
      
      Отверстыми степями,
      Где об руку с бедой,
      Загадочно сияя,
      Мерещилась юдоль,
      И преданно служила,
      Забыв про отпуска,
      Унынью пассажира
      Дорожная тоска.
      
      В составах славу пели
      Богам из разных сект,
      Умывшись из купели,
      Гасили верхний свет,
      И видели с изнанки,
      Как стянута петля -
      Немые полустанки,
      Совхозные поля,
      
      И, привалившись к драге,
      От грёз исцелены,
      Светили им бараки
      Из млечной целины,
      И вы благоговейте,
      Кто ведом и ведом,
      Такие же, как эти,
      Стоящие вверх дном.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Я некогда пространство понимал,
      Как сбор простых трудяг, жестоких пьяниц,
      Чиновничества, чей надменный глянец
      Выковывал бессмертья номинал.
      
      Я чтил фасадов пепельный акрил
      Нагую копоть лёгочных артерий,
      И облаков сияющий иттербий,
      И как с людьми, с домами говорил.
      
      ...Лишь в детстве так бывает высока
      Обязанность воспринимать явленье,
      И жизнь саму, как лежбище тюленье,
      И взрослость, как утрату языка.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Эта жизнь оказалась беспечным враньём;
      В благодарность за искренне тёплый приём,
      К безысходности видимость приноровив,
      Я собрал доказательств несметный архив,
      
      Но, задумчивый, как травяной астрагал,
      Не могу доказать, что я жил и страдал:
      Отовсюду важнейшее удалено
      Доказательство жизни, и было ль оно?
      
      ...Эти липы, что вымахали до небес,
      Мы сажали с отцом, социальны, как плебс.
      На субботнике в постолимпийском году
      Деревца прикрывали домов наготу,
      
      И теперь, проходя вдоль шершавых стволов,
      Вопрошаю я, годы в минуты смолов:
      Что вы скажете им, да и нам, пастухи?
      Отработай да сгинь, отдыхать не с руки?
      
      И, привыкший словам доверять, как вранью,
      Не в себе от себя, сам себе говорю:
      Дай нам, Господи, влаги твоей три ведра,
      Чтоб утих суховей и земля приняла.
      
      
      
      ***
      Блаженно бить балду,
      Как будто делом занят...
      Кто с осенью в ладу,
      Тот ничего не знает:
      Не пламенем пробит,
      Напраслины огульней,
      Над рощами трубит
      Нерукотворный улей,
      
      И уксусом с копья
      До лучших дней захлопнут,
      Идёт через поля,
      Расплёскивая холод,
      Не выпив и глотка
      За праздное алканье,
      Глядит на облака,
      Бежит за облаками...
      
      Успеньем подожжён,
      Взрывается подлесок,
      Нежданный, как донжон,
      Среди осин облезлых,
      И, вторя декабрю,
      Великому свиданью,
      Я, кажется, горю,
      Но жара не сбиваю.
      
      Ответь же мне, на кой,
      Скучая в дивных высях,
      Ты из меня огонь
      Колеблющийся высек,
      И отчего во мне,
      Не избежав избытка,
      Любовь ко всей фигне
      Так двойственна, так зыбка.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Сентябрь: спросонок потянуться
      И видеть мельком, как луча
      Рассветная гипотенуза
      С небес нисходит, клокоча.
      
      Лениво, будто в академе,
      От ночи гордо отстоя,
      Стремит полуденное бденье
      Восхода дымная струя,
      
      И впору составлять глоссарий
      Не зримого нигде никем -
      Плодов заоблачных лобзаний,
      Равнинных пойм, гористых гемм.
      
      И хочется молить бесстыдно -
      О, если можешь, удостой
      И днём святым, и смехом сына,
      И счастьем, и его тоской.
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Ещё дисперсивной капелью
      Прострочен окрестный эфир,
      Противящийся погубленью,
      Которое сумрак явил,
      Дорожки ещё не просохли,
      Но ливни ложатся под спуд,
      Когда муравьи и бронзовки
      По сохнущим лужам ползут,
      
      И, полуоторван от ветки,
      Листок, испещряемый мгой,
      Блажа, что пребудет вовеки,
      Нацеливается в огонь.
      ...Тянись, бесконечное время,
      Само ты уже эпизод,
      Когда между строк откровенья
      Зияют провалы пустот,
      
      И все начинания пробны,
      И глиной уже не пятним
      Тот зверь, кем исхожены тропы,
      Та тень, что исходит по ним.
      Гуди ж, евразийская свара.
      О будущем не намекнём,
      Коль внятно нам вечное завтра,
      Уже приоткрытое в нём.
      
      Прогульщик
      В студенчестве первом, трёхлетнем,
      Среди стопарей и пиал,
      Не славен злоупотребленьем,
      Я пива порой выпивал,
      
      Нередко себя понукая -
      Давай же, главенствуй, глаголь! -
      И первая взрослость нагая
      Являлась мне в дымке благой.
      
      Желая веселья и славы,
      Сидел я в осенних дворах,
      И серые стали и сплавы
      Свидетельствовали - дурак.
      
      Простецким, с изъянами в стаже
      Ходя мимо свойских блатных,
      Не стал я мудрее и старше
      Томительно ушлых владык,
      
      И если б с такой перспективой
      Свела меня стая сивилл,
      Неловкости жизни спортивной
      Иными бы вряд ли сменил.
      
      
      
      ***
      Теперь и вспомнить странно, почему
      Я в юности имел обыкновенье
      Не барный стул расшатывать в кофейне,
      Но знать лишь то, что пальцем отчеркну.
      
      И что я видел, кроме скучных пьес,
      Детсадовской муштры, бетонных свалок,
      Застолий нищих и гостей незваных,
      Забора, что от старости облез?
      
      О, пешая доступность! В два хлопка
      От мусорного грохота оглохнув,
      Я обонял раздельный сбор отходов
      И поражался, как стена глуха.
      
      И словно деревянная модель,
      Истаивали в городских легендах
      Мушиный рой держав иноплеменных
      И яблоко империи моей.
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Привыкнуть, что под звёздами - пустое,
      И каждому положен свой тюфяк,
      На нём и ешь, и спи, потом издохни,
      Но именем святым погибших стоя -
      Не спрашивай меня об этих днях.
      
      В семнадцатом, свихнувшись на блокчейне,
      Столетье бунта, ЗОЖе, соцсетях,
      Ничтожный мир, сменивший облаченье,
      Идёт вразнос, подмигивая черни,
      Олигархатом курится взатяг.
      
      И я стою во дворике облезлом,
      Ни раб, ни царь, и точно не герой,
      Внимая то радийным арабескам,
      То гастерам, что ямы роют с плеском,
      Киркой и ломом, ломом и киркой.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      В этом болоте - где же колокола,
      Те, что лежали битыми на брезенте?
      Паром сырым из дохнущего котла
      Время уходит, словно забыв о смерти.
      
      Смотришь в людей, а видишь один ивняк.
      Если не каждый третий, шестой - ублюдок:
      Бьются листвой на выморочных ветвях,
      Пишут какую-то пакость в своих уютных.
      
      Воздух, пропахший дымом, дождём, Литвой,
      Мчится сегодня мимо, не согревая.
      Температура, близкая к нулевой -
      База не кормовая, но сырьевая.
      
      Что ж ты, загашен, тянешься вкривь и вкось,
      День, от которого хоть в лоскуты шинкуйся?
      Слава тебе, что трогать не привелось
      Всех этих "астон-мартинов" и джакузи.
      
      Лакшери сделки! Мельбурн и Тель-Авив!
      Вдоль с поперёком хоженый юниверсум...
      Ты засыпаешь, ненависть подавив,
      И до утра не мучишься сном отверстым.
      
      
      
      
      ***
      А, знаешь ли, не ободряй,
      И так понятно - дело дрянь,
      И каждый в нём тоской гоним,
      И если грезит, лишь одним -
      
      Упившись лиственным вином,
      Увидеть свет в глазке дверном,
      Крутить надтреснутый топаз
      Бездумных цифр, холодных баз,
      
      Не помнить, что вокруг абсурд,
      Не спрашивать, кого спасут,
      Зачем, пузат и басовит,
      Всемирный колокол звонит,
      
      Какой ценой за мир воздашь
      Убогим, как шиномонтаж,
      И что в душе залечит свищ
      Раздора агнцев и козлищ.
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      По-российски бесправный, шуганный персонал,
      Чей полуденный ланч - кофейная бакалея,
      Ты не сам ли себя стандартами прессовал
      Так, что прессинг впечатался в поколенья?
      
