Азаров Юрий
Семейная педагогика

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 19/11/2023.
  • © Copyright Азаров Юрий (azarov_u@mail.ru)
  • Размещен: 09/09/2011, изменен: 09/09/2011. 2061k. Статистика.
  • Учебник: Психология
  • Педагогика Любви и Свободы
    • Оценка: 7.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пособие для подготовки студентов к экзаменам по педагогике. Книга также будет полезна родителям, педагогам, всем, кто посвящает себя воспитанию, развитию и обучению детей.

    •    Юрий Петрович Азаров. Семейная педагогика. Серия "Мастера психологии". (2011).
      
            
          Источник: Азаров Юрий Петрович. Семейная педагогика. Серия "Мастера психологии". -- СПБ.: Издательство "Питер", 2011. -- 400 с.: ил.
          Твердый переплет, 400 стр.
          ISBN 978-5-459-00519-6
          Тираж: 2700 экз.
          Формат: 70x100/16
          Сайт писателя Юрия Азарова www.azarov.su
          (с) Copyright Юрий Азаров
      
       Российская академия образования рекомендует книгу "Семейная педагогика" для использования в учебном процессе в учреждениях высшего и среднего профессионального образования по специальностям "Педагогика и психология" (03100), "Педагогика" (033400), "Социальная педагогика" (031300).
      
       Рецензент:
      
       Б. М. Бим-Бад, доктор педагогических наук, профессор, академик РАО.
      
       Научный редактор:
       В. С. Лысенко, кандидат философских наук.
      
       Предисловие Н. Д. Никандрова, президента Российской академии образования.
      
       Фотограф: С. Балахнина
      
      

    СЕМЕЙНАЯ ПЕДАГОГИКА

       "В отечественной педагогике не так много ярких и вместе с тем лаконичных пособий по семейному воспитанию, современных и одновременно в высшей степени компетентных. В действительности их только два - "Книга для родителей" Антона Макаренко и "Семейная педагогика" Юрия Азарова. Прочитавшие пособие Ю. П. Азарова не только легко сдадут экзамен, но и запомнят его идеи на долгие годы. А это поможет и в преподавании, и на практике, и в школе, и в своей собственной семье".
      
       Б. М. Бим-Бад, доктор педагогических наук, профессор, академик РАО
      
       СОДЕРЖАНИЕ
      
       Предисловие
       От автора
       ЧАСТЬ I. ФИЛОСОФИЯ СЕМЕЙНОГО ВОСПИТАНИЯ --
       ПЕДАГОГИКА ЛЮБВИ И СВОБОДЫ
       Глава 1. О чем спорили и спорят по вопросам семейного воспитания у нас и за рубежом. Мои встречи с Бенджамином Споком.
       Глава 2. Проблемы народности и культуры семейного воспитания
       в трудах К.Д. Ушинского
       Глава 3. Семья и педагогические прозрения Ф.М. Достоевского
       Глава 4. Мировоззренческие максимы Н.А. Бердяева и духовный мир современной семьи
       Глава 5. "Семья - лаборатория человеческих судеб" (И.А.Ильин)
       Глава 6. Н. О. Лосский: абсолютное добро в семейном воспитании.
       Глава 7. Б. П. Вышеславцев: основной принцип семейной педагогики -
       воcпитывать на высоком
      
       ЧАСТЬ II. СВЯТАЯ ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ, СЕМЬЕ И ПОДВИЖНИЧЕСТВУ.
       Глава 1. Основные сферы любви.
       Глава 2. Идеалы и пути к ним
       Глава 3. Родина, государство и политический режим
       Глава 4. Педагогическое искусство, государственность и патриотизм
       Глава 5. Гармоническое развитие средствами труда и искусства
       Глава 6. Индивидуальная работа
       Глава 7. Чудо духовного обновления
      
       ЧАСТЬ III. ПЕДАГОГИКА ЛЮБВИ И СВОБОДЫ - ПЕДАГОГИКА БУДУЩЕГО
       Глава 1. Духовно-правовая идеология - основа эффективного воспитания
       Глава 2. Линия смерти и линия жизни
      
       ЧАСТЬ IV. ИГРА, ТВОРЧЕСТВО, ЖИЗНЬ
       Глава 1. Формула В. Н. Терского
       Глава 2. Тонкое мастерство игровых действий
       Глава 3. Вместе с родителями
       Глава 4. Планетарный дух технологии
      
       ЧАСТЬ V. ИСКУССТВО ЛЮБИТЬ ДЕТЕЙ
       Глава 1. О детских самоубийствах и детских стрессах
       Глава 2. Счастье вашего ребенка
       Глава 3. Мастерство индивидуального развития
       Глава 4. Искусство общения
       Глава 5. Педагогическая интуиция и педагогический такт
      
       ЧАСТЬ VI. ВСЕСТОРОННЕЕ И ГАРМОНИЧЕСКОЕ
       Глава 1. Труд умственный и труд физический
       Глава 2. Как развивать в каждом чувство красоты
       Глава 3. Азбука гражданского воспитания
       Глава 4. О детской любви
       Глава 5. Самосознание личности
      
       ЧАСТЬ VII. ПЕДАГОГИКА НА КАЖДЫЙ ЧАС
       Глава 1. Утро
       Глава 2. Полдень
       Глава 3. Вечер
      
       ЧАСТЬ VIII. ДЕТИ В БУШУЮЩЕМ МИРЕ
       Глава 1. Не убий!
       Глава 2. Рынок и нравственность
       Глава 3. Воспитывать не по лжи
       Глава 4. Бедная злобная жестокость
       Глава 5. Вседозволенность, эротизм и духовная любовь
       Глава 6. Кризисы чувственно-духовной любви
       Глава 7. Сорок заповедей Любви и Свободы
      
      
      
      
      
       ПРЕДИСЛОВИЕ
       Уважаемые читатели!
       Вы держите в руках книгу известного педагога - ученого и практика - Ю. П. Азарова о семейном воспитании.
       В семье закладываются семена добра и любви к людям, именно в семье ребенок получает первые уроки любви к ближним, уважения к общественным правилам и законам государства, основы гражданского воспитания. Современное общество крайне нуждается в сохранении и укреплении института семьи, без которого не может быть воспитания физически и духовно здорового поколения.
       Выдающийся отечественный педагог К. Д. Ушинский, который отводил семейному воспитанию решающую роль в развитии юного гражданина, отмечал, что "самое важное в воспитании - это духовно пробудить ребенка, когда он умел бы внутренне уважать самого себя и утверждать свое духовное достоинство и свою свободу".
       Автор работал над книгой более сорока лет. Основой труда послужила "Семейная педагогика", написанная Ю. П. Азаровым в 1982 году и изданная во многих странах мира.
       В книгу включены новейшие исследования автора, его учеников и единомышленников-ученых: в частности, даны фундаментальные разделы, посвященные педагогике отечественной культуры и технологиям ускоренного развития творческих способностей ребенка в условиях семейного воспитания.
       Мы не ошибемся, если данное издание назовем абсолютно новым произведением, в котором органично сочетаются духовность, право и синтез наук, культуры и искусств. Вне этих величин нет истинного эффективного воспитания личности, всесторонне и гармонично развитой.
       Под духовностью автор понимает силу проявления интеллектуально-эстетических, нравственно-волевых и физических данных личности, утверждающей высшие человеческие ценности - Любовь, Свободу, Красоту и Созидание. А духовность, не подкрепленная правом или законодательными нормами - пустой звук. У некоторых критиков категория Любви и Свободы вызывает некоторое недоумение, дескать, красивые слова и только. А между тем основные сферы Любви, о которых говорит автор, - это сферы любви к Отечеству, родному краю и семейной жизни, к воспитанию детей, к труду и к профессиональной деятельности, к своим достоинствам и потенциальным возможностям. Свобода при этом определяется максимой И. А Ильина: "Свобода есть образ жизни, присущий любви". Только в этом случае свобода не обращается в свою противоположность - вседозволенность и произвол.
       Профессор Ю.П.Азаров в своих теоретических исследованиях и практической деятельности опирается на лучшие традиции отечественной культуры, представители которой - Толстой и Достоевский, Бердяев и Лосский, Булгаков и Ильин, Вышеславцев и многие другие утверждали: "Любовь и Свобода есть Бог". Эти великие трансцендентные традиции требуют смело вторгаться в развивающиеся процессы реидеологизации, то есть процессы создания духовно-правовой идеосферы, именуемой в прежние времена идеологией, то есть системой ведущих идей, без которых не может быть ни эффективного образования, ни сильного духовного и правового демократического государства.
       Совсем не случайно последний цикл статей Ю.П.Азарова, опубликованный в журнале МВД "Инспектор по делам несовершеннолетних" назван так: "Святая любовь к Родине и подвижничеству". Под таким названием в данную книгу вошел целый блок статей, раскрывающих важнейшую проблему века - ускоренное развитие дарований, талантов и высших способностей в системе гражданско-патриотического становления личности как основа формирования кадрового потенциала России. Скорость, быстрота - важные категории педагогического искусства в творческой палитре Ю. П. Азарова. Замечательный лингвист и философ А. А. Потебня назвал эти категории умом и творческой энергией человека.
       Может показаться странным и вызывающим, что в процессе педагогических инноваций педагог-новатор за пять часов выявляет и развивает талант каждого человека в возрасте от 5 до 70 лет. Но это действительно так и подтверждается многочисленными семинарами-тренингами, описанными в ряде книг и зафиксированными в видеофильмах.
       В книге представлены новые разделы, в которых рассказывается о таком ранее не исследованном явлении, как энергия красоты, истоки которой находятся в вере, в глубинах подсознания, в методах повышения самооценки личности.
       Точно названы основные направления своеобразного космизма красоты в педагогическом искусстве: "Чувство красоты - это чувство высокого наслаждения", "Красота интуитивных решений", "Красота подвижничества", "Красота игровой энергии", "Энергия и красота развивающих семинаров", "Красота развития мессианской роли России". И проблемы реализации гендерного подхода: "Красота развития мужской энергетики", "Плюсы и минусы женской красоты", "Гармония красоты Венеры и Марса".
       Важнейшими достоинствами новой книги является органическое соединение высокой теории с технологиями. Причем теория, основанная на анализе духовно-творческих открытий, пробуждает не только сильные чувства и волю педагога, но и ведет его к поиску новых технологических решений. Именно поэтому одна из частей книги называется "Педагогика на каждый час". В главах "Утро", "Полдень", "Вечер" формула "в воспитании нет мелочей" раскрывается через микромир детских и педагогических движений ребенок постигает великие законы своего собственного развития, самовоспитания. И здесь один из основных вопросов: "Как стать счастливым человеком?"
       В каждой главе, особенно в заключительной, даны рекомендации по вопросам самовоспитания, преодоления таких негативных явлений, как дурные привычки, вседозволенность, злобность, жадность, лживость и бесстыжесть.
       Свои сорок заповедей Любви и Свободы автор строит с учетом развития, если можно так сказать, планетарного духа технологий и деятельностного созидания, в процессе которых человек учится распознавать вечно живые противоречия, учиться преодолевать их.
       Полагаем, что данная книга будет полезна студентам вузов, педагогам, родителям и всем, кто соприкасается с такой сложной проблемой как воспитание.
      

    Н. Д. Никандров,

    президент Российской академии образования

      

    ОТ АВТОРА

      
       Мне давно хотелось написать педагогику будней. Педагогику на каждый день. В малом, повседневном раскрыть основы великого таинства -- становления человеческой личности.
       Но долгое время я не мог разрешить для себя вот какое противоречие. С одной стороны, современный родитель нуждается в конкретных советах, а с другой -- в педагогике сложилось незыблемое правило: в воспитании нет и не может быть рецептов.
       Человечеством накоплен мощный духовный потенциал, а практическая педагогика полна схоластики, и в воспитательной практике семьи часто встречаются грубость, жестокость и педантизм. Современное воспитание породило особый вид бездуховности, обусловленный утратой педагогических и социальных идеалов, разрушением гуманистических нравственных норм общения с детьми. Я бы назвал его безыдеальностью.
       Передо мной вырисовывались две основные задачи. С одной стороны -- попытаться приподнять педагогику до уровня общечеловеческих ценностей. Именно этим и объясняется то, что первая часть книги посвящена философии семейного воспитания -- педагогике Любви и Свободы. Любовь и Свобода как раз и образуют человеческий идеал, потому что обе эти сущности и есть воплощение Божественного, Нравственно-Высшего, Целостного и Совершенного. С другой стороны, наряду с философским осмыслением психолого-педагогических закономерностей я ставил перед собой задачу -- дать родителям необходимые рекомендации, ответить на конкретные вопросы педагогики Свободы и Любви.
       Действительно, как же воспитывать детей, чтобы в них гармонично сочетались свободолюбие и смиренномудрие, стремление к независимости и любовь к ближнему, трудолюбие и порядочность, гражданственность и человечность? В какой мере воспитателю следует быть мягким и строгим, бескомпромиссным и всепрощающим? Как ориентироваться в современном воспитании, когда кругом бушуют войны, когда семью настигают нищета и обиды, когда новые рыночные отношения порождают алчность, ложь, безумие? Как соединить реализацию детского САМО (самостоятельность, самодеятельность, самоактуализация, самораскрытие, самообеспечение и самообслуживание) с разумным руководством со стороны взрослых, чтобы избежать вседозволенности, чтобы предотвратить дурное, чтобы дети росли счастливыми?
       Я исхожу из общечеловеческих ценностей Свободы и Любви, где гармоническое развитие означает гармонию ребенка с Богом, Культурой и Природой, гармонию с людьми и с самим собой, где воспитатель призван помочь личности сформировать свое "я" -- физически, умственно, эстетически, духовно. Естественно, что родителю нужны не только духовно-творческие максимы, заповеди, ценности, но и жесткие правила, приемы, методы.
       Мое стремление написать "педагогику правил" не означало попытки навязать читателю "воспитание по книге", ибо весь ход воспитательного процесса определяется характером жизни, сложившейся в семье родителей еще до рождения ребенка. Мы несем в свою семью формы общения, которые восприняты нами от предшествующих поколений, усвоены в годы нашего детства. Даже если мы против того воспитания, которое осуществлялось по отношению к нам, мы все равно в своих действиях почти всегда воспроизводим в чем-то тот педагогический опыт, который впитан нами с младенческой поры, в ходе физического и духовного роста. Мы невольно подражаем своим отцам и матерям, бабушкам и дедушкам, несем в себе заряд той социальной среды, тех социальных отношений, которые сформировали наши личности.
       Между тем каждая эпоха дает людям новые ориентиры, заставляет смотреть на педагогические явления по-новому. Сама жизнь подсказывает, что сегодня истинные духовные ценности как бы переместились в семью. Семья стала хранительницей и исповедальницей высокой Любви, Труда и Свободы. На одном из первых мест обозначилась такая необходимая ценность, как защищенность личности ребенка и его родителей, исповедующих Любовь и Свободу. Разумеется, защищенность в стране должна обеспечиваться государством, но прежде всего от семьи зависит то, как распорядиться правами и обязанностями в мире войн и междоусобиц, как оберечь детей от неоправданных стрессов и страданий, как сделать семью защитницей гуманного воспитания.
       Надо ли говорить о том, что сегодняшняя жизнь родителей бесконечно тревожна: несчастья, голод и нищета подстерегают не только беженцев, но едва ли не каждую вторую семью. Избежать социальных тревог и потрясений в семейном воспитании невозможно. А отсюда вытекает еще одна особенность воспитательной практики семьи -- ее органическая связь с обществом. Рыночные отношения, приватизация, развитие частной собственности ставят многих детей перед необходимостью с раннего возраста участвовать в самообеспечении семьи и своего образования.
       Вот почему, говоря о семье, нельзя не коснуться содержания всех основных отношений, которые складываются за пределами дома, нельзя не коснуться тех перемен, которые произошли в стране, в ее нравственном облике, в ее судьбе.
       Разрабатывая Педагогику Свободы и Любви, я все больше и больше убеждаюсь в том, что основы этой педагогики могут быть универсальными в воспитании, ибо Свобода и Любовь есть Идеал общечеловеческий, социальный и культурный -- этот идеал отвечает запросам Общества, Семьи, Личности.
      

    ЧАСТЬ I. ФИЛОСОФИЯ СЕМЕЙНОГО ВОСПИТАНИЯ -- ПЕДАГОГИКА ЛЮБВИ И СВОБОДЫ

      
       Глава I. О чем спорили и спорят по вопросам семейного воспитания у нас и за рубежом. Мои встречи с Бенджамином Споком.
      
       1. Кто защитит ребенка?
       Минуло много лет с тех пор как Организация Объединенных Наций приняла "Декларацию прав ребенка" - документ, направленный на защиту детей от голода, эпидемических заболеваний, эксплуатации.
       Как же значительны, необыкновенно важны действенные меры, направленные на защиту прав ребенка, какую весомость обретают слова, напоминающие человечеству о том, что мир детства может и должен быть прекрасным, как необходимо знать каждому природу этого мира и отдавать все свои помыслы, усилия воспитанию в детях добра, разума, красоты. А между тем у ребенка, как сказал в свое время замечательный польский педагог Януш Корчак, есть только одно реальное право -- право на смерть. Миллионы приговоренных к медленной гибели детей. Приговоренных чернобыльскими и другими катастрофами, неизлечимыми болезнями, загрязненной средой!
       Миллионы детей, страдающих от национальных распрей, от неправедной борьбы, в которую все больше и больше втягивается человечество, -- как спасти их?
       В это трудное время особенно важной становится роль воспитателя, ибо помочь детям может только тот, кто войдет в детские души, кто согреет их сердца, кто защитит от социальных и других невзгод. Какой же должна быть личность современного воспитателя?
       Еще раз подчеркну: философский разговор о семейном воспитании я начал с личности воспитателя еще и потому, что в нашей стране принижалась роль личности -- и ребенка, и родителей. Вы не встретите ни одной книги, где бы раскрывалась личность отца или матери, их духовный мир, культура и отношение к общечеловеческим ценностям.
       Возможно, исключением является "Книга для родителей" Антона Макаренко. Но если вы раскроете академическое издание четвертого тома его сочинений, который всецело посвящен проблемам семейного воспитания, то вы сможете прочесть, что основная тема "Книги для родителей" -- "советская семья как коллектив". Заметьте, не личности ребенка и не личностям родителей посвящается это произведение, а коллективу. Я выступаю против точки зрения Макаренко, утверждавшего, что будто не личность, а коллектив является главным воспитателем личности ребенка. Позволю себе сразу оговориться: решительно отбрасывая доктрину коллективизма, я все же отношусь к Макаренко как к великому педагогу, создавшему, подобно Этьену Кабэ и Роберту Оуэну, еще одну педагогическую утопию: утопию "демократического авторитаризма".
       Чтобы ответить на многие вопросы личностного воспитания, деятельности и позиции педагогов и родителей, я расскажу о трех значительных педагогах -- Бенджамине Споке, Константине Ушинском и Антоне Макаренко.
      
       2. Стержень воспитания - любовь к детям и детству
       Характеры воспитателей могут быть разными, а стержень один -- любовь к детям, доверие и уважение к человеческому достоинству, любовь к свободе и бережное отношение к демократизму межличностных отношений.
       Сразу хочу отметить, что педагогический опыт каждого родителя в чем-то велик и не уступает по значимости тем обобщениям, которые содержатся в сочинениях крупных педагогов. Когда Спок настаивал:
       "Родители, больше доверяйте себе, пользуйтесь той мудростью воспитания, которую нажили ваши дедушки и бабушки, вы сами, ваше окружение", -- он тем самым подчеркивал, что родители обладают достаточным знанием, чтобы хорошо воспитывать своих детей. А просчеты в воспитании детей получаются от нерешительности и растерянности родителей и оттого, что они попадают в стрессовые ситуации, оттого, что их преследуют беды социальной неустроенности, конформизм и пресловутая авторитарность. Ратуя за человечность воспитания, я не могу упускать из виду и проблему гражданственности, которая в настоящее время особенно проявляется в интересе родителей к таким сложным явлениям, как политика и война, национальные распри и общественная активность семей, социальных общностей, регионов, рынок и экологические народные беды.
       Когда бастующие горняки Кузбасса говорят, что они больше не рабы, они тем самым осуществляют гражданское воспитание в своих семьях и подают детям великий пример смелости и демократизма.
       Когда металлурги Урала требуют срочного решения экологических проблем, они поступают по-граждански, ибо думают не только о себе и о своем поколе-нии, но и о будущих семьях, будущих поколениях.
       Когда в школах дети и учителя бунтуют против авторитаризма, низкой оплаты и плохих условий труда, в семьях идет процесс гражданского воспитания, который должна поддержать общественность. У меня могут спросить; а как же согласуется такая установка на бунт, стачки и митинги с философией свободы и любви, с христианским воспитанием смиренномудрия и самоукорения?
       Отвечаю: Свобода и Любовь есть Бог, ратующий за справедливость, доброе отношение к обездоленным, за красоту человеческих поступков, за бескорыстное служение людям. Сын Человеческий дал нам пример беззаветной любви к людям. Когда отцы семейств и матери своих детей перестают быть рабами, они приближаются к Богу, ибо не гордыня ими овладевает, а готовность идти на крест, готовность жертвовать собой во благо своих детей и будущих поколений.
       Из истории педагогической мысли я выбрал трех педагогов, которые, на мой взгляд, смело шли на крест во имя великой педагогики Свободы и Любви. Ушинский и Спок шли, защищая Свободу и Любовь, Макаренко, как это ни странно, -- отрицая общечеловеческие ценности. И в этом единстве приятия и отрицания есть вечная борьба Добра и Зла, Любви и Нелюбви, Свободы и Рабства. Это единство всегда в наших душах, в душе каждого родителя, каким бы он совершенным ни был. Вот почему я отважился на критическую оценку столь замечательных педагогических личностей.
      
       3. О высоте личности педагога
      
       Высоту личности педагога определяет мера гражданственности, дар слышать диалог своей эпохи, как заметил М.М.Бахтин, или, точнее, слышать свою эпоху как великий диалог. Улавливать в ней не только резонансы голосов прошлого, но и слышать голос будущего. Раскрывать мысль как великое противоречие и мучиться неразрешенностью жизненных конфликтов. Бескорыстно служить великим идеям справедливого устройства мира и бесконечно верить им.
       Такой мерой невольно измеряешь замечательного американского врача и педагога Бенджамина Спока, чьи книги в нашей стране за последнюю четверть двадцатого века были изданы миллионными тиражами. Поскольку я и мой сын принимали непосредственное участие в подготовке изданий Б. Спока, мне небезынтересно было выяснить причины столь громадной популярности американского педагога. Мои выводы могут оказаться неожиданными, но я смею утверждать, что Спок покорил наших родителей широтой своей свободолюбивой души, искренней любовью к людям и к детям, своей уникальной личностью, лишенной какого бы то ни было педантизма, занудства или высокомерного нравоучительства.
       Как бы две важнейшие доминанты в Бенджамине Споке. Одна связана с политикой и философией -- здесь он яростный противник войны и защитник самой высокой социальной справедливости. Другая обусловлена профессиональной деятельностью, соединившей в себе искусство медицины и искусство воспитывать.
       Основой этих двух доминант, в этом я сегодня абсолютно убежден, являются такие общечеловеческие ценности, как Любовь и Свобода. Признаюсь: источником моей постоянной энергии являются дети, больше того -- международные детские и педагогические движения, которые имели место в США и Англии, Германии и Швейцарии, Швеции и Норвегии, Польше и Венгрии, Дании и Италии, да и во многих других странах, постоянно принимавших участие в международных детских фестивалях в Артеке. В середине семидесятых годов я отправился на такой фестиваль, куда был приглашен Бенджамин Спок; я хотел увидеть его в общении с детьми, обстоятельнее познакомиться с его взглядами на воспитание, приблизиться к пониманию его педагогической философии.
       В том, что содержанием личности во многом определяются и педагогические взгляды, я никогда не сомневался. Точнее, личностный аспект в педагогике крайне важен, поскольку накладывает определенный отпечаток на весь педагогический мир того или иного мыслителя в этой области. Перебирая в памяти всех больших педагогов, я невольно для себя делил их (в сугубо личностном плане) на два типа. Первый: Оуэн, Ушинский, Дистервег, Макаренко. Здесь я сталкивался с характером неистовым -- горящие, как у пророка, глаза, нервы, подобные тросам; могучая энергия рождает могучие формулы: если характер создается обстоятельствами, значит, надо изменить среду (Оуэн); если педагог дышит энергией -- детская самодеятельность неизбежно развивается (Дистервег); только счастливый человек может воспитать счастливого человека: разорвитесь на части, но станьте счастливыми, иначе вы не сможете воспитывать детей (Макаренко). В этом характере, казалось мне, преобладают мажорные интонации. И весь дух личности -- реформаторский, бескомпромиссный. Другой тип, по моим предположениям, не являлся полной противоположностью первому, но здесь нежность души педагога как-то смягчала тональность учительских исканий. Здесь больше ориентации на отношение к личности ребенка, здесь доброта в той изысканно-трепетной тонкости, которая и рождает интимность прикосновения, свойственную людям легко ранимым, мучительно сомневающимся. Здесь подлинно гражданская страстность рождается как великое откровение через собственную муку, боль, очищение.
      
       4. Свобода и защищенность ребенка
       Талантливость педагогической личности определяется способностью любить детей, умением предоставить им максимум свободы, обеспечить полную защищенность ребенка.
       Только Песталоцци -- больной, измученный, но готовый в любую секунду принести себя в жертву во имя одного несчастного ребенка, -- мог сформулировать так свой основной метод влияния на детскую душу: "С утра до вечера я был среди них. Все хорошее для тела и духа шло к ним из моих рук... Моя рука лежала в их руке, мои глаза смотрели в их глаза. Мои слезы текли вместе с их слезами, и моя улыбка следовала за их улыбкой".
       И как апофеоз этой линии духовного общения -- Януш Корчак, переступивший с детьми порог фашистского крематория...
       Завоевавший право сказать: "Сердце отдаю детям", -- В.А.Сухомлинский напишет в одной из последних своих книг: "Имея доступ в сказочный дворец, имя которому -- Детство, я всегда считал необходимым стать в какой-то мере ребенком. Только при этом условии дети не будут смотреть на вас как на человека, случайно проникшего за ворота их сказочного мира, как сторожа, охраняющего этот мир, сторожа, которому безразлично, что делается внутри..."
       Конечно же, такое деление педагогических линий на два типа весьма условно, неточно, уязвимо. Но реальность не сбросишь со счета, тем более что она заявляет о себе в педагогическом почерке, в педагогической палитре. Больше того, эти самые личностные нюансы находятся в особом сцеплении со всем мировоззрением личности, они индивидуальны и различны, смыкаются в демократизме и человечности, в той неуемной педагогической жадности, стремящейся охватить все факторы становления души человеческой, чтобы ребенку стало лучше, чтобы матерям и отцам жилось радостно. Поэтому и вершины у обоих типов одни и те же: создать системы, обеспечивающие всестороннее и гармоническое развитие, -- вот единственная цель педагогического дерзания. Здесь требуется некоторое разъяснение.
       Когда мы так формулируем цель, невольно каждый родитель задает вопрос: "А не слишком ли высоко -- всесторонне и гармонически?"
       Отвечу: совсем не высоко. Нормально. Иначе просто нельзя. Каким бы плохим воспитателем ни был родитель, он все равно не упускает из виду умственное, физическое, эстетическое и нравственное воспитание. Под гармоническим я понимаю гармонию ребенка с Природой и Культурой, с людьми и с самим собой. Миновать эти четыре вида гармонии невозможно: гармоническое развитие осуществляется и тогда, когда родитель старается красиво одеть ребенка, с тем, чтобы пойти в гости или просто на прогулку. И тогда, когда читает с ребенком книжку, и тогда, когда учит не обижать куклу, и тогда, когда настаивает на самообразовании подростка или юноши. Гармоническое и всестороннее -- это наша обыденность, а не утопия. Есть более высокий идеал -- отношение к Богу. Это идеал Любви и Свободы. К истинной Любви и к истинному освобождению от суетности, рыночной психологии, жадности, потребительства и паразитаризма можно прийти только через гармонию с культурой, через гармонию с самим собой. Когда в русском Ренессансе начала двадцатого века была выдвинута максима: "Отнесись к себе, как к Богу", -- речь пошла о самом главном воспитателе человеческой души - о Любви к собственной Личности. Вот этой Любви нам, в России, всегда не хватало. Просто эту Любовь к самим себе, к своим возможностям, к своим талантам и дарованиям всегда убивали. Убивали тем, что низводили всех до винтиков и "членов" некоего абстрактно-авторитарного коллектива. Убивали, когда несколько десятилетий подряд талдычили каждому: "Будь скромен, не суйся, не выступай, не проявляй инициативы, потому что все это наказуемо..." Убивали, когда самоуничижение прививали каждому, как делали прививку от кори и оспы. Убивали тогда, когда воспитывали гордыню: "Я горжусь тем, что живу в самой лучшей стране, где самое лучшее правительство, самая лучшая милиция, самая лучшая школа и самые лучшие трудности!" Распятая человеческая душа современного россиянина начинает оживать. Но еще далеко до сошествия с Креста. Только Любовь и Свобода могут стать целебными средствами для окончательного духовного выздоровления и детей, и родителей. Вот почему в качестве цели я выдвигаю диалектическое единство общечеловеческих ценностей Любви и Свободы!
      
       5. Воспитание к свободе - магическая формула подлинной педагогики
       Воспитание в свободе и любви, через свободу и любовь, для свободы и любви -- есть истинное гармоническое воспитание, всестороннее и гуманистическое. Это воспитание есть цель жизни семьи, государства и общества.
       И эта общая цель снимает необходимость банального вопроса: "Какая из линий в педагогическом рисунке правильнее: мягкая или строгая?" Задавать такой вопрос так же неправомерно, как отдавать предпочтение Гегелю перед Бердяевым, Некрасову перед Тютчевым, Фолкнеру перед Хемингуэем. Просто мы имеем дело с разными уровнями человеческой талантливости. Хотя об этом можно долго спорить.
       Все это я говорю не случайно, поскольку в педагогике, как и в искусстве, шараханье то в одну, то в другую сторону всегда приносило немало вреда: убивало поэтическую форму в ущерб содержанию, а в педагогике порой разъединяло нерасторжимое -- бережное отношение к личности ребенка и всю организацию жизни детей, гарантирующую их суверенность и защищенность.
       Какова же педагогическая палитра Бенджамина Спока? Каким образом система "доктор Спок -- современное американское общество -- личность ребенка" сформировала те установки, которые пришлись по душе родителям во многих странах? Каков же Спок как человек?
       Не скрою, по многим публикациям о нем, да и по его книгам у меня сложилось определенное представление -- скорее педагог корчаковского плана. Этакий добрый-предобрый, конечно же нежно-сентиментальный сказочный Айболит. А оказалось наоборот. И я рад тому, что рухнули мои построения о двух педагогических линиях. Укрепилась вера в то, что подлинный воспитатель -- это уникальная личность, в ней органично сплавлены гражданственность и человечность.
       Много лет назад по всему миру прокатилась волна дискуссий вокруг педагогических взглядов Спока. Появились статьи и в нашей печати. На страницах "Литературной газеты", в частности, было опубликовано такое характерное письмо геолога А.Силуянова из Кургана:
       "Уважаемая редакция! В нашей стране хорошо знают американского педагога и педиатра доктора Спока по его замечательной книге "Ребенок и уход за ним", переведенной на русский язык. Сформулированные им прогрессивные, гуманистические идеи и педагогические принципы близки и понятны нам, они перекликаются с идеями и воспитательной практикой наших выдающихся педагогов К.Д.Ушинского, В.А.Сухомлинского, С.Т. Шацкого и других. Но вот за рубежом, о чем уже говорилось и в нашей печати, появились сообщения, что д-р Спок изменил своим принципам, отказался от системы воспитания, построенной на доброте и доверии к ребенку, и уповает теперь прежде всего на жесткость и дисциплину. Что же произошло с д-ром Споком? Мне не совсем понятно, почему нужно противопоставлять дисциплину доверию -- разве одно исключает другое? И почему указание на то, что помимо доброты полезна бывает и жесткость, означает измену прежним взглядам?"
       И в сентябре 1974 года я выступил на страницах "Литературной газеты" со статьей "Доктор Спок против доктора Спока?" Вопросительный знак в заглавии статьи был поставлен не случайно, ибо я, как мне представляется, доказал, что никакого отступничества у доктора Спока не было. Три года спустя, встретившись со Споком, я показал ему эту статью. Споку понравился заголовок, а когда переводчица познакомила его с содержанием статьи, Спок, в общем-то, согласился с тем, что я написал, и подчеркнул, что никакого изменения своим принципам у него не произошло. Не скрою, я тогда как бы уходил от категорических, безапелляционных заявлений, так как кое-что мне самому оставалось непонятным, проблема была необыкновенно сложной, дискуссионной.
       И эта моя в некотором смысле "размышленческая" позиция дала основание некоторым читателям прийти к заключению, будто я все же упрекнул Спока в отступничестве. Впрочем, мне и сейчас многие из тех, кто встречался со Споком, говорят, что все же некоторое отступление у него произошло. Я такой позиции не разделяю, поскольку вопрос, опять-таки подчеркиваю, сложен. И здесь надо говорить о целой системе противоречий, которые явились в результате педагогической и общественно-политической деятельности этого замечательного человека.
      
       6. Педагог - философ, мудрец, гражданин
       Воспитание всегда движется педагогическими идеями, которые чаще всего кажутся спорными, порой парадоксальными и даже неприемлемыми. Чтобы разобраться в этих идеях, надо каждому быть в какой-то мере философом, мудрецом и гражданином. Доверяйте своей мудрости, гражданственности, человечности!..
       Итак, доктор Спок, с именем которого связана гуманистическая педагогика, выступил со статьей, в которой ратовал будто бы за твердость в воспитании детей.
       Доктор Спок, антивоенный лидер, борец за мир, утверждает, что без жестких, последовательно проводимых требований не может быть действенного воспитания.
       Доктор Спок, замечательный педагог современности, увидел вдруг в мягкости, доброте, родительской ласке главные противоречия воспитания детей в современной Америке.
       Эта его новая позиция и вызвала в зарубежной печати бурю страстей.
       Радио... Газеты... Телевидение... Десятки запросов... Все желают знать, зачем и почему понадобилось доктору Споку изменить своим убеждениям: проповедовать твердость и дисциплину вместо доброты, "переметнуться к консерваторам", отступиться...
       Чем вызваны эти заявления? Почему, казалось бы, частные вопросы педагогики стали общественно значимыми? Перед тем как ответить на все эти вопросы и на главный из них: остался ли доктор Спок верен своим взглядам или изменил им, -- я позволю себе небольшое отступление: необходимо объяснить, почему решение, что ставить на первое место -- строгость или доброту, -- оказывается кардинальным в воспитании детей.
       История знает немало случаев, когда одна книга или статья о воспитании приводила в движение общественную мысль, совершала своего рода очистительный переворот в сознании людей. Чем объяснить такой резонанс? Чем объяснить, что выдвижение на общественный суд педагогической идеи приводило к тому, что пульс общественной жизни мгновенно учащался и в полемику вступали крупные ученые, педагоги, писатели -- Руссо и Толстой, Пирогов и Добролюбов, Макаренко и Сухомлинский?.. Они вторгались в самые глубины социальной жизни, через отдельные звенья микропедагогических явлений обнажали социальные противоречия и находили ту единственную правду-истину, которая долгие годы потом поддерживала нравственное развитие общества.
       Разрешая, казалось бы, семейные, отнюдь не глобальные проблемы воспитания -- "пеленать или не пеленать?", "сечь или не сечь?", "наказывать или поощрять?", "строго выполнять режим или с некоторым послаблением?" -- признанные авторитеты общества, например, Руссо и Оуэн, Добролюбов и Толстой, указывали на причины существующего зла, пытались объяснить способы обновления мира. То есть брались не проходные или узкоспециальные темы, а такие, которые, по меткому выражению Ушинского, становились общественными вопросами для всех, и семейными вопросами для каждого.
       Для педагогики Любви и Свободы проблема примата доброты над строгостью является одной из важнейших: правильное ее решение объясняет тонкие нравственные переливы, логику утверждения человечности в воспитании детей. Здесь малейшие недомолвки и неточности сказываются на всей системе педагогических подходов.
       Подлинная педагогика, даже если она имеет дело с отвлеченными процессами, всегда учитывает особенности мира детства, мира личности ребенка. Да! Именно от того, как мы прикасаемся к детям, как заставляем учить уроки и укладываем спать, как смеемся в их присутствии и рассказываем о себе, как угрожаем или поощряем, -- от всего этого зависит становление детской души и даже в известном смысле судьба целого поколения.
      
       7. Авторитарность -- всегда зло
       Научиться различать авторитарность и авторитет даже в мелочах, даже в микроскопических движениях души -- одно из главных достоинств воспитателя, исповедующего педагогику Любви и Свободы.
       Много лет работая в школе и занимаясь педагогической теорией, я тысячи раз убеждался в том, что научное решение этой проблемы позволяет четко отделить авторитет от авторитарности, свободу от вседозволенности, истинную любовь от слепой привязанности, необходимость бескомпромиссного подчинения нравственным законам от педагогического произвола и насилия...
       Чем больше вчитываешься в книги доктора Спока, тем отчетливее сознаешь, что здесь речь идет не столько о замкнуто-этических категориях, сколько о главных проблемах воспитания, которые неизбежно сталкиваются с идеологией общества.
       В одном из своих интервью доктор Спок сказал: "Знаете, поднялась такая буча после того как я выступил с этой злополучной статьей... Все спрашивают об одном и том же, все желают знать, зачем и почему я так написал. А уж письма! Вот, пожалуйста, "Стыдитесь, вы погубили молодое поколение". Или вот это: "В том, что мой сын стал преступником, виноваты вы..." Как все это глупо, как смехотворно! Они же ничего не поняли. Ничего! В своей статье... я лишь повторил все то, что твердил на протяжении трех десятков лет: "Не пасуйте перед своими детьми. Когда нужно, не бойтесь проявлять твердость по отношению к ним". Но быть твердым не значит быть злобным: это значит воспитывать ребенка в атмосфере радости и дружбы..."
       Итак, частный, казалось бы, педагогический вопрос, что ставить на первое место -- строгость или доброту, разделил людей на два противоположных лагеря. Первые -- сторонники гуманизма -- утверждают, что только в атмосфере доброты может быть осуществлено подлинное воспитание. К ним всегда принадлежал и Спок. Он писал в книге "Ребенок и уход за ним", что детям больше всего на свете нужна любовь преданных родителей, что дети, ставшие преступниками, страдали не от недостатка наказаний, а от недостатка любви, что каждый ребенок -- личность.
       Нельзя сказать, что сторонники второй концепции начисто отметали ласку и доброту. Они просто отдавали предпочтение строгости и жестким требованиям. Никто из них, разумеется, не призывал "сокрушать дитяти ребра сызмалу", но они ратовали за беспрекословное подчинение детей воле взрослого.
       Именно против таких авторитарных методов выступил более полувека назад Бенджамин Спок. Тогда он на первое место ставил родительское тепло, свободу ребенка, его творческую деятельность. Был ли он тогда пермиссивистом -- проповедником вседозволенности? Нет. Была ли его теоретическая концепция связана, скажем, с теорией свободного воспитания? Нет. Вносил ли он со временем какие-либо коррективы в развитие своих идей? Разумеется. Эти коррективы отражают и некоторую эволюцию взглядов доктора Спока, и противоречия американского общества.
      
       8. Осторожность и гибкость!
       Все больше и больше сегодняшний родитель втягивается в социальные битвы за лучшую долю, за лучшие условия жизни. В этих процессах надо думать о детях, прежде всего о детях! Надо быть до предела осторожным и гибким!
       Уже в 50-х годах Спок предостерегает матерей от крайностей в воспитании детей. "Проявляйте чуткость, -- говорит он, -- учитывайте желание и волю своего ребенка. Но осторожно, не позволяйте ребенку превращать вас в рабыню. Помните, что главенствующую роль должны играть родители, родительский авторитет. Я имею в виду настоящий авторитет, а не авторитарность, разумеется. Речь идет не о наказании ребенка, а об умении научить его тому, что хорошо и справедливо. Нужно добиться того, чтобы в наказании, как в методе воспитания, просто не было необходимости..."
       Наблюдая, как многие родители совершают ошибки -- культивируют вседозволенность, потакают капризам, способствуют зарождению у детей безволия и безответственности, -- Спок специально перерабатывает свою книгу для второго издания и особо подчеркивает роль родительского авторитета, дисциплины...
       В середине 60-х США начали войну во Вьетнаме, и доктор Спок сразу примкнул к антивоенному движению, так объяснив свой поступок: "Нет смысла растить детей, чтобы потом позволить им заживо сгореть". Он становится антивоенным лидером, одним из организаторов антивоенных маршей. Официальные круги привлекают его к уголовной ответственности по обвинению в заговоре с целью побудить молодежь не служить в армии. А прогрессивные силы единодушно присваивают ему звание гуманиста... Педагогические идеи Спока сомкнулись, как и следовало ожидать, с большой политикой. Сторонники гуманизма безоговорочно одобряют его идеи. А приверженцы ужесточения ему пишут: "Я сжег твою книгу!", "Я разорвала ее на мелкие клочки...". Они вопят хором: "Это Спок повинен в том, что наша молодежь такая недисциплинированная и безответственная..."
       Да, Спок вынужден под их напором оправдываться: "Разве в странах, где моей книги никто и в глаза не видел, молодежь бунтует меньше?" Но, как и много лет назад, он придерживается основного своего принципа: "Существо дисциплины, ее девять десятых -- это любовь, которую ребенок испытывает к родителям".
       Можно было бы сказать, что Спок не несет прямой ответственности за разноречивую интерпретацию своих статей. Но ведь каждый в ответе не только за то, что он сказал, но и в известной мере за то, как его поняли.
       Можно было бы не обратить внимания на эти противоречия, учитывая и высокую порядочность доктора Спока, и весь его гуманистический опыт, и его заявления о том, что по коренным вопросам он взглядов не меняет.
       Можно было бы подождать, пока сгустившийся полемический туман сам по себе рассеется. Но это вряд ли возможно, так как за тонкостью вопроса и кажущимися незначительными поправками стоят глобальные проблемы формирования личности человека и сложные противоречия в любой социальной общности. Эти противоречия, в частности, в такой стране, как Россия, стали в первом десятилетии этого века кричащими. Повальным становится поведение родителей, которые в общении с детьми срываются на озлобленное: "Заткнись!" Участились физические наказания в семье, барометр неоправданной строгости постоянно показывает "бурю".
       Конечно же, и дети должны учитывать беды взрослых. И они, как правило, понимают родителей, когда те спокойно и разумно объясняют им трудности их общего бытия. И вообще, должен сказать, что подлинная педагогика Любви и Свободы проверяется как раз именно на трудном. Мне на память приходит постоянно один жуткий факт, когда родитель в буквальном смысле сошел с ума: идя по сталинскому сибирскому этапу, не выдержал крика больного и голодного своего годовалого ребенка и хватил им о дерево, а потом вытянулся на снегу и орал, что есть мочи: "Прикончите меня!"
       ...Я всматривался в детские лица армянских и русских беженцев: сколько в их глазах было страданий, и сколько уважения к матерям и отцам, отдававшим всю свою любовь детям. Наверное, нам предстоит еще испытать немало лишений, и как важно, чтобы мы не утратили любви к детям, к свободе и к справедливости!
      
       9. Умейте защищать своих детей!
       Государство всегда будет ратовать за ужесточение воспитания, за наказания, за авторитарность. Умейте противостоять этим тенденциям.
       Нечто подобное тому, что случилось со Споком, произошло в России примерно сто лет назад. Известный врач и педагог Н.И.Пирогов в статье "Вопросы жизни" сделал уступки общественности, допустив, правда с оговорками, возможность применения розог в гимназиях.
       Н.А.Добролюбов, резко осуждая непоследовательность Пирогова, писал тогда: "...г. Пирогов оказался слабым перед средою, и он уступил, уступил не в мелочи, а в принципе, уступил в том, против чего решительно и ясно заявлял свое мнение прежде".
       По этому вопросу собирался выступить Ф.М.Достоевский. Интересны его пометки, сделанные в записных книжках. Приведу некоторые из них: "Настоящий суд над г. Пироговым был бы таков: "Что вы, Пирогов, добровольно перешли в партию обскурантов или только сделали уступку противникам?" Но обскурантизм в Пирогове невозможен, след., уступка... Довольно плохая и нехорошая правда. Можно ли было без нее обойтись? Почти можно..." "Он (Пирогов.-- Ю.А.) ошибся, положим. Но действительность сшибает иногда и гениальных людей с ног... Пирогов нигде не соглашается с розгою как с принципом...", "Пирогов рассудил, что лучше сделать хоть что-нибудь, если не всё".
       Да, действительно, Пирогов не возводил розгу в принцип воспитания, хотя и не мыслил хорошей дисциплины без строгости и наказаний. Как и Спок, Пирогов ратовал за атмосферу любви, за доброе отношение к детям, за гуманизм... В то же время он был и не против твердости, а в иных случаях и жесткости в обращении с детьми. Как и многие его коллеги. Как и государство, церковь, "общество".
      
       10. Педагог в ответе за результаты своей работы
       Воспитатель несет ответственность не только за свои поступки, но и за те негативные результаты, которые случились в воспитании детей как бы помимо воли воспитателя. Больше того, педагогические установки могут быть самыми гуманистическими, а результат авторитарен. Вот почему воспитателю нужна мудрость философа.
       Противоречия Пирогова в какой-то мере напоминают противоречия, которые обнаружились во взглядах доктора Спока. Сам факт, что доктор Спок решительно отказался от высказанных им в своих последних статьях суждений, уже внес некоторую ясность в дискуссию и с еще большей силой подчеркнул сложные противоречия воспитательной практики современной Америки. Приведу ответы, которые дал Спок в своем интервью для журнала "Эуропео".
       "Мне и в голову никогда не пришло бы утверждать,-- объяснял Спок бравшей у него интервью журналистке,-- что родители должны подавлять волю своих детей. Точно так же, как мне не пришло бы в голову сказать: если твой сын вздумал повесить кошку на дереве, отнесись к этому спокойно, пусть вешает..."
       Нет, Спок, конечно же, не обскурант и не конформист. В принципиальных вопросах он уступок не делает.
       "Видите ли, предшествующее поколение считало,-- говорит он, -- что только благодаря трепету перед отцовским или материнским авторитетом дети могут стать достойными гражданами... Я показал, что это чушь... И объяснил это, ссылаясь на собственный опыт. В детстве я боялся отца и мать. Да и не только в детстве, но и в юности. Боясь их, я боялся всего: учителей, полицейских, собак. Я рос ханжой, моралистом и снобом; против всего этого мне пришлось потом бороться всю жизнь. Но сегодняшние дети! Сегодня в Америке ты уже не укажешь ребенку: "Сделай то-то и то-то", -- если ты хочешь, чтобы тебя послушались, ты должен доказать разумность своего требования. Вы, наверное, заметили, с какой свободой молодежь критиковала университетские власти, когда поняла, каким суровым и принудительным порядкам подчинена жизнь высших учебных заведений. Как они боролись за гражданские права, против войны во Вьетнаме! Знаете, я считаю, что война во Вьетнаме заставила молодежь крепко призадуматься. Она показала, какой раковой опухолью являются империализм, расизм, нищета, неравенство, загрязнение окружающей среды. И молодежь взбунтовалась и стала искать иные идеалы. Так вот: они, эти молодые американцы, и есть "дети" доктора Спока. Ребята, исполненные смелости и чувствующие себя вправе задавать себе и другим любые вопросы".
       Драма доктора Спока состоит в том, что он пытается примирить непримиримое, стремится отстоять гуманистическую систему воспитания в обществе, которое в силу своих противоречий если и допустит какую-то толику "спокизации", то непременно потом отыграется на детях, что-то деформирует в них, чему-то не даст развиться... Трагедия таких педагогов, как Макаренко и Сухомлинский, в том, что они жили и творили в авторитарном государстве и славили этот авторитаризм, называя его справедливым, демократическим и гуманным.
       Трагизм сегодняшней семейной педагогики в том, что родители воспитывают детей, не будучи уверенными, что их не искалечит новая война, не удушит голод, не настигнет экологическая смерть.
       Какими же, на первый взгляд, суетными и мелкими могут показаться обсуждаемые нами вопросы: что ставить на первое место - ласку или строгость? И вместе с тем это отнюдь не мелкие вопросы, в особенности для сегодняшней семьи, когда и родитель, и ребенок нуждаются в социальной защите, когда семья во что бы то ни стало должна сплотиться у своего очага, мобилизовать все свои силы, чтобы выжить и не дать в обиду своих детей.
       Так что же следует ставить на первое место -- ласку или строгость? Ответим словами В.А.Сухомлинского, который, полемизируя со своими противниками, писал: "Я не могу согласиться с тем, что ребенка надо любить с какой-то оглядкой, что в человечности, чуткости, ласковости, сердечности кроется какая-то опасность... Я уверен, что только гуманностью, лаской, добротой можно воспитать настоящего человека..."
      
       11. Строгость не есть авторитарность
       Строгость никакого отношения к авторитарности не имеет. Истинные любовь и свобода всегда отличаются целомудренной строгостью, некоторой бескомпромиссностью и бесконечной верой в творческие силы ребенка. Важно одно: в какой мере строгость и целомудрие, смирение и самоукорение способствуют развертыванию и расцвету любви и свободы в детских душах.
       Я рассказывал Споку о дискуссии, которую вела "Литературная газета" на своих страницах. Дискуссия называлась "Кого и как мы растим?". Один из вопросов был таким: "Почему иной раз доброта оборачивается злом в воспитании детей?"
      -- Так не бывает, -- резко замечает доктор Спок, будто на такой вопрос он отвечал неоднократно. И тут же встречный вопрос: -- Приведите мне пример.
      -- Выходит, кашу маслом не испортишь,-- ухожу я от ответа, поскольку разделяю позицию доктора.
       Спок смеется и добавляет:
      -- В жизни очень мало нравственных аксиом, но одна из них такая: доброта никогда не приводит к злу.
      -- Тогда почему же в США, да и не только в США, вокруг этой проблемы "строгость -- доброта" столько споров?
      -- В Америке действительно есть много ученых авторитарного направления, которые считают, что если к ребенку относиться строго и даже с жестокостью, то он вырастет вежливым и, главное, послушным человеком. А если к детям относиться по-доброму, то они вырастут избалованными и распущенными.
       Я пытаюсь заметить, что авторитаристы, наверное, не так уж прямолинейны, что в их представлении строгость не является синонимом грубого насилия, окрика, ругательств, что здесь дело в чем-то посложнее. Спок просит меня не перебивать его (он любит изложить свою мысль до конца, исчерпывающе, и это он делает с методической аккуратностью и последовательностью). Снова он подчеркивает, что никогда не был сторонником вседозволенности, что существуют разные манеры воспитания, индивидуальные почерки. И я так понял доктора Спока: можно предпочесть и строгое воспитание, основанное на непринужденности в обращении с ребенком. Если вы выбрали строгую манеру воспитания, то надо быть в этой манере последовательным. Умеренная строгость в смысле требования хороших манер, послушания, аккуратности, выполнения режима и т.д. вреда ребенку не причинит, если действия родителей основаны на доброте и если созданы условия для того, чтобы дети росли счастливыми и общительными. Такую строгость Спок исповедует как одно из важнейших звеньев своего педагогического и врачебного кредо.
      -- Что значит "счастливыми и общительными"? -- спрашиваю я.-- У нас прямо-таки помешались на общительности. Говорят, общение -- главное средство воспитания. Я же считаю, что по-настоящему счастливым ребенок может ощутить себя только тогда, когда сам сделает что-то важное и значительное.
      -- Дети эмоционально должны чувствовать себя свободно. Они должны знать, что их инициатива не будет пресечена или высмеяна. Моя падчерица Вирджиния любит громкую музыку. Я не выношу какофонии, но я не стану запрещать Вирджинии слушать музыку на полную катушку. Мы устроили в ее комнате звукоизоляцию.
      -- Дети должны расти в атмосфере любви и свободы. И тональность общения взрослых и детей может быть разной. Родители могут говорить с детьми громко, но это еще не будет означать, что они авторитарны. Дети особенно чутко различают, где к ним относятся плохо, а где хорошо.
      -- Безусловно. Но есть еще и такая авторитарная строгость, когда родители грубы с ребенком, когда постоянно недовольны им, подозрительны, не делают скидки на возраст и индивидуальные различия. В таких условиях ребенок вырастает малодушным, бесцветным или жестоким человеком.
       Спок как бы вычленяет два вида строгости. Строгость, основанную на доброте, и строгость, замешенную на раздражительности, нетерпимости, ожесточенности. Последняя и формирует жестокого человека, а иногда и озлобленного преступника.
       Слежу за мыслью Спока, который напоминает: он же об этом подробно рассказал в своих книжках.
       Молчу не потому, что я этих мыслей Спока не знал, а потому, что я убежден еще и в том, что все это не так просто, что за всеми этими, в общем-то правильными рассуждениями доктора стоит нечто большее, чего Спок не касался в своих книжках. Почувствовал ли он эти мои ожидания -- не знаю, но он понял отлично, что я жду от него какой-то особенной диалектики взаимоперехода и взаимосвязи различных манер воспитания, которую он и раскрыл в своей беседе. В общем, все выглядело так: строгость не исключает мягкости, а мягкость без строгости опасна.
      
       12. Педагогика Любви и Свободы сопрягается с философией ненасилия
       При мягком обращении, как и при строгом, говорит Спок, можно воспитать послушного ребенка, если ваше воспитание основано на уважении к личности сына или дочери. Дело не в том, что родители предпочитают непринужденность в обращении и не настаивают на абсолютном послушании и аккуратности. Важнее другое: чтобы ребенок любил людей -- это поможет воспитать общительного и внимательного к другим людям человека... И снова оговорка, как бы возвращающая канву его мыслей на тот самый первый круг, на котором расположена строгость, основанная на доброте. Мягкость тогда даст положительный результат, если родители не побоятся проявить твердость в тех вопросах, которые они считают особо важными.
      -- При мягком воспитании можно получить, значит, и скверный результат?
      -- Разумеется, -- утверждает Спок, снова недовольный тем, что я вклинился в его слаженные построения. -- И это случается тогда, когда родители не ожидают от ребенка понимания их потребностей, когда бездумно подчиняются ребенку, когда ущемляют себя в своих человеческих и родительских правах. Когда у слишком мягких родителей вырастают назойливые, избалованные дети, то это вовсе не потому, что родители баловали детей, а потому, что они стеснялись или боялись настаивать на своих требованиях, или потому, что бессознательно поощряли детский деспотизм.
      
       13 .Необходимо воспитание у ребенка потребности в труде
       Нельзя забывать о том, что вся система американского воспитания наполнена трудом. Нужно величайшее терпение, чтобы сделать труд потребностью ребенка. Это терпение, возможно, и есть наиважнейший метод формирования личности.
       Я сказал Споку, что американские дети много работают. Зарабатывают деньги. Например, четырнадцатилетний Марк Маккафи, сын фермера, имеет на своем счету достаточно приличную сумму, чтобы купить, скажем, мотоцикл, а затем однокомнатную квартиру. Он сам заработал деньги. С трех лет участвовал в поливке огорода. Так, по крайней мере, он сам мне рассказал. Спок слушает и кивает головой: это так обычно для Америки... Я заметил, что у наших детей нет возможности зарабатывать деньги, хотя дети с удовольствием бы работали. Спок пожимает плечами: это, дескать, не самое главное. Он вдруг стал говорить о чрезмерной мягкости родителей, как о вредном явлении в американском семейном воспитании, как о самой острой проблеме, возникшей потому, что нынешнее поколение родителей не желает поступать по отношению к детям как к людям второго сорта, ругать и лишать их всего. Многие родители не признают строгости как педагогической ценности, а усвоенные ими новые социально-психологические установки, рассчитанные на воспитание добротой, не подкреплены ясным пониманием твердого педагогического руководства, которое непременно должно исключить какую бы то ни было распущенность и вседозволенность. Таким образом, родители оказались как бы на полпути.
       Лучший метод воспитания, по Споку, -- "метод терпения", который вовсе не означает вседозволенность, а скорее родительское умение ждать. Если ребенок не откликается на поощрение, то наказание только ухудшит дело, поэтому надо подождать, избегая раздражения и отчаяния, позволить ребенку проявить свою независимость и самостоятельность и, выбрав удобный момент, возвратиться к своим требованиям.
      
       14. Чувство любви формируется любовью
       Научить ребенка любить людей может только тот, кто сам умеет любить. Истинная любовь -- это необыкновенно трудно, потому что любовь, как и свобода, обязывает, бескомпромиссно требует отдавать самое лучшее, что есть в человеке. Истинная любовь -- всегда разрешение противоречия между творческим "я" и моральной нормой.
       Всеобщей основой воспитания Спок, как и Сухомлинский, считает потребность в другом человеке, потребность любить людей. Научить ребенка доброте -- в этом главная направленность воспитательных действий родителя. Если ребенок не сумеет полюбить людей, то невозможно будет даже научить его поверхностным манерам.
       -- Но что значит научить любить людей? Каких людей? Как это возможно в обществе, построенном на несправедливости? Где тот предел истинной доброты, который смыкается с подлинной гражданственностью?
       Я явно лезу на рожон со своими вопросами. Нет, я не вступаю со Споком в политический спор. Свою позицию Бенджамин Спок сформулировал достаточно ясно. Но для меня все время будто остается в тени, где-то в неясной глубине ответ на вопрос -- что является сутью человеческой доброты...
      
       15. Истинный воспитатель, истинный отец и мужчина всегда гражданин, любящий ближних
      
       Я вижу Спока как бы в двух измерениях. В одном -- Спок, у которого все правильно, мудро, величественно: богат, любим, добился в жизни самого главного -- говорить вслух, без оглядки всё, о чем думает, не скрывая своих убеждений. И дело не только в его олимпийских и политических победах, в том, что его признала общественность мира, он еще и по-человечески счастлив: вот моя молодая жена, вот мои талантливые сыновья, мои внуки, мои увлечения, мои прекрасные яхты. И для такого Спока нет особенных проблем в любви. Здесь любовь ограничивается методическим советом, здесь ее общечеловеческий смысл зауживается до элементарной общечеловеческой нормы действия, обязательных микроначал, которые свойственны роду людскому. Действительно, если больной просит воды, ему принесет каждый -- и в этом не будет любви, не будет нравственного содержания. Ибо здесь нет выбора, нет противоречия между личным творческим "я" и моральной нормой...
       Но есть еще другой Спок. Отважившийся выступить против веками складывающейся иерархии наси-лия, унижения, деспотизма. Решившийся пойти за свои убеждения на тяжкие испытания. Это Спок страдающий, Спок, счастливо избежавший суровой кары в несправедливом обществе.
       И для такого Спока доброта становится проблемой, непосредственно связанной с коренными вопросами жизни общества. Здесь начинаются искания. Снова замечу: где дело касалось забот детского врача, где Спок был специалистом, там он давал исчерпывающие ответы. А где сложная противоречивость вышла за пределы его компетенции, где необходим серьезный и глубокий философский, этико-психологический анализ, там Спок оказался несколько беспомощным. Мне хотелось бы, воспользовавшись некоторой аналогией, обозначить связь между гражданскими убеждениями педагога и его методикой общения с детьми...

    * * *

       Ушинский... Поразительное сходство у всех больших педагогов. Даже во взглядах на доброту - строгость и любовь. И связь между макроустановками и микроприемами аналогичная. Ушинский в своей семье был, как и Спок, добрым и строгим по отношению к детям. И его нежная любовь не исключала суровой требовательности. Вот как об этом пишет его дочь В.К.Ушинская (Пото) в своих воспоминаниях об отце: "И в обхождении с нами далеко не было любовности к нам от родителей или любования нами, ласки без конца... Но наоборот, чувствовалась при внимательном отношении к нам какая-то сдержанность. Ласка была редкостью, но редкость, кажется, особенно чувствовалась и потом долго не забывалась. Может быть, отец и чаще ласкал бы нас, но нас было много, и, может, боязнь обидеть при этом, обойдя кого-либо из нас, была отчасти причиной, а чувство справедливости ко всем нам было особенной его чертой... Другой стороной его отношения к нам, детям, было строгое преследование исполнения нами своих маленьких детских дел. Это сказалось как в уроках и занятиях с нами, так и в требовании от нас той детской помощи, которую мы, особенно старшие, могли оказать в семейной обстановке... Он и потом редко допускал нас высказывать безапелляционные мнения и критиковать с видом знатоков то, что было выше наших суждений".
      
       16. Любовь, свобода и труд - главные добродетели
       Итак, три добродетели: любовь к детям, основанная на свободе и справедливости, труд как форма саморазвития и свобода мысли, основанная на глубине познаваемой культуры.
       И эти три добродетели неразрывно связаны со всем мировоззрением Ушинского, его политическим и философским кредо, с его могучей идеей народности и верой в человеческий прогресс. Я невольно сравниваю некоторые позиции Ушинского и Спока в таком важнейшем вопросе, как отношение к милитаризму. Русский педагог так же резко, как впоследствии знаменитый американец, выступал против войны и насилия.
       Соответственным было и отношение к Ушинскому со стороны властей, официоза. Его книги, как и книги Спока, признаются вредными; многие находят, что они дурно влияют на молодежь, развращают. Об этом писал Ушинский в одном из частных писем к товарищу министра просвещения И.Д. Делянову: "...название вредных книг кладет самую оскорбительную печать на всю мою педагогическую деятельность. За что же это? Неужели за то, что я всегда шел прямой дорогой?"
       Нет, разумеется, Ушинского преследовали не за то, что он исповедовал "методическую доброту" (больше ласки и меньше строгости), а за его дух, за его настроенность, которая выразилась в верности декабристским идеям, клятве, сформулированной им в юношеские годы рылеевскими словами: "Известно мне: погибель ждет того, кто первый восстает на утеснителей народа"; за его сотрудничество с "Современником", за его солидарность с освободительным движением шестидесятников, за его пламенную любовь к народу.
       Три "методические добродетели", так сказать, на микроуровне сомкнулись со своим основанием на макроустановках: любовь к народу, труд, избавляю щий каждого от эксплуатации, справедливое просвещенное устройство общества. Нет, не так уж все просто с этой самой добротой. Не случайно проблем доброты в философии и педагогике на протяжении веков волнует человеческие умы.
       Понятие доброты, как и понятия любви и свободы неизбежно превращается в схоластическое, если оно отрывается от сегодняшних забот трудового человека, той несправедливости, которая царит в мире.
       И когда я увидел, что Спок это хорошо понимает, он еще более вырос в моих глазах.
      
       17. Родитель - Учитель и Пророк
       Как бы родители ни замыкались в рамках своей семьи, все равно судьбы детей связаны с огромным социальным миром, с космосом человеческого бытия, с Божественными началами мироздания. Именно поэтому родитель -- это и Учитель, и Пророк: в душах добрых и любящих отца и матери -- есть что-то от святости, от Господа Бога.
       Две глобальные мировые идеи смыкаются во всей деятельности Спока, во всем его облике, в каждом движении, в каждом утверждении. Это идея судьбы ребенка, его счастья, его самочувствия. И вторая -- это идея человечества, идея спасения жизни. Потому Спок и представляет две свои главные должности на земле: "Я буду исходить из своего опыта детского врача, а также противника войны во Вьетнаме". Именно такими словами начал он свое выступление на пленарном заседании международного фестиваля в Артеке. И Спок развивает эти главные свои, глобальные идеи таким образом:
       -- Школы могут быть могучим средством в воспитании уважения и любви ко всем народам и расам. Школы должны воспитывать отвращение к войне и всем формам насилия. Этим аспектом обычно пренебрегают в Соединенных Штатах частично потому, что у нас не было сражений (или бомбежек) на нашей территории уже больше двухсот лет, в противном случае ужас войны был бы свеж в памяти народа. Другая причина заключается в том, что в США приняты другие виды насилия со времен еще первых поселенцев: насилие против коренного населения Америки -- индейцев, а также негров. А в более поздние годы -- насыщенные насилием телевизионные программы и кинофильмы, которые изготовляются по заказу промышленных кругов, заинтересованных в сбыте своих товаров. Исследования четко показывают, что насилие на экране стимулирует в некоторых зрителях стремление совершить реальное насилие, а также понижает всеобщий моральный уровень. Американские реакционные круги поощряли появление определенных тенденций -- например, грубого индивидуализма, жестокой конкуренции в ущерб гуманным ценностям. Это в значительной степени привело к высокому уровню преступности и той легкости, с которой руководители нашей страны втягивают ее в войны и в другие, не менее трагические виды вмешательства...
       Мне кажется, что Спок и стал большим педагогом именно потому, что его частная педагогическая и медицинская деятельность шла вровень с масштабами мировых проблем. Ведь педагогика неотделима от политики. А вопрос, для чего и как мы растим детей, неизбежно выводит и на проблемы государственного устройства, и на проблемы взаимоотношений между народами. Сегодня мы окружены войной. Гибнут дети. Сотни тысяч семей остаются без крова. Но даже в этих суровых условиях не может прекратиться воспитательный процесс в семье. Ежедневно родители вынуждены решать проблемы развития детей, их физического и духовного роста. Каждый родитель поставлен перед необходимостью организовывать их жизнь, учение, игру, творчество. Здесь крайне важно формирование детской целостности. Целостности как гармонии, которая выступает, больше чем где-либо, как единство различного, где различное обнаруживает себя в детской образности, в детском характере, в детской яркости, в детской самобытности, в детской неиссякаемой энергии.
      
       18. Учиться у Природы
       Экология детства и экология воспитания призывают нас, родителей и педагогов, учиться у великой матери -- Природы. Всматривайтесь, как растут розы и васильки, как живут пчелы и муравьи, ели и березы, яблони и вишни, и вам откроется немало секретов подлинного искусства воспитательной практики.
       Книги Спока стали педагогическими бестселлерами, потому что Спок, даже когда говорит об отношении ребенка к еде, сну, одежде, даже когда говорит об особенностях питания, о жирах, крахмале, сахаре, -- не утрачивает специфики понимания детскости. Это не просто доступность изложения, это и та целостность видения, которая через конкретность образа передает необходимый характер отношения к растущему человеку, где всегда присутствуют доброта, смех, игра, поощрение.
       У литературы, как и у педагогики, предмет один -- человек, его мир, его противоречия, его радости и тревоги. Кроме того, педагогика нынешняя, как наша, так и зарубежная, допускает порой одну и ту же ошибку: не использует в качестве метода анализа детской жизни художественное обобщение, в котором целостно, нерасчлененно передается типичность тех или иных состояний детства. Грустно, что слово "эмпирическое" в значении педагогической конкретности стало чуть ли не ругательным, а влияние личности воспитателя на душу ребенка считается чем-то второстепенным -- на том основании, что наука будто бы исследует не личностные влияния, а действия "форм, методов, средств" и т.п. Это пренебрежение к подлинно человековедческим проблемам воспитательного процесса лишает педагогику полноты жизни, яркости и образности передачи подлинных процессов, которые совершаются в общении взрослых и детей. И объясняется это двумя причинами. Первая -- невежество, нежелание и неумение разобраться в природе детства. И вторая -- увлеченность схемами, неизбежно превращающаяся в наукообразие и схоластику.
       В педагогике органично соединено и масштабное, и то малое, что составляет суть жизни человека. И близкое -- то, что непосредственно формирует. И далекое -- то, что является гарантией тех или иных условий жизни: политических, экономических, трудовых, эстетических. И эта масштабность непременно проходит через тончайшие капилляры "малого", через зауженность близкого, через психологические механизмы развития личности... Произнося столь высокоумные слова, невольно думаешь и о том, что ребенок -- природное существо. Он растет независимо от влияний и психологических механизмов. Точнее, он скорее как бы преодолевает эти влияния, опережая воздействие воспитателей. Его микромир сам по себе масштабен и является своеобразным педагогическим космосом. Когда мы неожиданно замечаем, как вырастают яблоки или зреет виноград, или краснеют помидоры, или вдруг отмечаем, что зазеленела трава, мы фиксируем резкие рубежи роста, резкие изменения в природе. В детях эти перемены столь же резки и значительны, только мы, взрослые, их часто не замечаем,-- точнее, замечаем их нередко с большим опозданием. Чаще всего ребенок сам заявляет о своих переменах, заявляет подчас грубо и настойчиво, как бы настаивая на том, что он, ребенок, уже не тот сегодня, каким был вчера. Дети чрезвычайно близки к природе и оттого, возможно, кажутся иной раз мудрыми и всевидящими; потому, наверное, и говорят в народе: устами младенцев глаголет истина. Кстати, мы не замечаем детскую мудрость, не придаем ей должного значения, потому что в нормальных проявлениях духовного роста ребенка усматриваем своенравие или максимализм. А между тем подростковый максимализм не есть вообще характерная черта детей старшего возраста, а скорее рубеж, начало процесса взросления. Подросток, оказавшись на этом рубеже, ведет себя по-разному, склонен к поступкам, последствия которых часто непредсказуемы, и педагогу необходимо угадывать появление опасных симптомов. Конечно, психологические состояния подростка в разных социальных условиях проявляются специфично и могут приводить либо к полнейшему краху личности, либо к нравственно-эмоционально-эстетическому подъему всех сил растущего человека. Как бы то ни было, а психологическая закономерность эта подмечена и психологами, и педагогами, и литераторами. Кстати сказать, обращаясь к литературным героям, педагог оказывается более вооруженным и психологически, и эмоционально.
       Я давно обратил внимание, что воспитатель нередко правильно воспринимает литературного героя-мальчонку, проникается его заботами, тревогами, радостями. Но видя такого же ребенка в жизни, относится к нему по-иному. Кто из преподавателей литературы не сочувствовал, скажем, дубовскому беглецу, у которого и двойки, и конфликты в семье, и бродяжничество? И сколько в жизни таких ребят стояло в учительских, и как те же педагоги-словесники отчитывали детей, не верили их искренним доводам, ибо их вид не внушал доверия, пугал, отталкивал: пуговицы оборваны, брюки в грязи, ссадины на руках... весь он, этот мальчуган, полон злобы, нетерпения -- ах, как это все раздражает порой педагогическое "я". Я не помню класса и школы, где бы не было такого максималистски настроенного мальчишки. Точнее, там, где их не было, жизнь детского коллектива превращалась в тошнотворную скуку, а дисциплина вырождалась в отвратительное смиренное послушание, когда любая несправедливость принималась как должное, замалчивалась, утопала в безразличии.
       Я недавно встретился со своим воспитанником Леней Сомовым. Как его несло в свое время на вершины максимализма, как он обвинял ребят, педагогов, родителей -- все не по правилам, все нечестно. И девчонки такие хитрые бестии, и товарищи такие ничтожества, и педагоги -- им палец в рот не клади: обманут.
       В эти мгновения бушующего подросткового отрицания будто взрывается вся энергия человека, накал страстности появляется такой, что готов уничтожить и других, и себя. Как снять это состояние? Как помочь? Как прийти на помощь ребенку? Загонять энергию внутрь -- все равно что пытаться приостановить пулю из выстрелившего ружья! И эта же энергия, только что казавшаяся губительной и разрушительной, вдруг, если ее направить вовремя, становится созидательной силой, тем единственным скрепляющим материалом, без которого не может быть становления ни коллектива, ни личности.
      
       19. Творить социально-нравственное воспитание
       Истинное воспитание не может быть не-демократичным, не-социальным, не-гражданским. Воспитывая сильную нравственную личность, мы фактически создаем, и то нравственное поле, которое организует нравственную среду, творит нравственное социальное воспитание, формирующее Человека и Гражданина.
       Социальность и гражданственность охватывают и дальние, и ближние социальные пределы, микромир (общение с близкими) и макромир -- общение с дальними, с людьми своей страны, с людьми других стран. Конечно же, современные дети присматриваются сегодня к тому, как живут их сверстники на Западе. Нам долго внушали, что капитализм -- это плохо. Теперь внушают, что капитализм -- это очень хорошо. Но и там, на Западе, есть свои беды, есть своя отчаянная борьба за справедливое устройство мира. И там, на Западе, как и у нас, есть подвижники и правдоискатели, исповедующие истинную Любовь к людям и истинную Свободу. Я не могу принять эксплуататоров и реакционеров ни у нас, ни на Западе, и этому учу детей.
       Нет, я совсем не хотел обидеть Бенджамина Спока, когда стал говорить, что природа доброты определяется и характером распределения благ.
       -- Я не знаю, как вы себе представляете капиталистов? -- несколько с раздражением сказал Спок. -- Я тоже принадлежу в какой-то мере к этому миру. Когда говорят о жестокости капиталистов, допускают некоторые искажения. В личной жизни капиталисты не жестоки. Они любят своих детей, семью. Глава династии Дюпонов был большим другом матери моей первой жены. И он постоянно искренне говорил о любви к своему шоферу. Но в то же время вел яростную борьбу с профсоюзами, которые боролись за улучшение положения рабочих "Дженерал моторс". Эти люди относились к рабочим как к пиявкам. И это представление о рабочих как о пиявках сложилось потому, что они очень далеки от них. Многие социологические исследования подтверждают, что у людей легко вырабатывается чувство страха по отношению к тем, кого они плохо знают.
       Мне трудно определить, что Спок имел в виду, когда заметил, что это очень хорошо, что Артек пригласил к себе в гости и его, Спока, и многих других. Но его заключительная фраза: "Мы такие же, как они...", -- прозвучала для меня так: "Многие капиталисты не есть наши враги". И Спок пояснил: "Капиталистов ценят по той прибыли, которой они добиваются. И эта погоня за прибылью заслоняет им порой возможность видеть народ, улучшать его жизнь, медицинское обслуживание, образование".
       Сила Спока в оригинальности его противоречий. Он всем ходом своих суждений утверждает коллективизм как главное звено в воспитании. И он выступает против коллективизма -- по исключительно политическим соображениям. Он за развитие личности -- всестороннее и гармоническое. И отлично понимает, что оно невозможно в обществе неравенства. Спок ратует за процветание сознательности и ориентируется на фрейдовское бессознательное. Он ратует за воспитание уважения к учителям и родителям, и он же призывает, когда это необходимо, сопротивляться установкам учителей родителей. Он борется за самодеятельность детей, за полную самостоятельность. И он апеллирует к твердому руководству, без которого не может быть воспитания.
      
       20. Гуманизм противоречив и всегда требует развития, внесения корректив. Гуманизм без движения -- духовная смерть
       Спок -- прагматик. Но его прагматизм, основанный на здравом смысле и на человеческой мудрости трудовой Америки, разумен. И поскольку вся антиавторитарная направленность педагогики Спока связана с отрицанием и существующей системы эксплуатации, и политической лжи, и экономической структуры американского общества, то общая гуманистическая позиция четко просматривается в любом, казалось бы, прагматическом объяснении метода или приема.
       Спок -- ниспровергатель тех "ценностей", которые против человека. Поэтому его гуманизм действен. Гуманизм -- это его идеал, его вероисповедание. Конечно же, я не все узнал о Споке, но, зная общую направленность прогрессивной, гуманистической педагогики Запада, склонен был сделать вывод, что у нас есть и должны быть точки соприкосновения, особенно в трактовке частных приемов воспитания. Я заговорил со Споком о Сухомлинском, о его идеях. Спок заметно оживился.
       Я не берусь сравнивать идеи Сухомлинского и Спока; это во многом разные педагоги. У них разные характеры, разное поле деятельности. Один -- директор школы, другой -- детский врач. Но у них много общего, поскольку и Сухомлинский, и Спок вобрали в себя те прогрессивные ценности, которые всегда были дороги человечеству в борьбе против различных форм дегуманизации воспитания. Общее у них в том, что оба создали добрые педагогики. И, конечно, тот факт, что в Соединенных Штатах Америки оказался такой прогрессивный мыслитель, как Спок, примечателен еще и тем, что политические взгляды Спока переплетаются с его педагогическими установками. Спок выразил общечеловеческое в воспитании, поэтому и покорил мир.
      
       21. Все реакционные системы воспитания всегда претендовали на гуманизм, демократизм и гражданственность
       Как это ни парадоксально, но даже выдающиеся педагоги нередко заблуждались в оценке тех или иных социально-педагогических явлений.
       Не будь в обиду сказано Споку, но тогда, в 1975 году, когда меня, как затравленного волка, со всех сторон преследовали функционеры и высокопоставленные чиновники, мне было неприятно, когда он говорил, что СССР -- страна с самым совершенным строем.
       Он еще знает такую же справедливую страну -- это Израиль. Он ставил знак равенства между страной и детьми. Он постоянно подчеркивал, что сожалеет о том, что в Артек приехали не 32 миллиона американских школьников, а всего лишь 32 подростка. Спока невозможно было оторвать от детей: он всматривался в их лица, играл с ними, спрашивал, отвечал на вопросы, трогал руками. Он органично вписался в это удивительное королевство детской радости. Его мажорная педагогическая линия как бы нашла для себя благодатную почву в среде общительных, доверчивых и открытых ребят из нашей страны и социалистических стран, стран Африки и Азии. И, как и следовало ожидать, его тянуло к вьетнамским детям: высокое интернациональное чувство Бенджамина Спока сливалось с его добрым пониманием детства. Я невольно сравниваю педагогические интонации Спока и Сухомлинского. Мне особенно дорога грустная глубинно-нравственная позиция последнего (научить ребенка видеть в чужих глазах не только радость, но и горе, одиночество, безысходность; научить ребенка любить детей маму, папу, дедушку, бабушку, свой родной дом, свою родную землю), его ориентация на воспитание таких качеств, как сочувствие, сострадание, соучастие, сотрудничество, его постоянные апелляции к человеческой совести, к индивидуальным ее границам, к бескомпромиссности нравственных норм.
      -- Как? Научить любить? Разве это возможно? -- спрашивает меня Спок.
      -- А разве нельзя научить?
      -- Конечно, нельзя научить, потому что ребенок сам, через свой опыт, должен приобрести эти свойства.
      -- Правильно. Известную педагогическую формулу можно было бы выразить так: "Человек является творцом и своего собственного воспитания и самого себя".
      -- Это формула? -- спрашивает Спок: ему очень пришлось по душе это положение.
      -- Педагогическая авторитарность как раз и начинается там, где на этом основополагающем принципе ставится крест. Все реакционеры всегда и всюду были сторонниками авторитарного воспитания. Что думает по этому поводу мистер Спок?
      -- Похоже, что так.
       И Спок рассказывает, как он прочел однажды своему противнику слова о том, что нельзя судить о воспитанности по тому, как ребенок ест или сидит за столом, на что этот сторонник жесткого воспитания заметил: "Вот с этого как раз и начинается распущенность и безнравственность". Спок смеется и продолжает:
       -- Тогда я сказал, что эти слова принадлежат Сократу! Но для него Сократ не авторитет...
      
       22. Преодолевать в самих себе страсть к насилию --
       это задача не только сегодняшних поколений, но и будущих
       Так называемый "гомо советикус" в педагогике -- это неуемное чванство, высокомерие, презрение к слабым и нравственный деспотизм.
       Мне очень хотелось поделиться со Споком мыслью о том, что психологические корни авторитарности таятся в чрезмерном честолюбии взрослых, в абсолютизации своей власти, в непонимании прекрасной природы детства. Но Спок будто почувствовал мое намерение, сам заговорил примерно о том же.
       -- Эти люди (имеются в виду авторитаристы -- Ю.А.) сами в чем-то неполноценны. Они видят в каждом ребенке потенциального преступника, потому что сами являются сформировавшимися преступниками. Они подсознательно завидуют молодежи. И этот мотив зависти приводит их к агрессивным выступлениям против любых частных действий молодого поколения.
       Меня поразила мысль о зависти авторитаристов к молодому поколению. Это интересное, хотя совсем не новое объяснение причин и источников авторитарности. Аналогичную мысль высказал и Лев Толстой, подвергая критике существующие в царской России методы воздействия на детей.
       "Воспитание есть возведенное в принцип стремление к нравственному деспотизму, -- писал он. -- Воспитание есть -- я не скажу -- выражение дурной стороны человеческой природы, -- но явление, доказывающее неразвитость человеческой мысли и потому не могущее быть положительным основанием разумной человеческой деятельности -- науки".
       "Воспитание есть стремление одного человека сделать другого таким же, каков он сам (стремление бедного отнять богатство у богатого, чувство зависти старого при взгляде на свежую и сильную молодежь, -- чувство зависти, возведенное в принцип и теорию). Я убежден, что воспитатель только потому может с таким жаром заниматься воспитанием ребенка, что в основе этого стремления лежит зависть к чистоте ребенка и желание сделать его похожим на себя, то есть больше испорченным".
      
       23. Научиться распознавать семейные авторитарные тенденции -- одно из важнейших условий нормального человеческого воспитания
      
       Стремясь как-то подытожить беседу, я задал Споку вопрос в несколько более развернутой форме:
       -- Гуманистическое воспитание противоречит авторитарной социальной системе, где, как правило, немало демагогов, воров и грабителей, лжецов и проходимцев. Реакционеры всех видов заинтересованы в воспитании частичного человека, функционера, всесторонним образом приспособленного к системе. Это, в общем-то, вы показали довольно обстоятельно. Но есть еще и другая сторона -- психолого-педагогическая. Как воспитывать сильную личность, практического, целеустремленного человека, способного противостоять злу, обеспечить свою семью и воспитание детей? Как преодолеть авторитарность в поведении воспитателя?
       Я узнаю о том, что Бенджамин Спок интересуется проблемами преодоления авторитарности не только в семейном воспитании, но и в условиях школы и, если можно так сказать, во внешкольной работе. Его старший сын Джон -- директор уникального детского музея игр в Бостоне.
       -- Это такой замечательный музей, где на детей никто не кричит, где ребятишки могут все трогать руками, скажем, залезть в вигвам и смолоть муку из кукурузы, как это делали аборигены, -- поясняет Спок.-- Вот этот антиавторитарный принцип должен пронизывать все воспитание и в школе, и вне ее.
       И мы начинаем говорить о некоторых нюансах преодоления авторитарности; не все же объясняется влиянием среды, есть еще и общие психологические правила, основанные на законах развития детства.
       Порой педагога-авторитариста, замечаю я, внешне нелегко отличить от подлинного мастера, гуманного в своих целях, результатах, способах их достижения. Эта трудность кроется не только в изощренности почерка авторитариста и даже не в блистательной манере исполнения педагогических приемов. Трудно распознать авторитарную технологию еще и потому, что авторитарист-виртуоз все усилия направляет не на демонстрацию своей силы, а на то, чтобы скрыть ее. Там, где подлинное мастерство мучительно ищет ответа на вопрос, какое действие лучше применять, чтобы поднять человека, авторитарист решает просто и быстро. Ведь куда легче разрушить, смять, принизить. Для педагога-авторитариста система отношений подобна тонкой и прочной сети, которую даже не он, а сами дети набрасывают на себя. Он руководит этим процессом самозапутывания. Если подлинный мастер все время думает над тем, чтобы система отношений помогала развитию задатков и способностей ребят, творческих созидательных сил в детском коллективе, то педагог-авторитарист до предела сужает сферу самостоятельной деятельности, поощряя лишь ту, которая способствует утверждению авторитаризма, бессловесному послушанию, разобщению в среде детей.
       Преодоление авторитарности -- одно из главных условий научного, подлинно авторитетного педагогического руководства. И здесь главное -- высокая культура воспитателя, его способность выработать в себе четкое, не допускающее никаких отклонений, примесей, опошлений, искажений научное педагогическое мировоззрение; выработать ясную позицию в подходе к детской самодеятельности и к своей собственной роли в ней. Суть этой позиции в том, чтобы уметь заметить рядом с собой и поддержать нравственные силы, сделать все для их утверждения и развития (а эти силы всегда есть в детском коллективе, в педагогическом коллективе, в нас самих, в окружающей школу социальной среде)... Таким образом, заключаю я, единственный способ преодоления авторитарных элементов -- это широкое развитие демократических начал, воспитание гражданственности и человечности. Только при таких условиях может вырасти хороший семьянин и хороший гражданин.
       Бенджамин Спок соглашается с моими доводами и приводит пример в пользу гуманистического воспитания:
       -- Я служил во время войны в морском флоте в качестве врача-психиатра. Наши главные усилия были направлены не на избавление людей от страха, а на выявление людей, подходящих к службе в этом трудном роде войск. Два года у нас ушло на то, что мы выявляли мелких преступников, которые всегда были и плохими солдатами. У них не было ответственности ни перед флотом, ни перед родиной. Хорошими солдатами оказывались те, кто были и хорошими гражданами, и добрыми людьми, которые приобрели ранее опыт уважения к своим учителям и к родителям.
       Сильная личность, по Споку, -- это те парни, которые и сейчас выступают против войны, те, которые и сейчас борются против дискриминации цветного населения, против любой социальной несправедливости.
       Конечно, эта борьба сложна, поскольку молодежи приходится выступать и. против своих близких, родных, знакомых: очень многие родители были возмущены своими детьми, которые отказались служить в армии и тем самым испортили себе карьеру.
      -- Какой же вывод? -- спрашиваю я.
      -- Менять надо всю систему, -- отвечает Бенджамин Спок.
      -- Конечно же, кроме социальных проблем есть еще и проблемы сугубо психолого-педагогические, -- говорю я. -- Как воспитать счастливого человека -- один из труднейших вопросов.
      -- Несомненно, -- отвечает Спок, и мы долго обсуждаем с ним, насколько индивидуальны представления людей о счастье, насколько эти представления зависят от традиций и культуры того общества и того окружения, в котором сформирован воспитатель, в котором живет и воспитывается современный ребенок.
      
       Глава 2. Проблемы народности и культуры семейного воспитания
       в трудах К.Д. Ушинского
      
       1. Только личность способна воспитать личность
      
       Эта формула принадлежит Константину Дмитриевичу Ушинскому. Против нее и поныне выступают приверженцы макаренковской педагогики. Мне бы хотелось рассмотреть некоторые идеи Ушинского, которые нельзя отделить от проблем семейного воспитания, -- это идеи народности, государственности, личности и культуры. Между личностью и культурой прямая связь. Культура есть развернутый во времени мир человека. Личностью я называю нравственного человека, для которого любовь и свобода -- главные человеческие ценности. Подлинно нравственная личность не замыкается своими узкими интересами. Она живет тревогами своей семьи, своего народа, а следовательно, и государства. Только крепкая, независимая духовно и материально, нравственная семья создает крепкое, правовое, культурное, духовно-творческое государство. Государственность, ущемляющая семью, неизбежно оборачивается тоталитарностью. Ушинский заботился прежде всего о народном воспитании, полагая, что специальные пансионы для богатых -- институты, кадетские, пажеские корпуса и лицеи имеют достаточно средств, чтобы построить эти учебные заведения в соответствии с требованиями науки. Не отрицая значимости привилегированных школ, он помогал им развиваться в соответствии с народными интересами. Сегодня эти вопросы оказались для нас крайне острыми. В большинстве своем частные школы, специальные детские сады, лицеи, средние и высшие учебные заведения доступны лишь состоятельным родителям. В них изначально заложена тенденция отгородиться от "демоса". По сути, народное образование перестало быть таковым...
      
       2. Семье и образованию нужны личности,
       подобные личности Ушинского
      
       Возрождение отечественной культуры связано не только с возрождением идей, но и, главное, -- с возрождением образа жизни людей, причастных к образованию.
       Вот почему я хочу рассказать о личности Ушинского, творившего в период самых значительных социальных реформ прошлого века. Всматриваясь в его судьбу, думаешь, как же недостает нам именно таких личностей, ибо без их света жизнь школы и семьи -- тьма!
       Да, он был прежде всего патриотом своей страны, а затем уже педагогом.
       Он был прежде всего демократом по убеждениям, а затем уже теоретиком.
       Он был прежде всего кристально честным человеком, а затем уже методистом-воспитателем.
       Когда соприкасаешься с личностью Ушинского, невольно приходит на ум определение, данное Белинскому, -- неистовый.
       Представьте себе молодого человека, худощавого, выше среднего роста, крайне нервного. Лицо резко выделяется своей бледностью в строгой раме черных как смоль волос; тонкие бескровные губы и проницательный взор, который, кажется, видит человека насквозь. Каждое движение подчеркивает сильный характер и упорную волю. "Мне кажется,-- вспоминает о нем одна из его учениц, Е.Н. Водовозова, -- если бы знаменитый русский художник В.М. Васнецов увидел Ушинского, он написал бы с него для какого-нибудь собора тип вдохновенного пророка-фанатика, глаза которого во время проповеди мечут искры, а лицо становится необыкновенно строгим и суровым. Тот, кто видал Ушинского хотя раз, навсегда запоминал лицо этого человека, резко выделявшегося из толпы даже своею внешностью".
       Прибавьте к этой характеристике еще и высокие его помыслы -- все для России, все для любимой родины, его открытую непримиримость к косности, к казенной официальной науке, к мерзостям самодержавия, высокую образованность -- и тогда станет понятным его тернистый жизненный путь в условиях социальных реформ его времени.
       Его жизнь -- напряженная борьба. Непримиримая, неравная... Это была борьба бескорыстного человека с силами зла. Человека, который поставил жизненной целью (об этом он написал в своем дневнике) "отдать все потомкам... не ждя награды ни на земле, ни на небе, знать это и все-таки отдать им и жизнь свою -- велика любовь к истине, к благу, к идее! Велико назначение!"
       Это была борьба человека, который знал, что ему угрожают лишения, а возможно, и ссылка. Ведь не случайно его рукой в семейном альбоме как величайшее откровение, как клятва были написаны слова:
       "Известно мне, погибель ждет /Того, кто первый восстает/ На утеснителей народа, /Судьба меня уж обрекла. /Но где, скажи, когда была /Без жертв искуплена свобода?
       "Будучи глубоко русским человеком, -- писал о нем его друг и соратник Л.Н. Модзалевский, -- Ушинский также был в полном смысле "западником", хотя и относился строго критически к западной науке и образованности вообще, а к западной школе -- в особенности, немецких же педагогов даже недолюбливал за их нередко слишком сухой педантизм и излишнюю чисто кабинетную теоретичность. Потому и ратовал за то, чтобы в образовании Россия пошла не по немецкому, а по своему пути, используя тот опыт, который был накоплен уже в те времена Швейцарией, Америкой, Францией".
      
       3. Культура и народность -- вот без чего не может быть семейного воспитания.
      
       Я любил русскую литературу. Жил ею. Рассказывал детям о ее подвижнической роли, о готовности писателей понести любые жертвы во имя защиты народа, во имя защиты своих убеждений. Но одно дело -- литература. Другое дело -- твоя сегодняшняя жизнь. Я не ставил перед собой вопроса: "А любишь ли ты народ? А готов ли ты..." Такой проблемы не существовало. Мне просто было хорошо, когда я вырывался на сельские и лесные просторы, оказывался вдали от суетной моей школьной жизни, начиненной педантизмом, бумагами, отчетами, порядками, дежурствами, разбирательствами неуспевающих. Открывалось в душе что-то хорошее, что манило и рождало силы. Иногда я уходил с детьми в лес. Иногда, под предлогом посещения их семей с целью изучения условий быта и прочее, я становился на лыжи и отправлялся за десять, а то и больше километров в глухие деревни, где встречался с суровым, бедным и вместе с тем прекрасным, трогательно-чистым миром простых людей.
       Я видел, как общаются родители с детьми, как доверчиво послушны и исполнительны дети, какой свет излучают бабушки, какой покой царит кругом. Покой, в котором я так нуждался тогда. Я видел бедность моих учеников и их родителей и вместе с тем ощущал в простых людях величие духа. Я начинал понимать, что без этого духа образование -- ноль, а вся учительская работа -- суета сует! Сегодня, бывая в сельских школах, устанавливаю: ничего не изменилось за последние сорок лет. Разве что стало хуже: больше преступности, пьянства, бродяжничества. И вместе с тем именно в простых трудовых семьях хранится то нравственное величие, которое прошло испытание голодом и нищетой, ссылками и лагерями. И при этом сохранило свою сущность. Может быть, это нравственное величие и надо прежде всего привносить в практику современного образования, в практику молодой семьи. Сегодня, ориентируясь на Запад, мы нередко забываем свои достоинства. А ведь об опасности подобного забвения еще в прошлом веке предупреждал Ушинский.
       Замечу сразу: К.Д. Ушинский, развивая принцип народности в общественном воспитании, одновременно выступал против односторонних тенденций славянофильства и западничества.
       Научные истины, по его мнению, могут быть общими, психологические приемы и методические находки, добытые в разных странах, могут быть использованы любым народом, но система воспитания в целом у каждого народа своя, со своими национальными особенностями, учитывающая уровень развития общества, специфику национального характера и творческие силы самых различных слоев страны.
       Рассматривая историю народа как историю его политических прав, Ушинский писал: "...воспитание, созданное самим народом и основанное на народных началах, имеет ту воспитательную силу, которой нет в самых лучших системах, основанных на абстрактных идеях или заимствованных у другого народа... Всякая живая историческая народность есть самое прекрасное Божие создание на земле, и воспитанию только остается черпать из этого богатого и чистого источника".
       Защищая самобытность русского народа, глубоко веря в его творческие силы, напоминая о всемирно известных подвигах простых людей своей страны в борьбе с различными интервентами, он предостерегал от слепого подражания другим нациям, стремился пробудить в учительстве подлинный патриотизм и национальное самосознание, чувство гражданского и человеческого достоинства.
       У нации Гете и Шиллера, Гегеля и Шеллинга можно и нужно учиться глубокому познанию основ наук, наклонности к абстрактному мышлению, но непременно надо отбросить мелочный формализм, муштру и склонность к казенному педантизму...
       Французские школы с блеском готовят артиллеристов и техников, инженеров и механиков. Ни одно учебное заведение в Европе не могло сравниться тогда с успехами Французской политехнической школы, основанной в 1794 году и за сравнительно короткий срок выпустившей свыше 4 тысяч образованнейших техников.
       Но ограничиваться только образованием -- значит совершать преступление перед своим народом. И тому свидетельство, по мнению Ушинского, позор наполеоновской Франции, безнравственной Франции, заклейменной навеки творениями ее лучших сынов -- Бальзака, Золя и Гюго.
       Внешний блеск и тщеславие, материальная польза и стремление пустить пыль в глаза "чудесами воспитательного искусства" -- вот что мешает общественному воспитанию Франции. Вот чего должна остерегаться педагогика русского народа, из чьей грубой, казалось бы, серой, невежественной массы льется чудная песня, в которой черпают свое вдохновение поэт и художник, музыкант и философ, естествоиспытатель и филолог...
       Он категорически не согласен с некоторыми немецкими педагогами того времени, утверждавшими, что можно быть крупным ученым и вместе с тем безнравственным человеком. Нет! Прежде всего человек, а затем уже образованность. И только в единстве, в неразрывной органической связи воспитания и обучения могут быть сформированы гармонически развитые личности -- образованные и воспитанные люди.
       Не принимает Ушинский в целом и английской системы образования, закованной в латы средневековой схоластики и существующей в лучшем виде только для аристократов.
       Ревниво следит К.Д. Ушинский за тем, что делается в Америке. Отмечает демократизм в организации женского образования, введение в школах таких наук, как физика и астрономия, биология и химия, отделение школы от церкви. Но вместе с тем его поражает необыкновенное многообразие программ и учебных планов, отсутствие той научной системы, которую он видел в Швейцарии и Германии, которую мечтает претворить на народных началах в своем отечестве.
       Во всех школах Западной Европы, сделает много позднее вывод Ушинский в своем главном труде "Педагогическая антропология", - "бесчисленное множество чужих, плохо переваренных фраз, которые, обращаясь теперь между людьми, вместо действительных, глубоко осознанных идей затрудняют оборот человеческого мышления, как фальшивая монета затрудняет обороты торговли..."
       Он отмечает, что в западных теориях много верных выводов и фактов, но еще больше ни на чем не основанной фантазии, головоломных и утлых мостов через неизведанные пропасти образования, и еще больше ложных и вредных советов.
       Как истинно народный педагог, он понимает, что ни одну из самых интересных систем и, казалось бы, научно обоснованных теорий нельзя перенести с Запада на русскую почву. Нельзя открыть чужим ключом свою дверь. Попытки без разбору переносить в свою страну путаные и формалистские теории, абстрактная неудержимость объяснять явления народной жизни чуждыми и надуманными понятиями есть не что иное, как уход от злободневных проблем воспитания, от самого человека, от конкретных детей и учителей с их тревогами и насущными нуждами. И в этом Ушинский до конца последователен и, позволю себе заметить, необычайно современен.
       Что же является критерием использования научных достижений в создании национальной системы образования и воспитания? Что может стать основой педагогической теории? Ответ один -- народность. Народность как глубокая вера в творческие силы своей страны, как вытекающий из этой веры императив -- предоставить дело народного образования самому народу, освобождение его от бюрократизма и чиновничества, построение системы воспитания в соответствии с особенностями различных наций в стране и историческими условиями их жизни.
      
       4. Народность -- это синоним святости
       Народность -- это жажда нравственной чистоты. Народность -- это то великое природнонравственное начало, которое делает народ соединенным с Богом, с Космосом, с Посвященными, с Культурами.
       У меня постоянно вычеркивали слово "народность". Когда выходил мой роман "Соленга", редактор мне объясняла, оправдываясь: "Мне нравится слово "народность", но вы противопоставляете "народность" государству, а сейчас идет грязная возня вокруг разных направлений. Например, термин "народность" рассматривают как намек на монархизм: "Народность, православие, самодержавие".
       В другом издательстве редактор, выпятив бородку, спрашивал:
       -- Простите, а что это, собственно, такое -- народность?
       Господи, и я не возмутился, а что-то бормотал, поясняя, что лучшие мои годы те, когда я соприкасался с народностью. Это было в разных деревнях Архангельской области, куда по доброй воле, - нет, не сослан, а сам отправился, - чтобы сродниться с этой самой народностью. И это стремление у меня вспыхнуло под влиянием не только революционных демократов (которых я, впрочем, тогда безумно любил и жаждал ссылок, мучений и даже смерти), это стремление полыхало во мне, потому что был у меня друг, истинно народный человек, он тоже отправился после окончания университета учительствовать в село Подбужье Калужской области; так вот, этот мой друг, сын главы старообрядческой церкви Маркела Кузнецова, был истинно народным человеком, религиозным и образованным гражданином нашей страны... Он умер. Его нет больше на этой земле. Тогда, в страшные сороковые годы, он один говорил мне о бедности и нищете народа, о готовности служить народу -- чего бы это ни стоило: позора, унижения и самой смерти.
      
       5. Основные факторы семейного воспитания
      
       На первое место Ушинский ставит знание ребенка во всех отношениях, знание побудительных сил его поступков.
       Средства воспитания и развития, по Ушинскому, выводятся из самой природы ребенка, из той реальной окружающей среды, которая дает пищу для его ума, питает мир его чувств, влияет на его становление.
       Два основных фактора определяют воспитательные средства -- свободная инициативная деятельность ребенка и воспитывающая среда.
       Вот почему лейтмотивом всего учения Ушинского можно считать слова, написанные в его основном труде "Человек как предмет воспитания": "... Всякая человеческая душа требует деятельности и, смотря по роду этой деятельности, которую дает ей воспитатель и окружающая среда и которую она сама для себя отыщет, -- такое направление и примет ее развитие. От недостаточной оценки этой основной психологической истины происходят главные ошибки и еще чаще упущения и в педагогической теории и в педагогической практике".
       Воспитывает ребенка та деятельность, которая доставляет ему радость, которая оказывает на него положительное нравственно влияние, которая гармонично развивает его умственные и физические способности.
       И система средств, и все воспитательные воздействия, и организация всей воспитывающей среды должны быть так построены, чтобы побуждали ребенка к самовоспитанию, к самостоятельному стремлению трудиться, совершенствоваться.
       Как истинный педагог-демократ и величайший гуманист своего времени, Ушинский рассматривал воспитывающую деятельность в неразрывной связи со свободой, самостоятельностью и инициативой ребенка. "Стремление к деятельности и стремление к свободе так тесно связаны, -- писал он, -- что одно без другого существовать не может. Деятельность должна быть моя, увлекать меня, выходить из души моей, следовательно, должна быть свободна. Свобода же затем только мне и нужна, чтобы делать мое дело. Отымите у человека свободу, и вы отнимите у него его истинную душевную деятельность".
       Призывая родителей и педагогов воспитывать у ребенка стремление к деятельности в такой же мере, как и стремление к свободе, Ушинский с необычайной тонкостью раскрывает диалектику свободы и необходимости. Свобода вовсе не означает того, что взрослые должны убрать все преграды на жизненном пути ребенка. "Так как свобода воспитывается не отсутствием стеснений, но, напротив, преодолением их, опытами сладости свободы, которая чувствуется почти только в минуту удаления стеснения, то ясно, что чем более сделает дитя таких опытов, тем более окрепнет и разовьется в нем стремление к свободе; чем более стеснений оно опрокинет, тем более полюбит свободу".
       Могущественнейшим средством воспитания, по мнению Ушинского, является учение. Главное достоинство преподавателя заключается в том, чтобы он умел воспитывать учеников через предмет обучения.
       И снова, и снова предостерегает великий педагог от возможных ошибок -- от вдалбливания готовых истин, зубрежки, муштры. Учение как воспитательное средство в том случае достигает цели, если оно связано с развитием познавательных способностей ребенка.
      
       6. У народности есть своя тайна развития. С постижением этой тайны развертывается культура личности.
      
       Народность, как и истинно гражданский порыв, по мнению Ушинского, есть самое великое чудо на этой земле. И народность, и гражданский порыв находят свои начала в семье. В семье -- когда ребенок осваивает мир культуры, быта, семейных отношений, наполненных тревогами, бедами и радостями. В семье -- когда ребенок совершает первые самостоятельные шаги, заявляя в полную меру о своем характере, своих притязаниях, своей личности. Иногда эти притязания родителям кажутся нелепыми, а потом проходит много лет, и оказывается, что ребенок был прав. И сожалеют, и горько плачут родители, что не поддержали в свое время порыв своего сына или дочери. И дети несут в себе до самой своей смерти горькую обиду на родителей.
       Откуда же черпаются эти порывы саморазвития и самоактуализации? Прежде всего из семейного и общественного воспитания.
       Под общественным воспитанием я понимаю и культуру, и народность, и все то, что живет полнокровной жизнью в семье и за ее пределами, что содержит в себе и здравый смысл, и великие общечеловеческие ценности -- Любовь, Красоту, Добро, Истину и Свободу. Моя мама жила тревогами своего времени, и об этих тревогах я узнавал от нее. Она рассказывала мне и о богатых наших родственниках, и о бедных и несчастных наших дядьях и братьях, сестрах и тетушках, -- и я присматривался к жизни тех, о ком узнавал из маминых рассказов, сам делал какие-то выводы, вступал в разговоры с этими людьми и их родственниками -- и это было истинным общественным воспитанием. Я находил себе друзей, делился с ними тайными своими мыслями о литературе, политике, искусстве, о цели и смысле жизни -- и это тоже было моим общественным воспитанием. В известном смысле пропасти между семейным и общественным воспитанием нет, но именно в общественном воспитании семья черпает все необходимое для развития своих духовных богатств. Именно общественное воспитание творит народность.
       Эти мысли развернуты в творческом наследии Константина Ушинского.
       Вот они:
      -- Общественное воспитание не решает само вопросов жизни и не ведет за собой истории, но следует за ней. Не педагогика и не педагоги, но сам народ и его великие люди прокладывают дорогу в будущее: воспитание только идет по этой дороге и, действуя заодно с другими общественными силами, помогает идти по ней отдельным личностям и новым поколениям.
      -- Общественное воспитание только тогда оказывается действенным, когда его вопросы становятся общественными вопросами для всех, и семейными вопросами для каждого. Система общественного воспитания, вышедшая не из общественного убеждения, как бы хитро она ни была обдумана, окажется бессильной и не будет действовать ни на личный характер человека, ни на характер общества. Она может приготовлять техников, но никогда не будет воспитывать полезных и деятельных членов общества, и если они будут появляться, то независимо от воспитания.
      -- Возбуждение общественного мнения в деле воспитания есть единственно прочная основа всяких улучшений по этой части: где нет общественного мнения о воспитании, там нет и общественного воспитания, хотя может быть множество общественных учебных заведений.
       Сегодняшняя ситуация в стране как раз и характеризуется тем, что у нас множество учебных заведений, а в обществе нет своих педагогических идеалов. Создаются частные школы, лицеи, колледжи, училища, но никто из родителей в этом сложном процессе почти не участвует. Родители "сдают" своих детей, им обещают научить их грамоте, музыке, иностранным языкам и многому другому -- а что даст это обучение ребенку -- никому неведомо, как неведомо и то, научится ребенок грамоте и иностранным языкам или нет!
       Я видел немало будто бы творческих педагогов, но не встречал среди них по-настоящему образованных; зато каждый из них упрямо говорил: "Я знаю, как и чему учить детей. Я выстрою систему", -- и показывал мне кружочки, соединенные стрелками, прямоугольнички, тоже связанные линиями, где все соединялось -- и труд, и учение, и музыка, и отдых, и режим дня... и что только не соединялось на листе ватмана, где была разрисована его система!..
       До тех пор, пока общественное воспитание не станет подконтрольным семье, до тех пор, пока семья не вмешается в учебный процесс школы, до тех пор в развитии детей будут беды и бескультурье.

    Глава 3

    Семья и педагогические прозрения Ф.М. Достоевского

      
       1. На вопрос "Кто же спасет нас?" Достоевский отвечал: "Спасут женщины и дети". Своей смиренной любовью спасут.
       Федор Михайлович, а вслед за ним многие русские мыслители (Ильин, Бердяев, Вышеславцев и другие), утверждал: Россию выведут из кризиса "три кита" - ЛЮБОВЬ, СВОБОДА и ДОБРЫЕ ДЕЛА.
       Любовь к личности, помноженная на смиренномудрие, - самая могучая сила не только человека, но и страны, человечества. "Ею весь мир покорить возможешь. Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего", - говорит старец Зосима в "Братьях Карамазовых". Достоевский - реалист, потому и советует: "Выгоднее всего быть честным человеком! Выгоднее всего преодолевать вседозволенность: только так можно победить бесов в себе".
       Повсюду у Достоевского свободная нравственная альтернатива: брать силою или любовью? Авторитарность или авторитет? Мудрая власть или анархия безвластия? И не надо здесь лукавить! Не надо краснобайствовать! Преодолеть в зародыше Зло можно лишь через воспитание, наполненное любовным отношением ко всему сущему: к песчинкам, растениям и животным, к искусству и ко всему содеянному, к близким и дальним: "Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь". И, говоря языком сегодняшней педагогики, рекомендации: "Особенно любите детей, они безгрешны и живут для очищения наших сердец".
       Любить - значит побороть в себе гордость как верховное зло. Только через воспитание и самовоспитание можно создать свободолюбивый человеческий характер всемирного боления за всех. Он хранит в себе будущее России... Нет, об этом походя не скажешь - об этом надо создавать новую отечественную педагогику, новую (или возрожденную?) общечеловеческую культуру.
      
       2. Честность и бескорыстие - безусловные факторы воспитания
      
       Достоевский своей жизнью дал образец честности и бескорыстия. Даже под угрозой смертной казни он не стал во время допросов не то чтобы оговаривать своих "подельников", но все время боялся сбиться на путь выгораживания себя. А ведь действительно невиновен был: не входил же он в революционную группу Петрашевского. По случайности лишь читал письмо Белинского, чьи идеи разделял отнюдь не полностью.
       Семья нуждается в образцах, в пророках, в честной, неопровержимой цельности идеала. Когда я читаю Достоевского, понимаю, что он стоит за ту науку, за те истины, за которые не дают наград, и я верю ему. Восхищаюсь его светлой праведностью, так необходимой в наши дни. Полагаю, главная еще невостребованная идея нашего российского века состоит в бескорыстном служении на благо народа, демократии, культуры. Но все это невозможно без Любви, Свободы - свободы выбора, духовной свободы.
       Мой неожиданный разговор о бескорыстии поражает детей, с которыми я общаюсь. Загораются глаза. Заманчивая крайность неведомой сферы приложения сил - и это притягательно.
       Меня самого взбудоражил сам факт, что все герои Достоевского в конечном итоге - носители идеи бескорыстия. Это подметил еще М.М. Бахтин, который писал, что "все ведущие герои Достоевского, как люди идеи, абсолютно бескорыстны, поскольку идея овладела глубинным ядром их личности. Это бескорыстие не черта их объективного характера и не внешнее определение их поступков - бескорыстие выражает их действительную жизнь в сфере идеи (им "не надобно миллионов, им надобно мысль разрешить"); идейность и бескорыстие - как бы синонимы. В этом смысле бескорыстны и Раскольников, убивший и ограбивший старуху-процентщицу, и проститутка Соня, и соучастник убийства отца Иван; абсолютно бескорыстна идея "подростка" - стать Ротшильдом" И тут я вижу удивительное сходство "подростка" с моими детьми. В моей видеотеке есть импровизированный фильм "Хочу быть миллионером", в котором участвуют подростки из разных городов России. И чем я был поражен, когда снимал фильм, - это тем правдоискательством в душах детей, которое обнаружилось во время съемок. Кстати, импровизация на подобные темы, репетиции и проговаривание основных идей, припоминание фактов - это замечательный метод воспитания и самовоспитания подростков. Эту мысль постоянно в своих дневниках проводит Достоевский применительно к роману "Подросток" (термин Бахтина - роман воспитания - вполне подходит к педагогической практике, нуждающейся в подобном жанре!).
       Я показываю детям различные портреты Аркадия.
       Грубый и нахальный тон Подростка в начале романа, по замыслу писателя, сменяется в конце записок деликатно-доверительным: человек прошел через покаянную свою исповедь, через анализ и прощупывание своей собственной нравственной ткани, просмотрел на свет свои отношения с другими - все это и составляет сложнейший процесс становления человеческого самосознания (отношение к самому себе!), "самовыделку" личности. Я рассказываю детям о том, как сам прорабатывал роман, делая выписки и создавая на крохотных полотнах лица героев, и, вбирая в душу свою полифонический диалог прошлой эпохи, думал: "Господи, какие же замечательные люди, даже самые отрицательные персонажи - искренние, дружественные, мягкие и деликатные" (все это, разумеется, в сравнении с тем, что я вижу в нашей жизни). Надо ли говорить, что сегодня цинизм, предательство, разрушение родственных и близких связей, ложь и стремление достичь корыстных целей любой ценой, даже ценою смерти близких, дальних, каких угодно - все это достигло не просто грандиозных размеров, а вышло за пределы любых оценок - все стало привычным.
       Я сравниваю наших детей и детей из разных стран - и по вопросу бескорыстия наши подростки могут дать сто очков вперед кому угодно. Опрашивал старшеклассников, проучившихся по году в школах США. Возмущены: "Они, американцы, бездуховны, кроме долларов и сплетен о соседях ни о чем не говорят... Чуть не задохнулись там".
       Итак, детей наших сегодня словно "выстрелили" в СВОБОДУ, не дав ИДЕАЛОВ, не приобщив к высоким общечеловеческим ценностям. И речь не о поводырях идет, не о заполнении так называемого мировоззренческого вакуума (марксизм исчез - каким же бредом начинить образование?!), а о том СОСТОЯНИИ, в котором пребывают наши дети.
      
       3. Любовь и нравственная чистота (ЛИК ЖЕНЩИНЫ -
       ЛИК РОССИИ)
      
       Достоевский учит любви и своей жизнью, и своими романами. Последнее признание своей жене перед смертью: "Аня, я и в мыслях своих ни разу тебе не изменил", - воспринимается школьниками как вершина отношений между мужчиной и женщиной. Я это чувствовал, когда рассказывал о взаимоотношениях писателя с женой. Потребность в нравственной чистоте заложена в каждом ребенке. Дети задумываются над тем, как живут их родители. Как они любят, как чувствуют. В "Подростке" Достоевский с особой остротой развернул проблему греховности и нравственной чистоты женщины. Сонечка - мать Аркадия в свои юные годы, но уже будучи женой Макара Ивановича, изменила мужу. С одной стороны, губительный и мучительный грех, а с другой - пламенная, чистая любовь к Версилову, отцу Аркадия. Подросток мучительно всматривается в жизнь родителей, в жизнь своих сверстников, близких. Он понимает трагизм матери, как понимает трагизм родины. Трагизм женщины и трагизм отечества у Достоевского - на одном витке жизненного водоворота. Россия - страна крайностей, но крайностей особых: здесь смиренная святость соседствует с готовностью идти на любые жертвы. То же в женщине, в Сонечке.
       Пытаясь создать несколько ее портретов, я постоянно ощущал над собой власть одного признания Достоевского, когда он применил к России видение Иоанна Богослова о жене, ОБЛЕЧЕННОЙ В СОЛНЦЕ и В МУЧЕНИЯХ ХОТЯЩЕЙ РОДИТЕ СЫНА МУЖЕСКИ. Жена - это Россия, а рождаемое ею есть то новое СЛОВО, которое Россия должна сказать миру. Это слово есть союз вечной истины и свободы человеческой. Так вот, когда я делал тщетные попытки проникнуть в тайну сонечкиного бытия, я невольно наталкивался своим сознанием на образ женщины, ОБЛЕЧЕННОЙ В СОЛНЦЕ! Пусть то ЖЕНЩИНА, или РОССИЯ, или БОЖЬЯ БЛАГОДАТЬ - неважно! В этом образе чудилась мне та духовная бесконечность, выше и шире которой нет ничего на свете. Женщины в романах Достоевского - носители нравственных начал, они выражают чаяния всех буйных и кротких сил, всего божественного и горделиво-сатанинского, что есть в людях. Они ангелы и грешницы, блудницы и серафимы. В их ликах, не лицах, а именно в ликах - неукротимое смиренное шествие по облачным высотам.
      
       4. Красота Мадонны и красота содомская
      
       Я рассказываю детям о древнем городе Содоме в долине Иордана. Там были прекрасные, но очень злые женщины, развратные и жестокие. Разгневавшись, Господь сжег Содом дотла.
       Не знаю, можно ли согласиться с Бердяевым, что для Достоевского "идеал Мадонны и идеал содомский равно притягательны"? Можно ли согласиться с тем, что Достоевского женщина интересует лишь как момент жизни мужчины, что женственные начала - лишь внутренняя тема в трагедии мужчины, его внутренний соблазн? И наконец, прав ли философ, когда замечает, что у Достоевского нет ни прелести любви, ни благообраза жизни семейной, а есть лишь некая пружина мужской судьбы, когда все в мужчине пошатнулось, когда он на краю гибели, а вместе с ним и женщина, подхваченная стремительными потоками либо сладострастия, либо еще какой-нибудь неведомой оргийной силы.
       На мой взгляд, женщины у Достоевского преодолевают в себе содомские начала, их поле битвы - собственное сердце, где всегда побеждает Любовь. Все его женские образы написаны под знаком Божественной Красоты: не случайно над его письменным столом возвышался Лик Мадонны Рафаэля. Возьмем того же "Подростка" - здесь нет ни одного женского персонажа, который бы не жил самостоятельной жизнью. Здесь их собственные трагедийные судьбы, разрываемые жгучей и страстной любовью. И если и мелькнет в них содомский штрих, то лишь на мгновение, вызванное мужским коварством, безразличием или жестокостью. И главное, отнюдь не чисто женские вопросы, которыми живут в своих тревогах героини романа: "Во имя чего можно пойти на любые жертвы? Как сделать других счастливыми, беззаветно преданными самой высокой ИДЕЕ?" (А идея у Достоевского - это всегда то, что так или иначе связано с Богом, с высшими ценностями.) Именно женщины своим бескорыстием утверждают и такую нравственную ценность, как соборность.
      
       5. Нежность и жестокость
      
       В ожидании смертной казни летом 1849 года Достоевский в камере Петропавловской крепости написал "Маленького героя", в котором раскрыл психологию взросления ребенка, психологию игры разных начал в общении женщин с детьми. Две прекрасные молодые женщины оказались рядом с одиннадцатилетним мальчиком. Вот здесь-то уместно привести характеристики, данные женщинам Достоевского замечательным русским писателем Дмитрием Мережковским: "Бездонная нежность рядом с бездонной жестокостью. Творческое начало жизни соприкасается с "началом конца", "бессознательная стихия человеческого сознания с непременным раздвоением и кровным родством", "два противоположных берега единой глубины: берег святости духовной - целомудрие - берег святости плотской - святое соединение полов, а следовательно, и святое сладострастие, окончательное, безвозвратное". И все это вдруг обрушивается на влюбленного мальчика, чье подсознание уже ощутило счастливую сладость загадочных прикосновений слабого пола. Юная красавица с округло-соблазнительными, белыми, как молочный кипень, плечами, призывно подразнивая, усадила мальчика к себе на колени, и, чувствуя стыд ребенка, его смятение (что-то проснулось в нем), она это поняла, оттого и стала смеяться, все сильнее и сильнее, а затем безудержно хохотать, ломать разгоряченные пальчики мальчика, да так сильно, что он едва не вскрикнул, а она, дьяволица! - будто ждет крика и делает ребенку все больнее и больнее, и он чует эту жестокую игру, и, как спартанец, решил выдержать, а ее коварство будто совсем обезумело - она что есть силы сдавила детскую ручку, едва не сломав косточки, добилась-таки - заставила ребенка вскрикнуть и тогда... мигом бросила ребенка и отвернулась от него!
       Откуда берется такое жестокое неистовство женской души? Откуда это ставрогинское или печоринское стремление причинить боль?
       На связь с Печориным или, точнее, с Лермонтовым обратили внимание дети, прочитав о том, как обошелся Лермонтов с Катенькой Хвостовой: "Я вас больше не люблю, да, кажется, никогда не любил". А в другой раз заметил с наслаждением своей жертве, выплакавшей сердце и едва оставшейся в своем уме: "Теперь я не пишу романов... Я на деле заготовляю материалы для моих сочинений". Мережковский в связи с этим сказал: "Есть человеческие мерзости, которых нельзя простить ни за какое величие". Беспощадная оценка!
       Что я могу сказать своим ученикам: "Коварен род людской!? Страшна любовь, и еще страшнее бывает красота человеческая!" Нельзя не согласиться с критиками Достоевского, которые подчеркивали, что любовь у Достоевского всегда доходит до предела, до исступленного сладострастия и исступленного сострадания. Эти два чувства испепеляют не только женское сердце, но и все, что есть вокруг. "Почему так происходит?" - вот вопрос, который мучит подростка Аркадия в романе "Подросток".
      
       6. Тайны родительской любви
       Что мы можем рассказать нашим детям о самих себе, раздвоенных, ожесточившихся, придавленных и униженных? Жизнь нашего поколения - трагедийный фарс с ожиданием еще больших трагедий. И все же дети, я это приметил, всматриваются в жизнь своих матерей и отцов, не осуждают, а с горечью отмечают для себя: "Не хотелось бы вот так же протащиться по этой жизни".
       Аркадий, главный герой романа "Подросток" - юноша удивительно чистый. Конечно же, он никогда не задаст матери мучивший его вопрос: "Как она могла сама, уже бывшая полгода в браке, да еще придавленная всеми понятиями о законности брака, придавленная, как бессильная муха, она, уважающая своего Макара Ивановича, как Бога, как она могла в какие-нибудь две недели дойти до такого греха? Ведь не развратная женщина была моя мать? Напротив, скажу теперь вперед, что быть более чистой душой, и так потом во всю жизнь, даже трудно себе представить. Объяснить разве можно тем, что сделала она не помня себя... под сильным впечатлением... фатально и трагически. Почем знать, может быть, она полюбила до смерти... фасон его платья, парижский пробор волос, его французский выговор... тот романс, который он спел за фортепиано... полюбила прямо до изнеможения... и на такую явную гибель?.. И знают, что гибель, а лезут"...
       Далее Аркадий, опять-таки с некоторым пренебрежением, замечает, что, "согрешив", они тут же покаялись, Версилов плакал на плече у Макара Ивановича, а мать "лежала где-то в забытьи в какой-то клетушке". А уже после этих строчек, в следующей главке, подросток, как бы понимая свою неправоту, приказывает себе: "Но довольно о вопросах и скандальных подробностях".
       Помню, мне было трудно найти слова, чтобы рассказать детям о духовном возвышении Аркадия, когда он начинает понимать трагизм матери, и трагизм отца, и великую святость Макара Ивановича, который писал его родителям: "Любезным деткам нашим посылаю родительское благословение наше вовеки нерушимое"... А потом я пришел к выводу: освоение романа "Подросток" в школе должно быть особенным. Бессмысленно же предлагать детям писать "Образ матери Аркадия". В стихию "Подростка" можно лишь погружаться, бережно раскрывая его великий смысл. Предельная осторожность нужна еще и потому, что здесь мы имеем дело с человеческими тайнами - интимными, кровоточащими, порой призрачными: одна крохотная небрежность, один огрубленный поворот, и тайная соборность навсегда исчезает...
      
       7. Тревожная индивидуальность идеала
       Мысль Достоевского о том, что без идеала нет ни истинной жизни, ни истинного воспитания, сегодня предельно актуальна. В воспитательной практике идеал всегда индивидуален в том смысле, что реализуется в кон-кретном действии, в конкретной личности. Иной раз подлинность идеала настолько окрашивается чувствами действующих лиц, настолько глубоко входит в бесконечно противоречивый мир людских отношений, что неизвестно и неопределимо порой, где идеал сохранил свою первозданность, а где действия человека напрочь исковеркали его.
       Недавно я спорил с одним специалистом по творчеству Достоевского. Я заметил, что не разделяю мысль замечательного мыслителя М.М. Бахтина о том, что герои Достоевского живут не по законам приобщения к идеалам, а по законам карнавала: карнавальность как принцип поэтики Достоевского означает некую вольную профанацию или фамильярность действий героев, где все наизнанку, где все придумано, эксцентрично, где присутствует площадной карнавальный смех, полный кощунств, снижений, падений, балаганной эквилибристики и проч. Я сказал, что Достоевский далек от карнавального раблезианства, от Дон Кихота, где авторы идут от внешнего и неведомыми карнавальными гротескными действиями приходят к идеалу, высокому и несокрушимому. У Достоевского ход иной, не карнавальный, а глубинно-подсознательно-идеальный. Он действительно будто выворачивает своих героев наизнанку, изображает как бы мир наоборот, заставляя заглянуть в самые далекие уголки совести, чаяний, эсхатологических надежд.
       Меня возмутило не то, что со мной спорили, а то, что мне запрещали думать с позиций моих представлений, дорогих мне именно как личности. Если у меня отнимают право на личностно освоенный идеал, - значит, речь идет об увольнении не только идеала, но и моей индивидуальности, моей духовности. И я стал сопротивляться доводам оппонента, которые в общем-то сводились к заезженным упрекам: "Да кто ты, собственно, такой?" Я стоял на своем: "Я и детей призываю спорить не только с Бахтиным, но и с Достоевским, ибо весь смысл воспитательной системы Достоевского, в частности, это развитие в себе способности не просто припоминать факты своей жизни, но и различать различные чувства-мысли. Я стараюсь перед детьми ставить предельно сложные и даже приземленные вопросы, тревожившие великого мыслителя: "Кого же по-настоящему любил Достоевский - Сушкову или Сниткину? Какая из этих женщин в большей мере приближается к идеалу? Истинна ли любовь отца и сына, Аркадия Версилова к Екатерине Николаевне? Правомерен ли "главный вопрос" Аркадия, касающийся греховности поступка его матери?.. Невозможность приблизиться к свершению своих идеалов толкает Крафта и Олю к самоубийству. Так ли это?" И очень трудный, философский, но именно сегодня значимый вопрос: были ли единомышленниками родоначальник русского идеализма великий Владимир Соловьев и гениальный писатель Федор Достоевский?
      
       8. Единство и бескомпромиссность
       Говорят, по силе свой страстности, искренности и честности Достоевский был схож с Владимиром Соловьевым. Ходили даже слухи, будто Алеша Карамазов списан с Соловьева. Но это были лишь слухи. Главное то, что по своим убеждениям, по видению путей рождения новой России они, думается, были единомышленниками, и даже в таком деле, как дело Нечаева, или в делах, подобных раскольниковским, стояли на одной нравственной платформе, утверждая бескомпромиссность в следовании самым высоким социальным ценностям общечеловеческого плана - других не знали!
       Оба определили развитие отечественной культуры, повлияли на духовное развитие таких мыслителей, как братья Трубецкие, Бердяев и Булгаков, Вышеславцев и Ильин, Мережковский и Гиппиус, Блок и Белый, и многих других.
       Они утверждали, что никакого воспитания и никакой будущей честной России не получится, если не следовать великим общечеловеческим идеалам, идеалам Любви, Свободы, Добра и Красоты. И пока современная школа, современная педагогика не станет продолжательницей именно этих традиций, заложенных отечественной культурой, никакого движения в общественном воспитании не случится.
      
       9. Различия и противоположности
       Итак, великих русских мыслителей объединяет общая традиция - следование общечеловеческим ценностям. Надо, разумеется, знать и некоторые различия. Многие из них принципиальны.
       Наш современник философ Алексей Федорович Лосев отмечал в своей книге "Владимир Соловьев и его время", что между двумя мыслителями "было много внутренних расхождений".
       Большой знаток творчества Соловьева, его родной племянник С.М. Соловьев отрицал всякую связь Соловьева и Достоевского. Он писал: "Трудно представить более противоположных людей. Достоевский - весь анализ. Соловьев - весь синтез. Достоевский весь трагичен и антиномичен: Мадонна и Содом, вера и наука, Восток и Запад находятся у него в вечном противоборстве, тогда как для Соловьева тьма есть условие света, наука основана на вере, Восток должен в органическом единстве соединиться с Западом". Лосев соглашается с точкой зрения племянника. Однако вряд ли можно согласиться с позициями С.М. Соловьева и А.Ф. Лосева. При всем уважении к обоим.
       Сам Владимир Соловьев определил свое отношение к выдающемуся современнику своему так: "Значение Достоевского как общественного деятеля состоит в разрешении двойного вопроса: о высшем идеале общества и о настоящем пути его достижения". По мнению Соловьева, Достоевский развивает в своем творчестве три истины. Первая: никто, даже лучшие люди не имеют права насиловать общество во имя своего личного превосходства, вторая - общественная правда не выдумывается отдельными умами, а коренится во всенародном чувстве и третья - эта великая правда связана с идеалом Христа, с идеалами Любви и Свободы, Добра и Красоты.
       В нынешнее смутное время, время межнациональных распрей, националистических и шовинистских тенденций и настроений, надо подчеркнуть некоторую неправоту Бердяева и нынешних русофилов, подчеркивающих, будто бы Достоевскому был свойствен антисемитизм. Правда, Достоевский, как и Бердяев, считал Россию избранным народом (подобно еврейскому), но избранность он связы-вал не с соперничеством или господством, а со свободным служением всем народам и для осуществления в братском союзе с ними истинного всечеловечества. Достоевский, утверждает Соловьев, верил в будущую Россию и глав-ным считал слабость национального эгоизма в русском народе, при этом выделял две главенствующие черты: способность осваивать дух и идеи чужих народов, перевоплощаться в духовную суть всех наций - черта, которая особенно выразилась в Пушкине. Вторая еще более важная черта - это сознание своей греховности, неспособность возводить свое несовершенство в закон и право и успокаиваться на нем, отсюда требование лучшей жизни, жажда очищения и подвига. Должен заметить: как же близки и понятны эти идеи нашим педагогам и детям!..
      
       10. Альтернатива: всеединство или блуд на крови?
       Рассказывая о заветах Владимира Соловьева и Федора Достоевского, я говорил детям: "Любой призыв к шовинизму, антисемитизму, национализму есть блуд на крови. Он ведет к духовному распаду. Интернационализм также загрязнен блудом на крови. Под знаком интернационализма в советское время уничтожались русские и украинцы, белорусы и литовцы, татары и чеченцы, преследовались евреи и поляки, башкиры и узбеки, таджики и киргизы, латыши и финны, армяне и грузины, якуты и немцы, а также сотни других народностей.
       Блуд на крови разрушал самое великое Божье создание - родственность между людьми, утверждал самое тяжкое бедствие народов - разобщенность.
       Если мы хотим уберечься от неизбежных катастроф, мы должны приемлемой ценой укреплять межчеловеческие отношения, завещанные Евангелием".
       Мы обсуждали с детьми проблемы сегодняшних межнациональных распрей и не могли понять, почему же люди даже одной национальности и одной веры убивают друг друга. Приходили к выводу, что это болезнь челове-чества! Сумасшествие! Затмение!
       И еще нам казалось, что мы что-то открыли, когда сформулировали два главных греха человеческих, ведущих к войнам и самоуничтожению.
       Первый - сознание своей национальной исключительности и стремление любыми средствами утверждать эту исключительность. Второй - недооценка своих национальных достоинств и занижение своего статуса. Многие народы погибли в рассеянии, из-за распрей, из-за чрезмерных претензий и амбиций. Народная гордыня и чрезмерное самомнение нации есть тягчайший грех и перед человечеством.
       И тогда один юноша спросил:
       - А что плохого в том, что народ стремится к своей исключительности? А разве грешно считать свой народ самым лучшим? Разве не об этом пишут наши писатели? И такие великие мыслители, как Достоевский, Толстой, Бердяев?
       Я понял, что дети зацепили какой-то главный вопрос, а потому мы стали размышлять в таком направлении: "Сознание своей исключительности, но не в ущерб другим народам - вот истинная формула сотрудничества разных наций, условие единения на общечеловеческих началах. Однако единство не самоцель, оно лишь средство для достижения величайших вершин, где главное - благо личности и благо семьи!"
       Мы с детьми пришли к таким выводам: у каждого народа есть свои недостатки и свои достоинства. Семья, школа, общество должны научить детей видеть достоинства в воспитательной практике своего и других народов.
       И тогда родилась еще одна заповедь:
       - Обогащайте воспитание своих детей педагогическими достоинствами всех народов. Если вы увидите, что евреям присуща кропотливая забота о воспитании своих детей, о том, чтобы дать им всестороннее развитие (а эта черта отмечается исследователями во всем мире), постарайтесь перенять эту великую национальную черту и немедленно обучайте своих детей по более усложненной и всеобъемлющей программе. Если вы поймете, что англичанам свойственно воспитание джентльмена, знающего цену своему человеческому достоинству, предприимчивого и трудолюбивого, постарайтесь перенять у англичан эту черту.
       Если вы обнаружите, что узбекские дети заняты физическим трудом больше всех детей в мире и родители проявляют необыкновенную заботу о том, чтобы семей-ное трудолюбие не снижалось ни при каких условиях, за-думайтесь над тем, чтобы перенять у узбеков эти всемо-гущие родительские установки.
       Если вы узнаете, что немецкие дети с ранних лет приучаются к порядку, к дисциплине, точности и трудолюбию, сделайте все, чтобы и ваши дети росли в таком же точном и дисциплинированном ритме.
       Если вы почувствуете, что американские дети и молодые люди предприимчивы, тяготеют к самостоятельности, доброжелательны и трудолюбивы, не бойтесь привнести эти черты в жизнь ваших семей.
       Если вам удастся побывать в грузинских или армянских семьях и вы услышите, как ласково и заботливо обращаются родители со своими детьми, поучитесь у них этой милой доброжелательности и мудрости.
       Если вам часто приходится бывать в русских деревнях, задумайтесь над тем, насколько цельно и бесхитростно развиваются истинно природные и истинно народные начала в русских семьях, сколько доброты, мужества, долготерпения и смиренномудрия в родительских лицах, в лицах бабушек и дедушек.
       Поговорите с ними "по национальному вопросу" - и вы почувствуете, насколько широка и благородна у них душа, не знающая различия между нациями, но постигшая то великое, что Бердяев называл человеческим всеединством! Развитая родовая общечеловеческая интеллигентность и подлинная культура семьи способны одолеть тягчайший злобно-завистливый грех, порождаемый блудом на крови.
      

