Д.Г. БАЙРОН

Л А Р А


Песнь I.

1.

Вассалы Лары радостно шумят;
Любой слуга, любой крестьянин рад:
Их граф (никто давно не ждал его)
Вступил под своды замка своего.
Знамёна шелестят, горит камин,
С вассалами пирует господин,
Сияют лица, факелы кругом,
И кубки до краёв полны вином.
А пламя отражённое, дрожа,
Играет в пёстрых стёклах витража.

2.

Вновь Лара во владеньях родовых.
Зачем скитался он в краях чужих?
Он в детстве, потеряв отца и мать,
Был слишком юн, чтоб горе осознать -
Сам над собой хозяином он стал - 
О горькое наследство - и узнал
Власть что калечит юные сердца,
Опустошая душу до конца.
Есть к преступленьям тысячи дорог.
Для Лары их закрыть никто не мог.
Был полной властью Лара обличён,
Когда в наставнике нуждался он.
Не проследить запутанных путей,
Где юность шла сквозь лабиринты дней.
Недолго водопад страстей кипел,
Но душу Лары надломить успел.

3.

Он молодым покинул край родной,
Он на прощанье лишь махнул рукой.
След Лары затерялся, и потом
Почти никто не вспоминал о нём.
Где граф? Любой вассал давал ответ:
Отец давно в могиле. Сына нет.
Погиб он, или жив? Молва молчит.
Но даже имя Лары не звучит
В старинных залах, в гулкой тишине.
Его портрет пылится на стене,
Его невесту в жёны взял другой,
Для молодых он попросту чужой,
А старики все померли давно,
И лишь наследнику не всё равно:
Он недоволен, он нетерпелив
И говорит с досадой: Лара жив.
В старинной усыпальнице отцов
Среди гробниц и боевых щитов
Нет одного щита. И тщетно тут
Его готические арки ждут.

4.

Вернулся граф. Но из какой страны
Не знал никто, и все удивлены
Не тем, что Лара вдруг явился, нет,
А тем, что не являлся столько лет.
С ним не было ни воинов, ни слуг,
Лишь юный паж, его скитаний друг,
Чей странный облик выдавал, что он
Из чуждых стран был графом привезён.
Пусть время одинаково идёт
Для тех, кто странствует, для тех, кто ждёт.
Но если нет издалека вестей,
То взмахи крыльев времени слабей.
Все видят Лару. Что же было сном?
Его отъезд, иль возвращенье в дом?

Он жив, в его чертах глубокий след
Тревожной жизни и прошедших лет.
Неукротимым в молодости был,
Но жизнь, как видно, охладила пыл.
О том, что делал он в краях чужих
Нет слухов ни хороших, ни дурных.
Он славу предков поддержать бы мог...
А если в юности бывал жесток,
Так это, вероятно, от того, 
Что к наслаждениям влекло его.
А то, что юность унесла с собой,
Легко забудет и простит любой.

5.

Переменился он. Но кто поймёт,
Каким он стал. Однако он не тот,
Каким был прежде. Лишь следы страстей
Морщинами остались меж бровей.
Он горд, но пылкость юная ушла:
Надменен вид, небрежна похвала,
Взгляд холоден, насмешлив и суров.
Чужие мысли ловит он без слов.
Язык таким сарказмом напоён.
Так беспощадно метко жалит он
Как будто жалом мирового зла
Душа смертельно ранена была.
Но было что-то в нём... И тон, и взгляд
О чём-то очень странном говорят,
И пусть ему уж не волнуют кровь
Ни почести, ни слава, ни любовь,
Давно ли это всё бурлило в нём,
Вскипало вулканическим огнём,
И вырваться ещё, казалось, мог
Глубинных чувств таинственный поток.

6.

Ничьих расспросов он не выносил.
Где странствовал, в каких пустынях жил.
Ответ один: он там был одинок,
И даже знать, кто он, никто не мог.
Глаза ответов тоже не дают,
Расспрашивать пажа напрасный труд.
Был неприступен Лара. Все кругом,
Казалось, недостойны знать о нём.
А если кто расспросы продолжал,
Граф хмурился и вовсе замолкал.