      Социальная перхоть, вывихнутый сустав,
      И кому сдалась твоя дисциплина?
      На земле только холод собой создав,
      Превосходства алчешь неисцелимо,
      
      Промедления там, где приходит за ним кирдык,
      Вавилонских коктейлей из несовместимых этик,
      Бизнес-классовых кресел, дутых и откидных,
      Да лохов поподатливей, если не тех, так этих.
      
      ...Так попомни же, плесень, как я в тебя впадал,
      И с холуйским сумраком чуть не слился,
      Навещая, по сути, только один портал,
      Из души удалявший комочки слизи.
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Александру Орлову
      Когда впечатленья редки,
      И, сумрак подрастрепав,
      Межоблачные прорехи
      Затягиваются стремглав,
      И тени кучней ложатся
      На древние корпуса,
      И хочет в октябрь ужаться
      Небесная органза,
      
      Обломок вселенской стыни,
      Машинных веков изгой,
      Я выйду в поля пустые,
      Усеянные листвой,
      И вспомню иное время,
      Галдящих вороньих шобл,
      Когда по следам отребья
      Я заворожённо шёл,
      
      И навзничь почти упавший
      Близ ветхого ивняка,
      Дышал предноябрьской паршей
      И плакал наверняка...
      И только под ноги гляну,
      С души, словно грех, сниму
      Когда-то святую клятву
      Любить вопреки всему.
      
      СТОЛЕТИЮ
      
      Опущенным так, что родни не зашкварь,
      Галдишь с батарейной прислугой:
      Одно неизменно - чиновная шваль
      Да бедный народ саблезубый.
      ...Так что же в остатке? Путями реформ
      Антихриста и Брадобрея
      На гульбище гольем, как стыд, угревом,
      Измучились до одуренья.
      
      Давно ли фабричной молились елде,
      Сигая из полуботинок?
      Уже ни рабочих нормальных нигде,
      Ни поводырей их партийных.
      ...Гудок раздавался, состав прибывал,
      В прожарках бельё кипятили...
      Закрыты гештальты; и ревтрибунал
      Развеян, как стяги в Путивле.
      
      Никто не упомнит совхозных сельчан,
      Казавшихся тверди древнее,
      Когда революции дух измельчал,
      Поставив на употребленье.
      И где теперь этот базарный раёк,
      По ком голосит ассамблея,
      Когда через годы и страны пролёг
      Венозный рубец Мавзолея?
      
      Никто б не заметил, как век миновал,
      Что судьбы, как семечки лузгал,
      Блюди, как завет, родовой мануал,
      На свойственном великолукском,
      Но разве ему задержаться в дверях
      Закатом с косыми лучами,
      Когда потопляется гордый "Варяг"
      Под блеянье барской овчарни?
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ЦЕНТР
      
      Преподношение опричнине,
      Где поздние заметны правки,
      Обозначавшие отличие
      От Рима, Вены или Праги,
      И вряд ли объяснимо пращурам
      В клетушках железобетонных,
      В который раз кремлёвским барщинам
      Заложен юркий советолог,
      
      С каких трудов на гелендвагенах
      Под VIP-анутый кряк и гогот
      Спешит провинциальный валенок
      В свой особняк на тридцать комнат.
      ...Незримый в куполах и коконах,
      Противясь русскому спектаклю,
      Я вижу редких упакованных,
      Но в диалоги не вступаю.
      
      Они бы вряд ли что-то поняли
      И в юнкерах, и в аксакалах,
      Идя от консульства Японии
      До именитых музыкалок,
      Едва рябины гроздь подъедена
      Объятьем снежного обломка,
      И голубиная отметина
      Белеет на плече у Блока.
      ***
      Константину Кроитору
      Притормози, мотора не глуша.
      Такая нынче снежная лапша
      Разболтана в известковатых лужах,
      Что нет ей ни упоров, ни заглушек -
      Ползёт, клубится, полсудьбы застлав,
      И ноет, словно выбитый сустав.
      
      А нам - с чего? В бездомии своём
      Куда себя мы только ни суём,
      И прошлое мерцает, как в стакане,
      Пока ещё справляемся с долгами,
      Пока, призвав сбираться на Ла-Манш,
      Эфира не убил бравурный марш...
      
      Притормози хотя б на пять минут,
      Пока снега мятутся и метут,
      Притормози, как фронт под Кенигсбергом,
      Как в Кунцево цундапы в сорок первом,
      Как доля, что избывностью тяжка,
      Как дальний свет и ровный тон движка.
      
      
      
      
      
      
      ***
      Это не финиш ещё, не старт,
      Нечто всего промеж.
      В тошной пыли социальных страт
      Зыблющийся рубеж -
      Знаем, как учат летать стрижат,
      Чтобы захавал пипл.
      Держим удар - говорил сержант,
      В прессы кувалдой бил.
      
      В глинистой яме по головам
      Бегал, в рассвет паля,
      Будто писательский котлован,
      Лётчикова петля.
      Русским родился - умрёшь совком,
      Только махнув рукой.
      Так, попирая один закон,
      Тут же вершишь другой.
      
      Если уверовал, присягни,
      Пялясь на купола,
      Чтобы в туманах Большой Земли
      Тощая ветвь плыла,
      Чтоб направляющий сей поток
      Стряпчий добра и зла
      Отчего берега не отторг
      И не терял весла.
      
      ***
      Судьбе и воле тот ещё подарок,
      Из прежней жизни прихотью изъят,
      Вдоль набережной высохших байдарок
      По дням своим распластываю взгляд,
      Кто знал меня, когда-то шебутного,
      Не признаёт в начале декабря,
      Когда земля к зиме уже готова,
      И в мёрзлый блеск бросает якоря.
      
      Какая тусклость! Будто бы сам дьявол,
      Сей свод замкнул, поворошив перстом,
      И день сырой у вечности оттяпал,
      И этим крайне укрепил престол.
      И скудно мысля, ничего не помня,
      Ни паспорт свой, ни пропускной пассворд,
      Животное на кромке водопоя,
      Взывающее к ужасу пустот -
      
      Вселенная, где каждый вдох ab ovo -
      Исчадие фрактального лубка,
      На лезвие оттенка голубого
      Нанизывай ветра и облака,
      Тогда и я, отчаяньем окутав
      Безвыходность атаки лобовой,
      Взойду вдоль пирсов пафосных яхт-клубов
      На снежный мыс, туманный волнобой.
      
      
      ***
      ...Как однажды замкомбата
      Щурясь, обронил -
      В горы лезть высоковато,
      Хватит и равнин,
      По изгаженному снегу
      Выходи пестреть,
      Запоздавшую разведку
      В котловине встреть,
      
      Чтобы хоть на послезавтра
      Смолкла дичь команд,
      И заря б не воскресала
      С октября по март,
      И, самим собой затравлен,
      Дождик моросил,
      И постанывал с окраин
      Местный муэдзин.
      
      Отчего ж так тошно, грустно,
      Будто мордой вниз
      Лёг, расстёгнут, как разгрузка?
      Чистый модернизм:
      В размышленьях о финансах,
      Думах, как Москва,
      Жизнь твоя, как нудный насморк,
      Мертвенно тускла.
      
      На своих местах исконных
      Стайный быт салаг,
      Небо в пепельных осколках,
      Яства на столах...
      И в сомненье обоюдном
      Мысль, как урс*, узка:
      Новый год под Алхан-Юртом
      И тоска, тоска.
      
      *урс - нож (чеченск.)
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ЕСИНУ
      То ли пассаж во мгле чудится, то ли баня.
      Слышится дальний гром, это зовут свои.
      Что бы ни вычислял, вечность одолевая,
      Выключи свет и ляг. Будешь в Москве - звони.
      Тысячи тысяч слов сказаны, но не путай
      С ними лишь то, что спит, буквы собой обвив.
      Разгорячён, остыл пахотный ноутбук твой,
      И не отредактирован его архив.
      Скажет Господь - ого, ты ль это, блудный Сергий?
      Ты же ответишь - я. - Много ль нашуровал?
      - Сколько сумел, отец. Время страды весенней
      Минуло, будто в ночь новый ушёл роман.
      О, безраздельный труд, влас моих убеленье!
      Меркнущих голосов смешанные ряды.
      Как на похоронах, выпил на юбилее,
      Зная, что те сто грамм жертвенны и вредны.
      Кто там? Восстать от сна и запустить ботинком
      В угол, где книг стопа ссохлась, как рваный шрам...
      Это жена и мать машут, зовут - иди к нам,
      И океан свистит пеной по гребешкам.
      
