Сегодня первое воскресение апреля - День Геолога. В этот день геологи пьют особо. И потому перейду прямо к сути. Один наш геологический корифей, великий геолог, не буду называть имени из соображений, писал отчеты, а также эпохальные монографии, в дальневосточной или, вообще, чукотской избе, наглухо запертой изнутри, причем одна из форточек оставалась открытой. Через нее раз в сутки в избу ближайшими соратниками передавался алюминиевый чайник со спиртом и ничего более. Спустя неделю дверь избы открывалась, корифей на нестойких ногах направлялся к ближайшей природе, радуясь незатейливой незабудке или просто изумленной мыши, а в избе заинтересованные лица находили великолепный отчет, прибавлявший стране тысячу тонн золота или монографию, изменявшую ход российской геологической мысли в практическом направлении.
Я использовал этот метод при написании диссертации, вынужден был использовать, когда моя научная мысль иссякла от головного напряжения.
И что? Наутро, нет, следующим вечером, я, пробудившись, обнаружил на своем рабочем столе 2 (две) порожние бутылки водки и одну машинописную страницу. Через год из этой страницы была сделана докторская диссертация (разумеется, не мною, но внимательными лицами).
Геология... Вся моя жизнь проходит перед глазами. Вот Вася Кольцов. Каждый вечер после тяжелого маршрута, от шел к соседям справа поиграть в преферанс. 10 км шел, а утром без разговоров и намеков шел в маршрут, пахал с 8 до 20-00, потом съедал тазик борща и тазик гречневой каши и засыпал в своей палатке, в чем был.
Хотя разные люди были в геологии, многие опускались донельзя. Геофизик Олег Шестаков, красиво-дикий голубоглазый мужчина, вызвавшийся сторожить базовый лагерь от кравших все и вся таджиков, за три месяца употребил на брагу 4 мешка сахара. Когда в мае прилетел вертолет, он напоминал Айртона из " Таинственного острова"...
А эти измены городских жен? Эх!
На фото Зомбарская партия ЮТГРЭ, моя первая партия.
Крайний слева - Лева - взрывник. Он рассказывал мне, как его мать выносила во влагалище мясо с мясокомбината, чтобы они с сестрой не умерли в войну с голода. Чтоб мать не умерла, он продавал на толкучке банки сгущенки, в которых вместо молока был песок. Второй слева - Володя Кузаев, - одинокий человек, однажды он спас мне жизнь, рискуя своей жизнью. Он бы и Вашу спас если бы. Посередине - Костя Цориев, начальник партии - он научил меня работать, выполнять поставленную цель, невзирая ни на что, постоянно повторяя: - много говоришь, Руслан.
Рядом с ним стоит гефизичка, не помню имени (Лида? Нет, Люся!), настоящая геологическая женщина. Справа располагается Мельников - толковый геолог, добрый, но по семейным обстоятельствам спившийся.
Младший брат Кости Цориева, служил на расстрельной должности главного инженера экспедиции. Красавец, франт, любимец женщин, он умер от инфаркта в своих сороковых, умер после очередного смертельного случая...
Он тоже многому меня научил - прежде всего брать на себя ответственность.
Еще геология это переезды с изученной площади на новую. Они радуют и печалят одновременно. Вот выдержка из дневника:
07.07. Уезжаю на Кольский, в Ковдор. Последний день на Кумархе.
Грустно... Я больше не увижу этих родных и так приевшихся гор.
Гор, радовавших и огорчавших, пытавшихся покалечить и убить. Да, убить, ведь работа рудного геолога сродни работе детектива. Его цель - руда - сокрылась в ущельях, в скалах под ползучими ледниками, легла на дно, схоронилась глубоко в недрах. Но оставила повсюду свои пальчики, вещдоки, пот и перхоть. И геологу надо их обнаружить, связать воедино, отправить под микроскоп, на анализы, чтоб вынести свой приговор. И привести его в исполнение ножами бульдозеров, стилетами буровых скважин, скальпелями шахт и штолен!
...Я - искатель и строитель, мне нравится быть искателем и строителем. Мне нравится выпытывать у природы ее тайны, будить ее стуком молотка и грохотом взрывов, мне нравится ставить лагерь, прокладывать тропы, сооружать очаги, перегораживать ручьи плотинами - я люблю строить плотины. Мне нравится приостанавливать движенье вниз. Мне нравится строить, прокладывать, перегораживать, а через неделю или месяц уходить, чтобы искать и строить в другом месте.
Откуда все это? Из детства?
...На окраине Душанбе, - в этом городе я вырос, - дома строили из глины. Люди брали под ногами обычную повсеместную глину, мать грязи, месили ногами, укладывали в ящик-форму и тут же вытряхивали поражающий значимостью кирпич. Затем второй, третий, четвертый. Высушив их палящим солнцем, строили дома. Однажды, - мне было четыре с половиной года, - дед увидел меня, стоящего
с открытым ртом перед штабелем сырых еще основ мироздания, подошел, стал рядом, сказал:
- Да, кирпичи - это нечто... Из них можно построить все. И, знаешь, чем они еще знамениты? Тот, кто делает кирпичи, кирпичом стать не может. Иначе говоря, внучок, либо ты строитель, либо глина. Не хочешь в этом убедиться? На, вот, возьми вместо ящика.
