Последствия чаепития ждать - не заставили. Государь нуждался в средствах, а мой комитет "сидел на деньгах". Вскоре нас перевели из Артиллерии в Министерство Иностранных дел. Это значило, что - во-первых нас лишили помощи вездесущих татар, а во-вторых, обязали "снять сапоги". Вроде пустяк, но охрану Павловского дворца несли офицеры и "в штиблетах" я не мог служить Государыне. Я просил совета у дяди моего - Аракчеева, которого больше всех должен был огорчить такой оборот, а тот - лишь смеялся. Мол, - не по плечу тягаться нам с Императором, да и, - надо ли? Я опешил, а дядя поучал меня так:
      - "Пока был Павел, все было запрещено и все шли к тебе, а через тебя и ко мне - с уважением. Нынче же - гуляй-поле, - вези всё - не хочу. Отныне твой пост дает только право, - что-нибудь запретить. Но ведь - только лишь добротой мы обретаем друзей, а запретами - множим врагов. Так на что нам - эта головная боль?"
      После этого разговора я собрал людей и сказал, что - каждый из них может поступать по велению совести, и поблагодарил всех за все. Рапорт об отставке с такого поста подают Царю лично и я прибыл в Царское Село. Меня там не приняли, - Государь при виде бумаги назвал меня "молодым дураком" и подписал, не читая.
      Когда я вернулся из Царского домой - в Павловск, меня ждал маленький Nicola и мы с ним играли до ужина. Я катал его на плечах, а мой двоюродный брат страшно радовался. За ужином Мария Фёдоровна собственноручно подала мне кусок пирога:
      - "Ты подал в отставку? Ты останешься у меня? В Павловске?"
      - "Да. Ваше Величество".
      - "Oh, mein Gott... Ты всё ещё зовешь меня "Ваше Величество", а я - русская обывательница "Мария Романова"! Сегодня сын подписал новый Указ и называть меня "Ваше Величество" стало Изменою Государственной! Ты понял?"
      - "Да, Ваше Величество".
      Государыня замолчала, встала из-за стола и, подойдя к окну, долго смотрела в него, а все мы - ужинали, не смея глядеть в её сторону. Затем она вернулась за стол и жестом велела подать мне ещё один кусок пирога. Об этом мало кто знает, но моя Повелительница пекла превосходные пироги.

      Выйдя в отставку, я не получил нового назначения, жил в Павловске и ждал - не знаю чего. Время для меня замерло - вчера ещё я не мог найти ни минуты и вдруг - жизнь совершенно бездельная. Поэтому я полностью посвятил себя кузену Nicola. Мальчик рос смышлёный и бойкий, и, как выяснилось - весьма памятливый. Став Государем, он очень любил вспоминать и рассказывать, как я катал его на спине и учил ловить рыбу - и бреднём, и - на удочку. Славные были дни...
      Тогда же мой брат Константин, "сняв погоны", принял мой прежний пост. Дело обычное, - тот же Лёша Орлов тоже подал в отставку и отбыл к отцу, - ждать неизвестно чего, а его родной брат Михаил - тоже вот "снял погоны", став заместителем моего братца.
      Впрочем, были они штатскими - меньше месяца, а потом брату дали званье полковника (после прапора), а Михаилу Орлову - капитана (из подпоручика). Формально всё правильно, - столь сказочный прыжок в чине вышел из-за того, что их штатские должности были переведены в воинский чин согласно Табели о Рангах, а по совести, - Государь ясно всем показал: будете на моей стороне, - не обижу.
      Как бы ни было, - одно моё присутствие при дворе расстраивало моего брата и он от этого куксился. Ну, и чтоб его подбодрить, Царь приказал мне "отправиться на войну и не возвращаться без высочайшего дозволения". Приказ доставили в Павловск и Государыня зачитала его двору в ходе ужина. Лицо её в тот момент было бледно и после прочтения повелительница добавила пару слов от себя - все что она думает о моём младшем брате. В этот день я узнал, что помимо Гёте, благодетельница моя знает и непечатные немецкие выражения.
      После ужина я, согласно обычаю, отвёл кузена Nicola в его детскую. Там мальчик пожелал сразу же лечь в кровать и просил меня рассказать ему сказку. Не помню, - о чём именно я ему тогда говорил, но на середине истории он спросил:
      - "Ты завтра уедешь на войну от меня?"
      - "Да, Ваше Высочество".
      Мальчик задумался, а потом сел в кровати и указал на мои звёздочки:
      - "У тебя чин поручика?"
      - "Да, Ваше Высочество. Они означают мой чин - поручика".
      - "А у полковника звёзд столько же, но они - больше?"
      - "Да, у полковника их ровно столько же, но они - больше".
      - "Тогда - понятно. Мой брат - большой, а я - маленький. У его друзей звёзды большие, а у моих - маленькие. Я понял".
      С этими словами нынешний Государь поманил меня пальчиком, слюняво облобызал и шепнул на ухо:
      - "У мамы есть её Начальник Охраны, ты - будешь мой. Возвращайся быстрее, я тебя буду ждать".
      Через много лет, когда я возвратился из поверженной Франции, Николай Павлович встретил меня, вручив Указ о моём назначении Начальником его Личной Охраны. Указ этот хранится у меня в кабинете. Он писан округлыми детскими каракулями и в нём сделаны большие пробелы - там, где нужно было указать мои чин, должность и титул. Царевич вписал их уже мужскою, твёрдой рукой - через пятнадцать лет. Я был тронут...

      Государь, решив мою участь, о прочем с виду не озаботился, зато Государыня выяснила, что как будто забыли указать моё назначение. С её легкой руки я и был послан в Персию. Иезуиты помогали нам против Турции с Персией и работать там было легче. А если сравнить, то работа в Персии - всё равно как идти в лодке под парусом, а в Турции - в той же лодке на вёслах. Только лишь через много лет выяснилось, - насколько лукав был мой царственный кузен.
      В двух словах, - Государь вспомнил о том, что у меня слишком много родни за границей, а в доме фон Шеллингов не принято идти против сродников. Турция была союзником Франции, обычным врагом для нашего дома, тогда как Персия дружила с Англией - где правил мой родной дядя. А Царю - из причин политических нужен был "скелет в шкафу" - против собственной матушки. Поэтому Государь пожелал, чтобы моя верность Империи вошла в контры с семейным обычаем. А дальше, - "или прямое Предательство, или сочувствие к вражескому шпиону, или забвение интересов Отечества - все хорошо, если удастся доказать прямую связь Английской разведки с мещанкой Романовой - через её доверенного А. Бенкендорфа". Через много лет я прочел эти строки в моем личном деле и осознал, - почему именно Государыне дозволили хлопотать о направлении её протеже в далекую Персию. Милый кузен.
      Как бы ни было, - Государыня сделала всё, дабы облегчить мою участь. Чем я мог услужить благодетельнице? Случай представился, когда она дала мне совет:
      - "Ты не хочешь возвращенья на Родину? Зря... Говоришь, слишком горько, что немцы теперь кличут матушку твою "Рижской Ведьмой"? Pah! Wie gewцhnlich - Burger Schweinerei! Но там же ведь - не одни только немцы... И потом, - какая ни есть, а всё - Родина. Дорого б я дала, если бы смогла хоть месяц пожить в родном Вюртемберге! Там - горы, а здесь... Мне не хватает гор... Придёт день и тебе на Кавказе пригрезятся - море, чайки и дюны... И ты весьма пожалеешь, что - не повидал их ещё раз. В последний раз я была с мужем в горах в дни путешествия по Европе. Павел не любил ходить в горы, а я стеснялась идти без него... Сегодня я думаю, что это было самой большой глупостью в моей жизни! Ты поедешь домой?"
      - "Да..." - Государыня рассмеялась. Она по-матерински поцеловала меня в лоб, а потом, подмигнув, вдруг шепнула заговорщицки на ухо:
      - "Я слышала, - у тебя там - языческая жена. Ты уедешь надолго и она без тебя сильно соскучится. Так оставь ей по себе - хоть какую-то память. И потом, - ты - Бенкендорф. Дед твой оставил по себе - много памяток и подданные твои Любят его, ибо он всем им - родственник. Создай и ты себе опору в Прибалтике".
      Я приехал домой, а там - не изменилось почти ничего. Разве дома стали на вид ниже, а Рига - меньше. Представьте моё изумление, когда первый же егерь у Шведских ворот, увидев меня, встал на колени, прося:
      - "Благослови меня - Braalis!" - я и думать забыл, что простой народ всё ещё числит меня воплощением их божества. Я, конечно, положил ему руку и произнёс заклинание, кое местные колдуны говорят "лесным братьям", и вдруг, - прочие егеря из охраны повалились все на колени, бормоча языческую молитву и приговаривая:
      - "Он вернулся... Он вернулся - Хозяин, наш Braalis! Слава Ему - Хозяину наших Болот! Ни немцу, ни русскому этих слов так не вымолвить!"
      Признаюсь, в тот миг я оторопел, - я не верил, не думал, что простые обычные латыши так ждут моего возвращения. Но дальше - больше. Не успел я прибыть в дом моей милой матушки, как у дверей выстроилась процессия молодых латышей за протекцией. Отказать я не мог, - все они были внуки моего деда, а кузены могут и должны служить вместе. Теперь я в полной мере осознавал намёк Государыни насчёт того, что мой дед оставил по себе много "памяток".
      Впрочем там, где дед оставлял больше "памятки", мама - памятники. Банки и Биржу. Новый Порт. Театр - первый в Российской Империи. Дороги - мощенные булыжником и залитые асфальтосом. А еще - её помнили, - "Старой Ведьмой". А ведь она умерла совсем молодой...
      Вскоре после моего приезда - меня как-то позвали на Биржу. Я не узнал её. Когда-то это был просто конный манеж для выездки, приспособленный матушкой под торги. Потом этот бывший манеж стал самой главной торговой площадкой, где определялись цены на зерно, свинину и лес - для всей Европы. А приехал я опять - в бывший конский манеж. Большой пустой зал с огромными пустыми столами и длинными скамьями для продавцов и банкиров. Пыль в лучах солнца. Тишина...
      Вы не поверите, - аж сердце свело. Всего четыре года прошло! Я помнил это место, как настоящий бедлам - где не прекращало кружиться этакое людское месиво. И вот пыль - золотыми крупинками в лучах солнца сквозь занавеси. Нет больше матушки... Нету той, кого они кличут "Ведьмой"...
      Потом откуда-то стали подходить. Один из банкиров сказал:
      - "Шаббат, - вечер пятницы. Четыре года молчит Ведьмин колокол. Говорят, что ежели ударит в него тот, кому не по чину, - вмиг все деньги уйдут от него. Вот и не кончается Сессия. Четыре года прошло..."
      Я не мог поверить своим ушам. Одно дело - простые егеря на воротах, иное тертые калачи с Рижской Биржи. Да вот только - иной биржевик суевернее простого солдата окажется. Ему больше - фарт нужен.
      Люди подняли большой медный колпак, под которым на ножках висел тяжкий диск со звездой и лежал молоток. Все было покрыто сухой серой пылью. Я дождался сигнала о том, что вот-вот появится первая звезда и ударил. Сессия закрылась.
      Забегая вперед, доложу - она не открылась уже никогда. Незачем. За эти годы - русские поставщики с местными баронами, да банкирами создали этакую артель. Монополию - по вывозу из России сырья и продажи в Европу. Я больше теперь понимал гешефтмахеров (и русских, и наших, и - немцев), когда они в один голос звали матушку - "Ведьмой". То ли она боялась переворота и заговоров, то ли - ненавидела помещиков и баронов из принципа, но - она давила любого, кто хоть немного выделялся из общей массы. Из этого - все были вровень и шла круговерть, - этакое коловращение жизни на Бирже. Деньги родились из ничего, - с оборота...
      Но вот договорились русские поставщики с нашими баронами, да банкирами, встали стеной - поперек Даугавы и - померла наша Биржа. А с ней и сверхприбыли...
      Зато заговорили о "Рижской Ведьме", которая продала Душу Нечистому и из этого - на её Бирже деньги появлялись из воздуха. Мол, - померла Христопродавка, а новые богатеи - все набожные, вот и кончились денежки. А - всё куда как проще...

      Не думаю, что Государыня была так уж сильно настроена против своего первенца, но уверен, что её сильно задело, когда сын приказал называть её вместо "Королевы-Матери" - "мещанкой Романовой". Я готов признать, что Указ, возможно, вызван некими действиями с её стороны, о коих нам сегодня неведомо, но очевидно, что избранное лекарство оказалось хуже болезни. Госпожа моя - "природой вещей" - стала естественным магнитом для оппозиции. Поэтому-то Государь и поместил её в домашнее заключение в Павловске. Но люди любят - "гонимых" и политический вес Государыни от этого лишь увеличился.
      Здесь надобно пояснить, - кто перешел в оппозицию. Бездумные Павловские реформы - возмутили Прибалтику и мы фактически отделились от прочей Империи. Поэтому нас не коснулись все те разорения с бедствиями, которые обрушились на остальную Империю, а экономика у нас процветала. Теперь, когда новый Царь отменил отцовские благоглупости, - сказались огромные ресурсы России в сравнении с Прибалтикой, а уровень жизни у нас начал падать - к общеимперскому уровню. "Павловские времена", - эпоха кризиса и несчастий для всей страны - вспоминались у нас теперь с романтической грустью, - как дни "когда мы были богаты и молоды". Какая ирония, - при Павле мы громче всех возмущались безумием Императора, а после смерти его - именно у нас и возникла партия "Павловцев", которая во всем была против нового царя и особенно - его "либерализма" и "вольностей".
      Меня часто спрашивали: "Вы - сын такой матери и вдруг в таком окружении?! Ваша матушка всю жизнь боролась с этим... средневековьем, а - вы?!" Я отвечал: "Я - барон, живу с тех же денег, что и нынешнее моё окружение. Государыня моя - плоть от плоти нашей среды, а враги её как раз те, - кто давеча был с моей матушкой. Что ж теперь, - плевать в руку, что поила, да кормила меня?!"
      Не смею сказать, что меня спрашивали самые разные гости, посещавшие наш дом в эти дни. Не смею доложить, что именно я писал моей госпоже по два-три раза на дню, и что именно она изволила отвечать. Короче говоря, - в день моего рождения (на Лиго 1801 года) я, согласно обычаю, как потомственный Господин Риги, прочел в Домском Соборе "Vater Unser" для паствы, пока епископы держали надо мною корону Гроссмейстера Ордена. Под конец я, к изумлению прихожан, просил их "в моё отсутствие чтить Главой лютеран всей Империи - Государыню нашу Марию Фёдоровну". После минутного замешательства по церкви волной пошли шепоты:
      - "Он не имел прав, он сам - никто! Это Господин наш, он может, уходя на войну, назначать себе регента! Нельзя слушать русских, мы не поклонимся какой-то там - русской! Она уроженка Вюртемберга и такая же лютеранка, как вы, или - я! Ежели вам нужен регент, выберите кого-нибудь из мужчин! Госпожа Баронесса была женщиной, а получше, чем многие из мужиков! Ведьма, она была - Ведьма!"
      Мнения разделились и сам Архиепископ, склонившись ко мне, прошептал:
      - "У Вас есть полномочия? Почему не предупредили меня?"
      - "Если бы мы поставили Вас в известность, вы бы отговорили меня..."
      - "Ваша правда... А теперь мне ждать гнева Государя, или же - Государыни... А верней, - всех этих Фоков, Левенштернов, да Адлербергов... Ну да, - с волками жить..." - с этими словами пастырь вышел вперед и произнёс славословие в честь моей Госпожи. Ответом ему были моления о Здоровье и благоденствии Государыни.
      Через неделю новый секретарь Государыни - Лёша Орлов объявил, что "Королева-Мать после долгих раздумий была весьма польщена и тронута такой Честью". Ежели вы не осознали важности того, что не сказано, то лет через тридцать - мой кузен Канцлер Российской Империи Миша Сперанский в дневнике написал:
      - "Здесь не так уж и важно, - что именно сказано. Очевидно, что Государыня - немка и лютеранка, не могла не обрадоваться такой Чести. Важно, что ответила не сама Государыня - политические таланты коей почти что отсутствовали. Отвечал граф Орлов - представитель всего клана Орловых, - опоры прежнего царствия!
      На наших глазах бароны протянули руку будто бы в пустоту, а руку эту вдруг пожала родовая русская аристократия. Это значило, что эти люди из прошлого нашли общий язык и это создало положительную оппозицию - всем реформам в Империи.
      Увы, Государь увидал в том только - происки Государыни. А она была - не политик. Поэтому Царь и не сделал тогда ничего, хотя бить в набат уже стоило".

      Качество русских дорог - не ахти. Летний сплав и зимние дороги по льду - удобнее обычного путешествия. Так что Нижний стал центром нашей сети. Далеко от границ, чужих глаз, а главное - от дворцов. Вниз по Волге - Персия. На запад через Оку в притоки Днепра, а оттуда - в Турцию. На восток по Каме в Сибирь и оттуда - в Туркестан и Китай. А против христианской Европы иезуиты на нас не работали.
      Кроме меня, в Персию назначили ещё одного иезуита - Воронцова. Он на курс старше и был в "польской партии". Я же "немец" и из этого мы - соперничали. В то же время оба мы были выпускниками Колледжа самых лучших кровей и из этого смотрины нам делал сам граф фон Спренгтпортен - генерал иезуитского Ордена в Российской Империи. Швед, лютеранин, высший чин средь католиков, глава разведки Православной Российской Империи - личность более чем примечательная.
      У ворот указанного дома нас встретил плюгавый лысенький старичок в местечковой жилетке, полосатых штанах и пыльных штиблетах, который сказал, что граф - задержался на день, а нам - велено обождать за городом. Воронцов принял это за правду, я ж осознал, что вижу - Генерала нашего Ордена. Граф бывал у нас в Колледже - но при параде. Глупые гримируются для того, чтоб попасть за границу, умные - чтоб прибыть ко двору, где врагов - много больше.
      Как бы ни было, когда подали карету, "старичок" услужливо помог сесть в неё Воронцову. Потом была моя очередь, но я, сам низко кланяясь, - подал руку, чтобы помочь "старику". Тот только показал увесистый кошелёк Воронцова. Видно он стянул его, когда подсаживал моего визави. Я вспомнил, как на занятиях сказывали, что в давние времена первым заданием в Ордене было - стянуть ценную вещь у товарища. Впрочем, это было самым простым в обучении. Важно - не просто украсть, важно - иное. Поэтому я просил кошелёк и граф отдал его. Ну и, - я положил кошелек назад в Мишин карман. Граф одобрительно крякнул и я уверился в моих силах. "Дом за городом" оказался мечетью. Когда Воронцов начал протестовать, граф приказал:
      - "Исполняйте, поручик!" - лишь после этого Миша признал его.
      В мечети мы вели себя, как заправские магометанцы (сказалась Коллежская выучка), но после молитвы граф завел нас в турецкую баню. Там, когда мы остались - в чём мать родила, граф как будто бы невзначай нас спросил:
      - "Где вам делали обрезание?"
      Вопрос - весьма щекотлив. Орден наш католический и поэтому обрезаний не делает. Но слать в Турцию, или Персию необрезанного - все равно что приговорить его к смерти. Так повелось, что будущий высший чин в Ордене поступал в Колледж - "уже готовым к поездке" и с первого дня обучения получал гораздо лучшее обучение, чем прочие ученики. Это никого не удивляло и не тревожило, - основатели Ордена - Лойола и Аквавита начинали разведчиками и раз выжили средь неверных, стало быть - мылись в турецкой бане, не вызывая там подозрений. Задавать пустые вопросы по сему поводу у нас - моветон. Никто не спрашивал - где и при каких обстоятельствах. Но этот вопрос вполне могли задать персы. Поэтому я часто над этим задумывался, готовя свои объяснения. Теперь я "на голубом глазу" отвечал:
      - "Меня обрезал мулла в Рижской мечети".
      - "Разве в Риге есть хоть одна мечеть?"
      - "Никак нет, но она там была. Она стояла на курляндском берегу и её разрушили, когда понадобилось место для строительства новых домов в правление Павла. Местный мулла уехал в Литву - жить с тамошними татарами, так что - в случае чего можно навести справки. Достаточно написать письмо князю Радзивиллу".
      - "Похвально. Особенно если учесть, что архивы о возможных регистрациях в подобной мечети погибли в дни захвата Курляндии. Правдоподобно. Похвально.
      А что вы скажете на сей счёт?" - обратился граф к моему визави.
      Миша покраснел, растерялся, ибо видно - не подготовился. Пока он думал, - в какой именно мечети его в детстве обрезали, граф смотрел на него со всё большим сочувствием, а потом произнёс:
      - "Ну хорошо... Саша - идёт за кордон, а Миша поддержит его - с этой стороны от границы. Добро".
      На обратном пути, когда мы распрощались с расстроенным Воронцовым, граф поймал меня за руку и сухо спросил:
      - "Вы мне нравитесь. Поэтому я не спросил при вашем товарище, - литовцы не дружны с латышами - вы уверены в поддержке князя Радзивилла?"
      - "Он это сделает. У князя есть побочная дочь. Мы с нею не венчаны, но - муж и жена по народным обычаям. Давеча во владениях князя от старости помер некий мулла. Князю достаточно указать на него, как на "муллу из рижской мечети"".
      - "Прекрасно. Князь слывёт покровителем литовских татар, - так что выше его слов в нашем деле и - желать нечего. Мне нравится, что вы подготовились загодя".

