Социология -- от мнений к пониманию
Было у нас предположение, что жизнь ломается круто.
Что мы, как страна, как общество, вступаем в
совершенно новую реальность, и человек у нас становится иным.
А вот нового человека, как существа сознательного и умного,
не было видно. Скорее, как только человека освободили,
он бросился назад, даже не к вчерашнему, а к позавчерашнему дню.
Повод для написания этой заметки прост -- высказывания многих, в том числе вроде бы умных, людей. Увидев данные социологических опросов, в том числе недавних, которые сильно расходятся с их представлением о мире, некоторые россияне:
- заявляют, что данные подтасованы, социологи подкуплены или запуганы и так далее,
- изрекают, что все неправильно или, что социология в России "вообще невозможна",
- цитируют известного американского юмориста Марка Твена насчет статистики.
Начнем с того, что люди эти реагируют так эмоционально зря: публикуемые данные не расходятся с их представлениями о мире -- они вообще "о другом". Ниже мы это обсудим и обоснуем. Заметим, что само расхождение -- будь оно реально -- могло бы стать для людей важным стимулом к анализу, пониманию и поумнению. Далее, высказывание про статистику принадлежит вовсе не Твену, но неаккуратность и попытка прикрыться авторитетом -- на фоне остального -- мелочи.
Заглянем внутрь себя -- из чего вообще состоит та часть нашего "представления о мире", которая соприкасается с отпечатавшимися на сетчатке наших глаз данными социологических опросов? Это представление о том, что люди думают и чувствуют, каково их внутреннее содержание. Или что они будут делать в той или иной ситуации, то есть как они проявится их внутреннее содержание -- уедут или останутся, выйдут на улицы или будут сидеть по углам, проголосуют или нет, а если да -- то "за" или "против". Заметим, что в наше представление о мире и людях не вошло "что они ответят интервьюеру". Нам важны не слова этих людей, а их нутро и их дела. Да и нутро-то нам важно только потому, что -- как нам кажется -- оно позволит объяснить и предсказать их действия.
Когда мы слушаем любимую женщину или продавца в магазине, лучшего друга или лживого политика, нас интересует суть, а не слова.
Теперь обратимся к восприятию социологии некоторыми удивляющимися. Та часть социологии, которую эти люди полагают всей социологией, непосредственно отвечает только на вопрос, что
- в той или иной ситуации,
- на тот или иной вопрос,
- ответили те или иные люди.
И если мы хотим связать сказанное людьми с их внутренним содержанием -- то есть с тем, что на самом деле нас интересует, -- прежде всего, надо разобраться с ситуацией, вопросом и людьми. Но кое-что надо сделать еще раньше. А именно -- понять, что то, что эти люди называют "социологией", цельной социологией вовсе не является.
Начнем издалека, но будем двигаться быстро, чтобы успеть к утру. Теоретические физика и химия как рассуждения об устройстве природы возникли многими веками раньше физических и химических измерений. Деление на теоретическую и экспериментальную науку сохранилось там по сей день, но физические и химические теории нынче базируются на измерениях. Причем само деление физики на теоретическую и экспериментальную в общем понятно (с химией уже сложнее). Теоретическая социология как рассуждения об устройстве и функционировании общества возникла многими веками раньше социологических измерений, и соответствующее деление тоже сохранилось до сегодняшнего дня. Но в социологии теории пока что слабее связаны с измерениями, чем в физике, и эта связь не видна снаружи. Впрочем, разве в физике или химии она вам видна?
Далее, измерения в социологии -- то, что принято называть "эмпирическая социология", -- это вовсе не только надоедливые звонки по телефону, не только призывы ответить на несколько вопросов на разных мероприятиях и на сайтах в Интернете. Например, издавна существует анализ документов (книг, статей, речей), на наших глазах возник и более чем активно развивается анализ текстов в Интернете, есть и другие источники информации об обществе. Критики видят лишь маленький кусочек социологии, а выводы делают -- поразительной общности. Привлекая древнюю аналогию, можно сказать: держа кончик уха и не представляя себе, чье оно, высказываются на тему слонов вообще и в целом. Да и держат они не живое ухо живого слона, а кусочек уха, нарисованный на клочке бумаги, причем нарисованный криво-косо, и вот почему.