Пошарив в карманах, он протянул мне спичечный коробок. ерез два часа я стал творцом.
Я построил свой первый дом. Из грязи я что-то сделал.
...Да, я - искатель, я строитель. Семь лет назад меня впустили в себя ущелья, населенные доверчивыми красными сурками, ущелья, украшенные то гордыми эремурусами, то застенчивым иван-чаем, то сухопарыми ирисами, меня впустили в себя тишь и спокойствие, лишь время от времени сотрясаемые метлами очистительных лавин и селей, меня впустило в себя голубое горное небо.
И вот, я покидаю поле сражения, поле избиения естества. Борта ущелий, некогда ласкавшие божий взор, я исполосовал бесчисленными шрамами разведочных канав и траншей, то там, то здесь теперь зияют оставленные мною смертельные пробоины штолен, их сернистые отвалы отравляют прозрачно-пенистые ручейки, превращая их в мутные потоки.
...Днем на обочине вертолетной площадки дизелист поймал удавкой красного сурка, последнего в округе. Поймал и огорчился: шкурка последнего из могикан оказалась безнадежно испорченной бесчисленными шрамами от пуль, дроби, стальных петель.
Я тоже испорчен. Я ранен пулями, которые выпустил, задушен своими же удавками. Испорчен самоотверженностью, испорчен целью, оказавшейся блестящим миражом... Кстати, о порче.
Позавчера был у офтальмолога - все нормально, все по возрасту. Одно удивило: врач сказал, что у меня был поврежден край зрачка, да так, что глаз не мог не вытечь.
Я сразу все вспомнил. Осень 1990-го года, одиночный маршрут в Приморской тайге. Сначала, отбирая пробу на геохимию, я сорвался со скалы, но удачно, правда матерился от боли в побитой голени так, что в Японии, думаю, слышали. Потом заблудился, незаметно перевалившись из одной долины в другую. На путь истинный ненароком вернул меня разъяренный медведь - от страха и бега чуть не выскочило сердце. Не мудрено, что от всего этого я припозднился, и темной уже ночью в еловом лесу наткнулся глазом на ветку, и боль прошла лишь наутро перед следующим маршрутом...
...Маршрут в приморской тайге! Это что-то! Сколько раз слезы навертывались на глаза, когда я намертво застревал в подлеске, густо переплетенном лианами лимонника и прочей ползучести. Тайга схватывает расползшиеся ноги, вывернутые руки и шею, грызет компасную кобуру, отрывает полевую сумку и присваивает молоток. И все, что ты можешь сделать - это сдаться на милость победителю минуты на три, и лишь потом он выпустит тебя из своей ловушки, чтобы через несколько десятков метров снова играючи поймать, но уже в буреломе или болоте.
Маршрут в приморской тайге... Да это невозможное дело! Особенно вдали от ручьев и речек. Разве можно заниматься геологией, когда каждую минуту ты должен определять по карте свое положение на местности? Стоит отвлечься на прослеживание какой-нибудь рудной зоны, и ты заблудился! И надо лезть на ближайшую сопку, потом, когда выяснится, что с нее ничего не видно, возвращаться на то место, положение которого на карте ты знаешь или вовсе на исходную точку. Или просто наугад наносить точки наблюдений на карту.
А энцефалитные клещи! Со всех кустов они сыплются на тебя десятками, если не сотнями. Целым их отделениям удается проникнуть к твоему беззащитному телу и они, в жадном восторге предвкушения крови, начинают возбужденно бегать по груди, спине, голове. И тогда надо раздеваться, брать в руки карманное зеркальце и снимать с себя этих ненасытных паразитов! Однако через неделю таежных маршрутов ко всему этому безобразию привыкаешь, перестаешь осматриваться сначала ежечасно, а потом и ежедневно и тогда клещи вгрызаются в тебя сначала по самые уши, а потом и по самую задницу...
Зато берега Японского моря неописуемо красивы. Обрывистые, покрытые кучерявыми дубовыми рощами... Причудливые скалы... Искрящиеся слюдяные пляжи... Лиманы, полные рыбы... На море мы ставили палатки на их перемычках, купались, ныряли за гребешками, а бархатными вечерами прогуливались с девушками по уютным лунным пляжам. Однажды днем, накупавшись до изнеможения, я заснул под скалой на теплом песке. И спал, как, наверное, спят в раю, глубоко и безмятежно. А проснувшись, увидел милое, любящее и любимое лицо Марины... Я не верю, что испытанное мною тогда, хоть кто-нибудь испытывал на седьмом небе.