    Глава 4

    Мировоззренческие максимы Н.А. Бердяева и духовный мир современной семьи

      
       1. Не Личность - часть космоса, а космос - часть Личности
       Такова отправная мысль Бердяева. Замечательный русский мыслитель Н.О. Лосский в своей "Истории русской философии", характеризуя концепцию личности по Бердяеву, писал: "В личности целое предшествует частям. Являясь духом, личность восходит от подсознательного через сознательное к сверхсознательному". Бердяев в личности различает три вида свободы: первичную, иррациональную, рациональную, то есть исполнение морального долга, и, наконец, свободу, проникнутую любовью к Богу.
       Рассмотрим эти позиции сквозь призму взаимоотношений в системе ученик - учитель.
       Перед нами четырнадцатилетний акселерат Максим Головин, сын молниеносно разбогатевших родителей: открыли свою контору по продаже недвижимости. Прес-тижный образ жизни: японская машина, двухъярусная квартира, шикарный офис, дача и даже яхта, поездки на Канары и пр. Максим Головин ощущал себя наследником богатства и, естественно, готовился стать преемником отца. Мешает одно: круглый двоечник. Смущает: обо-зленное одиночество и наметившееся расстройство психи-ки. Росла ненависть к учителям и даже к родителям: они ежедневно напоминали о его никчемности, космической лени, грубости и даже жестокости. Насмешки учеников: "Ты тупее валенка!" И кличка - Эмбрион. Защитное наслаждение - сон. Двенадцатичасовое небытие, когда ни-кто не тревожит, когда мечты ярким светом вспыхивают в прохладе второго яруса, где он спит и видит себя креп-ким, сильным, этаким "супером". В силе ему не отка-жешь. Он здоров, как кентавр, любуется мышцами, осан-кой. Как у большинства здоровых и крупных людей, у не-го все же доброе сердце. Правда, это сердце уже сбито авторитарным режимом: крыша, как говорится, поехала - он не в состоянии разбить слово на слоги, не знает, что та-кое подлежащее и сказуемое, забывает таблицу умноже-ния и, конечно же, ни бум-бум в химии, математике, в других предметах. Ненависть учителей к нему дошла до того, что они не выносят не только его присутствия, даже взгляда!
       - Вон из класса!
       - А что я сделал?
       И объяснение родителям:
       - Вы знаете, с какой ненавистью он смотрит на нас!
       У педагогов прогрессировал новый тип неприязни - социальный: "За какие заслуги тебя подвозят к школе на "мерседесе". Нас ограбили, чтобы тебя, подонок, упаковать в шмотки лучших мировых фирм!"
       Авторитарные гонения с каждым днем озлобляли мальчика, все больше и больше разрушалась психика, и его вскоре стали считать ненормальным. Пошли обследо-вания. Кто-то из психиатров нашел его крайне агрессив-ным и даже опасным для общества. Предлагалось лече-ние. Все это усугубило здоровье будущего владельца фирмы по продаже недвижимости...
       А школа между тем успешно работала над темой "Активизация учебной деятельности средствами индивидуального развития". Средств было много: игра и рефлексия, сочинительство и углубленное изучение отдельных дисциплин, рефераты и диспуты. И новая суровая установка: "Не хочешь учиться - уходи!" Когда родителям посоветовали определить мальчика в школу для умственно отсталых, причем совет давался с тайной радостью, учительские лица сияли: наконец-то они, обложившись медицинскими заключениями, сказали то, что наболело в их благородных душах: "Мы должны защитить других от вашего ребенка".
      
       2. Высота и глубина
       Пожалуй, Бердяев первым заметил оборотническую сущность казарменного социализма. В советское время на первом месте стояла все же вера... в светлое бу-дущее, в партию, а затем уже в знания, науку, квалифи-кацию. Это превращение веры в оборотническую привя-занность к суррогатно-стадному коллективизму есть худ-ший вид нравственного извращения. На уровне подсозна-ния с оговорками и раньше верили в нравственно высшее. Сегодня я говорю с детьми о Боге без каких бы то ни бы-ло оговорок. Я, правда, не всякий раз обращаюсь к Богу. Больше того, крайне редко, ибо моя педагогика светская, а не религиозная. Мое обращение к подсознательно-высшему подкреплено лучшими образцами искусства: Ра-фаэль и Эль Греко, Боттичелли и Савонарола, Гоголь и Достоевский, Бах и Перголези. Я обращаюсь к потаен-ным силам ребенка и говорю так, чтобы отступать было некуда. Это не значит, что я загоняю личность в угол. На-против. Я даю ей шанс выйти в новый мир собственных свершений. Я предсказываю и пророчествую судьбу моего нового единомышленника, и когда его ВЕРА начи-нает определяться, я развертываю перед ребенком план сверхзадач, план самореализаций.
       Нам, мне и моему помощнику, психологу Людмиле Николаевне, достаточно было двух часов, чтобы сделать вывод и сказать Максиму:
       - У тебя прекрасные способности, и ты мог бы за два-три месяца очень хорошо закончить школу, а за по-следующие полгода закончить следующий девятый класс.
       - У тебя замечательный вкус, хорошее зрение, великолеп-ное здоровье: ты мог бы написать оригинальные картины, сочинить музыку...
       - Я?!
       - Конечно, ты. Твои возможности никогда не раскрывались. Больше того, твой дар и твои таланты замурованы. Если ты пожелаешь, мы вместе с тобой распахнем настежь твои закрома, и божественные начала твои приведут и тебя, и всех окружающих в восторг...
       - Шутите?
       - Нисколько! Хочешь, сегодня начнем работать...
       Мы пишем первый творческий диктант, и он делает восемьдесят шесть ошибок. Диктант оригинальный. Я ему читаю главы из "Самопознания" Бердяева, а он пишет только то, что ему понравилось:
       "Я понимал жизнь не как воспитание, а как борьбу за свободу... Бог присутствует лишь в свободе и действует лишь через свободу... Я не только человек тоскующий, одинокий, чуждый миру, исполненный жалости к страда-ющей твари. Я также человек бунтующий, гневно про-тестующий... Тоска по трансцендентному, по иному, чем этот мир, по переходящему за границы этого мира..."
       Последнюю фразу я долго разъясняю. Говорю ему о том, что такое частичный человек. Что такое целостная личность. Почему Бог в нас, и если это так, то мы долж-ны беречь и любить это Божественное, которое внутри нас, дать ему выход... Как это сделать?! Необходимы добровольность, увлеченность, подвижничество. Убеждаю: сначала будет трудно, а потом придет легкость. Счастливая окрыленность! Эта окрыленность и есть человеческий Космос!
       Далее следуют занятия: Людмила Николаевна занимается естественно-математическим циклом дисциплин, я - гуманитарным. И самое трудное: впервые Максим работает - у нас по три-четыре часа почти без перерыва, дома - по пять-шесть, а через две-три недели и по десять часов... На его лице появляется та замечательная просветленность, которая всегда - следствие раскрытия дара.
       Проанализируем: что же произошло?
       Первое: мы апеллировали не к сознанию, не к психофизическим функциям и способам интериоризации, хотя и это не исключалось, а к иррациональным силам личности, к бессознательной тоске мальчика по несбыточному, по сверхрациональному. Второе: мы подвели ученика к выдвижению сверхзадач. И третье: мы вселили в него надежду. И, наконец, четвертое: с нашей помощью он стал постигать свободу созидания, свободу обретения своей целостности, свободу самоутверждения.
       Ребенок, впрочем, как и любой человек, различа-ется по содержанию и направленности глубинного и поверхностного Я. Он допускает нас в свой глубинный мир, и это главное условие нашего содружества. "Личность имеет бессознательно-стихийную основу", - отмечает Бердяев. Это та основа, которую так яростно отрицала советская психология - как же, идеализм! - с такого рода основами боролась идеология, прививая учительству жесткий рационализм, убивая самобытность индивидуальности. Бердяев подчеркивает, что подлинное и внешне рационалистическое хорошо различал Толстой. Когда князь Андрей смотрел на звездное небо, в этом проявлялась его подлинная жизнь, а когда он разговаривал в светском салоне Петербурга - срабатывало лишь поверхностное Я. Подлинность Максима жила в тайных надеждах, в глубоко спрятанной мечте, в обломовском наслаждении растворяться в полузабытьи. Мать жаловалась: "Он спит по восемнадцать часов. Даже днем засыпает после обеда..." Я объяснил: "Это его единственное спасение и способ уйти из депривации, из авторитарной зоны злобы и презрения..." По мере расширения созидательной свободы исчезла потребность во сне. Рабочий день парня доходил до 12-14 часов. Однажды он сказал нам:
       - Я победил самого себя...
      
       3. Тютчевский парадокс?
       Афористичный Бердяев нередко так тонко подмечает различные нюансы духовных движений, что порой не сразу схватишь суть его логики. Читая Бердяева, будто погружаешься в несколько пластов различных умозаключений. Например, он говорит: "Знание принудительно, вера свободна". Смотря у кого и смотря когда, размышляю я. У каждого человека или даже у каждой группы, социальной общности свой путь развития. Своя система верований, свобод и даже парадоксов. Соотношение веры и знания, свободы и духа у Бердяева являются главенствующим. Вера, я так понял Бердяева, есть одна из самых высоких сфер человеческого духа. В чем-то вера менее иррациональна, чем знание, хотя знание по природе свой дискурсивно, то есть логично, рассудочно, понятийно, опо-средованно. Свобода, в частности личностная, духовная, с точки зрения материалиста марксистского пошиба, - явление иррациональное, чувственное, непостижимое. Сразу же отметим, что в нашей безличностной и схоластической педагогике напрочь отсутствуют такие понятия, как вера, духовная свобода, цельный дух. Рационализм, в том числе и педагогический, отделил личность от Логоса, точнее - умертвил и измельчил личность до такой степени, чтобы ее можно было протащить сквозь игольное дискурсивное ушко мышления. Свобода и вера иррациональны для рационалистов, для тех жестоких невежд, которые окаменели в своих рассудочных застенках. "Для меня вера, - пишет Бердяев, - есть знание, самое высшее и самое истинное знание, и странно было бы требовать, чтобы я дискурсивно и доказательно обосновывал и оправдывал свою веру, то есть подчинял ее низшему и менее достоверному знанию".
       Говоря о вере, Бердяев замечает: "Те, которые верят в миссию России, а в нее можно только верить, те знают, что существует своеобразный дух России, который ищет истины, живой и конкретной".
       Наша педагогика тогда обретет силу, когда опрокинет логического идола, а ее высший разум состоит в принятии духовной свободы тех, кто поставлен в необходимость творить воспитание. Рассудочным, дидак-тическим умом схоласта этого не понять. И аршином не измерить живую педагогическую ткань, ибо свободное движение веры предопределяет суть развития и взрослых, и детей. Истинная педагогика основывается на вере.
       Любопытно: мы, отрицая свободу личности, поклонялись вере в догматы, в утопические структуры, причем требуя ото всех - учащихся, педагогов, граждан общества - веры абсолютной в социализм, коллективизм, коммунизм. В наши педагогические головы вбивали железобе-тонные материалистические догмы: бытие определяет со-знание, деятельность формирует личность, мышление - основа развития, коллективизм - высшая ценность. Мы долдонили друг другу, что диалектика есть высший метод познания, что научный марксизм - вершина знания, а ма-териализм - единственно верное учение.
      
       4. Жертвы дискурсивного мышления
       За годы материалистического обвала армией дидактов-марксистов было создано дискурсивное образование, в главную задачу которого входило создание такой системы программ, которая смогла бы разрушить веру, свободу, совесть, надежду у молодого поколения, подорвать здоровье детей, сформировать бездумных роботов. Созданные программы, учебники, всяческие пособия (они и по сей день действуют - больше того, в ухудшенном виде!) должны были уничтожить истинное знание (истинное знание основано на вере, на мысли-чувстве, на творческой свободе, на развитой интуиции, на увлеченности!).
       Особенностью образования явилась тенденция к предельному усложнению учебного материала, способов его подачи. Обычными стали такие явления: кандидаты физико-математических наук оказывались не в состоянии решать задачи по арифметике третьего класса, а профессиональные филологи - выполнять домашние задания по русскому языку или литературе.
       Родители должны были переучиваться, чтобы вместе с детьми проходить программы с первого по шестой класс - дальше уже никто не в состоянии был овладеть школьной наукой. И тут начиналось раздвоение - социальное, педагогическое. Те, кто побогаче, находили репетиторов, которые готовили уроки вместе с учениками. Не всякий репетитор мог угадать, какая блажь придет в го-лову учителю. Некоторые репетиторы писали с детьми сочинения и получали за это двойки: пойди разберись, чего хочет от ученика какая-нибудь Марья Ивановна, которая решила работать "творчески", то есть по-своему трактовать, скажем, Троцкого или Ленина, братьев Карамазовых или Анну Каренину, чеховскую Душечку или Павла Власова, или Максима Горького. Пойди угадай, что Анна, по мнению училки, - оргийная сексапилка, а Душечка - истинная хранительница очага, смиренница, а Павел Власов с Ниловной и их создателем - изверги рода человеческого.
       Те, кто побогаче да посмышленее, брали в репетиторы ту же Марью Ивановну, которая учила до и после уроков одному и тому же... Другие, понимая, что школьная грамота - блеф и нелепость, просто покупали учителей, завучей, директоров, подводя итоги: "У нас с аттестатом проблем не будет..."
       На противоположном берегу оказывались бедное и среднее сословия. Дети современных нищих (инженеры, учителя, врачи, искусствоведы, журналисты, разнорабочие, слесари, токари, пахари), которые были не в состоянии осваивать переусложненные программы, вышвыривались из школ, накапливали в своих душах агрессивный потенциал, мечтая о том времени, когда они подрастут и скажут владельцам недвижимостей на Кипре: "Отдай одну треть, падло, иначе..."
      
       5. Философский диктант: ВОЗВЫШЕННОЕ как энергетический импульс
       Личность есть существо, преодолевающее препятствия, которые возникают на пути его реализации. Человек преодолевает свою ограниченность в двух направлениях. Первое - это освоение общеобязательной науки, правил, навыков. Второе, опять-таки чего никогда не касались психология и педагогика, - это путь, который лежит в глубине личности, на этом пути происходят экзистенциальные встречи с богом, с глубинным миром других. На этом пути стал-киваются божественные сущности. Личность вполне реализует себя только на этом пути, ибо здесь самоосуществляется сверхличное...
       Я диктую Максиму мысли Бердяева и говорю, что многое здесь мне самому непонятно, потому что глубинные миры человеческих "Я" всегда содержат тайну. Я заряжаю его мудрой бердяевской энергией.
       Замечаю, что не разделяю, скажем, позицию про-фессора Занкова о том, что надо учить детей на ТРУД-НОМ. Надо учить на ВЫСОКОМ, точнее - на ВОЗВЫ-ШЕННОМ. Я показываю Максиму живопись Рериха, Рублева, Дали, Мусатова. Мы начинаем с радости созерцания.
       - Смотри, какие краски! - говорю я и замечаю, что краски его не трогают, не волнуют...
       - Я хочу научиться рисовать карандашом...
      
       6. Личность нуждается в другой личности
       Яростный антиколлективист, Бердяев не отрицал социализации, соборности, коммюнотарности, сотрудничества. Он подчеркивал двойную природу человека: личностную и социальную. Но и здесь находил тот единственно возможный духовный поворот, без которого кол-лективность неизбежно обращается в свою противоположность: конформизм, авторитарность, разобщенность. Он писал, что в личности всегда "есть наследие коллективного бессознательного, она есть выход человека из изоляции, она исторична, предполагает общение с другими и общность с другими. Глубокие противоречия и трудности связаны с этой коммюнотарностью".
       Мой Максим всякий раз, когда добивался каких-либо успехов, будто одерживал победы не только над собой, но и над другими. Перед ним словно маячили его прежние враги - учителя, родители, сверстники: "Я вам докажу, сволочи!" Этот реваншистский мотив как раз и обращал добрую коллективность в злобную силу отмщения: "Я покажу вам, какими вы были дураками, раз не углядели во мне дарований!"
       - Будь щедрее, только таким способом может твой талант окрепнуть, - говорил я ему.
       Требовалось немало пояснений о вредном влиянии собственной злобной силы на развитие дарования. Он спрашивал:
       - А как же понять моего отца, который говорил: "У тебя нет самолюбия. Злости нет..?" Во мне злости хоть отбавляй...
      -- Это как раз и скверно. Вряд ли обрадуются твои учителя, когда узнают о твоих успехах...
       Я ему рассказал о моем разговоре с педагогами той школы, которая упорно навешивала ему ярлык дебила.
       - А вы знаете, - сказал я этим учителям. - Ваш Максим - талантливый парень. Написал несколько удивительных картин. Сейчас готовится к персональной выставке. А что касается учения, то он за три месяца освоил и сдал на четыре и пять все школьные предметы. Порази-тельные способности и удивительная работоспособность...
       Учителя не поверили: быть этого не может!
       - А вы по-прежнему работаете над темой "Развитие творческой активности"?
       Директор ответил:
       - Я вам скажу, почему Головин проявился таким образом. Мы его подготовили. Наша высочайшая требовательность подвела его к таким переменам...
       Максим, слушая мой рассказ, рассмеялся. Я сказал:
       - Это хорошо, что ты смеешься. Надо лишь пожалеть этих твоих прежних наставников...
       После этого моего разговора у Максима стал снижаться реваншистский настрой: он понял, что теперь побеждать некого и незачем.
      
       7. Присутствие великой детской Любви
       Мне как-то заметили:
      -- С одним ребеночком и дурак справится. Вы вот попробуйте с коллективом в тридцать-сорок оболтусов...
      -- А вы знаете, что коллектив значительно легче убедить, чем одного человека? Разумный педагог использует "коллективистскую иррадиацию" мотивов, потребностей, устремлений в добрых целях. Об этом я написал два романа: "Пласт "Владимир" и "Новый Свет". Последний опубликован. В пору первой оттепели я остро почувст-вовал, что моей педагогике суждено основываться на двух величайших началах человеческого бытия - на Свободе и Любви. Только таким способом можно победить авторитарность - самое тяжкое наследие марксиз-ма, ленинизма, сталинизма и авторитарной педагогики. Я и развивал основной тезис: "Педагогика как Любовь, она и есть Любовь, преодолевшая тоталитарный коллективизм".
       С точки зрения методической в основу моих подходов легло соединение игры и переживания, предельно серьезного, даже трагического и искрометного мажора, юмора, светлой иронии, рефлексии и диалога, и главное - подсознательных (коллективных и индивидуальных) сил и рациональных само-раскрытий личности.
       Мои перманентные игры длились годами. Они были предельно индивидуализированы. Передо мною днев-ники игровых экипажей седьмого класса Прелестненского интерната. У каждого своя индивидуальная программа: "Сочинить марш школы-интерната, написать к нему му-зыку, научиться делать мостик, прочитать биографию Микеланджело, нарисовать пейзаж, высадить шесть кус-тов роз, ухаживать за животными, написать рассказ в школьный журнал "Звезда"..." Автор этого дневника Коля Хаджинов сейчас живет в Братске. Прошло сорок лет, а он помнит то, чем занимался в школе-интернате... Будто вчера это было. Больше того, между нами как бы живет и развертывается тот Дух, если можно так сказать, который был порожден общением сорок лет назад, когда я ощущал в своем учительствовании присутствие вели-кой детской любви. Любви, которая меня обога-щала, помогала переносить трудности. Мы сорок лет не виделись. Переписывались. И всякий раз в колиных письмах я улавливал доброе волнение, которое постоянно присутствовало в нашем общении, находил те повороты мыс-лей, чувств, которые рождались на уроках, во внешколь-ных занятиях, в многодневных походах, в личных беседах. Даже стилистика, даже знаки препинания мне говорят о многом. В одном из писем пять двоеточий - это результат увлечения лермонтовской прозой: поэт избегал союзов в сложноподчиненных предложениях - всякие там "потому что", "оттого что" и т.д. Проза Лермонтова сжатая, чеканная. Он был первым нашим учителем по стилистике. И конечно же, в письмах ни одной ошибки. Наши игры в "Предложения-гиганты", где по десятку оборотов да по нескольку придаточных - знания синтаксиса на всю жизнь! И по сей день живет в нем острый интерес к социальным проблемам. Тогда в хрущевскую оттепель нас интересовала авторитарность в разных ее проявлениях. Этот интерес мы пронесли с Колей через всю жизнь. Вот последнее его письмо, на котором стоит дата 24.02.96: "Дорогой Юрий Петрович! Пишу с единственной целью уведомить, что я еще жив... Последние месяцы были на-сыщены такими событиями, что до обстоятельного письма руки не доходили, хотя мысленно я беседую с Вами по-стоянно... О чем? Да обо всем: о событиях в нашей новей-шей истории, о политике и политиках и даже о месте художника в обществе! Кстати, сейчас с экрана телевизора Эдвард Радзинский сказал: "Всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно..." Причем сказал без пафоса, тихим голосом и со своей всегдашней лукавой улыбкой, и я в который раз подумал: "Власти плевать хотели на все эти сентенции демократической об-щественности".
       После Вашей "Печоры" прочитал "Жизнь Чезаре Борджиа" Рафаэля Сабатини. (О Борджиа впервые узнал из "Печоры".) Так вот в предисловии переводчик А. Случевский пишет: "... читающая публика почувствовала вкус к защите памяти Борджиа. Образ Чезаре Борджиа не становится отталкивающим, даже если без спора признать за ним все злодеяния, в которых его обвиняли враги". А Сабатини в качестве эпиграфа помещает латинское "Пороки эпохи, а не человека". Молодцы латиняне, для нашей нынешней власти очень "удобная религия". Но они вряд ли читали Сабатини.
       Интересно, что напишут нынешние историки об уважаемом в 1991 году Борисе Николаевиче? Воистину "весь мир - театр..."
      
       8. Два полюса социализации
       Социализация может быть насильственной и добровольной. Она может быть порождена страхом, безразличием или радостью. Поразительна мысль Бердяева - в социализации всегда сталкивается образ Бога и образ механизма. Богочеловечество и машиночеловечество - два полюса. И трагизм педагогической технологии состоит в том, что та же радость, та же свобода и раскованность могут при определенных обстоятельствах привести к скрытой авторитарности, к конформизму самого худшего толка. Игра как сильнейшее динамическое средство мо-жет привести к бездумности, к жесточайшему отчужде-нию личности от самой себя, от богочеловеческих устрем-лений.
       Я рассказывал детям сказки, где раскрывал им свою собственную судьбу, схожую по лишениям с их дет-скими судьбами. Рано осиротевшие, познавшие холод чер-даков и подвалов, гнусность воровства и избиений, остри-женные наголо, в огромных спальных комнатах длинны-ми зимними вечерами они входили в мою прошлую жизнь, в жизнь мальчика, у которого не было ни дома, ни отца, ни еды, ни теплой одежды. И каким образом в сердце его вспыхнуло страстное желание чего-то добиться в жизни, каким образом пришло на ум за один год закончить три класса и поступить в университет - это было для меня за-гадкой, и эту тайну я раскрывал им, и она соединялась с игрой, которая завтра захватит детей своим веселым за-дором, а я уже в игровой форме с новой силой буду убеж-дать:
       - Нет такой силы в мире, которая могла бы побе-дить истинную великую любовь человека к людям, к своим потенциальным возможностям... Каждый может достигать того, чего захочет... - и следовали рассказы о десятилетнем Пушкине ("великим быть желаю"), об Эди-соне, Менделееве, Горьком, Лермонтове и многих других. И лейтмотив: "Раз другие смогли, значит и я смогу..."
      
       9. Сильная личность есть выраженный характер
       Снова я пишу философские диктанты не только с Максимом, но и с другими детьми:
       -Характер есть победа духовного начала в челове-ке. Характер есть овладение собой, победа над рабством в самом себе, которая делает возможным и победу над раб-ством во внешнем мире. Характер - это независимость, это обретенная форма свободы. Дух создает форму лич-ности, характер - человека. Без этого синтеза духа и характера личность распадается на части, душа те-ряет свою целостность. Сила духа есть сила характера, сила личности... Личность связана с аскезой, то есть с ду-ховными упражнениями, с концентрацией внутренних сил. Тот, кто способен на аскезу во имя духовно-творческих достижений, тот вырабатывает и волю, и сильный ха-рактер...
       После этого диктанта мы долго беседовали и приш-ли к необходимости провести дни САМОИСПЫТАНИЯ. Я рассказывал, как боярыня Морозова по нескольку дней не брала в рот ни росинки, ни крошки хлебной: "Жаждой, голодом и поклонами тело свое умучаю..." Максиму по-нравился образ боярыни. Он написал ее портрет. Наметил для себя аскетическую подвижническую программу.
       -Аскеза есть борьба личности против рабства, и только в этом смысле она допустима. Она не есть покор-ность и послушание. Истинная аскеза есть начало геро-ического в человеке.
       Мы говорим о героях, то есть о великих людях, со-ставляющих, по выражению Томаса Карлейля, "душу мировой истории". "Немного ведь людей нужно, чтобы изменить лик Отечества. Какая-нибудь тысяча", - говорил Достоевский.
       Сегодня как никогда нужна эта тысяча, ибо кризис страны - это кризис, связанный с отсутствием бескорыстных героических начал в людях.
      
       10. Личности нет без способности к страданию
       и тоске по совершенству
      
       Это неожиданный поворот. Но не для Максима. И раньше до выхода книги Бердяева "Царство духа и цар-ство кесаря" тоску под влиянием религиозных мыслите-лей считали греховным свойством души человека. Тоска, по Далю, это стеснение духа, томление души, мучитель-ная грусть, боязнь, скука, горе. Тоска злая на сердце залегла. Хлеба ни куска - везде тоска!
       Совсем по-иному смотрит на это душевное свойство Николай Александрович Бердяев. И я говорю об этом Максиму:
      -- Тоска обличает высшую природу человека, она устремлена вверх. Личность в путях своего возрастания переживает это состояние. В тоске есть что-то трансцендентное в двойном смысле. Острая тоска возможна в самые счастливые минуты. Личность не может прими-риться с обыденностью, отсюда тоска по совершенству. Развитие личности не может не сопровождаться тоской. Тоска - это готовность к прыжку через бездну, готовность к катастрофам и страданиям. Героизм личности всегда связан с готовностью переносить любые страда-ния. Переносить трагические противоречия.
      -- Теперь мне легче будет переносить одиночество, -говорит Максим. - Я буду ждать: за тоской всегда идет другой, светлый край бездны.
      
       11. Нет личности без страсти
       Увлеченные богоискательством многие наши педагоги-энтузиасты в настоящее время под влиянием право-славия, в частности, проповедуют необходимость избав-ления от страстей. Помню мой долгий спор на эту тему с замечательным нашим философом Генрихом Батищевым. Он говорил: "Надо преодолевать страсти". Многие считают, что любовь ничего общего не имеет со страстя-ми человеческими. Бердяев мыслит по-другому.
      -- Личности нет без страсти, как нет без страсти Гения. Нет и любви без страсти. Проблема личности связана с проблемой гениальности. Гениальность не следует ото-ждествлять с гением. Гениальность есть целостная при-рода человека, ее интуитивно-творческое отношение к жизни. Гений же есть соединение этой природы с особен-ным даром. Гениальность потенциально присуща лич-ности, хотя бы она и не была гением. Образ Божий в че-ловеке гениален, но эта гениальность может быть за-крыта...
      -- Как это? - спрашивает Максим.
      -- В последние годы я провел в разных регионах страны опросы среди учащихся и педагогов. На вопрос: "Были ли у вас проблески гениальности?" - девяносто восемь процентов ответили утвердительно. А на вопрос: "Стремитесь ли вы вновь вызвать эти проблески?" - большинство ответили: "Нет" То есть гениальность как свойство личности оказалась невостребованной. В наших душах живет низкая самооценка, заниженность наших возможностей. Гениальность присуща каждому, поскольку Бог в каждом. Надо лишь дать простор для выхода потенциальных данных - эстетиче-ских, технических, нравственных, бытовых и т.д.
      -- Для этого нужна сильная целеустремленность?
      -- Именно. Нужна страсть, которая захватит личность полностью. Она возникает, когда человек ставит перед собой сверхзадачи. Пагубные страсти ведут к гибели личности. Страстная любовь к людям, к творчеству, к самораскрытию приводит к нравственным победам, к торжеству Добра и Красоты в человеке.
      
       12. Личность есть гражданин царства Божьего,
       а не царства кесаря
      -- Социализируется индивид, а не личность. Личность в человеке не может быть социализирована. Социализа-ция человека лишь частична и не распространяется на всю глубину личности. Личность не может быть поставлена под знаком общего блага. Общее благо нередко при-крывает многие тирании и рабства. Примат личности в человеке трагичен, потому что требования того же госу-дарства, партии или коллектива порой противоречат вели-ким законам Любви и Свободы. Личность формируется через столкновение со злом, через острое сознание греха и вины. Тебе это понятно или это очень сложно? - спросил я Максима.
      -- Очень понятно. В прошлый раз вы говорили о Пилате и Христе. Выходит, Пилат - государственник, а Христос живет по законам Царства Божьего и поэтому гибнет?
      -- Выходит, так. В этом сложность гражданского и человеческого воспитания.
      -- Как же тогда быть простому смертному?
      -- Подлинная личность, конечно же, не исключает компромиссов, когда видит, что государство требует не-оправданных жертв или безнравственных поступков. Но пусть этих компромиссов будет как можно меньше..
      

    Глава 5. "Семья - лаборатория человеческих судеб" (И.А.Ильин)

      
       1. Мудрый мистицизм здравого смысла
       И.А. Ильин - один из немногих отечественных мыслителей, в чьем творчестве органично переплетаются два начала: русский космизм, соединенный с православием и общечеловеческой культурой, и здравый смысл проникновения в потаенный мир ребенка, отца, матери с их инстинктами, глубинным подсознанием, живой потребностью любить и преобразовывать этот мир.
       Его педагогика всечеловечна, народна и государственна в лучшем смысле этого слова. Это даже не педагогика. Это пророчествование того, как выйти из социального кризиса, в котором оказалось Отечество. Здесь мы имеем дело не с частностями педагогических решений, хотя и они не отрицаются, а с глобальными механизмами переустройства и обустройства общества, с преодолением социальных кошмаров, как бы они ни именовались - тоталитаризмом или демократической диктатурой, национал-патриотизмом или коммунизмом.
       Мы имеем дело с инструментарием и системой обновления нравственных устоев семьи, культуры, образования. Его ясновидение, лишенное шаманства и кликушества, как луч света, пронизывает детство, материнство, отцовство, освещает путь в будущее, где горит звезда надежды и веры, где упование на истинное возрождение реально и самобытно.
       Он предельно ясен, хотя входит в самые дальние пределы сложных психологических образований. Он рационален, несмотря на то, что затрагивает глубинные иррациональные пласты подсознания. Он прост, но его простота таит в себе космические сплетения самых высших человеческих ценностей.
       Он многомерен в слове, полифоничен в культуре, избегает парадоксальности или афористической завершенности, к чему так стремился Бердяев; ему чужда академическая ограниченность Мережковского или бунтарская тоска Льва Толстого. Он противник тайновидческих ходов а-ля Блаватская, Рудольф Штайнер или Кришнамурти. Он вселенский и вместе с тем национальный. По матери чистый немец, по отцу русский, он против шовинизма, против бездумного перенесения на русскую почву чужеродных систем, в том числе германизма или американизма. Он художествен, его учение не взять силами логики. Он схож с Достоевским, с Вл. Соловьевым. Его учение сродни искусству, которое познается силами души, вчувствования, эмпатии, катарсиса. Читая Ильина, вспоминаешь "Подростка" Достоевского: "Воспитание определяет и характер государства, и характер преступлений в нем, и характер добродетелей".
      
       2. Мир управляется из детской...
       Ильин настаивает на иной формуле, всеобъемлющей: "Мир не только строится в детской, но и разрушается из нее; здесь прокладываются не только пути спасения, но и пути погибели".
       Философ называет семью лабораторией человече-ских судеб. И снова поражает неординарным подходом: эта семейная лаборатория возникает "от природы, на иррациональных путях инстинкта, традиции и нужды".
       Люди живут, ходят друг к другу в гости, лгут, изворачиваются, радуются чужим потерям, удовлетворяют свои потребности, "изживают свои склонности и страсти" - и все это воспитывает, творит новое поколение. Он подчеркивает, что благороднейшее из искусств - искусство воспитания детей -почти всегда "недооценивается и продешевляется". Вместо того чтобы открывать им путь к любви и внутренней свободе, мы наносим им неизлечимые раны, уродуем их души - создаем мир по своему подобию, лукавый и коварный, жадный и мстительный.
       Он предсказывал: придет час, и дети будут свидетелями того, как рухнет казарменный социализм, как на его обломках будут состязаться анархия и деспотия, как "демократическая" клановая диктатура будет создавать свою демократическую инквизицию, ибо демократия в России хочет строить все на сговоре, эта демократия соберет вокруг себя жаждущих власти, господства, командования. Это будут люди инстинктивно разнузданные, душевно ожесточившиеся и духовно омертвевшие, ибо они все из прошлого, из эпохи коммунизма, где все были рабами, и дети будут всматриваться в отцов и матерей и долго еще будут осваивать в своих душах и в своих деяниях то худшее, что вобрали в себя, постигая инстинктом души саму эссенцию предше-ствующего поколения.
       У новых бесов нет времени на воспитание детей. Им некогда остановиться, прорефлексировать, сосредоточиться на своих вчувствованиях - они в вечном стремлении удовлетворить жажду власти, крови, насилия. Они становятся беспомощными перед детской чистотой, перед детскими глазами, в которых застыли щемящие вопросы: "Чему вы хотите меня научить? Посмотрите, насколько вы отвратительны, - неужто и я должен стать таким?" И отмахнется от своего дитяти взрослый усталый человек: "Не до тебя, сыночек, иди-ка погуляй лучше", - это в луч-шем случае, а в худшем, но может быть, и не совсем худшем, а правдивом, замечательном, скажет горячо или с обидой: "Нет правды на земле, но нет ее и выше!" Блеснут бесы страшным оком, обдадут жаром детскую душу - и уйдет ребенок к своим сверстникам, таким же необласканным и неприютным! Когда начинает черстветь сердце ребенка? Когда из красивой девочки вырастает жадная торговка, злая мстительная мегера? Когда из наших прекрасных юношей вылезает какое-нибудь кувшин-ное рыло карьериста или подхалима?
       Слышу голоса родителей и педагогов: "Зачем же так?!" Сегодня говорят о мировоззренческом вакууме, о том, что поколение растет вялым и беспринципным, бесчестным и циничным. И.А. Ильин по этому поводу предосте-регал: станут создаваться эпохи, где безответственность родителей будет расти из поколения в поколение. "Это как раз в те эпохи, - настаивает философ, - когда духовное начало начинает колебаться в душах, слабеть и как бы исчезать; это эпохи крепнущего безбожия и привержен-ности к материальному, эпохи бессовестности, бесчестия, карьеризма и цинизма. В такие эпохи священное естество семьи не находит себе больше признания и почета в чело-веческих сердцах; им не дорожат, его не берегут..." Тогда между родителями и детьми вырастет пропасть, отец и мать перестают понимать своих детей, а дети начнут жа-ловаться на абсолютную отчужденность, и уже много лет спустя дети воспроизведут в своих семьях эту отчужден-ность: новая эпоха, как бы ее ни обновляли и ни подкра-шивали бы, оборачивается новым оскудением, новым за-болеванием. Этот кризис подрывает семью, общество, го-сударство.
       История показывает, что все великие крушения и даже "исчезновения народов возникают из духовно-рели-гиозных кризисов, которые выражаются прежде всего в разложении семьи", в разрушении родственности.
      
       3. Заповеди духовно здоровой семьи
       Перефразируя Августина Блаженного, можно ска-зать, что семья есть христианка по своей природе, в семье человек учится любить, из люб-ви и от любви страдать, терпеть и жертво-вать, забывать о себе и служить тем, кто ему ближе всего и милее всего. так характе-ризует Ильин христианскую любовь в семье. Семья - естественная школа любви, школа творческого самопожертвования, социальных чувств и альтруистиче-ского образа мыслей.
       Семья, по Ильину, призвана поддерживать и пере-давать из поколения в поколение некую духовно-ре-лигиозную традицию. из этой националь-ной, отечественной традиции возни-кает и утверждается культура священного очага - культура народа с ее благого-вейным почитанием предков, с "ее идеей священной межи, огораживающей могилы предков", с ее националь-ными обрядами и обычаями.
       Семья для ребенка - это первое мы, "лоно естественной солидарности", школа "взаимного доверия и совместного организованного действования".
       В семье ребенок постигает и учится истинно-му авторитету, научается воспринимать высший ранг другого лица, не впадая ни в зависть, ни в оз-лобление. Только свободное признание чужого высшего ранга избавляет от унижений, и только любимый и ува-жаемый авторитет не гнетет душу.
       Семья есть школа свободы, школа здорового пра-восознания. Здоровая семья будет органиче-ским, природным, естественным единст-вом - по крови, по духу и по имуществу. Единение членов семьи как раз и возникает в процессе труда, в процессе хозяйствования, дисцип-лины и жертв. ребенок приучается пробивать себе дорогу в жизни при помощи собственной ини-циативы, социальной взаимопомощи, семейной солидарности, частной собст-венности как высшей целесообразности. А умение подчинять начала частной собственности социаль-но-творческой духовной задаче есть то самое искус-ство, вне которого не может быть разрешен соци-альный вопрос. Вот почему с малых лет надо включать ребенка в процесс решения хозяйственно-быто-вых задач, в процесс самообеспечения, возможных зара-ботков, создающих предпосылки для приобщения детей к духовному опыту через конкретную предметность.
      
       4. Духовный опыт как цель воспитания
       Чтобы ребенок получил доступ ко всем сферам ду-ховного опыта, надо "сводить ребенка во все места, где можно найти и пережить нечто БОЖЕСТВЕННОЕ". Ка-кие эти места? Это и красота отдельных уголков приро-ды, таинственных и благодатных, это и та чудесная глу-бина благородной радости, какую дают нам искусство и сострадание, это и мужество национального героя или ге-ния с их одинокой борьбой и жертвенной ответственно-стью, а главное - молитвенное обращение к богу.
       Духовно пробудить ребенка и указать ему грядущие трудности - источник силы и утешения в его душе. надо воспитывать будущего победителя, который умел бы внутренне уважать самого себя, утверждать свою духовную личность, свое свободное достоинство, перед которым бессильны были бы соблазны и искушения современной цивилизации.
       Ребенок не должен быть для родителей игрушкой и забавой, он должен быть душевно закален, готов к лишениям и самоотречению, к высоким родительским и социальным требованиям. Надо помнить, что характер ребенка, его основные линии развития формируются уже в пять-шесть лет, необходимо разумно склонять ребенка к мужественной искренности, к спокойной и достойной дисциплине.
       Крайне опасным является раннее эротическое пробуждение души ребенка. Предостеречь ребенка от грязных и грубых прикосновений жизни, от назойливых любвеобильных тисканий, от порнографии - значит сформировать так необходимое целомудрие и нравственную чистоту.
      
       5. Искусство воспитывать сильную духовно-творческую
       личность
       Что воспитывает ребенка? Атмосфера искренности, правды, труда, дисциплины, свободы творчества и любви ко всему духовному в семье, в окружающем мире.
       Великий обман ребенок воспринимает с чрезвычайной остротой: становится подозрительным, впадает в соблазн лгать. Никогда из "лживой, изолгавшейся семьи не выйдет искренний, честный и мужественный человек", ибо ложь растлевает человека незаметно. И если в совре-менном мире, особо подчеркивает Ильин, мир кишит ложью, обманом, неверностью, предательством и изменой своей родине, своей семье, наконец, самому себе и если эта лживость соединяется с душевным детским разладом, с ранее приобретенным бесчестием, то неизбежно вырастает человек, приученный в "нечестности наедине с собой и в подлости к другим".
       Искусство искренности требует от ребенка большого мужества, напряжений и ответственной дисциплины.
       Ильин категорически выступает против различных форм и методов авторитарного воздействия: унижения, оскорблений, угроз и суровых наказаний. Конечно же, крайне сложно вызвать в ребенке потребность доброволь-ного самоограничения и добровольного преодоления трудностей. Но это необходимо, ибо человек вседозволенности, разнузданный и капризный, всегда враг и самому себе, и другим.
       Именно поэтому на одно из первых мест Ильин ста-вит искусство воспитания воли, способность к автономному самообладанию. Дисциплинирован-ному человеку всякая дисциплина легка. Как говорит русская поговорка: "Превысокое владетельство - собою владети ". Но и дисциплина не должна развиваться в ущерб свободе и любви. Она не может стать самоцелью, не должна превращаться в "тягостный догмат и в душевное каменение". Искусство состоит в том, чтобы процесс дисциплинирования стал незаметным, свободным совестным актом. В основе дисциплинирования лежит, по мнению Ильина, чувство взаимной личной незаменимости, которое связывает родителя с ребенком. Эта таинственная связь кровной любви способна снимать любые напряжения, преодолевать и сглаживать конфликты, согревать добрым родительским теплом лю-бые невзгоды и самоотречения. "Сокровенная совмести-мость двух существ, незаменимых, выстраданных, кровь от крови, кость от кости, создает неповторимое духовное своеобразие, порождает в сердце ребенка первообраз чистой матери, несущей милость, любовь и защи-ту, и первообраз благого отца, дарующего питание, справедливость и разумение. Горе человеку, если в его душе нет этих двух живительных начал духов-ной любви и духовной веры!" Об этом, о роди-тельском авторитете сказал хорошо Пушкин, замечает Ильин:
       Они любить, лелеять научают
       Не смертные, таинственные чувства,
       И нас они науке первой учат:
       Чтить самого себя...
       Ильин делает такой вывод: "...Из духа семьи и рода, из духовного и религиозного осмысленного приятия своих родителей и предков родится и утверждается в человеке чувство собственного ДУХОВНОГО ДОСТОИНСТВА, эта первая основа внутренней свободы, духовного характера и здоровой гражданственности".
       Пожалуй, никто из отечественных мыслителей XX столетия с такой отчетливостью не формулировал задачи воспитания, образования, культуры, демократии, обновле-ния России. Много десятилетий назад Ильин предсказывал то время, когда рухнет казарменный социализм и на его облом-ках будет строиться новая "демократия" - демократия ну-воришей, карьеристов, казнокрадов. Но в потаенных глу-бинах народа разовьется и окрепнет сохраненная право-славная сила самоопределения к лучшему. Подобно Толстому (в грандиозных битвах успех сражений решают не пушки и снаряды, а дух народа!) Ильин в противовес марксизму доказывал, что изобилие и благо-денствие людей зависят не от "производительных сил и производственных отношений", а от того, насколько эта сила самоопределения преодолевает лживость и бесчестие, карьеризм и бездуховность, насколько она способна к самоотречению, к утверждению высших чело-веческих идеалов, насколько способна объединить граж-дан своего Отечества.
       Нам бы постичь духовное величие его главного завета: "Россия выйдет из того кризиса, в котором она на-ходится, и возродится к новому творчеству и новому рас-цвету - через сочетание и примирение трех основ, трех законов духа: СВОБОДЫ, ЛЮБВИ и ПРЕДМЕТНОСТИ. Вся современная культура сорвалась на том, что не сумела сочетать эти основы" И. А. Ильин многократно подчеркивает, что России нужно НОВОЕ ВОСПИТАНИЕ: в свободе и к свободе, в любви и к любви, в сердечной предметности и к освящен-ной высшими ценностями предметности. И это - прогноз не на сегодня, не на завтра - на ВЕКА!
       И любовь, и свобода без наполнения их созидатель-ной творческой деятельностью теряют свой высший смысл. Мы часто встречаемся с декламацией высших ценностей, когда демагог и шкурник, ка-рьерист и подлец взывают к высшим ценностям - Любви, Свободе, а на самом деле исповедуют даже не демониче-ские убеждения, а сатанинские: лгут, изворачиваются, па-разитируют на ближних, воруют и убивают.
       Предметность и есть преодоление лжи и насилия, она и есть созидательная деятельность на основе Любви и Свободы. Вот почему немыслимо рождение новой России без этих трех законов Духа.
      
       6. Свобода, воспитание, демократия
       Воспитание, школа, семья воспроизводят в своей реальности те формы жизни, которые властвуют, доми-нируют в обществе. Какова демократия в обществе (внешняя свобода), таковы и способы преодоления или, точнее, развития авторитарности в семейном и общест-венном воспитании. Если в настоящее время в нашей стране зафиксировано около 200 тысяч преступных груп-пировок, если этими группировками практически контро-лируются все финансовые и производственные структу-ры, если рэкет, заказные убийства, шантажи, ограбления и воровство становятся главными способами наживы, то этот насильственный мир так или иначе воссоздается на разностороннем воспитательном пространстве.
       Именно в недрах семьи и школы идет подготовка (выращивание) нового "улучшенного" поколения творцов безнаказанных, государственно и социально санкциониро-ванных форм вседозволенности.
       Поэтому надо и начинать социальные преобразова-ния с семейного и общественного воспитания, когда вос-питание внутренней свободы молодых людей идет рядом в развитием истинной демократии. Ильин исходит из та-кой зависимости обстоятельств и личности: "Если внеш-няя свобода устраняет насильственное вмешательство других людей в духовную жизнь человека, то внут-ренняя свобода обращает свои требования не к другим людям, а к самому себе - вот уже внешне нестесненно-му - человеку. Свобода уже по своему существу есть именно духовная свобода, то есть свобода духа, а не тела и не души... Дух есть сила самоопределения к лучшему" С точки зрения Ильина, тело и душа несвободны, поскольку зависят от внешних обстоятельств. А дух всег-да свободен, так как он всегда есть сила, преодолева-ющая как соблазны, так и внешние воздействия на чело-века.
       В стеснениях и ограничениях нуждается не свобода духа, а бездуховность, то есть такая освобожденность от духа, которая неизбежно переходит во вседозволен-ность. Именно поэтому дети не могут быть предостав-лены на произвол "внешней" и отрицательной свободы, они должны быть подготовлены к освоению внутренней духовной свободы. И дело состоит не в том, чтобы оста-вить их в покое и не вторгаться в их мир, а в том, чтобы пробудить в них жажду духовной жизни. "Духовная сво-бода ребенка, - пишет Ильин, - совсем не состоит в том, чтобы он приобрел внутреннюю способность - достойно пользоваться свободой и духовно заполнять свою внеш-нюю "невынужденность" и "незапуганность". Внешняя свобода необходима для ВНУТРЕННЕГО САМООСВОБОЖДЕНИЯ; она священна только как вер-ный залог внутренней свободы..." Внутреннее самоосвобождение необходимо для предметного, созидательного самовос-питания.
       Лояльный гражданин - это человек с развитым са-мосознанием, человек, противостоящий смуте. Лояль-ность не есть механическая покорность, но добровольно принятые на себя обязательства защищать все то предметно-честное, что есть в государстве, обществе. Лояльность противостоит произволу, вседозволенности, ибо она законопослушна или, как теперь часто прибав-ляют, легитимна! Только лояльность создает мир в душах людских, в обществе, государстве. Лояльности противо-стоит смута, ибо последняя есть "война всех против всех", есть "борьба личных своекорыстий". "Так бывало и в истории России: люди кри-вили душой (в старину это называлось "воровал") и, по словами летописи, "несли Русь ровно". Так было в смут-ное время (1605-1613 годы). Именно так возникла боль-шевистская революция (1917 год). При таком настроении в народе государство существовать не может; центро-бежные силы одерживают верх над центростремительными; личный интерес становится выше общего; все рас-сыпается в прах, в песок - и буря событий несет этот песок в пропасть" Надо ли говорить о том, насколько точно приведен-ные слова характеризуют наше смутное время...
       Преодолеть смуту - значит поставить на первое место социальной жизни воспитание правосознания у мо-лодых людей, у народа, воспитание правозащитного граж-данина, лояльного, дружественного, любящего свою се-мью, свою родину, свою профессию, свою духовную сво-боду.
      
       7. Возрождать Россию - значит воспитывать народ
       к справедливости
       Такова формула Ильина, прозвучавшая в годы ве-личайшей несправедливости. Он мечтал о том времени, когда будут залечены раны революций и войн, когда "не-обманно" удастся "уверить народ в том, что есть дух выс-шей справедливости". Поэтому надо:
       - воспитывать волю к справедливости;
       - отыскивать справедливость для всех, осуществив конец уравниловки, обезличивания;
       - пробуждать совестное братство и даже художест-венное вчувствование в живого человека желанием верно видеть его;
       - развивать в каждом живое и чуткое правосознание, которое готово поступиться своим и от-стаивать чужое;
       - новое воспитание должно укреплять дух жертвен-ности. И чем сильнее этот дух, тем сильнее государство.
       Справедливость требует предметного неравенства, и Ильин подчеркивает: уравнивать всех и во всем несправедливо, глупо и вредно.
       Ильин проанализировал то, что нам предстоит еще делать, а именно, рассмотреть во всех отношениях сложнейшую из социальных систем справедливость - равен-ство - несправедливость. Всякое преднамеренное, ускоренное, оптимизированное развитие (сколько же пустых слов было порождено социализмом!), равенство может двигаться только "вниз", делая всех одинаково необразо-ванными, больными, бедными, плохо одетыми. Бедность возводилась в ранг социального идеала. С какой же гор-достью говорилось: "А мой отец, дед, прадед был очень бедным, с голоду помирал..." Революция сделала всех ни-щими, вороватыми, тупыми, она возвела на руководящие посты ловчил, подхалимов, карьеристов, продажных, гнусных, лицемерных подлецов, бездушных чиновников, доносчиков и палачей.
       Справедливость требует воздавать каждому по дей-ствительным заслугам, по труду. Справедливость утвер-ждает высшие ценности, добрые отношения между людь-ми, любовь.
      
       8. "ЛЮБОВЬ ЕСТЬ ДОБРОТА" (И.А. Ильин)
       Он так считал, потому что Любовь вызывает по-требность сделать счастливыми всех вокруг себя (иначе это не любовь!) и "наслаждаться этим чужим счастьем как излучением своего собственного".
       Духовная Любовь, отмечает постоянно Ильин, есть некоторый ГОЛОД ДУШИ по БОЖЕСТВЕННОМУ. Еще Платон говорил, что истинная Любовь делает чело-века одновременно БОГАТЫМ и БЕДНЫМ. Богатство в том, что человек нашел сокровище, а бедность оттого, что в душе непременно рождается страх потерять богат-ство, и от чувства, что он не до конца владеет этим сокро-вищем: отсюда печаль и душевные муки, ропот на свою "лишенность и нищету". Но эта бедность особенная, ду-ховная, она обостряет воображение, радость, стремление к высшему, к недосягаемому, к идеальному.
       Любовь есть вкус к совершенству, есть не-который духовный орган для восприятия божественного совершенства. Собственно, и люди делятся на тех, кто стремится обрести этот ВКУС, кто пребывает в ПОИСКЕ ДУХОВНОЙ ЛЮБВИ во всем: в труде, в общении с близкими и дальними, и на тех, кому чужды этот поиск, эта направленность своей души.
       Как видим, у Ильина иной, нам неведомый или даже забытый ключ к постижению и самих себя, и Высшего Добра, Высшей Красоты и Истины.
      
       9. Священное слово СОЗЕРЦАНИЕ
       "Во всяком духовном творчестве (а педагогическое прежде всего является таковым! - Ю.А.) есть две функ-ции, - говорит И. А. Ильин, - две способности, которыми люди бывают одарены в неравной мере: способность творческого СОЗЕРЦАНИЯ и способность легкого и быстрого проявления или, если угодно, удачного, яркого, меткого, может быть, приятного или сладостного выра-жения". Ильин сознает, что слово "созерцание" не совсем подходит для характеристики первой способности: надо найти более "значительное и СВЯЩЕННОЕ СЛОВО". Только в этом случае, то есть если будет найдено такое слово, "осветится последняя глубина творческого про-цесса".
       Мы утратили не просто связь с истинно родным языком, мы изъяли из живой семантической плоти духов-ные начала, отчего слова оскудели, приобрели характер жестких черепков, оттого и "созерцание" в наших слова-рях нередко трактуется на птичьем жаргоне марксистско-ленинской психологии: "начальная ступень познания, со-стоящая из ощущений и восприятий, непосредственно свя-зывающих мышление с бытием" (Словарь русского язы-ка. - М., 1961, т. IV, с. 256). И.А. Ильин не принял этот жаргон. Он жил в языковой культуре блистательного XIX столетия, когда "созерцание" означало "смотреть со смыслом, углубляясь в предмет, проникая его насквозь, любуясь им, вникая в него МЫСЛЕННО", РАЗУМОМ, ДУХОМ, как СОЗЕРЦАЕТ ПОМЫСЛЫ ЧЕЛОВЕЧЕ-СКИЕ ГОСПОДЬ. Истинный человеческий талант воз-вышается до подобия Божьего. Такой талант становится посвященным, ясновидческим, пророче-ским. Во времена Толстого и Достоевского были в ходу слова "пророчествование" и "учительствование". Толстой стремился к учительствованию, а Достоевский стал и Пророком, и Учителем. Достоевский созерцал своим духом и человека, и семью, и общество.
       Такой созерцательности, такого созерцательного Духа недостает нам, погрязшим в мнимой учености, в мусорной диалектике железобетонной философии.
      
       10. Тайна созерцания
       Она проста и вовсе, может быть, не тайна. Одно-значные выводы И. А. Ильина таковы:
       - Надо смыть позор своих преступлений, следы вы-нужденного страхом приспособления. Надо смыть черное бесчестие прошлых лет и поверить в свою собственную непоколебимую честь, чтобы восстановить доверие к себе самому и научиться узнавать лю-дей, то есть видеть их духовный смысл, радость обновления и избавления от лжи. Никакое пустословие о "демократии", "федерации", "свободе" не заменит об-новления душ, избавления от дьявольской лжи, бес-совестности и бесчестия. Нечего браться за освобождение России, за воспитание молодых людей без совести, без правды, без высокой созерцательности.
       В разных регионах страны я рассказывал об Ильине, Бердяеве, Вышеславцеве, о возможных путях духов-ного обновления, о великой общечеловеческой педагогике любви и свободы и всюду видел, постигал и созерцал живую потребность обновления. Никто и нигде из моих многочисленных слушателей не сказал, не прервал меня словами:
       - Мы - самые замученные из всех сегодняшних трудовых сословий. Нас, школьных учителей, обобрали до нитки, и мы на пределе крайней бедности и нищеты!
       Может быть, это кощунство, но я осязал их потреб-ность духовного очищения, духовного самоуглубления. В них рождалась та великая созерцательная сила, которая именовалась Ильиным первой ступенью раскрытия чело-веческой талантливости. Кстати, тема моих выступле-ний - "Развитие детской и педагогической талантливости".
       "Самое трудное увидеть то, что перед тобой" (Гете).
      
       11. А как же на практике?
       Хочу в терминах И.А. Ильина рассказать о реальном педагогическом таланте, о таланте, в котором священно соединены названные две способности.
       Хочу с помощью педагогической эстетики углу-биться со смыслом в созерцательную деятельность ре-ального учителя, никем и ничем не отмеченного (разве что Богом!) учителя, которого администрация квалифици-ровала по заниженному разряду (а причина, может быть, и та, что слишком хорошо о нем говорят родители: добрый, добрый! А мы, значит, не добрые!)! Учителя, который мысленно, разумом, духом освещает последние глубины творческого процесса.
       Зовут его Николай Алексеевич Екимов. Преподает он музыку в музыкальной школе, что на Красной Пресне в Москве. В этот день на свое индивидуальное занятие с пятилетней Леночкой Николай Алексеевич опоздал на полчаса: не мог дозвониться и предупредить об этом родителей. Я сначала не мог понять, почему занятие началось с того, что учитель долго извинялся перед ученицей, а она прятала голову под стол: что же она капризничает?! А она потом мне объяснила: "А почему он опоздал?!"
       Ильин говорит о том, что дар созерцания предполагает в человеке некую повышенную впе-чатлительность духа! Нет, Екимов не упраши-вал Леночку вылезти из-под стола, он продолжал объяс-нять то, как она должна сыграть на флейте новую песен-ку. Я наблюдал за этой ужасно неприятной картиной, за тем, как он, будто совсем не замечая каприза крохотного ребенка, продолжает как ни в чем не бывало рассказы-вать, не замечая ни меня, сидящего в зале, ни девочку. Мне думалось, может быть, это и есть то великое долготерпение, составляющее, как писал апостол Павел, истинную ДУХОВНУЮ ЛЮБОВЬ. Потом было еще два каприза. На просьбу учителя сыграть она демонстративно хватала флейту и играла. Снова учитель как ни в чем не бывало требовал повторений, возмущался и, когда получалось, хвалил... А потом где-то на тридцатой ми-нуте произошло ЧУДО: девочка обнаружила и абсолют-ный слух, и абсолютное чутье, и что-то в ней открылось такое, благодаря чему она совершенно блистательно иг-рала, и учитель ЩЕДРО, ОЧЕНЬ ЩЕДРО поощрял, и здесь уже после тридцатой минуты он как-то по-иному пе-реносил даже самые незначительные неудачи ребенка. Когда Леночка допускала даже крохотные неточности, учитель, точно раненый зверек, корежился от боли: "Ну что же ты так?!", и ребенок понимал эту боль, и все кро-хотное существо девочки точно вбиралось в блок-флейту, она старалась изо всех сил, чтобы больше не страдал лю-бимый учитель. Истинное созерцание, по Ильину, есть "способность восторгаться всяческим совершенством и страдать от всяческого несовершенства".
       Я думал над поведением учителя. Примеривал к се-бе детские капризы. Пожалуй, я бы не сдержался. Вспо-минал итальянский фильм, где учитель, которого играл известный Плачидо, и глазом не моргнул, когда ученик, явно издеваясь над наставником, расписывал на уроке фломастером сначала руки, а затем и лицо педагога. Я ждал, когда сорвется учитель, по крайней мере руку уче-ника отведет в сторону, было больно созерцать учительское долготерпение - эту апостольскую духовную любовь! А он так и не со-рвался.
       И не сорвался Николай Алексеевич. В нем жила, го-воря языком Ильина, "обостренная отзывчи-вость на все подлинно значительное и священное как в вещах, так и в людях". Ему нужен был духовный результат. Нужен был во что бы то ни стало! Перед ним, перед его созерцательным взо-ром была великая музыка и великая тайна детского Я. Кроме этих двух величин ничего не существовало. И учи-тель был абсолютно спокоен, ибо знал: обе величины рас-кроют свои недра, и замечательный ДАР будет явлен. Его "душа, предрасположенная к со-зерцанию, была как бы непроизвольно пленена тайнами мира и таинством божиим" (И.А. Ильин).
       Вот как это таинство описывает сам Н.А. Екимов:
       "Я знаю, что ребенок тогда раскроется эстетически, когда будет свободен, когда на него никто не будет да-вить. Почему я поступаю так, а не иначе, могу объяснить. Когда я слушаюсь своего сердца, своей совести, тогда я поступаю как надо, а как это происходит, почему сердце подсказывает именно такой метод обращения к ребенку, вот это необъяснимо..."
       Созерцание по Ильину - это интуиция, это духовное смотрение, когда углубляется взгляд человека, который "вчувствуется в самую сущность вещей". Созерцание - это и воображение, и духовная любовь, и интенсивность направления к любимому предмету.
       Если еще раз возвратиться к педагогу Екимову, то можно сказать, что главное его достоинство состоит з способности соединять свою и детскую фантазию или во-ображение с духовной любовью. "Сердечное созерцание может присоединиться к любому культурному акту": к разучиванию гамм или усвоению теоретического мате-риала, практическому занятию или к повторению ранее усвоенных пьес, заданий. Если это сердечное созерцание есть, то уроки превращаются в чудо. Дети, оказавшиеся в фокусе этих состояний, преображаются: они "начинают по-новому переживать уроки геометрии, географии, исто-рии, педагогики и особенно Закона Божьего, излагаемых в словах и образах сердечного созерцания" (И.А. Ильин).
      
       12."Летящий бег пера"
       Талант бывает разным. Конечно же, есть талант мучительно напряженный, деспотический по отношению к себе, состоящий, как признавался о себе Достоевский, из неверия и сомнений, находящийся всегда на грани, где жизнь и смерь смыкаются, где все на пределе, где такое ощущение, будто, как выразился Арсений Тарковский, "смерть идет по следу, как сумасшедший с бритвою в ру-ке..." Наверное, таков был талант Толстого - мятущийся, бунтующий, постоянно решающий задачу жить или не жить. В педагогическом неистовстве рождались педагоги-ческие системы Оуэна, Дистервега, Ушинского, Мака-ренко.
       Но бывает и такой талант, когда все будто льется легко и самозабвенно. "Летящий бег пера!" - так Пушкин заметил о той будто неведомой силе, которая сама по се-бе, без рацио, без мучительства внешнего, без изнуренной тоски, создает шедевры - находит нужное слово, нужный штрих, нужное чувство.
       Его гению была присуща способность мгновенно на-ходить самое главное, самое яркое и самое образное!
       Педагогика - адский труд. Здесь будто и нет лег-кости! И все же природа таланта носит всеобщий харак-тер. У Песталоцци все до предела естественно: "Мои сле-зы текли вместе с их слезами, моя рука лежала в их ру-ке..." И у Корчака - всегда и до конца с детьми, и нет ди-леммы, и даже смерть не способна нарушить его великое единение!
       Вот такое легкое, самозабвенное, я бы сказал пушкинско-моцартовское начало в талантливости Николая Алексеевича.
       "Каждый человек, творящий в искусстве, - замечает Ильин, - призван растить и беречь силу своего созер-цания. В этом он нуждается прежде всего и больше всего... Каждый художник должен отыскать в себе тлею-щий уголь (или целое пламя) этого дара и предаться ему: из этого огня и должен звучать его голос, подобно тому голосу, который слышал Моисей из неопалимой купины".
       И если не будет развита эта сила созерцания, пропадет и сам талант, и сам творец.
       В моей технологии я всегда выделял один из глав-ных моментов - время! Да, за сколько времени и чему может научить тот или иной педагог. (Кстати, меня всегда поражали "временные рамки" наших отечествен-ных гениев - Лермонтова, Добролюбова, Писарева, Надсона - двадцать с лишним лет и столько написано! И как!)
       Меня восхищал Достоевский: двадцать с лишним дней - и роман в двести страниц! Меня восхищал великий наш пе-дагог Виктор Николаевич Терский, когда он говорил и по-казывал, как за два занятия можно научить рисовать, как за двадцать минут можно написать пьесу, поставить по ней спектакль, который может идти до сорока минут... Я не верил, пока сам не освоил его метод.
       Сегодня меня восхищает Николай Алексеевич Екимов, который за три-четыре занятия учит играть с нотно-го листа, прививает любовь к сочинительству, к музыке.
      

    Глава 6. Н.О.Лосский: абсолютное добро в семейном воспитании.

       Николай Онуфриевич Лосский (1870-1965) - крупнейший представитель интуитивистского персонализма. Его основные труды - "Обоснование интуитивизма" (1906), "Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция" (1938), "Условия абсолютного добра" (1947), "Бог и мировое зло" (1944). Лосский рассматривает Цар-ство Божие как основу духовных ценностей. Им раскры-ты условия возможности ценностей, интуитивные основы процесса познания. Его интуитивизм отличается от бергсоновского тем, что Бергсон считал бытие иррациональной реальностью, а Лосский доказал, что реальность познается в том числе и интеллектуальной интуицией. Русские философы отмечали, что Н.О. Лосскому в философии принадлежит одно из первых мест. Последние годы жил и работал в США.
      
       1. Гордость - величайший грех?
       На этот вопрос, который я задавал десяткам людей разных профессий различного возраста и образования, почти каждый отвечал: "Я бы никогда гордость не назвал грехом. Гордость необходимо воспитывать, особенно у девочек..."
       Поразительная штука - мировоззрение человека. Я считал себя достаточно начитанным, знавшим многие произведения Достоевского, Бердяева, различных рели-гиозных философов, и все-таки где-то глубоко внутри был на стороне защищавших гордость. Или, по крайней мере, считавших это свойство души не отрицательным качест-вом. Я пытался найти какие-то смягчающие обстоятель-ства или лазейки чисто семантического плана: гордыня ~ это плохо, а гордость - это хорошо. Говорим же мы: "Я горжусь своей семьей, своей дочерью или сыном, своим делом..." Можно, разумеется, еще и такой ход найти: "Я не могу не гордиться успехами своего сына или дочери..." Или ребенку сказать этак совсем по-доброму: "Я горжусь тобой, сынок!" Почему же это грехопадение?
       Как-то поделился своими мыслями с Юрием Федоровичем Карякиным, специалистом по Достоевскому. Показал ему фрагменты, где Лосский, анализируя творчество Достоевского, называет гордость сатанинством. Карякин ответил, что он разделяет мысли Лосского: "Да, гордость - сатанинское свойство..."
       Я снова высказал некоторые сомнения: уж слишком категорично. Есть же разные градации гордости. Впрочем, пусть судит читатель. Вот основные определения Лосского:
       - Гордость в своей крайней степени есть вознесение своей личности выше всех и выше всего, что существует и что возможно. Абсолютно гордое существо живет и действует, руководясь сознательно или безотчетно следующими положениями: Мое решение устанавливает или даже творит ценности, поэтому моя воля должна господствовать над всем, что совершается; все, что происходит, должно следовать моему плану и указанию; никто не смеет порицать или даже хвалить, то есть оценивать...
      -- Гордость есть грехопадение.
      -- Гордый человек, если он богато одарен духовно, стремится к полноте жизни не для себя только, но и для всех существ, по крайней мере для всех людей и своих со-граждан, но он хочет самоосуществиться не соборным творчеством, а по своему единоличному плану.
      -- Уверенность в своем превосходстве и праве руко-водить другими приобретает характер властолюбия. Вы-сокоодаренный гордый человек хочет творить свою жизнь, как красивое целое, но эта красота нужна ему для самоуслаждения... настоящий гордец не нуждается в оценках и одобрениях...
      -- В состав полноты бытия входит у гордого челове-ка и чувственная жизнь, но при условии, чтобы другое су-щество беспрекословно подчинялось ему.
      -- Если говорить о пороках и грехах, то вместе с гордостью обыкновенно находятся все семь смертных гре-хов: высокомерие, жадность, властолюбие (страсть к рос-коши), зависть, обжорство, злоба, тоска (уныние).
       Гордые бывают двух категорий: те, кто себя ставят выше Бога, их жизнь так или иначе связана с богоборчеством; и те, кто с помощью Бога отгораживаются от людей, дескать, я люблю все Божественное и ненавижу земное, человеческое. Большинство рецидивистов верят в Бога, так, по крайней мере, считают сами, но, следуя своему принципу вседозволенности, убивают, насилуют и грабят других. Герой Достоевского Версилов говорит о гордецах такого рода: "Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтобы не преклоняться перед людьми... Из них вы-ходят чрезвычайно горячо верующие, - вернее сказать, горячо желающие верить; но желание они принимают за самую веру. Из этаких очень часто бывают под конец ра-зочаровывающиеся".
       Иногда, замечает Лосский, гордость обращается в свою противоположность - уничижение: "Бей меня, топчи, я - ничто!" Уничижение нередко переходит в мазохизм или в садомазохизм. Другой герой Достоевского Аркадий говорит: "Я знаю, что товарищи смеются и презирают меня, но мне это-то и любо..."
       Гордость, по мнению Лосского, есть источник бес-численных искажений души, и ведет она неизменно к ка-тастрофе, ибо в Библии сказано, что всякий возвыша-ющий себя будет поставлен на место. Один из разделов его книги так и называется: "Честолюбие, самолюбие и другие виды зла дружно соседствуют в человеческом ха-рактере". Лосский устанавливает разницу: если гордость есть самопревознесение, не нуждающееся в чужом приз-нании, то честолюбие представляет собой высокую сте-пень превознесения себя, потому что честолюбец, как и гордец, находит удовлетворение в оценке его личности, талантов, трудов и другими людьми - в их признании, по-хвале, восхищении. Духовно одаренный честолюбец, как и гордец, удовлетворяет свою страсть высокими средства-ми - художественным творчеством, научными трудами, социальным реформаторством.
      
       2 . Последнее прибежище
       Снова и снова, погружаясь в философию русского серебряного века, я пытаюсь реабилитировать в своей ду-ше то, что мы именовали гордостью. Снова и снова опра-шиваю тех, кто выстрадал добрые искры своей души дол-гими мучениями. И вот какие ответы:
       - Все это не так, - обобщил седой, умудренный жи-знью человек. - Для нас, бывших советских, гордость бы-ла последним прибежищем спасения. Это та крайняя точ-ка самозащиты, где человек ставился на край бездны: либо он сохранит свое достоинство и погибнет, либо выжи-вет, потеряв свое лицо, честь, остатки растоптанного бла-городства...
      
       3. Семантические капканы
       Мы расставили вокруг себя словесные капканы и ловушки, боясь нарушить созданную нами же их лживую первозданность, страшась того, что за малейшую провин-ность нам не сносить головы.
       Раскрываю словарь Даля. За словом "гордый" не значится ни одного приемлемого положительного оттенка. Оно означает "надменный, высокомерный, кичливый; на-дутый, высоносный, спесивый; зазнающийся; кто ставит себя самого выше прочих". Есть еще и такие слова - гор-дыбачить, что означает фордыбачить, неумно и дерзко молодцевать, пускаться на грубые выходки, бахвалить и грозить.
       Гордиться - кичиться, зазнаваться, чваниться, спе-сивиться, тщеславиться, ставить что-либо себе в заслугу" в преимущество.
       Поговорка: "Сатана гордился, с неба свалился; фараон гордился, в море утопился; а мы гордимся, куда годимся?"
       Мы оказались в семантическом плену горделивой этики. Этики кичливого чванства, спесивого зазнайства и надутого бахвальства...
      
       4. О трех типах талантливости
       Я так понял Лосского: существует три типа творцов. Первый - постоянное противоборство с другими людьми, утверждение приемлемыми средствами своей эгоистиче-ской исключительности. Опирается только на свою изоли-рованную творческую силу. Источник творчества - кон-фликт и жажда реванша. Вместо чудодейственной пол-ноты получается чрезвычайная скудость. Крайняя сте-пень этой скудости, замечает философ, известна в совре-менной науке под названием "бытие изолированного эле-ктрона".
       Второй тип представлен, на мой взгляд, деятелями, объединенными на время клановыми интересами. Сооб-щество мыслимо лишь при условии, если групповые люди усваивают правила взаимодействия. Каждый превращается как бы в орган для выполнения той или иной стороны совместной деятельности по принципу многоклеточного организма или объединения протонов, электронов, ато-мов.
       И наконец, высший тип достигается путем единения с Богом, а через него со всем миром. Это единение, под-черкивает Лосский, может быть совершенным не иначе как на основе ЛЮБВИ К БОГУ И КО ВСЕМ СУЩЕСТ-ВАМ мира, так как Любовь есть совершенное приятие чужого бытия. Такая Любовь возможна как свободное проявление деятеля. Всякое принудительное приятие чу-жого бытия, возникающего из расчета, страха или вообще в силу какого-нибудь эгоистического стремления, делает участника частичной личностью, ущербной.
       Невольно перебираю в памяти множество знамени-тых или известных деятелей педагогики, учителей, руко-водителей школ. Неужто все эгоисты и частичные люди?!
       Со своим несовершенством я давно свыкся: нет во мне ни способности единения со всем миром, ни любви к врагам моим. Свобода деятеля, не направленная на боже-ственную любовь, творит зло. Мы все, если не творим зло, то, будучи частичными, способствуем развитию не-добрых дел.
       Остаток нашей жизни будет оправдан, если мы хоть в чем-то поможем появлению тех, для кого любовь и сво-бода станут необходимым условием абсолютной полноты бытия и предельного совершенства. Моя интуиция под-сказывает, что этот тип деятелей, которые пройдут через Самоотречение, Любовь и Свободу, явится и без нашего участия. И все-таки грешно не использовать имеющуюся возможность, или шанс, как теперь говорят.

    Глава 7. Б.П. Вышеславцев: основной принцип семейной педагогики -

    воcпитывать на высоком

       Борис Петрович Вышеславцев, профессор юридиче-ского факультета Московского университета, был выслан в 1922 году за границу, где стал сотрудником "Философско-религиозной академии", со-зданной Бердяевым. По тонкости чувств его называли Рахманиновым философии, а также русским Сократом: писал мало, но всегда высказывал глубочайшие мысли. Невольно сравниваешь его с Тютчевым: высота анализа проблем движущих сил человеческого бытия, динамики духа, законы иррационального противоборства, психическая энергия и сублимация подсознательного эроса - все это развернуто самобытно, оригинально. Он писал, что "спасти Россию может лишь трезвый практицизм и реализм, порожденный русской стихией". Основной труд (не закончен) - "Этика преображенного эроса" - вышел отдельной книгой в издательстве "Республика" в 1994 году.
      
       1. О двух путях развития
       Читая единственную книгу Б.П. Вышеславцева "Этика преображенного эроса", невольно вычленяешь два пути человеческого и даже профессионального развития, обусловленные конфликтным, порой трагическим взаимо-действием двух видов ценностей. Первый вид -доминант-ный, приоритетный, высший - Вера, Любовь, Свобода, Творчество, Интуиция, Талант, Дар, Дух. Второй - усер-дие, порядок, регламент, традиция, метод, система реко-мендаций, правил, норм, законы и закономерности.
       Не будет искажения, если я скажу, что современная школа в лучшем случае работает в соответствии со вторым рядом ценностей. Больше того, такой вид жизнедея-тельности школы, которая опирается на системы реко-мендаций, правил, законов, считается идеальным. Но пе-дагогика - не завод, не фабрика, не мастерская по штам-повке или ремонту металлических, деревянных или других материальных изделий. Школа - область духовного со-трудничества, где "изделие" - живое существо, духовное, творческое, жаждущее реализоваться в первом ряду че-ловеческой культуры. Если мы заглянем в историю педа-гогической мысли, то обратим внимание на то, что все ве-ликие педагоги - Коменский, Песталоцци, Дистервег, Ушинский, Корчак, Макаренко - по существу, жили и творили в соответствии с приоритетными ценностями. Больше того, их деятельность - это острая борьба Свобо-ды и Регламента, Творчества и Правил, Таланта и Тради-ции.
       Несколько перефразируя Вышеславцева, хотелось бы отметить, что педагогическая история творится не со-блюдением Законов и Правил, а Верою в то, что эти Правила надо изменять. Вера ставит перед нами жела-емое и ожидаемое совершенство, не встречающееся ни в каком опыте, ни в каких методиках и правилах. Творче-ская интуиция, основанная на вере в свой талант, учит пе-дагога, как ему поступать, куда идти и что творить, исхо-дя из "присущего ему неискоренимого влече-ния к абсолютному совершенству". Педа-гогическую историю творят не те педагоги, которые со-блюдают неподвижную систему правил, а те, кто явля-ются "беспокойными странниками и пришельцами на зем-ле", кто ищет отечество и град грядущий. Вышеславцев подмечает, что Закон или Правило живут в прошлом, а Вера, Творчество и Свобода - в настоящем и будущем! Именно в этом и только в этом состоит трагизм высших ценностей. Две системы ценностей исключают друг друга во времени, ибо одна отрицает другую. Однако взаимоис-ключение не только временное, но и содержательное, ибо закон - это земля, это реальность, а творчество - это отрыв от земли, чтобы обрести новую, более благодат-ную почву. Вышеславцев диалектичен, он не отрицает закона. Напротив, говорит о "двух великих системах", пребывающих в постоянном трагическом взаимодействии.
      
       2. Трагический конфликт закона и таланта,
       нормы и творчества
       Вышеславцев подчеркивает, что трагизм отнюдь не чисто теоретический, "это жизненный трагизм, разверты-вающийся в истории и, быть может, повторяющийся в жизни каждого из нас". И здесь Вышеславцев су-ровыми аскетическими красками нарисовал картины, сви-детелями которых мы были в той же педагогике или в той же культуре, когда "законники" на протяжении десятиле-тий гнали и травили талантливых людей.
       Несколько десятилетий я анализировал сущность треугольника - власть, представленная государственным чиновником, педагогический закон, охраняемый методис-тами и академиками, и талант - рядовой труженик, учи-тель или руководитель школы, вуза, детского сада, вне-школьных учреждений. Казалось бы, творческая деятель-ность таланта направлена на поддержку власти, на обновленное улучшение педагогических законов, а все равно талант оказывается в положении изгоя, гонимого. Причем стоящие над талантом травят и тех, кто им яростно предан (как Макаренко или Сухомлинский), и тех, кто подпольно противостоит закону. Почему же так про-исходит?! Вышеславцев неумолим - он делает вывод на века: "Служители "закона" всегда гнали и будут гнать поклонников свободы и духа: пророков, мудрецов и свя-тых. Рожденный в рабстве гнал и будет гнать свободно-рожденного". Вечный трагизм. Конфликт ценностей пре-вращается в трагическое столкновение их носителей. Талантливый человек, будь он рядовой учитель или руково-дитель школы, будет гоним служителями закона. Больше того, эти служители сделают все необходимое, чтобы ра-спять талант, уничтожить свободолюбивый дух. И лишь насладившись распятием, законники уже после смерти та-ланта соберут все сделанное одаренной личностью, иска-зят наработанное ею, но облекут в новые формы закон-ности, потому что мертвое, прошлое, распятое им не страшно, оно утратило силу животворящего духа, точ-нее - животворящий дух таланта, мудреца или святого можно как угодно трактовать, можно приспособить для служения власть имущих!
      
       3. Глубинная психология конфликта
       и странное свойство закона
       Без закона грех или преступление мертвы. Благода-ря закону мы узнаем о преступлениях, нарушениях, от-клонениях. Закон убивает или является поводом, мотивом убийства, уничтожения любого дарования, любой талант-ливости. Закон прав в том, что он требует, но он виноват в том, что своей императивной формой вызывает дух противления, а следовательно, вызывает и преступление. Все эти максимы высеклись из дерзновенной этики апостола Павла благодаря Вышеславцеву. Между велением закона и человеческим действием "лежит таинственная подсознательная сфера аффектов и не менее таинственная сфера свободы".
       Закон, правила, рекомендации, будучи по своей сути всеобщими, то есть направленными на унификацию, при-званы нивелировать личность, уничтожать индивидуаль-ность. И в этом проявляется преступная сила педагогиче-ской законности, прикрытой порой нарядными покрывала-ми добра, красоты, справедливости. Учитель законом по-ставлен в необходимость требовать заучивания, запоми-нания, зазубривания Монблана фактов, конечно же, на две трети ненужных, но рекомендованных программа-ми, методиками, учебниками. Учитель наказывает за не-выполнение требований, учитель подключает к автори-тарным действиям родителей - так закон обращается в преступную деятельность, подрывающую здоровье де-тей, уничтожающую детскую и педагогическую талант-ливость.
       Всякий раз, когда рассказываю об этом учителям, слышу: "А кто опрокинет зло? Кто даст новое содержание образованию? Кто даст новые нормы, программы?" Это не просто вопросы. Это оправдание своей педагогической греховности, которая по вертикали (от учителя до минист-ра) поддерживается круговой порукой законности!
       Любопытна психология круговой поруки, уничтожа-ющей педагогический талант. Суть здесь вот в чем. Та-лант пребывает в живой иррациональной сфере, а уста-ревшие рекомендации - в области рацио. Учитель прислу-шивается к рационально обретенным правилам, к своему уму, к сознательной воле. Между тем только в иррацио-нальной сфере таятся силы, именуемые талантливостью, интуицией, творчеством. Там, в сфере иррациональной, подсознательной, в водовороте инстинктов и влечений, там "вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего"
       Итак, закон иррационального противоборства противоположен и непонятен закону ума: "не понимаю, что делаю". И далее апостол поясняет: "Не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю". Итак, делаем то, что ненавидим, - вот формула убиения своей талантливости. Разрушая детский дар, мы уничтожаем лучшее, что есть в нас. Сознаем соверша-емые преступления, а не в силах что-либо изменить в своих действиях, ибо нет обращения к своим сокровенным иррациональным силам, к своему заветному Духу, к своей Благодати. Педагогическая иррациональность остается невостребованной. Ее обнаружение никем не поощряется, и это все приводит к тому, что скудеет нива педагогиче-ских дарований, гаснет жар педагогических сердец!
       Так ли уж безнадежно все?
       Нет. Сегодняшняя жизнь обострила противостояние иррациональных и рациональных сил в учителе. Закон за-интересован в разрушении старых догм, поэтому снизошел до того, что дал педагогу полную свободу твор-чества: работай по любой методике... но соблюдай прог-рамму, государственный стандарт! Создание новых под-ходов требует талантливых решений, требует поддержки учительских дарований.
      
       4. Без идеала нет ни таланта, ни воспитания
       Совсем недавно я проводил встречу-диспут в подмо-сковном Дорохове по мотивам моей книги "Педагогика Любви и Свободы". В зале более ста человек - педагоги из нескольких школ района.
       Вопрос из зала:
      -- У меня создалось впечатление, что вы делаете ставку на учительский талант, на его неукротимую спо-собность к творчеству. Но взглянем в глаза реальности: а много ли таких учителей в рядовой школе? По вашим на-блюдениям, сколько процентов в рядовом педколлективе?
      -- Отвечу. Только не в процентах. Грешно талант высчитывать в процентах. Во-первых, согласимся, что та-лант - это труд. В любой области деятельности. А в шко-ле в особенности. Позвольте вас спросить, а считаете ли вы себя талантом? - обращаюсь к учителям, сидящим за ближайшей партой.
       Секундное замешательство и дерзкое, убежденное:
      -- Конечно.
       Восторженный смех зала.
      -- А у вас были на уроках проблески гениальности?
      -- Были, - смущаясь, отвечает учительница. И ее ответ тонет в добром смехе присутствующих.
      -- Вот видите. Я спрошу еще десятерых, и бесталан-ных не окажется. Это явление - одна из редких радостей в новой школе.
       Прежде талантов было мало. Боялись сказать учи-телю, что он талантлив. А почему? Директор, завуч, районо в один голос твердили: да не нужны нам таланты и гении. Нам нужно, чтобы учитель добросовестно работал, чтобы он исполнительным был, чтобы он делом был занят, а не витал в облаках. Талантливая работа это там где-то, а не в школе. И по-своему школьный бюрократ был прав, та-лант - это всегда отклонение от нормы, расписанных ме-тодик и инструкций, цель которых - создать прямую ли-нию. А талант - это поиск, это зигзаги, броуновское дви-жение. И наконец, талант - это собственная душа, это не принятая в качестве догмы какая-то идеология, развива-ющая, проблемная или еще какая, а собственный мир, где высшее "во мне". И "я" должен любить то, что "во мне". Это прежде всего, это главное.
       По затронутым в дискуссии вопросам я проводил в различное время социологические исследования. Устано-вил: статус личности, то есть самооценка как наших учи-телей, так и наших детей, резко повысился. Ход объясне-ний многих, в том чилсе и моих, был сходен: раз Бог внутри нас, то есть Нравственно-Высшее в нашей душе, значит надо его беречь, развивать, дать ему выход. Это Высшее и есть Талант, Дар, Способности. Они в каждом. Только мера их разная. Сфера приложения различна. Да, я делал ставку на детскую и педагогическую талантливость, которая есть в каждом. Это единственное условие хорошего обучения и воспитания.
       Второе условие - я беру из общечеловеческой куль-туры САМОЕ ВЕЛИКОЕ, САМОЕ ЗНАЧИМОЕ и даю это детям независимо от возраста. Вот почему мои трехлетки знакомятся с историей культуры, с азами фило-софии, с разными формами сочинительства - в музыке, живописи, литературе, театре и т.д. Дети трех-четырех лет узнают и различают Босха и Дали, Рафаэля и Рубле-ва, Эль Греко и Шагала. И в этом нет ничего удивитель-ного. Не один я шел такой дорогой. Протоиерей Алек-сандр Мень издал "Житие Христа" для малышей в карти-нах известных великих художников, которые я и показы-вал "босоногим Сократам". Проблема формирования не только личности, но и народа с особой силой развернута у замечательного русского философа XX века Б.П. Вышеславцева.
       5. Пафос профанации
       Так назвал Вышеславцев тенденцию на "понижение". В советский период нашей жизни эта тенденция бы-ла повсеместной. Винтик - крайняя точка понижения. Нет талантов - не нужны они, нужны добросовестные винти-ки, а талантом станет у нас любой, кто воспоет тотали-тарный режим и кому за это хорошо заплатят. Вот уста-новка. Любопытно: говорились в общем-то неплохие сло-ва, а на деле творились страшные вещи. Так, в 1937 году педагогические газеты и журналы призывали к гуманиз-му, творчеству, всестороннему развитию. Это в стране, где расстреливали детей, где любой учитель за вольное слово мог угодить в концлагерь, где дети были низведены до уровня пресмыкающихся.
       Тенденцию этой перевернутости Вышеславцев по-ясняет так. "Спекуляция на понижении" содержит в себе забавную двусмысленность. С одной стороны, это спекуляция понятиями, которые выполняют функцию прикры-тия самого злобного сатанинства. Как у Гитлера: "Arbeit macht frei" ("Труд делает свободным") - этот девиз висел на воротах многих фашистских концлагерей, в том числе на вратах ада в Освенциме. Как в советских гулаговских кошмарах: "Труд - дело чести, доблести..." Все ведь правда. Но за этой понятийной эквилибристикой стояла реальность, же-стокая и беспощадная. Это с другой стороны.
       Труд, экономика, гуманизм, свобода - дейст-вительно святыни, но их осквернение, опошление и иска-жение проделывалось с таким изуверством, что все, что было хорошего в жизни и могло быть хорошим, обраща-лось в преступность, вседозволенность, издевательство над человеком.
       Этот пафос профанации и сегодня жив. Он власт-вует в лживой демократии, продажной прессе. Профани-рующему обществу и извращенной педагогике не нужны таланты, дарования, гении. Вышеславцев ссылается на высказывание Петра Верховенского из "Бесов" Достоев-ского: "Всякий гений потушим во младенчестве".
      
       6. Возвышенное, а не просто высокое...
       Знакомясь с творчеством Вышеславцева, невольно ощущаешь свою приземленность, свое несоответствие с его ценностями, с его установками. Я раздумывал: суще-ствует такая градация ценностей: низкие, средние, высо-кие. Высшеславцев вносит существенное уточнение: не высокое, а возвышенное, не сильное, а святое, величие, а не величины. Ориентация на ВОЗВЫШЕННОЕ требует ПОДВИГА и даже возможных ЖЕРТВ.
       Я прикидываю: наши учебники, учебные планы, весь режим жизни ребенка ставят детей в необходимость осваивать, запоминать неимоверное количество фактов, правил, теорем, формул, дат, таблиц, схем - все это способно убить личность, убить творчество, убить возвышенное.
       Дело доходит до нелепости, когда наши руководите-ли образования и поныне хвастают тем, что наши уче-ники лучше знают математику, физику, химию и другие науки, чем американские, французские и швейцарские школьники. Программы, рассчитанные на запоминание баснословного количества ненужного материала, не ведут к подвигу, героизму, жертвенности. Они лишь усредняют человека, ранжируют его под некий од-нотонный стандарт. Программы должны быть построены таким образом, чтобы дать каждому ребенку совершить истинный героизм в творчестве, в самостоя-тельном инициативном движении духа. И если говорить с позиций педагогического искусства, то суть как раз и выражается в том, чтобы вызвать в ребенке желание совершить героиче-ский поступок, проявить готовность к самоотречению и даже к жертвенности.
       Детям иногда кажется сущим пустяком, когда мы подталкиваем их к такой подвижнической жер-твенности: проснуться на два часа раньше, сделать зарядку, убрать квартиру, сократить до минимума потреб-ление сахара (не три куска, а один на стакан чая!) и т.д. Мастерство педагога как раз и проявится в разъяснении того, что именно в таких самоотречениях проявляются воля, сила духа, власть духа над душой и телом.
       Возвышенное проходит через микромир, великое -через малое, святое - через повседневное.
      
      
       7. Свет сознания и мощь свободы
       Среди множества определений человека, данных Вышеславцевым, выберем главные. Человек есть живая энергия, есть лично-бессознательное, покоящееся на кол-лективно-бессознательном, есть сознание, сознательная душа, руководящаяся "интересами", расчетами удовольствия или неудовольствия; есть духовная свободная лич-ность - строитель и носитель культуры. И далее, воз-можно, самое главное: человек - микрокосмос, "малый бог", связанный с Великим Богом. Он богоподобен, и его богоподобие заключено в СВОБОДЕ. Духовная личность, отмечает философ, есть свет сознания и мощь свободы, потому что "свет" и "свобода" это и есть сам человек: это мой свет, моя свобода, это я сам! Понять, что такое я сам, - значит понять свое богоподобие.
       В этой последней максиме заключена суть этики Вышеславцева.
       А что значит понять свое богоподобие? Это значит определить природу своего света (тусклого или сумереч-ного, лучезарного или ликующего!), это значит понять сущность своей свободы - творческой и богоподобной или приземленно-примитивной, произвольной и неразвитой.
       Подобно Бердяеву Вышеславцев различает две сво-боды: положительную и отрицательную, свободу как ко-рень сатанинского зла и свободу как богоподобие. И в от-рицательной свободе он видит две формы зла: бессозна-тельную (не ведаю, что творю, не то делаю, что хочу, стремлюсь к добру, а получается зло) и сознательную, когда человеком овладевает злой дух: не хочу никому служить, Богу тоже. Это уже не люди - "бесы" или одер-жимые бесом.
       Читая Вышеславцева, я постоянно как бы перено-сился в жизнь школы, воспитание, общение с детьми. Как же часто дети сопротивляются добрым призывам настав-ников. Больше того, есть такая категория детей, которая везде, во всех странах постоянно пребывает в противо-борстве. И Вышеславцев формулирует закон иррационального противоборства, который при-сутствует в людях в форме противления плоти и в другой форме зла - противления духа. Дьявольский дух против-ления приказывает личности: все позволено! Делайте, что хотите, и тогда будете, как боги!
       ...Я общаюсь с детьми, жизнь которых искорежена запретами и произволом, своеволием и дурными привыч-ками. Я спускаюсь в их иррациональные бездны и на этом уровне начинаю искушать. Я обращаюсь к детской СВОБОДЕ: в ней "рычаг СПАСЕНИЯ". Так назвал по-добное явление Вышеславцев. К свободе можно обра-титься, настаивает философ, только с призывом, только с любовным зовом.
       И еще одно откровение: призыв есть встреча двух свобод- божеской и человеческой. Если в недрах иррацио-нальных бездн моя воля обрела детскую божественность, если мое Нравственно-Высшее соединилось с детской от-зывчивостью (я услышал!), только тогда побеждается дух противоречия, сатанинский дух абсолютного против-ления: не законом, не приказом, не угрозою, не хитро-стью, не бунтом раба, не свободою произвола. Только в этом случае рождается то необходимое единение, которое можно назвать воспитанием БЛАГОДАТИ или, по Вышеславцеву, этикой благодати.
      
       8. Свобода произвола и свобода творчества
       Эти два вида свобод взаимодействуют. Мне так по-казалось, что истинной свободы творчества не может быть без произвола. Свобода есть прежде всего произ-вольность выбора. Это несублимированная свобода. Это порыв, бунт против ценностей, несогласие с чем-либо, аф-фект, эмоциональный всплеск - то, без чего не бывает творчества. Сущность духовной творческой личности со-стоит в способности человека повернуть руль своих наст-роений, своих энергий в сторону ценностей идеального долженствования. Переход от произвола к свободе твор-чества есть сублимация свободы.
       И новое для меня открытие: произвол есть необхо-димый момент свободы! Сама по себе человеческая энер-гия может быть "произвольной", первично-эмоциональ0x08 graphic
    ной, как бы лишенной ценностной нагрузки. И эта же энергия может быть сублимирована, то есть переключена на творчество, на добро, на высшие ценности - любовь, красоту, справедливость, сострадание. И вот здесь Выше-славцев снова подводит нас к оригинальным мыслям: про-извольная энергетика на первом своем этапе, то есть в момент ее зарождения, может быть и неуправляемой, тогда как эта же энергетика на ценностном уровне всегда поддается коррекции, то есть с помощью нашей воли эта энергия может быть направлена в нужное нам идеальное русло. И когда свобода приобретает ценностный ориен-тир, она может стать свободой добра или свободой воли. Все эти идеи имеют прямое отношение к воспитательной практике. И здесь я вижу два главных решения. Если про-извол - неотъемлемая часть творчества, то подлинно та-лантливое рождается там, где бурлит энергия. Эта энер-гия, как я уже говорил ранее, может выйти или выро-диться в агрессивность или стать источником развития детской талантливости.
       Задача педагога состоит в том, чтобы, опустившись в детские иррациональные глубины, перевести детскую энергию в творческое русло позитивных ценностных ори-ентации. Второе решение, самое сложное, - подвести лич-ность к новым дерзаниям, к новым произвольным всплес-кам, к новым потребностям сублимировать свою волю, свою произвольную свободу. Опыт показывает то, что эти переводы личности педагога и личности ребенка до-ставляют несказанные удовольствия. И именно эти удо-вольствия, точнее, связь удовольствий с волевыми уси-лиями составляют квинтэссенцию педагогического мас-терства.
      
      

    ЧАСТЬ II. СВЯТАЯ ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ, СЕМЬЕ И ПОДВИЖНИЧЕСТВУ.

      
       Глава 1. Основные сферы любви
       Мне никто не возражал, когда я называл основные сферы Любви: к Отечеству, родному краю и семье, к супружеству, к семье и воспитанию детей, к своим достоинствам и потенциальным возможностям. Родина, семья и подвижничество нерасторжимы.
       Грандиозные исторические испытания поставили Россию перед необходимостью ответить на глобальные судьбоносные вопросы: каким видит-ся будущее нашей Родины, какие идеалы и духов-ные ценности приведут к духовному согласию на-роды многонациональной великой державы, как на основах социальной справедливости строить правовое демократическое государство, как бу-дем растить детей -- будущих просвещенных, ло-яльных граждан страны, любящих свою семью, свое профессиональное дело, свою Родину, свои потенциальные возможности и достоинства.
       Эти вопросы жестко обозначают альтернативу: либо мессианская роль России, либо агония и смерть. И эта альтернатива - не художественный образ, а жестокая реальность, выношенная исто-рическим прошлым; реальность, с которой стал-кивается каждый гражданин страны, ибо граждан-ственность и патриотизм рождаются, формируются и крепнут на стыке двух величин -- глубоко интимно-личностной и государственно-правовой, обеспечивающей свободное неотчуждаемое раз-витие личности. Эти две величины определяют пси-хологические процессы развития патриотических чувств, взаимодействие сознания и подсознания, рациональных и иррациональных факторов жиз-недеятельности человека.
       Именно поэтому развитие чувства любви к Родине неотделимо от духовно-правового станов-ления личности, в котором органично слиты Ду-ховность и Право, Достоинство и Честь личности, эмоции права и правовые отношения, выражение необходимости соблюдать и выполнять свой граж-данский долг в правовом демократическом госу-дарстве.
       Патриотизм является священным чувством Любви к Родине и актом духовного самоопределения личности. Он зарождается и развивается в семье, в глубинах родства человека со своим народом, с родным краем, с разносторонними традициями, чаяниями и культурой народа, с верой в его исключительность и способность обогащаться ду-ховным потенциалом других народов, развивать свою самобытность на основе приоритетных ду-ховных ценностей - любви, свободы, соци-альной справедливости и духовно-твор-ческого правосознания.
       Патриотизм, как отмечают многие выдающи-еся мыслители отечественной культуры, не воспитывается, а самосозидается. "Патрио-тическое чувство должно быть пережито каждым из людей самостоятельно и самобытно. Никто не может указать человеку его родину - ни воспитатели, ни друзья, ни общественное мне-ние, ни государственная власть... Патриотизм есть состояние духовное, и поэтому он может возник-нуть в порядке автономии - в личном, но под-линном духовном опыте. Всякое идущее извне предписание может только помешать этому опы-ту или привести к злосчастной симуляции. Нельзя любить по принуждению или по чужой указке: любовь может возникнуть только "сама", в "легкой и естественной предметной ра-дости, побеждающей и умиляющей душу".
       Именно о развитии такого самосозидающего патриотизма призвано в первую оче-редь заботиться правовое демократическое го-сударство, утверждающее такую социальную справедливость, когда исключаются грабе-жи и коррупция, ложь и насилие; когда присвоенные отдельными лицами несметные бо-гатства добровольно и немедленно возвра-щаются народу. В этих благородных инициативах отечественных олигархов и предпринимателей, чиновников и банковских магнатов, сумевших на своих счетах сберечь народное достояние, и про-явится великий почин духовного обнов-ления России.
       Этот почин непременно приведет к рождению правовых форм духовного согласия меж-ду людьми, к обогащению российского праведничества новым духовным содержанием, к возникновению одухотворенной государ-ственности, противостоящей тоталитаризму.
      

    Глава 2. Идеалы и пути к ним

       Снова проблема: могут ли быть опреде-лены такие идеалы и ценности, под кото-рыми готовы будут подписаться все граждане страны, представители разных национальностей, конфессий, культур?
       В течение последнего десятилетия нами разработано и опубликовано в десятках книг содержание приоритетных духовных ценностей любви, свободы, социальной спра-ведливости и созидательной деятельности, одобренных представителями Православия, Католицизма, Ислама, Буддизма, а также пред-ставителями разных стран и регионов нашей стра-ны. Именно на этих ценностях должны строиться и правовое демократическое государство, и гражданско-патриотическое воспитание.
       Вывод: если идеалом страны является право-вое демократическое государство, то способ приближения к нему лежит через право-вое воспитание с такой педагогической це-лью - лояльный и просвещенный гражда-нин, беззаветно любящий свою родину, свою семью, свое профессиональное дело.
       На перекрестьях духовности и права, реали-зуемых в активной творческой деятельности, со-единенной с развитыми формами человеческого наслаждения, рождаются мощные энергетические поля, формирующие в глубинах человечес-кого "Я" высокие чувства любви к народу и его культуре, к традициям, надеждам, идеалам и ча-яниям.
       Цель воспитания отвечает на вопросы: каким должно быть, в том числе, и гражданско-патриотическое становление человека; какими правами, свободами и какой любовью должны быть выра-жены честь и достоинства каждой отдельной лич-ности; какова связь духовности и права, любви и свободы - высших нравственных ценностей чело-века; каков путь к идеалу?
       Иными словами, цель воспитания - духовно-правовая личность, свято выполняю-щая свои разносторонние обязанности, соблюда-ющая свои права на самореализацию, на утвер-ждение духовно-правовых ценностей в своей душе, в семье, в близлежащем общении, в об-ществе, государстве.
       Наш опыт свидетельствует, что изложенные нами цели воспитания выступают как социаль-но-педагогический идеал, внутренне принима-емый семьей, государством, педагогами, личностью воспитуемого. Эта доверительность к идеалу является также важнейшим условием эффективности гражданско-патриотического воспитания.
       Заметим сразу: ни в одном словаре нет определения духовности, а в юридических науках право трактуется как бездуховная правовая норма. Между тем право и духовность в гражданско-патриотическом воспитании неразрывны. Духовность есть сила проявления нравственно-волевых, интеллектуально-эстетических и физических данных личности, выраженных и выражаемых в творческих продуктах человеческой деятельности, в общении, в хозяйственной и политической жизни общества на основе высших общечеловеческих ценностей, доминантными среди которых являются - любовь и свобода. С точки зрения религии, Любовь и Свобода есть Бог (см. Евангелие от Апостолов Павла и Иоанна). В светской культуре всех вре-мен и народов эти ценности выступают как приоритетные.
       Право представляет собой силу закона, санкционированную государством. Стремление к предельно возможному совпадению права и духовности -- это и есть стремление к Идеалу.
       Слияние двух сил - права и духовнос-ти -- образует ту мощь, благодаря которой крепнут и личность, и государство, и семья, и раз-ностороннее человеческое общение.
       Разрабатывая проблемы новой духовности, отечественные мыслители отмечали, что НОВАЯ ДУХОВНОСТЬ есть РЕЛИГИЯ ЛЮБВИ И СВОБО-ДЫ, которые лишены гордости и вероломства и выражают смиренномудрие и долготерпение, стремление к добру и красоте, к истине и спра-ведливости.
       И эта религия только тогда способна стать "ма-териальной силой", когда будет поддерживаться правом, государством. Точнее, при государ-ственной поддержке духовность получает боль-ше свобод и возможностей для своего развития и обогащения. В тоталитарных системах духовность противостоит государству, уходит в глухое под-полье, ведет с темными силами страны борьбу, обрекая своих защитников и пророков на муче-ничество, пытки и даже смерть.
       Разумеется, государственным идеалом явля-ется максимальное единение права и духовности как основы патриотического воспитания. Вне го-сударства "родина безжизненна и аморфна" (И. Ильин), ибо государство призвано на основах ду-ховности сплачивать свой народ, с помощью спра-ведливых законов оберегать, обогащать и разви-вать духовный и социально-экономический потен-циал Отечества.
      
       Глава 3. Родина, государство и политический режим
       Родина и государство - не одно и то же. Роди-на шире и глубже государства.
       Родина и патриотизм -- явления духовные, свя-щенные, исключающие принуждение, насильственность и силовые воздействия извне. Государ-ство и гражданственность - явления правового порядка, выражающие силу ЗАКОНА, ВЛАСТИ, ГОСУДАРСТВЕННОСТИ.
       Демократическое государство есть Родина, оформленная правом. В правовом де-мократическом государстве все, относящееся к священной Родине, становится духов-ным содержанием государства, где все властные структуры, все члены правительства, работники всех ведомств и служб призваны пода-вать образцы честности, подвижничества, само-отречения и гражданского мужества. Только при этом условии каждый гражданин может с гордостью сказать: "Мое государство", "Моя Родина", "Наше правительство". Такое государство является высшим авторитетом для каждого граж-данина страны.
       Здесь уместно различать категории "государ-ство" и "политический режим". Первая дефиниция несет на себе историко-духовную нагрузку, выражает преемственность законов, правовых норм, деяний, умножающих патриотический потенциал Отечества. Политический режим -- явление кратковременное, нередко характеризу-ющее болезненно-социальную вспышку тотали-таризма и властолюбия временщиков, весьма да-леких от истинного патриотизма, занятых лишь собственными карьерными интересами.
       В несправедливо устроенном государстве, где властвует продажная элита, грабящая и насилую-щая свой народ, лгущая и циничная в своих притя-заниях, патриотические чувства чаще всего соеди-нены с отрицанием государства с его пороками и его порочными правителями. Именно о таком го-сударстве и о таких правителях поведал великий Пушкин: "Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу, твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу...". Такое бездухов-ное, порочное государство, злоупотребляю-щее своей властью, называется автори-тарным государством, неизбежно утвер-ждающим тоталитаризм.
       В этой связи надо отметить - преимуществен-но у творческой русской интеллигенции - неоправ-данные переносы неприязни к тоталитар-ным режимам на Отечество. Как часто и сегодня мы слышим: "В этой стране жить нельзя... Бежать надо отсюда". И действительно, многие русские люди, отчаявшись, бежали и бегут за границу, пытаясь найти спасение в материальном благопо-лучии или в другой вере. Об одном из таких бег-лецов поведал Бердяев в своей книге "Истоки и смысл русского коммунизма": "В этом отноше-нии характерна фигура Печерина, который писал в одном из своих стихотворений:

    Как сладостно отчизну ненавидеть

    И жадно ждать ее уничтоженья.

       Типические слова отчаяния, за которыми скрыта любовь к России. На Западе, будучи католичес-ким монахом, В.С. Печерин тосковал по России и ве-рил, что Россия несет с собой новый цикл миро-вой истории.
       Нашему воспитаннику, студенту 3 курса Евро-пейского университета права Андрею Коробейникову, гениальному пятнадцатилетнему пианис-ту, лауреату десяти международных конкурсов, американцы предложили 36 тысяч долларов, лишь бы он учился в США. Коробейников, сын убор-щицы, нищенствующий студент, отказался. При-чем в этот период как раз крайне осложнилась его жизнь. Его несправедливо исключили из музыкаль-но-педагогического института, он тяже-ло переносил отверженность и все же нашел в себе силы сказать: "Нет".
       Истинный гражданин действительно любит ро-дину без какого бы то ни было двойничества, лю-бит независимо от того, какой политический ре-жим складывается в его стране - тоталитарный или демократический, ибо Родина в его патриотичес-ких чувствах всегда противостоит бездуховности и тоталитаризму. Такой гражданин живет трево-гами своей страны, болеет и "сораспинается" с ней, делает все возможное, чтобы помочь своей державе преодолеть то зло и пороки, которые поразили страну. Неприятие зла в своей стране не мешало великому Пушкину искренне призывать: "Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы".
       Слияние патриотизма и государственности осуществляется тогда, когда сопричастность людей к единому духовному образу жизни освя-щается любовью к Родине и к Государству. Свя-щенная любовь к Родине достигается только тог-да, когда человек боготворит предмет своей люб-ви, когда любовь к Отечеству разгорается с та-кой силой, которая ставит человека в необходи-мость любить свою страну больше самого себя. Именно при таком условии человек во имя блага отчизны готов жертвовать своей жизнью. Чело-век становится патриотом, когда духовная жизнь народа становится судьбой каждого отдельного гражданина, становится духовной составляющей родного государства.
       Основываясь на творческом наследии великих отечественных мыслителей -- Бердяева, Ильина, Лосского, Вышеславцева, Булгакова и многих дру-гих (кстати заметим, проработавших все европейс-кие и восточные философские системы), мы даем такое определение культуры: культура есть раз-вернутый во времени духовный мир челове-ка, зафиксированный в произведениях ис-кусства, науки, в человеческих деяниях, в способах хозяйствования, познания и преобразования действительности. да, дей-ствительно, культура может быть националь-ной по форме и духовно-творческой по содержанию. Развернутость во времени оз-начает ее исторический путь; об этом свидетельствует культура Египта, античного мира, Возрождения, Русского "бунташного века", знаменитого XIX столетия, Се-ребряного века, великого социального российско-го эксперимента, культура современных правовых ценностей страны. Культура неотделима от права, правосознания, государства и поиска оптимальных путей развития родины.
       Истинная культура та, которая верит в исключитель-ность своего духовного богатства, но не в ущерб дру-гим культурам, обогащается за счет культурного и ду-ховного потенциала других народов, верит в исключи-тельную уникальность культур этих народов. Только в таком случае культура может стать основани-ем духовного согласия, условием преодо-ления экстремизма, нацизма и шовинизма.
       В отечественной культуре, представленной на-званными выше мыслителями, главные ценности -- ЛЮБОВЬ, СВОБОДА, КРАСОТА, ИСТИНА, СОЦИ-АЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ. В своих целевых ус-тановках культура совпадает с духовностью. Здесь уместно сказать, что духовность с ее доминантны-ми ценностями Любви и Свободы воплощается в культуре, является ее основным идейным содержа-нием, выразителем ИСТИНЫ, ДОБРА и КРАСОТЫ.
       За семьдесят лет социалистического режима мы свыклись с тем, что такие ценности, как Любовь и Свобода не имеют практического значения, не мо-гут решаться технологически. То есть эти цен-ности рассматривались как идеалистические, в ру-гательном смысле этого понятия; они будто бы использовались по ту сторону кордона для обмана народных масс, и умный и дальновидный пролета-риат их начисто отметает как вредоносные частицы "опиума для народа"...
       Созидание духовно-творческих форм жизни требует особой культуры мышления. В содер-жание духовности нельзя вламываться подобно ве-роломному взломщику: здесь нужна тончайшая бережность, исключающая любые формы насилия или принуждения. Исключается и излишняя, тороп-ливая горячность, способная причинить лишь вред процессу творческого самоопределения личности.
       Недопустимы и такие рекомендации, данные автором книги "Мир в новом измере-нии": "Нужно снова и снова разъяснять и насаж-дать в человеческом сознании понятие истинной культуры".
       Насаждать, навязывать, принуждать - эти действия исключают продуктивное освоение культуры. У процесса освоения культуры на осно-ве Любви и Свободы своя, не знающая границ внут-ренняя творческая активность, нередко приобрета-ющая над личностью, говоря словами Бетховена, "деспотическую власть". "Но эта властность, как правило, соединена с развитыми формами че-ловеческого наслаждения" (К. Маркс). За-кон повторяемости неповторимых мгнове-ний порождает мощную энергетику личности, по-зволяющую легко и безнасильственно преодолевать любые трудности в человеческой деятельности. Удовольствие становится фактором успешности трудовых человеческих усилий. Человек буквально, как сказал поэт, "и жить торопится, и чувствовать спешит". Духовность, соединенная с развитыми формами человеческого наслаждения, по своим особым внутренним законам творит истинную куль-туру. Здесь уместно заметить, что развитые фор-мы НАСЛАЖДЕНИЯ противостоят безнравственно-сти, пошлости, насилию, злобности, бездуховности. Развитость наслаждений - особый вид челове-ческой культуры, не игнорирующий такие свойства, как быстрота и скорость действий, стреми-тельный порыв и вдохновение. Когда мы говорим о феномене вспышки человеческой талантли-вости, мы имеем в виду пробудившееся в ирраци-ональных глубинах личности творческое наслажде-ние. Об этом писали Бердяев и Лосский, Ильин и Шестов, Мережковский и Зинаида Гиппиус.
       Стремясь рассмотреть трансцендентные нача-ла творчества, отечественные мыслители призыва-ли преодолевать дискурсивное самосознание. При-знавая ограниченность рассудка и слабосилие чис-того рационализма, С.Н. Булгаков предлагал сме-ло выходить за пределы человеческой ограничен-ности, обозначенной очевидными логическими пре-делами. Его девиз - превзойди самого себя или смирись и признай ограниченность своей рассудочности. Это же стремление к решению сверхзадач имел в виду и Н.А. Бердя-ев, когда говорил о том, что без дерзновения нет и не может быть творчества. В творчестве, как и в духовном самосозидании, мысль о том, что промедление смерти подобно, играет наиважнейшую роль. Благие творческие порывы поги-бают, если не реализуются немедленно.
       И. А. Ильин пророчески предска-зал, что в посткоммунистический период в России, строящей правовое демократическое государство, на первом месте окажется проблема правового воспитания правовой личности, способной реализовать духовное согласие. Он сумел обосновать единство права и духовности, демократии и правосоз-нания, Любви и Свободы. К сожалению, ни правове-дами, ни философами, ни педагогами его пророчес-кие концепции пока что не востребованы. Обратим-ся к ним со всей ответственностью граждан державы с великой мессианской ролью в мире.

    Глава 4. Педагогическое искусство, государственность и патриотизм

       Педагогическое искусство как трансцендентная деятельность есть не только выход за пределы че-ловеческого Я и взлет в божественную сферу ду-ховности, но и погружение личности в бесконечные глубины своей души, именно те глубины, где зарож-дается и развивается патриотическое чувство.
       Только опосредованно, через высшие духовные искусства государство может приблизиться к душам людей. Н.А. Бердяев справедливо утверждал "не-допустимость власти государства над человечески-ми душами, над духовной жизнью, над человечес-ким творчеством... Душа человеческая стоит доро-же, чем все царства мира. Человек выше государ-ства... Государство не есть воплощение на земле абсолютной идеи, как думал Гегель... Государство всегда неадекватно, всегда греховно, и в нем все-гда возможно торжество царства зверя". Чувство любви к родине есть сердцевина высшей духовнос-ти. Это глубинное чувство принадлежит личности, Богу, только не государству. "Государство, -- пи-сал Н.А. Бердяев, - имеет дело лишь с оболочкой человека, оно регулирует лишь внешние отношения людей... Духовно государству положены пределы на веки веков и признаны бесконечные права человечес-кой личности". Государство неизбежно становится авторитарным, то есть злоупотребляющим своей властью, если бесцеремонно вторгается в глубинный трансцендентный мир неотчуждаемых чувств лич-ности.
       Вероломное вторжение в интимно-творческий мир личности разрушает и мир патриотических чувств, и мир доброго, честного и предельно ува-жительного отношения к государству.
       Государственность, в отличие от патриотизма, не может быть основана лишь на любви. Гарантия безопасности граждан, свобода и независимость требуют того, чтобы в основу государства была положена не только любовь, но и принуждение... Здесь вступает в действие сила права как пра-во силы. Родина, Государство взаимосвя-заны, но никогда не вытесняют друг друга, как ни-когда не происходит их полного слияния, отож-дествления. Родина как трансцендентное со-вершенство веками накапливает то вечное, что есть в данном социуме, культуре, духовности.
       Педагогическое искусство также веками через творчество великих педагогов приумножает потен-циал искусства воспитывать и влиять на развитие че-ловеческой души. Педагогическое искусство, как правило, преодолевает недостатки педагогической практики, регламентируемой государственными программами и методиками.
       Главнейшим фактором педагогического искус-ства является мощная духовная энергия, воплоща-ющаяся в средствах и методах общения педагога и учащихся, духовного наставника человеческих душ и граждан своей страны.
       Справедливое государство и духовно развитое общество всегда поощряют различные виды ис-кусств, ибо только искусство, культура, творчество и вероисповедание способны осуществить ту вели-кую миссию, выполнение которой подвластно лишь трансцендентным началам человеческого духа. Вот почему расцвет искусств, в том числе и педагоги-ческих, во многом зависит от расцвета справедли-вого государства.
       Даже очень талантливому педагогу или родителю требуются огромная воля, мудрость и раскрепощенное трансцендентное мышление, чтобы преодолеть в себе авто-ритарный нас рой; чтобы не убить в себе высокие духовно-творческие порывы и истин-ную народность.
       Когда я смотрел на своего сына, нередко думал: "Вот он пойдет в школу, а там уничтожат все то, что я с такой трепетностью старал-ся в нем воспитать, старался выявить его дар, его трансцендентные способности. Для меня трансцендентность синоним божественности, которая живет в каждом. И основная задача воспитателя, будь он педагог или родитель, состоит в том, чтобы силою своею мастерства и авторитета выявить и поддержать развитие трансцендентных начал. Но как часто в этом благородном деле мешала мне моя собственная авторитарность.
       ...Среди моих девятиклассников (я работал тогда в сельской школе: об этом опубликован мой роман-исследование "Соленга") в общем-то низкорослых ребят, Ваня Золотых самый крошечный. И эту крошечность подчеркивает вся его одежда, вся манера держаться.
       Сидит он обособленно, на первой парте. Рубашечка на нем салатовенькая, в цветочек синий. Пуговицы на рубашечке застегнуты доверху, и оттого, что воротник мал, задираются его уголочки к самому подбородку. И пиджак -- серенький, старенький -- тоже мал, и рукава рубашечки торчат из-под них, и может быть, потому Ваня прячет свои руки, красные и широкие.
       И весь Ваня Золотых -- коренастый, плотный, в подшитых валеночках, старательный -- в глаза мне глядит, и не пойму я, что в этих глазах, чего больше, преданности или понимания.
       Ваня говорит тихо, медленно, будто озираясь после каждого слова: то ли, верно ли он сказал. А я требую громкости, ибо громкость по сложившемуся школь-ному прейскуранту высоко котируется: означает уверенные знания, их прочность. Потому я и настаи-ваю, бестактно, работая на класс:
      -- Звук, громче! -- А Ваня смотрит на меня своими чистыми, совсем салатовыми и тоже, как ни странно, в синюю крапинку глазами, чуть-чуть расширяет их, и его полные губы начинают двигаться еще медленнее...
      -- В обратную сторону,-- еще пошлее и обиднее острю я, будто у Вани в кармане регулятор, который можно крутить в какую хочешь сторону. Дети знают, что означает это "в обратную сторону", в тон мне кивают головами, улыбаются: как же смешно говорит учитель. А Ваня топчется на месте в своих подшитых валеночках, и руки у него становятся еще краснее, и щеки покрываются алыми акварелями, и на них, на этих акварелях, как на волнушках, проступают отчет-ливее белые пушистые волосики. Он продолжает гово-рить о Болконском, вот упал князь, смертельно раненный, небо перед глазами, голубое, бесконечно синее, и по нему облака плывут. Ваня почти дословно цитирует Толстого. И я улавливаю: что-то от мучи-тельности князя Андрея запало ему в душу, но я не могу смириться с тем, что Ваня рассказывает тихо. В данном случае это "тихо" все портит. Мне нужна пулеметная очередь, как у других, когда я был на уроках: та-та-та-та. Садись "пять"! И этот пулеметный стандарт держит меня в цепких лапах, и я уже забываю о том, что в голосе Ванином были проник-новенные нотки, и начинаю раскручивать в себе те инерционные разобщающие силы, которые должны, как мне кажется, взбодрить и класс, и Ваню. Я говорю о том, что надо тренировать голос, речь, что есть груд-ной резонатор и горловой (показываю, как надо орать не срывая голоса), вклиниваю пример с Демосфеном, который камешками набивал рот и ораторствовал в та-ких трудных условиях, и что, конечно, я не ре-комендую ребятам засовывать в рот кирпичи или чернильницы, но распорки из спичек можно поставить с двух сторон между зубами. И дети смеются: страсть как любят они разобщающие отступления. А Ваня стоит, не обижается, робко смотрит на меня, ему вроде бы и нравится, как я издеваюсь над ним, и глаза его становятся еще преданнее. И, может быть, от этого я отношусь к нему еще лучше, ставлю ему "четыре с плюсом", говорю, что у него была глубина, вспоминаю о проникновенности при чтении Толстого. Ваня сияет. Он смотрит на меня влюбленными глазами, и когда я после уроков решаюсь специально поработать с ним, он удовлетворенно кивает головой.
       -- Вот почему-то уверенности у тебя нет, Золотых (я с детьми только по фамилии: так было принято в школе, называть по имени считалось фамильяр-ностью, панибратством, заигрыванием перед учащи-мися, расценивалось как способ завоевания дешевого авторитета).
       Ваня молчит. Опустил длинные золотистые ресни-цы. Тихо гладит правой рукой левую. Незыблемо спокоен, и это меня раздражает. Мои внутренние экстремистские силы протестуют против Ваниного покоя, и я говорю:
       -- Может быть, эта неуверенность от незнания, мо-жет быть, ты Болконского не представляешь себе? --А откуда Ване знать, каким был Болконский, Ваня никогда и в городе не был, и, кроме Соленги, ничего в жизни не видел.-- Вот представь себе, что Болконс-кий -- это знакомый тебе человек, и ты любишь его за те доблести, которые в нем есть, и ты должен рассказать о нем. Как ты представляешь себе Болконского, на кого он похож?
       Ваня распахивает свои беленькие реснички, они серебрятся и золотятся на солнышке, и салатовость зрачков заблестела робким повиновением.
       -- На вас похож князь Болконский,-- говорит Ваня.
       От неожиданности ответа я приседаю. Мое автори-тарное чутье, конечно, удовлетворено, польщено, а моя экстремистская справедливость наотмашь лупит по Ваниным алым щекам, хлещет по его невинным ресничкам.
       -- Да ты что, Золотых! -- взрываюсь я. А самому становится тошно, даже признаться себе не могу, по-тому что авторитарный крючок с брошенным мне живцом я заглотнул, напрочь заглотнул.
       Ваня смотрит на меня, будто не слыша моего голоса, и твердит свое вот уже второй раз:
      -- На вас похож князь Болконский.
      -- Ну ладно, иди, Золотых, в следующий раз тебя обязательно спрошу. -- Ваня не торопится уходить, он будто застыл на своем месте. Потом тихо собирает книжечки в рваненький коричневенький портфель, перевязывает его длинной веревочкой, чтобы еще через плечо его перекинуть, чтобы палки лыжные держать в руках: до дома шесть километров на лыжах бежать. Говорит мне "до свидания" и уходит.
      
       1. Огосударствление школы, сплошная коллективизация человеческих отноше-ний соединились с народной нищетой.
       Нет более несчастных детей, чем дети в рус-ских семьях. Впрочем, уже и грешно так говорить: я видел в глухих узбекских селах жуткие картины народного бед-ствия, голодных, грязных, немытых, в струпьях детей. Я узнал, как захлебыва-лись кровью армянские и грузинские дети, дети молдаван и жителей Приднест-ровья... Если и будет моя душа что-то ис-кать в этой жизни,-- так это просить милосердия ко всем обиженным и обездо-ленным детям нашим.
       Лучшей частью своей души, покинутой за школь-ным порогом, я понимаю беззащитную цельность Ванечки, а моя школьная душа, точнее, мое школьное бездушие подсказывает единственный ритм настрое-ния -- раздражение. В этих двух столь разноплановых восприятиях я смогу убедиться буквально через не-сколько недель, когда окажусь с моим приятелем Иринеем на охоте. Собственно, охоты у нас никогда и не получалось, но видимость некоторая была. Эта ви-димость долго и обстоятельно разрабатывалась, С ве-чера я приходил к Иринею, и мы часами колдовали над весами, порохом, пыжами, гильзами, капсюлями. Готовили лыжи, одежду: все как положено. И в тот раз мы вышли ночью, шли по насту, легко и быстро. И на этот раз никаких тебе куропаток, никаких зайцев, лисиц. Зато интересно слушать рассказы Иринея, простые, краткие.
       Мы лежим на старом сеновале: сруб без окон, без дверей.
      -- Не могу одного понять,-- говорю я.-- Такая природа, такой воздух, такие пастбища, почему же так не обжито все?
      -- Ты был когда-нибудь в северной деревне? -- спрашивает Ириней.
       -Ну?
       -- Вот сейчас подымемся и заглянем в деревню, тут километра три в сторону.
       Деревня была разбросана на берегу речушки. Мы стояли на горе, а внизу несколько изб, и крутой дым шел из труб. Мы съехали с горки, и крайним домом была изба Вани Золотых.
       Ваня засмущался, покраснел, стал приглашать в дом. В общем, внутри, хотя дом снаружи и казался преогромным, была всего одна огромная комната с русской печью, деревянные лавки, в углу старая икона, на стене под единой рамой штук двадцать фотографий. У печки, на полу, свернувшись клубочком, спал человек, подложив под голову рукав фуфайки. Человек был крохотный, худенький, лицо морщинистое, красно-черное, а руки тоже были красно-черные со свежими ссадинами на тыльной части.
      -- Напився с вечера ишо,-- крикнула Анастасия, мать Вани,-- а ну просыпайся, Петька, гости.
      -- Эк, куды ему,-- пропела тихим голосом старуха из угла -- она сидела и распутывала нитки. Старуха была древней. Очень древней. И очень похожей на Ваню: такой же покой шел от ее лица, такая же неторопливость движений.
       Пока мы сидели, грелись да перебрасывались по слову с бабкой, Ваня с матерью суетились у плиты. И когда обед был готов, проснулся и Петя. Он поднялся, осмотрелся, сбегал куда-то.
       За обедом Петя рассказывал, как он рыбу ловил, какое сено нынче привез, и что снова ему надо ехать по насту за сеном. И Ваня точно вслушивался в слова отца, и глаза его в беззащитном обнажении, застиг-нутые словно врасплох, признающие свою вину, свой стыд (какой -- неведомо, бедность всегда стыдится са-мой себя, бедность и совестливость почему-то всегда в одной упряжке ходят, и только сытость не знает раскаяния, вины). Ваня сидит в напряженной крас-ноте, точно в жар его бросило, точно стынет этот жар на виду у всех, переходя в озноб и снова в жар, и глаза несуетливые будто говорят: "Вот так мы и живем... Я вон на той лавке сплю на матрасе иногда, а иногда и без матраса, а простыней у нас никогда не было, а едим мы хорошо: всегда хлеб свежий, и треска, и картошка с грибами: груздь и рыжик в основном, а уроки я делаю тоже за этим столом, и сестра за этим столом делает уроки, и меньшой брат Вася, и я им помогаю делать уроки, и бабушке нравится, когда я помогаю им, а отец всегда говорит одно и то же: "Учись, Ванька, все равно дураком помрешь"... Нет, сейчас отец этого не скажет, присматривается, не отошел еще после вчерашнего...
       Я изредка бросаю взгляд на Петю: он силится не икнуть, что-то жестом пытается выразить, и как траву он косил, и как дров навез, и как хариуса поймал -- и руки его отмеривают, какой был хариус, и какой рыбный пирог получился. А Ваня смотрит на меня, будто просит: "Не судите моего отца, пожалейте моего отца, и бабушку пожалейте, и мамку пожалейте..."
       Я невольно сравниваю те времена и нынешние. Тогда, в начале пятидесятых, не встретить было в селах ребят, которые не учились бы в школе. За невыполнение всеобуча учителя карались так же сурово, как за самые тяжкие нарушения трудовой дисциплины. Сегодня никого не интересует то, что ты-сячи малолеток и юношей нигде не работают и не учатся, приобщаются к пьянству и преступлениям. Я мог бы привести вопиющие факты по Новгородской и Вологодской областям, по Уралу и Сибири, Алтаю и Дальнему Востоку. Сколько полуголодных детей промышляет по чужим чердакам и подвалам, ларькам и складам, свалкам и рынкам?! Сколько подростков употребляет суррогаты "спиртного", вплоть до сапож-ной мази! Сколько девочек оказалось на панели! Сколько детей сжигает чужие дачи, томится в след-ственных изоляторах, отбывает сроки наказаний. Сколько детей без крова и без надежд на скорое улучшение своей жизни. Вселенский детский плач, глухой и горький, стоит над страною: "Не судите нас! Пожалейте нас!"
       ... Сорок лет спустя я повстречаю Ваню Золотых и всех, с кого я писал обобщенный портрет моего героя. Ваня не пьет -- не на что. Не курит: поражены легкие, был на химическом производстве. Двое сыновей по-могают отцу возделать кусок земли в лесу. Вся тех-ника -- лопата да мотыга. Надо снять дерн, вскопать, вырубить коренья, унавозить -- и на эти шесть-семь соток уходят все силы:
       -- Жрать-то нечего будет, если картошку не вы-растим. Вон все голодом пугают по телевизору. Одно утешение -- не одни мы бедствуем -- народ весь...
       Я захожу в дом, и вижу на стене картинки, нарисо-ванные гуашью. Среди них пейзажи, автопортрет отца. Вижу на столе несколько книжек по живописи.
       -- И сам рисую маненько, и детишек учу.
       Я невольно вспоминаю наши занятия с ребятами, и теплая волна подкатывается к душе.
      -- И все-таки от воспитания нам никуда не уйти,-- говорю я.
      -- Куда ж тут уйдешь,-- говорит Ваня.-- Воспи-тание -- это жизнь.
       Спрашиваю:
       -- А как живут учителя?
       -- Плохо,-- машет он рукой.-- Очень плохо.
       Беседую с учителями.
       -- Хорошие книги сегодня нам недоступны,--жалуются они.-- А уж альбом репродукций -- это просто недосягаемо...
      
       2. Душой культуры, а следовательно агогики,
       является искусство.
       Созданием полнокровных образов искусство фор-мирует человеческую душу, становится способом общения, способом духовного развития.
       Я и сегодня ощущаю неразбуженность наших детей. Неразбуженность или мертвая обломовская спяч-ка -- результат все той же авторитарщины. Не так давно меня познакомили с социологическими иссле-дованиями, проведенными в некоторых областях России. Выводы страшные: "Большинство подростков книг не читает, искусством не интересуются, зато пьют брагу и самогон и напиваются до полусмерти".
       Тогда, в Соленге, я столкнулся с детской неразбуженностью. Я злился на самого себя, поскольку мои усилия пробудить у детей потребность в искусстве оказывались тщетными. И все-таки я не сдавался. Я будто орал, обращаясь, наверное, к самому себе: "Я разбужу вас! Я заставлю вас дрожать от счастья и пла-кать от встречи с той чистотой, какую я вам покажу".
       Мне нужно было на каком-то материале развернуть свои заветные мысли. И я достаю свой крохотный запас духовной наличности: ворох открыток и репро-дукций живописных, вырезок из самых старых, еще дореволюционных журналов. Эти маленькие реликвии мне особенно дороги, они отдают детством. "Картин-ки" я начал собирать, когда мне было не больше девяти лет. И никто вокруг не собирал. Правда, у отчи-ма были старые журналы и стопка перевязанных тесьмой открыток, на которых были изображены са-мые разные фантастические сюжеты: боги, нимфы, ангелы, воины. На плотной бумаге, почти картоне, застыла лаковая глянцевитость, потрескавшаяся на уголках, и каемочка золотая вокруг, в некоторых мес-тах стершаяся, и запах от этих открыток шел такой же теплый и вязкий, какой бывает от старых, истре-панных, читанных-перечитанных книг, которые я тогда читал по ночам и которые обладали какой-то своей таинственностью, потому что были очень старыми и мудрыми.
       Эти открытки я никому не показывал: одни дети смеялись, когда видели на них обнаженные фигуры, а другие говорили: "Это ерунда -- религия". И мама мне сказала, чтобы я никому эти картинки не показывал, часто она отбирала открытки и прятала. Но я их снова находил и складывал в картонную коробку.
       Позднее, когда я уже был студентом, я установил, что на этих открытках была запечатлена высокая классика. "Да это же Рафаэль! А это Боттичелли! А это Леонардо",-- говорил мне Маркелыч, рассматривая мои реликвии. Я шел в библиотеку и пытался что-ни-будь узнать об этих художниках. Есть особая связь между запавшим в детскую душу, в развивающееся самосознание ребенка, и новым узнаванием, когда ты взрослым стал.
      
       3. Бедность, как правило, нравственна, потому что, страдая, рвется к возвышенному.
       Я никогда не приму идею эли-тарных школ, потому что я за народные школы. Когда я проводил занятия в одной частной школе, швейцарские учителя, присутствовавшие на уроке, спросили, как я отношусь к элитарным школам. Я ответил: "Я учился в бедной школе, рабо-тал в школах для обездоленных и умру, не предав идею народности образования".
       Когда я увидел, что в больших, настоящих книгах с солидными переплетами были те же изображения, что и на моих картинках, только более яркие, бережно покрытые папиросной бумагой,-- легкий сверты-вающийся шорох вдруг приоткрывал то, что впервые было подарено в далеком детстве,-- я вспоминал слова отчима, который говорил моей матери: "Нет, оставь его. Есть что-то в нем..."
       Это "есть что-то в нем" я запомнил, и "оно" вертелось во мне, жило своей жизнью, придавало мне силы, а главное, доставляло необъяснимую радость. И когда я в детстве болел и неделями не выходил на улицу, и доктора уже сказали маме: "Все",-- я просил мои картиночки, и мама со слезами на глазах (я так и не понимал, почему она плачет) доставала картонную коробочку, и я раскладывал свои картиночки, каким образом я их сортировал, не помню, но сортировал постоянно, часами рассматривал таинственные изобра-жения: летающая женщина в облаках, точнее, плавно ступающая по облакам, а вот и другая женщина, с мечом и отрезанной мужской головой,-- на одной открытке такая женщина наступила ногой на отре-занную мужскую голову, а на другой спокойно идет с мечом, а сзади идет другая женщина с корзиной, из которой видна мужская голова воина: и совсем разные лики Христа, прибитого большими гвоздями к де-ревянному кресту, и вокруг него плачущие лица, и кровь льется струйками там, где гвозди, и ноги, вытянутые и согнутые в голенях. А я не могу понять, как это в живые ноги можно забивать гвозди, и как это, должно быть, невыносимо больно, и почему потом надо так бережно снимать с креста, оплакивать, обертывать в такие чистые, белые покрывала, в кото-рых мертвое тело тоже будто летает, как та женщина в облаках. Руки, поддерживающие тело, с необычными удлиненными пальцами, с тонкой нежной кожей, и складки одежды, густой красноты материи, голубизны и желтизны неземной, и розоватость с белизной, и глаза страдающие -- все это как будто и не имело ни-какого отношения к реальной жизни, ибо ни таких складок, ни таких рук, ни таких глаз я в жизни не видел. Потому и влекли эти картинки, и запомнилось то, что соединилось с прочитанным -- и с пеплом Клааса, и с Тарасом Бульбой, сожженным за правду, за веру, и с рыцарскими доспехами Дон-Кихота, кото-рого мне всегда было жалко (и не понимал я, что в нем смешного), к с тайной инквизицией, мучающей, допрашивающей, и с другими событиями сказочных легенд, которые я читал, помнил, а теперь все забыл.
       Много позднее я стал различать этот сложный живописный язык эпох. И мои картиночки обрели иной смысл. Имена художников звучали таинст-венными звуками, их картины увидел я в прекрасных репродукциях и в подлинниках. Но все равно то раннее мое видение сохранилось, осело во мне. Оно оставалось основой, на которую наслаивалось новое представление...
       Я пишу эти строки, чтобы еще и еще раз подчерк-нуть: у горькой бедности есть свои духовные преиму-щества. В семье должны знать о них -- и пусть идея реванша, мечта о красивой и нормальной жизни будет для семьи и ребенка путеводной звездой!
      
