Они учились в параллельных классах. Он в "Б" - она в "А". Его знали Романом, ее - Джамилей. Она ходила в хиджабе, ни с кем не дружила, училась прилежно, но без охотки. Он ее не замечал, но однажды весной они столкнулись в коридоре, это было на большой перемене, и посмотрели друг другу в глаза. Этот взгляд, длившийся секунды изменил их мир, изменил их. Это пошло сказано, понимаю, но точно. После него, этого взгляда, он стал выискивать ее в толпе школьников, чтобы просто увидеть ее лицо или фигурку. Она пряталась от него (от себя!), и все что ему оставалось, так видеть воочию ее первый пристальный взгляд, навсегда запечатлевшийся в его сознании. Она, прячась от него, думала только о нем, она видела его русские насмешливые глаза, сделавшие ее другой, сделавшие ее невестой, невестой Романа. Да невестой. По крайней мере, она никого, кроме него, не представляла своим суженым, своим супругом, а ей ведь оставалось немного времени ходить в невестах, она знала, что мужем ей выберут другого человека, может быть, пожилого, неприглядного и чужого. Именно это знание, в чем-то бывшее концом жизни, то есть смертью, распаляло ее воображение, развитое строгим воспитанием. В своих мыслях она видела Романа постоянно, оттого перестала хорошо учиться, став постыдной троечницей. Еще эта предстающая кастрация. Джамиля знала, что отец по настоянию будущего мужа хочет кастрировать ее, то есть удалить орган со странным названием "клитор", которым если и не любят мужчин, то получают от них мимолетное счастье.
Братья Джамили, учившиеся в ее школе и не учившиеся, почувствовали изменение ее состояния, хотя дома, конечно, она большую часть времени проводила на женской половине. Узнать, кто явился причиной перемены сестры, им не составило труда, и как-то вечером они встретили его на одной из темных аллей города. Была, драка, к которой присоединились друзья Романа, один из которых, татарин, сломал старшему брату Джамили нос, сам лишившись зуба. Роману тоже досталось - нож Анвара, младшего брата Джамили, попав в печень, едва не убил его.
Драка имела последствия. Русские и мусульмане города возроптали друг на друга, милиция и прочие органы делали все чтобы примирить стороны, и чтобы не узнали о ней "наверху", то есть в Москве. Примирение состоялось, конечно, формальное. Джамиля об этом не знала, она знала лишь, что нож ее любимого брата Анвара разорвал печень Романа, и тот может умереть каждую минуту. Из-за нее умереть. Умереть, потому что она посмела посмотреть на него как на мужчину. Захотеть, чтобы он был рядом. От этого знания она не могла жить и не жить не могла. Все на свете перестало ее интересовать, она не ела, не пила и не дышала, глаза ее остановились, она ходила как лунатик, била посуду и не могла открыть двери. Видела она лишь его, умиравшего в реанимации, и слышала, что все ее родственники радовались, что он, слава Аллаху, "сдохнет как собака".
Но он не умер, это, видимо, не входило пока в планы Бога. Он выздоровел и вышел из больницы. Она нашла его. Перед тем она долго сидела перед зеркалом, чтобы сделать себя привлекательнее, но что может приукрасить мусульманскую девушку, закутанную в хиджаб? Только прядь волос, как бы случайно выбившаяся из-под платка. Джамиля около часа то так, то эдак, пыталась сделать ее говорящей, и у нее получилось, потому что она знала (и он знал), что за такую выбившуюся прядь в Иране женщин хватает на улице полиция, чтобы посадить в тюрьму, а тюрьмы там не сахар.
Она, таясь, нашла Романа. Увидев ее, он перестал думать. Он смотрел ей в глаза, и знал, что они никогда не будут вместе, и потому то, что он может видеть ее, уже есть великое чудо, божественный подарок. Они не имели сил прикоснуться друг к другу, они знали - если сделают это, то будет аннигиляция, то есть вообще все на свете исчезнет - она, он, их родители и родственники, вообще все исчезнет, всем убьет себя непониманием и косностью. И потому граница меж ними оставалась покуда незыблемой и высокой до солнца и рождала в них немыслимые по силе чувства, которые не могли ничего материального сотворить или хотя бы продолжить, он могли лишь уничтожить то, что называют покоем. Но они, Роман и Джамиля, смотрели друг на друга, и тем существовали, они были объединены стремлением друг к другу, они не могли не любить друг друга, потому что любовь - это когда все на свете забываешь, кроме любимой, кроме любимого, а все остальное - мелочь, пусть даже способная все уничтожить.
А у нее за спиной топтался муж, купивший ее за деньги, которых так не хватало ее незадачливому отцу, а у него, Романа, за спиной маячила девушка, положившая на него глаз, девушка, которую он никогда не полюбит, потому что если он полюбит ее, то это будет значить лишь одно, что счастья, то есть Джамили не существует и не будет существовать, потому что, если девушку можно продать за деньги или баранов, называя эту продажу за деньги или баранов национальным обычаем. Но девушка-Джамиля, человек-Джамиля существовала, она смотрела на него, как на спасителя, который не ее спасет, а что-то другое, более важное. Он спасет возможность счастья, которое в ее семье заменена шариатом, сводом законов, позволяющих всем на свете быть охраняемыми от опасностей новизны, от одиночества, от некрасивости, наконец.