Когда говорится, что в розетке 230 вольт и 50 герц, физик и квалифицированный электрик прекрасно понимают, что имеется в виду, и в зависимости от конкретной ситуации попросят дополнительной информации. Они могут прочитать вам лекцию о стабильности и дрейфе напряжения и частоты, об искажении синусоиды и гармониках, о выбросах и скачках, поправят вас, когда вы изречете "220", и объяснят, в чем дело. В социологии ситуация иная -- стандартных параметров, методов измерений, анкет или хотя бы вопросов очень мало. Поэтому, чтобы понять, что и как измерено, надо видеть всю анкету, то есть все вопросы и все предложенные варианты ответов. Почему всю? -- а потому, что ответ на вопрос может существенно зависеть от:
- формулировки вопроса,
- предложенных вариантов ответа,
- последовательности вопросов в анкете,
- последовательности предложенных вариантов ответа.
Спросите электрика, что он измерял сначала, а что потом -- напряжение или частоту? -- он сильно удивится, и, может быть, даже выразит свое удивление нецензурно. Опытный и недобросовестный социолог может определенными формулировками и последовательностями вопросов подтолкнуть респондента к нужному заказчику ответу. Честный исследователь озаботится нахождением нейтральных формулировок; что, кстати, не всегда бывает просто. А вдумчивый читатель, посмотрев на всю -- именно всю -- анкету, поймет, с каким именно социологом имеет дело.
Мы обсудили только треть проблемы -- "тот или иной вопрос" -- и уже видим, что корректно данные опросов публикуются в профессиональной литературе или самими исследователями на серьезных сайтах. Все остальное публикуется с сильным сокращением и упрощением -- под видом заботы о читателе. В результате у читателей создается впечатление, что они что-то узнали.
Вторая треть вопроса -- "ответили те или иные люди" -- не менее важна. Нас интересует как минимум мнение жителей города или региона, как максимум -- страны. Кстати, а почему не мира? Потому что страны мы сравниваем одну с другой (по детсадовской привычке мериться), а с кем нам сравнивать весь мир -- с марсианами? Но даже всех жителей города опросить нельзя, поэтому социологи опрашивают так называемую репрезентативную (или представительную) выборку. Обычно требуется, чтобы эта выборка совпадала с "генеральной совокупностью", то есть с теми, о ком мы хотим делать выводы, по нескольким параметрам. В ней должно быть совпадающее с генеральной совокупностью распределение по полу, возрасту, типу населенного пункта (например: столица, крупный, средний и малый город, поселок городского типа, село), для России -- в идеале -- еще и по регионам. Полезно, если выборка корректна по образованию, доходу, голосованию на последних выборах. Именно эти или примерно эти параметры выбраны потому, что именно с ними, как показала практика многочисленных исследований, сильнее всего коррелируют мнения людей. Если выборка сделана грамотно и опрошено приличное количество -- от одной до двух тысяч человек -- точность полученных данных составляет 4-5 %. Большую точность получить при социологическом исследовании весьма трудно -- хотя бы потому, что статистическая погрешность (неизбежная даже при идеальной выборке) уменьшается при увеличении выборки обратно пропорционально лишь корню из объема выборки. А стоимость исследования растет, увы, почти линейно.
Свои проблемы с опросами по телефону, на улицах и в Интернете. Это как раз наша третья треть вопроса -- "та или иная ситуация". При телефонном опросе возникает, как говорят социологи, "скос выборки" на пребывание дома в момент опроса, на то, кто в семье берет трубку, на занятость делом, на бережное отношение к времени и своей жизни или, напротив, на отсутствие занятий и желание пообщаться по телефону. То есть на психологию. Причем скос на психологию поведения в данной ситуации невозможно уничтожить, даже если опросить существенно большее количество, а потом из полученного массива отобрать репрезентативную выборку. Психология не является очевидным объективным параметром, отбор по ней не сделать.