       Глава 5. Гармоническое развитие средствами труда и искусства
       1.Родители не должны верить тому, что только в элитарных школах должны преподаваться основы искусства и куль-туры
       Убежден, что в сельских, экологи-чески чистых условиях, среди прекрасной природы больше возможностей для истин-но эстетического развития личности.
       Тогда, готовясь к встрече с моими соленгинскими детьми, я ворошил в памяти и ранние ощущения, и те, которые пришли потом. Я попробовал вложить свои открыточки в привезенный директором эпидиаскоп -- и ахнул... На стене, в темной классной комнате вдруг вспыхнул свет Рембрандта, кроваво-глубинный, в отблесках которого мерцали озаренные, сияющие лица, и пейзажи Васильева, так схожие своей живой влажностью со здешними соленгинскими, и репинс-кий крестный ход с раскаленной пыльной дорогой и икононошением застыл на этой стене, и, конечно же, Боттичелли, и десятки портретов Франса Гальса, где запечатлен человеческий смех, от робкой улыбки до клокочущего хохота, и Святая Инесса кисти Хуана де Риберы, застывшая в своей удивительной чистоте, и страшные гориллоподобные ослиные физиономии Франсиско Гойи, а потом уже покажу Врубеля, кото-рого я так любил, и Серова, и Андерса Цорна, и Борисова-Мусатова... И планы -- мгновенно, как всегда,-- в этом моя слабость -- фантастические: не-пременно ребятам надо дать всю истории живописи, всю историю искусств.
       В первом обзорном рассказе покажу им "Примаверу" Боттичелли и венециановскую "На пашне", и тропининскую "Кружевницу", и брюлловскую "Всад-ницу", и нестеровского отрока Варфоломея, и серовскую "Девочку с персиками", и женские групповые портреты Борисова-Мусатова.
       Я пойду от общего объединяющего начала в искус-стве, а потому Боттичелли и Борисов-Мусатов будут мною объединены утонченностью линий, где непра-вильность пропорций создает ту реалистическую пра-вильность совершенства (тонкая нога Флоры -- срав-ните ее с Флорой Рембрандта и Флорой Рубенса), где вытянутость фигур, кистей рук будто создает слит-ность грезы и действительности, декоративную мону-ментальность с интимно-лирическим мотивом.
       ...Сегодня, оглядываясь назад, вспоминаю, сколько раз повторял опыт приобщения детей к искусству, сочинительству, творчеству. Десятками опытов и экспериментов я доказывал, что неспособных к худо-жественному творчеству детей нет, а успех эстети-ческого воспитания во многом зависит от того, в какой мере семья подключается к этой сложной работе. Об этом я расскажу в специальных главах книги, а сейчас постараемся, определив, что такое гармоническое вос-питание, увидеть, что дает оно детям, в какой мере оно связано с человеческим счастьем.
      
       2. Гармоническое развитие -- это когда хотя бы в одной способности не утрачива-ется связь с другими способностями
       Ребенок интуитивно чувствует красоту природы, и он не может не почувствовать красоту культуры, развернутую в творе-ниях великих художников. Без этой красо-ты не может быть ни полноценного семь-янина, ни гражданина, ни воспитателя!
       Я уже вижу Ваню Золотых с распахнутыми салато-выми глазами, замершего от чудной боттичеллиевской мелодии, и Аллу Дочерняеву, с лица которой сошли вдруг скептические тени, и Зину Шугаеву, всю сжатую в комочек: как же вдруг такое показывает учитель ей, секретарю комсомольской организации; и Ромуськова вижу, красного как рак, ошарашенного обнажен-ностью чистоты, и Присмотрова вижу, вдруг проснув-шегося, оживленного -- а то вечно подремывает, откинув голову назад и вытянув через вторую парту длинные ноги в коричневых валенках.
       А мои открыточки на стене еще лучше самых изысканных репродукций: что они поистерлись, даже интереснее, точно древность пятисотлетней древности отпечаталась на них, и воздушность необыкновенная проглянула, и даже те трещинки на бумаге так кстати, и стершиеся уголочки, и разлом посреди трех граций так уместен. От темноты в классной комнате, и оттого, что воспроизвелся мой мир здесь, на стене, и я в этом мире распорядитель, и мои открыточки заговорили в этом морозном тихом лесном уголке (за окном метель, швыряет ветер синие кружева в стекло, хрустит снег под ногами прохожих, доносится скрипящий шепот покачивающихся сосен),-- что-то возвышенно-нежное перекатывается от меня к детям, к их чистым лицам, и от этого и у них, и у меня на душе становится легче и светлее. Как много можно рассказать, когда есть покой, когда есть живая темнота, составленная из жадно глядящих глаз. А потому и слова, и ассо-циации, и подтекст в сказанном -- многомерны, ибо ты говоришь не вообще, не только о том, что сказал Вазари или Синьорелли, Данте или Борисов-Муса-тов,-- а эти имена выскакивают сами по себе, правда, с оговорками: может, я не точен, может, кто-нибудь из вас уточнит потом для себя, только я так вижу, так чувствую, и вы уж, миленькие, извините меня, и ты, Ванечка Золотых, извини, и ты, Аллочка Дочерняева, и ты, весь красненький Ромуськов, извини. И я говорю, разумеется, со всем не о Боттичелли, а о том, что видел в жизни, о своей мечте, о своих надеждах говорю, о своем понимании окружающего. И в текст моего рассказа вкрапливается невольно жизнь, неволь-но потому, что я сам и есть жизнь. И сердце под-сказывает, что здесь, в этой прекрасной тишине, так же тихо, нежно и прекрасно, как там, в лесу, где растут крохотные волнушечки, где в первозданности застыл и живет неостанавливающийся вечный покой, где такое же совершенство всегда, как и у продуман-ного расчетливого Боттичелли,-- вот его геометрия фигур, где все так неоднозначно связано, а потому и завершено, где каждая фигура, каждый изгиб таин-ственно совершенен. Всему злому противостоит вот это восхитительное сплетение нежнейших рук, которые, прикасаясь, не прикасаются друг к дружке, это не прикосновение, это как дуновение теплого ветерка.
       Я говорю о трех грациях -- Любви, Целомудрии, Наслаждении.
      
       3. Постижение смысла Любви, Целомудрия и Наслаждения есть главная, никем не раскрытая еще тайна становле-ния высоконравственной личности.
       Если эти три начала захватывают личность, человек способен обрести и свою подлин-ную свободу, и свое подлинное творческое "я", и силу для преодоления трудностей на своем жизненном пути. Смысл семей-ного воспитания -- заронить в детские души потребность истинного счастья.
       ... А рядом, рассказываю я детям, юноша -- Меркурий. И, по всей вероятности, грации влюблены в этого восхитительного юношу, но что поделаешь, он отвер-нулся, и это сблизило девушек. Понимаете, не рассо-рились они друг с другом, а, напротив, соединились в своей отторгнутости, которая так близка к тихому стону, к смирению. Меркурию, быть может, нужна другая мечта, другое совершенство, а может, ему пока просто нет дела до этих изысканных существ. Посмот-рите, он еще мальчик: и не поймешь, то ли он вверх смотрит, задумавшись, то ли он плоды деревьев рассматривает. И он подобен грациям, и его лицо спо-койно, он полон непорочности, целомудрия и внутрен-него света, свойственного античным героям.
       Рассказывая о Меркурии, подчеркиваю, что у каж-дого должен быть этот простой свет, не приглушаемый телесным раздроблением, и что он есть -- в Ване Золотых есть, и в Анечке, и у Аллы Дочерняевой, и открывается этот свет в юности, и нельзя его обращать в разменную монету, снижать его достоинство, обес-ценивать.
       Я умышленно делаю упор на одухотворенность Меркурия, потому что в моем классе есть свои Мерку-рии и грации, и они страдают так же, как и боттичеллиевские, но, в отличие от последних, их раздирает вражда. И мой юный Меркурий, Коля Лекарев, следит за моей речью, в темноте мы видим друг друга, и я беспощаден в своем анализе и он будто просит меня: "Довольно о Меркурии",-- а я не останавливаюсь и совершаю педагогическую ошибку. Потом я снова говорю о Мусатове и Боттичелли, о родстве их линий. Рядом на стене два фрагмента -- мусатовский "Водо-ем", две женские фигуры в бледно-сиреневом, такая же легкость одежд, как и у Боттичелли, такая же склоненность головок, такой же болезненно-робкий поворот тела, такая же сосредоточенность на своей одухотворенности, такое же свечение изнутри -- нет контрастных зон света и тени, как у Рембрандта, Рубенса, Врубеля. И линия не замыкает контур, она существует лишь условно, слита с этим вечным миром тишины, красоты природы, ее летящий бег создает выразительность и экспрессию, материализует внут-ренний свет, придает универсальный смысл человеческой красоте, наполненной прежде всего нравственным содержанием, духовным порывом.
      
       4. Детей надо учить мужеству и долготерпению.
       Духовное наслаждение свободой и любовью может прийти лишь к тому, кто умеет ждать. Ждать и трудиться, в поте лица своего сызмальства добывая и хлеб насущный, духовную пищу и все то, что приносит радость другим.
       ...Я обращаю внимание на то, что оба столь далекие друг от друга и столь близкие друг к другу художника объединены внутренним собственным трагизмом, ко-торый позволил им приподняться в этом мире до глу-бины понимания возвышенного и совершенного. Оба были в детстве слабы здоровьем, оба некрасивы, оба замыкались в себе. А Борисов-Мусатов был горбуном, это значит -- насмешки окружающих, и косые взгля-ды девочек, и тайное страдание от ощущения собствен-ной неполноценности. И тогда сосредоточенность на себе, фантазирую я, приводит к выдвижению сверхза-дачи: стать с помощью силы, таланта, упорства в труде вровень с другими, выше. Я говорю о маленьком росте Наполеона, Суворова, Пушкина, потому что в моем классе есть Ваня Золотых, который страдает от своего малого роста: его и в игры не берут, и девчонки над ним посмеиваются, и сам он в сторонке держится. И я говорю, что этот самый рост -- ерунда, нелепость, что это нечто второстепенное, а вот сила духа, нравст-венная чистота и умение выдвинуть сверхзадачу, взять на себя груз чуть-чуть выше того, какой можешь поднять,-- в этом основа человека. И я говорю, что стоит только увлечься человеку сверхзадачей, как она меняет весь его облик: и глаза становятся другими, и движения уверенными, и достоинства прибавляется, и исчезает щемящее ощущение одиночества, ибо ты уже не один, а рядом с тобой второе твое, тайное "я", кото-рое тебя постоянно поддерживает, дает силы, возвы-шает тебя в собственных глазах. И не случайно в народе говорят: мал золотник, да дорог. И Ваня Золотых, и Зоя Краева, пигалицей ее зовут, чуть-чуть расправляют плечики: они благодарны мне за мои доб-рые рассказы о таком далеком для них Боттичелли, об этом горбуне Мусатове. И протестуют мои три гра-ции -- Алла Дочерняева, Оля Самойлова и Зина Шугаева. И юный меркурий -- Коля Лекарев и другой меркурий -- Саша Коробов тоже протестуют. И их протест скрыт: не к чему придраться. Я через некото-рое время зажгу свет, и Оля Самойлова, точно в наготе ее застану, опустит глаза, а через некоторое время вскинет ресницы -- скажет будто: "Конечно, вы избрали изысканный путь распра-вы со мной. Я знаю, что вы имели в виду, когда гово-рили о картинах. Можно подумать, я виновата в том, что красива. Пусть и другие будут себе красивыми на здоровье. И не виновата я в том, что все они, эти ваши меркурии, липнут ко мне, очень они мне нужны. И не виновата я в том, что у меня грудь такая пышная, и что губы вишневые, и глаза большие, и руки краси-вые, и косы красивые. И вообще, я что хочу, то и буду делать. Здесь мне нравится Коробов, и я никому не отдам его. А еще мне нравится ваш приятель, Вадим Жалов. Разница в годах небольшая. И мама знает, что он мне нравится..."
       И не принимает моей философии Оля Самойлова, потому что у нее уже все размечено в жизни, и я буду проходить завтра синим вечером по лесу и увижу ее длинные руки в белом свитере на спине у Вадима Жалова, и приподнятые каблучки замечу, и долго ли они будут так стоять, я не знаю, мне стыдно будет, я уйду, чертыхаясь, а завтра скажу Вадиму:
      -- Мало тебе женщин в поселке?
       А он мне ответит:
      -- Тут совсем другое.
      -- Но она же моя ученица.
       -- А я не возражаю, учи ее на здоровье. Хорошо учи!
       И я остаюсь весь в дураках с этой моей Грацией, с Целомудрием и со всем набором проповедуемых мной Духовных ценностей. И Оля сейчас, при свете, об этом мне будто и говорит: "Ты делай свое. Рассказывай, это все интересно, только ко мне никакого отношения это не имеет".
       И Алла Дочерняева фыркнет, вскинет плечом, дунет углом своих красивых Джокондовых губ на прядь волос и пройдет мимо меня.
       И два меркурия -- Коля и Саша -- на глазах у меня будут кокетничать со всеми грациями сразу, и соперничать между собой будут, и лихостью своей лю-боваться будут -- этак сиганут через парты, а потом рукой до потолка достанут, а потом один другого подхватит, взвалит на плечо -- сил невпроворот -- вот вам и вся педагогическая "примавера". И только Ваня Золотых, как совсем чистенький подберезовичек, бу-дет видеть все, и не скроешься от его беззащитной салатовости глаз, робко подойдет ко мне, покраснеет и станет невпопад лепетать, называя Меркурия Мерку-ловым, точно он гоголевский герой или рабочий из деревоотделочного цеха:
      -- А почему у Меркулова тапочки с дырками?
      -- Какие тапочки? -- всполошусь я.
      -- А у него вроде бы как носки или сапоги, только без подметок, и все пальцы видны. А все остальные босиком...
       "Неужели,-- думаю я,-- он все время рассмат-ривал, кто во что обут?" А я действительно не замечал до этого, что все босые, а Меркурий в дырявых сапогах. И в самом деле, я смотрю на репродукции и вижу, что Меркурий в обуви, и говорю Ване Золотых, что это обувь была такая, и что он не босой совсем, что есть и подметка под ступней, но ее не видно.
       -- В том-то и дело,-- говорит Ваня.-- Нет подметок. Я долго смотрел.
       Я снова пытаюсь увидеть низ обуви, и не вижу, и в конце концов говорю Ване:
       -- Да разве в этом дело!
       Ваня глядит на меня, а я на него, и он при своем "Нет подметок", и глаз своих не сводит с меня.
      
       5. В приземленности детского восприятия, в неприхотливом здравом смысле ребенка таится истинная народность, ко-торую нужно оберегать и всячески развер-тывать.
       А потом я долго и мучительно думал, и мне казалось, что я подхожу к своим педагогическим открытиям. Тапочки Меркурия долго не выходили у меня из головы. И то, как отвратительно повел я себя в разго-воре с Ваней Золотых. Мне бы тогда, пусть даже в этом случае с "Примаверой", восхититься наблюдательностью Вани, приостановить движение моего самолю-бования, унять фонтан превосходства и сказать:
       "Ах, как здорово! Я десять лет смотрю на эту репродукцию и ни разу не замечал, что только Мер-курий одет в сандалии, а Ваня заметил, до чего глаз точный у Вани".
       И насторожились бы глаза у других ребят (всерьез ли говорит учитель или издевается?), приподнялись бы ушки, как у кроликов, и стал бы каждый выискивать то, чего нет или едва заметно в картине:
       "А что за узор на одежде Меркурия? Это языки пламени? Это цветы?"
       "А это одежда? Это тога!"
       "А язычки пламени опущены почему-то вниз".
       "Да, точно перевернуты! Это тоже что-то значит?"
       "Конечно, значит..." (Идет новое пояснение.)
       "А сплетенные руки граций напоминают цветок..."
       "А Брюсов вот пишет, обращаясь к Боттичелли: "Руки в знаке креста подняты".
       "А что значит вот этот вопрос поэта: "Возложил Сандро Боттичелли картины свои на костер?"
       "А это обращение к нему: "Ты ль решил, чтоб слезой черно-палевой /Оплывала Венер нагота, /А народ, продолжая опаливать /Соблазн сатаны, хохотал?" Что же, Боттичелли был безразличен к кострам инквизиции?"
       "А почему к нему не было претензий ни со стороны Савонаролы, ни со стороны его противников. Что же, и инквизиция была им довольна?"
       "А что, красота и дым костров совместимы?"
       ... Конечно же, я рассказывал и о кострах, и о Брюсове, и об исканиях русской интеллигенции, и о палачестве Ренессанса, и о возрождении идеалов Красоты. Но в моем рассказе не было той основы, кото-рая бы скрепила мое настроение с детской ясностью. И я убежден теперь, что вопрос Вани Золотых о тапочках был самым великим достижением моим, которое я опрокинул своей пренебрежительной самовлюблен-ностью.
       ... Всматриваясь в сегодняшнюю жизнь подростков, невольно отмечаешь и такую особенность: острый интерес молодежи к искусству, к политике, к гло-бальным вопросам бытия. Я вовсе не противоречу себе. Детей, выбившихся из нормальной колеи, не более че-тырех процентов. Это тоже очень много. Но каковы дети из оставшихся девяноста шести процентов? Могу с уверенностью сказать, что тридцать процентов из них -- дети не просто одаренные и трудолюбивые, но это и личности, хорошо представляющие то, как они будут жить дальше, как будут воспитывать своих детей, как будут строить свои семьи. Чего недостает сегодня этим де-тям? Трудовой закалки, способности длительное время выполнять ту однообразную нетворческую работу, которая вырабатывает и характер, и практическую цепкость, и целеустремленность. Каков самый серьезный их недостаток? Лень, ведущая к иждивенчеству, к излишней мечтательности, к утрате своих дарований, способностей.
       Каковы оставшиеся шестьдесят шесть процентов? Это дети, главный порок которых составляет так называемая конформность. Делают все, что скажут папа и мама, учитель и това-рищи. Верят газетам и книгам. Безропотно подчиня-ются любым внешним требованиям. Надеются, что в жизни все образуется само собой, поэтому не надо суетиться, усердствовать. Надо брать от жизни все, что можно взять.
       Основной их порок -- лень, возведенная в квадрат. От нее вялость и апатия, безразличие к духовным ценностям. Что делать родителям с этими детьми? Признать надо с совместного решения: так жить больше нельзя. И искать вместе резервы: сокращать сон, вводить разнообразный труд, разрабатывать с ребенком кратковременные и долгосрочные программы. Конечно же, я условно называю совместную разумную деятельность "программой". Так вот, разрабатывая направления совместных поисков, надо быть мягким и доверчивым, уважительным и любящим, ибо с помощью авторитарных приемов (насилие, приказ и пр.)можно лишь сломать личность и потерять навсегда свое чадо.
      

    Глава 6. Индивидуальная работа

       1.В подростковом возрасте потребность Любви и Свободы обостряется
       Это обострение порождает стыдливость и обидчивость, которые могут стать серьезной преградой для воссоздания в каждом подростке большой культуры и большой веры в свою самобытность и неповторимость.
       Любое искреннее движение детской души -- это уже гениальное побуждение. Это робкое побуждение души моего ученика Вани Золотых выразило не просто первую потребность узнавания, но и соединило робкую детскую душу с душой большого художника. Этот крохотный вопросик, как клапан, приоткрывал мир человека, мир его ценностей, он будто расчищал место для новых ценностей. Это принципиально важно: в этом суть педагогики, суть вопроса, от чего идти: от первичных потребностей, доступно постижимых и осязаемо-живых, или от абстракций, отвлеченных и загадочных, до полного мрака и неведения? Потреб-ность и должна привести к тому великому, мучитель-ному поиску познания, без которой не может быть души человеческой. И путь здесь один -- не приобще-ние к культуре, а воссоздание культуры в каждом человечке, в каждой индивидуальности через мир первичных потребностей, через иерархии доступно постижимых ценностей, в основании которой должны быть, образно говоря, тапочки Меркурия!
       Позднее я прочту у Крупской о симбирском инспекторе Ульянове, который, увидев детское сочинение, оцененное самым низким баллом, переправил оценку на самую высокую. В этом сочинении ребенок писал о самом для себя интересном, что инспектор (Ульянов) такой большой, а не может говорить "р": вместо "гри-венник" говорит "г'ивенник". Этот "г'ивенник" -- те же тапочки Меркурия, та же непосредственность, та же великая простота, которая лежит в основании и нравственного чувства. Тогда, в мой первый соленгинский год, я этого не понимал. И другое -- может быть, поважнее этой самой чисто методической тон-кости.
       Первое время я упивался своими открытиями. Мне казалось, что я нашел способ тончайшего прикоснове-ния к детским душам. Мне казалось, если я вхожу в духовный мир ребенка через искусство, если внут-ренне принимают меня, то и результат моего влияния неизбежно становится положительным.
       И только много позднее мне вспомнились иезуиты. Те самые профессиональные иезуиты, которые что угодно превращали в средства: людей, искусство, ценности. В одно какое-то мгновение мне показались чудовищными те интонации, в которых была подана мною нежная вибрация чувств Меркурия и трех граций. Неожиданно я поставил себя на место моих "Меркуриев" и "граций".
      
       2. В подростковом возрасте чувственная любовь и то, что именуется ранней сексуальностью, должны соединиться с духовными началами
       Здесь необходима педагогика отцовства и материнства, педагогика безнасильственного раскрепощения физических и духовных сил подростка. В триаде "душа, тело, дух" первенство принадлежит Духу. Высокий Дух -- это и есть высокая Любовь и высокая Свобода.
       Вспомнилась мне моя собственная мучительная страсть, когда я бывал в семье моей дальней родственницы Серафимы Павловны. Характер моих отношений с двумя ее дочерьми Катей и Розой был для меня странным. В своих чувствах к ним я не мог разобраться. Неясным было и их отношение ко мне. Совершенно сбивало с толку одно обстоятельство.
       Катя меня не любила, это уж точно. Но она места не находила, когда я отдавал предпочтение старшей сестре. Даже когда я рассказывал сказки крохотной Маринке, Катя неистовствовала.
       Роза была добрее своей сестры, но всякий раз, как я оставался наедине с Катей, бросала в мой адрес шпильки, которые, казалось, должны были о чем-то напомнить мне...
       Катю я любил больше. Точнее, Катю я любил совсем по-другому, скорее по-настоящему. А Роза будила во мне стремительно-упругие силы, которые пьяни-ли мое тело, оставляя в покое душу. Может, такое получалось потому, что однажды я увидел Розу обнаженной. И не то чтобы обнаженной. То, что я уви-дел, меня настолько ошеломило, что мои представ-ления о женских тайнах перевернулись вверх дном. Я вошел в летнюю кухоньку. Роза мыла голову над тазом. Дверь от печки была раскрыта, и красные угли пылали теплом. Роза стояла чуть боком ко мне и протягивала за чем-то руку. Свет от окна ласкал ее грудь,-- будто стекавшую в блестящую пену. Я стоял пораженный этим чудом, а Роза все тянула руку, очевидно чего-то ожидая, и глаза ее были крепко зажму-рены. А я не мог сдвинуться с места, пока не показа-лась моя мама -- она отшвырнула меня в сторону, в коридор отшвырнула, чтоб духу моего здесь не было...
       А С.П., я это видел, меня оправдывала. Всякий раз она меня приподымала в глазах дочерей, подбад-ривала. И каждый раз, когда Катя и Роза позволяли по отношению ко мне резкость, взвинчивалась, и обеим девочкам доставалось.
       Потом только, много лет спустя, я понял, что у Серафимы Павловны в те мгновения доброта зажи-галась вселенским материнством. В те минуты она лю-била меня больше своих дочерей. Она своим девочкам давала урок любви. Пыталась передать им тот зажжен-ный свет. А еще точнее, в те мгновения она высшую справедливость утверждала и потому была на самой вершине нравственных чувств -- на стороне слабого.
       Я в ситуации с Меркуриями не различал сильных и слабых. Точнее, я поверхностно различал слабых: мал ростом -- значит, слаб. А это не всегда так.
       Тогда, в моей юности, со стороны я казался совсем счастливым: все при мне было. Слишком в избытке было всего. И все же С.П. учуяла мою беду. Оказалась способной проявить большое чувство. Я же в своих педагогических затеях для вселенского отцовства не был готов. Я играл с детьми в одну игру. Не мог я приподняться над их болью и радостью. Потому не различал эти противоположности. Рожденная наспех, моя педагогика была внешне привлекательной, но она не могла быть праведной. Ей недоставало мудрости. Отцовства и материнства недоставало.
       Сегодня страну завалили отвратительной литера-турой о так называемом сексе, о технологиях сово-купления, премудростях обольщения и даже способах проституции. Я недавно прочитал чуть ли не в юно-шеском издании рассказ одной девочки, которая пи-шет, что она (цитирую) "трахается с двенадцати лет". Уберечь детей от всей этой мерзости невозможно, а сказать, что в этой пошлости заинтересованы торгаши и проходимцы, надо непременно. Надо занять беском-промиссную позицию в разъяснении детям того, что есть порок и что есть святость. Дети отлично разли-чают нравственное и безнравственное.
      
       3. Особую, живую, нравственную, недосягаемую и щемящую красоту в детском общении выражают девочки
       Авторитарность испоганила и юные прекрасные души. Исчезает "чистейшей прелести чистейший образец". А не должен исчезнуть, иначе погибнет род людской.
       ... Была осень, и мы рвали лен.
       Еще три месяца назад этот кусок земли в черном лесу ошеломил меня сверкающей голубизной: дух захватило. Казалось, всю нежность, какая есть в мире, вобрала в себя эта небесная синь.
       А теперь всего этого и в помине не было. Лен -- в морозной стылости выпрямившиеся соломинки -- сухо рдел охряной жесткостью. И моросил не то дождь, не то крупа путано швырялась со всех сторон.
       Мне показывают, как лучше рвать лен.
       Я впервые замечаю, как упруго ловка Аня Клей-менова: такая ладная стремительность скользящих рук. Совсем узкая розовая кисть. Щеки горят. Губы горят, хотя и сомкнуты, впрочем, то и дело вздрагивают тонкой улыбкой, точно стряхивают чужие взгляды: "Мне нравится, когда любуются мной, но зачем же так откровенно".
       И не устает. Не останавливается, чтобы расправить тонкие плечики. А снопики растут крохотными гномиками, головками друг к дружке прислонились: шепчутся. Аня чуть-чуть бровью в нашу сторону: она все слышит, со всем согласна, только ей некогда сейчас. Она лен рвет. Как рвали лен бабушки и прабабушки. Вот так же крепко, в одно мгновение, скручивали снопик -- и эта вековая ловкость будто генетически отлилась в ее утонченной гибкости, в ритме одухотворенности.
       Нет, ничто в этом мире не исчезает бесследно. Что-то от того совершенства голубизны, когда лен цвел, присутствует и радует душу. Потому, быть может, и треугольнички на лице директора Парфенова чуть-чуть подсветились, проглянула ало-костровая пепельность в его серой однотонности. Ко мне и к Анечке подбежал он совсем юный, в черном плаще, раскрапленном морозными точками. Глаз не сводит с Анечкиной виртуозности. Еще светлее делается его положи-тельная душа. Просит он Аню, чтобы всем она показала, как надо рвать лен. Но Аня (я так и знал) уклоняется от "показа", не приспособлена она к та-кому, ни теперь, ни потом не будет приспособлена.
       Молчит Аня Клейменова, не слушает директора -- это сейчас позволительно: она лен рвет.
       И Ваня Золотых рвет лен, так же, как и Аня, быстро и радостно, точно играя, только изящество у него не то, изгиб фигуры не тот. Ваня как-то кругло перекатывается колобком: и коленки круглые, и спина круглая, и пиджачок его все тот же серенький, торчит из-под фуфаечки, и сапоги резиновые шлепают, и на них налипло грязи, и листья налипли, и кусочки веток пристали. А у Ани сапожки чистенькие, ни листочка на них, и ногу облегли крепко, и узкие плечи платком перетянуты, и для удобства, а может быть, и для кокетства, платок крест-накрест длинную спину пе-рехватил, и густая прядь русых волос на белом чеканном лбу.
       Возле Ани почему-то никого нет, вот уже час, а то и два никого нет, будто очерчен ею круг подле себя, круг неприступности, и она одна в этом круге, точно балерина в световом пучке, только этот пучок никому не виден. Я ощущаю цвет этого ослепительного сияния: розового, палевого, серебристого, точно гигантская волнушечка, а посредине скорее Дюймовочка, чем Золушка,-- чел-ночное мелькание нежных сплетений, тонкая линия из-гиба ее тела, розовая душистость щеки.
       Аня молчит и не смотрит в мою сторону, хотя я и спрашиваю, как надо этот чертов лен рвать, как вязать надо, и Аня больше не отвечает (это дозволено сейчас), и мне хорошо, что она не отвечает, а только тихо про себя смеется, и звук тонет в ее глубине, но я улав-ливаю эту радостную приглушенность и не слышу со-всем других звуков.
      
       4. Нельзя соединять духовно-творческую природную девичью красоту с бездушной коллективизацией!
       Солнце вдруг пригрело, и пышность лесного при-юта всколыхнулась, сверкнув багряным одиноким листом, пришпиленным к красной ветке, и россыпи брусничных бус оживились на обочине, куда вдруг швырнула Аня свою фуфайку, и платок сбросила, а я боюсь взглянуть на нее теперь и рву лен. Перевязываю и складываю, и юных Меркуриев не замечаю, и не слышу, как говорит мне, улыбаясь, Парфенов:
       -- Получается?
       И не вижу, как завуч Фаик водит языком за гу-бами, глядя на Аню. Я молчу, не обращаю внимания на Парфенова и хочу, чтобы Фаик убрался как можно быстрее или свой гнусный язык проглотил, обезьяна толстая. И толкнул бы его нечаянно боком, будто в ошибке, но он все понимает, всегда все понимает Фаик, отходит от меня, брезгливо косясь и скеп-тически рассекая мою сокровенную тишину, в которой Аня рвет лен.
       Аню я не замечал целый год. Моим вниманием завладели другие грации.
       Я осознал потом: ее можно было приметить лишь сосредоточившись. Надо было приблизиться к ее тишине, чтобы нужный отзвук получился. Это я потом осознал, когда впервые увидел ее в другой обста-новке...
       Как важно формировать в девочках тончайшую грациозность, возвышенность, чувство и умение быть бескомпромиссными в вопросах нравственности.
      
      
       Глава 7. Чудо духовного обновления
      
       1. Чудо обновления семьи свершится, когда истинная свобода приобщит взрослых и детей к матери-природе, к великим тайнам народной культуры, сбереженной в укромных и неприметных далях нашего отечества
      
       Однажды с Иринеем мы забрели бог знает куда: подвезли нас на агашке, да по лежневке мы пробежали километров пять, да по тропе километров шесть про-шли. Забрели в такую болотину -- чуть ступнешь в сторону, так нога и хлюпнет в торфяной жижице. Устали очень.
      -- Сейчас увидишь,-- сказал тогда Ириней.
      -- Что увижу?
      -- Чудо увидишь.
       И я жду чуда, потому что всегда верю Иринею.
       Был вечер. Длинный лесной коридор с черной тропинкой вдруг оборвался, и багровый пламень в пос-ледней мятежности вечернего жара блеснул красными стволами сосен и стекающим глянцем примирительно заиграл в половине окна. Как куском зеркала ослепил глаза, полоснул вечерним огнем, точно за окном кто факел зажег. И теплота, смешанная с запахом пере-гретого навоза, ржи, раскаленной древесины, обдала душу, будто вступили в другую землю, обжитую и приветливую.
       И оттого, что так весело умирал день, и от пахнувше-го тепла, смешанного с таким знакомым запахом пар-ного молока, и от только что скошенной травы, и от ухоженной крепости колодца, погребов, двора, и от ло-шади (спокойно водит карим глазом), и от коровы с до-щечкой на рогах бодливой, должно быть, с сумасшед-шим иссиня-мазутным глазным яблоком,-- от всего этого усилилась ожидание: еще что-то должно быть.
      -- Что же это? -- невольно вырвалось у меня.
      -- Сейчас расскажу,-- сказал Ириней, будто улы-баясь про себя.-- История больно смешная. На этом участочке твой Клейменов живет с детворой. До войны он сидел здесь недалеко. А в сорок втором взяли Матвея на фронт. Приехал он после войны сам по доброй воле и начальнику говорит: "Помогите снова к вам определиться, а то места себе не нахожу". Ему го-ворят: "С ума сошел! Кто же это сам по доброй воле сюда идет?" -- "Не могу я в других местах жить. Не сплю по ночам, криком весь исхожу, холодным потом обливаюсь. У вас раньше спокойно и сладко спал и ни-какого страху не испытывал".
       Удивился, конечно, начальник, помнил Матвея Клейменова, мастера на все руки: жаль было и тогда его отпускать.
       "Понимаешь, какое тут дело. Не положено посто-ронним проживать",-- объясняет начальник. "Ну ка-кой же я посторонний?" -- спрашивает Матвей.
       "Ну, ладно,-- сжалился начальник.-- Можно что-нибудь и придумать. Возьмем тебя вроде бы как на службу. Не в штат, конечно, а вроде бы как по общественной линии. Дадим земли кусок, постро-ишься и будешь вроде бы как при нас числиться. А мы будем к тебе наведываться: рыбешки половить, поохо-титься, а может, так, погостить кому вздумается. Будешь, одним словом, вроде как егерем. Начальству о тебе доложим, чтоб по законности все было".
       Некуда деваться было Матвею: согласился. Же-нился на местной, да умерла жена от аппендицита, не довез Матвей до больницы хозяйку свою. И живет те-перь с четырьмя дочками, Нюрка -- старшая.
      -- И не боится?
      -- Его звери во всей округе боятся.
       Я думал, что снова обман будет, как тогда с дедом Николаем: ждал великана, а увидел грибочек кре-пенький. Но здесь было, как говорится, все один к од-ному. Вышел во двор гигант, который, как и положено настоящему гиганту, в робость весь ушел, потому что стыдился своего гигантства. Борода волнилась, точно он ее после завивки на праздник выставил, свободно так раскинулась на широкой груди. Борода с про-седью, желтоватая ближе к губам, - должно быть, от табака. Губы такие же сочные и чуткие, я это приме-тил, как у дочери. И ноздри тонкие, не растопы-ренные. И огромные глаза голубые, не выцветшие, а совсем сохранившиеся, поскольку Матвей в рот хмель-ного не брал. Одет гигант был в старую гимнастерку защитного цвета, на ногах полуботинки с обрезан-ными хлястиками. Одно явное несовпадение было налицо. Осмеянный Иринеем Матвей, представленный этаким полудурочным чудаком, никак не вязался с тем Матвеем, который встретил нас. Умные, цепкие глаза Матвея, его роскошно большая голова пра-вильной формы никак не выдавали какого-нибудь намека на возможность чудачества. Напротив, стоял перед нами не просто гигант, который сильнее и больше нас, стоял человек, который хорошо понимал мизерность наших желаний, суетность наших стрем-лений. Только потом я осознал, что Матвей был мучительной загадкой для тамошних старожилов: с чего бы это его потянуло в лес, подальше от живого вольного человека.
      
       2."Молчи, скрывайся и таи..."
      
       Современная семья отличается тем, что свою любовь, волю и красоту вынуж-дена прятать от окружающих, да и поба-ивается назвать свои добрые свойства достоинствами: столько раз выкорчевы-вали из семьи любовь -- и к Богу, и к са-мим себе, и к дому своему, и к детям своим.
       Матвей, как я понял потом, иной раз дурачил окру-жающих, храня свою тайность и глубоко пряча ее. Нет, нет, нисколько не было у Матвея каких бы то ни было темных оснований, чтобы вольность свою зака-балить и защититься тем самым: Матвей был чист пе-ред государством и перед совестью своей. И единствен-ная его тайна состояла в том, что он горячо и страстно верил в Бога. И на жизнь свою в честном уединении смотрел как на праздник, подаренный ему Господом.
       Добротный покой шел от Матвея, как шел он от ухоженного и добротно поставленного двора.
       Моя рука утонула в теплой гладкости его руки, точно на мгновение замуровалась в тепле.
       Пожал руку и Иринею и с места в карьер стал о чем-то спешно рассказывать. Потом в сарай его потащил, Иринея, что-то помочь приподнять, придержать, пристроить. И пока они возились, я сидел на лавке и смотрел вокруг. Аня с ведром в огород кинулась, ей отец из сарая успел крикнуть: "Нюрка, гляди, с краю копай!"
       Аня, я видел, копала с сестричкой картошку: бум-бум в пустое ведро первые картошины, потом бегом сестричка с полным ведром, вся перекосилась, давай помогу, нет, увернулась от меня, побежала перекосо-боченная, с ведром, а, поди, ей и шести лет нет. Аня уже с овцами чего-то выделывает, и снова из сарая ко-манда отца: "Нюрка, не пугай их!" -- чего уж там не пугай, не понять мне, куда их, овец, гнать, для чего гнать, только половину овец в один отсек, а вторую половину в другой. Потом Аня в такой же быстроте с ведром пустым цинковым -- к корове, и снова шести-летка за ней, и оттуда уже о пузатое ведро -- дзинь, дзинь, побежало молочко. И снова шестилетка с ведром перекособоченная, а Аня снова к овцам с вед-ром, и оттуда дзинь, дзинь -- потоньше звук,-- оказы-вается, тех, какие дойные овцы, держать надо от-дельно, а потом снова Аня, уже с кастрюлей -- бултых в нее из ведра, а потом из мешка, а потом из другого ведра, и шестилетка тащит мешалку, и снова из сарая: "Нюрка, гляди, не ошпарь".
       Я вошел в сарай. Тут приспособлены были два круглых камня: мельница. Ее-то и чинили Матвей с Иринеем. И когда починили, снова Матвей позвал: "Нюрка, неси зерно..."
       Мы зашли в комнату. Зажег керосиновую лампу Матвей. В комнате совсем было не так, как у моего деда Николая. Здесь все пахло устроенным жильем. Руками хотелось потрогать стены, такими полирован-ными и гладкими они казались, и мох между брев-нами таким теплым и уютным казался. И занавески на окнах кремовые, с вышивками -- алые маки, и зеркало круглое на стене, и часы, не ходики, а боль-шие -- из дерева, с большим металлическим маятни-ком, и стол крепкий тесаный, скамейки крепкие, гладкие, несколько стульев у окон, и две кровати, заправленные белым, с горой подушек, воздушных и чистых, тумбочки две, на одной приемничек стоит, батарейный, разумеется, а на другой книги в два ряда сложены, и еще книги на полочках, и на печи книги, и на полу, где шестилетка, должно быть, играла,-- книжечки.
       Мне очень хотелось, чтобы пришла Аня, а ее все не было. А Матвей рассказывал о том, какие международ-ные события происходят, а потом спросил, не знаю ли я, с какой стати заем в два миллиарда долларов Америка пообещала Месопотамии, а может, какой другой стране. Я ответил что не знаю, а потом у меня Матвей спросил, не знаю ли я, какое оружие испы-тывали недавно в Гренландии, я и этого не знал, потом Матвей спросил, какой диаметр у трубопровода, кото-рый ведут из страны С. в страну П., я и этого не знал, а потом Матвей спросил уже не столько у меня, сколько у Иринея, как замерить стог хлеба, если известны две стороны, и как узнать, сколько зерна будет в этом стогу. Ириней этого тоже не знал. Тогда Матвей, на-верное, разочаровавшись, а может быть, и обра-довавшись, сначала объяснил, какое оружие испытано недавно в Гренландии, потом рассказал о диаметре газопровода, потом Иринею растолковал, как замерить стог сена, а потом включил приемник и предложил слушать последние известия
       Наконец пришла Аня...
      
       3. Народность нуждается в поддержке...
      
       Сотни и тысячи современных про-хиндеев кинулись в разные "возрождения" и "обновления", кинулись к отечествен-ным гробам, но ни один из них никогда бы и ни в чем не поддержал семью Матвея или семьи, подобные Матвеевой. Народ-ность нуждается в реальной поддержке семей, готовых в поте лица добывать хлеб насущный, своим трудом обогащать себя и свою страну.
       Казалось бы, некстати я врезался с таким обобще-нием в рассказ о семье Матвея Клейменова. Я написал роман "Паразитарий", в котором рассмотрел разрушительные формы бытия, когда целые группы, кланы и социальные общности объединяются и ведут актив-ную борьбу по уничтожению тех, кто способен кор-мить страну. Невероятная абсурдность паразитарной системы состоит в том, что каждый кровососущий уничтожает жертву, способную обогатить кровопийцу. В своем романе "Групповые люди" я сделал попытку проследить групповую и клановую психологию тех, кто властвует, и тех, кто, будучи жертвами, тяготеет к клановой психологии. Это тяжкая затяжная болезнь. За сорок лет работы в педагогике я семь раз изгонялся из школьно-педагогической системы и изгонялся именно тогда, когда был очевиден положительный результат в моей деятельности. Я стал сравнивать свою судьбу с судьбами многих ищущих людей в различных областях жизни и труда -- в технике, искусстве, фермерстве, торговле, кино, литературе, музыке, цветоводстве, в различных ремеслах и прочее. И что же? Везде и всюду одна и та же закономерность: уничтожить инициативное, творческое, работоспособ-ное. Авторитарист советского происхождения паразитарен до мозга костей, в отличие от тех авторита-ристов, которые формировались в западных системах. Западный авторитарист паразитарного типа нередко сам становится "жертвой-хозяином", питая своими соками многие отрасли жизни. И в этом существенное превосходство западных паразитариев над нашими, родными, отечественными. Причем самое любопытное, система жизни у нас складывалась всегда так, что творческий человек, дорвавшись до власти, неизбежно становился и авторитаристом, и паразитарием самого худшего образца. С поспешностью угорелой кошки он приступал к своим якобы реформам, суть которых сводилась к двум вещам: первое -- утвердить себя са-мым грубым или коварно-хитрым способом в роли реформатора (неважно чего, лишь бы "процесс шел") и второе -- награбить, сколько возможно, чтобы при этом соблюсти законность, а точнее, подтащить к себе законность таким образом, чтобы она навечно оправ-дала все наворованное!
       Самое страшное для воспитательной практики семьи состоит в том, что дети, в особенности юноши и девушки, с ранних лет как бы сживаются с непре-ложным законом: честным путем ничего в жизни не достичь. Мой сын, должно быть, со своими приятеля-ми обсуждал эти проблемы и даже в качестве примера приводил мою жизнь, дескать, своими силами и без подлостей отец достиг каких-то высот. А каких, собст-венно, высот? Какая это высота, если я не в состоянии обеспечить элементарной едой себя и свою семью, то есть мне надо все время как-то изворачиваться, чтобы свести концы с концами. Правда, у меня есть имя, как кажется мне, не запятнанное. А это, говорят, тоже очень дорого стоит.
       Как бы то ни было, а дети и по сей день задают мне один и тот же вопрос: как жить? Можно ли сделать карьеру, не совершив подлости? Можно ли приобрести состояние абсолютно честным путем?
       У меня, как правило, один ответ -- со ссылкой на Достоевского, который говорил, что выгоднее всего быть честным человеком.
       Матвей Клейменов, как и Достоевский, придержи-вался именно такой точки зрения. И этому учил своих детей. Я на него тоже ссылаюсь, когда речь заходит о "возрождении" или о современных прохиндеях.
      
       4. Не погасить бы Божественный свет...
       Всякий раз, когда любуюсь очарованием наших девочек, невольно задаюсь вопросом - неужто этот Божественный свет угас-нет? - неужто на смену очарованию и светлой ауре придет лик измученной, выпотрошенной, сварливой женщины?!..
       Она вошла в белом ситцевом платье, тоненькая, на груди ситец совсем ниткой стертой светится. Косынка повязана вровень с бровями. Лицо в белой мучной припорошенности. Глаза и без того ласковые, а тут случай особый, гости редкие, потому и в глазах, и в руках столько радостной переполненности, столько до-стоинства, и я боюсь, как бы этот гигант, сидящий в суровости у приемника, не вошел в свою привычную бестактность и не крикнул, как на улице: "Нюрка, неси то, убери это" (совсем не вязалась эта придир-чиво-мелочная манера покрикивать с массивностью Матвея, с его покоем, с его бородой мыслителя, нако-нец). Нет, не стал он покрикивать, а так спокойно таз придержал, помол проверил двумя пальцами, понра-вилось; Зинку, шестилетку, рукой обнял; нет, иная здесь, в хате раскладка отношений. Это там, во дворе, беготня-суетня, там все колесом, да ходуном, а здесь, в комнате, отдых, здесь Аня больше хозяйка, чем он, Матвей, поэтому Аня будто приказывает, а ну ото-двинься, батя, а ну убери руки, я скатерть постелю, так, а теперь хлеб нарежь, принеси сыру-то, отец, подай, Зин, кувшин с молоком... Хозяйка!
       И на белой скатерти кувшин с холодным моло-ком -- прямо-таки как в живописном натюрморте. И сыр -- это сам Матвей приспособился "варить" сыр из овечьего молока, какой-то желудочек ягненка вместо дрожжей бросает в молоко, отчего оно густеет -- и вкус брынзы настоящей. И горшок с кашей из крупы собственной на столе, и рыба вяленая, самим Матвеем приготовленная, и овощ свой, и консервы свои -- ока-зывается, если мясо залить жиром, оно может годами стоять -- не испортится. Мы слушаем Матвея, будто в чужой стране находимся: а как это, а как то?
      
       5. Семья - спасительный остров
       Современная педагогика и не пыталась заглянуть в истинные тревоги семьи, а между тем семья и только семья способна избавить всех нас от нищеты, голода, войн и страданий! Наши семьи -- это те волшебные острова, которые могут нас спасти от многочисленных архипелагов лжи, насилия, банкротства и полити-ческого прохиндейства.
       -- Земля наша прокормить может столько народу, что даже представить трудно,-- объясняет нам Мат-вей. И подробностями экономическими сыплет Мат-вей, и расчеты готов нам представить, и уж за каран-дашом тянется: дорвался до возможности выложиться до конца. Потом мы спим. А утром бегом-бегом собрались: машина должна подойти к лежневке, а до той лежневки целых десять километров. Мы уходим молча. Нас никто не провожает, не принято почему-то здесь провожать: побывал в гостях, ну и бог с тобой.
       Не успели мы за ограду выйти, как нас догнала Анечка.
       -- Возьмите.-- И глаза ее смотрят прямо, а кон-чики губ чуть вздрагивают.
       -- Что это?Аня молчит.
       Я разворачиваю сверток: там лежит наш хлеб, луковица и кусок сахару. Мне становится стыдно. Ириней молча берет сверток и запихивает в рюкзак:
       -- Мало ли чего...
       Анечка убегает, придерживая подол белого ситца. Я смотрю ей вслед, у самой ограды она мельком оборачивается, совсем мельком, так что вряд ли можно понять, обернулась она или нет, а потом исчезает. Я почему-то подавленно плетусь за Иринеем, который уже набрал скорость и почти бежит по темному лесному коридору.
       А мне не хочется бежать, потому что когда идешь быстрым шагом, то думаешь не о чем-то важном, а только о том, куда бы лучше ступню поставить да удобнее рюкзак пристроить. А мне сейчас хочется думать.
       Об Анечке думать.
       Господи, как она слушала о моем Боттичелли! Как светились ее глаза! Видел ли я раньше такие глаза? Такой свет в глазах? Будто и сияния нет, а светло во-круг становится, свет тот невидимый сразу глубоко в душу проникает, отчего ты потихоньку перестаешь принадлежать себе. Нет же, не придумал я это: все учителя и сам Парфенов не перестают восхищаться Анечкой. А отвечает как! А где найдешь такую милую и светлую добросовестность, покорность такую. И как далека моя прежняя щемящая боль, мои окраинные состояния...
      
       6. Идеалы истинные и мнимые
       Конечно же, есть еще и псевдонародность, квазикультура и мнимые идеалы. Современная педагогика почти вся по-строена на этом псевдонаучном мате-риале, а потому не может быть народной, не может быть нравственной.
       Анализируя именно жизненные явления, связан-ные с детьми, присматриваясь к тому, как живет семья и как растут в ней дети, я часто ругаю себя: "Господи, как же я мог применять к живой жизни весь тот бредовый круг понятий, якобы научных, к живому процессу развития личности. Как же убого и отвратительно звучат применительно к тому же Ване Золотых или к Анечке Клейменовой все эти "коллек-тивизм", "общественная активность", "формирование навыков культурного поведения" и прочее.
       Я снова и снова обращаюсь к наследию Констан-тина Ушинского и поражаюсь простоте и ясности его педагогических взглядов. Что является самым глав-ным средством народного воспитания? -- спрашивает великий педагог. И отвечает: "Труд и нравственные начала". И поясняет: "...всякая человеческая душа требует деятельности, и смотря по роду этой деятель-ности, которую дает ей воспитатель и окружавшая среда и которую она сама для себя отыщет,-- такое направление и примет ее развитие. От недостаточной оценки этой основной психологической истины проис-ходят главные ошибки и еще чаще упущения и в педагогической теории, и в педагогической практике". Воспитывает ребенка та деятельность, которая достав-ляет ему радость, которая оказывает положительное нравственное влияние на него, которая гармонично развивает умственные и физические способности.
       И система средств, и все воспитательные воздейст-вия, и организация всей воспитывающей среды долж-ны быть так построены, чтобы побуждали ребенка к самовоспитанию, к самостоятельному стремлению трудиться, совершенствоваться.
       Как педагог-демократ и гуманист, Ушинский рас-сматривал воспитательную деятельность в неразрывной связи со свободой, самостоятельностью и инициативой ребенка.
       Одним из важнейших средств воспитания, или, как замечал Ушинский, "могущественнейшим органом воспитания", является учение. И опять-таки, подчер-кивая важность образования, Ушинский замечает, что главное достоинство преподавателя заключается в том, чтобы "он умел воспитывать учеников своим пред-метом".
       И снова, и снова предостерегает великий педагог от возможных ошибок -- сужения учения рамками па-раграфов "от сих до сих", вдалбливания готовых истин, зазубривания, муштры. Учение как воспи-тательное средство в том случае достигает цели, если связано с развитием познавательных способностей ре-бенка, если учит самостоятельно мыслить и пытливо всматриваться в окружающий мир.
       Считая умственные занятия детей очень серьезным трудом, Ушинский рассматривает учебно-познаватель-ную деятельность ребенка в тесной связи с нравст-венным воспитанием, с пробуждением жажды творить добро, с воспитанием чувств широких эстетических вкусов, с той прекрасной радостью, какую может и должен испытывать каждый от свободного творческого труда.
       Вот мы и подошли к одному из ведущих воспи-тательных принципов в системе Ушинского: свободная инициативная деятельность ребенка, помноженная на любовь к труду и к людям
      
       7. Свободный труд свободного человека -- это, по Ушинскому,-- и цель, и средство, и результат воспитания
       Любовь к тру-ду -- это самое большое наследство, кото-рое могут дать родители детям.
       Даже самый отдых растущего человека должен проводиться с пользой. После умственного труда можно физически поработать. Это полезно, приятно, необходимо, так как физический труд может стать величайшим подспорьем учению.
       С одобрением Ушинский относится к тем зару-бежным школам, где ввели столярные и токарные работы, привлекают детей к широкому самообслу-живанию, к ведению хозяйства, к обработке сада и огородных культур.
       Одна из лучших его работ -- "Труд в его психи-ческом и воспитательном значении" -- подлинный гимн труду.
       Труд в понимании Ушинского -- источник всех человеческих радостей, счастья, в нем сосредоточена животворящая духовная сила, которая пробуждает человеческое достоинство. И эту духовную силу, рожденную трудом, нельзя купить за все золото Калифорнии. Она дается тому, кто лично трудится.
       С каким презрением, с каким отвращением пишет Ушинский о человеке, который, получив горсть пре-зренного металла, перестал трудиться. "Видите ли этого расплывшегося негодяя? Его сальное и бессмыс-ленное лицо, маленькие заплывшие глазки, испол-ненные хитрости, наглости и вместе с тем низкого раболепства... Это тот же самый крестьянин: он похирел и в то же время поглупел, сделался жаден и жесток... Он весь предался тому сорочьему инстинкту, который медицина должна причислить к самому неизлечимому роду сумасшествия..."
       Читая произведения Ушинского, невольно формулируешь для себя выводы.
       Если наш ребенок или воспитанник трудится не в той мере, в какой ему позволяют силы и здоровье, зна-чит, ждать хороших результатов бесполезно.
       Если среда, окружающая ребенка, не располагает к труду, если в семье или в классе царит атмосфера безделья, пустых и никчемных разговоров, значит, она непременно отрицательно скажется на воспитании.
       Если ребенок ежедневно с радостью покидает классную комнату и каждый день торопится на бал или детский праздник, то вряд ли из этого ребенка вырастет дельный человек.
       Если ребенок предпочитает весь день работать только физически, лишь бы несколько минут не отдать умственным занятиям, значит, что-то в воспитатель-ной методе надо менять.
       Если ребенок готов целый день просидеть над книжкой или механически вызубрить целые стра-ницы, лишь бы избежать самостоятельного думания, значит, его познавательные способности уже при-глушены чем-то...
       Причины всех этих недостатков и пороков воспита-ния могут быть разные: влияние среды и дурной пример старших, скованность сил ребенка, появив-шаяся, возможно, от страха перед наказанием, а воз-можно, от укоренившейся скверной привычки, от образования отрицательных качеств и т.д.
       Чтобы избежать просчетов в воспитании, необхо-димо как можно раньше приобщать детей к труду, к самостоятельной деятельности, к самостоятельному мышлению. Все, что может ребенок сделать сам, все, что ему посильно, он должен делать. И правилом здесь могут быть, советует Ушинский, прекрасные слова шиллеровского Телля, ответившего на просьбы сына поправить ему испорченный лук: "Я? Нет! Лучшая по-мощь -- сделай сам".
       Дети любят трудиться. Даже играя, они приоб-щаются к труду. Они вносят в игры и серьезные занятия. А иногда работающий ребенок так увлекается игрой, что не отличает игры от серьезных дел, получая величайшее наслаждение, скажем, от копания грядок, плетения корзинок, шитья кукол.
       И вот эту-то игру-труд и должен использовать родитель и воспитатель как средство развития актив-ности детей, как средство приобщения детей к свобод-ной инициативной деятельности.
       В игре формируются все стороны детской души, писал Ушинский, ум ребенка, "его сердце и его воля, и если говорят, что детские игры предсказывают буду-щий характер и будущую судьбу ребенка, то это верно в двояком смысле: не только в игре высказываются наклонности ребенка и относительная сила его души, но сама игра имеет большое влияние на развитие детских способностей и наклонностей, а следова-тельно, и на его будущую судьбу".

    * * *

       Знакомясь с педагогическим наследием К.Д.Ушинского, поражаешься не только энциклопедичности его мышления и воззрений, но и той глубине предвидения, той совершенно блестящей интуиции, которые позво-лили ему уже в те времена обозначить основные кон-туры теории воспитания.
       Организация труда ведет ко многому: воспитывает доброе отношение друг к другу, дети становятся веселы-ми, спокойными, общительными, самостоятельными.
       А такие качества, как трудолюбие и чувство ответ-ственности, воспитываются у них на конкретных делах, на посильном выполнении простейших обязан-ностей, начиная от смазки дверных петель и замков и кончая административными функциями руководителя воспитательного учреждения.
       Дети привыкают к порядку, "к точному выпол-нению тех маленьких обязанностей, от выполнения или невыполнения которых зависит очень много -- наше счастье и даже та польза, которую человек сможет принести обществу...".
       По сути дела, Ушинский говорит о детской самодея-тельности, о самом главном ее условии -- педаго-гическом руководстве.
       Такой порядок жизни, при котором учащиеся сами активно включались бы в организацию своей жизни, завести, по его мнению, чрезвычайно трудно. Здесь важна не только внешняя организация, нужна еще и мудрость воспитателей, способных "руководить этой машиной без свирепой строгости, но и без слабости -- с шуточкой, ласково и строго...".
       К сожалению, мысли о влиянии сотрудничества де-тей на развитие личности, как и многие другие, не по-лучили у великого педагога дальнейшего развития. На сорок седьмом году оборвалась его жизнь.
       Многие замыслы остались незавершенными.
      

    ЧАСТЬ III. ПЕДАГОГИКА ЛЮБВИ И СВОБОДЫ - ПЕДАГОГИКА БУДУЩЕГО

    Глава 1. Духовно-правовая идеология - основа эффективного воспитания

       1. Без идеала нет ни воспитания, ни жизни
       У человечества нет ничего выше и нравственнее христианского учения о Любви и Свободе. Вот почему здесь нет и не может быть приемлемых альтерна-тив.
       В 1991 году я руководил секцией на Всероссийском совещании по вопросам семьи, материнства и детства. Совещание было организовано Комитетом по делам семьи и демографической политике при Правительстве Удмуртской Республики, и оно проходило в Ульяновске, в здании бывшего Ленинского мемориала. В ходе совещания прошла дискуссия, на которой мне снова был брошен упрек: "Зачем противопоставлять две культуры -- бердяевскуо и макаренковскую?" Я отвечал: "Культура, освещенная Божьим Светом, одна. У нее нет приемлемых альтернатив, ей противостоит множество антикультур. Идеология советского воспитания (синоним коллективистского), которая утверждалась Луначарским, Крупской, Мака-ренко и современными певцами марксизма в педаго-гике, хотим мы этого или не хотим,-- ложь. Истинная культура полифонична, она вбирает в себя множество гуманистических культур -- христианс-кую, буддистскую, иудаистскую, языческо-эллинскую, новейшие культуры, основанные на современных религиозных философских и человековедческих максимах. Конечно же, мои симпатии на стороне Бер-дяева, Владимира Соловьева и Достоевского, чьи имена и учения растоптаны теми же луначарскими, крупскими и макаренко. Бердяев, как и Соловьев, до-рог мне идеей всеединства, оптимистической верой в мессианскую роль нашей страны, нашего великоду-шия. Вслед за Бердяевым готов повторять, что судьба России и в том, чтобы пройти через кровавые муки большевизма, через грабительские лабиринты сегод-няшней демократии, через экологические катастрофы, за которыми последует либо всеобщий апокалипсис, либо подлинное социально-экономическое и духовное возрождение, осуществление мессианской роли.
      
       Родителю, воспитанному на идеях коллективизма, небезынтересно будет узнать, почему столь замеча-тельный и прозорливый человек, как Бердяев, напрочь отрицал коллективизм. Ведь существует и такая точка зрения, которой придерживались и придерживаются сейчас многие замечательные педагоги и философы: "Истинный коллективизм берет на вооружение все полезное, что выработано человечеством" (по Марксу и Ленину). Есть подлинный коллективизм и есть его суррогаты, как учили те же основоположники. Под-линный коллективизм, подчеркивал великий укра-инский педагог В.А.Сухомлинский, защищает добро-ту, сочувствие, сострадание, красоту и все то лучшее, что есть на земле, в том числе и благородную ненависть к врагам коллективизма, коммунизма, комму-нистической партии. Нередко встречаются и такие утверждения: "Есть ложный и истинный фашизм или национал-социализм. Истинный фашизм справедлив, благороден, стоит за расцвет национальных культур и яростно борется со всеми, кто против нации, против счастья человека!"
       Конечно, к подобным суждениям можно было бы отнестись со спокойной иронией, если бы наши дети и наши родители не втягивались бы с такой отчаянной силой в сферу человеконенавистничества, если бы не лилась повсюду кровь, если бы не надвигались с помощью этих будто бы пустых словопрений новые беды и катастрофы.
       Слова стали так же сильно ранить и уничтожать, как пули и ядерное оружие. Слова -- это энергия и направленность воли. От того, какими словами напич-кан человек, зависит то, как он ведет себя. Слова -- это мировоззрение, которое движет народами. Не прошло и десяти лет, как убийства, грабежи и хище-ния стали обычным делом: почти никто не реагирует на смерть, потому что она повсюду. Там пятьдесят шахтеров засыпало породой, там сто горожан погибло от артобстрела, в других местах люди гибнут от холода, гонений и нищеты. Примета времени -- рас-тущая злобность людей. Я сравнивал умонастроения взрослых и детей, и выводы были на редкость уте-шительными: злобой охвачены взрослые, но не дети. У
       детей меньше ненависти, зависти, неправды. Дети пе-реполнены жаждой Веры. Кое-кто говорит скеп-тически: "Это мода!" Но это не мода. Это потребность нового или, точнее, обновленного и праведного миро-воззрения. Это область надежд. В известном смысле нам сегодня надо учиться у детей. И есть чему учить-ся. Учиться великой потребности жить чисто, нравст-венно, по законам истинной Любви и Свободы.
       Никто так замечательно меня не слушал, как дети, когда я им рассказывал о Бердяеве. Его слова дохо-дили до их сердец. И как ни странно, это были слова о коллективе. Приведу эти высказывания великого русского мыслителя, которые больше всего захва-тывали детей.
      -- Коллективизм обнаруживается всегда, когда в общении и соединении людей утверждается автори-тарность. Коллективизм не может быть не авторитар-ным, он не может допустить свободы в общении.
      -- Когда падают старые авторитеты, когда не верят больше в суверенитет монархий или демократий, то создается авторитет и суверенность коллектива, но это всегда означает внутреннюю неосвобожденность чело-века.
      -- Коллективизм не знает ближнего, он есть соеди-нение дальних.
      -- Оригинальность современного коллективизма заключается лишь в том, что он хочет произвести универсальную всеобщую совесть, мнение, мышление и оценки людей.
      -- Коллективизм всегда утверждается через наси-лие над личностью.
      -- Коллективизм означает отчужденное сознание.
      -- Коллективизм выражает исторические автори-тарные формы, начиная с теократии и абсолютных монархий до якобинской демократии, тоталитарного коммунизма и фашизма в открытых и прикрытых формах.
      -- Коллектив есть дас Ман, фантом, иллюзия, псев-дореальность.
       Это я выписал из бердяевской "Судьбы России". Меня поразил вывод философа: как только появляется авторитарность, насилие, ложь, так возникает коллективизм, немедленно усиливается отчуждение созна-ния, появляются злоба и ненависть. Кто знает, воз-можно, мы сегодня творим самые что ни на есть коллективистские отношения...
      

    2.Соборность

       Соборность есть выражение Сво-боды и Любви. Соборность не есть ка-кой-либо авторитет, а есть пребывание в свободном общении и любви. Педагогика Любви и Свободы проверяется Собор-ностью, чистотой помыслов и Святостью Духа.
       Мы живем в трагическое, но и прекрасное время. Время очищений и нарождения новых иллюзий, новых ниспровержений и уничтожений. Заранее ого-ворюсь, я не намерен ниспровергать Сухомлинского -- первую ласточку педагогики Любви и Свободы в нашем жестоком тоталитарном режиме. И все-таки я ставлю вопрос ребром: "Ну, а как же быть с твор-чеством Сухомлинского, который воспел мудрую власть коллектива, считая себя учеником и продолжа-телем дела Макаренко?" Примечательно, что именно в Марбурге, где многие годы работает исследовательская группа, изучающая наследие А.С.Макаренко, создана в 1991 году Ассоциация педагогов, поклоняющихся творчеству и имени павлышского учителя. На марбургском симпозиуме, посвященном творчеству Су-хомлинского, я сделал доклад под названием "Педаго-гика Любви и Свободы". Снова сошлюсь на Бердяева, который говорил, что любая значительная духовная работа начинается с покаяния, с чего я и начал свое выступление. Сейчас уже никому не интересно, что я при всех режимах был в оппозиции и выступал против авторитаризма в разных его проявлениях. Сейчас надо честно, искренне признать: каждый из советских педагогов, не исключая В.А.Сухомлинского, в силу тоталитарных обстоятельств проповедовал псевдонауч-ные идеи коллективистского (коммунистического) толка: марксистско-ленинская теория -- самая науч-ная, поскольку вобрала в себя лучшее, что было в культурно-исторической практике, а истинный кол-лективизм (в противовес казарменному) -- всегда добро. Защищая Сухомлинского от неомакаренковцев, главным образом его идею гуманизма, где на первом месте такие общечеловеческие ценности, как доброта, совесть, сострадание, милосердие, мы фактически пользовались методом "лжи во спасение". Мы дока-зывали, что Сухомлинский никогда не ошибался в изложении марксистско-ленинских идей о воспитании (слава Богу, что ошибался, иначе бы не было столь замечательного педагога), что он ничего общего не имел с христианством (опять же мы должны благода-рить рок за то, что он повернул павлышского учителя к общечеловеческим христианским ценностям), что будто бы Сухомлинский никогда не шел вразрез с макаренковской теорией коллектива (еще раз слава Богу за то, что Сухомлинский не слепо следовал своему учителю!).
       И если Макаренко был выдающимся выразителем своей эпохи (сталинской, гулаговской, энкэвэдэшной: он и служил в ГПУ, и идеалом личности для него был чекист, об этом он напишет в 1937 году, чекист, противостоящий слюнтяйской интеллигенции, рато-вавшей за чуткость к человеку, за любовь и гармо-нию!), то Сухомлинский, как никто другой, навсегда останется для нас певцом хрущевской оттепели. Сухомлинский -- ранняя, но мужественная весна нашего возрождения! Для него, в отличие от Мака-ренко, слова "любовь", "чуткость", "доброта", "лич-ность" станут ключевыми. Ему трудно было проти-востоять Монблану сталинистских циркуляров, армии неосталинистов и марксистско-ленинскому мировоз-зрению. Впрочем, к последнему противостоянию он и не мог стремиться. Больше того, за марксизм-лени-низм он, не задумываясь бы, отдал себя до последней капли крови... В печати высказывалась такая верная мысль: "Переосмыслить сегодня надо не одно наследие Макаренко; переоценке подлежит все, что укрепилось в нашей жизни, в нашем сознании,-- как незыблемые истины, как символы веры, как... таблица умножения". Добавлю: переосмыслить и отбросить надо все, что мешает освоению общечеловеческой куль-туры, что стоит на пути к развитию и обогащению общечеловеческих ценностей, которые могут и долж-ны стать единственной методологией такого сложного и прекрасного дела, каким является воспитание моло-дого поколения.
       -- Переосмыслить и Сухомлинского?! -- однажды сказали мне.-- Да вы понимаете, на что вы подымаете руку? Да как вы смеете!
       Я отвечал:
      -- Сухомлинский свят в своей чистоте: он искрен-не, как истинный рыцарь, защищал ложь, не ведая, что это ложь!
      -- Сухомлинского травили всю жизнь. Его хотели сжить! Он писал, захлебываясь кровью. Его обвиняли в антиколлективизме!
       Все это верно. В 1991 году на страницах "Учитель-ской газеты" выступил в защиту Макаренко давний враг Сухомлинского, доктор педагогических наук В.Кумарин. В одной из редакций мне сказали: "Хоти-те почитать донос на Сухомлинского, написанный Кумариным?" Я прочитал. "Донос" назывался так: "Что проповедует В.А.Сухомлинский" и адресован был лично президенту АПН СССР. Подписан был этот документ двумя датами: 17 апреля 1970 года, когда Сухомлинский еще был жив, и вторая дата поставлена была Кумариным 18 ноября 1973 года, когда Отдел школ ЦК КПСС развернул бешеную кампанию против Сухомлинского. Замечу также, что именно в эти годы я много раз выступал в защиту Сухомлинского, а также подготовил главу о творчестве В.А.Сухомлинского в своей докторской диссертации...
       Так в чем же обвиняет В.А.Сухомлинского В.Кума-рин? Да и не только Кумарин, а все тогдашнее ру-ководство Академии педагогических наук и Минис-терства образования СССР.
       В.Кумарин обвиняет В.А.Сухомлинского в недо-оценке принципов подчинения коллективу и государ-ству, в требовании свободы личности и расширении ее прав, в попытке деколлективизации советского воспи-тания, в немарксистской трактовке свободы личности.
       Любопытно сегодня взглянуть на доводы В.Кумарина (цитирую дословно):
      -- "Демократизм, несовместимый с "безоговороч-ным подчинением" -- таков идеал В.А. Сухомлинс-кого. Спрашивается, а как же с выполнением воинс-кого приказа? Ведь мы готовим в школе и будущего солдата. А уважение государственных законов? Их ведь, как и приказ, тоже надо выполнять безоговороч-но, хотя бы "гражданин" и не был с ними согласен. Но у B.C. Сухомлинского культивирование "свобода лич-ности" заслоняет все остальные воспитательные зада-чи. О воспитании гражданина, выполняющего законы, бойца, выполняющего приказы, он не заботится.
      -- В.И.Ленин пишет: "Русскому нигилисту этот барский анархизм особенно свойственен. Партийная организация кажется ему чудовищной "фабрикой", подчинение части целому и меньшинства большинству представляется ему закрепощением... превращением людей в колесики и винтики"...
      -- В педагогике взгляды В.И.Ленина конкрети-зировал выдающийся теоретик коммунистического воспитания А.С.Макаренко: "Общие цели являются для меня не только главными, доминирующими, но и связанными с моими личными интересами. Очевидно, детский коллектив только так может быть построен. Если он построен не так, я утверждаю -- это не советское воспитание".
      -- Проводимый В.А.Сухомлинским пересмотр ко-ренных положений советской педагогики, в т.ч. основных принципов теории коллектива, давно заме-тили и с довольствием муссируют буржуазные совето-логи. 1966 году в городе Флото на Везере (ФРГ) состоялся первый международный симпозиум, посвя-щенный педагогике А.С. Макаренко. Выступая на этом симпозиуме, западногерманский (г. Мюнстер) профессор Изабелла Рюттенауэр говорила: "Толкова-ние отношения между сознанием и поведением претер-певает коренные изменения в работе Василия Сухо-млинского "О воспитании коммунистического человека". "Изменения, происшедшие в трудовом коллективе,-- пишет В.А.Сухомлинский,-- застав-ляют нас думать о новых задачах, которые ставит жизнь перед школой. Коллективизм является важным принципом в воспитании подрастающего поколения. Однако отдельные положения, из которых мы исхо-дили до настоящего времени в деле воспитания детс-кого коллектива, больше не отражают существа новых коммунистических отношений между людьми и всту-пали в противоречия с жизнью. Мы имеем в виду прежде всего организационную сторону воспитания коллектива. Формирование коллективного сознания и укрепление коллективных отношений рассматрива-лись главным образом в аспекте подчинения личности коллективу, т.е. его руководящим органам. В настоя-щее время основным принципом жизни в коллективе должны быть не зависимость и подчинение, не управ-ление и руководство, а идейное единство, основанное на коммунистической деятельности"1.
       Под коллективом, который характеризуется зави-симостью и подчинением, подразумевается, несом-ненно, воспитанный коллектив Макаренко...
       Немарксистская трактовка принципа свободы личности приводит В.А.Сухомлинского к глубокому искажению целей коммунистического воспитания. Воспитательным идеалам партии, четко определенным в документах съездов и выступлениях партийных деятелей, В.А.Сухомлинский противопоставляет эк-зистенциалистский идеал личности, целиком погло-щенный собственным "наличным бытием". В книге "Нравственный идеал молодого поколения" В.А.Сухо-млинский пишет: "При правильном воспитании стрем-ление к духовной независимости и самостоятельности надо поощрять, развивать, потому что в ней прояв-ляется здоровое стремление к высоконравственной личной жизни. Совершенно недопустимо и вредно втискивать в рамки режимных требований, ограни-чений все то, что должно быть исключительно делом морали и определяться прежде всего совестью воспи-танников".
       Экзистенциалисты рассуждают так же. Подчинение личности требованиям общества они рассматривают как "несобственное" существование. "Как нечто соци-альное,-- говорит Хайдеггер,-- я не являюсь самим собой".
       Проповедуя идеал устремленности в мир собствен-ного "Я", свободного от социальных зависимостей и связей, В.А.Сухомлинский риторически спрашивает: "Я не один год думал, в чем же выражается наиболее ярко результат воспитания? Когда я имею моральное право сказать: мои усилия принесли плоды? Жизнь убедила: первый наиболее ощутимый результат воспи-тания выражается в том, что человек стал думать о са-мом себе. Задумался над вопросом: что во мне хоро-шего и что плохого? Самые изощренные методы и приемы воспитания останутся пустыми, если они не приведут к тому, чтобы человек посмотрел на самого себя, задумался над собственной судьбой".
       Нравственному кодексу строителя коммунизма, являющемуся, как известно, программой личности советского человека, В.А.Сухомлинский противопос-тавляет внеклассовое и внепартийное требование воспитания "человечности". "Основное в человеке коммунистического общества,-- пишет В.А.Сухомлинский, -- это человечность". Но марксизм-ленинизм ни-когда не рассматривал революционный гуманизм как абстрактную человечность. В марксистском понима-нии гуманизм всегда имеет классовую, коммунисти-ческую направленность.
       Вот, собственно говоря, основные обвинения в адрес В.А.Сухомлинского. И здесь важно отметить два момента.
       В.А.Сухомлинский, защищаясь, опровергал обви-нения, доказывая, что он не искажает В.И.Ленина и А.С.Макаренко, а, напротив, делает все возможное, чтобы утверждать основные идеи основоположников в повседневной жизни, в теории и практике воспитания.
       И второе. Все защитники В.А.Сухомлинского также неистово и горячо доказывали, что он развивает основоположников, а учение о коллективе считает святая святых воспитания. Только, по его мнению, коллектив должен состоять из личностей, убежденных коммунистов, готовых для утверждения социалис-тического строя даже пожертвовать своей жизнью.
       Итак, боролись две стороны: никакие не левые и правые, а два официоза (педагогическая власть и государственная пресса), а кто-то третий глядел на эту возню со стороны, точнее, сверху. И этим третьим был Отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС, которому эта возня была на руку, так как свидетельствовала о види-мости духовной борьбы и, в конечном итоге, утверж-дала коммунистические идеалы! Поэтому Отдел пропа-ганды поддерживал обе стороны: не вступал в борьбу с педагогической властью и не очень-то торопился одергивать государственных журналистов.
       Есть здесь и третий момент, касающийся сегод-няшнего дня. Грустно и тоскливо сегодня в педаго-гике. Идет лихорадочная борьба за власть, за кресла, за амбиции, за "кормушки", за все что угодно, только не за педагогические истины и идеалы. Ведь что получилось. В стране вроде бы сменился режим. Говорю "вроде бы", потому что на самом деле ничего не изменилось. Если раньше был государственный капитализм, то сегодня его можно назвать частно-государственным -- от этого мало что меняется. А в педагогике как жили, так и живут все те же марк-систско-ленинские принципы, все те же коллективист-ские теории. Все ратуют за коллектив и в то же время за общечеловеческие ценности, за свободу и защи-щенность человека...
      
       3. Покаяние и самоукорение суть нравственные основания
       педагогики Любви и Свободы
       Первую покаянную статью я опубликовал лет тридцать назад, и ее редактировал Симон Соло-вейчик, возможно, самый крупный педагогический публицист. В этой статье я впервые выступил и против фанфарных макаренковских маршей, и против ниве-лировки личности, и против казарменного коллек-тивизма. Я критиковал себя, и потому все были довольны. Я понял, что этот толстовский принцип самообнажения крайне надежен, и потому стал писать романы с критическим анализом собственной макаренковщины, собственной неглубины, бесчеловечности и авторитарности. Сегодня сторонники Сухомлинского (далеко не все) предлагают даже почистить учение павлышского учителя: дескать, можно безболезненно убрать из его книг все, что касается коммунизма,-- и будет то, что надо. Во-первых, историю нельзя "чис-тить", во-вторых, Сухомлинский беззаветно верил в коммунизм. Он истово учил молодых людей: "Гордись тем, что ты гражданин первой в мире социалис-тической страны. Ты сын земли, на которой родился вождь и учитель трудящихся всего мира Владимир Ильич Ленин -- создатель Коммунистической партии, основатель нашего советского государства, великий мыслитель, самый гуманный в мире человек... Вы-сокое звание коммуниста-ленинца -- идеал нашей мо-рали, нашего поведения, нашего труда во имя счастья, величия и независимости нашей Советской Родины". Что самое высшее для Сухомлинского? Коммунис-тические святыни, которые в душе каждого учителя, пионера и комсомольца, отца и матери. Культ матери и культ доброты непременно соединен с коммунис-тическими святынями, добытыми великой кровью, борьбой и дорогой ценой! Дурман и чертополох (это о неугодных) надо вырвать из коммунистических цвет-ников и выбросить их, уничтожить!.. Какой отчаян-ный, злобствующий маоцзедунизм, ленинизм, пино-четизм... Отсюда и яростно-оголтелые советы: "Зорко и мудро следите за тем, чтобы дети наши, подростки, юноши глубоко верили в наши идеалы, чтобы эту веру нельзя было поколебать, говоря словами Маркса, не разорвав их собственных сердец". (Как воспитать настоящего человека. К., 1975, с. 83). Пламенный пафос павлышского учителя был замешен на глухой ненависти. Что можно сказать о таком его завете: "Пусть в твоей душе живет вечная ненависть к врагу" (с. 25). Или: "Есть только две формы жизни: гниение и гонение". Гонение -- это борьба за коммунизм, а гниение -- это все, что против коммунизма. Строго по Ленину: нравственно то, что служит делу коммунизма! Свойственное нашей стране активное и безоглядное идолотворчество, бешеная истерия, направленная на то, чтобы во что бы то ни стало защищать и возводить в культ любое невежество и затем выдавать его за вершину гениальности, открытия -- и какой же в этом позор! -- и сколько вреда нанесла такая бездумность науке, духовному делу, каким является педагогика. В брежневскую эпоху защитники новаторов говорили ДРУГ другу: "Нельзя называть ошибки новаторов... Враги ухватятся, и это повредит демократии и про-чее..." Именно в силу такого негласного сговора и получилось, что, скажем, такие педагоги, как Щетинин, любовались на страницах своих изда-ний собственной агрессивностью, разумеется, агрес-сивностью во имя справедливости и гуманизма: новатор есть новатор, ему все дозволено. И как психо-логически тонок его авторитаризм! Вот он увидел ученика Сеничкина, быстро подошел к нему, сжал его плечо, резко повернулся к классу, закричал, обвинил детей в безразличии, а в голове уже "пошел процесс": "Коротким -- снизу" -- как молния ударила в мозгу.
       Все остальное было сделано автоматически... и Сеничкин негромко, но внятно сказал учителю: "Вот теперь понятно, батя..." (Щетинин. "Объять необъятное". М., 1986, с. 40).
       Конечно же, автор пишет о своем срыве на доброт-ной покаянной ноте: "выдающийся педагог" понимает разницу между подлинно педагогическим и казарменно-гулаговским вариантом общения. Высказывая критические замечания в адрес Щетинина, я убежден и в том, что Михаил Петрович Щетинин, разрабатывая основы новой школы гармонического развития, принесет немало пользы педагогическому делу. Прине-сет непременно, если сделает в том числе и самоукорение одним из главных средств своего духовного развития.
      
       4. Тоталитаризм любит свободу для себя
       Паразитарная тотали-тарность принуждала любить дикта-торский режим и продажную культуру -- и все это называла патриотизмом. ис-тинная свобода есть духовность человека, побуждающая обогащать свободу и любовь для ближних.
       В своем романе "Паразитарий" я исследовал отношения в семье, государстве, куль-туре. Паразитаризм -- это не только умение найти того, из кого можно выбирать жизненные соки. Это и способность найти "хозяина", инициативного, твор-ческого, который бы отдавал всю свою силу тем, на кого он работает. Паразитаризм настаивает, чтобы жертва любила кровопийцу, боготворила его.
       Первыми читателями моего романа были дети. С ними я разрабатывал "Сорок заповедей Свободы и Любви", создавал живую видеопедагогику. Лейт-мотивом занятий была мысль Платона: "В душе каж-дого отдельного человека проходят те же процессы, что и в государстве". Главный метод поисков -- синтез наук, культур и искусств. Временные рамки романа -- от наших дней до первого века нашей эры (58--66 годы), когда апостол Павел уже томился в подвалах прокуратора Феликса, а Нерон совершал зловещие оргии, и свет живых, из людей, костров в его Садах уже высветил на многие столетия способы утверж-дения тоталитарности. Мы сравнивали режимы. Чему научилось человечество за последние две тысячи лет? Убийствам, подлогам, шантажам, предательствам, спокойному созерцанию того, как мир движется к катастрофам. Что было тогда на заре человечества? Острейшая борьба за власть, надувательство народа, распад империи и торжество вонючих рыночных отно-шений, конфискация имущества и дележ награб-ленного. Возвращались на родину беглецы-писатели и их произведения, широко публиковались списки лиц, замешанных в кровопролитиях, уничтожались поли-цейские досье, правда, историки замечали по этому поводу, что сжигалось всякое хламье, а подлинные до-кументы -- доносы -- хранились. Эпидемии убийств то и дело прокатывались по империи. Евреи резали сирийцев и греков, парфяне жгли селения армян, а римские легионеры убивали иудеев. Историки свиде-тельствуют: еврейские кварталы в Александрии были завалены трупами, число убитых доходило до пятиде-сяти тысяч. Эрнест Ренан пишет: "Ничто не может сравниться с еврейской злобой, однако иудаизм извлек из своего лона идеал добра, жертвы, любви".
       Тогда, как и теперь, национальная рознь, антисе-митизм и разобщенность приближали мир к всеобщей смерти: так, по крайней мере, считали пророки и философы. Тогда, как и теперь, пророки и мыслители призывали к покаянию, к чрезвычайным мерам по спасению рода людского, звали к истинной свободе и к истинной любви.
       Что такое вселенский паразитарий? Это не только наша отечественная сонливость и беспечность, когда на-перед съедаются все жизненные ресурсы, это не только уничтожение партнеров на мировом рынке "гуманитар-ной" лжи, это планомерная жестокая подготовка крово-пролитных войн, это бездумные шаги к гибели мира. Согласен с предсказаниями: "Или гибель человечества, или гибель старой цивилизации и рождение новой".
       Педагогика Свободы и Любви -- это, может быть, главный путь к спасению.
      
       5. Свобода и любовь противоречивы
       Да, Свободва и Любовь находятся в постоянном движении, очищении и обновлении. Необходимо великое терпе-ние, чтобы торопливостью не навредить жизнедеятельности этих феноменов.
       У каждой эпохи есть свои ключевые слова. Рядом с "любовью" в знаменитых посланиях апостола Павла стоит греческое "макрофумейн", что означает -- ДОЛГОТЕРПЕНИЕ. "Долготерпение", как замечают и русские, и европейские толкователи Нового Завета, применяется не к обстоятельствам, а к несправедливо обиженным, которые могли бы легко отомстить за обиды, но не делают этого.
       Мы все несправедливо обижены. Приговорены. Откуда брать силы, чтобы вынести предстоящие беды, грядущий голод и нужду? Эти вопросы нависли над учителями и детьми дамокловым мечом, потому, наверное, почти 99 процентов опрошенных жаждут ве-рить в Бога, ищут спасение в вере, потому и приняты были ими выбранные из общечеловеческих кладезей сорок заповедей Любви и Свободы.
       Среди двадцати заповедей любви есть и такая: "Любовь милосердствует". Задаю вопрос:
       "Многие, если бы пришлось решать дело уголовни-ка, встали бы на сторону правителей, а не на сторону Христа. А вы?"
       Последовали контрвопросы: "А что сделал уголов-ник?" Говорю: "Сжег вашу дачу или убил товарища, или ограбил ваш дом..." Ответы категорические: "Казнить!" -- "А кто бы привел приговор в исполне-ние?" Желающих убивать больше половины. Вспом-нилось. На вопрос: "Нужна ли смертная казнь?" -- все опрошенные американские дети ответили: "Нет", девяносто процентов наших ребят были за казнь.
       Я был поражен, когда шестиклассник из Зелено-града написал: "Мы живем в раздраженном обществе, учимся в раздраженной школе, воспитываемся раздра-женными родителями -- откуда взяться долготер-пению? "
       Мы в обидах с ног до головы, и мстительного огня нам не занимать. Я лично не могу преодолеть дичай-шее свое заблуждение: со мною всю жизнь поступают несправедливо! Точно так же рассуждают и мои мнимые недруги! Мстительная зависть размножается с неистовой силой: потенциал мировой ненависти, должно быть, достиг предела. Надеяться можно только на чудо. Как рухнул наш родной тоталитаризм, так однажды нежданно придет в наши сердца и любовь. Если этого не случится, погибнем все!
       6. B наших детях зреет вера и острейшая потребность свободы и любви
       Эту педагогику я бы назвал ПЕДАГОГИКОЙ СВЕ-ТА. Категория Света, развернутая во многих фило-софских учениях от Платона до Лосева, к сожалению, не нашла своего развития в современном психолого-педагогическом знании. Речь идет о духовном Свете, о духовном зрении, об озарении, о катарсисе, об искрен-ней любви в человеческих глазах, в человеческих деяниях, которая всегда видна и ощутима, эмпи-рически узнаваема: она светится, и не нужны специ-альные методики, чтобы этот Свет замерить! Этому Свету противостоят злобность, ненависть и весь арсе-нал бесовских самовыражений -- от гордыни до чер-ной тоски и мрачной печали. Я однажды давал урок для старшеклассников в 49-й московской школе. Все шло сначала вроде бы правильно, но не было Света. И вдруг этот Свет появился, и лица учителей, детей, иноземных гостей, учителей из Швейцарии, озарились чудным светом смиренномудрия, самоукорения, щед-рости.
       Мой урок для швейцарских учителей был связан с анализом некоторых сторон творчества Макса Фриша, замечательного современного швейцарского писателя, и Льва Толстого, которого Фриш очень любил и всю жизнь изучал.
       Конечно же, Фриш был взят не случайно.
       Фриш близок мне особенно тем, что, как никто дру-гой из западных писателей, проник в глубинные тайны русской души. В те тайны, о которых я соби-рался поведать старшеклассникам.
       Анализируя связь обучения с воспитанием, я сде-лал вывод: наше воспитание вербальное, а "их" -- деятельностное. И это несмотря на то, что все наши теории сводятся фактически к одному тезису: "лич-ность формируется в труде, в деятельности". Когда я в присутствии тех же швейцарцев задал вопрос извест-ному педагогу Никитину, какой самый главный порок наших граждан, он ответил: "Лень и глупость". Любо-пытно: наша литература не дала таких героев, как Мартин Иден и Фрэнк Каупервуд. Наши Рудины, Безуховы, Мышкины если что-то и делают, убивают или устраивают революции, то тоже с единственной целью: заглянуть в тайники собственной души, в души подобных себе, и на этой артезианской глубине на-сладиться опять же разговорами о проклятых про-блемах бытия.
       Из сочинений Фриша я выбрал сто вопросов и разбил их на десять рубрик: о бедности, богатстве, смерти, надежде, дружбе, любви, юморе, реформах, о Боге, о смерти. Каждый ученик мог "вытащить билет" из любой рубрики. Каково же было мое удивление, когда выбор пал исключительно на проблемы смерти, Бога и надежды. И вот тут-то и пришло озарение: полился новый нравственный свет, появились в ре-бячьих ответах не просто глубина и раздумья -- родилось откровение, которое всколыхнуло педагогов, увидевших своих детей такими, какими они их не знали; об этом они будут потом долго размышлять. Что всколыхнуло ребят? Игровой момент или содер-жание вопросов (Толстой был против насилия и контр-насилия, а вы? Объясняете ли вы богатство или бед-ность Божьей волей? Может ли ненависть породить надежду? Когда вы останавливаетесь на улице, чтобы подать нищему, почему вы делаете это так торопливо? Что вас раздражает в похоронах? Почему умирающие не плачут? Вы не боитесь смерти потому, что вы материалист, или потому, что вы не материалист?)... Общая атмосфера доброй дискуссии или вспышка света в тайниках души -- это загадка!
      
       7. Самое трудное в педагогике Любви и Свободы -- научиться
       любить врагов своих
       -- Вас несправедливо обидели, и вы легко могли бы отомстить за обиду. Как бы вы поступили? -- такой вопрос я задавал детям, поясняя, что эту нравственную задачу сформулировал знаменитый толко-ватель Библии Уильям Бартли. Разумеется, истинный христианин, придерживаясь Завета -- любовь долго терпит,-- не стал бы мстить врагам своим.
       Я сказал детям, что, как правило, хочу, чтобы мои враги по крайней мере испытали ту боль, какую они причинили мне. Понимаю, что это нехорошо с моей стороны, но изменить мое нутро мне трудно...
       Детям нравятся и понятны мои рассуждения, и они, будучи максималистами, готовы утверждать, что они никогда не мстили бы врагам своим.
       Один известный журналист, побывавший на моих занятиях, сказал:
       -- А насколько прочны эти убеждения детей? Да и являются они убеждениями?
       Возможно, и не являются. Возможно, желаемое выдается за действительное. Ну и что? Если в обществе начинает вращаться новая, ранее не известная система идей, то рано или поздно появится то необходимое меньшинство, которое, став Солью Земли, осветит эти новые и вместе с тем старые как мир идеи, и на их Свет слетятся и творческие личности, и бессильные, и равнодушные.
       Сегодня новая педагогика, педагогика Любви и Света,-- лишь крохотный росток. Но я уверен, не пройдет и полувека, как она захватит не только школы, не только отдельные страны, но и все человечество!
      
       8. Научить детей любить самих себя, свои потен-циальные возможности -- значит сде-лать первый шаг на пути истинного вос-питания
       Нравственное сознание наших молодых людей характеризуется и такими типичными ответами. На вопрос: "Любишь ли ты себя?" -- из ста опрошенных девяноста два ответили отрицательно. На вопрос: "Способен ли ты полюбить того, кто ненавидит тебя?" -- все ответили: "Нет". Большинство, как учащихся, так и учителей, ставят знак равенства между эгоизмом и любовью к себе.
       Между тем никакого воспитания не получится, если не воспитывать у человека любви к своим потен-циальным возможностям, к своему дарованию (а оно у каждого есть!), к самому себе! Можно сослаться и на авторитеты. Толстой: "Истинная любовь только та, когда в человеке любишь того же Бога, какой в тебе". Свое программное стихотворение "Люблю я себя, как Бога" замечательная русская поэтесса Зинаида Гип-пиус объясняла так: "Истинная священная свобода начинается с любви к себе -- через усилие воскресить в себе божественный образ".
       На своих уроках я говорил детям: "Бог в нас, следовательно, любя Бога, мы любим самих себя". Альтернативой такой установки является сатанинская позиция, утверждающая ненависть и к себе, и к дру-гим. Если и были успехи в моих многолетних педа-гогических экспериментах, то они всегда зависели от того, насколько я мог убедить и детей и взрослых в том, что они необыкновенно, уникально талантливы. Иногда возникало их тайное сопротивление, а чаще всего вспыхивали в глазах дерзкие искры радостного озарения. Этот свет точно приподымал личность в ее собственном представлении, человек будто бы прорывал свою устаревшую оболочку -- появлялось то, что Бердяев называл трансцендентным началом.
       В своих романах ("Соленга", "Печора", "Новый Свет", "Пласт Владимир" и др.) я пытался проследить, при каких условиях возникает эта соборная про-светленность. Я установил, что одним из путей к любви и творчеству является самоукорение, когда педагог рассказывает о своих ошибках, когда он винит себя, а не других, когда в результате самоукора из глубин его сердца выходит очищающий душу Свет -- Свет освобождения от нравственных пороков, свет любви.
      
       9. Мы ориентировались на бедность, гордились бедностью и учили ненавидеть богатство. Педагогика Любви и Свободы ведет к богатству и изобилию
       Я рассказывал детям о том, как однажды снимал дачу в Фирсановке, замечательную... четверть дачи. Дачу, в которой летом 1974 года жил Солжени-цын. Эту дачу сожгли, как сожгли еще двадцать дач в этом поселке.
       Зоологическая ненависть к богатству (к предпри-нимателям, кооператорам, к тем, кто успешно создает капитал) воспитывается и школой, и семьей, и улицей. И дети вторили взрослым: "У них все -- и квартиры, и дачи, и валюта, а у нас ничего!"
       Злобность прочно сидит и во мне, и в моих колле-гах, которые тоже разводят в ужасе руками:
       "Эти сволочи... Они же грабят нас..." Иногда прихожу в ужас: неужто и я с этими злобствующими?.. Между тем существует непреложная истина: чтобы создать богатство, надо его любить, а не ненавидеть, не подозревать людей в бесчестии, не клеймить! Инте-ресны в этой связи суждения замечательного русского мыслителя С.Л.Франка: "Русская интеллигенция не любит богатства... Интеллигенция любит только спра-ведливое распределение, но не самое богатство: скорее она даже ненавидит и боится его. В ее душе любовь к бедным обращается в любовь к бедности. Она мечтает накормить всех бедных, но ее глубочайший неосоз-нанный метафизический инстинкт противится насаж-дению в мире действительного богатства" Конечно же, педагогика будущего поставит на первое место проблемы справедливого устройства мира, проблемы добра и социальной защищенности человека. Но эти, я бы сказал, социалистические идеи (не надо бояться истинного в социализме) будут утверждаться с позиций любви к богатству). С пози-ций любви к ближнему!
      
       Глава 2. Линия смерти и линия жизни
      
       1.Тайные надежды
      
       Все, кто изучал судьбы жриц любви, приходили к однозначному выводу: каждая из "падших женщин" - глубоко несчастный человек. Судьбы жриц любви трагичны, ибо каждая из них сознает, что она идет по линии смерти. Одна из моих картин, посвященная трагизму жизни ночных бабочек, называется "Тоска по материнству". Тайная надежда каждой - накопить немножко средств и начать новую, честную, нормальную человеческую жизнь.
       И каждая решает про себя: есть две линии в жизни женщины - линия жизни и линия смерти. Любовь и Свобода, противостоящие бездуховности, вседозволенности и произволу, борьба за чистую и святую любовь к себе, к людям, к будущей своей семье и к будущим своим детям - это истинный путь жизни, способный доставить каждой женщине великое человеческое наслаждение.
       Я мучительно долго размышляла над судьбой Марии Магдалины, когда разрабатывал живописные сюжеты Великой грешницы и Спасителя. Один вопрос неотступно преследовал меня: "Почему Христос избрал для своей духовной любви Марию Магдалину?" И другие вопросы: "Почему после Воскресения он явился не к Матери, не к единомышленникам своим, а именно к Марии Магдалине?", "Почему у Распятия рядом с Богоматерью стояла Грешница?" Христос излечил свою духовную возлюбленную. И Богоматерь простила Грешницу. И святые Апостолы поклонились ей. Со слезами на глазах читаю "Библейскую энциклопедию", где Мария Магдалина названа РАВНОАПОСТОЛЬСКОЙ. "Она пришла, чтобы помазать тело своего возлюбленного Учителя принесенными ею ароматами. Она стояла у гроба и плакала. Пламенная любовь ее к Господу удостоилась величайшей награды: Мария Магдалина была первою, которой явился воскресший Спаситель по Своем воскресении, и она же первою удостоилась услышать отрадное повеление Господа идти к ученикам и сказать им, что Он воскрес из мертвых..." И он сказал: "Жена! что ты плачешь?"... Святая Церковь совершает память ее 22 июля".
      
       Миллионы девочек-подростков, школьниц, девушек, в том числе и студентов вузов, молодых женщин сегодня оказались в бездне сатанинства и идут по линии смерти. Десятки, а может быть, и сотни миллионов молодых женщин идут по линии смерти, когда предают свою Божественную Свободу. Они будто бы и не жрицы любви, не всегда получают чистоганом за мнимые наслаждения и поруганную честь, но практически, предавая свое духовное предназначение женщины, они уничтожают и себя, и окружающий мир, и свое Отечество. Этот духовный распад и есть АПОКАЛИПСИС НОВОГО ВРЕМЕНИ!
       Десятки газет испещрены крохотными объявлениями: "Машенька, 18 лет. Могу дать все, о чем вы мечтали. Звоните...", "С тобой не буду стесняться. Жду только тебя. Оксана" и т.д. Проституция не только легализована в стране, она еще и поощряется средствами массовой информации, органами правопорядка: у порнобизнеса - сложнейшая система самозащиты, жестко отработаны механизмы развращения, все поставлено на коммерческую основу.
       Создается впечатление, что этот духовньй распад кому-то очень даже нужен. Исследователь проблем безопасности России генерал армии Г.Н. Рукосуев привел в связи с этим высказывание древнекитайского философа и военного деятеля Сунь Цзы (VI век до н.э.): "Разлагайте все хорошее, что имеется в стране вашего противника... Подрывайте престиж руководства противника и выставляйте в нужный момент на позор общественности. Используйте в этих целях сотрудничество с самыми подлыми и гнусными людьми. Посылайте женщин легкого поведения с тем, чтобы дополнить дело разложения". Г.Н. Рукосуев называет три вида манипулир0вания людьми как способы социального управления: практикуются и особенно эффективны три вида воздействия - межличностный, групповой и массовый. Суть всех трех видов воздействия примитивна и проста - поставить жертву в такие условия, чтобы она действовала в интересах манипулятора. Для достижения этих целей используются самые различные уловки и приемы. При этом манипуляторы предпочитают не прибегать к силовым нажимам и принуждению. Мы обратились в самые различные инстанции Министерства внутренних дел с просьбой ответить на вопрос: занимались ли правоохранительные органы хотя бы одним случаем порнобизнеса. Ответ был отрицательный: "Нет. У нас демократия, и проституция, хотя она и не легализована, не преследуется..." Нам стало известно, что в Госдуме подготовлен к рассмотрению проект о легализации проституции в стране. К сожалению, в нашем славном государстве нередко побеждает не линия жизни, а линия смерти.
      
       2. Общечеловеческие ценности против кризиса семьи и духовного
       обнищания молодых людей.
       Даже тогда, когда мы все были поражены ложью социалистических утопий, когда миллионы людей искали свое счастье в самоотверженности, когда кучки профессиональных грабителей управляли всем ходом жизни, - так вот и тогда жила потребность истинной Любви.
       Поскольку Любовь не есть частность, не есть свойство чего-то, а есть целостная завершенность Бытия, она захватывала и личность, и общество, и весь мир. Любовь по своей природе и личностна, и социальна. Она всегда на пересечениях культуры и народности, интимной жизни и глубинно-личностных потрясений. Сегодня в разгуле войн и национальных распрей, голода и разрухи развивается испепеляющий огонь псевдолюбви, псевдосвободы. Поразительно, что книжные лавки завалены миллионами экземпляров книг по двум направлениям: книги о сексе и книги о Боге. О псевдолюбви и об истинной Любви. Даже семейные и юношеские издания наполнены торгашеской "исповедальностью": вульвы, вагины, клиторы, прелести "голубых", лесбиянство, способы завлечений, - все это вывалилось на головы родителей, детей, молодых людей. Все это вытесняет истинную Любовь. Я не против того, чтобы знакомить молодых людей с проблемами сексологии и даже с технологией секса. Но какая может быть "технология" без духовных начал? Технология бездуховного секса -- это убийство того счастья, какое ждет человек от чувственной любви. Больше того, сексуальная извращенность или отчужденный секс есть нравственная гибель личности. Я обратил внимание: извращения, раннее сексуальное общение, разврат, разные виды ложной любви и даже преступления, связанные с "любовью" - все это удел бедных и несчастных людей. Одна девочка из богатой семьи рассуждала среди подруг: "Эта низкопробная литература о сексе -- для быдла". Девочки и мальчики из богатых семей предпочитают читать серьезную литературу о сексе от З. Фрейда до И. Кона. Они предпочитают смотреть духовно-сексуальные или сексуально-исторические фильмы... Не берусь судить о пользе названной литературы, могу лишь наверняка утверждать, что несчастья сексуально развращенных подростков трагичны, что бедность, помноженная на сексуальный произвол, оборачивается бедой, что молодые люди, не познавшие единства духовного и чувственного, в любви не просто обкрадывают себя, но становятся ущербными и несчастными. Родителям хочется посоветовать: берегите своих детей от рыночного секса, от сексуального произвола!
      
       3. Не верьте тем, кто проповедует вседозволенность! Не верьте тем, кто "свободу любви" пытается обосновать жизненным укладом диких племен или южных народов.
       Нередко в печати можно встретить утверждения, будто посягательства на проституцию и разврат есть ущемление демократии. Находят еще и более тонкие связи, пытаясь научно обосновать необходимость сексуального произвола. Вот где, мол, истинная свобода -- в обнаженности, в открытости эротизма, в дичайшей разнузданности прихотей, в капризах сексуальных движений.
       В литературе часто ссылаются на опыт Индии, на жизнь дальних островов, на пламенные любовные игры Юга и прочее, предлагая европейцам следовать якобы совершенным способам любви, супружества, деторождения.
       Так, в книгах по сексу часто упоминается опыт каких-то индийских племен, именуемых "мурья". Рассказывают о системах воспитания в этих племенах, где мальчики и девочки с самого нежного возраста обучаются искусству любви, живут в общих спальнях и могут вступать в сексуальные контакты друг с другом даже на уроках. В перерывах между занятиями юные мурья могут украшать свой пансион откровенными рисунками, примерно такими, какие встречаются в отечественных туалетах для мужчин или какие в Европе бывают только в исправительных колониях. Дисциплина в этих пансионах очень строгая: никто не может претендовать на любовь к одной, скажем, девочке: никто не может сказать, что такая-то особа "его". Если кто-то проведет более трех ночей с одной девочкой, то его строго наказывают.
       Авторы описания этих нравов заверяют, что это принципиально новая сексуальная мораль, которая непременно должна овладеть сердцами всех людей на этой планете. Авторы формулируют законы эротизма, как высоконравственные законы. На первом месте стоит закон необычности или новизны ощущений. Этот закон требует наслаждаться искусно в постоянно обновляющихся объятиях. Приветствуется совокупление в людных местах.
       Второй закон - закон асимметрии, который требует, чтобы в сексуальных контактах было нечетное количество персон: третий никогда не лишний, а если его нет, надо думать о нем. Авторы поучают: "Эротизм не интересуется позами. Он рождает ситуации. Единственно важные позы, которые проносятся в ваших мыслях. Пусть в любви участвует и голова! Заполните мозг таким количеством органов, таким числом переживаний, каких не наберется у всех мужчин мира вместе взятых. Пусть каждое ваше объятие предвещает другое, пусть берущий вас мужчина будет и тот, кого вы сейчас держите за руку, и тот, с кем когда-то читали Гомера".
       Четвертый закон, "закон количества", описывается так: "Эротизм нуждается в количестве. Нет большего удовольствия для женщин, чем вести счет любовникам: ребенком - по пальцам, в колледже - по количеству занятий и лекций, в замужестве - в тайной записной книжке. И отмечать там особым значком день, когда к списку прибавляется новое имя: "Смотри-ка, почти месяц после предыдущего". Или с притворньми угрызениями совести: "Какой ужас - за неделю только двое!" Или радостно, бесстыдно: "Ура! В эту неделю - ежедневно!" И, прижавшись к самой близкой подружке, прошептать ей на ухо: "У тебя дошло до сотни?" "Еще нет, а у тебя?" "Да, гораздо больше". О, радость! Эти сотни, тысячи тел, которые смогло вместить одно ваше тело! И вы сожалеете только о тех, кого вам не пришлось узнать. Вспомните определение, которое я дал эротизму, - наслаждение эксцессом.
       Но "закон количества" требует, как необходимое следствие, другого, против которого вы возражать не будете: надо остерегаться пресыщения. Ведь так легко понять, почему для наслаждения необходимо множество любовников или любовниц, -- из страха, чтобы ваши чувства не угомонились, никогда не отдавайтесь мужчине, не будучи уверены, что наготове уже находится другой...
       Надо ли комментировать юношам и девушкам подобную идеологию? Надо. Если девушка или юноша не намерены создавать свою семью, если не рассчитывают на рождение в своей душе большой, истинно человеческой любви, тогда они могут пойти по пути предлагаемого эротизма. Но и этот эротизм горек: не каждому дано успешно заниматься индивидуальной деятельностью, именуемой проституцией, не каждый способен вынести предательскую роль в общении с близким, не каждый и не каждая могут быть негодяями. Я сурово говорю? Нет. Я говорю с позиций общечеловеческой культуры. С позиций христианства, с позиции педагогики Любви и Свободы.
      
       4.Семейное воспитание должно с ранних лет готовить детей
       к семейной жизни
       Игры в "дочки-матери", "Наш дом", "Наши родители" и так далее -- это первая детская школа семейной педагогики. Подрастая, дети участвуют в выполнении родительских функций: это и домашний труд, и забота о младших, и любая помощь родителям, и непременно - заработанные детьми деньги. С какого возраста дети должны включаться в добывание средств, решит каждый родитель по-своему. Важно, чтобы в труде росла и крепла личность будущего отца и будущей матери новой семьи. Дети природой и культурой как бы приуготовлены к семейной жизни. Эта приуготовленность, возможно, самое лучшее, что есть в наших детях. С особенной силой формируются семейные начала и привязанности у девочек. Эти начала и привязанности приводят уже в девичестве к нравственному максимализму, к той человеческой нежности, которая особым образом соединяется в женщине с нравственным императивом, с всегдашней готовностью положить на карту все. До конца следовать избранному пути. Жить и надеяться, даже тогда, когда нет, казалось бы, надежды.
       Кто знает, может быть, от воспитания, может быть, от педагогической моей деятельности, а может быть, и от девятнадцатого века русской литературы, - только всегда, особенно в школьной практике, я был свидетелем той девичьей нравственной радикальности, которая жила в моих ученицах, - и эта радикальность была связана с готовностью пожертвовать собой, и эта радикальность всегда была чуточку затаена, чуточку спрятана, она редко произносилась вслух. Вспоминаю невольно слова Достоевского из дневника: "Женщины еще послужат нашему отечеству в трудную минуту!!!" -- это после встречи с декабристами в Тобольске. А женщины у Толстого и Тургенева? Веками формировалось в народе светлое, матерински любящее беззаветное женское чувство. И яркость этого чувства запечатлена в максимах, изложенных В.А. Сухомлинским:
       Девушка! Будь мудрой и требовательной в любви. Любовь -- горячее чувство, но властвовать над сердцем должен ум. Для девушки это особенно важно. Ты - будущая мать. Природой и обществом на тебя возложена особая ответственность. Ты женщина, а настоящая женственность - это сочетание нежности и строгости, ласки и несгибаемости. Твоя мудрость, сдержанность, требовательность -- могучие воспитатели юношества. Мудрость женщины воспитывает честность мужчины. Любовь и легкомыслие несовместимы.
       И требования к будущему мужу и отцу:
       Будущий муж и отец, знайте, что важнейшей школой воспитания вашей духовной культуры в браке является ваше отношение к женщине - жене, матери своих детей, своей матери.
       Отношение к женщине - тончайшая мера побуждения совести. Умей любить мать своих детей умей дорожить ее здоровьем, красотой, честью. Умей защищать и оберегать ее от болезни, изнурения, несг1раведливости. Честь твоей жены и матери твоих детей--это честь твоего рода
       Хам в отношении к женщине - хам во всех отношениях. Уважать женщину - значит уважать жизнь.
       И требования к супружеской жизни:
       В браке ни на минуту не прекращается взаимное воспитание и самовоспитание. Одна из граней счастья в браке в том и заключается, что муж и жена становятся духовно богаче, духовное совершенствование доставляет большую радость и обеспечивает полноту жизни.
       Крайне важно, что в семейной педагогике В.А Сухомлинского проблема любви решается в неразрывной связи с культурой общения и эмоционально-эстетическим развитием личности.
      
       5. Процесс маскулинизации женщин и феминизации мужчин
       В мире установлено: прогрессируют процессы маскулинизации женщин и феминизации мужчин. Женщины становятся сильнее, предприимчивее, выносливее, что сказывается во многом: в организации семейной жизни, в участии в общественных и государственных делах. Мужчины, как выразился профессор А.Разумный, становятся экономическими и даже сексуальными импотентами. Нередко психологи и психотерапевты приводят такие примеры : "Я работаю и прилично зарабатываю, муж сидит дома, убирает квартиру, готовит обед, помогает детям делать уроки, мне нравится такое разделение труда. Мужу тоже..." Психологи отвечают в разных странах примерно одинаково: "Напрасно вы радуетесь. Это ненормальное явление. Первая и главная задача мужчины -- обеспечить семью материально, создать условия для отдыха, освоения культуры и воспитания детей. Если женщина стремится к карьере, работе, творчеству, что характерно для современных женщин, то мужчина должен помочь ей в этом, никак не подменяя ее и не взваливая на ее плечи все мужские обязанности..."
       Процессы феминизации мужчины очевидно обусловлены какими-то глубинными изменениями, которые произошли в мире. Мужчинам недостает физической твердо-сти, как способности проявлять в жизни прежде всего физическую силу и мужествен-ность.
       Многие мужчины во всем мире перестали выполнять функции добытчиков и нe обладают силой подчинять себе женщину и детей. Это их злит и раздражает. За неимением способов утверждать свою мужскую гендерную принадлежность, многие мужчины прибегают к так называемой "компульсивной" мужественности, которая включает в себя эмоциональную и физическую жесткость, подчинение женщин силой и поведение, связанное с насилием и риском.
       Психолог Берн называет компульсивную мужественность компенсаторской, за-дача которой -- компенсация чувства несостоятельности в профессио-нальной и экономической сферах.
      -- Как вы относитесь к такого рода компульсивной мужественности? -- спраши-вал я у ребят.
      -- Как можно относиться? -- ответил Ваня. -- Мой отец тоже нигде не работает. Все за него делает мамка. Противно.
      -- У нас в семье та же история, -- ответил Коля Лекарев.
      -- Но вы-то не пойдете по стопам отцов? -- улыбаясь, спросил осторожно я.
      -- Для этого мы и боксом занимаемся, чтобы быть сильными во всех отношениях.
      -- А вот как сделать, чтобы тяжелый труд стал радостным? -- спросил Ваня. -- Для меня это самый главный вопрос.
      -- Надо, чтобы была настоящая цель в жизни. Надо, чтобы вы душой почув-ствовали и приняли в сердце высший смысл своего предназначения. Когда вы это почувствуете, появится радость. Появится счастье, которое приходит тогда, когда человек потихоньку, или быстро достигает намеченных целей. У американских пси-хологов есть такой термин "НОРМА УСПЕШНОСТИ", утверждающая, что социальная ценность мужчины определяется величиной его заработка и успешностью на рабо-те. Можно с этим не соглашаться, но проблема успешности, или статуса мужчины крайне важна.
       Сейчас во всем мире говорят о том, что мужские тендерные роли переживают глу-бокий кризис, и задача современного воспитания состоит в том, чтобы всесторонне повысить силу и мужественность мужчин...
       -- Теперь я понял, для чего нам нужен бокс, -- рассмеялся Ваня.
      
       6. Энергия красоты Венеры и Марса (из записок В.П.Попова)
       В образе Венеры и Марса человечество запечатлело дивную красоту мужчины и женщины.
       Вспоминаю такой разговор с Викторией.
       -- Когда я заканчивала школу, -- рассказывала она, -- мне попался альбом Боттичелли, и меня поразил портрет Венеры. Захватило сходство с самыми тайными девичьими желаниями, стремлением узнать: как "это" все происходит, как соединяются мужчина и женщина. Я бы эту картину Боттичелли назвала так: "Эротические начала женщины". Венера -- это и образ Любви, и образ Красоты. В мужчине никогда на первом плане не выступали эти два святых достоинства.
       Я, кстати, была восхищена тем, что ты угадал и пророчески, я бы сказала, выразил основную мысль, касающуюся спасения мира, -- это твоя картина "Женщины и дети спасут мир". Не красота, а женщины с детьми, порожденными ими, как олицетворение Красоты. Ты даже представить себе не можешь, какое мучительное любовное томление охватывает юную женщину, когда она остается наедине со своими грезами или рассматривает картину, подобную картине Сандро Боттичелли. Мне так хотелось обрести любимого человека, соединиться с ним духом и телом, но я знала, что никогда этого не сделаю, если не будет у меня настоящей любви, если меня не полюбят так, как я полюблю.
       Недавно я прочла размышления Карла Юнга о бракосочетании Венеры и Марса. Не мужчина, а женщина, Венера, является носительницей огня любви. Она за-жигает Марса своей страстью, своим проникновенным чувством, своим стремлением зачать от Марса ребенка, который стал бы обладателем именно марсовских отцовских качеств. То есть, она любит не просто Марса как мужчину, а продолжение его в самой себе, способной воспроизвести подобие любимого человека. При этом она готова допустить Марса на свое священное брачное ложе только в том случае, если он обретет божественную святость. Эта святость уже стала достоянием прекрасной Венеры, и она готова соединиться только с тем, кто уравняется с нею в этом великом достоинстве.
       Карл Юнг как бы дает советы всем любящим и стремящимся вступить в брак. Пер-вое: не допускать ссор и раздоров. Второе: Венера должна войти в самое нутро мужа, чтобы всегда быть готовой успокоить огненный дух Марса. И третье: она должна пра-вильно понимать и использовать свою "жемчужину и водный дух", чтобы гневный Марс добровольно смешался в любви и нежности с любовным огнем Венеры. Толь-ко в этом случае возможно магическое соединение "огня и воды", способное приве-сти к счастливому деторождению -- истинному плоду истинной любви. И вот здесь-то как раз любящих поджидают неожиданные противоречия.
       Душа мужчины, по природе своей агрессивная и наступательная, стремится к об-ладанию: она торопливо жаждет взять все от женщины, достичь ее самых последних глубин, взять, чтобы тут же отдать все то, что принадлежит только ему.
       А душа женщины, стремящаяся все же сохранить, во что бы то ни стало, свою обо-собленность, обдает мужчину жаром своей огненной любви, как бы протестуя и тоже стремясь выбрать из мощных глубин все то ценное, что принадлежит несправедливо мужчине и что по праву должно принадлежать ей. Так эти противоположности, вы-ражая трансцендентные начала, сливаются и таким образом разрешают противоречия.
       Комплекс Венеры -- это святое стремление к мужчине, это страстное желание его обожествления.
       -- А комплекс мужчины? -- спросил я.
      -- А вот этого я не знаю. Дело в том, что в эротическом единении мужчину как бы оставляют его главные достоинства: интеллект, энергия воображения и сила духовно-творческого начала. Он обращается в... не могу произнести это отвратительное слово...
      -- В самца, -- подсказал я. -- Виктория смутилась и опустила глаза.
      -- Ты знаешь, почему я тебя полюбила? -- вдруг спросила она. -- Потому что у тебя не было этих начал. Каким образом так разнопланово жили твоя плоть и твой дух, мне неведомо. Но это было так.
      -- Дух и плоть у всех всегда живут разнопланово. Человек, если можно так вы-разиться, движим двумя энергиями: энергией биологических и духовных начал. Здесь животная, недуховная часть души бессознательно формирует потребности и мотивы поведения, желания, страсти и руководство интересами. И второй вид энергии, порож-даемой духовным сознанием, человеческим разумом, где властвуют высшие ценности Любви, Свободы, Красоты, Добра, Истины, к которым стремится человек. Эта энергия творит культуру, образования, общие коллективные нормы жизни, формы борьбы за выживание. Этот вид энергии определяет как негативные, так и позитивные направлен-ности жизнедеятельности человека, и векторы его духовного развития. В человече-ской душе постоянно идет борьба этих двух энергий, где всегда соседствуют эгоцен-трические и духовно-праведные трансцендентные начала, и эти начала определяют содержание комплексов Венеры и Марса в том числе.
      -- Очевидно, есть еще и третий вид энергии, -- сказала Виктория. -- Это сила иррационального движения духа. Тот же Вышеславцев абсолютно точно заметил, что разум и сознание не есть самое высшее в человеке. Самым высшим является иррациональная сущность человека. Причем, эта мысль, основываясь на со-отношении 5% реализованного духа и разума и 95% всего потенциального богатства личности, пребывающего в иррациональных ее глубинах, подтверждается здравым смыслом, орущим на всех перекрестках об огромных возможностях человека. Мы постоянно говорим о том, что эти возможности безграничны, что образование, куль-тура, воспитание, индивидуальное самосозидание в силу разных обстоятельств не реализуются. Но весь пафос всех существующих идеологий, мировоззрений и фи-лософий о назначении человека, его жизни и деятельности состоит в утверждении этих вселенских возможностей. Казалось бы, простенькая идея -- "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью" -- показывает и утверждает мощь иррациональных глубин человеческого бытия. И тем не менее, эта иррациональная сторона не только не признается современными философией и психологией, идеологией и обыденным сознанием, но и всячески клеймится, -- дескать, это чистая мистика, непознаваемость, химера.
       Человек, как могучий Марс, глядит в печальные очи жаждущей истины своей Ве-неры, а в ее глазах страх и ужас, так как ее душа наполнена как раз теми отвратитель-ными химерными ограничениями, которые созданы коллективно-бессознательными началами лжекультуры, лжечеловечества!
       Итак, человек в своих возможностях неисчерпаем, как Вселенная. И это признает каждый мало-мальски грамотный и оптимистически настроенный ученый.
       Человек космичен именно потому, что в нем кладези бесконечного множе-ства духовных и физических богатств, которыми по разным причинам он не может распорядиться.
       И самое поразительное то, что эта иррациональность держится на Любви и Сво-боде, беспредельных по своей сути, несущих в себе высшую духовность земно-го и космического разума, духа, творчества.
       Венера и Марс богоподобны, но и от них скрыт до конца не познанный иррацио-нальный смысл бытия, ибо и сама божественность, иррациональная в своей основе, бесконечна и вариативна в своем загадочном развитии.
      -- Три вида энергии -- биологическая, духовная и иррационально-космическая -- это наше с тобой открытие! -- захлопала в ладоши Виктория. -- Три вида энергии, ко-торые должны приоткрыть нам тайну Любви Венеры, Духовность и силу духа Марса, определяющих смысл и назначение человеческого бытия. Вот во имя чего мы должны работать, жить и надеяться. И ни в коем случае не надо бояться придуманных людьми слов, ограничений, параграфов, авторитарных заклинаний, типа: "Сюда не лезь -- это иррациональность! Отсюда отойди -- здесь мистика! Это не трогай -- опасно для жизни!".
      -- Эти три вида энергии и есть методологическая основа нового воспита-ния, нового самосозидания человеческого "Я". И поверь мне, нас поддер-жат дети, ибо их души рвутся именно к такой возвышенной триаде. Педагоги от-шатнутся от нас, а ученые от педагогики будут клеймить и проклинать нас, наклеивая на наши спины и рожи разные ярлыки: мистики, оккультисты и даже -- безбожники!
       И я рассказывал Виктории о своих многолетних опытах соединения на практике этих трех энергий.
       -- Когда я учительствовал в сельской глуши Архангельской области, я был по-ражен скованной мощной силой юных северян. В школе они казались неуклюжими увальнями, железобетон в мозгах, полная нераскрытость и приторможенность всего того, что мы называем потенциальными возможностями. А в лесу, на охоте, скажем, они преображались: их тела становились гибкими и ловкими, их сила бесконечной, а ум и выдумка ошеломительными. Я понял: я должен для них стать такой же могучей, безнасильственной мощью, как лес, река, небо, живительный воздух. И я вместе с ними набросал некоторое содержание нашей новой, тайной жизни, где опреде-ленно были три вида развития, или как мы с тобой сейчас говорим, три вида энергии: биологической, духовной и иррационально-космической.
       По первому виду были начертаны спортивные занятия: бокс, борьба, бег, спортив-ные и народные игры, обмывания, растирания и даже массаж.
       По второму и третьему видам -- индивидуальные программы "по НЕВОЗМОЖ-НОМУ". Здесь были сверхзадачи, сверхусилия, сверхдерзания. Мы сделали попытку взять на вооружение все то, что может помочь преодолеть нашу ограниченность. "Пробиться к небу, которое не только там где-то вверху, но и в нас самих", -- вот что стало нашей целью и целью каждого. Сегодня, читая наших отечественных мыслителей и отвергая всю оккультистскую направленность восточной и западной культур, я вижу, как совпадает моя практическая работа с детьми с теми дальновидными фило-софскими суждениями наших отечественных мыслителей о бесконечных возможно-стях человека, его тела, духа и разума. Мне запомнилась такая мысль: "Мы подобны детям, которые играют на берегу камешками, в то время когда перед нами бушует океан непознанных и неразгаданных истин". Человек бесконечно удален от так необ-ходимых для его жизни различных форм дерзания, попыток познать огромные возможности нашего тела, духа, разума.
      -- Вот это и должно стать нашей программой деятельности. И мы выиграем, -- сказала, тайно улыбаясь, Виктория, -- если немножко схитрим.
      -- Как это?
      -- Все дело в словах. Если мы будем говорить о расширении человеческих воз-можностей в области тела, разума и духовного бытия детей, нас поймут и будут при-ветствовать все, что мы будем делать в этих трех областях. Но если мы станем даже не говорить, а намекать, что все то, что мы делаем в какой-то мере является иррацио-нальным содержанием наших программ, нас заклеймят, обзовут мистиками, лжеуче-ными и шарлатанами.
      -- Такого рода маленькие хитрости допустимы, -- согласился я.
      -- Это даже не хитрость, -- стала разъяснять Виктория. -- Это вопросы такти-ки. Мы будем показывать технологии отдельных видов занятий, результаты детских и педагогических достижений, но обнародование обобщений и окончательных выводов оставим на потом, когда хоть на 70--80% будет завершена наша работа.
      -- И когда это будет? -- спросил я.
      -- Не раньше, чем через десять лет, -- серьезно сказала Виктория. -- И давай до-говоримся: об этом нашем замысле никому ни слова.
      -- Даже Марсу и Венере, если они снизойдут к нам на нашу грешную землю, -- пошутил я. Она восприняла мою шутку как-то по-своему, точно в ее иррациональных глубинах образовалась брешь, и оттуда хлынуло живое чудо бытия.
       -- Твоя реплика напомнила мне снова боттичеллевскую Венеру. Прости меня за нескромность, но в ней я увидела разгадку моего иррационального "Я". Она не от мира сего и не станет играть в камешки на морском берегу, она идет, чтобы разгады-вать тайны мирового значения. И я на меньшее не согласна. Дерзать, так дерзать! Ина-че у нас ничего не получится... Мы имеем дело с чудовищно безграмотным миром ученых и тех, кто решает - "пущать или не пущать". Смотри, как в штыки приняли даже не наши противни-ки, а наши друзья саму идею трансцендентности. Дескать, сложно, ненаучно, отдает кантианством, выговорить невозможно. Эти деятели научились выговаривать все: и "интернационализацию", и "индустриализацию", и "интериоризацию" и даже "одномандатный", а тут, видите ли, сложно и не по-русски. Да не эта внешняя слож-ность их пугает, а существо космизма, существо безграничных возможностей, зачем?! Зачем небо, когда есть земля, навоз в ней, благодаря которому все хорошо растет...
       "ТРАНСЦЕНДЕНТНОСТЬ -- основная идея философии" -- говорит Б.П. Вышеслав-цев. Но эти наши милые оппоненты не читают ни Вышеславцева, ни Бердяева, ни Лосского, которые говорили примерно то же. Более того, С.Н. Булгакову, как ты знаешь, принадлежит определение: "ТРАНСЦЕН-ДЕНТНОСТЬ -- ЭТО БОГ, ДУХОВНО-ВЫСШЕЕ". Только через эти духовно-высшие на-чала мы можем приблизиться к пониманию трех видов энергии человеческого бытия.
      -- Я слышу речи не женщины, а мужа, -- сказал я.
      -- Если моему Марсу это пришлось по душе, его Венера будет счастлива. И в ее глазах запылал тот знакомый огонь, который всегда заставлял нас мгновенно соби-рать вещи и мчаться в отведенные нам номера...
      

    ЧАСТЬ IV. ИГРА, ТВОРЧЕСТВО, ЖИЗНЬ

    Глава 1. Формула В. Н. Терского

      
       1. Игра в системе отношений
       Без игры нет ни детской жизни, ни развития дет-ского коллектива. Игра, если она правильно педаго-гически сконструирована и организована, больше, чем какая-либо другая деятельность, позволяет всесторон-не и во всей полноте развивать самодеятельность детей применительно к их возрастным особенностям. Не слу-чайно такой большой мастер воспитания, как Виктор Николаевич Терский, выдвинул формулу: "игра -- твор-чество -- жизнь".
       Игра может быть в руках тем инструментом, с помощью которого осуществляется переход от простей-шего детского желания удовольствия к серьезным и трудным социальным функциям, которые призван осу-ществлять гражданин социалистического общества. Этот переход осуществляется путем постепенного ус-ложнения социального и нравственного содержания игр, их организационного оформления путем их сочета-ния с другими видами деятельности, которые парал-лельно также усложняются.
       Игра и труд нерасторжимы. Я много лет работал в школе-интернате, где большинство детей были с приводами, то есть успели совершить какие-то преступления. И когда я увидел, что ребенок, увлеченный игрой способен легко выполнять самые трудные дела, я воспользовался этим открытием, и стал с детьми разрабатывать долговременные игры, насыщенные трудом, занятиями искусством, творчеством.
       У нас было 180 гектаров земли, огромное подсобное хозяйство, цветники, птицеферма, студии, кружки, 'сек-ции. И весь этот объем трудовых дел был втиснут нами в игру. И дети боролись за то, чтобы заполучить наи-более трудное задание: разгрузить вагон кирпича, строить мастерские, собрать урожай капусты, провести конкурс, организовать выставку картин и т. д. Я, раз-умеется, и тогда видел не только положительные, но и негативные стороны слияния игры и труда, но рассуж-дал примерно так: да, ребенок выполняет трудовые за-дания не в силу долга, а в силу требований игровой ситуации. Главное, что ученик сам идет к приобрете-нию практического опыта, трудовых навыков, сам тя-нется к познанию окружающего мира. Например, по условиям игры требовалось написать несколько кар-тин, сочинить стихи. Этому предшествовала специаль-ная подготовка: ребят собирали и учили технике ри-сунка и стихосложения. Я исходил из того, что каж-дый ребенок, независимо от того, имеет ли он склон-ности к поэзии или к живописи, должен самостоятель-но разбираться в том или ином виде искусства. Для этого каждому будет полезно попробовать свои силы. Ведь только попробовать, не больше! Никто никого не заставлял, а между тем все сидели и писали стихи, ра-ботали над рисунком. И так в течение четырех лет.
      
       Для меня великой радостью были приезды родителей наших детей, которые искренне радовались тем переменам, которые произошли в их детях.
      

    Глава 2. Тонкое мастерство игровых действий

       Представьте себе развитие такой ситуации. Вы го-ворите: "Отгадай, что у меня в руке" или: "А вот я знаю удивительно интересную задачку..." В ход пущен один из сильнейших педагогических приемов -- игро-вой элемент. С этой минуты ребенок ваш. По его пред-ставлениям, он наконец-то встретил нормального взрос-лого, который не задает ему дурацких вопросов: "А как ты закончил четверть?", не делает своих скучней-ших заключений: "Надо подтянуться..."
       Что происходит в ситуации, когда вы предлагаете ребенку отгадать, что у вас в руке? Во-первых, проис-ходит своего рода уравнивание -- стираются, так ска-зать, возрастные границы. И здесь нет никакого пани-братства, никакого ущемления достоинства взрослого: просто вы выполняете элементарное требование -- гово-рите с ребенком на его языке. Во-вторых, общению за-дается такой характер, который мгновенно снимает на-пряженность и натянутость. И в-третьих, действие, окрашенное игровым элементом, устанавливает проч-ную связь, на основе которой могут запросто и успеш-но развиваться всякие другие неигровые действия. Вы говорите: "А вот ты не отгадал, а я отгадаю все что угодно..." Ребенок колеблется. Ну, попробуй. Вы касае-тесь его рук: не бойся. Контакт усиливается. И ребе-нок соглашается. Он радостно смеется, если вы не от-гадаете. Он с вами. Вы его очень обидите, если на этом оборвете взаимодействие с ним. И рад он будет даже тому, если вы попросите его о чем-нибудь серь-езном. Он постарается выполнить. Но если вы вообще никогда не возвратитесь к игре, он вас возненавидит, ибо поймет, что игра нужна была просто для того, что-бы "приручить" его.
       Игровое действие всегда является составной частью игрового взаимодействия с ребенком или коллективом ребят. Его основная цель в конечном счете -- вызвать определенное отношение к требованиям воспитателя, к различным ценностям, к самому себе и к окружающим людям.
      

    Глава 3. Вместе с родителями

       Я использовал игру и как средство приобщения родителей к педагогическому творчеству. Родители на моих глазах преображались, когда я их приглашал на свои игровые занятия с детьми. Они включались в мои игры, увлекаясь живописью, музыкой, хореографией, историей искусств. В этом многообразии интересов рождалась личностная неповторимость и детей, и родителей, которые в процессе занятий формировали свою индивидуальность, развивали себя. А начиналось все так: я, обращаясь к детям, к их мамам и папам, рассказывал придуманную мною вместе с детьми сказку: "В некотором царстве, в некотором государстве , где цены были очень высокие, жила-была про-стая волшебная кисточка...". И каждый ребенок ощущает ее волшебство, трогая колонковое острие ладонью, щекой, гу-бами. А потом наблюдает, как принцесса-кисть отправляется в загадочные владения, которые зовутся палитрой. Вместе сочиняем тут же про каждую красочку: "Я кадмий, кадмий желтый, я солнца светлый луч...". Мой поэтический всплеск обращается к Набокову: "синее синего синей, почти не усту-пая в сини воспоминанию о ней!". Это магическая формула поэта. Я сто раз повторяю ее с детьми, они понимают, чувст-вуют. Это ключ к Высшему.
       Цвет нельзя рассказать. Цвет можно только воспламе-нить в душе. Помочь представить. Но это не каждому дано. А лишь тем, в ком есть дар гуманитарной культуры. Эйдетизм -- образная память, сохраняющая в себе яркие цветовые об-разы. Эйдетические упражнения -- распахнутое окно в озон-ную гуманитарность.
       -- Дети, закройте глазки. Представьте себе цвет небесной тишины: ультрамарин, кобальт синий, розовый, целериум. А рядом кадмий, киноварь, краплак...
       Лжегуманитарность, как и бездумная технология, игнори-рует созерцательно-интеллектуальный эйдетизм. Между тем любая гуманитарность, как и любой истинный талант, начи-нается с прелести созерцания, с таинственного волнения.
       Этого волнения ничем не заменить. Одухотворенная тех-нология ищет тропинки к детским сердцам, к ликующим эс-тетическим родничкам. Попробуйте поднести тюбик к свету, настройте детей на ожидание чуда: сейчас, извиваясь, вы-скочит волшебная нить берлинской лазури или сверкающего изумруда. Странно устроены не только детские глазки, но и глаза взрослых. Не всякий способен ощутить красоту цвета. Не каждого будоражит цветовое пятно. Ликующему созерца-нию надо не просто учить, может быть, даже учить невоз-можно, ребенка необходимо эмоционально приближать к красоте.
       Это хорошо понимают родители, лишенные в своем детстве такого чудесного приобщения к миру прекрасного. Они говорят об этом. И к радости детей будто становятся детьми, приводя в восторг своих милых чадушек.
       И больше всего я поражался тому, что дети 10-12 лет быстрее и свободнее осваивали самые сложные проблемы из мира искусств. Я обращаюсь к детским ручкам и говорю о том, что рука мыслит так же, как наш мозг, как наша головка! И дети верят мне. И в этом сказывается своего рода педагогический космизм, рождающий веру, энергию и великую силу красоты.
      