Они стояли, глядя друг на друга и бесконечно понимали, что невозможность их счастья и есть счастье, что эта невозможность поднимает их в небеса, к Богу поднимает. И пусть, они никогда не смогут ласкать друг друга без страха, пусть никогда не родится у них плод любви - маленький, несмышленый ребеночек, которого так сладко прижимать к сердцу, пусть будет так. Пусть они станут жертвами как Иса или Иисус, разве может кто-нибудь, кроме Бога сделать им такой подарок?
Они, Роман и Джамиля, стояли друг против друга как два мира, человечески совершенно похожие, но описанные разными скриптами - кириллицей и арабской вязью. Могли ли они взяться за руки и уйти далеко-далеко, в свою жизнь? Нет. Счастье их обречено быть распятым, оно не может не пролиться плодородной кровью. Люди все равно найдут их, придут и убьют ее и его, потому что, то, что прописано в Священных Книгах, не может быть изменено жизнью людей, не может быть изменено человеком, ничтожным по определению.
Так у них и вышло, они хоть и смотрят друг на друга и могут даже прикоснуться друг к другу. Но протягивание рук из разных миров, не обязательно приводит к сближению этих миров. Некоторые миры никогда не соединятся, не могут соединиться, потому что были Крестовые Походы, ожесточившие обе стороны, были Крестовые Походы, разделившие Единого Бога на нескольких богов, соперничающих до сих пор. И эти Крестовые походы продолжаются, вывернувшись наизнанку. Теперь слабеющее Христианство топчут колоны, осененные Полумесяцем. Эти колонны уже захватили Европу, осталось зарезать немногих сопротивляющихся, а остальные сами прибегут и будут стоять в очереди, чтобы их поскорее обрезали. Джамиля знала все это от дяди-муллы, знала, что мусульмане всего мира, объединенные единственно праведным Богом, объединят весь мир, искоренят пороки и неверие, искоренят нищету и неповиновение младших старшим, неповиновение имеющим власть.
- Давай убежим, - как-то сказал он, - и будем жить, как муж и жена.
- Ты мужчина, - сказала она, - и потому пытаешься делать. А я мусульманка, и потому знаю, что сделать ничего нельзя. Мы можем только умереть вместе и это может нас оживить. Ты же читал "Ромео и Джульетту". Их сделала бессмертным смерть.
- Ты не то что-то говоришь. О смерти. Нам не девяносто лет. Надо просто выкинуть тебе кое-что из головы, и все наладится.
- Ничего не наладится. Вы христиане просто не верите в Бога безмысленно, и потому думаете, что вы - боги. А мой брат, Анвар, верит, что убив тебя и будучи убит твоими друзьями, он попадет прямо в Рай, где его вечно будут ласкать красивые девушки, самые красивейшие в райских садах. Вы, христиане, дураки, вы не чувствуете как приближаются к вашим шеям остро наточенные лезвия. Вы чуете запаха своей крови, потому что трусливы.
- Слушай, я понимаю, ты там варишься среди своих, я знаю, что один твой брат и другой племянник воюют против наших в Сирии. Но мне плевать. Я никто, я нигде, я лишь в тебе. Мне ничего не нужно кроме тебя и моей земли. И все, что мне хочется, так это прикоснутся к тебе, хоть пальчиком единым. Я хочу почувствовать тебя, нет, я хочу почувствовать себя мужчиной.
- Я сама этого хочу, чтобы ты стал моим мужчиной, но не могу. Как нам говорили на уроках, я - продукт. Мое сознание определяет мое бытие...
- Еще немного, и я подумаю, что ты сухая мыслительная женщина. И читаешь книги, издававшиеся в СССР.
- Да, читаю. И смотрю фильмы, в которых мусульманские женщины становятся свободными. И не сжигают себя, потому что другого пути вырваться из рабской женской жизни нет, не сжигают, а прямо идут по жизни...
- Послушай, но я много знал мусульманских семей, в которых женщины верховодили мужчинами. И эти семьи были счастливы...
- Дурачок... Это не счастье, это примирение к обстоятельствам. Эх, если бы у тебя были деньги, и ты мог бы меня купить...
- Тебя?? Купить?
- Да. Если бы ты купил меня, никто не имел бы на меня права. Ни отец, ни мать, ни родственники. Только ты.
- Интересно, - нервно засмеялся Роман. - Я владелец своей жены! Нет, у нас так не бывает, не может быть. Давай, закончим об этом. Знаешь, чего я больше всего хочу сейчас?
- Знаю. Ты хочешь поцеловать меня. И не в щеку, а в губы.
- Да.
- Вы, мужчины, слабые и не решительные. И потому поцелую тебя я.
Роман был никто, когда она придвинула ее лицо к его лицу и поцеловала. Не чмокнула, а поцеловала. Он пришел в себя на середине поцелуя, и лишь тогда дал себе волю.