С опросом на улице ситуация аналогичная -- состав прохожих существенно зависит от точки в городе, от времени суток, от дня недели. Но главное -- опять же, зависимость от психологии, причем, в отличие от телефонных опросов, еще и от психологии опросчика, от того, к кому он подходит со своей анкетой, а к кому нет. Конечно, все эти сложности известны и существуют некоторые способы контроля выборки, позволяющие ситуацию частично исправить; но не до конца.
Ситуация с Интернетом сложнее и интереснее. Его можно применять и не для опросов, а для наблюдения за обществом, за людьми -- что они пишут, с кем общаются, как на что реагируют, что покупают и что продают, за многими сторонами жизни. Спросите Google или Bing "Исследование общества посредством Интернета", и вы как раз увидите нашу статью 18-летней давности -- из нее еще в прошлом веке было видно, сколько разного можно узнать об обществе, порыскав по Сети. Но тогда этим занимались единицы, а сейчас на этой ниве пашут многие коллективы. Далее, можно не просто наблюдать, а активно вмешиваться -- регистрироваться на сайтах и форумах, выдавая себя за простых людей, и начинать возбуждать дискуссии, провоцировать, задавать вопросы, так или иначе скрывая свое социологическое нутро. Моральную сторону этой деятельности обсуждать не будем, но вы меня поняли. Наконец, можно просто делать опросы. При этом мы получаем все перечисленные скосы, усиленные многократно (на каждом сайте -- свой круг посетителей), но главное, опять же, скос на психологию. Отвечает-то малая доля, менее процента, а чем она выделена? С чем и как коррелирует то загадочное, что тянет лапу к мыши?
Вот мы и обсудили все три проблемы -- ситуацию опроса, репрезентативность выборки, собственно анкету, и перед вами развернута переливающаяся всеми красками картина непреодолимых трудностей. Что с учетом всего этого разноцветья можно сказать оптимистического? Если анкета составлена квалифицированно и добросовестно, если выборка репрезентативна, если условия опроса корректны, если все это вам честно предъявили -- вы можете получить примерное (не точнее нескольких процентов) представление о том, что отвечают люди на тот или иной вопрос, либо какие ответы из списка они выбирают. Именно это, и не более.
Но вы-то хотели узнать, что эти люди думают и чувствуют, что у них внутри. Или что они будут делать в той или иной ситуации, то есть как проявится их внутреннее содержание. А это -- нечто совсем иное.
Философия -- это связный, непротиворечивый и
адекватный взгляд на мир, который с годами
складывается у некоторых людей.
Юрий Трусов, философ, мой преподаватель
Причин, по которым человек может чувствовать одно, а говорить другое, или чувствовать одно, а делать другое -- множество. Отметем с негодованием расхожую фразу "значит, он на самом деле хотел этого". Действительно, внешнее проявление, в том числе выбор ответа на вопрос или свободное высказывание, зависит от внутреннего содержания, от мыслей, чувств, эмоций, желаний, стремлений, страхов и так далее, со всеми остановками. Но это тривиальность, а фраза "значит, он на самом деле ..." -- трюизм. Наша задача -- разобраться в устройстве этой зависимости. То есть попытаться -- ибо в полном виде это задача если не на филдса-абеля-мильнера, то уж точно на нобеля.