    Глава 4. Планетарный дух технологии

       Детская ладошка - это гармония природной красоты чего стоят прозрачные пальчики! Кисточка-продолжение руки, она должна быть так же любима, как собственные пальчики.
       Мы рисуем солнце и нас волнует ритм языка, потоку и со-чиняем поем. Ищем вместе чистоту тона, блика, колорита .
       Вот строка А.С.Пушкина - "Морозной пылью серебрится его бобровый воротник". Особое чутье света, полутонов. Литература как гуманитарное образование не может быть бесцветной.
       Размышляем с ребятами над иллюстрацией к Набокову - огромная кадмиево-желтая бабочка на голубом фоне бескрайних просторов. А как поэт радовался краскам:
       Березы, флигельный балкончик,
       все в пятнах солнца.
       Обмакну
       и заверну погуще кончик
       в оранжевую желтизну...
       Какие краски засверкали,
       какая радость расцвела!
       Краски и цвет -- не только душа гуманитарного образова-ния. Это своеобразное мировоззрение, полнота мироощу-щений. В восточной школе, рассказывает "магическая дама" Блаватская, для обозначения Семи Иерархий творческих Сил существовало или культивировалось "колесо" семи цве-тов, которые назывались Ангелами, Строителями, Плане-тарными духами и т. п. Гуманитарное образование без этой космогонической гармонии ничто.
       Как научить ребенка различать прекрасное в каждом свойстве планетарного духа? Как через технологические ре-шения приходить к одухотворению повседневности?!
       Мы проигрываем циклы восторженных ситуаций с семицветием планетарных сил. Добиваемся, чтобы сердце трепе-тало от ожидания столкновения с цветовым ангелом. Иной раз я просто кричу: "Смотрите же, как таинственно краси-во!". А потом двадцать раз повторяю: "Божественная голубизна!"
      
       Мой творческий замысел распознается и поддерживается родителями. Они нутром своим материнским чувствуют духовное преображение своих деток.
       Они радуются быстроте и стремительности детских преображений.
       А я говорю о том, что скорость, как утверждали отечественные художники и мыслители, это основа творчества, это наш великий разум, наше чувство прекрасного! Я говорю о том, что на следующем занятии будет особым образом использована для творчества каждая минута! Каждая секунда! Мне верят и дети, и их родители. Они с нетерпением ждут следующего занятия.
      
       Глава 5. Один час, расписанный по минутам
      
       А) 10 часов 27 минут - создание атмосферы творчества.
       Я в роли волшебника. Дети называют меня Колдуном. Я показываю свои картины: "Нищие", "Россия с протянутой рукой", "Распятие", "Казнь св. Себастьяна". Уверяю, что каждый из них может лучше нарисовать. Но сначала упраж-нения: "Кто быстрее найдет свои любимые цвета?!".
      -- Можно нарисовать "Танец красок"? -- это Сережа.
      -- А я хочу нарисовать "Бой красок"! -- это Андрей.
      -- А я "Краски смеются".
      -- А я "Краски и звезды"...
       Говорю о главных требованиях: верх светлее низа, повсю-ду воздух -- в мире нет пустых мест, с предельной любовью отнеситесь к кисточке, бумаге, воде, краскам...
       Даю каждому по крохотному листочку ватмана, пример-но в пол-ладони. Важно, чтобы ребенок овладел малым раз-мером, малышу легче с ним справиться.
       Листочек следует наклеить по уголкам к картону. Я даю каждому палитру из картона с наклеенным кусочком белой бумаги, две кисточки, две баночки с водой. Ставлю перед ре-бятами по три баночки с "воздухом" -- синим, оранжевым и сиреневым. Вся эта техническая работа должна быть выпол-нена быстро: нельзя томить долгим ожиданием. Во время всей этой технической работы в каждом сантиметре пространства, окружающего детей, должно присутствовать несмолкающее восхищение: "Смотрите, какой воздух! А какое чудо этот кад-мий оранжевый! Запомнили? Кадмий оранжевый. Давайте хором: "Кадмий оранжевый!". А этот кобальт синий.
      -- Андрей, какая это краска?
      -- Кадмий оранжевый!
      -- Нет, это кобальт синий! -- это Сережа.
      -- А теперь пошли! Поехали! Где наши волшебные кис-точки?! Каким должен быть верх картины? Почему? Прави-льно, Сережа. Небо всегда вверху, оно всегда светлее земли... А воздух?! Воздух, пропади все пропадом! Совсем забыли! Кому воздух?
      -- Мне воздух!
      -- Мне голубой!
      -- А мне кадмий оранжевый!
       Через десять минут картинки готовы.
      -- Кто сделал работу, может попробовать еще один вари-ант.
      -- А кто желает, может сыграть свою картину на фортепи-ано, -- это учительница музыки Елена Ивановна подошла.
       Нарисовали все. Затем сочиняли музыку.
      
       Б) 10 часов 35 минут -- энергия, энергия и еще раз энергия.
       Нужна ли страстность?! Мне понятны формулы Ушинского и Дистервега: "Только личность воспитывает лич-ность! Только энергия учителя способна разбудить детские силы!". Я проявляю свою энергию, чтобы показать детям силу человеческой увлеченности. Я, как метеор, лечу от од-ной детской работы к другой, реагируя на каждую: "Прекрас-но! Какое великолепное небо! Как тебе это удалось? -- И еще советую изредка: А попробуй-ка красный цвет!". Или: "А вот здесь хорошо бы еще раз прописать...". Я подаю детям разме-шанные краски, подаю воду, мою кисти, учу рисовать воздух, одним словом, я их слуга, я их наставник, я их друг. Я чувст-вую, что моя энергия захватывает детей, -- и это то, что надо! Но рядом с детьми взрослые -- родители и педагоги. А как они реагируют на эти методы?
       В)10 часов 50 минут. Ураган талантливости не может не захватить.
       Родители помогают мне вести занятие, детям нравится их участие. Вот как рассказывают о своем участии в семинаре-тренинге одна из родительниц, Людмила Николаевна Соболева:
       - Я перешла на работу "лаборанта": подавала кисти, бу-магу, раскладывала краски на палитру. А Юрий Петрович в это время выплескивал свою энергию на ребятишек. "Чтобы все было заполнено, все заполнено!" -- раздавалось вокруг, потому что он не стоял на месте, а был в одно и то же время рядом со мной, сзади меня и где-то совсем в другом конце. "Воздух тоже можно нарисовать. Рисуйте воздух". И дети старатель-но обмакивали кисточки в краски, интуитивно понимая, чего от них хотят, и рисовали небо, землю. "А теперь деревья, деревья". Я быстренько раздавала всем зеленую краску для деревьев. В ход пошли тоненькие кисточки. Я остановилась возле Сережи Петрова. Земля, небо, солнце -- все уже было "на месте". И вот тоненькая кисточка в руке с черной крас-кой занесена над листом, ребенок решается, но никак не опускается рука.
       Г) 11 часов 27 минут. Можно ли вмешиваться в детский рисунок?
       Мне сразу хочется ответить: "Нежелательно". Но здесь речь идет о детях, которые впервые сталкиваются с краска-ми, с палитрой, -- детское сознание еще не в состоянии объ-ять всю технологию. Создаются психологические барьеры, которые ребенок не может сам преодолеть. На помощь обя-зательно должен прийти воспитатель. Я видел такие заминки у детей. Сидит и не знает, как начать, как решиться на первое движение, и кисточку как-то неловко держит. В подобных случаях надо тихонько коснуться детской ручонки, сказать, что кисть удобнее держать вот так, а водичку лучше стряхи-вать, чтобы не было большого озера на бумаге, теперь за кра-ску - и вперед...
       Людмила Николаевна продолжает наблюдать: "Сережа направляет руку в один конец листа, затем в другой, но никак не решается нарисовать дерево. Не могу понять, что его оста-навливает. И вот когда он вдруг начинает рисовать дерево с самого краешка листа, где случайно оставлена белая полоса, я догадываюсь: белой бумаги больше не осталось -- дерево рисовать негде. Я беру кисточку и начинаю рисовать дерево прямо посередине листа на траве, и оно "растет" до неба. Сначала это его изумляет, но потом, осмелев, он начинает радостно рисовать".
       Я был на седьмом небе, когда работы маленьких худож-ников удавалось выставить в Кремле. Но самое великое наше достижение -- то, что трехлетки создавали своеобразные ше-девры, и в это поверили воспитатели, родители.
       Если ребенок не увидит красоты в малом, он не научится видеть прекрасное и в большом.
       Восприятие прекрасного должно постоянно подкреплять-ся деятельным участием ребенка в творении красоты.
       При этом необходимо помнить следующее: если эстети-ческое не будет соединяться с нравственным, то такой раз-рыв неизбежно приведет к пустоте, экзальтированности и показушному эстетству.
      
       1. Истинная духовная высокая любовь не может быть без страданий, без тайных ожиданий, без надежд.
       У Любви только настоящий союзник--это та высокая культура, которая ближе всего к Богу, к ней и взывало теперь мое сердце. Эта божественность может стать великим союзником и семьи, и родителей, и детей. Меня восхитили педагогические откровения Владимира Петровича Попова, особенно те, в которых он касался и своей неразделенной любви, и той любви, которая так захватывала внимание художников и мыслителей мира.
       - Однажды, - рассказывал он детям, - Рафаэль доверился своему другу: " В мире так мало изображений прелести женской, посему я прилепился к одному тайному образу, который навещает мою душу".
       Тогда друг спросил: "Что значит "навещает душу", что значит это "прилепился"? Рафаэль бросился к другу со слезами на глазах и открыл тайну. В нем давно зрело святое чувство написать Мадонну. Он громко произносил ее имя по ночам, и произнося ее имя, прислушивался к своей душевной грусти. Неутомимый дух его трудился над образом Мадонны, а образ все еще был туманным. Иногда, в какие-то мгновения он видел очертания своего идеала, но все тут же исчезало. И вот однажды ночью художник увидел на своем холсте - там, где был неоконченный портрет Мадонны, сияние; образ казался совершенным, будто живым. Градом покатились слезы из очей изумленного Рафаэля: он нашел именно то, что искал всю жизнь. Он не мог припомнить потом, как заснул. Видение навеки врезалось в память и постоянно, как замечал Рафаэль, навещало его душу.
       Я рассказывал детям, и они понимали меня. И я знал, что мой рассказ им необходим, ибо в нем сосредоточены ответы на мучительные, их собственные вопросы. Я вдруг понял, что попал в совершенно необходимый мне водоворот. Меня так закрутило в нем, что не стало хватать времени. Как-то само все шло ко мне, наслаивалось одно на другое, совершенно естественным образом подходило к детям. Прошлое смешивалось с настоящим. И у этого смешения было два адреса: я и они. Нам было удивительно интересно от столкновений с тайнами великих людей. Эти тайны нескончаемой вереницей сами шли к нам, раскрывались, утоляя душевный голод, звали к раскрытию новых тайн.
       Именно в эти дни я прочел книги о Беатриче и Лауре. Рассказал о них детям. Рассказал, чтобы еще и еще раз поверить в то, что есть в мире высшая любовь, высшая чувственность, которая слита с идеальностью, не разграничивается на разные виды отношений к противоположному полу: телесное, и духовное. И чем больше я рассказывал о Беатриче, тем больше думалось о Феодосье Морозовой и о протопопе Аввакуме. Кто знает, может быть, Морозова и есть Беатриче. Иначе откуда такие слова у протопопа: "Звезда утренняя, упование мое, надежда моя"? "Житие" и есть Дантов ад. Ад на русский манер. Не укомплектованный всеми аксессуарами западной роскоши: ни котлов добротных, ни чертей, ни героев мифических, ни античных поэтов. Ад упрощенно-суровый, подчеркнуто злобный: "сырая, яма, рогожки, насекомые, клещи, вырывающие язык, топор, отсекающий руку: "Гляди, протопоп, да возрадуется твоя смутнянская душа!" А протопоп глядит и тайно ото всех зрит очами свою утреннюю зарю, ступающую по облакам чистыми, омытыми утренней росой ногами, -святая Феодосья. Беден русский рай, горемычен русский рай - нет в нем ни чертогов, ни одежд, ни золота, ни драгоценностей, есть переливы морозного сияния, бездна за бездной из сплетений солнечной щемящей тоски, черные лавки, бревенчатые срубы, ягоды, грибочки и ослепительная серебристость льна -- льна, слепящего белизной глаза, льна цвета свежей сметаны с едва заметным кремовым оттеночком, льна совсем кремового и льна цвета последних лучей уходящего солнца, и льна сиреневого, и льна брусничного, и льна ежевичного, и льна черничного. В этих одеждах из праздничного льна, из льна сумеречного, из льна погребального видит он свою Невесту, ее по-заморскому Беатричей зовут, а по-православному, кто знает, может, святой Анной, а может, святой Варварой, а может, и святой Феодосьей.
       Потом сплошь стали попадаться мысли: чтобы понять себя в этом мире, надо постичь развитие историческое. Чтобы понять историческое, надо постичь сегодняшние беды и возвышения как живую историю. Надо возвыситься до понимания трагических будней, в каких прячется иной раз великая память, хранящая и великую Любовь, и великую Свободу. Если мною что-то и сделано в практической педагогике, так это то, что в детские души удалось заронить жажду подлинной Любви.
      
       ЧАСТЬ V. ИСКУССТВО ЛЮБИТЬ ДЕТЕЙ
      
       Глава 1. О детских самоубийствах и детских стрессах
      
       1. Незащищенность ребенка
       Каждый десятый старшеклассник проходит через рубеж: жить или не жить. Одна из главных причин детских самоубийств -- незащищенность ребенка ни дома, ни в школе, ни в обществе! Общест-во, которое подводит своих детей к этим рубежам, аморально, и ему нет никаких оправданий.
       О Сашке Пушнине рассказывали так. Шутник, весельчак, всегда что-нибудь переиначит: себя Пуш-киным первый назвал, потому что отчество у него было Сергеевич! Даже учителя некоторые к доске вызывали: "А ну-ка, Александр Сергеевич". И Сашка никогда не обижался. Выскакивал решать задачку (обязательно при этом что-то падало, гремело). Щел-кал мелом по доске (когда что-нибудь заковыристое было) так, что у всех мозги набекрень лезли. Сашка никогда в главном не ошибался; в левой руке тряпка: тут же стирал и писал заново. И математик Владимир Павлович (ехида, по мнению класса, каких свет не видывал) расцветал, но обязательно прибавлял:
       -- Такая умная голова и такому... -- Учитель всматривался в лица своих питомцев и ждал. И когда кто-нибудь шепотом договаривал, математик пожимал плечами:-- Ну, зачем же так?! У Александра Сергеевича действительно -- голова! Так соображать и так бездельничать, как Пушнин,-- это надо уметь... Помню, был у меня приятель...-- и следовал рассказ о загубленных способностях: либо спивался этот при-ятель, либо в черное дело угождал. Одним словом, все эти истории так и били рикошетом по Сашке. А придраться было нельзя.
       И Сашка садился за парту. В упор глядел на математика, и тот не выдерживал:
       -- Опусти глаза! Кому говорю, опусти глаза!
       А Сашка не опускал. Точно цепенел от своего собственного взгляда. И губы едва шевелились (никто не знал, что произносил он про себя), и плечи чуть-чуть вздрагивали. И тогда математик срывался:
       -- Вон! Вон из класса!
       И Сашка позволял себе некоторую роскошь: спо-койно, совсем спокойно, размеренным шагом, подчер-кивая свое достоинство, покидал класс.
       Такое случалось нечасто: математик в общем-то хо-рошо относился к Сашке и постоянно говорил об этом. Но об одном случае есть смысл рассказать. Владимир Павлович считал себя ярым поклонником Макаренко, ругал Сухомлинского за слюнтяйство и ни единого шага не предпринимал без соответствующей инструментовки своих действий. Одно из таких движений его "педаго-гической души" стало причиной острого конфликта.
       Дело было так.
       Владимир Павлович на уроке сделал Оле Прутиковой замечание:
      -- Не подсматривай.
      -- Я не подсматриваю,-- ответила Прутикова.
      -- Оленька, ты не лезь в бутылочку,-- ласково успокоил учитель.-- Ты ведь в горлышко не пролезешь...-- (Оля -- самая полная девочка в классе, стыдилась своей полноты.) Девочка покраснела, а Владимир Павлович, наслаждаясь, продолжал: -- Тебе не бутылочка нужна... Как, ребята, называли древние греки сосуд такой большой?
       Вот в этом подключении ребят к нравственной экзекуции и заключалась суть его методики. Класс дружно кричал:
      -- Амфора...
      -- Совершенно верно. Тебе амфора нужна, Оленька. Вот найдем амфору, посадим тебя в нее и закупорим, так, ребята?
      -- Так! -- кричали, смеясь, дети -- все, кроме Сашки.
       Смеялась и Оля: редко так ласково обращался к ней, слабенькой по математике, учитель. Одним словом, всем было хорошо. А Сашка вдруг как с цепи набросился на Ольгу:
       -- Ты-то чего варежку разинула! Над ней издева-ются, а она...
       И на этот раз Владимир Павлович выяснять ничего не стал: выгнал Сашку с урока. И началось разбирательство. Длинное. С вызовом к директору. С пригла-шением матери. С обсуждением на комитете. И ребята, и Оля были на стороне Владимира Павловича. Оля доказывала, что ее оскорбил Сашка, а не Владимир Павлович. Даже друг Сашкин, Женя Соляров, после обсуждения заметил товарищу:
       -- Ты что, хочешь лучше всех быть?
       Сказать, что класс не любил Сашку, нельзя. Сашка простаивал часами у касс, чтобы достать билеты на всех в театр или в кино. Сашка мог отдать часть своей макулатуры ребятам, тащить лишний рюкзак в похо-де. Ему, правда, не доверяли проводить всякие там КВН, но он всегда лез, суетился, помогал: чего-то рисовал, придумывал. Одним словом, был какой-то особой пружиной класса. Все в нем было противоре-чиво: все работало вроде бы и на него, и одновременно против. Шутки нравились всем, но так как они были иной раз слишком злые, то кто-то затаивал обиду. Не могли некоторые простить ему и той легкости, с какой он шел по всем предметам: вечно он все знал, вечно чего-то выкапывал -- и даже это оборачивалось против него. Отвечает, скажем, кто-нибудь по истории. Стоит у доски, с горем пополам вяжет свое ученическое лыко, так что спать всем хочется от скукоты. А учитель возьми и подыми Сашку. И Сашка такие вещи открывал, что учитель заслушивался, а тот у доски стоял как пень -- ужасно невыгодная для него по-зиция... А учитель еще и подбавит: "Вот так надо знать предмет!" -- и влепит "пару" тому, кто у доски. И тот сверкнет ненавидящим взглядом в сторону Сашки... А класс в это время еще и зашумит:
      -- Екатерина Ивановна! Вы бы Пушнину пятерочку поставили бы?!
      -- Ну что вы, ребята, у него же нет систематических знаний. Ему и четверки достаточно. Так ведь, Пушнин?
      -- Мне все равно,-- ответит Сашка. А в душе ему так обидно. Так нужна ему эта пятерка по любимому предмету!
       Мишенью Сашкиных насмешек стало в последнее время повальное увлечение класса вещами: джинсами, кофтами, поясами, дисками. Когда Сашка начитался Лема, Брэдбери, Стругацких, он облек свои остроты в некий философский набор отрицаний. А когда на Сашку "находило", он забывался. Импровизируя, он вытаскивал из памяти то, что было схвачено и подсоз-нанием услышано как бы невзначай. Входя в раж, он рассекречивал интимное, высвечивал низкое, обличал наотмашь.
      -- Нет, милые,-- обращался он к девочкам,-- ни за одну из вас я замуж не пойду, потому что променяли вы духовные ценности на шмотье. Обмещанились, дол-жен вам сказать. Загорностаились...
      -- Ладно, хватит тебе выступать,-- говорили ребята.-- Ты что-нибудь новенькое про Наполеона вякни.
      
       2. Оберегайте детей от ложных стрессов!
       Чем одареннее ребенок, чем больше развито в нем воображение и склонность к фантазиям, чем тоньше его душа, тем опаснее для него различные эмоциональные потрясения. Оберегать детей от их собственных стрессов -- это крайне важно.
       ... Было ли увлечение Сашки такими личностями, как Наполеон, Суворов, Цезарь, чисто историческим или имело еще и какую-то честолюбивую нравственную подоплеку, сейчас трудно сказать. Но сам факт его необычного интереса был связан, возможно, с какой-то его собственной тайной. В тринадцать лет провести сравнительный анализ двух книг -- Тарле и Манфреда, постоянно думать о личностных причинах успеха внешне ничем не выделявшегося бедного корсиканца (Сашка был самым маленьким в классе), вникать в тонкости отношений императора с кликой верноподданных -- что бы это все значило? Может быть, таким образом Сашка утверждался в среде ребят, привязывал к себе своими рассказами... В Сашке жил антиквар, исследователь, фантазер. Он сам научился высекать счастливые искры из окаменелых книг. В нем клокотала потребность не только воспро-изводить в своем уме, но и воссоздавать для других целые миры прошлого. В нем жил удивительный рассказчик, увлеченный, тонкий, непритязательный. Сашка нуждался в общении. Эта болезненная потреб-ность поделиться с другими и на этой основе найти духовного сообщника определяла многое в его харак-тере: щедрость, взаимовыручку, готовность рисковать для других. И хоть он к восьмому классу и был у всех притчей во языцех, чуть что: "А, это Пушнин! Да кто, кроме Пушнина!" -- все же о нем говорили с оттенком уважения. Были у него свои заслуги перед школьным обществом. Имел он какие-то права на свой неза-висимый нрав. Это иногда раздражало. Каждый счи-тал своим долгом его воспитывать и переиначивать.
       Однажды сама директриса пришла в класс и ска-зала при всех:
      -- Нет, мы из тебя сделаем человека! Сделаем, до-рогой! -- И обратилась к ученикам: -- Вот при всех обязываю тебя, Пушнин, докладывать два раза в месяц на педсовете о своем поведении...
      -- А с какой стати? -- рассмеялся Сашка.
      -- Ну, кто ему объяснит? Кто хуже всех ведет себя на уроках?
      -- Я, что ли? -- разозлился Сашка. И так как Сашка не умел злиться, то это движение вышло у него крайне неловким, и класс рассмеялся. А директриса тут же нашлась:
      -- Не будем с тобой, Пушнин, в посмешищах ходить... Мы еще им покажем. Покажем ведь? -- обратилась она к Сашке. Но Сашка сник, точно дух из него весь вышел.
      -- И мать не станем больше вызывать. Незачем старую и больную женщину беспокоить,-- продол-жала директриса.-- Пожалеем ее.
       Именно при этих словах Сашка будто растерялся, смешно как-то повернулся, его худенькие плечики, задергались, а из глаз покатились слезы... При виде такой картины дети вновь было рассмеялись. Но, по-няв, что с Сашкой творится что-то неладное, притих-ли. Директриса же продолжала:
       -- Ну вот, хоть ты мать свою жалеешь, а кто-то го-ворил, что у тебя вообще сердца нет, будто ты извергом растешь...
       Трудно сказать, чем бы кончилась эта неприятная сцена, если бы неожиданно дверь не распахнулась и пожилая нянечка не позвала директрису срочно к телефону.
       У Сашки была старенькая, заботливая, несколько странноватая мама. Кто-то Сашке брякнул однажды на улице: "Не мать она тебе". И запомнил Сашка. И почему-то стыдился матери. Может быть, потому, что мать его одевалась попроще других матерей. Как-то запала ему в душу картина: мать шла в школу. Поскользнулась: чуть было не упала. Уборщица успела подбежать, а ребята из класса расхохотались. И Сашка почувствовал, что ему надо бы помочь матери первым, да не смог почему-то, стыдом все тело сковало.
       Каждый приход матери в школу, даже на роди-тельское собрание, был для него пыткой.
       Знал ли Сашка, как чувствовала себя его мать в школе? На последнем родительском собрании все почему-то считали долгом поучать эту пожилую, по всей вероятности, добрую женщину. И все наступали на нее, обвиняли в безответственности, говорили в общем-то правильные слова, намекали на то, что Сашка мешает их детям осваивать материал. А эта худенькая женщина сидела в уголочке, и непонятно было, то ли она беззвучно плакала, то ли тихо улыбалась. И никто из присутствующих не оборвал этот поток нравоучений, хотя в лицах отдельных родителей мелькали некоторые добрые искры сочувствия. Но в этой школе почему-то сложилось мнение у родителей: стоит только выступить против какой-нибудь несправедливости, и это тут же отзовется на отношении к ребенку. Потому помалкивали, хотя такого правила не было вовсе, ибо и директор, и учителя каждый раз призывали к самой острой критике и самокритике, конечно, безо всякой там демагогии и критиканства.
       И Сашкина мама была необыкновенно благодарна, когда в темном коридоре, на самом выходе, ее остановила одна родительница и полушепотом сказала: "Если бы вы знали, как я завидую, что у вас такой прекрасный сын. Да-да. Ведь он же у вас талантливый, необыкновенно талантливый мальчик. Понимаете, он необычный. А необычному в школе трудно. Везде трудно".
       И заплакала Сашкина мама, может быть, оттого, что ей горько стало слушать здесь, в коридоре, эти слова сочувствия, а может быть, в знак благодарности; этой возвышенно-прекрасной женщине, которая вот не постеснялась, взяла ее под руку... А мимо бегут и бегут другие родители. Бегут, точно ничего и не было: подумаешь, невидаль какая -- собрание. И дома Сашкина мать не стала отчитывать сына. А, напротив, обняла его лохматую голову, как тогда, когда умер отец и оставил их сиротами. И Сашка душой ощутил тревожность материнского одиночества и спросил, высвобождаясь из объятий: "Ну чего там еще?" Мать тяжело вздохнула и ничего не ответила. ...А через три дня, перед самым Новым годом, Сашка покончил с собой...
       Что-нибудь произошло в эти три дня?
       С точки зрения многих взрослых, ничего особенного. С точки зрения учащихся, они и сейчас не могут понять, как это случилось. С точки зрения Сашки? Но тут мы бессильны: он молчит и смотрит на нас, улыбаясь хитрыми подмигивающими глазами с множества фотографий.
       Конечно, было и расследование. Сразу после участкового к старенькой Сашкиной матери пришли директор с учителями, и Сашкина мать смотрела на педагогов, точно виновата была перед ними и, ни слова не сказав, дала им подписку, что не имеет никаких претензий к школе, и еще просила, чтобы ребята не приходили на похороны (пусть запомнят они своего товарища живым и веселым, каким он был в жиз-ни) -- и снова Сашкина мать точно улыбнулась и, только когда ушли педагоги, упала на диван и заголо-сила.
       А в классе шли уроки, шла елочная предновогод-няя суета: было весело, хотя осадок, конечно, оста-вался у учителей где-то подспудно. Говорят, и некото-рые ученики из класса не пришли на праздник, потому что болела голова, а у двух девчонок даже под-нялась температура.
      
       3. "Суженное сознание"
      
       Эффект "суженного сознания" -- та-ким термином медики обозначили психо-логическое состояние здорового человека, которому все вдруг опостылело и который пришел к выводу: жить невозможно.
       Такого рода неаргументированные решения прихо-дят иногда в старшем подростковом и юношеском воз-расте.
       Почему суженное? Что это -- неумение и неспособ-ность охватить всю полноту причинно-следственных связей? Мир клином сошелся на трех-четырех неудачах, которые, как правило, имеют привычку этак дружно выстраиваться в ряд да еще и в одно и то же время?
       Я спросил у психиатра:
      -- А что, дети, которые делают такую страшную попытку, здоровы ли они?
      -- Здоровы,-- ответил профессор.-- Как правило, здоровы. Хотите поговорить с ними?
       И я встретился с теми, кого удалось спасти. О, ко-нечно, им теперь кажется все несусветной глупостью.
       Одна девочка даже причину не могла привести: "Ну, повздорила с парнем..." Другая: "Да нет причин, если не считать, что родители выругали..."
       Эффект, конечно, очень "суженный". И вместе с тем все это не так просто. То, что для нас кажется мелочью, в глазах ребенка предстает масштабно, глобально, непоправимо. По силе эмоций, по тревож-ности и глубине впечатлений, по чистоте и красоте волевых напряжений детская жизнь несравненно богаче жизни взрослых. Но ее колебания поэтому не только великолепны, но и опасны.
       В чем опасность? Только в одном. И, прежде всего в этом самом эффекте "суженного сознания", когда великолепие эмоций оборачивается губительным действием.
       Может быть, и причина Сашкиной трагедии таи-лась в позитивных характеристиках: повышенное чув-ство собственного достоинства, абсолютная нетерпи-мость к различного рода принижениям, удивительно прекрасное и беспомощное донкихотство. Ведь тогда в истории с Олей Прутиковой он возненавидел девочку больше, чем Владимира Павловича. И за то, что она стремилась сама унизиться перед учителем, была прямо-таки счастлива, как казалось Сашке, что ее оскорбляют. Это ей он написал записку со словами Некрасова:

       "Люди холопского звания --
       Сущие псы иногда:
       Чем тяжелей наказание,
       Тем им милей господа".
      
       А что же говорили о причинах педагоги?
      -- Нет-нет. Саше было хорошо в коллективе. Перед этим случаем,-- говорила директор,-- он участвовал в нескольких мероприятиях: ездили на экскурсии, помогали малышам готовить утренник, проводили конкурс.
      -- А не допускаете ли вы мысли,-- спрашиваю я у директора,-- что ребенок может жить в коллективе и испытывать постоянное острое одиночество?
      -- Я, простите, не поняла вас.
       И она действительно этого не понимает. Несколько ближе к истине некоторые девочки:
       -- Конечно, если бы в школе ему было хорошо, этого не случилось бы. Мы заметили некоторую его взволнованность, но мало ли что... Кто бы мог поду-мать?
       Спрашиваю:
       -- А часто, если вы видите товарища взволнован-ным, спрашиваете: "Что с тобой. Может быть, тебе по-мочь?"
       Пожимают плечами: как-то не принято.
       А ведь коллективизм именно в этом, и прежде всего в этом должен проявляться. Социальной нормой является более широкое действие: подойти к любому человеку, на лице которого отразилось страдание, взволнованность...
       Каких-то особых конфликтов у Саши, по мнению взрослых и детей, не было. Разве что двойку ему влепили, можно сказать, ни за что (забыл учебник по географии и задание выполнил не на том формате бумаги) -- так это с кем не бывает...
       За четверть века работы с детьми я сталкивался с такого рода трагическими случаями -- и чаще всего это были дети впечатлительные, яркие, болезненно воспринимающие любое самое незначительное оскорб-ление, а точнее, принижение их человеческого досто-инства. В трагических ситуациях чаще всего ока-зываются хорошие ученики. Главная причина: незащищенность и духовное одиночество ребенка (я исключаю случаи неудачной любви, болезни), прини-жение его достоинства, разобщенность в той среде, в которой живет ребенок. Действие этих причин может быть растянуто во времени, а сигналом, когда "созна-ние суживается до безвыходности", может оказаться самое незначительное замечание. Например, реплика, ставшая для одной десятиклассницы роковой, была та-кая: "Жанна, ты, по-моему, распустилась..." Именно эти в другой ситуации безобидные слова были той каплей, которая привела к трагедии. Беседую со школьным врачом.
      -- На редкость здоровый мальчик. Я постоянно ему об этом говорила.
      -- А вы не могли ошибиться?
      -- Ну что вы, с такой фамилией, почти Пушкин.
      -- А может быть, у мальчика переутомление? Или психическое расстройство?
      -- Ну, а кто из детей этого возраста не перегружен? Школа хорошая. Требования высокие -- сами пони-маете!
       Замечу, статистика почти не подтверждает траги-ческих случаев в летнее каникулярное время.
       Итак, обозначились предпосылки этого проклятого эффекта "суженного сознания": перенапряжение, принижение достоинства, разобщенность.
      
       4. Амбивалентность воспитания
       Мы воспитываем не только на опти-мистическом, но и на трагическом, на печальном. Но сколько же ума, такта, истинного гражданского чувства и народ-ной мудрости нужно, чтобы прикасаться к таким явлениям, как смерть челове-ческая...
       То ли глаз выхватывает именно то, что необходимо сердцу. То ли чистая случайность подстерегала меня именно в том месте, где я оказался. Застигла меня эта чистая случайность врасплох, напомнила, повела за собой, ткнула мою физиономию в ту единственную не-обходимость, которая именно сейчас нужна была мне, чтобы не заглохло во мне то, что так беспокоило в пос-ледние дни.
       А беспокоило сильно, как-то нелепо заявляя о себе, делая меня виноватым в чем-то. Виноватым и перед моей совестью, и перед теми усталыми учителями Волгоградского района Москвы, которым я читал лекцию о гармоническом развитии детей и вдруг стал рассказывать о Сашке, о его трагической судьбе.
       И вот после лекции в подавленном состоянии я вы-шел из здания школы с двумя учителями.
       Напротив школы, на территории детского садика, на улице Скрябина я увидел странное сооружение. Это была совершенно необычная скульптура, напоминаю-щая огромный ствол дерева, украшенная лепкой и увенчанная фигурой веселого мальчика. Я присмот-релся. На огромном постаменте были фигурки, лица и огромные буквы -- весь алфавит.
       Была метель, мне неловко было задерживать учите-лей, и все же я приостановился и спросил:
      -- Что это?
      -- Понимаете, произошел трагический случай: утонул мальчик. И отец в память о сыне построил этот фонтан.
      -- Отец? Он скульптор? -- Я всматривался в памят-ник: в нем не было безвкусицы. В это затейливое сооружение было вложено человеческое чувство. И страдания не было, скорее великодушие застыло в одном прекрасном мгновении: весело скакали буквы, точно кричали: "Запомните нас", детские головки шаловливо играли щечками (очевидно, струи воды разбрасывали перед собой), и крепкий малыш на са-мом верху был полон спокойной радости. Одним сло-вом, ничего не напоминало о трагическом. И только зная о самом факте, можно было задуматься о случив-шемся.
      -- Отец его -- завхоз этого садика,-- пояснил учитель.
       -- И этот ребенок был воспитанником садика? -- спросил я.
       - Да.
       Мне очень хотелось оставить провожатых и зайти к родителям, поговорить с ними. И в этом желании я ощутил нечто мелкое, праздно-любопытное. Я ка-ким-то седьмым чувством понимал, что все, что есть вокруг: и эта метель, и этот памятник, и ровный, со-вершенно спокойный голос учителя (точно он расска-зывал о чем-то банальном, ну, скажем, о новом полете на Луну) -- все это было делом естественным, стало нормой для этих людей -- жителей микрорайона. А вот мое намерение зайти в детский садик, поговорить с матерью и отцом погибшего мальчика показалось мне какой-то нелепой бестактностью, нарушением этой ровной и внутренне напряженной естественности. Я знал, что потом непременно вернусь к этим людям, не-пременно увижу играющих детей у этого прекрасного фонтана летом.
       Я рассказал об увиденном опытному дошкольному методисту, человеку тонкому, образованному.
       -- Я понимаю вас,-- мило улыбнулась Инна Ива-новна.-- Вас поразила эмоциональная сторона этого факта. Но программой дошкольного воспитания в достаточной мере предусмотрены мероприятия, кото-рые должны обеспечивать (так и сказала: обеспе-чивать) эмоциональную сторону формиро-вания личности. И перенасыщенность просто ни к чему. Да и вообще нельзя, чтобы жизнь наших дети-шек проходила под эгидой трагизма.
       Я попытался было возразить, хотел сказать, что дети, возможно, и не знают, что здесь произошел трагический случай, что в память о мальчике соору-жен этот фонтан.
      -- Это ведь живой укор всем,-- уверенно сказала Инна Ивановна.-- Как можно вынести такое? Это все равно, что водить детей на кладбище. Нельзя смерть делать фактором воспитания.
      -- Простите, а разве детям мы не читаем о смерти Гавроша, о смерти Мальчиша-Кибальчиша?
      -- Книжная смерть -- это совсем другое. Это необ-ходимо. Да и разница здесь огромная. Там героическая смерть за большое дело, а здесь? Несчастный случай. Дети должны проходить школу чувств на другом материале.
      -- Но жизнь ведь не согласовывает с нами свой материал,-- попытался я возразить.
      -- А на что мы -- воспитатели, методисты? Наша задача отобрать материал, который непременно будет воспитывать ребенка в нужном нам направлении.
       Все вроде бы правильно. И в этой правильности (отструганной и обтесанной: она как береза с обруб-ленными ветками -- до жалости ущербна) своя беда, свой трагизм неполноценности, своя убогость мышле-ния. Дело в том, что Инна Ивановна была действи-тельно добрым и образованным человеком. Прекрас-ный методист, широкий кругозор, знание искусства, человеческой культуры. Но логика ее почему-то вызывала у меня протест.
       Как-то я разговорился с другим человеком.
      -- А в чем вы сомневаетесь? -- спросил меня Андрей Петрович, учитель литературы.-- Вас же это тронуло, что-то оставило в вашем сердце. И меня поразил сам факт отношения к детской жизни.
      -- Да, но необычно,-- робко сказал я.
      -- Ну, а почему, собственно, все должно быть запрограммировано, формализовано? Если, как вы говорите, этот памятник не безвкусица, то для меня он больше значит, чем Бахчисарай. Бахчисарай мы воспринимаем как памятник культуры, а этот как память о живом ребенке. Наша духовная бедность иной раз сказывается и в том, что мы боимся печали. Мы бедны в своей скорби. Наши возможности порой настолько малы, что мы оказываемся несостоятель-ными должниками перед ушедшими от нас. Может быть, поэтому нас и устраивают трафареты.
      -- Ну, а каково самим родителям, воспитателям?
      -- Мне кажется, что родители этим своим отноше-нием обнаружили высокую человечность. Здесь, ко-нечно, сказалась прекрасная духовная сила людей. Какое-то приобщение к возвышенному. Чтобы выпол-нить такую работу, надо немало сил -- душевных, физических. Редкий человек на такое способен. Нет, здесь область истинно духовного.
       Итак, два способа мышления, два отношения к критическому. Кстати, замечу, что об Инне Ивановне говорят: очень образованна и, знаете, без этих самых "интеллигентских загибов". А об Андрее Петровиче можно услышать и противоположное: "Прекрасный словесник, но, знаете, несколько эстет. "Евгения Онегина" ребятам подавал через блики лунного света, через белый снег... Нет, что-то в нем сдвинуто..."
       Итак, два талантливых человека: один с очень здоровым нутром, а другой якобы с трещинкой...
       Я не берусь присоединяться ни к первому, ни ко второму. Больше того, мне в чем-то близка Инна Ивановна. Наверное, в своей ориентации на оптимизм. Я тоже склонен думать, что минорные интонации по своему удельному весу должны занимать меньшее место в сравнении с мажорными.
       Но позиция педагога-словесника мне ближе: она точнее и глубже передает суть дела.
       А теперь вернемся в Сашкину школу.
      
       5. Еще о защищенности и незащищенности ребенка
       Защищенность или незащищенность ре-бенка в классе -- явление скрытое. Бы-вает так, что ребенок не защищен ни в семье, ни в школе, ни в кругу свободного об-щения среди сверстников -- и тогда, как правило, приходит беда. Любить детей -- значит гарантировать каждому обста-новку защищенности: в школе, в семье, среди сверстников!
       Пытаясь понять причины трагического случая, я невольно столкнулся с детским увлечением Сашки. Предметом его внимания была Люда Гурова. Нет-нет, не она была причиной гибели мальчика. Напротив, она, может быть, была единственным человеком, кото-рый постоянно смягчал удары, наносимые Сашке судьбой.
       Она была и оставалась его хорошим товарищем. И в этом отношении Сашке повезло. Конечно, и в их отношениях были какие-то трещины, но это ведь дело обычное! Во всяком случае, Сашка всегда знал, что Люда на его стороне, что она не осуждала его, когда он, хлопнув дверью, вышел из класса, не осуждала, когда он нагрубил директору, потому что поступила директриса не совсем справедливо (хотя наедине как-то отчитала Сашку). Нет, тут было все "о кей", как сказал бы Сашка, любивший это словечко.
       О Люде сложилось в школе противоречивое мнение. Одни говорили, что она несносна, груба, дерзка, дру-гие -- что она заботлива и нежна. Ей многое про-щалось, так как она прекрасно училась и завоевала себе мелкое ученическое право говорить то, что велит сердце, и заставлять при этом других (и взрослых, и детей) прислушиваться к своим суждениям. Даже когда взрослым не очень приходилась по душе иная резкость отличницы, никто не решался ее срезать, как можно было срезать, скажем, Сашку или какого-ни-будь другого ученика. Нет, ей просто замечали: "Ты уж слишком, Люда!"
       Люда никогда не устраивала шума из-за мелочи.
       В ней как-то странно сочеталась мягкость с ка-кой-то вольной незлобной мятежностью. Она часами могла играть с малышами, точно испытывая острую потребность реализовать свою, очевидно рано пробу-дившуюся, материнскую энергию, свою, в самом хорошем смысле этого слова, человеческую сенти-ментальность. Был такой случай. В пионерскую ком-нату кто-то из девчонок швырнул малыша, швырнул и, изогнувшись, вытянув губы, раскрасневшись, закричал: "Ах ты, гаденыш, ты еще кусаться..." Малыш глотал воздух, точно в последний раз. Он слова от испуга и обиды не мог вымолвить. Только и слышалось: "А че... А че... А че...", что означало на его языке: "А чего она лезет..." Люда мгновенно отстранила старшеклассницу, обняла малыша. И что любопытно, этот малыш не отстранился, как должно было произойти (не терпит мелюзга, когда их дев-чонки тискают!), а, наоборот, прилип к ее рукам и разразился очистительными слезами, и плакал, пока совсем не успокоился.
       Мне говорила классная руководительница о слож-ности характера Люды: с одной стороны знает жизнь, а с другой -- настолько наивна, что поражаешься, как уживается эта наивность с такой кажущейся зре-лостью. Она верит в то, что всех людей можно очень быстро переделать: достаточно рассказать им, что им невыгодно жить нечестно.
       Употребление слова "невыгодно" в таком кон-тексте меня прямо-таки поразило: и в этом сказался ее противоречивый характер, эта наклонность объеди-нять совершенно идеальное с приземлено-практическим.
      -- Как же это сделать? -- спрашивал я.
      -- Очень просто. Надо рассказывать всем. Надо, чтобы все в один день объяснили всем, что поступать бесчестно -- невыгодно и бессмысленно.
       Была в ней какая-то удивительная настырная сила правдоискательства. Каким образом появилась в ней эта подчас разрушительная энергия, каким образом она возникла в ней, мне и до сих пор непонятно.
       Это она, Люда Гурова, попала в совершенно траги-ческую ситуации. Это ее спасал Сашка со своей ма-терью, когда она в одном платьице убегала в зимний день от рассвирепевшего отца.
       Это ей, Люде Гуровой, стало невмоготу жить, когда неожиданно пробудилась в отце дикая подозритель-ность и он стал чуть не каждый день пытать дочь: "Да с кем была, да когда была, да где была?!" И все -- с оттенком сверляще-утонченной оскорбительности. По-началу мать защищала дочь, а потом мало-помалу перешла на сторону отца. И когда родители объеди-нились, Люда не выдержала, сорвалась и выпалила:
       -- А я уже беременна. И рожу. И уйду от вас.
       И тогда отец ударил. И ударила мать. И вдвоем набросились на дочь...
       Это она скажет потом родителям о своей ненависти к ним. Это она напишет заявление прокурору города, но не отправит в самую последнюю минуту, потому что жалко станет родных: бросится она со слезами на гла-зах к Сашкиной матери, выплачется и уйдет к себе до-мой: пообещали отец с матерью больше никогда ее не трогать. "Тронете, больше не увидите",-- сказала им дочь...
      
       6. Погоня за детской любовью и за детски-ми симпатиями -- педагогический порок
       Сашкину классную руководительницу звали Екате-рина Ивановна. Ее он одновременно и жалел, и недо-любливал.
       Жалел за то, что она больна была какой-то серьез-ной болезнью (ходили слухи, что неизлечимой), за то, что у нее ничего, кроме класса, не было: раньше всех приходила в школу и позже всех уходила. И еще жалел за что-то такое, чего сам понять не мог. Потому и крутился возле нее: то сумку домой отнесет, то в оче-реди простоит, то класс уберет по доброй воле своей.
       Зная Сашкин строптивый характер, никто и подумать не мог обвинить его в подхалимаже.
       А недолюбливал Сашка свою наставницу за ее настырную бестактность. Эта бестактность ею пода-валась под видом такого тошнотворного благородства, что Сашка места себе не находил.
       Екатерина Ивановна вела любимый Сашкин пред-мет -- историю. Уже бывало, когда Сашка по полчаса дополнял так, что все рты раскрывали, и потом шумели: "Ну, поставьте ему пятерочку",-- Екатерина Ивановна стояла на своем:
       -- Дружба дружбой, но служба службой,-- гово-рила она, подчеркивая свою справедливость,-- не могу поставить "пять". Конечно, Саша знает материал, но знания у него отрывочные.
       Все вроде было бы правильно, если бы не другие факты. Ибо кое-кому Екатерина Ивановна все же ста-вила пятерки и за слабые ответы, ставила просто так, для поддержки духа. Всем, кроме Сашки.
       И еще он не любил в учительнице то, что она словно бы выжимала из ребят любовь к себе. То анкету придумает, то сочинение проведет на тему "Мой люби-мый предмет", или "Мой идеал учителя", или "Чем мне дороги учителя родной школы?".
       Эти сочинения для Сашки были пыткой. Он знал, что Екатерина Ивановна ждет благодарности: жаждет, чтобы все написали, что она самый лучший педагог, что ее главные черты: щедрость души, высокая идей-ность, доброта, требовательность.
       Щуплый Сашка на этих сочинениях был сам не свой. Иногда дурачком прикидывался: "А чего писать?" "А у меня ручки нет". А иногда заводился так, что Екатерина Ивановна вынуждена была потом бесе-довать с ним наедине. "Я тебе все отдаю. А ты такой неблагодарный. Ну как ты мог?.."
       Екатерина Ивановна была прямым антиподом Владимиру Павловичу. Если позиция Владимира Павловича основывалась на педагогике Макаренко, то воспитательное кредо Екатерины Ивановны зижди-лось, как она говорила сама об этом, на гуманис-тической концепции Сухомлинского. "Я сердце отдаю детям,-- говорила она, повторяя слова павлышского учителя,-- а вы пришли в школу без цветов. Я вас люблю так, как, может, быть никто вас никогда любить не будет, а вы забыли своего учителя..."
       В учительской, на родительских собраниях она твердила о необходимости чуткого и доброго отноше-ния к детям с такими приторными интонациями, что слушающих слегка поташнивало: они не знали, куда прятать глаза, не знали, как остановить этот бестакт-ный поток педагогических излияний.
       Класс Екатерины Ивановны считался правофлан-говым: здесь всего было больше: и макулатуры, и мероприятий, и пятерок. Здесь было больше всего маршрутов, походов, соревнований, конкурсов. По всем классным мероприятиям здесь была тщательно составленная картотека, и в любое время можно было получить обстоятельную справку. На всю эту работу уходила бездна времени. До седьмого класса Сашка безропотно участвовал в ней, а в седьмом сказал:
       -- Зачем это все?
       Тогда Екатерина Ивановна отчитала Сашку, а те-перь что-то в душе у нее дрогнуло, что-то забилось, точно новая вина перед Сашкой открылась. Действи-тельно, зачем эта вся показуха? За оголтелой суетой, за громкими словами, за шумихой и соревнователь-ным ажиотажем терялось главное: человек, отношение к ребенку; духовные ценности уничтожались в беге, растаптывались в увлекательном без-различии.
       И дело здесь не в обилии мероприятий, а в таком укладе школы, когда ложный пафос начинает доми-нировать в воспитательной практике и становится способом вытеснения, подлинных духовных цен-ностей.
       Что-то меняется местами, что-то теряется, где-то образуются провалы -- и в конечном итоге: серьезное превращается в фарс, в скуку, притупляя чувства, способность сострадать. Не случайно Сухомлинский настаивал на том, чтобы воспитание осуществлялось не только на одном мажоре. Мир полон человеческого страдания, и с этим страданием так или иначе столк-нутся наши дети.
       И смерть человеческая, когда она рядом, не может пройти бесследно для окружающих. У смерти своя жестокая бескомпромиссность. Она становится для ок-ружающих тайным пластом их собственного самочув-ствия. И никакое стремление избавиться от этого пласта каким-то увлекательным способом не спасает человека. Сама природа мстит за неуважение к смерти. Смерть всегда рождает комплекс вины, от которого не-возможно избавиться. И, наверное, поэтому челове-чество создало обряды и обычаи для поминок ушед-ших, чтобы эти поминки, возможно, становились и собственным очищением ныне живущих поминаю-щих.
       Если человек не ощущает этой вины перед погиб-шим -- нарушается нравственный закон ответствен-ности за все живое на этой земле. Научить детей пони-мать все это -- альфа и омега воспитания уважения к человеческой жизни. Вот почему, каким бы траги-ческим ни был случай, с которым столкнулись дети, задача сделать все возможное и для памяти погибшего, и для его родных и близких становится наиглав-нейшей.
       Когда Екатерина Ивановна через полтора месяца предложила ребятам пойти на кладбище, кто-то ска-зал:
       -- А зачем?
       Она сбивчиво стала говорить о том, что надо отдать последний долг товарищу, о том, что человек должен помнить близких. Подростки слушали, молчали. И это молчание было непонятным, точно оно протестовало против всего того, что говорила учительница..
       На кладбище пришли четыре девчонки, у всех остальных ребят были уважительные причины: уроки музыки, секции, кружки.
       А еще была и такая сцена...
       Комсорг Вера Синичкина пришла на стадион, где собралась мужская половина класса играть в футбол.
      -- Ребята,-- обратилась Синичкина,-- Екатерина Ивановна зовет всех: надо на кладбище ехать.
      -- А белые простыни приготовили? -- кто-то бро-сил из ребят.
      -- Нам рано еще на кладбище,-- сказал другой.
      -- Скажи, что мы позже подъедем,-- сказал тре-тий.-- Вообще, что-нибудь скажи ей...
       ...Четыре девочки, учительница и Сашкина мать стояли молча на кладбище, в смятении, в тишине. И Екатерина Ивановна крепко сжимала руку Сашкиной матери и все время твердила: "Держитесь же, держи-тесь..." И Сашкина мать держалась как могла.
       И здесь Екатерина Ивановна, это она потом поняла, вела себя не так, как надо. Она загоняла боль вовнутрь. Она не дала ни себе, ни детям выплакаться очистительными слезами, открыто и свободно излить свое горе на Сашкиной могиле, а может быть, сказать какие-то добрые слова о нем.
       Потом, много дней спустя, Екатерина Ивановна признается с отчаянием и возмущением: "И мне, ста-рой дуре, осталось жить-то сколько... Так зачем же я должна лгать себе, другим? Почему не могу при-знаться и сказать всем: да, мы тоже виноваты в его смерти". Скажет это у себя дома, а на следующий день, уже в школе, будто забудет о сказанном: захлест-нет ее волна новых дел, забот, неувязок.
       А после того памятного дня на кладбище пришла она в свой класс и пристально заглядывала ребятам в глаза (виноватость искала!), и молчала, а вот загово-рить о самом случае нравственного "ЧП" не смогла.
      
       7. Сострадание, сочувствие, сопережива-ние -- это то,
       без чего не может быть педагогики Любви и Свободы
       На Сашкиной могиле еще нет ни памятника, ни ограды. Глиняный холмик чуть-чуть взялся подсох-шей коркой. У торца холмика табличка с портретом. На ней свежей краской написано: "Саша Пушнин. 1964 -- 1978 гг." Сашка смеется с фотографии, будто нет и не должно быть печали на этой весенней земле. А рядом, сливаясь с небесной синевой, ажурная зыбь оживших берез, кружевные наряды рябины, сирени. Крохотные листочки вибрируют, поблескивая нежной клейкостью.
       Здесь, видя все это, я ощущаю тревогу за тех ребят, одноклассников Сашки, так быстро забывших его. Ведь они наверняка не смогут вырасти полноценными людьми. Впрочем, не совсем так. Все, видимо, намного сложнее. Их "забывчивость", будто запыленный хлам, прикрыла вдруг чистый родничок детской нравствен-ности. И только духовно-нравственным прикоснове-нием другой человеческой души можно снять вдруг выросшее холодное безразличие, нравственную инерт-ность.
       Если этого не сделать, то всякое наслоение на эту "забывчивость" будет неизбежно формировать эмоцио-нальную глухоту, а может, и цинизм.
       Я вспоминаю историю, когда один из школьников утонул. Ничего не бывает страшнее смерти ребенка. Вина, ответственность, страдание взрослых -- невы-носимо тяжело. Дело даже не в юридическом наказа-нии, которого в данном случае не последовало. Педа-гог, столкнувшийся с таким случаем, оказывается травмированным на всю жизнь. Чувство вины неот-ступно преследует его. Но даже в такой трагической ситуации педагоги этой школы сделали все возмож-ное. Учителя вместе с детьми трудились два дня, чтобы заработать на памятник, вместе провожали в последний путь своего друга, вместе плакали, вместе горевали: не было в школе в течение нескольких дней ни музыки, ни песен, ни веселых игр.
       Все это нормы, предусмотренные нашей моралью. Преступить их -- значит безжалостно убить нравст-венное начало.
       Конечно, в той сложной трагической ситуации, когда все дышит несчастьем, горем, потрясением и когда рядом -- ни в чем неповинные дети, безза-ботные, счастливые, так склонные к "забывчивости", которых так трудно сдержать и которых надо сдержи-вать не просто словом-приказанием, а буквально прикосновением к детским душам обнаженной болью сердца,-- в этой ситуации все необыкновенно трудно.
       Требуется такая отдача человеческого участия, подлинности волнения, самого высокого движения, поступка, какие нельзя запрограммировать заранее. Как искреннее большое чувство рождает непременно хорошее доброе слово, так и высокое движение души, если оно на самом деле высокое, найдет способ выра-зить себя в подлинно гуманистическом поступке. Как прекрасный педагог-словесник доводит до сердца смысл героической смерти литературного героя, так и подлинный воспитатель оказывается способным проя-вить свою настоящую человеческую духовность в тот момент, когда в детский коллектив или семьи школь-ника пришло горе.
       Здесь многое, очень многое зависит от ориентации учителя. Когда у Сухомлинского в рабочем плане школы я прочел о том, что кладбище может стать воспитателем ребенка, что несоблюдение траура явля-ется величайшим кощунством, для меня эти вечные, известные нравственные аксиомы были своеобразным открытием. Ибо я до этого всем своим педагогическим развитием был ориентирован на воспитание мажором: больше радости, больше игр, больше веселья, опти-мизма.
       Макаренковская установка "нечего с детьми вся-кую грусть разводить" прочно сидела в моем педаго-гическом сознании, и новую ориентацию я поначалу не мог принять. Идея "здоровой психологии" чело-века, идея ликующего коллектива, шествующего под фанфарные марши к ближней, средней и дальней перспективам, диктовала определенные правила теоре-тической и практической педагогике.
       В этой системе "всеобщего ликования" почти не оставалось места для уважения к человеческому горю, страданию, одиночеству, а тем более -- к смерти. Смерть была уделом особых, исключительных лиц. Герой должен был умирать непременно за большую социальную идею -- умирать красиво, мужественно, чтобы такая смерть была в чем-то и привлекательной, чтобы она тянула в своей образцовости на положи-тельный пример, чтобы она вдохновляла на подвиг, на новую смерть, на величественные свершения. Такая смерть, ориентированная на мажор, была делом дозволенным, и такую смерть приветствовала педа-гогика.
       Всякая иная смерть на почве личных страданий бы-ла делом "не нашим", - пожалуй, актом индивидуалис-тическим, достойным осмеяния.
       Мой знакомый педагог, узнав от меня о траги-ческом случае, встретился с товарищами Сашки, заго-ворил о нем.
      -- Дурак,-- сказал один.
      -- С точки зрения теории вероятности, здесь все по закону,-- начал разглагольствовать другой.-- На де-сять тысяч человек один наверняка не выдерживает.
       Психология этих ребят педагогу не показалась очень уж здоровой: от их оптимизма несло ущерб-ностью. Ему хотелось сказать им, что так могут рас-суждать только подонки. Но он сдержался. Они почув-ствовали его тревожность, засуетились. Стали о чем-то спрашивать. Он молчал.
       Он видел, как "переигрывались" их установки под его укоряющей пристальностью, как сползал с их лиц примитивный оптимизм.
      -- Конечно, жалко Сашку,-- сказал первый.
      -- А вы знаете,-- сказал второй,-- у нас одна де-вочка сделала такой вывод: "Мы все виноваты в его смерти". Вы считаете, что она права?
      -- Без чувства вины не может быть ответствен-ности,-- ответил педагог,-- как не может быть коллек-тива без сострадания.
       Мой знакомый хотел было им рассказать еще о сострадании, хотел объяснить, почему сострадание выступает как антипод зла, почему оно является величайшим законом человеческого бытия, развития человеческой гармонии, но они перевели разговор на легкую музыку и на любимую тему о джинсах, о спорте, о технике...
      
       8. Повышайте личностный статус ребенка!
       Научить преодолевать в себе ложный стыд, повышать личностный статус каждого ребенка, его чувство собственного достоинства, утверждать подлинные ду-ховные ценности личности -- основа ис-тинной любви к детям.
       Сашка стыдился многого: и своей матери, и своей одежды, и своей внешности. Стыд ведь никогда не заклинивается на чем-то одном, в особенности -- ложный.
       Кто знает, может быть, этот ложный стыд и сузил Сашкино сознание. Во всяком случае, в этом я убеж-ден, ложный стыд в чем-то сделал мальчику жизнь невыносимой.
       У него были явно завышенные притязания. Его духовной средой были великие люди: Наполеон, Суворов, Амундсен, Пржевальский. Его любимые книги -- о безграничных возможностях человека. Художественное воображение и богатая фантазия создавали образы самые привлекательные. Все это вступало в противоречие с теми возможностями, кото-рыми располагал Сашка. Он хотел быть либо первым, либо никаким. "Если я знаю, что я займу на олим-пиаде второе, а не первое место, я туда не пойду",-- говорил он.
       Сашка ходил в старых, заплатанных брюках. Мать пыталась купить ему новые, но Сашка не разрешал.
       А однажды сказал:
      -- Мне нужно 120 рэ.
      -- Для чего? -- спросила мать.
      -- Купить джинсы. Американские. "Вранглер".
      -- Ну где же взять такие деньги?
       И все же мать достала деньги для Сашки, но было уже поздно. Те джинсы, которые должен был приоб-рести Сашка, были куплены другим.
       А однажды мать застала сына за тем, что он штопал старый пуловер.
       -- Купил у товарища,-- пояснил Сашка,-- всего за пять рублей. У них собака разодрала этот пуловер...
       Мать обняла сына:
       -- Отнеси ты ему эту вещь. Отдай, не позорь себя, сыночек...
       И Сашка отдал, а мать достала вскоре такой, почти такой же свитер.
       Сашка ходил в одной рубашке: синей в клеточку. Однажды девчонки ему сказали:
       -- Что, у тебя больше рубашек нет?
       Сашка поначалу смутился, но, верный себе, нашел-ся и перевел разговор в шутку:
       -- А представьте себе, их сто штук и все одного цвета. Точно так же у меня сто штанов, сто трусов и сто маек.
       Вспомнил я Ушинского, который обрушился на благородных девиц, надушивших его шляпу. Обру-шился, возмущенный их бестактностью. "Ведь вы же здесь специально изучаете нравственность, а не знаете того, что портить чужую вещь духами или другой дрянью неделикатно! Не каждый выносит пошлости. Наконец, почем вы знаете... может быть, я настолько беден, что не имею возможности купить другую шляпу... Да куда вам о бедности! Не правда ли... ведь это фи... совсем унизительно!" (Из воспоминания воспитанницы пансиона Водовозовой).
       Мне понятны нравы благородных девиц, развра-щенных монастырским духом пансиона. Но откуда у наших девочек 14--15 лет такое перерождение, когда девчонка не в шутку, а всерьез заявляет: "Я полюбила его за то, что у него несколько фирменных джинсов". Или: "Он понравился мне, потому что таких дисков больше ни у кого нет". И этот вещевой ажиотаж не-редко поощряется семьей.
       Сашка ненавидел вещи, потому что они разобщали, разъединяли, сеяли вражду, обижали: всего этого он не сформулировал, но как-то по-своему почувствовал.
       Потому и не любил школьные вечера, куда можно было приходить не в форме. Потому и забирался в эти вечера на самую верхотуру, в кинобудку, и оттуда следил за всем происходящим: за девчонками в длин-ных, фантастически прекрасных платьях, в ярких брюках, за соперниками в кожаных куртках, истертых до самого современного лоска.
       Ах, не понять всего этого учителям!.. Как быстро люди забывают свое детство, теряют остроту ощуще-ний, горькую взволнованность совершенно несбыточ-ных притязаний. Ложный стыд?! А может быть, не ложный? Может быть, вообще -- не стыд? А нельзя ли сыграть в такую игру: отсутствие материального -- это и есть духовное... А так ли это? Нет, конечно, не так. Ребенок создан для красивых вещей. Они ему нужны, чтобы приобщиться к другим. Ну что же делать, если вещи обладают способностью приобщать.
       Разве невольно не проникаешься симпатией к человеку, если его одежда соответствует твоим вкусам, всего лишь твоим представлениям о стандарте, норме. Как хотите это назовите. Одежда -- визитная карточка человека. Потом может быть другое. Но мало ли что потом...
       -- А я не могу с ним рядом стоять,-- говорит дев-чонка. (И все из-за одежды: ей стыдно.)
       Нечто подобное Сашка Пушнин слышал постоянно. Разве такое легко перенести, если нет жизненного опыта. И здесь дело не только в одежде. Есть еще и акценты. Вкусы. Разговоры. И все это подростками схватывается мгновенно. За два-три часа, по моим наблюдениям, пятьдесят-шестьдесят только что приехавших из раз-ных городов подростков рассортировывали по "ма-лым группам", которые, как правило, отражали общность образовательного, демографического и про-чих уровней. Потом, конечно, кое-что переигрывалось. Но то потом. А первоначально расклады обозначались жестко избирательно. И неизвестно, как с лидерами, но с отвергнутыми зачастую решалось изначально.
       У меня как педагога эти явления всегда вызывали вопрос: "Как быть?"
       Для себя я определил одно незыблемое правило: не-пременно говорить с детьми о том, что их волнует. Снимать тяжесть. Повышать личностный статус. Укреплять чувство собственного достоинства. И запре-тов на разговоры быть не должно. Я размышлял с детьми и о нужде, о том горе, какое может выпасть или уже выпало на семью человека. Иногда я говорил робко, иногда с иносказанием, иногда читал стихи на нужную тему.
       Мне приходилось занимать и такую позицию. Ска-жем, читая Бернса, именно такие строчки, как "Кто честной бедности своей стыдится и все такое прочее, тот самый жалкий из людей, трусливый раб и прочее", я рассказывал о том, что духовная сила -- ничем не заменимая ценность. Ах, как приятно мне было в среде детей возгордиться и своей бедностью, и шаль-ной уверенностью в своей счастливой звезде, и забыть наедине с ними о всех своих неудачах, о тайных слезах, обо всем, что могло бы как-то снизить уровень моего педагогического донкихотства... И как я бичевал при этом пороки, как ненавидел жирную сытость, с какой сатирической ненавистью я воспроизводил перед детьми картины с откормлен-ными, лоснящимися в складках затылками -- всякую отвратительную всячину... И как это моим милым подросткам нравилось. И тот, кто был беден (а у меня было много таких детей: работал в интернатах), как-то приподымался в своих глазах. И потом старался быть чище, лучше.
       Детям нужен духовный сотоварищ, духовный со-общник, духовный соучастник их жизни, их пережи-ваний, их тревог!
      
       9. Оптимизм педагогики Любви и Свободы - в том, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не оставлять ре-бенка в беде.
       Размышляя над короткой Сашкиной жизнью, над опасными треволнениями Люды Гуровой и над десят-ками судеб самых разных подростков, чья жизнь была на волоске от катастрофы, я неожиданно пришел к поразившим меня выводам.
       Во-первых, по крайней мере во время своего этого исследования, я избавился начисто от комплекса вины перед теми детьми, о которых я так или иначе писал. Мне казалось, что на этой теме должен лежать запрет, да, обыкновенный человеческий запрет. Запрет из са-мых этических соображений: нельзя живым напо-минать о смерти. Нельзя человеческую смерть, тем бо-лее смерть ребенка, "эксплуатировать" как средство раскрытия каких-то специальных проблем. Нельзя близким погибших напоминать о трагическом случае. Нельзя никого травмировать и прочее. Этих "нельзя" было предостаточно.
       Но потом я узнал, что неизбежность детской смерти действительно сопутствует жизни детских коллек-тивов. На каждую тысячу старшеклассников один находится под угрозой использовать это свое траги-ческое право.
       Один из врачей, специалист в области соматической психологии, заметил:
       -- Это закон. И здесь медицина бессильна. Вот сей-час три часа дня. И среди живых и здоровых подрост-ков несколько ребят размышляют о смысле жизни и, возможно, о смерти. Десять приговоренных. Весь вопрос, кому из них повезет. Все дело случая...
       Другой подтвердил, дав несколько иную аргумен-тацию:
       -- Естественный отбор. Судьба. Выживаемость.
       А третий стал говорить о синдроме "суженного ячей-кой", через которую проходит большинство. Причем эта ячейка является своеобразным рубежом жизни.
       -- Иногда ячейка зауживается настолько,-- пояс-нил мой собеседник,-- что становится для ребят роковой петлей...
       Все эти объяснения меня как педагога не устраи-вали, потому что они не помогали устранить при-чины... Больше того, они подтверждали неизбежность детских самоубийств.
       Нет, не устраивала меня медицинская гипотеза смерти подростка. Я видел в этом явлении этико-педагогическую сторону.
       Забегая вперед, сразу хочу сказать о выводе, к кото-рому неизбежно должен был прийти, а именно: взрос-ление неразрывно связано с раздумьями о двух поляр-ных явлениях: смерти и возможности реализовать себя. Познание смысла жизни невозможно без проник-новения в смысл смерти.
       Для ребенка возможность смерти -- открытие. Как логический вывод оно созревает в подростковом или в юношеском возрасте. Как эмоциональное решение закрадывается в сердце ребенка в раннем детстве: семь-восемь лет. Мы, взрослые, тщательно, чуть ли не изо дня в день готовим ребенка к познанию смысла смерти. Готовим, когда рассказываем сказки с убийст-вом зверей, злодеев. Когда рассказываем героические истории. Когда показываем трагические картины. Когда включаем экран, полный трагических сюжетов. Когда показываем, как гибнет природа. Когда на глазах у де-тей умерщвляем животных, птиц, рыб. Когда уничто-жаем вредных насекомых. Мы легкомысленно безот-ветственны в своем приобщении детей к трагическим явлениям жизни. Мы радуемся, когда после нашего рассказа ("А он как даст, из того сразу и дух вон!") губы ребенка начинают вздрагивать, а из глаз начи-нают выкатываться крупные слезы. И не подозреваем, что в этот момент закладываем в подсознание детей своего рода программу, которая будет давать о себе знать до самых последних дней жизни человека.
       В этот период ребенок осознает и самоценность своей жизни. Он начинает понимать, что он для роди-телей -- самое дорогое существо, и чисто эмоцио-нально готовит (многократно) самые тяжкие наказа-ния для своих родителей: например, свою собственную смерть, которую он преподнесет им за незаслуженные обиды. Ах, как иногда дети любят рисовать в своем воображении картины собственных похорон. И это только воображение, потому что история педагогики не знает случаев, когда бы малыши отваживались на такой страшный акт возмездия.
       Второй период осознания себя через право на смерть проходит в подростковом возрасте. Здесь эмоциональное сливается с логическим, и тем опаснее становится этот момент жизни человека.
       Не всегда подросток приходит к катастрофическим решениям из-за цепочки конфликтов. Иногда ребят поражает случайность возникновения их жизни. Сам факт, что родился именно он, а не кто-то другой (один из миллионов возможных), звучит величайшим откры-тием. Иногда в пятнадцать--шестнадцать лет под-ростку кажется, что он в этом мире все узнал, все ис-пытал, что ничего интересного в жизни не будет, поэтому и жить бессмысленно. Часто подростки (в особенности девочки) жестко осознают возможную свою неустроенность в жизни; иногда, не видя перспек-тив, усваивают и развивают такой лейтмотив своего са-мосознания: "Лучше бы я не родилась. Зачем я до-лжна мучиться, если я не смогу достигнуть того-то и того-то".
       Большинство людей взрослых, занимающихся умственным трудом, с которыми я говорил, подтвер-дили, что мысль об окончании жизни приходила им в подростковом или юношеском возрасте. И почти все отметили, что этот период исканий самого себя даже через трагическое заканчивается к восемнадца-ти--двадцати годам. Таким образом, размышления подростков о смысле своего существования довольно часто затрагивают и вопросы своего права на смерть. Но беда не в этом. А в том, что таким ходом раз-мышления человек как бы подготавливается к акту смерти. И когда создаются вдруг невыносимые усло-вия и всплеск эмоциональной энергии захватывает ре-бенка, некоторые не выдерживают перенапряжения и делают свой последний, роковой шаг.
       Нет, не правы профессор медицины и его коллеги. Предотвратима любая катастрофа! Как бы ни хотелось произносить те нужные сокровенные слова в баналь-ном оформлении, необходимо говорить с подростками о ценности человеческой жизни, о смысле человечес-кой смерти, гибели, трагическом исходе, подвиге, кончине. Ибо удержать отчаявшегося подростка может только человеческий голос, идущий от человеческого сердца.
       Как надо сказать подростку о том, что жизнь дарована именно ему великим волшебником -- при-родой, что великий грех (не надо бояться этого слова) втаптывать в землю этот прекрасный дар.
       Как важно поведать детям о том, что уходящая жизнь -- всегда трагедия для других, особенно для са-мых близких.
       Как важно добиться, чтобы дети пришли к понима-нию, что высшее счастье -- это просто быть, чувство-вать, видеть, мыслить, делать, дерзать, терять и находить!
       Как важно своевременно увидеть назревание катас-трофы в глазах подростка, в его движениях, в его сло-вах, как важно научить товарищей прислушиваться к биению пульса своих друзей, чтобы прийти на по-мощь, чтобы не оставить в беде.
       Это как раз та педагогика, которая способна снять возможность появления эффекта "суженного созна-ния".
      
       10. Нравственное чувство и нравственная вера -- вот что способно объединить взрослых и детей
       -- Все у меня изменилось,-- рассказывает Люда,-- потому что я вступилась за Сашку. Я несколько раз говорила, что мы все: и ребята, и учителя -- виноваты в его смерти. Ему уже деться было некуда, вот он и решился на такое. Вы даже не представляете, как это бывает, когда на одного сразу наваливаются и роди-тели, и учителя, и класс... Раньше мне было легко учиться. Все ко мне хорошо относились. А когда это случилось, все стало наоборот. Чуть опоздаю, ну буквально на тридцать секунд: "Марш к директору". Описка в контрольной -- трой-ка. Вот, гляньте...
       И Люда вытащила из сумки тетрадь по алгебре. Смотрю работу (после я покажу эту контрольную опытному методисту, который оценит ее пятеркой), читаю замечания в дневнике: грубила, плохо работала на пришкольном участке, опоздала, примите меры, Люда дерзит, мешает классу учиться... Вслушиваюсь в ее слова:
       -- И мои родители, конечно, верят не мне, а им, учителям. И тоже на меня: "Хулиганкой растешь". А тут еще и класс. Стали мне говорить, как тогда Сашке: "Тебе что - больше всех нужно? Чего ты лезешь и споришь с учителями? Из-за тебя одни собрания пошли и разбирательства". А вчера, когда Екатерина Ивановна пришла и сказала: "Вот снова наш класс плохо дежурил... Все из-за Гуровой",-- то все ребята закричали: "Хватит нам с ней возиться, пусть уходит в другую школу". Я встала и ушла. Думала, хоть мои прежние подруги меня найдут, но никто не нашел. Вы даже не представляете, как мне обидно стало. Я, ко-нечно, и на следующий день в школу не пошла. Поехала на Сашкину могилу. И здесь стало мне страшно. Так захотелось им всем отомстить: "За что же так все они против нас с Сашкой? -- думаю.-- Что мы им плохого сделали?" А самой так хочется исчез-нуть... Нет, нет, не думайте, это я так просто. Я ни-когда не сделаю того, что сделал Сашка.
       Люда говорила все это спокойно, даже улыбаясь. Поправляла при этом волосы и даже чуть-чуть, как мне показалось поначалу, кокетничала. Моя мысль металась в догадках: "Что с ней? Что истинно в ее сло-вах, а что нет?" И вдруг непонятность мгновенно исчезла, и я почувствовал горький стыд от своих диких предположений. Люда вдруг заплакала. Лицо ее стало красным. А потом вмиг слезы исчезли, и она снова сделала попытку улыбнуться.
       -- Ты понимаешь, какая штука,-- стал я рассуж-дать,-- я тебе в двух словах расскажу о своем отноше-нии к людям. Оно во многом совпадает с твоим преж-ним отношением. Сейчас у тебя несколько изменилось все. Но это временно. Так вот, все, на кого ты злилась, они не совсем такие, какими порой кажутся. В каждом сидит добро и зло. И добра, представь, больше, чем зла. Вот, знаешь, сразу после дождя бывают большие лужи. И вода стоит на месте. А стоит крохотный ручеек сделать, как вода тут же вся и выбежит. Так и с людьми. Иной раз одного слова, одного ручеечка до-статочно, чтобы люди стали добрее, чтобы зло у них улетучилось.
       Ох, как я верил тогда в свои слова, как я хотел, чтобы Люда тут же мгновенно приняла мою филосо-фию. Собственно, в тот момент это не было моей какой-то новой версией или средством убеждения, в этих словах бурлила моя собственная противоречи-вость, которая и была разбужена детской тревогой, прикосновением к человеческой сути.
       Размышляя над педагогическими проблемами, я всегда убеждался в том, что этот искрящийся контакт, когда общение с ребенком заряжает тебя новой нравст-венной силой, является главным в воспитании. И я был несказанно счастлив, что эти контакты вдруг очистились и дали ту единственную нравственную искру, которая исключала какое бы то ни было недоверие или невозможность осуществления ка-кого-то замысла.
       У веры, если она истинна, если она основывается на бескомпромиссности нравственного закона, есть нечто особое. В отличие от слепой веры, вера истинная, основанная на убеждениях, обнажает совесть, придает свободе человеческой воли ту законченность формы, благодаря которой содержательная духовность обре-тает материальную силу.
       И как важно и веру, и совестливые побуждения, и доверие, и свободу воли тут же материализовать в разумных педагогических действиях.
      
       11. Не смотрите на ребенка сверху вниз
       Говорить с детьми о самых главных вещах -- о смысле жизни, о смерти, Люб-ви, Свободе -- и по самому высшему счету, без скидок на детскость, говорить как с равноправными гражданами, говорить так, как говорил бы ты с самим собой или с самым близким человеком,-- вот что разрешает нравственное противоречие.
       Назначение человека, смысл жизни, действование и самосовершенствование до последнего вздоха и, нако-нец, бессмертие -- вот те пределы, в рамках которых должны быть объяснены подросткам их повседневные тревоги. Не касаться этих проблем -- значит оставить детей в том состоянии нравственной неразбуженности, в котором многие из них пребывают, уже став взрос-лыми людьми.
       Разговор с Сашкиными одноклассниками я начал с каких-то оговорок и извинений.
       -- Я не сомневаюсь, что вы меня поймете,-- сказал я,-- хотя, возможно, кое-что может показаться вам оскорбляющим память вашего товарища. То, что я скажу, не принадлежит мне. Я просто объясню вам то, что сформулировало для себя человечество. Я хотел бы рассмотреть сам факт случившегося как бы в двух плоскостях. Первая -- чисто теоретическая.-- И тут, взяв томик Канта, я стал фактически комментировать его такие высказывания: "Лишение себя жизни есть преступление... Уничтожить в своем лице субъект нравственности -- это то же, что искоренять в этом мире нравственность в самом ее существовании, по-тому что она в человеке, а ведь лицо есть цель сама по себе, стало быть, распоряжаться собой просто как средством для любой цели -- значит унижать достоин-ства человечества в своем лице, которым и был введен человек для сохранения".
       Я говорил о том, что человек является самоцелью, что его назначение -- жить, действовать и сохранять себя (Спиноза), что назначение человека, его смысл жизни, счастье -- в любви (Достоевский), что величайший закон человеческого бытия -- благоговение перед всем живым (А. Швейцер). И, наконец, подвел снова ребят к первоначальной мысли: "лишение себя жизни есть величайшее преступление".
      -- Но совсем по-иному,-- продолжал я,-- все это развивается в самой жизни.-- И тут я стал говорить о тех противоречиях, которые вдруг человеку кажутся безвыходными, и об эффекте "суженного сознания", и о необратимости явления.
      -- Понимаете, когда я узнал о случившемся, пер-вым делом обвинил себя... Я через некоторых ребят вашего класса знал о складывающихся не совсем нор-мальных отношениях в коллективе и не набрался смелости, чтобы вмешаться в ваши дела. Конечно, ни-кто из нас не знал и не предполагал такого исхода, и все же этот факт что-то приоткрыл: не так мы живем, не так относимся друг к другу. Не думайте только, что я хочу вас подвести к некоему признанию собственной вины.
       Хотя мы, взрослые, не сможем снять с себя вину. Мы долго говорили с Екатериной Ивановной (она тут же сидела со слезами на глазах), которая остро переживает свою вину, ей необыкновенно тяжело, и ей просто необходимо помочь.
       Девочки на последней парте стали о чем-то перего-вариваться, и я не удержался:
       -- Вы что-то хотите спросить?
       И тогда одна из них приподнялась и сказала:
      -- Мы долго говорили и раньше об этом, и мы не снимаем с себя вины. Мы виноваты в Сашиной смерти. Мы видели, как он метался в последние дни.
      -- А потом он был самым справедливым и самым честным среди всех нас. А мы еще пытались его переделывать.
       Ах, этот удивительный подростковый нравствен-ный максимализм! Стоит ему чуть-чуть прорваться, едва обозначиться, как он становится тут же неуем-ным и может мгновенно сыграть двоякую роль: вско-лыхнуть добрые чувства, разбудить нравственное на-чало и может обуглить то доброе и светлое, что есть в детях.
       Как важно избежать последнего! Как важно своевременно избавить детей от ненависти, самоунич-тожения, озлобленности. То, что дети заговорили горячо и правдиво, задело самые лучшие мои и Екате-рины Ивановны человеческие струны, оттого и пошло все дальше хорошо и ладно.
      -- Самое главное, ребята, что вы понимаете свою вину. И как мы выйдем из этого трагического слу-чая -- благородными и честными или мелко-нич-тожно-трусливыми -- в этом сейчас главный вопрос. Забыть товарища, вычеркнуть его из жизни своей -- это такая же подлость, как предать живого. Поэтому, если мы сделаем все, чтобы сохранить память о Саше,-- это и будет наш человеческий долг. И пусть этот долг совершит каждый, кто чувствует потребность в его совершении,-- тут я рассказал о школьниках, которые на заработанные деньги поставили товарищу памятник, украсили могилу цветами, не забывали ро-дителей погибшего мальчика.
      -- Однако,-- продолжал я,-- нельзя из этого факта делать очередное "мероприятие по подписке". Кто сможет, тот будет участвовать в этом, а кто по ка-ким-либо причинам не сможет, не надо его застав-лять... Я тут говорил с одним вашим родителем, он засомневался: "Откликнутся ли сами ребята на такое дело?"
       Снова поднялись девочки и сказали, что напрасно сомневается этот родитель, что такая мысль уже была у класса.
       -- Хочу коснуться еще одной темы,-- сказал я.-- Эта тема может показаться вам несколько необычной. Но я верю в то, что она не покажется вам странной. Я хочу несколько слов сказать о ценности человеческой жизни, о бессмертии человека. Самое ценное на земле -- человеческая жизнь, это понятно. И ценность ее, мне кажется, именно в бессмертии. Народы, семьи, отдельные люди неизбежно гибли, агонизировали нравственно, если забывали свое прошлое. Бессмертие наших предков и в том, что они нам дали жизнь, что они сделали возможным сохранить наше существова-ние. А наше бессмертие будет в том, что мы дадим дру-гим это человеческое право, в том, что мы сохраним себя и в добрых поступках, и в добрых сердцах. И Саша бессмертен, потому что мы непременно сохраним его в нашем сердце и память о нем передадим нашим детям и внукам. Мы запомним его улыбку, все то хорошее, что было в этом удивительном мальчике. И снова я должен извиниться перед вами, что говорю как бы не своими словами. Перед тем как идти к вам, я прочел заключительную сцену из романа Достоевского "Братья Карамазовы", где дети вместе с Алешей встретились у могилы вашего ровесника. Что меня поразило в этом трагическом кусочке романа? Вся эта сцена написана Федором Михайловичем удивительно светло и, я бы сказал, жизнеутверждающе.
      -- Прочтите! -- закричали ребята так дружно, что я сразу ощутил: сложный рубеж скорби, вины, состра-дания оказался позади. У детей, у меня, у Екатерины Ивановны как будто наступило то радостное ощуще-ние, без которого не может быть нравственного обнов-ления.
      -- "Согласимся же здесь,-- начал читать я спокой-ным голосом,-- у Илюшина камушка, что никогда не будем забывать -- во-первых, Илюшечку, а во-вторых, друг об друге. И что бы там ни случилось с нами потом в жизни, хотя бы мы и двадцать лет потом не встреча-лись, все-таки будем помнить... его всю жизнь..."
      -- А вот теперь,-- прервал я чтение,-- Достоевский сформулирует главную мысль своей педагогической философии. Послушайте эти слова: "Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоми-нание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспита-ние ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть... И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-ни-будь нам во спасение..."
       Была тишина в классе.
       Лица были сосредоточенные. И -- красивые. Будто ветер коснулся их, обжег одним, общим для всех переживанием.

    * * *

       Что бы я ни делал в последние месяцы: писал или читал лекции, общался с педагогами ли, с детьми, разбирался в новых педагогических казусах или читал книги, меня неотступно преследовала мысль о Саше, его учителях, сверстниках, матери. Трагический случай был для меня своего рода стетоскопом, с помощью которого я прислушивался к себе и к дру-гим, к своим собственным отрицаниям и утверж-дениям.
       Мысль неотступно вертелась вокруг двух, казалось бы, полярных явлений: близкого и далекого в воспи-тании, макро и микро, масштабно отдаленного и кро-хотного близлежащего...
       Революция, войны, литературные герои, братские могилы, семьи павших, чьи адреса я вижу в школьных комнатах,-- все это область масштабно-глобального, того далекого, которое воспитание делает, должно сде-лать близким, тревожно-приближенным для каждой человеческой души. Здесь школе на помощь приходят кино, литература, телевидение, встречи с очевидцами и участниками исторических событий.
       Трагизм близких людей -- мам и пап, бабушек и дедушек, учителей и знакомых, товарищей -- все это область близкого, отношение к которому формирует личность, помогает понять далекое.
       У близкого и далекого одна основа -- нравственный идеал: Любовь и Свобода. Как между близким и далеким не должно быть пропасти, так и между Любовью и Свободой невозможно воздвигнуть стену. Любая попытка разъединить эти две области непре-менно оборачивается нравственной ущербностью.
      
       Глава 2. Счастье вашего ребенка
       1. Понятие счастья у всех разное
       Когда, мы говорим о счастье своих де-тей, то неизбежно опираемся на тра-диции и представления, которые живут в нас, взрослых. Они, естественно, определя-ют собственные взгляды на счастье каж-дого из нас. Отсюда и разница в средствах и методах.
       Одни, чтобы сделать ребенка счастливым, заботятся о его всестороннем развитии, тратят время и силы на поиски лучших учителей, чтобы занять сына или дочь музыкой, фигурным катанием, научить иностранному языку, увлечь искусством, приохотить к книгам... В одной семье рос мальчик -- им можно было залю-боваться: вежлив, эрудирован, спортивен. А в девятом классе он неожиданно стал резким, нервным. Ро-дители на цыпочках перед ним ходили, думали -- пройдет, объясняли: возрастное. А через полтора года юноша глубоко обидел отца и мать. Значит, развитие его оказалось все-таки дисгармоничным.
       Другие, чтобы сделать ребенка счастливым, пе-кутся о его самочувствии. Установки этих родителей: пусть играет сколько хочет, развивается согласно своим наклонностям, поступает, как ему вздумается. И в первые годы такой стиль воспитания необъяснимо притягателен: ребенок свободен, раскован, остер на слово, предприимчив. А через какое-то время вседозво-ленность порождает своенравие. Самостоятельность, не озаренная светом разумности, не подкрепленная потребностью совершать добрые поступки, выводит подростка на опасную грань потребительства. В нем разжигается страсть достижения любых целей любы-ми средствами. Без труда, без усилий, без напряжения. "Хочу" и "дай" -- формулы его бытия.
       Предвижу вопрос: так что же, и так плохо, и эдак нехорошо? Выходит, всестороннее развитие проти-воречит гармоничному воспитанию? Отнюдь. Но гар-моничное воспитание должно вестись гармоничными же средствами.
       Основа основ этих средств -- бережный подход к растущему человеку, то есть умение взрослых "пере-ключаться" на трепетность детского мировосприятия, приближаться к подлинности детской души. Что это значит? Заметьте, стоит вам только сказать малышу: "Вот видишь, ты ударил куклу, а она и заплакала", как ребенок сразу же "видит" слезинки у резинового человечка, "слышит" всхлипывания игрушечного товарища. Такого рода восприятие -- закон детской жизни.
       Вот эту-то особенность родители всегда должны учитывать: делая замечания ребенку, предъявляя к нему требования, надо самому четко сознавать, к кому их предъявляешь.
       Нередко родители говорят:
       -- Не слишком ли сложны педагогические требо-вания для каждой мамы и каждого папы? Так воспи-тывать детей могут, вероятно, только особо одаренные профессионалы-педагоги?
      
       2. Все родители обладают педагогической интуицией. Великое счастье -- дать прос-тор этому человеческому дарованию
       Талант великой радости воспитания, приобщения к возвышенным минутам человеческого счастья в самом будничном труде скрыт в каждом. И развернуться мо-жет мгновенно -- стоит только захотеть, задуматься. Попробуйте-ка проанализировать действия сверстника наших детей и их любимца Тома Сойера. В самую чер-ную минуту отчаяния на него снизошло вдохновение! Вспомните, когда все его друзья шли купаться, а ему надо было красить бесконечно длинный и унылый забор, какая блестящая педагогическая идея пришла ему в голову!
       -- Что, брат, заставили работать? -- насмешливо посочувствовал Тому его приятель Бен. Но Том под-черкнуто демонстрировал свое полнейшее безразличие ко всем мирским утехам и необыкновенную, упоенную страсть к порученному делу. Как художник, он водил кистью, отступал назад и любовался творением своих рук. И когда Бен, сначала пораженный, а затем томимый желанием приобщиться к искусству новояв-ленного мастера, стал клянчить, Том снизошел: как бы нехотя уступил Бену кисть и ведро с белилами в обмен на сочное яблоко.
       Юный герой Марка Твена конечно же хитрил. Но ведь в его поступке просматривается, как сказал бы современный социолог, неосознанная, неоформленная догадка: чтобы приобщить к неинтересному, казалось бы, безрадостному труду, надо показать наслаждение, какое может доставить этот труд. Наслаждение куда более заманчивое, чем простое пользование такими дарами жизни, как яблоко, солнце, река.
       Детство -- особое психическое состояние. Оно -- синоним творчества и энергии. Если вы хотите, чтобы сын или дочь немедленно пошли за вами, перестрой-тесь таким образом, чтобы состояние самых лучших минут вашего собственного детства вспыхнуло вдруг и озарило вас и детей. Если вам удалось заинтересовать ребенка каким-либо полезным делом, думайте над тем, как поддержать радостное стремление ребенка рабо-тать -- самое ценное из человеческих стремлений.
       Заметьте, Том Сойер не дремал, когда сидел на бочке, грызя яблоко и наблюдая за тем, как усердству-ет Бен. Его мысль неустанно работала: он расставлял сети для новых добровольцев. Мальчишки подходили то и дело, начинали с насмешек и -- оставались белить забор. Работа превратилась для них в увлекательное занятие.
       Воспитание неизбежно перестает быть действен-ным, если лишает удовольствия как наставников, так и питомцев. Мало того, общение с детьми должно быть радостным, даже веселым. И, разумеется, не должно сопро-вождаться затаенно-ироническими оттенками -- дети их улавливают и распознают.
      
       3. Счастье -- нравственная обязанность человека
       Если вы хотите, чтобы ваш ребенок вырос счастли-вым человеком, поставьте перед собой цель: пусть как можно больше будет в его детской жизни счастливых минут.
       Однако все это не так просто. Практическая "фило-софия жизни" порой опрокидывает теорию, оказыва-ется сильнее научных доводов, опыта человеческой культуры. "Нам в детстве жилось нелегко,-- рассуж-дают некоторые родители,-- пусть наши дети не знают перенесенных нами трудностей. Пусть они растут счастливыми". Смысл этих суждений прост: как можно лучше кормить и одевать ребенка. Ни в чем ему не отказывать. И установка на такое счастье нередко оборачивается бедой и для взрослых, и для детей.
       Наука о воспитании -- это наука о том, как сделать человека счастливым.
      -- Научить? -- слышу я голос своего оппонента.-- Научить быть счастливым? Это вздор.
      -- Но почему же? -- вступаю я в спор.-- Если счастье -- это переживание полноты жизни, постоян-ный подъем творческой энергии, связанный с раскры-тием духовных и физических сил ребёнка, то гармо-ничное воспитание гармоничными средствами может и должно научить человека, как стать счастливым.
      -- Значит, вы ограничиваете счастье только эмоциональной стороной? Разве счастье не является нравственной категорией?
      -- Оно имеет отношение к нравственности. Ведь жизненный подъем детской энергии является источни-ком питания творческой среды.
      -- Как это понимать?
      -- Когда детские глаза светятся умом, любовью, щедростью, люди вокруг стараются делать все как можно лучше. Не случайно многие педагоги называют счастье высшей нравственной обязанностью человека, подчеркивая, что оно разрешается на стыке двух величин: личности и общества.
      -- Значит, счастье -- это и обязанность?
      -- Давайте подойдем к этому вопросу с другой сто-роны. Если ребенок выполняет наши требования со слезами на глазах, то, согласитесь, такое повиновение ведет к деформации личности. Противоположность счастья -- горе, опустошенность, когда жизнь прохо-дит без радостных всплесков души, когда неспо-собность к достижении целей, самоутверждению оборачивается незащищенностью, заниженностью притязаний, страхом раскрыть себя, скованностью. Вы считаете все это нормой, а счастье -- отклонением?
      -- Я так совсем не считаю. Просто жизнь состоит из ряда обязанностей, которые человек должен выпол-нять независимо от своих душевных всплесков, от того, интересно ему это или нет.
      -- Но мы же говорим о воспитании, задача кото-рого сделать все неинтересное интересным, увле-кательным. Только охотное выполнение долга фор-мирует подлинность убеждений, закаляет детский организм, скрепляет жизненными силами все стороны детской души, делает ребенка целенаправленным и энергоспособным.
      -- Разве не трудности закаляют человека? Больше того, необходимо, наверное, воспитывать способность переносить страдания?
      -- А почему трудности должны делать ребенка не-счастным? Какие трудности? Умственные и физи-ческие занятия? Потеря друга? Обиды и оскорбления?
      -- Хотя бы эти...
      -- Настоящее воспитание ставит своей целью научить достойному преодолению трудностей и пре-град. Что касается страданий, то их ведь специальное организуют. Может быть, я не прав, но склонен занять такую позицию: все, что мешает человеческому счастью, должно быть по возможности преодолено в воспитании.
       -- А не воспитаем ли мы в результате этаких оптимистов-бодрячков, которым будут чужды состра-дание, сочувствие? Мне ближе все-таки позиция Сухомлинского и Корчака, которые не отделяли сочувствие от сострадания. Мне кажется, стоит только чуть-чуть допустить отклонение, как правильная счастливость выльется в этакий бравурный марш по головам. Ведь сострадание -- это величайшая способность человека переживать чужое горе, как свое собственное. Нельзя заглушать то, что принадлежит человеческой куль-туре...
       Таковы две точки зрения. У читателя может сло-житься мнение, будто спор чисто философский и к практическому воспитанию не имеет отношения. Это не так. Подлинный воспитатель -- всегда философ. И как только перестает им быть, так оказывается во власти деятельного невежества. Ребенок живет, а не воспитывается. Чем ярче его жизнь, тем больше позитивных эмоций, тем полноценнее и здоровее вос-питание. Детство является особым психическим состо-янием, в котором чувства и разум слиты. Одну из при-мет этого состояния можно назвать эвристической наклонностью души: постоянные открытия, неуемная энергия. Взволнованная пытливость несется будто на крыльях, решения приходят мгновенно, увлечения и интересы накатываются, как волны в шторм. Удиви-тельная концентрация энергии!
       Итак, мы рассмотрели одну сторону детской гар-монии: эмоционально-деятельностную, экспрессив-но-творческую, увлеченно-самозабвенную. Развитие ее требует выполнения ряда правил: не избавлять ре-бенка от полезных занятий, а окружать ими; не втискивать в рамки, выкроенные по меркам наших представлений, а постоянно расширять диапазон соб-ственно детских увлечений, помнить -- не нашу, а свою жизнь должен прожить ребенок.
       Но есть еще вторая сторона человеческого "я" -- это тонкость души, это та сфера личности, которая находится в самых глубинных пластах духовно-нрав-ственных образований. Это и мера культуры ребенка, это уровень развитости человеческих потребностей, ко-торый в конечном счете определяет подлинность счастья. Как формировать эту изначально первород-ную сторону, как к ней прикасаться?
       То, что нельзя в нее вламываться, брать на воору-жение грубые средства, насилие -- это понятно. А вот какие ключи надо подобрать, чтобы помочь ребенку самораскрыться и самоосуществиться -- без чего о счастье не может быть и речи?
       Зароните в душу ребенка хотя бы крохотную, но жгучую потребность в полезной деятельности -- только в этом случае детское самосовершенствование может стать неодолимым желанием.
      
       4. Гармонизация потребностей
       Философы, психологи, педагоги и со-циологи согласны в том, что основание человеческого "я" составляют потреб-ности, их сочетание, противоречивый синтез желаний, мотивов сопротивлений, удовольствий и неудовольствий, разоча-рований и надежд. Потребности, которые вырабатываются с нашей помощью самим ребенком, его усилиями, его собственным напряжением. Потребности, которые до-рисовывают контур личности, прочер-чивают главные линии человеческого пове-дения, определяют отношение ребенка к себе, к своим близким, к другим. Потреб-ности, которые соединяют детскую ак-тивность с добрым отношением к людям, человеческую радость с трудом, саморас-крытие с развитыми формами общения.
       Если у ребенка потребность в деятельности вытес-нила потребность в другом человеке -- неизбежно появление самовлюбленности.
       Если потребность в другом человеке, в других людях приглушила интерес к своей собственной неповторимости, к своему собственному "я" -- проис-ходит обезличивание человека, исчезает то ценное на-чало, которое ведет к развитию дарований и способнос-тей.
       Если интерес к самому себе и сила самоутверж-дения станут доминировать в поступках нашего пи-томца -- это чревато зарождением самых разных и весьма неприятных свойств: эгоцентризма, неприспо-собленности к жизни, бездеятельной мечтательности и т.п.
       И только в постоянном сочетании эти три потреб-ности -- в деятельности, в человеке, в самосовер-шенствовании -- могут обогатить друг друга.
       Но не кроется ли тут одно непременное условие: счастливого ребенка может растить только счастливая семья?
       Если так, то в какой же мере наше родительское счастье определяет счастье ребенка? Как научить де-тей понимать и трудные минуты в жизни своих роди-телей, бабушек и дедушек, окружающих? Как вызвать у ребят потребность вникать в чужую судьбу, в чужое горе? Как сделать, чтобы проявление сочувствия не было бы для ребят тягостной обязанностью?
       Как-то мне пришлось беседовать с одной крайне огорченной мамой. Она жаловалась: я все дала дочери, что могла, отказывала себе во всем, а в ответ -- черная неблагодарность. Почему? За что? Я ответил: да, это несправедливо. Ребенок не должен за счет ущемления близких удовлетворять свои потребности, это губи-тельно скажется на его характере, на личности.
       Мне нередко возражают: мол, все это хорошо гово-рить, а как практически поступать? Да так и посту-пать: просто и твердо. Когда я покупаю себе красивую вещь, то вижу мелькание завистливых искорок у своего сына. Но и замечаю вместе с тем: ему достав-ляет радость, что его отец имеет эту вещь. И в его мальчишечьей оценке -- "фирменное" -- звучит гор-дость. И она, эта гордость, "побивает", как выразилась одна моя ученица, вот эту завистливую искорку. Но я непременно при этом говорю, что мы постараемся и ему купить нечто "фирменное". И знаю -- он будет ждать, когда что-то будет куплено маме (и он сам бу-дет принимать участие в покупке), а потом уже ему. Такова логика здоровых семейных отношений.
       Конечно, детская бессердечность -- это самое тяж-кое горе. Истоки ее в том, что ребенок, находясь в своеобразном счастливом "небытии", просто не желает замечать ни горя, ни одиночества, ни других сложных переживаний взрослых. Детская жестокость нередко является следствием избытка здоровой психики, кото-рая не хочет соприкасаться с людской болью. Но она, эта детская психика, будет по-настоящему здоровой, когда смягчится участием в чьей-то чужой судьбе. Но отнюдь не таким путем надо добиваться участия, ка-ким пытаются заполучить его некоторые мамы: я тебе новую куртку -- ты мне сердечную доброту.
      -- Значит, все-таки нельзя воспитывать только радостью, только на высоких, ликующих тонах? -- слышу новый вопрос.
      -- Естественно, ограничиваться только радостью никак нельзя. Ведь, скажем, страдания никто специ-ально не готовит. Но коль они имеют место в жизни, надо научить ребенка с достоинством выходить из трудных ситуаций, при этом не забывая о других. Подчеркиваю -- о других.
       Имею в виду воспитание такого свойства характера у ребенка, как доброта: ведь это и долг, и нередко отказ от собственных удовольствий. И не тот добр и щедр, у кого всего много, и он какую-то часть отдает другим, а тот, кто готов отдать последнее. Но речь идет вовсе не о жертвоприношениях! Для ребенка стано-вится величайшим открытием испытание себя настоя-щим благородством.
      
       5. Не только обстоятельствами воспитывается человек, но и самим собой
       Человека воспитывает вся жизнь, и от обстоятельств зависит многое. Но еще больше зависит от самого человека. Лич-ность потому и личность, что несет в себе нравственные начала и независимо от условий проявляет себя достойно в любой среде.
       Но некоторые педагоги утверждают, что достаточно правильно организовать жизнь ребенка, главным образом трудовую, и тогда вообще все встанет на свои места в его характере.
       Это не совсем так. В мире чувств ничего не происхо-дит само собой: это не менее сложная и трудоемкая работа сердца, мозга, души, чем учение или любая другая работа. Поэтому я бы сказал: "Если вы научите ребенка любить -- вы научите его всему!"
       Такой вывод может оказаться неожиданным. Да-вайте проверим его. Скажем, если труд не опосредован отношением к человеку, то какова цена этому труду? В труде ребенок может познать всю полноту человечес-кого счастья, всю полноту своей любви к человеку -- не имеет значения, к кому именно: к отцу или матери, бабушке или тете Даше, товарищу или близкому человеку, учительнице или целому коллективу шко-лы. Ведь смысл человеческого существования и заклю-чен в том, что человек, живя "для себя" живет и для других людей. Если человек только для себя (со своим трудом даже!), то зачем такой человек?
       Я уже говорил, что в решении проблемы, как гармонично совместить в одном человеке силу духа, закаленность с душевной тонкостью, умением сопере-живать, чуткостью и добротой, готовых рецептов нет. Но есть основной принцип -- воспитание счастливого ребенка. Снова повторю вопрос: во имя чего труд, лю-бой нравственно-гражданский поступок? Только во имя человека. Во имя семьи, товарищей, общества. Во имя полного раскрытия дарований и способностей каждого на благо всех.
      
       Глава 3. Мастерство индивидуального раз-вития
      
       1. Целесообразно, чтобы ребенок сам тво-рил свою систему
       отношений
       Становление личности ребенка напоминает мне чем-то полет птицы в весеннюю пору: вроде бы знает, куда летит, и вроде бы -- нет, то, набрав высоту, камнем падает вниз, то стремительно уносится под облака.
       Глядишь на мальчонку, и вроде бы в его глазах появился тот радостный блеск открытия самого себя, без которого не может быть личности. Торопишься остановить мгновение, а глядь -- ничего и нет!
       Может быть, желаемое выдаем за действительное! Обманываем самих себя?
       Но снова ждем. Следим с пристрастием. Так хо-чется ускорить все: чтобы и талант обнаружился, и способности, и здоровьем чтобы не был обделен.
       Уверенные, что знаем своего ребенка, мы говорим ему много слов -- красивых и правильных, строгих и добрых. Но как часто единственно необходимое слово оказывается придавленным нашим самолюбием, высо-комерием, авторитарностью. Психология взрослого по отношению к ребенку строится на непременном стрем-лении воспитывать воспитывать, воспитывать. Поэ-тому и давим на воспитание, чтобы, признаемся, обес-печить какой-то относительный покой и себе. Мы принимаем в расчет занятия с детьми, как и сотни бытовых дел, начиная от стирки и кончая чисткой картошки. Напоминаем постоянно детям о своей загруженности.
       Но у ребенка тоже забот немало. Если бы можно было на кинопленке зафиксировать, как планирует иной школьник свое время, мы, рассмотрев ее, посо-чувствовали бы тем драматическим коллизиям, в кото-рые он попадает изо дня в день. Пять уроков, и к каж-дому готовиться надо. Потом, после уроков, кружок или занятие музыкой. К тому же надо быстро убежать из дома, чтобы на лыжах прыгнуть с самого большого трамплина,-- и все это держать в тайне. Потом за каких-нибудь двадцать минут выучить уроки и -- главное -- чтобы мать не вздумала проверять. Отец -- это хорошо. Ему скажешь: "Уже все выучил". А он в ответ: "Молодец. Теперь книжку почитай" -- и сунет что-нибудь с мелким шрифтом. Говорит, пора уже серьезную литературу читать. Конечно, не совсем удобно читать и одновременно смотреть телевизор, но если наловчиться, то можно в книжку и не глядеть. Главное, ее повыше держать, на уровне глаз, и перио-дически задавать отцу умные вопросы вроде: "А что такое "конвенция", "брахманы"?
       И вот что удивительно. Живут люди. Вроде бы знают друг друга, и все же у каждого свой мир. Свои маленькие и большие тайны. Что же это такое -- мир человека, именуемый психологией личности?
       С помощью линейки и циркуля можно, конечно, вычертить структуру личности. Но как далека она бу-дет от живого маленького человека! Кроме того, структура передаст лишь статику основных черт лич-ности. Разумеется, без плоти и крови, без тайн и на-дежды, без грустных интонаций и задорного смеха.
       Значит ли это, что в психологической структуре личности ребенка нет устойчивых элементов? Ко-нечно, не значит. Устойчива сама личность как нечто целостное. И суть этой целостности в том, что она сохраняется лишь в движении. Без движения, без действия нет характера, способностей, темперамента, самосознания и ценностных ориентации личности.
       Научной педагогикой и психологией доказано, что в формировании личности ребенка участвуют и сам ре-бенок, и обстоятельства, и воспитатели, а процесс становления личности происходит в различных сферах деятельности.
       Всемогущая потребность растущего человека по-знать, освоить постоянно открывающийся перед ним мир часто приводит к самым неожиданным резуль-татам. Его организм, чувства, психика не только безудержно тянутся к импонирующим жизненным явлениям, но и как бы сливаются с ними. Дети стано-вятся неотъемлемой частью этого живого, необык-новенного, властного и яркого мира желаний, стрем-лений и притязания. Возникают органические связи ребенка с окружающей действительностью, способствующие физическому и нравственному росту лич-ности.
       Что такое река, лес, товарищи, футбольное поле, просто хождение по улицам для ребенка? Это не нечто второстепенное. Это и жизнь, и цель, и источник огромных наслаждений, нравственных, эстетических, физических. Это целый мир переживаний, столкно-вений характеров, воли. Это напряженный поиск са-мого себя, своего места в жизни, своего отношения к вещам, к природе, к обществу в целом.
       Посмотрите вокруг глазами своего детства. Побывай-те в тех местах, где вы жили ребенком. И вы почувству-ете, как самые обыденные вещи станут одухотворенны-ми даже не в силу своей красоты, а в силу того, что эти детали реального мира врезались в память вместе с ва-шими далекими переживаниями детства.
       Вы обозреваете не просто зеркальную гладь реки, а отдельные ее уголки. Вот с этого обрывчика вы впер-вые прыгнули, прыгнули для того, чтобы вас не посчитали трусом. Этот обрывчик вам долго не давал покоя. Снился. Вы и сейчас смотрите на других малышей, которые петушатся, скачут на одной ноге, стараются перекричать друг друга, смотрите -- и вас охватывает волнение, смешанное с грустью о безвоз-вратно ушедших в прошлое чудных годах детства.
      
       2. Человек считает себя счастливым, когда у него есть возможность стремить-ся к наслаждению, к удовольствию, к удовлетворению своих потребностей
       Очень часто ребенок, приходя домой, садится вы-полнять уроки во имя одной цели -- поскорее забыть о них и убежать к сверстникам. Многие родители используют естественное стремление ребенка на "улицу", к товарищам, как один из главных факторов, побуждающих детей к учению. "Выучишь уроки, а по-том пойдешь гулять",-- говорят они. Говорят, не сознавая, что, возможно, это гуляние и окажется главным воспитателем ребенка. Говорят, уверенные в том, что осуществляют воспитание. Думают о воспитании и забывают о той жизни детей, которая прино-сит им радость, к которой они стремятся и которая ста-новится главным организующим условием развития детей, основой их воспитания.
       Не случалось ли вам видеть восторженные или заплаканные ребячьи лица в тот самый момент когда киносеанс неожиданно прерывался? Как органична в этот момент связь настроений, запечатленных на киноленте и лицах детей. Их настолько увлекает мир; созданный на экране, что они забывают о самих себе. И все это оставляет определенный след в их душах, шлифует самую природу характера, личности ребенка.
       Ребенок сам творит свое воспитание. Задача взрос-лых состоит в том, чтобы помочь ему в полную меру развить свои способности, и помощь эта состоит отнюдь не в благоговении перед совершенством детс-кой природы, а в создании воспитывающих условий, в умении разумно организовать жизнь ребенка, увлечь такими занятиями, которые полнее раскроют его природные данные.
       Как по-разному подходят родители к воспитанию детей, мы покажем на конкретных примерах, в основе которых лежат наблюдения и обобщения автора.
       Знакомя читателей с жизнью Вовки Зарубина и его сверстников, я хочу чуть-чуть приподнять тот занавес, за которым скрывается интимный мир ребенка, мир его чувств и влечений. Мне хочется еще раз показать, что с нашими детьми в каждую минуту может проис-ходить нечто очень важное, способное стать опреде-ляющим в их развитии.
      
       3. Ребенок постоянно находится во влас-ти острейших противоречий. Помогите ему преодолеть преграды. Не отмахи-вайтесь от детских невзгод
       ...Вовка учит уроки. Изредка из кухни раздается голос матери: "Читай вслух". Сегодня Вовка получил по природоведению двойку -- на улицу его не пустят. "Мхи и лишайники растут с северной стороны",-- ма-шинально твердит Вовка, глядя в окно. За окном -- товарищи. Им нужен Вовка, иначе игра в футбол не состоится.
       -- Мам, ну я уже выучил все, я пойду погуляю? --тянет он.
       -- Никаких гулянок, запомни, ты сам себя наказал!
       Вовка приоткрыл окно. "Выходи быстрее!" -- кричат ребята. Душой он уже с ними. Да и перемах-нуть через окошко одна секунда! Но мама! Как разве-дет потом: "Я для тебя все, а ты..." А ребята показы-вают новый мяч, ярко-желтый, блестящий. Приходит решение пойти и по-настоящему попросить мать, кото-рая часто повторяет: "Ты лучше прямо всегда говори". "Вот если она меня поймет сейчас,-- думает Вовка,-- я все для нее сделаю!"
       Мать посмотрела на сына: "Ну, что еще?" -- "Ма-ма,-- сказал Вовка,-- если ты разрешишь мне погу-лять, я никогда не буду получать..."
       Больше Вовка ничего не успел сказать. "Ах ты негодник! Ты еще условия ставишь!" Мать замах-нулась на сына полотенцем, и Вовка выбежал из кухни. Первым делом он швырнул на стол учебник. Теперь уйти без спросу он уже считал себя вправе. "Мхи и лишайники растут с северной стороны",-- выпалил Вовка, спрыгивая с подоконника.
       Однако обычного удовольствия от футбола он не по-лучил. Нервничал, спорил, дважды бросал игру. Под конец подрался с Лешкой. Уже совсем стемнело, а воз-вращаться домой не хотелось. Несколько раз он заглядывал из-за кустов к себе в окно. Соседка что-то показывала матери. Они обе смеялись. Этого он никак не ожидал. "Ребенка нет дома, а она хоть бы что,-- подумал он с обидой,-- не нужен я ей, ну и ладно". Потом слышал, как мать звала его, как ребята ей отвечали: "Да был он здесь". Вовка знал: теперь мать побегает, поволнуется. Он тихонько вышел со двора и побрел вдоль улицы. Пришел домой поздно.
       Вот невзгоды одного дня Вовки Зарубина. Были, конечно, и радости. Он не только решил контрольную по арифметике, но и ловко передал решение задачи на соседнюю парту, где сидел Лешка. Ну, а самой боль-шой его удачей было то, что он заступился за Костю Боева. Костя самый маленький в классе. Ребята дразнят Костю "хромым" (он действительно хромает на одну ногу). Когда сегодня Витька Швагин стал дразнить Костю, Вовка пригрозил ему: "Получишь". "От тебя?" -- рассмеялся Витька. "От меня,-- сказал Вовка.-- Вот скажи еще раз". "И скажу",-- и раз де-сять прокричал нараспев: "хромой". Вот тогда Вовка и ударил его.
       Костя принес сегодня в класс книжку "Легенда о Тиле". Дальше Вовка не запомнил. Рассказывал Костя о ней все перемены. И как интересно! "Ты сам читаешь книжки, -- допытывался Вовка,-- тебя никто не за-ставляет? Вслух читаешь?" Вовка никак не мог по-нять, как это можно самому взять и читать книжку, вместо того чтобы пойти гулять или, скажем, масте-рить что-нибудь дома, если на улицу не пускают.
       Сегодня он решил сам попробовать. И если бы не эта дурацкая история с двойкой по природоведению, он, наверное, много бы прочел.
      
       4. Ребенок перед сном должен быть спокоен
       У каждого ребенка целый мир тайн. Эти тайны с особой силой оживают перед сном. Не оставляйте ребенка в одино-честве, когда он охвачен тревожным сос-тоянием. Забота о добром и спокойном сне -- это забота о нормальном психи-ческом развитии ребенка.
       В комнате было темно. Свет от фонаря падал на кровать, где лежала лицом к стене мать. Мальчик прислушался. Хотелось спросить ее о чем-нибудь. Но боялся услышать в ответ: "Я с тобой не хочу разгова-ривать". Снова в голове замелькали события дня. После уроков они решили с Костей забежать на почту за марками, но его задержала учительница. "Чем объяснить твое поведение?" -- спросила она строго. Потом говорила, что он на уроках все время отвле-кается, сидит за партой, развалясь, и всякое такое. Затем пришли старшеклассники -- шефы. Учитель-ница попросила их прямо при всех: "Поговорите с Зарубиным: ведет себя безобразно". А те как приста-ли: "Чем ты интересуешься? С кем дружишь? Что тебе непонятно?" Вовка молчал. И думал, что, вот если сейчас его отпустят, он еще догонит Костю и они вместе выберут самые интересные марки. Когда же, наконец, все кончилось и он помчался на почту, Костю там не застал. "Скорее бы уж стать взрослым",-- мечтал Вовка.
       В голову лезли самые неожиданные картины. Вот он большой, и у него дети, которым он все разрешает. "Как же это ты, братец? -- обращается он к сыну, ко-торый получил двойку.-- Ну, ничего, давай разбе-ремся". Сын говорит ему: "Марки нужны, знаешь, какие в магазине новые марки?" -- "Ну что ж, давай сходим за марками". Приходят в магазин, ему, отцу, все улыбаются, предлагают марки. Кто-то говорит: "Какой добрый отец". И сын шепчет отцу: "Ну, папа, я теперь буду стараться". Потом приснилось ему что-то очень страшное. Он заплакал во сне. Открыл глаза: мать склонилась над ним.
       Мать склонилась над сыном. Понятны ее тревоги. Она воспитывает его одна, без отца. Отец умер, когда мальчику было два года. Кем станет сын? Каким чело-веком вырастет? Вспомнилось свое нелегкое детство в военную пору. Как ей хотелось учиться дальше, закончить вуз, несмотря ни на какие трудности. А вот сын, которому, казалось, предоставлены все возмож-ности, учится из-под палки. Только одно на уме: гулять, гулять. Анну Ивановну никогда никто не заставлял учиться. Она перебирала в памяти знако-мых, родственников. Многие из них уделяли куда меньше внимания воспитанию детей. Она, кажется, все отдает сыну, во многом себе отказывает, и вот результат. А что будет дальше? В чем она ошибается? Может быть, меньше обращать внимания на проказы сына? Ведь мальчишка...
       Она вспомнила, как брат ее, который недолго гостил у них, заметил: "А знаешь, сестра, за утро ты раз десять сказала Вовке: "Быстрее, а то опоздаешь в школу".-- "Что же ты предлагаешь? -- спросила она брата.-- Не опаздывать же ему в самом деле". "Пусть лучше опоздает, чем привыкает к няньке. Пусть с ве-чера сам ставит себе будильник, сам встает, сам одевается, сам завтракает. Я согласен, что он может и опоздать. Но это сначала. А ты знаешь, как в школе встречают опоздавших? Весь класс кричит: "Соня!", учительница выговаривает. Не очень-то приятная процедура для опоздавшего. Сам не захочет. Твои заботы, бесконечные напоминания ничего, кроме вреда, не принесут. Будь требовательнее, иначе испор-тишь парня!"
       Тогда Анна Ивановна поспорила с братом. "Слава богу, уехал,-- бурчал Вовка,-- нашелся мне еще один учитель".-- "Не смей так говорить о нем",-- пригрози-ла мать, хотя внутренне разделяла Вовкино настроение.
       Слова брата, которого она всегда считала чересчур рассудочным, прозвучали для нее как черствое настав-ление. Она верила в то, что добро порождает только добро, а жестокость -- только жестокость. Сегодня от нее не укрылся виноватый взгляд сына, его, как ей казалось, готовность попросить прощение. Но тогда откуда у него стремление причинить мне боль?" -- за-давала она себе в который раз один и тот же вопрос. Может быть, причина в том, что у нее не всегда хватает терпения и выдержки?
       Анна Ивановна задумывалась над тем, как воспи-тывают другие матери своих детей. На родительских собраниях учительница всегда ставила в пример Юру Винника. Его мать, Мария Алексеевна, даже расска-зывала как-то о своем опыте на собрании. Она гово-рила известные вещи, и Анна Ивановна сама все это знала и делала, а сын рос все-таки не таким, каким бы ей хотелось. Единственно, чему позавидовала она, это спокойной уверенности Марии Алексеевны, ее знанию того, что ей нужно для достижения цели. Не в этом ли главное?
      
       5. Вся суть раннего воспитания таится на перекрестьях игры и труда. От "безоб-лачного" детства к лени, праздности, потребительству -- всего один шаг
       О том, как воспитывала своего сына Мария Алек-сеевна, как развивала его интересы, как предъявляла требования, добиваясь их совпадения с желаниями ре-бенка, есть смысл рассказать. Приведем несколько моментов из жизни еще той поры, когда Юра не ходил в школу.
       По вечерам Мария Алексеевна читала сыну книж-ки. Она наблюдала за ним и видела -- Юра увлечен судьбой героев. Мать спросила как-то: "Ну, о чем я тебе читала? Расскажи". У сына вырвалось: "Забыл". И это слово он повторял каждый раз, когда ему предлагали рассказать о прочитанном. "Неужели ни-чего не помнишь?" -- настаивала мать. "Все забыл,-- твердил Юра и тут же просил: -- Ну, читай же дальше". Или: "Прочти еще раз".
       Она задумывалась: "Память у мальчика неплохая. Сам научился читать, считает до двухсот. Когда ему было три-четыре года, знал наизусть всего "Мойдодыра", а сейчас не может выучить стихотворения в де-сять строк! Решила так: "Больше читать не буду. Ни строчки". И захлопнула "Мюнхгаузена" на самом интересном месте. Сын стал упрашивать. А Мария Алексеевна сказала: "Ты помнишь все. И пока не перескажешь хотя бы кусочек -- читать не буду!"
       Сын пристально смотрел на мать. Он словно гово-рил: "Ну, хорошо, ты раскусила меня. Но мне неинте-ресно пересказывать, даже скучно. Ты сильнее меня, и потому заставляешь".
       Так показалось Марии Алексеевне, и она взглядом своим ответила: "Ничего не выйдет, дружок. Ты не разжалобишь меня своей грустной миной". А вслух сказала: "Пересказывать интереснее, чем читать". Сын согласился. Разумеется, предварительно поторго-вался: "Чтобы только всю до конца прочла книжку".
       К удивлению матери, Юра вдруг сосредоточился и попросил: "Прочти еще раз вот отсюда и досюда". Мать прочла. "А что такое "повелитель"? А что такое "казначей"? А что такое "ярость"? А что такое "дочиста"? -- посыпались вопросы. Раньше такого не было. Мать стала объяснять.
       Мария Алексеевна еще больше удивилась, когда Юра почти слово в слово пересказал прочитанный эпизод.
       Мать повторила "опыт" дважды и убедилась, что мальчик может усвоить (с небольшими отклонениями) прозаический текст в сто с лишним слов. Да к тому же ребенку приходится размышлять, напрягаться, рабо-тать.
       Все это так, все, наверное, правильно. Но вовсе не потому я так подробно рассказал об этом эпизоде. Сущность его значительно глубже, серьезнее. Вот это словечко "забыл" в какой-то мере отражает сложность развития дошкольника.
       С одной стороны, малыш восприимчив, живет эмоционально, образами. Яркий, красочный мир его всецело поглощает, и ему неохота мыслить.
       Разумеется, ребенок мыслит и без нашего вмеша-тельства. Мы же говорим о роли воспитателя, который должен создать необходимые условия для более плодо-творного развития ребенка.
       Что может получиться, если этого не сделать? "Забыл" превратится в привычку не задумываться. Вырабатывается самое опасное -- лень думать. Это со-стояние в условиях школы обычно характеризуют так: мальчик способный и, если бы захотел, был бы отлич-ником.
       Вторая ситуация.
       Юра играет с детьми. Ему пора есть. Но он не бро-сит игру из-за еды. Он боится оторваться хоть на не-сколько минут от деятельности, которая доставляет ему огромное удовольствие. И сколько обиды, даже злости рождается у малыша, когда мать насильно уводит его в дом: "Я не буду есть! Я не люблю суп! Я больше никогда не буду играть!.. Я буду стоять в углу!.." В этих словах не только чувство обиды, но и сознание "фатальности", всесильности окружающих обстоятельств. Убежденный в несправедливости взрос-лых, ребенок возбуждает в себе мрачные чувства. "Вот возьму заболею и умру",-- говорит он. Мать пытается успокоить: "Такой пирог на столе, а ты умирать собрался..."
       А мальчик говорит серьезно, он уже видит себя в постели, окруженным испуганными родными. Все ему обещают: "Будешь играть, сколько захочешь, только выздоровей..." И что интересно: через ка-ких-нибудь несколько минут жуткие образы безвре-менной его кончины вытеснены приятно щекочущими в носу запахами супа, пирогов и прочей снеди. "А умирать не стоит,-- смеется мать,-- лучше помыть руки и за стол". После обеда мальчик опять убегает к друзьям.
       Еще одна ситуация.
       Юра уже долгое время занят игрой. Мать говорит: "Пойдем, книжку почитаем". Сын увлечен и отвечает, что никаких книжек он не хочет. "Ты ведь не знаешь, какая книжка. Про тигров, бегемотов и четырех котов... Почитаем, а потом займемся одним интерес-ным делом. Впрочем, если не хочешь..."
       Сын догоняет мать: "Скажи, какое интересное дело? Ну, скажи! Ты обманываешь?" -- "Разве я ког-да-нибудь тебя обманывала?" И сын соглашается: сна-чала читают книжку, потом готовятся к приходу отца: у него сегодня день рождения, надо успеть испечь пирог, накрыть праздничный стол...
       Зачастую родители не замечают, каким тоном они говорят с детьми, как спрашивают о полученных отметках, вообще о школьных делах, как предъявляют требования, как радуются удачам или выражают свое огорчение. Все эти "как" и есть область педагоги-ческого искусства, стиля взаимоотношений родителей и ребенка. Следует различать форму и содержание этого стиля. По тону здесь может быть много оттенков, начиная от простовато-грубоватого до нежно-интим-ного. В одной семье обычны поцелуи и объятия, в дру-гой "нежностей" стыдятся. В одной семье пользуются уменьшительно-ласкательными обращениями, в дру-гой культивируют мужественную суровость, подчерк-нутую строгость. В одной предпочитают деликатные выражения, условности, в другой называют вещи своими именами.
       Все это разные формы отношений, содержанием ко-торых может быть подлинный гуманизм, основанный на взаимоуважении и взаимопонимании.
       Дети же обладают исключительной способностью распознавать за любой формой общения суть его содержания, то есть истинное отношение к себе.
       Мы рассказали о том, как Мария Алексеевна, поль-зуясь разными приемами, игровыми методами, пра-вильно сформулированными требованиями, приучала Юру к определенному порядку, воспитывала в нем способность понимать необходимость тех или иных занятий. Она сознательно переключала внимание и энергию мальчика на те виды деятельности, которые должны были прививать сыну полезные привычки, чувство долга. Она не строила иллюзий на тот счет, что воспитанность придет сама по себе, явится ответом на ее любовь к мальчику. А вот Анна Ивановна все позво-ляла Вовке, и эту свою нетребовательность рассмат-ривала как проявление доброты, которую впослед-ствии должен будет оценить сын.
      
       6. Общение со сверстниками -- важнейшее условие нормального развития ребенка
       Юра Винник учится вместе с Вовкой в третьем "Б" классе. Отличник. Необыкновенно спокойный. Избе-гает шумных игр и шалостей. Всегда такой чистень-кий и причесанный. Ходит в музыкальную школу. Когда ребята протяжно-визгливо дразнят его за спи-ной: "Сыночек", он вздрагивает, но никогда не обора-чивается. Первым потянулся к Виннику Костя Боев. "Ты знаешь, сколько у него книг? -- рассказывал он Вовке,-- а картины какие, а радиодеталей сколько? Хочешь, пойдем к нему?" Вовка в ответ только пле-чами пожал. К Винникам они отправились в воскре-сенье: Костя, Лешка Миронов и Вовка. Застали они Юру за интересным занятием: он сооружал крепость с бойницами, подземным ходом, орудиями, телефоном. Крепость располагалась в саду -- лучше места не придумать. Стали строить еще одну. Предстояло сражение. Вышел Юрин отец, Павел Федорович. Он попросил зачислить его, ну хотя бы, в саперы. Для ребят это было не совсем обычно. Еще больше ребята удивились, когда вышла Юрина мать. Мария Алексе-евна сказала, что она будет ведать медпунктом, кото-рый разместится в комнате. Там же будет и "плен". И пообещала, что с пленными будут обращаться очень гуманно, даже выдадут ореховое варенье.
       Подготовка к сражению была необыкновенно весе-лой, хотя и пришлось здорово потрудиться. Пот лил градом: копали новые траншеи, запасные позиции. Когда уже все было готово к бою, стали разрабатывать тактику и правила "войны". Как-то само собой получилось, что командовать стал Вовка. Он возмущался нерасторопностью своих солдат, бранил их за малоду-шие, то и дело кричал: "Быстрее! Огонь! Снаряды! В обход! За тылом смотри!" Ребята не обижались. Зато сколько было радости, когда удалось водрузить флаг на вражеской крепости!
       Потом пили чай. А после Костя попросил показать картины. Юра вытащил огромный альбом с репро-дукциями. Медленно перелистывая его, он расска-зывал о каждом художнике. Потом стали говорить о книгах. Книжки читали Костя и Юра. "Я тебе могу дать почитать кое-что",-- предложил Вовке Юра. Вовка был несколько удивлен (никаких книг, кроме учебников, он не читал), но отказаться не решился.
       Дома он, захлебываясь от восторга, рассказывал матери: "Ты знаешь, как у них интересно? Книги, кар-тины! Мать какая замечательная..."
       Когда ребята ушли, Мария Алексеевна словно невзначай заметила:
      -- Если бы я была мальчишкой, я бы непременно подружилась с Вовкой. Наверное, он хороший това-рищ. На него можно положиться.
      -- Да,-- поддержал Павел Федорович,-- такого не проведешь. А как он учится, Юра?
      -- Не очень. Дина Дмитриевна говорит, что у него способности, но ленивый и плохо ведет себя. Смешит всех у доски. Кривляется.
      -- Все-таки он мне понравился. Ловкий, энергич-ный, наверное, очень смелый. Ты обратил внимание, Юра, как он быстро догадался о вашем маневре обойти с тыла?
       Мы часто бываем недовольны детьми. Думаем: "Откуда это у них?" Но если мы глубже заглянем в самих себя, то сможем увидеть причину проявления "нежелательных качеств" в нашем ребенке. "Яблоко от яблони недалеко падает" -- эта пословица с фаталь-ным оттенком. Но в ней мудрость народа. Наш харак-тер, наша культура, наши убеждения, наш тем-перамент неизбежно оказывают влияние на ребенка.
      
       7. Что передаем мы детям?
       Мы хотим, чтобы дети переняли луч-шие наши черты. И это естественно. Но дело в том, что характер ребенка складывается под влиянием всей его жиз-ни. Ребенок впитывает в себя все, что он видит, с чем сталкивается. В процессе своей деятельности он перерабатывает полученные данные, что-то принимает, а что-то отбрасывает. При этом принято может быть и дурное, и хорошее.
       Если наши достоинства и недостатки, черты нашего характера могут выступать в качестве воспитательных средств, то само собой разумеется, что значение всех своих особенностей и возможностей содействует более позитивному влиянию на ребенка.
       Мария Алексеевна отдает себе отчет в том, что мо-жет дать своему сыну она, а в чем лучше повлияет на развитие мальчика ее муж. Жизнь, которой живет Юра, насыщенна: учение, общее развитие, воспитание необходимых привычек, досуг на воздухе, комнатные игры. Мать сумела привить сыну любовь к живописи, музыке. Она привлекает мальчика к решению нравст-венных задач, учит его разбираться в людях. Отец Юры -- радиолюбитель. Трудно сказать, станет ли Юра, занимаясь с отцом, радиолюбителем, но то, что в процессе совместных занятий он получит опреде-ленные трудовые навыки, некоторые знания по физи-ке, это уж точно. В квартире, где живет Юра, одна из комнат скорее напоминает мастерскую. У окна неболь-шой верстачок. Рядом стол с деталями, стеллажи для инструментов, поделок и моделей.
      
       8. Сердцевиной гармонического развития является энергия. Страсть движет воспи-танием. Увлеченность, бесстрашие, от-вага -- без этих качеств нет личности
       В семье, казалось бы, созданы все условия для всестороннего развития мальчика. И тем не менее Мария Алексеевна чувствует, что в ее воспитательной практике есть существенный изъян. Он кроется в чрезмерном программировании всей жизни сына. Юра сам почти не выбирает поле действий. Его деятель-ность является преимущественно результатом точно созданных и рассчитанных ситуаций. То есть инициа-тива исходит не от самого ребенка, а от родителей. И хотя создается впечатление, что Юру интересует дело, выбранное матерью или отцом, подлинного интереса у него нет. Не исключена возможность, что когда-ни-будь сын скажет родителям: "Вы за меня думали, вы рассчитали каждый мой шаг, каждое мое движение. Хватит! Я хочу хотя бы один раз в жизни поступить так, как именно мне хочется. Пусть я ошибусь, но это будет моя ошибка, которую я сам исправлю".
       Трудно сказать, какая это будет ошибка. А вдруг она окажется роковой?
       Да, Юра аккуратен, прилежен, внимателен на уроках и при подготовке домашних заданий, точно выполняет все требования взрослых. И только там, где нужны инициатива, решительность, а возможно, и риск, он беспомощен. Мария Алексеевна понимала, почему ученики дразнят его "маменькиным сынком". Она чувствовала в этом и свою вину.
       Теперь, сравнивая сына с его товарищами, она об-ратила внимание на то, что Вовка более живой, из него прямо-таки рвется энергия. Она понимала, что Вовка менее воспитан, менее организован, чем ее сын. Вовка может сесть где угодно и как угодно, не заботясь о том, испачкает при этом брюки или нет. Он вмиг перелезет через любой забор, перепрыгнет через любую канаву.
       Мария Алексеевна впервые задумалась над тем, что в воспитании сына надо что-то менять, нужно как-то расшевелить мальчика. Она понимала и другое: что внести эту поправку в жизнь сына очень трудно и что для этой роли, наверное, "самый подходящий чело-век -- Вовка Зарубин, который стал теперь часто у них бывать. В том, что для самого Вовки общение с ее сыном будет тоже полезным, Мария Алексеевна не сомневалась. Впрочем, результаты уже сказались. Вовка начал читать книжки и однажды заговорил не о футболе, машинах или пистолетах, а о книгах и картинах.
       Мария Алексеевна ясно понимала, что "внесение поправок" в развитие сына будет протекать не легко и не безобидно. В этом она скоро убедилась.
       В одно из воскресений Юра пришел домой со сле-зами. За ним с виноватым видом плелся Вовка.
       Ребята катались на лыжах. Вовка с Юрой оказа-лись на самой высокой горке. Внизу трамплин. Вовка предложил спуститься, но Юра смотрел вниз со страхом. Съезжать наотрез отказался: высоко! Тогда Вовка стал уговаривать Юру. Юра колебался. И случи-лось так, что Вовка слегка подтолкнул товарища с горки, а затем съехал сам. Упали они вместе. Вовка смеялся, а Юра обиделся и поплелся к дому. Вовка бросил ему вдогонку: "Ну и катись!" А потом, поду-мав, решил сам пойти к матери Юрки. "Понимаете,-- стал он убеждать ее,-- там нисколечко не высоко и со-всем не страшно, я ему говорил, а он никак. Ну я и... Вот пойдемте, посмотрим. Там такой маленький трамплинчик".-- "А что, в самом деле, это мысль! Пойдем, посмотрим". Юра удивленно взглянул на мать, ему никак не хотелось идти к той злополучной горке. "Я как раз собиралась в магазин. Пойдем, Юрок",-- весело сказала мать, и сын неохотно согла-сился. Горка была недалеко. Вовка с криком: "Вот смотрите!" -- разбежался и на этот раз красиво слетел с трамплина. Юра с завистью смотрел на товарища. "А ты попробуй, Юра, это же действительно не страш-но",-- сказала мать, а Вовка с криком: "Я еще не так могу" -- снова влезал на горку. "Иди, Юра! Не бой-ся!" -- кричал Вовка, демонстрируя свое мастерство. Юра стоял на месте, не шевелясь. Мать сказала ребятам: "Ну, вы побудьте здесь, а я пойду".
       На обратном пути Мария Алексеевна увидела сына съезжающим с горы. "Мама,-- кричал он,-- совсем не страшно!" И в голосе, и в движениях сына Мария Алексеевна уловила раскованность, а в лице живую радость.
       Говорят, надо быть близким детям. Как достигается такая близость? Какова ее мера?
       Близость -- это прежде всего помощь ребенку в трудной ситуации, когда он находится в состоянии внутреннего конфликта.
       Съехать с горки -- пустяк. С точки зрения взрос-лого. Для ребенка же подобный поступок может оказаться решающим. Страх, который однажды побе-дит -- способен пустить корни, сковать душу. Необхо-димо учить ребенка преодолевать страх.
       Этим самым родители избавят своих детей от не-нужных и тяжелых страданий, своевременно предот-вратят появление таких черт, как мнительность, трусость. Совершенно естественно, что помочь может тот, у кого больше знаний, опыта. Взрослые, обладая этими серьезными преимуществами перед детьми, сами должны определить меру вмешательства.
      