      В итоге мы поехали в Астрахань, как адъютанты фон Спренгтпортена. Вместе с нами оказался некий американец - тайный посланник Джефферсона (этот президент выкупил у французов Луизиану и интересовался - насчёт Русской Америки). Теперь плантатор и граф кое-что обговаривали. Впоследствии этот человек опубликовал свои мемуары, где живописал поездку по Волге и нас троих - графа и меня с Воронцовым:
      "... На другой вечер после знакомства с первым адъютантом Спренгтпортена (Воронцовым), я познакомился со вторым - очень приятным молодым человеком с замечательным чувством юмора. Впрочем, мы не сошлись - юноша был яростный англофил и в то же время противник всякого рабства, так что все наши беседы всегда заканчивались чуть ли не ссорою. Звали его - Александр фон Бенкендорф. ...
      ... Прощаясь с молодыми людьми, которые оставляли нас, я не удержался, чтобы не спросить Бенкендорфа, - что он сделает, когда сам будет иметь крепостных? На это юноша горячо отвечал, что ему противно Рабство и всё, что с ним связано, а я пожелал ему дожить до седин в крепостнической России с такими понятиями. ..."
      Так написано в мемуарах. Расскажу, - как это было в действительности.
      О госте я узнал неожиданно. Граф велел мне, обогнав всех, готовить стоянку на будущее. Когда мы исполнили этот приказ, я вернулся с докладом о том, что всё сделано. Тогда-то я и приметил чужих лошадей у штабной палатки Спренгтпортена.
      Стоило мне зайти внутрь, граф со смехом поднялся из-за стола:
      - "А вот и мой второй адъютант. Он заменит меня, - простите, великодушно!" - с этими словами он усадил меня на своё место, а сам вышел вон. Миша продолжил сальную историю о какой-то крепостной девице, гость смеялся и рассказывал в свою очередь. Здесь надо признать, - у меня слабость к юбкам. Так что слухи о моих "победах" в Прибалтике позволяли Мише с плантатором вовлечь меня в разговор.
      Они сидели и болтали про крепостных девок в Нижегородской губернии, да негритянок с виргинской плантации. В общем, - милая беседа двух рабовладельцев - русского с американцем, а у меня - изжога к горлу подкатывает. Они думали, что их беседа "про баб", как часто бывает у выпивших мужиков, а я слышал, как матушка нам с сестрою рассказывала, - что все мы - дети Адама и Евы, и Бог в дни Творения - не создал рабов. Позволительно любить милых женщин, ежели оно - не под угрозою порки её на конюшне. Ни матушка, ни заменившая мне её Государыня - не терпели фривольности в своём окружении, особенно за счёт слуг. Так что все "победы" мои - за театральной кулисою, да - в кругу фрейлин. А в благородной и театральной среде - порка пассии на конюшне выглядит омерзительно. Всё не так - в среднерусском поместье, и на американской плантации. Так что, - сперва я отвечал на вопросы, затем только улыбался в ответ и, наконец, наступил тот момент, когда я не выдержал...
      Формально поводом к ссоре были слова гостя об английском короле Георге. Я просил его извиниться и не поминать всуе имени моего дяди. Плантатор вспылил (он был героем их Революции и войны с Англией). Слово за слово и я вызвал его. Пока суд, да - дело, граф приказал нам с Мишею уезжать, а мне - извиниться. Тогда-то и произошёл тот разговор, который записал в своих мемуарах мой визави.
      Самое любопытное, - история на том не закончилась. После отбытия от графа с плантатором, я получил послание от Спренгтпортена, в коем тот поздравлял меня "с удачным внедрением". Я сперва - оторопел, ибо только и делал, что ругал себя за несдержанность, но из письма выяснилось, что граф нарочно поссорил нас. Сперва он отослал меня, чтоб убедиться в своих подозреньях по поводу вновь прибывшего. Граф считал, что все депеши плантатора - "Героя Войны и Революции", прежде чем попасть в Вашингтон - попадают на некий стол в Лондоне и там - очень долго штудируются. Получив подтверждение подозрениям, Спренгтпортен пригласил гостя на ужин и сам подвёл разговор к рабыням, сальностям и тому - что надо делать, когда рабыня отказывает. Старик знал мою матушку, моё отношение к рабству и хорошо понимал - какая именно будет у меня реакция на такой разговор. Он писал:
      "Наш гость - битый волк. Он знает меня и не примет моих слов на веру. Миша - в наших делах не силён, поэтому я выбрал тебя. Прости за пару неприятных минут, но не было лучше способа показать ему твою искреннюю реакцию, а ничто иное его бы - не проняло. Я предвидел, что ты не станешь выворачивать перед ним причины своего недовольства. Он не знал твоей матушки, твоё отношение к рабству - не привычно для русских, - поэтому твой искренний гнев он принял на свой счёт - как на счёт врага Англии. Ежели он и вправду шпион - в первой же депеше Лондон известят про то, что в Астрахани появился - верный племяш английского короля..."
      Так оно всё и вышло.

      Предыстория войны с Персией такова: при бабушке Грузия стала частью Империи, но у нас не было с нею - общей границы. Из этого бабушка правила там (как и в Прибалтике) - из вторых рук. Но там где нет прямого хозяина, всегда будут смуты с замятиями. Иной вопрос, - каковы эти смуты. Не секрет, что многие латыши не любят русских даже яростней, чем - грузины. Ну, - так на то у нас в Ливонии бароны с банкирами, чтобы - думать за подданных. Пусти дело на самотек и кое-кто у нас дело до ритуальных плясок в лесу доведет. А ведь - не секрет, что богатство Ливонии растёт из транзитной торговли и сплава по Даугаве.
      Можно ведь прогнать русских, загубить экономику, а потом бежать на болота - в землянки, да шалаши. Только как потом поминать своих предков, которые тебя пять веков из этого болота вытаскивали, - кормили, учили, воспитывали? На то у нас и дано больше прав, чем моим простым кузенам... Вот и вытекло, что ругали у нас Россию, винили Империю, а как вышла оказия - вроде бы отделились, но - не ушли.
      А в Грузии, - ровно наоборот. Простой народ тянулся под защиту наших штыков, - к нам в Империю. А вот знать - не желала гнуть шею перед общим для всех Порядком. Да только, - кто простой люд спрашивает? Когда пришел срок, - именно знать возглавила банды, что набросились на казаков и гарнизоны. Ушли русские войска, а кто не успел с ними, того выловили, ну и - того... Назвали это - освобождением Грузии от захватчиков и устроили пир на весь мир.
      На пир тот прибыли гости незваные. Тут бы "освободителям" и дать гостям укорот, да выяснилось, что горазды они - только вырезать отступающих, а во всем остальном - грузинская армия существует лишь в пылком местом воображении. Ну, и вырезали персы в Тифлисе - всех грузин старше тринадцати, а грузинок - оставили. Как в хорошем фольварке, - бычков под нож, а телок - для расплода и молока.
      Вот так - не по воле Павла вдруг вышло, что Царь утратил одну из провинций, обретенных трудом его матери. Оскорбление для Павла было чудовищным, он послал гонцов к шаху для переговоров о Грузии, а тот - лишь смеялся: "Что с возу упало, то пропало, - а с вами я не воевал. Наоборот, - сделал доброе дело - отрезал с десяток голов бунтарям, что поднялись против Белого Царя - моего соседа. Мое - почтение".
      Иными словами, - с политической стороны придраться тут - не к чему. Грузия отделилась, объявила о своей Независимости и уж потом пришли персы. Шах даже чуть не прислал головы тех, кто "победе над Россией" громче всех радовался. Павел чудом успел перехватить жуткий дар и головы закопали где-то в степи возле тракта. Но дальше-то что? Напасть на персов без повода было нехорошо, а слезы грузин теперь взывавших о помощи - недорого стоили. Воевали-то с нами не персы...
      Начали договариваться. Среди переговоров шаха застрелил какой-то русский казак, а Павел тут же признал шахом одного из врагов только что убитого нами Магомет-аги и помог тому взойти на престол. Взамен он просил проход для наших войск в Индию. С точно такой же просьбой к персам обратился Петр Первый в давние времена. Ввел войска в Персию, а вывести - позабыл. Так и сидели они там почти двадцать лет, пока от голоду, да болезней не вымерли. Так персы верили, что мы шли не в Индию, но к теплым морям - за их счет. Ну и: шаха убили русские, через страну хотят пройти русские, на "нашу Грузию" посягают - опять русские. В Персии случился новый переворот. К власти пришел племянник убитого нами Магомет-аги и стало ясно, что с проходом в Индию для нас - лучше забыть. А персы стали готовиться к "священной войне против неверных". Конечно, отношение сил в грядущей войне было чудовищным. Ежели за сто лет до того - два петровских полка прошли, точно нож через масло, сквозь Персию, а нынче мы были вооружены много лучше, чего воевать? Одно то, что Персия готовилась к "священной войне" почти что семь лет, - говорит само за себя. Увы, при всём том, - у врага были шансы.

      История такова: не важно уж - каким способом, но добыл я в Баку верстовую карту у английских "географов". Её так и называют "картою Бенкендорфа" и по ней по сей день воюет наша Кавказская армия.
      На этой верстовой карте обозначены города, крепости, стойбища кочевников, реки, дороги и всё прочее вокруг Каспия и добрые куски от Грузии и Армении по соседству. Такой вот огромный географический труд на два тома. А внутри всего этого - детальные планы не только персидских твердынь - Бакинской, Эриванской, да Ленкоранской, но и наши - в Тифлисе и Астрахани. Планы подробнейшие, - с указанием толщины стен, установленным вооружением, сроками ремонтов и метами - что в наших крепостях ремонтировалось. Все дороги с пропускной способностью войск, временами пешего и конных маршей, а также - скоростью продвижения артиллерии (для горной войны - главный фактор). Ещё - емкость местности по запасам фуража с провиантом с поправкой на времена года и зимнюю квартировку... Не хочу углубляться в тонкости, - но смысл сказанного в том, что англичане-географы, не имевшие доступа в нашу страну, не могли знать всего этого!
      Мало того, - детальное изучение карты в Астрахани, куда я привёз её для консультации с Мишею Воронцовым (я стал резидентом разведки, а он стало быть - контрразведки) выявило любопытнейшею деталь. Миша, организуя снабжение моей группы, самолично чуть ли не "облазил" наш участок границы и наткнулся на одну мелочь: в одном районе в Калмыкии все стойбища на секретных планах нашего штаба оказались нечаянно сдвинуты ровно на один такыр - пересохшее русло реки. Эти такыры в той безводной и плоской степи - почти главные ориентиры на местности, а два из них называются почти одинаково, вот кто-то в штабе их и - попутал. Из этого получалось, что английская карта составлялась не самими географами - прямо на местности, но была переписана с кальки, добытой их шпионом в наших рядах.
      Сели мы и стали кумекать, - кто имел доступ ко всем этим сведениям. Вышло - три человека. Кавказ - огромен, и никто не может объять необъятного. Поэтому Кавказская армия управлялась из трех мест: командовал астраханский генерал-губернатор князь Цицианов, политикой и планированием занимался "посланник к кочевникам" - он же начальник штаба Пётр Котляревский, а за администрацию отвечал - тифлисский генерал-губернатор, - мой дядя Александр фон Кнорринг. И вот у нас выходило, что один из троих - похоже, что был - предателем.
      Когда выяснилось, что в нашем докладе мы должны указать на одного из трех протеже нового Императора, Миша сразу в кусты, сказав, что он - не участник. Пришлось слать донесение без него... В общем, зачитал Царь моё письмо за обедом, где собралась вся свита, закончив его замечанием:
      - "Вот ведь паскудник, - ради красного словца даже дядю своего вымазал!"
      Слова Государя были встречены смехом и одобрением, а обо мне люди его принялись говорить гадости. А самодержец ещё раз развернул письмо и сказал:
      - "Здесь ошибка. Есть ещё один, - сам Бенкендорф. Слишком уж близок он с англичанами, вот и карту достал, а может её - нам подбросили. Разберитесь-ка".
      Ну и - разобрались... Как я уже говорил, в своё время именно местная знать возглавила банды, что поднялись против русских. Ну да тех молодцов, - ещё персы вырезали. Теперь в тюрьму брали тех, кто оружия в руках не держал, но был знатен и мог возглавить народное возмущение. То бишь, - князей, да поэтов: Сашу Чавчавадзе, Бараташвили и прочих. Поводом стало то, что видные грузины тогда возмущались, - командующий Кавказской Армией князь Цицианов стал Цициановым из Цицишвили. Если б в Ливонии граф Адлерберг назвался - Орловским, эффект был бы - тот же.
      Одно нашло на другое, - я - английский шпион, и местные - кого обвиняли в заговоре. Такое дело составилось... Кстати, то - что арестовали меня и на допросах даже - зуб вышибли, дало неожиданный результат: англичане уверились в добром моём к ним отношении, а персы не слишком приглядывались к оставленным мною в Персии "крестникам". В общем, - не было счастья, да - несчастие помогло.
      А потом пришёл день, когда нас - перестали бить. Затем, без объяснений и каких-либо извинений, меня выпустили и я с моими кузенами - егерями отправился в Грецию. Грузин же - опять-таки без объяснений и извинений вывезли в Тамбов на "вечное поселение" - в поместье моего отца Кристофера Бенкендорфа. Вот так вот...
      Уже потом выяснилось - пока мы с Чавчавадзе сидели в кутузке, наши войска стали проигрывать одно сражение за другим. Было ощущение, что враг просто в воду глядит, - всегда его войска успевали перехватить нас, а наши - напротив попадали в засады. Разговоры, что в "докладе Б." (меня не решались вспомнить по имени) могло быть нечто рациональное, пошли даже в государевой свите! К ним примешивались намёки, что у Государя трудности с армией. К тому же царь самолично назначал всех троих мною названных, и выходило, что он назначил предателя. С другой стороны, - проиграй мы кампанию с Персией... Говорят, дельный совет Царю дал будущий Диктатор - дядя мой Аракчеев. Он как-то раз шепнул ему на ухо:
      - "Похоже, что в донесении моего племянника дыма не было без огня... Он уже получил свой урок, может быть - пора сжалиться? Греческий посол просит помощи, а что если племянника моего услать в Грецию - с глаз долой. Когда-нибудь всё забудется и можно будет вернуть его ко двору... Что же касается дел на Кавказе...
      Я вижу всю беду в том, что Цицианов шлёт депеши Кноррингу, да сообщает все Котляревскому, а тот тоже делится с Кноррингом. Любая весть известна всем троим и попади она в Персию, - на кого из них думать?! Как бы разорвать эту связь?"
      Государь в ответ на это - только кивнул, зато потом через день появился его приказ по Кавказу, где армия отныне делилась на трое и все три части отныне были самостоятельны. Вскоре фон Кнорринг взял Эривань, а Котляревский - Дербент. Потом командующий Цицианов пал при неудачном штурме Баку и был похоронен со всеми почестями. Сменивший его Котляревский взял город штурмом за один день после полугода неудачных попыток бывшего командующего. С того дня Кавказская армия не понесла ни единого поражения.
      Любопытно, что при никто не решился сделать из этого каких-либо выводов. Впрочем, нет - наш Генштаб в докладе описал это так:
      "Успех Тифлисского отряда объясняется тем, что он комплектовался в Грузии из местного населения. Отряд был знаком с окружающей местностью, привычен к бою в горах и пользовался безграничной поддержкой местного населения. ...
      Успех группы Котляревского объясняется комплектованием в татарских и калмыцких степях из местного населения. Её боевой путь лежал по пустынно-степной местности, а сражения представляли из себя конную рубку, к которой степняки с детства приучены. Местность была знакома и привычна наступающей армии, а местное население было настроено весьма дружественно. ...
      Неудачи главных сил вызваны комплектацией рекрутами центральной России, которые оказались непривычны - ни к местным условиям, ни погоде, ни - пище. Из-за большой дистанции меж театром боевых действий и местом сбора (Астрахани) доставка сил велась морем и львиная доля потерь вызвана, - как неверным десантом на береговые укрепленья противника, так и сложностями в доставке провизии, а так же - враждебному настроению населения ... "
      С одной стороны, - всё правильно, а с другой - кто ж отдавал приказ на десант среди осени, как не сам командующий? Я пытался протестовать, но так и числился "английским шпионом, готовившим восстание в Грузии", а обо всем остальном в этом деле - умалчивалось. Дело это к закрытию поручил мне Царь Николай.
      Нынешний Государь решился раскопать дела давешние для того, чтоб понять - как высший офицер нашей армии мог скатиться до этакого. Как раз в эту пору - всё тот же Петр Котляревский взял столицу Персии - Тегеран в ходе Второй войны с Персией и мы получили доступ к документам противника. Из первых рук доложу, - я просил Государя закрыть это дело, не называя виновных.
      Как я уже говорил, - в дни правления Павла персы взяли Тифлис. Город был практически вырезан, а погибших - никто не считал. Среди павших были и члены семьи будущего командующего нашей армией. С одним "но", - юные княгинюшки были хороши собой и их вывезли в Тегеран - в гарем к шаху. Когда ж князь стал командовать - к нему пришли и сказали, что - его родных ждёт... сами знаете. В доказательство ему привезли свежие отрезанные части тел его сродников...
      Из первых рук доложу, - у персов сажание на кол - казнь не самая страшная. Вообразите, что человек был поставлен в условия, когда отказ предать, отставка из армии, или самоубийство - вели к гибели его близких. Мало того, - доложу, что после гибели Цицианова - сродницы его в Персии сразу были замучены. Из принципа.
      В докладе моём я отметил, что ситуация с Цициановым возникла по нашей вине. Любой офицер, идя на войну, должен не сомневаться, что с родными его ничего не случится. В ином случае (Цицианов, к примеру, был в Астрахани, когда персы взяли Тифлис) - какой с людей спрос? Государь согласился с моими выводами.

      Но вернусь к моему рассказу. Республика Ионических Островов (то бишь - предтеча нынешней Греции) просилась в состав Российской Империи. Острова имели значение стратегическое и поэтому их окружали - эскадры: французская у Венеции, английская на Мальте и - турецкая с балканского берега. Никто из них не хотел допустить нас в Средиземное море. Да ещё с такою местной поддержкой.
      Ввести туда войска - значило войну против всех, а мы ещё не оправились от правления Павла. Но и бросить греков - тоже нехорошо. Вон на Кавказе - вышло так, что ушли мы из Грузии и там всех сразу вырезали. Всем было ясно - уйдем мы из Греции и всех тут тоже вырежут. Но в Грузии нас выгоняли, а в Греции - просили остаться. Поэтому... Решено было так, - открыто помочь мы не можем, зато на Острова могли сами прибыть нерусские добровольцы для "оказания международной христианской подмоги на случай агрессии мусульман". Смысл в том, что на остров прибыли отряды моих егерей - лютеран, православных грузин и хорватских католиков. Ни одного русского, ни одного православного русской церкви - именно "международная христианская помощь", - настолько мы не могли воевать в те дни на три фронта - против французов, турок и англичан.
      Так как я уже числился по тайному ведомству, мне довелось помочь грекам с полицией, которую укрепили мои латыши. Нам удалось извести на нет всех пиратов, а также подавить воровство с казнокрадством, которыми славились эти края. Через много лет на приёме первого главы Греции Каподистрия в Сенате тот сказал:
      - "Нет и не может быть меры для нашей благодарности Российской Империи. В дни зарождения Греции ваши офицеры помогли нам создать наше правительство, армию и полицию. ... Лично я с гордостью ношу прозвище "егерос", потому что в те дни я пошёл добровольцем в полицию, где меня всему научили ваши латышские егеря. Хороших полицейских у нас по сей день именуют "егерос" и "латысос"..."

      Увы, работа эта не была доведена до конца. Только мы выпестовали местную власть, - началась война с Францией. Остров наш лежал сперва в стороне, но вскоре уже и - в тылу наполеоновской армии. Это противно, - знать, что вот-вот придется стреляться, или сдаваться. Да кому, - быдлу, которое рубило головы - младенцам, да женщинам лишь за то, что тем повезло родиться в нашей среде?! К тому ж, - мое тело хорошо помнило, - как бьют в наших тюрьмах. А про якобинские застенки шла молва - ещё хуже. Я тогда сказал себе, - "Лучше смерть. Еще раз я не выдержу".
      Как раз в эти дни пришло к нам известие, - французы заключили договор с турками и по этому договору - турки займут острова. А что такое турки, - местным грекам не надо было лишний раз объяснять. Вся местная свобода держалась на том, что три страны - Англия и Франция с Турцией смотрели друг на друга волком и любая из них, кто осмелилась бы начать первой - получила бы альянс против себя. Теперь, когда две из них ударили по рукам, третья сразу отошла в сторону, а местную свободу - прихлопнули. Сил у нас - драться с Турцией не было, а людей оставлять среди острова, где им даже бежать некуда - при появления турецких карателей, - большой грех. К счастью на острове были еще корабли - остатки знаменитой Ушаковской эскадры, но - гнилые и ветхие, - их даже штабные в Петербурге - не брали в расчёт. На них мы вывезли женщин, стариков и детей. Мужчины плыли до берега - как могли. К счастью, мои кузены - егеря к плаванию с пеленок приучены. Да и вода в море теплая, - не чета нашей Балтике, так что доплыли мы без проблем.
      Через много лет, - весною 1814 года, когда мы делали десантную высадку, чтобы обойти неприятеля, который стеной стоял вдоль всего Рейна, я подбадривал молодцов: - "Да разве это препятствие? Вон на Корфу - мы в сто раз дольше нагишом плавали, и - ничего. А тут - до берега рукою подать!" Нет, разумеется, в Бельгии было ближе. Но в марте. И на берегу неприятель. А мы только с холодным оружием. Зато в Греции, хоть и лето, и везли нам оружие на кораблях, но плыть пришлось дольше. Ну, так на так - все и вышло. Почти без потерь. Все потом удивлялись...
      Что касается крепости... Это очень тяжело, - во что-то вложить свои силы и душу, а потом - сжечь. В каком-то смысле я - сын Braalisa и когда чуешь в себе кровь речного царя, тяжело испоганить родник, иль засыпать колодец... К тому же, я тогда ещё ни разу не был на войне. Да и в крепости - оставались...
      А потом пришли турки. Из тех, кто остался - кого вырезали, а кто-то - пошел в услужение. Крепость стала турецкою. Хрен бы они что смогли под тем солнцем, не оставь я им родники, да - колодцы! Это стало уроком. С тех пор - в отступлениях, обычно командуя арьергардом, я ни разу - не оставлял врагу ничего... И из мужиков - никого. Или с нами, или - в расход. A la guerre comme a la guerre.