Есть общий прием -- при очевидно большом количестве факторов попытаться найти промежуточный уровень рассмотрения, на котором количество факторов будет меньше. Разница между внутренним и внешним очевидно зависит от окружения, от общества, а также от чисто личного внутреннего содержания. Чтобы их экспериментально разделить, посмотрим, что произойдет на необитаемом острове, когда единственным собеседником окажется молодое симпатичное кенгуру. Внутренние тормоза при этом, кажется, останутся; сам человек назовет их принципами -- это нежелание менять свои мнения и поведение, чтобы не возник вопрос, не был ли я дураком вчера. Правда, у разных людей этот механизм реализован в разной степени. Некоторые коммунисты, уничтожаемые Сталиным, и стоя у стенки, провозглашали здравицу убийце, а уж если несколько лет подряд аккуратно внушать, что менеджер-то он был эффективный и что под его руководством? Да некоторых добрых людей можно телевизором за год перепрограммировать в зверей, которые будут желать смерти тем, кого еще недавно считали братьями. Зворыкину и Розингу такое не могло привидеться даже в бреду.
Внешнее влияние попробуем разделить на два, причем тоже определяющиеся экспериментально. Одно из них, назовем его локальное -- его человек рефлектирует относительно легко. Страх преследования, а на другом конце шкалы -- приятное чувство ощущения личной безопасности. При этом и страх, и теплое чувство связаны с конкретной организацией или с конкретным человеком. Я знаю, что начальник делает глупость, но если буду ему поддакивать, он меня поощрит или не уволит при сокращении. Я знаю, что политика верхов губительна для людей и страны, но вслух этого не скажу, потому что иначе мной займутся "известно кто" -- им вот, кстати, очередные новые права дали.
Другое внешнее влияние осознается большинством людей с трудом, даже в разговоре его выявить трудно -- нужно, как говорят социологи, сделать "глубинное интервью". Или, что проще, открыть Стругацких: "До меня вдруг дошло, что еще вчера я был человеком, членом социума, у меня были свои заботы и свои неприятности, но пока я соблюдал законы, установленные социумом, -- а это вовсе не так уж трудно, это уже успело войти в привычку, -- пока я соблюдал эти законы, меня от всех мыслимых опасностей надежно охраняли /.../ И мне дано понять, что, пока я сижу в этой щели, меня не тронут. Даже еще страшнее: меня отделили от человечества, как отделяют овцу от стада, и волокут куда-то...". А на другом конце шкалы -- теплое чувство от того, что я не один, что я в толпе, и даже если ударит молния, то уж точно не в меня -- люди же кругом. Как сказано в одной антитеррористической книжке: "лучшая защита от осколков -- соседи в толпе".
Итак, есть три мотива для различий между внутренним содержанием и внешними словами, либо делами. Даже при анонимном опросе и при полной корректности исследования воспринимать сказанное интервьюеру, как прямое указание на внутреннее содержание респондента или на его грядущие действия можно не всегда. А только в ситуациях, когда нет причин для действия трех факторов:
- нежелания менять оценки,
- страха преследования,
- "страха индивидуальности".
Ничего странного в большом расстоянии между внутренним содержанием и внешним выражением нет -- советский человек уже век -- век, 4-5 поколений! -- живет с внутренним цензором, мы аккуратно наследуем и бережно храним психологию тотального двоемыслия. Соврать может любой человек, но отношение общества к вранью принципиально разное в разных социумах: в одних политик, пойманный на вранье (в частности, на плагиате в диссертации), со свистом вылетает из политики, а в других людей совершенно не удивляет вранье окружающих (в частности, плагиат в диссертациях первых лиц). В одних странах школьники и студенты списывают редко и стеснительно, в других и чаще, и больше, и главное -- публично заявляют об этом, этим гордятся. Потому что препод -- враг, а тот, кто честно учится -- сами понимаете кто.
Этот внутренний цензор, это тотальное двоемыслие радикально изуродовало советского человека -- то есть большинство советских людей. Оно сделало его -- то есть нас -- в некотором смысле... прошу прощения... не вполне полноценным. Постоянное думание одного, а говорение другого, то есть на самом деле думание двух противоположных вещей (ибо говорение требует какого-то думания) сломало механизм согласования своих мыслей. То есть человек стал спокойно совмещать в своем мозгу, в речи и в ответе на вопросы одной анкеты, например, такие утверждения:
- политик П отвечает за действие Д,
- действие Д имеет следствие С,
- следствие С -- плохое,
- политик П -- хороший.