       9. Без авторитета нет воспитания. Авторитет родителей
       достигается высокой требовательностью и уважением
       к ребенку, к его интересам.
       Раньше мне казалось, что взрослый, занимающийся воспитанием, должен непременно быть только вместе с детьми, а не "над". Потом я пришел к выводу, что "вместе", во-первых, иллюзия. Даже те, кто утверждает, что близость с детьми достигнута, что расстояния никакого нет, обманывают самих себя. Во-вторых, "только вместе" невозможно, так как помимо общности у взрослых и детей есть, разумеется, различные сферы занятий, деятельности, которые находятся в разных плоскостях. Это "разъединение" закономерно и естественно. Больше того, дети должны это различие сфер хорошо понимать, это научит их считаться с жизнью своих родителей, с их инте-ресами.
       Позиция воспитателя по отношению к детям не мо-жет быть постоянной. В одних случаях он должен быть "вместе" с детьми, в других "над". И только одно можно утверждать с уверенностью: возведение в абсолют одной из этих позиций неизбежно ведет к отчуждению, к ненормальным отношениям. Абсо-лютизация позиции "вместе" приведет к тому, что родители для детей, как писал Макаренко, станут Гришками и Машками, приведет к панибратству, к развитию детского эгоизма. Возведение позиции "над" в абсолют-- прямой путь к грубому насилию над личностью ребенка.
       Прилежание кажется Вовке недосягаемой вер-шиной. Посоветовавшись с Анной Ивановной, Мария Алексеевна однажды сказала Вовке: "Ты как-то гово-рил, что можешь все, если захочешь. И я верю в это: ты сильный человек. Подари мне одну тетрадь по арифметике без единой помарочки".-- "У меня нет та-кой тетради",-- сказал удивленный Вовка. "Я знаю,-- улыбнулась Мария Алексеевна,-- но через месяц у тебя могла бы быть такая тетрадь".
       Вовка, конечно, не осознавал той власти, которую с некоторых пор приобрела над ним Юркина мать. В ее присутствии ему хотелось быть лучше, смелее, уверен-нее. И это ему удавалось: он мог выбрать самый спелый арбуз, он мог мигом открыть любую банку консервов, мог даже починить ботинок. И каждая его удача сопровождалась восклицаниями женщины: "Смотри, Юра, какой Вова ловкий и умелый!" С семьей Винников Вовка ездил на рыбалку с ночлегом и даже на два дня в деревню. Он замечал, что мать в последнее время, когда он начинал расхваливать Винников, уже всех подряд, мрачнела, и даже боялся, как бы однажды она не сказала: "Хватит о Винниках. Больше туда не пойдешь".
       Одним словом, для Юркиной матери он сделал бы что угодно, не только тетрадку без помарок. Но сколько трудов доставила она ему! Сколько раз он переписывал! И вот однажды такая тетрадка без помарок была закончена. Мария Алексеевна взяла тетрадку и положила ее рядом с Юркиной. Конечно, тетрадь Юры была куда чище. Как ни старался Вовка, а углы все равно чуть-чуть отгибались, края потем-нели, в некоторых местах были заметны отпечатки пальцев. Но Мария Алексеевна не обратила внимания на эти мелочи. Она сказала: "Действительно, Вова, ты сильный человек! Спасибо тебе большое".
       Нельзя сказать, что у Вовки после этой тетрадки появились и прилежание, и аккуратность, но то, что наметилось какое-то совершенно новое отношение к занятиям, было очевидно. Это заметили и учителя.
       Думая о своем сыне, Мария Алексеевна постепенно разобралась в допущенной ею ошибке -- в чрезмерной изоляции его от окружающей среды. В отличие от Анны Ивановны, которая всегда боялась, как бы сын не сдружился с "плохими мальчишками", она поста-ралась сблизить Юру с Вовкой Зарубиным, который отнюдь не считался пай-мальчиком.
       Иногда общение ребят, которые симпатизируют друг другу, обрывается родителями только лишь на том основании, что один из них плохо учится, так называемый "двоечник". Между тем у некоторых мальчишек тяга к общению настолько велика, что она определяет собой все их поведение. Вовка Зарубин и часа не мог прожить без товарищей. В школу он мчался, сломя голову, потому что ждал встречи с ребя-тами, из школы он уходил последним. Мать жалуется: "Нет у сына интересов серьезных. У него на уме только "товарищи" и "гулять".
       Прекрасный интерес! Интерес к человеку! Навер-ное, было бы правильно идти от него к другим инте-ресам. Да и мы уже заметили, что Вовкины приятели благотворно влияют на него: Костя приохотил к чте-нию, Юра вместе со своей матерью -- к другим занятиям. В то же время дружба с Вовкой оказалась полезной и для Юры.
       Искусство воспитания как раз и основывается на умении видеть и использовать для воздействия на ре-бенка все то многообразие отношений, которые форми-руют его как личность.
      
       10. Важно развивать духовное зрение, свое видение глубинных нравственных свойств личности ребенка
       Опытный воспитатель, будь он родитель или учи-тель, обладает способностью педагогического видения. Как часто мы слышим, да и сами говорим: "Я вижу по глазам", "Я прочел на его лице", "Я заметил в нем перемену".
       Чем младше ребенок, тем отчетливее отражаются на его лице желания, тем легче считывать с его лица внутренние процессы, которые происходят в нем. По мере его развития взрослые постоянно настаивают на том, чтобы ребенок управлял своими эмоциями, подавлял желания, сдерживал себя. Некрасиво громко смеяться, кричать, хмурить лоб (а то морщины будут), говорят они, ты должен улыбаться -- так приятней другим, мужественно переносить боль, холод, жару и т.д. Взрослея, ребенок и сам начинает понимать, присматриваясь к взрослым, практическое значение выдержки и умения управлять своим лицом, дви-жениями.
       Дети отлично знают, кого они смогут провести, а кого нет. "Этого не обманешь,-- говорят они,-- он как посмотрит, так деться некуда -- сразу всю правду выложишь. А этому что ни скажи -- верит".
       Таким образом, есть воспитатели, которые обла-дают зорким глазом, остротой видения, способностью подметить то, что скрыто от взора других, и есть та-кие, у которых эти качества отсутствуют. Совершенно естественно, что преимущество у тех, кто видит, кто тонко чувствует и точно определяет душевное состоя-ние воспитуемого. Видение -- это умение по мельчайшим внешним признакам (мимика, интонации, движе-ния) определить внутреннее состояние ребенка, его опасения, надежды, желания. Это, я думаю, одно из важнейших условий педагогического мастерства.
       Видение можно рассматривать в двух аспектах. Видеть в значении "читать". Это своего рода мгновен-ная обработка поступившей информации с привле-чением опыта, аналогий, сравнений.
       Второй аспект видения -- это оценка. Когда ребе-нок сталкивается с нашим взглядом, он часто ощу-щает и наше отношение к нему. В тот момент, когда мы оцениваем его поведение, он, улавливая наш взгляд, тоже занят "считыванием" наших реакций. А они так различны. Это и недовольство, и досада, и радость, и поощрение, и запрет...
       Выражение "глаза -- зеркало души" в равной мере характеризует взгляд и взрослых, и детей. И если мы педагогическое видение рассматриваем как двусто-ронний процесс, то следует остановиться на этих двух сторонах: "мы -- глазами детей" и "дети в нашем видении".
       Искусство педагогического видения вырабатыва-ется в результате длительного опыта, после тща-тельной самопроверки и анализа полученных данных. Этим искусством может овладеть каждый, кто созна-тельно поставит перед собой такую задачу.
       Беда взрослых, поглощенных своими заботами, заключается в том, что на каком-то этапе они теряют возможность видеть. Работа, тревоги личной жизни часто не дают им возможности сосредоточиться, пос-мотреть на ребенка свежим взглядом, задуматься о нем.
       Правильное педагогическое видение -- решающее условие воспитания ребенка. Смотрите, что полу-чается. Изо дня в день мать твердит сыну: "Этого ты не умеешь, ты еще маленький". Вовка где-то свыкся в глубине души с такой оценкой. Он и сам стал думать: "Чего мне стараться, все равно ничего из этого не получится". Анна Ивановна рассматривала непосед-ливость сына, его неуемную энергию как недостаток; Мария Алексеевна взглянула с другой стороны, и для нее этот недостаток обернулся достоинством. Однажды Вовка сидел у Винников -- решали задачи. Мария Алексеевна заметила сыну: "Смотри, как Вова быстро соображает". Вовка был поражен. Он соображает лучше Юрки Винника, первого ученика в классе! Если раньше он безропотно соглашался с тем, что предлагал Юра, то есть полностью полагался на его авторитет отличника, то после, казалось бы, случайно брошен-ной реплики Марии Алексеевны стал сначала возражать ему, а затем и предлагать свои варианты: "Hу, давай попробуем решать задачу другим способом. Смотри, и проще, и быстрее".
       Впервые Вовка поверил в себя. "А я быстрее всех решаю задачи в классе",-- как-то сказал он матери. "Не хвастай, этого быть не может. Лучше посмотри в свой дневник,-- вздохнула мать.-- Способности еще ничего не значат без усидчивости и трудолюбия". Чего-чего, а этого Вовке действительно недоставало. Собственно, он уже и примирился с мыслью, что будет всю жизнь страдать из-за своих недостатков. Он часто получал плохие отметки за то, что небрежно, грязно писал, за кляксы, чернильные отпечатки пальцев. А иногда ему было просто скучно напрягаться, следить за собой. Он завидовал Виннику, который всегда был готов выполнить любое задание учителя. Но когда смотрел, как Юра старательно выводит ровные цифры, видел его аккуратную прическу, свежий воротничок и чистые руки, то понимал, что стать таким он все равно не сможет.
       И все-таки его тянуло в дом Винников.
      
       11. Детское общение бурлит противоре-чиями --
       без этого нет развития. Умелое разрешение противоречий --
       основа твор-ческого воспитания.
       Однако вскоре пришел, как показалось Вовке, ко-нец его дружбе с этой семьей. И конечно, он Вовка, сам во всем виноват. Случилось вот что. Вовка и его друзья летом частенько забирались на чердак старого, полуразвалившегося дома, который должны были снести. Ребята привели в порядок чердачное помеще-ние: убрали мусор, сняли паутину, почистили и вымыли смотровые окна, даже побелили часть стен. Из досок сделали стол и две лавки. В углу были спрятаны продукты: сухари, сахар, лук, соль. Ребята приходили сюда в свободное время, здесь играли, а Костя рассказывал вычитанные из книжек истории. Отсюда они наблюдали за улицей. Однажды Вовка предложил переночевать на чердаке. Так как из дома никого наверняка не отпустили бы, был разработан идеальный план обмана родителей: Костя и Вовка ска-зали, что они переночуют у Винников, а Юра хотя и долго не соглашался, но попросил родителей отпустить к Вовке Зарубину, у которого сегодня мать якобы работала в ночную смену. Вечером в магазине Мария Алексеевна встретила Анну Ивановну и удивилась: "Вы не на работе?" Обман раскрылся, и матери отпра-вились к Боевым. Кости, тоже дома не оказалось. Тогда родители заволновались, стали звонить в школу, в милицию, обратились к дружинникам. Мальчиков начали разыскивать.
       Между тем ребята рассказывали друг другу сказки, ежились от холода, но испытывали величайшее на-слаждение и от того, что им так ловко удалось про-вести взрослых, и от ощущения собственной свободы и самостоятельности. К полуночи ребята вконец за-мерзли, и Юра первым высказал мысль: "Не пойти ли нам домой?" В это время ребята как раз и услышали голоса, шаги, мелькнул свет фонариков. До них донеслось: "Они и днем здесь бывают". И чей-то женский голос: "На чердаке они". Снизу закричали: "А ну, выходите!" По лестнице уже кто-то подни-мался.
      -- Рассказывайте все по порядку,-- строго потребо-вал участковый.
      -- Не имеете права задерживать,-- решил произ-нести с достоинством Вовка, но прозвучало у него это довольно жалобно.
       Дежурный по детской комнате милиции велел подождать, и мальчишек на несколько минут оставили в покое. Вовка успел предупредить: "Никому ни слова. Ничего с нами не сделают". Потом их долго рас-спрашивали, стыдили, отчитывали. Один из дружин-ников тут же написал в школу письмо, в котором просил принять меры. Костя Боев заревел в тот самый момент, когда на пороге показались родители -- Анна Ивановна, Мария Алексеевна с мужем и отец Кости...
       ...Боев вел Костю, не произнося ни слова. Как только они вошли в дом, Костя истошно закричал: "Папочка, не бей, больше никогда не буду!" Отец снял пиджак, выхватил ремень, оттолкнул мать и тихо ска-зал сыну: "Иди сюда". Костя заплакал. "Не вой! Рас-сказывай все, как было", -- снова приказал отец. Костя сбивчиво забормотал: "Мы пошли... догово-рились... залезли на чердак".
       Отец видел, как сын хочет всячески вывернуться и избежать наказания. "Откуда это в нем?" -- думал он. И решил, что сейчас одним махом выбьет из сына все, не достойное боевского рода.
       Уже не было ни слез, ни крика. Слышны были одни сплошные захлебывающиеся звуки.
       Ночью младший брат спросил: "Очень больно?" Костя снова заплакал и забормотал в подушку: "Я убью его, вот увидишь, убью..."
       Костя в такие минуты ненавидел отца.
       Физическое воздействие -- самый дурной способ воспитания. Оно травмирует детскую душу, убивает добрые чувства у взрослых, ведет к разобщенности, ненависти друг к другу.
       Строгость, когда она безмерна, превращается в жестокость. Жестокость родителей, в свою очередь, как правило, порождает детскую жестокость и озлоб-ленность. И если родители не способны быть разумно строгими, если требовательность переходит в насилие и оскорбление, то рано или поздно эта жестокость обернется против них самих.
       ...Павел Федорович злился: "Надо оградить Юру от дурных влияний. Вовка -- хулиган, распущенный мальчишка, Юре он не пара".
       Мария Алексеевна молчала, изредка вставляя одни и те же слова: "Ну, перестань, поговорим дома". Дома Павел Федорович категорически заявил: "Чтобы его ноги здесь не было. И ты,-- обратился он к сыну,-- чтобы больше с ним не знался". Юра кивнул головой. Он был согласен с отцом, во всем виноват Вовка. И зачем мать навязала ему эту дружбу?
       Уже в постели он думал о том, как все хорошо обошлось, его избавили от дурной компании. Он видел себя хорошим, умным, похожим на папу.
       Одной Марии Алексеевне не нравился ни исход событий, ни лицо сына. Она до мельчайших подроб-ностей восстанавливала в памяти себе его поведение, и оно вызывало у нее тревогу. "Так быстро отказаться от товарища, с которым ему было интересно и хорошо,-- рассуждала она.-- Так охотно принять на себя роль жертвы, уйти от ответственности и от вины. Все тот же ни в чем не повинный паинька, маменькин сыночек".
       Мария Алексеевна высказала свои соображения мужу, но он только отмахнулся: "Оставь мальчика в покое".
       По-разному смотрят родители на воспитание своих детей.
       Павел Федорович совершенно точно знает, чего он хочет от сына. Отличник, золотая медаль, вуз, непре-менно аспирантура. Затея жены относительно "при-вивки" сыну энергии с помощью Вовки его вначале даже заинтересовала. Он был против "тепличного" воспитания. Хотел видеть сына общительным, уверен-ным в себе, здоровым. Ему понравилась выдержка сына в милиции. Юра, по его мнению, держался с достоинством. Сразу видно -- воспитанный мальчик. Отец вспомнил, как вежливо и, однако ж, без подобо-страстия сын попрощался и с милиционером, и с дружинниками. То есть сын рос уверенным и само-стоятельным мальчиком. Мужчиной. И что это выду-мала жена? -- он никак не мог понять. Точнее, не хо-тел понимать.
       А что увидел в поступке сына Боев? "Меня в детстве пороли,-- рассуждал он,-- за это только спасибо родителям". Своим главным достоинством Боев считал то, что он "работящий, как никто". Опять же бережлив, чужого не возьмет и своего не отдаст. Так он понимал честность. Другим важным своим достоинством считал то, что он хороший семьянин: все в дом несет, лишнего себе не позволяет. Таким он хо-тел видеть и сына. И бил для того, чтобы не стал Костя ветрогоном и шалопаем. Бил за двойки, за лень бил, за грубость. А однажды отец сказал сыну: "Замечаю я -- не туда мозги у тебя направлены. Умничаешь слиш-ком. Читаешь много. А жизнь -- штука не книжная, болтунов не терпит". А Костя читал по-прежнему много, и очень хотелось ему встретить человека, с ко-торым можно было бы обо всем прочитанном погово-рить. Пробовал писать стихи, очерки. Даже на кон-курсе в школе премию получил.
       Посмеивался сначала отец над увлечениями сына, а потом махнул на него рукой.
       Самое тяжкое преступление, какое может совер-шить родитель,-- это предать ребенка. Надо верить всегда, чего бы это ни стоило, что бы ни случилось. Только такая вера способна воспитать родственную душу, человека, любящего своих родителей.

    * * *

       Ту ночь Вовка запомнил надолго. Сон не шел. Он лежал с открытыми глазами, вслушивался в дыхание матери. От сердечных капель, которые размешал ей Вовка в стакане с водой, матери лучше не стало. Вызвали "скорую помощь". Сделали укол. Мать ус-нула.
       Когда она проснулась, Вовка сидел рядом. Он взял ее руку и стал быстро-быстро говорить: "Мамочка, я больше никогда не буду, вот увидишь! Хочешь, я сам признаюсь: я деньги у тебя из кошелька взял и еще весной брал два рубля... Никогда больше не буду, только выздоровей". Мать погладила сына... От этого прикосновения Вовка заплакал.
       Стало жалко самого себя. И обидно, что он такой плохой и неблагодарный.
       Анна Ивановна смотрела на сына и понимала, что происходит в его душе. Пусть что угодно говорят люди, он у нее хороший.
       В такие минуты она очень хотела верить: ее сын вырастет настоящим человеком, добрым, честным, отзывчивым...
       Каждый день ребенок приобретает не только поло-жительный, но и отрицательный нравственный опыт. Лицемерие, двоедушие, ложь, самовлюбленность, на-слаждение своей подавленностью или одиночеством -- с этим надо бороться каждый день и каждый час.
       Боев по-своему заботится о сыне, но его попытки проникнуть в душу Кости вызывают в мальчике протест. Это -- грубое вторжение. Отца Кости не интересует душевное состояние сына. Главное для него -- уличить, а затем сломить его, то есть перекро-ить мальчика в соответствии со своими взглядами.
       Значит ли это, что активное вторжение в мир ре-бенка нежелательно? Нет, не значит.
       Сила воздействия как раз и заключается в том, чтобы, видя в маленьком человеке личность, активно влиять на ее развитие, обязательно соблюдая при этом элементарные нормы этики.
       Важно отметить и другое. В моменты наивысших эмоциональных напряжений, так называемых "взры-вов", мы бываем особенно проницательны. Неожи-данно перед нами открывается то, о чем мы раньше только догадывались.
       Попробуйте проанализировать свое состояние в момент самой бурной вашей реакции. С одной сто-роны, в один миг вы вдруг увидели то, что раньше было скрыто от вас. Ваше видение настолько скон-центрировалось на этом, что все остальное поблекло. И тут же, рядом с глубиной проникновения -- полная слепота. Если человек не в состоянии в период вспыш-ки преодолеть эту слепоту, это "невидение" всего окружающего фона, который не менее важен, чем эта самая постигнутая вдруг истина, то он просто не в со-стоянии окажется не только правильно использовать полученную информацию, но и удержать ее, освоить разумом.
       Кажется, все очень просто: надо соотнести внут-реннее состояние ребенка с внешними проявлениями его, то, что находится глубоко внутри, с тем, что на поверхности, в повадках, в манере держаться, гово-рить, смеяться. И вот тут-то подстерегает непред-виденное: нам казалось, что мы хорошо знаем ребенка, и вдруг в один миг мы открываем, что наше знание было ошибочным, что ребенок-то совсем иной.
       Дети обладают удивительной способностью приспо-сабливаться к реакциям взрослых, каким-то особым чувством быстро постигать их вкусы и потребности и в угоду им подавать себя. Именно это свойство приспо-собления дает им возможность сохранить, как ни странно, самих себя, свое истинное "я". Костя Боев перед отцом паинька, весь внимание, готов выполнить любое его требование. Но таков ли он на самом деле? Сможет ли он когда-нибудь простить отцу унижение в нем, Косте, человека? Горькие обиды, причиненные в детстве, оставляют след на всю жизнь. И чем ближе человек, нанесший обиду, тем сильнее след, тем труднее ее забыть. Обиды калечат нравст-венно, рождают комплекс неполноценности, от кото-рого избавиться очень трудно.
       Мы не замечаем порой, как наряду с приобретением полезных привычек, наряду с положительным у ре-бенка одновременно постепенно накапливается и отрицательный нравственный опыт. Он приобретает умение "правдиво" лгать, "откровенно" лицемерить, "доверительно-нежно" вымогать. Из-за педагоги-ческой близорукости мы иногда не видим этого второго плана. А затем разводим руками: "Как же мы про-моргали сына?"
       Жестокость старшего Боева породила в сыне лице-мерие, которое стало нормой поведения мальчика. Он заискивает и перед отцом, и перед товарищами. У мальчика далее выработалась жалобно-ласковая улыб-ка, за которой скрывается иной раз и злость, и нена-висть.
       На следующий день после той злополучной ночи отец разбудил Костю. Мальчик вскочил мгновенно, глянул на отца. Отец терпеть не мог, когда дети не смотрели ему прямо в глаза. Он всегда говорил в таких случаях: "Значит, совесть не чиста". И у Кости всегда наготове такое выражение, которое устраивало отца -- скромность, уважительность, правдивость. Прочитав все это в глазах мальчика, отец остался доволен, совер-шенно не подозревая того, что сын, защищаясь своими средствами, по сути дела, лгал. Возможно, слово "лгал" не совсем точно передает смысл взгляда Кости. Он всячески старался угодить отцу, ибо боялся его. А там, где страх руководит действиями ребенка, там не-избежно накопление отрицательного опыта.
       По-иному складывались отношения в семье Зару-биных. Вовка рано почувствовал слабость матери и стал пользоваться этим. Мать старалась воздейст-вовать на Вовку наставлениями, упреками, слезами. Она стремилась пробудить в сыне совесть, правдивость, честность. Поощряла его самостоятельность, радовалась той мужественности, которая, как ей каза-лось, начала проявляться в поведении сына. Понимала она и другое: мальчик может отбиться от рук, может попасть под плохое влияние. Конечно, она чувство-вала: что-то в воспитании сына ею упущено. Но не могла понять что.
       Она вспомнила, как сын завоевал себе право на самостоятельность. Сначала, когда был маленьким, если ему что-то запрещалось, кричал истошным голо-сом, падал на пол, бил ногами, визжал до тех пор, пока мать не сдавалась, не уступала. Малыша очень устраивало, когда мать говорила: "У него с нервами не все в порядке".
       Но по мере того как Вовка подрастал, истеричность стала постепенно исчезать. Что же произошло? Вовка, мальчик самолюбивый, привыкший скорее командо-вать, чем повиноваться, там, на улице быстро сообра-зил, что капризами и слезами в среде ребят авторитета на завоюешь. Его притязания были так жестоко од-нажды высмеяны ребятами, что он больше к средствам подобного рода не прибегал. Он понял: лидером стано-вится тот, кто бесстрашен, кто готов в любую минуту доказать свою смелость. И он усвоил манеру незави-симости, в нем появился тот детский максимализм, который позволял ему утверждать: "Все, что захочу, то и сделаю". Эту манеру он перенес и на отношения с матерью. Не пустила его мать на улицу играть в футбол -- выпрыгнул в окно, ей же хуже будет: пусть поволнуется.
       Быстро усвоил Вовка и другое: настоящий вожак великодушен. Маленьких не обижают. Лежачих не бьют. Товарищи любили его за то, что он защищал слабых. Вовку просили: "Заступись". И он заступался. Но это была не только защита слабого. Скорее это было утверждение своей силы, расширение сферы своего влияния. Потом он научился "заступаться" чужими руками. Он говорил: "А ну, дай ему", а сам наблюдал. Если с "противником" поступали несправедливо, он вмешивался и заступался уже за него.
       Мать считает Вовку добрым по натуре. Не будем спорить. Но сколько за этой добротой расчетливого, ложно-великодушного, кичливого и высокомерного?
       Во что разовьются эти качества, разумеется, во многом зависит от матери. У Анны Ивановны не хватало сил на такой решительный разговор с сыном: "Ну, вот что, Вова, раз ты меня совсем не слушаешь, я тебя опре-делю в интернат". Строгий разговор необходим, но не для того, чтобы запугать мальчишку, а для того, чтобы дать ему почувствовать, что он не один в этом мире, что такие же права, если не больше, на полу-чение радостей и удовольствий имеют и другие, что с этим он должен считаться. Впрочем, что-то подобное Анна Ивановна произносила не раз. Но говорилось это так, что сын был уверен: просто-напросто очередная нотация. "Какие еще там интернаты,-- скорее чувст-вовал, чем думал Вовка,-- разве она проживет хотя бы день без меня?"
       Вовка все больше убеждался в том, что мать теряет власть над ним. И мать понимала, что не в состоянии довести свои требования до логического завершения, то есть добиться, чтобы сын считался с нею.
      
       12. В моральных вопросах родителю следует быть бескомпромиссным
       Гибкость и мягкость в воспитании не исключают решительности и твердости. Справедливая, твердая нравственная по-зиция, бескомпромиссно отвергающая вся-кие отклонения морального порядка,-- вот чего иной раз недостает родителям.
       Я в своей педагогической практике часто сталки-вался с родительской растерянностью. Мне часто при-ходилось общаться с так называемыми трудными детьми из неблагополучных семей. Должен сказать -- я в это всегда верил,-- что большинство ребят из этих семей обладали многими достоинствами -- волей, предприимчивостью, самостоятельностью, смелостью. Однако часто эти положительные качества оборачи-вались злом: именно смелость и решительность, инициатива и самостоятельность нередко приводили подростков в детскую комнату милиции и даже в колонию, на скамью подсудимых. Динамические свойства души реализовывались в безнравственном поступке.
       Мне приходилось общаться с преступниками-реци-дивистами. Я интересовался их детством. Старался выявить ошибки в воспитании, допущенные, в част-ности, родителями. И всякий раз -- это подтверждали и сами преступники -- выяснялось, что в детстве ни-кто не проявил к ним разумной требовательности.
       Свобода, которая есть безнаказанность и безответ-ственность,-- вот та крайность, которая приводит ребят к совершению аморальных поступков, рождает жестокость.
       Не менее опасна и другая крайность, которой придерживается отец Кости Боева, -- подавление свободы, унижение достоинства ребенка, жестокие наказания. Ребенок протестует против насилия. В нем накапливается, если можно так выразиться, потен-циал неприязни. А рано или поздно это скажется. Проявится тогда, когда у повзрослевшего ребенка дав-нее желание отплатить за свои страдания и обиды, выместить их на другом, пусть даже самом близком человеке, станет уже неодолимым.
       Интересная закономерность: наше педагогическое видение отстает от стремительного роста ребенка. Мы сегодня представляем его одним, а он уже ушел от "сегодняшнего" себя, и стал иным. И если мы не сумеем изменить свое прежнее представление, неиз-бежен конфликт. Способность быстро фиксировать все изменения в детях -- это одновременно и переориен-тировка в отношении к ним.
       В психологии есть такое выражение -- "внут-ренний взор". Если внешнее видение направлено на то, чтобы как можно больше зафиксировать наиболее значительного в становлении детей, во всей окру-жающей их обстановке, то "внутренний взор" позво-ляет увидеть самое существенное в развитии ребенка, увидеть его в тех ситуациях, которых еще не было, но которые вполне возможны.
       Павел Федорович Винник исходит из такого убеж-дения: образованность -- вот основное звено модели, в которую вписывается сама по себе нравственность. По его мнению, все очень просто: Юра умен, начитан, а все остальное приложится. Поэтому он не желает думать над тем, что подметила в сыне Мария Алексеевна.
       А Марию Алексеевну обеспокоило то, что сын так быстро отказался от товарища, так быстро согласился с тем, что он во всей этой ночной истории нисколько не виноват, что его просто втянули в нее дурные, скверные мальчишки, с которыми не следовало води-ться. "Как все это нехорошо, -- думала Мария Алексе-евна.-- Так и беды не миновать: вырастет черствый человек, трус, жестокий в своей безответственности".
       Последующие события еще больше ее встревожили. Через два дня после этой истории Юра пришел домой весь в грязи, с порванным портфелем, заплаканный. "Они... побили,-- всхлипывал он, рассказывая ма-тери,-- Вовка, и Костя, и Миронов еще...За то, что я честно, как говорил папа, рассказал все, как было..." "Где рассказал?" -- спросила мать. "Сначала у дирек-тора, потом в учительской..."
       В свое время Мария Алексеевна любила говорить о том, что ребята никогда не бьют товарища зря. Что у ребят есть свои мальчишечьи законы, которые отвер-гают ябедничество, трусость. Она знала еще и то, что соблюдение этих законов и правил у ребят сопровож-дается порой жестокостью. И это, разумеется, страш-но. Теперь же, когда ее сын оказался избитым, она заволновалась и, может быть, поэтому забыла о том, что говорила когда-то. Выяснив у сына подробности, она отправилась в школу.
       Там ее успокаивали: мальчик у нее замечательный, виноваты во всем другие, это они втянули Юру, ей нужно запретить сыну дружить с ними. Но чем больше ее успокаивали, тем сильнее росла в ней тревога, тем больше она убеждалась в том, что эти "другие", к ко-торым в школе собираются "принять меры", в чем-то лучше ее сына.
       Каждый день приносил новые неприятности и все новые доказательства того, что тревога матери не напрасна. На тетради сына огромными печатными буквами было выведено слово "предатель", с ним не пожелали сидеть за одной партой. Но самое удручаю-щее то, что Юра считал себя во всем правым и радо-вался, что Вовку и Костю накажут.
      
       13. Не бойтесь исправления своих ошибок
       Если вы совершили нравственную ошибку, не бойтесь ее исправить, даже если это будет грозить временным, разрывом отношений с близкими или друзьями.
       ...Мать мучительно думала, как поступить, сопостав-ляла факты поведения сына с тем, чего она постоянно требовала от него.
       Как быть? Кто прав? Да, она всегда настаивала на том, чтобы сын говорил правду, как бы тяжело ему ни было. С точки зрения этих ее требований все казалось нормальным. Сын выполнил их. Он один сказал правду, не боясь наказания. Мария Алексеевна часто говорила сыну и о ложной смелости, показной роман-тике. Ведь Юра, наверное, знал, как отнесутся к его поступку товарищи. И все-таки он пошел на то, чтобы сказать правду. Не побоялся осуждения друзей. И не стал скрывать от товарищей, что расскажет все. Мо-жет быть, это и есть та принципиальность, которую она хотела воспитать в сыне? Но, честно признавшись, Юра обвинил во всем товарищей.
       Она решила поговорить с сыном, но не знала, как и с чего начать... Все получилось как-то само собой.
       Вечером мать, как обычно, читала вслух и вдруг отложила книгу: "А знаешь, сынок, я, кажется, по-няла, что надо делать. Завтра я пойду к Вове и извинюсь перед ним за тебя".
       Юра был поражен. "А чем же я виноват?" -- обижен-но спросил он. "Неужели ты не понимаешь: ты лучший ученик, ты обязан вести себя мужественно, а не свали-вать свои ошибки на кого-то. И ребята по-своему правы. Даже в том, что отлупили тебя... Ты должен был и у ди-ректора, и у завуча, сказать: я тоже во всем виноват. И тебе было бы намного лучше, и ребятам".
       Мать видела, как краска медленно заливает щеки сына. Она оставила его одного. Отца не было дома. Она стояла в кухне и прислушивалась к каждому шороху, который доносился до нее из комнаты. Ей было жалко сына... А немного спустя мальчик пришел к матери. Уткнулся головой в ее плечо и, всхлипывая, стал говорить: "Я завтра же всем им скажу: и директору, и ребятам..."
       -- Вот это ты молодец, что решил.
       Мария Алексеевна пришла к верному выводу по-тому, что глубоко вникла в ситуацию, тщательно проанализировала все обстоятельства. Она сумела разглядеть за внешним поведением сына его душевное состояние: избежав наказания, он все же сознавал себя виноватым перед товарищами. Она сумела понять пе-реживания своего ребенка, настроение его друзей. Это помогло ей повлиять на сына, подготовить его к принятию правильного решения.
       Ведь хорошо известно: убедить человека в чем-либо легче всего его же собственными мыслями. Разуме-ется, для этого надо знать человека, уметь представить ход раздумий в различных ситуациях. Попробуйте нарисовать ребенку картину его возможного поведения в тех или иных случаях. Попробуйте вслух проана-лизировать его мысли и действия, желания и стрем-ления так, чтобы он узнал себя в этом анализе. И если это узнавание произойдет, он непременно задумается над собственными поступками. А такие раздумья могут решающим образом определить его дальнейшее поведение.
       Юра сделал так, как обещал. Ребята помирились и их отношения -- не сразу, но постепенно -- нала-дились.
      

    Глава 4. Искусство общения

    1. Ваше живое общение с детьми, совместный труд -

    вот что мо-жет пробудить детскую увлеченность

    учебными занятиями

       Большая часть детского времени занята школой -- уроками и подготовкой к ним. Но разве ребенок воспитывается только в ходе учебных занятий? А сколько обвинений в адрес школы! Некоторые родите-ли доходят до того, что вообще снимают с себя всякую ответственность за воспитание детей.
       Несомненно, какое бы большое место ни занимала в жизни детей школа, главная ответственность за их воспитание все же лежит на родителях. Они лучше знают особенности своих ребят, имеют значительно больше возможностей влиять на них. Но не всегда педагогам и родителям удается найти единый подход к школьнику, выработать общие требования. Попробуем разобраться в этом.
       Если учеба -- это труд, то совершенно естественно, что я, как педагог, несу ответственность за этот труд и смотрю на ребенка прежде всего с точки зрения его отношения к этому труду. Так же, как и в условиях производственной деятельности взрослых, оценку человеку дают прежде всего по его деловым качествам, а затем уже личностным. У родителей, знающих своих детей во всех проявлениях, несколько иное видение.
       Педагог, который одновременно организует труд двадцати -- тридцати учеников, просто не в состоянии охватить своим вниманием всю сумму индивиду-альностей сразу. Естественно, что его основные усилия направлены на воспитание у детей сознательного и добросовестного отношения к учебе, ибо от этого зависит качество их знаний. Именно поэтому чаще всего и случается, что педагога интересует не просто душа ребенка, а, говоря словами Льва Толстого, "школьное состояние души".
       Однако хорошим воспитателем, мастером стано-вится тот педагог, который стремится преодолеть такую ограниченность взгляда на ученика. И помочь ему в этом могут родители.
       Юра Винник не родился отличником. По своим способностям он даже уступает Вовке Зарубину. Но мать с первых дней учебы приучила сына к аккурат-ности, прилежанию, дисциплине, к четкому соблю-дению режима. Поначалу Юра, как и Вовка Зарубин, рвался к детским играм, затеям, любил гулять и меры в этом тоже не знал: энергии-то хоть отбавляй. Д вот тогда мать вводит в жизнь мальчика новые занятия, требующие напряжения, затрат времени и сил. Два раза в неделю -- уроки музыки, два раза в неделю -- технический кружок, раз в неделю -- рисование, лепка.
       Ритм, налаживанием которого тщательно занима-лась мать, стал впоследствии нормой в жизни сына. Так же, как и у Вовки Зарубина, у Юры на первых порах не ладилось с письмом. Мать садилась рядом с ним, когда он готовил уроки, и добилась, чтобы маль-чик справился с этими трудностями. Вскоре и акку-ратное письмо, и умение быть внимательным при выполнении письменных заданий вошли у Юры в привычкку. А как часто можно наблюдать совсем иную картину: родители сурово отчитывают своего ре-бенка за плохие отметки вместо того, чтобы посидеть и позаниматься с ним, выяснить причину неуспевае-мости, помочь наверстать упущенное.
       Детям очень интересно заниматься со взрослыми. Когда рядом взрослый, это не просто надзор, это, прежде всего, живое общение, к которому так тянется ребенок. Но тут нужна своя мера. Мария Алексеевна заметила: ее сын начинает привыкать к тому, что она всегда сидит рядом во время приготовления уроков. Он уже просто говорил: "Мама, давай делать уроки". Мать вовремя поняла опасность этой привычки и постаралась отучить сына от нее. При этом она ни разу не сказала ему: "Нет, хватит, делай сам". Она прибе-гала к косвенному воздействию: отходила от сына по "неотложному делу", ссылаясь на занятость, нездо-ровье и т.п. Так постепенно Юра приучился к само-стоятельному выполнению домашних заданий.
       По-иному складывались учебные дела у Вовки Зарубина. С первых школьных лет мальчик привык: пока мать раз десять не скажет "садись за уроки", он и не подумает раскрыть учебник.
       Как быть в таких случаях, когда у ребенка уже сложился отрицательный стереотип, когда вредные привычки стали прочными? Всякая ломка стереотипа может проходить болезненно, но может доставить и радостное переживание. Чаще всего удовлетворение ребенок испытывает тогда, когда необходимость изме-нить свое поведение им самим осознана и внутренне принята.
      
       2. Держите себя в руках, воспитывайте в себе самообладание
       Раздраженность, крик и угрозы -- глав-нейшие враги педагогического искусства. Раздраженность -- это наша злобность, наша неустроенность и наша болезнь. Только тот, кто победит ее, способен воспитать хорошего человека и не поте-рять своего ребенка.
       Специфика педагогической деятельности состоит в том, что воспитатель имеет дело с живым человеком, который, как мы уже говорили, и сам творит себя, и критически относится к окружающему миру; ко всем воздействиям и влияниям извне.
       Каждый из нас может привести немало примеров семей, где родители хорошо воспитывают своих детей, казалось бы, не применяя при этом педагогических знаний. Не имея специальной научной подготовки, они обладают прекрасным педагогическим даром.
       Как и всякие другие способности, педагогические развиваются в процессе самой воспитательной деятель-ности, в творческом применении постоянно накапли-ваемого опыта на практике. И вот здесь знания основ педагогики могут во многом помочь родителям. Они научат анализировать свои действия, точно устанав-ливать их воспитательную направленность.
       Многие воспитатели убеждены в том, что они должны, обязаны реагировать на каждое нарушение ребенком норм поведения, реагировать быстро, неот-ложно. Стоит упустить в малом, рассуждает такой воспитатель, как один дурной поступок повлечет за со-бой следующий. Казалось бы, ход мыслей правиль-ный: незамедлительность реакции -- благо. Но как часто эта поспешность оборачивается злом!
       Если воспитатель, поддаваясь первому рефлектор-ному побуждению, прибегает к крику, наказанию, то может ли такая реакция, даже вполне искренняя, но порожденная непониманием психологии ребенка, нежеланием считаться с его состоянием, привести к положительным результатам?
       Что получается на деле? Отец Кости Боева еще до того, как увидел сына в милиции, до того, как выясни-лись обстоятельства его проступка, уже решил нака-зать мальчишку. Он не считал нужным вникать в мотивы поведения сына. Костя для него еще не личность. С ним можно не считаться.
       Практика подтверждает, что нервозная реакция -- самое грубое средство воздействия, травмирующее ре-бенка, не дающее желаемого результата и потому вредное. К нему прибегают, не зная других средств или не желая раздумывать над их выбором.
       И Вовка, и Костя Боев в тот момент, когда они на-ходились в милиции, отлично знали, как отреагируют родители на их затею с ночевкой на чердаке. А когда взрослые начинают "повторять" уже мысленно пере-житую ребенком сцену, воспитательный эффект зна-чительно снижается. Ребенок усваивает родительские штампы, и у него вырабатывается навык ответных штампов. Поговорите с пятиклассниками: спросите у них, как отреагируют родители на тот или иной их поступок, и большинство из них точь-в-точь воспро-изведет вам их реакцию. И лишь два-три ученика не смогут предугадать возможный характер реакции.
       Родители, действия которых зависят не от настрое-ния, серьезно задумываются над формой выражения своих чувств и мыслей. Юра Винник никогда не знает, как выразит мать свое отношение к его поведению, по-тому что оно, как правило, всегда облекается в новую, часто неожиданную форму. Мария Алексеевна это делает сознательно, так как уверена, что новизна в предъявлении требований помогает достигнуть луч-шего их выполнения. Она говорит об этом так: "Мне большого труда стоило отучить себя от немедленной реакции на дурное поведение мальчика. Вижу, бы-вало, что сын поступает неправильно, и тут же во мне вспыхивает желание остановить, одернуть, прикрик-нуть. Мне удалось приучить себя сдерживаться. Сдерживаться для того, чтобы лучше продумать свое отношение к мальчику, выбрать наиболее правильную форму требования".
       Когда родители жалуются, что дети уже "совсем истрепали им нервы", можно с уверенностью сказать: в таких семьях крик стал нормой общения. А это изнуряет и взрослых, и детей.
       Привычка к окрику сильна и опасна. Попробовав несколько раз воздействовать криком, человек уже не может остановиться. Крик как бы дает разрядку на-пряжения, доставляет кажущееся облегчение, создает видимость воздействия, прикрывает бессилие. И все дурное, что проявляется в крике -- раздражитель-ность, грубость, жестокость, вызывает у детей от-рицательную реакцию, обижает, ранит и мешает по-настоящему понять, в чем же они в данном случае провинились.
      
       3. Нельзя замыкаться только на требо-ваниях к ребенку.
       Иногда полезно скрыть свою линию поведения
       Не всегда нужно напрямую говорить с воспитан-ником. Бывают такие обстоятельства, когда просто необходимо избежать прямого, открытого разговора, который может чем-то задеть, обидеть ребенка. Тогда воспитателю лучше воспользоваться так называемым косвенным педагогическим действием.
       Как часто мы слышим замечания родителей, скажем, за обеденным столом: "Не чавкай!", "Как ты ложку держишь!", "Не ёрзай!". Сколько этих запретов, досадных, надоевших! Все это прямые действия, негативные по форме. А ведь возможны и косвенные. Я слышал, как Мария Алексеевна рассказывала ребятам об одном своем знакомом, который удиви-тельно хорошо -- непринужденно, естественно, кра-сиво -- держался за столом. Она описывала именно те манеры знакомого человека, которых так не хватало ее сыну и его товарищам. И дети после этого разговора старались вести себя за едой иначе, хотя, казалось бы, прямых требований им никто и не предъявлял. Кос-венное воздействие внешне несколько отдалено от объекта, но оно зачастую точно достигает цели: ребята ценят тактичность. Косвенное воздействие позволяет влиять, не задевая самолюбия ребенка, не подавляя и не раздражая его.
       Косвенное воздействие не придумано педагогами. Оно вытекает из самой природы общения людей. Если у меня растет сын, то я знаю, что он в своем общении испытывает влияние всех тех, с кем сталкивается ежедневно. Естественно, что дети к каким-то влия-ниям безразличны, но есть люди, мнением которых они дорожат, порой даже больше, чем нашим, роди-тельским. Я могу и лично непосредственно воздейст-вовать на ребенка, а могу прибегнуть и к воздействию через этих "влиятельных лиц". Когда отец идет к учителю и говорит: "Вы знаете, мой сын... Попробуйте вы с ним поговорить..." -- он прибегает к опосредо-ванному воздействию. А разве не случалось нам в детстве слышать просьбу родителей наших товарищей и подруг: "Ты поговори с ним (или с ней), тебя-то он (или она) наверняка послушается". Опосредованность вовсе не обязательно свидетельство слабости или бессилия воспитателя. Это может быть показатель педагогической грамотности, позволяющей достигнуть цели более уместными, тактичными средствами. И что еще очень важно -- косвенное воздействие помогает развивать у детей инициативу и самостоятельность: ребенок, выслушав мнение, предложение, совет авторитетного для него человека, вроде бы сам принимает верное решение.
       Читатель помнит, как трудны были для Анны Ивановны первые школьные годы Вовки, сколько огорчений доставлял он ей своими выходками, нера-дивостью. Правда, мать успокаивала себя мыслью: со временем сын поймет и оценит ее отношение к нему. Утешало ее и то, что Вовка стал лучше учиться. С пятого класса он увлекся рисованием, записался в городскую детскую художественную студию. Очень много дала мальчику дружба с новым классным руководителем, который нашел подход к нему и даже открыл в нем немало достоинств. Владимир Петрович не раз говорил на собраниях: "Володя Зарубин хоро-ший товарищ, любознательный и способный.
       Надо сказать, что до пятого класса родительские собрания были пыткой для Анны Ивановны. Учитель-ница, казалось ей, говорила только об одном: -- о вовкиной неаккуратности, недисциплинированности, не-уважении к старшим. Как же она была благодарна Марии Алексеевне, которая на одном из родительских собраний высказала свое мнение о Зарубине: по ее наблюдениям, он очень способный ученик и хороший товарищ. Но это выступление только рассердило учительницу. Она, правда с оговорками, твердила свое: "Вот я и так пробовала, и так. Я говорила с ним и по-хорошему. Но в нем сидит бес..." Где-то в глубине души Анна Ивановна не соглашалась. Ей хотелось возразить: "Да посмотрите вы на него внимательней! Разве все дело в том, что он грязно пишет? Вы говорите, что у него есть способности к математике, а в дневнике по этому предмету двойки да тройки. В чем же дело?" Но она сдерживалась, молчала.
       Однажды Анна Ивановна, ничего хорошего не ожидая, открыла дверь своей квартиры новому клас-сному руководителю. Каково же было ее удивление, когда Владимир Петрович сказал: "Я пришел вас порадовать. Если вы позволите, я буду говорить в при-сутствии вашего сына". Вовка насторожился. С новым классным руководителем с первых дней его появления у него произошел конфликт: Вовка надерзил ему. И теперь, увидев в своем доме Владимира Петровича, он, разумеется, немного испугался. Когда учитель начал расписывать Вовкины достоинства, тот только язвительно посмеивался, считал весь этот разговор педаго-гической хитростью и ожидал неизбежного перехода: "А теперь поговорим о недостатках..."
       Но ждал Вовка напрасно. Он даже был раздосадо-ван, когда учитель, попрощавшись, ушел, ни словом не намекнув на происшедший в классе конфликт.
       Мы воздействуем на ребенка с целью вызвать у него необходимую, с нашей точки зрения, реакцию.
       И эта ответная реакция содержит новую ценную информацию о развитии ребенка, помогает взрослым выбирать средства дальнейшего воспитательного воз-действия, как прямого, так и косвенного. Знание при-роды обратных действий необходимо каждому воспи-тателю.
       У детей как бы исподволь складываются представ-ления о целях жизни, о характере общения, о нравст-венности, формируются наклонности и способности, развиваются, казалось бы, помимо воли родителей те или иные интересы. Этот собственный мир детского развития нельзя игнорировать, его надо уважать, всячески поощрять.
       В вашем ребенке произошли какие-то изменения. Они явились результатом не только вашего влияния и воздействия окружающих. Он сам внес те или иные коррективы в свое развитие. Если этого не учитывать, воспитание неизбежно превращается в дрессировку, становится авторитарным по своей сути, а воспитан-ность может оказаться кажущейся, внешней, не соответствующей истинным склонностям и убеж-дениям ребенка.
       Принято считать, что между нравственностью роди-телей и детей прямая связь. То есть, если родители скупы или расточительны, злы или добры, искренни или лицемерны, то соответственно именно такие качества воспитываются и у детей. Но случается и наоборот. Ребенок вдруг становится антиподом своих родителей, у него развиваются прямо противополож-ные качества.
       Это чаще всего наблюдается в тех семьях, где родители слишком рьяно берутся за воспитание у своего ребенка тех или иных черт, качеств, навыков, за него решая, кем ему быть, чем заниматься. И если стремление родителей противоречит наклонностям ре-бенка, не свойственно его натуре, то такая рьяность, как правило, приводит к обратным результатам, ребенок изо всех сил сопротивляется, более того, эти требования родителей вызывают у него отвращение.
       Так случилось с Костей Боевым. Мальчик не может возразить отцу прямо и открыто, но втайне для себя он уже решил, что отец ему -- не пример. Он пересмат-ривает и отвергает весь уклад семьи, все то, что не соответствует его представлениям об идеале, о смысле жизни. Пусть эти представления еще смутны, не сформулированы, но в них страстный протест против установок отца.
       Детский протест не всегда упрямство. В нем не-редко -- стремление прокладывать свои пути, изме-нять жизнь к лучшему.
       Вот ответы Кости на анкету, обращенную к ребя-там. На вопросы: "Что мешает иногда найти общий язык с родителями?" и "В чем я хочу быть похожим на своего отца, мать?" Костя ответил: "Я не хочу быть похожим на своего отца, который помешан на собст-венности. Для него заработки -- основное в жизни. Он считает каждую копейку, презирает тех, кто легко тратит деньги. Я ненавижу деньги и считаю, что собственность мешает людям найти общий язык друг с другом". Нет, ни за что на свете он не будет жадным "хозяином", как хочет отец. Культ наживы в семье Боевых породил в Косте прямо противоположное же-лание.
       В семье Винников совсем иная проблема. До седь-мого класса жизнь Юры катилась, словно по рельсам. И мать даже побаивалась, как бы сын, покинув со вре-менем эту накатанную колею, не оказался беспо-мощным. Но уже в седьмом классе Мария Алексеевна стала замечать, что сын готов не только сойти с намеченного ею пути, но даже проложить собственную дорогу. Он был все так же аккуратен, целеустремлен и последователен, но не слепо, как раньше, подчинялся матери, а делал лишь то, что ему казалось важным и полезным. К огорчению матери, он увлекся вместо классической музыки -- эстрадной, вместо "серьез-ной" литературы упивался фантастикой, вместо тен-ниса занялся боксом. Теперь он выслушивал советы матери чуть-чуть снисходительно.
       Казалось, все это должно было радовать Марию Алексеевну. Разве не к этому она стремилась, когда хотела, чтобы сын дружил с Вовкой Зарубиным? Но в процессе воспитания часто бывает, хотим мы этого или нет, что дети вносят свои поправки в наше педагогическое воздействие.
      
       4. Важно поощрять стремление к неза-висимости, к свободе.
       Конфликты, возни-кающие в ходе самоутверждения ребенка,
       естественны
       С содроганием смотрела Мария Алексеевна на сына, который молотил пустоту быстрыми и четкими ударами. У боксеров это называется "бой с тенью". На потном лице Юры застыла, как виделось матери, злая улыбка, словно он с наслаждением бил кого-то, радуясь каждому удару. Он стал даже ходить как-то иначе: плечи приподняты, голова втянута. Как-то мать заметила: "Юра, ты со своим боксом забросил все: и музыку, и радио, не делаешь ли ты ошибки?" Сын покачал головой: "Ты не знаешь, что для меня сейчас бокс..." Он так горячо говорил о своем увлечении! Особенно ее поразили слова. "Знаешь, мама, я хочу быть сильным и независимым. И бокс дает мне это. Надоело, что в классе каждый может меня толкнуть. Я, больше не могу этого терпеть".
       Мать попыталась разъяснить Юре, что силой люди вообще друг другу никогда ничего не доказывали, но сын только снисходительно улыбнулся в ответ.
       Настоящая ссора разразилась в тот день, когда в дом явилась учительница музыки и стала жаловаться на Юру. Оказалось, что он пропускает занятия, сорвал концертную программу: вывихнул палец на боксе и не смог играть. Учительница говорила очень резко: "Му-зыка несовместима с таким варварским занятием, как бокс, где люди калечат себя и других. И пусть роди-тели решают..."
       Отец заверил учительницу, что в спортшколу Юра больше не пойдет. Учительница ушла, уверенная, что сделала доброе дело. После ее ухода отец обрушился на сына. Но Юра заявил, что не намерен бросать бокс, что скоро поедет на соревнования и что музыка ему поря-дочно осточертела за восемь лет. И вот тогда отец распахнул окно. Во двор полетели груши, перчатки, книжки о боксе.
       Мария Алексеевна после ухода отца заметила сыну: "Я на твоем месте не стала бы доводить папу до такого состояния". Юра не слышал. Он выбежал во двор, собрал выброшенное и аккуратно положил все на прежние места. Тогда-то мать поняла, что сын не изме-нит своему увлечению ни за что.
       У Юры была цель. Учился он хорошо, учителя его хвалили, знакомые родителей, соседи по дому превоз-носили его школьные успехи, его усидчивость, приле-жание, начитанность. А вот в обществе ребят ему по-рой бывало трудно. Здесь первым считался тот, кто был сильным, ловким, смелым. Юра тяготился физи-ческой слабостью. Он наблюдал за ребятами из стар-ших классов. Там тоже были отличники, и среди них особенно нравился ему Витя Жильчиков. Ровесники его уважали, с ним считались даже хулиганистые ребята. Этого парня, здорового, сильного и веселого, любили малыши, он всегда заступался за них. Вот та-ким, как Жильчиков, и мечтал быть Юра Винник.
       Как видим, увлечение Юры закономерно и естест-венно. А если это так, то вправе ли родители настаи-вать на своем?
       Когда родители исходят только из своих собствен-ных представлений о жизни -- разлад между ними и детьми неизбежен. В таких семьях дети с нетерпением ждут своего взросления, чтобы выйти из-под повсе-дневной родительской опеки и начать жить так, как хочется им.
       Но увлечения в подростковом возрасте зачастую недолговечны и переменчивы, и опасения родителей напрасны. Если музыка приносила мальчику истин-ную радость, он непременно вернется к ней. А уж если она ему в тягость, то, возможно, стоит подумать, нужны ли ребенку эта занятия?
       Будьте терпеливы: не воспитывайте слишком рьяно. У каждого ребенка -- своя линия развития, свое ощущение возможностей.
       ...О подростках написано очень много. Этот возраст считают трудным. Действительно, все, что накопилось в ребенке за короткую его жизнь, вдруг начинает давать себя знать, бурно проявляясь в деятельности, в отношении к окружающему миру. Если в младшем школьном возрасте заботы, тревоги и устремления ребят, как правило, со всей очевидностью выражаются в их поведении, если в этом возрасте ребенок легко управляем и многое принимает на веру, то подрост-ковый возраст с его усложнившимся внутренним ми-ром проявляет необыкновенную категоричность и требовательность к окружающим, стремление к неза-висимости, самостоятельности. Период бурь может продолжаться несколько лет и утихнет тогда, когда сила разума возьмет верх над эмоциями, то есть в юношеском возрасте. Считается, что юноши более спокойны, чем подростки. Однако это спокойствие скорее чисто внешнее. Юноша весь уходит в себя. Он внутренне неспокоен.
       Подростковый возраст -- возраст пробы сил. И как важно не помешать ребенку испытать радость от первых самостоятельных шагов. Как важно помочь ему потягаться с жизнью, побороться с самим собой, применить весь свой багаж знаний, опыт, уменье!
      
       5. Искусство общения требует: избегайте неоправданных конфликтов с детьми
       С подростком бывает трудно еще и потому, что наши представления не поспевают за его бурным развитием. Родители привыкли обращаться с ним как с ребенком, а он требует к себе совсем иного подхода, он вырос уже из тех детских одежек, которые, каза-лось, были ему впору еще совсем недавно.
       В подростковом возрасте определяется и характер будущих отношений между взрослыми и детьми. Именно в этот период становится ясно, будут ли отно-шения детей и родителей дружескими или в них появится отчужденность, и тогда общение будет в тя-гость для обеих сторон.
       Итак, подросток требует к себе особого подхода. Он настаивает на том, чтобы ему предоставили как можно больше самостоятельности. Он стремится утверждать себя везде, где только это возможно. Он отвоевывает себе кусочки самостоятельности сознательно или бессознательно, ему нужно, чтобы с его мнением считались, чтобы его внутренний мир признавали и относились к этому миру с должным уважением.
       Его самолюбие становится необыкновенно уязви-мым. Если еще год-два назад обиды забывались легко, то сейчас они глубоко западают в душу. Он готов любыми средствами защищать себя.
       Все это объяснимо и естественно. И мы должны рассматривать особенности возраста как достоинства, а не как недостатки. Но что получается в жизни? Горячность подростка, его несдержанность порой оборачиваются тяжелыми последствиями. Мы уже го-ворили, что в подростковом возрасте сила эмоций часто преобладает над силой разума. Подросток не в со-стоянии еще спокойно и четко обосновать свои тре-бования. Вихрь чувств захлестывает его. Он хочет ска-зать просто правду, а получается грубость, пытается настоять на своем -- и выглядит бестактным упрям-цем. Самый незначительный конфликт может при-вести к вспышке, взрыву. Все это порой доставляет страдание и взрослым, и детям.
       Попробуйте в момент такого взрыва помолчать, а когда страсти утихнут, сказать: "Ну, а теперь давай поговорим спокойно". А может быть, следует дать подростку возможность уединиться. И вы заметите, что ему становится стыдно за свою несдержанность, резкость, и он в дальнейшем будет задумываться над формой выражения своих мыслей и чувств.
       Но легко сказать "попробуйте", когда в голову лезут примерно такие мысли: "Если ему так все спускать, что же будет дальше? Нет, я непременно должен ему показать, что я старший и главный в доме..."
       Наши конфликты с подростком происходят в осно-вном потому, что мы не принимаем всерьез его особен-ности, которые от него не так уж и зависят и которые обусловлены его физическим и духовным ростом.
       Поясню: речь идет о тех ненужных, неоправданных конфликтах, виновниками которых являются сами родители, не учитывающие возможных обратных реакций детей. И это отнюдь не значит, что родители не могут, не имеют права давать бой подросткам по кардинальным вопросам, касающимся нравствен-ности, мировоззрения, убеждений. Но такое вмеша-тельство ничего общего не имеет с мелочною опекой, дерганьем ребят по ничтожным поводам, насилием над их человеческим достоинством.
       Почему, обращаясь к взрослому человеку, мы всегда думаем, в какой форме высказать ему требова-ние или просьбу, чтобы не обидеть, чтобы наше обращение прозвучало уважительно. А вот с подрост-ком это не обязательно, считают многие родители. Случается даже, что требования родителей, предъяв-ленные к подростку в правильной форме, не приводят к желаемым результатам -- ребенок весь ушел в себя, замкнулся. Думается, что не всегда и не от всякого подростка нужно добиваться немедленной реакции. В такой период ухода в себя в нем может происходить внутренняя борьба мотивов, иногда даже до конца не осознанная. И пока этот процесс не закончится, пока подростком самостоятельно не будет принято решение, позитивного обратного действия не возникнет.
       В таких случаях отрицательная реакция подростка на действия родителей иной раз является средством его самозащиты. Он защищается от чужого вторжения в тот момент, когда переживает борьбу различных мотивов и эмоций. Ускорять этот процесс часто бывает нецелесообразно -- человек сам до конца должен пережить свое отношение к окружающим. Но и остав-лять подростка одного в этот период нельзя. В любой момент может потребоваться наше незамедлительное вмешательство и помощь.
      
       Глава 5. Педагогическая интуиция и педагогический такт
      
       1. Доверяйте своим предчувствиям: они способны подсказать вам правильные решения
       Нередко наше предчувствие, наше педагогическое чутье помогают выбрать нужную меру воздействия, проявить педагогический такт.
       Что же такое педагогическое чутье, интуиция? Можно ли им довериться? Какая связь между тактом и интуицией?
       Как часто в голосе родителей слышатся тревожные нотки: "С моим сыном что-то творится неладное", "Он стал каким-то другим". Все эти положения осно-вываются на реальных фактах и в той или иной мере связаны с интуицией. Под интуицией принято пони-мать такое непосредственное знание-чувство, которое может и не опираться на систему доказательств. Интуиция -- всегда сплав логического и образного строя мышления, всегда сплав предчувствия, осно-ванного на отдельных, часто разрозненных фактах, и мысли, которая уже родилась, но у нее еще нет достаточных аргументов.
       В чистом виде интуиции не бывает. Какими бы мгновенными ни были интуитивные решения, они всегда предполагают предварительное накопление дан-ных. Озарению, моментальному нахождению правиль-ного педагогического воздействия предшествует на-пряженный поиск. Воспитатель в своих действиях всегда в какой-то мере опирается на чутье, то есть ему приходится, основываясь на каких-то сведениях, с помощью интуиции "достраивать" систему своих представлений. Поэтому очень важно, чтобы опорные данные были надежны и чтобы их было как можно больше.
       Скрепляя собственные предчувствия мыслью, све-ряя их с педагогическими знаниями, воспитатель, ка-залось бы неожиданно для себя, находит живую интонацию обращения, свой стиль общения с детьми. Разумеется, выбор верной тональности воздействия определяется главным образом общей педагогической культурой воспитателя, хотя во многом зависит и от его личных качеств.
       Интуиция в воспитании детей совершенно необхо-дима потому, что запас личных впечатлений настолько быстро растет, что освоить получаемую информации, привести ее в стройную систему мы порой просто не в состоянии. Во взаимоотношениях взрослых и детей на раздумье порой нет времени, нужны немедленные анализ и действие. Это, однако, не означает, что на интуицию можно положиться всецело.
      
       2. Предчувствие редко обманывает мате-рей
       Родительские тревоги бесконечны, сыплются как снег на голову. Не прошло у Юры увлечение боксом, как появилось более страшное: он увлекся мотоцик-лом. Мария Алексеевна не раз тайком плакала, а когда сын уходил на тренировку, мрачные предчувствия не оставляли ее. Но она понимала -- с Юрой спорить бесполезно. Страхи ее оправдались: Юра сломал ногу, надолго вышел из строя.
       Снова зачастили к Винникам Костя Боев, Вовка Зарубин. Приходили и девочки. Делали уроки. Гово-рили о прочитанном. Спорили. Костя шумел, называя фантастику "мусором", а книжки, которые читал Вовка Зарубин, "халтурой". Костя приносил с собой томики стихов. А Юра признавал только научно-попу-лярную литературу и фантастику. Книжки о перспек-тивах развития науки, о жизни замечательных людей, фантастические романы об "автоматизированной" жизни особенно увлекали его.
       Мария Алексеевна лишь изредка вмешивалась в эти разговоры, только отмечала про себя, как выросли ребята, как различны их интересы. Конечно, литера-турные вкусы Кости ей были гораздо ближе, чем увлечения собственного сына, но что поделаешь...
       Из девочек чаще всего бывала Люда Стайкина. Од-нажды мать нечаянно подслушала их разговор. Люда говорила: "А хочешь, я руку себе сломаю?" Сын рассмеялся. "А ты боишься огня?" -- Люда чиркнула спичкой. "Брось,-- вяло протянул Юра, а потом закричал: -- Ты что, с ума сошла?" -- "А я думала, тебе меня не жалко..."
       Через несколько дней после этого разговора мать, придя домой, столкнулась в дверях с Людой. Засте-гивая на ходу пальто, девочка опрометью выбежала. Мария Алексеевна спросила сына: "Что с нею?" Юра только махнул рукой: "А ну ее... Дура, как и все девчонки". Мария Алексеевна опешила. Ее возмутило даже не грубое слово, а то выражение лица, с каким сын произнес эту фразу. Правда, она заметила, что Юра прячет глаза, словно чего-то стыдится. Хотела поговорить с ним сразу же, но не нашла подходящих слов. А Юра спустя несколько минут как ни в чем не бывало ласково заговорил с ней. Зная, что доставит матери удовольствие, в десятый раз заверил ее, что с боксом у него все покончено и теперь он всерьез займется музыкой.
       Люда перестала приходить к ним. Мария Алексе-евна как-то встретила девочку в магазине, но Люда, сделав вид, что не заметила ее, юркнула в сторону и исчезла. Мать рассказала об этом сыну. Юра рассме-ялся. "А ты знаешь, мне грустно от твоего смеха",-- сказала Мария Алексеевна и вышла из комнаты.
       От факта к обобщению не прямая дорога. Нередко требуется и оглянуться, и призвать на помощь опыт, который, казалось бы, не имеет прямого отношения к данному факту. Да и факты по своей значимости бывают разными. Порой оказывается более важным не сам конкретный поступок, даже если он в какой-то части и противоречит нормам, а мотив, побудительная сила его, которую обнаружить бывает очень трудно, потому что она тщательно скрыта.
       Вот факты, которые пыталась как-то связать в единое целое мать Юры Винника: развязный смех, грубое слово, неискренний взгляд.
      -- Какие же это факты? -- удивился Павел Федо-рович, когда жена поделилась с ним своими мыс-лями.-- Сплошная интуиция...
      -- Называй как хочешь,-- ответила Мария Алексе-евна,-- но я чувствую, почти уверена: он плохо отно-сится к девочкам.
      
       3. Педагогический такт зависит от того, в какой мере ваши
       интуитивные предчув-ствия проверяются глубоким анализом
       Как трудно у подростка с его бурно изменчивым настроением, с его непостоянством увлечений и привя-занностей определить зачатки добра и зла. Здесь без серьезного анализа, без раздумий никак нельзя. Одних предположений недостаточно. Даже знание фактов -- еще не все. Предстоит самое сложное: войти в мир пе-реживаний ребенка, помочь ему разобраться в своих мнениях, желаниях, взглядах, вместе с ним найти единственно верную линию поведения. А для этого нужны такт, деликатность, чувство меры, которые помогут выбрать и верный тон общения, и нужные слова.
       Да, пока у Марии Алексеевны одни только предпо-ложения. Но настоящий воспитатель не имеет права ждать, когда все окончательно прояснится: неверные представления могут пустить глубокие корни.
       В последнее время много говорится о том, что с детьми надо быть чутким и добрым, что нужно уметь поговорить с ними по душам, чтобы не обидеть их, не оскорбить. Это все правильно. Но как еще порой далеки наши рассуждения от конкретной жизни, в ко-торой так много острых углов? Подлинный педаго-гический такт определяется не тем, что воспитатель просто добрый человек, а его гражданской заинте-ресованностью в судьбе ребенка.
       Вот Костя Боев. Трудно ему дома. Но страдает он и от своего физического недостатка -- хромоты. Дети в таких случаях нередко становятся раздражительными и ожесточенными. И здесь такт не только в том, чтобы утешить, а в том, чтобы избавить ребенка от тягостных раздумий, от ощущения своей неполноценности. Чаще всего в таких случаях откровенный разговор по душам, может быть, пока и не нужен. В этом был убежден Владимир Петрович. А вот разговор с отцом Кости был необходим. И начал он его так: "Костя очень впечатлительный, у него, несомненно, литера-турные способности, ему стоит готовиться и поступать на факультет журналистики. Но вот мальчик как будто чем-то обижен". Эти слова учителя задели Боева-отца. Он не стал ни о чем расспрашивать, при-шел домой сердитый и тут же лег. Из головы не выходило: "чем-то обижен". Чем? Ведь живем-то не хуже других... В полуоткрытую дверь отец наблюдал за сыном. А сын сидел за столом и читал. Иногда вскакивал, невнятно разговаривал сам с собой, сме-ялся. В эти минуты лицо его живительно преобра-жалось. Наутро отец спросил: "Что ты читал?" Костя ответил нехотя: "Да так, книжку". И не стал расска-зывать о прочитанном. Отцу захотелось поговорить с сыном о будущем, но Костя ответил что-то неопреде-ленное. Отец подбодрил: "А ты не робей! Журналистом стать -- это неплохо. А то, может быть, еще и пи-сателем будешь".
       Костя видел, что теперь отец охотнее ходит на роди-тельские собрания. Он больше не ругал его. Наоборот, хвалил. А однажды отец заметил: "Глядишь, и среди Боевых ученые появятся". Он стал даже проявлять повышенное внимание к занятиям сына, просмат-ривал книги, которые тот читал, иногда спрашивал: "А может, нужна еще какая? Так ты скажи -- дам де-нег".
       Костя радовался этим переменам. И еще с большим рвением занимался в литературном кружке. В вось-мом классе он начал выпускать с помощью Владимира Петровича классный рукописный журнал. Писал сценарии для школьных представлений. А когда впер-вые в городской газете напечатали его небольшую заметку, отец вырезал ее и спрятал в бумажник.
       Надо ли подробно объяснять суть проявленного педагогом такта, его умение задеть Костиного отца за живое и тем самым заставить его изменить свое отношение к мальчику? Важно здесь выделить один существенный момент. Учитель знал о переменах в доме Боевых. Он ощущал эти перемены в Костином поведении, видел их во всем его облике, в его школь-ных успехах и делах. Но он и словом не обмолвился Косте, что в чем-то помог ему. Вот высшая форма проявления педагогического такта -- сделать доброе Дело как нечто само собой разумеющееся.
       Однако к концу восьмого класса, почти перед са-мыми экзаменами, Костя вдруг захандрил. Посыпались двойки. К урокам он не прикасался. Приходил домой, раскрывал книжку и так, не прочитав ни строчки, мог сидеть часами. Смотрел в окно, следил за облаками. Но стоило ему услышать шаги отца или ма-тери, как он брал в руки учебник и делал вид, что за-нимается. Точно так же он отсиживал и все уроки.
       "Что с Костей Боевым случилось?" -- заговорили в школе. С математикой у него всегда не особенно лади-лось, а сейчас и с другими предметами беда. Кто-то из учителей оказался проницательным: "Видно, влю-бился парень..." Пробовал заговорить с Костей Влади-мир Петрович. Мальчик отмалчивался, пожимал пле-чами, словно не понимая, о чем его спрашивают. Впрочем, он и сам не знал, что с ним происходит.
      
       4. Бестактность, грубое вторжение в ин-тимный мир детства -- тягчайшее зло
       Отец, узнав о двойках, набросился на сына так, будто его в чем-то обманули: "Я из тебя блажь выбью! Или кончай дурить, или отправлю тебя на работу. Пойдешь учеником к сапожнику!" Отец ждал слов, обещаний, но Костя спокойно сказал: "Отдавай куда хочешь".
       Отец вскипел: "Ах ты неблагодарный! Я для него все, а он издевается над нами!" Костя едва заметно улыбнулся. Спокойствие мальчика привело отца в бешенство. Он схватил Костю за плечи и прямо в лицо процедил сквозь зубы: "Чего тебе недостает?" Сын смотрел на отца с откровенной усмешкой. "Ты не пяль на меня глаза, лучше в книгу гляди, вот сюда..." -- И он ткнул сына в раскрытый учебник.
       На следующий день Костя после занятий сам отправился в сапожную мастерскую к знакомому дяде Мише и предложил свои услуги: "Хочу к вам учени-ком, возьмете, а?"
       Сапожник неопределенно хмыкнул. Он ловко ору-довал поочередно то шилом, то иглой. От него пахло клеем, кожей, резиной. Костя немного постоял У порога, а потом сел. Сел и спросил: "А вы довольны своей жизнью? " И, не дождавшись ответа, продолжал: "А я вот не понимаю, для чего люди живут. Бегают, шумят, суетятся... Вот я хотел бы сказать кому-ни-будь правду. Так разве поймут?"
       И Костя не заметил, как разоткровенничался: "Нам классный руководитель говорил, что есть такой факультет, где на журналистов учат. Да разве туда поступишь..."
       "А отец хочет, чтобы ты учился?" -- спросил дядя Миша. "Сейчас не знаю, а раньше очень хотел. А мне теперь все как-то надоело. В общем, я и сам не знаю, чего я хочу. Да и поздно уже. Я все предметы запус-тил, так что теперь крышка..."
       Костя принялся было еще что-то рассказывать, но дядя Миша перебил его: "Эх ты, слабак!.." -- "Это по-чему же?" -- насторожился Костя. "Я остался без обеих ног, когда мне еще и двадцати не было. Раскис вроде тебя, даже попрошайничать начал. А меня вот в эту самую будку втащил Акимыч, ты его, наверно, здесь видел, он давно на пенсии, но заходит. Отогрел и усадил вот на это место. Стал обучать. Понимаешь, я летчиком хотел быть... Да что говорить..." Он нетороп-ливо поправил фартук и принялся за второй башмак. Дескать, поговорили, и ладно.
      
       5. Чем сильнее отчаяние, тем острее потребность в дружеском общении, в тактичной поддержке
       В подростковом возрасте бывают у ребят иногда периоды своеобразных кризисов, когда многое пере-сматривается, когда ребенок по-взрослому, с новыми мерками подходит к жизни. Нередко в такие периоды он старается скрыть от других свои мысли и чувства. Будучи в удрученном состоянии, может смеяться, бравировать, прикрываясь маской лихачества, безраз-личия. Но если прислушаться, нетрудно заметить надлом, неуверенность, резкий спад в настроении. Иногда появляется мнительность, подросток начинает думать о себе невесть что. Не понимая, что с ним про-исходит, он боится выдать свое смятение и вместе с тем пытается найти какой-нибудь выход, избавиться от гнетущего чувства.
       Взрослому человеку такие состояния понятны. В подобных случаях он обращается за помощью к близ-ким людям, а в иных случаях и к врачу. Подросток же находится вдвойне в трудном положении. С одной сто-роны, у него еще нет навыка говорить о своих пережи-ваниях, нет опыта интимного общения. А с другой сто-роны, он не знает ни причин своего состояния, ни его характера. Раньше все решалось проще. Скажем, чтобы получить удовольствие (пойти гулять, в кино и т.д.), надо сначала выучить уроки. Или, чтобы чего-то добиться от матери, надо покапризничать, выпросить, настоять. Подросток же от такой примитивной схемы уже далек. Он достиг некоторой самостоятельности, но его запросы становятся все сложнее и многограннее, и он кидается из одной крайности в другую. А мы думаем, что он с нами рядом и что с ним ничего не происходит. Больше того, мы порой возмущаемся его безответственностью, твердим, что он уже большой! А он наши слова пропускает мимо ушей.
       Что же происходит с Костей Боевым? А то, что бы-вает со всеми подростками. И девочка ему понрави-лась, и обидно, что она отвергла его дружбу. И хро-моту он свою проклинал, и думал, что все из-за того, что он не такой, как все. Он казался самому себе необычайно несчастным. Завидовал товарищам, у ко-торых, как ему думалось, все так легко получалось. И, разумеется, не знал, что им так же -- но каждому по-своему -- трудно, что они так же, как и он, скрывают свои тайны, бравируют, острят, ухаживают за девочками и с наигранным безразличием прогла-тывают горькие пилюли.
       Ему сейчас не по себе оттого, что он оказался по-мимо своей воли неблагодарным, оттого, что он со всех сторон зажат заботой окружающих. Он идет в школу, наперед зная, что там будет. Одни и те же вопро-сительные знаки на лицах: "Ну, взялся за ум?" Ему не хочется возвращаться домой. Вот если бы от него отстали, думает он, сразу бы все пошло нормально.
       В таких случаях действительно надо на какой то период оставить подростка в покое. Для этого тоже ну-жен педагогический такт. Оставить, чтобы он сам принял решение, чтобы сам пришел со своим пережи-ванием к взрослому.
       Налицо парадокс: мы ждем, когда подросток рас-кроется, думаем, как вызвать его на откровенный раз-говор, а он ищет, с кем бы поговорить по душам. И выкладывает наболевшее случайному знакомому. Новому человеку, который посмотрел на подростка свежим взглядом, быстрее удается схватить общее со-стояние собеседника. Кроме того, такое общение строится на добровольных началах, что придает разго-вору на трудную тему непринужденный характер. А если этот знакомый скверный человек? В этом отно-шении Косте Боеву повезло. Хоть он под конец и воз-мутился тем, что сапожник тоже начал его воспи-тывать, но дядя Миша вместе с тем помог парню глубже задуматься над своими тревогами.
       С тех пор, как Костя забросил занятия, нагрубил учителям и ребятам, которые пытались поговорить с ним, он всячески избегал встреч с Владимиром Петро-вичем. Ему было стыдно перед классным руководи-телем, который сделал для него так много хорошего. Не только давал книги, рассказывал ему о писателях, об их творчестве, заражал своей любовью к литера-туре, но самое главное -- поверил в него, в его способности. Еще несколько месяцев назад Костя приходил к своему учителю с радостью, просиживал у него часами, беседовал на самые разные темы и уходил, полный надежд, желаний, мыслей. Все это ка-залось теперь бесконечно далеким.
       Ну а проработки на собраниях Костю раздражали настолько, что он перессорился почти со всем классом.
       И все же Костя испытывал острую потребность пойти к Владимиру Петровичу, показать ему свои новые стихи. Эти строки родились почти мгновенно и казались Косте очень и очень стоящими. Здесь были и свежие образы, и неожиданные рифмы, и какое-то но-вое восприятие. Косте не терпелось почитать их, но только человеку, который мог бы их по достоинству оценить. Неделю он ходил с тетрадкой, не решаясь обратиться к Владимиру Петровичу. А однажды, когда в классе никого не было, сунул тетрадь в портфель классному руководителю и стал с нетерпением ждать следующего дня.
       Какова же была радость Кости, когда вечером к нему домой прибежал пятиклассник и сообщил, что Владимир Петрович ждет его. Костя мигом очутился в школе. Вошел в класс. Владимир Петрович встал из-за стола и поздравил мальчика с удачей. Косте не тер-пелось поговорить с учителем, рассказать о своих новых замыслах. Но Владимир Петрович перебил его. "Ты веришь мне?" -- "Да",-- выдохнул Костя. "Ты можешь сделать то, о чем я тебя попрошу?" -- про-должал учитель. "Да",-- повторил Костя. "Так вот, ты сейчас пойдешь домой и сядешь за уроки. Вот тебе листочек, где выписаны все темы по всем предметам, которые ты запустил. До экзаменов осталось немного, а у тебя четыре двойки. Стихи хорошие, и ты на-пишешь еще лучше. Только об этом мы поговорим через две недели, когда подгонишь весь материал. "Согласен?". Костя молчал. И тогда Владимир Петро-вич заговорил о том, о чем все время думал Костя. Учитель сказал, что если бы не эти стихи, которые действительно написаны талантливо, то он бы с Костей и разговаривать не стал. Что Костя не имеет права плохо учиться. Что он хочет видеть перед собой не тряпку и размазню, а настоящего мужчину, который может взять себя в руки. "Своими двойками,-- сказал Владимир Петрович,-- ты подводишь прежде всего себя. Но, может быть, тебе, Костя, на все наплевать?"
       При последних словах учителя Костя резко поднял голову. "Нет, я докажу,-- решительно произнес он.-- Я сделаю все даже раньше, чем за две недели".
       Не будем еще раз говорить о том, как важно вовремя поддержать подростка, вдохнуть в него уве-ренность и энергию. Продолжим наш разговор о такте, который в педагогической литературе часто трактуется односторонне -- только как чуткость, мягкость, доброе слово и т.п. С этой точки зрения разговор Владимира Петровича с Костей Боевым был не безупречен. Более того, педагог употреблял резкие слова, настаивал, был категоричен. В его голосе не было ни интимных приглушенных интонаций, ни завораживающей об-ходительности, которую иные педагоги берут на вооружение при разговоре с трудными детьми и далеко не всегда добиваются желаемых результатов.
       Перед нами два прямых, можно сказать, лобовых разговора -- отца с сыном и учителя с учеником. Оба исходят из благих побуждений, оба не стесняются в выражениях, оба требуют немедленного исправления двоек. И вместе с тем разговор отца с сыном бестактен, грубо авторитарен. Разговор же учителя проникнут подлинно педагогическим тактом, не исключающим в некоторых случаях и такое средство, как разумное принуждение.
       Мы часто боимся называть вещи своими именами и тем самым вредим делу, грешим в трактовке сути явлений, отходим от истины. Да, принуждение имеет место в воспитательной практике, если в это слово вложить непривычный смысл: побудить ребенка сде-лать то, что он сам хочет, но не решается сделать в силу внутренних противоречий, которые его разди-рают.
       В описанном случае педагогический такт про-явился в умении вызвать у мальчика желание зани-маться тем, что ему в данный момент было не по душе. Именно поэтому мы считаем, что отношение к Косте со стороны педагога было тактичным. Он поставил мальчика перед необходимостью учиться. Он бросил на чашу весов и свой авторитет, и средства, направ-ленные на пробуждение самолюбия и достоинства. Заставляя Костю принять его условия, воспитатель исходил из интересов мальчика.
      
       6. Постоянно думайте о защищенности ребенка!
       Вряд ли сегодня нужно доказывать, что школа -- это не только учеба, а и мир общения, мир тревог и переживаний, радостей и поражений.
       Мы интересуемся чистотой письма и сообрази-тельностью своих детей, спрашиваем, что и как ска-зала учительница, какую оценку поставила в журнал. А вот как отнеслись товарищи к ответу, к замечаниям учителя, как сам ребенок отреагировал на реплику друзей, как он чувствует себя в среде одноклассни-ков -- эти вопросы нередко обходим. Нам почему-то кажется, что особых нравственных проблем в общении младших школьников нет. Но это совсем не так.
       Представление, будто ребятишки начальных клас-сов податливое сырье, из которого можно делать все что угодно, неверно. Чем младше школьник, тем непосредственнее и ярче его переживания, тем интен-сивнее его тенденция к самоутверждению. И чем сильнее эта тенденция, тем значительнее кажутся ему его поражения, обиды. Подросток, готовя себе костюм на новогоднюю елку, может быть, где-то втайне и надеется на получение приза, но он вместе с тем уже подготовлен прошлым опытом, что приз, возможно, достанется кому-то другому. И не очень-то огорчается, если не будет отмечен похвалой взрослых.
       Для первоклашки-шестилетки -- все в новинку. Он выслушал слова учительницы, безусловного автори-тета: "За лучший костюм -- подарок". И эти слова он воспринимает как нечто, адресованное ему. Как естественное и закономерное он воспринял бы разве вариант, когда каждый получил за костюм подарок. Собственно, в хороших школах так и поступают -- в классе 20--30 ребят и 20--30 призов.
      
       7. Интересуйтесь тем, как ваш ребенок относится к слабым ученикам, как помо-гает им, какими методами завоевывает
       авторитет
       Моральные качества детей проявляются в общении друг с другом, в любой деятельности. Дети иногда радуются неуспеху своих товарищей, откровенно высмеивают опоздавших или растерявшихся у клас-сной доски. Они всецело на стороне учителя...
       Но уже к шестому-седьмому классу ребята многое пересматривают, у них складываются иные моральные критерии. Возьмем, к примеру, отношение детей к отличнику.
       Перед уроком кто-то из ребят выразил общее мне-ние: "Задачу на прошлом занятии толком не объяс-нили. Класс не справился. Так и скажем: не поняли, надо еще раз объяснить..."
       Отличник выполнил задание не потому, что хотел выделиться, а потому, что ему было интересно. Но он немедленно может потерять свой авторитет, если станет утверждать, что задача пустяковая, что, мол, все дураки, что он ее решил в один миг, и т.д. А если он скажет учителю, что он не до конца уверен в своем решении, что в задаче много сложностей,-- та-ким заявлением он может укрепить свой авторитет. Такое выступление отличника активно в двух мо-ментах: во-первых, поддержал ребят, солидарен с ними, а во-вторых, еще раз зарекомендовал себя скромным, надежным товарищем, который глубоко чтит законы неформального общения.
       Но все ли нам известно в общении наших детей? Как складываются их отношения? Можно ли управ-лять детским общением?
       В школу приходят ребята из разных семей, с разным опытом, с разными наклонностями. Создается своеобразный ансамбль, в котором каждый старается исполнять свою партию. Но инструменты -- разной силы, разного звучания. И если до игры никому нет дела, может случиться неожиданное: нежную скрипку заглушит барабан, рев трубы покроет все другие звуки.
       Не требуется даже специального психологического исследования, чтобы ориентировочно установить иерархии мест, занимаемых ребятами в детском обще-стве. Тот, кто обращал внимание, как занимают дети места в кинозале, когда им дают непронумерованные билеты, наверняка подметил нечто типичное: самые сильные, так называемые "лидеры", занимают места поудобней, получше. Средние -- или вторые и третьи номера -- садятся на вполне приличные места. А последние оказываются порой и без места.
      
       8. Правильная организация образователь-ного процесса в школе -- это создание необходимых условий для становления на-клонностей каждого, это гарантия защи-щенности и свободы, развития ребенка
       Как только дети стали вместе заниматься ка-ким-нибудь делом -- будь то учеба, отдых или труд,-- так сразу между ними складываются и определенные отношения, появляется как бы внутренний, еще никем официально не оформленный план их жизни, с це-лями, с правилами, с системой требований к себе и к другим, со своими понятиями чести, справедливости. Нередко мальчишечьи законы и представления о добре и зле расходятся с правилами морали взрослых. И, словно зная и чувствуя это, дети прячут свои законы от педагогов и от тех, кому, по их твердому убеж-дению, нельзя довериться.
       В классе, как правило, бывает несколько ребят-ли-деров. К каждому из них тянутся другие дети, связан-ные друг с другом различными совместными интере-сами, переживаниями, местожительством, участием в кружках, секциях. Так образуются малые группы. И в этом нет ничего криминального. Лидерство, как и группа, возникает потому, что дети с каждым днем растут, невероятно быстро увлекаются чем-нибудь, приобретая новый опыт, новые знания, новые ка-чества.
       В каждой малой группе дети связаны общими интересами, симпатиями, определенной зависимостью друг от друга. Действия групп и их вожаков могут носить весьма и весьма полезный, общественно значи-мый характер, а могут быть и крайне вредными, раз-лагающими, безнравственными. Те группы, в которых складываются отношения настоящей дружбы и взаимопомощи, мы назовем демократическими, или авторитетными. А группы с несправедливым устройством -- авторитарными.
       Там, где действует авторитарный вожак, непопулярным детям очень плохо. Их унижают, подавляют инициативу, заставляют совершать безнравственные поступки. В буфете им оставляют последнее место, в автобусе они стоят в неудобной позе, в играх посто-янно на запасных ролях и т.д.
       Одним словом, в детском "свободном" общении некоторым ребятам бывает так несвободно, что они с величайшим удовольствием готовы принять любую организацию извне, если она даст гарантию каждому проявить в полную меру свои способности. Эта сокро-венное ребячье желание и должно лечь в основу детского общения.
      
       ЧАСТЬ VI. ВСЕСТОРОННЕЕ И ГАРМОНИЧЕСКОЕ
      
       Глава 1. Труд умственный и труд физический
      
       1. Проблемы взросления -- это новые требования к самим себе. Это новые конфликты, новые, неведомые ранее притязания
       Гармония семейных отношений не означает отсутствия проблем и бесконфликтности.
       Напротив, чем ближе к идеалу, тем сложнее и тоньше мир возникающих противоречий. Гармония ведь всегда единство различного. Когда мы говорим о богатстве личности, мы неизбежно сталкиваемся и с богатством противоречий. Действительно, как совмес-тить в одном человеке самые различные увлечения? Как предотвратить перерастание увлечения в страсть, способную заслонить ребенку многообразный мир человеческих интересов, порывов, исканий, общения? На какой основе одна возникшая потребность должна вести к образованию другой? Как сделать, чтобы разрешение одного противоречия неизбежно выводило подростка на оптимистические рубежи, побуждало к самовоспитанию?
       А каков путь к гармонии всевозможных отноше-ний, образующих личность? Каким образом отноше-ние к самому себе (самосознание) влияет на отношение к другим: к близким, родным, товарищам, учителям, обществу?
       На развилке педагогического эталона и отклонения от нормы возникают порой самые неожиданные во-просы. Да и сама по себе идеальная норма заключает самодвижение, обусловленное ростом ребенка. В этом непрерывном движении что-то отрицается, что-то изменяется. Такие отрицания могут проходить болез-ненно, сопровождаться своего рода кризисами, нравст-венными потрясениями, страданиями.
       Конечно, знание тонкостей педагогического дела должно избавлять от неоправданных коллизий, точ-нее, придавать им ход разумного разрешения кон-фликтов.
       Но и это не просто. Особенно если имеешь дело с подростками старшего возраста, где в любом увлече-нии, в любом занятии могут неожиданно высветиться и характеры детей, и их мировоззрение, и такие сложные нравственные образования, как долг, совесть, понятие счастья. А острота переживаний в старшем возрасте приобретает иные, порой более скрытые формы и обнаруживается не столь очевидно, как в младшем. Все это создает много проблем и вопросов, на которые ищут ответ родители.
       Попытаемся услышать подростка, всмотреться в противоречивый мир его нравственного становления. Думается, что в работе с подростками старшего воз-раста, в частности, у воспитателя, должно быть больше гибкости, больше педагогического искусства, чем в работе с детьми младшего возраста.
      
       2. Взросление -- это и болезнь, и выздо-ровление, это, когда все по краю, у самой бездны. Это и жизнь, и смерть -- роди-тели должны быть постоянно начеку!
       Последние школьные годы.
       Физическая и духовная акселерация.
       Напряженный поиск себя.
       Нетерпение. Все узнать. Определить.
       Разочарования.
       Первые свидания. Растерянность.
       Неожиданные двойки.
       Размышления. Споры.
       Настольная лампа, 10, 11, 12 часов, второй час, третий час и будильник на семь утра!
       Напряженная нервно-кривая линия роста современ-ного подростка.
       Ранний подростковый возраст -- самый непонят-ный и самый сложный.
      
       Если вашей дочери минуло двенадцать лет, знайте, что вы имеете дело не просто с ребенком, а с маленькой женщиной. Она не торопится еще заявить о себе, но она уже вобрала в себя все тонкости поведения жен-щины: легкую расчетливость, изящную слабость, некоторую коварность, общительность и умение (ни за что!) не выдать тайну. Необыкновенное единство (в чем-то, но далеко не во всем) с мамой: общие взгляды вкусы, привязанности. И некоторые расхождения с отцом. Некоторое пренебрежительное отношение к этому странному мужскому полу, неприспособлен-ному, неуправляемому... И вместе с тем тяга и стрем-ление не властвовать, а чисто по-женски привязать к себе этот противоположный пол, расположить. Пусть они говорят свои глупости, пусть упиваются собой, пусть кичатся своей силой, ловкостью! Кстати, как до-садно, что мужчины стали столь много времени уде-лять джинсам, рубашкам, прическам. И как мало стало настоящих людей -- это бесконечно повторяет мама,-- которые смогли бы беззаветно любить, пойти во имя чего-то на лишения и жертвы. Это совсем не так, решает дочь. Как хочется, чтобы рядом был тот, кто тебя поймет, чтобы шел этот задиристый подрос-ток рядом. Чтобы он вздыхал рядом. Чтобы можно было ему доверить самое сокровенное, в чем-то помочь, пожалеть.
       Если вашей девочке минуло двенадцать лет и в ней ни разу не вспыхнуло (пусть крошечное) светлое, радостное чувство от встречи с другим человеком,-- это такая же беда, как и плохие отметки в журнале.
       Так называемое освоение социального опыта у девочек проходит преимущественно в русле их эмоцио-нального развития. Именно поэтому класс, в котором учится ваша двенадцатилетняя дочь, кипит от вы-яснения отношений. Борьба за лидерство идет не только между звездами, но и в среде непопулярных. Кто кому как сказал, кто кого пригласил пройтись по коридору, кто первый заговорил и кто предал навсегда ("пришла новенькая в класс -- и подруга с ней, а не со мной пошла в буфет!") -- все это возводится в ранг событий первейшей важности.
       Именно в эти годы зреет женственность. Филигран-ную утонченность приобретают интонации, в которых можно уловить самый разный подтекст (десятки оттен-ков понятны подружкам -- и ни один недоступен взрослым). Все идет в ход -- полуулыбки, полукивки, полунамеки. Четверть тона, три четверти тона в слове "нет" и еще больше в слове "да".
       Ну, а мальчишки в 12-13 лет? Они -- мужчины? Вот уж нет! Их совсем по-иному занимает проблема человека в эти годы. Выяснение отношений? На это бесплодно-скучное, с их точки зрения, занятие нет смысла тратить время. И чего так мечутся девчонки, галдят как сороки: этот так сказал, а тот эдак сказал! Ну и что -- кто как сказал? Разве слова можно потрогать, запаять, завинтить?
       Нет, у мальчишек свой ажиотаж. Предметный. Реальный. Весомый. Их влечет мир вещей, животных, камней, минералов, токов, полимеров, транзисторов. Все, чем можно измерить этот мир: разбить, разогнуть, расплавить -- молоток, плоскогубцы, тиски, паяльник, огонь. Жизнь собак, змей, носорогов, лему-ров. Визг и крик, шипение, лай, кудахтанье -- все это формы познания мира одухотворенности живого...
       И спорт: лыжи, футбол, хоккей, коньки, борьба.
       И проба сил: "Я ему так дал!" "Если ты еще раз полезешь -- схватишь..."
       И ожидание: "Эх, скорее бы вырасти да на Луну слетать!" "Кончить бы восьмой класс и податься в экспедицию с геологами"...
       И зароки: " Когда вырасту, ни за что на своих детей орать не буду!"
       А как они относятся к "ажурным плетениям" своих юных однолеток-подруг? Чем-то привлекает их загадочность -- чем? Понять, а тем более выразить словами -- невозможно. Да, конечно, с девчонками здорово у костра, в походе, да и на перемене или на уроке хочется переброситься словом, хорошо бы в кино сходить!..
       Но есть какая-то благоговейная нейтральная поло-са, которую почему-то никто не решается переступить: здесь -- мальчики, там -- девочки, и вдруг резкая выходка, помчался сломя голову, толкнул, дернул. И возмущение девчонок: "Ненормальный!" И только кажущаяся разобщенность. Они неразлучны в мыс-лях, поступках. Они неразлучны и тогда, когда их разделяют стены и расстояния.
      
       3. Заботьтесь о том, чтобы у ребенка были яркие и прекрасные мгновения -- они-то и воспитывают. И если они связаны с собственным трудом, с раско-ванностью душевных сил -- тогда им нет цены! Эти мгновения творят Личность, Семьянина, Гражданина!
       Взрослые знают только одно: по какому предмету спраши-вали? Что поставили? Замечания были? (Не было). И еще удар -- покажи дневник! (Дневник -- это камень на шее, это доносчик в собственном портфеле.)
       А отец медленно читает замечания в дневнике: опоздал на второй урок, снова играл в футбол, явился на ботанику мокрый от пота, весь в грязи... И сидит мальчишка, как подсудимый. Он, гордость футболь-ной команды. Ах, какой он забил гол тогда, перед вторым уроком! Да за этот гол он бы согласился и на двадцать записей в дневнике. Он один пробился через защиту. И сам, с ходу, в угол! И ребята бросились обнимать. Да разве такое часто бывает? И понимает ли отец, что этот удар многое решил в его судьбе? В его отношениях с ребятами... Нет, другие заботы у мальчишек.
       Но есть у девчонок и мальчишек нечто общее -- это поэтическое состояние души, эта удивительная оду-хотворенность порывов. Если взрослый не постарается понять этой прекрасной детской поэтичности, если не сделает своей союзницей, ни о каком нравственном влиянии говорить не придется.
       В двенадцать лет всплески душевной раскованности преобладают преимущественно в игре. Надо вносить эту духовную взволнованность в сферу занятий, учебы, общественной деятельности.
       После того как вам удалось сделать союзницей поэтическую приподнятость ребенка и вы разделили все его восторги по поводу собак, носорогов, полиме-ров, бизонов, черепах, транзисторов, пенальти,-- вы должны найти момент и предложить ему свою по-мощь. Там и тогда, где и когда она необходима.
       Например, если у ребенка тройка по какому-либо предмету, он на уроке не может чувствовать себя спо-койно. Он лишается радости учения. Его урок делится на две части. Первую часть он скован страхом: как бы не спросили, а вторую -- он отходит от страха, рас-ковывается и поэтому, разумеется, не слушает. Ждет перерыва, ибо перемена -- это для большинства на-стоящая жизнь! Десять минут удивительной свободы, счастья, света, полная грудь воздуха -- весь мир в твоей власти.
      
       4. Приохотить к умственному труду -- дело непростое.
       Надо запастись терпением
       На уроках запоминают учебный материал в основ-ном те, кто хорошо учится. Остальные проводят время так просто. А ваш сын тычет карандашом в лопатку соседа и шепчет какую-то чепуху, и тот оборачивается, и учительница делает замечание. Делает второй раз, третий...
       Не станем продолжать возможное развитие собы-тий...
       Выведите ребенка из этого ужасного серого без-молвия!
       Как это сделать?
       Вы недовольны учителем?
       Позволю себе рассказать историю. Я в ней ничего не придумал. Очень любопытный встретился мне чело-век. Около двадцати дней я пролежал в больнице, и все это время мой сосед по палате, инженер Борис Ива-нович Зверев, штудировал школьные учебники: прохо-дил программу седьмого класса по алгебре, геометрии, физике, химии.
       -- Понимаете, мой сын болел, потом в санатории был. Отстал. И вот сейчас приходится помогать. И я решил освоить предметы...
       Мальчик приходил в больницу, и отец растолко-вывал ему теоремы. Когда сын не мог прийти, уставая или плохо чувствуя себя, приходила жена. Отец объяснял жене математические задачки, в которых она не очень-то разбиралась, все успела позабыть, и жена должна была все это передать сыну.
       -- Разве может учительница знать все о каждом ребенке,-- рассуждал отец,-- когда у нее много учеников?
      -- А вы поговорите с ней, посоветуйтесь,-- предло-жил я.
      -- Что это даст?
      -- Возможно, она станет внимательнее к мальчику. Это очень важно.
       И я рассказал ему об одном психологическом опыте. Опыт сводился к тому, что психологи обманули учителя, сказав, что пять его отстающих учеников обладают выдающимися математическими способ-ностями. Учитель стал по-иному относиться к этим де-тям, и через некоторое время они учились уже намно-го лучше.
       Зверев согласился со мной, но заметил:
       -- Я думаю, что мы с ним скоро основательно подгоним математику, а потом, конечно, и за русский придется взяться...
       И каждое утро Борис Иванович готовил уроки. Писал сыну объяснения задач, давал письменно советы, всячески помогал мальчику. Я не сомневался в том, что через некоторое время сын Зверева станет хо-рошо учиться.
       Были ли увлечения у мальчика? Конечно. Часами он сидел с электрическими конструкторами, мотор-чиками, мастерил и кое-чего добился благодаря этому: по физике у него была твердая пятерка, здесь он все понимал. А вот по алгебре и геометрии, рассказывал отец, у него такая запущенность, что он не в силах самостоятельно разобраться в материале. И его мучит страх.
      
       5. Избавьте ребенка от страха, от лож-ного стыда, от необходимости изворачи-ваться и лгать
       Не случайно психологи говорят об эмоции страха как угрожающей для нормального развития ребенка.
       Если ребенок знает, что его встретят дома недоволь-ным взглядом, упреком, вздохом, он чувствует себя скованно. Скованность нарастает по мере приближе-ния к дому. Переступил порог. Движения точно при замедленной съемке: вешает пальто (так бы и прилип к стене и не отлипал бы!), медленно опускает руки, снимает ботинки. А спиной чувствует вопрос: "Что по-лучил?" И ведь давно уже догадались, что ничего хо-рошего не получил, в глаза стыдно смотреть, потому и уткнулся носом в стену. Но все равно спрашивают... Неужели не понимают, что он ничего, кроме тройки, не может принести из школы? Откуда же взяться хо-рошим отметкам, если все так беспросветно запу-щено?! Если те же густые потемки незнания и неуме-ния осилить предмет как паралич сковали волю, способность соображать.
       Попытайтесь войти в положение ребенка. Поставьте себя на его место. Представьте себе создавшуюся ситуацию.
      -- Иди к доске, Зверев,-- говорит ему учитель,-- решай задачу.
      -- Я не могу.
      -- Садись, два.
       И стыдно ему двигаться по классу. Торчат огром-ные руки. Рост -- 1 м 70 см. А задачку не смог ре-шить. А пигалица Верка, на год младше, выскочила к доске и мелком по доске стук-стук и все решила. "Садись, пять". А он, Зверев, весь в испарине: хоть бы звонок скорее!
       А домой приходит: "Что получил?" Мать кричит. И даже замахивается на сына. Отец вроде бы жалеет, но это еще хуже. У отца давление сразу подскакивает, как только сын двойку домой приносит. Вот какая ис-тория.
       И вдруг однажды атмосфера изменилась. "С этого дня со старым покончено,-- заявил отец.-- Начнем за-ниматься математикой с шестого класса. Ты только не стесняйся, говори, где и что тебе непонятно..." И пошли занятия. Ожил Зверев. И перестал замечать рост свой -- на полголовы выше отца,-- легкость в движениях появилась. Улыбка на лице. И никто не спрашивал больше, что получил, а только занимались: знали, что настанет день, когда мальчик придет домой и скажет: "По геометрии -- четыре".
       Так оно и было.
       -- Следует, однако, иметь в виду, что ваши занятия в дальнейшем могут пойти во вред, а не на пользу.
      -- Есть такая опасность. Я ее однажды почувствовал -- рассказывает Борис Иванович Зверев. - Сначала я просто решал задачки, а сын набело переписывал в тетрадку. И появилась у него привычка самому не думать. Я сижу, решаю, а он ждет. Э, думаю, не годится, а ну, возьми-ка, сам решай. Изменили мы с ним метод: он решает, а я ему только изредка подсказываю да объясняю, чего он не знает.
       Правильно сделал Борис Иванович, что изменил метод работы с сыном. Только собственным усилием ребенок может прийти к подлинному знанию, к развитию своих умственных способностей, к повыше-нию своего статуса в коллективе школы, семьи.
       Если ваш ребенок пропустил занятие -- был в поликлинике, проспал, занят был по хозяйству и т.д., -- сделайте все, чтобы он выполнил заданное на дом. У вас может быть с ним такой разговор:
      -- Ты узнал задание?
      -- А никто не знает.
      -- Как это никто?
      -- Я у Юрки спрашивал, он забыл записать. А Петьки дома нет.
       Постарайтесь сорвать этот тактический план. Заставьте узнать, что было задано, сядьте рядом. Пусть у ребенка сложится твердое мнение, что пропус-тить или не выучить урок, не сделать домашнее задание -- это самый большой проступок, какой только может быть в его школьных делах.
       Сейчас родители уже все больше стали понимать, что семья в такой же мере ответственна за развитие ребенка, как и школа. Что общность усилий как раз и состоит в том, чтобы в разных условиях, разными средствами создавать общую единую основу для само-развития, самораскрытия возможностей детей.
       Я чаще встречаю родителей, которые не просто интересуются педагогикой, как они интересуются, скажем, садом, охотой, спортом, но и стремятся к своеобразному педагогическому творчеству. Москов-ский слесарь Петр Иванович Панов (незрячий от рождения) развил музыкальные способности своего шестилетнего сына Алеши (у него примерно три процен-та зрения) до такой степени, что музыкальный звук стал для малыша средством общения. Мальчик с увлечением исполняет сложные классические произведения, находит в музыке радость восприятия мира. Петра Ивановича интересовали методы воспитания. Все то лучшее, что было в его собственном детстве, он воспроизводит в своих отношениях с сыном. И всячес-ки избегает повторения у ребенка тех отрицательных эмоций, от которых страдал в свое время он сам. Его требовательность к сыну очень высокая. Требова-тельность, в основании которой лежат терпение, чуткость, уважение к личности человека, к его досто-инству.
      
       6. Если вы хотите, чтобы ваши дети по-лучили хорошее образование и развитие, не надо жалеть собственных усилий. Вос-питанный и образованный ребенок -- это самое великое ваше богатство
       Вот ученик пришел домой и сказал, что он, ранее отстававший, первым решил задачку в классе и учительница его похвалила, -- знайте, что он на вершине своего счастья. Никакой футбол, детективы, компьютеры не могут сравниться с этим прекрас-ным ощущением победы над собой. Помогите обрести эту радость.
       Если ваш сын или дочь учится на одни пятерки и относится к своим отметкам с привычной удовлетво-ренностью и даже скукой -- это опасно. Помогите найти более усложненные варианты знаний. Постарай-тесь загрузить отличника в соответствии с его раз-витием.
       Многие педагоги делают непростительную ошибку, когда к отличнику предъявляют такие же требования, как к слабому ученику. Тогда сильный ученик рабо-тает не в меру своих сил, не в меру своего развития. Родители должны следить за этим. Чем раньше школьник будет включен в процесс самообразования, тем успешнее станет его подготовка к жизни, дальней-шему учению. Постарайтесь найти для своего ребенка такие формы занятий, которые вели бы его к более высоким формам умственного напряжения. Это могут быть и кружки в школе, и кружки при институтах, различные формы заочных занятий и т.д.
      
       7. Не всякая загруженность полезна. Заня-тия должны развивать духовно и физи-чески
       Если подросток будет сверх программы решать сложные задачи, или писать юмористические расска-зы, или конструировать новый приемник -- помогите ему достичь цели. Ибо каждая достигнутая цель -- это и есть тот воспитательный результат, который фор-мирует личность, ее духовную, физическую и нравст-венную суть.
       Духовная жизнь семьи складывается, кроме всего прочего, и на основе обмена информацией. Желатель-но, чтобы эта информация, хотя бы частично, перекли-калась с изучаемым программным материалом.
       Если в школе проходят Пушкина, то неплохо в семье читать в этот период книги о Пушкине, письма поэта, воспоминания о нем, его произведения. Знания, полученные в процессе свободного общения, выпол-няют особо важную роль в общем развитии детей.
       Если в школе проходят электричество, достаньте, хотя бы на это время, занимательные книги по этой теме, а также книги из серии "Жизнь замечательных людей", в которых рассказывается о первооткрыва-телях электрической энергии.
       Если в школе изучается теория происхождения видов, то хорошо бы взяться за книги о Дарвине и дру-гих ученых-естествоиспытателях.
       Помогите ребенку сориентироваться в чтении лите-ратуры. Надо, чтобы у сына или дочери была своя полка любимых книг. Этим вы достигнете очень мно-гого. Пусть ребенок говорит: "Это мои любимые книги. Это мои любимые стихи, любимые пьесы".
       Пусть ходит по магазинам, ищет и спрашивает нужную ему книгу. Пусть заглядывает в каталоги, запоминает издания, авторов. Собирание книг, воз-можно, одна из прекрасных человеческих страстей, которая украшает нашу жизнь.
       Научите ребенка мастерить, помогите ему обору-довать рабочее место. Я видел разные типы "рабочих мест". Мальчишка увлекся химией -- в доме установ-лен стеллаж, появляются специальная посуда, горел-ка, отводная трубка в окно, цинком обита стена...
       Подросток увлекся техническим творчеством: в квартире -- шкаф, ящики с деталями, место для паяльника, маленькие тисочки, верстачок, приборы...
       В семье Никитиных, где выросло шестеро детей, нашлось место для прекрасно оборудованной ком-плексной мастерской, для работ по электричеству, слесарному и столярному делу, резьбе по дереву и т.п. В этой мастерской все: и жесть, и краски, и лаки, и растворители, и дерево, и провода, и радиодетали, и точило, и прочее. Когда я был в этой мастерской с группой ребят, у них глаза разбегались: "Вот это дом!"
       Почему подросток должен мастерить? Можно при-вести много примеров и доводов в пользу ручного труда: и физические усилия, и выработка трудовых навыков, умений.
       Я не стану их перечислять. Коснусь только одного. Ручной труд чрезвычайно полезен, так как помогает глубже познавать современный мир техники, явлений природы.
       То, что проходит через детские руки, дает обильный материал для самых широких обобщений. Работа рук не просто механические движения. Рука -- это тоже разум! Это осмысление. Это приятие целостности вещи, предмета. Никакие умозрительные представления, никакие книги не смогут заменить то, что ребенок мо-жет и должен сделать своими руками. Руки развивают мозг в такой же мере, в какой разум делает движение рук осмысленным. Ребенок познает мир прежде всего руками.
       Чем раньше ребенок будет приобщен к труду, тем больше будет предпосылок для нравственного воспита-ния.
      
       8. Труд и гармоническое развитие лич-ности
       Я как педагог не могу не восстать и против той лености, которая порой воспитывается у многих детей именно потому, что в силу созданных социальных условий у них нет необходимости с малых лет трудить-ся. При бездумном, беспечном отношении взрослых это зачастую приводит к иждивенчеству, инфантиль-ности, неподготовленности к практической жизни.
       Мы много рассуждаем о трудовом воспитании и не-достаточно порой создаем реальных условий для включения детей в труд, и прежде всего -- произ-водительный.
       Однажды я был на заседании художественного совета кинематографистов, где обсуждался педаго-гический сценарий. Речь шла о том, что сельские школьники выращивали растения, и коллектив шко-лы получал от этого доход. Какое возмущение вызвало у присутствующих это слово -- "доход"! Можно ли школьникам зарабатывать деньги? Не развратят ли деньги детский коллектив? Не воспитают ли корысто-любие? Опыт лучших воспитательных учреждений (московский школьный завод "Чайка", ставрополь-ские школьные полеводческие бригады, школа имени В.А. Сухомлинского и др.), напротив, свидетельствуют о целесообразности самого широкого развития произ-водительного труда в школе.
       Трудовое воспитание нельзя сводить только к приобретению трудовых навыков или тем более к одним разговорам о любви к труду. Если малыш умеет клеить коробочки и красить кубики, это еще не зна-чит, что у него уже воспитана потребность в труде.
       Пора нам, наконец, понять, что труд выполняет свою воспитательную функцию тогда, когда он заключает в себе и какой-то экономический смысл, является ка-ким-то делом, а не просто физическим усилием. Больше того, если труд бесполезен, бессмыслен, он способен вызвать только отвращение.
      
       9. Духовное благородство невозможно вос-питать только постоянными назида-ниями. Оно утверждается в сотрудни-честве с другими, в трудовом напряжении
       В труде рождаются первые искры гражданского сознания. Начальные трудовые шаги могут быть очень простыми и будничными. Например, дети копают ямки для посадки молодых деревьев, сажают их, вносят в землю удобрения, поливают. И так каждый год -- все несложно и однообразно.
       Но это не отупляющая физическая работа. Это работа в полном понимании этого слова творческая: ребенок наблюдает, как дерево растет, видит реальные плоды своего труда, и в этом для него удовлетворение и радость. Увлеченность коллектива рождает у него желание проявить себя в общей работе.
       Важно, чтобы одна деятельность обогащала дру-гую, одна сформированная потребность становилась условием образования других потребностей, ведь гармоническое развитие предусматривает воспитание разносторонних интересов личности.
      
       Глава 2. Как развивать в каждом чувство красоты
       Видеть мир по-своему -- разве это привилегия художников? Конечно, художники по-особенному видят природу, человеческие лица, интерьер. А ведь бывает и так, что мы видим мир глазами художника: "Смотрите! Море точь-в-точь как на картине Айва-зовского", или: "А это улочка Утрилло!", "А вот весна саврасовская. Даже грачи те же".
       Художники, создавая образцы видения мира, обо-гащают наше восприятие, как бы расширяя наш диапазон прекрасного.
       Подсолнухи Ван-Гога.
       Ветка сакуры японских мастеров.
       Ветка оливкового дерева Иванова.
       Ветка сирени Кончаловского.
       Все это не только разные формы и краски, но и разные мировоззрения, разная мера отношения к прекрасному.
       Человек воспринимает реальную ветку сирени со всем ее ароматом, со сверканием бело-фиолетовых капель росы, с излучением того радостно-нежного опьянения, которое и чуть-чуть кружит голову, и вместе с тем освежает, потому что эта затуманенность сознания разрывается вдруг чистой пронзительной струей ароматной прохлады, которая как бы очищает мир человеческого восприятия.
       Иногда человек не способен к такому восприятию, потому что чувство красоты в нем не развито: не соеди-няется оно с переживанием нравственным. Меня не искусство в данном случае занимает, а внутренний мир человека, богатство и бедность его духовной жизни. Меня волнует то, как человек относится к Жизни. Я не хочу, чтобы ребенок воспринимал этот мир в восторженно-розовых тонах. Но и опасно, когда многоцветная панорама действительности заволаки-вается для него серой, тусклой пеленой скучной обыденности.
       Мне грустно, когда я сталкиваюсь с детским без-различием к прекрасному. Всегда убеждаешься в том, что эмоциональная глухота явилась следствием не только эстетической неразвитости, но и духовной бедности, черствости, общей апатии ребенка.
       Внимательно наблюдая за детьми, можно заранее почти безошибочно предсказать, кто из них и как бу-дет воспринимать прекрасное. Если лицо ребенка светится умом и пытливостью, если его трудолюбие сочетается со взлетами творческого воображения, та-кому ребенку будет свойственна некоторая востор-женность. Не может такой ребенок не увидеть прекрас-ный закат, не обронить пусть мимоходом: "Как здорово!" И наоборот. Если в глазах ребенка не живет мысль, если даже воспитанное трудолюбие не соединя-ется в нем с духовными всплесками сердца, для такого ребенка мир прекрасного будет ничего не значащим фоном.
       Я много раз бывал в походах с детьми. По-разному воспринимали они природу. Духовно развитый школь-ник (трудолюбив, хорошо учится, добрый товарищ) впервые видит море: он взволнован. И подбирает сравнения. И философские какие-то аналогии прихо-дят ему в голову. "Море -- оно живет, оно -- как много людей, как народ в праздничный день". И вече-ром он не может оторваться от мерцающего света, от таинственного сумрака, он поглощен ритмическим звучанием волн.
       А вот восприятие другого мальчика (заметьте, я беру не самый крайний случай духовной бедности), в общем-то трудолюбивого, спокойного, уравновешен-ного, послушного, но духовно ограниченного, которого надо развивать, учить, вести к пониманию красоты. Он, впервые оказавшись у моря, уныло замечает: "Ну и что? Много воды, и все".
       Вечером он не видит ни притягательного загадоч-ного мерцания, ни скользящей лунной дорожки, ут-ром не радуется восходу солнца над морем, не волнует его неуемная сила волн. "Ну и что,-- говорит он.-- Ничего особенного". А чаще вообще ничего не говорит, потому что не замечает.
       Я убеждался: не пожалеешь времени на такого мальчишку, научишь его видеть прекрасное в окру-жающем мире, и весь его облик становится другим. Меняются глаза, в них появляется та пытливая при-поднятость, которую ни с чем нельзя спутать, она основа познания: он и лучше соображать стал, и к ребятам добрее, и с родителями мягче, отзывчивее. И труд его окрашивается какой-то особенной духов-ностью. И воображение становится богаче, содержа-тельнее.
      
       1. Чувство красоты необходимо человеку, как зрение и слух,
       как здоровье и умение разговаривать
       Забегая несколько вперед, я позволю себе привести те предположения, которые в течение многих лет проверялись в моей практической работе.
       Если ребенок не увидит красоты в малом, он не научится видеть прекрасное и в большом.
       Если восприятие прекрасного не будет подкреплено деятельным участием ребенка в творении красоты, то такое эстетическое воспитание только приведет к излишней экзальтированности и инфантильной вос-торженности.
       Если эстетическое не будет соединяться с нравст-венным, то такой разрыв неизбежно приведет к пус-тоте и бездумному эстетству.
       Если вы хотите, чтобы ребенок не только питал от-вращение к безнравственным явлениям, но и реши-тельно выступал против безобразного в жизни, старай-тесь развить в нем понимание подлинно прекрасного.
       Вспоминаю такой случай. В школе произошел конфликт. Подрались два десятиклассника. Один, назовем его Женей Гушевым, принес в школу не-сколько пачек порнографических открыток. А другой, назовем его Сашей Макаровым, стал эти открытки рвать. История получила огласку, вызвали родителей.
       Отец Жени удивился и не поверил. Ему показали объяснительную записку сына, в которой было напи-сано: "Тогда он мне предложил перепродать шесть комплектов -- за каждый по шесть рублей. Из 36 рублей я шестнадцать должен был взять себе, что я и сделал..." Отец понимающе усмехнулся: "Заработать хотел, негодник!"
       В объяснительной записке Саши были такие слова: "Я ненавижу все, что порочит человеческую красоту. Поэтому я и стал драться, когда увидел".
       Отец Саши, прочитав объяснительную записку сына, сказал: "Я и не мыслил иного поступка с его стороны".
       Две разные позиции. Два разных результата воспи-тания.
       Не хотелось бы делать такой вывод: в семье Жени безразличие к миру прекрасного, утилитаризм и культ практицизма, а в семье Саши -- благоговение перед искусством. Наверное, все намного сложнее.
       Но одно можно утверждать наверняка:
      
       2. Если вы хотите приобщить ребенка к прекрасному, сами займитесь искусством
       Одна мама мне сказала возмущенно:
      -- Вы что же проповедуете? Шарлатанство? Если каждый будет рисовать? Да вы знаете, что искус-ство -- удел избранных? Я, например, ничего не могу.
      -- А хотите, я докажу вам обратное? Вы напишете великолепную картину и изумительный портрет. И, представьте себе, маслом. На холсте...
       Мама расхохоталась. Ее рассмешили слова "мас-ло", "холст", "портрет".
       Но я принес ей кисти, холст и краски. Попросил хоть что-нибудь нарисовать карандашом. Она наброса-ла две елочки, два облачка, волка с раскрытой пастью и зайчишку. Я надавил красок: они так великолепно блестели, что этот радужный блеск, наверное, что-то и задел в этой маме. Я ей сказал: "Выберите какие угодно тона и раскрасьте ваш рисунок. Знаете, Сури-ков однажды сказал: "Наконец-то я нарисовал "Боя-рыню Морозову", осталось только раскрасить". Так вот, вы тоже только раскрасьте. Как угодно. Хотите, небо сделайте красным, деревья голубыми! Что хотите, то и делайте!
       -- Что же, по-вашему, я такая дура,-- сказала мама,-- что небо красным разрисую? Небо будет у меня синим...
       Через полчаса мама ликовала: у нее получился от-личный пейзаж, на холсте и маслом. И я ей сказал:
       -- Великолепно! Но самое грустное, конечно, то, что вам никто не поверит, что это ваш рисунок...
       Я играл, и она приняла игру. К ней в этот час вернулось детство, ей страшно захотелось еще что-ни-будь нарисовать. И я предложил:
      -- Портрет. Чей портрет вы бы хотели нарисовать?
      -- Мужа,-- сказала она.
       И снова карандашный рисунок, а затем краски: черные роговые очки, ямочка на подбородке, черные густые волосы, красные щеки и голубые-голубые глаза...
       Портрет ей понравился еще больше. Между рисун-ком и ее характером было много общего: такая же напористость, искренность, твердость линий и пре-дельная насыщенность красок.
       Ну, а самое главное -- она начала рисовать с до-черью. И дело тут не в их умении, а в увлеченности, в отношении к искусству.
       Какую ошибку можно допустить в приобщении ре-бенка к прекрасному и во что она может обойтись?
       Давайте проанализируем результат воспитания в семье Макаровых.
       Сам Макаров рассказал мне о себе так:
       -- Я рисовал, потому что у нас в семье все рисо-вали. Но у меня не получалось так, как у старших братьев, и надо мной смеялись. И я возненавидел рисование. Возненавидел так называемые "видики" (прилизанная гладь воды, зелененькая, одна в одну, травочка, кудрявые деревья). А у меня все получалось разорвано, лохмато, накручено и "нечисто", как го-ворил мне отец. И я забросил бы кисти навсегда, еслибы однажды не увидел рисунки и картины фран-цузских импрессионистов, да и некоторых наших русских художников. Поверьте, я почувствовал себя словно обкраденным. У многих из них я увидел точно такую же неправильность форм и взлохмаченность, которая была в детских моих работах. Такая же яркость тонов, без переходов... И я стал лихорадочно писать. Изучал технику в процессе работы. Одним сло-вом, все свободное время отдавал живописи.
       Естественно, что я хотел во что бы то ни стало приобщить и своего сына к искусству. Но вот пара-докс: я сделал ту же ошибку, которую по отношению ко мне допустили мои родители и старшие братья.
       Помню, как сейчас, этот злополучный вечер, когда мой маленький сын -- Саше тогда было не более шести,-- рисуя акварелью на бумаге, стал наносить один слой на другой (чего, как вы знаете, в акварели не рекомендуется делать), и я стал сердито говорить. "Да нельзя же так помногу краски! Бумага должна светиться".
       Но и на десятый, и на двадцатый день Саша делал то же самое... Он будто нарочно размешивал акварельную краску, доливая и доливая в блюдечко водички, пока вся краска не растворялась... И я не выдерживал, срывался и кричал:
       -- Да нельзя же так! Ты все краски испортишь!.. Саша точно изводил меня. Он разливал по бумаге все это жидкое радужное месиво, а я стонал от досады. И финал был грустный. Больше Саша не взялся за кисточку. Как я его ни завлекал, к краскам он больше не прикоснулся. Впрочем, попробовал он однажды, года через три, нарисовать карася, такое домашнее задание по природоведению он получил. И я был поражен тем, что мой, трехлетней давности, урок засел в его голове. Акварель была так чисто и изящно нанесена, что каждая чешуйка, каждая косточка -- все светилось, как и должно светиться в акварельном рисунке.
       Я -- с каким опозданием! -- похвалил рисунок. Подумал, что отныне Саша возьмется рисовать... Но не тут-то было. Саша за своего великолепного карася схватил тройку: оказывается, нарисовал рыбу на листе не того формата. Он расстроился и в том году больше к краскам не притрагивался.
      -- В чем же состоит ваша ошибка? -- спросил я, чтобы получить подтверждение своим мыслям.
      -- А в том, что приобщение к прекрасному требует исключительной бережности.
      -- То есть мы в любом случае должны хвалить, поощрять?
      -- Именно так. Именно похвала поможет развер-нуться детским творческим силам...
      -- Но есть ведь и другие способы. Отец Паганини, издеваясь над ребенком, заставлял его играть на скрипке. А получился великий скрипач.
      -- Да, Паганини выжил, а сколько "Паганини" изуродованных родительскими окриками, запретами или, наоборот, принуждением, навсегда оказались погубленными?
       -- Ну, а если ребенок в первом своем рисунке изобразит совершенную чепуху. Тоже надо похвалить его?
       -- Пожалуй, тоже,-- ответил нерешительно Мака-ров.-- Впрочем, я именно об этом и хотел вам расска-зать...
       Прервем рассказ Макарова для того, чтобы под-черкнуть главную мысль: когда мы стремимся приохо-тить человека к чему-либо, мы на первых порах должны воздержаться от критических замечаний. Это всеобщий закон, распространяющийся на все виды деятельности, на развитие всех человеческих инте-ресов без исключения.
       А история действительно была поучительной.
       -- Дело было так,-- продолжал Макаров. -- Саша в последние полтора года стал присматриваться к моим работам. Иногда мы ходили с ним на выставки. Не могу сказать, чтобы он рвался в музеи, нет. Скорее я его водил. И он точно боялся отказать мне. Шел, пожалуй, нехотя, но шел. Смотрел, оценивал. Подолгу у картин не задерживался. И вот однажды я почувст-вовал, что он хочет сам что-то нарисовать. Я дал ему кисти, краски, картон. И он стал рисовать, запершись в своей комнате.
       Был воскресный день, настроение было легкое, и через некоторое время я попросил Сашу, чтобы он по-казал мне свою картонку. Сын -- ни в какую! Только я подхожу к двери, он кричит: "Ну, я прошу тебя! Ну, потерпи! Закончу -- покажу..."
       Я для себя твердо решил: что бы он ни сделал, я все равно похвалю, чтобы укрепился в нем интерес.
      
       3. Нельзя развивать интерес к любой творческой деятельности в отрыве от нравственности
       ...И вот, как сейчас помню, Саша, торжествующий, вышел. Я сидел в кресле. Он поставил напротив меня свою картину. Затем побежал за настольной лампой. Включил ее, направив свет на картон.
       То, что я увидел, привело меня в смятение. В горле что-то сдавило, я растерялся...
       На картине был нарисован белый гроб, резной работы, с выступами, с крышкой, с мощным осно-ванием -- то есть такой гроб, который я, возможно, и не видел, но представлял, что именно таким должно быть это последнее убежище человека. А по краям восемь разноцветных то ли урн, то ли круглых подста-вок. Причем эти урны уменьшались по мере отдаления от переднего плана.
       -- Я сейчас,-- рассказывал Макаров,-- могу как-то оценить свое психологическое состояние: ощущение какой-то внутренней боли сменялось чувством беспо-мощности, ужасными, нелепыми предположениями...Хотелось спросить: "Зачем же так? Ведь у нас не так давно бабушка умерла. Это самое тяжелое горе, о кото-ром, правда, никто из нас не напоминает, но оно не покидает нас, носится в воздухе..." Приходили и дру-гие мысли: когда-то Саша вроде бы в шутку заладил, что ему надоело жить. "Может быть, и этот гроб,-- ду-мал я,-- навеян страшными мыслями..."
       И пока я размышлял, он, точно кожей чувствуя мое замешательство, спрашивал у меня: "Ну что? Ну как?"
       И все-таки, верный своей установке, я сказал:
      -- Ты знаешь, удивительно прекрасно по цвету...
      -- Но я чувствую все же,-- сказал он,-- что тебе что-то не нравится.
      -- Не совсем оптимистично по сюжету,-- процедил я, натужно улыбаясь, и добавил: -- А ты попробуй сделать еще что-нибудь. По-моему, у тебя с цветом получилось что-то необыкновенное.
       Саша отправился к себе в комнату и через полчаса принес портрет Джона Леннона. Портрет был необы-чен в выборе красок. Кажется, я такого сочетания никогда и не видел. Фон -- густой чернильной фиолетовости, лицо -- ярко-лимонно-желтое, однако не ядо-вито-желтое, а мягко и тепло-желтое с некоторой белизной, волосы -- иссиня-черные, однако местами с коричневым отливом, и одежда -- краплак с какой-то голубой тенью.
       -- Прекрасный портрет,-- сказал я.-- Кажется, ты сможешь сделать нечто совершенно необычное. Нет, портрет просто восхитительный...
       Я говорил, а в голове у меня сидела мысль о картине с гробом. И он это понимал. И знал, что все мои похвалы портрету -- попытка отвлечь его, замять историю с той картиной... И может быть, протестуя против этого, а может быть, по какой-то другой причине, только я отлично знал, что он начнет гово-рить о своей первой картине. Так оно и получилось. Он сказал:
      -- А ты знаешь, мне первая картина больше нра-вится. Ты знаешь, как я ее назвал? Я ее назвал "Жить, чтобы жить".
      -- Что же, очень по-философски... А какой ты смысл вкладываешь в это название?
      -- Мне трудно это сказать,-- ответил он,-- но жизнь действительно так прекрасна, что смерть лишь подчеркивает ее красоту и ее вечность...
       И все-таки в тот вечер я не смог рассуждать о его картине. Я вспоминал его разговоры о сюрреализме. Саша стал меня расспрашивать об этом направлении. Из всех живописных течений я именно сюрреализм и не приемлю. Ненавижу за его бездушность. Я сказал ему об этом. Тогда через несколько дней он притащил альбом Сальвадора Дали, и мы стали рассматривать репродукции. Почему для меня неприемлемо его твор-чество? Я пояснил, насколько мог, свою точку зрения: все стерилизовано, химизировано, выжжено, все дышит смертью, концом света, ужасом: эти черепа, змеи; распятые с геометрической точностью, пригвож-денные шипами фигуры... Саша согласился с моими оценками. Правда, спросил:
      -- Ну, а техника у него сильная?..
      -- Безусловно, своеобразная, но скорее фотогра-фическая, а не живописная. А главное: он недобрый, этот Дали.
      -- А разве нельзя его понять как художника, кото-рый изображает всю мерзость бездуховной жизни?
      -- Можно, конечно, и так понять,-- сказал я.-- Но даже в изображении уродливого в искусстве что-то должно дышать теплотой. Где-то должен быть хотя бы маленький просвет. Помнишь, например, у Брэдбери, в его романе "451R по Фаренгейту" -- там все унич-тожено машинной цивилизацией, но есть какой-то проблеск: одуванчик вырос на асфальте этого безум-ного города... Вот и в искусстве должны быть свои одуванчики... Может быть, я с такими взглядами устарел?
       -- Да нет, ты, пожалуй, прав,-- сказал он. И я обрадовался, что он со мной согласился. Прошел день, он снова заговорил о Дали, и я чувствовал, что он хочет как-то перейти снова к своему рисунку.
       -- Я не возражаю против одуванчиков,-- сказал он,-- но почему должен быть такой стандарт? Разве талант Дали не имеет права на жизнь? А разве "Герника" Пикассо не такой же протест против жес-токости мира?
      