7.

Внезапно воротясь, но всем знаком,
Он приглашён был в каждый знатный дом:
Немногие дворяне той страны 
Богаты так, как он, и так знатны.
Нередко в их кругу он пировал,
Но ни стремлений их не разделял,
Ни радостей, ни горя потому,
Что безразличны были все ему.
Он чужд всего, что так волнует их:
Желаний мелких и надежд пустых,
Вниманья женщин, ревности слепой,
Кичливости и жадности тупой.
Он сторонился всех. Казалось, он
Магической чертою ограждён.
Он взглядом останавливал одним
Тех, кто развязным быть пытался с ним.
И страха не скрывая своего,
Невольно робкий избегал его.
А кто умней - рад был сказать потом,
Что Лара лучше, чем молва о нём.

8.

И странно: в юности он весь кипел,
Был жаден к жизни, в наслажденьях смел.
Любовь, бои, моря - всё, что даёт
Тень счастья, иль смертельный риск несёт -
Всё Лара испытал и всё постиг:
Он, в крайности кидаясь каждый миг,
Искал забвенья в чувственном аду,
То счастье добывая, то беду.
Он бурным сердцем (что гроза и шквал)
Ничтожные стихии презирал.
Он гордым сердцем возноситься мог
(Что исступлённому всевышний Бог).
Раб крайностей, он жил в цепях страстей,
Как дикость этих снов с души своей
Он сбросить смог? Но вдруг стряхнув свой сон,
Увянувшее сердце проклял он за то, что всё оно перенесло,
За то, что разорваться не смогло.

9.

И если раньше книгою его 
Был человек - теперь ни для кого
Не открывая запертых дверей,
Он книгам отдавал немало дней.
Слуг звал нечасто он. И по ночам 
Они привыкли к медленным шагам
В пустынной галерее, где висит
Портретов длинный ряд над камнем плит.
Шептались слуги (только чтоб не знал
Никто) там голос дьявольский звучал.
И даже (пусть смеются) там ей-ей
Видали кое-что и пострашней.
Зачем кладёт он череп пред собой
Из гроба взятый грешною рукой.
Тот череп возле старых книг лежит,
Быть может, он их тайны сторожит?
Все ночью спят - так что же господин
Не спит ночами? Он всегда один
И ни гостей, ни музыки... Да, тут
Нечисто что-то, люди не поймут
В чём дело... Может, кто сумел узнать,
Да как ты их заставишь рассказать.
А ведь могли б... Так слуги за столом
Болтали о хозяине своём.

10.

Ночь разбросала в зеркале реки
Лучистых звёзд живые огоньки.
Вода недвижной кажется на вид,
Но словно счастье ускользнуть спешит,
Волшебно отражая свет луны,
Бессмертный свет с небесной вышины.
Могучие дубы на берегах,
А склоны тонут в сказочных цветах,
И мог бы, кажется, любой цветок
Самой Дианы украшать венок.
Река в изгибах берегов течёт,
И серебрится каждый поворот.
"Так тих, так нежен воздух над землёй,
Что не отважился бы призрак злой
В такую ночь в таких местах гулять,
Где царствует покой и благодать" -
Подумал Лара, стоя над рекой,
И молча возвращается домой.
Он красотою этой был смущён
И красоту другую вспомнил он
В иной стране, в иные времена.
Там небо чище и светлей луна,
Там ночь нежней...И сердце, что сейчас...
Нет, нет, но хоть бы буря поднялась -
А этой ночи сказочный покой насмешка злая над его душой.

11.

Он в зал вошёл. В безлюдной тишине
Лишь тень его скользила по стене,
И озарял ночной неверный свет
Портреты тех, кого давно уж нет.
Забыты все их страсти и дела,
И ниши склепа скрыли их тела...
В томах старинных рукописных книг
Отыщется страничка и о них,
Потом историк бранью и хвалой
Снабдит рассказ правдоподобный свой -
Ложь станет правдой... Так он рассуждал 
В пустынном зале. Лунный свет сверкал
Сквозь переплёты стёкол расписных,
Сквозь профили молящихся святых.
И так причудливо отражены
На плитах пола под лучом луны,
Они светились, как фантомов рой,
Как проявленья жизни неземной.
А Лара, с колыхавшимся пером,
С кудрями чёрными над бледным лбом
И сам на страшный призрак походил.
.................................................