      
      
      ***
      Ни собратьям, ни бедной жене
      В забубённой юдоли персьюта*
      Не дано убедиться, что мне
      Без пальбы не убраться отсюда.
      Там, где участь славна и легка
      Тем, что смолк бомжеватый кудесник,
      Нашепчи мне, пустынная мга,
      О годах безвозвратных и детских -
      
      Как, постыдно боясь мятежа,
      За единое то порицаем,
      Что, язык за зубами держа,
      Проходил по стране полицаем,
      И, чуть что, назначая расстрел
      В потаённом урочище мшистом,
      Я томительно долго взрослел,
      С подростковым играя фашизмом.
      
      Обслюнись же, бухарский еврей,
      Из автобуса мне побибикай,
      Байстрюку пионерлагерей
      С чемоданно матерчатой биркой,
      Золотись, удалая звезда,
      Там, где бдят скорпионы и овны,
      И дорога, как песня, съестна,
      И преграды естественно водны,
      
      Но, пахучая, словно земля,
      Между ними от взора сокройся,
      Полоумная вера в себя,
      Несоосье моё, высокосье.
      Благодарностью лишь не скудей,
      На полях помечая кругами
      И солдат, что пришли без потерь,
      И триумфы их, и поруганье.
      
      *персьют - гонка преследования
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      1 января
      Оранжевато-синеватым,
      О вымерзанье юморя,
      За новогодним снегопадом
      Приходит утро января,
      Неотличимо от ситкома,
      Чей ржавый ржач, как роботанк,
      И суть его, так поселкова,
      Гудит в обмокших проводах...
      
      О, эти типа городского
      Изысканные по суду,
      Как будто на краю раскопа
      Сползающие в пустоту
      Селенья, где народ судачил
      Про тех, кто, ездя, не запряг,
      И скурвился к чертям собачьим -
      О ценах, войнах и царях...
      
      Но как была, так и белела,
      Над ними мгла, навек дана,
      И родового гобелена
      Бледнели буйные тона.
      Ужель до смерти быть покорным,
      И, начиная год, идти
      По свежим цитрусовым коркам,
      Припорошённым конфетти...
      
      
      Пьяному
      Из бездны бездну призывая,
      Действительность поколебав,
      Храпит, как лошадь призовая,
      Давидом кончен, Голиаф...
      ...Кто рос в глуши, на полустанках,
      И днесь от жизни изнемог,
      Уже не прыгает из тапок
      На императорский сапог,
      
      Но бродит посреди видений,
      Как будто обухом огрет,
      Когда рождественская темень
      Ведёт меж ставочных аренд,
      Где векторностью на скаляре
      Отображается руно,
      И зимнее солнцестоянье
      Неравноденствию равно.
      
      Над ним восход не из дешёвых,
      Под ним дорожный перестук,
      И присарайный индюшонок
      Обид, предательств и разлук,
      И краткий новогодний отдых
      Ему вдвойне, втройне скучней,
      Чем выпий выкрик на болотах
      И грохот сельских дискачей.
      
      ***
      Дане Курской
      Безвестнее моли, пустыни скудней,
      Неволю свою от свободы своей,
      
      Венка от болтанки на первом суку
      В раздавленных днях отличить не смогу.
      
      К чему же ряды теорем, аксиом,
      Коль света не вижу в просторе земном,
      
      И чтобы, свернув обновлённый вацап,
      Сквозь гулкий эфир не проваливаться б,
      
      И знать, что в смятенную душу вольют
      И зябкую похоть, и курсы валют,
      
      Как будто бы детство с разбитой губой,
      Невнятно, как пыль, и священно, как боль,
      
      Но эти набатные звоны и гуд,
      Когда через поле родные бегут, -
      
      Одни и единственны, как правота...
      И мессер пикирует на провода.
      
      
      ***
      Почувствую, но век не разомкну,
      По темени узнав, светлынь какая,
      Очнувшаяся по виброзвонку
      В последних снах слипается комками.
      Мне каждая корпускула твоя,
      Когда сереет небо на Востоке,
      Мила, как дружеская болтовня
      И первый блик в обледенелой стопке.
      
      И вижу я, как ночь уже стара,
      И утро на мякине подловила,
      Когда январь, и снег идёт с утра,
      Но и зимы осталась половина.
      По тремору межкомнатных трусих
      Определяя ветра направленье,
      Лицом заройся в мыслящий тростник,
      Где золотисты чудища Бродвея -
      
      В сугробе ли бессмысленно черней,
      Ищи ли в нём пропащий конский щавель
      Все эти сорок бесконечных дней
      До пика вешних просьб и обещаний,
      Я растворён в безбрежности твоей,
      И ватману покорна готовальня,
      И анфилада мартовских дверей
      Открыта, как отчётность годовая.
      
      ***
      Не странно ли, сиротство для,
      Сшиваясь на рванье,
      В двадцатых числах января
      Скучать о январе?
      Откинув шторы паранджу
      С окна, где тускл огонь,
      Другой зимы не попрошу -
      Достаточно такой,
      
      Палёной, будто с распродаж,
      Морозящей ростки,
      Свершаемой, как астрохадж -
      Хапком, по-воровски.
      Её, чей сумрак ледовит,
      Убоен, как статут,
      И тянется, как лабиринт,
      Навряд ли издадут,
      
      Но ни снегов не оттолкну,
      Ни дрожи слабины,
      Когда страшусь её одну,
      Чьи помыслы бледны,
      И отверзается Сим-Сим,
      И в солнечном пятне
      Так мучусь, что на десять зим
      Хватило бы вполне.
      
      ***
      Где теперь тот город шумный?
      Пал, и сделалось незримо
      То, что прежде плыло шхуной,
      Балаболило, искрило.
      Там, где корчились кварталы,
      Окликали исламиста
      Репродукторы, картавы,
      Почва лишь лежит, слоиста.
      
      Вспомню, медленно бледнея,
      Долгие земные пяди,
      Вавилонские плененья,
      Рукописные объятья.
      Вот она, моя эгида,
      Первый и последний признак -
      Тростниковый блеск Египта,
      Пыль борений клинописных.
      
      Вот она, моя прапамять -
      Измышленья Моисея
      Наскоро оттарабанить,
      Не вдаваясь в объясненья.
      Меж руин, как шут, шагая,
      Скажешь глухо, скажешь вчуже -
      Чушь какая, чушь какая,
      Как я мог предаться чуши?
      
      Всяк безумца упрекает
      Воскресеньем и субботой -
      Окровавленный пергамент,
      Горький скрежет, вой зубовный,
      Но единственная скрепа
      И развязка личной драме -
      То, что билось и пестрело,
      Прах, развеянный ветрами.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Не оживать и не мертветь,
      Когда январскими снегами
      Крошится под ногами твердь,
      Над головою возникая.
      Тому, метели ледяней,
      И разводная колобаха,
      Кто различит во мгле теней
      Иероглифику упадка -
      
      Как исчислимо пёстр объём,
      Что древле выкопан совками
      Ходивших по воду с рублём,
      А возвращавшихся с афгани,
      Как немы дни, что, гомоня,
      Намеренно врубили задний,
      Как исчерпаемы моря
      Осклизло бесполезных знаний,
      
      ...Когда к порядку встал едва,
      Душе особенно тлетворна
      Бессмысленная суета
      Бессмысленного углерода,
      Но трижды будь его мертвей
      Февраль, что во фрамугу стукнул,
      Нетленны - стоицизм ветвей
      И снегопад, вводящий в ступор.
      
      ***
      Таким, что не узнала б и родня,
      Глядящим в прорезь равнодушным профи,
      Я разгляжу в теченье января
      Кварталы, занесённые по брови,
      
      Оранжевой сирены беготню
      По коммунально-беличьему кругу,
      И голову, и слух свой преклоню
      Туда, где жив, и замертво не рухну, -
      
      К снегам, в которых шляться ошалел,
      Промёрз, окоченел, и думал - сдохну,
      Пока в крестах андреевских шпалер
      Не просияла мне беседка сбоку...
      