       4. Подростка легче всего убедить его же собственными мыслями
      -- Единственно, чего я не могу,-- рассуждал Ма-каров, и я с ним соглашался,-- это запретить моему ребенку мыслить так, как он хочет. Конечно, он мыслит понятиями и ассоциациями, которые черпает из разных источников. Ведь наслышался же он от кого-то о Дали. Чьими-то глазами посмотрел на этого художника. Чьи-то суждения засели в его голове. "А ты знаешь,-- говорит он,-- твои Моне, Ван-Гоги, Серовы давным-давно устарели. Они так же традиционны в своем мышлении, как Репин, Рембрандт и Рафаэль. Новое искусство должно быть иным".
      -- Абстракционизм?
      -- Абстракционизм -- это тоже старо,-- ответил мой сын.-- Нелепейшая бессмыслица. Искусство делают искусством три вещи: мысль, предмет и краски. Я не буду заниматься живописью, потому что никогда не смогу овладеть такой техникой изобра-жения предмета, какой владеет тот же Сальвадор Дали.
       Я не спорил.
       -- Ты почему молчишь? -- спросил он.
       Я ничего не ответил. Мне надо было обдумать все. Взвесить, подобрать аргументы. Увидеть тех моих закулисных противников, с которыми я должен был скрестить шпаги.
       -- Тебе не нравится ход моих рассуждений? -- явно лез на рожон мой сын.
       Я чувствовал, как он ершится, как он весь подо-брался и ждал моих возражений, чтобы обрушиться на них. И я отступил. Отступил весьма доброжелательно, без какого-нибудь ехидства или провокации.
       -- Нет, пожалуй, мне нравится ход твоих рассуж-дений,-- ответил я, заметив тут же, как он рассла-бился (атака отменялась, зазвучал сигнал отбоя).
       А я думал над тем, что нарисованный гроб -- это совсем не случайность, что это отраженный свет его сегодняшнего настроения. И вспомнил, как он расска-зал о том, что один его друг нарисовал картину, где изображена часть лица и огромная слеза. А другой приятель изобразил два фантастических цветка с божьей коровкой, а рядом огромные колеса автома-шины.
       Я не стал распространяться, оставив за собой право когда-нибудь в подходящий момент ответить на по-ставленные им вопросы. А сейчас я все же рискнул кое-что ему объяснить, так сказать, снять верхний слой его заблуждений.
      -- Понимаешь,-- сказал я,-- все это не ново. Хотя и в сюрреализме есть немало интересного. Хочешь, я покажу тебе одну картину. И если ты пожелаешь, я сниму с нее копию и повешу у тебя над столом.
       Я знал: то, что я ему покажу, непременно снимет напря-жение, и он рассмеется, и это будет мое самое лучшее оружие против его новых взглядов на искусство. Я по-казал Саше картину Марселя Дюшана, на которой был нарисован огромный писсуар общественной уборной: все точь-в-точь, с дырочками, фаянс беленький... Фотографическая точность предмета отрицала хоть какую-нибудь общность с живописью, и Саша понял это.
      -- Тебе не нравится? -- спросил я, улыбаясь.
      -- Не очень...
      -- Однако ты готов во имя подобных "шедевров" снять со счета Ренуара и Рафаэля?
      -- Ты меня не так понял...
       Вот это был тот ответ, который мне был нужен. Эта оправдательная, защитительная, оборонительная реакция была началом моей победы. История с гробом еще не закончилась. Но уже близился кульминационный момент. И я подходил к нему очень осто-рожно, точно подо мной была тоненькая корка таяв-шего льда.
       -- Впрочем,-- заметил я,-- мне не хотелось бы до-пустить нечестный прием. Я, конечно, выбрал для тебя не самое лучшее творение модерна. Вот я могу тебе показать картину, которая называется "Черви": очень увлекательный сюжетец...
       Саша рассмеялся. Но это был не тот открытый смех, который снимает напряжение и разрешает противоречие. Это был смех-прикрытие. За ним собст-венный, скрытый мир, и надо было думать и думать, чтобы вывести моего сына из плена превратных представлений.
      
       5. Учите ребенка самостоятельно воспри-нимать искусство. "Стадность" и сурро-гаты коллективности недопустимы в эстетическом воспитании.
       Так уж мне повезло: достал два билета на амери-канскую выставку "Сто шедевров из музея "Метро-политен".
       Когда мы обошли все залы и уже имели общее представление о выставке, я сказал ему: "А вот теперь выбери то, что тебе очень понравилось. И мы еще раз подойдем к этим картинам..."
       Прежде всего он повел меня к Эль Греко.
       -- Вот этот "Вид на Толедо" настолько совре-менен,-- сказал он,-- что я мог бы увидеть такую вещь на выставке сегодняшних художников. А напи-сана черт знает когда: 375 лет назад! А его авто портрет так понятен,-- добавил он.-- Мне кажется, что он ду-мает о том же, о чем и я. Только он мудрее намного...
       Потом мы подошли к Яну Вермееру, к "Даме с лютней". Саша стал рассуждать примерно так:
       -- Вот вроде бы те же краски, что у Коро. Но Коро мрачен, романтичен, а Вермеер -- весь из света, тепла...
       Затем мы оказались в зале французских импрес-сионистов. Саше понравились работы Клода Моне, Боннара, Сера, Ренуара.
       Когда мы вышли из музея, Саша сказал:
      -- Все, что мы видели,-- это за человека. А вот Дали мне непонятен. Я не пойму, что он отстаивает, чему поклоняется.
      -- А почему же тогда некоторым твоим товарищам нравится Дали? -- спросил я.
      -- Мода,-- ответил он.-- Привлекают его фантазия и техника. Ну, и еще настроение: правду пишет...
      -- Какую?
      -- А все равно когда-нибудь все полетит вверх тормашками. Вот он и пишет о конце света... О чем ты задумался? -- спросил он.
      -- А знаешь, я представил себе лицо Эль Греко, ко-торый взглянул бы на Дали. Ведь в средние века, как известно, господствовали жестокость и страх. И все-таки существовало вечное гуманистическое искусство. Вера не в смерть, а в жизнь. Вот мне в твоей картине понравилось название: "Жить, чтобы жить".
      -- А ты знаешь,-- ответил мне Саша,-- я приду до-мой и обязательно напишу два сюжета, они у меня родились сегодня на этой выставке.
       Собственно, что произошло с сыном Макарова? Напомним еще раз, не в живописи здесь дело. А в том, каково отношение ребенка к жизни вообще. Каковы его взгляды. Как идет процесс становления человека. Конечно, духовный мир, так сказать, идеален, но он строится исключительно на деятельностной основе...
       Отношение к искусству характеризует духовный мир человека в целом. По тому, как человек судит об искусстве, можно судить и о его отношении к людям. Именно поэтому очень важно, чтобы искусство оказа-лось в системе нравственных гуманистических пред-ставлений, в системе, защищающей гуманистические идеалы.
       Конечно, чтобы приобщить ребенка к прекрасному, надо самому обладать хорошим вкусом. Но ведь собст-венный вкус ниоткуда не возьмется, если он не будет развиваться. Макаров приносил в дом искусствовед-ческую литературу, репродукции. Нет такого ребенка, который остался бы равнодушен к ярким иллю-страциям. Особенно если заинтересовать его и расска-зом об изображенном. Не может ребенок остаться безразличным к такого рода просмотрам с пояснением. Начать лучше с жанровых, сюжетных картин, а позже можно перейти и к пейзажам. Ребенок должен при-выкнуть к языку красок, к шероховатой поверхности мазков, к смелым бликам (вблизи ничего не поймешь, а отойдешь -- так точь-в-точь), к разным изобрази-тельным манерам. И этот процесс привыкания и есть начало формирования той основы, на которой скла-дывается собственный вкус. Одних захватывает тра-гический Рембрандт, других -- эпический Васнецов и т.д. Пусть у каждого будет свой любимый художник. Пусть их даже будет несколько. Полезно, если у детей будет своя коллекция репродукций.
       Как можно чаще советуйтесь с детьми относительно интерьера комнаты, квартиры, обоев, картин, кос-тюма.
       Пусть ребенок присматривается и учится отличать красивое от безвкусного. Пусть сам делает попытки усовершенствовать что-либо вокруг себя: покрасить, переставить, обновить, подклеить, повесить новую репродукцию и т.д.
       Если ребенок что-либо сделал своими руками, берегите эту поделку: она дороже хрустальной вазы. Если у вас есть возможность оформить детский рису-нок в рамку, непременно повесьте его на стену. Когда накопится много детских поделок, сделайте для них полку или альбом.
       Если среди работ сына или дочери появились, на ваш взгляд, очень интересные, доставьте ребенку радость -- устройте небольшой домашний вернисаж. Не приглашайте много людей, пусть придут только близкие, и это маленькое мероприятие станет вашим семейным праздником.
       Во многих журналах есть художественные вкладки с репродукциями. Даже если вы в течение месяца раза два поговорите о них дома, это скажется на развитии ребенка.
       Искусство воспитывает, объединяет, духовно обога-щает общение. Если ребенок прочел хорошую книжку, он непременно расскажет о ней товарищу. Если по-смотрел интересный фильм, поделится своими впечат-лениями дома. Если воображение ребенка поразила та или иная картина, он передаст свой восторг другим.
       В обществе других человек порой тоньше, и глуб-же, и с большим интересом чувствует красоту при-роды, красоту искусства. Один мой знакомый сказал
       откровенно: "Я природу не могу по-настоящему созерцать, если со мной рядом нет никого. Я испыты-ваю острую потребность тут же поделиться". Вообще-то такая потребность, наверное, еще не свидетельст-вует о богатстве натуры человека. Но она естественна. Прекрасное несет в себе заряд социального, заряд жажды общения. Именно поэтому тесное общение ро-дителей с детьми создает больше естественных пред-посылок для развития эстетического воспитания.
      
       6. Гармония -- единство различного.
       Когда сравнивают условия трудового воспитания в городе и селе, предпочтение отдается селу. Когда же речь идет об эстетическом развитии, первое место, безусловно, отдается городу: там и специалисты, и музеи, и театры. Но так ли это бесспорно?
       Сошлюсь на опыт.
       В течение последних десяти лет я участвовал в проведении известного эксперимента по эстетическому и трудовому воспитанию в селе Прелестном Донецкой области. В развитии эксперимента приняли участие самые разные люди: и ученые, и художники, и жур-налисты, и широкая общественность села, района, области, страны.
       Особенность эксперимента в том, что художест-венное воспитание связывалось с нравственным, и прежде всего с трудовым. То есть речь шла об усло-виях становления гармонически и всесторонне разви-той личности.
       Основная идея нашего опыта казалась многим дерзкой, но она увлекала. Мы исходили вот из чего. Дети не делятся на бездарных и одаренных. Все дети талантливы, и каждый способен к творчеству. Мы стремились создавать такие условия, чтобы неизбежен был высокий воспитательный результат. Я подчер-киваю: неизбежен! Главная установка состояла в следующем: талантливость каждого раскроется, если пробудить в ребенке духовную потребность видеть и чувствовать прекрасное, если соединить труд с различ-ными формами эстетического наслаждения. И одно из Условий здесь -- гарантия полной защищенности личности ребенка, которую я понимаю и как свободу лич-ности, и как атмосферу творчества, и как такую коллективность, которая ведет к развитым формам об-щения, к раскованности внутренних сил ребенка.
       Ребенок в рисунке непременно проявляет свою индивидуальность. Он выбирает именно те сюжеты и краски, которые наиболее полно выражают его "я". И когда взрослый говорит ему: "Это не так",-- у ребенка не только пропадает желание рисовать, но и вселяется роковая неуверенность, которая вырастает в уста-новку: я не способен. И исчезает интерес к пре-красному.
       Вот почему главным в своей работе Александр Иванович Шевченко, учитель рисования и участник нашего эксперимента, считает создание обстановки игры, фантазии, непринужденности,-- чтобы раскре-постить ребенка, вызвать у него вдохновение.
       Вот почему свои уроки А.И. Шевченко начинает не с карандаша, а с ярких акварельных красок. "Глав-ное -- пробудить в ребенке радость цвета,-- говорит он,-- радость ощущения красок и процесса творчества. А затем, увлекшись, ребенок станет заниматься и сложным -- овладением техникой..."
       Вот почему он начинает с того, что учит детей присматриваться к своему селу, вспоминать свои ощу-щения от прикосновения к первым зеленым побегам, от утренних солнечных лучей, прислушиваться к ноч-ной тишине, видеть в каждом дереве живую душу. И радоваться, радоваться, радоваться. Даже разговор о "самом страшном" вызывает неподдельное веселье,-- страшно было в лесу? -- взрыв смеха.
       Главная направленность работы -- ориентация на детскую радость, на детский смех, на детскую увлечен-ность. И щедрые поощрения, и стремительность, способная разбудить каждого на уроке. Да и урок-то начинается с порога: "А ну, кто нарисует весенний ветер?" -- бросает Александр Иванович, входя в класс. К доске выбегают трое.
       Стучат мелки по доске. На одном рисунке дома, и дым уносит ветром вместе с трубой, а на другом -- длинные ветки верб и тополей хлещут по разорванным облакам... Александр Иванович: "Все рисунки чудес-ные. Но что еще можно добавить? Какую деталь?"
       И еще одно упражнение, которое я назвал бы тренировкой фантазии. Александр Иванович рисует на доске некую закорюку. Надо продолжить ее так, чтобы получился предмет. И из закорюки у одного получа-ется вдруг автомашина, у другого -- крокодил, у третьего -- человек, а у четвертого -- ботинок. И в классе хохот и нетерпение, и каждому хочется что-то добавить, что-то высказать... "Вот видите, как на мно-гое может навести одна только линия, один штришок, как по-разному видит каждый из вас",-- заключает учитель.
       "Какого цвета снег?" -- продолжает Александр Иванович. И ответы: "Синий! Красный! Розовый, и блестит!" -- "А посмотрите, какие крыши!" -- говорит Александр Иванович так, будто ничего прекраснее этих крыш в мире нет.
       И вот первые акварельные рисунки в руках учи-теля. В каждом он находит индивидуальное, неповто-римое. И не скупится на похвалу...
       Я привожу не случайный набор удачных решений, а то, что изо дня в день настойчиво повторяется в педагогическом процессе и создает то творческое поле детской энергии, которое ободряет каждого и заряжает уверенностью. Вот как об этом рассказывает Алек-сандр Иванович в своем дневнике:
       "В комнату, где рисуют ребята, робко входит девоч-ка с еще не распечатанной коробкой красок. Первый ее рисунок на листке -- потеки черных, оранжевых и зеленых пятен и линий. А в глазах растерянность и робость: "Боюсь. Не умею". И вот здесь как раз и надо помочь этому хрупкому и нежному росточку поверить в себя, в свои возможности. Показываю рисунок де-тям: "Посмотрите, это же сказка! Из какой сказки, ребята?" В душу закрадывается холодок страха: "А вдруг не поймут! Как трудно тогда будет с этой Девочкой". Но ребята почувствовали мою взвол-нованность, кричат: "Змей Горыныч летит над ле-сом!", "Большие деревья в лесу!" Здесь надо не отпугнуть ребенка, а придать ему уверенности в своих, пусть даже крохотных, способностях к рисованию, привить любовь к цвету, рисунку, дать почувствовать Радость творца. Только через радость творческого процесса ребенок придет к линии, к технике!
       В ходе эксперимента нам удалось доказать, что каждый, даже самый, казалось бы, слабенький и невосприимчивый, ребенок способен ощутить и тво-рить прекрасное. Приходит такой ребенок, сидит, смотрит. Не торопит его Александр Иванонич, но обя-зательно отметит: "А вы знаете, как Ваня здорово смотрит? Уметь видеть красивое -- это уже много!" И мальчонка оживает, тянется испробовать силы и, дей-ствительно, через некоторое время прекрасно работает. Вот эта защищенность -- бережное отношение учителя к каждому ребенку -- и является условием раскрытия способстей каждого.
      
       7. Соревновательность в твор-честве --
       это необыкновенно увлека-тельно
       ...У Юры особенная манера, он любит рисовать тушью, фломастером, и линия у него -- прямо-таки летящий бег пера. Бабушка поначалу останавливала: "Да не торопись, смотри, как другие медленно выво-дят рисунок..." Но Юра не слушает, говорит: "А Александр Иванович сказал, что у меня своя манера вырабатывается..."
       И это действительно так: учесть индивидуальное своеобразие детей -- как это важно!
       И еще один эпизод. Дети рисовали осень. Вдруг че-тырех мальчишек осенила идея сделать пейзаж соком разноцветных листьев. Эх, как они заработали! Как они выискивали яркие листочки. И вдруг один из них понесся за черным цветом на болото, а за ним това-рищи. А рядом со мной Наташа прямо-таки изнывает от любопытства: хочет подсмотреть, что же там такое невероятное у этих мальчишек, которые всегда что-ни-будь да придумают. "Потерпи,-- просит ее Александр Иванович,-- у них же секрет!" И смеется. А у Наташи глаза горят -- вся огонь! "Не могу терпеть",-- говорит она и срывается с места. И через минуту мчится с бо-лота и несет полную ладонь грязи. И со всего размаху эту грязь на лист бумаги, точно кричит: "Ну я сейчас сделаю такое, чего никогда ни у кого не было!" И ручонки ее работают с такой неистовой быстротой и с таким изяществом, что ее соседки рты раскрыли, а у Наташи на листке уже появились глаза из кусочков
       коры, красные пуговицы на рубашке, золотой пояс из листьев...
       Вот это мгновение, когда вспыхивает детская страсть творчества, наверное, и есть то основное звено, из которого рождаются детское увлечение, радость поиска и открытия. Умение вызвать эти радостные мгновения куда больше значит, чем десятки методик формирования отдельных навыков. Ибо "голое форми-рование" без одухотворенного детского счастья -- ничто.
       Следующая линия связана в нашем эксперименте с преобразованием окружающих обстоятельств, с изме-нением интерьера села, квартир, рабочих мест отцов и матерей.
       Вернисаж на полевом стане... Выставка под назва-нием "Рисуют наши дети". Около ста детских работ посвящено труду отцов и матерей.
       Я наблюдал, как расправлялись морщины на лице у тракториста Ивана Давыдовича Педана, к которому вдруг обратился его товарищ: "Посмотри, Иван, твой Сашка тебя нарисовал..." И смотрит Иван Давыдович на свой синий трактор, подымающий зябь, на бескрай-ние просторы вспаханного поля, на подпись под картинкой, аккуратно выведенную сыном: "Папа на работе", и лицо его смягчается улыбкой...
       Мы составили с А.И. Шевченко план эксперимен-тальной работы, программы уроков рисования, сту-дии, музея, разработали тематику детских работ по рисованию, русскому и украинскому языку, истории, ТРУДУ. В перспективе эти занятия объединяют учите-лей-предметников, ибо осуществление комплексных программ (живопись, литература, история, труд) приведет к тому, что элементы эстетического видения станут частью мировоззрения, одним, из действенных способов утверждения в детях духовных ценностей, формой приобщения к труду.
       Вот пришла к Александру Ивановичу пятиклас-сница Галя Заборская, принесла свой лучший рисунок 1 сочинение. Галя месяц проработала в колхозе и поэтому нарисовала своего бригадира тетю Лену. Тетя Лена в ярком голубом с красными цветами платочке стоит на колхозном току среди только что обмоло-ченного хлеба. Колхозный амбар полыхает оранжевой крышей, синяя машина уходит в степь, и сама Галя в красном сарафане. Нежное, трогательное чувство к своему бригадиру девочка выразила и в сочинении. "Тетя Лена,-- пишет она,-- работает у нас брига-диром. (Заметьте это уверенное -- "у нас".) Она очень хорошая, ласковая. Тетя Лена выбрала меня учет-чиком. Я очень старалась, чтобы не подвести нашу хорошую тетю Лену. Ей 40 лет. Ее все уважают. Работает она хорошо. На лицо она красивая. Видно, что умная. Тетя Лена лучше всех!"
       И то, что самодеятельное искусство детей вошло в трудовые будни крестьян, стало привычным для глаза, для сознания, является результатом многолетней кропотливой работы, пронизанной большой идеей подлинно гражданского и патриотического воспитания средствами труда и искусства. Не случайно пред-седатель колхоза Константин Харитонович Лысак на протяжении многих лет следит за уроками А.И.Шевченко, за развитием студии; приходя к ребятам, он всегда поинтересуется: "Может, еще что-нибудь надо: краски, холсты, машину для выставки в соседнем селе?"
       Вся эта работа помогла по-иному осознать многие теоретические положения педагогики, в частности понятие "коллектив". Вот за одним столом сидят и первоклассники, и старшие ребята, и учителя, и пожилые колхозники. У них общие интересы, общие дела. Шофер "скорой помощи" Николай Карпенко написал картину "В кузнице", и она очень понра-вилась детям. А каждый новый пейзаж колхозного художника Николая Жижченко, который ведет с ребя-тами кружок рисования,-- прямо-таки событие для всех. По вечерам ребята вместе со взрослыми много говорят об искусстве. На столе репродукции Серова, Врубеля, Ван-Гога, Ренуара. Так духовные ценности объединяют взрослых и детей.
      

    Глава 3. Азбука гражданского воспитания

      
       1. Нее только восприимчивость и увлеченность характеризуют детство
       Есть и другое -- беспомощность, капризность, своеволие, недомыслие, хвастливость и то, что принято называть инфантилизмом. И если подросток задер-живается в своем духовном развитии, то такие пре-красные свойства, как детскость и творческость (эти термины употребляют некоторые зарубежные пси-хологи для характеристики не столько возрастных границ, сколько способности к открытию), неизбежно гаснут, перерождаются.
       В этой связи вспоминается образ испанского идаль-го, сохранившего, как мне кажется, детскую неуем-ную энергию. Инфантилен ли Дон-Кихот?
       Для меня Дон-Кихот -- воплощение прекрасной детскости. Для него нет вопроса: сражаться или не сра-жаться? Он уверен: если есть зло, надо сражаться. Когда в человеке просыпается Дон-Кихот, это вовсе не свидетельство его беспомощности или инфантилизма. Это скорее проявление неутраченной детскости, той безоглядной открытости, без которых не может быть утверждения высоких нравственных идеалов.
       Считают, что от того, каким было детство, зависит вся дальнейшая судьба человека. Но это, конечно, не та прямая зависимость, следуя которой можно было бы утверждать, что, если детство было жестокое, то и человек будет жестоким.
       Много веков европейцы бьются над тем, чтобы в детстве не заронилась и мысль о возможности вседо-зволенности, а японцы настаивают: до пяти -- семи лет -- абсолютная свобода и вседозволенность.
       Детскость и повзросленность. Детскость и прежде-временное старение. Преждевременная, скучная, Унылая, расчетливая юная старость.
       С парадоксом преждевременного взросления прихо-дится встречаться, к сожалению, не так уж редко.
       Защитить товарища? Выступить против неспра-ведливости? -- рассуждает подросток.-- Да я не такой дурак, чтобы лезть на рожон.
       В этом парне сидит обывательская овзросленность, а проще говоря -- растет расчетливый приспособленец.
      
       Под разными небесами люди взрослеют по-разному, но во всех уголках земли взросление сводится к од-ному -- к становлению человека. А пути этого станов-ления каждый раз свои.
       ...Их бритые головы блестели, словно спелые дыни на солнце. Владельцам антипричесок было по пятнад-цать лет. И сбрили они свои кудри отчасти в качестве вызова, а отчасти с намерением утвердить новый стиль.
       О чем бы я ни говорил с этими ребятами, они упрямо твердили: "Нет справедливости на земле". И когда я настаивал на том, чтобы мне объяснили, в чем же несправедливость, они бодали воздух своими бритыми головами и отвечали: "Нас ругали, когда у нас были длинные волосы, теперь называют сумасшед-шими за то, что нет волос!"
       При этом их лица изображали крайнее страдание.
       Разумеется, это не самое важное -- какая длина во-лос у подростка. Я склонен "признать" и бритую го-лову, если бы... На этом "если бы" и остановлюсь.
       В международной артековской семье я познакомил-ся с ребятами из Франции, США, Австралии, Японии, Германии и других стран, которые отдыхали и рабо-тали вместе с нашими ребятами. У всех были разные прически -- у наших ребят и гостей -- от короткого "бокса" американца Марка Макфорта до удлиненной шевелюры Сережи Алексеева из Новосибирска. Но было и много общего у этих представителей прогрес-сивных молодежных организаций. Они мыслили в одном ключе.
      -- Самое главное -- такой коллектив, где бы каж-дый мог проявить свою ответственность за себя и за судьбу другого товарища,-- говорил Сережа. После мне его вожатый расскажет о том, как однажды Сережа бесстрашно бросился защищать его от нападе-ния хулигана.
      -- Главные ценности века,-- рассуждал юный француз Жиль Кале (ему очень идут вьющиеся длин-ные волосы),-- дружба, жизнь в группе, ответствен-ность за свою судьбу и за судьбу общества.
      -- Нам с хиппи не по пути,-- заявил американец Марк Макфорт.-- Наркотики ведут к безответствен-ности. А это выгодно некоторым.
       В них, в этих троих, таких типичных ребятах, сочетались и детскость -- все любили играть, спорить, забираться на крутые склоны гор, участвовать в бесчисленных конкурсах,-- и гражданственность: ви-дели бы, как американские ребята пели песню "Я бросаю винтовку -- я не хочу воевать!", слышали бы, с каким воодушевлением они рассказывали о празднике "Салют, победа!" в Севастополе, когда опускали в море венки в память о погибших!
      
       2. Это неправда, что детям, подросткам свойственна лишь беззаботность. Они ис-кренне переживают, волнуются, стра-дают
       Без этого и не может быть становления человека. Слезы, даже если они очень горькие, очищают душу: важно только не сломаться, не озлобиться. Важно, чтобы решительная угроза всему свету -- "Ничего, я вам еще покажу, кто я такой!" -- не переросла в озлоб-ленность. Важно, чтобы взрослые научили глав-ному -- уметь человечностью и мудростью контро-лировать свою запальчивость...
       Беседуя и споря с учителями и ребятами 79-й рижской средней школы, мы пришли к интересным выводам и, как говорили, шутя открыли две формулы человеческого счастья. Одна -- "само" (так мы ее назвали, впрочем, такой термин бытует в европейской психологии) означает самореализацию духовных и физических сил личности, самовыявление, самоактуализацию, самосознание, самовоспитание, самодея-тельность. Проблема развертывания совокупности способностей личности есть наиглавнейшая. И в этом "саморазвертывании" выражаются и подлинная сво-бода, и вкусы, и пристрастия человека -- к музыке, живописи, книгам и увлеченность трудом, наукой, спортом. Но никакого, подлинного раскрытия таланта и самоактуализации личности не может быть без вто-рой формулы -- "со": сопричастности, сотрудни-чества, сочувствия, сострадания, соучастия, соли-дарности.
       Под разными небесами ребята взрослеют по-раз-ному, и каждый решает для себя вопрос: "Неужели я взрослый?" Родители должны быть готовы к тому, чтобы подтвердить: "Да, ты взрослый -- это сказы-вается и в неразрывной связи слова и дела, и в добром отношении друг к другу, и в глубоком понимании своих родителей, учителей, и в твоем отношении к судьбам мира".
      
       3. Повышайте персональную значимость ребен-ка -- в этом и проявится защищенность его личности
       Вы знаете, что творится с вашими детьми, которые на подходе к шестнадцати?
       Вы знаете их тайные переживания, которые так же неожиданно вспыхивают, как и бесследно исчезают?
       Вы не чувствуете угрызений совести, когда изо дня в день ставите в укор своему сыну: "Ты ленив! Пора поумнеть! Встряхнись!"
       Вы уверены в своей правоте, когда утверждаете: "Мой ребенок никогда так не поступит"?
       В жизни любого подростка существуют такие критические минуты, от которых многое зависит в его жизни. В одних случаях эти критические моменты служат основанием и условием для дальнейшего роста человека, а в других случаях ведут к накоплению безнравственного опыта.
       Сила педагогического искусства как раз и состоит в том, чтобы даже отрицательные моменты использовать для поучительных выводов, служащих в конечном счете целям воспитания и развития личности ребенка.
       Педагогический идеал требует, чтобы принцип бережного отношения к ребенку соблюдался всегда, в большом и малом. В воспитании лучше, как гово-рится, недогнуть, чем перегнуть. Лучше лишний раз поощрить, чем наказать.
       Для родителей свой ребенок -- самый лучший, самый дорогой. Каким бы он ни был. И в этих не-сколько завышенных оценках заложен самой приро-дой великий смысл. Такого рода оценки создают обста-новку защищенности ребенка в своей семье. Я не призываю к родительскому всепрощению. Я имею в виду готовность родителей понять и разделить горе своих детей. Так, как мать может верить в духовные и физические возможности своего ребенка, никто не верит. Эта вера -- надежда. Вера -- бесконечная лю-бовь. Вера -- самоотверженное участие. Вера -- защита.
       Незыблемость педагогического идеала основы-вается на бескомпромиссности нравственных устано-вок, культивируемых в воспитании.
       Ребенок не может совершить аморальный поступок, если изо дня в день всем укладом жизни ему вну-шаются нравственные нормы: "Лучше отдать свое, чем взять чужое! Нет большей радости, чем сделать доброе дело для другого!"
       Привести в соответствие нравственные нормы с педагогическим идеалом -- значит правильно опреде-лить гармонию между целью и средством воспитания. Нельзя внушать, вдалбливать ребенку: "Будь доб-рым" -- и при этом унижать его. Дисгармония цели и средства неизбежно приведет к отрицательному ре-зультату. Чтобы определить меру оптимальных, то есть гармонических, решений, надо знать те край-ности, которыми грешат многие родители.
      
       4. Не идеализируйте своих детей -- это опасно и вредно!
       Идеализация заслоняет реальную картину. Вместо действительных представлений в голове родителей иногда складывается такой "голубой образ" своего ре-бенка, что даже самим детям делается смешно от удивительной наивности своих пап и мам.
      -- Ах, мой ребенок,-- говорит мама о своей пятнад-цатилетней дочке,-- не позволит руку поднять на че-ловека. Вы знаете, как она любит кошек и собак? Ни одной передачи о животных не пропустит...
      -- Ах, наша девочка,-- говорит другая мама,-- да она, даже когда предложишь ей выпить в праздник, откажется. Как случилось, что она так много вы-пила?..
       Эти мамы выступали в зале суда. Их дочки были привлечены к суду за хулиганский поступок: они жестоко избили подругу, будучи в нетрезвом состоя-нии.
       Идеализация возникает от механического перенесе-ния одних черточек или поступков вашего ребенка на весь остальной существенный мир его отношений.
       Отношение к собакам, кошкам, птицам совсем дру-гое, чем отношение к человеку. Если ребенок любит животных и не мучает их -- это еще не значит, что он обязательно будет добр к людям.
       Если ваш ребенок любит зверушек -- это пре-красно.
       Но если он на первое место ставит внимание к своему щенку или котенку, а на второе -- заботу о бабушке или о товарище, то над этим надо серьезно подумать.
       Проблема "позволительности" в воспитании дево-чек имеет другую окраску, чем при воспитании маль-чиков.
       Скажем, так уж издавна сложилось: когда дерутся мальчишки -- это плохо, но при этом делается какая-то скидка: дескать, кто не дрался! На то, мол, они и мальчишки.
       Но если дерутся девочки, это всегда и всех трево-жит. А в последние годы драки среди школьниц на-столько участились, что стали предметом многих педагогических статей.
       Оля Кравцова, так звали девочку, которую при-влекли к суду за избиение подруги, так рассказала о происшедшем: "Мы научились отстаивать свои права не хуже мальчишек. У каждой из нас мускулы, силь-ные ноги... Мы и мальчишек поколачиваем".
      
       5. Воспитание девочки -- это воспитание будущей жены, матери, хранительницы семейного очага
       Попробуем коснуться тех социальных причин, ко-торые связаны с проблемой "позволительность -- вседозволенность" в воспитании девочек.
       Социальная тенденция эмансипации женщины не миновала и школу. Девочки получают и равное образо-вание, и почти одинаковое воспитание: одни и те же общественные дела, один и тот же опыт трудового, физического и духовного становления.
       И вполне объясним тот факт, что многие девочки стали самоутверждаться мальчишечьими способами. Телевидение, кино, книги, радио изо дня в день вырисовывают черты облика девочки второй половины двадцатого века: этакий мальчишка-подросток, кото-рый живет в мире техники, спорта, труда. И одежда мальчишечья: брюки, куртка. И стрижка, как у парня. И манеры свободные, резкие. И сила. И в ситуациях, самых острейших, не теряет самообла-дания. И готовность к риску! И бесстрашие! И зубы стиснуты! И губы в ниточку! И подбородок -- сплош-ная воля!
       Девочкам стало дозволено делать то, что нередко их огрубляет, убивает их нежность, ту прекрасную "сла-бость пола", в которой нередко сказывается истинная сила девушки, женщины.
       У меня и в мыслях нет сказать что-нибудь против эмансипации. Но несомненно, что воспитание в школе должно быть одновременно и "совместным" и "раз-дельным". Очевидно, некоторые мероприятия в шко-лах надо проводить только с девочками. Иной должна быть и физическая нагрузка в труде, в походах. Не нужно, конечно, возвращаться к культу женской сла-бости прошлого века. Но воспитывать женственность, как особое, незаменимое и прекрасное свойство, необходимо. И это воспитание должно идти парал-лельно с воспитанием рыцарского отношения маль-чиков к девочкам. У мальчиков и у девочек должны быть разные способы самоутверждения в детской среде.
       Детство несет в себе много такого, что противоречит нормам морали взрослых. Ребенок слабо контролирует свои действия. Чем он меньше, тем аморальнее может выразить свои чувства: ударить взрослого, плюнуть в товарища, толкнуть -- и рассмеяться, если удар ока-зался удачным, выкрикнуть бранное слово, значение которого он едва понимает, и т.д. Но по этим отдель-ным выходкам нельзя судить о нравственности ре-бенка в целом. В поступках озорного мальчишки есть некоторый элемент привлекательности, той дозво-ленности, которая адекватна самой природе детства.
      
       6. Ребенок проходит многие ступени своей социализации через разрешение проти-воречий в среде своих сверстников
       Оче-видно, что миновать эти ступени и соот-ветствующие им способы реагирования на окружающий мир невозможно.
       Я вовсе не хочу подвести читателя к мысли, что драка в детской среде закономерное явление. Я счи-таю, что воспитание должно быть так поставлено, чтобы исключались драки и в среде мальчиков, и тем более в среде девочек. Некоторым родителям кажется, что если их ребенок -- девочка -- умеет постоять за себя (с кулаками!), то таким образом воспитывается жизнедеятельная личность. Один папа прислал в "Литературную газету" письмо, где он откровенно призывал к тому, чтобы воспитывать в детях "бой-цовские качества". "Я рад,-- писал он,-- когда моя тринадцатилетняя дочь приходит из школы вся в синяках и ссадинах, но гордая и непобежденная, так воспитывается сильный характер".
       Читатели газеты в своем большинстве ответили ему: так воспитывается жестокость! Так воспиты-вается не сила, а бессилие.
       Ибо единственная нравственная сила человека состоит в творении доброты, в утверждении норм нравственности нравственными средствами, исклю-чающими любую аморальность. Сила женской духов-ности совершенно особенная. Уже в девочке-подростке формируется такая природная красота, которая прояв-ляется в движениях, поступках, во взгляде, в удиви-тельно привлекательной мягкости и вместе с тем настойчивости, в какой-то совершенной цельности. Если у нее порыв чувств, то он настолько беззаветен, что трудно не откликнуться на него таким же чувст-вом. Если она страдает, то так мужественно, что хо-чется возвыситься до такой же способности переносить горе. Если она добросовестна, то невольно заду-мываешься: откуда же у нее такое адское терпение? Если она смеется, то светлеет все вокруг.
       Она облагораживает детское общение своей внут-ренней силой, которую отлично чувствуют мальчишки и подсознательно ценят очень высоко. Берегут эту силу. Берегут как высшую ценность.
       Если девочка трудится, то ни в чем не уступает сильному полу: и работает, как правило, с радостью, и любит любое дело, а не только то, которое по душе. Вот, казалось бы, несложная задача: убрать в комнате, что-то приготовить на завтрак в турпоходе,-- а девочка непременно внесет в это занятие свое, присущее только ей умение.
       Представления о том, что идеал женственности был в прошлом лишен трудового, деятельного или даже спортивного содержания, неверны. Даже дворянское воспитание в России ставило одну из первых и глав-ных задач -- физическое развитие девочек. Широко культивировался с малых лет конный спорт, санки, коньки, а систематические упражнения в танцах не уступали по нагрузкам спортивным занятиям по гимнастике. Если учесть и тот факт, что эти занятия чередовались с прогулками на воздухе, пребыванием летом и зимой в деревне, систематическим сидением за пяльцами или музыкальными инструментами, то не-трудно воспроизвести и некоторую картину единства духовной и физической подготовленности. Собственно, об этой физической закалке свидетельствуют и такие факты: русские декабристки не хуже своих мужей переносили те лишения, которые выпали на их долю. Они не жаловались на судьбу, когда им пришлось перейти на крестьянский образ жизни, носить воду, топить печь, вести хозяйство.
       Если внимательно всмотреться в лица современных девочек-подростков (особенно когда они захвачены трудом, учением, игрой), то в их самоотверженности, благородстве, чуткости и необыкновенной доброте улавливаешь черты того идеала женственности, кото-рый складывался у нас веками.
       Когда мы говорим об идеале девочки-подростка, мы не исключаем из ее облика и спортивность, и физичес-кую закаленность. Эти качества не только не помеха Духовному совершенству, но и физическая основа Цельности. Подлинная женская красота -- это кра-сота, соединяющая в себе три начала: здоровье и Жизнелюбие будущей матери, деятельно-духовную силу будущей хранительницы семейного очага и любящей жены.
      
       7. Экология и гражданственность
       За тридцать лет общения с учителем Александром Ивановичем Шевченко я никогда не ощущал в нем спокойствия, когда дело касалось экологии села или попрания духовных ценностей народа. Приведу наш последний разговор, который случился осенью 1989 года.
       Александр Иванович буйствовал:
      -- Село гибнет. Речку и ставки загрязнили, школа развалена, клуб вот-вот рухнет совсем, больницу закрыли, вода отравлена химией, люди бегут из села. Я буду бороться, пока хватит сил,-- негодовал он, когда я пытался успокоить его в тот мой приезд.
      -- Давай спокойно разберемся...
      -- Нельзя здесь спокойно. Ты говоришь об экологи-ческом воспитании, о Рерихе, Вернадском, здоровой семье! Красивые слова! А у нас уже ромашек в поле нет, чабреца нет, исчезли такие растения, как волчье лыко, паслены, волчий глаз. Больше нет диких ка-банов и курочек, черепах и белых аистов, ящериц и змей, ястребов и кобчиков. В селе лягушек нэма! Пиявок нэма! Наши дети и мы пьем отравленную воду, едим отравленные продукты! Я смотрю на детей, когда они рисуют в студии, и каждый день жду: а вдруг с кем-нибудь что-нибудь случится. Надо бить тревогу! Подключать родителей!
      -- Давай подключать.
      -- Без надобности уничтожили вековые деревья,-- продолжает он.-- У школы стоял вяз, которому было лет двести. Спилили. У речки стояли пять дубов, кото-рым по двести пятьдесят лет. Так придумали: у самых кореньев этих дубов выкопали яму -- дубы гибнут. Руководители донецкой железной дороги, повинные в этом, обещали установить для стоков металлический бак (это спасло бы деревья). Но обещания остались лишь на словах... Мы с детьми писали во все концы, чтобы запретили охоту в наших местах. Запретили, и сразу появились у нас и болотные курочки, и уточки, и лебеди, и зайчики. А в этом году снова стали палить из ружей. Да еще на Ленина ссылаются, он, дескать, тоже охотником был...
      -- Действительно дикари...
      -- Нет. Дикари любили природу. "Прости меня, дерево, что я вынужден срубить тебя для крайних моих нужд!" -- говорили они. А теперь?..
       Я не смог успокоить Александра Ивановича и когда мы все эти экологические беды зафиксировали в плане работы района, и когда избрали специальный совет опытно-экспериментальной педагогической работы в селе Прелестном.
       Александр Иванович вроде бы и радовался: может быть, действительно перестроится жизнь. А потом лицо его темнело, глаза по-аввакумовски блестели, и он снова начинал возмущаться:
       -- Я не верю им!
       Это "им" было некой отчужденной, но существую-щей бюрократической силой. В это "им" входило мно-жество разных лиц: и местные расхитители, и район-ные руководители-бездельники, и чванливые дидакты от педагогики, нашедшие приют в отделе народного образования, и пустословы из области... Я чувствовал, что к этим "им" он не прочь и меня приписать: "Живешь ты там, в Москве, плевать тебе на наши сельские беды..."
       Он косит на меня странным отрешенным взглядом: ей-ей, раньше ничего подобного с ним не было. Может быть, дают себя знать две военные контузии, думаю я, или две тяжелые недавние операции?
      -- Та не гляди на меня с таким подозрением, будто я сумасшедший, -- говорит он.
      -- И все-таки не совсем ты прав,-- перебиваю его. Мне непременно хочется, чтобы исчезла его злость, чтобы опять блеснула его всегдашняя радость, ибо без нее нет самого Сашка -- хоть в жизни, хоть в рома-не -- На тебя сейчас страшно смотреть. Злость -- это палка о двух концах. Сделано же все-таки что-то у нас, черт побери. Построена двухэтажная студия, создан в селе музей детского творчества. А что пишет тебе губернатор штата Висконсин?
       Сашко улыбается:
       -- Пишет, что выставку организовали в Капитолии. Понравились им рисунки нашей детворы. Ученые и педагоги, конгрессмены и банкиры восторгаются, пишет губернатор. А вот письмо от Энн Столл, она главный организатор выставки, педагог. Она пишет, что сотни тысяч американцев посмотрели работы юных прелестнян. Просит передать нашим детям, что их рисунки помогают американцам понять, как мы живем, о чем думаем и мечтаем. Это здорово. Но причем здесь это?! -- снова заводится он: никак не хочет быть покладистым и управляемым моим героем...--Мы всегда с тобой считали, что воспитание должно жить тревогами своего народа, иначе оно будет не-нужным; вредным... Ты и сам пишешь, что, если вос-питание оторвано от прошлых и нынешних бед наших, оно становится антинародным...
       Это направление изъято из современной теорети-ческой педагогики. Даже из новаторской. Все воспита-ние иной раз пытаются свести к этакой разудалой системе манипулирования детьми, педагогами, цен-ностями. Это, дескать, и есть новаторство. Спорю и настаиваю: оно некрикливо, нетерпимо ко лжи, к шумной браваде, оно -- народно. А это значит: совест-ливое, искреннее, просветленное.
       Я гляжу на Александра Ивановича. (Он в этом году отпустил бороду; о нем в селе говорят: "У нас теперь свой Карл Маркс".) Ощущение, будто меня обокрали: от прежней его доброты ничего не осталось.
       Мимо проходит его односельчанин Кондратий: всегда улыбка на лице. Деликатен. Я говорю: "Учись у народа. Этот Кондратий -- сама доброта. Верующий?"
      -- Бандюга! Пополам перережет и не дрогнет. И дети у него такие же жестокие, и внуки... А на лице улыбка, как солнце...
      -- Ты считаешь, что жестокость по наследству передается?
      -- Убежден. Революция, между прочим, выпустила на волю и энергию зла. И дети должны знать об этом,-- говорит Александр Иванович.-- Они должны искать с нами утраченные ценности.
       ...Мы размышляем: вернуть в школу утраченные ценности без семьи, без самого народа невозможно. И потребность такого возврата сидит в людских душах. В этом мы уже убедились, когда создавали музей народного быта. Можно сказать, что создан этот прекрасный музей на средства селян. Их силами. Они несут в музей то, что особенно дорого им: свадебные наряды бабушек и дедушек, расшитые рушники прошлого века, покрывала, необыкновенной красоты скрыни (сундуки), прялки и ковры, посуду и различные украшения. Возникла мысль создать живой музей -- построить настоящую хату, воссоздать интерьер двора и дома, чтобы в этой хате можно было с детьми про-жить, скажем, один день жизнью своих предков. Но где взять хату?! И вот нашлась одна женщина -- Беличенко Раиса. Подарила свою избу школе. Александр Иванович рассказывал мне:
       -- Пришла эта Раиса и сказала: "Возьмите мою хату бесплатно. Тильки людям скажить, шо я вам ее продала, а то скажуть, яка дура, шо бесплатно взяла и отдала..." Я смеюсь и спрашиваю у нее: "А за сколько, сказать, купили у тебя хату?" А она совсем серьезно: "За триста или четыреста". А я снова рассмеялся и говорю: "Не пойдет. Скажу -- за девятьсот, чтобы уси думалы, яка ты умна жинка..."
       Я слушаю, как Александр Иванович рассказывает многочисленным экскурсантам, которые приезжают в Прелестное из разных мест Донбасса, Украины, дру-гих республик:
       -- Мы исходим из того, что ребенок в рисунке изображает то, что пережил, что тронуло его душу. Когда детям иногда говоришь, как жили наши предки, они начинают думать, вспоминать рассказы своих близких, и на этой основе может родиться сюжет буду-щего рисунка. Иногда, чтобы представить прошлое, надо связать сюжет рисунка с теми живыми образами, которые ребенок встречает в жизни. Вот, к примеру, работа "Косцы". Я спросил у девочки: "Что тебя взволновало в эти дни?" Она подумала и сказала:"Мой папа с дядей косили траву для кроликов, и вдруг из травы выпорхнула птичка. Посмотрели, а там гнездышко, яички. Папа с дядей позвали нас и гово-рят: "Мы оставим этот кусочек травы с гнездышком, не будем здесь косить, а вы тоже не трогайте руками, "будете трогать -- птичка улетит из этого места, бросит свое гнездо". Нам было так интересно. Такое теплое гнездышко, выстлано перышками хорошими, яички аккуратно лежат, я почувствовала тепло этого гнездышка, почувствовала, как мама-птичка забот-ливо высиживает птенцов, и мне жаль стало эту птичку. Я представила, что ее могли скосить острые косы, и чуть не заплакала". Мне кажется, ей удалось выразить свои чувства к добрым косцам и к тому гнездышку. А главное, она передала движение -- так и слышится гон этих кос, звук слышится -- вжить-вжить, а птичка сидит и настороженно прислушива-ется, рядом косы острые, но ей жаль гнездо поки-дать...
      -- А вот этот любопытный двойной портрет?
      -- Да это Саша Калабин нарисовал. Он в седьмом классе учится. Тоже рисует с детского сада. В нашем селе живут его дедушка и бабушка, отдельно от Саши, но он к ним часто ходит. Я как-то сказал ему: "Мы собираем в музей старые вещи, пойди к дедушке и узнай: может, у них есть какие-нибудь ненужные вещи?" Дед с бабой нашли кое-что и стали внуку рас-сказывать, как они жили раньше: работали сохой, молотили катком, ночью темно было, ни одного фонаря. Сейчас папа у Саши работает комбайнером, старший брат -- трактористом. Вот дедушка и гово-рит: "А у нас какой инвентарь был -- вилы, грабли, коса, лошаденка, тяжело нам было". И Саша очень хорошо рассказывал о дедушке и бабушке, и я тогда ему предложил: "А ты нарисуй дедушку и бабушку". И он нарисовал: обожженные солнцем лица, натру-женные руки, достоинство и любовь в общении друг с другом.
       Тема Родины (родной дом, лес, река, поля, родное небо и народ) -- основная в творчестве детей. В нес-кольких залах музея выставлены детские работы. Фактически это картины. Один посетитель сказал: "У меня здесь такое ощущение, какое было, когда я попал на выставку работ Рериха". Действительно, столько света, любви, радости. Я думаю: никто никогда не писал о том, сколько времени может прожить детский рисунок. Большинство детских картин в рамах и висят уже по нескольку лет. Я встретился с Наташей Ско-рой: она работает теперь художницей в Краснодаре. Мы рассматривали и ее работы, которые были на-писаны, когда она была в шестом классе, то есть лет двенадцать назад.
       Я убежден в том, что учить искусству может только тот, кто сам творит искусство...
       ... Мы сидим за мольбертами. Я дописываю пейзажи Святогорского монастыря, а Александр Иванович колдует над холстом с изображением ветряной мель-ницы.
       Мельница -- особая статья в его мировоззрении. Это и Дон-Кихот, и мир фантазий, и реальный замысел выстроить в селе, в музее под открытым небом, ветряной гигант.
       -- Четыре ветряка було в селе,-- говорит Алек-сандр Иванович.-- Ну кому они мешали? Уничтожи-ли, как и церкву. А мельница -- это же кормилица. Она как клуб: собирались, обменивались новостями. А красота! Архитектура какая! Кое-кто раньше смеялся: "Загиб у Шевченко: мельница!" А сегодня уже перево-зим добытый в другой области ветряк. И селяне готовы строить мельницу-музей... Что-то сдвинулось в селе.
       А вот и новые приметы: возникли при музее дет-ский и взрослый фольклорные ансамбли, появилась мысль написать историю села, готовы в этом добром деле помочь Славянский пединститут и Донецкий университет...
       "Господину Шевченко Александру,-- читаю письмо из США.-- Уважаемый господин Шевченко, в Мэди-соне мы вновь устраиваем выставки детских рисунков из села Прелестного. Вам, вероятно, будет приятно узнать, что присланные Вами рисунки положены на картон и красиво оформлены. Они уже выставлялись в ряде важных мест в нашем городе. Мы старались их показать там, где их могло увидеть наибольшее количество людей. Вот перечень этих мест:
        -- университетская больница (самая большая в штате Висконсин);
        -- главное выставочное помещение городской биб-лиотеки Мэдисона;
        -- приемная Главной инспекции школ штата Вис-консин;
        -- центральная ротонда (огромное красивое служеб-ное помещение губернатора штата).
       Теперь мы стараемся устроить выставки в других крупных городах штата..."
       За неделю моего летнего пребывания в Прелестном студию-музей посетило около ста человек. У Алек-сандра Ивановича особый дар притягивать к себе лю-дей. Он рад каждому гостю, потому и повесил на здании студии-музея объявление, в котором сказано, что музей можно посетить в любой день и в любое время и что живет он рядом -- третий дом от угла.
      

    Глава 4. О детской любви

       Заметим, что в последние годы наблюдались две различные тенденции в отношении к детской любви. Сторонники одной активно защищали детскую лю-бовь, призывали относиться к ней чутко и бережно.
       Появились книги и фильмы о первой любви; их общая направленность -- большое и светлое чувство одухо-творяет, делает детей счастливыми.
       И другая тенденция -- детям влюбляться ни к чему, даже вредно. Доводы: рано еще, учиться им надо, а не о любви думать. Если все "повлюбляются", то что же тогда будет? И методы -- осуждение, высмеивание, запреты.
       Но вот что любопытно.
       Защитники детской любви в конечном итоге, когда дело касалось их собственных детей, замечали: "Нет, я против того, чтобы мой ребенок влюбился..."
       Доводы? Они несколько сбивчивы, стыдливы, с оговорками. Приведу разговор с одной мамой.
       -- Вы против, чтобы ваша девочка нравилась другим?
       - Ну что вы! Разве найдется такая мама, которая была бы против того, чтобы ее дочь нравилась окружа-ющим? Мне, например, очень приятно, когда знако-мые восхищаются моей дочкой (девочке тринадцать лет), говорят, что она красивая...
      -- В том числе и мужчины? Они обращают внима-ние на какие-то особенные черты или вообще мимохо-дом говорят: "Какая симпатичная..."?
      -- Нет, иногда замечают и красоту глаз, и цвет, и пышность волос, гибкость и силу тела... Разве в этом есть что-нибудь дурное?..
      -- Конечно, нет ничего дурного... А девочке эти комплименты приятны?
      -- Очень! Моя дочка, когда мы отдыхали летом, все меня на танцы тащила. Ее не сами танцы интересо-вали, а то, сколько раз ее пригласят танцевать. И когда она убедилась, что пользуется успехом, то успокоилась и больше на танцы не ходила.
      -- Значит, девочке не безразлично отношение к ней со стороны противоположного пола?
      -- Не только не безразлично... Девочка, по-моему, постоянно должна ощущать, что с ней приятно об-щаться другим. Но она ни в коем случае не должна даже в самых малостях пробуждать чувства, знать ко-торые ей еще рано.
      
       1. Остановить природу невозможно. За-дача состоит в том, чтобы помочь ре-бенку сберечь и развить то лучшее, что есть в нем
      -- Что же вас пугает и настораживает?
      -- Меня ничего не пугает. Я просто не хочу, чтобы ребенок мой раньше времени влюбился. Что бы мы ни говорили, а сильные чувства всегда отвлекают от дела, от учебы. Любовь может преждевременно заслонить девочке весь мир.
      -- И вы не хотите, чтобы ваша девочка испытала радостное светлое чувство детской любви?
      -- Детской? Хочу. Она у меня, кстати, постоянно находится в состоянии некоторой влюбленности. То в учителя физики влюбилась, только о нем и говорит. А как говорит: с благоговением, счастье в глазах! То в парня из соседней школы -- только и трещит о нем: "Ах, как он играет на гитаре! Ах, как он держится!" А неделю тому назад ее в кино пригласил одноклассник, и она решила, что он влюбился, потому что после этого парень стал дарить какие-то ручки, писать записки. И когда такого внимания через три дня не стало, моя Катька у меня спрашивает: "Что же он даже не звонит?" Я ей объяснила, что он, наверное, занят, что он правильно делает, значит, серьезный. Катька успокоилась.
      -- Вы рассказываете об этом, как о вполне естест-венном и допустимом.
      -- Разумеется! Не в монастыре же она, а в нормаль-ной школе учится!
      -- Тогда давайте уточним, что же вас в первую оче-редь смущает в ее отношениях?
      -- В первую очередь? -- Мама задумалась. Но я чувствовал, она хорошо знает, что ее смущает в первую очередь, но сказать об этом не решается, и не потому, что стыдится, а скорее потому, что боится неточно выразиться.-- Понимаете, что бы я ни ска-зала, все будет не так истолковано: уж больно тонкая тема... Вот что меня в первую очередь смущает: я не хочу, чтобы моя дочь сосредоточилась на ком-нибудь одном.
      -- Ну, а сам факт, что она сегодня думает об одном, а завтра о другом, не смущает вас?
      -- Понимаете, я хочу, чтобы моя девочка разви-валась соответственно своему возрасту.
       У детской любви своя жизнь. Эта жизнь столь прекрасна и столь ошеломительно опасна, что ее переливы и противоречия нередко во многом опреде-ляют развитие Человека в человеке. Это понимают дети. Это понимало Человечество. Это нередко не желают понимать педагоги и родители.
       Выслушав маму, попробуем сделать выводы. От-метим главное: поведение ребенка действительно должно соответствовать его возрасту. Когда мы гово-рим о чистой детской влюбленности, мы имеем в виду детское чувство, детское увлечение, детскую потреб-ность испытывать счастье от сознания определенной духовно-чувственной общности с другим человеком противоположного пола. Я склонен определить дет-скую влюбленность как эмоциональное состояние, которое не несет в себе осознанного сексуального мотива. Выражение этой влюбленности -- взгляд, слово, смех, разговоры, записка, письмо, совместное посещение кино, театра, катка. Это и готовность помочь и прийти в трудную минуту на помощь, это и умение выслу-шать, понять настроение другого.
       Такого рода общение полезно, хотя и не надо его стимулировать какими-то специальными мерами. Это общение должно возникать само по себе.
       А если не возникает?
       Вот еще один разговор с другой мамой.
      -- Просто не знаю, что делать с девочкой. Так страдает, так мучается. Все вечера так и простоит у стеночки: никто не пригласит на танец. Вроде бы и одевается не хуже других, и на лицо не урод...
      -- А что это вас так пугает? Отличная девочка, хо-рошо учится.
      -- Все верно. Но вот замечаю, что в ней накапли-вается какая-то злость. Почти не смеется. Скованная. Всего боится...
      -- И вы думаете, это оттого, что она не нравится мальчишкам?
      -- Только мне, матери, видно страдание моей девочки. А я сердцем чую, что эти переживания опасны для нее...
       Итак, общения не возникает. И в данном случае (мама об этом не задумывалась) именно семья была причиной того, что девочка оказалась непопулярной в классе. А объяснялось все очень просто. Дочке поку-пали дорогую, но не модную одежду. И выглядела она в этой одежде несовременно и чувствовала себя скован-но. Родители этого не замечали, а девочка боялась заявить о себе.
       Должна ли мать думать о том, чтобы ее дочка хо-рошо выглядела? Чтобы одежда была удобной и совре-менной? Чтобы девочка в первую очередь сама себе нравилась? Непременно. Одна из задач полового вос-питания девочки как раз и состоит в том, чтобы научить ее следить за собой, за своей одеждой, за ее чистотой (и цветовой гаммой), прививать ей хороший вкус, женственные манеры.
       Должна ли мать думать и заботиться о том, чтобы ее дочка нравилась не только девочкам, но и мальчи-кам? Обязательно. Должна ли мать опасаться взрослой любви своей дочки-школьницы? Непременно. Необдуманное перенесение "взрослых моделей" в чувственную сферу жизни детей попросту опасно.
       Здесь надо постараться понять трудности детских лет. У подростка жизнь намного сложнее, чем у взрослого. У него самый большой рабочий день: до 14 часов! Другая трудность связана с собственным рос-том. Ребенку приходится постоянно осваивать свое но-вое тело, улавливать новые желания, которых раньше не было и которые гулко заявляют о себе. Рост изнутри, преобразования мозга, сердца, нервной системы -- к этому нельзя привыкнуть, ведь ничего не повторяется, все только один раз. Новая энергия скапливается в душе ребенка, и она требует выхода. Если не дать ей выйти -- непременно случится беда. Бесконечные подавления желаний и потребностей всегда приводят к внутренним конфликтам.
       Одним из самых трудных вопросов детской жизни является проблема эмоционального развития ребенка. Я намерен коснуться некоторых сторон воспитания чувств.
       Все дети без исключения проходят через сложный процесс сексуального созревания, через внутренний сексуальный взрыв. И конечно, есть дети с высокой чувственностью, дети, у которых сексуальная энергия нуждается в постоянном переключении. Для этого надо, чтобы эмоциональная жизнь подростка была наполнена позитивными эмоциями.
       Надо не просто ориентировать его на деятельность, а на такую деятельность, которая доставила бы ему максимум радости, если хотите, и некоторой экзаль-тации. Это и посещение театра, музея, зоопарка. Это и загородные прогулки, и игры на воздухе, и работа в поле, на приусадебном участке или на даче. Это и занятия в спортивных секциях. Это и чтение захва-тывающих книжек, и просмотр телепередач.
      
       2. Всестороннее развитие без детской любви -- ничто.
       Гармония с самим собой немыслима без гармонических отношений с другими
       Объектом пристального внимания родителей долж-но быть общение подростка. В этот трудный для него период вы должны задать себе такие вопросы: с кем дружит ваша дочь или сын? Почему не дружит? По-чему поссорился с товарищем? Нельзя ли их как-то помирить? Как это лучше сделать? Как поговорить с сыном, дочерью на эту тему? А что, если пригласить в гости племянницу, подругу с дочерью -- она славная девочка. Может быть, съездить с сыном к ним? Может быть, предложить сыну купить цветы? Если вы хоть что-нибудь можете сделать для вашего ребенка в этот сложный период -- вы ему очень поможете: здесь каждая крупица пойдет на пользу. Для подростка по-рой достаточно одной встречи с девочкой, чтобы месяцами жить наполненной эмоциональной жизнью.
       Девочка, которой понравился встретившийся ей мальчик (и при этом возникла некоторая взаимность), живет долгое время в состоянии высокого душевного подъема: ей всякое дело дается легко, и учится она охотнее. И вся жизнь приобретает новый смысл. Ребенок больше, чем взрослый, нуждается в одухотво-ренной взаимной симпатии. Детская влюбленность -- это то прекрасное чудо человеческой жизни, которое может оказать влияние на всю судьбу человека. Ребенок без романтической влюбленности чахнет, как чахнет взрослый человек без надежды, без веры, без радости, без счастья.
       С детьми надо разговаривать об их чувствах к дру-гим людям. Но разговаривать тактично, не выспра-шивая настойчиво, не выпытывая, а умело добиваясь их искренности и доверия.
      
       3. Две главные добродетели должна куль-тивировать педагогика: трудолюбие и лю-бовь к человеку
       Крайне опасна и недопустима здесь тенденция некоторого абстрактного упрощения. Не вообще лю-бовь к человеку, а к конкретным Ване, Пете, Лене, Кате, тете Даше, дяде Коле. И не просто благоговение перед этими людьми, а деятельное участие в их жизни. Чем конкретнее будет чувство ребенка -- помог за-дачку решить или растопить печь, вытащил занозу, принес нужную вещь, отказал себе в чем-то, уделил внимание близкому человеку -- именно такое кон-кретное проявление чувств определяет правильное эмоциональное развитие ребенка.
       Было бы ошибкой и такое упрощение. Ребенок может любить другого человека всем сердцем: жить помыслами о нем, хранить его тайны, ориентироваться на него в своем поведении,-- но ни в чем не выражать своего отношения. Не надо видеть в этом ничего странного, ненормального. Молчаливая ориентация на любимого человека есть своеобразное выражение той конкретности, о которой я говорил. За ней стоит готовность сделать что угодно ради этого человека.
       Однако здесь хочется предостеречь родителей. Опасно, если чувство захватит подростка настолько, что он не в состоянии работать и думать о чем-либо другом. Если любовь к человеку затормозила развитие такой важной добродетели, какой является трудо-любие (имеется в виду любая деятельность -- учебная, хозяйственная, организаторская, конструкторская, художественная), то такая любовь неизбежно обречена на перерождение.
       Если любовь девочки к мальчику (или наоборот) только расслабляет, только уводит от действитель-ности, то она неизбежно творит зло. И это вовсе не догмат примитивного мышления: любить -- значит лучше работать, это единственное педагогическое кредо, которое может и должно уберечь детскую любовь, дать ей право на законную жизнь.
       И еще один существенный момент -- важно знать, как любит подросток: умом или сердцем. Детское сознание неопытно, поэтому крайне важно научить ре-бенка анализировать свое чувство.
       Конечно, утверждение "чувство анализом можно убить" вполне правомерно. Но оно лишено педагоги-ческого содержания: ведь ребенка надо учить всему. Поэтому, если мать или отец спрашивают: а что тебе в ней или в нем нравится? А что ты больше всего ценишь в нем? А как бы он поступил в такой ситуа-ции? А не смогла бы ты ему помочь? А почему он тебе не помог? -- все эти вопросы крайне нужны ребенку. Не верьте, когда он уходит от подобных вопросов. Ко-нечно, эта тема настолько деликатна, что говорить о ней можно лишь в том случае, когда уже сложились самые доверительные отношения. Но даже в этом слу-чае надо быть очень осторожным. Ребенок всегда ис-пытывает некоторую неловкость от подобных разгово-ров. И это чувство стыдливости ни в коей мере нельзя заглушать. И все-таки, учитывая все эти деликатные нюансы, надо изредка возвращаться к этой трудной теме. Подростку всегда может понадобиться совет старшего.
       Девочке назначили первое свидание. Это огромное событие в ее жизни: оно может стать стимулом нравственного обновления и может заронить тревож-ную неуверенность, породить глубокую обиду. Роди-тели обязаны помочь дочери испытать всю полноту счастья и научить ее отличать первое свидание от обычного приглашения. Девочка в данном случае дол-жна быть подготовленной к разному развитию отноше-ний. Поэтому деликатное выяснение подробностей (А как он пригласил? А кто он? А как ты к нему от-носишься? А что он тебе потом сказал?) поможет ма-тери, например, достичь две цели: установить с до-черью более прочный контакт и дать ей своевременно правильный совет.
      
       4. Страдание так же необходимо для ста-новления личности,
       как и радость
       И вдруг, по непонятным причинам, свидание не состоялось. Девочка в слезах пришла домой: сорок минут стояла под часами... Вот здесь-то надо быть вместе с ней. Если вы на работе, скажите дочери, чтобы она непременно вас подождала, что вы вместе это обсудите и т.д. И когда вы увидитесь, спокойно выясните все обстоятельства несостоявшейся встречи, расскажите аналогичные истории, попутно заметьте, что очень часто происходит некоторая путаница со временем и местом свидания. Помогите девочке с достоинством выйти из подобной ситуации.
       Знайте, что все основные беды и несчастья так или иначе связаны с "личной неустроенностью" ребенка.
       Он достоин изучения, этот прекрасный мир детских чувств. Этот скрытый, клокочущий вулкан пережива-ний. Мир детских чувств педагогика порой обходит, полагаясь на художественную литературу, на кино... Родительский опыт не придает детским чувствам особенного значения: дескать, все прошли через это, все так естественно, и незачем здесь голову ломать...
      
       5. Невмешательство -- один из самых разумных приемов
       сближения с детьми
       Надо признать, что в такой позиции есть много рационального: невмешательство родителей в личную сферу жизни подростка создает для него обстановку доверия и деликатности, которые защищают его сокровенные чувства. Но педагогическая цель как раз и состоит в том, чтобы, тактично найдя доступ к скрытым уголкам души ребенка, вторгаясь в них, за-щитить его от неоправданных потерь, неудач, обод-рить, избавить от мучительных переживаний, объяс-нить непонятное... Если по каким-либо соображениям он не желает разговаривать на эту тему, не надо настаивать, выспрашивать. Ребенок должен знать, что его личная жизнь является его собственностью, что он на эту жизнь имеет свое естественное право и открыть ее тайны он может только сам и только самому близкому человеку. Вообще-то степенью близости в подобных ситуациях и определяется поведение родителей. Разумеется, если в это время по каким-то причинам отношения стали холодными, то никакого интимного разговора с подростком не получится. Поэтому крайне важно, как бы ни конфликтовали взрослые и дети, непременно беречь ту доверительность, которая сложилась однажды. Ребенок должен знать: "У меня самой есть нечто такое, что дороже всего..." И родитель должен изредка напоминать ему об этой сокровенной стороне отношений: "Мы можем как угодно спорить и даже обижаться друг на друга, но нас объединяет не просто кровное родство, а такая духов-ная связь, которая обязывает и попросить помощи, и протянуть руку, когда это понадобится..."
       Одним словом, надо приблизить к себе ребенка, только так можно влиять на развитие его духовного мира. Тактика "вторжения", о которой я говорю, не противоречит общей установке на невмешательство в личную жизнь ребенка: суверенность прав личности всегда должна быть на первом месте.
       Я не разделяю точку зрения некоторых педагогов, которые с позиций невмешательства рассуждают так: организуйте правильно всю жизнь ребенка (главным образом трудовую), и все станет на свои места. Это не совсем так. В мире чувств ничего не происходит само собой: это не менее сложная и трудоемкая работа сердца и ума, чем учение или любая другая работа.
      
       6. Если вы научите ребенка любить, вы научите его всему!
       Такая формула может показаться неожиданной. Но я готов привести некоторые доказательства. Любовь к человеку тогда будет полной и настоящей, когда она приносит радость любящим. Когда становится усло-вием развития творческой активности каждого, факто-ром саморазвития, мобилизации духовных и физи-ческих сил. Если этого самораскрытия нет, если чувство оглупляет, убивает лучшее, что есть в чело-веке, значит, произошла нелепая ошибка и надо непре-менно ее исправить...
       Может показаться, что я слишком рационалис-тично подхожу к столь тонкому и щекотливому во-просу, но иного подхода, по моему убеждению, быть не может.
       Давайте вместе разберемся. Какова цель? Ребенок должен приобрести опыт проявления своих лучших человеческих чувств. Гармоническое развитие требует того, чтобы ребенком был накоплен опыт эмоцио-нальной культуры. Без светлых, добрых чувств к дру-гому человеку не может быть ни хорошего труженика, ни семьянина, ни руководителя, ни гражданина своей страны.
       Итак, с целью все ясно и правомерно. Детский опыт любви не противоречит нашим воспитательным зада-чам, способен даже содействовать им.
       Ну, а средства?
       Вот со средствами несколько сложнее. Что же, спе-циально заниматься организацией столь интимных процессов? Нет, специально не надо! Но помочь ре-бенку разобраться в движениях его души надо непре-менно. А эти движения души для опытного, внима-тельного глаза всегда на поверхности.
       Если ваш сын, дочь не находят себе места, стали либо чересчур нервными, либо сонно-апатичными, знайте, что в них пробудились те чувства, в которых надо помочь разобраться.
       Если подросток вдруг стал ярым негативистом, стал низвергать авторитеты, знайте, что он где-то и в чем-то потерпел неудачу и ему грозит личная неустроенность.
       Если ребенок не слышит ваших советов или обра-щений, если он вообще никого и ничего не слышит, знайте, что к нему пришло то большое, сильное чув-ство, которое может стать и подлинным счастьем, и большой бедой.
       Детское чувство более ранимо, менее защищено, чем чувство взрослого. Ребенок вдруг попадает в неизведанный бурлящий водоворот стремительных пе-реживаний, страстей, притязаний. Впервые вспы-хивает ревность, обида и та томительная сладость ожидания, и та готовность отдать все, сделать все, до-стичь всего, и вдруг страшная непоправимая отвергнутость! Все впервые! И так глубоко и сильно, как ни у кого на свете!..
       Здесь нет ничего опаснее, чем чья-то спешка, неуместная шутка, снисходительное поучение. И нет ничего дороже, чем понимание, готовность терпеливо слушать и дать, не навязывая, добрый совет.
       Нужны мера и такт. А мера может быть только одна -- учить культуре чувств. Учить доброте любви. Учить беречь и хранить этот бесценный дар.
       Даже физическая красота может служить коллективизму или разрушать его.
       Мысль, что красивых девочек надо воспитывать как-то по-особенному, я встречал у многих педагогов. Каждый, кто соприкасается с детьми, знает, сколько преимуществ у красивого ребенка. Он почти не знает трагедии отвергнутости. Он всегда имеет возможность выбрать друга, товарища, компанию. Красивая де-вочка в коллективе может объединить (если она умна и добра) целые толпы ребят.
       Такая же девочка, если умна, но не очень добра, при определенных обстоятельствах может внести в коллектив такой заряд разрушительной силы, что неопытному педагогу чрезвычайно трудно справиться с ее влиянием, тем более что оно никогда не бывает на поверхности. Здесь-то и важны дискуссии, обсуж-дения, просто разговоры о чувствах, о привязанностях, о вкусах и ценностях.
       Мы уже говорили о том, что деятельность, и только деятельность, формирует личность. Но пусть в понятие "деятельность" входит и то интимное общение, кото-рое направлено и на освоение нравственных норм, и на постижение высоких нравственных идеалов в труде, любви, учении, в занятиях искусством, наукой, спортом.
      
       7. Каждый школьник -- это сложнейший мир проблем и задач.
       Забота о своевременном решении этих проблем и задач составляет основу строительства новой школы
       Когда-то, в первом издании "Семейной педагогики", я написал такую фразу: "Если вашей дочери минуло двенадцать лет, знайте, что вы имеете дело не просто с ребенком, а с маленькой женщиной". Дальше шло пояснение этого тезиса, не вызвавшего ни у кого на многочисленных обсуждениях книжки возражения или сомнения типа: "Что это за преувеличения?" Родители знают: дети в этой усложняющейся жизни становятся раньше взрослыми. Они в чем-то умнее нас, прежних. Их детство другое, чем наше. Когда сталкиваешься со старшеклассниками, иной раз поражаешься этому удивительному соединению в них детскости и овзросленности. На перекрестьях этих двух свойств как раз и создаются беды, точнее, рождаются противоречия, способные обернуться бедами.
       В последние годы я много занимался анализом такого рода противоречий. Меня, в частности, интересо-вало и то, как классическая литература, гуманитарное знание соединяются в одном человеке с безнравствен-ным мышлением. В последнее время я все чаще сталкиваюсь с тем, что безнравственные поступки совершаются не только теми, кто плохо учится, ничего не читает, не ходит в театр и в музеи. Напротив, немало отклонений случается и с теми, кто эрудиро-ван, в чьем сознании соединилось пристрастно ото-бранное из классики подтверждение того, что именно безнравственное, а не нравственное поведение -- норма. Я поражаюсь, с какой иезуитской способ-ностью выискивают они аргументы для обоснования своей неправедной позиции, тех ложных установок, которые берутся молодыми людьми на вооружение, становятся предметом споров.
       Вот какая история произошла с Сашенькой С.-- так ее все звали. Сашенька совершила преступление и оказалась на скамье подсудимых. У девочки был удивительный учитель, экспериментирующий, знаю-щий. С ним-то и произошел у меня этот сложный раз-говор, который я приведу ниже.
       -- Помню, дал я сочинение в девятом классе -- "Женские образы в романах Толстого",-- начал свой рассказ Иван Владимирович Петров.-- Меня совер-шенно поразило тогда сочинение Сашеньки. Она написала об Анне Карениной и Наташе Ростовой. Она развела обеих женщин по их достоинствам и недостат-кам. Восхитилась силою Анны, оказавшейся способ-ной на безудержное чувство. Меня поразили тогда подобранные ею слова для характеристики любви Анны и Вронского. Толстой одинаковыми словами описывает животную преданность Вронскому двух любимых существ -- лошади Фру-Фру и Анны -- их вечно женственные прелести, аристократизм тела, породу, кровь, энергическое выражение, блестящие и веселые глаза, понимание без слов. Сашенька выстрои-ла свою Анну -- хищную, порывистую, жадную, бесстрашную. Конечно, она начиталась дореволюцион-ной литературы, но отбор был сделан ею целенаправ-ленно. Она наслаждалась тем, что обнаруживала в себе сходство с Анной. Она наслаждалась тем, что ее человеческая неясность, женственность как бы соеди-няется с чем-то хищным, что, по ее мнению, было присуще аристократизму Анны. В ней она подметила, вычленила избыток животной жизни, тот избыток, ко-торый Вронский чувствовал в себе, в звере. И в Анне чувствовал, когда сам переступал самые последние пределы своей нежности к ней.
      -- Я что-то вас не пойму,-- перебил я Ивана Владимировича.-- Вы считаете, что в Анне живет что-то звериное?
      -- Я десятки раз читал "Анну Каренину" и никогда не замечал столь обнаженно жестокой характеристики бесовских страстей в самой Анне. Сашенька не только отыскала в Анне хищно-грозовые, если можно так ска-зать, порывы. Она еще и стала подражать созданному образу Анны. В ней стала развиваться особого рода вседозволенность. Она уничтожила в себе все какие бы то ни было ограничения. Нравственный каприз, прикрытый философией свободы, стал ее знаменем. Конечно, это громко сказано, но это так.
      -- И вы говорили ей об этом?
      -- Что вы! Во-первых, я не мог ей сказать об этом, потому что тогда я всего этого еще не сформулировал. Я лишь смутно догадывался о том, что с нею происхо-дит. А во-вторых, я тогда не знал, что она не просто черпала из книжек информацию, а выстраивала свой образ как картину мира, как модель поведения, как идеал.
       Я слушал Ивана Владимировича, и мне было инте-ресно, куда же он клонит? Неожиданно он предста-вился мне этаким молодым Карениным, изучившим все догматы морали, поучающим всех.
      -- Вы считаете, что в Сашеньке обнаружились садистские чувства, когда она описывала Анну? -- спросил я.
      -- Сашенька выбирала для анализа то, что задевало ее воображение. Я отдавал себе отчет, что многое из того, о чем она писала, было подсказано ей критикой, тем не менее она выбрала именно тот жестокий ряд нравственных проявлений, который был мне чужд и страшен. Она выписала те места, где Вронский ощу-щал в себе убийцу Анны, Анна видела это жестокое любовно-страстное влечение Вронского. Там есть такие слова: "Он же чувствовал то, что должен чувствовать убийца, когда видит тело, лишенное им жизни... Было что-то ужасное и отвратительное в воспоминаниях о том, за что было заплачено этою страшною ценой стыда. Стыд пред духовною наготою своей давил ее и сообщался ему. Но, несмотря на весь ужас убийцы пред телом убитого, надо резать на куски, прятать это тело, надо пользоваться тем, что убийца приобрел убийством.
       И с озлоблением, как будто со страстью, бросается убийца на это тело, и тащит, и режет его; так и он покрывал поцелуями ее лицо и плечи".
       Я слушал, как он почти наизусть читал Толстого. Я не помнил эти места с таким нагромождением жутких картин.
       -- Меня удивило,-- продолжал Петров,-- что в Сашеньке сидела, я это понял, жуткая потребность разобраться в этом страстно-грозовом начале, какое она подметила в Анне. Она в своем сочинении описы-вала, как убивал Вронский свою прекрасную лошадь, чуя свою вину, постыдную и непростительную, когда он прочел говорящий взгляд любимого зверя. И именно подобные чувства ощущает Вронский, когда видит тело Анны на столе казармы, тело, бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленных тел, тело еще прекрасное и полное жизни, такое же точеное все -- и грудь, и ноги, и бедра, и красивая голова, уцелевшая и закинутая назад со своими тяжелыми косами, вьющимися волосами на висках, и полуот-крытый румяный рот, и застывшее странное жалкое выражение в губах, и ужасное в остановившихся незакрытых глазах.
       - Я вас не пойму,-- перебил я Петрова.-- К чему вы ведете?
       - Я не к чему не веду. Я просто установил для себя, что в Саше вызревало это звериное начало, и она всячески искала обоснование ему. Потому и привлек ей Шамрай. Ей нужен был человек, который смог бы помочь переступить нравственный закон.
      -- Думаю, что вы ошибаетесь. Она так страстно мечтала о материнстве, так хотела покоя...
      -- Саша -- о материнстве? Я опять вспоминаю ее сочинение, где она сравнивала Наташу Ростову с Анной. Она писала: чем так жить, как жила потом Наташа -- помните, опустилась, не причесывалась стала неряшливой, утратила очаровательную прелесть и гордилась тем, что сама стирает пеленки, запач-канные не зеленым, а желтым,-- так вот Сашенька писала: чем так жить, лучше под поезд.
      -- И что же вы?
      -- А я что? Конечно, я стал рассказывать о том, что Наташа-девушка и Наташа-мать -- это по-разному прекрасные люди, что есть в Наташе-матери та высота, которая и составляет подлинную духовность... Но я вспоминаю теперь, что, когда я это все говорил, слова мои не доходили до Саши, как, впрочем, и до осталь-ных ребят...
      -- А почему?
      -- Вот это для меня загадка. Я не мог доказать де-тям, что Вронский или Нехлюдов являются, говоря словами Достоевского, сладострастными пауками в человеческом образе. А вы знаете, почему я не смог им это доказать? -- спросил он меня с вызовом.
      -- Почему?
      -- Да потому, что против меня сам Толстой со своим талантом. Чтобы дети научились воспринимать гениальные произведения Толстого, необходима совер-шенно иная этическая подготовка, нужен опыт нравст-венной жизни, нравственных исканий.
       Я слушал Петрова, он меня уже не раздражал, про-сто я ощущал в нем схоластику мнимой эрудиции: заучил цитаты, знает, что такое хорошо, а что такое плохо, а истинная нравственность не нуждается в заучивании, она опирается на человеческую культуру общения. А с чем соединилось художественное вос-приятие Сашеньки, с каким ее нравственным опытом оно сплавилось -- этого новоявленный Песталоцци знать не желает. Петров чисто литературоведчески, может быть, и затрагивал глубинные стороны форми-рования женского "я" -- это было интересно. Но он не знал той жизни Сашеньки, которая открылась мне.
       Мне Сашенька уже в следственном изоляторе рассказала о себе жуткую историю. Был отец, художник-прикладник, мастер по металлу, литью, антиквар, че-ловек сладострастный, запойный, садист, истязавший жену, мать Сашеньки. У Сашеньки была сестра, старше ее на шесть лет. Мать уходила на работу, а девочки оставались с отцом. Однажды Сашенька уви-дела, как шестнадцатилетняя сестра разделась и легла в постель к отцу. Саше было тогда десять лет. Отец позвал девочку к себе, схватил и положил рядом..
       -- И ты лежала рядом с ними? -- спросил я у Саши.
      -- Ну да,-- тихо сказала она, вяло улыбаясь.
      -- И ты просто так лежала? --
      -- Да. Отец приказал мне молчать. И целовал меня больно.
      -- А сестра не плакала?
      -- Нет. Я помню, у нее было совсем сумасшедшее выражение лица. Я ее такой никогда не видела.
      -- А теперь где сестра?
      -- Мать сумела отправить ее на Дальний Восток. Отец злился.
      -- И ты говоришь, что мать знала, что отец сожи-тельствует с твоей сестрой? -- Конечно, знала. Она по-своему любила отца, но боялась его. К тому же он приносил в дом хорошие деньги.
      -- Ты встречаешься с сестрой?
      -- Нет. Она замужем, и у нее хорошая семья.
      -- А что стало с отцом? -- спросил я.
      -- Был суд, и отцу дали десять лет. Я пожаловалась и все рассказала про отца.
      -- Отец сидит?
       - Что вы? Он вернулся через пять лет. Мы разменялись, мне дали комнату.
      -- Ты ненавидишь отца?
      -- Мне его жалко.
       Теперь я думал о том, что рассказал мне Петров. Значит, был опыт, жуткий, звериный. И была литература, сообщающая об опыте других людей. И зрела в девочке своя собственная зрелость. Разгоралась и пламенела, обжигая изнутри и извне девичью чувственность. Сашенька росла и ощущала в себе избыток и страстной силы любви, какая, как ей казалось, была в Наташе Ростовой, кинувшейся в объятия красавца Анатоля, которая была в Анне, преступившей все запреты со своим возлюбленным. И одной из причин того, что она оказалась преступницей, была ее любовь к рецидивисту Шамраю, который бежал из колонии, жил нелегально. Эта любовь будто соедини-лась с тем мерзким чувством, которое зародилось у нее, когда она прикоснулась к порочной страсти отца. Она поняла, что не в силах избавиться от того, что ви-дела в детстве. Ее преследовала потребность разобрать-ся в том, что жило в ней, не давало покоя. Потому она и металась в своих чувствах. Я подумал: Сашу можно защитить от наказания, от компании, которая при-страстила ее к праздной жизни, к наркотикам, но кто защитит ее от самой себя?
       Я подумал о другом. Занимаясь с детьми, обучая их и воспитывая, мы не решаем их главных задач и их главных проблем. Не решаем, потому что часто не знаем о их существовании. Не решаем, потому что занижаем уровень их развития. Не решаем, потому что не знаем, как решать.
       Учиться преодолевать свой собственный схематизм мышления, учиться проникать в сложный мир наших питомцев, учиться бережно и своевременно излечивать больные детские души -- без этого не может быть ни полноценного воспитания, ни новой школы.
       И самое главное. К гармоническому становлению приуготовлены и те, кто испытал на себе тяжесть порока, низость падения. Вся сложность избавления человеческой души от "свинцовых мерзостей" прош-лого состоит в том, что человек не в силах преодолеть рубеж между пороком, который им осознается, и гармонией, о которой он не ведает и которая, как погашенная мечта, живет в нем. Этот рубеж -- бездна. Нужны педагогическая отвага, щедрость, мастерство, гражданское мужество, чтобы помочь человеку обрес-ти гармонию в себе самом. Помочь избавиться от страха, от стыда, от неверия. И для этого необходимо не просто мастерство, не просто внимание. Гармония есть явление нравственное и достигается творческой силой души человеческой. Достигается готовностью защищать обновляющуюся душу и обновляющийся мир, чего бы это воспитателю ни стоило: позора, унижения или даже смерти.
       Еще раз хотелось бы подчеркнуть крайнюю опас-ность, которая кроется в попытках некоторых теорети-ков снять с повестки дня педагогики идею всестороннего и гармонического развития личности на том осно-вании, что у нас нет достаточных возможностей для реализации таких великих педагогических задач. Да, возможностей недостаточно! Но это вовсе не означает, что можно воспитывать без великих идеалов. Без идеала нет ни реальной действительности, ни дви-жения к правде и справедливости, ни педагогического мастерства. Сегодня многие учителя утверждают: как нет альтернативы демократизации общества, так нет приемлемой альтернативы всестороннему и гармони-ческому развитию демократической личности как цели воспитания. Другой вопрос, что путь к идеалу длителен, сложен и требует поэтапных действий с учетом реальных возможностей.
      
      

    Глава 5. Самосознание личности

       До сих пор мы говорили о двух сферах отношений: отношении ребенка к предметному миру (учение, труд, искусство) и отношении ко всему живому, и прежде всего к человеку,
       Но есть еще и третья сфера, которая не всегда учитывается в воспитании,-- это отношение растущего человека к самому себе, самосознание личности.
       С чего начинается самосознание? Где его границы? В каких сцеплениях оно выступает? Как развивать это уникальное человеческое "само", которое разветвля-ется в такие сложные образования, как самодисцип-лина, самостоятельность, самопроявление, самолюбие, самооценка, самоконтроль, саморазвитие, самовоспи-тание, самосовершенствование?
       Психологи отмечают, что самосознание развивается постепенно и, по всей вероятности, начинается с определения границ собственного тела. Затем ребенок начинает сознавать себя в системе различных социаль-ных зависимостей, прав и обязанностей, норм и тре-бований... А в тринадцать -- пятнадцать лет границы собственного тела для ребенка становятся не менее важными, чем тысячи других проблем. Мы, взрослые, беспокоимся, заботимся, думаем, как помочь своему дитяти в развитии, учении и прочее, а его волнует со-всем другое -- собственный рост, вес, цвет лица.
       Нет такого ребенка, который был бы безразличен к собственной внешности. И эта самооценка, как ни странно, определяет очень многое в самочувствии ре-бенка, а следовательно, и в общем интеллектуальном и духовном его развитии.
       Попробуем вычленить некоторые наиболее типич-ные стороны развития самосознания подростка и поду-маем, как надо поступать в каждом отдельном случае.
      
       1. Проблема роста
       Семиклассница страдает от того, что рост ее 171 см. В классе она выше всех. Выходит к доске, сгорбив-шись. Сутулится. Каждый выход -- страдание.
       Поэтому и не выходит иногда. Пусть лучше двойка. В сознании засели и реплика сверстника: "Эй, калан-ча!", и замечание учителя: "Что это ты так гнешься?", и ласковая просьба матери: "Да не сутулься же ты, расправь плечи, смотри, какая у тебя фигура хоро-шая..."
       А тут еще мальчишка понравился. А он на полго-ловы ниже! А туфли мама покупает, как назло, на высоком каблуке, хотя сейчас все носят на низком. Мама убеждает, что высокий каблук делает женщину изящнее, стройнее. И папа развивает теорию о каком-то классически совершенном теле, в котором ноги чуть ли не в три раза длиннее туловища и растут прямо из плеч... И все эти разговоры девочку раздражают, ранят. И никто ее не понимает. И никто не знает, ка-кими горькими слезами она обливается по ночам.
       И конфликты острые.
       Дочь: Я пойду к сапожнику, пусть срежет каблук...
       Маты Ты с ума сошла: портить новые туфли...
       Дочь: А в таких туфлях я не пойду в школу!
       Мать: Не валяй дурака. Сейчас же одевайся и марш!
       Дочь: Сказала не пойду -- и все!
       Мат : Как ты со мной разговариваешь?
       Дочь: А как с тобой разговаривать, если ты меня не понимаешь?
       Заметим, что в каждом таком случае в самосоз-нании подростка развиваются как бы два пласта. Один, тот, который на поверхности, известен по край-ней мере близким людям. Да, мама знает, что ребенок тяготится своим ростом, и пытается как-то смягчить остроту переживаний: дескать, чего волноваться, пустяки, ничего особенного. Но мать не знает другого пласта развития самосознания девочки, связанного с ее самооценкой. Она не знает тех тайных детских опасений и ожиданий, когда воображение ребенка раздувает свою беду до космических размеров. И эта беда становится, если хотите, в чем-то своего рода регулятором поведения, предметом постоянных разду-мий, сравнений, аналогий, переживаний. Девочка ча-сами занимается подсчетами: если я буду прибавлять даже по два сантиметра в год (а до сих пор по четыре!), то за девять лет мой рост увеличится на 18 см -- а это будет почти сто девяносто. А если по три сантиметра, то это будет больше двух метров... И еще девочка ду-мает: "А может, есть такие таблетки, которые умень-шают рост?" Пыталась она об этом сказать маме, но мама на это даже не обратила внимания... "А завтра снова в классе будут смеяться. И классный вечер бу-дет, и никто не пригласит на танец. И зачем мне все эти пятерки нужны, если все так скверно склады-вается, если жить с таким ростом невозможно..."
       И часами перед зеркалом в ванной: "Ах, эти ужасные длинные руки, чуть не до колен! Ну разве у нормального человека бывают такие руки? Ну, с ру-ками дело обстоит проще. Если их сгибать в локте, то они не кажутся такими длинными... И шея (мальчиш-ки назвали жирафой!) длиннющая такая, но с шеей можно что-то придумать: если воротник поднять, то длина скрадывается. А вот ноги -- их никуда не спрячешь... Как стыдно, когда мальчишки рядом с нею стараются приподыматься, вытягиваются, бед-ненькие, и на тротуаре занимают место там, где по-выше, и стараются сразу сесть, чтобы не было заметно, что она выше".
       Всего этого мама не знает.
      
       2. Ребенок мыслит образами. Его самосоз-нание предметно и образно. Он видит себя в среде других таким, каким сложился его "Я-образ"
       И если этот образ наделен отрицательными чер-тами, то и видение себя, дополненное преувеличен-ными деталями, весьма и весьма непривлекательно. Это самосозерцание доставляет ребенку страдание. По-этому здесь не о капризе идет речь, а о глубоких процессах, связанных с самовосприятием. И конечно, суть не "в границах человеческого тела", в представ-ления ребенка о себе вплетается, как правило, соци-альный контекст. Ребенок видит себя таким, каким его, как ему кажется, воспринимают другие. Ведь от-куда у девочки сложилось мнение, что ее фигура уродлива? В детской среде культивируется свой стан-дарт. Все, что выходит за пределы этой нормы, как правило, подлежит осмеянию. Чуть выше рост -- "Каланча", чуть полнее -- "Жирный" или "Жир". И мальчишки, которым раздают прозвища направо и налево, откликаются на новые "имена" и даже сами порой подшучивают над собой -- есть такой способ "смазать ситуацию": каждый придумывает свой спо-соб, потому что, стоит показать, что ты обиделся, бу-дут дразнить еще больше. "Я -- самый жирный, самый толстый! Я -- жир, и масло, и мясокомбинат!" Вот так все выложит о себе и выбьет на какое-то время почву из-под ног. Но каждый раз, когда слышит громкое "Эй, жир!" или "Эй, комбинат!", вздрагивает. Девчонки смеются, и даже учительница однажды улыбнулась, но ученикам сделала замечание: "Нельзя так!"
       А ребята наперебой: "А он у нас не обижается! Правда, жир, не обижаешься?" И мальчишка смеется: "Да чего там обижаться..." А на душе так горько, что взял бы да и утопился, если бы, конечно, не надежда!
       Надежда: где-то вдали маячит иной "Я-образ". Тот же мальчишка, но совсем другой: стройный, силь-ный...
       Надежда -- вот та ниточка, которая должна стать отправным моментом в воспитании, а точнее, в само-воспитании.
       Конечно, обстановку защищенности надо создать дома. Конечно, нужно стать союзником ребенка. "Тебе каблуки надо уменьшить? Что же, попробуем! Давай посмотрим, что это нам даст. Ага, целых три санти-метра. Прекрасно".
       Неужели каблук дороже духовной близости с ребен-ком? Конечно, возня, хлопоты. Но как иначе при-близиться к надежде? И как прекрасен момент детской окрыленности, когда девчонка мчится к сапожнику спиливать эти ужасные сантиметры, когда перед ее глазами рисуется иной, более привлекательный "Я-образ".
       А вот и снова туфли. Трех сантиметров как не бы-вало.
       Мать: Ну, ты здорово придумала. Теперь совсем другое дело!
       Дочь: А что, хорошо получилось!
       Мать: Отлично! А как ты себя чувствуешь в них?
       Дочь: Очень удобно!
       Если такая сцена повторится с отцом, бабушкой, дедушкой, то это только на пользу: процесс закреп-ления нового "Я-образа" длителен. Девочка должна поверить, что никакой трагедии с ее ростом нет и быть не может. Больше того, в таком росте есть свои досто-инства. Надо о них рассказать и помочь найти им применение. Заниматься волейболом или баскетболом при таком росте -- одно удовольствие. Открываются новые ожидания. Высокая девочка, попадая в среду сверстниц такого же роста, начинает чувствовать себя совершенно по-другому. И по-иному начинает себя воспринимать. По-иному выстраиваются детали нового "Я-образа". В четырнадцать-пятнадцать лет зеркало, особенно для девочки, может значить куда больше, чем интересная книга: идет "считывание" себя. Если раньше контур "Я-образа" складывался в общих чертах: руки, ноги, голова, то теперь тщательно прорисовываются детали: глаза, уши, рот, цвет лица, волосы, ресницы, поворот головы, улыбка, полуулыб-ка, едва заметное движение губ, чуть прищуренные глаза,-- и каждый раз новое лицо, новый характер. Как интересно! И в этих поисках себя проходят часы, недели, месяцы. Что-то меняется, что-то перестраи-вается. Торчат уши -- надо подлиннее волосы отрас-тить. Тоненькие губы -- не надо вытягивать их в ниточку. Постоянная улыбка на лице -- надо чуть-чуть хмуриться (только и слышишь: "Ты чего улыбаешься?" Надоело отвечать: "Да у меня лицо та-кое".. )
       И здесь свои страдания. Свои ориентации на стан-дарты. Я встречал удивительно симпатичных девчонок и мальчишек, которые были убеждены в своей не-красивости только потому, что не укладывались в некий стандарт. А откуда берутся стандарты?.. Кино, телевизор, открытки.
       А еще? Старшеклассники, освоившие стандарты. Мода на улыбки, на повороты головы, на прически, походку, манеры...
       И если подростком усваиваются только внешние стороны современной красоты, то нравственные про-счеты неизбежны.
       Отец заметил сыну, показывая на работающего че-ловека:
      -- Удивительно прекрасное лицо. Волевое и одухо-творенное... (а черты лица неправильные были у этого человека -- и ростом человек не вышел).
      -- Что же в нем красивого? -- удивляется сын.
      -- Неужели ты не чувствуешь всего великолепия его движений? А этот пристальный взор, а эта просвет-ленность во взгляде! А эта сила! Настоящая мужская красота!
       Мальчишке надо рассказывать об эталонах истинно мужской гармонии. Пусть он поймет, что мужчина всегда прекрасен, если его лицо светится умом, силой, добротой. Пусть эта мысль будет подростку новым ключом к творению самого себя.
      
       3. Постарайтесь понять, с каким чувст-вом относится к себе ваш ребенок
       У социальных психологов я встретил однажды примерно такую мысль: "В большинстве случаев "Я -- концепция" (основная мысль о себе) связана с чувст-вом. Человек может уважать или презирать самого себя. И он относится к себе так же, как он готов действовать по отношению к другим, кого он прези-рает или уважает".
       Представим, как подросток с его непосредственным чувством относится к тем, кого он не уважает. Навер-ное, ни одно требование этого человека не будет выполнено ребенком охотно. Большинство советов или поручений такого взрослого будет игнорироваться больше того, высмеиваться. Даже если этот человек говорит дельные и стоящие вещи, все равно к его словам отношение отрицательное.
       И наоборот, если ребенок относится к человеку с уважением, его требования, просьбы будут, как пра-вило, безусловно выполнены.
       Теперь представим себе вариант, когда ребенок презирает самого себя: не любит свою внешность, удручен своими качествами вообще, тяготится собой. Такого рода рефлексирующий негативизм -- явление довольно частое. И этот негативизм, если хотите, рождается на грани позитивного качества -- неудов-летворенности собой.
       Подросток и даже юноша часто не в состоянии разо-браться в своих мыслях и чувствах. А между тем само-оценки личности как раз и складываются на основе суждений и замечаний, адресованных ребенку дру-гими.
       Вопрос "А какой я?" подростку трудно задать дру-гим: мешает стыдливость, боязнь осмеяния. Да и взрослые почему-то остерегаются говорить детям об их достоинствах, все больше на недостатки напирают: "У тебя то не так... И это не как у людей", и прочее. На основе таких отрицательных заключений склады-вается негативная модель личности, которую нередко и начинает презирать сам ребенок. Но презрение не замыкается на самом себе, оно, будучи активным чувством, так или иначе оборачивается против тех, с кем сталкивается ребенок в жизни. Не любя, презирая себя, он начинает презирать и других, в том числе и близких. Так негативное самосознание ведет к образо-ванию негативных нравственных качеств, которые начинают проявляться в отношении к окружающим.
       Почему же мы боимся сказать ребенку о его досто-инствах? Остерегаемся зазнайства и детской самоуспо-коенности? Возможно. Но, может быть, тогда надо найти компромиссное решение: говорить о борьбе различных сил в самом ребенке.
       Сложность разговора в данном случае состоит в том, чтобы не стать на такой путь: "Вот ты ругаешь других, а сам-то ты какой? Имеешь ли моральное право критиковать других?" Занять такую линию, ко-нечно, можно, но вряд ли она будет продуктивной, ибо при такой позиции можно убить то ценное, что появи-лось в подростке: максимализм, ориентированный на нравственное обновление. В детском максимализме -- всегда два начала, две доминанты. Одна сливается с такими позитивными свойствами, как жизненная энергия, критицизм, обостренное восприятие жизни и самого себя, ориентация на крайние меры и требо-вания по отношению к себе и другим. Вторая в своем негативизме способна свести на нет все то ценное, что есть в первой. И здесь не о равновесии должна идти речь, а об абсолютном главенстве первой доминанты. То есть задача воспитателя как раз и будет состоять в том, чтобы развить в полную меру первое начало, чтобы то завышенное требование к другим и к самому себе упрочилось и оказалось реально выполнимым для ребенка. Поэтому в данном случае воспитатель не имеет права рисковать. Выбор только один: дать воз-можность проявиться тому сильному эмоциональному состоянию души, которое может привести к решению основных проблем нравственного воспитания под-ростков.
       Здесь возможна такая беседа.
       -- Вообще ты предъявляешь к другим высокие требования -- и это хорошо. Но, наверное, это не про-сто... Тебе, наверное, трудно? Мне кажется, что ты в себе не любишь многое и это твое отношение способно приглушить достоинства, которые у тебя есть: объек-тивность, разумность и, наконец, твои способности. С чем ты придешь к идеалу своему, если уничтожишь в себе самое лучшее?
       И дальше в разговоре обязательно должны быть затронуты вопросы безграничных возможностей чело-века, вопросы самодисциплины и самоорганизации, пути приближения человека к идеалу.
      
       4. Подумайте, в чем вас может обвинить ребенок, когда станет взрослым
       Высокий уровень самосознания предполагает высо-кий уровень, если можно так сказать, самореализа-ции. Очень часто мы встречаемся с таким вариантом, когда ребенок все понимает, или, точнее, о многом имеет правильные представления, а реализовать эту познанную правильность не в состоянии по ряду причин. Основная -- отсутствие привычки к система-тическому труду.
       Возникает проблема, как заставить ребенка посто-янно трудиться, постоянно работать над собой.
       ...Подросток две недели почти ничего не делает. Придет из школы и буквально мается: то за одно возьмется, то за другое -- все, кроме занятий. И предлоги находятся разные, и увертки самые правдо-подобные: и голова болит, и устал, и ничего не задавали. И наконец, самое главное оправдание: "Я же не получаю двоек!"
       Бывают у школьника, действительно, такие состоя-ния, когда он устает, когда некоторая перегрузка занятиями вдруг оборачивается неспособностью зани-маться, которая имеет тенденцию перерастать в лень. А это самое страшное. Лень, помноженная на привыч-ку, становится бедой ребенка на всю жизнь. И рано или поздно ребенок, столкнувшись с другими, трудо-любивыми, детьми, обвинит вас, родителей, в вашем нетребовательном воспитании. И об этом надо сказать ему сейчас. Сказать без оговорок: "Я не хочу, чтобы потом ты обвинял нас. Я не хочу, чтобы ты страдал от собственной лени. Поэтому вставай и работай".
       И надо непременно настоять на своем. Ребенок дол-жен знать, что есть такие законы жизни, которые надо выполнять безоговорочно. Этим законом является систематический ежедневный труд. Труд, как еда, как сон, необходим человеку, чтобы жить в этом мире, чтобы реализовать свои человеческие возможности. Труд, соединенный с нравственностью, различными формами самодеятельности и человеческого наслажде-ния, является основой всестороннего и гармонического развития личности...
      
       5. К гармонии -- через противоречия
       В одном из выступлений писатель Федор Абрамов возмущал-ся нетрудовым воспитанием детей в пионерских лагерях. А мне вспомнился мой педагогический опыт...
       Я работал в школе-интернате. У нас было 180 гектаров земли, были хозрасчетные мастерские, фер-мы. А летом мы уходили в походы. Для чего? Чтобы научиться разрешать сложнейшие жизненные проти-воречия. Чтобы уметь ориентироваться в любой обста-новке. Чтобы узнать цену всему тому, чему мы научи-лись у себя дома, в нашей школе.
       Я и сейчас иногда встречаюсь со своими воспитан-никами. Они работают в разных должностях. Есть и руководители производства, и военные, и рядовые инженеры, и учителя, и рабочие. Что их объединяет? Оптимизм. Умение многое делать своими руками. Навыки организаторской работы. И еще: они любят искусство, потому что у нас в школе каждый пробовал писать стихи и сказки, рисовал, занимался в различ-ных художественных кружках и студиях.
       Но самое главное их достоинство в том, что они сами стали на ноги и этому учат своих детей.
       Расскажу об одном походе, где мои воспитанники столкнулись с иным воспитанием, со сложным миром "взрослых" противоречий.
       В пути нам повстречалась семья Жигулиных: Варвара Петровна, завуч одной из школ, ее муж Владислав Андреевич и их сын, семиклассник Степа. Варвара Петровна, наблюдая за нашими детьми, тут же решила использовать ситуацию для воспитания своего сына.
      -- Степа! -- сказала мама-завуч.-- Ты только понаблюдай, какие воспитанные дети. Ты послушай, что каждый из них умеет делать. Коля, расскажи, пожалуйста, что ты умеешь делать. Видишь, Степа, он умеет шить брюки и рубашки, тапочки и одеяла, писать картины маслом, играть с листа на баяне, он сверлит на станках, шлифует, долбит, токарит...
      -- Такого слова нет,-- поправил Коля.-- Надо гово-рить "токарничает".
      -- Ты слышишь, Степа? Подумать только, этот Коля еще может проплыть пять километров и пробе-жать не останавливаясь десять верст, простоять на го-лове шесть минут, сделать тридцать приседаний и подтянуться на турнике двадцать шесть раз...
      -- А может быть, он врет? -- сказал Степа, разгля-дывая Колю Почечкина.
      -- "Может быть, может быть",-- рассмеялся Ко-ля.-- Давай поспорим. Что у тебя есть? У меня, напри-мер, есть заработанные мною лично мои собственные сто шесть рублей. Могу на них купить мороженого, сколько захочу, а могу тебе проспорить. У тебя были когда-нибудь в руках заработанные тобой деньги?
       Степа пожал плечами:
      -- А зачем?
      -- Вот и я говорю -- "зачем"? А зачем жить -- зна-ешь? Может быть, ты от жизни никакого удовольствия не получаешь -- откуда я знаю? Тебе интересно жить?
       Степа не понимал, о чем его спрашивают. В это время подошли Витя Никольников и Саша Захаров.
      -- Нам удалось найти райком комсомола. Отлично. Всё в порядке. Сначала нам не поверили, а потом, когда посмотрели маршрутный лист, приняли как положено,-- рассказывал Витя.
      -- В общем, нам дали работу,-- вклинился Саша.--- Будем работать в саду консервного комбината. За-работать в день можно в пределах шести рублей. Овощи и фрукты бесплатно. Подсчитали: за неделю можем заработать на проезд по Днепру до Херсона, а может быть, и до Одессы, а там, если не хватит средств, найдем другую работу.
      -- Добре-добре,-- сказал Александр Иванович.-- А не ругались там, в райкоме, что взрослых не было с вами?
      -- Сначала удивились,-- пояснил Витя.-- А потом даже похвалили: "Молодцы, что сами. Передайте ва-шим воспитателям, что они хороших ребят воспи-тали".
      -- Степа, ты слышишь? -- сказала Варвара Пет-ровна.-- Вы знаете, я бы и своего Степу отдала к вам, хоть на недельку. Степа, ты бы пошел с ребятами рабо-тать на комбинат?
       -- Варя, что ты парня позоришь! -- сорвался вдруг с места ее муж.-- Прекрати немедленно!
       -- Замолчи, Владик! -- ответила Варвара Пет-ровна.-- Я хочу понять, почему наш Степа растет та-ким вялым, безынициативным.
       - Так нельзя, Варвара Петровна,-- сказал Коля назидательно.-- Нельзя при всех отчитывать своих де-тей. У нас, например, никто не делает замечания друг другу в общественных местах. Дома -- пожалуйста, у нас тоже дома всякое бывает, а в гостях и в других местах мы отдыхаем и никогда не ругаемся.
      -- Видишь, до чего мы дожили, дети нас учат,-- это Владислав Андреевич сказал.
      -- Извините нас,-- сказал Коля.-- Пойдем-ка, Степа, я тебе одну вещь покажу.
       Когда Коля и Степа ушли к воде, Владислав Андре-евич спросил:
      -- А у вас это что, специально?
      -- Что именно?
      -- А вот что они сами на предприятия идут -- дого-вариваются о работе, считают деньги, зарабатывают?
      -- Представьте себе, арифметика личных доходов и расходов -- это тоже одно из средств воспитания. Вы удивлены?
      -- Но это ведь не советское воспитание?
      -- А вы считаете, что ваш Степа получил советское воспитание?
      -- У нас совсем другое дело. Наш Степка -- не-радивый. Может быть, он еще опомнится. Это мать во всем виновата...
       Прервем рассказ и сделаем некоторые выводы.
       В приведенных ситуациях отражены типичные, на мой взгляд, противоречия семейного и школьного вос-питания. Нетрудового воспитания. Воспитания, кото-рое формирует у детей потребительскую психологию. Противоречие, как это ни странно, состоит в том, что Дети хотят работать, хотят зарабатывать деньги, меч-тают о производительном труде, а им не дают работать, чего-то боятся, чего-то остерегаются.
       Однажды у Макаренко спросили: "Очень часто ребята не хотят учиться, а хотят работать, а мы до семнадцати лет их мучаем, мучаемся сами. Правильно ли это?" Он ответил: "Маркс считал, что дети с девяти лет должны принимать участие в производительном труде. Труд очень увлекает детей, и я уверен, что наша будущая школа будет применять производительный труд. Мы не справились с трудовым воспитанием в большой мере благодаря отсутствию кадров... Я вообще считаю, что у нас сейчас во многих школах главной бедой является дисгармония между бурными сильными, горячими натурами ребят в двенадцать--четырнадцать лет и скукой детского коллектива в школе".
      
       6. Расковать физические и духовные силы ребенка -- для этого не нужны годы и месяцы...
       Продолжу рассказ о походе.
       Часа через два Степа вместе с нашими ребятами драил катер: мальчики договорились с моряками насчет почасовой работы. Оплата должна была производиться натурой -- вычищенный катер отдавался на полдня в распоряжение отряда. К вечеру мальчики так сдружились, что Степа ни за что не пожелал расставаться с ребятами и слезно убеждал маму и папу отпустить его с ними хотя бы на недельку. И когда родители согласились, я все же спросил:
      -- А не боишься? Может быть очень трудно! Очень - понимаешь?
      -- Понимаю,-- тихо ответил Степа.
       А трудности действительно были. Утром мы прошли километров пятнадцать. Устали. Пообедали отправились смотреть колодец, куда во время фашистской оккупации были брошены три подростка. Познакомились с родителями погибших. Тяжело и горько..
       Стал накрапывать дождь.
      -- Пойдем дальше,-- сказала вдруг Маша.
      -- Дождь же. Идти будет скользко. Глина.
      -- Все равно пойдем,-- сказал Коля.
      -- Устали!
      -- Все равно пойдем! -- решили все.
       Это был марш-бросок километров в двенадцать. Александр Иванович чертыхался:
       -- Ну и чертова детвора пошла. Совсем замучился.
       А ребята шли как ни в чем не бывало. Прекрасная ночь окутывала нас. Дождь перестал. Небо прояс-нялось. Звездная рябь светилась, отражаясь в Днепре.
      
       7. Производительный труд -- это слож-нейший мир социальных влияний, проти-воречий, первые опыты подлинно граж-данского поведения
       ...Я работал со Славой и с Витей на прицепе -- возили из сада груши в ящиках. Я сидел на тракторе "Беларусь" рядом с трактористом, а на прицепе -- Слава и Витя. И вдруг в трактор врезается грузовик. За обочиной дороги глубокий овраг. Тракторист успел тормознуть, и нас развернуло так, что мы едва не перевернулись. Молоденький шофер кусал губы и виновато выслушивал мою ругань:
       -- Не видишь разве, дети? Как можно так ездить!
       Приехала милиция. Начались акты, подписи. Молоденький шофер едва не плакал. Подошел ко мне Слава:
       -- Это мы виноваты в аварии. Мы его дразнили. Бросали ему груши, а он пытался их на ходу поймать. А когда это у него не получилось, он поравнялся с нами, и мы за храбрость ему в окошко стали бросать. Он и врезался. Не рассчитал. Хотите, мы признаемся милиции?
       Я молчал. Прибежал Александр Иванович.
      -- Ну, вот что,-- сказал он.-- Нам надо побыстрее улепетывать отсюда.
      -- И все-таки надо было сказать милиции, что и мы виноваты в аварии. А мы подло сбежали. Нехорошо.
      -- Так еще не поздно,-- сказал Слава с ехидцей.
      -- А у нас тут похлеще случай. Рассказать? -- бросила Маша у Лены.
      -- Рассказывай,-- поддержала Лена.
      -- Ну, в общем, сегодня в весовой без квитанции, "налево" отвезли две машины груш. Самые лучшие. Целый день калибровали.
       - А вы точно знаете, что "налево"?
       - Мы же сидим на квитанциях. Все выходящее из весовой строго на учете, строго по документу. Специальный инструктаж прошли. Знаем.
       Но тут поднялся Александр Иванович:
       -- Ребята, я со всем согласен. Возможно, я не прав, но я все-таки скажу. Черт его знает, мне как-то не-ловко. Нас здесь хорошо приняли. И кладовщики так внимательны, так заботятся о нас. Одеяла принесли с другого склада, спальные мешки достали, на дорогу нам подарок готовят. А мы на них из-за угла. Мне как-то совестно. А потом: вдруг все не так?
       Я взглянул на Лену и Машу и увидел их растерян-ность.
      -- Ну, тогда, может быть, им прямо в глаза ска-зать? -- предложил Витя.
      -- Я бы, например, не смог этого сделать,-- сказал Александр Иванович.-- А кто смог бы?
       Ребята молчали.
       -- А может быть, эти две машины не украдены? - усомнился я.
       Как было бы хорошо, если бы все в этом мире было честно и справедливо...
      
       8. Учить порядочности -- вот основа гражданского
       воспитания
       И вдруг -- неожиданность: к нашему костру подо-шел дядя Вася, кладовщик, которого мы уже успели и осудить, и приговорить.
      -- А я вам принес орешков. Думаю, дам ребятиш-кам, пусть пощелкают. Здорово вы нам помогли, ре-бятки. Я люблю детвору. У меня, знаете, такое горе. Был мальчик, вот как ты,-- и дядя Вася погладил по плечу Славу Деревянко.-- Похоронил год назад. Такой хлопец был. Красавец.
      -- А что с ним?
      -- Утонул, ребятки. И плавал хорошо. А вот не стало мальчика. Мать убивается, я сам не свой хожу. Работа не в радость. Провались все на этом свете.
      -- Ну зачем же так? -- сказал Витя.-- Может быть, у вас еще будут дети.
      -- Поздно. Не будут, ребятки. Разве сиротку взять на воспитание.
       -- А что,-- сказал Слава.-- У нас, там, где я живу, одна семья троих вырастила. Теперь у них и внуки есть.
       Я поразился вниманию, с каким слушали дядю Васю ребята. Думал: до чего же отходчивы, до чего же добры. Только Маша Куропаткина сиротливо накло-нила головку, и непонятно было, что у нее на душе.
       У меня часто спрашивают, когда я рассказываю об этом случае: "А как же вы, как педагог, поступили?" Я отвечаю: "Я, должно быть, поступил неправильно. Я тогда не сказал ни слова. Меня точно заклинило. Я наблюдал за детьми. Наблюдал за внутренней борьбой. Я почему-то боялся: а вдруг тот же Слава встанет и скажет: "Не верим вам. Вы -- вор!" И как я обра-довался на следующий день, когда мы узнали, что две машины груш отмечены в какой-то другой книге...

    * * *

       Следующая часть книги -- методическая. Она отвечает на вопросы: как поступить? как влиять? как воспитывать?
       Сам замысел создания "рабочей" педагогики на каждый день определил и способ изложения мате-риала -- не от абстрактных принципов, а от логики повседневного общения с детьми. Мне кажется, это один из путей к взаимопониманию с читателями-родителями, которые в постоянном поиске создают микропедагогику семейных отношений.

    ЧАСТЬ VII. ПЕДАГОГИКА НА КАЖДЫЙ ЧАС

    Глава 1. Утро

       Вы просыпаетесь, вы полны забот о предстоящем дне. В голове складывается цепочка предстоящих дел, их много, больших и Малых, важных и пустячных, приятных и скучных, но обязательных, неотложных. В этом калейдоскопе одна из главных забот -- ваш ре-бенок. Разбудить, накормить, присмотреть за одеждой, отправить в школу. Вы почти не осознаете своих действий: все давным-давно перешло в навык, в привычку. Какого рода эти привычки? Принял ли ваш ребенок участие в приготовлении завтрака? Помог убрать со стола? Напомнил о чем-то, пообещал что-то. В каком настроении уходит ребенок в школу? С каким выражением лица прощается? Как он отреагировал на ваше последнее замечание? С каким чувством вы идете на работу?
       Утром время предельно сжато. Утро либо заряжает вас светлой духовностью, либо оставляет в вас горечь обиды, щемящий вопрос, предчувствие боли, которой еще нет, но которая, возможно, через некоторое время даст о себе знать.
       Все знакомые мне семьи я бы разделил на три типа. Первый тип -- идеальный, где утро приносит удовле-творение, радость, надежды. Второй тип -- средний, где утро, в общем-то, не огорчает, все идет своим чередом, и каждый занят собой, выполняя свои обя-занности. И третий тип -- скандально-раздражитель-ный, где первые встречи наполнены открытым или тайным недовольством.
       Попробуем выстроить все три модели отношений, чтобы увидеть плюсы и минусы технологии повседнев-ного общения.
       Идеальная модель. Представим такую ситуацию. Вы просыпаетесь от легкого прикосновения вашего ре-бенка. Он говорит: "Пора, мама. Я включил чайник и утюг. Завтрак на столе. Я сегодня встал, как мы и договорились, пораньше -- готовился к контрольной". За завтраком отец рассказывает о своих трудностях на работе, подчеркивая, что ему, наверное, все же удастся осуществить задуманное. Сын тоже говорит, что у него день не из легких. Он говорит отцу: "Не беспокойся, Все у меня будет в порядке". И бабушке: "Сегодня скользко -- ты не ходи в магазин. Запиши все, что нужно, я куплю". Маме: "Иди, а то опоздаешь, я уберу со стола".
       Средняя модель. Первой встала бабушка. Приготов-лен завтрак. Встала мама, включает утюг, гладит брюки сыну. Будит отца. Отец встает, умывается, зав-тракает один, уходит молча. Мать будит сына: "Пора". Сын: "Еще капельку". Мать обговаривает с бабушкой что-то. Слегка ссорятся. Бабушка: "Ему пора". Наконец ребенок встает, умывается. Молча съедает завтрак, уходит. Мама пытается его поцеловать, сын уклоняется.
       Негативная модель (скандальный вариант). Эта модель из цепи антипатий, злости, недоразумений. Полчаса длится пробуждение. Бабушка, которую внук толкнул ногой, плачет. Мать: "Да перестань причи-тать!" Срывает, наконец, одеяло с сына. Сын съежи-вается и продолжает лежать. "Ну что это такое? -- возмущается мать.-- До каких пор это будет продол-жаться?" -- "У меня болит живот",-- говорит сын. "Врешь!" -- кричит мать. "Не вру, сама ты врешь",-- отвечает сын, вставая. Идет в туалет. "Сколько можно там сидеть?" -- кричат бабушка и мать. "Живот болит",-- раздается из-за двери. Угрозы, уговоры.
       "Я есть не хочу!" -- скандал. "Я не пойду на пер-вый урок!" -- скандал. "Я эту рубашку не надену!" -- скандал. "Сегодня классная болеет -- я пойду в джинсах!" -- опять скандал. Дом накален, звучат срывающиеся голоса. И плач бабушки: "Господи, да откуда же это такая беда?.." Сын швырнул матери шарф, который она пыталась надеть ему на шею, и скатился с лестницы.
       Если ваши отношения строятся по схеме "идеаль-ная модель", закройте эту книжку -- вам она ничего не прибавит.
       Если ваши отношения строятся по принципу вто-рой модели, прочтите дальше, возможно, кое-что вы приобретете для себя.
       Если же сложилось так, что ваши отношения где-то на стыке второй и третьей модели или же наметились симптомы "скандального варианта", давайте вместе подумаем, попробуем увидеть истоки ваших просчетов, чтобы разобраться в изъянах воспитания.
       ...Взгляните на спящего ребенка. Какая чистота и покой! Ваш ребенок прекрасен. Всмотритесь в эту кра-соту. Я много лет работал в школах-интернатах с трудными детьми. Часто по утрам, до подъема, прихо-дил и наблюдал за лицами спящих. Они действительно были прекрасными и одухотворенными. Лица, све-тившиеся добротой. Лица, на которых не было уста-лости, раздражения, как будто все дурное было сбро-шено вместе с одеждой. И по мере того как дети пробуждались, как они приходили в себя, они будто надевали на себя и те нравственные одежды, которые в виде привычек, укоренившихся дурных наклонностей составляли пеструю ткань различных ощущений, моральных свойств, отношений.
      
       1. Умейте отделить все дурное от того прекрасного, что есть в ребенке
       А этим прекрасным являются его потенциальные возможности, которые присущи каждому. Надо только создать условия, чтобы одежды безнравственного пове-дения были обязательно сброшены. Их нельзя сры-вать, надо, чтобы ребенок сам их сбросил, сам с ними расстался.
       Вдумаемся хотя бы в причины нежелания встать вовремя. Первая -- физиологическая: ребенок не выспался. А это значит, что он поздно лег или долго не мог уснуть, поел на ночь чего-то острого, возбуждаю-щего, а может, мало был на воздухе. Кислородная недостаточность ведет к нарушению сна, к повышен-ной нервозности. Вообще, занимаясь нравственным воспитанием, не забывайте о физическом развитии ре-бенка, о физиологических факторах его поведения.
       Вторая причина -- моральная: ребенок ничего хо-рошего не ждет от предстоящего дня, ничего, кроме тревог, неприятностей, невзгод, замечаний, окриков. Роки не выучены или выучены плохо, значит, опять страх ожидания вызова к доске, двойка в дневнике, строгие учительские нравоучения, обидные смешки одноклассников... И так изо дня в день!
      
       2. Помогите ребенку выпутаться из мрач-ного лабиринта неприятных ощущений!
       Запомните: его грубость и нервозность -- результат педагогической запущенности, результат вашего невнимания к его делам. Никакая жесткость требо-ваний не может помочь вам сформировать в ребенке личность, если вы не снимете названные причины. Брань, угрозы, наказания только ожесточают. Оттого и нет желания просыпаться. Жизнь кажется сущим адом. И она именно такая у каждого запущенного ре-бенка.
       И здесь не просто надо пожалеть сына или дочь, не просто приласкать, утешить, а помочь. Ласка и жалость в данном случае не менее вредны, чем окрик, ибо сострадание может лишь укрепить ощущение безвыходности. Ребенок еще не в состоянии сформу-лировать причины своих бед. Но уже понимает интуи-тивно, что простое сочувствие не может ему помочь. Потому нередко оно его раздражает. Потому многие дети и восстают против сюсюкающей педагогики, про-тив различных форм педагогического либерализма. Либерализм и жалость на какое-то время ослабляют боль, сглаживают противоречия, не разрешая их.
       Отогреть душу ребенка, сделать так, чтобы он по-чувствовал радость жизни,-- значит затронуть такие стороны его индивидуальности, которые в конечном итоге приведут ребенка к преодолению собственной отчужденности. Никакие внешние перемены не произ-ведут метаморфозы, если ребенок сам не станет ге-нератором своего обновления. А точнее, внешние перемены в сочетании с собственной детской самостоя-тельностью могут дать желаемый результат в вос-питании. Попробуем разобраться в сложных меха-низмах этих нравственных преобразований.
       Итак, нашей скромной целью является переход от скандального утреннего варианта к идеальной модели. Предупреждаю, что из предложенных мною двух десятков ситуаций вы можете выбрать те, которые больше всего подходят к вашему ребенку. Естественно, могут найтись и другие.
      
       3. Механизм радости
       Нет на свете такого ребенка, который не проснулся бы с радостью, если бы знал, что утром его ждет что-то приятное, желанное. Я поражался той волне положи-тельных эмоций, которая буквально захлестывала де-тей, когда утром они знали, что им предстоят дела, сулящие удовольствие. Их лица сияли ожиданием и такой одухотворенностью, которая не может не сде-лать лицо любого человека прекрасным. Весь педаго-гический смысл этой радости заключался в том, что она была связана с самым обычным будничным делом (специально приведу подробный перечень этих дел): вымыть горячей водой асфальтовые дорожки (вычи-тали, что в Голландии моют асфальт с мылом!), при-вести в идеальный порядок все помещения до прихода воспитателей (чтобы воспитатели удивились и сказали: "Ах, не ожидали. Что же такое случилось?"), привести в идеальный порядок свою одежду и выучить уроки (чтобы самому себе сказать: "Ты все можешь"), по-мочь до уроков товарищу в чем-нибудь, подготовиться к выезду в поле, поход, на рыбалку и т. д.
       Одно только условие нужно было выдержать: дело должно быть посильным, выполнимым. Причем я за-метил, что источник радости иногда таился не в самом труде, а в том общении, которое нес труд или какая-то деятельность. Например, один мальчик готов был вы-полнять любую работу, предложенную каким-нибудь дядей Колей, с которым он дружил. Иногда источник радости вспыхивал и в самом методе оформления занятий. Например, игра или соревнование.
       Нет на свете такого ребенка, у которого не было бы любимого занятия. Дети способны радоваться и полу-чать удовольствие от выполненной ими работы. Ис-пользуйте эту способность! Подготовьте такую радость. Важно, чтобы ребенок ждал этого дня, этого утра. Он проснется и сам, без напоминаний, умоется. Сам позавтракает. И возможно, сам впервые уберет со стола. Такой радостью может быть и хорошо подго-товленный урок, и новые люди, и встреча с товари-щем, и прогулка с отцом, и разбивка цветника, и мно-гое другое...
      
       4. Не ждите резких перемен
       Воспитывать слишком рьяно так же опасно, как и вообще не воспитывать. Навязанная ребенку резкая перемена темпа жизни может стать вредной. Дурные привычки надо искоренять постепенно. Иной раз родитель ждет немедленных перемен, а они еще зреют. Надо научиться терпеливо ждать. Научиться видеть назревание перемен. Мне нередко возражали: "Нет этого назревания". Я отвечал: "Быть этого не может". И предлагал проанализировать факты. И действи-тельно, удавалось вместе с родителем обнаружить перемены к лучшему.
      
       5. Механизм поощрения
       Радость -- социальное свойство. Конечно, ребенок может радоваться и наедине. Но, как правило, он несет свою радость другим. Важно, чтобы его радость или успех были замечены. Оттого, что ребенок разделит свой восторг с родителем или сверстником, будет только польза. Ваше понимание и сочувствие придадут ему уверенности в своих силах, помогут созданию здо-рового микроклимата в семье. Если ребенок встал вовремя и без возражений выполнил некоторые ваши требования, не поскупитесь на похвалу. Надо, чтобы вы сказали: "Оказывается, ты сам можешь встать и все сделать". Надо, чтобы кто-то из членов семьи поддержал: "Вот какой молодец!"
       Если вы поставили цель вывести ребенка из тяже-лого положения в учебном труде и для начала помогли ему подготовить домашнее задание, надо непременно поговорить с учителем, чтобы он спросил выученный ребенком урок и сказал примерно так: "Да ты, оказы-вается, можешь прекрасно отвечать". Сверстники в та-ких случаях бывают добрыми и щедрыми. Ребенок почувствует эту щедрость и в их взглядах, и в репли-ках, и возможно, в небрежно брошенном одобрении: "Да ты, старик, силен..." Радость вспыхнет в душе ре-бенка, и это будет и ваша, и его большая победа. Ко-
       нечно, иногда нелегко уговорить педагога отметить, казалось бы, ничем не примечательный ответ ученика, сколько раз удручавшего его своей нерадивостью. Поймите педагога: ему трудно вот так сразу переме-нить свое мнение. И все-таки постарайтесь убедить его помочь вашему замыслу.
      
       6. Не делайте из ребенка подопытного кролика
       Надо усвоить такое правило: "Ребенок живет, а не воспитывается". Ему нравится творить самого себя, а не быть средством для достижения ваших пусть даже самых прекрасных целей. Никто не хочет быть сред-ством для достижения чьих-то целей. Если ребенок обнаружит в ваших действиях некоторую нарочитость, скажите ему в лоб: "Да. Я хочу, чтобы у тебя больше было радости и счастья. Разве тебе так не нравится. Разве ты хотел бы, чтобы на тебя орали?.."
      
       7. Единство труда и наслаждения
       Удовольствие может выполнять в воспитании раз-ную роль. Оно может быть полезным и вредным. Вредным становится тогда, когда ведет к образованию нездоровых наклонностей, к потребительству. Удо-вольствие полезно, если оно сопряжено с трудом, с мускульным напряжением или с работой мысли. Единство трудового усилия и наслаждения, которое ведет к нравственным образованиям, и есть то, к чему стремится педагогическое искусство. Когда говорят, что этот ребенок живет полнокровной жизнью, как раз и подчеркивают, что ему не чужды и радости, что труд доставляет ему мгновения подлинного счастья. Когда говорят, что этот ребенок очень трудолюбивый, но будто весь высушен, никогда не загорится, не придет в восторг, то подчеркивают серьезный изъян скучного, педантичного воспитания.
       Удовольствие -- это тот нектар, который должен быть разлит во всех движениях растущего человека даже в самых трудных и нежеланных напряженных действиях. Но этот нектар становится ядом, если потреблять его в чистом виде. Удовольствия чисто потребительского характера не только приводят к пресыщению, но и искажают личность.
       Даже два удовольствия, поставленные рядом, рож-дают потребительское отношение. "Трудовое усилие -- наслаждение -- трудовое усилие" -- вот формула, ко-торая может привести к воспитательным удачам. Перевернуть эту формулу, поменяв в ней местами труд и удовольствие,-- значит прийти к своеобразному педагогическому гедонизму, к этакому развлекательству, неизбежно ведущему к зарождению раз-личных форм потребительской психологии.
       "А не заблуждается ли автор? -- может возникнуть вопрос у читателя.-- Какая же здесь беда, если ребе-нок получил удовольствие оттого, что убрал в комнате, затем оттого, что выучил уроки, затем оттого, что прочел интересную книжку? Вот вам целых три удо-вольствия, поставленных в один ряд..." Все правиль-но, отвечу я придирчивому читателю, здесь действи-тельно три удовольствия, рожденных не на основе потребления, а на основе трудовой деятельности. Удовольствие, достигнутое трудовым усилием, фор-мирует потребность. Если ребенок получил удовольст-вие оттого, что он сам встал по заведенному будиль-нику (это его волевое усилие), надо сделать так, чтобы от этого удовольствия был перекинут мостик к дру-гому усилию, ранее не практиковавшемуся, -- чтобы он сам умылся, оделся, убрал после себя и т. д. Если ребенок в нашем замысле выучил один урок, ответил и получил от этого радость, то пусть эта радость станет первым звеном в цепи других подготовок к домашним заданиям.
      
       8. Не избегайте мелочей
       Общеизвестна формула "В воспитании нет мело-чей". То, что для взрослого кажется мелочью, для ре-бенка весомо и существенно. Для малыша научиться зашнуровывать ботинки, быть может, не менее слож-ная премудрость, чем для взрослого выучить иностран-ный язык. Весь ход вашего повседневного общения строится порой на мелочах. Если вы хотите, чтобы ре-бенок по утрам мыл уши, то для этого не надо окунать его с головой в ванну: вы надолго отобьете у него жела-ние умываться. Но если ребенок впервые сам, по доброй воле прикоснулся к своим ушам мокрыми ру-ками, обязательно скажите ему: "Ты даже холодной воды не боишься. Ты сам вымыл себе уши!.."
       Попытайтесь посмотреть на вещи и явления гла-зами ребенка. Даже для младшего школьника обыкно-венная простыня так же громадна и неуправляема, как для туриста-новичка десятиместная палатка. Разбейте элементарную уборку постели на две-три операции, и пусть ребенок начнет с первой, потом выполнит вторую и т. д. Если он сам ускорит темп, то есть скажет: "Да я за один раз все сделаю",-- пусть сделает. Но если он этого пока не говорит, не надо до поры до времени настаивать. Если ребенок вообще не приучен к самообслуживанию, то приучать его к повседневному труду надо постепенно. Пусть сначала он протирает не весь пол, а только часть, потом подо-конник, потом стол и шкаф и т. д.
       Иные родители спросят: для чего нужна такая постепенность? Ведь можно и заставить! Ну, судя по опыту "скандальных вариантов", заставить не просто. И потом: один нажим -- еще куда ни шло, а система нажимов неизбежно дает отрицательный эффект.
      
       9. Механизм возникновения полезных по-требностей
       Детская радость, удовольствие от завершенного Дела, уместные оценки окружающих и самооценка ре-бенка создают основание для возникновения потреб-ностей. Чтобы потребность в труде стала органичной, необходимы многократные повторения трудовых уси-лии, сопровождаемых формами удовольствия. Дело в Том> что сами по себе потребности ребенком не осознаются: они слиты с привычкой, с возникшим же-ланием, с побуждением. Ребенок просто тянется к чему-то. Потребность в деятельности всегда связана с различного рода интересами личности. Потребность конструкторская: ребенок может часами возиться с радиоприемником. Потребность в чтении: не оторвешь от книги. Потребность в школьном преуспевании, как правило, связана с престижем личности ребенка. Любая формирующая потребность косвенно или на-прямую связывается с потребностью в общении с дру-гим человеком. Вот эта связь потребности деятельнос-ти с потребностью в общении с другими -- всеобщая основа воспитания.
       Если ваш ребенок прекрасно учится, но ничего не делает в доме,-- это значит, в нем развиты честолюбие и чувство долга, работающие исключительно на него самого, но не развит альтруизм. Если мать моет посу-ду, а дочка никогда ей не помогает, то вряд ли такую девочку можно назвать доброй.
       Я знаю девочку, которая не выносила тех дней, когда дома кто-нибудь болел: мама, бабушка или отец. В эти дни она старалась избежать раннего прихода до-мой. Сама мысль помочь кому-то, то есть тратить время "неинтересно", страшила ее. Девочка училась в четвертом классе и серьезно относилась ко всем школьным поручениям: они помогали ее самоутверж-дению.
       Потребность в выполнении различных обязан-ностей по дому должна быть связана с желанием по-мочь близким, доставить им радость.
       Приведенная нами в начале главы идеальная мо-дель отличается от скандального варианта прежде всего тем, что в первом случае ребенок с любовью отно-сится к близким. И задача воспитания была бы слиш-ком зауженной, если бы она сводилась лишь к помощи в выборе деятельности. Педагогика, которая ограни-чивается проповедью деятельности и формированием потребности в деятельности, пусть самой творческой, неизбежно становится бездуховной. Ребенок должен усваивать такую логику: я убираю в комнате не только для того, чтобы было чисто, но и потому, что облегчаю заботы мамы, бабушки и других. Научить делать добро -- одна из высших воспитательных задач.
      