12.

Глухая полночь. Слабый огонёк
Сквозь мрак ночной едва пробиться мог.
В покоях Лары тишина, и вдруг
Раздался где-то приглушённый звук,
Невнятный стон, тревожный голос, крик,
И вопль ужасный слуха слуг достиг.
Всё смолкло. Слуги, подавляя страх,
Кто со свечой, кто с факелом в руках
Бегут, мечи хватая второпях.

13.

Как мрамор, на котором он лежал,
Как лучи луны, что на лице играл,
Был бледен граф. И рядом с ним в углу
Меч полуобнажённый на полу.
Какой же сверхъестественный испуг
Оружье выбил из железных рук?
Недвижен Лара, брови сведены,
И вызов, и гроза воплощены
В лице застывшем. На его губах
С угрозой яростной смешался страх,
Отчаянье, проклятье гордеца,
И в мёртвой маске бледного лица
Сквозь лёд бесчувственного сна
Отвага гладиатора видна.
Вот подняли его, несут. И вдруг 
Он глубоко вздохнул и что-то вслух
Пробормотал, в бескровной коже щёк
Затеплился румянца огонёк.
И веки дрогнули. Блуждает взгляд.
Он что-то говорит, слова звучат
Отчётливо на языке чужом
И непонятны никому кругом.
А тот, кто должен был их смысл понять
Не слышал и не мог их услыхать.

14.

Паж подошёл. Он смысл тех слов постиг,
Но всем понятно стало в тот же миг
По искажённому лицу его,
Что им не объяснит он ничего.
Казалось. Паж ничуть не удивлён,
И низко наклонясь над Ларой, он
На том же языке заговорил,
Как будто для него язык тот был
Родным. Так ласково звучал ответ,
Что Лара смог бы отогнать свой бред,
Будь только бредом всё, что сталось с ним -
Нет, бред с таким мученьем не сравним.

15.

Что ж это было? Явь иль страшный сон?
Но даже если помнил это он,
Всё утаил, и лишь настал рассвет
Он снова бодр, и ни намёка нет
На ужас ночи. Вновь шаги верны.
Ни поп ему, ни лекарь не нужны,
Ни стал он ни задумчивей, чем был,
Ни веселей, а время проводил
По-прежнему, и если час ночной
Его обуревал глухой тоской,
То он легко скрывал её от слуг,
Но слуги не могли забыть испуг,
И не противясь страху своему,
Боялись в зал входить по одному,
Вдвоём едва решались. Их теперь
Пугало всё. И скрипнувшая дверь,
И взлёт нетопыря в углу глухом,
И полосы тумана за окном,
И свет луны, дробящийся в окне,
И шорох гобеленов на стене,
И тени от готических столбов,
И даже эхо собственных шагов,
Всё жутким становилось в час ночной,
Едва сгущался сумрак над стеной.

16.

Напрасный страх. Всё, что стряслось тогда
Не повторилось больше никогда.
Забыл ли вправду Лара всё, как сон,
А может, только притворялся он,
И удивленье слуг сильней, чем страх:
Ни в жестах Лары, ни в его глазах,
Ничто-ничто не говорит о том,
Что страшный бред ещё гнездится в нём.
Да было ли всё это? Или сон,
Что бормотал слова чужие он,
Что поднял всех той ночью дикий крик,
Что сердце Лары замерло на миг?
Но разве не его ужасный взгляд...
Как? Он забыл, а все ещё дрожат?
А может быть, молчанье говорит,
Что память глубже слов, что в сердце скрыт
Неизгладимый ужас, а видны 
Лишь следствия причин, что столько темны.
Видны? Нет, с ним не так, и внешний страх
Он тоже скрыл: есть мысли, что в словах
Н выразить - пока душа жива,
Мысль душит нерождённые слова.

17.

