Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Оставить комментарий
© Copyright Беломлинская Виктория Израилевна
(julietta60@mail.ru)
Размещен: 21/01/2009, изменен: 17/02/2009. 77k. Статистика.
Рассказ: Проза
Скачать FB2
|
|
Аннотация: Этот рассказ - целая коллекция несчастных любовей, которые мое поколение уже с легкой руки Кундеры привыкло называть "смешными" любовями.
Но вся моя смешная "Бедная девушка" вышла именно из этого рассказа, когда тонайденного буквально в шкафу, среди маминых бумаг.
|
"КОГДА ВАКХАНКИ БЕЗУМНЫ..."
"Когда вакханки безумны,
они черпают из реки мед и молоко,
а в здравом уме - не черпает."
/Платон/
Я выросла в полуинтеллигентной семье, пуританской и ханжес-
кой, где мать больше всего гордилась тем, что её дета "глупых
вопросов не задают". В конце концов, мы - дети, и сами стали счи-
тать чуть ли не главным своим достоинством способность не задавать-
ся "глупыми вопросами", и уже подсознательно отметали из общего
хаоса получаемых знаний, среди прочитанного, из возможных откро-
вений со сверстниками, всё плотское, всё, что приоткрыло бы заве-
су над тайной взаимоотношения полов и продолжения рода. Таким об-
разом, до самого десятого класса, я прожила в абсолютном неведении.
Но незадолго до выпускных экзаменов в школе произошло одно событие,
благодаря которому, моя неосведомлённость обнаружилась перед подру-
гами, и они не замедлили просветить меня. И тут же до моего сведе-
ния было доведено, что, хотя всё "это" и ужасная гадость, но муж-
чине "это" необходимо, без "этого" ему мучительно, и, если любишь
и веришь в его любовь, ради него пойдёшь на всё, до конца. Моё
воспалённое сознание как-то отмело мудрейшие рассуждения главной
классной кумушки о том, что тут, конечно, самое важнее заручиться
сначала всеми доказательствами любви "до гроба" - то есть, полу-
чить предложение руки и сердца, и даже зарегистрировать брак, а уж
потом отдавать себя во власть необходимости, но впитало идею жер-
твенности; с каждым днём, переваривая полученные знания, я оказы-
валась всё лучше и лучше подготовленной для любви бескорыстной,
цельной, без утайки.
Мне хочется опустить разные подробности - в сущности, они не
имеют большего значения, достаточно и того, что любовь пришла.
Не буду называть её первой, как не скажу: "моя пятая любовь". Важ-
но только те, что парень был старше меня: мне едва исполнилось
семнадцать, ему же шел двадцать первый год, и он был студентом Ака-
демии Художеств. Любовь накатила бешенным, несусветным, как земле-
трясение, неотвратимым образом. Нас непрерывно трясло, земля ухо-
дила из-под ног, ломило суставы, и лица наши были неприличны - со
стыдом и отвращением шарахались от нас прохожие. Прощаясь, мы не
могли проститься; среди мутно текущего людского потока целовались
до страшной слабости, когда только путаницей рук, слиянием губ
кое-как удерживали друг друга на ногах...
Под злобное шипенье, под завистливую брань, отжившего своё про-
хожего, разбегались, но пяти шагов было много - одновременно обер-
нувшись, летели через пропасть в пять шагов, спасая, нестерпимо жа-
лея друг друга.
Нам выло тяжело, особенно тяжело было ему. Так мне тогда каза-
лось. Я была блокадная девочка: вероятно, пережитая дистрофия оста-
вила свой след, во всяком случае, я действительно не испытывала во
всей полноте той чисто физиологической потребности, которой откро-
венно томился мой парень. Но если страдал он, не могла не страдать
и я. Я страдала за него и ещё от страха, что он не выдержит и бро-
сит меня. И в самом деле, скоро он заговорил о том, что нам надо
расстаться. Чуть заикаясь, что делало его речь мягкой, влагающейся
в душу, он объяснил мне, что так он больше не может, а по-другому
нельзя, потому что я ещё ребенок. Он не хочет, не имеет права, не
должен жениться - это невообразимо и страшно, но не быть же ему под-
лецом, а так вот больше нельзя - измотан, измучен, болен,.. И в ужа-
се перед потерей, я уверяла его - на мне не обязательно жениться, но
он не хотел, не мог он считал, что совершит подлость.
И вот однажды мы ехали в полупустом троллейбусе, и состояние
у нас было такое, какое должно быть, настигает наркоманов на ис-
ходе действия принятой дозы наркотика, когда уже подступила смер-
тельная вялость, окутывает, сковывает безразличие - ещё секунда и
только новая доза продлит жизнь, принесёт спасенье...
Я боялась этих минут, я уже знала, что в них случается. И в
самом деле, тягуче, с внезапными, непредвиденными паузами он заго-
верил, и смысл его слов снова сводился к тому, что нам нужно рас-
статься. Я молчала.