       10. Не бойтесь напоминаний
       Ребенок -- не автомат, и ничто человеческое ему не чуждо. Он забывчив. И причины забывчивости бывают разными. Если он не подмел в квартире, не делайте мгновенно вывода, что он вас не любит или плохо относится к бабушке. Тем более не говорите ему об этом. Вообще не старайтесь говорить о его любви к вам. Любовь не вынуждается. От того, что вы не-сколько раз напомните ребенку об одном и том же, ни-чего не изменится. Более того, ребенок привыкает к частым напоминаниям и перестает их воспринимать. Поэтому напоминать следует по-разному. Девочка постоянно разбрасывала свои вещи по комнате, а мать ходила за ней и убирала. Однажды ей надоело и напоминать, и убирать за дочкой, и она стала сама разбрасывать вещи по комнате, и свои, и дочкины. "Что ты делаешь?" -- не выдержала дочь. "Подражаю тебе",-- ответила мать. На девочку это подействовало. Это, конечно, не универсальный прием, и можно найти много других. Как бы то ни было, а параллельно с формированием потребностей идет процесс образо-вания привычек, который почти невозможен без напоминаний.
      
       11. Потребность в человеке
       В приведенной модели "скандального варианта" страшны разобщенность и отсутствие потребности друг в друге. Спросите родителей, любят ли они своего ребенка-деспота? Чаще всего ответят: "Очень". И это действительно так. Но тогда что же привело к такому положению? Чрезмерная любовь? Нетребовательность родителей? Характер отношений? Отсутствие в доме порядка и твердых правил? А может быть, все вместе?
       Во всяком случае, коль факт разобщенности налицо надо разобраться в истоках. И первой нашей заповедью давайте сделаем бескомпромиссность нрав-ственных требований. Если ребенок грубит и дерзит старшим, оскорбляет их, нет и не может быть никаких смягчающих обстоятельств, никаких уважительных причин и скидок. Вместе с тем надо знать и другое. Отрицательные свойства детского характера, как правило, являются результатом неправильных взаимо-отношений в семье. За мелкими фактами непослу-шания, детского протеста и неприятия родителей всегда стоят более весомые причины, порожденные духовной разобщенностью. Чтобы ребенок вас слу-шался, надо, чтобы он вас уважал, а не просто боялся. Нравственная зависимость уважения куда сильнее страха перед наказанием.
       Нравственное отчуждение может возникнуть на основе безразличия ребенка к другим членам семьи. Родители, сами того не сознавая, формируют у детей такие шаблоны поведения, которые неизбежно разви-вают детский эгоизм, потребительство. И от ребенка нельзя ожидать другого поведения, если он усвоил только один стиль -- стиль потребления. Что же де-лать?
       Помните, ребенок всегда испытывает острую пот-ребность в общении с вами. И на эту потребностъ надо опереться, чтобы снять возникшее потребительство. Для этого надо, чтобы он на какой-то момент осознал возможность утраты расположения родителей, свобод-ного и легкого общения с ними. Вы уже сделали не-сколько шагов по пути сближения с ребенком, дав ему почувствовать радость труда, радость первых своих успехов. Но никакая радость общения не снимет то безнравственное начало, которое уже в качестве стереотипа сложилось в детском поведении. Нравст-венность всегда связана с выбором, с моральным переживанием и, если хотите, с нравственными муче-ниями. Доброе чувство чаще всего бывает выстра-данным. И вы должны сознательно пойти на то, чтобы привести ребенка к мукам совести, чтобы он пережил нравственную боль. Здесь многое будет зависеть от вашей интуиции, от вашего искусства общения с ре-бенком. Давайте с вами проанализируем несколько ситуаций.
       Ситуация холодности. Сразу же после плохого поступка ребенка замкнитесь в себе. Но пусть он видит ваше огорченное лицо. Не старайтесь при этом разыг-рывать спектакль; ведь вы на самом деле огорчены тем, что у вас ненормальные отношения с ребенком. Постарайтесь подвести его к вопросу: "В чем дело?" Не отвечайте сразу. Или же постарайтесь заинтриговать ребенка уклончивым вопросом: "А ты разве не зна-ешь? Не догадываешься?" Не огорчайтесь, если ребе-нок забудет о своем вопросе и не станет допытываться. Ждите момента, когда будет удобно начать разговор. Если речь пойдет о бабушке, то постарайтесь нари-совать картину ее нелегкой старости, болезни. Вы-зовите у ребенка чувство сострадания. Приведите впечатляющий пример, когда бессердечные эгоисты забывают о близких. Вызовите у ребенка отвращение к такому недостойному поведению. И снова не рассчи-тывайте сразу на то, что ребенок мгновенно узнает себя в приведенном примере. Но если с его стороны будет хотя бы малейшее понимание и стремление в чем-то изменить свое отношение, помогите ему, от-метьте его искренний порыв. Пусть ребенок впервые сделает доброе дело и испытает от этого радость.
       Ситуация разрыва. Не бойтесь дать бой по главным вопросам ваших отношений. Не стремитесь к кон-фликту, но будьте к нему готовы. Ребенок должен ус-лышать в вашем голосе силу вашей справедливости, почувствовать силу вашей воли. Однако не обру-шивайте все требования сразу. Нельзя говорить: "Вот с этого дня ты должен во всем слушаться старших". Но надо потребовать главное, чтобы не было хамства, не было потребительства. Надо сказать: "Я, очевидно, в чем-то виноват, что распустил тебя. Мы все тебе потакали. Я не требую от тебя сиюминутной пере-мены: это, наверное, невозможно. Но с этого дня, если ты хочешь с нами общаться, ты должен делать то-то и то-то".
       Если ребенок скажет: "Не буду, не хочу, с какой стати!" -- а такой поворот при педагогической запу-щенности вполне возможен -- дайте ему почувство-вать свою неотступность. Скажите: "Тогда нам не о чем говорить".
       Ситуация параллельного действия. Заметьте, что если вы будете действовать в одиночку, вы наверняка проиграете. Если ребенок пошел на разрыв, вы не имеете права оставлять его наедине с собой. Это крайне опасно. Вы должны организовать параллельное действие, чтобы кто-нибудь разъяснил ребенку при-чины разрыва, доказал его неправоту. Пусть это сделает дядя, бабушка, учитель, школьный товарищ. В ситуации разрыва у ребенка все обострено, и этой обостренностью восприятия он, собственно, и подго-товлен для нравственного влияния. Подготовленность надо, не теряя времени, использовать. Ребенок должен к вам прийти "с повинной".
       Ситуация возможного компромисса. В зависимости от обстановки можно пойти на компромисс. Примите извинения ребенка. Но подчеркните: "Мне нужны не извинения. Важно, как ты будешь выполнять дальше те требования, о которых мы много раз с тобой гово-рили". Избегайте при этом сентиментальностей, не пускайтесь в общие разговоры. Сейчас они неуместны. Лучше всего займитесь каким-нибудь общим делом. Скажите, к примеру: "Хорошо. Если у тебя добрые на-мерения и ты искренне обещаешь, давай возьмемся за дело. Ну-ка, достань тетрадь по арифметике" или: "Давай-ка уберем квартиру". В ходе делового обще-ния, если возникнет такая возможность, постарайтесь поддержать ребенка: "Ну вот видишь, как ты все можешь".
      
       12. Не бойтесь приласкать ребенка
       Потребность в общении у ребенка неразрывно связана с потребностью в ласке. Если ребенку недоста-ет вашего теплого отношения, он неизбежно нервни-чает, грубит, не находит себе места. Это "нервное нача-ло" -- своеобразное требование тепла. Ласка смягчает нрав, создает необходимую контактность, устанав-ливает то необходимое равновесие, без которого не мо-жет быть продуктивного общения. Ребенок ищет ласковых прикосновений, добрых слов, взглядов. Будьте щедрыми в ласке. Только ласка и ваше ду-шевное тепло могут растопить тот холод отчуж-денности, который по тем или иным причинам возник в ваших отношениях. Помните, что ваши руки обла-дают магической силой влияния, порой куда большей, чем слово, продолжительная беседа, подарок. Еще не изучал целительную силу человеческого при-косновения. Ребенок подсознательно различает легкое прикосновение матери, мужественную нежность от-цовского рукопожатия, товарищеское похлопывание по плечу и т. д.
       Ребенок воспринимает мир чувством. Ощущения порой сообщают ему куда больше, чем слово. Если есть возможность избежать слов, а выразить свое отно-шение жестом, движением, прикосновением, делайте это смелее и чаще. Не обязательно ласкать специ-ально. Лаской должно быть проникнуто все ваше деятельное общение. Вы выходите на прогулку -- поправьте шарф, пригладьте волосы ребенку. Вы читаете книжку и, когда сочтете это возможным, прикоснитесь к его плечу. Вы увидели, что ребенку жарко. Расстегните ему пуговицу на воротничке. Если ребенок тянется к матери приласкаться или померить-ся силой с отцом, не отмахивайтесь от него, обнимите, пусть ребенок почувствует силу и тепло вашего тела. Такого рода контакты рождают у него чувство защи-щенности, покоя и раскованной свободы.
      
       13. Механизм педагогического удовольст-вия
       Если вы не получаете радости от общения с ребен-ком, вы не достигнете воспитательной цели. Воспи-тание -- это такая работа, которая непременно должна доставлять удовольствие. Здесь и кроется тайна педа-гогического творчества.
       У вас, скажем, появился замысел приучить ребенка к определенному режиму жизни. Но никогда не бы-вает так, чтобы была одна только цель. Особенность педагогических замыслов состоит в том, что каждый из них представляет собой своеобразный пучок целей. Вы вроде бы ставите одну цель, а на самом деле она оказывается связанной с целой системой тесно пере-плетенных и параллельно развивающихся устремле-ний, способностей, усилий и пр. Если вы добиваетесь, чтобы ребенок вовремя вставал утром и сам убирал свою постель, то вы наряду с этим, вольно или невольно, пытаетесь достичь и ряда смежных целей: ус-тановить с ребенком добрые взаимоотношения, научить его правильно реагировать на ваши заме-чания, воспитать в нем чувство ответственности, дисциплинированности, приучить к систематическому труду, к четкому режиму дня и т. д. Выберите из этого множества смежных целей одну, для вас сегодня главную. Если вам в реализации своего замысла удастся достигнуть вначале только одной цели -- это уже успех. Одна реализованная цель поможет выта-щить и остальную цепочку.
       Средством для достижения целей может быть все, начиная от подметания пола и чтения книги, то есть любое занятие, любая деятельность: ваша беседа, поощрение и осуждение, разрыв и компромисс, прими-рение и совместный труд. Применение различных средств в какой-то мере может изменить ваш замысел. Не смущайтесь этим. Попытайтесь вникнуть в то, как осуществляются ваши намерения, в какой мере ребе-нок стал вашим союзником. Вместе с тем ребенок дол-жен усваивать, что высшей ценностью в мире является не только он сам, но и мать, отец, бабушка, дедушка, учителя, товарищи. Он должен знать, что у каждого их этих людей есть свои переживания, своя радость и боль, и этот мир других людей он должен уважать и по мере сил оберегать. Эти положения -- лейтмотив всей вашей педагогической деятельности.
       Если вы добились, что ребенок стал утром выпол-нять ваши требования, то есть стал действовать в соответствии с идеальной моделью, этот результат мо-жет послужить основанием для дальнейшей поста-новки новых целей. Если вы в течение месяца или двух-трех недель добивались достижения только "утренних" ваших целей, это не означает, что сами по себе другие задачи не решались. Вы проделали боль-шую работу и в установленными нормального обще-ния, и в изменении отношений ребенка к занятиям, к труду и т. д. Сами по себе наметились выходы, так ска-зать, в другую сферу -- в урочное время, приготовле-ние домашних заданий. Нравственный результат измерить трудно, но он распространится на все виды занятий, на все увлечения и с новой силой поставит перед вами новые проблемы, выдвинет новые противо-речия, которые вам предстоит решать, решать и решать.
      
       14. Принцип опережения
       Как это ни странно, но многие конфликты возни-кают потому, что родители не успевают перестраи-ваться в своем отношении к ребенку. Они не замечают перемен, происходящих в детях. И детям приходится выжимать из родителей новую тональность их отноше-ний к себе. По мере развития ребенка возрастают его притязания, усиливается стремление к самостоятель-ности. Нередко родители воспринимают эту естест-венную тенденцию как желание ребенка выйти из-под родительского контроля. Начинаются конфликты. Родители более консервативны в своих приемах, чем ребенок в своих ответных реакциях. И этот консер-ватизм может сказываться во многом.
       Например, ласка. Заметили, как ребенок увертыва-ется от вашего поцелуя, когда вы это делаете на лю-дях? И увертывается он не потому, что ему неприятна ваша ласка, а потому, что форма обнародования неж-ности ему уже неприятна. Он уже начинает понимать, что его возрасту необходимы другие формы внимания: достаточно теплого взгляда, легкого прикосновения. Он хочет, чтобы все было, как у взрослых. Или вы по-крикивали на малыша, и он не обижался. Но вот ему уже четырнадцать лет, и каждый ваш окрик его ранит.
       Постарайтесь изменить тональность вашего обра-щения к подростку. Пересмотрите способы предъявле-ния к нему своих требований.
       Надо сделать так, чтобы не ребенок вынуждал вас менять методы, а чтобы вы сами, как бы меняя и усложняя свои требования, ставили ребенка перед необходимостью менять его поведение. Лучше пусть ваши методы чуть-чуть опережают рост ребенка, чем идут где-то позади. На разных ступенях его физичес-кого и духовного развития вы должны проводить одну ту же линию: "Вот теперь ты стал старше и умнее, и вот это и это будешь делать уже сам". Добивайтесь, чтобы ребенок рвался ко все большей и большей само-стоятельности.
       Замечательная детская формула "Я -- сам" пусть будет вашей путеводной звездой в приемах воспита-ния.
      
       15. Не бойтесь конфликтов с детьми
       Не может быть воспитания без конфликтов, как не может быть общения без разрешения противоречий. Конфликт -- это столкновение взглядов, вкусов, желаний, представлений. Конфликт -- всегда пере-смотр чего-то. Он всегда связан с необходимостью об-новления.
       Думается, что есть нечто объединяющее все кон-фликты и способы их разрешения. Во всяком случае, в любом конфликте можно увидеть несколько одних и тех же тенденций.
       Предположим, ваш ребенок стал в ущерб занятиям зачитываться фантастикой. То, что вы стремитесь предотвратить угрозу нарушения режима, невыпол-нения занятий,-- положительная тенденция в ваших действиях. Но, отнимая у ребенка книжку, вы чем-то рискуете: может еще больше усилиться его тяга к запретному плоду или, наоборот, может быть убит очень важный детский интерес к книге. Не менее сложное положение и у ребенка: он весь во власти происшествий, которые ему дарит фантастика, и это прекрасно. Но его мучительно, где-то в тайниках соз-нания сверлит мысль-обязательство: "Надо сделать уроки, надо проснуться рано". А расстаться с книжкой он не в состоянии. Поэтому он и готов (чисто импуль-сивно) вступить в конфликт с любым, кто посягнет на его пробудившуюся страсть к чтению.
       Как видим, конфликт многослоен. Если вы просто подойдете к ребенку и скажете: "Хватит!", и отнимете книжку, и погасите свет, вы мало чего добьетесь. Такой авторитарный шаг приведет к новым наслое-ниям. Такой шаг не исключен, но однако как крайний вариант вашего поведения, и торопиться с ним не сле-дует. Попробуйте иной способ разрешения возникшего противоречия. Подойдите к ребенку и спросите: "Это, должно быть, очень интересная книжка?" В редких случаях ребенок может сказать: "Не мешай". Когда ребенок испытывает удовольствие от чего-либо, он, как правило, стремится поделиться своей радостью. Он скорее ответит: "Очень интересная".
       И когда вы задаете новый вопрос: "Наверное, на са-мом интересном месте остановился?" или "А что, она вся такая захватывающая?" -- он начинает с вами разговаривать. И этот контакт очень важен: ребенок может сам принять подсказанное вами решение -- отложить чтение до завтрашнего дня. В данном случае вы предотвратили назревание конфликта.
      
       16. Помогите ребенку преодолеть "физио-логический барьер" -- от сладкого сна к дневным заботам
       Утро -- самое сложное и трудное для ребенка время. Причем для каждого оно разное. Один ребенок просыпается охотно, и расставание со сном происходит мгновенно. Другой долгое время не может перейти из одного состояния в другое. Одному легко делать зарядку, для другого она -- досадная обязанность. Но зато бывает и так, что этот второй оказывается через некоторое время более подготовленным для перенесе-ния сильных и длительных напряжений, как умствен-ных, так и физических. Важно учитывать особенности физиологического развития детей. Но еще важнее знать то общее, что присуще каждому человеку, в Данном случае ребенку, в его утренние часы.
       Утро -- всегда надежда, всегда ожидание. Утром ребенок требует особенной бережности и внимания. Между покоем, сладким сном и напряжением пред-стоящего дня не должно быть резкого перепада. Поэ-тому пусть первые утренние минуты послужат своего рода прокладкой, через которую ребенок сам вступает в поток дневных забот. Весь ритм утренней поры дол-жен способствовать этому размеренному вхождению, завтрак в спокойной обстановке, последние сборы и проверка портфеля, одевание -- все должно делаться без суеты, но непременно с некоторым нарастанием темпа.
      
       17. Не играйте роль обиженных
       Иногда взрослые, общаясь между собой, вырабаты-вают тактику чередования ролей "обидчик -- оби-женный".
       Скажем, кто-то проявил холодность к близкому, который, хотя и не возмутился, но обиделся. И вот в течение дня идет демонстрация роли обиженного. "Обидчик", не понимая, в чем дело, допускает один промах за другим. Потом следуют долгие выяснения отношений, высказываются взаимные претензии и, на-конец, происходит примирение. Этот стиль взрослые иногда подсознательно переносят на общение с детьми. Вот, к примеру, с вечера мать и дочь договорились, что утром дочь встанет и приготовит чай. А дочь забыла об этом. Схватила молоко, выпила, чем-то закусила и убежала в школу. Мать в обиде. Обижается день, обижается два. Дочь, наконец, замечает это и спраши-вает: "Что ты, мама, такая расстроенная?" Этот вопрос еще больше обижает мать: "Ну почему она та-кая бесчувственная?" А ребенок вовсе не бесчувст-венный. Его ритм жизни напоминает бег. А разве можно в беге быть пристально-наблюдательным? Если вы не научите ребенка останавливаться, не научите прислушиваться к чужим голосам, всматриваться в чужие глаза, чтобы уметь различать оттенки пережи-ваний, вы не сможете воспитать отзывчивого, доброго человека.
       Для того чтобы учить ребенка этому сложному и многомерному видению, надо быть спокойным и уве-ренным в разумности своей воспитательной тактики. Роль обиженного принижает взрослого, делает его позицию слабой, беспомощной.
       Свою слабость можно порой как-то проявить перед ребенком. Можно в чем-то ему искренне признаться в расчете на его поддержку. Но это -- в исключитель-ных случаях. А каждый раз пользоваться слабостью в качестве инструмента пробуждения детской сердеч-ности ни в коем случае нельзя.
       В конфликте взрослый должен быть хозяином по-ложения. Разрешение конфликта не следует затяги-вать, важно побыстрее выйти на оптимистические рубежи.
       Если вы проанализируете внимательно свои отно-шения, то вы обнаружите, что они строятся на беско-нечном количестве микростолкновений. Утром вы говорите: "Вынеси мусор". А ребенок занят своим делом и не слышит вас. Он, точнее, слышит, но не придает значения вашей просьбе. И если он увидит, что вы, обидевшись, делаете это сами, вы только сни-мете груз с его души. "Вот и прекрасно,-- решает он,-- вот и не надо возиться с каким-то дурацким мусором". Вы оказываетесь в состоянии внутреннего конфликта, а для ребенка, наоборот, конфликт исчер-пан. Но если вы без раздражения, спокойно, но чуть настойчивее повторите просьбу: "Сделай побыст-рее",-- ребенок выполнит то, что вы от него хотите. Если он проявит при этом неудовольствие, не обра-щайте внимания. Если понадобится, снимите ка-кой-нибудь шуткой возникшее напряжение.
       Может быть и такой случай. Вы хватаете ведро с мусором, а ребенок кричит вам вслед: "Ну, погоди еще минуточку! Я вынесу это ведро". Вы возвращаетесь с пустым ведром, ребенок виновато смотрит на вас, ему стало стыдно. Не давайте разрастаться губительному самоанализу по пустякам. Скажите ребенку спокойно и весело: "Ничего, в следующий раз ты сам без напоминаний будешь выносить ведро с мусором". И все. Если ребенок попытается что-то пробормотать в свое оправдание, спокойно остановите его: "Доволь-но". И переключитесь на другие дела.
       Нельзя вступать в выяснение отношений всякий раз -- это изнурительно прежде всего для вас. Ждите, когда целая система микростолкновений приведет к тому, что основной конфликт созреет. И тогда следует выясниться, либо дать бой, доказать ребенку неправильность его поведения. И снова вы должны видеть конечный результат наметившейся разобщенности, то есть непременный выход на оптимистический рубеж.
      
       18. Ребенка надо терпеливо учить
       Все то, чему вы научились, скажем: быстро приго-товить завтрак, убрать квартиру, рабочее место,-- потребовало немало лет. Вы, однако, не отдаете себе в этом отчета, вы думаете, что все эти навыки -- дело легкое, и ребенок может овладеть ими запросто. Вы часто повторяете: "Ну, неужели такая мелочь тебе не под силу? Неужели такой пустяк ты не можешь сде-лать сам?" А ребенок действительно не в состоянии был справиться с этим пустяком: что-то ему мешало. Он связан нередко с теми установками, которые долгое время складывались в семье. О том, как преодолевать эти просчеты, мне бы и хотелось рассказать.
       Асе было десять лет, когда ее мать, Нина Ивановна, пожаловалась мне: "Дочка привыкла к тому, что ба-бушка все за нее выполняла, и теперь Ася и от меня ждет такого же сервиса. Но я же работаю. Я не могу за ней ухаживать. И не хочу, потому что она должна же чему-то научиться. Придется ей жить и одной: не всегда будут мама и бабушка".
      -- А чего именно она не умеет? -- спросил я, пыта-ясь вникнуть в ситуацию.
      -- Да ничего. Веник в руках держать не может. Постель застелить не умеет. Даже спичку зажечь боится! Вы не представляете, сколько мы сил затра-тили, чтобы научить ее зажигать спички. Ведь она приходит домой, когда никого еще нет. Ей что-то надо разогреть, вскипятить чай -- неужели из-за этого я должна прибегать с работы? Она же взрослая девочка!
       Ася хорошо учится. Посещает музыкальную шко-лу. Хорошо развита. Но дома...
       Я увидел очаровательную девочку с умными блес-тящими глазами, чуть-чуть ироничными, но пыт-ливыми. В ее движениях чувствовалась сила, уверен-ность и энергия здорового ребенка, быть может, немного капризного.
       Мы сидим вчетвером: Ася, ее отец, мать и я.
       -- Ася не умеет зажигать спички? -- говорю я. -- Чепуха! Вы посмотрите, какие у Аси прекрасные пальчики! Такими пальчиками только звезды зажи-гать на небе, а не спички.
       Ася смотрит изумленно-сомневающимися глазами. Она понимает, что я играю, и следит за моей игрой, и взгляд ее словно бросает мне вызов: "А все равно у тебя ничего не получится. Не умею я зажигать, и все". И взгляд, обращенный к родителям: "Чего он от меня хочет? Ну, скажите ему..."
       Теперь мой воспитательный престиж зависит от спичек. "Сейчас мы с Асей проделаем один фокус", -- говорю я. Беру девочку за руку и веду ее в другую ком-нату. Мы садимся друг против друга. Ася пригото-вилась сопротивляться. А я говорю небрежно:
      -- Неужели ты в самом деле думаешь, что я стану тебя учить зажигать спички? -- и прячу коробок в карман. У Аси снимается напряжение, на лице вспы-хивает любопытство.
      -- У тебя, мне кажется,-- говорю я,-- гибкие пальцы.
      -- А вот у меня какие пальцы,-- говорит Ася, и она отгибает их назад с такой силой, что я на мгновение пугаюсь.
      -- Да ты ко всему прочему еще и бесстрашная,-- говорю я.-- Разве не больно?
      -- Ни капельки.
      -- Не может быть! -- не уступаю я.
       Ася смеется. И я чувствую, что контакт установлен. Можно приступать к делу.
       -- Кстати, о спичках,-- бросаю я.-- Все не так просто, как ты думаешь. Хочешь, я тебе расскажу, в чем здесь дело? Это касается твоей личности прежде всего.
       Ася очень хочет знать все, что касается ее лич-ности. Этого все дети хотят.
       -- Понимаешь, в тебе развивается нечто удиви-тельно прекрасное,-- говорю я.-- Но это "нечто" мо-жет погибнуть. Ты придумала отличную игру в "не умею", а на самом деле это другая игра. Смотри, что получается. Тебя десять лет пугали спичками, гово-рили: "Не зажигай, не трогай. Не подходи к огню". Ты стала бояться. Страх поселился в тебе. И он проявляется не только по отношению к спичкам. Он дает себя знать и тогда, когда ты садишься за пиа-нино, и когда учишься, и когда говоришь с маль-чишками...
      -- Но я действительно боюсь,-- говорит Ася.-- я даже в лагере всегда звала мальчишек разжечь кос-тер...
      -- В лагере ты и должна звать мальчишек разжи-гать костер -- это их дело. И вообще девочка должна всякий раз подчеркивать свою принадлежность к слабому полу...
       Ах, как ей нравится, что я с ней говорю, как со взрослой женщиной. Это ее невероятно подкупает, и хотя она все еще бормочет: "Я действительно боюсь", -- в голосе уже звучат предательские сомнения, и я с уверенностью волшебника заявляю:
       -- Я сейчас тебя избавлю от страха!
       Чувствую, что она действительно поражена стра-хом, который десять лет вколачивался в ее маленькую головку. Я отодвигаюсь, зажигаю спичку и даю ей привыкнуть к огню. Пламя ровное, красивое, как крохотный флажок. Я приближаю к огню свою руку и отдаляю ее. Так я жгу одну спичку за другой. Только после этого вкладываю ей спичку в руки. Она чуть не со слезами:
      -- Но я боюсь...
      -- А ты не будешь зажигать,-- успокаиваю я.-- Ты будешь держать спичку. Только держать. А зажигать буду я.
       Я держу ее руку со спичкой в своей руке, и не-сколько раз мы вместе добываем огонь. Постепенно я отодвигаю руку. И где-то на десятой спичке я лишь чуть-чуть касаюсь ее локтя. Сначала Ася держала спичку за самый кончик. Но так было неудобно. Тогда она сама определила место, где должны находиться ее пальцы. И когда десятая спичка вспыхнула, я крик-нул "ура" и объявил Асе, что она не заметила, как я убрал руку и сама зажгла спичку. Она разделила мой восторг, и мы отправились на кухню к газовой плите. Здесь повторилась та же методика зажигания. И когда Ася избавилась от страха, она начала рассказывать, что у них многие девочки даже боятся подходить газовой плите.
       -- А давай удивим твоих родителей. Ты чай суме-ешь приготовить?
       __ Конечно, -- сказала Ася.
       Но чай в тот вечер она приготовила не сразу. Ася занялась демонстрацией своих новых умений. Она священнодействовала с огнем и сожгла коробок спи-чек, пока окончательно не убедилась в том, что умеет пользоваться и спичками, и газовой плитой.
      
       19. Удовлетворите стремление ребенка к сверхзадачам.
       Любой ребенок стремится к некоторому макси-мализму. На каком-то этапе его развития поручаемые ему простейшие подобные дела начинают его тяготить. Родители, зачастую не замечая этого, продолжают держать его в положении мальчика на побегушках: "принеси", "подай", "закрой", "сбегай". А надо уже переходить к передаче "целостных" функций: убрать всю комнату, приготовить завтрак, подготовить к школе младшего брата, сестру и т. д.
       Вспомните, как ведут себя играющие дети. Если кто-либо из них выполняет лишь подсобные функции в игре, она для него быстро утрачивает интерес. Каж-дый хочет строить дом, а не только подавать кирпи-чики. Каждый стремится приготовить обед от начала до конца, а не ограничиться выполнением требований "подай-принеси".
       Когда Асе предложили встать пораньше и пригото-вить "весь завтрак", она согласилась: "Хорошо, когда вы встанете, завтрак будет на столе". И конечно, ни-кто из взрослых в то утро не спал. И каждый думал, как она там управляется с манной кашей, салатом, чаем. А маленькая хозяйка больше всего была обеспо-коена тем, как бы вовремя успеть, как бы никто из рослых не пришел на кухню раньше положенного
       -- Когда мы были приглашены к столу,-- рассказывала затем мать,-- я увидела другую девочку. От моей беспомощной Асеньки не осталось и следа. На кухне суетилась маленькая женщина. Лицо ее горело таким радостным волнением, что я не удержалась и расцеловала ее. Она ждала наших оценок, и мы не поскупились на похвалы. Каша, да, чуть-чуть подгорела, но мы этого не замечали. Салат она забыла посолить, но мы сказали: "А что? Нестрашно: недосол на столе".
       Разумеется, в самом приготовлении завтрака было кое-что от игры. Но именно такая игра нужна в семейном общении. Она создает приятный и радостный тон взаимоотношений. Ведет к той системе неигровых действий, которые переходят в навык, становятся привычкой.
      
       20. О переходе от игры к неигре
       Я застал Асину маму расстроенной.
      -- Десять дней Ася была идеальным ребенком рассказывала Нина Ивановна.-- Утром сама вставала, помогала мне убирать квартиру, готовила завтрак. А вчера она так швырнула кастрюльку, что от нее отлетела эмаль. Нагрубила мне и сказала, что больше никогда не зайдет на кухню. Я попыталась поговорить с Асей, но она убежала в другую комнату. Вечером просила ее помочь вымыть посуду: у меня бы срочное дело, и Ася знала об этом. Но она вдруг точно окаменела...
      -- Я, конечно, перестала с ней разговаривать, продолжала Нина Ивановна.-- Знаю, что она долго выдержит, -- станет подлизываться, извиняться. Но разве дело в этом? Мне кажется, то важное, что родилось в ней, исчезло.
      -- А вы заметили, что в последнее время она меньшим рвением участвовала в этой игре с приготовлением завтрака? -- спросил я.
      -- Да, в последние дни она помогала мне, но думала все время о чем-то своем. И все путала: то вместо соли сахар возьмет, то молоко у нее сбежит, то повернет кран одной горелки, а зажигает другую...
      -- И вы нервничали? И делали замечания?..
      -- Ну а как же? Вчера, например, она грязной тряпкой стала протирать тарелки, а позавчера чистым полотенцем вытирала стол...
       Я успокоил Нину Ивановну, сказав ей, что ничего страшного не происходит и что огорчаться нет причин. Попробуем разобраться, что же обнаружилось в общений матери и дочери. Начнем с того, что Нина Иванов-на сначала применила игровые методы для привле-чения дочери к самообслуживанию. Ася играла в приготовление завтрака. Как и всякая игра, эта стро-илась на интересе и удовольствии. Как и всякая игра, она требовала от девочки усилий, собранности и на-пряжения. Вспомним, еще недавно девочка ничего не умела, даже зажечь спичку. И вдруг такой резкий переход к самой настоящей деятельности. Если бы не игровое начало, Ася не сделала бы и того, что она сделала. Но игра обладает той особенностью, что она непременно когда-либо кончается или переходит в дру-гие формы. Пока же она идет, руководить ею можно лишь игровыми методами. Нина Ивановна нарушила правила игры: она стала делать замечания, требовать, покрикивать. Она к тому же не учла и еще одного обстоятельства: девочка в игре несколько устала. Необходим был небольшой перерыв. Нужно было где-то на четвертом-пятом дне сказать: "Пожалуй, ты утомилась. Завтра я сама приготовлю завтрак. А ты поспи..."
       Девочка действительно устала, ей надо как-то отойти от проведенной игры. И этот отход лучше ис-пользовать для какого-то подведения итога. Пусть предшествующие трудовые утренние часы Аси станут предметом обсуждения в доме. Вот здесь-то и уместно сказать, какие она ошибки допускала в уборке стола, посуды и т. д. Три-четыре дня некоторого послабле-ния -- и можно снова переходить на новый темп уже неигрового действия. Это послабление вовсе не озна-чает ничегонеделания. Возможно, однажды утром вы пригласите девочку на кухню и покажете ей все то, что посчитаете нужным. Например, все тонкости за-таривания чая или приготовления различных салатов. И это будет для нее вступлением в ту область восприятия действительности, которая называется вкусом.
       В Артеке я был на одном из детских конкурсов, который шел под названием "Салон молодой хозяйки". Детям разных стран предлагались продукты, и они должны были приготовить завтрак. Мне запомнилась отличная работа девочек из Украины и Молдавии, из Югославии и Австралии. Очень искусна была австралийка Джинни Хайгет, ее кулинарными навыками нельзя было не восхититься. Даже цветовая гамма салата у нее была гармонична. Я поинтересо-вался, как это она всему выучилась. Девочка ответила что ее учили и дома, и в школе. Так что у детей надо воспитывать вкус.
       Замечено, что девочки вообще тянутся к "кулинар-ной эстетике". Вот из морковки цветочек, а посредине в самом центре -- свекольный кружочек, а вот малень-кий грибочек -- яркая помидорная шапка на белом яйце, узор из картофеля, краплаковые блики перца, яркая зелень петрушки, тонкая разорванная сеточка укропа, белизна лука поверх серебристых ломтиков селедки... И бережности обращения с продуктами питания, и эстетике надо учить. И это учение всегда на грани игры и неигры. В игре лишь вчерне начертана модель будущей неигровой будничной деятельности. И только сама жизнь с ее житейскими требованиями закрепляет навык, отрабатывает привычку.
      
       21. Срываясь на крик, вы сводите на нет все результаты воспитания
       Уже говорилось, что от окрика на ребенка, кроме беды, ничего ждать нельзя. Рождается основание для вражды, которая может привести к разрыву навсегда. Иначе говоря, если вы хотите потерять ребенка, начните на него систематически кричать. Но вы этого, конечно же, не хотите, и поэтому крик надо исклю-чить из обихода. Крик недостоин человека. Это самая простая и примитивная форма требования. Крик рождается злостью, а не праведным гневом. А злость немыслима при воспитании живого существа.
       Ребенок, на которого накричали утром, не в состоя-нии высидеть спокойно пять-шесть уроков. Более того, в его программу словно заложили "код злости", кото-рый расшифруется в общении с товарищами, с учите-лем, то есть выльется в грубость, оскорбление, кон-фликт.
      
       22. Помните, что одной из главных ваших забот является забота о здоровье ребенка
       Интересен в этом отношении творческий опыт В. А. Сухомлинского.
       Его книга "Сердце отдаю детям" -- это синте-тический опыт дошкольного и школьного, семейного и общественного трудового воспитания. Одна из глав этой книги так и называется "Здоровье, здоровье и еще раз здоровье". Сухомлинский разработал систему заботы о детском здоровье, основанную на рациональ-ной организации жизни школьников, гимнастике, правильном режиме питания, ну и главное в этой системе -- всевозможные виды труда на свежем воз-духе. "Класс под синим небом", наблюдения за при-родой, уход за животными, сбор материала к урокам по русскому языку, математике, биологии.
       Система оздоровления неразрывно связывалась с трудовой общественной активностью. По месяцу Сухомлинский жил с ребятами в шалашах. "Мы под-нимались на заре, любовались неповторимой красотой пробуждающейся после ночного сна природы, бродили по росе, умывались ключевой водой, привезенной в большой деревянной бочке и налитой в умывальники. Все было для детей наслаждением: и утренняя гим-настика, и обмывание тела по пояс холодной водой, и вареный картофель, и арбузы. После завтрака мы трудились...
       Некоторые критики этого опыта находят в нем не-что идиллическое, пасторально-сентиментальное, не понимая, как необходимо для гармонического раз-вития это универсальное единение человеческого духа и природы -- величайшего источника воспитания.
       Скрупулезно, шаг за шагом раскрывает В. А. Сухомлинский сложнейшие пути становления человечес-кой личности, для которой труд становится первейшей радостью, неодолимой человеческой потребностью. На основе исследований он убеждается в том, что истоки детских болезней, детской вялости, лености таятся в просчетах семейного воспитания. Именно с родителей начинает он воспитание детей, именно с заботы о здо-ровье детей начинает он нравственное воспитание. Он обнаруживает, что 20 % малышей не завтракают ут-ром, им есть не хочется, 30 % -- едят утром меньше половины нормы, 28 % -- половину полноценного завтрака и только 2 % завтракают так, как требует норма.
       Отсутствие аппетита -- грозный бич здоровья, источник недомоганий, болезней. И причина, как правило, в том, что ребенок по нескольку часов просиживает в душном классе (значит, надо чере-довать уроки с трудом, с пребыванием на воздухе) или имеет место однообразие умственной деятельности (значит, надо разнообразить эти занятия, соединить их с физическим трудом).
       "Я знаю много случаев,-- рассказывал В. А. Сухомлинский,-- когда отвращение к занятиям приводило к расстройству пищеварения и к желудочно-кишечным заболеваниям".
       Вот почему он строил свою "школу радости" под открытым небом, вот почему сборы проводил у костра, пионерские игры -- на свежем воздухе.
      
       23. Без экологического воспитания немыс-лимо нормальное развитие ребенка
       Еще до поступления детей в школу Сухомлинский договаривался с родителями, чтобы каждый ребенок приобщался к подлинно социальным заботам отца, ма-тери, колхоза, школы. Еще до школы каждый бу-дущий первоклассник получал для выращивания ягненка и об этом "теплом комочке жизни" заботился, неустанно ухаживая за ним. Представим теперь этого малыша с думами и заботами о ягненке. Представим тот момент первого соприкосновения маленького человечка с большой социальной задачей, первое рож-дение красоты труда, первое ощущение радости от проявления доброго чувства, пробудившуюся потреб-ность испытать себя.
       Разве можно отделить здесь трудовое начало от эстетического, а нравственное -- от физического? Это великое единство интеллектуальных и физических сил ребенка, связанных с различными формами челове-ческого наслаждения, и есть отражение той самой гар-монии, в которой так нуждается современное воспита-ние, современное общество.
      
       24. Чтобы снять сопротивление воспи-танию, надо менять тональность обраще-ния к ребенку
       Типичные конфликты во время завтрака такие:
      -- Я не хочу есть,-- говорит ребенок.
      -- Съешь вот это... -- настаивает мать.
      -- И это не хочу...
      -- Ну хоть чай выпей...
      -- И чай не хочу!
       -- Как же ты будешь заниматься? Это же невоз-можно...
      
       Разыгрывается спектакль, в котором роли отработа-ны: страдающая мать и торжествующий ребенок. Заметьте, чем больше она настаивает, тем сильнее он сопротивляется. О том, что ребенок входит в роль и даже получает своего рода эгоистическое удовольствие от уговоров, свидетельствует многое. Есть дети, кото-рые, прежде чем сесть за стол, даже если они очень голодны, несколько раз должны повторить: "А я не хочу". И это возражение звучит как ежедневная прелюдия перед едой. Сказал "не хочу" и после этого съел полный завтрак или обед. Не случайно педиатры рекомендуют не заставлять ребенка есть, а просто пос-тавить перед ним пищу и даже, возможно, выйти на время из комнаты, где завтракает ребенок. Конечно, нет никакой гарантии, что он в первое же утро станет есть. Напротив, в некоторых случаях при изменении тональности обращения он может бросить вызов -- уйти не позавтракав. Но даже в таком случае вы окажетесь в педагогическом выигрыше: будет сломлен сложившийся стереотип и подготовлена почва для установления новых отношений. Рассмотрим такой случай.
       С Ниной Ивановной мы подробно обговаривали все возможные варианты обращения с Асей во время завтрака. По нашему предположению, Ася должна была возмутиться новой формой обращения. Так оно и случилось. Психологическая канва всего происшед-шего в то утро представляет интерес, поэтому есть смысл ее воспроизвести. Завтрак был на столе, а Нина Ивановна не предлагала дочери сесть. Ася вертелась на кухне и не решалась сесть за стол непривычно, не было маминых уговоров.
      -- Ма,-- капризно протянула Ася,-- чего есть?
      -- Все на столе,-- спокойно ответила мать. Ася ковырнула ложкой кашу:
      -- А чего здесь такое черненькое?
       Мать промолчала.
      -- А чай сладкий? -- не унималась Ася.
      -- Попробуй...
       Возмущенная поведением матери, Ася встала из-за стола и не попрощавшись ушла обиженная. Вечером она жаловалась матери:
       __ У меня на всех уроках живот болел и голова кружилась. Я ничего не соображала...
      -- Почему? -- удивилась мать.
      -- Как это "почему"? -- возмутилась дочь.-- А что я ела утром? Глоток чая -- и всё.
       На следующее утро ситуация повторилась. Мать ласково сказала дочери: "Позавтракай как следует, чтобы снова живот не болел". И вышла из комнаты. В то утро Ася впервые без напоминаний хорошо позав-тракала, убрала за собой посуду и молча ушла в школу.
       Я рассказал об этом эпизоде другой маме, дочь ко-торой тоже отличалась утренними капризами.
       -- Да это же ерунда,-- сказала она.-- Моя Светка только обрадуется и не будет есть. В том-то и беда, что она не хочет есть. Не в капризах здесь дело. Моя Света действительно очень слабенькая, ручки такие тонень-кие.
       Мне Света показалась вполне нормально развитой девочкой. И отнюдь не худенькая, руки у нее как руки. Румянец во всю щеку. Правда, заметна некото-рая изнеженность.
       -- Скажите,-- спросил я мать,-- а вы обращаетесь с ней во время еды так же, как, скажем, в то время, когда вашей дочери было пять лет?
       Мать, задумавшись, ответила:
      -- В общем-то так же.
      -- Так неужели вы думаете, что это нормально -- обращаться с десятилетней девочкой, как с пятилет-ней?
       На следующий день мать предложила дочери: "Ты уже большая. Ешь так, как тебе хочется".
       Дочь расцеловала маму: "Наконец-то ты поняла, что меня нельзя пичкать, как младенца".
       И отлично позавтракала.
       Через два-три дня мать все-таки не выдержала и стала подсовывать дочке бутерброды, на что Света ска-зала:
       -- Мы же договорились с тобой, а ты опять за свое...
       Известный немецкий педагог А. Дистервег, когда говорил о необходимости руководства детской самодеятельностью, приводил такую поговорку: "Пастух дол-жен привести лошадь к водопою, но лошадь будет пить сама". Смысл таков: воспитатель должен сделать то, что ребенок не в состоянии сделать, остальное пусть делает сам.
       Развитие самостоятельности, разумеется, не только не исключает, но и требует заботливого внимания к растущему человеку и разумного руководства его самовоспитанием.
      
       Глава 2. Полдень
       Даже те несколько часов разлуки, когда мы не видим детей (они в школе, а мы на работе), сближают нас больше, чем иные долгие дни общения. Может быть, так случается потому, что с особенной силой обостряются наши родительские чувства: как он там, маленький, слабенький? Каково ему там, в школе? Учителя, товарищи, десятки обязанностей и кажу-щаяся абсолютная беспомощность нашего чада. Но если у ребенка все получается неплохо, мы втайне гордимся этим и даже сожалеем, что где-то перегибали в своей чрезмерной требовательности. Вместо ласки -- накричали. Вместо сочувствия -- пожурили. Вместо ободрения -- посмеялись.
       И решаем иногда там, на работе, возможно, в обеденный перерыв, а может быть, возвращаясь до-мой, непременно быть добрее к ребенку. И слова нежные наготове. А встречаемся (при этом видим: школьная форма разбросана по комнате, опять на диване молоток и плоскогубцы, руки грязные) -- и на-ших добрых намерений как не бывало. Опять недово-льство, упреки, выговор. Ну а если наш ребенок при-надлежит к тем, за которыми вечно тянется длинный хвост самых разнообразных неприятностей и невзгод: плохие отметки, что-то потерял; "нечаянно" кого-то ударил -- пришла мама потерпевшего; разбил стекло; "влюбился" и преследует девочку -- ее родители жалуются, в школе Дон Жуаном прозвали. Тут уж, конечно, не до нежностей! Виноватому попадает как следует...
       Детские проказы и провинности кажутся милыми, когда их отделяет от нас время, ну как минимум лет десять. А в момент их свершения они доставляют только огорчения. Но почему "только"? Неужто в этом перечне "преступлений" обычного мальчишки нет ни-чего такого, что по-человечески в чем-то выше стара-тельно приготовленных уроков, вежливых ответов, выше той желанной исполнительности, которая приво-дит родительское сердце в восторг? Впрочем, противо-поставления здесь неуместны.
       Когда речь шла об утренних часах, мы схемати-чески очертили три модели поведения ребенка и соот-ветствующие им типы семейных отношений. Как же эти отношения связаны с целью воспитания, с идеа-лом?
       Если бы я определял цель воспитания, то определил бы ее как стремление к идеалу. Идеальная модель и есть та вершина, к которой мы должны вести нашего питомца.
       Только ориентация на совершенство делает воспи-тание значимым. Я за педагогический максимализм, потому что воспитание -- единственная, наверное, область человеческой деятельности, где максимализм может быть оправдан, где завышенность требований к человеческой личности означает бескомпромиссность нравственных установок.
       Как и в предыдущей главе, в этой я следую за размеренным темпом жизни школьника в течение од-ного дня, за теми напряженными буднями ребенка и его родителей, без которых не может быть настоящего воспитания. Вместе с тем всегда надо помнить о соединении приемов организации жизни детей с их духовным становлением.
       Итак, попробуем опять выстроить три модели пове-дения ребенка и соответствующие им типы семейных отношений, касающиеся преимущественно второй половины дня жизни ребенка.
       Идеальная модель. Вы на работе. Ваше воображе-ние воспроизводит калейдоскоп кадров. Массовая сцена: главный герой -- ваш ребенок, режиссер -- учитель, статисты -- ученики. Класс подводит итоги: ваш ребенок и учился, и трудился (целый час на пришкольном участке) самоотверженно. В два трид-цать он дома. Две минуты на переодевание (форма тщательно складывается в шкаф). Десять минут на просмотр газет. Ваше воображение рисует тщательную уборку квартиры. "Кинокамера" пробегает по отдель-ным уголкам: пыли нет, все чисто. Слегка уставшая дочь или сын потягивается в кресле. Крупным пла-ном -- с авоськой в магазине: мясной отдел, хлеб, мо-локо. Сдача -- в стол, продукты -- на место. Во весь экран цифры 15.30--18.30 -- время приготовления уроков. Реквизит: книги, учебники, тетради, цветные карандаши, линейка, циркуль. Приходит товарищ. Ваш ребенок рассказывает, как решать трудную задачу. Товарищ уходит, договариваясь о встрече (прогулка на лыжах, скажем, где-то в 19.00).
       Уроки сделаны, ребенок занят приготовлением Уткина. Вы торопитесь домой. Вам помогают раз-деться, подают тапочки. Вы благодарно смотрите на стол: расставлена посуда, подогрет ужин. За ужином вы рассказываете о том, что вам удалось достать интересную книжку об одном художнике... Стоп! Время наше истекло...
       Кое-что я упустил. Например, такой диалог: "Ну как в школе?" -- "По физике и алгебре пять, по русскому не спрашивали. А как у тебя?" -- "При-шлось все-таки подать докладную. Больше не могу мириться с халатностью." -- "Но у тебя же будут неприятности?" -- "Иначе я не могла!" -- "Ну и правильно сделала".
       Средняя модель. Ваш ребенок с приятелем. В руках палки. Палка тарахтит по решетчатой ограде. Стук гулкий и сухой: тра-та-та-та. Когда им надоедает "стрельба", придумывается нечто новое. Портфель надевается на палку, идет раскрутка -- и портфель (недавно вами купленный и торжественно врученный) летит подальше! Сели на скамейку. Поговорили о собаках, о книжке, о радиодеталях, о пластинках, об автомобилях, о джинсах, о задачах, о футбольном матче, о жвачках, о новом фильме. Причем все в ли-цах! Наперебой!
       Три часа дня. Квартира. Главный герой включает телевизор. Застывает перед экраном. 16 часов -- передача кончилась. Звонит товарищ по телефону. "Содержательный" разговор длится примерно пол-часа:
      -- Ну как ты там?
      -- Ничего.
      -- Ну, а Генка звонил?
      -- Нет.
      -- Что же он так?
      -- А я не знаю.
      -- А ты смотрел сейчас телик?
      -- Смотрел.
      -- А здорово он там?
      -- Здорово!
      -- А ты знаешь, у меня новый транзистор. Хочешь, принесу?
      -- Принеси.
      -- А у тебя нет олова?
      -- Нет.
      -- Ну ладно, я у Генки спрошу.
       Разговор с Генкой:
      -- Ну как ты там?
      -- Ничего:
      -- Телик смотрел?
      -- Смотрел.
      -- Здорово он там...
      -- Чего будешь делать?
      -- Уроки.
      -- А может, ко мне придешь? В шахматишки сразимся. Я тебе мат влеплю. Хочешь, фору дам...
      -- Я тебя без форы обставлю.
      -- Когда придешь?
      -- Приходи ты ко мне.
       Сцена следующая. Ваш ребенок в квартире това-рища. Радиодетали, приемник, магнитофон, проигры-ватель, шахматы -- все разбросано. Проигрыватель включен на полную мощность. Стучат соседи со всех сторон. Крик Генки: "Чего они всполошились? Имеем право: еще нет одиннадцати". Шесть часов вечера. Дети спохватываются: "Давай разбегаться, а то предки придут -- начнется..." 18.20 -- ребенок шарит в холодильнике. Ест. Затем садится за уроки, предва-рительно включив телевизор и магнитофон. Делает уроки. Входит мать. Радостная: "Что тут делают мои дети?" Ответ: "Не мешай".-- "Голодненький, навер-ное? Ну, так и знала: кашу не разогрел, блинчики не заметил, кефир не выпил. Сейчас я быстренько тебя накормлю. Что же ты не переоделся?"
       Негативная модель. "Камера воображения" не включается. Вы гоните от себя возможность воспроиз-вести тот ужасный ритм жизни, в котором в последнее время стал жить ваш сын.
       Только вопросы: "Где он сейчас? С кем? Опять тот волосатый, небось, к нему приходил? Вчера в школу вызывали: уроки перестал учить. Из класса без разре-шения вышел. Пришел поздно, плащ в грязи. В кого он такой уродился? Отец за ремень было взялся: -- "Ударишь -- уйду из дома". Первый раз повысил голос на отца..."
       Если ваши отношения строятся по "идеальной модели", думайте над тем, как увеличить нагрузку в интеллектуальном и физическом развитии ребенка.
       Идеальная модель предполагает более глубокие и бо-лее скрытые противоречия в духовном мире вашего ре-бенка. Мы на них непременно остановимся, чтобы глубже понять процесс приближения к воспитатель-ной цели.
       Если ваши отношения развиваются в направлении средней модели, попробуйте хотя бы на первый случай организовать жизнь ребенка, чтобы меньше было у него праздного времяпрепровождения. Подумайте о том, чтобы добрые чувства основывались на добрых делах ребенка. Только совпадение полезной деятель-ности с добрым отношением к людям может прибли-зить к идеальной модели воспитания.
       Если ваши отношения сложились в негативную модель, установите точный диагноз болезни вашего ре-бенка. Относитесь к нему именно как к тяжелому больному. Ведь больных не отчитывают и тем более не бьют. Их лечат, терпеливо и долго. Пока не приходит здоровье, предложенные варианты действий направ-лены исключительно на исправление негативной модели.
      
       1. Подходите к ребенку с оптимистичес-кой гипотезой
       Я не склонен призывать к оптимизму как к форме нравственного самоуспокоения.
       Педагогический оптимизм основан на знании, как разрешать противоречия в развитии личности ребенка, на убеждении в том, что даже самый запущенный ре-бенок несет в себе много положительного. Опереться на положительное! Казалось бы, хорошо известная, многократно проверенная практикой истина. Но сде-лать это бывает не легко и не просто.
       Я неоднократно убеждался в том, что большинство трудных детей в конечном итоге становились хоро-шими людьми, прекрасными производственниками и заботливыми семьянинами.
       Какие же позитивные свойства формируются у мно-гих трудных детей?
       Их отличает огромная энергия и, я бы сказал, жизнелюбие. Трудный ребенок, сколько его ни отчитывай, ни ругай (а именно это нередко и проде-лывают с ним), сохраняет в себе ту удивительную силу, которая так и подмывает его совершать все новые и новые проказы. Он, как правило, хорошо закален физически, очень вынослив, и эти два качест-ва помогают ему самоутверждаться в своей среде выделяться в ней, занимать ведущую роль. Он смел, предприимчив, склонен к риску, а это импонирует сверстникам.
       Когда я уходил с ребятами в многодневные походы, такие ребята всегда лидировали: они разбивали палат-ки, тащили самые тяжелые рюкзаки, помогали сла-бым. Когда мне в одной из школ-интернатов пришлось организовывать производственный труд на мебельной фабрике, то "трудные" были бригадирами и выпол-няли самую сложную работу. Когда я вел с детьми сек-цию бокса, лучшими в ней были именно "трудные".
       Все эти качества -- трудолюбие, энергия, воля, сно-ровка, общительность, самоотверженность -- чрезвы-чайно ценны. Правда, сами по себе они еще не гаран-тируют нравственного поведения. Но это уже другой вопрос. Главное, что они есть, и всякий разумный вос-питатель должен их использовать, на них опереться.
       Я не могу полностью согласиться, когда утвер-ждают: "Дети -- первообраз добра, гармонии и кра-соты". Ведь дети бывают и жестокими, и черствыми, и злыми. Никакой изначальной доброты нет. Доброта как явление нравственное обусловливается причинами социального свойства.
       В то же время нет такого ребенка, в лице которого не проглядывало бы то прекрасное, что присуще роду человеческому. Особенность детского характера состо-ит в том, что он невероятно податлив. Самый черствый мальчишка всегда откликнется на интересное дело: загорятся его глаза, он потянется за вами, и вы увидите настоящую человеческую просветленность.
       Итак, ваш трудный ребенок таит в себе столько ценного человеческого материала, что просто грешно не приложить усилий, чтобы этот материал превра-тился в настоящее золото человеческой души.
      
       2. Установите точный диагноз.
       Если ваш ребенок стал плохо учиться и пропускать занятия, значит, он потерял веру в свои силы. Значит, он так отстал в учебе, что не в силах самостоятельно наверстать упущенное. Его мучит страх быть спрошен-ным. Ему стыдно перед товарищами, перед учителями, перед самим собой. Страх с каждым днем растет, и, чтобы избавиться от него, ребенок занимает агрес-сивную позицию. И тогда возникают конфликты с учителем, активом класса, с родителями. Все вдруг наваливаются на ребенка с требованиями, которые ему кажутся непосильными, невыполнимыми. Такое мас-совое давление усиливает страх, который все больше угнетает душу. Ребенок страдает оттого, что оказыва-ется в моральной изоляции. Он незащищен, поэтому начинает отчаянно искать такое общение, которое в какой-то мере может избавить его от страха и стыда. Он всеми условиями поставлен перед необходимостью разрядить накопленный потенциал, его энергия до-лжна найти выход, последствия которого предус-мотреть почти невозможно.
       Если ребенок не помогает вам в ваших домашних заботах, тому может быть несколько причин. Он не умеет делать то, чего от него требуют. Он не приучен к труду. Его долгое время не привлекали к домашним заботам. Помощь близким не культивировалась в семье, в доме не было семейного коллектива. Причи-ной может быть и наметившаяся семейная разобщен-ность, когда каждый живет своей замкнутой внутрен-ней жизнью.
       Если ваш ребенок хорошо учится, но грубит вам, значит, в ваших отношениях наметилась неправиль-ная линия. Надо установить причину изменившихся отношений, в противном случае дурные отношения могут рано или поздно сказаться и на учении.
       Возможны и другие причины, связанные с нару-шением здоровья и самочувствием ребенка. В таких случаях надо, естественно, обращаться к врачу.
       Опыт показывает, что трудный ребенок, если он здоров, становится трудным тогда, когда обнаружилось отставание в учебе. Поэтому развитие ваших дальнейших отношений с сыном или дочерью будет зависеть от того, как вы организуете их продуктивную деятельность, и прежде всего учебную.
      
       3. Реформа современного образования -- это прежде всего повышение требований к детям, к учителям, к родителям. Войди-те в круг учебных забот вашего ребенка.
       Большинство родителей допускает одну и ту же ошибку. Вместо помощи -- поток требований: "Садись за уроки!", "Когда же ты начнешь заниматься?" В ответ -- привычные детские оправдания: "Да успею", или "Сейчас!", или "А нам ничего не задавали".
       Творцы идеальных моделей начинали с другого. "А ну-ка, давай посмотрим, что надо делать по русскому языку. Так. Упражнение. Хорошо. Сколько надо вре-мени, чтобы выполнить? Полчаса. Прекрасно. А что по арифметике? Две задачи? Какие? Ах, вот эти... Ну, попробуй сам. Если не можешь, вместе подумаем..."
       Родители, если они хотят, чтобы ребенок хорошо успевал, должны знать современную программу обуче-ния. По крайней мере программу начальной школы. Если ребенок хорошо ее усвоил, в нем непременно должны выработаться и навыки систематических занятий, и привычка к умственному напряжению, и забота о своем престиже в среде учеников.
       Если вы хотите помочь ребенку, вам необходимо хорошо представлять себе тот круг забот, в котором он живет, знать те требования, которые предъявляет к нему школа.
       Я знаю матерей, которые получили в свое время лишь начальное образование, но которые все же занимались со своими детьми и не только контроли-ровали, но и помогали им. Фактически они вместе учи-лись, вместе осваивали учебный курс. Конечно, это не-легко, но крайне необходимо. Процесс образования -- самое трудное дело в жизни человека. А в трудном деле нельзя оставлять ребенка одного.
      
       4. Начинайте с малого
       Вернее будет сказать, с самого малого. Поставьте первой своей целью вселить в ребенка хотя бы кро-хотное чувство уверенности в своих силах. Поста-райтесь найти такое учебное занятие, чтобы в нем про-будился начальный интерес к делу, вера в то, что оно ему по плечу. Если ребенок слаб в арифметике, порешайте с ним задачки, которые были ему под силу и раньше. Первое ваше педагогическое усилие должно быть направлено на то, чтобы ребенок справился с заданием. Когда он выполнит задание и заявит, что это совсем не трудно, скажите ему: "Вот если будешь регу-лярно делать то-то и то-то, все задачки будешь щел-кать как орешки, и тебе всегда будет легко".
       Если ваш ребенок отстал в родном языке, займи-тесь с ним хотя бы полчаса в день следующим: пусть он под вашу диктовку напишет несколько предло-жений из учебника. Пусть сам проверит написанное и исправит ошибки. А вы убеждайте, что, если он будет вот так писать хотя бы по два-три предложения в день и разбирать вместе с вами ошибки, он непременно ста-нет грамотным.
       При отставании ребенка по каким-то другим пред-метам (история, природоведение, география), попро-буйте заинтересовать его таким образом. Загляните предварительно в школьную программу сына или до-чери, вникните в то, что им задают на дом. Сходите в библиотеку, возьмите книжки по той теме, которую изучает ваш ребенок. Просмотрите хотя бы несколько глав. Расскажите ребенку о том, что вы узнали из книжек, прочтите ему наиболее яркие места. Остано-витесь на самом интересном месте в избранном для чтения отрывке и дайте ему самому дочитать до конца. Несколько таких занятий, и ваш ребенок наверняка как-то проявит себя на уроке -- сам вызовется отве-чать, дополнит ответ товарища. И дело даже не в том, *то он получит хорошую отметку. Он обретет боль-шее -- чувство уверенности в своих возможностях.
       Рассеется или ослабнет чувство страха. И кроме того, общее с ребенком дело, совместное достижение цели помогут вам найти ту правильную тональность деловых, гуманных, творческих взаимоотношений, без ко-торых не может быть воспитания.
      
       5. Избегайте нервозной настойчивости и неоправданных конфликтов
       Вы приступили к занятиям с ребенком. Будьте терпеливы, не раздражайтесь. Если вы хотя бы раз допустите срыв, повысите голос, ваши усилия пойдут насмарку.
       Что бы ни делал ребенок во время ваших занятий, оставайтесь весело-непринужденным или добродуш-но-строгим. Допустим, вы диктуете такое предло-жение: "Я пошел в лес", а ваша девочка напишет: "Она пошла в лес по ягоды", похвалите дочку за сочи-нительство и уже потом скажите: "А теперь давай-ка напишем все же фразу со словом "пошёл". Это очень трудное слово".
       Если же вы займете другую позицию в ваших пер-вых занятиях с ребенком ("Как так можно! Я тебе одно говорю, а ты пишешь другое. Ты совсем не хочешь слушать меня. В одно ухо влетает, в другое выле-тает"), цели вы не достигнете. Вы с самого же начала отравите детское воображение ненужной педантич-ностью.
      
       6. Следите за собой, за своей интонацией в процессе занятий с ребенком
       Когда ребенок "окрепнет", то есть начнет с вами систематически заниматься и войдет в ритм, тогда вы можете изменить тональность обращения -- сделать порой строгое замечание и, если это нужно, задеть детское самолюбие. А в самом начале во что бы то ни стало избегайте резкости, будьте терпеливы и добры. Это должно создать для ребенка атмосферу спокойст-вия, защищенности, раскованности. Ваши усилия окупятся сторицей. Ведь что любопытно. Ребенок мо-жет ваше задание выполнить точно, и вместе с тем эта работа ничего не прибавит ему. Так бывает, если вы будете стоять над душой у ребенка и то и дело сердито выговаривать: "Ну как ты ручку держишь? Ну сколь-ко раз тебе надо повторять, что... Неужели ты не можешь по-человечески писать букву "о"?"
       От ваших добрых интонаций, от вашей мягкости будет зависеть главное: принесет ли пользу выполне-ние этого микроскопически малого или все останется на прежних местах.
      
       7. Обязательно отметьте первый успех ребенка
       А что значит первый успех? Что значит вообще успех? Для одного пятиклассника успехом будет то, что он решил задачи по программе седьмого класса и занял на городской олимпиаде первое место. А для другого успех в том, что он преодолел в себе сложив-шуюся привычку убегать после обеда на улицу и до самого вечера играть в футбол или хоккей. Преодолел и сел за стол, чтобы сделать попытку наверстать упущенное.
       Так что же тогда считать успехом? А это уж вам виднее. Нижняя граница успеха (мы ее определили) -- ребенок сел заниматься. Значит, если он сел и даже ничего особенного при этом не сделал, надо все равно, не теряя надежды, ободрить: "Все-таки прекрасно, что ты взялся за дело. Ты мало успел сегодня, но это не беда. Главное, что ты сам решил исправиться..."
       Вы скажете: да ведь ребенок ничего не сделал! Зачем же его хвалить? Это неправда, отвечу я вам. Он преодолел в себе острое желание поиграть, поболтать с друзьями, преодолел во имя того, чтобы еще раз попробовать себя в том, в чем он совершенно не уве-рен, а точнее, в чем безнадежно разочарован. Сам по себе такой факт является немалой победой.
       Даже самый маленький первый успех надо отме-тить, чтобы пробудить в ребенке чувство уверенности. Именно это чувство является условием, которое из-начально помогает большому и важному делу -- формированию человеческого достоинства, трудо-любия, самостоятельности и гражданственности.
      
       8. Соедините первый успех вашего ребенка со сверхзадачей самовоспитания
       Между малым и великим в воспитании прямая связь. Вслед за маленькими, частными победами, от-меченными и поддержанными вами, в душе ребенка начинает постепенно расти вера и в свои силы, и в без-граничность человеческих возможностей. Если не де-лать эту главную ставку на пробуждение высокого чувства собственного достоинства, уверенности в том, что человек всего может достичь трудом, упорством, настойчивостью, никакого воспитания вообще не полу-чится. Ребенок должен понять, что через маленькие свои победы он идет к большим свершениям.
       Эдисон сделал около тысячи попыток, прежде чем лампочка зажглась. Чтобы в человеке вспыхнул погас-ший когда-то свет, возможно, понадобится не меньше труда. Ваши усилия могут совершить не менее вели-чественные открытия в вашем ребенке -- и это пре-красно!
       Хороший воспитатель -- всегда терпеливый иссле-дователь в лучшем смысле этого слова. Вы познако-мились с программой обучения, позанимались с ребенком, вы читаете педагогические книжки и разду-мываете над воспитательными проблемами вашей семейной жизни -- значит, вы неизбежно становитесь исследователем.
       Воспитание детей все очевиднее становится у нас неотъемлемой частью духовной жизни человека, общества в целом. Здесь дело не только в возросшем чувстве родительской ответственности, хотя и этот фактор нельзя не учитывать. Главное -- настоятель-ная потребность правильно воспитывать, передавать свой опыт младшим, в чем-то учиться самому.
       Если вы всерьез хотите добиться успеха, настрой-тесь на длительное общение с детьми. И если у вас пер-вая попытка обернулась неудачей, сделайте вторую по-пытку, возможно, на другом учебном материале. И если снова не получится, не кивайте раздраженно на учителей. "Пусть они и учат!" Повремените немного и тщательно продумайте следующий свой заход. Но ни за что не отступайте от задуманного.
      
       9. Не забудьте посоветоваться с учи-телем
       Если ваш ребенок плохо учится, если он педагоги-чески запущен, то вам неловко лишний раз (без вы-зова) появляться в школе. Но очень важно, чтобы вы пришли к учителю, когда ребенок хоть чуть продви-нется вперед. И это продвижение может стать хоро-шим поводом для педагогического разговора. Цель вашего прихода будет ясной и точной. Вы пришли, чтобы поставить педагога в известность, что вы наме-рены заняться со своим сыном тем-то и тем-то. И вы хотели бы получить от него кое-какие советы: какие задачи решать, какие упражнения выполнять и т. п.
      
       10. Постарайтесь привлечь всех, кто сможет помочь вашему ребенку
       Если ваш ребенок заболел, вы бросаете многие свои дела и занимаетесь его лечением. Отставание в уче-бе -- болезнь пострашнее гриппа, свинки или скарла-тины. Отставание глубоко травмирует человека, делает его морально неполноценным. Чем сильнее забо-левание, тем энергичнее вы ищете врачей-специа-листов, консультантов, чтобы быстрее вылечить своего ребенка. Если же вы хотите, чтобы ребенок стал лучше учиться, надо использовать, кроме своих усилий, все, что может помочь ему.
       Школьные товарищи, учителя, родственники -- все те, кто может оказать конкретную реальную помощь, Должны быть привлечены. Единственное от чего нужно оградить ребенка, это от ненужного, морализи-рования, бесполезных упреков. Иной раз школьный товарищ сделает больше, чем даже учитель и роди-тель. И это объясняется доверием к товарищу, уваже-нием или любовью к нему, а порой и педагогическим Даром этого товарища.
       Но кого бы вы ни привлекали со стороны, все же помните, что вы тот главный человек, от которого зависит судьба ребенка.
      
       11. Переход к самостоятельности должен быть незаметным
       Разумное педагогическое руководство активизирует самостоятельностъ, в этом его основное назначение. Взаимодействие взрослого и ребенка в процессе воспи-тания всегда должно быть двуслойным. Первый пласт -- это ваше руководство. Он должен быть весомым, однако не чрезмерно, чтобы второй пласт -- самостоятельность -- развивался свободно. Если ру-ководство многому учит, но приглушает стремление проявить самостоятельность, оно окажется малоэф-фективным.
       Росточки самостоятельных действий всходят зачас-тую мгновенно, но они обладают необычайной хруп-костью, поэтому главное требование к развитию само-стоятельности состоит в том, чтобы умело поддержать инициативу ребенка. Первые его самостоятельные попытки обычно бывают неудачны и ошибочны. Огорчаться ни ему, ни вам не следует. Ребенок имеет право на эти ошибки, без них не может быть полно-кровной детской деятельности. Одна из задач учения как раз и состоит в преодолении ошибок.
       В сочетании педагогического руководства и детской самостоятельности возможен и некоторый негативный момент. Ребенок привыкает к руководству, наблю-дению и склонен проявлять самостоятельность только в присутствии взрослого. Надо постепенно приучать ребенка к подлинной самостоятельности. И только когда он научится свободно ориентироваться в матери-але под вашим руководством, переходите на поощре-ние полностью самостоятельных действий.
       Помните, что учение неотделимо от общего само-чувствия ребенка.
       В общении с ребенком, начиная с предельно малого и обязательно выполнимого, вы формируете потреб-ность деятельности. Деятельность, если она основана на трудовом самостоятельном усилии и связана с радостью и удовольствием, обязательно развивает дружеские, деловые взаимоотношения, имеющие свое немалое воспитательное значение в образовании нрав-ственных начал и в развитии познавательных способ-ностей детей.
       Если ваш ребенок что-то малое выполнил на пятый тли десятый день самостоятельно, то он тем самым из-менил свое отношение и к себе, и к вам, товарищам, учителю. Эти изменения пока что лишь наметились. Но они есть. А если набралось двадцать или тридцать таких выполненных им самостоятельно микродел, то самочувствие ребенка резко изменится. Он на какое-то время задерет нос. Но вы не торопитесь его одергивать: пусть получит удовольствие от своей первой победы. Через некоторое время это детское и вполне естест-венное бахвальство пройдет.
       Вам его уверенное самочувствие чрезвычайно важ-но. Но относитесь к потенциалу уверенности как к сырью, из которого предстоит еще что-то делать. Надо, чтобы вновь обретенное чувство не перешло в само-уверенность. Чтобы энергия веры в себя сказалась и в других видах деятельности. В каких, спросите вы? Прежде всего в труде. Используйте в качестве пере-рывов между занятиями, как разрядку, какую-нибудь работу. Попробуйте сказать так: "Вот мы здорово сей-час позанимались, а теперь давай вдвоем приготовим чего-нибудь поесть. Ты сходи за хлебом и молоком, а я поджарю котлеты. А если хочешь, наоборот?" Если ре-бенок откажется от предложенной альтернативы, скажите ему: "Ну ладно, отдохни. А потом мы с тобой уберем квартиру..."
       Одним словом, ваша совместная работа, а точнее, ее методы должны перенестись и на общее за пределами учения. И наоборот, та радость, которую вы испыты-ваете с ребенком на прогулке, в театре, в кино, в похо-де, должна перенестись в сферу ваших с ним занятий.
      
       12. Не забывайте чередовать занятия ре-бенка с пребыванием на воздухе, с физичес-кими упражнениями
       Забота о здоровье включает в себя несколько важных моментов. Это и питание, и режим сна, и
       Движения, и пребывание на воздухе. Результаты специальных исследований вырисовывают довольно привлекательную картину жизни городских школьников: они мало бывают на воздухе -- вместо 2--3 часов -- 30--40 минут. Вместо 2--3 часов гимнастики и труда в день -- 20--30 минут случайных нагрузок Такого рода отклонения ведут к тому, что организм становится неподготовленным для творческой ум-ственной работы. Поэтому насколько возможно поста-райтесь помочь ребенку сохранить и бодрость в теле, и ясную голову. Приобретите физкультурные снаряды (гантели, гири, скакалки, эспандер и т. д.), устройте в комнате один ряд шведской стенки, укрепите пере-кладину. Даже если ребенок будет не систематически заниматься физкультурой, а лишь от случая к случаю (скажем, когда придут товарищи), и то от таких занятий будет большая польза.
       Одной из приятных особенностей в многодетной семье Бориса Павловича и Лены Алексеевны Ники-тиных мне показалось то, что в их доме специально спортом никто не занимается. Но в тот день, когда я был у них, двухлетняя Лена по шесту поднялась до потолка и спустилась, наверное, около двадцати раз. А другая девочка только в течение часа несколько раз забиралась в укромное местечко, которое названо "гнездышко",-- это маленький гамачок под потолком в коридоре. В "гнездышке" можно, удобно устроив-шись, почитать книжку, подумать. Но забраться туда и слезть физически неподготовленному ребенку не так уж просто. Во дворе есть гигантские шаги, перекла-дина, качели. И дети без напоминаний, по собствен-ному желанию выбегают на пять-шесть минут к снарядам. За это время их организм получает доста-точную нагрузку, которая способствует более высокой продуктивности умственных занятий и хорошему самочувствию вообще.
      
       13. Старайтесь развивать в процессе совместного общения чувство собствен-ного достоинства у ребенка
       Социальные психологи установили такие законо-мерности: человек, который думает о себе как о никчемном, не способном ни на что, слабо включается в работу, чтобы улучшить свое собственное положение. И наоборот, человек с высокой самооценкой склонен работать напряженно, максимально использовать свои возможности, считает для себя недостойным спасовать перед трудностями. Чувство собственного достоинства является своеобразной мерой развитых способностей, мерой самочувствия, статуса и самооценки личности.
       Ребенок с высоким чувством собственного достоин-ства ориентируется на тип поведения, который может быть выражен так: "Я это тоже смогу сделать, раз дру-гие смогли".
       Ребенок с пониженным чувством собственного до-стоинства ориентируется скорее на поведение, выра-женное таким заявлением: "Я этого никогда не смогу сделать". Он особенно чувствителен к различным отрицательным оценкам его деятельности. Он может не отреагировать на замечание, но тем не менее оно его сильно задевает. Если ему говорят: "Ты это неважно сделал",-- у него сразу возникает решение: "Я вообще не буду этого никогда делать". Когда ему замечают: "Ты мог бы это лучше сделать",-- он воспринимает эту оценку болезненно, и у него тут же опускаются руки. Появляются апатия и безразличие ко всему на свете.
       Если ребенок с низким уровнем собственного досто-инства прекрасно справился с какой-нибудь работой, а на это никто не обратил внимания, он чувствует себя обиженным. И как бы в отместку он решит: "Ну и не буду больше". Такому ребенку кажется, что он готовит уроки не для себя, а для других.
       Неудовлетворенный тем, что его собственное "Я" не находит возможности для реализации, он создает свое иллюзорное "Я" предаваясь несбыточным мечтам, фантазиям. Он часами может видеть себя сильным, смелым, уверенным. Он может рисовать причудливые картины своего самого активного участия в жизни (и все это в процессе реальных дел на уроке, дома за учебниками, книгой).
       Если к низкому уровню собственного достоинства Ребенка прибавляются еще и принижение личности, Упреки, насмешки, оскорбления, то при таких условиях в нем может развиваться чрезвычайно опасный процесс накопления "силы отмщения". Ребенок втай-не начинает вынашивать такую мысль: "Вот я вам скажу!" -- и ждет своего часа. Ждет, чтобы отомстить товарищу, который недостаточно ценит его как личность. Ждет, чтобы что-то доказать своим родственникам (брату, сестре, теткам, которые посмеи-ваются над ним). Ждет, чтобы доказать учителям, что они были не правы в оценках его знаний и поведения.
       Иногда такого рода ожидания могут привести ре-бенка к серьезной решимости преодолеть рубеж зани-женного чувства собственного достоинства и сделать "скачок". Но чаще всего такая тенденция ведет к накоплению потенциала недоброжелательности к ок-ружающим. И ребенок, повзрослев, даже помимо своей воли (не исключена и такая возможность), будет "излучать" жесткое поле недоброжелательности, озлобленности, которая накапливалась годами.
       У ребенка с высоким чувством собственного досто-инства нет такой надломленности и разорванности психики и весь уклад жизни строится на иной основе.
       Ему незачем лгать, унижаться, бояться наказаний. Если у него в дневнике появилась плохая отметка, он знает, что его дома за нее, разумеется, не похвалят, но и не станут наказывать. Он расскажет, как и за что он получил двойку, потому что в доме принято рассказы-вать и о неудачах. Он поступит так, как поступает отец или мать, у которых тоже бывают неприятности.
       Он не падает духом, когда случаются невзгоды. Он переживает, как всякий, кого постигла неудача, но эти переживания не выбивают его из колеи. Он не сомневается в своей способности найти выход из затруднительного положения. У него сложились свои стереотипы поведения в трудных ситуациях. Он ищет и устанавливает контакты с теми, кто может ему по-мочь в достижении цели.
       Он даже в трудных для себя обстоятельствах готов помочь другим. Особенность высокоразвитого чувства собственного достоинства как раз и проявляется в широте и щедрости души. Если слабый духом срывает зло на других, когда ему тяжело, то сильный и благо-родный человек становится тоньше и чувствительнее к другим в минуты своего горя, своих неприятностей.
       Держится такой ребенок со всеми на равных. И в среде тех, кто намного моложе его (поэтому его любят совсем маленькие дети), и в кругу тех, кто старше - "На равных" со старшими -- это и означает подлинное уважение к ним, он готов внимательно выслушать их, если уж очень с чем-то не согласится, то непре-менно скажет об этом и будет отстаивать свою точку зрения. Он готов помочь старшему. Прислушивается даже к тем советам, которые явно ему не по душе, делая для себя вывод: "Что ж, существует и такая точка зрения. Надо продумать, почему она такая?"
       Он ведет себя с достоинством в любой компании, так как уверен в том, что его нельзя проигнорировать, не заметить. Он не сомневается, что к нему отнесутся с должным уважением.
      
       14. Помогите ребенку увидеть себя та-ким, каков он есть на самом деле
       Если десять человек станут давать характеристику одному и тому же ребенку, она у всех будет разная, вернее -- с разных точек зрения. Учитель оценит его с позиций выполнения школьных требований. Бабушка и дедушка скажут, насколько он добр и послушен, аккуратен и трудолюбив. Ровесники будут судить прежде всего по тому, как он выполняет "групповой кодекс" чести: готов ли выручить товарища, в какой мере на него можно положиться и т. д. Одни будут го-ворить о недостатках, другие -- о достоинствах.
       С какой же правдой "о себе" (о его, ребенка, собственном "Я") нужно познакомить растущего чело-века? Ведь он растет. Сегодня -- он один, завтра -- Другой, послезавтра -- совсем иной. Рассказать ре-бенку всю правду о том, каков он есть на самом деле,-- значит, раскрыть ему его истинные возможности, приблизить ребенка к пониманию его движения к своей собственной идеальной модели. Надо столкнуть то реальное, что есть в ребенке (возможно, даже с примесью отрицательного), с тем, чего можно от него ждать.
       Дети зачастую не представляют себе, на что они способны. Они меряют себя чужими оценками. Смот-рите, что получается. Многие ребята учатся на "3" и "4". В школе им дали характеристику -- негласную, разумеется, -- что они так себе, почти посредственность. И дома свыклись с такими выводами: "Ну что ж, раз нет особых способностей..." И у ребенка на основе такого негласного единства (это не сговор, а просто обобщение на уровне здравого смысла) складывается о себе такой "Я-образ": "Значит, я родился без способностей. Зна-чит, не всем дано. Значит, мне в жизни не повезло". И он дополняет свой образ выводами, впрочем, выводами тайными, подчас грустными: "Я еще и некрасивый (кстати, даже самые красивые дети очень часто страда-ют именно от такой мнительности), меня никто не лю-бит".
       Вряд ли можно с ходу разрушить эти сложившиеся "Я-образы". Но надо непременно подвести ребенка к тому, чтобы он имел возможность увидеть себя и в дру-гом свете, осознать свои сильные стороны, свои не оцененные им самим достоинства.
      
       15. Не мучайте ребенка своей подозри-тельностью, недоверием
       -- Что-то она опустив голову идет,-- говорит ма-ма,-- в последнее время стала меня часто обманывать.
       Я смотрю в окно: медленно, понуро идет девочка, в одной руке -- сумка с обувью, а в другой -- портфель. Руки без перчаток. Ветер осенний, резкий, поры-вистый. Это Ася. Она улыбается чуть застенчиво. Чуть приветливо. Чуть с надеждой...
       А до этого мама с тревогой в глазах рассказывала: "Я заметила, как дочка стала меня обманывать. И придумала такую игру. "Ася,-- говорю ей,-- давай ходить по квартире и останавливаться на том месте, где ты меня обманула. И каждый раз ты будешь загибать по пальчику". И вы знаете, пять пальцев были загнуты! Я ей ничего не сказала..."
       Слышу, как мама разговаривает с Асей.
      -- У тебя что-то случилось?
      -- Ничего не случилось.
      -- А почему ты на меня так смотришь?
      -- А как я смотрю?
      -- Глаза прячешь...
      -- Я не знаю, почему так получается.
      -- Может быть, плохую оценку получила?
      -- Нет, меня не спрашивали...
      -- А как ты себя чувствуешь?
       -- Хорошо чувствую.
       Потом, когда Ася уходит в магазин за продуктами, мама мне говорит:
       -- Вот и сейчас меня обманывает. Что-то скрывает. Я ведь чувствую.
       Мать всегда чувствует что-то неладное. Кому, как не матери, чувствовать, что делается с ее ребенком! А с двенадцатилетним мальчиком или девочкой ежеднев-но творятся самые необыкновенные истории. Одна де-вочка рассказывала о своей большой обиде так: "Я шла по дороге с подругой Верой. И я споткнулась и упала. А Вера стояла и смеялась".
       И представьте себе, что это было не просто разоча-рование в подруге. Это было горе. Девочка плакала, никому ничего не рассказывая. И ее мама тоже гово-рила, что с девочкой что-то происходит. И допыты-валась. И настаивала. А девочка молчала. Расспросы еще больше повергли ее в уныние.
       Другой случай. Девочка много думала о мальчике из соседнего класса. О своем чувстве она рассказала подруге. А подруга возьми и влюбись в того же маль-чика. И девочка расценила это как "жуткое преда-тельство". Вроде бы ничего особенного не произошло. А для девочки -- трагедия. И снова мама допыты-вается: "Что случилось?"
       Интересоваться жизнью ребенка надо, это верно. Но надо еще уметь быть деликатным в обращении с детьми. Ребенок растет, он вынашивает свое внутрен-нее "Я", прислушивается к нему, оберегает его как своеобразную суверенную силу. Силу, которая сози-дает душу ребенка, одухотворяет его жизнь. Этот глубоко интимный мир раскрывается лишь сам по себе. В него нельзя грубо вторгаться. От этого он искажается. Ребенок начинает лгать. Под присталь-ным жестким взглядом недоверия и подозрительности испепеляется уважение ребенка даже к самым близ-ким людям. Ребенок не в состоянии долго хранить тайны. Он испытывает острую потребность рассказать 1 поделиться всем, что его мучит, волнует. Не ли-шайте себя радости быть первым человеком, к кото-рому придет ребенок и за советом, и просто с рас-сказом о своих тревогах, сомнениях.
      
       16. Помните, что подражательная способ-ность ребенка так же естественна, как и творческая
       Кому и в чем подражает ваш ребенок? Допустим, что вы не обнаружили конкретного лица. Вполне веро-ятно, он подражает той среде, в которой живет и учится, многим или нескольким сверстникам сразу! Он стремится, чтобы у него все было, как и у всех. По крайней мере не хуже. Чтобы сумка -- такая, как у всех. Чтобы джинсы, и куртка, и шапка, и ремень, и рубашки, и ботинки -- все, как у всех. А уж походку, прическу, манеру говорить, задавать вопросы, отве-чать, смеяться -- все это он сам постарается отра-ботать. Он-то уж точно разбирается в этом.
       Так кому же он подражает?
       Отвечаю: своему поколению. Если разделить детей на возрастные группы, то вот что примерно получится.
       Поколение второклассников. О чем-то думающее, пытливо всматривающееся: рот раскрыт от удивления, глаза расширены.
       Поколение пятиклассников. Быстрота и натиск, не-когда сосредоточиться. За косичку -- дерг! По го-лове -- бах! Портфелем -- шарах! Уроки не выучил -- а черт с ними, успею! Все ему нипочем -- этому бездумному, беспокойному, неистовому племени: всадники без головы, команчи, путешественники в туманностях Андромеды и в недрах земли!
       Поколение восьмиклассников. Первые признаки важничанья. Контуры чего-то нового, зыбкого, лом-кого. Недотроги. Обиды и огорчения: ах, как страдает оттого, что слишком худа, оттого, что слишком толст, оттого, что бледен, румян, оттого, что прыщи. И всякие воображаемые ситуации. И придуманные исто-рии. И так хочется подружиться, и нет друга. И так горько оттого, что тебя никто не понимает. И учиться надо. Надо и "выглядеть". Так озабочен своей внеш-ностью, что готов с зеркалом спать. И расческа появи-лась новая, и платочек новый, и зубная щетка изна-шивается в пять раз быстрее, чем у взрослых.-
       Поколение десятиклассников. Был мальчишка, стал мужчина. Когда только и вырос! Уже выше отца. Ботинки 44-го размера! Голос -- бас! И знает себе цену, говорит спокойно, рассудительно. И мудрее отца с матерью. Не так он будет жить: и экономнее, и разумнее, и интереснее. И пить не станет, и курить не станет. И такую дорогую вещь не станет покупать -- зачем лишние расходы. А вроде бы никто и не учил экономии. И честность абсолютная: "Вот еще десять копеек осталось".-- "Возьми себе".-- "А зачем мне?" И книжки читает. И с девчонками запросто. Так же, как с мальчишками. Никаких комплексов. Никаких тревог. Может быть, это лишь со стороны, внешне? Ну, конечно, внешне. На самом деле всё круто заме-шено. Всё на пределе. И с девчонками. И с учителями. И с размышлениями о смысле жизни. Всё в ожидании. Всё на острие. И ох как нуждаются в помощи!
       Каждый в своем поколении уникален. И каждый несет много общего, присущего только этому поколе-нию. Наверное, у каждой возрастной группы есть свой идеал, общая модель такая. Поколение неоднородно. У сельских десятиклассников будет один тип для подра-жания. У одной группы их городских сверстников -- совершенно иной. У другой группы эталоны абсолютно не схожи с первой.
       Дети не могут не подражать. Подражая, они приспосабливаются к условиям среды. К тем стандартам, которые доминируют в данной группе. Если все пятиклассники ходят в длинных брюках, то одному ходить в коротких будет ужасно неловко. Он будет настаивать, чтоб ему купили такие брюки, как у всех И родители обязаны пойти навстречу. Я знаю случай, когда сын надолго обиделся на своих родителей за то, что они ему не покупали джинсы, а покупали хоро-шие, дорогие шерстяные брюки, которые он измазы-вал и рвал на следующий день...
       Ребенок бессознательно подражает во многом -- в выборе книг, одежды, музыки, форм поведения. Ска-жите ему: "Это очень хорошо, что ты стремишься подражать своему кругу товарищей. Но человек ценен не подражанием, а чем-то своим, особенным. Попро-буй задуматься над тем, что тебе на самом деле нра-вится. И попробуй отличить это "свое" от того, в чем ты подражаешь другим". Пусть поломает голову. По-вторяйте почаще в разных вариациях такого рода предложения. Они обязательно что-то оставят в сердце ребенка. Я помню, как мать говорила сыну: "Ну, это-му тебя отец научил, этому -- я, а этому -- учитель. А вот чему ты сам научился?" Прекрасный вопрос!
       В селе Прелестном Донецкой области жил третье-классник Юра Сидоров. Его дедушка Николай Тихоно-вич часто повторял: "Вот ты выучился играть на баяне. А попробуй что-нибудь сам сочинить". И Юра сочинял. Получались у него красивые грустные мело-дии. Пусть он не станет композитором. Но он этим сочинительством открывает для себя совершенно но-вый мир. И это обязательно скажется в чем-то другом. Придаст ребенку больше уверенности, разовьет его чувства. И вот в этом пусть все дети подражают друг другу -- в поиске наиболее близкого их сердцу и вкусу.
      
       17. Остерегайтесь "перезащищенности" ребенка
       Чувство собственного достоинства ребенка -- всегда отражение стиля жизни семьи. Если ребенка дома лю-бят, уважают и по заслугам, не перехваливая, оценивают его поведение, то он растет уверенным в свои человеком. Если в семье складывается такой стиль жизни, когда кто-то дискриминируется (дедушка, бабушка, младший брат), то такой стиль отношений непременно отрицательно скажется на вос-стании ребенка. Он обязательно вберет в себя эти практикуемые в семье формы неприязни. Если в семье утвердился авторитарный стиль общения (кто-то один безраздельно властвует и злоупотребляет своей властью) или к ребенку относятся как к собственности: "Пусть делает то, что я хочу", такое отношение неиз-бежно формирует негативные свойства характера -- жестокость, неполноценность, равнодушие и неуверен-ность в себе. Ребенок в семье иной раз усваивает шаблоны поведения, которыми вряд ли ему удастся воспользоваться в общении с друзьями, на улице. А если воспользуется, то ему придется через каждые полчаса бегать в дом и говорить, что с ним играть не хотят, что его опять кто-то ударил.
       Тот разрыв, который образуется между воспитан-ной дома вседозволенностью и непозволительностью в иной среде, рождает неуверенность, неполноценность. И так как ребенок не в состоянии разрешать образо-вавшиеся противоречия, то он оказывается в крайне критическом положении. С ним случаются частые истерики, развивается мнительность, недоверие.
       Мы взяли крайний случай "перезащищенности". Но всякое тепличное (нетрудовое, без должных физи-ческих нагрузок и напряжений, без чувства ответст-венности) воспитание ведет к образованию отрица-тельных черт характера.
       Важно в условиях гарантированной защищенности личности ребенка воспитывать сильного человека -- трудолюбивого, бесстрашного, честного, доброго. Мож-но ли в связи с этим сформулировать хотя бы самые общие правила?
       Думаю, да.
       Если ребенок, заигравшись, забыл во дворе куртку, а за окном сейчас темно и дождь и вы предлагаете ему все-таки пойти одному (вопреки страху) и поискать куртку, вы поступаете правильно, ибо вы защищаете Ребенка от его же собственного страха. Ему необхо-димо побороть себя и справиться с этой свойственной сем детям боязнью темноты и т. д.
       Если ребенок не выполнил урока и вы разбудили его на час раньше (а ему так хочется поспать, и вам так жалко его будить!), то это не значит, что вы ущемляете его как личность. Напротив, вы боретесь его защищенность в классе. Он будет знать урок и без страха будет сидеть за партой.
       Если в воскресный день вы не разрешаете ребенок пойти в кино до тех пор, пока он не уберет комнату - вы поступаете правильно, поскольку вы воспитываете в нем ответственность и дисциплинированность, которые очень часто являются следствием защищенности
       Диалектика защищенности состоит в том, чтобы ре-бенок не чувствовал себя в привилегированном поло-жении сравнительно с другими. Чтобы защищенность его складывалась не за счет незащищенности других. Поэтому если от вседозволенности (когда хочу и куда хочу пойду, мне безразлично, что скажут другие) страдаете вы (ребенок ушел, и вам приходится за ним убирать), то в таком случае уже ваша незащищенность непременно дурно скажется на воспитании ребенка.
      
       18. Учите ребенка деловому расчету и разумной практичности
       Деньги тоже воспитывают. Пренебрежительное отношение к проблеме денег часто ведет к двоякому роду просчетов. У детей может воспитаться иждивен-чество и нежелание знать о возможных экономических трудностях семьи. И другая крайность -- деньги могут воспитать алчность, зависть, стремление к накопи-тельству.
       С самого раннего возраста необходимо вводить ре-бенка в круг хозяйственных забот семьи. Ребенок дол-жен знать семейный бюджет, должен знать "пример-ную смету" жизни семьи в месяц, в день. Он должен знать стоимость основных продуктов: хлеба, масла, молока, мяса, рыбы, овощей, кондитерских изделий. По мере развития ребенка надо посвящать в "ценностный мир" вещей (стоимость одежды, обуви, телевизор и т. д.). Он должен быть в курсе того, сколько средств уходит на ремонт квартиры, на проведение отпуска, пошив отдельных вещей, на различные приобретения...
      
       19. Приучайте ребенка к домашнему труду, вводите его в экономику семьи
       Ребенок должен знать прожиточный минимум семьи, участвовать в ведении домашнего хозяйства и в случае времен-ного отсутствия или болезни родителей уметь заменить их в выполнении основ-ных домашних функций: закупке продук-тов, приготовлении пищи, уборке квар-тиры, маленькой стирке и т. д.
       Существует мнение, что детей, напротив, не стоит учить деловому расчету, что они, как правило, и так прекрасно знают, что почем. Это верно. Дети у нас бывают по-своему расчетливы. Но их расчетливость зачастую направлена на удовлетворение своих личных потребностей: они подсчитывают свою карманную мелочь, одалживают деньги друг другу, иногда что-то продают, меняют, одним словом, ведут свое собствен-ное "хозяйство". Но я сейчас говорю о другом. Не о развитии собственнических инстинктов и той излиш-ней расчетливости, которая способна разъединить взрослых и детей. Я говорю о той коллективистской силе, которая заключена в разумном деловом расчете, направленном на улучшение жизни семьи.
       Ели ваш ребенок заработал летом деньги и ничего не купил своим родителям, а израсходовал все только себя -- это уже сигнал тревоги.
       Если ваш ребенок принес заработанные деньги (пусть их даже несколько копеек) в семью и отдал их маме, пусть сам этот факт будет маленьким семейным праздником. И когда деньги будут истрачены на дело об этом должно быть сказано: "Вот это молоко мы купили на заработанные Колей деньги". Или: "Вот этот пирог испечен на продукты, которые куплены на Танин заработок".
       Если ваш ребенок заработал сравнительно крупную сумму, надо вместе, сообща подумать, на что истра-тить эти деньги. Сам факт такого разговора будет иметь большое воспитательное значение.
      
       20. Стремитесь воспитать сильный ха-рактер
       Понятие "сильный характер" несколько скомпро-метировано тем, что в это определение вкладывался некий суперменовский смысл. Сила ассоциировались либо с деятельным бездумным невежеством, либо с утонченно-карьеристским делячеством, враждебным нежнейшим струнам человеческих устремлений.
       В понятие "сильный характер" я вкладываю как бы два основных содержания. С одной стороны, это способность понимать и чувствовать мир прекрасного (доброту, справедливость, красоту труда), а с другой -- готовность и умение защитить этот мир. Способность противостоять злу. Способность побороть зло. Для этого нужны и сила ума, и сила чувств, и сила действия, и сила критического расчета.
       Когда мы говорим о сильной личности, мы неиз-бежно возвращаемся к проблеме здоровья. Если ребе-нок с детства растет закаленным (не простуживается оттого, что ноги промокнут, легко переносит холод, ночует поздней осенью в палатке, совершает походы и т. д.), то эта закалка сделает его мужественным я физически крепким человеком.
       Когда мы говорим о сильной личности, мы подчер-киваем и силу духа, и моральную стойкость, и силу убеждений.
       Когда мы говорим о сильном характере, мы имеем виду и остроту ума, и взлеты творческих способностей человека, которые делают окружающий мир ярче, аличность духовно богаче. Если ребенок растет умным пытливым, постоянно "озадачивающим" себя и других, то такая направленность способствует и его собственному росту и меняет к лучшему то окружение в котором находится этот ребенок.
      

    Глава 3. Вечер

       Я говорил со многими девочками и мальчиками. Со взрослыми говорил. Я спрашивал, какие часы в их детских рабочих буднях доставляли им больше всего радости. И многие отвечали: "Вечерние". Когда уроки сделаны, когда все тревоги дня позади и можно заняться чем-то своим, заветным.
      
       1. Что главное в вечере?
       Если нет у ребенка вечеров с теплыми бликами настольной лампы, с негромкими спокойными голосами, с красивой музыкой, с мягкими прикосновениями, с мирными беседами о событиях дня, такой ребенок многое теряет, а воспитание во многом проигрывает.
       Что главное в вечере? Интимная сторона? Идилли-ческая освещенность завершения рабочего дня -- этакая мягкая акварель в светло-голубых тонах? Отдых после двенадцати часов деятельности (уроки, общение -- у ребенка, у вас -- труд, семейные забо-ты)? Приготовление к завтрашнему дню? Без этого не обойтись, но это не главное.
       Каковы слагаемые вечера? Наверное, без ответа на этот вопрос не очертить нам контуры трех типов сугубо "вечерних" отношений.
       Идеальная модель. Время -- с семи часов вечера до десяти: три часа отдыха, любимых занятий, сокро-венных бесед... как их провести? Получасовая прогул-ка на воздухе с отцом, старшим братом или матерью? Это было бы прекрасно. Во время прогулки можно разобраться во многом. И ответить на вопросы дочери: почему Галя заплакала, когда учительница заподо-зрила ее в обмане? Почему мальчишки такие вредные: и грубят, и пристают, и не отделаешься от них? По-чему не всегда можно говорить правду? Почему Наполеон был такой безжалостный, а его многие боготворили? Почему у Лобачевского параллельные прямые пересекаются? И этих "почему" бесконечно много. Если каждый вечер не отвечать на них, то их скопится больше, чем звезд на небе...
       Итак, одно из звеньев идеальной модели: прогулка c ответами на вопросы. Потом ваш ребенок начинает заниматься интересным для него делом, возможно, он дочитывает захватывающий детектив, возможно, разучивает музыкальный этюд, возможно, решает задачку, которую никто не решил на олимпиаде. Глаза его светятся, лицо горит, не надо его сейчас ничем отвлекать. Вы сидите и читаете книгу или газету. И вам спокойно. Вы рады тому, что ребенок вовремя за-кончил свои занятия, помог вам в чем-то по дому. Вы успеваете еще поговорить о завтрашнем дне, о том, кто чем займется с утра.... Позже вы на несколько секунд задерживаетесь у постели ребенка, гладите его по го-лове, целуете...
       Средняя модель.
      -- А ну-ка, покажи, как ты сделал арифметику? -- спрашивает отец.-- Так, опять нацарапал как курица лапой. Что тебе еще осталось сделать?
      -- Еще географию и стихотворение не выучил...
      -- Когда же ты будешь учить?
      -- Сейчас.
       Проходит двадцать минут. Отец и мать смотрят телевизор. Ребенок сначала застывает в дверях, потом потихоньку садится на диван рядом с отцом.
       Отец спохватывается:
      -- Когда же будешь учить уроки?
      -- Сейчас,-- отвечает сын и продолжает смотреть фильм. В девять он садится за географию. Мать и отец после чая спрашивают сына про зоны черноземные, про подзолистые почвы,-- а сын ничего не знает. Отец сердится, мать расстроена.
       Но наконец сын решительно берет учебник. И еще через час уроки готовы. Одиннадцать вечера. Сын ложится спать. Никаких поглаживаний по головке...
       Негативная модель. Мать поглядывает на часы: десятый. Дочь в это время в подъезде беседует с подру-гой.
      -- Ты чего на секцию не пришла? Ну и дурочка ты!
      -- А что было?
       -- А такое было! Мы вышли и стали на улице изображать пьяных. К нам стали приставать даже. Смеху было!
       -- А чего Катя зареванная пришла?
       -- Ей сказали кувырок сделать! Ну ты ж понимаешь, на какой она кувырок способна! При ее-то толщине. Она не захотела. А мы стали смеяться. И она сбежала в раздевалку. Чего, спрашивается, реветь? Из-за чего? Ну, пошутили! Что, пошутить нельзя?
       Десять тридцать. Дочь осторожно входит в ком-нату. Мать подымает с подушки голову:
      -- Где это ты болталась? Уроки небось не сде-лала...
      -- Сделала уроки. Чего поесть?
      -- Сейчас дам...-- встает. Разогревает. Кормит дочь. После ужина дочь в постели листает журнал "Вокруг света". Листает, пока не смыкаются глаза. Засыпает во втором часу. Свет остается невыключенным.
      
       2. Постарайтесь вникнуть в проблему "единственный ребенок -- класс"
       Опыт показывает, что большинство трудностей воз-никает в семьях, где единственный сын или дочь. Причины этих трудностей разные.
       Иногда ребенок начинает плохо учиться потому, что у него складываются неправильные отношения с учителем, со сверстниками. Как часто по вечерам родители, вникая в детские трудности, делают спра-ведливые выводы: "Да как же так мог учитель? Вместе с классом стал смеяться над растерявшимся перво-клашкой!" Или: "А где же коллектив, если ребенка обижают сверстники?!"
       Система "единственный ребенок -- класс" вбирает в себя многие социально-педагогические проблемы. То, что естественно и обычно для детей из многодет-ных семей, нередко становится опасным для един-ственного ребенка.
       Ребенок формируется в семье и приходит в первый класс с определенными ценностями. Наблюдения показывают, что в семье, где есть, скажем, старший брат, младшие, привыкшие к домашней компании, легче входят в коллектив класса, более защищенными вступают в контакт с другими детьми. При этом необходимо иметь в виду то неизбежное противоречие между ребенком и классом, которое возникает почти всегда.
       Дело в том, что каждый семилетний человек при-носит в коллектив свое специфическое мировоззрение. Столкновение внутреннего мира ребенка с обще-классным "Мы" вызывает массу проблем, одна из ко-торых наиглавнейшая: смогут ли развиваться индиви-дуальные способности маленького человека, или они будут подавлены?
       Проблема эта волнует педагогов, о ней немало пишут и говорят ученые, но, очевидно, почти в такой же степени она должна заботить и родителей. Единст-венный ребенок обычно более уязвим, поэтому при столкновении с коллективом он особенно трудно прео-долевает еще одно психологическое противоречие -- между интересом и страхом. В чем оно заключается. Ребенок испытывает острую потребность не просто в общении, но даже в какой-то демонстрации своих способностей, всего того, что он умеет, чему научился до школы, вне ее стен. Вместе с тем все понимающий семилетний человек боится показаться смешным, по-скольку видит, что класс не больно-то щадит чувства каждого в отдельности и легко высмеивает того, кто калюется ему не очень достойным внимания и ува-жения. Так возникает боязнь открыть себя, свой внутренний мир, причем опять-таки в первую очередь у тех, кто до школы находился в основном в кругу любящих, уступчивых взрослых.
       Попав в мир сверстников, наши дочки и сыновья начинают тянуться друг к другу, но раза два-три обожгутся, попадут в конфликтную ситуацию, к кото-рой в домашней, сугубо взрослой среде они не при-выкли, и тут же с детской категоричностью прини-мают другое твердое решение: "Ну и не надо! Обойдусь без них". А "они" -- это класс. Ребенок остается в одиночестве, что чревато самыми неблагоприятными последствиями. Не заполненное деятельностью дли-тельное пребывание ребенка наедине с собой, как правило, ведет к различного рода нарушениям, вплоть До психических.
       Что делать? Как быть в такой ситуации? Думается, выход единственный: надо помочь ребенку обрести та-кое общение, которое будет благотворно действовать на его развитие. Многие родители приглашают к себе в дом на воскресный завтрак или на прогулку (в лес, на пароходе), или в кино, в театр сверстников своих де-тей. И от этого сверстники начинают несколько по-иному, более уважительно относиться к товарищу, статус которого был низким в коллективе класса или двора.
       Желательно, чтобы родители сами ближе познако-мились с товарищами своего ребенка. Это даст возмож-ность подсказать сыну или дочери правильную манеру поведения в коллективе сверстников.
       Одним словом, если родители захотят, они смогут помочь своему ребенку повысить свой статус в детском коллективе.
       Есть и противоположный тип единственного ре-бенка. Привыкнув к общению со взрослыми, он набирается у них эдакой легкости в обращении с окружающими, излишней фамильярности, даже раз-вязности. При столкновении со сверстниками это ведет к чрезмерному общению -- вечным компаниям, сбо-рищам. В конце концов такой ребенок, даже если и имеет хорошие задатки, попусту теряет время и воз-можность их развивать.
      
       3. Вам необходимо выработать привычку разрешать главные проблемы детского об-щения
       По вечерам, успокоенный несколькими "домаш-ними" часами, ваш ребенок не очень-то стремится к осмыслению тех неприятных ситуаций, конфликтов, которые произошли с ним в школе. И хотя этого стремления нет, он все равно, может быть в подсоз-нании, занят своими раскладами отношений: "икс" снова лезет к "игреку", а "зет" так и не посмотрела в мою сторону, а "икс второй" снова стал мне угро-жать". И хотя неизвестные вроде бы все известны, лабиринт взаимоотношений настолько сложен, что в нем легко запутаться и совершить ошибки.
       Каждый вечер вы обязаны знать, что произошло с ребенком днем, ибо его тревоги могут быть настолько сильными, что в них утонет все: и занятия, и добрые замыслы, и надежды...
       Помощь ваша должна быть конкретной.
      -- Сегодня Сушков опять,-- рассказывает сын,-- загородил рукой дверь, и каждый должен был выхо-дить из класса, согнувшись...
      -- И ты тоже согнулся?..
      -- И я тоже,-- признается сын.-- У него брат боль-шой...
       Что вы должны сделать? Как поступить? Пойти к учительнице или к директору? Это вроде бы самое правильное решение. Но каково мальчику, которого пришла защищать мама? Не ущемит ли это ребячье самолюбие?
       Если бы мой сын сказал мне, что он, боясь неприят-ностей, прошел в дверях согнувшись, я бы выразил свое огорчение. И если бы он спросил у меня: "А что я должен был сделать?" -- я бы ответил: "Прорваться! Рискнуть, но не унизиться".
       "Вас пятнадцать ребят, которые прошли под рукой Сушкова,-- сказал бы я.-- Если бы вы все вместе подо-шли к Сушкову и сказали: "Либо ты перестанешь из-деваться, либо тебе здорово достанется", то он был бы вынужден уступить, и никакой бы брат ему не помог".
       "Легко рассуждать",-- сказал бы мне сын. И все-таки даже если бы он не поступил так, как ему советовали, все равно я заронил бы в его душу то зерно справедливого протеста, без которого не может быть нравственного воспитания.
      
       4. Помимо чувствительности вы должны ориентировать ребенка и на воспитание душевной стойкости и чувства соб-ственного достоинства
       Естественно, что по вечерам, в свободные часы, идет не только процесс общения с детьми, но выраба-тывается самими родителями как бы своя собственная микротеория воспитания, определяются главные на-правления семейной педагогики. Один из родителей так сформулировал важнейший воспитательный воп-рос: "Как же гармонично совместить в одном человеке силу духа, душевную стойкость, закаленность с душевной же тонкостью, чуткостью, умением сопере-живать?"
       Конечно, сколько бы каждый из нас ни ратовал за необходимость воспитания доброты, чуткости, мягкос-ти, он все равно по отношению к своему ребенку будет добиваться, чтобы наряду с этими качествами воспи-тывались еще и разумная практичность, умение постоять за себя и готовность с риском для себя защищать добро от зла. Но может быть, в таком случае речь идет лишь о мере: немножко жесткости, не-множко доброты? Нет, конечно, дело сложнее.
       Я знаю, что слишком добрые и чувствительные дети вызывают раздражение у некоторых сверстников. Знаю немало случаев, когда таких ребят били, отби-рали у них деньги, шапки и т. д. Я даже знаю девочек, которые однажды не согласившуюся в чем-то с ними подругу избили до синяков.
       Из атмосферы любви, ласки, заботы, которые окру-жают его дома, ребенок, приходя в школу, попадает в мир динамических проявлений. В мир, где все кипит и где ребенок может столкнуться и с излишней стро-гостью, и резкостью, и даже жестокостью.
       Педагогу предстоит сложнейшая работа по "очело-вечиванию" детского общения. В чем она выражается?
       В организации этого общения на основе духовных ценностей: взаимоответственности, справедливости, доброты, товарищества. В такой организации, когда коллектив способен заявить свое грозное и непримири-мое "нет" насилию, неправоте.
       В пробуждении и неустанном развитии добрых чувств. В воспитании доброты, но не абстрактной, а непременно проникнутой содержанием гражданст-венности.
       ...Передо мною последний план учебно-воспита-тельной работы Павлышской средней школы, написан-ный самим В. А. Сухомлинским. Рабочий документ. План на 1970/71 учебный год. Читаю. Раздел под названием "Воспитание элементарной моральной культуры". Обозначено 300 тем. Каждая развернута в виде афоризма. Вот некоторые из них.
       ...43. Кладбище -- это человеческая святыня. Это не прах прошлого, а вечно живые корни будущего. Умей оберегать человеческую святыню. При виде могил своих предков равнодушным может остаться только негодяй или кретин.
       ...55. Старость не может быть счастьем, радостью. Это невежды выдумали слова "счастливая старость". Старость может быть покоем или горем. Покоем она становится тогда, когда ее уважают. Горем ее делают забвение и одиночество...
       ...173. Ты -- будущая мать. Природой и обществом на тебя возложена огромная ответственность. Ты жен-щина, а подлинная женственность -- это слияние неж-ности и строгости, ласки и непоколебимости.
       Я специально выбрал столь, казалось бы, разные темы. Обратите внимание, как в них, в каждой, органически слиты гуманизм и гражданственность, человеческая доброта и общественные, социальные ценности. Это и есть гражданское воспитание, берущее свои истоки от народных традиций.
      
       5. Надо уметь отличать подлинную кол-лективность
       от мнимой
       Многие наши просчеты являются, как известно, следствием, продолжением (вернее, искажением) на-ших достоинств... Стремление к открытости, гласнос-ти -- вообще говоря, достоинство -- есть признак коллекти-визма. Но желание, ни с чем не считаясь, непременно коллектив сколотить (какое словечко, точно речь идет о ящике из досок!) породило у иных воспитателей целую систему бездумных педагогических действий. И как высшая педагогическая "находка" некоторых воспитателей -- коллективные разбирательства и беспощадность ребят. Ученик на середине класса с опущенной головой, руки в карманах, переминается с ноги на ногу. Чей-то окрик. "Да ты стань, как поло-жено!", и поощрительный кивок учителя: "А ты помоги ему стать, как положено", и резкое движение товарищей: руки вывернули -- вот теперь "как поло-жено", привели в норму. И начинается с учительского одобрения допрос с пристрастием.
       Детям присуще стремление проявить свое общест-венное лицо. Прекрасно! Надо поддержать эту стремительную горячность. И в семье, и в школе. А не-пременное требование порядочности, как бы сплав-ленное с гражданским порывом, и даст нужный и правильный нравственный результат воспитания.
       Одна ученица заявила своим родителям: "Вы мне противны! Вы погрязли во лжи, корысти!". Учителя размышляли над педагогическим значением этого факта. Кто-то высказал мнение: "А не сделать ли этот факт достоянием общественности? Бороться -- так бороться!" У меня от сердца отлегло, когда я встре-тился с этой девочкой, которая мне сказала, что она ни за что не оставит родителей, что она жалеет о своей горячности и постарается сделать все, чтобы помочь им стать иными... Запомнились мне и слова классной руководительницы: "У ребенка должно быть чувство сопричастности по крови, то есть он должен чувство-вать голос родственной близости. Когда этот голос приглушается, возможны тяжелые последствия. Не случайно в народе говорят как о самом страшном зле: "Отца родного не пожалеет"...
       В данном случае педагоги поступили правильно, не соблазнившись коллективным воспитательным меро-приятием. Они позаботились о личности, о ее нравст-венном здоровье.
      
      
       6. Воспитывая доброго и дружественного человека, вы воспитываете хорошего семьянина
       Задавая себе вопрос, для чего мы растим своих де-тей, мы неизбежно отвечаем: для счастья, для труда. И как-то не решаемся еще поставить рядом с нашим ре-бенком такое большое и емкое понятие, как его буду-щая собственная семья. Но ведь когда-то придет и ее время.
       Если вашей дочери пятнадцать лет, то уже скоро она может иметь свою семью, своих детей. И к этому ответственному назначению вы должны готовить ее. Готовить изо дня в день. Именно поэтому необходимо повседневно воспитывать в ней стремление выполнять любую будничную работу. Вы должны научить ее создавать уют для себя, для детей, для мужа.
       Если ваши дети растут закаленными и вынос-ливыми, если они готовы всегда, чего бы это им ни стоило, защитить слабого, если они во время вашей болезни заботливо ухаживают за вами, если они интересы семейного коллектива ставят выше своих личных желаний, то можете быть уверенными в том, что эти добрые отношения спроецируются на их собственную семью.
      
       7. Несколько советов, вынесенных из прак-тики воспитания
       Вечер -- всегда раздумья о завтрашнем дне. Сде-лайте максимальное, чтобы грядущее утро стало началом свершения счастливых событий.
       Несколько будничных правил.
       Нельзя острые этические разговоры с ребенком переносить на самое позднее время. Постарайтесь их закончить к семи-восьми вечера. За два последних часа перед сном ребенок должен успокоиться. Важно научить его обстоятельно готовиться к завтрашнему дню. Пусть он соберет книги, тетради, приготовит карандаши, ручки. Просмотрит одежду и, если надо, пришьет пуговицу или выгладит брюки. И, наконец,-- вовремя лечь спать. Вечером, разумеется, нельзя допускать никакого перевозбуждения. Так, ребенок не должен смотреть по вечерам остросюжетные фильмы, в особенности детективного плана, с убийствами и расследованиями. Вообще на телевизор лучше отво-дить не более часа в день.
       Ни в коем случае нельзя перед сном давать ребенку кофе или острые блюда, разрешать играть в азартные игры или рассказывать ему "страшные" истории и сказки. Если в вашей семье назрел конфликт и вам надо его разрешить между собой, подождите, когда ребенок уснет. Если у вас гости, постарайтесь ребенка уложить спать вовремя: он не должен перевозбуждаться от их присутствия и уж тем более быть сви-детелем подогретых спиртными напитками откро-вений взрослой компании.
       Самое лучшее перед сном -- прогулка на воздухе с разговором о завтрашнем дне, приготовление к новому рабочему утру. И здесь допустима некоторая "игра". Если вы ребенку скажете: "Ну что, спать? Или еще раз расскажешь мне заданное по географии?", он пред-почтет первое -- спать. Пусть уж укладывается с мыслью, что ему утром надо еще перед выходом в школу просмотреть этот не вполне усвоенный текст по географии. Пусть его голова будет чуть-чуть озабочена ожиданием завтрашних напряжений. В меру -- это не страшно.
      
       8. Проникновение в сущность детства по-могает познавать и преобразовывать мир
       В пионерских лагерях я неоднократно встречался с такими явлениями. Девочки не могли уснуть и проси-ли воспитательниц: "Посидите немножко с нами", или: "А меня мама всегда целовала перед сном, и я засыпала...", или: "Расскажите что-нибудь".
       В этих словах -- не только естественная потреб-ность ребенка в ласке, но и более высокая потребность в духовно обогащающем общении, желание услышать от другого нечто сокровенное, интимно-доверитель-ное, снимающее как дневное напряжение, так и ту тревожность, которая порой колеблет уверенность ре-бенка в своих возможностях.
       И как важно несколькими словами, ласковым при-косновением придать ему новые силы, которые развер-нутся завтра. Может быть, в этих словах должен про-звучать такой мотив: "Ты сегодня добился очень многого. Я даже поражаюсь, как тебе удалось взять себя в руки... Но, конечно, если бы постарался, ты бы смог еще лучше выполнить задание..."
       И желательно, чтобы в ваших действиях чувст-вовалась такая направленность, которая подводила ре-бенка к мысли: "Мама всегда понимает меня... Я завтра обязательно постараюсь доказать ей, на что я способен"...
       Однажды в пятом классе дети писали сочинение о дружбе, о своем лучшем друге. Миша писал, что он своим настоящим другом считает бабушку, потому что она умеет выслушать, понимает его. Я спросил: "На-верное, бабушка не так требовательна, как мама?" "Нет,-- ответил Миша,-- мама часто говорит бабушке, то она чересчур требовательна ко мне, ничего мне не спускает. Но я все равно больше дружу с бабушкой, потому что она справедлива и хорошо слушает то, что ей говоришь".
       В педагогике неоднократно подчеркивалось, что деятельность, и только деятельность, формирует лич-ность. Но пусть в понятие деятельности входит и то интимное общение, в котором происходит освоение ребенком нравственных норм, понимание им своего долга перед родителями, школой, постижение умом и сердцем высокого духовного идеала.
       Путь к этому идеалу -- добрые и требовательные отношения с детьми, вера в творческие возможности ребенка.
       В лучших традициях нашей педагогики всегда была вера в светлое начало человека, было такое пони-мание доброты, которое не исключало требователь-ности, целесообразной строгости и уважения к досто-инству ребенка. Эти традиции надо развивать в практике воспитания детей.

    ЧАСТЬ VIII. ДЕТИ В БУШУЮЩЕМ МИРЕ

    Глава 1. Не убий!

      
       1.Гарантия защищенности детства и материнства -- основа семейного воспи-тания
       Сегодня эти гарантии поруше-ны -- и в этом трагизм и семьи, и расту-щего поколения.
       Когда полыхал конфликт вокруг Нагорного Карабаха, я спрашивал у азербайджанских детей:
      -- Вы или ваши родители знают, почему идет война с армянами?
      -- Этого никто не знает, -- ответил подросток. -- И главное, никто не знает, как остановить убийства.
       Девочка лет двенадцати заплакала:
       -- Моего братика и сестру убило снарядом, а дедушку с бабушкой, они были в подвале, засыпало землей...
       Беседую с армянскими детьми. Они признаются:
       -- У нас никогда не было ненависти к азербайджан-ским детям. Вместе учились, играли, дружили.
       Девять молодых армянских женщин, вычитал я из газет, бежали с детьми из азербайджанских селений. И каково было их горе, когда, ступив на армянскую землю, они услышали на родном языке:
      -- В жилах ваших течет не только армянская кровь, но и кровь этих выродков. Отдайте своих детей мусульманам, и мы примем вас!
      -- Мусульмане скорее убьют наших детей, чем возьмут их к себе! Будьте же милосердны к детям нашим: они ни в чем не повинны.
      -- Нет, не нужна нам кровь этих выродков! -- ответили "христиане", должно быть, забыв завет апостола Павла: "От одной кровинки весь род челове-ческий".
       Но и религиозные аргументы несостоятельны. Ровно две тысячи лет тому назад армян, как и евреев, также стремились истребить, вырезать, "изъять" из человечества. Как и сегодня, две тысячи лет тому на-зад потоками лилась кровь ни в чем не повинных де-тей, их пап и мам, дедушек и бабушек. Как и сегодня, две тысячи лет тому назад многократно повторяли заповеди Моисея, Христа, Будды -- не убий! Повто-ряли и убивали, и запах крови пьянил народы, звал к новым убийствам, поджогам, грабежам!..
       У меня дети спрашивают: "Это когда-нибудь кон-чится?" -- и я не могу ответить. Я все-таки склоняюсь сказать: "Нет!", потому что в отрицании больше правды и реализма, чем в надежде с ее хрупкой неуверенностью.
      
       2. Воспитательный процесс в семье нельзя приостановить, как нельзя приостано-вить приближение весны
       В трудные годы прошлого века в дворянских и крестьянских семьях читали историю Карамзина. В исторических фактах пытались найти ответы на острые вопросы жизни. Читали историю еврейского народа и античного мира. Совершали паломничества в Иерусалим и Мекку. Потребность духовного обнов-ления люди удовлетворяли через соприкосновения с тайнами прошлой жизни. Сегодня у нынешних детей не стихает интерес к истории.
       Когда-то я несколько месяцев проработал с подростками разных регионов: мы изучали историю революций, возрож-дений, реакций, духовных кризисов. Мы пытались ответить на глубинные вопросы нравственности: для чего живет человек? Для чего люди растят детей? По-чему происходят войны, революции и кровопролития? Почему одни люди угнетают других, живут за счет чужого труда? Что такое паразитарные формы отноше-ний?
       ... Первыми читателями моего романа "Паразитарий" были дети. Погружаясь в прошлое, я разрабатывал с детьми заповеди Любви и Свободы. Лейтмотивом на-ших занятий был уже названный ранее тезис Платона: "В душе каждого отдельного человека проходят те же процессы, что и в государстве". Главный метод по-исков -- синтез наук, культур и искусств. Временные рамки романа -- от наших дней до первого века нашей эры (58--66 годы), когда апостол Павел уже томился в подвалах прокуратора Феликса, а Нерон совершал зловещие оргии, и свет живых человеческих костров в его Садах уже высветил на многие столетия способы утверждения тоталитарности. Мы сравнивали режимы. Чему научилось человечество за последние две тысячи лет? Убийствам, подлогам, шантажам, пре-дательствам, спокойному созерцанию того, как мир движется к катастрофам. Что было тогда, на заре человечества? Острейшая борьба за власть и надувательство народа, распад империи и торжество рыночных отношений, конфискация имуществ и дележ награбленного. Возвращались на родину бег-лецы-писатели и их произведения, широко публи-ковались списки лиц, замешанных в кровопролитиях, уничтожались полицейские досье, правда, историки замечали по этому поводу, что сжигалось всякое хламье, а подлинные документы -- доносы -- ранились. Эпидемии убийств то и дело прокатывались по им-перии. Евреи резали сирийцев и греков, парфяне жгли селения армян, а римские легионеры убивали иудеев. Историки свидетельствуют: еврейские кварталы в Александрии были завалены трупами, число убитых доходило до пятидесяти тысяч. Эрнест Ренан пишет: "Ничто не может сравниться с еврейской злобой, од-нако иудаизм извлек из своего лона идеал добра, жертвы, любви".
       Тогда, как и теперь, национальная рознь, антисе-митизм и разобщенность приближали мир к всеобщей смерти: так по крайней мере считали пророки и философы. Тогда, как и теперь, пророки и мыслители призывали к покаянию, к чрезвычайным мерам по спасению рода людского, звали к истинной свободе и к истинной любви.
       Что такое вселенский паразитарий? Это не только наша отечественная сонливость и беспечность, когда наперед съедаются все жизненные ресурсы, это не только уничтожение партнеров на мировом рынке "гуманитарной" лжи, это планомерная жестокая подготовка кровопролитных войн, это бездумные шаги к гибели мира. Согласен с предсказаниями: "Или гибель человечества, или гибель старой цивилизации и рождение новой".
       Педагогика Свободы и Любви -- это, может быть, главный путь к спасению.
      
       3. Злобность, зависть и человеконенавистничество захлестывают современ-ную семью. Преодолеть эти дурные по-буждения могут только Любовь и Всепрощение
       По поводу всех наших бед высказывают нередко и такие доводы: "Это промысел Божий". Или: "Это проделки Сатаны".
       Уроженец Калифорнии, связавший свою судьбу с православием, Иеромонах Серафим Роуз в своей работе "Знаки явления бесов" писал: "Сатанинский дух, вселяясь в человека, требует крови, убийств, поджогов, смертей. Нередко человек с "сатанинской душой" действует как добротворец, как защитник человеческих прав, как проводник Божественных начал". Добавлю от себя: "Как демократ или демо-кратка".
       Живой, большеглазый мальчуган обращается к обществу -- к родителям, к школе, к педагогам, к государству:
       -- Чего вы хотите от меня? Что вы называете хоро-шим? К чему вы сами стремитесь? Мне нет дела до ваших заблуждений. Укажите мне прямую дорогу. Не говорите мне, что вы ненавидите, а скажите, что вы любите! Не говорите, что вы рушите, а скажите, что вы хотите строить! Только не торопитесь ответить, взвесьте все. Детям ведь нельзя лгать.
       А кто из педагогов может признаться этому мальчу-гану, как это сделал в одном из частных писем к Н. А. Корфу сам Ушинский:
       "Чему мы должны учить теперь детей? -- разду-вать их народные страсти и народное самолюбие, вливать в них ненависть к чужеземцам, приучать стрелять и резать. Вот какие школы мы должны устраивать -- и это неизбежно, необходимо. Вот куда повернули людей Наполеоны, Бисмарки и Виль-гельмы -- да поразит их кара небесная!.."
       Учитель бьется, не зная покоя, учит детей премуд-ростям науки. Но во имя чего?
       Неужто, чтобы убивать своих братьев во Христе. Неужто для того, чтобы уничтожать все созданное людьми, человеческим гением?
       А страсти, человеконенавистнические страсти раздуваются и слева, и справа, и со стороны русофилов и русофобов, и от "консерваторов", и "прогрессистов", и слышу весьма ходовой упрек: "Да никакие они не прогрессисты! Жулики. Нажрутся, а потом сбегут", -- и новый поток ненависти захлестывает семейные сердца, и никому нет дела до истинной религиозности, до истинного воспитания, когда на первом месте будет поставлено каждым: "Возлюби врагов своих, а затем уже желаемых близких и ближних!"
       Могу предсказать конец войнам, распрям и крово-пролитиям! (Об этом говорю детям). Убийства кончат-ся, когда все станут считать войны тягчайшим злом, когда потребность во всепрощении станет истинным мировоззрением и вероисповеданием общества.
       И тут разгорелся спор. Девочка, считавшая себя христианкой, сказала:
       -- Никакого всепрощения!
       Другая девочка, католичка, прослушавшая курс какого-то американского проповедника, яростно стоя-ла на своем:
      -- Бог милостив. Он всем все простит: и убийце, и проститутке, и грабителю, и сутенеру!
      -- А вы как считаете? -- спросил меня юноша, внимательно следивший за спором своих однокласс-ниц.
      -- Не знаю, -- признался я. -- Мне все же ближе позиция всепрощения, хотя я категорически отрицаю как вседозволенность, так и безнаказанность.
       А потом мне в голову пришла неожиданная мысль, и я поделился ею с детьми.
       -- Между теорией и практикой всегда не только зазор, но и бездна. То, что излагается в теории, едва ли в сотой доли доходит до практики. Призывая к все-прощению, надо делать скидку на этот зазор: только сотая доля дойдет, как теперь говорят, до "полу-чателя" информации. Поэтому призывайте к все-прощению, все равно душа человеческая так устроена, что она будет мстить и обижаться, лгать и жуль-ничать. Зло повсюду подкарауливает наши добрые начинания. И если мы самое светлое, что есть в нас, будем утверждать в себе оговорками, то ничего, кроме темноты, от нашего светлого не останется! Жизнь всегда вносит коррективы в любые наши чаяния гипотезы и в способы движения к ним.
       Максималистские детские души не приняли моего совета: здесь есть ложь, а значит, изначально убита истина. Значит, погребенным оказался и завет: "Не убий!"
       Я согласился с ними, и на душе сделалось теплее: они лучше нас, взрослых! Надежда только на детей -- другого выхода нет!
      
       4. Самое сложное -- научиться побеждать в самом себе зло; этому учит нас этика ненасилия, этика любви и свободы.
       Потом мы с детьми долго говорили о том, что все беды оттого, что в наших душах идет нескончаемая "гражданская война". Наши сердца ведут бесконеч-ный поединок с видимыми и невидимыми против-никами: с родственниками, друзьями, врагами. Мы во власти установки, которую сформулировал еще римс-кий поэт Овидий: "Я сторонник добра, но в своих поступках руководствуюсь злом". Привожу доводы Достоевского: невыгодно ненавидеть, потому что ненависть убивает собственные творческие силы, по-тому что лишенный силы прощения лишен и силы любви. Психиатры видят в ненависти причины многих заболеваний. Они говорят: "Научитесь любить, или вы погибнете". Говорят, любовь есть единственная сила, способная восстановить мир в личности, помогает сде-лать даже врага своим другом. Все это законы этики ненасилия, о которой стали говорить в мире, как о единственно нравственной мощи, способной спасти мир от войн и духовного распада.
      
       5. Каждый родитель должен нести своим детям неприятие национализма, шови-низма и других форм человеческой разоб-щенности
       Я всегда находил поддержку у детей и их родите-лей. Я говорил:
       -- Любой призыв к шовинизму, антисемитизму, национализму -- есть блуд на крови. Он ведет к смертям и к духовному распаду. Интернационализм также загрязнен блудом на крови. Под знаком интер-национализма уничтожались русские и украинцы, белорусы и литовцы, татары и чеченцы. Под знаком интернационализма преследовались евреи и поляки, башкиры и узбеки, таджики и киргизы, латыши и финны, армяне и грузины, якуты и ненцы, а также сотни других народностей.
       Блуд на крови разрушал самое великое Божье создание -- родственность между людьми, утверждал самое тяжкое бедствие народов -- разоб-щенность.
       Если мы хотим уберечься от неизбежных катас-троф, мы должны приемлемой ценой укреплять меж-человеческие отношения, завещанные Евангелием.
       Мы обсуждали с детьми проблемы сегодняшних межнациональных распрей и не могли понять, почему же люди даже одной национальности и одной веры убивают друг друга. Приходили к выводу, что это бо-лезнь человечества! Сумасшествие! Затмение!
       И еще нам казалось, что мы что-то открыли, когда сформулировали два главных греха человеческих, ведущих к войнам и самоуничтожению.
       Первый -- сознание своей национальной исклю-чительности и стремление любыми средствами утверж-дать эту исключительность. Второй -- недооценка своих национальных достоинств и занижение своего статуса. Многие народы погибли в рассеянии -- из-за распрей, из-за чрезмерных претензий и амбиций. Народная гордыня и чрезмерное самомнение нации -- тягчайший грех и перед человечеством.
       И тогда один юноша спросил:
       -- А что плохого в том, что народ стремится к своей исключительности? А разве грешно считать свой народ самым лучшим? Разве не об этом пишут наши пи-сатели? И такие великие мыслители, как Достоевский, Толстой, Бердяев?
       Я понял, что дети зацепили какой-то главный вопрос, а потому мы стали размышлять в таком на-правлении: "Сознание своей исключительности, но не в ущерб другим народам -- вот истинная формула со-трудничества разных наций, условие единения на общечеловеческих началах. Однако единство не само-цель, оно лишь средство для достижения величайших вершин, где главное -- благо личности и благо семьи!"
       Мы отважились написать спектакль, в котором дети смогли сыграть разных и столь противоречивых и сложных героев -- Бердяева и Достоевского, Ленина и Троцкого, Иешуа и Пилата, Никона и апостола Павла. Мы даже написали и приняли на торжественном сборе Манифест, обращенный ко всем народам:
       -- Люди, не бойтесь любви к ближнему, даже если этот ближний другой национальности, веры, убеж-дений. Помогайте в первую очередь тем, к кому, каза-лось бы, у вас не лежит душа, кого вы не выносите по каким-то социальным и даже генетическим причинам! Шире привлекайте к такого рода заботам людей, близ-ких вам по крови. Помните: от одной крови весь род человеческий!
       У меня спросили дети: "А почему вы назвали так свой роман - "Паразитарий"? Я ответил: "Считаю паразитаризм главным злом нашего отечества". Пояснил: "Я однажды спросил у нашего замечательного педагога Никитина: "Самый главный порок, нажитый за годы советской власти,-- злобность! А вы как считаете?" Он ответил: "Главных порока два: "Лень и глупость". Я согласился с ним. Лень, тупость, жадность и потребительство составляют самую суть паразитаризма. И наша новая заповедь в нашем Манифесте звучала так:
       "Добывая в поте лица свой хлеб, учитесь у других народов самому великому учителю жиз-ни -- труду. Только труд, помноженный на любовь и свободу, способен вывести нашу страну из беды, а тело избавить от холода и голода".
       -- Никогда не забуду, -- рассказывал я детям, - как однажды подъезжал к одной деревушке в Пермской области. Я ехал с лекциями, и сопровождавший меня партийный работник сказал:
       -- Сейчас увидите кусочек настоящей Западной Европы.
       И мы действительно увидели чудо. Это было селение высланных сюда немцев. Великолепные дома, кафе, удивительное обслуживание, кофе в крохотных чашечках, бутерброды с семгой и полные достоинства люди -- невероятный контраст окру-жающей жуткой действительности: поваленные избы, голод и нищета, плач детей. А партийный работник рассуждал: -- Они как бельмо в глазу. Их, подлецов, сгрузили здесь и ничего, кроме лопат и топоров, не дали, причем здесь самая худшая земля: песок да камень, а они вон что отстроили, как в рожу нам плюнули... -- Надо ли комментировать это выска-зывание?
       Вот где истоки паразитаризма! Истоки ненависти и неприязни к другим народам! Злобная зависть!
       Но самое главное, что больше всего меня поразило в детях, так это их интерес к своей будущей семье. Действительно, на каких основах строить свою семью? Как привносить в воспитание детей общечеловеческое? Как соединять это общее с национальным, народным?
      