Когда они отстранились друг от друга, она сказала:
- Теперь мы с тобой муж и жена. Пока нас не убьют, я принадлежу тебе.
Роман покраснел. Смерти он не боялся. Какой юноша боится смерти в 17 лет? Он покраснел потому что она своими словами фактически позволила ему тронуть ее грудь. И он это сделал это.
- Ты знаешь, многие сказали бы, что это я тебя совратила тебя, - сказала она.
- Не знаю. Ты просто делаешь, то что хочется делать тебе, и это странным образом совпадает с тем, что хочется делать мне. Можно я обниму тебя?
- Можно... потому что я хочу этого.
Они обнялись, он почувствовал ее груди, ее бедра, он почувствовал все, что может почувствовать любящий юноша.
Потом они сидели на скамейке, пытаясь говорить о веселом и приятном, потом, она, не совладав с евшей ее мыслью, спросила:
- У тебя ведь есть верные друзья? Которые сделают все, что ты попросишь?
- Ну, есть...
- И у меня есть. Давай мы их попросим, чтобы они...
- Что они?..
- Ну, после того, как нас похоронят, тебя - на христианском кладбище, меня - на мусульманском, чтобы они вырыли нас и похоронили где-нибудь рядом, чтобы мы лежали рядом и моя рука была в твоей руке.
- Они это сделают, - сказал Роман. - Но мне этот сценарий не нравится, я рассчитываю на другой.
- Да ты дослушай! После нашей смерти до Страшного суда, на котором нас простят и повенчают, могут пройти миллионы лет. И я хочу, чтобы эти миллионы лет мы были рядом...
- Это можно сделать. Только ведь у вас Рай раздельный, как баня с мужским и женским отделением... И даже если твой Аллах и простит нас, на том свете обитать мы будем в разных краях. Я - в мужском Раю, окруженный внимательными гуриями, ты в женском. Не знаю, как там в вашем Раю, но думаю, мужикам туда хода нет, одним ковырялкам... - Как ты можешь!
- Послушай, а давай просто сбежим? Денег я у друзей наберу и матушка, сколько сможет, даст. И уедем подальше отсюда. Знаешь, недалеко от Иркутска есть железнодорожная станция, которая называется "Середина", то есть она как раз посередине России. Уедем туда, будем жить посередине всего, это ведь так здорово жить посередине всего.
- Отец с друзьями найдут нас. Ты не знаешь, мусульмане - это не просто верующие в Аллаха люди, это единый народ. Отец спросит у своего народа, где мы, и нас найдут через неделю и побьют камнями.
- Нет, в страхе жить нельзя. Давай поженимся, и станем семьей, в которой мы будем наши вопросы решать, и не так, чтобы чье-то мнение победило и он почувствовал себя умнее другого, а так, чтобы от этого решения всем лучше стало. Кстати, я слышал, что в мусульманских семьях все больше женщины верховодят, а мужья всего лишь главные по проформе.
- Мне сейчас надо идти, - сказала Джамиля. - Давай мы всю эту ночь будем думать, как нам быть дальше, а завтра встретимся и все решим?
- Давай, - сказал Роман и руки его помимо воли привлекли тело девушки к его телу, и они поцеловались.
Они встретились в закутке продовольственного магазина, там, где стояли контрольные весы и никого не было. Из-под ее платка выбивалась прядь светлых волос. Она спрятала ее под платок, он, не удержавшись, поцеловал ее руку. По щеке ее потекла слезинка
- Что с тобой?! - спросил он, чувствуя, как заполняется испугом.
- Меня отдают замуж. Родители уже сговорились о цене и свадьбе.
- Кто он?
- Хозяин того ресторана, - показала подбородком туда, где был этот ресторан. - Ему пятьдесят лет, это немного по нашим меркам.
По его щекам побежали слезы, и он убежал. До вечера он дрался со всеми окрестными пацанами, знакомыми и незнакомыми. Вечером он сидел в милиции.
- Ты что, сдурел? = спросил капитан Воробьев, запирая его в клетку. - Джамилю отдают Джабарову. Он уже калым заплатил.
- Я убью его...
- Дурак. Мира этим ты не изменишь. Понимаешь, у них решено, что Джамиля выйдет замуж за Джабарова. И нет ни одного российского закона, который возражал бы против этого. Пойми, мы живем не в правовом обществе, но в многонациональном обществе.
- В котором у нее нет никаких прав?
- Ну, в общем, так получается.
- Послушай, я все понял. Отпусти, а то мать с ума сойдет...
- Пообещай, что к Джамиле не сунешься.
- Обещаю.
- Ладно, иди. Чувствую, пацан, ты меня без очередной звездочки оставишь...
Роман пошел к дому Джамили. По дороге его зарезали. Джамиля, узнав об этом не стала жить дальше. К сроку ее похоронили на мусульманском кладбище.
Виталий, выкопавший ее из могилы и похоронивший в одной могиле с Романом на берегу местной реки, сошел с ума. Ему все время казалось, что когда он положил их рядышком в одну яму, смежные их руки ожили нашли друг друга.