Причем какие-то остатки логики у некоторых сохраняются, и при попытке задавания этих вопросов многие впадают в истерику, иногда с агрессией, направленной на вопрошавшего. Часто иногда по этой схеме развиваются экстремально неприличные обсуждения на форумах в Интернете. Как говорится, "гнилые базары".
Это не означает, что такой человек прост и примитивен; в частности, для изучения он как раз сложнее. Но внутри него нет механизма согласования собственных мыслей, он спокойно верит одной головой в две противоположные вещи и не испытывает потребности в этом всем разобраться (см. эпиграф). Однако, как ни странно, социолог иногда (а не социолог -- часто) старается трактовать ответы других людей в рамках гораздо более логичной и связной модели. То есть он воспринимает остальных людей упрощенно и -- в данном случае -- идеализированно.
Вот хотя бы один классический пример -- о желании уехать из страны говорит интервьюеру каждый пятый, а реально что-то делает 1 %. Квалифицированные социологи, не пытающиеся навязывать респонденту логику, интерпретируют эти данные не как реальное желание уехать, а как дискомфорт, ощущение общего неблагополучия и нестабильности, которое выражается в заявлении о желании уехать. Интерпретирует как ощущение плохой и нестабильной экономической ситуации, невозможности обеспечить детям достойное и надежное будущее, риск оказаться жертвой произвола властей и чиновников.
Некоторые психологи полагают, что на восприятие влияет ощущение опасности. Да, если человек достаточно интеллектуален, чтобы воспринять те или иные данные как угрожающие его картине мира, но недостаточно объективен, его восприятие может быть искажено, а реакция может оказаться неадекватной.
Иногда на тему адекватности анкетных методов исследования начинают высказываться психологи. Читать их писания, как и многое, написанное психологами, по очевидным причинам интересно -- любим мы смотреться в зеркало. Анализ причин, по которым злокозненный респондент может повести себя неадекватно намерениям социолога, профессионален и забавен. Однако все это имеет слабое отношение к социологии. Практика показала, что в нормальной ситуации "валяют дурака" при заполнении анкет не более, чем один процент респондентов, причем большая часть этого процента делает это очевидным образом, и анкета просто исключается из обработки. Возникающая при этом погрешность существенно меньше этого процента, потому что вряд ли этот исключенный процент идеально коррелирует с ответами на какой-либо вопрос. Бывают, скажем так, напряженные ситуации, когда сама тема исследования особо чувствительна для респондента. Эти ситуации довольно очевидны, и социологи, уж если они вторгаются в такую область, учитывают это обстоятельство. На практике же основная погрешность происходит не от "валяния дурака" и даже -- пока что -- не от боязни отвечать, а от расхождения между словами и внутренними мнениями, а также между внутренними мнениями и возможными внешними делами. Правда, это уже не погрешность социологического исследования -- это погрешность нашего понимания. Понимания нашего собственного устройства.
Что можно сделать в ситуации, когда есть основания полагать, что ответ будет плохо отражать истинное внутреннее содержание или реальные намерения респондентов? Есть по крайней мере два пути. Положив перед собой всю анкету, со всеми результатами, попытаться представить себе, что было внутри "усредненного" респондента. Или нескольких -- разного возраста, из разных регионов и типов поселения (столицы/города/села). Другой путь -- довериться мнению социолога (или социологов), интерпретирующего эти результаты. Второй путь, естественно, проще, первый -- интереснее; в жизни обычно так и бывает. Но эти два метода можно и совместить.