       6. У каждого народа есть свои недостатки и свои достоинства
       Семья должна нау-чить своих детей видеть достоинства в воспитательной практике своего и других народов.
       И рождается еще одна заповедь:
       -- Обогащайте воспитание своих детей педагогичес-кими достоинствами всех народов. Если вы увидите, что евреям присуща кропотливая забота о воспитании своих детей, о том, чтобы дать им всестороннее развитие (а эта черта отмечается исследователями во всем мире) -- постарайтесь перенять эту великую национальную черту и немедленно обучайте своих де-тей по более условленной и всеобъемлющей программе Развития. Если вы поймете, что англичанам свойст-венно воспитание джентльмена, знающего цену своему Человеческому достоинству, предприимчивому и трудолюбивому, -- постарайтесь перенять у англичан эту черту.
       Если вы обнаружите, что узбекские дети заняты физическим трудом больше всех детей в мире и родители проявляют необыкновенную заботу о том чтобы семейное трудолюбие не снижалось ни при ка-ких условиях, задумайтесь над тем, чтобы перенять у узбеков эти всемогущие родительские установки.
       Если вы узнаете, что немецкие дети с ранних лет приучаются к чистоте и порядку, к дисциплине, точности и трудолюбию, сделайте все, чтобы и ваши дети росли в таком же точном и дисциплинированном ритме.
       Если вы почувствуете, что американские дети и молодые люди предприимчивы, тяготеют к самостоя-тельности, доброжелательны и трудолюбивы, не бой-тесь привнести эти черты в жизнь ваших семей.
       Если вам удастся побывать в грузинских или армянских семьях, и вы услышите, как ласково и заботливо обращаются родители со своими детьми, поучитесь у них этой милой доброжелательности и мудрости.
       Если вам часто приходится бывать в русских деревнях, задумайтесь над тем, насколько цельно и бесхитростно развиваются истинно природные и ис-тинно народные начала в русских семьях, сколько доброты, мужества, долготерпения и смиренномудрия в родительских лицах, в лицах бабушек и дедушек.
       Поговорите с ними "по национальному вопросу" -- и вы почувствуете, насколько широка и благородна у них душа, не знающая различия между нациями, но постигшая то великое, что Бердяев называл великим человеческим всеединством! Эта развитая родовая общечеловеческая интеллигентность и подлинная культура и способны одолеть тягчайший злобно-за-вистливый грех, порождаемый блудом на крови.
      

    Глава 2. Рынок и нравственность

      
       1. С развитием рыночных отношений воз-никает опасность усиления безнравст-венных и даже преступных явлений в среде детей и молодежи
       Увидев крохотного мальчонку-продавца в овощном ларьке, я неожиданно вспомнил слова Макаренко о том, что в нашей стране уже не найти ребенка, кото-рый мечтал бы о собственной лавочке.
       А мальчику было лет тринадцать. Отец поставил его торговать огурцами, а сам отправился за другой партией. Мальчик еще не умел быстро умножать и иногда брал ручку и делал расчеты на бумаге. В оче-реди улыбались и терпеливо ждали. Потом я разгово-рился с ним.
      -- Что ты сам имеешь от торговли?
      -- Отец мне дает часть денег.
      -- И что ты собираешься на них приобрести?
      -- Мотоцикл.
      -- Ты не учишься?
       -- Бросил. Чтобы торговать и считать бабки, моих классов достаточно.
       Рынок не только меняет жизненные ориентации и духовные ценности, он еще и изнутри корежит и преображает культуру, образование, все устройство семейного и общественного уклада. Вместе с рыночны-ми отношениями вступают в жизнь и волчьи законы... поди разберись в них!
       Слыхал, как на почве рыночных отношений под-ростки, не поделив доходы, едва не поубивали друг друга, а еще одного юнца исколотили в милиции так, что он едва добрался до своего дома. А у скольких де-тей отбирают заработанное! А как эксплуатируют их доверчивость! А какая злобность, зависть и трусость рождается в детях в жестоких схватках с нравами взрослых?! Сам видел, как побледнели, как стерлись до неузнаваемости лица подростков, когда к ним на-правился милиционер. В одну секунду они свернули свои бархатки со значками и медалями и спрятались за угол.
       -- Чего вы испугались? -- спросил я. -- Разве у нас не свободный рынок?
      -- Ага, -- потянул носом один из них. -- Про сво-боду только в газетах, а на самом деле за нами охотятся как за последней тварью.
      -- Кто?
      -- Во-первых, рэкет. А во-вторых, милиция. Мент всегда найдет повод, чтобы отобрать товар. У меня на прошлой неделе отобрали медали, которые я купил за полторы тыщи. А забрали за то, что я две медали продал иностранцам за немецкие марки.
      -- Ну и что?
      -- Нельзя, говорят, продавать за валюту.
      -- А взрослые своих матрешек продают и за валю-ту.
      -- Они отстегивают кому надо...
       И потом один из них сказал фразу, над которой я долго думал:
      -- Вот стану на ноги, тогда создам свое что-нибудь.
      -- А как это "на ноги"? Свой ларек?
       Оказывается, "стать на ноги", это не только зарабо-тать первичный капитал, но еще и обезопасить себя, найти заступников, тех же рэкетиров, это значит иметь возможность проглотить всех мелких торговцев, создать свою торговую сеть, организацию, не точку, а именно организацию: скупщики, экспедиторы, постав-щики, добытчики и даже реставраторы, художники, дизайнеры...
       В Древней Греции слово "рынок" было ругатель-ным. Обозвать человека "вонючим рыбным рынком" означало крайнее, последнее оскорбление.
       На прилавке золотятся мокрые красноперки.
      -- Двадцать рублей кучка, -- говорит мальчик лет двенадцати.
      -- Сам ловил?
      -- Еще чего! Мое дело сбыть товар...
      -- Сколько тебе платят?
      -- Пятнадцать процентов.
      -- А почему бы тебе не продавать по пятнадцать рублей?
      -- А это все равно. Кому надо, тот и за двадцать купит. А кому не надо, тот и за пятерку не возьмет.
       В одной школе разговорился со старшеклассниками. Рассказал о торговцах значками и рыбками. Скривились: мелкота. Бизнес надо делать крупно.
       -- Как?
       -- Ну, хотя бы партию кроссовок толкнуть, компьюте-ры, видео. А где взять? В этом проблема...
       Поговорил с другой группой. Намекнул на то, что надвигаются страшные времена: голод, экологические беды, может быть, гражданская война. Наткнулся на яростный отпор:
      -- Чепуха! Сейчас самое лучшее время. Еще ни-когда не было у людей столько свободы: куда хочешь езжай, что хочешь делай, можешь вообще не рабо-тать...
      -- Но откуда деньги брать, чтобы жить?
      -- Разве это серьезная проблема?! Деньги лежат повсюду -- их надо уметь взять. Надо учиться за-рабатывать.
      
       2. Вторая надвигающаяся опасность -- это понижение интереса к гуманитар-ному образованию, к проблемам духовной жизни людей
       Думаю, что это понижение интереса -- явление вре-менное. Рыночные отношения, надвигающиеся эконо-мические беды и нищета народа, конечно же, вытес-няют потребность в духовно-эстетическом общении, но зато нельзя и не отметить того, что усиливается у мо-лодых людей жажда веры и духовного обновления. В этих условиях семье важно наполниться истинно духовным содержанием: надо говорить о книгах, об истории своего и других народов, о культуре и искус-ствах.
       Важно не расставаться с заветом Федора Достоевс-кого: "Выгоднее всего быть честным человеком". Общаясь с молодыми людьми, я обратил внимание на две крайности в их душах. С одной стороны, отрица-ние нравственности, дескать, это все разговоры, а вот есть дело -- это то, что надо. И с другой стороны, признание и религиозных ценностей, и абсолютных авторитетов -- в Боге. Эти две крайности в железных тисках держат детей, и от семьи зависит, где и как будет найдена детьми та необходимая истинность пове-дения, которая позволит не утратить молодым людям высокой нравственности в выборе самих себя, вариантов своего поведения. А выбор этот всегда приходится делать. Спрашиваю у старшеклассников:
      -- Раньше самыми престижными вузами были гуманитарные. Вы как считаете?
      -- Кому сегодня нужна гуманитарность? Самые лучшие вузы -- торговый, финансово-экономический и юридический...
      -- А юридический почему?
       Улыбаются. Нет, не только доступ к государствен-ным структурам дает юридический факультет: он от-крывает широкие просторы к предпринимательству и к тому, что раньше именовалось отвратительным сло-вом "взятки".
      -- Мой знакомый юрист работает в трех малых предприятиях. Думаете, сколько он имеет? Двадцать, а то и тридцать штук в месяц. А один нотариус на оформлении наследств заколачивает по сорок тысяч в неделю...
      -- А вы знаете, что приватизация начинается с авоськи?
      -- Какой авоськи? -- недоумеваю я.
      -- В которой деньги завернутые лежат. Так, тысяч сто--двести. Швырнул авоську в угол, и через пару дней приватизация готова. Все по закону! Честно!
       И это говорится с абсолютным убеждением в том, что истинная честность сегодня выглядит именно так.
       "Видоизменилась" нравственность? Нет! Утрати-лась. Исчезла и попрана. Этому попранию потакает печать: как же, рынок -- панацея! Нравственно не то, что нравственно, а то, что полезно и выгодно. Выл поражен, когда услыхал по телевидению проповедь бывшего лидера пионерского движения Симона Соло-вейчика, автора многих книг и статей "про пионеров" и про коммунарское движение. В проповеди настой-чиво развивался тезис: "Нравственно то, что полезно. И правда не есть истина, а тоже то, что полезно!"
       Я не против рынка, предпринимательства, коопера-ции и приобщения детей к новым формам экономичес-кого бытия, но я за то, чтобы не утрачивалось то, без чего не может быть настоящей кооперации -- без того, чем так дорожат современные западные воротилы, -- честного имени, духовных ценностей, доверия. Оче-видно, надо широко вводить в школы и в вузы спе-циальные курсы о незыблемости нравственных законов, о красоте духовных идеалов, об этике деловой жизни, кооперации и предпринимательства. Конечно же, само по себе чистое просветительство мало что может дать. Важнее, чтобы вся жизнь, все социаль-но-экономические структуры, все средства инфор-мации были пронизаны мощным духовно-творческим содержанием.
      
       3. Соотнесение отечественной культуры и современной
       народной жизни
       Это особая проблема. Здесь важно по крайней мере не лгать, а сообщать детям правди-вые факты, давать достоверную инфор-мацию.
       У Бердяева читаю: "К. Леонтьев не верил в русский народ, как не верил ни в какой народ. Великий народ держится и процветает не собственной автономной стихией, а организующей принудительной силой". Значит, по К. Леонтьеву, не свобода и народность, а деспотически-разумная власть. Сравни-ваю ленинско-сталинское определение: "Диктатура пролетариата опирается на насилие, а не на закон". То есть насилие возводится в культ. Неправовое госу-дарство. Без свободы. И леонтьевское: народ наш лю-бит власть больше, чем закон. Хороший "генерал" ему приятнее хорошего параграфа устава. Любая консти-туция, как и любой парламент в России, приведут к пугачевщине, к голоду и разрухе.
       У меня спросили дети: "Вы согласны с этим?" Я ответил: "Нет. Нужны хорошая конституция, хоро-ший парламент и хорошие честные люди во главе реформ. С последним крайне трудно. Здесь есть некоторая психологическая закавыка. Особенностью наших, в частности, бесчестных граждан стало убеж-дение в своей абсолютной честности. Этому способству-ет рынок, собственнические тенденции: все дозволено. Не случайно и термин сочинен: прихватизация..."
       Вторая особенность: каждый бывший "абсолютно честный" предельно активно гребет под себя. Тот же К. Леонтьев говорил, что в России не может быть честных людей, могут быть святые, но не честные. Предел и беспредел. Святая любовь к Отечеству, к Идее, к Самосожжению и обыденные безбожие, бунт, воровство, грабеж, безличный коллективизм, клано-вый деспотизм... Поистине: "Ты и обильная, ты и бессильная..."
       Во многих семьях прочно живет здравый смысл: "Все воруют, поскольку мир устроен несправедливо, а потому и ты гляди в оба". Здравый смысл диктует и такое: "Будь всегда честным и добрым".
       Два берега у полноводной реки, именуемой рынком!
       Снова и снова сердце родительское обращается к библейским заповедям: "Не воруй! Не лги! Не завидуй! Не бери чужого!" В них и только в них истинная правда! Только честный человек может быть хорошим работником, семьянином, гражданином, человеком, любящим свою семью, свою родину.
       Вспоминаю мысли Толстого из "Круга чтения": "Последнее прибежище негодяя -- патриотизм". И далее: "Патриотизм в наше время выставляется пово-дом оправдания и всякого общественного зла и личной выгоды". И еще: "...самые ужасные злодеяния -- шпионство, поборы с народа и ужасные смерто-убийства, войны -- совершаются людьми ради патрио-тизма, и совершающие их гордятся этими злодея-ниями".
       Вижу три педагогические проблемы. Первую сфор-мулировал учитель: "Как же учить любить отечество? Какое? Рассказывать детям о сегодняшних злодеяниях сегодняшних правителей -- значит взращивать не-нависть, злобу".
       Вторая проблема обозначилась в диалоге с учени-ком. "В России законы не действуют", -- сказал старшеклассник. Я спросил: "Почему?" Он ответил: "Круговая порука беззакония". Другой пояснил: "Воровское государство". -- "Как же быть? Бороться или смириться?" -- "Вы уже ответили на этот воп-рос, -- сказали дети. -- Смирение -- тоже борьба".
       По третьей проблеме одна родительница сделала та-кой вывод: "Сейчас трудно удержаться от злобности. Но надо, иначе погубим и мужей, и детей".
       Как тут не вспомнить слова Достоевского: "Страну спасут женщины".
      
       4. Детей надо ориентировать на труд. Правда, помноженная на трудовое уси-лие, -- едва ли не главный воспитатель личности
       То, что дети втягиваются в производительный труд, в труд по обеспечению себя и своей семьи необхо-димыми продуктами -- это замечательная, хотя в чем-то и печальная реальность. Поверьте, грустно смотреть, как в конце двадцатого века юноши и девушки пользуются допотопной мотыгой, чтобы возделать землю и получить урожай. Но иного выхода нет. И главное здесь другое -- дети учатся работать. И если бы правительство действительно дало бы каждой семье землю, быт семьи значительно улучшился бы. Выступая перед родителями, я нередко объясняю им, что участие детей в производительном труде есть величайшее благо.
       Поясняя, я прибегаю и к таким фактам, которые каждый родитель может проверить и убедиться в их достоверности.
       Однажды я спросил у музыканта, возвратившегося из Японии: "Ваше самое сильное впечатление?" Он ответил: "Годовалый ребенок с веником в одной руке с совочком в другой -- убирает улицу".
       Обследование американских, австралийских и европейских школьников показало, что подросток занят учебно-спортивной и трудовой деятельностью до 16 часов в сутки, из них на труд уходит до 6 часов. К совершеннолетию мальчик зарабатывает на квартиру и машину.
       В Царскосельском лицее в первой половине дня было 5 часов занятий, во второй -- столько же. Вечернее время посвящалось книгам, музыке, обще-нию. Рабочий день макаренковских колонистов вклю-чал 5--6 часов производительного труда на заводе, за-тем учебные и клубные занятия -- итого 15--16 часов.
       Помню, как один из министров образования, еще не став министром, сказал мне с невероятной убеж-денностью: "В школе, которую мы создадим, труда не будет!"
       Когда мною для наших школьников был опубли-кован в "Науке и жизни" учебный план, где подростку предлагалось учиться и трудиться до 10 часов, роди-тели забросали журнал протестующими письмами: "Не устраивайте детям каторгу!"
       Помню, с какой яростью вычеркивали у меня в "Литературной газете" абзац о производительном детском труде, а я так же яростно вставлял абзац, пока редакция коммунистического воспитания не выдох-лась, объявив мне: "Что ж, придется нам расстаться, и навсегда!" Они свое слово сдержали. Вот уже пятнад-цать лет в этом отделе я не печатаюсь. Честь и хвала журналистам, сумевшим "защитить" счастливое детство!
       Я работал в школе-интернате, где у детей (до восьмого класса) было 180 га земли, 10 га огорода, две фермы, столярные мастерские: дети вставали в шестом часу утра, чтобы накормить животных, поработать в поле и на огороде до занятий. У нас было изобилие: своим трудом мы создавали условия для гармони-ческого развития.
       Небезызвестный Гаргантюа вставал в четыре утра, читал божественный текст, прыгал, взбегал на скалы, играл в подвижные игры, фехтовал и уставал так, что несколько слуг выжимали от пота его одежду -- и так весь день... Попробуйте разбудить городского мальчик в четыре утра и предложить ему вынести мусор-ное ведро, или вымыть лестничную площадку, или сбегать на рынок...
       В романе "Паразитарий" я проследил целенаправ-ленное разложение молодых людей: из поколения в поколение "воссоздаются" безынициативные, потребительско-злобные папы и мамы. Спит неразбуженная Россия! Спят отяжелевшие папы и мамы, спят на работе, в городском транспорте, у голубых экранов, спят сытые и полуголодные, семейные и холостые, с похмелья и с недосыпу, удачливые и несчастные -- всеобщая лень, а может быть и не лень, а судьбоносное безразличие или безграничная усталость от истори-ческих тревог; так вот это нечто всеобщее накрыло бес-конечную раздольную ширь, лишь изредка назойли-во-вяловато повторяется нелепый вопрос: "Будет катастрофа или нет?" И каждый чувствует: непре-менно будет! Вселенская паразитарная лень поддер-живается гигантских размеров праздной болтовней. Болтают дети в подворотнях, в школах, в кружках, срываясь на капризный ор: "Мало развлечений!" Болтают молодые неумытые люди: "Не реализуемся!" 7 лет депутатской болтовни, -- это не о том, как рабо-тать, а о том, как толочь воду в ступе. 7 лет народ болтает о том, что депутаты наживаются на пустой болтовне, -- всеобщая злоба смешалась с ленью и напрочь вытеснила самое главное в жизни человека -- ТРУД!
       Еще раз утверждаю: начать бы с малого -- дать де-тям и молодым людям землю! Дать добротные участки школам и вузам, заводам и фабрикам! Попробовать ввести талоны не на сахар и водку, а на труд, на заработок, на достаток, доступный любому, кто поже-лает трудиться!
      

    Глава 3. Воспитывать не по лжи

      
       1. С раннего детства воспитывать правдивость и честность
       Мать удивляется: "Два года и уже лжет!" Отвечаю: "Если бы грудной ребенок мог говорить, он стал бы лгать на первом месяце жизни". -- "Вы шутите?" -- "Нисколько".
       Когда мы говорим о том, что воспитывает среда, атмосфера, уклад жизни, поведение и нравы родите-лей, мы подчеркиваем особые, изумительные эколого-культурологические свойства личности ребенка. Подсознательные, родовые, инстинктивные, природ-ные данные настолько сильны и настолько опережают культуру воспитания, что в первые годы, создается впечатление, ребенок сам творит свое "Я". Может быть, отсюда и весьма интересные воспитательные теории о невмешательстве в жизнь ребенка, о том, что всякое воспитание есть ложь (Толстой).
       Когда мы говорим о том, что ребенок -- Божье чудо и что надо уберечь детей от грязи жизни, мы под-черкиваем не только нелживость природных начал, но и то великое, от чего мы, современники Макаренко и Крупской, отказались, -- ребенок есть первообраз гар-монии и красоты. Мы формулируем то противоречие, которое непременно возникнет между Божьим и культурологическим. Итак, первый мой вывод: дети начинают лгать, потому что волею общества входят в насквозь лживый социум. Они входят в мир, где лгут взрослые и подростки, стены и книги, экраны и газеты, митинги и депутатские собрания, где даже самая высшая правда лжива, ибо правдивая защита не-истины -- есть еще большее зло.
       К двум-трем годам лживость ребенка приобретает законченные формы и становится приуготовленной для более глубинных лжедействий. На сцене детской жизни появляется грозное амебообразное, невидимое, но вездесущее чудовище -- СТРАХ. Ребенок своими природными "эколого-локаторными" свойствами счи-тывает, скажем, с папиной физиономии то, как отец наедине с собой, в тайных мыслях своих проговари-вает, репетирует свою ложь, которую он произнесет в кабинете своего руководителя или в общении с другом, с подчиненным, с возлюбленной, такими же лживыми, как и он сам.
       Ребенок улавливает на маминой физиономии, в ее грустных глазах то, как она скрывает папину ложь, о которой, может быть, лишь догадывается, как сама стремится обмануться, лишь бы защитить себя от лишних треволнений! Итак, второе свойство -- ложь как защитное свойство, как стиль жизни, как мотив пове-дения.
       К пяти-шести годам в каком-нибудь мирном двори-ке или в детском садике сталкивается и бурлит мно-гообразная ложь: юные лжецы и врунихи щеголяют друг перед другом в лучшем случае мастерством вымысла и в худшем -- искусством козней и лжесви-детельства. Формируется третье свойство -- ложь как средство провести ближнего, уйти от ответственности, спастись посредством вранья: "Это не я, это он!" И наглая настойчивость: "Да, это он!" Что происходит в психике дитяти, когда ложь удалась раз, два, три, сотни раз?! Ребенок усваивает, что ложь выгодна. Она срабатывает и может быть взята в качестве надежного союзника.
       Недалеки от истины те родители, которые воскли-цают: "У моего ребенка фантастическая лживость! Откуда?" Истинность здесь обнаружилась в слове "фантастическая". Дело в том, что подсознательные силы ребенка -- это действительно область фантасти-ки: ребенок творит чудные образы, так развиваются его творческие данные. Так сплетаются в его действи-ях игровые и неигровые начала: он поистине начинает мыслить образами фантастики, -- иначе каким же способом обыкновенная пустая катушка из-под ниток превращается в баллистическую ракету, а старая кукла с оторванной ножкой -- в Бабу-Ягу, костяную ногу. И если эта чудотворящая образность соединяется той лживостью, какую ребенок впитал в себя из окружающей жизни, то получается состав особого свойства, который, может быть, надо назвать лжефан-тастикой или лжесущим.
       Иногда я слышу восклицания и такого рода: "Па-тологическая лживость! Лгут даже без надобности". И это случается тогда, когда ложь стала не вторым, а первым "Я". Человек уже не в силах остановиться, чтобы не солгать. Ложь становится потребностью личности, острой, притягательной, сладкой, наркоти-ческой! Всякое честное слово требует невероятных усилий, борений. Человек нередко оказывается неспо-собным предать свое первое "Я".
      
       2. Лучший метод воспитания правди-вости -- это ваша правда, ваша совесть и ваше раскаяние
       У меня спрашивают иногда: "Что ж, всякая лжи-вая семья непременно воспитывает лживую лич-ность?" Не всегда. Как правило, все негативные семьи (воровские, коррупционные, грабительские, одним словом, где ложь -- закон жизни!) -- остроконфликт-ны. В этих семьях потенциал враждебности с годами дает катастрофические взрывы. Эти катастрофы не-редко сопровождаются не только протестами детей, но и категорическим отрицанием всего того уклада, кото-рый утверждался родительским авторитетом, точнее, родительской авторитарностью. Вместе с отрицанием родительских нравственных установок низвергается ложь! Но не дай же Бог обретать честность такой доро-гой ценой!?
       Почему "Не дай Бог", скажете вы? Да потому, что всякое низвержение родительского авторитета чревато серьезными психо-патологическими последствиями: непременно начинается еще никем не изученная бо-лезнь души. Эта болезнь, как нечто разлагающе-со-вестливое, может быть, карамазовское, как правило, заканчивается трагедией: убийцей и гробовщиком ста-новится антипод лжи -- не правда, а "правдивая" ярость!
       "Что же, нет никаких средств, приемов от лжи?" -- возмутитесь вы. Есть! Есть один универсальный прием или даже метод. Он прост, как правда. Надо утром и вечером, в полдень и ночью, в ненастье и в добрую погоду не лгать.
       Надо поступать так, чтобы дети знали, что самое дорогое в вашей жизни -- правда. Чтобы дети знали, что во имя правды вы готовы, как говаривал великий русский педагог Ушинский, пойти на позор, унижения и даже смерть.
       Надо, чтобы вы имели моральное право сочинять с детьми бесконечно прекрасную сказку, где принц ска-жет: "Нет, я лучше умру, но не солгу".
       Надо, чтобы вы вместе с детьми учились "жить не по лжи" (А.И. Солженицын).
      
       3. У любого дела есть своя технология. Педагогическая технология всегда ду-ховна и нелжива
       Конечно же, везде есть своя техника и своя техно-логия. Приемчики и приемы складываются в систему, которая может стать блистательной прибавкой к ис-тинно высокой и даже Божественной нравственности семьи, ее воспитательного уклада.
       Если бы мы в состоянии были войти в детскую душу, мы бы могли увидеть свой собственный образ таким, каким он воссоздан творческим гением ре-бенка. Знаете ли вы, каким вы кажетесь ребенку? Злым или добрым, трусом или смелым, истинным или ложным? Я далек от мысли, чтобы призывать вас к тому, чтобы вы приукрашивали свой образ в детском восприятии. Предложение мое сводится лишь к од-ному: задумайтесь над тем, какие черты вашего характера на первом месте у ребенка? Какие ваши до-стоинства он ценит прежде всего? Чтобы у ребенка сложился желаемый вами образ, надо делать две вещи. Первое, побольше рассказывайте (и как можно рань-ше, даже тогда, когда ребенку два-три года) о себе, о своих удачах и неудачах, о своих переживаниях, о своих ценностях. Не думайте, что ребенок вас не поймет. Он действительно из ваших рассказов мало что поймет, но его душа потянется к восприятию вашей души. Гениально скроенная душа ребенка вычленит и возьмет для себя все то лучшее, что шевельнулось в вашем сердце. Поведайте ребенку о своих неудачах так, чтобы он вам сочувствовал, сопереживал с вами. Советовал или настаивал на своих решениях. Сообщайте ребенку и о своих удачах, победах и достижениях. Делайте это предельно сдер-жанно, скромно. Постарайтесь найти в своем ликова-нии изъян, просчет, пожалейте потерпевшего, пообещайте вникнуть в его судьбу, подружиться с ним. Пусть элемент прощения, покаяния, доброты повсюду сопровождает ваш прекрасный образ. И, конечно, же ваши слова непременно подкреплены делом. Например, вы схватились за голову (да не так, без театра и игровой лжи!) и сказали вслух: "Господи, я же солгал! А теперь, если я признаюсь во лжи, во-первых, я потеряю уважение друзей, во-вторых, лишусь премии, в-третьих, у меня будут неприятности с руковод-ством..." Что по этому поводу скажут ваш четырех-летний сын или трехлетняя дочь?! Не улыбайтесь. Сегодняшняя нравственная акселерация восхититель-на: многие процессы становления наших детей по сравнению с 1913 годом действительно во сто крат изменились. Итак, вы схватились за голову, и ваш ре-бенок вам сочувствует. Начинайте решать задачу: как вам быть?! Это решение есть не просто прием, это есть образ вашего педагогического творчества!
       Создавая в душе ребенка свой нелживый образ, вы утверждаете такую максиму: правда выгоднее, чем неправда. Правда -- даже если она причиняет времен-ную боль -- освобождает лучшие человеческие силы, формирует благородство, бесстрашие. Правдивый -- всегда красивее лжеца. Пусть в ваших рассказах, сказках, разговорах присутствуют два борющихся на-чала -- неистинность и правдолюбство. Пусть образ лжеца проигрывает рядом с правдолюбцем. Одной из примет нашего времени является такой парадокс: ре-бенок знает, что ложь плохо, а правда -- хорошо, а сам постоянно лжет и его ничем не отучишь от вранья!
       Отвечу. Ребенок упорно подсознательно или созна-тельно врет, если живет в авторитарных обстоятельст-вах, если за ложь наказывают, тем более бьют, оскорб-ляют, поносят и так далее. Укоренившаяся ложь -- это та же болезнь. Вы же не лупите ребенка, когда у него болит живот или ушко. Смените авторитарные от-ношения на авторитетно-доверительные -- и вы по-чувствуете, как начнет меняться душа ребенка. Сни-мите непременно и такой авторитарный пресс, как страх. Не наказывайте ребенка за ложь.
      
       4. Игра является одним из сильнейших средств нелживого безнасильственного воспита-ния
       Одним из универсальных средств воспитания лич-ности является игра. На разных возрастных этапах игра должна быть разной и насыщена соответствую-щим дидактическим материалом. Например, трехлет-ний малыш охотно включается в ролевую игру, где отец, скажем, играет лживого волка, а ребенок -- правдивого зайчика. Волк говорит зайчику: "Я тебе дам грязную бумажку, а ты мне два яблока". Ребенок хохочет: какая нелепость! А волк поясняет: "Грязную бумажку можно съесть, а яблоко -- выкинуть". -- "Ты обманщик! -- кричит зайчик. -- Бумажка пло-хая. Ее надо выбросить в мусорное ведро". -- "Неправ-да, бумажка самая лучшая, а яблоко плохое". -- "Ты обманщик". Может быть, есть смысл прервать игру и спросить: "А почему волк говорит, что бумажка хорошая, а яблоко плохое?" -- "Он врет. Он плохой!" Итак, ложь заклеймили, что-то да останется в сознании ребенка от этой игры и от этой дидак-тической беседы. И не надо говорить, что у вас нет вре-мени на игры с детьми! Ребенок нуждается в вашем игровом общении -- оно-то и есть настоящее воспита-ние. Так, по крайней мере, говорят все великие педагоги. Вся жизнь ребенка должна быть пронизана игрой.
       Ролевое общение надо чередовать с неролевым. Это, как ни странно, понятно ребенку. Он с двух лет различает образ поведения "понарошку" и "по-серьезному". Поэтому можно и порассуждать по поводу сказки: "А почему волк хотел выманить яблочко у зайчика?" -- "Волк плохой". Здесь можно нарисовать образ волка, выставить лжеца в смешном виде. Смех -- грозное оружие в борьбе с ложью. Смех экологичен. Он, как природное явление, требует окультуривания, ибо животный смех вреден не мень-ше, чем вранье или какое-нибудь другое зло.
       А вот еще один прием -- игра-импровизация. Известно, дети охотно берут на себя игровые роли. Ребенок под впечатлением телепередач изображал поросенка Мука, а папа, надев на руку куклу -- кота Мура, сказал: "Мук, я разбил чашку, что мне сказать маме?" -- "Скажи, что ты больше не будешь". -- "Но тогда мама меня выругает и побьет полотенцем". -- "А меня мама тоже побила полотенцем, когда я прилепил к стенке жвачку и оторвал обои". -- "Ска-зать маме, что я разбил чашку?" -- "Не говори!" -- посоветовал Мук и обнял друга: общее горе объеди-нило несчастных! А Мур между тем не унимался: "А мама всё равно узнает, и будет еще хуже. Что делать?" -- "Скажи: мама, не бей меня, я разбил чашку и больше не буду". Вот это идеальное решение. Хотим мы того или не хотим, а мы все равно немножко враги детям. В особенности маленьким. Даже если ребенка не бьют, а все равно -- то одергивают, то хватают за руки, то кричат или вышвыривают из-за стола. Ни один взрослый не выдержал бы такого режима. Пред-ставьте себе на минутку, что ваш начальник, когда вы разлили чай на его рукопись, стукнул бы вас по носу, или наорал, или вышвырнул из-за стола! Это невоз-можно представить! А ребенок выносит, он проходит все цивилизации -- от варварства до демократических свобод. И надо сделать все, чтобы в его жизни было как можно меньше рабства, феодализма, крепостни-чества и других форм угнетения!
      

    Глава 4. Бедная злобная жестокость

       1. Бог есть Любовь
       Сегодня мы вместе с детьми учимся любить Бога, себя и ближних своих. От нашего понимания себя и жизни зависит то, какой будет наша семья, что в ней бу-дет преобладать -- добро или зло, любовь или ненависть. Когда мы говорим, что Любовь и есть Бог, мы утверждаем, что Бог и вне нас, и в нас. Убивая в себе свои возможности, свои лучшие человеческие свойства, мы убиваем в себе Бога, что является величайшим грехом.
       В сокровищнице духовной культуры хранятся об-щечеловеческие ценности и их заповеди. Главные из них развертываются так:
      -- Какая наибольшая заповедь в законе? -- Апос-тол Матфей отвечает: "Иисус сказал: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь, вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя, на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки". (Мф. гл. 22, ст. 36-40)
      -- В первом послании апостол Иоанн говорит: "Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, а Бог -- в нем".
       Толстой повторял многократно такую мысль:
       -- Истинная любовь только та, когда в человеке любишь того же Бога, какой в тебе. Этой любовью лю-бишь не только своих родных, не только тех, которые любят тебя, но любишь неприятных, злых, ненавидя-щих тебя.
       Сознание современного молодого человека, живу-щего на территории России, характеризуется в том числе и такими ответами. На вопрос: "Любишь ли ты себя? -- из ста опрошенных девяносто два ответили отрицательно. На вопрос: "Способен ли ты полюбить того, кто ненавидит тебя или поступил с тобой сквер-но?" -- все ответили однозначно: "Нет".
       Правда, некоторые молодые люди ставили знак равенства между "любовью к себе" и эгоизмом. Между любовью к себе, к своим возможностям и даже достоинствами и себялюбием или эгоизмом -- дистанция огромного размера. В первом случае мы имеем дело с деликатным интимным свойством личности, без осоз-нания которого не может быть развития своих разно-сторонних способностей. Во втором случае мы сталки-ваемся с отрицательным проявлением человеческого "я", перерастающим в чванство, гордыню, эгоизм, человеконенавистничество и многие другие нега-тивные качества. Только истинная любовь к Богу, к себе, свято верующему в Божественные идеалы, делает человека свободным. Об этом писали Соловьев и Бердяев, Мережковский и Флоренский. Яркая пред-ставительница Серебряного века Зинаида Гиппиус постоянно подчеркивала, что нельзя прийти к Свободе без Любви, что надо полюбить себя, как Бога. В 1894 году она опубликовала стихи, которые вызвали немало споров. В этих стихах были такие строчки: "Но люблю я себя, как Бога, -- /Любовь мою душу спасет". Она поясняла: "Истинная священная свобода начинается с любви к себе -- через усилие воскресить в себе божественный образ, реализовать абсолютное значение своей личности. Только из такой выдержавшей все испытания любви к себе рождается действительно свободное Я, способное сказать другому достойное ТЫ, и в этом "ты" открыть подлинное равенство "я" и "ты". Лишь через опыт такого равен-ства личность (отдельное "я") может осуществить правду любви и свободы как в символическом "ты", так и в общественном "мы". Таким образом, не утрачивая своей индивидуальности, человек открывает ценность другого и начинает жить в другом, освобож-даясь от изолированности, эгоизма, инстинктов обла-дания, погружающих его душу еще при жизни в ледя-ное озеро ада" (см.: "Наше наследие", 1990, N 4, с. 63). Я убежден, что в такого рода мыслях о единстве ре-лигиозного и светского сознания нуждается сегод-няшний молодой человек, где бы он ни учился: в школе или в профессионально-техническом училище, в вузе или в среднем специальном учебном заведении.
      
       2. У современных подростков нередко лю-бовь к Богу и к себе уживаются со вседозво-ленностью
       Женя ласков, умен, коварен и... религиозен. Мне рассказывали: родную мать до смерти довел, а затем вымаливал у Бога прощение. Я не верил. Но когда од-нажды во время занятий с ним (живопись, история культуры, литературное творчество) он спокойненько заметил: "Я доведу отца до инфаркта, и знаю, как это сделать", - мне стало жутко. Его башка начинена триллерами, оккультными жмыхами, ясновидением. Он рассказывает свои "вещие" сны, где сам дьявол или ангелы советуют ему украсть, угнать машину или совершить возмездие. Он сочиняет фантастические ис-тории о Боге, Добре и Зле, воплощает свои замыслы на холстах. В тринадцать лет твердо решил стать пред-принимателем. Скажем, таким, как Савва Морозов или Третьяков. Успел приобщиться к наркотикам, побывать в вытрезвителе и совершить массу непристой-ностей. Чтобы стать настоящим дельцом, надо пройти через все! -- таков девиз его друзей, с которыми он неразлучен.
       Дети воспроизводят мир взрослых. Лишь масштабы иные. Заказное избиение или убийство у взрослых -- 2 миллиона, у подростков -- 20 тысяч. Гарантия защи-щенности, так называемая "крыша", рэкет идут по жесткой таксе -- 20%. Хочешь зарабатывать и жить спокойно -- плати дань сильным. Иначе пеняй на себя! Никто из взрослых практически не проникает в мрачные застенки подросткового "бизнеса". На проб-лемы воспитания нет спроса! -- так мне собственно и сказали в нескольких изданиях. Интеллигенция пре-дала детство. Она ограничивается констатацией урод-ства. Беру наугад первый попавшийся номер "Мос-ковского комсомольца" (от 7.06.1994 г.). Заголовки: "Выбросила бабушку с 12 этажа", "Школы сдают под публичные дома", "Детьми торгуют прямо на улице", "Ваш автомобиль могут обстрелять за здорово жи-вешь", "По наводке надо работать"... Это не фон детс-кой жизни. Сама жизнь!
       Шансов на сто процентов переориентировать Женю у меня мало. Но я знаю: мои зерна произрастут. Не сегодня, так завтра. Никакие меры сверху не спасут детей, если кто-то снизу не развернет духовно-твор-ческие процессы. Среди этих "кто-то" должны быть и предприниматели. Воспитанию нужны позарез нрав-ственные образцы деловой жизни.
      
       3. Ненасилие есть свобода от насилия
       Насилие -- это тип отношений между людьми, допускающий пытки, шантаж, убийства, издевательства, -- вот так примерно говорилось на международной конференции в Москве (1989 г.), посвящен-ной проблемам этики ненасилия.
       Все верно. Жизнь дает страшные образцы этой правильности. Никто не измерял, насколько выросла жестокость среди родителей, взрослых, детей по отно-шению к слабым. Но она выросла, ибо столько смер-тей, издевательств, страшных кошмаров, связанных с проявлением человеческой злобы, казалось бы, не знала история.
       Не буду приводить факты из страшных событий жизни армянских и азербайджанских семей, не буду говорить о гибели грузинских и осетинских детей, о голодных детях Средней Азии, остановлюсь на малень-ком эпизоде, который рассказал замечательный жур-налист Виктор Кожемяко.
       ...Девочка вся в бинтах, распорках, резиновых и стеклянных трубках, а в глазах отчаяние и испуг. Девочку избил сожитель родной матери Иры.
       Виктор Кожемяко задает вопрос: "Чем объяснить такую жестокость?" Врачи, с которыми он говорил, считают, что главная причина -- социальная. Жить стало труднее, нравственность падает, досаду и безыс-ходность многие пытаются заглушить алкоголем, а пьяная злоба бьет нередко именно по самым слабым -- по малышам. Следователь рассказал, как все прои-зошло. Сожитель выпил бутылку вина -- потом тут же, днем, с матерью Иры лег отдыхать. А девочка плакала и раздражала его. Пытаясь ее унять, стал хлестать по щекам, затем взялся за ремень. Однако ребенок, естественно, плакал еще сильнее. "Тут я вошел в злость, -- рассказывал он, -- и уже не отдавал отчета своим действиям". Выразилось это в том, что озверевший мужик схватил девочку за руки и, раскру-чивая, стал бить о пол, добавляя еще ногами. Невероятно! Унялся лишь тогда, когда у ребенка, потерявшее сознание, начали синеть губы. Испугался немного, но, привезя Иру в больницу, и он, и мать уже были достаточно спокойны и выработали свою версию происшедшего: девочка упала с подоконника.
      -- Сколько же раз она упала? -- иронически спро-сил врач.
      -- А мы и не знаем, -- последовал ответ. -- Она у нас постоянно падает.
       Против истязателя Иры, как вы поняли, возбужде-но уголовное дело. Казалось бы, абсолютно закономер-но: так и должно быть всегда в случаях издевательства над детьми. Но... врачи говорят, что далеко не всегда это бывает, и снисходительность правоохранительных органов, вседозволенность, которые чувствуют взрос-лые изуверы, поощряют творящийся беспредел (см.: "Правда" от 6 июня 1992 г.).
       Самое страшное, что происходит в нашем обществе, так это то, что порой озверевшие взрослые даже не задумываются о том, что, избивая детей, убивают са-мих себя. И нельзя не согласиться с Кожемяко: жестокость поощряется в обществе. Учитель радуется, когда родители наказывают своих детей, правоохрани-тельные органы радуются, когда правонарушители избивают друг друга... А сколько довелось мне видеть "интеллигентных людей", ратующих за ужесточение наказаний, за суды над детьми!
      
       4. Жестокость -- явление социальное, а она порождение бездуховной жизни, кото-рую творят государство, культура, про-свещение
       Однажды я написал о Каверине -- классике нашей литературы, знатоке школы, детства, учительства, написал, как мне показалось, остро и даже с посяга-тельством на каверинский авторитет. Редактор "Лите-ратурной газеты" заметил мне поначалу: "Это никогда не пройдет". Когда же моя статья была напечатана, я спросил у Каверина, не кажется ли Вениамину Алек-сандровичу, что я написал слишком резко и даже обвинил писателя в безнравственности?
       -- Не кажется, -- сказал Каверин. -- Мне ваша статья понравилась.
       Снова вчитываюсь в каверинский текст жестокой его повести "Загадка". Эта повесть особенно актуальна сегодня, поскольку рассказывает о том, как растут дети богатых и дети обездоленных. Эта повесть о нищете учителя. Эта повесть, говоря словами Каве-рина, -- дом, в котором много комнат и двери каждой распахнуты настежь. Чем дышат стены этих комнат? Нежностью, гневом, беспощадностью? Чем?
       Героиня повести -- добрая Галина Петровна, учи-тельница по прозвищу "тетушка Ло" (лошадь), с лиловатым лицом, одинокая и неустроенная, единственная привязанность: дети и школа, -- посещает своего питомца Олега Рязанцева, сына начальника электро-станции, широкоплечего красавца в дорогой "ка-надке" (идет на медаль, нацелен на Институт между-народных отношений, потому и ходят к нему учителя, репетируют частным образом). "Холодный дом", -- делает вывод героиня.
       А вот Галина Петровна у Пети Бугаева, мальчика с мясистым звероподобным лицом: ждут не дождутся учителя, когда Петя уйдет в ПТУ. На глазах учитель-ницы пьяный отец хлещет сына кнутом.
       Эпизод, подобный увеличительному стеклу, сквозь которое глядит на уродливый, педагогический мир писатель и заставляет смотреть читателя:
       "Мне казалось, что отец станет расспрашивать, но он, не сказав ни слова, позвал Петю и приказал ему принести два чайных блюдца с водой. Очевидно, это было не первый раз, потому что Петя побледнел и, вернувшись с блюдцами, стал на колени. В каждой высоко поднятой руке он держал теперь блюдце с во-дой. Я молчала, но уже горько жалела, что пошла к Бугаевым. Но еще больше я пожалела, когда Петины руки начали дрожать и вода стала выплескиваться.(Дома я попробовала, стоя на коленях, держать пустые блюдца в поднятых руках и устала через две минуты.) Бугаев тем временем вернулся, держа короткое кнутовище с длинным кожаным ремешком. Мы все молчали. Левая рука задрожала, вода выплеснулась, он размахнулся, и ремешок со свистом обвился вокруг Петиного тела. Петя коротко вскрикнул, но рук не опустил и, только закусив губу, злобно взглянул на отца. С новым всплеском новый удар. Вода стала проливаться все чаще, и каждый раз Бугаев метко и ловко хлестал сына. Не помня себя, я встала между ними. Не помню, что я закричала, кажется: "Не надо!" или "Не смейте!" Помню только, что, когда он отвел за спину руку в очередной раз, я бросилась к Пете, заслонила его, и удар едва не пришелся по мне. Мы все молчали. Петя еще стоял на коленях.
       -- Встань! -- приказал отец.
       Петя встал. Я не могла говорить, простилась и ушла, едва заставив себя выслушать короткий разго-вор отца с сыном. Впрочем, никакого разговора не было.
      -- Понятно? -- только спросил Бугаев и, когда Петя, опустив голову, ничего не ответил, грозно переспросил: -- Понятно?
      -- Понятно, -- еле слышным шепотом ответил Петя".
       Позднее, уже дома, проклиная себя, "тетушка Ло" вспомнит эту "отвратительную сцену" и скажет, сомневаясь: в этой сцене "было что-то безнравствен-ное, заставляющее думать, что сын, в сущности, неда-леко ушел от отца".
       Я читал эту фразу сто раз. Что это -- редакторская ошибка? Или кредо автора? На глазах учителя вершит-ся чудовищное, а она -- "что-то"? Может быть, Каверин лишь подтвердил то, что традиционно развер-тывается в литературе: заложенные в детстве злоба или ласка потом вырастают в тот фундамент, на кото-ром строятся семья, общество. Неужто свинцовая мерзость всегда будет в Бугаеве-младшем?
       Каверин как бы восстает (это я понял потом) против такого линейного, однозначного мышления. Граж-данский смысл литературы -- непременный бунт про-тив мерзости.
       В приведенной сцене вывернуты наизнанку поэтика и обычная правда, может быть, потому и каверинская авторитарная безапелляционность вдруг воспринима-ется мной как проклятие, которое носится в воздухе над нами, и в первую очередь над школой и семьей: что бы вы ни делали, но пока стоят вот так рядом отец сын и учитель, вот так ненавидяще разят друг друга, пока вот так разрушается родственность, будет расти разобщенность.
       Обратимся к другой сцене, которую наблюдает Галина Петровна из окна школы.
       Старшеклассник Паша Перов -- художник, талант, влюбленный в Нину Порошину, -- написал ее портрет: "На задумчивом, слегка порозовевшем лице лежала волшебная прозрачная тень, которая как бы одновре-менно и существовала, и не существовала. Таин-ственно сгущаясь, она лежала на верхней части лица, на опущенных глазах, и вы чувствовали, что она непреодолимо, неотразимо нужна. Зачем? Кто знает". Нину непристойным словом оскорбляет Петя Бугаев, и Паша Перов вступается за честь школьной красавицы. Жестокая драка. И снова неоправданная педагоги-ческая гнусность: "училка" спокойно наблюдает кровопролитие.
       Двери распахнуты настежь... И я думаю: а что, соб-ственно, может сделать милая, тонкая, нежная, добрая Галина Петровна, у которой в жизни нет ничего, кроме этих сердечных забот о детях?! Может ли она повлиять на жизнь Олега Рязанцева, который, с презрением взглянув, прошел мимо дерущихся? Может ли "те-тушка Ло" изменить что-либо в жизни Пети Бугаева, который порывается вдруг понять Галину Петровну: "Галина Петровна, завтра я вам тоже цветы прине-су". -- "Нет, Бугаев, я от тебя цветы не возьму". Как может повлиять Галина Петровна на мысли и чувства Паши Перова, влюбленного в Нину, когда та, должно быть в отместку Олегу, решила провести время с юным художником? Бросившись на зов Нины, Паша поги-бает. Кто-то ночью разрезал на куски портрет Нины с волшебной тенью. Кто? Бугаев? Олег Рязанцев? Загадка! Да и какая разница -- кто! Портрет с прозрачной тенью -- символ идеального, этот портрет растерзан, и не восстановить больше никогда этого портрета, потому что будущий великий художник Паша Перов по-гиб и унес с собой тайну мерцающей тени, которая как бы одновременно и тень, и свет. Вот оно то, что ведет к постижению философии автора "Загадки" и к некото-рым ответам на загадочные философские проблемы сегодняшнего воспитания.
      
       5.Педагог должен быть психологически и профессионально готов к участию в совершенствовании системы образования
       Реформа современного образования, по-мимо прочих, будет решать проблемы духовного обновления школы. Вопрос сто-ит так: могут ли быть осуществлены педагогические преобразования, если нрав-ственно и профессионально не подготов-лен тот, кто их осуществляет?
       Я понимаю, сколь обнаженно я ставлю вопрос, но другой постановки в такой важной сфере, как воспита-ние, быть не может. В свое время А. В. Луначарский, как бы полемизируя с философом Фихте (Фихте гово-рил: какой смысл воспитывать гармоничных людей для дисгармоничного общества, да и кто воспитает?), ответил на этот вопрос так: разорвать замкнутый круг можно только одним способом -- преобразования духовные в самой личности должны совпадать с преобразованием обстоятельств.
       Каверин затронул важнейшую проблему школьного дела. Он подвел нас к подножию нравственных вер-шин. Он верит в молодое поколение: "все эти Нины, Олеги и Паши, в сущности, прекрасные люди, которые инстинктивно ждут, что мы им напомним..." А о чем? Кстати, в этом перечне прекрасных людей автор не назвал Петю Бугаева. Может быть, это прием?
       Не побоюсь сказать: школа как битва. И выигры-вается битва не только числом кабинетов, технических средств, количеством компьютеров, кинокамер и телеустановок. Многое решает дух школьного войска. Школьная реформа обращена к духовной ответствен-ности взрослых и детей, обращена к педагогам и к учащимся. Всколыхнуть детские силы, силы моло-дежи, дать простор их инициативе, их способности чутко и по-доброму решать сложные вопросы своего бытия -- вот для чего нужна школьная самодея-тельность, которой нет в доме с настежь распахнутыми Дверьми -- в современной школе.
       Нравственная сила педагогики Каверина состоит в том, что она, являясь педагогикой борьбы, выступает против проявлений формализма и невежества, ратует за то, чтобы действия учащихся и их учителей были согреты теплом человечности, отвечали бы высоким требованиям духовной культуры.
      

    Глава 5. Вседозволенность, эротизм и духовная любовь

      
       1. Духовные ценности невозможно уничтожить
       Общечеловеческие ценности вечны, как мир, как солнце, как времена года. Они исчезнут с исчезновением жизни на земле. Сегодня реальной становится опасность исчезновения и мира, и Любви
       Даже тогда, когда мы все были поражены ложью социалистических утопий, когда миллионы людей искали свое счастье в самоотверженности, когда кучки профессиональных грабителей управляли всем ходом жизни, -- так вот и тогда жила потребность истинной Любви.
       Поскольку Любовь не есть частность, не есть свойство чего-то, а есть Целостная Завершенность Бытия, она захватывала и личность, и общество, и весь мир. Любовь по своей природе и личностна, и со-циальна. Она всегда на пересечениях культуры и народности, интимной жизни и глубинно-личностных потрясений. Сегодня в разгуле войн и национальных распрей, голода и разрухи развивается испепеляющий огонь псевдолюбви, псевдосвободы. Поразительно, что книжные лавки завалены миллионами экземпляров книг по двум направлениям: книги о сексе и книги о Боге. О псевдолюбви и об истинной Любви. Даже семейные и юношеские издания наполнены торгашес-кой "исповедальностью": вульвы, вагины, клиторы, прелести "голубых", лесбиянство, способы завле-чений, -- все это вывалилось на головы родителей, де-тей, молодых людей. Все это вытесняет Истинную Любовь! Я не против того, чтобы знакомить молодых людей с проблемами сексологии и даже с технологией секса. Но какая может быть технология без духовных начал? Технология секса без духовности -- это убий-ство того счастья, какое ждет человек от чувственной любви. Больше того, сексуальная извращенность или отчужденный секс есть нравственная гибель личности. Я обратил внимание: извращения, раннее сексуальное общение, разврат, разные виды ложной любви и даже преступления, связанные с "любовью",-- все это удел бедных и несчастных людей. Одна девочка из богатой семьи рассуждала среди подруг: "Эта низкопробная литература о сексе -- для быдла". Девочки и мальчи-ки из богатых семей предпочитают читать серьезную литературу о сексе от Фрейда до Кона. Они предпочи-тают смотреть духовно-сексуальные или сексуаль-но-исторические фильмы... Не берусь судить о пользе названной литературы, могу лишь наверняка утверж-дать, что несчастья сексуально развращенных подрост-ков трагичны, что бедность, помноженная на сексуаль-ный произвол, оборачивается бедой, что молодые люди, не познавшие единства духовного и чувствен-ного, в любви не просто обкрадывают себя, но стано-вятся ущербными и несчастными. Родителям хочется посоветовать: берегите своих детей от рыночного секса, от сексуального произвола!
      
      
       2. Потребность духовной любви форми-рует и личность педагога, и личность воспитанника.
       Макаренко отрицал эту потребность. Он говорил, что хотел бы дозарезу нравиться детям, но хотел бы, чтобы они знали, что ему на их симпатии наплевать. Я почти процитировал мысль певца сурового коллекти-визма. Когда-то эта суперменская позиция педагога мне нравилась. Теперь же считаю ее противоес-тественной. И педагог, и родитель нуждаются в детс-кой любви. Без ответной любви сердце воспитателя черствеет, воспитание становится мертвым. Ответная любовь детей -- это та единственная награда, которой дорожат и родители, и педагоги. Эта любовь объеди-няет семью. Делает ее счастливой. Эта любовь -- то, во имя чего педагоги не бросают свою работу. Эта любовь входит в душу навсегда, и как бы трудно ни было, педагог, вспоминая своих питомцев, оживает: появля-ются силы для преодоления дальнейших трудностей. О педагоге или о родителе можно судить по тому, как он любит детей, насколько строг и требователен в своей любви, насколько щедр и доверчив, честен и творчески энергичен. Любовь к детям рождает творческую энер-гию, благодаря которой развертывается педагогичес-кий талант. Любовь ставит вас перед необходимостью осваивать культуру, чтобы полнее и духовнее была детская жизнь. Любовь диктует искать новые прием-лемые творческие средства для организации жизни детей на новых демократических началах. Она зовет к постановке сверхзадач, а сверхзадачи -- это всегда риск, всегда подъем на неви-данные высоты, всегда угроза падения.
      
       3. Без любви нет ни воспитания, ни пе-дагогики, ни жизни. Только Высокая Ду-ховная Любовь способна руководить педа-гогическим разумом.
       Я понял это в первые годы своей педагогической жизни, о чем намерен рассказать в последующих гла-вах.
       Мне нужна была моя тайная, фантастическая, великая и чистая любовь. Она нужна была мне, чтобы сохраниться в том чистом помысле, каким был я. Она нужна была детям, чтобы заронилось в их сердце то самое светлое человеческое чувство, благодаря кото-рому род человеческий продолжает быть хранителем истинно человеческих ценностей. Она нужна была той коллективности, какую я еще не нашел и какую так искренне искал. Эта коллективность должна была быть напоена соками подлинной гражданственности и подлинной человечности. Мои дети (им было уже по пятнадцать-шестнадцать лет) вступали в прекрасную пору идеально-чувственных мук. Они, и девочки, и мальчики, восходили на вершины, откуда (одно не-верное движение) в один миг можно оказаться в самой последней грязи и откуда можно увидеть свою единственную звезду. Увидеть, чтобы всю жизнь следовать за ней. Это и выбор для себя. Это и выбор своего отношения к другим. Это и рождение самой главной жизненной идеи. Я рылся в книжках. Нашел потрясающую мысль: оказывается, слово "идея" в переводе на русский язык (с греческого) означает -- лик, то есть лицо. Первозданный лик, то есть божест-венный образ. Просвещенный человек, высоконравст-венный человек как бы освещается идеей изнури и собою, и через себя являет миру, другим высокую идею. Распад личности начинается тогда, когда в человеке исчезает свет. Распад начинается не только в старости. Он может обозначиться и в шестнадцать лет. Я рассказывал детям о самой великой и самой иде-альной любви. Я брал себе в союзники Еврипида и Софокла, Данте и Петрарку, Рафаэля и Врубеля Пушкина и Блока. И вдруг открытие. Я мог, почти не таясь, поведать детям о Ней.
      
       4. Союзник Любви - высокая культура
       Истинная духовная Любовь не может быть без страданий, без тайных ожиданий, без надежд. У Любви только один настоящий союзник -- это та высо-кая культура, которая ближе всего к Богу, к ней и взывало всю жизнь мое педаго-гическое сердце. Эта Божественность мо-жет стать великим союзником и семьи, и родителей, и детей.
       -- Однажды, -- рассказывал я детям, -- Рафаэль доверился одному своему другу: "В мире так мало изображений прелести женской, посему-то я приле-пился к одному тайному образу, который навещает мою душу". Тогда друг спросил: "Что значит "наве-щает душу", что значит это "прилепился"? Рафаэль бросился к другу со слезами на глазах и открыл тайну. В нем давно зрело святое чувство написать Мадонну. Он громко произносил ее имя по ночам и, произнося ее имя, прислушивался к своей душевной грусти. Неуто-мимый дух его трудился в мыслях над образом Мадон-ны, а образ все еще был туманным. Иногда в какие-то лишь мгновения он видел очертания своего идеала, но он тут же исчезал. И вот однажды ночью художник увидел на своем холсте, там, где был неоконченный портрет Мадонны, сияние, образ казался совершенным и будто живым. Градом покатились слезы из очей изумленного Рафаэля: он нашел именно то, что искал всю жизнь. Он не мог припомнить, как заснул. Видение навеки врезалось в память и постоянно, как замечал Рафаэль, навещало его душу.
       Я рассказывал детям, и они понимали меня. И я знал, что мой рассказ им необходим, ибо в нем сосредоточены ответы на мучительные, их собственные вопросы. Я вдруг понял, что попал в совершенно необходимый мне водоворот. Меня так выкрутило в нем, что мне не стало хватать времени. Как-то само все шло ко мне, наслаивалось одно на другое и особым, совершенно естественным образом подходило к детям. Прошлое смешивалось с настоящим. И у этого смеше-ния было два адреса: я и они. Нам было удивительно интересно от столкновений с тайнами великих людей. Эти тайны нескончаемой вереницей сами шли к нам, раскрывались, утоляя душевный голод, звали к рас-крытию новых тайн.
       Именно в эти дни я прочел книги о Беатриче и Лауре. Рассказал о них детям. Рассказал, чтобы еще и еще раз поверить в то, что есть в мире высшая любовь, высшая чувственность, которая слита с идеальностью, не разграничивается на разные виды отношений к противоположному полу: телесное и духовное. И чем больше я рассказывал о Беатриче, тем больше дума-лось о Феодосье Морозовой и о протопопе. Кто знает, может быть, Морозова и есть Беатриче. Иначе откуда такие слова у протопопа: "Звезда утренняя, упование мое, надежда моя"? "Житие" и есть Дантов ад. Ад на русский манер. Не укомплектованный всеми аксес-суарами западной роскоши: ни котлов добротных, ни чертей, ни героев мифических, ни античных поэтов. Ад упрощенно-суровый, подчеркнуто злобный: сырая яма, рогожки, насекомые, клещи, вырывающие язык, топор, отсекающий руку: "Гляди, протопоп, да возра-дуется твоя смутьянская душа!" А протопоп глядит и тайно ото всех зрит очами свою утреннюю зарю, ступающую по облакам чистыми, омытыми утренней росой ногами, -- святая Феодосья. Беден русский рай, горемычен русский рай -- нет в нем ни чертогов, ни одежд, ни золота, ни драгоценностей, есть переливы морозного сияния, бездна за бездной из сплетений солнечной щемящей тоски, черные лавки, бревен-чатые срубы, ягоды, грибочки и ослепительная сереб-ристость льна -- льна, слепящего белизной глаза, льна цвета свежей сметаны с едва заметным кремовым оттеночком, льна совсем кремового и льна цвета последних лучей уходящего солнца, и льна сиреневого, и льна брусничного, и льна ежевичного, и льна черничного. В этих одеждах из праздничного льна, из льна сумеречного, из льна погребального видит он свою Невесту, по-заморскому Беатричей ее зовут, а по православному, кто знает, может, святой Анной, а может, святой Варварой, а может, и святой Феодосьи. Потом сплошь стали попадаться мысли: чтобы по-нять себя в этом мире, надо постичь развитие исто-рическое. Чтобы понять историческое, надо постичь сегодняшние беды и возвышения как живую историю. Надо возвыситься до понимания трагических будней, в каких прячется иной раз великая память, хранящая и великую Любовь, и великую Свободу. Если мною что-то и сделано в практической педагогике, так это то, что удалось заронить в детских душах жажду подлинной Любви.
      
       5. Семейное воспитание должно с ранних лет готовить детей к семейной жизни.
       Игры в "дочки-матери", "Наш дом", "Наши роди-тели" и так далее -- это первая детская школа се-мейной педагогики. Подрастая, дети участвуют в выполнении родительских функций: это и домашний труд, и забота о младших, и любая помощь родителям, и непременно... заработанные детьми деньги. С какого возраста дети должны включаться в добывание средств, решит каждый родитель по-своему. Важно, чтобы в труде росла и крепла личность будущего отца и будущей матери новой семьи. Дети природой и культурой как бы приуготовлены к семейной жизни. Эта приуготовленность, возможно, самое лучшее, что есть в наших детях. С особенной силой формируются семейные начала и привязанности у девочек. Эти на-чала и привязанности приводят уже в девичестве к нравственному максимализму, к той человеческой нежности, которая особым образом соединяется в жен-щине, соединяется с нравственным императивом, с всегдашней готовностью положить на карту все. До конца следовать избранному пути. Жить и надеяться, даже тогда, когда нет, казалось бы, надежды.
       Кто знает, может быть, от воспитания, может быть, от педагогической моей деятельности, а может быть, и от девятнадцатого века русской литературы, -- только всегда, особенно в школьной практике, я был сви-детелем той девичьей нравственной радикальности, ко-торая жила в моих ученицах, -- и эта радикальность была связана с готовностью пожертвовать собой, и эта радикальность всегда была чуточку затаена, чуточку спрятана, она редко произносилась вслух. Вспоминаю невольно слова Достоевского из дневника: "Женщины еще послужат нашему отечеству в трудную ми-нуту!!!" -- это после встречи с декабристами в Тобольске. А женщины у Толстого и Тургенева? Веками формировалось в народе светлое, матерински любящее беззаветное женское чувство. И яркость этого чувства запечатлена в максимах, изложенных В. А. Сухомлинским:
       Девушка! Будь мудрой и требовательной в любви. Любовь -- горячее чувство, но властвовать над серд-цем должен ум. Для девушки это особенно важно. Ты -- будущая мать. Природой и обществом на тебя возложена особая ответственность. Ты женщина, а настоящая женственность -- это сочетание нежности и строгости, ласки и несгибаемости. Твоя мудрость, сдержанность, требовательность -- могучие воспи-татели юношества. Мудрость женщины воспитывает честность мужчины. Любовь и легкомыслие несов-местимы.
       И требования к будущему мужу и отцу:
       Будущий муж и отец, знайте, что важнейшей школой воспитания вашей духовной культуры в браке является ваше отношение к женщине -- жене, матери своих детей, своей матери.
       Отношение к женщине -- тончайшая мера побуж-дения совести. Умей любить мать своих детей, умей дорожить ее здоровьем, красотой, честью. Умей защи-щать и оберегать ее от болезни, изнурения, несправед-ливости. Честь твоей жены и матери твоих детей -- это честь твоего рода.
       Хам в отношении к женщине -- хам во всех отношениях. Уважать женщину -- значит уважать жизнь.
       И требования к супружеской жизни:
       В браке ни на минуту не прекращается взаимное воспитание и самовоспитание. Одна из граней счастья в браке в том и заключается, что муж и жена становятся духовно богаче, духовное совершенствование доставляет большую радость и обеспечивает полноту жизни.
       Крайне важно, что в семейной педагогике В. А. Схомлинского проблема любви решается в неразрывной связи с культурой общения и эмоционально-эстетическим развитием личности.
      
       Глава 6. Кризисы чувственно-духовной любви
      
       1. Трудно найти взрослую девочку, кото-рая не прошла бы через кризисы собст-венной любви
       Я расскажу историю Людмилы Сосновой, чью жизнь я долго изучал по многим мотивам, -- и как друг ее семьи, и как педагог, и как писатель. Так уж случилось, она стала героиней моего романа, а Кособо-ков, педагог и сторонник макаренковской педагогики, оказался предметом ее детской любви.
       Он был слишком красив и общителен, и дети слетались к нему, как бабочки на свет. Людмила, будучи ребенком, не вылезала из его объятий. Глядя на ее блестящие глаза и красные губы, Кособоков причмокивал:
       -- Женщина...
       Их общение было скрытой формой сексуальных от-ношений, в этом я не сомневался и даже сказал Кособокову:
       -- Не губи ребенка.
       А однажды, я уж не знаю, что случилось, но он пришел ко мне разбитый и подавленный:
      -- Кажется, я погиб, брат, -- сказал он, тяжело опускаясь на стул. Я стал его успокаивать:
      -- Нет безвыходных положений. Давай спокойно разберемся. Я готов тебе помочь...
      -- Да не мне, Людмиле Сосновой помоги. С девчон-кой творится что-то невообразимое. Вот-вот тронется. Мать ее с отцом на юг укатили. Попросили, чтобы я позванивал ей. У меня сложные отношения с этой семьей, ты знаешь...
       Я не стал допытываться. Позвонил Людмиле. Она обрадовалась моему звонку, хотя тут же в трубку разрыдалась. В этот же день я взял такси и поехал к ней. Весь вечер она говорила, захлебываясь иногда слезами.
       -- Мать меня никогда не любила. Она любит себя. Ей для престижности нужна еще и дочь. Способная, талантливая и всякое такое. Вы представить себе не можете, как она выкомаривалась, когда приходили гости. А ну, Люда, покажи свои рисунки, а ну сыграй, а ну расскажи. Ей нужно было перед всеми похвас-тать: "Это я ее всему научила". И я, дура, маленькая была, не понимала, что она меня, знаете, как припра-ву всюду сует. У нее это в крови. Она даже этого не понимает! -- Она опять заплакала, и я спросил:
      -- Чего не понимает?
      -- Не понимает того, что одеяло-то на себя тянет постоянно, а я нагишом при всех!
      -- Как это?
      -- Очень просто. Я где-то вычитала, есть некоторые люди, которые хвалят других только для того, чтобы себя в лучшем свете показать. Кстати, это метод Толстого. Он о себе тоже только плохо говорит, а получается, что все дураки, а только он один мысля-щая личность.
      -- Ты о маме не можешь так говорить, -- сказал я, а сам поймал себя на мысли, что она права, и мне захо-телось ее послушать. Она будто это поняла:
      -- Даже тогда, когда ко мне приходили друзья, ко-торые на двадцать лет ее младше, и то она все делала, чтобы перетянуть их на свою сторону, а потом еще и гордилась тем, что с нею весь вечер все хотели разгова-ривать, танцевать и всякое такое...
       И я вспомнил, как ее мать мне рассказывала: "Ну что мне было делать, я из кожи вон лезла, чтобы поднять ее статус в среде сверстников, и говорила с ребятишками, и танцевала с ними, а они ко мне как прилипли, так и отстать не могут". Я ей тогда сказал: "Вы неверно поступаете. Вы даже растлеваете дочь своим излишним вниманием..." -- "Я ее очень люб-лю, -- ответила мать. -- В ней вижу весь смысл жизни".
       Она говорила правду. Так ей казалось, что это было правдой...
      -- Если бы вы знали, как я ненавидеть стала мать, когда поняла, что она все лжет!
      -- А что папа?
      -- А... папа давно на все махнул рукой. У нас мама главный теоретик по семейному воспитанию. Она все книжки про всякое там творчество в воспитании таскает. Сначала по Споку, потом по индийским образцам, теперь у нее новая теория недозированного амаэ...
      -- Чего-чего? -- удивился я.
      
       2. Заимствовать не опыт, а идею
       Как нельзя выращивать бананы в Си-бири, так нецелесообразно переносить без-думно чужеземный педагогический опыт на родную почву. Заимствовать можно не опыт, а лишь идею, и то с единственной целью -- подумать над тем, насколько разумна эта идея и как она соотносится с другими средствами воспитания, с другим укладом жизни.
      -- У японцев есть такое слово "амаэ", что означает "нежность", прикосновение, искренность, ласка, ну что-то типа дзен, только применимое к детям. Мама говорит, что ребенок в детстве должен получить достаточное количество этого амаэ. Знаете, детей в некоторых странах Востока воспитывают прямо проти-воположным способом, чем на Западе, То есть до семи лет не только не наказывается ребенок, но и всячески поощряется: делай что хочешь, и за все ты получишь это самое амаэ. Вот мама и практикует свою новую теорию на Алешке. И до того распустила мальчишку, что он уже мне на голову сел. Вчера отцу в суп бросил муху и стал реветь, чтобы отец съел суп вместе с мухой, отец хотел было повысить голос на Алешку, так мать как понесла против него, папа сделал вид, что съел муху, и Алешка успокоился. Вот так. Мать убеж-дена: главный тезис, который надо проводить в вос-питании детей, должен звучать так: "Запрещается запрещать!"
      -- Но это лозунг каких-то экстремистских молодых людей, а твоя мама...
      -- Ну что вы! Это же главный девиз перестройки. Сейчас все помешались на свободных инициативах, а мама моя никакая не экстремистка. Она самый лояль-ный на свете человек. Но ей надо повыпендриваться перед всеми. Вот она и придумывает каждый день что-нибудь новенькое и собирает вокруг себя всех крэйзи...
      -- А это еще что такое?
      -- Это термин. Означает он "сдвиг по фазе". Вот мама и вас считает крэйзи. -- Люда улыбнулась.
      -- Меня? Быть этого не может.
      -- А вы не волнуйтесь. У мамы на этот счет тоже своя теория. Она говорит, что талантливым людям все простительно, даже быть немножечко сумасшедшим. Она всем ненормальность всякую прощает, кроме своей дочери. Она такая эгоистка, каких свет не видывал. Вы знаете, почему она Алешку родила? Она сказала, что она как женщина не до конца реализо-валась! Опять для себя. Понимаете, какая чушь? Рожать, чтобы реализовать свои бабские возможности!
      -- Но почему это чушь? -- Я улавливал: снова она в чем-то права. Я в последнее время часто слышал об этих способах самореализации. Даже знал молодых женщин, которые хотели родить ребенка, не выходя замуж. Они, однако, при этом интересовались здо-ровьем, родословной и хорошей наследственностью бу-дущего инкогнито-отца и рожали только с одной целью: реализовать -- нет, тут я боюсь ошибиться, то ли зов материнства, то ли зов социального стандарта, впрочем, мне пояснила Люда и это:
      -- Моя мама не выносит папу, то бишь своего мужа. Он ей тоже нужен был для престижности. Папа -- чудный человек. Такой покладистый байбак. Вкалывает, ждет с нетерпением выходных дней, отпуска, читает газеты по утрам, а по вечерам не оторвешь от телевизора, и мама рада тому, что он именно такой, крайне удобен для ее самореализации. Понимаете, я бы поняла еще ее, если бы она любила мужа и хотела бы воспроизвести в детях его лучшие черты, я бы поняла ее, если бы она наконец задума-лась над тем, что, родив еще одного ребенка, она укре-пит семью, нет же, папа от нее не убежит, даже если она гнать его будет в три шеи, он не уйдет. Так нет же, мама рожает, чтобы у нее... а вдруг появится талант, как у Жорж Санд или еще у кого-то. Вот так родился наш Алешка, жертва маминых капризов, и теперь до него нет никому дела, впрочем, кроме мамы, пока она его совсем не искалечит, не успокоится. Да и школа со своей блестящей технологией подключится и внесет свою лепту...
       Она смотрела на меня насмешливо: это камушек в мой огород. Я подумал: она -- гордость школы, уже в девятом классе -- участница всех наших педагоги-ческих затей, она была председателем клуба "Юных педагогов", командиром многих походов, она была призером многих соревнований, в спорте, в художественном творчестве... Откуда же такой надлом в душе? Откуда такая злость и неблагодарность?! Я робко ска-зал ей:
       -- По-моему, ты не права...
      
       3. Каждый из нас, взрослых, сталкиваясь с конфликтами детей, старается оправ-дать родителей, школу, всех других -- только не ребенка ...
       Она вспыхнула, покраснела:
      -- Да, вы будете защищать школу и себя, и маму будете защищать во всем, и Эдварда Александровича, а знаете почему? Я вам скажу! Вы думаете, я не знаю, какие у Эдварда Александровича были отношения с мамой? Это папа ничего не видел, а я все видела.
      -- Что ты чепуху несешь? -- сказал я, краснея. -- Эдвард Александрович всегда любил твою маму. Она была для него интересной и умной женщиной. И она так увлеченно работала. Но он и папу твоего любил и сейчас его любит.
       Люда слегка смутилась: все вроде бы так, а что я вкладываю в это сложнейшее словечко "люблю", попробуй разберись. Ведь если бы я остановился и не говорил бы про любовь Кособокова к ее отцу, все было бы понятно, а тут приплел и отца, и мать, и всех, это совсем другое, и нечего тень на плетень наводить. Она и сказала, будто согласившись:
      -- Да, это дело их. Только знайте, может быть, Эдвард Александрович и отнял у меня настоящее амаэ. Уж за кого мама отдала бы по-настоящему жизнь, так это за него. Я все знаю. Я все уже вычислила.
      -- Люда, милая девочка, что ты говоришь! Как у тебя язык поворачивается? Мама всегда так любила тебя. Не виноват же Эдвард Александрович в том, что мама к нему хорошо относится.
      -- Я его не обвиняю. Только зачем же так? Если уж полюбили друг друга, так и надо вместе жить и вместе рожать детей.
       Я поднялся. За окном был яркий день. Вот так же ласково поблескивал пруд за окном, когда я однажды пришел в гости, а никого, кроме Людмилы, не было дома, и она сказала: "А я с подружкой решила на лодках покататься, хотите с нами?" Я согласился, и нам было весело, я учил девочек грести, табанить и сушить весла, и от того дня остались в памяти ощуще-ния какого-то всеобщего блеска: травы, воды, глаз, во-лос, кожи, неба. Этот блеск радовал и беспокоил: мо-жет быть, есть какая-то непристойность в том, что я с ними оказался в этом разморенном и счастливом мире тепла, света, ликующего неба, а уходить никак не хо-телось, и слава Богу, пришла мать Людмилы и пома-хала нам платком, и я приметил, как сникла Люда, а я обрадованно, несколько фальшиво приветствовал ее мать, подгреб к берегу и по-доброму расстался с юными существами.
       Теперь было лето, но так же ликующе отражалось в пруду синее небо, и так же скользили лодки по воде. Я думал: зачем Кособоков толкнул меня на этот разго-вор? Зачем понадобился я ему? Зачем она рассказы-вает мне про свои отношения с матерью, с Кособоковым и ни слова о Субботине, где уж точно зреет трагедия. Я решил легонько поинтересоваться Суббо-тиным и таким образом как-то перевести разговор на другую тему. Я спросил:
       -- А что с Субботиным?
       -- Да при чем здесь я? Откуда я знаю, что с Субботиным! Я знать его не хочу!
      -- Люда! Вот тут-то ты не права. Нельзя быть такой жестокой. Если уж кто по-настоящему хорошо к тебе относится, так это Федя.
      -- Ну и пусть себе относится на здоровье. Я его не желаю видеть, не хочу даже говорить о нем.
      -- Я полагаю, что тебе было интересно с ним в клубе готовить последнее наше представление.
      -- То совсем другое... Вы не хотите понять одного, что у нас есть школьная жизнь и есть своя личная, взрослая и по-настоящему тревожная жизнь, которая никакого отношения не имеет ни к вашим всем представлениям, ни к Сталину, ни к Бухарину, ни ко всем злодеяниям, вместе взятым.
      -- Не говори чепухи. Ты сейчас не в себе. Что-то стряслось с тобой. Если все, чем ты занималась в клубе, ерунда для тебя, то мне просто не о чем с тобой говорить.
       -- Простите... Я погорячилась. Понимаете, теорети-ческий разговор о ценностях -- это одно, а жизнь реальная -- это совсем другое...
       Я согласился с нею и стал говорить о том, что у каждого человека бывают кризисные состояния, что важнее всего в жизни держать себя в руках, не позволять разбушевавшимся чувствам увести себя с нравственной тропинки. В общем, я говорил хорошо и от чистого сердца, а она все тускнела и тускнела. А потом тихо прошептала с горечью:
      -- Господи, как же все вы однообразны...
      -- Ах, так! -- На моем лице изобразился, должно быть, гнев, она почувствовала, что я вот-вот уйду, что обидела меня чем-то. И я был совершенно огорошен, когда она заплакала и заговорила, всхлипывая:
      -- Не уходите. Не покидайте меня сейчас. Мне так не хватает...
       И я, круглый идиот, перебил ее, пытаясь сострить:
       -- Настоящего стопроцентного амаэ...
      
       4. То, что взрос-лым кажется мелочью, для подростков предстает как глобальное и безвыходное
       Бог ты мой, что же произошло после этих моих слов! Как она вскинулась! С какой злостью блеснули ее глаза: "Как же вы ничего не понимаете?! Неужели вам ничего не ясно?" Слезы прямо-таки брызнули из ее глаз, закрыв лицо руками, она выбежала на балкон, я, будто предчувствуя беду, бросился за ней. А она в один миг перекинулась через перила, а балкон-то десятого этажа, как я успел схватить ее за руку, ума не приложу, пытаюсь подтянуть ее к себе, ничего не выходит, весила она, как потом я узнал, под шестьде-сят, а мне показалось, что все сто, руки мои прямо онемели, ногами зацепился за край балконной решет-ки, но все равно меня неудержимо тянет вниз: вот-вот либо разожмутся онемевшие мои пальцы, либо я вместе с нею вниз на асфальт. "Держись же!" -- кричу я ей, а она как мертвая. Мне кажется, что она действи-тельно лишилась сознания, сколько потом ни спраши-вал у врачей, может ли человек в таком состоянии потерять сознание, никто толком не ответил. Окон-чательно растерявшись, я заорал что есть мочи: "Помогите!", и благо был воскресный день, выскочили хозяин девятого этажа с сыном, схватили Люду за ноги: спасли!
       Я спускался вниз, ощущая в себе некоторое ге-ройство: как же -- удержал человека на весу, не вся-кий на такое способен, и думалось, что и они, соседи Людмилы, будут восторгаться мной. Но не тут-то было. Меня обдало холодом в квартире на девятом этаже. Хозяин, старик с узкими ледяными глазками, просверлил меня насквозь, будто сказав: "Сукин же сын ты, подлец этакий, до чего же ты девчонку довел?!" И его сын стоит в сторонке, курит нервно, дым струей в форточку выдувает, не глядит на меня. И я сразу сник. Сразу все понял. И оправдываться бесполезно. И ощущаю на своей физиономии такую отвратительную жалобность или виноватость даже, что я ни скажи -- все глупость. И все-таки я набрался храбрости, переборол робость, сказал, что снесу Люду домой. Но старик зло перебил меня:
       -- Пусть здесь лежит! -- и пошел вызывать "ско-рую".
       А Людмила, как услышала про "скорую помощь", так сама поднялась.
       -- Я к себе пойду.
       Попытался было старик ее остановить, но она решительно отстранила его.
       Около часа мы молчали. Приехала "скорая по-мощь". Сделали укол. Люда уснула, и я остался ждать. Через несколько часов она проснулась, я при-нес ей стакан чаю. Она не стала пить, посмотрела на меня с грустью:
       -- Извините.
       А я улыбаюсь, и не знаю, что ей сказать, и как во-обще себя вести, не знаю, а в голове лишь одно сидит: тональность бы выдержать какую-нибудь нейтраль-ную, успокоительную, будто ничего и не произошло. И стал я разводить психотерапию, словно продолжаю прежний наш разговор:
       -- А насчет японцев, индусов, тибетцев -- это сей-час мода, конечно, такая, можно сказать, попытка открыть свою дверь чужим ключом. Чепуха это и насчет японского амаэ в европейском изложении. Мы хватаем приглянувшуюся нам черточку из чужой жизни и ну ее прикладывать к своей -- жуть полу-чается. Современный японский ребенок, может быть, самое несчастное в мире существо. В Японии есть термин "экзаменационный ад". Представь себе, ма-лыш с двух лет готовится к сложнейшим экзаменам в детский сад. Бог ты мой, чего он только не должен уметь -- и убрать квартиру, и рисовать, и петь, танцевать, командовать и, главное, подчиняться группе... Какое здесь амаэ?!
       Людмила недоверчиво посмотрела на меня, дескать, вранье, что ли, все, что пишут о Востоке. Я спешу ей объяснить:
       -- Нет, не вранье. Но надо видеть жизнь народа в целом. Когда одному японцу сказали об этом амаэ, он ответил: "У японских детей нет детства. Наш школь-ник спит по пять-шесть часов, а остальное время --труд и зубрежка!" Дело дошло до того, что промыш-ленность выпускает специальные разборные ящики с освещением внутри. И в этот ящик, как в гроб, запирается снаружи дитятко и сидит в этом ящике, пока не выучит все уроки, одним словом, большой ложкой хлебает это амаэ. Тебе бы такой ящик, доро-гая...
       Я никогда не имел дела с самоубийцами. Наверное, моя психотерапия выглядела убогонько, потому она и сказала мне:
      -- Идите домой...
      -- Может быть, телеграмму дать родителям?
      -- Ни в коем случае. Прошу вас, не беспокойтесь, ничего больше не последует.
       Я не спросил, что не последует. Как сомнамбула я двинулся к дверям, но навстречу мне вошли двое в милицейской форме. С ними был один в штатском. С саквояжем. Как выяснилось потом, врач. Меня отвели на кухню, врач остался с Людой. Я рассказал, как дело было. И, рассказывая, все время ощущал подо-зрительные взгляды милиционеров. Я не выдержал:
       --На каком основании вы меня подозреваете? Это мои друзья! Понимаете, друзья!
       Пришел врач, это был судмедэксперт. Он сказал:
      -- Вся в синяках, -- и на меня с неприязнью. -- я вам рекомендую признаться.
      -- В чем?
      -- Не притворяйтесь! Характерные синяки в облас-ти живота и ног...
      -- Вас с десятого этажа стаскивали?
      -- У нас есть и свидетели...
      -- Что за чушь!
       В дверь постучали. Вошел сосед с девятого этажа. Он, должно быть, и вызвал милицию. Его еще не спрашивали, а он сказал:
       -- Да мы ее легонько сняли. И я все слышал. Весь день шум был, грохот и крик, чего уж там...
       Как в спектакле. Те же и Людмила. Она вбежала:
      -- Что здесь происходит? Что вам надо?
      -- Ты расскажи им, как все было, -- сказал я, не сдержавшись.
      -- Ничего я не буду рассказывать. Оставьте нас в покое.
       Но нас в покое не оставили. Был составлен акт, ко-торый я отказался подписывать. Люда снова плакала, кричала:
       -- Вы что, хотите, чтобы я снова бросилась?!
       Они ушли. Ощущение непоправимой беды. Я знал о подобных случаях. Вот тебе и амаэ.
       Вечером ко мне пришел Кособоков. Я рассказал ему обо всем происшедшем.
      -- Не оставляй девчонку. Прошу тебя, -- сказал он.
      -- А в чем все же причина ее стресса? -- спросил я, и мне показалось, что он стал уклоняться от ответа.
       Я еще раз повторил вопрос, и он сказал неожи-данно:
      -- Безделье. Живет человек не той жизнью.
      -- То есть как, безделье? Она же учится, и неплохо учится, занята общественной работой.
      -- Это все не то. Она и телом, и душой на двадцать лет обогнала свою школу, и все наши нравоучения, и правила, и наши с тобой догмы. Она взрослый человек, а мы ее хотим превратить в беспомощного ребенка. Все эти четырнадцать часов, которые она загружена в школе, -- чепуха, эти часы лишь оглушают человека, уничтожают его истинные человеческие начала... Потребительство, иждивенчество, лень -- вот самая глав-ная беда нашей молодежи. А два месяца летних каникул пролежать на диване -- это, прости, мой до-рогой, кого хочешь с ума сведет!
       С этим-то я согласился. Почему зарубежный школьник, даже сын богатого, трудится ежедневно не менее трех часов в неделю, и почему наш школьник отлучен от труда? Но это как-то уводило от Людмилы, от того, что с ней происходит.
      
       5. Нужна искренняя духовная работа, чтобы вывести из кризиса заблудшую душу. На эту работу нельзя жалеть вре-мени
       Пришел к ней на следующий день, слава Богу, она была в полном здравии. Успокаивая Люду, стал с нею говорить на равных.
       -- Я не знаю, почему у тебя опустились руки, по-чему энергия твоя иссякла. Я знаю многих молодых людей, подобных тебе. Мне тревожно за них. В них пылает огонь потребительства. Да, пылает, при всей их инертности. Люди, подобные тебе, создают парази-таризм. Безделие -- мать всех пороков. Не безделье, а именно безделие, неделание. Мастерская дьявола. Сами паразитарии, зная свою порочную сущность, придумывают разные оправдания: "Мы создаем духовные ценности. Это тоже труд. Христос именно так и трудился с апостолами. Сейчас, как ни-когда, люди нуждаются не столько в прагматизме, сколько в духовном общении". Или же такая оправ-дательная линия: "Я -- йог. Я иду к высшему понима-нию. К астралам". Такова логика этих "ищущих паразитов". Есть еще паразитизм грубый или вульгар-ный: здесь простое потребление, высасывание, выкачи-вание, берется все, что можно взять. Кто-то сказал: хищный инфантилизм. Может быть, и так.
       Я рассказал ей о нашем споре когда-то с Кособоковым:
       "Нельзя перебарщивать с духовной пищей, -- гово-рил Кособоков. -- Непереваренная духовная пища превращается во взрывчатку, рано или поздно прои-зойдет взрыв. И не каждому надо раскрывать тайны души. Большинство должны жить в неведении и через неведение приходить к духовному величию..."
       "Значит, опять идея элиты и быдла! -- кричал я. -- Маккиавеллизм!"
       "Не горячись. Всякая гипертрофия губительна".
       Я признался Людмиле и в своей возможной вине. Я бил на жалость, на пробуждение гуманных чувств. Подводил ее к тому, чтобы она занялась делом. Я уже придумал ей занятие. Договорился с детским садиком, чтобы ее взяли временно на работу.
       Я боялся ей сказать о том, что ни за что пострадал или, может быть, пострадаю. Я молчу, изредка погля-дывая, как она прижимает к губам почерневшее за-пястье, мои пальцы отпечатались на ее руке. Я вспом-нил ее мать. Бедная женщина, она совсем недавно мне жаловалась: "Никаких ценностей! Неужели Людка стала такой бессердечной, такой безразличной? Откуда это?" А я успокаивал ее: "Прекрасная девочка. Все образуется. Она чудный ребенок". И я верю в то, что Люда действительно прекрасный человек. Добра, отзывчива и никак не хищная инфантилка. Просто она раба своей лени, немощи. Не бездуховность, а отсутст-вие духа, силы духа, душевной мощи, стойкости. А от-куда же взяться духу? Люда говорит, что из нежности берется дух, из амаэ, из доброты. Для меня всегда было неразрешимым противоречие в этой вечной связке "сила-доброта". Я сознавал, что сила никак не противоположность добра, напротив, сила -- это характеристика добра или зла. Сила -- это степень, а не сущность или содержание. Бессильным добро не может быть. И вдруг пронзила меня, так показалось, светлая мысль! Я даже встал. Я вдруг увидел свое за-блуждение. Да-да, страх перед Идеалом, перед силой доброты, перед способом ее выражения -- вот что изнутри всю жизнь подтачивало меня и теперь не дает возможности говорить в полный голос. Странно, доброта под сурдинку, шепотом, доброта, еле-еле передвигающая свои прозрачные, как ростки карто-феля, ножки. Мой гуманизм, родившийся из тьмы, из заточения, как протест, как избавление от мук, кото-рые выпали на долю и мне, и моему поколению, -- в растерянности перед Людмилой, перед ее силой, пусть искореженной, но силой, способной даже ценою жизни защитить идеал, пусть дурно понятый, но чистый в своей основе.
       Я понял тогда, что страшусь этого Идеала. Я боюсь этой Людмилы, потому что она - нет, не блефует, не играет со смертью, она ею защищается, как самым надежным щитом. Самоуничтожение - ее последний аргумент.
       Ко мне медленно, это всегда так у меня, подходил страх. Я где-то слышал, что попытки к самоубийству повторяются. Я гляжу на нее, и мне ее лицо кажется странным. И она пристально глядит на меня. Мне вдруг кажется, что я ей наговорил много оскорбительного, что она вскинулась и побежала к балкону, а мои пальцы не выдержали и разжались, и она с нечеловеческим криком полетела вниз, цепляясь за деревья, провода... От этой воображаемой картины мне еще прибавилось ознобу, и новая картина: милиция, ее соседи: "Он ее сбросил, мы слышали шум, грохот, сопротивление". -- "Да кто вам поверит, что сама? Здоровый мужик не смог удержать, чепуха какая". И наручники, щелк-щелк, дорога дальняя: казенный дом. Я пытаюсь прогнать воображаемые картины, а они лезут и лезут в мою разгоряченную голову... Я глядел на нее, обессиленную, безразличную, а озноб все жестче и жестче просекал кожу на левой щеке, жаром обдавало меня собственное мое дыхание, и я едва слышно произнес, заикаясь от дрожи:
       -- Ты меня прости, ты во многом права. Это не беда, что в тебе нет достаточных сил, чтобы теперь строить жизнь по тем законам, которые ты считаешь приемлемыми. Силы придут. Была бы основа. А она в тебе есть. Только не теряй ее...
       Она, может быть, не совсем меня понимала тогда, но ее трогало мое волнение, она радовалась тому но-вому свету, который вдруг пошел от меня, она слу-шала меня внимательно, и в ее глазах появлялось со-чувствие. Мне казалось: какая-то родственная волна соединяла наши души, и мне хотелось ей разъяснить еще и еще раз, что она на пороге своего обновления, которое так необходимо и ей, и мне, и ее родителям, и всем, живущим на этой земле.
       Мне так казалось. Но все было не так. Все было по-другому. И я был ошеломлен, когда Людмила спокойно сказала мне:
       -- Я люблю Эдварда Александровича...
      
       6. В условиях неравенства людей крайне важно воспитывать у детей уважение к обездоленным
       Я увидел, как к Людмиле подошел Федя Субботин. Он что-то сказал ей, и они вдвоем вышли из актового зала. А я вдруг вспомнил еще один разговор с Люд-милой.
       "Вы правы, я была безжалостным человеком. Представьте себе, всю весну у моего порога цветы. Иногда букет, иногда по цветку. Сначала меня это радовало, а потом, когда поняла, чьи это цветы, меня обуял гнев, да, именно обуял, я места себе не находила от негодования. Я потребовала от моих родителей, чтобы они воздействовали на Субботиных. Отец Феди Субботина работал мусорщиком. Неказистый такой. Будто перепуганный. Ну, прямо-таки чеховский герой. С лицом, похожим на плохо выпеченный хлеб..." -- "Это у Гоголя", -- поправил я. "Ну да, гоголевский тип. Такой зажатый весь. С моими родителями рас-кланивался за полверсты. Аж противно было, хотя мой отец -- всего лишь полковник в отставке. Этот Субботин-старший как увидит моего отца, так уже издали кивает ему головой, рукой машет и кричит: "Здравия желаю, товарищ генерал! "Так вот, пошел отец к Субботиным. Феди не было дома, а он отцу и говорит: нехорошо, мол, цветы каждый день под дверью, ваш Федя все таскает, зачем это, если наша Людочка не желает, меры надо принять какие-то. Я спросила тогда у отца: "Ну, а он что?" -- "А он, -- ответил отец, -- сказал, что примет меры, и все будет на высшем уровне". Прошла неделя, а цветы снова под дверью. И я рассвирепела. Тогда-то меня и обуял гнев. Я отворила его дверь, жили они этажом ниже, наис-косок, в двухкомнатной квартире, и на пороге поя-вился Федя. Я швырнула ему нарциссы и сказала, чтобы этого мусора больше под моей дверью не было. Он, знаете, побелел, слова не может сказать, а я еще так холодно и зло повторила: "Слышишь, чтобы не было этого мусора". И он сказал: "Хорошо, не будет этого мусора..." И представьте себе, не стало".
       Как же соединяется в людях нравственная чистота с жестокостью и как трудно что-то смягчить или изменить в человеческом характере, когда человек влюблен или же душой не принимает другого человека. Снова мне вспомнился трудовой лагерь у Черного моря, когда к нам в гости приехал Кособоков. Мы хорошо его встретили. Людмила сияла: она организовала какие-то невероятные сюрпризы, игры, танцы, и все было так здорово, пока не случилась беда. Были сумерки, и мы вдруг увидели Федю Субботина на вершине скалы.
       Смотрю я вниз -- коричневые пятна виднеются, это огромные камни под водою. И все, кто был на этом диком пляже, тоже головы повернули, а Федя наш на самый крайний выступ пробирается. А до этого, нам рассказывали, двое ребят сорвались со скалы. Разбились насмерть.
       Мне кто-то из местных и говорит:
      -- Если он заберется на этот последний выступ, назад ему трудно сойти будет...
      -- Что же делать?! -- вырывается у меня вопль. Смотрю я на своих ребят. Людмила была командиром отряда. Я-то про себя думаю: это он ради нее полез на скалу. А она стоит бледная, сказать ничего не может. Федя между тем выставил руки вперед, слышу, за спиной дети говорят: "Он вообще-то умеет прыгать". Я жду, и вот он в воздухе. И только когда он поплыл в нашу сторону, на душе стало полегче. И чем легче ста-новилось, тем больше злость брала: как же он на такое пошел? Потом, много лет спустя Субботин признался, что специально на нарушение пошел, чтобы домой отправили. Нами перед отъездом в лагерь единогласно был принят "закон моря" (купание без разрешения наказывается немедленной отправкой домой). И вот собрали мы тогда всех ребят. Субботин стоит перед строем, пытается улыбнуться. Молчат ребята. Взял слово Кособоков. Он говорил о силе коллектива, о силе обязательств, о верности долгу. Кособоков, может быть, даже не веровал в макаренковскую педагогику, но не мог отойти от ее догматов, считал, что без наказаний нельзя воспитывать. Убежден был, что эти наказания могут быть разными: от зуботычины (разумеется, в редчайших и, конечно же, крайне необходи-мых случаях) до коллективного бойкота. Кособоков ярко говорил: наэлектризовал обстановку, и дети свои-ми душами соединились с ним и были готовы к непра-вым действиям, готовы были ниспровергать, что так опасно в их возрасте!
       А я чувствовал, что коллектив наш не окрепнет, если изгонит Субботина. И выступил против. Говорил я о том, что коллектив намного сильнее станет, если научится прощать, и это не означает всепрощение и вседозволенность.
       Субботин слушал нашу перепалку, а потом сказал:
       -- Не надо мне никаких прощений. Я уйду.
       Он ушел в тот же день, а мы с Кособоковым сцепились:
      -- Что это за фортели ты выкидываешь?! -- зло сказал он.
      -- Никакие не фортели. Тут особый случай. У Субботина комплекс, я бы сказал, социальной непол-ноценности. Ты обратил внимание, как холодно гово-рила о нем Людмила Соснова? Мы совершили с тобой преступление! Мы на глазах у коллектива растоптали детское чувство!
      -- Нет, ты положительно неисправим! -- захохотал Кособоков. -- Ерунду ты говоришь, брат, -- бросил уже примирительно Кособоков и направился к детям. Я видел, как он подсел к Людмиле и у них завязался оживленный разговор. Это тогда меня задело, но я торопился: все же догнал Субботина, поговорил с ним, а когда вернулся в лагерь, то снова был поражен тем, с какой беззаботностью ребята играли с Кособоковым в мяч, и снова в центре была Людмила. Если бы не Кособоков, я бы разрушил это беззаботное веселье. Мое состояние почувствовала Люда Соснова. Улыб-нулась, дескать, бросьте вы переживать... Она сияла. Изумительный цвет лица, коса длинная, глаза свер-кали. Она завораживала. И все же было что-то в ней безжалостно-бездумное. Нет, она была умной де-вочкой. Но и ее ум, и ее красота как-то отдавали холодностью. Она ощущала себя избранницей на этой земле. Кто-то ей внушил (мама, того не желая...), что существуют люди ее и не ее уровня. Федя Субботин был человеком не ее уровня. Он и одевался не хуже других. Говорят, что его отец на одних бутылках мог бы купить автомобиль. Но все равно Субботин был сыном мусорщика. Субботин был способным учени-ком, и все знали, что он если захочет, то добьется мно-гого. Но знали и то, что ему предначертано, может быть, и по линии отца пойти. Субботин до седьмого класса помогал отцу. Семейная династия мусорщиков!
       Меня вообще мало интересовал социальный статус каждого. Моя установка была такой: все равны! (Кособоков визжал от восторга. "Да ведь неравны! Зачем же голову дурью забивать?..") Думаю и не вижу иного выхода, точнее, я не знаю метода или средства уничтожения или преобразования этого социального аспекта, именуемого неравенством. Я не знаю, как сде-лать так, чтобы дети ощущали в учении себя рав-ными...
       Нет, Людмила вела себя по отношению к Суббо-тину, мне так казалось, превосходно, она замолкала, любовалась тем, как он плавает или играет в волейбол, или когда спорит, а спорщиком он был отчаянным. Но все равно, я это понимал, она всем своим существом отгораживалась от него. Это особенно я почувствовал, когда мы еще ехали в поезде. В купе, где была Соснова, подсели два солдатика. Безобидные два паренька. Недавно тоже были десятиклассниками. Мечтают после армии в институты пойти. Все казалось обычным. Но как вскипела наша Людмила: "Прошу вас, выйдите из купе". А когда они вышли, им вслед, при мне: "Неофиты!" Я потом долго думал над этой нелепой сценой. Нет, не как девочка и ученица вскипела она, а как дочь командира воинского подразделения, солдаты которого не смели переступить порог квартиры своего командира. Не тот уровень.
       Я еще тогда подумал, откуда у нее такое словечко, "неофит", даже спросил, а она улыбнулась и ответила: "А это мы урлу так зовем, а урла -- это разный неотесанный сброд". Я тогда ничего не сказал, когда эти двое солдатиков покидали купе. Больше того, по-думал, что ж, может быть, это и правильно, никакого кокетства, никаких лишних легких знакомств, путе-вых приключений, знайте, мол, Людмила наша живет в нашем здоровом и крепком коллективе, и если будет дружить, то только с нашими мальчиками. А как иначе? Запомнилось мне тогда и то, как Субботин дверью грохнул и ушел в тамбур. Я вышел вслед за ним: "Что с тобой?"
       Федя спросил:
       "А вы знаете, что такое неофит?"
       "Новичок", -- ответил я.
       "Может быть, и новичок, но наши девчонки этим словом обзывают людей низкого происхождения. Я од-нажды спросил у них: "А что такое неофит?" Они ответили: "Раб". С тех пор я постоянно думаю о своем неофитстве. Мне и Сталин после этого понятнее стал. Он был неофитом, рабом среди всех этих Троцких, Каменевых. И отомстил им, как раб..."
       "Вот это вывод!" -- проговорил я, ошеломленный.
       Слушая Субботина, я думал и о своем неофитстве.
       Я -- социальный, окультуренный неофит. Я в плену своего профессионального идиотизма, своих чрезмерных претензий, своего болезненного самолю-бия. Я тянусь к новациям, но напрочь скован старыми догматами. Мне кажется, что я далеко ушел от Кособокова, а на самом деле я -- рядом. Если я не преодолею в себе своего рабства, я погибну. А как преодолеть, если ты изначально раб?
      
       Глава 7. Сорок заповедей Любви и Свободы
       Общечеловеческая культура создала максимы о любви, которые мы сгруппировали в данный далеко не полный перечень. В основу этих заповедей легли пятнадцать заветов апостола Павла. Наша задача осмыслить их применительно к семейному воспи-танию. Вот они, эти заповеди:
       1. ЛЮБОВЬ ДОЛГОТЕРПИТ. Греческое слово "макрофумейн" означает терпение к людям, а не к об-стоятельствам. Толкователь Нового Завета А. П. Лопу-хин подчеркивает, что долготерпение обнаруживается в отношении к разным оскорблениям, какие причиня-ются человеку ближними. Уильям Бартли, замеча-тельный английский комментатор Библии, ссылаясь на Хризостома, говорит, что это слово применимо к несправедливо обиженному, который мог бы легко отомстить за обиду, но все же не делает этого. В таком человеке трудно вызвать гнев. Долготерпение -- это признание права другого человека на ошибку.
       Как часто мы говорим: "Сколько же можно терпеть тебя?!"
       Ответ: "Беспредельно". Суть педагогического труда, одна из главных его сторон в долготерпении, в сердечной мягкости.
      
       2. ЛЮБОВЬ МИЛОСЕРДСТВУЕТ. Любовь ласкова и мила во всем. Многие благочестивые христиане встали бы на сторону правителей, а не на сторону Иисуса, если бы им пришлось решать дело уголов-ника, прелюбодеяния женщины, измены и т. д.
       Помню, я в течение шести месяцев спасал девочку, которая совершила дерзкое хулиганство (ударила коньком незнакомую девочку в лицо, едва не выбив глаз). Юную хулиганку звали Люда Мун. Я обращался к педагогам и писателям, к судьям и прокурорам: "Помогите спасти Люду. Она уже наказана тем, что три месяца сидит в изоляторе, где ее избили товарки и надзиратели". -- "Нет!" -- отвечали писатели и судьи, педагоги и прокуроры. Вызвался помочь мне за-мечательный журналист Евгений Михайлович Богат, который заведовал тогда отделом воспитания в "Ли-тературной газете". По его совету я сказал тюремщи-кам и руководителям района: "Я работаю над очерком, который будет называться либо "Спасение", либо "Отречение".
       Мне удалось вызволить девочку из тюрьмы и благо-даря педагогам 913-й школы города Москвы, и благо-даря руководителям района, где жила и училась Люда Мун. Могу признаться, что может быть это то лучшее, что сделал я в своей жизни. Через три года Люда спасала от тюрьмы других ребят.
      
       3. ЛЮБОВЬ НЕ ЗАВИДУЕТ. Детская зависть бо-лее нравственна, чем зависть взрослых. Дети просто хотят иметь то, что имеют другие. Макаренко даже оправдывал такую зависть, называя ее проявлением правовых эмоций, мотивов, дескать, на каком основа-нии те же буржуи имеют то, чего нет у нас?!
       Современная зависть наших родителей странна своей абсурдностью, зафиксированной, скажем, в та-кого рода анекдотах: "Я больше радовался не тогда, когда купил корову, а тогда, когда у соседа сдохла". Недовольство самим фактом того, что другие имеют то, что не принадлежит завистникам, рождает злобность и агрессивность. Некоторые толкователи заповедей о любви заверяют, что такая зависть -- самое низкое проявление человеческой души.
       Сознание детей чаще всего не в состоянии постичь эту низость, но их подсознание вбирает в себя роди-тельскую ненависть, и эта ненависть дает о себе знать в проявлении этих самых якобы правовых эмоциях.
       Сегодня злобность, как пожар в лесу, охватывает семьи, выжигая и любовь, и доброту, и человеческий разум.
       Я повсюду вижу, как в период расцвета рыночных отношений в народе, в семьях постоянно лелеется ненависть к тем, кто успел что-то приватизировать или построить дом, купить машину или приобрести какие-нибудь вещи. Зависть уничтожает то лучшее, что есть в человеке.
       4. ЛЮБОВЬ САМОУКОРЯЕТ. Пожалуй, самоукорению невозможно научить. Это глубинное нравст-венное образование рождается всем стилем жизни, где все подают пример скромности и далее самоуни-чижения. Не случайно святые отцы отмечали, что истинной любви присуще самоуничижение. Я наблю-дал в крестьянских семьях просто героическое самоот-речение. Подростки отказывались принимать подарки от родителей, мотивируя тем, что не заслужили награду.
       Истинная любовь предпочитает согласиться с тем, что она недостойна чего-либо, нежели претендовать на свои заслуги и достоинства. Меня до сих пор подташ-нивает, что и я был причастен к тому, что поддер-живал "новаторский пыл" многих педагогов, с пеной у рта доказывавших, что они новаторы и таланты. Я не встречал ни одного педагога, который бы анализи-ровал свои недостатки, а без этого нет ни любви, ни правды, ни самоукорения.
       Самоукорение -- одно из действенных средств Любви. Самоукорение требует искать в себе вину и ошибки, а не в других.
       Преподобный Дорофей поучал еще в шестом веке: "Если человек совершит тьму добродетелей, но не бу-дет держаться самоукорения, как пути своего, он ни-когда не перестанет оскорбляться и оскорблять дру-гих. Он не обретет покоя".
       Никто так не откликался на мой призыв учиться самоукорению, как дети. Им понятен был великий смысл этой заповеди.
      
       5. ЛЮБОВЬ ЗАЩИЩАЕТ СВОБОДУ БЕЗНА-СИЛЬСТВЕННЫМИ СРЕДСТВАМИ. Там, где нет свободы, нет любви, там рождаются духовные мутанты и среди рабов, и среди господ. Любовь освобождает человека от дурных страстей, от рабства, от незащи-щенности. Любовь и свобода, помноженные на соци-альную справедливость, создают подлинную демо-кратию жизни, подлинную гарантию человеческих прав.
       Любовь к самому себе, к Богу, к ближнему и есть подлинный путь преодоления авторитарности во всех сферах человеческой жизни, есть истинный Путь к Храму.
       Предшествующие два-три десятилетия были в на-шей стране десятилетиями борьбы с авторитаризмом. Сегодня акценты переносятся на защиту этики ненаси-лия, всепрощения и любви. Между тем жизнь рождает новые явления: дети, подростки, молодые люди рвутся к насилию, мечтают о подвигах с оружием в руках, жаждут убийств и даже массовых уничтожений. Культ нравственной слабости, мягкой доброты и нежнейших вибраций сердца заменяется в иных душах культом сильного тела, прагматизма, огрубленных чувств. Культ силы способен вытеснить и любовь, и свободу. Здесь таится угроза и демократии, и миру.
       6. ЛЮБОВЬ НЕ ГОРДИТСЯ. Если говорить об идеальном родителе или воспитателе детей, то его об-лик ближе все же к тому типу человеческого харак-тера, какой воплощен, скажем, в таких личностях, как Пушкин или Достоевский, Моцарт или Корчак. О культуре человека можно судить по тому, как этот че-ловек относится к детям: умеет ли играть с ними, общается ли на равных, способен ли радоваться тому, что дети могут и должны стать умнее своих родителей. Гордыня -- это то, что абсолютно не приемлет детское сердце. Гордыня -- это высокомерие и чванство, пре-зрение к другим и обожание самого себя. Родитель с гордыней в душе всегда будет врагом детства -- от этого и многие семейные беды. Важничая среди близ-ких, родитель становится деспотом своей семьи, деспотизм рождает одиночество и полную отчужден-ность. Гордыня бывает двух видов: трудолюбивая и паразитарная. Успехи иногда пьянят гордые головы, человек превозносит себя, забывая правило: все, что возносится, должно упасть.
       7. ЛЮБОВЬ -- ЭТО ПОДВИГ. Она ставит перед че-ловеком сверхзадачи, учит преодолевать сильные препятствия, в поте лица достигать успеха.
       Я около сорока лет наблюдал за творческим опытом семьи Бориса Павловича Никитина и, насколько это возможно с моей стороны, помогал в популяризации их достижений. Постоянно поражался долготерпению и мужеству родителей этой семьи, совершившей подвиг в семейном воспитании. Раннее развитие и закаливание, свобода познания мира и снятие тради-ционных запретов: "Не лезь!", "Не трогай!", обору-дование в квартире спортивного детского комплекса и раннее закаливание (годовалые дети на снегу!), "за-пуск" всех рефлексов, заложенных матерью-Приро-дой, развивающие игры, раннее знакомство с ин-струментами, электричеством, участие детей в самообслуживании и в самообеспечении -- это далеко не полный перечень всего того, что сделала эта боль-шая многодетная семья, где все были счастливы, где царила подлинная Любовь и подлинная Свобода!
      
       8. ЛЮБОВЬ ОТВЕТСТВЕННА. Она помнит о человеческих обязанностях. В конечном итоге в мире живут лишь две категории людей: одни, прежде всего, добиваются привилегий, а другие -- всегда помнят о своих обязанностях. Одних всегда беспокоит, что они должны получить от жизни, других всегда тревожит, чем они обязаны жизни. Одни говорят больше оправах, другие об обязанностях. Естественно, вторые ближе к христианской любви.
       Проблема прав и обязанностей -- это главная проблема школы и семьи. Многим педагогам, впрочем, как и родителям, кажется, что дети не должны иметь никаких прав -- только обязанности. Это неверно. Только наделенный большими правами способен почувствовать обязывающую силу всех тех необходимостей, которые человек выполняет по долгу, по велению сердца. Большие права -- это большая сво-бода, а большая свобода необыкновенно тяжела и требовательна.
      
       9. ЛЮБОВЬ НЕ РАЗДРАЖАЕТСЯ. Раздраже-ние -- всегда признак поражения. Когда мы выходим из себя, когда мы теряем над собой контроль, мы теряем все. Человек, владеющий собой, может владеть всем. Раздражительность -- самый страшный враг семейного воспитания.
      
       10. ЛЮБОВЬ НЕ МЫСЛИТ ЗЛА. Нередко важно научиться забывать то, что лучше забыть. Многие люди лелеют свою ненависть, непрерывно подогревая и освежая ее в памяти. Истинная любовь учит прощать и забывать. В этой способности забывать ненужное и малозначимое надо учиться у детей. Мать может сто раз наказывать ребенка, но ребенок все равно на вопрос, кого он больше всего любит, ответит: "Маму". Он про наказания не помнит. Забыл. А вот материнс-кое тепло, в котором он нуждается ежесекундно, он помнит без напоминаний.
      
       11. ЛЮБОВЬ НЕ РАДУЕТСЯ НЕПРАВДЕ. Не радуется тому, что дурно. Отвергает злобное наслажде-ние жить по неправде, по лжи -- значит калечить себя и других.
      
       12. ЛЮБОВЬ СОРАДУЕТСЯ ИСТИНЕ.
       Устами младенца глаголет истина, -- гласит народ-ная мудрость. И как часто отцы и матери не при-слушиваются к голосу детей. Больше того, нередки случаи, когда мы не хотим, чтобы восторжествовала истина, если она исходит от детей или от неугодных нам людей. Христианская любовь не заинтересована скрывать истину, ей нечего утаивать, поэтому она радуется, когда побеждает истина.
       13. ЛЮБОВЬ ВСЕ ПОКРЫВАЕТ. Это означает, подчеркивает Бартли, что Любовь не стремится выста-вить напоказ недостатки, проступки и ошибки других людей. Как часто папы и мамы ругают бабушек и дедушек за то, что те будто бы покрывают проступки внуков и тем самым нарушают единство требований. В доброжелательных отношениях бабушек и дедушек к своим внукам и внучкам проявляется великий закон защищенности ребенка. Как должны поступить роди-тели в таких случаях? Поддержать игру, хотя это во-все не игра, а тончайшее кружево отношений, в кото-рых родители выступают, как умные и всесильные взрослые, допускающие к жизни этот великий закон защиты детства. Пусть между родителями и дедуш-ками и бабушками будет добрый сговор, позволяющий детям находить укрытие под теплыми крылышками тех, для кого они последнее и подлинное утешение в жизни. Добрые отношения между бабушками и де-душками и внуками нередко позволяют хорошо вли-ять на развитие детей, позволяют направить детскую энергию в то русло, о котором мечтают родители.
        -- ЛЮБОВЬ ВСЕМУ ВЕРИТ. Вера -- важнейшее из средств любви. Нас научили не доверять другим и даже самим себе. Если мы и говорим и о вере или о доверии, то непременно прибегаем к пресловутым оговоркам, дескать, доверяй, но... Детям надо верить без оговорок. И в этом смысл любви. Если дети почувствуют, что вы именно так верите, их сердце распахнется перед вами.
        -- ЛЮБОВЬ СМИРЕННОМУДРА. Она готова на каждое слово сказать: "прости", ибо только смирен-номудрие сокрушает любого противника. Если человек не покроется смирением, он мало-помалу придет в гневное, бесовское состояние. Никто так не приуготов-лен к смиренномудрию, как дети. Это должны по-чувствовать родители. Именно почувствовать, потому что понять это невозможно.
        -- ЛЮБОВЬ ВСЕ ПЕРЕНОСИТ. Нет ничего выше материнской любви. Дети учатся у матерей своих непосильному терпению, способности все преодоле-вать, побеждать. Эту стойкость называют торжест-вующей. Истинно нравственное торжество Христа выразил поэт: "И руки простер для объятья, и в каж-дой из ней по гвоздю". В мире нет ничего выше христовой нравственной силы, частица которой пере-далась нашим матерям. Может быть, поэтому Сухомлинский и вводил в свою школу культ Матери.
        -- ЛЮБОВЬ ЩЕДРА. Щедрость души, отмечают американские исследователи, -- одно из важнейших качеств личности воспитателя. Мы, так называемые советские воспитатели, боялись похвалы, как чумы! Мы боялись зарождения у детей зазнайства, а на са-мом деле не выносили совсем другого -- появления дарования, чего-то индивидуального, непохожего на то, что имеется по прейскуранту у типичного коллек-тивиста. Между тем наши дети, да и педагоги, су-щества с заниженным статусом, с попранным челове-ческим достоинством, больше всего нуждаются в моральной поддержке, в похвале, в стимуляции. Я проводил десятки опытов по изучению того, как прививается щедрость души взрослым и детям. Ре-зультат: индивиды с озлобленным подсознанием не приемлют щедрости. Не в состоянии, оказывается, наш педагог, ребенок или родитель говорить, скажем, в течение одного дня о достоинствах своих питомцев или сверстниках. Между тем именно установка ро-дителя "Мой ребенок талантлив, и его талант непре-менно проявится, и я ему должен или должна по-мочь!" дает возможность детям не просто выжить, но и добиться хороших успехов в своем продвижении.
      
        -- ЛЮБОВЬ ДЕЛАЕТ ЧЕЛОВЕКА СИЛЬНЫМ. Она дарит человеку власть над собой. Формирует силу духа и направляет волю в русло добрых дел и поступ-ков. Только согретая любовью деятельность личности творит добро. Все методики и технологии воздействия на ребенка без любви сущая профанация. Сила педаго-гического искусства измеряется силой любви. Силь-ным становится лишь тот, кто черпает силы в Любви и нигде больше!
        -- ЛЮБОВЬ ЭСТЕТИЧЕСКИ ВЫРАЖАЕТ СЕБЯ. Любовь является не иначе, как в образе Красоты. Истинное в культуре пронизано любовью. Чем выше любовь в произведении искусства, тем ярче его худо-жественность. Чем больше красоты в общении взрос-лых и детей, тем совершеннее воспитание. Когда До-стоевский говорил о том, что красота спасет мир, он имел в виду и Любовь. Он был прав, когда заявлял, что дети спасут мир. Дети, чьи сердца обращены к Кра-соте, Любви и Свободе.
       20. ИСТИННАЯ ПЕДАГОГИКА И ИСТИННОЕ ВОСПИТАНИЕ И ЕСТЬ ЛЮБОВЬ. Любовь всегда против авторитарности. Любовь всегда защищает авторитет, построенный на вышеозначенных макси-мах. Авторитет есть любовь воспитателя к питомцу и ответная любовь питомца к воспитателю. Сила авто-ритета есть сила любви. Любовь безнасильственна, и в этом выражается суть ее авторитета. Сила любви есть сила характера, сила нравственных устоев, сила Духа.
       * * *
       Представленные мысли о свободе есть всего лишь крупицы, взятые из того духовного богатства, которое наработано человечеством.
        -- ЖИЗНЬ БЕЗ СВОБОДЫ -- ДУХОВНАЯ КА-ТОРГА. Свобода -- всегда гарантия защищенности. Только в свободе, через свободу и для свободы может развиваться истинная любовь и истинная личность! Свобода личности в развертывании дарований через труд, творчество, духовное обогащение.
        -- СВОБОДНЫЙ ВЫБОР -- это всегда нравствен-ный выбор, исключающий произвол и вседозволен-ность.
        -- СВОБОДА - САМОЕ ВЫСОКОЕ СВОЙСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РАЗУМА. Свобода не есть осознан-ная неволя, но есть сознание своей воли, обретение ее всеми чувствами и всеми рациональными свойствами. Ребенок с детства должен открыть эту тайну и вместе с родителями полагать границы своей свободы, с ростом расширяя ее. Осознание границ своей свободы есть способ целеполагания и реализации своих возможнос-тей. В этом отношении свобода человека безгранична. Она не кончается там, где начинается свобода другого индивида. Истинно свободен лишь тот, кто заботится о свободе ближнего. Это вторая тайна, которую с ра-достью осваивает растущий наш воспитанник. Вели-чайшее наслаждение человека состоит в его способ-ности обогатить свободу достоинствами свобод своих ближних. В этом и состоит основа демократизации социума. Заботиться о его гуманном и безнасильствен-ном развитии -- это третья тайна свободного мира и свободного человека.
        -- СВОБОДА ВСЕГДА ВРАЖДЕБНА ДИКТАТУ, ТОТАЛИТАРНОСТИ, АВТОРИТАРИЗМУ. Она про-ходит самое сложное испытание -- испытание властью!
       Очевидно, еще немало столетий свобода будет оставаться таинственной золотой жилой в мощных авторитарных пластах. Не раз под знаком свобод и демократий будут меняться режимы насильственными и ненасильственными способами, но истинная свобода, как линия горизонта для приближающегося к нему путника, будет уходить все дальше и дальше. Ис-тинная свобода есть идеал человеческого самочувст-вия, есть идеал социального устройства. Диктат и авторитаризм питаются, точнее, паразитируют на свободе, ибо способы действия авторитаризма стары и однообразны, свобода всякий раз нова.
       В школах, в семьях, в книгах, в искусстве дети учатся по крупицам постигать вечно обновляющуюся свободу, через прошлые падения заглядывать в буду-щие демократические устройства семьи, общества, государства, а в жизни, в глубинах своего подсознания они будут до смерти своей блуждать по темным авторитарным лабиринтам. Свобода -- это светильник для всех заключенных в авторитарные застенки. Воспитание должно дать каждому надежный светиль-ник, -- и в этом состоит четвертая тайна свободы.
       5. СВОБОДА ЛИШЕНА СТРЕМЛЕНИЯ ДО-СТИЧЬ ВЛАСТИ ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ. Сегодня многие семьи захвачены жутким безнравственным ажио-тажем, который можно определить двумя словами: любой ценой! Добыть деньги, приватизировать что-то, выдвинуться на важный пост, отхватить куш -- любой ценой... а потом, дескать, разберемся! Ажиотажный спрос на безнравственность! Схватить, повалить, отодвинуть -- и как угорелые -- по ближним, по купюрам, по трупам! Любой ценой! И государство будто стремится любой ценой обмануть родителей и учительство, любой ценой загнать детей в производ-ство, любой ценой продержаться! Любой ценой уроду-ются и гробятся ростки истинной демократии! Об этом надо говорить с детьми, вместе с ними видеть линии свободного горизонта, приближаться к великим нравственным Идеалам.
       6. СВОБОДА ДЕЛИКАТНА, она не вторгается, не вламывается в мир другого человека, считая бестакт-ность одним из сквернейших проявлений души чело-веческой. Право на внутреннюю свободу и есть пятая тайна духовной вольности. Когда дети мне иной разговорят, что они хотели бы общаться своими сущност-ными мирами, они подчеркивают великий смысл деликатных и безнасильственных соприкосновений сущностных свобод, то есть своих глубинных и тайных миров. Это соприкосновение и есть дружба, ибо через подобного рода контакты рождаются и личность, и справедливые социальные устройства, и крепкая семья, и подлинная Любовь.
      
       7. СВОБОДА ОПРЕДЕЛЯЕТ СМЫСЛ И ОБРАЗЖИЗНИ. На что я трачу свою свободу? Хочу я про-жить без цели (как трава) или же я хочу направить свою свободу в русло, необходимое мне?
       Если цель жизни человека не минует возможную самореализацию личности, развитие своих данных -- физических, интеллектуальных, эстетичес-ких, духовно-культурных, создание своей семьи, выбор профессии и хобби, то какой линии намерены мы придерживаться: "самотечной" (принцип травы) или осознанно-конструктивной?
       Если смысл жизни в приближении своей сущности к Божественным, а не к сатанинским началам, в со-стоянии ли мы получить радость от побед над самим собой, от преодоления в себе бесовских соблазнов (в еде, сне, удовольствиях, суетном времяпрепровож-дении, в разжигании нечистых страстей)?
        -- СВОБОДА ОПРЕДЕЛЯЕТ ПУТИ И МЕТОДЫ САМОРАЗВИТИЯ. Определение своей доминантной линии, своей индивидуальной программы, своего возможного достатка, своей системы ценностей способ-но помочь организовать жизненную цель: каким я хочу видеть себя? какими будут мой спутник жизни и моя семья? как реализуюсь в своем профессиональном мастерстве? какими средствами буду достигать цели, начиная с сегодняшнего дня, часа, минуты? Школа и семья должны предоставить ребенку столько свободы, сколько нужно для развития всех сторон челове-ческого ума, тела, души. Свобода мысли и свобода делания, свобода выбора и свобода общения состав-ляют основу духовной жизни и семьи, и школы. Духовный смысл свободы личности определяется нравственным характером обязательств, которые берет на себя человек. Эти обязательства могут находиться в эстетической, физической, интеллектуальной и духов-ной сферах саморазвития личности. Истинное самораз-витие всегда духовно обогащает окружающих.
        -- СВОБОДА НРАВСТВЕННА И ЦЕЛОМУДРЕННА. Целомудренные влюбленные нравственные состо-яния прекрасны: они помогают быть великодушными и мужественными, терпеливыми и милосердными, открывают глаза на красоту, сдерживают и переплав-ляют плотские желания.
      
       10. СВОБОДЕ ПРОТИВОСТОИТ ЛОЖЬ. Как выразился Солженицын, жить не по лжи -- основа справедливого и свободного устройства общества.
       11. СВОБОДА ЗАЩИЩАЕТ СОЦИАЛЬНУЮСПРАВЕДЛИВОСТЬ. Она залог истинного общежи-тия в государстве, в школьном классе, в семье.
        -- СВОБОДА БЕРЕЖЕТ ДОСТОИНСТВА КАЖ-ДОГО, бережно относится к личности, заботится о повышении чувства собственного достоинства.
        -- СВОБОДА ОБЪЕДИНЯЕТ НАРОДЫ, социаль-ные общности, отдельных людей, руководителей и подчиненных, взрослых и детей. Она верит в высшие ценности мира, верит в человека!.. Свобода гаранти-рует развитие дарований каждого.
        -- СВОБОДА ТВОРИТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ "Я", ибо творцом своей свободы является личность. Че-ловек по своей природе призван расширять нравст-венные пределы человеческого "я". Свобода реализует себя через труд, творчество, духовное единение с людьми.
        -- СВОБОДА ВОЛИ ЕСТЬ способ управления са-мим собой, есть способ одерживать победы над собой. Свобода личности обнаруживает себя в гражданской смелости неприятия зла, любви к ближнему, в автори-тете знаний, ума, сердца.
        -- СВОБОДА НЕМЫСЛИМА БЕЗ САМООТРЕ-ЧЕНИЯ, освобождающего каждого от тирании соблаз-нов, искушений, страстей, от деспотизма собственного "я".
        -- РАСКРЕПОЩЕНИЕ ВНУТРЕННИХ СИЛ, полная разбуженность души -- все это достигается любовью к выявлению своих возможностей, безнасильственным отношением к себе, постоянным вниматель-ным упражнением, саморазвитием и самоактуализацией.
        -- САМОРЕАЛИЗАЦИЯ ЛИЧНОСТИ -- есть главный результат свободы. Самореализация личности предполагает общее и профессиональное развитие че-ловека.
        -- СВОБОДА И САМОСОЗНАНИЕ (ОТНОШЕ-НИЕ К СЕБЕ САМОМУ) НЕРАЗЛУЧНЫ. Самосоз-нание свободного человека направлено на то, чтобы постоянно сверять свою жизнь и свои поступки с идеалами свободы и любви.
       20. СВОБОДА, ПОМНОЖЕННАЯ НА ЛЮБОВЬ, есть цель жизни для себя и для других (прежде всего не в ущерб другим), полное самоосуществление и реализация физических, духовных, интеллектуальных и эстетических данных, потребностей и способностей.
      
      
       Приложение.
      

    Семья -- активный участник формирования кадрового

    потенциала страны

      
       Мы создадим принципиально новое духовное знание о детях, если останемся
       последовательными в отрицании авторитаризма, если будем верить в природную
       талантливость наших детей.
      
       Но нет пророка в своем отечестве ...
      
       Для меня было крайне важно узнать, что больше всего привлекает зарубежных
       педагогов в разработанных мною технологиях. Ответы, полученные из Парижа,
       Лос-Анджелеса, Варшавы были разные, но сходились в следующем:
      
        -- Создан уникальный жанр, основанный на синтезе наук, культур и искусств.
        -- Работающие технологии ускоренного развития талантов.
        -- Мгновенное освоение высших духовных ценностей.
      
       Мощная энергетика как в педагогических технологиях, так и в живописи.
       Зарубежным педагогам это интересно. А нашим?
       Говоря о формировании кадрового резерва страны, Д. А. Медведев настаивал:
       "Нам нужно организовать масштабный системный поиск талантов и в России, и за
       рубежом, вести... настоящую охоту за головами, содействовать приходу молодых
       одаренных людей во все сферы жизнедеятельности страны. Сегодняшней России
       нужна и новая система формирования кадрового потенциала, которая позволит
       привлечь в органы государственного, муниципального управления, в бизнес наиболее
       талантливых мыслящих и профессиональных людей".
       Я убежден, что основа формирования кадрового потенциала России -- это
      
       ускоренное выявление и развитие дарований, профессиональных талантов и высших
       способностей (гениальности) российской молодежи.
      
       Идеи ускоренного развития дарований и профессиональных талантов развернуты
       в ряде учебных пособий, таких как "Дорогу талантам!", "Руководство по развитию
       талантов"; в романах-эссе "Пророки и пророчицы", "Триумф", "Энергия
       красоты", "Апофеоз Любви и Свободы".
      
       Я убежден, что для развития талантов надо преодолевать заниженные самооценки,
       самоуничижительные установки и настроения. Нет сомнения: в нашей
       стране сегодня растут будущие таланты и гении, работают талантливые и даже
       гениальные педагоги. Но для реализации их интеллектуального и нравственного потенциала нужна новая социальная политика, способная преодолеть повсеместный
       авторитаризм, открыть шлюзы для выхода мощнейшей духовной энергии -- прежде
       всего молодых людей. Немалую роль в этом могут сыграть:
      
       1. Открытие Федеральной экспериментальной площадки (сетевой проект) по теме:
       "Гражданско-патриотическое становление личности в процессе ускоренного
       развития профессиональных талантов, дарований и высших способностей --
       основа формирования кадрового резерва страны".
       2. Реализация программы "Основные направления движения "Молодые таланты
       России"".
       3. Внедрение в школьную и вузовскую практику педагогических технологий ускоренного
       развития талантов, широкая организация соответствующих семинаров-тренингов.
      
      
       Рекомендуемая литература
      
       Азаров Ю. П. 100 тайн детского развития. М., 1996.
      
       Азаров Ю. П. Дорогу талантам! М., 2006.
      
       Азаров Ю. П. Искусство развития дарований (теория и практика). М., 2001.
      
       Азаров Ю. П. Не подняться тебе, старик. М., 1989.
      
       Азаров Ю. П., Азарова Л. Н. Основы трансцендентальной педагогики. М., 2000.
      
       Азаров Ю. П. Печора. Новый Свет // Романы. М., 1987.
      
       Азаров Ю. П. Пророки и пророчицы: В 2 т. М., 2007.
      
       Азаров Ю. П. Руководство по развитию талантов. М., 2003.
      
       Азаров Ю. П. Свет Любви и Свободы: живопись, образование, культура: Худож.
       альбом. М., 2009.
      
       Азаров Ю. П. Тайны педагогического мастерства: Учебное пособие. М., 2004.
      
       Азаров Ю. П. Триумф. М., 2009.
      
       Азаров Ю. П. Энергия красоты. М., 2009.
      
       Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994.
      
       Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989.
      
       Бердяев Н. А. Самопознание (опыт философской автобиографии). М., 1990.
      
       Бим-Бад Б. М. Педагогическая антропология. М., 1998.
      
       Булгаков С. Н. Свет невечерний. М., 1994.
      
       Вышеславцев Б. П. Этика преображенного эроса. М., 1994.
      
       Дистервег А. Избранные педагогические сочинения. М., 1956.
      
       Ильин И. А. Родина и мы. М., 1995.
      
       Кант И. О педагогике // Трактаты и письма. М., 1980.
      
       Коменский Я. А. Великая дидактика // Я. А. Коменский. Д. Локк. Ж.-Ж. Руссо.
       И. Г. Песталоцци / Педагогическое наследие. М., 1989.
      
       Лосев. А. Ф. Философия, мифология, культура. М.: Политиздат, 1991.
      
       Лосский Н. О. Условия абсолютного добра. М., 1991.
      
       Макаренко А. С. Книга для родителей.
      
       Нилл А. Саммерхилл - воспитание свободой. М., 2000.
      
       Новгородцев П. И. Об общественном идеале. М., 1991.
      
       Рерих Н. К. О вечном. М., 1994.
      
       Спок Бенджамин. Разговор с матерью. М., 1990.
      
       Сухомлинский В. А. Сердце отдаю детям. Рождение гражданина. Письма к сыну.
       Киев, 1985.
      
       Толстой Л. Н. Воспитание и образование // Педагогические сочинения. М., 1989.
      
       Ушинский К. Д. Избранные педагогические сочинения: В 2 т. М., 1954.
      
       Френе С. Избранные педагогические сочинения. М., 1990.
      
       Фромм Э. Человек для самого себя // Психоанализ и этика. М., 1993.
      
       Юнг К.-Г. Воспоминания, сновидения, размышления. М., 1998.
      
      
      
      В книге автор ссылается на произведения следующих авторов.
       М М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: 1979, с. 100.
      
       Нечаев Сергей Геннадьевич (1847-1882), организатор тайного революционного общества "Народная пасправа"; В 1869 г. по подозрению в предательстве убил студента И.И. Иванова. Скрывался от полиции за границей. В 1873 г. приговорен к 20 годам каторги; умер в Алексеевском равелине Петропавловской крепости.
       Ильин И.А. Наши задачи. /Собр. соч., - М., 1954, т. 2, с. 114.
       Ильин И.А. Собр. соч. - М., 1993, с. 94-95.
      
       Ильин И.А. Собр. соч.-М., 1993, т. 1, с. 103.
      
       Ильин И. А. Наши задачи. - М., 1954, т. 1, с. 190.
      
       Ильин И.А. Одинокий художник. - М.: Искусство, 1993, с. 263.
      
       Апостол Павел, Рим., 7:23.
       Там же, 7:15.
       Печерин Владимир Сергеевич (1807 - 1885), русский общественный деятель, философ, поэт.
       "Вехи". - М., 1990, с. 174--175.
      
       Труд и издание Архимандрита Никифора. - М., 1891, с. 456.
       "Этика преображенного эроса". - М., 1994, с. 291.
       Н. А. Бердяев. Изд-во Уральского универси-тета, с. 243.
      
      
       Источник: Азаров Юрий Петрович. Семейная педагогика. Серия "Мастера психологии". -- СПБ.: Издательство "Питер", 2011. -- 400 с.: ил.
          Твердый переплет, 400 стр.
          ISBN 978-5-459-00519-6
          Тираж: 2700 экз.
          Формат: 70x100/16
          Сайт писателя Юрия Азарова www.azarov.su
          (с) Copyright Юрий Азаров
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 19/11/2023.
  • © Copyright Азаров Юрий (azarov_u@mail.ru)
  • Обновлено: 09/09/2011. 2061k. Статистика.
  • Учебник: Психология
    • Оценка: 7.00*4  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.