      Долго ли, коротко, - а вышёл наш "христианский добровольческий" корпус на прорыв с русской армией. Я предпочитаю слово "прорыв", хоть "прорывались" мы сквозь порядки как бы - союзников. Но корпус был "разным": латыши, грузины, хорваты и греки. Причем хорваты числились австрийцами - партизанами, так что шли мы - через порядки недружественные. Дело дошло до того, что для переговоров со стоящими у нас на пути австрияками, командиром корпуса считался ваш покорный слуга. Мы исходили из того рассуждения, что немцу проще договориться с немцами, нежели грузину и греку, а тем более - хорвату Дибичу, приговорённому в Австрии к смертной казни. Этим и объясняется то, что корпусом командовал желторотый поручик Бенкендорф, а в подчинении у него был полковник Дибич. (Сегодня это даже смешно - сравнивать мои воинские таланты с гением фельдмаршала Дибича!)
      В общем, вышли мы к Аустерлицу ровно за день до сражения - никакие. Нас сразу "сдали в обоз", - приводить себя в порядок, мыться и - чиститься. Так что в самом сражении мы не участвовали. А там - было дело...
      Доложу об Аустерлице кратенько... Гордостью Империи считалась Лейб-Гвардия. Из определения следует, что это - "Личная Охрана" самого Императора. Раз это "Личная Охрана", то качество её определялось - не боевыми заслугами. Прошла пора, когда Петр Великий водил Гвардию в штыковую. Ведь после Петра правили Императрицы, которым важнее были стати гвардейцев, а не то, как они воюют.
      Поэтому солдаты несли в ранцах - парадную форму. Вес солдатского ранца при этом достигал трёх пудов. Плюс - гладкоствольная фузея весом около пуда... Потом через много лет пленные французы со смехом рассказывали - как их поразил вид солдат, пытающихся бежать в гору с огромными ранцами. (Враги сперва заподозрили, что это сапёры с пороховыми зарядами - взрывать французские батареи и весьма поразились найти в ранцах - парадную форму и сапоги.)
      Иной скажет, - младшие командиры могли б приказать оставить поклажу в лагерях перед выходом! Могли-то - могли... Но после боя, об итогах которого у Царя не было сомнений, был назначен парад перед двумя Государями, а тут - побитая обувка у ваших солдат, неудовольствие Государя, да смешки других офицеров... Нет, пока вы не были в русской армии, сих резонов вам не понять. Наши были обречены наступать, навьючив на себя по четыре пуда поклажи.
      Подымите шестьдесят килограмм. Бегите с этой тяжестью вверх по склону горы. Держите при этом строй с сорока тысячами человек. Гляньте на всё это сверху через орудийный прицел. Вы поймёте - почему так смеялись французские канониры.
      Когда в Ставку прорвались гонцы от Буксгевдена (командующего пехотною армией), Государь посерел. Напугался, - "Как бегут?! Предательство! Буксгевден - немец, он - Изменил! Спасайте своего Императора!" С этими словами он вскочил на коня, пытался командовать, но его не послушали и Царь "побежал" в общей массе... Лишь тогда наш Михаил Илларионович Кутузов, коему Государь запретил говорить хоть бы слово без монаршего дозволения, охнул, перекрестился и приказал:
      - "Ну, Слава Богу... Уехали... Эй, кто там, - не сбег-то еще? Слушайте стариковский наказ... Отступаем, братцы мои. Передать всем - не бежим, - отступаем... Я - старик, - бежать не могу. Пешочком иду. Отступаю".

      Мои люди всё ещё отдыхали, когда через нас побежали первые отступающие. Я доложил о тяжёлых ранце и фузее, так что - убегая от смерти, люди всё бросали с себя. По одному виду их было ясно, что произошло что-то страшное. Не скажу за грузин, хорватов и греков, - наш лагерь был разбит от них на особицу, но егеря мои сами собой стали строиться. Я уже доложил, что латыши доводились мне - кузенами, а в такие часы родство - сплачивает.
      Я вывел егерей на дорогу, ведшую с поля боя, и приказал всех останавливать, стреляя поверх голов. Сейчас-то я понимаю, что сделал это - по глупости, да - молодого задора, будь отступавшие вооружены, они подняли бы нас на штыки, или - затоптали от паники. Но Бог милостив, - бегущие были так перепуганы, что любой вооруженный отряд мог их остановить, иль пленить бы при случае... Я же кричал на них, поминая всех святых с Богородицей:
      - "Стоять, тра-та-та! Занять оборону, вашу так - вашу так! Куда бежим, тра-та-та?! По дороге тра-та-та от тра-та-та конницы? А ну, вали, тра-та-та телеги, палатки и всё тра-та-та на дорогу! Все, кто с оружием - в строй, мать тра-та-та...! Штыки вперёд, - упор в землю - ждать конных, ждать! Остальные, - всё что есть - тащи сюда - в баррикаду! Шевелись, тра-та-та...!"
      Страх, вообще говоря, - вещь удивительная. Те самые люди, которые бежали, бросив всё, сломя голову, как будто опамятовались. Мысль о том, что от конницы по дороге всё равно - не удрать и лучше уж драться, иль - прятаться, сразу завладела их естеством. В жизни не видел, чтоб люди так быстро что-нибудь строили - поперёк дороги мигом выросла этакая гора из хлама и мусора. Но раз люди работают, - они - не боятся. Страх не ушёл, но из паники он стал желанием выжить. А мудрость гласит, что кучею - выжить легче. И солдаты стали делать всё то же самое, что только что невольно сделали мои егеря. Русь - страна феодальная, крепостническая. Испокон веков барин шёл на войну, беря солдатами крепостных. Из этого служивые в одном взводе почти всегда были из одного села. Все друг другу - кумовья, или - сродники. Так что люди сами собой разобрались по ротам со взводами. А раз вернулись роты со взводами, вернулся порядок. А когда есть порядок - управлять людьми легче. Нам ещё повезло, что уже потемнело. Люди мои приободрились, - конечно, они ещё были напуганы и появись враг, снова поднялась бы паника, но тут...
      Тут мои егеря, обходя дозором позицию, задержали трёх офицеров. Те сперва были все в общей массе, но когда люди разобрались, выяснилось, что они - лишние. В те годы чины из разных частей сильно отличались по своей форме. По этой дороге бежали в основном простые пехотинцы из корпуса графа Толстого - офицеры тут были родом из бедных губерний и форма у них была самой дешевою. А форма у этих была шита золотом. Поимка трусов дала выход отчаянию. Они виноваты, - эти вот в красивых мундирах. Мы умирали, да кровь проливали, а эти... Среди людей ходил слух, что кавалергарды пошли в отчаянную атаку и смертью своей спасли Императора. Не то, чтоб люди были благодарны Царю за их нынешнее положение, но: "Настоящие гвардейцы пошли на смерть, а эти вот ... - прятались!" Решение я принимал из того, что нельзя допустить самосуд. Тогда я построил людей:
      - "Вы пошли на войну за хозяевами, стало быть - они в ответе за вас, а вы - за них. Эти - только что бросили своих слуг. За это они будут расстреляны. Feuer!"
      Грянул залп. Несчастные рухнули. Было уже темно и я не видел почти ничего. Признаюсь, мне было - страшно. Я только что расстрелял трёх гвардейцев, а стало быть - на всю жизнь поссорился с гвардией. Но после залпа солдаты сразу же осознали, что они - в русской армии. И раз тут ставят к стене офицеров из гвардии, что уж говорить про чины - нижние? А многие в тот день были - кругом виноватые. Оставили без приказа позицию, бросили казённое ружье, парадную форму и амуницию. Я своими ушами слыхал, как солдатики шептались между собой, что "барин-то строг и крутенек", и "попадёт нам наутро за то, что - побросали казённое".
      Теперь для тех, кто бросил оружие, было три пути, - быть засеченным шпицрутенами; дезертировать; вернуться назад и сыскать брошенную фузею. Первое отпадало, второе - средь Австрии было бессмысленно, а вот третье... Тут огромную роль сыграло то, что солдаты были друг другу родственники. Один человек ночью на поле боя, заваленное трупами, ни за что не пойдёт. А вот ежели наберётся человек двадцать, тут уже - другой коленкор. Да и не нужно искать именно утерянную фузею, - там на поле боя этих фузей лежало... Собрать сколько найдёшь, а потом поделиться с кумом-товарищем... Когда пришло утро, бойцы мои были все при оружии, и даже с прибылью. Сечь никого не пришлось. А вот с французской стороны возник анекдот.
      Наутро Бонапарт осматривал поле боя, лично отмечая всех отличившихся. По словам очевидцев он был - явно счастлив. Но в какой-то момент лик его омрачился, когда он осматривал павших русских. Он даже приподнялся на стременах и принялся оглядываться. Затем он ускорил бег своего коня и всё смотрел вниз, а вид его был озабоченный. Наконец, он остановил коня, приказав:
      - "Занять оборону фасом против вон того леса!"
      - "Как же так, Ваше Величество?! Противник разбит, все бегут, зачем?"
      На это мудрый корсиканец, указывая вниз, отвечал:
      - "На павших офицерах - золотые заколки и пуговицы. Значит, сюда ещё не дошли мародёры. Но я не вижу оружия. Нет ни одной брошенной фузеи, или же сумки с порохом! На этом направлении враг отошёл в порядке. Он сейчас в том лесу и может решиться на что-либо! Война ещё не окончена..."
      Не меньший анекдот возник в нашей Ставке. Стали выяснять, где чьи части и что удалось спасти после бегства. Тут обнаружили, что бывший корпус Толстого стал арьергардом, ибо на нашем направлении враг не преследовал, а на всех остальных - гнал наши части. И если прочие оказались почти безоружными, мои люди имели запас ружей и пороха. Я пытался поделиться с соседями, но был уже в окружении.
      Запросили, - кто старший? Командир греческого корпуса поручик Бенкендорф. Как это - командир целого корпуса и - "Поручик"? Как это - командир всего нашего арьергарда и - всего лишь поручик? Пришлось объяснять. Объяснения были доложены Государю на Военном Совете и тот скривился:
      - "Знаю я Бенкендорфа. Я же сослал его на Кавказ, как он очутился вдруг в Австрии?" - после замешательства ему объяснили, что был совместный приказ князя Цицианова и графа Спренгтпортена, а не уведомили Царя потому, что странно писать Государю про служебные поручения всех поручиков. На Руси - много поручиков...
      Тем не менее, Государь был зол на меня (уж не знаю за что), и отдал приказ:
      - "Позор, когда нашим арьергардом командует вдруг поручик! А ну-ка сыщите дельного офицера и замените Бенкендорфа немедленно!"
      Члены Совета замялись в смущении. Командование арьергардом всей русской армии - должность, разумеется, - генеральская, но кого из генералов послать на почти верную смерть? Мои позиции были обойдены с флангов и я был уже в окружении, так что - даже гонцы прорывались ко мне, совершая геройские подвиги. К тому же все понимали, - после подобного поражения войне конец. За поражение наград не дают, так что - командуя сейчас арьергардом звёзд ты не выслужишь. По своей воле генерал в наш мешок не пойдёт, а указать на него - будет он тебе враг на всю жизнь. Говорят, князь Багратион тогда первым кашлянул и сказал будто бы про себя:
      - "Поручик? Ну что ж, - все мы были - поручики. Раз сумел на позиции людей удержать, недолго ему осталось в поручиках. Да и по возрасту, - староват он уже для поручика. А не тот ли это фон Бенкендорф, коего всякий год из списков на новое званье вычёркивают? Я с Кавказа и списки оттуда просматриваю. Хороший солдат, ежели каждый год попадает в список на звание. Зато вот, - брат его на должности вашего виночерпия, - в бою дня не бывал, пороху и не нюхал, а уж много лет, как - полковник. Хотелось бы знать, - чем он так знаменит. Знавал я одного виночерпия, звали его Ганимед и служил он Зевсу - почти что полковником".
      Сказывают, что к концу речи Государь был совсем белый от ярости, но - не мог ничего. Высшие чины винили лично его за поражение при Аустерлице, а не графа Кутузова. Поэтому-то Багратион и осмелился на столь обидную речь... Государь, не выдержав повисшего после слов Багратиона молчания, выскочил из-за стола и вышел на улицу. Там его по рассказам взял за рукав - начальник нашего штаба дядя мой Беннигсен. Как я уже доложил, - через Беннигсена из Европы шли деньги дому Романовых, так что этот злой старик всегда мог сказать Царю то, от чего - иным бы не поздоровилось. (Слова привожу по воспоминаниям офицеров охраны):
      - "Плохой нынче день, Ваше Величество. После подобного поражения один французский король произнёс - "Потеряно всё, кроме Чести". Вот и у нас - так...
      Не полагаете ли вы, что князь Багратион забылся? Недопустимо, чтоб военные вели себя в таком тоне. Все эти горцы - народ горячий и нервный, вот и пошлите-ка его домой в долгий отпуск - подлечить нервы. Может, одумается...
      Что касается поручика Бенкендорфа... Хорошо бы как можно скорей разнести весть, что бегство остановил не безвестный поручик Бенкендорф, но - член монаршей фамилии. Именно один из Романовых одушевил людей и удержал их. Ваше Царствие сильно потому, что ваши кузены способны постоять за Честь своего Императора!"

      Не успели мы, "выходя из войны", встать на зимние квартиры, мне пришёл вызов в Ставку на аудиенцию с Государем Императором. Ехал я туда со смешанным чувством, - мой прежний отказ склониться пред его волей вычеркнул меня на пять лет из придворной жизни. Быть главою Таможенного Комитета было проще и выгодней, чем пять лет топтать Кавказ, Альпы и - греческие острова. Опять-таки - безопаснее.
      Костик Бенкендорф лавров в таможенных делах - не сыскал и из политически значимого поста место сиё стало тихою заводью. Шли слухи, что Государь недоволен и - подыскивает замену. Из этого думали, что царские милости на внезапном производстве в чинах для меня, пожалуй, не кончены и царю нужен порядок у нас на таможне. Я был бы счастлив вернуться к прежним обязанностям, но - как я уже доложил, в своё время львиную долю работ у меня исполняли - артиллеристы. Все знатоки в своём деле - доки и умницы. Люди дяди моего - Аракчеева. Тот же - мне явно выказал свое нежелание работать с таможней. Стало быть - предстояло работать с теми, кто собрался в те дни на таможне, а там все заполнили выпускники Пажеского корпуса. Те, кто по физическому пороку, или по развитию умственному был негож к службе в армии, а после обучения в Корпусе - не заслужил направления за границу.
      Нет, от руководства такими кадрами я думал отказываться. Но как отказать, не вызвав гнев Императора? На сей счёт у нас с Государыней был один уговор. Время было такое, что Королева-Мать списывалась со своими людьми через кузенов моих - егерей, а письма, пришедшие от неё иным образом, дозволялось - не распечатывать. И - наоборот. Поэтому я писал Государыне, умоляя её просить за меня Императору, послав письмо обычным курьером - не егерем. Письмо, разумеется, было вскрыто. А Государь никогда не делал так, как того хотели - не его протеже... Впрочем...
      Государь принял меня под вечер, сразу после вечернего чая, когда приёмная его опустела. Офицеры его посмеивались на мой адрес - быть принятым после всех означало унижение полное, а стало быть - ни о каких назначениях не могло быть и речи. Я же отметил в уме, что унижение - быть принятым после всех, но - до чая, когда позору много свидетелей. А после чая, - когда все разошлись, хоть и назначения не последует, но и разговор может быть - неожиданным.
      Царь стоял перед большою военною картой Прибалтики, прихлёбывая что-то из кружечки. При виде меня он небрежно махнул рукой, будто мы расстались лишь давеча и не было всех этих пяти лет опалы и ссылки:
      - "Вообразите себе, Бенкендорф - на днях открыл для себя ваш знаменитый рижский бальзам. Теперь пью его в горячем чаю, - замечательно... Будете?"
      Я, разумеется, согласился, а Государь сделал жест в сторону карты - то ли указывая на Ригу, то ли на чёрные флажки, означавшие лютеранские армии:
      - "Отец мой, Император Павел, совершил большой грех в отношении лютеран. В дни, когда якобинцы-безбожники стали общей бедой, он затеял бессмысленную возню - чья Вера лучше. Боже, какая разница, когда у нас один враг! Вы согласны?"
      В свое время моя матушка приняла Присягу от Вермахта. С той поры много воды утекло, а лютеране так и хранили Верность главе лютеран - теперь Королеве-Матери. У Царя был миллион штыков, у Государыни - пятьдесят тысяч. При этом Северная армия по огневой мощи превосходила Главную. Ещё до Аустерлица шёл разговор, что без лютеранских пушек и нарезных штуцеров воевать с Бонапартом - дело немыслимое. Но ради подчинения Вермахта Государь, согласно ливонским обычаям, должен был объявить себя главой нашей Церкви. Реформы же проходили под лозунгами "Просвещения" и "Борьбы с суевериями". Вот и шептались, что когда Царь выйдет к людям в "ливонском" мундире с крестом, станет знаком, что "укатали сивку крутые горки". Поэтому я разразился тирадою, - насколько важна для нас Вера и каким примером набожности может быть Государыня. Царь оживился:
      - "Ах, maman так религиозна, так набожна! У неё грядёт юбилей и я надумал её немного порадовать... Вы особо близки к ней и maman приятнее всего будет узнать с ваших слов, что к её дню рождения появится Указ об учреждении церковно-приходских школ. На Лютеранскую Пасху она будет в Риге, так что - поспешите домой. Приготовьте там всё к появленью maman. Сделайте ей приятное..."
      Государыня, возвратившись в Санкт-Петербург после Пасхальной Службы в Домском Соборе, по слухам сказала венценосному сыну:
      - "Я привезла вам Верность и Преданность прежде мятежной провинции. Отныне у вас есть новая регулярная армия, выращенная на европейский - тевтонский манер. Теперь с этими немцами вы сможете взять реванш у корсиканского выскочки. С Богом, сын мой!" - так решилось начало нашей новой кампании против Франции.

      Тем временем прошла зима и снова начались военные действия. Враг выбил Главную армию из бывшей Польши, а так как Пруссия была почти уничтожена, никто не противился, что русские оказались в Прибалтике. Здесь опять пошли трения - Барклай считал, что война идёт правильно и французы не смеют держать больших сил столь далёко от Франции - довольно ещё подождать и враг сам пойдёт на попятный. Он опирался на донесения Абвера и военной разведки. Увы, в русской армии не столь верили "шпикам" и разведчикам, а ситуация выглядела весьма скверно. Поэтому русский Штаб решил - дать бой неприятелю. Барклай, узнав о том, прислал депешу, что он с Вермахтом "в этом безобразии - не участник" и "Бонапарт уже на последнем дыхании - в тылу его сплошь мятежи, а войско - волнуется. О большем подарке для него, чем сражение тотчас - подумать немыслимо". Все втуне.
      В день сражения при Фридлянде наш Вермахт и пальцем не шевельнул, чтоб спасти русских, а те были разбиты наголову. Это не самое удивительное. Вообразите, что в ходе войны французы полностью рассеяли нашу Главную армию в триста тысяч штыков, понеся незначительные потери. Уцелел один Вермахт. И при этом Бонапарт сам обратился к нашему Царю с просьбой о перемирии! Уже потом выяснилось, что французскую армию к той поре нещадно косили голод с болезнями, а в завоёванной врагом Пруссии ширилось народно-освободительное движение. Из этого после войны Барклай немедля стал военным министром Империи, а разведка приобрела большой вес. (Ну, а те, кто требовал Фридлянда - надолго вышли за штат.)
      Разгром Главной армии завершил политические склоки в Империи. В июне 1807 года Царь прибыл в Павловск и просил аудиенции у своей матушки. На просьбу помочь Государыня отказала, сказав, что "не доверит масонам гнутого пфеннига, ибо это безбожники - а против них сам Господь". Государь сдался. На другой день любезный Государыне Барклай стал военным министром, любезного народу Кутузова вернули из ссылки, а любезный мужикам Аракчеев получил "особые полномочия".
      Сегодня не многие помнят, - почему дядя мой - начальник Артиллеристского управления стал вдруг таким сильным, что вскоре получил чин Диктатора. Причина же - в горячей мужицкой любви к Аракчееву. "Заводские работные" - те же самые крепостные, что работали на "царевых" заводах. На этих заводах судьба - всю жизнь работать и помереть у станка. Но первый же военный молебен при освящении любой пушки равняет заводского рабочего с армейским рекрутом. Это делают для того, чтоб спросить за огрех по законам военного времени. Но... Шкура у мужика всё - одна, и ему не важно как его порют, - на заводской манер - розгами, иль по-армейски - шпицрутенами. Всё одно - насмерть. Зато рекрут служит двадцать пять лет, а потом - демобилизация. Для нас с вами нет разницы: работать день и ночь двадцать пять лет, или - всю жизнь, но для крепостных... Сказывали, как на уральских заводах местные заводские днями и ночами ждали, - когда приедет "нарочный" митрополит из Синода, да проведёт первое "армейское" богослужение. На дороге стояли тамошние мужички - с хлебом-солью, день и ночь, в дождь и в зной... Отсюда-то и повсеместная мужицкая любовь к Аракчееву - все "царевы" заводы при нём стали лить только пушки. Все мужики на них стали - рекруты...
      Начало торжественных "армейских" богослужений прямо в цехах - дало невиданный трудовой подъём средь "работных". Стали лучше работать заводы, да фабрики - появился избыток товаров в стране. Есть избыток товаров - принялись торговать, - пусть без наличных рублей - по обмену: заводской плуг за мешок картошки. На заводах кормить людей стали лучше, а у помещиков появились средства на "плуги, да портки мужикам". Когда у крестьянина есть запасные портки, он уже может платить ежегодные подати, а стало быть появились деньги с налогов и сборов. Когда есть налоги, Государство может наконец - чеканить рубли, а есть рубли - быстрее торговля, больше и плугов, и картошки. Министр финансов Канкрин недавно назвал экономику - "составным домиком". Мол, - разрушить её можно за один миг, зато восстановить потом можно лишь осознав - что именно должно быть в фундаменте. В 1807 году "фундаментом" нынешнего "Золотого Века Империи" стали - Армия, "Пушечные молебны" и Церковь.
      Но в том году был заложен только "фундамент". На всё остальное нам нужен был мир. Долгий, покойный Мир с Францией. К счастью, передышка нужна была и Антихристу. Так начались переговоры в Тильзите.