Мы вышли ив автобуса и шли по направлению моего дома. От угла
Пестеля до ворот дома на Моховой не белее двух минут ходьбы, да-
же если идти заплетающимися ногами, но я точно помню, что именно
на этом коротком отрезке пути со мной произошло нечто: в голове
вдруг прояснилось, возникла отчётливая идея, подхватило меня истин-
нее вдохновение и понесло на крепких крыльях, обещая полную безопас-
ность - я не боялась сорваться, грохнуться вниз с высоты своего вы-
мысла, оказаться уличённой. Подсознательный расчёт помогал выбрать
убедительные подробности, те, в которых, при самом малом житейском
опыте, я могла ориентироваться без всякого страха. Я достоверно
приземляла все, что могло бы обнаружить изначальную высокую идею -
чутьё подсказало, что только пошлая банальность не оставит в его
душе сомнений, ибо всё исключительное насторожит и приведёт
к расспросам, к выяснению разных частностей, и я запутаюсь.
Поэтому история выглядела так: я с подругой, опытней и бы-
валей, однажды пошла в Дом Офицеров на танцы. После танцев мы ока-
зались в гостях у лейтенанта - я, подруга, хозяин дома и его това-
рищ. Меня напоили и лишили невинности. Не знаю как, что это - ничего
не помню, я была совсем пьяна, но знаю, что это случилось. Мне по-
надобилось раскаянье лейтенантика, я наградила его сентиментальней
душой, заставила даже рыдать над хрупкий своей девственностью,
приправила историю о постигшем меня, отчаянием и отвращением, и за-
кончила на том, что, покинув место своего падения, никогда больше не воз-
вращалась туда, саму память о случившемся отринула, но вот гово-
рю, за тем только, чтоб знал и не мучился...
Вероятно, от того, что всё было ложью, я не сумела предполо-
жить, что она причинит боль. Это могло бы выдать меня, но
вместе с тем и навести на мысль об испорченности. Однако в ту ми-
нуту ему было не психоанализа. Мы уже прошли долгие дворы моего
дома и теперь нестерпимое нечто, извечное, мужское, заполняло со-
бой убожество парадняка, вытесняя запахи кошачьей мочи и подвальной
плесени. Сначала волнами расплескалась злоба, потом поплыли потоки
тоски, и вдруг, его изголодавшееся, оскорблённое нутро освободи-
лось, дорвалось, и уже ничто, казалось, не могло удержать его на
границе сладкой муки и мучительней слабости. С неожиданным для са-
мой себя, холодным любопытством, наблюдала я обрушившийся на меня
эффект вранья. Должно быть, эта отстраненность и помогла ему взять
себя в руки и не совершить чего-то следующего прямо тут же, немедлен-
но, но уже во всей необратимой завершенности наших отношений не
могло быть сомнений. Отправляясь на свидание на следующий день
я собиралась с тщательностью бывалой шлюхи. В нашей коммуналке не
было ванны, и процесс мытья в самой своей дробности содержал что-то
непристойное. Я вдруг почувствовала это, это, мне показалось, что сейчас
это заметят все, и постепенно в душе начал нарастать страх, которо-
му, в конце концов, сужено было превратится в ужас всепоглащающий.
Мы подымалась по винтовой лестнице туда, где в Академии Худо-
жеств расположен архитектурный факультет, и где находилась диплом-
ная мастерская его товарища, ключом от которой на сей раз владел
он, то есть владели мы - он и я. Но обреченный голый человек на
пути к операционному столу, под стыд и нож, должен испытывать тот
самый ужас, что наконец окончательно овладел мной и поглотил ос-
татки решимости. Ватные ноги совсем перестали слушаться и, кое-
как подпирая себя перилами, я остановилась, обернулась и созналась
в своём вранье.
Если бы я хотела сочинить некую общую историю, историю про
всех и для всех, я непременно опустила бы одну деталь, как-нибудь
эдак повернула русло рассказа, дабы миновать некое абсолютно при-
родное препятствие на пути, но в том-то и дело, что я говорю о се-
бе и полагаю, что с другим человеком случилась бы другая история,
а эта только со мной могла произойти, и для одной моей жизни иметь
значение. Дело в том, что там, наверху, в темной дипломной мастер-
ской, уставленной столами и досками, на жестком кожаном топчане,
какие обычно, только под простынями , стоят в больничных процедур-
ных, оказалось, что я не девица. В самом, что ни на есть, природном
смысле этого слова, и не была ею от рождения.