Он непонятной личностью своей
И привлекал, и отвращал людей.
Но имя Лары поминал любой,
Кто с порицанием, кто с похвалой.
Ведь даже тем, что о себе молчал
Досужим толкам пищу он давал.
Кем был он где-то? Знатен род его,
И он вошёл в их круг. Но у кого
Спросить о нём, кто сможет дать ответ?
Он человеконенавистник? Нет.
С весёлыми он весел, но порой
Казался смех его насмешкой злой
Скользнувшей по губам, но хоть бы раз
Смех заиграл в зрачках суровых глаз.
В них иногда светилась доброта.
Как видно. Не совсем душа пуста,
Но вдруг, боясь раскрыться, он смолкал
На полуслове, словно упрекал
И презирал себя за тот порыв,
Когда хотел, о гордости забыв,
Рассеять опасенья у того,
Кто не решался уважать его.
Став своего же сердца палачом,
Уничтожал всю нежность Лара в нём,
И только ненависти научил
Себя за то, что прежде так любил.

18.
Так презирал он всех и всё подряд,
Как будто бы прошел сквозь самый ад,
Как будто в бренном мире гостем был,
Бездомный дух, лишенный мощных крыл!
В мир мрачных впечатлений погружен,
Опасностей искал повсюду он,
Случайно (и напрасно!) уцелел -
То рад был этому, то вдруг жалел...
Любить способный больше, чем любой,
Рожденный нашей грешною землёй,
В мечтах о лучшем - истину саму
Он обогнал... Но зрелому уму
Пора платить за то, что столько сил
Он в юности на призрак погубил,
И пламя титанических страстей
Сжигало вехи всех его путей.
В жестоких грозах внутренних тревог
Он чувства лучшие сберечь не мог,
Но не хотел понять свою вину:
Он лишь природу упрекал одну,
Считая камнем на душе своей
Плоть, что достойна лишь кормить червей.
И перепутав зло с добном в себе,
Свою он волю приравнял к судьбе!
От эгоизма общего далёк,
Всё уступить другим легко он мог,
Но в этот миг руководили им
Не долг, не сострадание к другим,
Он рад был своенравной мысли той,
Что сделать т а к не мог никто другой!
Но та же мысль могла его толкнуть
В иной момент и на преступный путь:
Коль мысль такая превратилась в страсть -
То всё равно взлететь или упасть,
Добрее добрых быть иль злее злых,
Чтоб только отличаться от других.
Но разум был как лёд. Недаром он
Вдали от мира поместил свой трон
И сверху наблюдал, как жизнь течёт -
Ах, если бы и кровь была как лёд!
И горем не горела бы она,
Всегда б текла ровна и холодна.
Но Лара шёл с людьми, путём людским,
В словах, в делах подобен был другим,
Не нарушал обычаев ни в чём:
Он сердцем был безумен, не умом,
И редко позволял себе сказать,
То, что могло кого-то раздражать.

19

Со всеми ровен, холоден ко всем,
Сам душу не раскрыв ни перед кем,
Он знал искусство, данное судьбой,
Запечатлеться в памяти чужой.
Внушал он не любовь, не гнев, не страх,
А то, чего не выразить в словах.
Но кто с ним хоть немного был знаком,
Тот постоянно вспоминал о нём.
Слова, небрежно брошенные им,
Навек врезались в память всем другим,
И волею неведомо какой 
Мгновенно проникал он в ум чужой,
И словно призрак поселялся там...
Теперь о нём нельзя не думать вам:
Враждебно, дружелюбно, всё равно!
Всё ваше существо подчинено.
Для вас его душа - сплошная тьма,
И не понять, в чём власть его ума,
И вы не в силах дать себе отчёт,
Какая сила вас к нему влечёт -
Но эту цепь никто не мог порвать:
Не позволял себя он забывать.

20

Был праздник в замке Ото. Как всегда
Весь цвет округи съехался туда.
Среди други и Лара приглашён:
Он знатен, гость желанный в замке он.
Огнями блещет пиршественный зал,
Под сводами гремит беспечный бал,
Кружит в весёлом танце красота,
И грация с гармонией слита,
И души, словно руки, сплетены,
И лица изнутри озарены,
И старость улыбается светлей,
Припомнив беззаботность юных дней,
А юность ловит счастье всей душой,
Забыв на миг о бренности земной.