      Про Тильзит весьма много сказано, но в большей степени - пустяки. Государь на этих переговорах говорил много, умно и долго, но суть заключалась в переливании из пустого в порожнее. Впрочем, не слишком-то образованного корсиканца все эти цветистые фигуры речи изрядно запутали и он дошёл до того, что поверил Александра своим большим другом и даже впоследствии просил у того руки Великой Княжны Анны Павловны. (Но об этом - чуть позже.)
      Иное мнение было у французов попроще. Во французских карикатурах тех дней заяц с лицом русского Государя говорит цветисто и умно о правах лесных пчёл. Всё это время рядом медведица, которая сперва молча ломает дуплистое дерево, потом молча разгоняет рой рассерженных пчел, а затем за обе щеки уплетает медовые соты. На последней картинке объевшаяся медведица от щедрот молча оставляет косому лизнуть последние капельки мёда и взгляды того на права пчёл сразу меняются. У медведицы лицо Марии Фёдоровны. Если вы не почуяли яду, - герб Бонапартов - "трудолюбивая пчёлка на сотах". Так что те французы, что были дальновиднее своего Императора, хорошо видели - что именно творилось в Тильзите.
      Короче говоря, меж двумя Императорами в Тильзите царила идиллия: один мог выказать своё природное обаяние с остроумием и наслаждаться производимым эффектом, а второй - воображать всё, что ему по душе. Лишь в одном Императоры не сошлись, - Бонапарт желал расчленения Пруссии, ибо он страшился рождения Единой Германии и именно в Пруссии чуял ту из немецких монархий, которая была в силах. Любопытно, что в тот момент Антихрист уже подмял под себя все немецкие княжества, кроме Пруссии, и вроде бы опасаться уже было нечего, но после войны выяснилось, что в те дни в своих записях он раз за разом повторял одну и ту же мучившую его мысль: "Прусский Карфаген должен быть разрушен", "Пруссаки - родня англичан и пока цела Пруссия, у Англии есть плацдармы для высадки" и наконец, - "Ещё плодоносить способно чрево, которое вынашивает гада".
      Не добившись ничего от нашего Государя, Наполеон решил постричь детей прусского короля в монастырь, - тем самым поставив крест на прусской династии. Так он делал уже в иных княжествах и ему сошло с рук. Прусская королева с детьми попала в плен к якобинцам и, как говорили, "не было силы, коя могла б помешать злодеянию". Впрочем, в России была Мария Фёдоровна. Родной Вюртемберг моей покровительницы был лютеранским курфюршеством в окружении католиков и всегда ему помогала именно лютеранская Пруссия. Мария Фёдоровна считала себя морально обязанной перед прусской династией и готова была на всё.
      Я числился главным разведчиком Вермахта и Мария Фёдоровна послала за мной, дабы я - любою ценой освободил семью прусского короля. Увы, враг принял все меры предосторожности, - к тому же нам было ведомо, что нарочные палачи должны были казнить пленную королеву и принца с принцессой при малейшей угрозе их освобождения. Рисковать их жизнями мы - не могли. Спас положение граф Спренгтпортен. Он припомнил кое-какие черты, характерные для французов, сказав:
      - "Бонапарт - умён, жесток и циничен. Ежели решать будет он - всё втуне. Но ежели за него решит мнение французского общества... Не думаю, что Наполеон решится пойти против мнения своей армии. Мы должны не просто что-либо совершить, - врага надо по-умному устыдить. Армия дорожит своей Честью".
      От сих слов все обернулись ко мне, - я уже обрёл известную репутацию. Тем более, что у меня был пропуск в Тильзит. Я возил туда письма от Королевы-матери для моего отца - Кристофера Бенкендорфа. Ему стукнуло без малого шестьдесят и в его летах мало кто служит, но из жестоких потерь среди офицеров, старик не стал сидеть под крылышком Государыни. Не то, чтобы армия так уж шибко нуждалась в генералах в те дни, но... Марии Фёдоровне не пришлось краснеть за него.
      В общем, когда при Фридлянде его ранили и пытались снять шпагу, генерал вернулся в сознание, изругал якобинцев и нашел в себе силы сломать свой клинок. Это произвело на врагов впечатление, о таком поведении старика доложили наверх, а там поняли - кто попал в плен. Теперь его содержали как знатного пленника и Бонапарт вёл личные переговоры с Марией Фёдоровной по его поводу. Я числился сыном Кристофера и мне дозволяли навещать его, возя ему письма от моей госпожи. Так что в Тильзите я был - не чужой. Как раз к той поре Бонапарт выписал к себе из Парижа певичек из "Гранд Опера". Средь них была и тогдашняя прима - "мадемуазель Софи". У нее был слаб голосок, но она делала такой... "французский поцелуй", что это стало легендою. Да и прочие певички были завезены не только для того, чтоб услаждать пением оба двора... Этим мы и воспользовались.
      В день операции было солнечно, но до этого всю неделю шёл дождь и поэтому все живое выползало на солнышко. В том числе и певички, - как мы и рассчитывали. Жили они в "периметре", где бытовали квартиры знатных пленных и оперных див. Я, как обычно, прошёл к моему отцу и передал ему письма от Государыни. Тот, как обычно, взял их, а я, как обычно, пока он писал ответ, вышел на улицу и в отличие от обычного сделал вид, что меня привлекли женские голоса. При виде девиц я сорвал два-три одуванчика, одним прыжком преодолел хлипкую оградку и очутился в цветнике из мамзелей. Не долго думая, я вручил бросовые цветки первой встречной, она пошутила что-то насчёт этого, я отвечал. Моя шутка понравилась, барышни посмеялись и у нас затеялась известная пикировка - практически ни о чём.
      Подходить к дамам было нельзя и жандармы позвали меня, но певички уже обступили меня и защебетали наперебой. За мною последовали мои адъютанты (из выпускников Абвершуле), слово за слово, шутка за шуткой - я предложил дамам лёгкий пикник со знаменитым "тумшайс алюс" - "темным рижским", слава о коем идёт по Европе. (Дамы были заинтригованы байкой, что "тёмный" цвет нашего пива происходит из-за того, что его настаивают на крови врагов латышей.)
      Увы, любое пиво не любит долгой езды, а древнее поверье запрещает переправлять "тумшайс алюс" через Неман. Балтское "Неман" странно похоже на германское "niemand" - "никогда". Отсюда удивительное поверье, что "темное рижское" - "слёзы Braalis-а" нельзя вывозить из пределов "тёмных земель", ибо "в землях Христа" оно становится "мёртвой водой" и "напитком забвения". (Последнее, как ни странно, имело смысл, ибо "тёмное рижское" гораздо крепче тех сортов пива, что варили в Литве, или иных землях Ордена и - сильнее пьянит.) Так что, - ежели дамы хотели попробовать знаменитое пиво, им следовало пересечь Неман.
      Девицы заспорили - им страшно хотелось попробовать знаменитый напиток. Да и чего говорить - они проехали всю Европу и, чтоб попробовать знаменитое пиво остаётся лишь - переплыть реку. Зато как потом дома можно будет похвастать, что пила знаменитое "мёртвое пиво", настоянное на человечьей крови! Барышни заинтриговались и спросили меня, - что у нас будет кроме пива и я предложил сушеную икру осетра - это склонило чашу весов в мою сторону. Перед легендарной "чёрной икрой" барышни не могли устоять.
      Потом уже Бонапарт - выстроил девчоночек перед собой и бил плёткой, требуя - чего же им не хватало? Пива? Сушеной икры? Им достаточно было просить и им бы залили ванны пивом и засыпали сушеной икрой. Он верил, что девицы поехали "заработать" на нашу сторону и ревность его успокоилась лишь тогда, как лазутчики доложили, что я принимал девиц в открытой беседке, где их могли видеть французы в свои подзорные трубы. Ничего не было. Кроме пива, да сушеной икры... Мы играли на нарочно привезенном рояле, пели, поили дам пивом, да разговаривали - ни о чём.
      А в обеих Ставках народ потихоньку занервничал. Два Государя прибыли в Оперу, а им объясняют, что приезжал Бенкендорф и увез певичек с собой! Особенно якобинцев задело то, что люди мои прогуливались с певицами по нашему берегу, о чем-то смеялись, беседовали и француженки не выказывали ни малейшего страха перед "русскими варварами", а мои офицеры даже и не думали "использовать право сильного", которое повсеместно применялось французами на этой войне. Забегая вперёд, доложу, что уже после Тильзита двое из моих людей взяли в жены бывших французских певиц - несмотря на всё их не слишком счастливое прошлое. Женщины - особые существа и для них букетик из одуванчиков, да кружка пива с сушеной икрой - иной раз милее золота с побрякушками.
      Потом говорили, что мы не могли нанести большего удара по самолюбию и морали противника. Из архивов следует, что французские фузилёры в какой-то момент взяли всех на прицел. Расстояние там такого, что в трубу видно выражение лиц собеседников. Вы готовы стрелять в голову дворянина, ухаживающего за дамой, когда та принимает эти ухаживания? Если готовы, - как вы себя после этого будете ощущать? Очень скоро многие фузилёры стали разряжать свои ружья, ссылаясь на усталость и резь в глазах. Пошёл слух, что от Немана идут ядовитые испарения, которые влияют на зрение и как будто - из этого фузилёров отвели от реки. А Бонапарт отдал приказ "вернуть девиц любою ценой".
      Ближе к вечеру к нам приехал его секретарь - Коленкур. Бонапарт спросил, - чего я хочу за "французских девиц". Я отвечал, что - никого не держу, но мне нужна - кузина моя, - принцесса Шарлотта. Девяти лет. Коленкур выслушал мою просьбу, не мигнув и не двинув бровью, а откланиваясь, на миг задержался и сухо спросил:
      - "Ежели кто тронет Софи, или любую из француженок хоть бы пальцем..."
      - "Смею ли я верить в то, что и с головы кузины моей не падет волосок?"
      - "Кому нужна девятилетняя девочка?! Не смею обещать того ж в отношении ее матери. Время - река с течением в одну сторону..."
      - "Мне важно не то, что уже было, но то, чего не должно быть".
      Мы ударили по рукам. На другой день Коленкур привез согласие корсиканца.

      На третий день в предрассветных сумерках я переправился на другой берег Немана, где меня ждали глухие кареты. Одна из них была больше, массивнее и мрачней остальных. От реки поднимались рваные клубы могильного, знобкого тумана и казалось, что черная карета со стальными решетками будто плывет впереди стаи малых карет по бесконечной серой реке. Я заглянул внутрь и увидал мою бледную тетушку, из-под рук коей на меня с ужасом смотрели две пары глаз. Тетушка сразу узнала меня и подалась ко мне телом, но я остерегающе покачал головой и она тут же отпрянула и снова приняла царский вид. Я обернулся к противнику, чуть кивнул, кто-то из якобинцев махнул платком и раздались два выстрела, а затем - еще один после этого. Томительная тишина и, наконец, из пелены густого тумана прогремели ответные условные выстрелы - с той стороны.
      Заскрипели канатные ворота на паромах, тетушка тайком взяла меня за руку, чтобы я - не пропал. Муж ее - прусский король в дни отчаяния бросил ее и детей, ускакав чуть ли не нагишом из дворца, хоть тетушка и кричала ему вслед, прося спасти - хотя бы детей. Помню, как мучительно долго скрипели канаты, подножка на карете была скользка и узка, но тетушка отчаянно сжимала руку мою, а губы ее дрожали и она прикусила их, чтоб не расплакаться. Для любой женщины - плен в сто крат горшее испытание, чем для любого из нас - мужиков...
      Когда два парома разошлись в предрассветном тумане, певички забросали меня воздушными поцелуями, а мне стоило большого труда смеяться в ответ. Лишь посредине реки я отпер тюремную дверь и сказал тетушке:
      - "Добро пожаловать в Пруссию, Ваше Величество. Она не столь велика, как полгода назад, но ждет не дождется своей Государыни".
      Королева медленно, будто не веря в происходящее, вышла из своего узилища на колесах, а за нею опять - робко выглянули две головки. Тетушка шагнула к перильцам парома, за коими струилась вода. За то время, пока плыли мы через Неман, взошло солнышко, и его лучи прорезали серую пелену вокруг нас, но туман еще был и солдаты почетного караула выступали из него этакими каменными изваяниями и казалось, что их ряды и шеренги уходят Бог знает куда... Было очень тихо - туман скрадывал все шумы и казалось, будто головы наши засунуты в большую подушку. Помню, как королева, утирая лицо, умывшись водою из Немана, зябко поежилась и шепнула:
      - "Ты видишь? Они все здесь... Вся моя бывшая армия. Перед тем как уйти навсегда, солдаты мои пришли проститься со мной..." - холодные мурашки побежали у меня по спине и мне вправду почудилось, что здесь в этом жутком тумане нас собрались встречать десятки, сотни тысяч людей... Потом из тумана появился глава мемельского дворянства - генерал фон Бисмарк, коий торжественно отсалютовал повелительнице и наваждение отступило.
      Прусская королева сошла с парома на берег, рухнула на колени и истово помолилась, потом с чувством поклонилась сырой земле и поцеловала ее. У нас дух захватило от этого. Потом тетушка встала, поблагодарила всех, кто остался верен и шагнула было к новой карете, но тут силы её оставили и прусская королева чуть не упала на родимую землю. Мы поддержали вовремя королеву, расстегнули ворот платья, дали нюхательной соли и растерли виски нашатырем.
      Государыню понесли, статс-дамы, сопровождавшие госпожу и в тюрьме и вынесшие всё то же, что выпало на её долю, засуетились вокруг повелительницы, а дети остались одни. Мой кузен - весьма живой и веселый мальчик мигом забыл все свои страхи и со всех ног побежал смотреть на солдат караула. Прусские офицеры оживились и зашептались о том, что "грядущее правление должно стать для Пруссии во сто крат счастливее нынешнего". (Лишь после теткиной смерти Пруссия осознала, что живость для короля - не лучшее качество.)
      Так что весь офицерский эскорт последовал за принцем осматривать караул, а про кузину мою все забыли. Девочка стояла одна в сером тумане и ее монастырское платьице висело на ней мешком, совершенно скрывая фигуру. У нее было худое и чуточку костлявое личико, тоненькая цыплячья шейка и из бесформенного платья выглядывали остренькие детские ключички. Этакий гадкий утеночек... Видно ей не впервой было оставаться наедине с собой и она уже не слишком расстраивалась от недостатка людского внимания. Пару минут она потопталась на месте, а потом боязливо, настороженно озираясь по сторонам, пошла следом за матушкой в ее карету. У меня сердце сжалось от дурного предчувствия - было похоже, что малышку люто обидели. Да так, что ей некому ни признаться, ни выплакаться. Руки моя сжались, - я уже знал, что брат ее - не шибко умён, стало быть именно её и хотели сдать в монастырь. А когда не удалось, так - хотя бы обидели...
      У новой кареты был высокий порожек, а девочка была слишком слаба. Нога ее соскользнула и малышка со всего маху ударилась лбом о дверцу кареты и коленкой о стальной порожек. Глаза ее налились слезами, но она сразу до крови прикусила губу, - видимо ей внушили, что прусские принцессы не плачут. Страна - казарма...
      Может, кто и хотел подойти, да я первым успел. Я поднял кузину на руки (она и не весила ничего), поцеловал в глазки, чтоб никто не видел предательских слез, и:
      - "Вам не больно, Ваше Высочество?"
      Девочка обвила мою шею своими тонкими ручками, прижалась ко мне и я осознал, - насколько ей одиноко и страшно. Чтоб ободрить ее, я прошептал:
      - "Ну все, все... Теперь мы вместе и я никому не дам Вас в обиду. Ты веришь мне? Ведь я твой старший брат, верно?"
      По сей день не могу забыть счастья в глазах малышки, когда она прильнула ко мне, прошептав, - "Ja, Bruder", - у меня было чувство, будто я держу в руках больного воробышка. Мне казалось, что я могу убить её - одним лишь дыханием, - настолько она была слаба после пережитого. Я подсадил ее в карету, она легонько ойкнула, опершись на побитую ногу, и сразу обратила на себя внимание прусских статс-дам. (Милочка, какой ужасный синяк! Эй, кто-нибудь - льду и корпии Ее Высочеству!)
      Французской Империи не нужны были все эти крохотные германские княжества, но Бонапарт не хотел прослыть узурпатором. Поэтому детей - постригали в монашество. Чинно и благолепно. Только после пострига... Скоту всегда охота испробовать принцессу "на зуб", - пусть совсем маленькую. Ведь монашка все равно никому ничего не расскажет, да и кто выслушает ее робкие жалобы? Дело открылось после того, как князья, да бароны стали стариться, а дочери их не могли, или не хотели рожать, - вот все и вышло. Стали искать концы, а я уже - всех сыскал... Главе Комиссии по воинским преступлениям сиё было - прощё.
      Всю жизнь не могу избавиться от гадкого ощущения, - именно после того как я вывез певиц, мою кузину обидели. Стало быть - я во всём виноват. Нынешняя моя госпожа Государыня Александра Фёдоровна говорит, что - я ничего не мог изменить, после пострига к ней в келью всё равно бы пришли, но... Я всё равно - всю жизнь чувствую, что это - я виноват. В общем... С того самого дня война с Францией стала для меня чем-то - личным.
      Многие потом любили рассказывать, - как я в тот день во весь опор скакал из Мемеля в Дерпт - на встречу с графом Спренгтпортеном. Вспоминали, как я почти что бежал по двору и витым лестницам Дерптской крепости к графу на аудиенцию. Я так стремился к нему, что обогнал всех гонцов, спешивших к нему с известиями об удачном обмене оперных див на Прусскую Государыню. Секретарь Спренгтпортена при моём появлении сразу зашёл к старику, и буквально тотчас вернулся ко мне с приглашением. Граф славился умением владеть собой и лишь по известным мне признакам я узнал, - насколько он изумлен меня видеть:
      - "Садитесь. Вы - вне себя. Бальзам, коньяк, водку?"
      - "Спасибо. Водку. Дайте мне... Дайте мне назначенье во Францию".
      Старик медленно, по-черепашьи, выполз из-за письменного стола, проковылял к шкафу с напитками, томительно долго лил водку в коньячную рюмочку. Затем он достал пузырёк с какими-то каплями и стал долго капать в питьё:
      - "Они убили вашу прусскую тётушку?"
      - "Нет, обмен состоялся по правилам. Всё хорошо".
      - "Убили принца? Ослепили его? Он не сможет продолжить династию?"
      - "Нет, нет, - что вы... Всё хорошо".
      Граф сел напротив меня, глазами приказал выпить водку со снадобьем, а потом тихо пробормотал:
      - "Ну, раз с вашей тётушкой - королевою и принцем - кузеном хорошо, остаётся лишь один человек. Совсем маленький человек. Ничего не стоящий с точки зрения династической... Я впервые вижу вас в таком бешенстве, Бенкендорф...
      Я не могу вас отправить во Францию. Не хочу вас терять. Я сейчас налью вам ещё и велю постелить в гостевой, а для ваших людей приготовят казарму... Дела - под аффектом не делают и мне нужно время, чтоб обдумать всё, что произошло".
      Через день граф при встрече спросил, - не остыло ли во мне желание ехать во Францию. На это я склонился перед моим старшим Братом по Ордену и отвечал:
      - "Исполню любой приказ, ежели он приблизит меня к моей цели, и да будет на всё Воля Божия".
      - "Слава Богу, сын мой. Всё что мы делаем - во Имя Господа, но не Славы, золота, или - утоления наших чувств. Чем бы вы сами пожелали заняться?"
      - "Говорят, в заключаемом мирном договоре есть статья, что Россия вышлет всех Иезуитов-католиков. По-видимому враг осознал, - насколько опасно оглашение Иезуитских секретов и сведений. Я думаю, - работа с этими людьми - не окончена.
      Заняв Рим, безбожники получили списки нашего Ордена и теперь иезуиты обязаны клясться им в Верности, или - быть уничтожены. За теми, кто даёт клятву, положен негласный надзор, но вне Франции такой надзор - затруднителен и их принуждают селиться во Франции. Стало быть - надо ехать за ними во Францию".
      Граф тогда вышел из-за стола, сделал мне знак, чтоб я склонил голову, а затем, чуть приподнявшись на цыпочки (у нас была разница в росте) с чувством поцеловал в голову, и прошептав кардинальское благословение, произнёс:
      - "С Богом, мальчик... Я тут вспомнил, что в дни Революции в Англии при диктаторе Кромвеле прижился французский "реббе Жакоб". Этот человек доводился племянником кавалеру дю Ли - капитану гвардии кардинала де Ришелье, который (по слухам) доводился истинным отцом Людовику XIV - Королю Солнце. Так что Кромвель привечал у себя не абстрактного реббе, но - члена августейшей фамилии. Обычный аристократ, - конечно, не якшался бы с Кромвелем, но Жакоб был "жид"...
      Замени "реббе Жакоб" на "Бенкендорф", а "Кромвель" на "Бонапарт". Знаю я всех этих мелкопоместных - Кромвелей с Бонапартами! Корону стянуть-то стянут, а ведь - нету у них "помазания"! Кромвель мечтал общаться с Бурбонами, неужто Бонапарту не лестно видеть у себя при дворе человека с Кровью Романовых?
      Послал я вчера человечка ко двору Бонапарта с известием, что ты - Романов, а страна твоя - спит и видит, как бы выбраться из-под русского сапога... Неделя-другая - и придёт тебе персональное приглашенье во Францию. Ну и, - с Богом...
      И ещё, - я рад, что мы с тобой - одну думу думаем..."