Вспомним совсем недавние времена, единодушнее советское голосование. При котором не нужна была "карусель", не нужны были "вбросы", не нужны были нарушения. Люди на самом деле голосовали единогласно. За "нерушимый блок коммунистов и беспартийных" и его единственного кандидата в СССР голосовало больше 99% -- при том, что про эти выборы без выбора ходили анекдоты. Бутерброды вкусные, а если уж пришел на избирательный участок, как не дойти до собственно урны, а если уж дошел до нее -- то как не сказать "да", благо что конструкция бюллетеня просто подталкивает к этому варианту? И даже если возразить, что пересказывала эти анекдоты гнилая интеллигенция, то прекрасно понимали и вполне принимали эти анекдоты во всех слоях общества (я проверял). Единогласие не было следствием индивидуального страха (который может быть, например, в сегодняшней КНДР) -- вряд ли стали бы сообщать "куда следует", что такой-то не просто отдал свой голос, а зачем-то зашел в кабинку для голосования.
У тех, кто на самом деле, внутри себя, был вовсе не "за", работали три вещи:
- понимание совершенной бесполезности какого-либо индивидуального уклонения от всеобщей процедуры (в отличие от публичных протестов, распространения некоторых книжек и магнитофонных записей),
- нежелание менять оценки -- если я вчера был "за" (а это было с детсада и школы), то чего вдруг я сегодня как-то не вполне "за",
- "страх индивидуальности" -- это всегда было, об этом маститыми психологами много написано.
Так что эти советские 99,9 % нисколько не противоречили анекдотам, да и северокорейские 100 %, скорее всего, тоже. Разница в том, что в СССР, помня о Павлике Морозове и его последователях, анекдоты рассказывали "не при детях", а в КНДР, наверное, и "не при супругах". Что касается сегодняшней российской ситуации, то стабильность социологических данных и рейтингов политиков отчасти объясняется теми же факторами -- нежеланием менять оценки и "страхом индивидуальности", а также отсутствием в мозгу "программы согласования мыслей".
Но есть еще один очевидный фактор, который обеспечивает тотальный одобрямс и относительно стабильную популярность политиков. Дело в том, что агрессия вообще удовлетворяет очевидную внутреннюю потребность "среднего" россиянина, то есть большинства россиян. Их же внутреннюю потребность удовлетворяет действительно гениальная конструкция "мочить в сортире". Речь ласкает слух -- уголовно-блатной романтикой советское общество всегда было пропитано, вам ли этого не знать. Вообще, о "веймарском синдроме" писали еще на заре Перестройки, предупреждали. Семь десятилетий воспитания в духе "психологии осажденной крепости" и "красная армия всех сильней" дали очевидный результат.
Посмотрите хотя бы на современную массовую фантастику -- это сплошное мочилово, сведение счетов с растленным Западом, высокодуховные супермены, реки крови, ненавистные и презренные (противоречие игнорируется) враги жалко молят о пощаде... Массовая литература стараниями авторов (кстати, самый популярный по некоторым рейтингам -- психиатр по образованию) и издателей стала "два в одном" -- диагнозом большой части нового поколения и расчесыванием комплексов, стабилизирующим ситуацию.
Один экономист, пытаясь критиковать социологов, написал: "Человека модернизирующегося общества обычно мучают противоречия. В реальном мире он ориентируется на образ жизни успешных стран -- хочет потреблять, как там, отдыхать, как там, развлекаться, как там. Но поскольку для основной массы населения отстающей страны "как там" невозможно, модернизирующееся общество оказывается в состоянии фрустрации. И чтобы защититься от нее, человек выстраивает своеобразный "ментальный щит": на самом-то деле мы не отстаем -- мы лучше, честнее, правильнее. И потребление в соответствии с западными стандартами, и ментальное отторжение Запада в равной степени есть продукт догоняющей модернизации. Примерно так же, мучаясь от противоречий, догоняли Запад в свое время немцы. И в конечном счете догнали, несмотря на то что модернизация в середине XX века сыграла с ними злую шутку".
Здесь все правильно, только историю Германии никакой шуткой называть не стоит.
