Аннотация: Случайно нашел этот рассказ в бумагах. Редко и мало пишу прозу.
Алексей Белов
ПОЭТ
Фантастическая история
Хотите, я вам историю расскажу? Про моего знакомого. Иногда он меня раздражает, но чаще его жалко. Зовут его Вася Иванов.
Шел он раз по улице. Стояло великолепное лето, пусть не слишком жаркое, но главное - у Васи было радостное настроение.
Вася шествовал, сунув руки в карманы своих широких брюк. "Старо одеваешься", - говорили ему, а он все равно ходил. "На бомжа похож", - говорили ему, а он и не слушал. Так вот и ходил - слегка подпрыгивающей походкой, словно его в спину подталкивает кто. Идет, дергается, и курит. Курить любил. Но взглянуть - смешно до колик. Одежда на нем была вся какая-то мешковатая, и из этого мешка голова торчит: волосы соломой во все стороны, как у ваньки деревенского, а по бокам головы уши красные прилеплены. Но это опять же со стороны посмотреть, а так - что ж не ходить, как нравится, да и не одеваться как можется. Васе многое нравилось, в особенности пить пиво. Ну, еще он стишки сочинял, но это ему нравилось гораздо меньше. Стишки он из себя силой давил, словно был обязан кому стишки сочинять, по стишку хотя бы в день.
Делами же Вася совсем никакими не занимался. Работал вахтером где-то, я не помню, где.
Ну так вот, шел он по улице и пиво пил. Ну и курил одновременно. Боже ж ты мой, как он много курил - уши, обычно красные, серели! Ему об этом говорили, но он либо не слушал, либо ругался. Верно, впрочем, ругался - парень-то взрослый, двадцать лет. Ну а что на подростка похож - ну так кто теперь не похож! Очень даже многие похожи. Я, впрочем, не видел (видеть, верно, не умею), но судить так могу.
Вот, о чем это я? Ну да, про то, как Вася шел по улице и пиво пил. Все бы ничего, да вот приостановился он в очередной раз закурить, а тут его кто-то дергает за рукав. Смотрит - а это мужичонка, заросший, пропитой, в грязной одежде, уж разумеется худшей, чем у Васи. Смотрит мужичонка в глаза Васе преданно, как собака: "Купи ручку. Видишь, новая", - и показывает ему перьевую ручку, позолоченную.
Посмотрел Вася, повертел. "Не, - сказал, - ну на фига она мне? У меня карандашей полно, разноцветных". Отдал ручку и дальше зашагал, пивко пьет.
Но мужичонка догнал, на шаг сзади семенит: "Ну, купи... За бесценок отдам... ну, подаришь кому..." Вася остановился: "А ты так отдай."
Мужичонка ручку аж к груди прижал, головой замотал. "Нет, - говорит, - хоть копейку дай за нее!"
"А у меня, - говорит Вася, - и чернил-то нет. Я в детстве чернилами перепачкался, так до сих пор противно."
"А она не пачкается! - заявил мужичок, - и чернила не кончаются! Во, смотри!" И давай ручку развинчивать. Развинтил, дунул, себя чернилами насилу облил, сунул под нос Васе: и правда снова полная. Чудеса! "А давай, - говорил мужичок, - у тебя пиво еще на глоток есть, ручку на пиво! А бутылочку я того, сдам". Вася на пиво посмотрел, на ручку. И поменялся.
Мужичок пиво допил, а бутылку бросил в сторону, расколотив; рассмеялся, хлопнул себя по коленам, и убежал. Только Вася его и видел. Но делать нечего - ручку в карман сунул, и пошел. "Странный мужик, - подумал Вася. - С головой не дружит. Ну да ладно, его дела". И еще пива себе купил.
Вот тут надо сказать, что у Васи была возлюбленная. Ну а любовь - конечно же страсть, пылкая, с противоречиями, не страстишка там какая-нибудь, а чувство полнокровное. Но любовь эта была безответная и тоскливая; ничто не помогало - ни горячие признания, ни стишки из себя выдавленные, ни приставания, ни подарки.
Помню, он все фотографию ее целовал. "Раб я ее", - говорил. Умилительно у него этакие вещички выходили. Сидит, бывало, на постели, смотрит на ее фотографию, и не на фотографию саму, а как бы сквозь. Думает что-то, бормочет... не любовь, а поклонение какое-то. Даже изнасиловать ее хотел - от ненависти. Разнообразные фантазии были.