      Теперь объясню - как мы с сестрой составили пару для танцев. Выросли мы с сестрой в бывшем сердце Ливонского Ордена. Ордена Военного и Монашеского. Ежели вы представите себе девочку, свято уверенную, что чёрное глухое платье до пят с единственным украшением в виде креста, это - верх красоты и изящества, вы очень много поймёте из её взрослых вкусов и прихотей.
      Вообразите теперь, что на эту - весьма цельную и жёсткую (ежели не - жестокую) по воспитанью натуру натянули обучение фрейлиной при дворе нашей бабушки. Я доложил - как бабушка отняла нас с сестрою у матушки - для обучения. У сестры это произошло в тот момент, - когда девочка становится девушкой. Случись это позже и сестра стала бы образцовой наседкой. Случись это раньше и сестра вышла бы "екатерининской фрейлиной" - вольной на амурные авантюры и глупости. А в её случае - она выучилась нравиться и привлекать мужское внимание притом, что пасторские внушения - не дозволяли ей броситься на все тяжкие.
      Дальше же - из причин политических Государь женил сестру на бароне фон Ливен. Я уже доложил о том фрукте... Поэтому он жил в Царском Селе в обществе таких же как он - виночерпиев, а сестра - в Павловске, будучи гувернанткой для Павловен. Надо знать, как Мария Фёдоровна относилась к воспитанию дочерей, чтобы вообразить будто "соблазнительнице" дали бы формировать их характеры.
      Когда же Государь утомился фон Ливеном и прогнал того с глаз долой, сестра вынуждена была составить мужу компанию. Тут-то и произошла главная перемена в её судьбе. Вчерашняя гувернантка в закрытом от мира Павловске вдруг обнаружила, что она "царской крови", баснословно богата и - "свободна" в глазах высшего общества. (Фон Ливен с первых дней пребывания в Англии очень сдружился с господином не прятавшим своих прихотей, - а по общим понятиям жена подобного существа не может изменить ему ни при каких обстоятельствах).
      Я уже говорил, что "всякой мрази охота пробовать принцесс на зуб", - то же самое верно и для кое-кого из высшего общества. Сестра после мне сказывала, - что ей пришлось пережить в эти дни - предложения сыпались на неё просто градом, - одно грязнее другого и - омерзительней. Чтоб избавиться от всего этого - дочь моей матушки нашла простой выход. Она объявила, - "Я буду с тем, кто в состоянии заплатить больше того, чем я стою". (Ирония в том, что дочь богатейшей герцогини Европы стоила явно больше, чем могли предложить её ухажёры - все вместе взятые.) Слова её пошли по миру и сестру принялись звать - "самой дорогой шлюхой нашего времени". А раз так, то... Желание оказаться в её постели стало тешить самолюбие - очень серьёзных господ. Иметь на содержании "самую дорогую шлюху" - вопрос самоуважения и тщеславья для некоторых. Короче говоря, из огня сестрица угодила да - в полымя. За вычетом того, что вместо молодых жеребцов, да лунатиков на неё теперь сыпались "практические" предложения от людей в возрасте.
      Не знаю, чем бы всё это закончилось, но на одном балу её пригласил на танец один боевой офицер - они разговорились и друг другу понравились. Любопытно, что у офицера не было за душой ни гроша, но... в тот же вечер он спустил с лестницы банкира, который явился к сестре с очередным предложением, а вслед за ним пытался откланяться и сам офицер - этот человек был просто джентльмен.
      Вот так и вышло, что сестра моя влюбилась в "милого Артура" - полковника Уэлсли. Через много лет (когда сестра наконец получила официальный развод с её горе-мужем, - фон Ливеном) герцог Веллингтон был первым, кто прибыл в Империю - просить её руки. При этом Герцог не уставал повторять, что именно Доротея вдохнула в него уверенность и решимость в достижении всех высот. Не знаю, - сколь герцог верил в собственные слова, но, - полковника Артура Уэлсли приняли в Виндзорском дворце именно в качестве "близкого друга баронессы фон Ливен".
      Когда английскому Королю Георгу подали на подпись Указ о назначении Уэлсли командующим Экспедиционным корпусом, он спросил у Принца-Регента - что такого особенного в этом Уэлсли, чтоб назначать его на сей пост через головы десятка других дельных командующих? На это Принц-Регент обернулся на баронессу фон Ливен, которая на правах племянницы Короля присутствовала на аудиенции. Сестра, сделав глубокий книксен, тихо ответила: - "He is Gentleman". На что Король понимающе поднял бровь и одобрительно кивнул: - "Oh... I see", - подписывая Указ. Так "милый Артур" отправился готовить войска для того, чтобы стать Веллингтоном, сестра рассталась с известной частью своего состояния (ей пришлось оплатить добрую половину Португальской кампании), а разнообразные жеребцы с нуворишами опять принялись обивать ей порог. Сестра не могла оставаться в Англии, - слишком много связывало её теперь с "милым Артуром". Она не смела вернуться в Империю, - там её не ждали ни в Царском Селе - без мужа, жившего в Англии, ни в Павловске - где её роман мог быть дурно принят Государыней. Поэтому она предпочла переехать в Париж. Я ей - всегда рад.
      Но в Париже, увы, повторилось всё то же самое, что и в Англии. Пару раз мне пришлось убивать на дуэли обидчиков Доротеи, пару раз - бить морду негодяям попроще, но одно дело, когда за Дамскую Честь бьётся её "милый друг", другое же - старший брат... Было ясно, что "без сердечной привязанности" ей не прожить. Выбор был невелик и сестра сама остановила свой выбор на Талейране. Когда её спрашивали почему, - она отвечала: "От него не разит луком и сидром, - редкость для Франции!" Это было столь обидно французам, что скоро от неё отстали почти все почитатели.
      Между нами же, - доложу, что сестра каждую неделю писала письма "милому Артуру", а я отправлял их с дипломатической почтой в Империю - откуда их уже слали в Англию, а "милый Артур" раз в неделю ей отвечал. Письмо месяц шло в одну сторону, месяц в другую и это напоминало разговор слепого с глухим, но любовников это устраивало. Сестра выбрала в "bon ami" престарелого Талейрана - за его возраст.
      Дальше - больше. Ни для кого не секрет, что я считал и считаю маркиза предателем. Не знаю, что по его поводу думала Доротея, но у нас с сестрой обычно общее мнение. Когда женщина не слишком уважает своего избранника, она начинает его изводить. Сестра привыкла морщить нос в присутствии Талейрана и жаловаться на то, что он о ней не заботится. Тот не знал, что и думать. Он так пыжился угодить своей пассии, что влез в большие долги. Но можно ли угодить подарками милой, ежели состояние той больше вашего?! Как бы ни было, - ситуация сия заинтересовала меня в смысле практическом. По прикидкам моим выходило, что маркиз задолжал кредиторам более миллиона гульденов, а аппетиты сестры только лишь нарастали. Поэтому я предложил графу Спренгтпортену небольшую кредитно-финансовую операцию - я ссужал наше посольство известною суммой, оформляя её как "дар Российской Империи" в обмен на известные льготы в Прибалтике, а посольство предлагало эту сумму Талейрану - в обмен на службу Империи. Спренгтопортен посоветовался о том с Императором, тот "дал добро" и вскоре мой секретарь фон Нессельрод предложил Талейрану "поработать по сходной цене - на Россию".
      Я в обмен на налоговые послабления для семейных мануфактур передал русскому посольству три миллиона гульденов. Маркиз получил эти три миллиона гульденов от посольства. Затем эти самые три миллиона в виде подарков вернулись к моей сестре, которая вложила их в развитие тех же самых мануфактур. Движение такой суммы денег не могло пройти не замеченным. Эти деньги заметили в банках и за столь ловкий "гешефт" мы с сестрой заслужили безусловное уважение. Но эти деньги заметили и те, кому положено всё заметить. То бишь - жандармерия.
      Тут мне повезло. Однажды в кафе, где я любил играть в шахматы, я случайно услыхал беседу жандармов за соседним шахматным столиком. Один сказал:
      - "... Они сломали руки бедному Дюнуа и раздробили ему коленные чашечки. Он всё равно не признался, и они повесили его - как простого "врага народа" без дела, признания и доказательства. Бедняга хорошо умер, - иначе он потянул бы за собой и всех прочих. Ребята собирают деньги для его вдовы. Ты участвуешь?"
      - "Да, разумеется. Почему ты спросил?"
      - "Извини, друг, - паршивые времена. Знаешь Мишо из третьего департамента - он отказался! Говорит, что сбор средств для семьи "врага народа" - преступление. За это нас самих когда-нибудь привлекут..."
      - "Par bleu! Когда за мной придут эти "народные следователи", я пущу себе пулю в лоб, но не доставлю им удовольствие - мучить меня. Канальи!"
      Жандармы разговаривали весьма громко - они много выпили, а предмет их разговора был в том, что "народные сыщики" из военной полиции в эти дни арестовали и казнили видного жандарма по имени Дюнуа: "за благородную кровь и сочувствие к врагам народа и Франции". Довольно спорное обвинение, особенно ежели за него можно ломать руки и дробить колени подследственному.
      Видите ли, - жандармерия той поры управлялась дворянами, уцелевшими с эпохи монархии, полиция выросла из народных низов. Эти "цепные псы народных судов" - всех богачей и дворян ненавидели. Отсутствие образования и учителей "народные сыщики" восполняли "народными методами". То бишь, - средь них было немало бывших воров и поэтому работу с подозреваемыми эти люди обычно вели... как принято в среде уголовников. Из этого меж военной полицией и жандармами шла нешуточная вражда. При этом полиция все эти годы усиливалась, а жандармов то и дело "выдёргивали по одному" и казнили... "за благородную кровь и сочувствие к врагам народа и Франции". Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы предугадать - рано, иль поздно эти "народные сыщики" добрались бы до любого жандарма и - казнили его, так что... Я вдруг задумался, - все ли жандармы готовы пускать себе пулю в лоб, когда их не минет чаша сия? Но и спасать шкуру ценой сделки с противником - соберётся не каждый. Нужен был кто-то "с гнильцой"...

      Главный французский жандарм - граф Фуше прославился тем же, что и Талейран, - служил Бурбонам, потом Революции, Террору, Директории и вот теперь - Бонапарту. "За любые деньги исполню Приказ любой Родины". Я смекнул, - законы с каждым новым правлением менялись разительно. За то, что казалось шалостью в дни Монархии - в годы Террора рубили головы, а за то, что при Терроре казалось обыденным - Бонапарт по головке не гладил. Нужно было иметь особо эластичный хребет, чтоб выжить наверху при таких изменениях. Но ведь и на старуху бывает проруха, - что ежели хоть раз граф Фуше не поспел за "велением времени"?
      Я стал искать и - нашёл. Выяснилось, что у "кровавого мясника" была незаконная дочь, а у той дети и муж - содержатель игорного притона с рулеткою. По французским законам за содержание игорных домов полагалась смертная казнь с конфискацией всего нажитого, причём срока давности за это преступление не было.
      На первый взгляд, это - дико, но ларчик просто открывался, - до Революции во Франции спускали за рулеткою - состояния. В том числе - деньги из общественных фондов и откупов. Фонды имели обыкновение разоряться, а откупщики - разорять простых мужиков. В общем рулетка стала этаким жупелом, а содержатели её - такими же негодяями, как наиболее одиозные монархисты. Дело дошло до того, что в годы Террора содержатели всех игорных домов были приравнены к "врагам Народа" со всеми вытекающими отсюда последствиями. В случае с Фуше - дело тянулось именно с времён монархических: дочь его вышла замуж за сына хозяина игорного дома, а относительно молодой жандарм покрывал делишки своего кума. Нельзя сказать, чтобы это было совсем уж законно, - но по тогдашним понятиям - более чем невинно. Затем игорный дом перешёл по наследству, сам Фуше стал главным жандармом Империи, но законы к тому времени приобрели весьма мрачный вид - и главный жандарм мог сколь угодно держать дело сиё под сукном, но случись что - и внуки его стояли б на паперти, а дочка "за соучастие" пошла бы - на каторгу.
      Как только я раскопал эту историю, - я сел играть с зятем Фуше и разорил того - донельзя. Особого мастерства в этом нет, - теория вероятностей - чёрное и красное выпадают практически поровну и если всю ночь ставить на чёрное - рано иль поздно в этот цвет придёт столь длинная серия, что соперник ваш останется без штанов. (Главное, чтоб у вас хватило средств пережить слишком длинные "красные серии" - которые согласно той же теории вероятностей - тоже случаются.)
      Жаловаться мой противник не мог, а отдать долг ему было нечем. Тогда я послал жену проигравшего к её батюшке. По итогам беседы рулетка переехала из Франции в Баден, - сам французский жандарм не мог сделать этого, а у нашей семьи были давние интересы в Бадене и тамошнему монарху проще было пустить себе пулю в лоб, чем кому-то из нашего дома отказывать. Но рулетка - рулеткою, а работа - работой. Граф сразу же объявил, что за одно прощение долга он работать не будет. Мол, "я закрыл твоё дело о подкупе Талейрана - это покрыло долг моей дочери, если нужно что-то сверх этого - деньги на стол, а шантажировать меня - ну, попробуй". Всегда люблю людей цинических и практических - с ними проще работать.
      Видите ли, - жандармы всегда на виду и Цари проверяют их тщательней, чем иных слуг. Поэтому я не мог просто взять и отдать главному французскому жандарму его "тридцать сребреников" - это создало бы ненужные вопросы и ажитацию. Но в Писании сказано: "Где умный человек прячет лист? - В лесу. Что делать, если нет леса, куда можно спрятать тот лист? - Этот лес надо вырастить". И меня осенило, что ежели я не могу платить Фуше лично, то моё ведомство может платить его ведомству - в целом, - под видом "просьбы о помощи". Тогда с моей стороны был послан запрос нашему Государю на предмет "Учреждения в Российской Империи Жандармского Корпуса на манер Жандармского Корпуса Франции", а уж Государь "по-братски" - запросил Наполеона "о помощи". Так как помощь в таких делах не может быть бескорыстной - я оплачивал обучение будущих наших жандармов из моих средств. За это Государь Александр освобождал лютеран от налогов в Прибалтике, а Наполеон - разрешал обучение. Оба Императора - согласились, - французскому нужны были деньги (в том числе и - на жандармское жалованье), а наш знал - скрытую подоплёку. Итак, - вполне официально я перевёл с моего счёта на счета жандармерии Франции более четырёх миллионов гульденов, из которых более миллиона - задержалось на личных счетах графа Фуше. Короче говоря, - "деньги на стол" были выложены.
      Всё это всплыло уже после полного разгрома Франции и многие были в шоке - до этого частенько находились предатели в самых верхах любых обществ, но идея, что можно купить целое ведомство, потрясла людей донельзя. Особенно если учесть, что я купил то самое ведомство, которому полагалось ловить этих самых предателей.
      Кстати, - любопытный момент - людей моих обучали жандармскому ремеслу те самые субчики, которых позже - во время войны мои люди допрашивали. Доложу, что бывшему учителю говорили, что именно из преподанного им - сейчас с ним будут делать и он становился, как шелковый. Знаток всегда понимает - какую именно боль он в состоянии вытерпеть и каково жить калекою - после этого. Так что - с тех пор всё импортное оборудование для допросов у меня в ведомстве зовут: "культурным влиянием", а сам допрос - "французскою лекцией".

      Между тем - мой рулеточный подвиг имел следствие самое неожиданное. Не прошло и недели, как закрылась последняя рулетка во Франции - и нас с сестрой пригласили на приём в "салон Жозефины" (жены Наполеона Бонапарта). Мы, разумеется, приготовились, думая, что нас приглашают опять - станцевать, но - вдруг ко мне подошел молодой Карл Бонапарт (сын Людовика Бонапарта - старшего брата в этой семье). Оказывается, молодой человек обожал играть и при том - обычно проигрывал. Поэтому человек, разоривший богатейшее игорное заведение Франции, был для него - гением и самым желанным другом, а возможно - Наставником. Я рассмешил повесу парою анекдотов на игорные темы, да так, что он смеялся на весь салон и на веселье потихоньку стянулись его дядья, братья и кузены.
      Есть поговорка, - коль собираются немцы - весь разговор у них "о трех К": "Kaiser, Krieg, Kanonen". У русских же - про три "П": "про Престол, про... милых дам и про Похмелье". Наша беседа шла скорей - на русский манер. Через четверть часа мы так смеялись, что нас просили - отойти в сторону, а то - дамы кругом. А надо сказать, что вечер был - не из обычных, но и не из знаменательных. Что-то вроде именин то ли - камеристки мадам Жозефины, то ли - ее любимой собачки. Короче говоря, - танцев не было, так что подержаться за дам не пришлось и мы ретировались в тихую комнатку, где и распили - бутылочку. Другую. Десятую...
      Вообразите, - к нам пришел "Сам" (sic!) (а остальных мы гнали взашей!) - сказать, что мы не в казарме и нельзя так орать, хохотать, да ругаться, - "сама" Жозефина расстроена. Мы побожились, что больше не будем, налили Государю и принудили его выпить. Он обещал, что вернется, а мы дали Слово - более не шуметь. Первые полчаса мы шикали друг на друга и прижимали пальцы к губам, но потом - наше внимание отвлеклось, а Император уже не явился, - видно, махнул рукой!
      К утру мы все были в состоянии амикошонском и новые друзья звали меня - Алессандро, а я их - Лючано, Джузеппе, Джеронимо, Луижди и Карло! Столь быстрое вхождение в этот дом меня радовало и я строил планы, но я и предположить не смел - насколько быстро я окажусь крепко связанным с Бонапартами.
      Как раз в эти дни, два Императора (Наполеон с Александром) - собрались на встречу в Эрфурте. Уже потом, - после победы над Францией - выяснилось, что в дни этой встречи Талейран готовил статьи нового договора, а по ночам слал через вашего покорного слугу нарочных к нашему Императору. Нарочные везли наставления - что в тех статьях невыгодно нашей Империи и что - от Наполеона за то, или иное можно требовать. Так как вся операция покрывалась и прикрывалась жандармами Франции, назначенными графом Фуше - Наполеон и заподозрить не мог ничего, изумляясь политическому чутью и дару провидения русского визави, а посвященным оставалось только посмеиваться. Но совсем уж рассмешил общество иной случай.
      Как раз в Эрфурте Наполеон начал свататься к нашему Государю к сестре царя - Анне Павловне. Царь выслушал Императора, рассыпался в словесных любезностях и просил дать ему пару дней на раздумье. И как раз в эти дни Мария Фёдоровна совершенно случайно гостила у прусской королевы - прямо тут по соседству.
      Наш Государь прибыл к двум Государыням, когда те пекли пироги. Дело это весьма кропотливое и увлекательное, а с политической точки зрения и - интимное, ибо подданным не след знать, как именно правители развлекаются. Поэтому кроме цариц в комнате были только их близкие. (То есть, - те русские фрейлины, что пережили царскую опалу вместе с Государыней в Павловске, и те прусские, что вынесли все тяготы с их Государыней во французском плену.) Более специфичной аудитории при оглашении Бонапартова сватовства нельзя и придумать.
      Как бы ни было, Царь долго докладывал о всех выгодах и достоинствах этого сватовства, пока Королева-Мать месила начинку, а прусская королева колдовала над тестом. Затем две государыни ласково и заботливо собирали, да наряжали пирог, пока Царь делился с ними своими опасениям о возможных невыгодах сего брака. Мария Фёдоровна с прусской царицей как раз ставили пирог в печь, когда Царь спросил - её мнение. Государыня, не оборачиваясь, только хмыкнула, а Государь сказал:
      - "Ну, так я и думал", - и отправился к Бонапарту.
      На встрече с корсиканцем Царь объяснился, что не смог получить одобрения матери, а юная княжна, - "увы, сугубо под материнским влиянием", так что... На сей счёт при русском и прусском дворах пошёл разговор, что наш Царь стал медиум, ибо по материнскому хмыканью, да ещё - со спины, - трудно сделать какой-либо вывод, и в то же время, похоже, что Государь - угадал. Небывалая проницательность!
      У встречи Императоров в Эрфурте много следствий. Главными для меня стали - отставка Талейрана с поста министра иностранных дел Франции и сватовство корсиканца к невесте из Австрии. Сватался он весьма оригинально - с боем пушек и разгромом армии отца предполагаемой невесты под Ваграмом, но не в том суть.
      Видите ли, Жозефина - супруга Антихриста была бездетна. Наполеон был католик, а развод у них невозможен. В случае отсутствия у Наполеона Наследника, престол по его смерти доставался его старшему брату Луи, а после - старшему сыну Луи - Карлу. И вот, - после Эрфурта Наполеон надумал свататься в Австрию.
      Однажды к нам домой постучал посыльный от Карла Бонапарта, - мы с ним сошлись ближе всего. Я застал принца в отчаянии, - он был жутко пьян:
      - "Жози всё ругала отца с дядюшками, что те забываются. Она говорила - всё равно же всё наше - семейное, и грозилась что когда-нибудь расскажет обо всём Императору. А теперь mon papa взял лишнего и австрияки нажаловались. Ты не представляешь Гнев Императора, - он лишил отца - Короны Голландии! Это же чересчур, - отец его старше! Как корсиканец посмел обижать брата старшего?!"
      Итак - Наполеон разводился с бесплодной женой, и похоже что надеялся на Наследника. Старший брат его Людовик лишён короны Голландии по уголовному обвинению, а стало быть - его дети становились детьми уголовника, лишаясь прав на возможное царствие. Есть от чего расплакаться старшему сыну Людовика...
      Что мне оставалось? Сперва я сидел рядом с беспутным царевичем и как мог - утешал. Затем до меня дошло - рядом со мною сидел человек, который в глазах кредиторов был наиболее вероятным Наследником, а стало быть - имел безусловный кредит в любом банке. Будучи мотом и кутилой - беспутный Карл этим пользовался.
      Но теперь - все вложенное в него могло пойти прахом, а это значило панику, или даже крах на Бирже! Французские банки слишком вложились в Бонапартов (в сравнении с братьями Наполеон был почти что бессребреником), а банкам в Австрии не нравилась Революция. Это значило, что если развести Наполеона с его ж братьями - он со своей армией мог остаться без единого су (то бишь - полушки). Все эти мысли мне долго описывать, а в моей голове они пронеслись быстрей молнии.
      - "Когда вернётся отец? Он жаждет броситься в ноги и молить о прощении? Объясни ему, Цари не стоят на коленях - даже перед своими младшими братьями! Царское Величие - Дар Божий, преклоняя колени пред младшими он пойдёт против Господа, лишив тебя и внуков - Милости Божией! Скажи ему, чтоб он думал о троне и роде. Его обидели, путь Наполеон извиняется! Будь - членом Царской фамилии!"
      Пока я приводил Карло в чувство, собрались банкиры дома Бонапартов. Слух о разводе с Жозефиною, грядущем венчании с австрийской принцессой и лишении Людовика Бонапарта короны Голландии - привёл общество в ужас, трепет и сильное негодование, а речи мои подтолкнули их к действию. Нет в мире людей отчаянней богачей, коим грозит безусловное разорение. Вот о чём мы уговорились в тот день:
      "Развод - ужасный Грех для католика". (Религиозность не была сильной стороной Франции, но последние войны велись с врагами католиков, а католики (Испания, Саксония, Бавария, Австрия) были на её стороне. Поэтому для французов понятия "католик" и "не католик" уравнялись в смысле с - "наш" и "не наш").
      "Человек не может доносить против родственника". (Революция расшатала все прежние устои общества, в том числе и - Семью. В годы Террора донос брата на брата стал обычною практикой, но люди тяготились всем этаким. Отсюда требование запрета на доносы на родственников получило столь мощную поддержку в обществе. Это требование не касалось политики, но теперь даже сам Император не смел донести на брата своего - Голландского короля, ежели дело было - только имущественным).
      "Французские женщины - достояние Франции". (Подразумевалось, что немки, русские, полячки и - особенно австриячки, - лишь добыча победительной армии и смеют быть лишь пленницами, любовницами, да наложницами победителей. Для Франции главным доходом стала военная добыча, но офицеры гибли, а вдовы их и незамужние девицы яростно бились против практики женитьбы на пленницах).
      Эти три лозунга, против которых не смел возразить даже Наполеон, заложили основу партии французских националистов - "бонапартистов". Мы, не выступая против Наполеона, заявляли: мы не признаём развод с Жозефиной; мы не признаём лишение Людовика короны Голландии; мы не признаём брак Наполеона с принцессой из Австрии. Иными словами, - после смерти Наполеона его преемником должен был стать - его брат Людовик, затем - принц Карл, а потом первенец Карла. Забегая вперёд, доложу, что сегодня претендент нашей партии на престол - сын Карла - Луи Наполеон Бонапарт III, называет мою сестру "крёстной матушкой", а моего незаконного сына - своим личным банкиром и "министром финансов".
      Наша партия сразу стала крупнейшей и богатейшей, а также имеющей очень сильную поддержку во всех слоях Франции, - единственной легальной оппозицией к возникшей вокруг Наполеона так называемой - "имперской партии". Сперва многие "бонапартисты" боялись гнева своего Императора, но к счастью тот осознал, что преследуя нас, он выглядит Антеем, оторванным от Земли - Франции. Император очутился в положении человека идущего ради явных врагов - против своего народа.
      Тогда-то Император и стал, "замазывая трещину", множить неловкости одну - на другой. Чтоб прекратить разговоры о том, что он против католиков, Наполеон ударился в показную религию. И этим обидел якобинцев из "старой гвардии" - как раз перед "русским походом" очень многие из якобинцев, прославивших себя при Фридлянде и Аустерлице, подали в отставку, ибо им не понравилось "новое религиозное ханжество" и "показное рвение католическое" - их Императора.
      Чтоб заткнуть рты, говорящие о том, что он против Семьи, Антихрист стал назначать братьев на должности маршалов. Увы, братья его были больше горазды расхищать государственную казну, чем командовать армией. А якобинские маршалы отказывались воевать как раз потому, что в армии опять появились ксендзы, да кюре.
      Чтоб не говорили, что он против француженок, Наполеон отказался признать сыном своего ребёнка от полячки Валевской. Этим он жестоко оскорбил офицеров из набранной им армии "двунадесяти языков". И так далее...
      К 1811 году Россия и Франция опять оказались в том же положении, как и перед началом всех войн: одна армия гребла деньги лопатою, ибо на неё работала вся промышленность этой страны, а вторая сидела с перетянутым животом, когда промышленность её же страны не желала работать на армию. Вот такой оборот.