Естественно, возникает вопрос -- можно ли социологическими методами как-то заглянуть во внутреннее содержание человека? Да, отчасти это сделать можно. Сами вопросы анкет могут подталкивать человека к "погружению в проблему", а при этом происходит и "погружение в себя". Есть "фокус-группы", есть "глубинное интервью", есть "качественные методы", наконец, мы сами прекрасно знаем, что некоторые люди -- опытные журналисты и следователи -- могут "разговорить" собеседника. Однако все эти методы на порядок или два более трудоемки, и статистики здесь не набрать. Поэтому они скорее пригодны для исследования устройства людей вообще (в аспекте той или иной темы), а не для определения, какая доля социума устроена так или иначе. То есть, какая доля голосует "за", а в душе посмеивается или презирает. Какая доля одобряет, но пальцем не шевельнет, чтобы поддержать чем-то реальным. Какая доля говорит "да", чтобы отвязались побыстрее.
Можно изучать внешние действия людей -- высказывания в Интернете и фактические действия -- например, предпочтение тех или иных продуктов и лекарств. Причем изучать можно либо напрямую, либо косвенно, через рекламу, которая приспосабливается к психологии людей. Впрочем, как всегда, есть и промежуточные методы, и что-то сделать можно. Но одна из проблем российской социологии -- впрочем, в России не только у социологии, -- что бизнес либо слаб, беден и не до этих проблем ему, либо ассоциирован с властью. А власть такова, что она сама все знает, и ни ее бизнес, ни она сама в адекватных данных не заинтересованы. Правда, понимая, что ногти должны быть чистыми, а при властях должны быть социологи, она их заводит и содержит. Но "социологи", ассоциированные с властью, адаптируются к ней -- кто девушку кормит, тот ее и танцует. А всякого рода фонды, поддерживающие науку и культуру -- сами знаете, где.
Некоторые социологи с огорчением смотрят на отчетливо негативный образ социологии, создаваемый СМИ, и говорят, что надо бы рассказать обществу о том, что такое социология. Идея хорошая, но что такое "рассказать о науке"? Научно-популярная литература, паразитирующая на реальном желании "знать", создала у многих ощущение, что обо всем на свете можно рассказать человеку, давно забывшему школьный курс. Что о современной космологии и биологии можно рассказать человеку с амбициями взрослого и знаниями младшего школьника. Готовому подставить пятки телевизору, чтобы он их ему почесал, но не готовому учиться. Однако социология находится -- по очевидным причинам -- в более простой ситуации, нежели естественные науки, и у социологов в этом плане может что-то разумное и получиться.
Так что социологам надо пытаться объяснить обществу, что такое социология. И заодно -- как устроено общество, потому, что представление об устройстве общества у людей тоже не слишком хорошее. В конце концов, социология изучает и пытается понять именно общество, группы и процессы в нем, а не отдельных людей или "среднего человека". Но "средний человек" -- это объект, который легче представить себе, нежели увидеть за данными опросов общество, группы и процессы.
В качестве одной из претензий к социологии говорят, что она предоставляет читателю либо сырые данные, либо рекомендации, как надо жить. А вот физика с биологией не делают ни того, ни другого, а разворачивают сверкающие модели Вселенной и Человека. Это преувеличение и натяжки -- "рекомендациями" серьезные социологи не занимаются, и не надо в социологических статьях их искать. Другое дело, что социологи иногда высказывают свое личное мнение, и читатель должен понимать, где объективное, а где субъективное. Эта проблема есть и в физике с химией, понятие "надежности данных" тоже бывает субъективно. Но одна претензия к социологии отчасти справедлива: с моделями в ней дело обстоит хуже, чем в физике. Но науки не обязаны быть одинаковыми, а вектор развития в социологии есть. И модель общества -- в отличие от модели Вселенной, -- хотя бы на интуитивном уровне, вы можете создать у себя в голове, пользуясь именно социологическими данными.
Социология живет в мире всех тех проблем, в мире которых живет ее общество. И она пытается их понять -- то есть понять нас. Хорошо бы, чтобы и мы это понимали.