Ну что ж мы Васю на улице оставили? Получив ручку, выпив пива, он домой пошел не спеша. Мысль, правда, одна противная в голове вертелась: где бы еще денег добыть. Мелкая такая мыслишка, пакостная, все другие заслоняет; и на деньги эти, думает Вася, пива бы еще попить. Побродил он по городу бесцельно, помечтал о том, как хорошо было бы знакомых с пивом встретить да за компанию в баре посидеть; только, видно, знакомые бродили не там, где Вася. Вася периодически приостанавливался, брезгливо запускал руку в карман и со вздохом раз в десятый пересчитывал бренчащую в его кармане мелочь.
"Ну, - подумал Василий, - коль пиво не идет ко мне, то я пойду к пиву". И пошел к другу. То есть Вася думал, что это друг. Друг же думал, что Вася - это Вася. И с порога Вася сказал, что у него беда и надо выпить пива и что - пошарил наш герой в кармане - у него есть деньги, три рубля двадцать пять копеек. Друг вздохнул и Васю пустил, потому что был вежливый; хотя любой порядочный человек вежлив, даже если к нему в гости приходит Вася. Что он поговорить любит, тараторит без умолку - пустяки, выслушать можно, или, в крайнем случае, вид сделать; пиво любит - так оно полезно, говорят, если умеренно. Другое дело, когда любовь к монологам и к пиву в комплекте занудство составляет. Ну так за что же, простите, Васю любили? А Бог его знает; видимо, за оригинальность. Господь чудиков любит и на земле терпит. Умные люди говорят, что без чудиков мир сер будет. Верно, они правы. Не знаю, впрочем, я лично смысла не вижу, но самому нравятся. Смотришь на таких, бывало, жалко до слез, думаешь: таких горемык, верно, сразу в рай берут, а потом глядишь, а этот горемыка начхать хотел на твой рай со всеми его ангелами. Характеры у чудиков обыкновенно скверные и своенравные; ну, скажете, на то они и чудики. Положено. Впрочем, снова отвлекся. Права не имею отвлекаться.
Как вы поняли, без пива Вася не остался, и к дому довольно поздним вечером повернул. В голове васиной ясно, приятно, будто облачка бегают легкие. Загрустил Вася слегка, напало на него меланхолическое настроение, которое не дай Бог вам знакомо. Ну а с чего грустят обыкновенно? Ясно, от любви. Задумался Вася о своей возлюбленной и в тоске едва ноги до дому доволочил.
Взял на кухне булку, кефир, и пошел стишок сочинять. Очень хотелось - ну, томление вроде в руках, дрожат даже; сел. Пьет кефир, булкой заедает. Не идет мысль - вроде как все мысли и чувства булкой заел. Лег почитать. Да только и это не получилось: глядит в строчки текста, а они, кажется ему, то вверх ползут, то вниз, как червяки. Смешно, смысла не понять. И это бросил.
Достал со скуки эту ручку. Коричневая, перьевая, с золотом. "Паркер", а может, подделка. Нарисовал на бумаге квадратик - ручка четко выводит, красиво. И квадратик ровненький такой вышел, правильный, прямо как у Малевича.
Воодушевился Вася, расписался. Роспись-то у него прежде корявая выходила, а тут: буква к букву, с завиточками, не роспись - цветок! Расписался еще и еще, вензелей нарисовал, оконец всяких, дверей. Имя возлюбленной вывел. И тут как игла раскаленная его сердце пронзила: сладко стало внутри, заныло, запело. Восхитился Вася, ручку поцеловал. И нацарапал стихи:
Приди в мой дом со свечою.
Стань моей.
Побудь хоть немного со мною.
Не запру я дверей.
Я даже устрою праздник,
Поставлю наливки на стол.
Не будет меж нами преграды.
Ты помнишь, я в грусти пришел...
- ну, и все в таком роде, едва ли не поэма.
Закончил Вася тяжело дыша. Руки дрожат, сердчишко колотится. Отложил ручку с испугом - никогда ведь так не писал! Упал на кровать, шепча: "Любимая, любимая..." - да так и заснул.
Но через некоторое время проснулся вдруг, как от толчка, и сел на постели. Зажег лампу и стал прислушиваться: может, за дверью кто; - потому как пригрезилось Васе, что снаружи бродят и в его темные окна глядят. Даже если просто бродят - все равно нехорошо.
Выключил Вася лампу, лег, вытянулся на спине, а сам весь в слух обратился: кто там за окном? Ветер подвывает чудно, как побитый пес.
Вася задремал. И вот - то ли сон, то ли действительно так - пригрезился ему звонок в дверь. Короткий, но настойчивый. Такое бывает, когда действительно задремлешь, и вдруг позвонит кто; и вот некоторое время соображаешь, потом во сне встаешь и идешь открывать, и окончательно слетает сон лишь у двери, за которой, может, и никого нет. Вот так же и с Васей. Но едва он открыл, как от волнения задохнулся. Кабы спал, то в этот самый момент на другой бок перевернуться и, схватив видение крепко, не выпускать из объятий до утра! На пороге стояла ОНА, предмет всех васиных томительных сексуальных грез. Несчастный всхлипнул, потому что почувствовал, что дышать ему окончательно нечем, как будто язык его запал глубоко в горло и на место возвратиться отказывается.