21

И Ларе, если взгляд его не лгал,
Понравился весёлый шумный бал.
К пилону прислонившись, граф следил
За танцем, полным юности и сил,
В раздумье провожал глазами он
Красавиц, что мелькали меж колонн,
И, видимо, не замечал того,
Что чей-то взгляд преследует его.
(Он не стерпел бы дерзости такой)
Но вдруг он обернулся. Тот чужой
Смотрел в упор - зловещий мрачный вид,
За Ларой неотсутпно он следит...
И взгляды встретились. Допрос в одном,
Другой зажёгся бешеным огнём
Тревожных подозрений, словно страх
У Лары промелькнул в стальных глазах.
А незнакомец был суров и нем,
И взгляд его не понят был никем.

22

"Он! - крикнул незнакомец, - это он!"
И сразу, словно эхом повторён, 
Был этот крик. "Кто - он?" - шептал весь зал.
Но наконец и Лара услыхал
Слова, которые во всех сердцах
Посеяли какой-то смутный страх.
Но граф не дрогнул и не побледнел,
Примолкший зал спокойно оглядел,
И незаметным напряженьем сил
В глазах блеск удивленья погасил.
А тот, чужой, насмешливо сказал:
"Он - здесь? Зачем? Как он сюда попал?"

23

Вопрос был слишком дерзким для того,
Чтоб Лара не ответил на него.
Слегка нахмурясь, повернулся он, 
И холодно в ответ на резкий тон
Сказал: "Я - Лара. Если здесь твоё
Известно имя так же, как моё,
Поверь, что у меня причины нет
Не дать по-рыцарски тебе ответ.
Я - Лара. Можешь мне задать любой
Вопрос. Вот я без маски пред тобой.
"Любой вопрос? Подумай, не спеши:
Что прячешь ты на самом дне души?
Ты и меня не узнаёшь? Она...
Иль, может, память зря тебе дана?
Долг памяти о ней не оплатить!
Нет, вечность не даёт тебе забыть!"

Не узнавая, на него смотрел 
Граф Лара (или показать хотел,
Что вовсе не знаком он с пришлецом)
И отошёл с презрительным лицом.
Но незнакомец вдруг взмахнул рукой:
"Хоть слово! Слышишь? Требую - постой,
Ответь тому, кому бы равным мог
Ты быть, когда бы честь свою сберёг.
Но ты всё тот же... ну, не хмурься, граф,
И правду докажи, коль я не прав,
Ведь ты всё тот же... с прежнею душой
Надменной, и с твоей усмешкой злой,
Не ты ли, чьи дела... "Кто б ни был я,
Но слушать не желаю. Речь твоя -
Вздор, клевета. А я к ней не привык.
Пускай другим досужий твой язык
Доскажет сказку, начатую тут,
Они её, пожалуй, не прервут.
А Ото я благодарю вдвойне:
Его учтивый гость приятен мне".
Пришлось хозяину меж ними встать:
"Войной словесной праздник омрачать?
Зачем? Каков бы ни был спор у вас,
Решать его не здесь и не сейчас!
А если к графу Ларе дело есть
У Эзелина - рыцарская честь
Велит, чтоб завтра встретились вы с ним
Здесь, или где угодно вам двоим.
Поверь, что Эзелин мне не чужой,
Хоть долго не был он в стране родной,
Ручаюсь за него перед тобой.
Ручаюсь и за Лару в свой черёд:
Не опозорит он высокий род,
И как законы рыцарства велят,
Долг чести он исполнить будет рад".
"Пусть будет завтра - прозвучал ответ -
Увидят все, кто прав из нас, кто нет.
Здесь завтра с графом Ларой встречусь я,
Тому порукой меч и жизнь моя.
Всё слов моих правдивость подвтердит,
Иль пусть блаженства Бог меня лишит!"
Что ж Лара? Или он не замечал,
Что только на него глядел весь зал?
Он так рассеянно смотрел кругом,
Как будто говорили не о нём,
Блуждал его отсутствующий взгляд
И память уводил назад, назад...
В таком презренье ко всему видна
Воспоминаний тяжких глубина.

24

"Да, завтра, завтра" - больше ничего
Он не ответил, и в глазах его
Ни вспышки гнева, ни следа страстей,
Но в тихом голосе ещё сильней
Заметна твёрдость овладела им,
Решимость, непонятная другим.
Он плащ схватил и, покидая зал,
Улыбкой Эзелину отвечал,
Хоть хмурых глаз недобрый огонёк
Испепелил бы Лару, если б мог:
Ведь не беспечный смех в улыбке был,
Не гордость, что прикрыла гневный пыл,
В такой улыбке можно затаить
Желанье всё стерпеть, иль всё свершить.
Желанье ли добра в улыбке той,
Или отчаянье вины былой?
Но различить их не удастся вам
По взгляду, жесту или по словам.
В поступках лишь одних заключена
Та истина, что смертным не видна.

25

Граф обернулся и пажа позвал.
Тот Лару с полуслова понимал:
Ведь он единственный был с графом в той
Стране, где светятся сердца звездой,
Для Лары он покинул край отцов,
Не по годам серьёзен и суров,
Он верностью всех слуг превосходил,
Был молчалив, как тот, кому служил,
Хоть знал он новой родины язык,
На нём не разговаривал, но вмиг
Он оживлялся, если слышал вдруг
Из уст хозяина знакомый звук
Родимой речи. Просыпалась в нём,
Как эхо в скалах, память о былом,
О доме предков, обо всех кого
Оставил он для Лары одного...
Что ж странного, что родины лишён,
Так редко с графом расставался он.

26

Был строен паж, и смуглое чело
Следы родного солнца сберегло,
Но всё-таки сквозь кожу нежных щёк
Проглядывал румянца огонёк,
Да, это был румянец, но не тот,
Что все оттенки чувства выдаёт:
Он был как вспышка лихорадки злой,
Как яркий всплеск тревог души больной,
И чёрных молний блеском неземным
Искрился взор. Но в спор вступая с ним,
Смягчала бахрома густых ресниц
Блистание неистовых зарниц!
И гордость в них была тоски сильней,
Иль это горе пряталось за ней?
Но если это горе, то оно
Ни с кем из смертных не разделено.
Пажей забавы и проделки их
Его не занимали ни на миг.
На Лару взор недвижный устремив,
Молчал он, словно обо всём забыв.
Без Лары замыкался он совсем,
Мрачнел, не разговаривал ни с кем.
Бродил в лесу подолгу над ручьём,
Сидел, читал на языке чужом...
Он сходен был с хозяином своим
И не стремился к радостям людским.
От жизни он не принял ничего,
Лишь горький дар рожденья своего.

27

И если он кого-нибудь любил -
Так только Лару. Но всегда хранил
Молчанье, всё исполнить был готов,
Желания угадывал без слов,
Он был усердней всех наёмных слуг,
Но гордый и высокомерный дух
Заметен был во всём, что делал он:
Казалось он приказывать рождён,
Казалось платой он пренебрегал,
Служил лишь потому, что так желал.
Что должен был он делать? Меч подать,
Настроить лютню, стремя подержать,
Или читать с хозяином вдвоём
Страницы книг на языке чужом.
Всегда от слуг держался в стороне:
Он не хотел быть с ними наравне,
Он сдержанностью удивлял своей,
Он не имел и не искал друзей,
Не стал бы снисходить ни до кого:
Он признавал лишь Лару одного.
Казалось, эти руки никогда
Не знали тягот грубого труда.
Любой, увидев нежность этих щёк,
Его принять за женщину бы мог,
Когда бы не его мужской наряд,
Да странный, не по-женски дикий взгляд,
Не проявлял он пылкости ни в чём,
Но всё-таки угадывался в нём
Характер необузданный, как зной,
Пылающий в его стране родной.
Он звался Калед, но едва ли он
Был с этим странным именем рождён.
Все замечали - кто б его не звал,
Он даже откликаться забывал,
И только на второй, на третий раз
Вдруг вспоминал... но вскакивал тотчас
На голос Лары... о, на этот зов
Он рвался мигом, пробудясь от снов.