      Увы, любой человек, становясь фигурою политической, привлекает к себе внимание - в том числе и спецслужб. Разумеется, Наполеону - сразу доложили имена тех, кто составил ему оппозицию и опала его - ждать себя не заставила. Любопытно, что о нас с сестрою доносили Французскому Императору. "Бенкендорфы добиваются покровительства и выделения их земель в суверенное Герцогство под эгидою Франции. Шаги их нужно считать, - попыткой входа в доверие к тем, кого они видят своими будущими повелителями". На этом доносе рукой Наполеона начертано: "Ещё одна обычная феодальная пакость - крысы бегут с тонущего корабля". Как видите, - Наполеон не считал нас агентами русской разведки, но в то же время звал "крысами". То бишь, - некими авантюристами от политики, коим следовало преподать известный урок. А как говаривали в Древнем Риме: "Нету противоядия против Цезаря".
      Здесь надобно пояснить, что французы - люди азартные. Из-за этого игорные дома здесь издревле пользовались дурной славой. Поэтому в Революцию люди брали не только Бастилию, но и карточные притоны с рулетками. В те дни они верили, что сжигая колоды карт, они борются с игроцким инстинктом во Франции. Но люди всё равно хотели играть и на смену картам, рулетке и кубикам пришла игра в шахматы.
      Шахматы не зависят от случая, поэтому их не запретили в дни Революции, а стало быть - они стали единственным легальным способом сыграть на деньги, или иной интерес. Францию охватила "шахматная лихорадка". Я уже доложил, что идея о подкупе всей жандармерии пришла в мою голову за игрой в шахматном кафе, где жандармы, игравшие за соседним столом, вели себя слишком шумно. Уже потом, когда я вовсю вёл вербовку графа Фуше, - до меня дошла ещё одна мысль: кафе в этот день было полным, но я обратил внимание на один-единственный разговор - только лишь потому, что жандармы были пьяны и чересчур громки. А сколько на самом деле - в этом кафе было жандармов? Офицеров иных родов войск? Членов правительства?
      В шахматы играли в те дни - поголовно, и в кафе стоял постоянный гул - кто обсуждал давешнюю партию, кто - военные новости, а кто-то - любовниц. При этом все вроде бы - были у всех на виду, но о чём именно шёл разговор из-за гула было неведомо. К тому же - то и дело кого-то с позором выкидывали за дверь - якобы за подсказки, но на деле - запрет на азартные игры всё ещё действовал и ежели бы какой шпик доказал, что играют на интерес, - игрокам бы не поздоровилось. Отсюда - всех "не-игроков" от подобных заведений отваживали. Тогда у меня созрел план - кафе могли быть идеальным местом для встречи с агентами, передачи им денег, а от них - интересующих сведений. Для этого нужно было только одно, - тот, кого я называю теперь в моих лекциях - "почтовым ящиком".
      Вообразите, - сидят двое в битком забитом кафе, двигают фигурки взад и вперёд и болтают о пустяках. Никто не смеет ни подходить к ним, ни - о чём-либо заговаривать, - это не принято. Игра происходит за столиком, арендованным местным маэстро - для французских профессиональных шахматистов такой стол был способом заработка. Предположим, что я крупно проигрываю. При этом я вполголоса сетую, что не могу сосредоточиться на игре - подруга моей подруги давно не видела писем от своего любовника и очень переживает от этого. После моего ухода за этот столик - против маэстро садится другой офицер. Проигрыш шахматиста. Затем я опять сажусь за тот столик и шахматный маэстро - на правах моего знакомого советует подруге моей подруги совсем не печалиться - полк её друга был недавно переведён в Лодзь - ближе к русской границе. Туда и надо писать. Я весьма радуюсь за нашу знакомую, но - увы, снова проигрываю. Во-первых, - мне тяжело играть с местным маэстро, а во-вторых меня шибко заботит посылка кузины - ей нужно послать некий багаж, а она не знает - когда некий корабль выходит из гавани. После моего ухода за тот же стол садится некий моряк. И выигрывает. И - так далее.
      Как видите, - система была почти идеальная, но в ней было одно-единственное слабое звено - "почтовый ящик". Профессиональный игрок в шахматы. Некий маленький человек, - уроженец Франции, который по неким причинам (обычно из-за сутулости, или же - плоскостопия) не попал на военную службу. Вернее, их было несколько. А ещё точнее - четырнадцать человек. Четырнадцать "почтовых ящиков".
      Это - важно. Разведывательная сеть такой мощи не может быть не замечена, а стало быть - провал дело времени. Поэтому я учу наших воспитанников, что это - не люди. "Почтовые ящики". Мол, сломаются, - смастерим новые. Много новых... Я учу моих воспитанников так потому, что именно на "почтовом ящике" я - провалил мою французскую миссию. Пришёл день, когда военная полиция штурмом взяла шахматное кафе "Режанс", арестовав посетителей. Причиной этому стало то, что некие офицеры стали роскошествовать. Люди пили без меры, скупали золото, да осыпали им девочек. На расспросы ответствовали: "Шахматный выигрыш".
      Шахматы, - игра сложная: случайный игрок не может выиграть у маэстро, да ещё - таких сумм! А как я уже доложил, - в те дни во Франции была "шахматная лихорадка", так что даже "народные сыщики" освоили некие азы этой древней игры. К тому ж, - чтоб выиграть, надо - столько же проиграть, а откуда деньги у бедных шахматистов, которые шахматами зарабатывали на свой хлеб? Ну, и - поехало.
      Эти скоты были уверены, что найдут у шахматистов хоть что-нибудь, - документы, письма, записки, но - ничего. (Ну, разумеется, - ибо шахматы развивают память и шахматистам не нужны нарочные записи.) Несчастных пытали, требуя самооговора, а мы подняли шум в прессе, - в карикатурах тех дней этакая обезьяна бьёт щуплого умника табуреткой по голове, с криком: "Что значит - е2-е4?!"
      А потом ко мне пришла мать одного из моих "почтовых ящиков". Она мне стала рассказывать, - каким её мальчик был маленьким, как ходил в синагогу и как реббе учил его игре в шахматы. А потом она мне рассказывала - как её сын со мной познакомился и что он обо мне ей рассказывал. Она сказала мне:
      - "Он говорил, что Вы подарили ему смысл жизни. Он обещал - я умру за Него. И вот теперь... Вы же знаете, что с ним сделают эти "народные сыщики"!"
      Она говорила и говорила, а я все стоял к ней спиной, боясь повернуться, смотрел в окно и повторял про себя: "Это - не человек. Это - ящик. Это - почтовый ящик. Смастерю новый. Его слова против моих - пустяки, ежели что. Ежели..."
      В общем, я прогнал её. А потом написал графу Спренгтпортену, - мол, плохой из меня резидент. Дерьмовый разведчик. Прошу меня понять и - при возможности - вызволить. И ещё - я буду придерживаться моей официальной легенды. После этого я отправился в здание военной полиции, где держали всех моих шахматистов. Так уж вышло, что все они были - евреями, - другие не получаются шахматными маэстро. Из этого я выдумал объяснение: я в Париже, как - Эйлер. На парижском доме моём - шестиконечная звезда рода Эйлеров и в моей "явке с повинной" я писал:
      "Матушка, умирая, наказала мне - продолжать её дело. Шахматисты, - ум Нации. Но в годы войны они не нужны и поэтому бедствуют. Я не мог просто дать денег - неизвестно за что, это бы их обидело, поэтому я предпочёл проиграть. Проиграть ровно столько, чтоб эти умные люди ни в чём не нуждались и - ни в чём себе не отказывали. Увы, я не учёл, что любой игрок по природе - азартен. И вместо того чтоб нести деньги домой, эти несчастные снова играли и - всё проигрывали".
      Лишь сдавшись "народным сыщикам", я осознал - какую глупость я натворил. Я был уверен, что моя сеть провалена, я думал, что полиция сейчас ловит русских, но из разговоров "народных сыщиков" я узнал - они и не догадывались, что - на карте. Шахматистов моих взяли не за то, что они "русские", но за то, что они - евреи! А тут я ещё с моим заявлением - подбросил сухого хворосту на угли.
      Наполеону было не по душе усиление "бонапартистов" во Франции и он как-то обмолвился: "Неплохо бы этих "ура-патриотов" - дискредитировать!" Слова его были услышаны начальником сыскной полиции Савари, а уж тому было ведомо - чего не должно быть у "французской националистической партии". Савари в своё время выдвинулся, обвиняя богатых евреев в том, что те "нажились на страдании бедных", и ему с его "народными сыщиками" - вести дело в таком ключе было знакомо и выгодно. Из всех "бонапартистов" - еврейские корни были лишь у нас с моею сестрой. Поэтому и копали "народные сыщики" в нашем с ней направлении.
      Короче говоря, - считается, что Савари вбил себе в голову, что мы с сестрой - якобы "Крови Давидовой" и из этого - "естественные вожди мировой закулисы". Из его теории вытекало, что "богатеям всем стран не по нраву народная Французская Революция" и они готовят здесь заговор, а поэтому "Бенкендорфы - брат и сестра вербуют для себя людей в армии". (В реальности, - что он думал неясно, ибо скандал они раздували, чтоб больней куснуть "бонапартистскую партию").
      Когда это несуразное обвинение прозвучало, я - растерялся. Я не знал, что сказать - в наше с сестрой оправдание. Опять же глаз у "народных сыщиков" на нас - грешных, был, похоже - намётанный. Я из этой истории вынес для себя три урока. Во-первых, человек всегда готов к тем вопросам, о коих знает хоть что-нибудь. Напротив, - сложнее всего отвечать на дурацкие обвинения. Так я создал одну из методик допроса у нас в жандармерии. Например, мы думаем, что некто выкрал важные документы. Его задерживают с обвинением, что в известное время он обесчестил кухарку княгини Л., или украл у попадьи набор серебряных ложечек. Подозреваемый в шоке - его больше беспокоит не арест, но сам повод, - когда вас обвиняют в интересах к соседским кухаркам, или чьим-нибудь ложечкам - в житейском смысле это хуже для репутации, чем обвиненье в предательстве. В шоке он фактически признаётся, - "Я не брал ложечек, - в это время я как раз Родину продавал". Ну, или что-то - вроде того, - что и требовалось.
      В моём случае, - на вопросы типа - "назовите нам имена руководителей всемирного заговора", я вовремя осознал, что пора признаваться - как именно мы с сестрой пили кровь французских младенцев, да нагишом плясали на кладбищах. Это хоть и не остудило пыл "народных следователей", но после того, как протоколы с моими признаниями ушли наверх, у меня сменились допрашиватели.
      Во-вторых, хуже всего было то, что в соседней комнате допрашивали мою сестру - Дашку. На войне я насмотрелся на женщин, которых допрашивали такие же "народные сыщики", и при случае люди мои платили попавшим в наш плен - этим скотам большой сторицей. Так что, - хоть я и предполагал, что ради нашей дружбы с Бонапартами эти существа её - не обидят, но - мурашки по спине бегали. От бывших воров - можно ждать всякого. Так я невольно выдумал ещё одну нашу методику. Подозреваемому "совершенно случайно" показывают его жену, дочь, сестру - в здании жандармерии на Фонтанке. На деле женщину приглашают - подписать какую-нибудь безделицу, ерунду, вроде списка их домочадцев, но подозреваемый, не зная того - обычно встаёт перед моими людьми на колени с признанием и мольбами, чтоб "только её не трогали". Что от него и требовалось...
      В моём случае я додумался сделать вид, что судьба сестры меня - никак не касается и - вообще её поведение шибко порочит нашу Семейную Честь. К счастью, сестра получила от матушки точно такое же воспитание, поэтому на любые угрозы от "сыщиков" на мой счёт она лишь пожимала плечиками, говоря: "Делайте с ним что угодно, вы только увеличите мою долю в наследстве нашей с ним матушки".
      Много раз негодяи "нечаянно" сводили нас в одной комнате и мы с сестрою сидели на расстоянии вытянутой руки и болтали о пустяках. Мы знали, что за нами следят и стоит нам выказать слабину - на ней нас удавят. Я по глазам Доротеи видел и знал, - насколько ей страшно и её обещание - выдержать. Так в нашем деле появилась строка: "Полное безразличие друг к другу - очные ставки бессмысленны".
      И, наконец, в-третьих. Ни Бонапарты, ни Фуше, ни сам Талейран - пальцем не пошевелили для нас. Мало того, от нас отказалось - даже наше посольство. Потому, что обвиняли нас - не в шпионаже и уголовщине, но том, что мы с сестрой - рождены нашей матушкой. После того, как нас выпустили - Талейран, придя к Доротее, сказал:
      - "Но что мы могли? Нас бы обвинили, что мы - продались. Ваше обвинение для нас много хуже, чем даже - если бы вас уличали в замыслах убить Императора", - это сказал человек, которого я как раз перед этим купил за три миллиона гульденов. Из этого я сделал свой вывод, хоть он и не принял формы очередной жандармской методики. А сестра выставила Талейрана за дверь. Вот такие вот - выводы.

      Наконец, - нас с сестрой вызвал к себе на допрос сам Савари, выписал нам запрет на выход из дому без его дозволения и - отпустил. Мы не знали, что - думать. Впрочем, продолжая играть свою роль, я возмутился, требуя выпустить моих шахматистов и Савари, подумав чуток, спросил меня - могу ли я их "забрать с глаз долой". Я кивнул и шахматистов они тоже - выпустили.
      Было очень холодное утро в начале зимы. Снега в тот день ещё не было и в воздухе стояла какая-то мерзкая холодная морось - как будто мы были не в Париже, а у нас в Риге. Шахматистов построили почему-то по росту и все они были какими-то съёжившимися - без пальто, плащей и даже - без головных уборов. Видно так и сидели в застенке - в чём были, когда их забирали сюда из кафе.
      За воротами столпились их сродники, - кто с узлами, а кто - с одеждой и котелками с горячим варевом. Все уже знали, что "их" высылают из Франции - и люди готовились к переезду - сообразно тому, что они о моей Риге думали. Ехать собрались почти все - люди мечтали уехать из Франции, - они устали от Революции.
      Я шёл вдоль моих шахматистов, жал руки им на прощание, а слуга раздавал денег каждому на проезд до Риги и - долговое письмо, по которому им должны были дать крышу над головой. Люди благодарили и глядели - куда-то вниз, а я уж потом понял, что - шёл со снятым ремнём и без шпаги со шпорами. Потом кто-то сказал:
      - "Мы будем молиться за Вас, реббе. Мы все будем молиться за Вас. Скажите что-нибудь на прощание", - я растерялся. Я не был реббе и не читал проповедей. Я поступил точно так же, как когда-то с латышами, встретившими меня у рижских ворот. Латышам я сказал языческую молитву, которою мне когда-то читал некто Карлис. Шахматистам я повторил отрывок из Экклезиаста, который особенно любила читать нам с сестрой - по вечерам наша матушка, и люди нарушили строй, стояли вокруг нас на коленях и плакали. Потом подошли полицейские и проводили нас сестрою в карету для арестантов, а шахматисты всё ещё кричали нам вслед:
      - "Мы будем молиться за Вас! Мы будем ждать Вас в Земле Обетованной!"
      Это был день, когда я почувствовал то же, что когда-то чуяла моя матушка. Она сказывала, что стала "Госпожой Баронессою" в ночь, когда открывала двери тюремного Рижского замка и бывшие воры с разбойниками лобызали ей руки за то, что она дозволила им "спасти милую Ригу от неприятеля". И эта Власть была такова, что - согнула шеи самым гордым баронам Ливонии.
      Так вот - в то декабрьское утро 1810 года, я ощутил ту же Власть, что и матушка. Правда, вместо воров и разбойников Судьба даровала мне - шахматистов, но - на всё Воля Божия. Писание учит, что во всём есть свои недостатки и выгоды.
      Выпустили же нас потому же, - за что задержали. Как я уже доложил, у Наполеона было два места, - откуда можно было взять денег. Банки французские и - вот теперь вот - австрийские. Обычно он брал деньги во Франции, но после того, как началась вся эта история - французские банки встали на сторону его братьев. А в Австрии денег ему не давали, потому как - там не нравилась Революция. Зато тамошних банкиров звали - Зюссы, да Оппенгеймеры, а стало быть - они были очень чувствительны - ежели в той же Франции шахматистов били табуретками по голове.
      Сразу вспомнились былые обиды - вроде тех, что в годы Террора французы богатели на реквизициях у тех, кого считали "мировой закулисою" и так далее. Партия "бонапартистов", заявляя себя "национальной партией Франции", вместо помощи - вашему покорному слуге, то ли умыла руки, то ли - присоединилась к охоте за шахматистами. А враг моего врага - мой друг. Отсюда Наполеон в глазах тех же Зюссов - стал выглядеть вполне приличным заёмщиком. Что ему и требовалось.
      А раз Император добился появления денег, ему не с руки было нас больше преследовать. Он дал отмашку своим "народным сыщикам" и те, поджав хвосты, присмирели и даже - стали приветливы. Правда, в те дни нам с сестрой оставалось только гадать о причинах столь разительных перемен в этих людях.
      Что о тех днях можно рассказывать? Живёшь взаперти, ждёшь незнамо чего, а прежние знакомые боятся, чтоб их не сочли членами "заговора". Забавно. Забавнее всего, что именно в эти дни к нам пришёл человек по имени Гумбольдт. По Парижу шли слухи, что на допросе у меня нашли чуть ли не печать Царя Соломона и именно так - "все вдруг выяснилось", а слушатель "l'Ecole de Naturelle" Гумбольдт как раз писал статью с очередной "критикой Библии" и ему - весьма захотелось взглянуть на эту "печать". То бишь - он пришёл "разоблачать нас - мошенников".
      Я вынужден был, - и разочаровать молодого ученого, и обрадовать - никакой "печати" у меня - конечно же, не было. За беседой мы друг другу - понравились. Я спросил его, - как он оказался среди французов в Египте, а этот юноша стал взахлёб мне рассказывать, - как он всю жизнь мечтал - повидать Пирамиды, - последнее из уцелевших "Семи Чудес Света". Он рассказывал мне про пустыню, Великий поход и как они добрались до Пирамид и увидели Сфинкса, а я...
      У меня было полное ощущение, что я всю жизнь занимаюсь - не тем, - чем-то совсем несущественным, когда остальные - едут на край света, чтобы - посмотреть Пирамиды. А потом, в разговоре, я невольно спросил - почему вы оставили армию? И наваждение кончилось. Гумбольдт сник как-то весь, будто съёжился и сказал:
      - "Противник засел в крепостях, и нужно было пушки пристреливать. Для этого нужна была неподвижная цель - как можно выше. И тогда... Тогда якобинские пушкари стали стрелять в лицо Сфинкса. А я покинул якобинскую армию..."
      Меня будто ударили. Я опять крепко стоял обеими ногами на грешной земле и знал - нет, не напрасно я делаю моё дело. В некоем смысле - беседа с Гумбольдтом дала мне некую моральную индульгенцию на всё, что я делал до того, - и после того против Франции. Тысячелетия не заслужили того, чтоб по ним палили из пушек. Не помню, чтобы я сказал это явно, но у нас с Гумбольдтом возникло - некое родство душ после этого. Вроде бы и говорили мы потом пустяки, но в другой раз Гумбольдт подарил мне подлинные арамейские древности, найденные им в том походе в Египет. Они по сей день у меня, - разбитая чашка, женское украшение и остаток ослиной упряжи... Когда гости смотрят на битую чашку с остатками позолоты, я читаю им "Записки Юлия Цезаря о Галльской войне", где говорится - с чего кушали предки тех, кто стрелял из пушек по Сфинксу, сотворённого теми - кто ел с этой чашки.

      "В незапамятные времена в Германии жил курфюрст. И была у него дочь - редкостной красоты. Отец любил ее и берег, как зеницу ока, мечтая выдать ее замуж за Императора. Принцесса была столь хороша, что иная судьба стала бы для нее настоящим проклятием. К тому же... свадьба сия решила бы многие давние споры и трения. Но вот как-то летом, пока курфюрст отъезжал на очередную войну, девица жила за городом, предаваясь удовольствиям в кругу своих фрейлин.
      Средь охраны ее был юноша благородного рода и красивый, как Аполлон. Молодые люди, увидевшись - увлеклись, потеряли голову и совершенно забыли себя. Принцесса оказалась лучшей женщиной, нежели невестою Императора и... дозволила в своем отношении все, что ей было по сердцу.
      Так они радовались, теша лукавого, пока лето не кончилось. Пришла пора возвращаться в мрачный замок курфюрста. Покои принцессы были на башне этого замка и единственное окно ее кельи выходило на ров со зловонной водой и падать до нее предстояло сорок бесконечно долгих сажен. Других же окон в келье не было и единственный выход вел на узкую винтовую лестницу - внутрь башни. Таковы уж нравы германских курфюрстов и замки их выстроены по образу души их владетелей. Молодым же - все нипочем и юноша пробирался к любимой, и оставался там до утра, а на заре - уходил обратно в казарму.
      Счастье их было столь велико, что добрые люди послали ябеду курфюрсту и тот, потеряв голову от горя и ярости, бросил войну и вернулся домой. Когда перед ним спустили мост и он с палачами въехал во двор, шум прервал сон несчастных любовников, они выглянули в окно и отчаялись. Сам курфюрст с палачами уже подымался по лестнице, путь же из окна вел в никуда - за окном был карниз шириной не более ступни, коий продолжался не долее сажени в обе стороны от окна. Стоять на нем в ноябре под порывами ветра с дождем - та же смерть, но - мучительней...
      Но выхода не было и юноша распахнул окно. Тут принцесса, понимая безнадежность этого дела, воскликнула:
      - "Батюшка - добр! Ежели мы бросимся к ногам его с мольбами, он сохранит нашу жизнь! И в монастыре люди живут..."
      Слова ее были умны, но юноша, оказался лучше бароном, чем любовником:
      - "Завтра я приду к твоему отцу и попрошу тебя в жены - род наш хорош и, возможно, он, - отдаст мне руку твою. Но легче я брошусь в ров, нежели стану причиной твоего Бесчестия", - с этими словами он вышел на осклизлый карниз.
      Когда отец вошел к дочери, он почуял осеннюю сырость и сказал адъютанту:
      - "Выгляни, - не вышел ли негодяй на карниз? Больше здесь негде прятаться".
      Адъютант выглянул. Представьте ужас его, когда в "негодяе" он узнал лучшего друга и однополчанина! Офицер оказался лучшим другом, нежели палачом и, закрывая окно, он с самым покойным видом отрапортовал:
      - "Никак нет, Ваше Величество! Карниз пуст! Там - нет никого!"
      Раздался тяжкий удар. Это принцесса потеряла сознание.
      А потом была свадьба, - Курфюрст оказался лучшим отцом, чем политиком.
      Впрочем, грянувшую Войну с обиженным Императором он потом выиграл".
      Да, чуть не забыл. Звали отца - Курфюрст Бранденбургский, а офицера - Гогенцоллерн. А Императора - Габсбург. Так родилась Пруссия.

      Ну, да вернемся к поискам вражеского лазутчика. Помог случай. Как-то раз, однажды, - в пятницу вечером мы с моею очередной пассией пили пиво в общей столовой. Кроме нас там сидело еще много пар, - сотрудникам дозволялось провести в Университет супругу, или - невесту по пятницам и устроить им "частный ужин за счет заведения". Конечно, - столовая - не ресторан в Кельне с Гамбургом, но "для поднятия духа" и то - хорошо. Немецкая народная музыка, жареные колбаски, кухарки, разносящие пиво, и в то же время - ласковый полумрак привлекали людей и давали хоть какую-то возможность расслабиться. Подруга моя (моя нынешняя экономка Маргит) в тот день сидела, спиной прижавшись ко мне, а я тайком целовал её. Я так увлёкся, что на миг растерялся, когда она спросила меня:
      - "Не понимаю, - как люди могут целоваться и - не любить друг друга при этом! Наш сосед - вон тот, справа, давно уже лобызается со своей пассией, а - нисколько ее не любит!" - и наконец, - "У них - глаза не горят!"
      Я с интересом уставился на парочку за соседним столом. Мой опыт подсказывал, что люди могут лобызаться на публике: если пьяны; если им плевать на условности; или - если им нужно произвести впечатление. В первом случае глаза горят от беса в крови, во втором, - по милости Божией, а в третьем - от всяких банальностей. Или - не горят. У женщин - не горят чаще. Примеры, когда мужчины целуют женщин не из искренних чувств - редки, но всегда интересны для сыщиков.
      Не буду интриговать, - в тот день мы сыскали предателей. А история такова: молодые люди были беженцы из Германии. Молодой человек отличался недюжинной памятью и даже преподавал в своё время в Кёльне. Он был похож на словарь без начала и без конца и весь смысл своей жизни полагал в накоплении всяких фактов, - столь фантастическая эрудиция льстила его самолюбию. Когда Кёльн был занят противником, те сперва вывезли молодца (как и прочих учёных) во Францию, но там его раскусили как плохого ученого, а плохих ученых (пусть и - эрудитов!) норовят подсунуть противнику. Заслан он был в паре с некоей девицей, которая получила полное иезуитское образование и была обучена проходить - огонь, воду и медные трубы при надобности. Они изображали не мужа и жену, но - любовников и девица не могла жить внутри крепости, но имела право на посещение своего дружка. Жизнь у нас была - не сахар и поэтому охрана относилась к таким вещам с пониманием. А вне стен Университета девица якобы жила на содержании у сына одного богатого фармацевта из Риги. Этот аптекарь уехал от отца в Дерпт и здесь открыл своё дело, где продавались всяческие духи, да помады. Уровень жизни у нас в Ливонии при Александре все падал, да и лютеранская Церковь порицала излишества - так что все покупатели на этот товар сидели под замком в Дерпте, где у них накапливались средства, но не было возможности их потратить, чтобы - как-то развеяться. Вот наша девица и зарабатывала на жизнь - "вносом" косметики. Но там где "внос", возникает и - "вынос"! Мы были отрезаны войной от фарфора в Саксонии и аптекарские флакончики были на вес золота. Девица скупала использованные и... выносила их из Университета. Я мигом представил себе естественную брезгливость моих егерей и артиллеристов дяди моего Аракчеева - лазить в пустые флакончики из-под дамских румян, да помады?! Особенно, - ежели они перепачканы, кремы - протухли, а в голове поганая мысль, что всем этим пользовались девки легкого поведения...
      Как только у меня в голове сложилась вся схема, я сделал знак моим егерям. Когда танцы закончились, мы ждали на улице и когда появилась давешняя парочка, я их поманил к себе. Мужчина побледнел, а я смотрел на девицу. Поверите ли, - на ее лице не дрогнул и мускул! Это их и - сгубило. Всем было ведомо, что у нас на таких беседах с пристрастием случается всякое. Нормальная баба - должна была взвыть от ужаса, броситься на шею к суженому, кинуться ко мне в ноги - лобызать сапоги. Закусить хотя бы губу - на английский манер... Иль - фыркнуть с презрением. Она должна была... У неё должно было сердце забиться, или появиться испарина - не всякий день твоего суженого вырывают из твоих рук - на дыбу, иль - в испанские сапоги. А у неё ничего, - когда я нарочно взял её за руку - у неё даже пульс был нормальный! Это выказывало - особую подготовку, которую можно было обрести только в Иезуитском Колледже. Там детей учат - не просто "держать удар", но даже и - не потеть под усилием Воли. Учат сему так "инстинктивно", что девица "дала" не нормальную истерическую реакцию, но - отсутствие оной. Чем и выдала себя с головой. (Забегая вперед, доложу, что из этого опыта - мои нынешние "крестники" учатся "инстинктивно" Потеть, Плакать, Надувать Желваки, иль биться в Истерике. Мы учим ребят "Честно Отыгрывать Роль" до той степени, что они перевоплощаются в тех, - кто они "по легенде".) А дальше...
      Есть жандармские методы, чтобы узнать - обучен ли человек терпеть пытки и прочее. Эта - была обучена. Стало быть - от неё бы мы - ничего не добились. Знаете, - как им развязали язык? На глазах парня пытали девицу. Она была с прекрасною подготовкой, но не знала самого важного, - как убить себя. Возможно это - проделка Иезуитов, - многих из них казнили на Гильотинах и они теперь гадили якобинцам - на иезуитский манер. Подумаешь, - чересчур хорошо выучили девицу "прятать себя". Для проверявшего "мужичья" - все отлично, а для меня - кадрового контрразведчика проще уж нарисовать мишень на спине! Ну, не объяснили несчастной, - как лишать себя жизни. На этом-то ее и сломали. Да еще позабавились всласть - редкий случай, когда к протестантскому палачу попадется обученная иезуитка, которая - уморить себя не обучена! Обычные люди не выдерживают иных - особо зрелищных истязаний, умирая от этого. А тут человека нарочно учили выносливости. Впрочем, вскоре это был не человек, - скорее животное, которому больно и оно хочет выжить. А у нас иного выхода не было, - эта бы не созналась. Вот и пришлось убить её разум, чтобы тело кричало отчаянно. Ну и, - парень стал давать показания за то, чтоб полчаса ее просто не мучили. Признался в одном. Прошло полчаса. Дикий, сводящий с ума крик не человека, но мучимого животного. Второе признание. Еще полчаса. Новый крик... Ежели я нарушил чье-то пищеварение, это - жизнь контрразведки.
      К воскресному утру всё было кончено. У нас лежали протоколы и показания. "Аптекарь" тоже признался и цепь пошла сыпаться - одно звено за другим. Парня, оказывается, "народные сыщики" привязали к себе тем, что он - будучи бесталанным - выдавал якобинцам университетских товарищей - похоже, из зависти. Сдал одного, второго, третьего, а там - очные ставки и в конце топор с плахой, - мол, руби врагу Франции голову, а не то мы отпустим его и все узнают, - кто выдал его нашей армии. А, повязав молодца кровью, якобинцы дальше вертели им, как хотели.
      Косметическая аптека приносила убытки и аптекарю нужны были деньги, чтобы что-то доказать своему батюшке, который не верил (и правильно!) в таланты своего отпрыска. Девица же вкладывала деньги в аптеку и превратила аптекаря в своего "жиголо". Все - с ног на голову, - в этом столетии хорошенькие разведчицы содержат на свой счет богатых аптекарей.
      Некий "сухой остаток". Выяснилось, что наши обычаи стали причиною столь долгих успехов противника. В "лютеранских землях" почти не было содомитов, а если и были - их живо вытесняли в "большую Империю". Нравы царского двора нарочно противопоставлялись нравам Ливонии и из этого в Абвере некому было "заглянуть в глаза мужику", да считалось неприличным интересоваться помадами, да румянами. На этом-то и сыграли наши противники. Короче говоря, сразу после этой истории, я просил Царя дозволить мне приём девиц - не только на разведывательное, но и - контрразведывательное отделение Абвершуле. До того дня все считали, что в контрразведке - допросы и пытки, и лучше бы женщинам об этом не знать. Но после моего предложения в Дерпте появилось с десяток девиц, кои и принялись глядеть в глаза мужикам. И вообще, - в нашем деле - любое знание не может быть вредным.
      Кстати, в те дни я вызвал в Дерпт тех актёришек, которым я купил в своё время ангажемент - на исполнение в театре дамских ролей, а для меня - "женских функций". Тогда они мне понадобились, чтоб скандалить людей, неугодных Его Величеству, а затем я в спешке отбыл во Францию. Про отмену с ними контракта в те дни запамятовали и деньги им продолжали выплачивать. А милые юноши в свой черёд - "блюли свою верность" и всячески за собою ухаживали, чтоб "ежели господин вызовет, мы были готовы тотчас". Короче говоря, за годы моей отлучки они стали почти неотличимы от девиц, - благо условия контракта выделяли им средства на парфюмеров, массажисток и парикмахеров.
      Теперь я вернул этих существ в моё окружение и стал учиться у них - насчёт пудры. Когда я прибыл к Царю на доклад, тот весьма позабавился, узнав, как шпионы пользовались косметикой и мне требовались знания профессиональных актёров, чтобы всё выяснить. Я с изумлением осознал, что появление в моём кругу юнцов, привычных исполнять роли женские, сблизило меня с моим царственным кузеном - больше, чем все мои военные, иль шпионские подвиги.
      Государь даже обещал меня познакомить накоротке - с моим зятем фон Ливеном, - вот уж кто был знаток помад, да румян! Я благодарил Царя, пояснив, что для этих целей моих актёров - достаточно. Тогда Царь спросил меня, что сталось с этими - "аптекарями"? Было б неловко судить, да вешать иностранных подданных... На это я доложил ему, что все виновные - в ходе допросов умерли, так что и судить уже - некого, а официальная версия - вспышка дизентерии в Дерпте. Государь благодарно кивнул и будто бы невзначай подал мне конверт. В конверте было моё назначение на все посты умирающего графа фон Спренгтпортена.
      Ежели честно, эти люди умерли не под пыткой. Семеро были повешены на Университетском дворе - по старинным ливонским обычаям. Их вывели босыми на снег, раздели догола, накинули на них мешковины так, чтоб были видны ноги ниже колен и - повесили. Поверьте мне, - зрелище лишь одних сводимых судорогой ног во сто крат поучительней для толпы, чем лицезрение всего тела. Наше воображение - много красочней создает муки смерти, чем истинное положение дел.
      Особо если учесть, что насыпало много снегу и казнимые могли доставать кончиками пальцев ног до ледяного сугробика... Занятно было смотреть, как они все вытянулись в жуткой надежде на жизнь, мистическое избавление, или - что-то еще. А тут - ровный и уверенный рокот двух барабанов и таяние сугробика под теплом пальцев ног... Надо заметить, что кончики пальцев ног быстрей охлаждаются и таяние идет медленней. (А в петлю вставляется особенная прокладка, чтоб раньше времени не прижало сонную и "блуждающий нерв".) Но - рано, иль поздно несчастные принуждены помочиться. Разумеется - теплым. И казнь идет своим чередом. Вообразите себе, - как интересно смотреть на людей, осознавших, что смерть их наступит от переполнения пузыря. Ведь перед казнью "для храбрости" их всех "досыта" напоили "хмельным пивом"! А они и радовались, думая, что получают последнее удовольствие... Но бесплатный сыр только лишь - в мышеловке.
      Весьма поучительно для всех возможных предателей в прошлом и будущем. Больше в Дерпте предателей - не было. Эта (пусть и средневековая!) казнь оказала на всех столь сильное впечатление, что мой воспитанник и кузен - Великий Князь, а позже Царь Николай столь проникся "воспитательным воздействием" этой казни, что даже просил повесить декабрьских бунтовщиков именно таким образом. Мне стоило больших трудов отговорить Государя, - одно дело война с Антихристом, другое - со своими же подданными. Опять же, - смысл именно такой казни был в том, что зима в том году удалась лютая, да холодная. Зрители не выдержали на морозе и вскоре все разошлись. Но две петли из семи были чуть длиннее, чем следовало. Поэтому двух казнимых мы не повесили по-настоящему. Когда все разошлись, мы их сняли, а вместо них - вздёрнули двух уголовных из Риги - сходных по виду ног и общей комплекции. А в случае с декабристами - не было нужды их спасать, хотя - можно было - просто помиловать. Я убедил Царя, что для пущего эффекта насилие должно быть дозированным. А мучить людей - просто ради мучительства, - это к де Саду.
      В ходе дознания выяснилось, что шпионы вывозили похищенное в - Санкт-Петербург. А там их контактами оказались масоны Ложи "Великий Восток". А уж от них ниточка вела так высоко... Я счёл нужным - будто бы казнить пленников, но на деле даровал им жизнь, чтоб они рассказали кое-что - дяде моему Аракчееву. Разговор с моим дядей выглядел по-иному, чем разговор с Государём Императором. Для начала я разложил на столе много баночек, да флакончиков со всякой косметикой и предложил дяде разделить эту кучу надвое. Дядюшка озадачился, а затем с интересом спросил, - что я имею в виду - он ни черта не понимает в косметике!
      - "В этом-то всё и дело. Расчёт был на то, что Россия страна... патриархальная, - без либеральных идей. Я бы сам об этом никогда б не додумался, ежели бы не мой нос. Когда я был во Франции, меня всегда раздражало, что там люди так душатся. Однажды на приёме я встретил юношу - с помадой на губах пуще нормы. Он был не один - вместе с одним богачом, который любил содержать таких юношей. От мальчишки прямо разило - дешевою шлюхою. Я ещё изумился, - "ведь лошадь учует и начнет беспокоиться, - может и сбросить, и - понести", а тогдашняя подруга моя шибко сжав мою руку, - с чувством произнесла, - "Куда же сгинули те времена, когда мужчин скорее заботили чувства их лошади, чем проблемы с седалищем!"
      Дядюшка только хрюкнул ответ, а затем, даваясь со смеху, сам сказал:
      - "То-то я думаю, - чего это в последнее время наши столичные всё больше - не верхом, а в колясках с каретами? Видно, боятся - лошадей напугать!"
      Мы посмеялись, а за это время дядя мой, которому не надо было давать лишний намек - сам нашел дорогой пустой флакон из-под духов сложной формы. На поверхности фарфора был явно выдавлен мужской профиль. Но Дерпт - город-крепость в протестантской Ливонии, а у нас законы много злей к мужеложцам, чем в Российской Империи. Да и как этой гнили завестись в нашей крепости, ежели там всё нарочно устроено, чтоб следить за учёными? Кому предназначались эти духи? Дядя крепко задумался, а потом знаком предложил мне рассказывать.
      - "Так вышло, что я знаю косметику, которую покупал для моих пассий. И мои люди не разбираются во всём этом. Поэтому я вызвал актёров, которые должны были играть для меня в роли женщин. Они-то и разложили всё это барахло на две кучки.
      Эта косметика предназначена - либо для женщин, либо для мужчин, которые исполняют роль женщины. Теперь посмотрите на то, что мы из этих флакончиков выудили. Все донесения чётко разделяются на две группы. Те донесения, что были во флаконах для женщин, - это "сырые научные данные", которые просто направлялись во Францию. А донесения, что были во флакончиках для мужчин, скорей указания, но не донесения. На всех донесениях из дамских флаконов - свежие следы кремов, а записки извлечённые из косметики для мужчин - нарочно измазаны, но помада - старая и уже плохо пахнет. Это был единый канал для двух разных групп. При этом группой в Дерпте были готовы пожертвовать, чтобы скрыть - иную, - столичную.
      Сперва флаконы везут из Франции через Ригу в Дерпт. Ежели мы перехватим флаконы на этом пути - кому везут эти инструкции? Разведчикам в Дерпте, - по-видимому. Далее их вывозят в Санкт-Петербург, где кто-то получает их как "мужскую косметику". Затем их из столицы возвращают во Францию. Ежели их перехватят теперь, - там научные донесения. Откуда они? По-видимому, - из Дерпта.
      Как видите, - канал создан так, что заметить два потока можно только на участке из Дерпта в Санкт-Петербург, да и то - этот участок внутри Империи, а на границах будет ощущение, что канал лишь - один! Да и то - на участке из Дерпта в столицу - можно сказать, что это - тайный канал слежения русского же двора за тем, что делают учёные в бунтующей против России - Прибалтике. Дамских флаконов с наукою - много больше, чем мужских с инструкциями политическими, причём сами инструкции написаны так, что их можно принять за науку.
      И, наконец, - дело можно замять именно потому, что используется мужская косметика. Государь очень нервно воспринимает тот факт, что почти всё его дружки из масонов пользуют помады и пудры, да душатся дорогими духами, которыми во Франции пользуются мужчины, чтобы пахнуть, как женщины. Царю нравится, как пахнет его окружение, но он не терпит, когда ему на это указывают. Вы понимаете?"
      Дядя тем временем читал записки, найденные во флаконах с косметикой для мужчин, и мрачнел на глазах. В некоторых из них были отданы приказания повлиять на Величество в нужную для врага сторону, а из тона записок следовало, - враг уверен, что неизвестные имеют на Царя решительное влияние. Наконец, он спросил:
      - "Что вы предлагаете?"
      - "Беда в том, что Государь не хочет слышать и знать - кто его окружает. Не думаю, что мы способны повлиять на него, чтоб он прогнал всех этих женоподобных друзей детства - советчиков. Он шагу не способен ступить без их поучений - насчёт того, - какой цвет нынче в моде и какой фасон сегодня носят во Франции.
      В то же самое время - мы с вами принуждены докладывать ему о положении дел в моём ведомстве и у вас - в армии, а он об этом - то и дело всем этим красоткам рассказывает. Вообразите, какого размера у нас утечка любой информации!
      Поэтому я прошу распорядиться об учреждении спецслужбы для подготовки приграничья на случай Нашествия. Как-то, - минирование мостов; запасы к засыпке родников и колодцев; засечка деревьев, чтобы сделать дороги непроходимыми; и прочая. Я готов возглавлять эту службу и отбыть на границу - сегодня же.
      Действия новой службы будут секретными, поэтому место нашего положения будет тайным и меняться каждые два-три дня, а дороги там скверные, - донесения мои станут вынужденно запаздывать. Раз Государь уже назначил меня на место Спренгтпортена - он станет получать донесения от разведки и контрразведки на неделю-две позже срока. Вам, как Диктатору, я буду присылать их во время, но от вас зависит, чтоб они - хотя бы на неделю запаздывали. Вот такой план".
      Дядя почти не задумываясь, сразу кивнул и благословил меня на прощание. Так началась моя знаменитая "командировка по Белоруссии". Кончилась же она в Закрете. Царь пожелал отмечать Троицу чуть ли не на границе Империи - вблизи от готовящихся к удару армий противника "дабы выказать хамам всё наше презрение". Не уверен насчёт презрения, но враг на это празднество очень рассчитывал.
      В Париже в те дни жил некий поляк, сошедший с ума от ненависти к России и русским. Так уж сошлось, что этот человек был к тому же весьма важной шишкой в том, что называлось польским землячеством, а стало быть, - он имел прямую связь с бывшими польскими землями Российской Империи. Довольно было внушить ему весьма спорную мысль, - Государь наш бездетен, а Наследник - Великий Князь Константин крещён в католичество и окружён одними поляками, чтоб он задумался насчёт того - что случится с Россией в случае смены царствий. После того - довольно было только отслеживать шевеления всей этой нечисти и - ждать реакции Государя.
      Короче говоря, наша разведка из Франции сообщила о грядущем торжестве в Закрете до того, как Царю эта мысль пришла в голову. А по моему совету, - дядя мой Аракчеев всего лишь следил, - кто из женоподобных царёвых дружков и наушников - первым на сию тему выскажется. Впрочем, чем бы ни кончились события в Закрете - мы понимали, что имя того, кто первым произнесёт Царю слово "Закрет" всплыло бы потом обязательно. Стало быть, этим человеком - заведомо жертвовали. Но агент, которого явно сдают контрразведке - в чём-то не устраивает врага, а стало быть тут есть о чём с ним побеседовать. И вот что выяснилось...
      Напомню, что лишь с моего поколения Государыня Императрица издала Указ, согласно коему дворяне обязаны были учиться в Империи. До того времени - знатные дети обучались в Германии, или - Франции. Этот молодой человек был сверстником Царя Александра и поэтому обучался в дореволюционной Франции.
      Франция монархическая была хороша - в смысле приобщения к знаниям, но дурна в смысле нравственном. Чудовищный разврат, коррупция в любой форме, публикация романов маркиза де Сада, явление сект демонических, всё это было во вред для детского разума. А с другой стороны, мальчик поехал туда - уже обладая известными идеалами и понятиями. Поэтому гниль и разложение французского общества вкупе с наставлениями родительскими дали в его душе - смесь взрывчатую. Юноша мог продать Душу дьяволу, мог стать - садистом, но он совершил нечто худшее - он с восставшим народом пошел брать Бастилию... А надо сказать, что в те поры, - занятия сатанизмом, равно как и участие в Революциях предполагали не только казнь самого провинившегося, но и поражение в правах для всех его братьев, сестёр и родителей. Это уже после событий декабрьских 1825 года - Царь Николай Указом освободил родню заговорщиков от "вины родства" и тем самым - от каторги, а за четверть века до этого - с родней революционера был иной разговор.
      Поэтому когда молодой человек по отцовскому повелению - вернулся из Франции, грехов за ним накопилось на смертную казнь, а для его семьи на сибирскую каторгу. Особливо, если учесть, что вернулся он даже не при Александре, но - при Императоре Павле, а тот вообще не имел обыкновения разбираться - почему, откуда, да - каким образом. Вздёрнули б молодца за милую душу, а родителей его - погнали бы босиком в Сибирь по Владимирке. Мало ли было - точно таких случаев?!
      Что ему оставалось, как не скрываться, да - прятаться, а в спорах - отстаивать свою правоту и Право Народа на возмущение против негодных правителей? Этим он привлёк внимание сверстника - будущего Царя Александра и стал его либеральным советником. А потом, когда Александр стал царствовать, из Франции прибыл гонец, о том, что у них там - всё записано и в случае чего - по так и не отмененным Указам Императора Павла "родителям бунтовщиков против всякой монархии - ноздри драть и, как ворам - клеймить лоб, чтоб детей лучше воспитывали". Не забывайте, что Царь Александр помнил - как убивали его отца Павла и боялся для себя той же участи.
      Такой выбор дали человеку - французы-вербовщики... На следствии я узнал, что не стал этот человек полновесным агентом. Секреты не воровал, не убил никого, Царя не обманывал. Был скорее, - "агентом влияния" - советы давал Царю в пользу Парламента с Конституцией. Так что дурного? Вокруг Царя было много молодчиков, которые советовали всё то же самое - без работы на Францию. В общем...
      Когда мы допросили его, я велел ему написать признание в том, что он по молодости был членом Ордена Чернокнижников, последователем де Сада и - на их сборищах занимался содомией с педерастией. Князь сказал в ответ, что - ничего подобного он не напишет, а я объяснил ему, что никто не поверит, что французы могли шантажировать его чем-то меньшим.
      - "Мне нужно показать Царю - хоть какое-то объяснение. Ежели вы не готовы наговорить на себя этакое, я вынужден буду подать наверх результаты истинного расследования. Одному Богу ведомо, как на всё это среагируют, да ещё в первые дни Нашествия. "A la guerre comme a la guerre".
      Царь не станет сейчас ни в чём разбираться, - вражьи пособники пусть и в былой Революции должны быть наказаны. А за содомию с педерастией - у нас хотя бы матерям виновных ноздри не рвут. Да, - и пишите прошение направить вас в армию. Мол, хочу смыть мой грех кровью. И готовьте своих мужиков, - командовать будете ополчением. С такими грехами - в обычную армию вас не пустят".
      Забегая вперёд, доложу - через много лет матушка того князя, кто сложил голову в Бородинском сражении, подала петицию Императору Николаю. Она писала, что сын её был честным и порядочным, ни в сатанизме, ни в садизме не был замечен, равно как и - в отношениях с мальчиками. На основании этого она просила Государя отменить приказ Царя Александра "о поражении в правах имярек на основании его собственного признания". Ещё она обвиняла меня в том, что её сын написал это чудовищное признание по моему наущению, а возможно - под пыткой. Она писала, что совесть у меня - похоже что - нечиста, ибо я не смотря на поражение в правах её старшего сына, рекомендовал на пост градоначальника её сына младшего и так далее.
      Я просил Царя созвать Тайный совет, на который были приглашены все члены этого рода. Там я огласил существо дела, документы из французских архивов, взятых моим ведомством после победы над Францией, результаты нашего следствия и - так далее. После этого я спросил Верховный Совет - что они, как честные люди, должны были делать на месте этого юноши?
      - "Может - вместе с тамошней монархией предаться разврату и мерзостям? Или - спасать этих сатанистов с насильниками? Иль - стрелять в восставший народ, доведённый до голода и отчаяния? Что он мог сделать, когда все друзья его по Сорбонне вышли на улицы и свергали тот - ненавистный режим? Что ему было делать потом, - по возвращении в Империю? Сдаться властям, чтоб палач глумился над его матерью? У него не было выбора.
      А что было делать мне? В чём его обвинять в те, - самые горькие дни войны, которую назвали Отечественной? В том, что он работал на Францию? В том, что он - Революционер?! Что я мог объяснить - темным и неграмотным мужикам, ежели любой француз для них в те дни был Антихристом, а французский пособник - Предателем? Да всю его семью - крестьяне, став партизанами - подняли б на вилы!
      В чём было его обвинять? Воровстве, клятвопреступлении, трусости?! Всё - не то. Я всего лишь повторил - те обвинения, что прозвучали на Московском процессе 1803 года против Наследника Константина. Наследник был тогда осужден, но - тут же помилован. Я знал, что за садизм и содомию - тогдашний Царь милует, а за порыв честной души - ровно наоборот. Этим и объясняется эти признания.
      А по совести, - был виновен этот человек, или - ровно напротив, за всё ответил он на Бородинском сражении. На основании этого - прошу Совет отменить былое поражение в правах для обвиняемого и назначить брата его градоначальником. Два яблока с одной яблони недалеко падают и мы знаем - где упало старшее яблоко".
      Совет поддержал мои доводы. Поэтому я не называю имён. Доложу лишь, что прощаясь со мной, старая княгиня по-матерински поцеловала меня, а я сказал ей:
      - "Вы верно воспитали своих сыновей. Иное нарушенье законов говорит о воспитании лучше, чем тупое им следование. Я за вашего младшего сына горой, ибо знаю - как в трудную минуту поступил ваш сын старший".