Вниз по той лестнице, конечно, нельзя уже было сойти такой, ка-
кой поднималась, но ставшие вдруг трогательно нежными, бережными,
ласки его понемногу отогнали ужас, страх ужился с решимостью, жен-
ское кокетливое чувство загордилось кружавчиками на подоле рубашки
и помогло оказаться на топчане, лопатками ощутить пыточный холод
казенной кожи. И сквозь неудобство, стеснённость, тяжесть, вдруг
понесло говорить, говорить, говорить - невесть что, ни к чему не от-
носящееся, что-то вроде детских стишков: "Прошу вас, не надо сье-
зжать по перилам..." - и наконец все кончилось...
И тут вместо чего-то затаённо-ожидаемого он сказал:
- Зачем ты обманула меня?
-Понимаешь - начала было я, но он перебил:
- Нет, не тогда, нет. Зачем ты врала сейчас? Ты же не девушка,
тебе даже больно не было...
- Было...
- Не ври. Это совсем другое...
- Что ты говори?! А это что же?
- Это так и должно быть... Так всегда... Но ты не была девуш-
кой...
Почему-то нельзя было зажечь свет даже на секунду, но у меня
и не возникло тогда желания проверить, правду он говорит или нет.
Одна секунда, и мне со всей необратимостью представилось, что
отпереться невозможно: ничто не противоречило глупой выдумке, и
даже право быть совершенно неопытной, несведущей, оставалось за
девочкой, потерявшей невинность, пьяной до бесчувствия. Но что
произошло на самом деле, что всё это может означать - было так
непонятно, необъяснимо, что не оставляло возможности строить
иных предположений, кроме одного:
- Ты - сказала я новым, незнакомым семой себе голосом, взрос-
лым и жёстким - ты испугался, что я женю тебя? Заботишься об от-
ступлении? Не надо. Не пригодится...
Тогда от его резкого движения упала на пол гитара и на всю
жизнь запомнился утробный стон ударившихся обо что-то струн...
Через несколько лет я вышла замуж за человека, который знал
обо мне всё, и всё, что знал - было правдой. Навсегда ложь претила,
вымысел угрожал расплатой, и всё-таки очень скоро я начала изме-
нять мужу, обнаружив лазейку между правдой и враньём. Между прав-
дой и враньём лежали недомолвки, недосказанности и даже просто
молчание.
Иногда, правда, я пробалтывалась. Так однажды, разглядывая
Себя голую в зеркало, я сокушенно обратила его внимание на остав-
шийся после операции шрам - вовсе не справа, как у всех, кому вы-
резали аппендикс, а слева - уродливый и к тому же вызывающий посто-
янное любопытсво...
-Надо сделать пластическую операцию -заявила я, и муж тотчас
же возразил - дескать, он не видит ничего страшного в этой штопо-
чке...
- Ну ты вообще, ничего не видешь - сказала я раздражённо, -
а другие видят...
- Другие?... - задумчиво протянул он - Кто же другие?...
- Ну, хотя бы на пляже, летом, ну, если я хочу открытый купаль-
ник - я спохватилась и затараторила, и слова мои отлетали так, буд-
то я быстро-быстро продираюсь сквозь кусты, беспорядочно развожу
руками ветки, а они отлетает и хлещут по лицу того, кто стоит там,
за кустами...
Но так или иначе, мы жили вполне дружно, и я крутила меж тем
роман. Постепенно он стал похож на любимую, но заигранную пласти-
нку. Уже слышался скрип и скрежет, я чувствовала, что вот-вот на-
ступит конец. Возлюбленный мой всё чаще исчезал, командировки в Мос-
кву становились неправдоподобно долгими, и как-то однажды, не выдер-
жав неопределённости, я позвонила ему на работу и тут же услышала
застигнутый явно врасплох голос. Самолюбие моё тотчас же тёркой
сильно скребануло по сердцу, и я сказала:
- По-моему, нам пора произвести раздел имущества, друг мой, -
имея ввиду, что нам только и остаётся, что вернуть друг другу ка-
кие-то книги.
Мы договорились встретиться завтра в четыре у Октябрьской го-
стиницы со стороны стоянки машин. У него была машина, и он часто
поджидал меня в этом месте.
Я повесила трубку, и тут же с убийственней ясностью, мне пред-
ставилось, как завтра мы обменяемся книгами и - всё. И нам нечего
будет сказать друг другу. И ничего не останется, как выйти из ма-
шины, хлопнуть дверцей, и ещё раньше, чем он тронется с места, сме-
шаться с толпой. И уже зародыш страха шевелился под ложечкой и тол-
кал ребра - страха перед бабьей жалостью: ведь рванусь же об-
ратно, повисну, начну вымаливать...
Я пыталась убедить себя, что и для меня всё давно кончилось,
что не об чём жалеть и вымаливать нечего, но с ишачьим упрямством
карабкалось по душе отчаяние. Оно не успело достигнуть вершин,
как раздался звонок. Хорошо знакомый, вязкий как мухобойная ли-
пучка голос, приветствовал меня, и склеился от удивления в ответ на
мои неестественно бодрые возгласы: