(О КОРНЯХ НЕКОТОРЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА И ЭДГАРА ПО,
или несколько примеров из всемирной поэтической переклички.)
Заметки переводчика.
"...Если вы заимствуете для своих собственных стихов что-либо из написанного другими поэтами на других языках, действуйте смело - это не будет даже подражанием: вы всё равно будете невероятно отдалены от "первоисточника". Если вы действительно поэт, то вы всё равно окажетесь куда дальше от него, чем его перевод, поскольку ваш контекст, и весь отсвет вашей поэтической личности неузнаваемо изменит заимствованный образ или строку..."
Так говорил П. Г. Антокольский в беседах со своими учениками.
Так нередко поступал М. Ю. Лермонтов.
Прежде всего, заявим, что Лермонтов и верно, большей частью "другой". Постоянное упоминание имени Лермонтова рядом с именем Байрона, как его единственного "учителя" является широко распространённым, и почти всеобщим заблуждением лермонтовских современников. За ними и дотянулось до наших дней это мнение, которое объясняется простым историческим фактом: с начала 20 годов Х!Х века шумная слава гениального лорда, и особенно его героическая гибель просто заслонили спокойную (но несравненно большую тогда) славу "шотландского чародея", Вальтера Скотта, который читался в России в своё время куда шире, чем Байрон и был как в Англии, так и в большинстве европейских стран, гораздо более популярным поэтом.
И если говорить о влиянии на молодого русского поэта старших его современников,. то мы увидим. что влияние на него В. Скотта было несравненно более значительным. чем влияние Байрона, который и сам-то шёл нередко вслед за В. Скоттом.
Для начала сравним такие строки:
Bare me from each wonted pleasure,
Make me abject, mean and poor,
Heap on insults without measures,
Chain me to a dungeon floor,
I "ll be happy, rich and free,
If endow"d with constancy
"Ты лиши меня отрады,
Отними сиянье дня,
Дай мне все мученья ада
И в темницу брось меня -
Мы свободны и горды,
Если мы душой тверды.
В. Скотт. Песня из пьесы "Проклятье Деворгойла". 1830 г ( Пер. Г. Усовой)
Отворите мне темницу.
Дайте мне сиянье дня...
(М.Лермонтов. "Желанье")
Тут Лермонтов, "певец любви, певец своей печали" как бы выворачивает наизнанку скоттовский лирический "сюжет", и к тому же пишет в свойственной ему минорной тональности, тогда как В. Скотт противоположный русскому поэту по доминирующей в его стихах и поэмах мажорности и постоянному для всей его поэзии волевому началу ("всё отступит, всё склонится перед твёрдостью людской") не только представляется но и является прямым предшественником Редьярда Киплинга, не раз о том говорившего.
Истинный поэт не подражает даже если бы хотел подражать. ( "Но извиваться, словно дама в танце./...... .. / я не могу: я существую сам!" Л .Мартынов)
Вот еще строки из другого стихотворения В .Скотта":
Островитянка! Со скалы
Ты видишь в бурных водах чёлн.
Зачем, взлетая на валы,
Он борется с напором волн,
То клонится от ветра он,
То исчезает за волной,
То парус в пену погружён...
Там, дева, ищет он покой!
( В подлиннике чёлн "ищет себе дом, убежище").
В.Скотт "Островитянка". 1822 г
( Пер. Г. Усовой)
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
(М. Лермонтов. "Парус" 1832 )
По сути ведь не столько строчка, а главный смысл обоих стихотворений совпадает, (Всё же мне кажется немаловажным, что у В. Скотта это стихотворение состоит из четырех восьмистиший, тогда как Лермонтову, на воплощение того же образа, потребовалось всего 12 строк!)
О том что Лермонтов отлично с детства знал творчество Вальтера Скотта, свидетельствует не только его "Баллада" ( "До рассвета поднявшись перо очинил...") довольно ранняя пародия на переведённую Жуковским балладу "Иванов вечер" (в некоторых изданиях - "Замок Смальгольм"), но и просто тот факт, что "шотландский чародей" был одним из главнейших поставщиков бестселлеров для русского читателя, начиная с середины двадцатых годов Х1Х века (Вспомним хотя бы, что "с романом новым Вальтер-Скотта" в своём багаже попадает в поместье Натальи Павловны незадачливый граф Нулин из одноименной пушкинской повести в стихах. Нулин ведь никак не интеллектуал, а рядовой, массовый читатель своего времени!
Кстати, и пушкинская "Капитанская дочка", вершина русской исторической прозы, написана, как известно, под мощным влиянием В. Скотта, Сравним коллизию пушкинской повести хоть с коллизией "Роб-Роя", или стержнем сюжета в "Талисмане": и там и тут есть конфликт верности служебному долгу и "дружбы" с врагом, и как результат её, ложное или ошибочное обвинение героя в измене долгу.)
Но перейдём теперь к сравнению наиболее крупных поэтических произведений Скотта и Лермонтова..Возьмём самую длинную из поэм Лермонтова "Измаил Бей" (в подзаголовке "восточная повесть", а по сути - роман в стихах.). Ко второй части повести этой русский поэт ставит эпиграфом следующие английские строки - лирическое отступление из третьей главы скоттовского романа в стихах "Мармион" - строки, в которых заключен основной в некотором смысле мессаж знаменитого скоттовского романа.
Тут , чтобы не разорвать фразу, я процитирую не только те четыре первые строки. которые стоят как эпиграф у Лермонтова, но полностью всё восьмистишие Скотта:
High minds, of native pride and force,
Most deeply feel thy pangs, Remorse!
Fear, for their scourge, mean villains have,
Thou art the torturer of the brave!
Yet fatal strength they boast to steel
Their minds to bear the wounds they feel,
Even while they writhe beneath the smart
Of civil conflict in the heart.
О, совесть, болью горьких дум
Терзаешь ты высокий ум!
Страх душит рабские сердца,
А ты - мучитель храбреца,
Кто претерпев удар судьбы
С победой выйдет из борьбы,
И посторонним не видна
В душе гражданская война!
Один из главных мотивов, пружина сюжета лермонтовской "восточной повести" "Измаил-бей" - и одна из главных сюжетных линий скоттовского романа тоже сходны: сходство это состоит в том, что влюблённая в героя женщина переодета юношей и сопровождает героя во всех его приключениях
.Это Зара в повести М. Лермонтова, переодетая юным нукером Измаила под именем Селим.
И это - беглая монахиня Констанс, переодетая пажем лорда Мармиона в романе В. Скотта.
Причём никто не знает, кто этот Селим на самом деле, и кто такой паж по имени Констанс.
Когда же черкесы расстёгивают одежду потерявшего сознание нукера, то оказывается, что это - женщина.
Селим! И кто теперь не отгадает?
На нём мохнатой шапки больше нет,
Раскрылась грудь. На шелковый бешмет
Волна кудрей, чернея, ниспадает...
А в "Мармионе" В. Скотта то, что предполагаемый паж на самом деле женщина, обнаруживается при допросе её инквизиторами:
Большой берет на лбу высоком,
Колет, расшитый серебром.
И Мармиона чёрный сокол
Парит на поле голубом.
Вот приоресса знак даёт
Монаху-палачу, и тот
Снял с грешницы берет,
И вдруг рассыпавшись упал
Волос роскошных светлый вал,
Полузакрыв колет..
И вот тут после сравнения лермонтова со Скоттом, в разговор наш вступает и Байрон.
В поэме Байрона "Лара", как и в "Мармионе" у.Скотта, мотив переодевания женщины в пажа является важнейшей частью сюжета всей поэмы. Калед, паж графа Лары - единственный человек, близкий этому нелюдимому вождю народного восстания И тут есть аналогичный эпизод, рассказаный очень похожими строками: Вот как ведёт себя паж Лары Калед, после боя, осознав, что Лара мёртв -
Любовница лорда Мармиона, .беглая монахиня Констанс Беверли, которую он предательски отдал в руки церкви, гибнет, замурованная в страшном подвале, и рыцарь не знает об этом. Но совесть его мучает, хотя он предполагает, что Констанс лишь подвергнута эпитемии, но жива...(именно к этому моменту раздумий лорда и относится строфа из "Мармиона", приведённая выше и взятая Лермонтовым в качестве эпиграфа. Но этим сходство обоих романов в стихах никак не ограничивается
Вставная песня в "Измаил-бее" о любви и возмездии судьбы за измену , которую поёт Селим, оказывается вообще переводом, хотя и вольным (как все лермонтовские переводы) но несомненным переводом вставной "Песни пажа" из третьей главы "Мармиона".
Вот для сравнения соответствующие куплеты этой песни у Лермонтова и Скотта.
Как известно, примерно 80 строчек, особенно для него важных, Лермонтов в разных сочетаниях дважды переносил из поэмы в поэму. Сначала он делает их главными в неоконченной ранней поэме "Исповедь" (действие которой происходит в Испании),
Затем с минимальными изменениями и несколько другим порядком расположения одних и тех же строк, он многие куски переносит в поэму "Боярин Орша", (тема - войны Руси и Литвы) когда монашеский суд (тоже нечто вроде инквизиции, но на Руси во времена Ивана Грозного, судит Арсения, и в его ответах звучит множество уже знакомых нам строк из "Исповеди", строк. нашедших себе окончательное место в поэме "Мцыри" действие которой разворачивается уже на Кавказе.
Надо вспомнить и так же сюжетные совпадения в "Гяуре" и в "Боярине Орше" У Лермонтова Арсений мстит за свою любимую, погубленную суровым отцом., А байроновский Гяур - за Лейлу, утопленную её мужем Гасаном по турецкому обычаю за измену
У Лермонтова: Орша, умирающий после сражения с Литвой, узнаёт Арсения:
И я узнал тебя. Узнал,
Ни время ни чужой наряд
Не изменят зловещий взгляд...
У Байрона:Гасан,подвергшийся нападению Гяура:
"Tis he! 'tis he! I know him now;
I know him by his pallid brow;
I know him by the evil eye
That aids his envious treachery;
I know him by his jet-black barb:
Though now arrayed in Arnaut garb
Apostate from his own vile faith,
It shall not save him from the death:
'Tis he! well met in any hour,
Lost Leila's love, accursed Giaour!
Он, он , я узнаю его
По бледному челу его!
Я узнаю и этот взгляд,
В котором вероломства яд,
И чёрного его коня,
Ему не обмануть меня,
Тем . что одет как арнаут.
Его шайтаны не спасут!
Он. Он, гяур. Враг из врагов.
Лейлы последняя любовь!
У Лермонтова: Арсений, обнаружив, что Орша погубил свою дочь::
Интересно также сравнить описание заброшенных и разрушенных домов Гудала в "Демоне", и Гасана в "Гяуре":
Лермонтов. Дом Гудала:
...Седой паук. Отшельник новый,
Прядёт сетей своих основы.,
Зелёных ящериц семья
На кровле весело играет,
И осторожная змея
Из тёмноё щели выползает,
На плиты старого крыльца
Байрон Дом Гасана:
The steed is vanished from the stall;
No serf is seen in Hassan"s hall;
The lonely spider"s thin grey pall
Waves slowly widening o"er the wall;
The bat builds in his harem bower,
And in the fortress of his power
The owl usurps the beacon-tower;
...Ни слуг в чертогах, ни рабов,
И тонкий пепельный покров
На стенах медленно растёт,
То сеть свою паук плетёт,
В гареме нетопырь живёт,
А лестница и узкий ход
Под башнею сторожевой
Давно захвачены совой...
Далее. Мотив переодетой пажем женщины у Байрона, тоже встречается, и никак нельзя исключить, что мотив этот, впервые, кажется, .разработанный В. Скоттом у Байрона появляется не без его влияния.: Но в "Гяуре" это только упоминание темы мельком., это всего одна строка: Лейла
...... надевши пажеский наряд,
С гяуром скрылась в той стране
Где и не прав и не силён
Пророка истинный закон
...
А в "Ларе" Байрона этот мотив уже является центром сюжета.
.В той же поэме "Лара" есть ещё один немаловажный мотив, отразившийся очень своеобразно у Лермонтова. но на сей раз не в поэмах, а в драме "Маскарад".
В поэме Байрона значительную роль играет никому не известное, тщательно скрываемое, преступное потаённое прошлое героя и неожиданная встреча с неминуемым разоблачителем на балу в замке Ото:
On Lara's glance emotion gathering grew,
As if distrusting that the stranger threw;
Along the stranger's aspect fix'd and stern
Flash'd more than thence the vulgar eye could learn.
XXII.
"'Tis he!" the stranger cried, and those that heard
Re-echo'd fast and far the whisper'd word.
"'Tis he!" - "'Tis who?" they question far and near,
Такой же мотив таинственного преступления в прошлом проявляется в последних сценах "Маскарада", хотя налицо некоторая перемена ролей Незнакомца с Арбениным.. Однако далее всё уже по разному: если у Байрона Лара тайно убивает опасного свидетеля своего прошлого, то у Лермонтова трагедия пятна на совести занимающая такое же центральное положение в конфликте, разрешается иначе; Арбенин сам сходит с ума в результате встречи с неизвестным разоблачителем...
------*------
И вот ещё интереснейший случай ( в порядке кажущегося отступления от темы)
У "восточных" поэм британского лорда (прежде всего речь идёт о "Гяуре") есть ещё одно, полузаконное "дитя". У "Мцыри" есть почти близнец в Американской поэзии. Похожие как сёстрам положено, - две поэмы, написаны почти одновременно, в США и в России.
Я уже говорил тут о сходстве, даже о родстве "Гяура" и "Мцыри". И вот - ещё одна поэма, безусловно написанная под влиянием того же байроновского "Гяура". . Это - ранняя, поэма Эдгара Аллена. По "Тамерлан"
Вся поэма и состоит из этой исповеди, в которой главное - это сожаление о судьбе. которую герой хотел бы задним числом изменить, как хотели бы этого оба безымянные героя, и Гяур и Мцыри. Вот несколько отрывков их этого малоизвестного произведения американского поэта:
Kind solace in a dying hour!
Such, father, is not (now) my theme-
I will not madly deem that power
Of Earth may shrive me of the sin
Unearthly pride hath revell'd in-
I have no time to dote or dream:
You call it hope- that fire of fire!
It is but agony of desire:
If I can hope- Oh God! I can-
Its fount is holier- more divine-
I would not call thee fool, old man,
But such is not a gift of thine.
Мой час настал. На утешенья,
Старик, напрасных слов не трать:
С моей души твои моленья
Гордыни грех не в силах снять!
Я не безумец, чтоб мечтать
О том, о чем мечтал я прежде...
И места нет в душе надежде.
В груди моей - огонь огней,
Агония былых страстей...
Когда б я мог питать - о, Боже
Надежду... Свят ее родник...
Наверно, ты не глуп, но все же,
Поймешь ли ты меня, старик?
Дело тут не в простом совпадении строк. Вернее, не только в нём. Само это совпадение строк в трех произведениях романтической поэзии продиктовано заимствованием сюжета. Точнее - даже заимствованием ситуации.
Так близнецом Тамерлана оказывается лермонтовский "Мцыри".
Причём можно спокойно ручаться, что ни Лермонтов не читал Эдгара По, ни Эдгар По - Лермонтова и вероятнее всего поэты никогда друг о друге не слыхали. Но влияние Скотта и Байрона на обоих поэтов обусловили сходство поэмы Лермонтова с поэмой Эдгара По.
Yet more than worthy of the love
My spirit struggled with, and strove,
When, on the mountain peak, alone,
Ambition lent it a new tone-
I had no being- but in thee:
The world, and all it did contain
In the earth- the air- the sea-
Its joy- its little lot of pain
That was new pleasure- the ideal,
Dim vanities of dreams by night-
And dimmer nothings which were real-
(Shadows - and a more shadowy light!)
И все-таки, мой дух восстал:
Он большего от жизни ждал!~
Я понял ночью на вершине,
Что тесно мне в любви моей
Что звал меня мой дух гордыни
В бескрайний мир, где ширь морей
Земля и воздух - все полно
Бед, радостей, страстей, сомнений...
Я к призракам ночных видений
Тщеславно устремлялся - но
Реальность призрачней была,
Чем сон туманный!..
( Э.По. Тамерлан)
Во всех трёх поэмах это исповедь умирающего, который мучается от несвершённого в жизни, или от того, что всю жизнь свершал не то, что было предназначено судьбой. Вот что общее( кроме строк и даже целых пассажей) во всех трёх поэмах. Зерно же каждой исповеди во всех трех поэмах - вот каково:
Пойми, я жду такого сна.
Чтоб и во сне не увидать,
Чем был, и чем я мог бы стать...
(Гяур)
...................Рука судьбы
Меня вела иным путём.
Но нынче я уверен в том,
Что мог бы быть в краю отцов
Не из последних удальцов!
(Мцыри)
'Twas sunset: when the sun will part
There comes a sullenness of heart
To him who still would look upon
The glory of the summer sun.
That soul will hate the evening mist,
So often lovely, and will list
To the sound of the coming darkness (known
To those whose spirits hearken) as one
Who, in a dream of night, would fly
But cannot from a danger nigh.
Когда закат устал глядеться
В сверканье океанских вод, -
Угрюмый мрак падёт на сердце,
Тому, кто ночью полдня ждёт!
Он сумерки возненавидит...
Когда-то милые тому,
Кто ныне - поступь ночи видит,
И сердцем слышит злую тьму,
Кто в снах, исполненных тревог,
Взлететь хотел бы - но не смог!
(Тамерлан)
Во всех трёх отрывках явственно главное вот это "бы"... это несбывшееся...Оно ведь и есть пружина, развивающая сюжеты всех упомянутых поэм.
Естественно, я ничего специально не изыскивал. Но когда в 1958 году я переводил "Гяура", а в 1966 переводил "Тамерлана", то в обоих случаях главной заботой моей оказалось не вставить случайно в свой перевод готовую лермонтовскую строчку. А строчки эти на протяжении всей работы над обоими переводами так и вскакивали в памяти. Так и просились в мой текст... Вот в чём была самая большая трудность этих переводов...
По теории ак. Веселовского безусловно существуют не только бродячие сюжеты. Бродячие мотивы, переходящие из литературы в литературу, со временем и со сменой языков, аккумулируя особенности каждой из культур, становятся всё точнее, мощнее. И с ходом времени происходит нечто вроде "естественного отбора" - с них осыпается всё лишнее.
--------
Именно вот такой "обмен" и создаёт интегральность единой мировой литературы, в которой каждая из национальных литератур, - а в них каждый период, а в них, в конечном счёте, каждое стихотворение - существуют в сложной мозаике связанных меж собой и не утрачивающих самостоятельности произведений. Существуют "нераздельно и неслиянно", как сказано, (хотя и по совсем иному поводу) в Евангелиях.
Поэтому каждое стихотворение или поэма, освещены светом соседних или отдалённых произведений в контексте не только творчества того или иного поэта, но и в контексте доминирующих в ту или иную эпоху интересов, взглядов и пристрастий. Поэтому разговор о подражании как таковом почти всегда напрасен, если только рассматривать поэзию в самом широком из доступных нам контекстов..
Достаточно известно перекличка Лермонтова с Пушкиным , задействовавшим несколько ранее мотив, столь мощно развёрнутый в стих "Выхожу один я на дорогу,,,"
Но до сих пор я ещё не видел, чтобы кто-либо обратил внимание на то, что мотив этот на Лермонтове не кончается. В том же тематическом и стиховом "ряду" стоит и стихотаорение С. Есенина "Отговорила роща золотая":