28

Презрительно оглядывая зал,
Паж за возникшей ссорой наблюдал.
Возбуждена была толпа гостей:
Так поразил их выдержкой своей
Суровый Лара. Как он только мог,
Стерпеть столь оскорбительный намёк?
Всё это слышит Калед и молчит.
Бледнеют губы, а лицо горит.
Сверкнув на лбу росою ледяной,
Боль сердца щёки обожгла волной.
И тяжкая тоска сдавила грудь,
И от мельканья мыслей не вздохнуть.
Бывает мысль, которую вполне
Осуществляем мы лишь в полусне.
Что б ни подумал паж, но губы сжав,
Он весь дрожал: он наблюдал, как граф
Спокойно Эзелина миновал,
С улыбкой покидая смолкший зал.
И содрогнулся Калед, сам не свой:
Немало он прочёл в улыбке той.
И верно память отыскала в ней
То, что осталось тайной для гостей.
Дверь отворилась, выпустив двоих,
И зал, казалось, опустел без них.
Так ссорой были все потрясены,
Так взоры были все устремлены
На Лару, что лишь дверь он распахнул,
И ветер в свете факелов качнул
Двойную тень - всем стало вдруг легко,
Как будто бы отпрянул далеко
Кошмарный сон, в котором правды нет...
Но явь была ужаснее, чем бред.
Они ушли. Остался Эзелин.
Он мрачно у стены стоял один,
А через час и он ушёл домой,
Хозяину в дверях махнув рукой.

29

Пир отшумел. Все, встав из-за стола,
Расходятся. И полночь повела
Толпу гостей усталых на покой.
Сон овладел весельем и тоской.
Так человек, борьбою утомлён,
С блаженством уплывает в долгий сон,
Где меркнет и надежд неверный свет,
И пыл тщеславия, и злобный бред:
Крылом забвенья жизнь осенена,
Как будто заглянула в гроб она.
И если не гробницей - как назвать
Ночной приют, спокойную кровать,
Где добродетель и порок равны
И в сон беспомощный погружены?
Всё радо бессознательно вздохнуть:
Ведь утром вновь страх смерти сдавит грудь,
Пусть каждый день и труден, и суров,
Страшит людей последний сон без снов.

Песнь вторая

1

Вокруг вершин клубится пар ночной,
Разбужен мир сверкающей зарёй,
Стремится новый день к ушедшим дням,
И наш последний день всё ближе к нам,
Но мир, как в первый день творенья свеж,
Ничто ему последний наш рубеж.
И равнодушно круг свершают свой
Жизнь на земле и солнце над землёй.
Слепит великолепие лучей,
Звенит в цветах долин шальной ручей...
Бессмертный человек! На мир земной
Смотри восторженно, кричи "он мой!"
Гляди, пока глаза твои глядят:
Настанет день - и пусть себе стоят
Надгробия любые над тобой -
Земля и небо ни одной слезой
Не оросят твой бессловесный прах,
И даже лист не упадёт в лесах,
И ветер вздохом не почтит твой гроб,
И даже тучка не нахмурит лоб,
Лишь тварь ползучая, справляя пир,
Тобой удобрит плодородный мир.

2

Вот утро. Полдень. И собрались в зал
Все те, кого граф Ото приглашал.
Час наступивший должен разрешить:
Жить чести графа Лары, иль не жить.
Пусть Эзелин расскажет всё, как есть,
Ведь Ото за его ручался честь,
Ведь Лару он заставил слово дать,
Перед людьми и Богом здесь предстать -
Так где ж он? Пусть придёт и обвинит!
Не слишком ли он долго нынче спит?

3

Давно за полдень. Эзелин нейдёт.
С холодной сдержанностью Лара ждёт.
Давно за полдень. Шум в толпе гостей:
Где ж Эзелин? И Ото всё мрачней:
"Он друг мой, я не сомневаюсь в нём,
И если жив - то он придёт в мой дом.
Всегда к его услугам замок мой,
Но нынче он ночует за рекой,
Не потому что он презрел мой кров,
А потому что должен быть готов
К сегодняшнему дню, чтоб доказать,
Что он не лжёт, и кое-что узнать...
Поверь словам моим, а если нет -
Я за него готов держать ответ!"