      Но вернёмся к истории с Закретом. В ночь перед торжеством, когда царский поезд ещё был в пути, я прибыл ко двору и просил царской аудиенции. Государь как раз с дядей моим Аракчеевым обсуждал порядок грядущего торжества. При виде моём он несказанно обрадовался и объявил, приглашая в объятия:
      - "Ба-ба-ба, милый кузен, вы опять выиграли мне пари. Я бился об заклад с Кочубеем, что он вас не сыщет - пока вы сами не пожелаете. Пропасть на полгода без следа в Белоруссии, кишащей его шпиками, это - что-то! Мне докладывали обо всех этих подготовленных к уничтожению мостах и колодцах, - но люди не видели ни вас, ни ваших людей. Вечером всё хорошо, а наутро - под мостом уже бочонки с порохом и запалами. Как это удалось, - в Дерпте создали плащ-невидимку?!"
      - "Никак нет, Ваше Величество. У меня сообщение государственной важности, Ваше Величество. На вас готовится заговор, Ваше Величество".
      Государь выпустил меня из объятий и беспечно махнул:
      - "Все якобинцы - безбожники. Нет ничего святого. Любой из них мечтает убить особу царского рода, - принести Священную Жертву. Мы на днях обсуждали это с Чарторыйским. Он думает..."
      - "Вы не поняли, - они убьют вас, Ваше Величество! Закрет - ловушка. Вам нельзя туда ехать, Ваше Величество!"
      Государь сперва осёкся, с изумлением посмотрел на меня - он не привык чтоб его обрывали на полуслове, а затем - разозлился. Из-за его женоподобного окружения и постыдного бегства под Аустерлицем, Царь Александр был особо чувствителен к обвинениям в трусости, какими бы тонкими они ни были. Мысль о том, что над ним посмеются, ежели он испугается ехать в Закрет, вызвала гнев на того, кто пытался оградить его от опасности. Царственный кузен медленно побагровел и тихо спросил:
      - "Вы собрались мне указывать?"
      - "Никак нет, Ваше Величество".
      - "Я тотчас еду туда. И вы покажете - на чём основаны ваши слова. Daccord?"
      - "Так точно, Ваше Величество. Одна просьба, Ваше Величество - не берите с собой ваших дам, - не подвергайте их лишней опасности".
      Эти слова Государю понравились, - они льстили его самолюбию. Он сделал героический жест, - вроде тех, которыми любил щеголять отец его Павел:
      - "Вы правы, - мы никого не возьмём. Вы, я и - начальник ваш Аракчеев. Дамы и все эти фаты и пшюты пусть не знают пока ничего. Нам не надобна паника".
      Так мы втроём - проехали к Закрету. Государь оживился и всё рассказывал последние новости при дворе, а я не смел торопить, ни прервать его на самом интересном месте. В рассказе Императора - все места интересные. Особенно когда он говорит об аресте прежнего Диктатора - моего кузена Сперанского за шпионаж в пользу Франции. Погорел же Сперанский на том, что под угрозой провала французы принялись сдавать свою мелочь, но Аракчеев - "сдачу не брал", отслеживая те нити, что вели к ещё неизвестным ему агентам противника. Так, в конце концов, ниточка и привела его - прямо к Сперанскому. Тот сперва отпирался, но доказательной базы было достаточно, а потом его добили очными ставками. При этом Государь весьма сожалел, что я не принимал во всём этом участия, ибо талант мой допросчика казался ему чем-то - сказочным. А вдругорядь Царь то и дело грозил пальцем, поминая мой известный зарок - не идти против сродников. Он то и дело спрашивал:
      - "А скажи-ка мне, кузен, - как вдруг вышло так, что ты - руководишь моей контрразведкою, а не смог сыскать своего кузена Сперанского? Где ты был, когда нужно было твоего кузена на дыбе поджаривать?! Вот - дядя твой не побоялся руки марать, хоть Сперанский ему - ровно как ты - такой же племяш с другой стороны. За это он теперь и Диктатор, а ты - кто? Молчишь?! Прячешь взгляд? Ну и - славно. Хоть кто-то в нашей семье не может пролить Крови кузена, или племянника..."
      Как видите, Государь желал знать - где это время я прятался. Мне оставалось отшучиваться. Особенно от признаний, что Кочубей искал меня через женщин. Мол, по общему мнению, я (ровно как и любой Бенкендорф) до того пары дней не мог прожить без дамского общества. Теперь кузен спрашивал, - как мне удалось местных девиц столь улестить, чтоб они держали рот на замке - раз сыщики ничего не пронюхали. Я отвечал, что мужчины меньше болтают и я из соображений секретности, - проводил время в кругу молодых людей - и мы позабавились. Царь на это развеселился несказанно и остаток пути прошёл за шутками над его братом - Наследником и мной, - если уж и меня не миновала чаша сия. В общем, - всем было весело. Правда, когда мы прибыли в Закрет - веселье закончилось.
      Я сразу провёл гостей к торжественной галерее, на которой должны были пировать Царь Александр и весь двор. Я показал им - удивительную конструкцию галереи, где одно бревно опиралось на следующее, а в итоге всё, как в карточном домике - держалось на одном-единственном брёвнышке. Бревно это было кем-то хорошо смазано маслом и одного-единственного хорошего пинка сапогом было достаточно, чтоб вся галерея сама собой складывалась, хороня под собой всех гостей во главе с Государем. Мало того, - крыша галереи была покрыта новою черепицей, причём каждый из черепков был по сути хорошо заточенным лезвием.
      Государь при виде всего и моих объяснений стоял бледный, как смерть. Затем он просил меня - показать, как всё это работало. Я пнул бревно, галерея с грохотом рассыпалась и обрушилась, лезвия черепки со свистом осыпались и ушли в упавшие брёвна - ладони на полторы. Всё было настолько точно продумано, что ни один черепок не рухнул плашмя - все вонзились, - вообразите - что бы произошло, ежели бы они попали не в брёвна, а - на людей. По мере того, как Государь смотрел на всё это, его стало трясти. Он пытался взять себя в руки, но - это было выше него. Наконец, он хрипло спросил, - кто всю эту гадость выстроил?
      Я ждал вопроса и повёл Государя в подвалы, где на дыбах висело человек двадцать, - в основном мужики, но были и женщины. Я подходил к каждому, егерь несчастного легонько подпаливал и тот начинал говорить. Сказывали мужики, - как заключали подряд на строительство галереи некие поляки из Петербурга, они же и привезли проект, а также - "черепичные лезвия". Затем я подвёл Царя к тем полякам-подрядчикам. После поджаривания они нам поведали, как приезжали некие якобинцы с идеей убить Царя - ради "свободы для Польши". Мол, ежели это произойдёт в день начала войны, русская армия просто рассыплется. А после победы Наполеон дарует Польше все прежние её земли, чтоб Польша опять была "от моря - до моря". Мало того, арестованным было обещано, что целый кавалерийский корпус князя Понятовского в момент начала войны поспешит прямо к Закрету и ежели "с галереей не выйдет", сабли бравых поляков позаботятся, чтоб в России была смена царствий.
      Государь был раздавлен. Его партия недаром, что звалась - "польской". Почти все его друзья детства были поляками, иль несли в жилах - польскую кровь. Теперь Царю всё виделось в ином свете. Он шёл от одного пытаемого к следующему и не чуял, как всё крепче опирается - мне на плечо. Наконец, он устало сказал:
      - "Хорошо, ты уговорил, я прощу твоего кузена Сперанского. Он хотя бы не злоумышлял на меня. А с этим что делать-то?"
      Дядя посмотрел на меня, а я уже всё придумал:
      - "Нужно усилить Вашу охрану - татарами Аракчеева, Ваше Величество. Поезд с дамами - не медля развернуть в Санкт-Петербург. Вы можете праздновать, как ни в чём ни бывало, а гостей набрать тех, кто способен ехать верхом. Поляков Понятовского встретят мои егеря, так что отпраздновав здесь - вы можете сквитаться с Антихристом. Антихрист уверен, что Ваша смерть означит его немедленную победу. Молю, берегите себя, Ваша гибель означит наше полное поражение".
      - "Вы спасли мне жизнь, кузен. Я прошу у вас егерей, - они тоже не поляки, и - ненавидят католиков. Лучшей защиты для меня невозможно и выдумать. Вы правы, - якобинцам нашей Империи не завоевать - но возможная Смена Царствий... Так вот как они решили выиграть эту войну! Я возвращусь к поезду и решу, - кому отбыть с глаз, а кто разделит со мной всю опасность. Вы - Аракчеев, останьтесь и выстройте за ночь - новую галерею. А вы - кузен, - быстрей к егерям. Встретьте Понятовского от души, чтоб ему неповадно было впредь ловушки устраивать! Ну, с Богом!" - с этими словами Царь отбыл. Ему срочно нужно было побыть одному.
      Мы же с дядюшкой от души расцеловались и обнялись. Он с чувством кивнул:
      - "Благодаря тебе мы только что спасли Императора... Я прослежу за тем, чтоб отныне оградить его от польских советчиков", - дядя ещё раз облобызал меня на прощание и тайная война для меня на этом закончилась.
      Был предрассветный час 22 июня 1812 года. Где-то совсем рядом с Закретом Антихрист махнул рукой и его орды пошли через Неман в пределы нашей Империи.

      "Когда рассказывают о Рыцарях Круглого стола Короля Артура, считается, что их было двенадцать, не считая самого Артура. Но тринадцать - дурное число, поэтому за Круглым Столом собирались только двенадцать Рыцарей. Одного ж Рыцаря - за Столом никогда не было, а вместо него был пустой стул и на нём - только щит. Щит с шестиконечной Звездой Рыцаря Гавейна.
      Сэр Гавейн славился силою, ловкостью, красотою, да - удалью. Не было дела, которое бы не удавалось ему, да не спорилось. А беда Гавейна была в том, что он тщился быть не хорошим, но - лучшим. И ежели кто-то делал что-то лучше него, ему было больно. Люди чуяли это и сторонились его. Гавейну же чудилось, что люди сторонятся его из того, что он - иной по своему происхождению. Наверно, в догадках его была доля истины, но - не в том суть. Раз человек стал отличать себя от всех прочих, жди явления - Искусителя.
      Как-то раз прибыл к Гавейну - чернокнижник, который посулил ему крепкое здоровье, удачу в бою и вечную молодость. А взамен, как в таких случаях водится, - спросил душу Гавейна. Рыцарь подивился в ответ, - ежели гость сулит неуязвимость в бою, здоровье и ВЕЧНУЮ молодость, - как ему удастся взыскать душу Гавейна? Тот похвалил практичность и умение вести дела своего визави, пояснив, что даёт рыцарю, кроме здоровья и молодости, ещё - некий колокол. Всякий удар по этому колоколу будет отнимать ровно год из жизни Гавейна. Здесь они снова заспорили и рыцарь оговорил, что случайный удар, падения колокола и козни врагов не считаются, а "жизнь его" высчитывается из того срока, который должен был бы произойти - не получи он этого колокола. Кроме того, - в случае подписания договора, - годы "прожитые с колоколом" в зачёт не идут. Враг человечества спорил отчаянно, но в душе - все менялы с юристами на его стороне и нечистый рад был увидеть столь любезные ему черты - даже и в рыцаре! В общем, - уступил он Гавейну, недаром в рыцарском гербе того был известный всем символ.
      С той поры жизнь у Гавейна пошла лучше прежнего. Не было дракона, врага, иль разбойника, который бы не трепетал от одного упоминания его имени. Не было девицы, которую бы он не спас, и города, который бы он не отстоял от захватчиков. В общем, не было ему равных - среди всех прочих рыцарей и гордость его успокоилась.
      Но раз уж не осталось ни врагов, ни драконов, ни злоумышленников в стране Гавейна, ему делать там стало нечего и он отправился странствовать, чтоб во всём мире извести всех драконов с разбойниками. Долго, или коротко путешествовал сэр Гавейн нам неведомо, но драконы с тех пор повывелись, а воры - стихли. И вот как-то раз сэр Гавейн встретил огромную орду кочевников, которая шла в свой набег. Рыцарь обрадовался, затрубил в рог и поскакал на врага, что вызвать того на честную битву, но натура степняков такова, что им больше по сердцу убивать, насиловать и грабить мирное население, но - не отважного рыцаря. Вместо того, чтоб сойтись с ним в честном бою, кочевники бросились наутёк, а доспехи рыцаря были сто крат тяжелей, чем лёгкие одеянья кочевников. Долго гнался за ними Гавейн, пока лошадь не устала под ним. Кочевники же обнаружили перед собой - большой город и, не чуя беды для себя от усталого рыцаря, принялись на виду у него готовиться к нападению.
      В городе том в тот день была ярмарка. Ничто не предвещало беды. Люди собрались на рыночной площади, общались, торговали и веселились по-всякому. А потом вдруг ударил набат. Звон набатного колокола был столь громок и грозен, что все жители города кинулись поглядеть, - что случилось. Тут они обнаружили, что к городу мчится огромная орда степных дикарей. Едва хватило им времени, чтоб затворить городские ворота, призвать граждан к оружию и встретить кочевников.
      Сеча была зело зла, но горожане всем миром выстояли. Когда ж они разбили пришельцев, решили они узнать, - кто спас город, кто ударил в набат? Пошли тогда люди за город на холмы - откуда раздавался звон и нашли там лошадь с рыцарскими доспехами, древний колокол и путника, который умер от старости.
      С той поры сэр Гавейн числится... не скажу что - небесным, но всё ж таки - покровителем всех шпионов с лазутчиками.