      Там что-то тлело - будто бы смольё,
      Струился дым вдоль ноздреватых досок,
      И слышал я дыхание своё,
      И на пределе слышимости - отзвук.
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      На прежнее опираться ль,
      Сбывать ли его в расход,
      Искусству спецопераций
      По жизни не до красот.
      
      Покличешь, а голосов-то
      Пожиже, чем на плацу -
      Накопишь до полувзвода,
      И плакаться к праотцу.
      
      Ещё не таких ловила
      Со скуки ль, из баловства
      Душманская котловина,
      Заросшая полоса,
      
      Но разве в зелёнке прятал
      Входные без выходных
      Потекший аккумулятор,
      Умученный под кадык?
      
      О, если б не предписанье,
      Представила б головня
      И сретенье то пейзанье,
      И плотность того огня...
      
      Такие кололо глыбы
      Болотом из-под осок,
      Что видно, как день тут был бы,
      Но долго пробыть не смог.
      
      Не ждать же, когда пристрелят...
      Корячься, но не сгорай,
      Когда в двух шагах пестреет
      Ружейная пастораль,
      
      И тянет от рук облезлым,
      И брызнувшим в рот ручьём
      Две ласточки над комбезом
      Щебечут, как ни при чём.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      И в святостях, и в безобразьях
      Отцову истощив казну,
      Безвестный день, быдляцкий праздник
      Отходит медленно ко сну,
      И, несмотря на все затыки,
      И тайны, что изъяснены,
      Плывёт Москва в морозной дымке
      Через вселенную зимы.
      
      Сугробным таяньем обрюзгнув,
      Нездешней волей сохранён,
      Жемчужной известью моллюсков
      Сияет воровской район.
      Он спит, и сны его кровавы,
      И лишь помыслит о благом,
      Как пальцы тянутся в карманы
      За хлороформом и платком,
      
      И деятельность основная
      Готова одолеть ленцу,
      Но времени напластованья
      Струятся по его лицу,
      И Рим, оплавленный в мистралях,
      Переродится в свой черёд,
      Когда невероятный Странник
      Минувшее перечеркнёт.
      
      ***
      Пока партийный гад иль гадов съезд
      Ножи вострят на Родину святую,
      Прикрывши список донесений с мест,
      Откинувшись к стене, свечу задую.
      
      В них англичанин, помыслом высок,
      Со всей Европы стаскивавший юбку,
      Уж не глядит, как плавится Восток,
      Но ощутимо притекает к Югу,
      
      Перекривившись, точно мануал,
      Пытает языков, уныл и мрачен,
      И век его разведок миновал,
      И черепом лоснится средь арапчин.
      
      И крах, что из бессилья вытекал,
      Вершится. Растворяются, поблекнув,
      И Мекка, и Москва, и Ватикан,
      Неразличимый сонм иных объектов...
      
      И, отголоском выстрела звуча
      Для мира, что чешуйчат и мозайчат,
      Одна моя задутая свеча
      Жива лишь тем, что ничего не значит.
      
      
      ***
      От утр, уподобленных драным чехлам,
      Шофёрской мочою кропимы
      И гофры заборов, и свалочный хлам,
      И залежи едкой крапивы.
      Исчислены - да, но не объяснены,
      Запутаны в мелких ячеях,
      Кирпичные топи бухой бузины
      В угодьях складских и ничейных.
      
      О мёрзлая жуть заводских пустырей,
      Где свищет лишь ветер-утырок,
      Узнай же, узнай же меня поскорей,
      Всхрустнув половодьем бутылок.
      Не здесь ли душа моя прежде жила,
      Не здесь ли она обитала,
      В краю, где божественная тишина
      Присваивала капитана
      
      Колодцев, отверзнутых в стылую гладь...
      Не в этих ли мутных протоках
      Товарищей гиблых искать-окликать
      Поклонами кранов портовых?
      Щербатой улыбкою золотаря
      Блещи ж в уцелевшем клозете.
      Я местный. Знакома мне злоба твоя,
      Молящая о милосердье.
      
      ***
      Не вслушиваться в пенье тишины,
      Когда летит сквозь обморок сапсаний
      Смещающаяся сквозь все шумы
      Граница речи, звуков и сознаний.
      
      Таков уж этот город - хамоват,
      И каждая триодь его попсова,
      Когда назойлив, будто бхагават,
      Сказаться не даёт ни на полслова,
      
      Степенен, как верховный ваххабит,
      Бормочет нечто, судьбами играя,
      Бетон и битум ливнями кропит,
      Растя куда-то без конца и края,
      
      И только в марте, щурясь от зевот,
      Заметит вдруг, проветривая в лофте,
      Кристаллы влаги, плавящейся от
      Прикосновенья к обнажённой плоти,
      
      И жизнь, в которой ты ни в зуб ногой,
      К себе притянет заблужденья детства,
      Когда и ты, и текст безумный твой -
      Превыше воли, смысла и контекста.
      
      
      
      ***
      Кто с детства не знал сомнений,
      Бицуху качал, и хрясь,
      В руины войны столетней
      Впадает, приободрясь,
      Мечтаньями о стакане
      Долбя мозговой рельеф,
      Смиренное воздыханье
      Тайком на груди пригрев,
      
      От бешенства косоротым,
      Упорот, как Вальсингам,
      Приказывает задротам
      Сподвижничать висякам,
      Провидит, как полюбовна
      Вражда мировых элит
      И призраков полигона
      Не хвалит и не хулит:
      
      Исчадьям адреналина,
      Прошедшим через Врата,
      Спасенья не предварила
      Всеведенья острота.
      Им вечно блуждать во мраке,
      Цепляться за дым заслуг,
      Предгорья, хребты, овраги
      Смыкая в единый звук,
      
      До Стиксова омовенья,
      До гибельного челна
      Евангельем от Матфея
      Им воля предречена
      Тупого не ждать приказа,
      А сделаться холодней,
      Чем три убиенных агнца
      И семеро голубей.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Со всякой тварью одинаков,
      Пока она аляповата,
      Я не встречал иных титанов,
      Чем тополя по три обхвата,
      
      Как на дешёвом биеннале,
      Бессмысленном, как треск стрекозий,
      Деревья мне напоминали
      Гигантов, грянувшихся оземь,
      
      Как будто некто, хрипло гаркнув,
      Пределы положил везенью,
      И с поднебесья сдул Икаров,
      Пустую населяя землю,
      
      И, укрощая дух рысачий,
      Ещё суровей, чем ответка,
      Искал намёка попрозрачней,
      Но явно не для человека.
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Сквозь дымку веков едва ли
      Расслышишь одно из двух -
      Охотников на привале
      И необъяснимый звук:
      Поскольку семь дней, как осень,
      Отрекшись от баловства,
      Пятнистая от коррозий,
      Летит со стволов листва.
      
      Но где тот чудесный мальчик,
      Искусственный, как шелка,
      В сплетениях мать-и-мачех
      Выслеживавший жука?
      В мерцанье ионосферном
      Соломки не подстелил
      Туда, где танцует с ветром
      Тектоники пластилин,
      
      И сам, кое-как подкован,
      Сворачивал к полусну,
      Под едкий вороний говор
      Истаивал в белизну -
      В скафандре и с лучемётом,
      Во всей своей полноте,
      Пытается быть четвёртым
      И в троице, и нигде.
      
      
      
      
      
      ***
      Рывком небесной кавалерии
      Судьба не раз ещё оближется
      На потускневшие от времени
      Метафизические пиршества,
      
      Где¸ если не подводит зрение,
      Имеет шансы быть опознанным
      Не человек, но нечто среднее
      Меж водорослью и апостолом,
      
      И за облезлый хвостик беличий,
      Веленьем вольного супружества
      Верстается трофейный перечень,
      Миры горят и царства рушатся...
      
      Но ты, проросший в средостении
      Пространств, где суть никак не скажется,
      Ни в малой, ни в малейшей степени
      Не склонен к оторопи саженца,
      
      Что, отведя беду сопливую,
      Из года в год глядит замшелее
      На землю с тошной дисциплиною
      И радужное всесожжение.
      ***
      I.
      Невзрачный полдень, ощущенье гребня,
      Оплавок солнца, что взошло, не грея,
      Апрельского цветенья кисея -
      Его ты знаешь лучше, чем себя.
      