"Ну, пусти же меня, - пропела ОНА. - Или не ждал?"
Вася и сказать ничего не может, стоит - столб столбом. И вдруг - слезы из глаз как брызнут! Схватил он ее за руку и начал целовать, прижимать ее ладонь к своей щеке и плакать, и слезы размазывать.
"Я... - шепчет, - ты... я...", - и более ничего выговорить не может.
Уж и не помнил он, как очутились в комнате, та столе оказалась свеча, зажгли, Вася полез на полки в кладовке за вином, упал от волнения; но наконец, ушибленный и счастливый, оказался рядом с НЕЙ. Вроде и не говорили друг другу ни слова, а все понятно без слов. И вот - почти утро, свеча пооплыла, вино выпито, и Вася, хмельной и осмелевший, потянулся к губам ее, чтобы поцеловать...
...трель будильника возвестила о том, что уже одиннадцатый час. Что удивительно: будильник Вася, как помнил, с вечера не заводил. Еще удивительнее то, что рядом никого нет, но на столе стоит оплывшая свеча и пустая бутылка; обхватил Вася руками колени, сидя на кровати, и вздохнул тихо.
"Ах, неужто сон? - думал он, - И вино я один пил? Ах, но какой сон!"
И Вася поднял глаза на ее фотографию, помещенную за стекло книжного шкафа. И до того живой ОНА ему показалась, что где-то внутри защемило сильно-сильно, подобралось к сердцу и только там отпустило, но перебралось в желудок; сразу захотелось есть.
Ел Вася, как творческий человек, много. А поскольку кроме пива Васенька любил кефир, булки, пельмени и прочее, включая деликатесы, то завтраки обыкновенно (как и обеды и ужины) превращались у нашего героя в настоящее пожирание съестного. Вася ел, пил, мечтал и вдохновение наполняло его; часто по утрам он стишки писал. Попьет кефиру, булкой заест - и за стол, к своей разбитой пишущей машинке. Рукой писать не любил: не потому, что писал плохо, а потому что стук литер по бумаге создавал у него ощущение, что он творит, не то что эта возня шариковой ручкой или - хуже того - чернилами.
А это утро было особенным. Ночное происшествие поворачивалось в васином воображении то одним, то другим боком, Васе хотелось скулить и визжать от восторга; он блаженно жмурился и непрестанно говорил себе, что ОНА была с ним, он касался ЕЕ, сияющей, божественной, и она сама пришла к нему, в его дом! Они сидели рядом и пили вино.
"Я буду любить ее вечно, - с нежностью думал Вася, - и она тоже меня любит. Да-да, она меня любит! Она же пришла ко мне!"
- О-о-о! - закричал вслух Вася и кинулся к столу. Открыл машинку, коснулся клавиш, давится вдохновением, но никак - застряло вдохновение!
Но задрожал, увидев ЭТУ ручку. Рука его, как чужая, потянулась , взяла ее и так легко, воздушно коснулась бумаги...
Если ты меня разлюбишь -
Мир не рухнет, будет жить.
Если ты меня забудешь -
Беспробудно буду пить.
Далее не привожу, поскольку интимно, а интимное, как сами понимаете, обнародовать малотактично.
Начинался яркий и великолепный день. Тем более что солнце, такое же яркое, как васины мысли, разогнало все немногие тучи.
Вася достал из-под пишущей машинки деньги, откладываемые на приобретение новых штанов, посчитал их и, сунув в карман штанов старых, пошел в одно интересное местечко.
Здесь был бар, бильярд и поэты. Точнее, поэтов было трое - Вася, один молодой человек пропито-больного вида и седоватый хиппи, декламирующий вслух свои и чужие стихи. Гоняли шары на последние деньги. Вася делал вид, что смыслит в бильярде и, потягивая пиво, внимательно следил за игрой.
Но вот в бар понемногу начали стекаться люди, совершенно незнакомые и чужие, и Вася до того потерялся в этой толпе, что ему ничего не оставалось, как стушеваться на улицу. А день еще только разгуливался; Вася устремился к книжным лоткам. Тут всегда, около них и какого-то непонятного магазина, играли на гитарах, положив перед собой шляпы. Васю узнали, стали звать к себе и просить сбегать за пивом. Принеся пиво, он пристроился к одной из гитар и сделал попытку подпевать, но бросил, потому что охрип и закашлялся. Тогда Вася попросил тишины и стал читать свои стихи. Васю послушали и сказали, что пишет он как-то темно и вяло, сам, видимо, плохо понимая, о чем. Посоветовали писать карандашом - потому что карандашные записи, вылежавшись, поистираются и прочитать тогда можно вообще что угодно; даже шедевр можно вычитать. Вася немного обиделся и заявил, что он и без того гений, только непризнанный толпой. А современная литература, которую знает хорошо только он, Вася, потому что сам иногда поторговывает на книжном лотке, еще только движется к тому, что он уже говорит в своих последних стихах и рассказах. Но Васю перебили, сказав, что пиво кончилось. И Вася было устремился, зажав в кулаке деньги, за пивом, но увидел ЕЕ.
