Он пишет, охваченный порывом, он пишет, не вырисовывая черт, он выписывает стержень мысли или вдохновения, не заботясь о пунктуации и прочих мелочах. Он барабанит по клавишам, зная, что три четверти набарабаненного будет потом переписано или уничтожено, потому что повествование заведет его закономерно в невиданные веси, которых и не было никогда. Это потом, когда чудо или Бог сочинительства высокомерно позволит мысли творчества буквально овеществиться, гений скажет себе: - А теперь да будут запах, звук, цвет и осязание!
И только тогда наступит пора рихтовать давние строки, вставляя в них тиканье часов, скрежет железа, отсутствующий запах незабудки, шероховатость ее членов, придет пора давать цвет, серый и белый, давать занавес...