      Земли и неба мёрзлые исканья
      Из волн морских, из облаков, из камня -
      То живо воздыханье, то мертво,
      И что ему до века твоего.
      
      Погибшие предшественники! Им бы
      Не касок подошли стальные нимбы,
      Но клобуков закатные холмы,
      Последний отсвет, пена у кормы.
      
      Гоняли мяч по улице широкой,
      Юнгштурмовки носили со шнуровкой -
      Их, как тебя, Создатель разыграл
      От войн поганых уводя в сакрал.
      
      Откуда страх? Инструкции подробны,
      Но связи нет, кончаются патроны,
      И на мгновенья миг не расслоим,
      Как вход Господень в Иерусалим.
      
      Пока Воскресший не вернулся снова,
      Евхаристичны плоть и кровь Христова.
      Причастьем освежив смердящий рот,
      Сподобишься божественных щедрот.
      
      Но что в остатке, кроме тех полемик,
      В которых ты, бессмысленный, как лемминг,
      Бежишь от смерти, отрицаешь смерть
      И не даёшь безумью закоснеть?
      II.
      Полдневный жар. Предчувствие плененья.
      Рыбацкий дом, простреленный лучом,
      Где, в амальгаме мертвенно бледнея,
      Двойник стоит, бездумьем облачён.
      
      Имущество утратив, словно присных,
      Могил трагичней, тишины святей,
      С какой войны вернулся жалкий призрак?
      Что высмотрел меж лодок и сетей?
      
      Не бритву ли, с которой в рукомойник
      И страх сбежит, и тягости стекут?
      Последний век, плутая в лукоморьях,
      Лениво брызжет мякотью секунд.
      
      Кому легли на плечи эти длани,
      Забыть не сможет, как судьба скупа -
      Жужжанье мух над смрадными телами,
      Да грохот маршей с радио-столба.
      ***
      Не сад, что тысячами пройден,
      А май, лучистый, как попса,
      Чугунным эхом подворотен
      Распахивает небеса -
      
      И переходы, зебровидны,
      Куда-то в будущность лежат,
      И лепестки, как серафимы,
      Шершавят вспыхнувший ландшафт,
      
      И - вихрь, и в самом эпицентре
      Слезинки малой не извлечь
      Каштану, что святее церкви
      На пару беззаконных свеч.
      
      И, отрочество вскользь окликнув,
      Весь в чём-то глаженом, сыром,
      Девятый день, угонщик лифтов
      Сбирается на космодром.
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Из города, чьи паперти слоисты,
      Я вынесу единственное - то, как
      Вальяжны в нём ЦРУшные слависты
      В предписанных страдальцам белых тогах,
      
      И облако, бело, как лейкопластырь,
      Не раны неба склеивает - ну их! -
      А, потакая тишине горластой,
      Блаженствует в бунтарских накануньях.
      
      Когда б желал подобного истока,
      Делил бы провиант на тот и этот,
      Но я уеду максимально звонко,
      Уеду, потому что все уедут.
      
      Халупы эти, что глядят надменно,
      Песок пожрёт, как пожрала Сахара
      Улыбку молодого ительмена,
      Опёршегося на базальт стоп-кадра.
      
      ...От запахов земных, речных и хлебных,
      Усну, как упаду, и лишь одно мне
      Болезненное содроганье клеток
      Напомнит о любви и гомонойе.
      
      
      
      ***
      Давно уж укрыто дождливой стеной,
      Как вольно мальцом-пятилеткой
      Я плыл, беспечален, по глади земной -
      Ни мыслей, ни памяти едкой.
      Одно впечатленье - что поднят с одра
      Молитвами военкомата,
      И желчная пьянь, и менты-мусора
      Мне братьями были когда-то.
      
      Как будто бы выдернут из кладовой,
      Блуждал по пустыне фантазий,
      И тень выдавала меня с головой,
      Отбрасываемая наземь.
      Я верил - о, нет! - затвердил назубок,
      Что правда, в рубцах и отрепьях,
      Избегнет ленивца, что, булькнув, заглох -
      Рекли мне деяния древних.
      
      И что бы мне было не верить, когда
      На годы растянутый диспут
      Не ведал ещё ни ствола, ни кнута,
      На коже предплечья оттиснут?
      С тех пор, как ни бедствуй, как жизни ни гробь,
      Восходом в ночи багровея,
      Те оспинки я, как охотничью дробь,
      Считаю зарёй откровенья.
      
      ***
      Когда на небе свет звезды вечерней
      Искрится и сияет, как подарок,
      Всего земного тщательней и тщетней
      Взывая к пехотинцу в говнодавах,
      
      Минуй меня, Господь, от жирных пятен
      Реальности, и от всего такого,
      Чей скучен вид и облик необъятен,
      И род идёт от вящего думкопфа.
      
      Отличие меж затхлой теплотрассой
      И нывшим близ неё воображалой
      Мне ведомо и так, и значит, здравствуй,
      Хмельная явь, и - отступи, пожалуй.
      
      Проращиваем вместе с овощами,
      Я не из них, и если б видел долг свой,
      То лишь в одном - чтоб духи совмещали
      Во мне и стыни, и горенья вдосталь.
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Ни пошлый мордобой,
      Ни водочный сосуд
      От скорби мировой
      В июле не спасут.
      Соцстатус ли, айкью ль
      Препятствуют, когда
      Над всей землёй июль
      Затеян, как лапта.
      
      И в неге отпускной
      Подобием шатра
      Простёрта над Москвой
      Отвесная жара.
      Что станется со мной?
      И отчего так вздруг
      Весёлый, озорной
      Меня покинул дух?
      
      Я знаю, что потом:
      От крохотной искры
      С гадючьим шепотком
      Поднимутся из мглы
      Реченья аскарид
      На бедных соколят
      Когда лицо сгорит
      И руки загорят.
      
      ***
      О, если бы мог, то сравнил бы с игрой
      Мучительной жизни отрезок,
      В котором взывание бездны сырой
      Горланило о непотребствах.
      
      Команды к побудкам, зеванье скота
      И рабство в согбенных осанках -
      За ними вставала сама пустота,
      Мужицкий оскаленный запах.
      
      И мысль, отрицавшая полутона,
      Отверстая, словно братина,
      По краю сознанья бродила одна,
      По самому краю бродила...
      
      Каким бы ты ни был - богат, знаменит,
      Оторван от общего сбора -
      Не раз и не два тебя воспламенит
      С высотки бегущая свора.
      
      Не раз и не два, из блаженства изъят,
      И словно всем телом слабея,
      Почувствуешь только - не затормозят,
      А если и ищут - забвенья.
      
      
      Звенигород
      ***
      И день, и пища - что за дрожь тогда
      Охватывает? Что за наказанье
      Метафизическая пустота,
      Качающаяся перед глазами,
      
      Когда натянут, взмылен гиппокамп,
      И жизнь темна, и смерть подслеповата,
      И выгорают меж еловых лап
      Молочные шары пансионата.
      
      Тогда, быть может, ощутишь сполна
      Витрину кубков теннисных, никчёмных,
      И чередой полуденных ночёвок
      Судьба предстанет, бренна и скудна.
      
      И облако-часы, и мысле-дни -
      Всего лишь дань заверенным пресс-формам,
      И бытие твое, как ни взгляни,
      Волан, что днесь напополам разорван.
      
      Звенигород
      
      
      
      
      
      
      Hitman, сodename 47
      Назначенный к не владенью
      Реликтовым сном семей,
      При жизни объявлен тенью,
      И сердцем предался ей,
      Понявший среди рукастых
      Лишь тех, кто, убив, издох,
      Ты выйдешь, поправишь галстук,
      И двинешься на восток.
      
      Сквозь отмерший эпителий
      Проулков, где стынет вонь,
      Транзитный душок отелей,
      Такой несравненно твой,
      Пока в жестяной беседе
      Друг в друга дерьмом плюют,
      Расставлены волчьи сети,
      Готов ледяной приют -
      
      Унынье кварталов затхлых
      И жалобный взгляд икон,
      И континентальный завтрак -
      Сосиски, омлет, бекон.
      Резервная оружейка,
      Не вздумай молчать - ваганть,
      Как выследить наркошейха
      И пулю в него вогнать.
      Звенигород
      ДУНИНО (родителям)
      Мне жаль тебя оставить, отчий край -
      Здесь князь-река ржавеет цвета пепси,
      И я бродил счастливым - не вчера ль? -
      И сосны выметают поднебесье.
      Домишко летний, где я был зачат,
      Давно снесён в ближайшем Подмосковье,
      Иные, тратя время отпускное,
      Там что-то роют, пилят и стучат.
      
      ...Чудачество, конечно. В сорок лет -
      Какие дети? Старость на пороге.
      Сдавай проект, отращивай бородки,
      Даю славься, как рыбак и сыроед...
      А вы пошто рискуете, мамзель?
      Мальчишка выйдет нервным и пугливым,
      Не шины плавить гоночным болидам,
      А швы редкоземельных бумазей.
      
      Родители мои... я вас узнал,
      Когда, мясными клочьями облеплен,
      Воззрел на смерти голубой оскал,
      И зёрна отделить не смог от плевел.
      Ни капель птичьих не убрать с плиты,
      Ни взвыть о вас, поскольку нравом робок,
      Над пепелищем, коего следы
      Теряются меж муравьиных тропок.
      Звенигород
      
      
      ***
      Какая одурь - холода, ветра,
      И, знаешь ли, разбросанность такая,
      Растерянность... и вера нетверда,
      И что за дождь, когда порыв да капля
      
      Срывается и на щеке горит,
      И чем её унять, ни сном ни духом
      Ни гордый лавр, ни клейкий эвкалипт,
      Ни мухоловка в созреванье тухлом.
      
      Трудись-трудись, минуты не присев.
      Когда беда в тебя глядит раскосо,
      Кто набело оценит их резерв,
      И превосходство их, и первоскотство?
      
      Пока, душа подушки перьевой,
      Во мгле ты светишь крепостной рабыне,
      Никчёмная слеза, наперебой
      Тиранов славят хоры мировые,
      
      И мера им одна, един закон -
      Одна лишь ты, что, слушая себя лишь,
      Молчишь пред занесённым тесаком,
      Единственна, пред Господом сияешь.
      Звенигород
      
       ***
      Субъект налогообложения,
      Я делом занят был серьёзным,
      Желая стать ещё блаженнее,
      Чем предававшиеся грёзам.
      
      Когда натачивали лезвие,
      Стенать и плакать запрещая,
      Оказывался бесполезнее
      Кровавых струй между хрящами.
      
      Но и штакетника безмолвнее,
      В рядах сугубо полузадних,
      Я видел, что они исполнили,
      Как оголили палисадник.
      
      Невинных агнцев безответнее,
      Забитым окнам тряс ветвями,
      Когда, предчувствуя забвение,
      Друг друга водкой просветляли.
      
      И, ржавой кадки неподдельнее,
      Ночами мог поведать кровле,
      Что чем воздушней нападение,
      Тем глубже залегают корни.
      
      
      ***
      Присядь на койку, клан сопран,
      Цвети, календула.
      Вернулся, вещи разобрал -
      Москвы как не было.
      
      ...Ты пробочку-то отверни.
      Прости, чудовище.
      Порвали сланцы мы твои.
      Размерчик тот ещё.
      
      Пока ты, зёма, пребывал
      В общенье с массами,
      По ком-то плакал трибунал.
      Едва отмазали.
      
      Херовый вышел эпизод.
      Бардак с высотами.
      Потерь на двадцать из двухсот.
      Одни двухсотые.
      
      Из худших выбирая зол
      Косое зырканье,
      Сложили рапорты на стол
      Косноязыкие.
      
      Разведка поздно засекла
      Куначьи шнобели,
      И жахнула из-за села
      Поддержка, чтоб её.
      
      Проси теперь у катаракт
      Негабаритного...
      Что срочка арте, что контракт,
      Ультрамариново.
      
      Ещё он толком не подсох,
      Не вмёрз проталиной
      В чеченский плавленый песок
      Их профиль вдавленный.
      
      Ни бега им сквозь облака,
      Ни дома отчего.
      Давай ещё по два глотка,
      И - в томагочево.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
       Тимуру Ишбулдину
      Когда июльский шквалистый порыв
      Сдувает с одуванчиков седины,
      Так далеко раздумьями уплыв,
      Я чувствую, как мы сейчас едины,
      
      Едины мы, пока не истекут
      Сорвавшиеся с толщи зиккурата
      Трепещущие мотыльки секунд,
      Проваливающиеся куда-то.
      
      Во время жизни, звонкой, как струя,
      Ценил я труд превыше грёз диванных,
      Как миллионы, начинал с рубля,
      И кончил кислой вонью раздевалок.
      
      Шуми же надо мною, болтовня.
      О, деятельность! Из обществознанья
      Знакома мне расчисленность твоя
      И поступь величавая фазанья.
      
      Ещё никем не вычислен скаляр,
      Но вектор - вот он, посреди квартала:
      Одной свечой когда-то Рим стоял,
      Одной молитвы для него хватало.
      
      
      ***
      Священные птицы, будившие нас по утрам,
      И царства пророча, и славную гибель в бою,
      От имени традиционно слепых панорам -
      Воззрите на псов, уподобившихся кабанью.
      Когда оборзели и стали прилюдно срамны
      Владельцы дискурса, тряся опалённым сучьём,
      Нам было по двадцать, лишённым привычной страны,
      Пленённым гнилой публицистикой невесть о чём.
      
      Бесплодные грёзы! И нюх уже не был соплив,
      Однако не им ли убогий наш космос расшит?
      И мы, представительской кровью его не залив,
      Подумали - ладно, пусть будет, как барин решит.
      Пока эта сволочь кропала тупые статьи,
      Пока возвеличивала воровство и грабёж,
      Мы прожили жизнь в ощущенье, что жизнь позади,
      И эту уверенность в нас уж ничем не проймёшь.
      
      Тогда, потеряв, как любовь, и мечту, и страну,
      Мы сделались иксом, который был тщетно иском.
      Никто не подумал - отважен, я нынче струхну,
      Никто не ответил взывавшим о горе людском.
      Жалка твоя участь, бунтарь, сокрушитель основ,
      На чреслах истории ты не крупней дрозофил,
      Для тех, что, однажды услышав отеческий зов,
      Решили, что дальний набат не по ним прозвонил.
      
      ***
      Не краб солярный простирал клешни,
      Не вор пылил на списанном линкольне -
      Отец и сын вдвоём по полю шли,
      Отец и сын пересекали поле.
      
      - Всю жизнь ты шёл, теперь и я иду, -
      Средь хвороста плутая, словно в розгах,
      Споткнувшись о кротовью ерунду,
      Отважно констатировал подросток.
      
      - Чем жить, отец, когда такая мгла,
      И как не уподобиться вахлаку,
      Когда велят раздеться догола,
      Смирить гордыню и ползти на плаху?
      
      Убийцы в доме - мы под стол, за шкаф...
      Ужели мало рук нам отрубали?
      Не лучше ль, славу вечную стяжав,
      Сойти с тропы, проложенной рабами?
      
      Не жук летел к полночному огню,
      Не тролль ничтожный тёр поганый коммент.
      Сказал отец - иди, я догоню,
      И сын поверил, что отец догонит.
      
      
      
      ***
      Насчёт преисподней не знаю,
      Но если куда попаду,
      Забью беспримерную сваю
      На скучную эту байду -
      Запаздывание трамвая,
      И слухи на весь институт,
      Что третья идёт мировая
      И краны на кухнях текут,
      
      На то, что от распрей с Европой
      В крестах дефицит крестовин,
      И новый тиран всенародный
      К посадкам с утра приступил,
      Что в рейтинге сняли полбалла
      За явно излишний спондей,
      И девичья шея пылала,
      И дверь вылетала с петель.
      
      И прежние глупости бросив,
      Доискиваясь, где исток,
      Я жизни, пахучей, как ростбиф,
      Довериться так и не смог.
      Так что мне до той преисподней,
      Где скрежет зубовный, когда
      И эта пустыни бесплодней,
      И точно такая, как та?
      
      
      ***
      Не понимаю избранного. В нём
      Звучавшее уже звучит повторно,
      И, с эхом пенопластовым вдвоём,
      Душе неуспокоенной подобно.
      
      К печи угасшей звать истопника,
      Вторично мять истоптанную глину -
      Никчёмно. Потому издалека
      Секунд невозвратимых не окликну.
      
      Избранник я. Святую тишину
      Не возмущу, и, сообразно сану,
      В неё истёртых чёток не швырну,
      Былых беспутиц повторять не стану.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Воспоминанья воскресив
      Об олл-инклюзиве былом,
      Весь год копил на эксклюзив.
      Облом.
      Никем не знаемый зимой,
      Тот остров был скорее мним.
      Кружил семьсот сорок седьмой
      Над ним.
      
      Скопленья черепичных крыш,
      Где вольно только гнёзда вить...
      От моря небо отчекрыжь
      И внидь.
      Ресепшен, темноватый люкс,
      Пейзаж над койками - интим.
      Европа мы. Европа-плюс.
      Летим.
      
      Поплёвывает водомёт,
      Крадутся блики по шнуру.
      Любой Распятого поймёт
      В жару.
      Ты ради этого раз в год
      Высовываешься за МКАД -
      За стрекотание красот,
      Цикад.
      
      
      ***
      О, если ты слышишь, то не охладей,
      Однажды над ухом чирикнув,
      Лодейное поле, в котором ладей
      Не больше, чем бригов.
      
      Услышь, планетарному внемля ядру,
      Как Божия хлябь гомонлива,
      Приземистое, как овсы на ветру,
      Спасительное, как молитва.
      
      Ужель виноват я, что дух оробел,
      А плоть, как доска, огрубела,
      Когда по рожденью и сам корабел,
      И сын корабела?
      
      Каких бы судьба корректив ни внесла,
      Как путь бы они ни спрямили,
      Позволь мне, обломку простого весла,
      Грести, устремляясь к стремнине.
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      С подглазья не стерев слезы скупой,
      Я годы клал на то, чтоб стать собой,
      Но был чужих триумфов новостник,
      И даже здесь триумфа не достиг.
      
      Среди людей, убивших жизнь свою
      На то, чтоб уподобиться зверью,
      Я вряд ли был собой когда-то горд,
      Сжигая нервы, словно шинный корд.
      
      И пусть меня Создатель не отторг,
      Я вижу дальше - вижу сам итог:
      Останутся лишь мальчик, океан,
      Порыв, который звёзды окликал,
      
      Окурок, утопившийся в плевке,
      Военную машину вдалеке.
      Но это - знаки. Морок отогнав,
      Несложно быть одной из первых глав.
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Уже июля пыльный реквизит
      Иссохшей уподобился крещальне,
      И в неподвижном воздухе висит
      Почти не выносимое прощанье
      
      Со всей землёй, потрескавшейся от
      Библейски не обузданного жара,
      Когда сквозь брань убийц и плач сирот
      Скребёт пространство маятника швабра...
      
      Кто ж мы себе? И чем осознаём
      Те бездны, чья печаль неодолима?
      Приходит ночь в бесчувствии своём,
      И дольше века длится пантомима.
      
      Смутится ли грозою лазурит,
      К иконе ль ветхой припадёт расстрига,
      Предчувствие ль внезапно озарит -
      Безветрие. Ни шелеста, ни вскрика.
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      ...Все эти люди, что придут и канут,
      Голландец, африканец, алеут,
      Поддерживавшие пустой экаунт,
      Что после них лианы оплетут,
      
      Не поддающиеся объясненью -
      Волана стрекозиного отскок -
      Гагачьим пухом удобряли землю,
      Не замечая, что асфальт подсох.
      
      Сплавляясь в человеческой теснине,
      На огненном вращаясь колесе,
      За что я должен гибнуть вместе с ними,
      И как не гибнуть, если гибнут - все?
      
      ...Догадываясь, как посулы хрупки,
      Немыслимое каждый день терпя,
      Как взять себя в мозолистые руки
      Судьбы, уже глядящей на тебя?
      
      
      
      
      
      
      
      
      ПЛЕННЫЙ ВЕТЕР
      
      Извалявшись в листве конопатой,
      Стосковавшись по воле степной,
      Этот зюйд, как последняя падаль,
      Возлежит под несущей стеной.
      
      Что за странную выбрал он долю
      В нелюдимом проулке глухом?
      То размечется вдоль по подворью,
      То собачьим свернётся клубком.
      
      И зачем ему в душу мы влезли,
      Чихуны-кашлюны-сморкуны,
      От которых спасаешься, если
      Отрекаешься от Сатаны?
      
      Исполинских торнадо осколок,
      Не привыкший сдаваться внаём,
      Он, дитя вечеров подмосковных
      Над уткнутым в песок фонарём,
      
      Отлететь от убогих не смея,
      По ничтожному праху снуя,
      Представляет воздушного змея,
      Возвращаясь на круги своя.
      
      
      ***
      Не вырезав ни геммы, ни камеи,
      Не исчерпав запасы ойкуменьи,
      Никто не вправе выказать резцу
      Неудовольствий тем, что, безыскусна,
      Мошка коровья упадает с гузна,
      И прочую невнятную грязцу.
      
      Иначе я не мыслю, не умею.
      Себе не равен, каждому мгновенью,
      Я присягал, как вольности своей.
      Не сват родне и не солист ансамблю,
      Себе не верен, что себе оставлю -
      Щенячий привизг, сплетни ассамблей?
      
      Пока стрекочет на холме кузнечик,
      Пока довольно пламени у свечек,
      Пока арбуз штурмуют орды ос,
      Пока шедевр не равен атрибуту,
      И я, пожалуй, с ними, здесь пребуду,
      Как претендент, ханжа и ортодокс.
      
      Понять меня кому - не землякам ли,
      Что не стяжают вечности ни капли,
      Каких евангелий ни открывай.
      Мне с ними в груди молотить, икая,
      Чтоб знали все, какая эта капля,
      Каков на ощупь он, Святой Грааль.
      ***
      Я понял, что Господь меня не видит,
      Когда, штабной ухмылкой мельтеша,
      На всех частотах заплясал эпитет
      Террористического мятежа.
      
      На третий день, пройдя до половины,
      Властям вернув утерянный контроль,
      Мы, сделавшись огню неуловимы,
      Группировались под большой горой.
      
      Там плакали от залпов миномётных,
      Просили пить, патронов, сигарет,
      И женщины ходили мимо мёртвых,
      Губительно ведясь на всякий бред.
      
      Дымящихся вдали дорог зеркальней,
      На небе таял облачный крахмал.
      Стояла сушь. Раскрашивался камень,
      В заливе нефтетанкер догорал.
      
      Бумаги, куры, выстрелы, стенанья,
      Болезнь земли, нарушенный баланс.
      Над всем царила тишина степная,
      Молчанья Бога, бросившего нас.
      
      И каждый бы сказал, мозгов не пудря,
      Плюясь под ноги гравийной слюной:
      Быстрее пули лишь другая пуля,
      Бездонней бездны лишь бачок сливной.
      
      И, гибели стократ обетованней,
      Я понял, что из пепла восстаю,
      Когда, излив любовь на бедных тварей,
      Господь закрыл глаза на тварь свою.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Каков ни на есть андроид,
      С людьми тебе, как в бильярд:
      И женят, и похоронят,
      И наново отболят.
      Окликнут перед управой -
      Знакомая хрипотца -
      Откуда ты, парень бравый?
      - Из матери. От отца.
      
      Забудешь, де ветер сеял,
      С ворами, средь шоферюг,
      Одно сознавая - Север.
      Понятно же, что не Юг.
      Расскажут: сойдя с Европы,
      Всевышний оберегал
      Засахаренные сиропы
      И водочный перегар.
      
      Речной угреватой кромкой,
      Спасая кресты свои,
      Бежали от славы громкой
      На пасмурный свет зари,
      По щиколотку в хавроньях,
      По праву средь них селим,
      Чернявый, как макаронник,
      И ты примостился к ним.
      
      По горло в спиртных вкушаньях,
      На пойменных берегах,
      Носатый, как лягушатник,
      Восславился иерарх.
      Поэтому в преступленьях
      И двое всегда втроём,
      И ты им не просто пленник -
      Ягнёнок пред алтарём.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Двадцатые числа - и воздух, опрелый, как брага,
      Терзает сады, чтобы снова ему объяснили:
      От лета осталась щепотка горелого праха -
      Гуляние в парке, как будто бы роспись в бессилье.
      