ОНА стояла прямо перед ним и оценивающе смотрела на книжный лоток. У Васи сильнее заколотилось сердце, до страха; он подошел к НЕЙ и с бесцеремонностью влюбленного взял ее за руку.
"Я люблю тебя", - сказал он громко. И показалось ему, что наступила полнейшая тишина. Все замолкло, и только васино сердце оглушительно причмокивает, гоняя кровь. Шум улицы удалился куда-то и был слышен невнятно, как из другого мира.
ОНА освободила руку и рассмеялась. Тихонько и весело.
"А ты любишь меня?" - прошептал он в сторону, надеясь, что ОНА не услышит. Но, Боже мой, вот наказание: Вася не умел шептать себе под нос.
ОНА, муза, строго посмотрела на него. Вася весь сжался, стал совсем маленьким, того и гляди из одежды выпадет.
"Вот еще, выдумал!" - мило сказала ОНА.
Тогда Вася бросился прочь. Он побежал, и ночь прошедшая, и нынешний яркий день вертелись у него перед глазами, и с каждым кругом меркли все более, пока совсем не потеряли цвет и не умерли; только тогда Вася приостановился и перевел дух. Долго стоял он на месте, оглядываясь и как бы потеряв сам себя, словно туловище без головы, нелепо расставив руки.
Потом разжал все время стиснутый до сего момента кулак, посмотрел на деньги, пошел и купил себе водки.
Придя домой, заперся с водкой и лимонадом, и стал наливать себе водки и лимонадом разбавлять. Долго сидел. Уже и бутылка опустела, и ночь опустилась, а Вася все сидел, подперев голову руками, над листами бумаги, на которых выменянной на пиво ручкой "Паркер" было написано длинное, в строф пятнадцать, стихотворение, начинавшееся:
Вконец измученный, я брошен
Всесильным роком под забор.
Прохожий, киньте медный грошик!
Я - просто нищий, я - не вор...
Размазал Вася слезы и сопли, и в пьяном сне уронил голову.
Проснулся он тусклым утром от холода. Попытался завернуться в одеяло, но одеяла не было. Вася открыл глаза: взгляд его упирался в кучку мусора и собачьи экскременты. Вася зажмурился снова и услышал голос:
- Эй, паря, чего лежишь? Живой ли? Эй!
Васе пришлось открыть глаза и встать - сначала на четвереньки - и оглядеться. Это утро начиналось у старого, с облупившейся краской забора на каком-то пустыре. "Ладно не на кладбище проснулся", - подумал Вася.
Голос, его окликнувший, принадлежал детине с овчаркой. Овчарка обнюхала Васю, фыркнула и пошла прочь брезгливо. Детина потянулся за ней.
Вася проводил их взглядом. "Да как же это, - пробормотал он растерянно, - да где же это я?"
Был он в своей одежде, в которой, как он помнил, он заснул за столом. В карманах - пустая бутылка из-под водки, позолоченный "Паркер" и смятые листы бумаги со стихотворением.
Он ничего не понимал и мало что помнил, но знал теперь одно: в его жизни начался некий новый этап, и надо этот этап прожить.
И Вася побрел вперед, прочь от старого забора, сжимая в одной руке позолоченный "Паркер", в котором никогда не кончались чернила, а в другой - мятый, но чистый лист бумаги из тех, на котором еще не было стихов. Из кармана высовывалась бутылка из-под водки - ее Вася почему-то не выбросил.
Вот, собственно, и все. Историю эту я узнал от самого Васи; только не верю, потому что уж не помню, когда в последний раз видел его трезвым. Домой Вася, разумеется, тогда добрался и живет все там же; только пропадает куда-то изредка.
Показывал мне недавно полный стол рукописей; рассылал, говорит, по разным редакциям, да не берет никто, почему - и объяснить сложно.
Иногда в глазах Васи появляется совсем уж сумасшедший блеск, и он предлагает мне купить у него за бесценок позолоченную ручку "Паркер". Но зачем мне ручка перьевая, пусть даже "Паркер"? Писать я не люблю; не о чем. У меня и стола-то письменного нет.
Думаю, предлагал он ручку не мне одному. Только не берут почему-то...