      Свободу накликав, годами ярясь, протестуя,
      Добились всего-то, что некого больше бояться.
      Накрыты столы, но уже опрокинуты стулья,
      Разбита посуда, мертвы плесневелые яства.
      
      Что слово твоё? Неизменно ничтожны деянья.
      Чужим берегам, как своим, исповедуешь горе.
      Природа как будто бы спросит - плоха для тебя я?
      И ты не ответишь, как двоечник в заспанной школе.
      
      ...Не то что плоха, но придумана вязкой запрудой.
      Вон там огоньки, но они мне совсем не по нраву.
      Людское неволит, а вовсе не мох изумрудный.
      Поди прокорми им такую лихую ораву.
      
      А речи - что речи? Не лучше теперь я, чем прежний.
      Себя не новее, тебя ль рассужу-аттестую,
      Когда трепетанье раздавленной пахнет черешней,
      И август безумный от солнца сидит одесную?
      
      
      
      
      ***
      Раздираемый Осанной,
      Неспособный петь в Раю,
      Вот я, Господи, тот самый,
      Что хвалу тебе трублю.
      
      Даже если вдруг затихну,
      Не душой - умом пойму:
      Слава, слава Господину,
      Господину моему!
      
      Только струйка эстрагона
      Ляпнет, ноздри мне клюя:
      Видишь, как я безработна?
      Я, как ты, и ты, как я.
      
      Помешавшись на испуге,
      Жеребцов пустивши вскачь,
      Пряхе дней, античной суке,
      Кинусь в ноги - срок означь!
      
      Не упрямься, подыграй же!
      И ответит мне швея -
      Обозначу, но не раньше,
      Чем уверуешь в меня.
      
      
      ПАНСИОН
      
      Долбили этикетом,
      Внушали сотни догм,
      Пока на свете этом
      Не стало, как на том.
      
      Начистим оперенья,
      Расчешем колтуны,
      В обеденное время
      Пребудем голодны:
      
      Какая нынче просинь
      В цугундере Твоём!
      Но, певчие предгрозий,
      Его перевернём.
      
      Сквозь дурь, чрез обалденье,
      Услышим некий звук:
      "Растили слуг идеи,
      А вырастили - слуг".
      
      У ногтя заусенцу
      Вольготней потому,
      Что ни уму, ни сердцу,
      Ни сердцу, ни уму.
      
      
      
      
      
      ***
      В библиотеках не иском,
      Чужой и золоту, и нефти,
      Не встану бронзой на Тверском.
      Там и стоять, по чести, негде.
      
      Ни за экю, ни за пистоль
      Не обольщусь печалью строгой.
      Поэзия! Ты - звук пустой,
      Насмешка сквозняка над створкой.
      
      Из мусора мой постамент,
      И путь мой тёмен и ухабист.
      Мне в этой жизни места нет.
      Не обнаружено, покамест.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Как обычно, ни рыла, ни уха,
      Только сумерек затхлый чердак.
      Отчего же готовность и мука
      Проступают в знакомых чертах?
      "Не себя, так других отвоюем
      У небес, где, таи - не таи,
      Сентябри, подражая июлям,
      В синеве зажигают огни,
      
      Отрезвляя, приводят к смиренью,
      Понуждают одеться теплей
      И сентябрьские прятки с мигренью,
      И прогорклая гарь фитилей..."
      Это вечное, данное свыше,
      Разрывное, как искры из глаз,
      Изуверствуя, смотрит бесстыже,
      Погружает в ознобный экстаз -
      
      Это зарево млечных дробинок
      В искажённые лица бросал
      Менуэт на советских руинах,
      На советских руинах базар.
      И повсюду, как слышно поодаль,
      Беззастенчиво целясь в князья,
      Пробуждается сонная одурь,
      Беззащитные свечи гася.
      ***
      Исчезая тем бесследней,
      Чем беззвучней тлеет зелень
      Осенью сухой,
      Тусклой радужкой бензина,
      Темнотой, что ум блазнила,
      Сердце успокой.
      
      Разделённые потоком,
      Уплотнились по бытовкам,
      Душу искромсав.
      Насидели в разнотравьях
      Уплотняющийся траффик:
      Ялик, пироскаф.
      
      Где постылая деревня
      Чадом тепловыделенья
      Застила миры,
      Резать и колоть готовы,
      Точат лезвия оторвы,
      И цветы мертвы.
      
      Прежний список огласила
      Известковая клепсидра
      Соляных пещер.
      Буди-буди к нам, ретивым,
      Номиналом, нарративом,
      Буди благ и щедр.
      
      Господи, щади несносных,
      Ухавших ветрами в соснах
      Меж полей Твоих.
      Если только рот разину,
      Дунь в хмельную парусину,
      Расточи тупик.
      
      Иль не видишь, как седеем,
      Как, чужды иным затеям,
      Цепь себе куём?
      Рассуди, тропу означь нам,
      Ткни арапником казачьим
      В путь за окоём.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Расходится. Уже под облаками
      Видны в разрывах цветовые пятна,
      Стоит на страже самообладанья
      Окрестность, рецессивностью объята.
      
      Оцепенелый, как игрок в Нинтендо,
      В неё ты зришь, не постигая снова,
      Как можно называть своим - вот это,
      Тебя не отделившее от сонма.
      
      Давно потерян ты, теперь - аукай,
      Кто так установил, какой иуда,
      Что в это можно лечь и стать, как уголь,
      Навечно лечь, и не восстать оттуда.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      Павлу Поповских
      Так солнечно, как будто жизнь в запасе,
      И с ней уже достигнуто согласье
      О перемене участи твоей.
      И будто бы рыданьем взлёт не прерван,
      И этот куст, всегда желтевший первым,
      Опять пылает посреди аллей.
      
      Сглотнёт ли жаба подгулявших мошек,
      Вспорхнёт ли сойка из ветвей намокших,
      Опять на луг ветра обозлены,
      И равнодушно небо в пенных клочьях.
      И ты, не раз ловивший бедных ловчих,
      Вёрсты за три заметишь их следы.
      
      Когда они в бессмертье облекутся,
      И "красные бригады", и якудза,
      Брюзжаньем скорбным не достанешь их.
      Открытые финалы ненавидя,
      Ты избегал, как жалости, наитья,
      И в этой страсти был один, как штык.
      
      Теперь ты мёртв, и на заре вечерней
      Тебе приснятся дни святых учений,
      Когда рассвет безжалостный воскрес.
      Туманом полусъеден, стлался ельник,
      И было слышно, как в глухих селеньях
      К обедне бьют, как будто в ржавый рельс.
      
      ***
      Пройдётся ль пропаганда колесом,
      Раздумывая, а не прикольнуться ль,
      Овец встревожит лишь покой и сон.
      Дожертвовались. Не до революций.
      
      Какой бы бунтовской видеоряд
      Ни караулил чаяний народных,
      Не добудиться красных дьяволят,
      Настоянных на тёмных энергонах.
      
      Какой ведьмак толпы ни раззадорь
      Закона изменяющейся буквой,
      Горда фундаментальной простотой,
      Она попляшет, но закупит утварь.
      
      Пускай петрушка хрипнет на шестце,
      Склонись пред неизбежною раздачей,
      Когда само Варшавское шоссе
      Желтеет и становится прозрачней.
      
      
      
      
      
      
      
      ***
      Вящая пустота,
      Облачный тонзиллит -
      О, что за мысль тогда,
      Осенью осенит:
      Странно среди клоак
      Машется кораблю.
      Здесь, на семи холмах,
      Ветрено, как в Раю,
      
      Где кувыркаем шлак,
      Плачущ и красноок,
      Время в подживших швах
      Смотрит в тебя, сынок.
      Смотрит в тебя, а ты,
      Вытянут, как сержант,
      Знаешь, как сны блатны -
      Мёртвых не освежат.
      
      ..То, что всегда с тобой,
      Прежнюю муть круша,
      Музыке отставной
      Не подаёт гроша,
      Пользует алкоголь,
      Лезет на пулемёт -
      Музыке полковой
      Пальца не подаёт.
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Арутюнов Сергей Сергеевич (aruta2003@mail.ru)
  • Обновлено: 11/10/2018. 123k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.