"Я здесь - ответил Лара - для того,
Чтоб выслушать сегодня от него
Тот злобный вздор, что повторяет он,
Всё, чем вчера я был бы оскорблён,
Когда б не посчитал, что он маньяк,
Или бесчестный и трусливый враг.
Кто он - не знаю. Допустить готов,
Что знал меня он там... но хватит слов:
Зови-ка болтуна, а если нет -
Своим мечом дай за него ответ".
За меч схватился Ото, покраснев,
Швырнул перчатку, сдерживая гнев:
"Что ж, я согласен, принимаю бой,
За Эзелина меч ответит мой".

Не изменясь в лице, хоть в этот раз
Быть может, он встречал свой смертный час,
Рукой, привычной, видимо, к боям,
Небрежным жестом, холодно упрям,
В одних глазах собрав весь гневный пыл,
Свой меч суровый Лара обнажил.
Их окружила рыцарей толпа -
Напрасно: в гневе ненависть слепа!
И Ото сыплет бранью, эту речь
Меч может оправдать и только меч.

4

Был краток бой: граф Ото, сам не свой,
На меч нарвался в ярости слепой.
Едва заметный выпад. Резкий стон -
И Ото наземь падает, сражён.
"Проси пощады". Раненый молчит.
Теперь не встать ему с кровавых плит:
Над ним, как демон мрака, в тот же миг
Склонился Лара, исступлённо дик.
И меч его сверкнул над головой
Грозней, чем перед схваткой роковой:
Тогда рассудок им руководил,
Теперь о сдержанности он забыл.
Напрасно гости удержать его
Пытались: граф не видел ничего,
И в ярости на тех он налетел,
Кто за руку схватить его хотел...
И вдруг - внезапно гнев его иссяк,
На раненого посмотрел он так,
Как будто руку проклинал свою,
За то, что не убил врага в бою,
Как будто разглядеть хотел ответ:
Смертельна эта рана или нет.

5

В опочивальню Ото унесён.
Явился врач, распорядился он -
И в замке воцарилась тишина.
Шептались гости в зале у окна.
А тот, кто был причиною всего,
Уже коня седлает своего,
И молча, недовольный сам собой,
Не оглянувшись, едет он домой.

6

Но где ж тот метеор, тот гость ночной,
Что угрожал неведомой бедой?
Где Эзелин? Мелькнул он без следа...
Зачем пришёл он и ушёл куда?
Задолго до рассвета он исчез.
Тропа, что пролегает через лес,
Известна, заблудиться он не мог,
А дом, где ночевал он, недалёк.
Но нет его и там, потерян след.
Проходит день, но Эзелина нет.
Постель не смята, в стойле конь его,
Оруженосцы ровно ничего
Не знают. Ищут на тропе, дрожа,
Следов убийства или грабежа -
Нет ничего. Ни смятого куста,
Ни пятен крови, или лоскута,
Ни трав, полузасыпанных песком,
Когда упавший на землю ничком,
В конвульсиях уже бессильных рук
Ногтями разрывает дёрн вокруг,
И по сырой траве ногами бьёт -
Трава всегда убийство выдаёт!
Но Эзелин, как видно, не убит:
Безвестность о надежде говорит,
Хотя у многих подозренья есть...
И вот молва порочит Лары честь:
При нём молчат, а без него опять
Не устают догадки повторять.
За часом час прошло немало дней,
И с каждым часом краски всё мрачней.

7

Залеченная рана не болит.
Но гордость всё равно кровоточит.
Сочтётся Ото с Ларой - он упрям.
Он Ларе враг и друг его врагам.
Теперь пусть разберётся суд во всём:
Кто Эзелина устранил тайком?
Ни у кого ведь не было причин
Желать, чтобы исчез граф Эзелин.
Разоблаченьем Ларе пригрозив,
Ушёл он, а теперь едва ли жив.
Слух ширится, ведь к истинам слепа,
Так любит тайны серая толпа.
А Лара к слухам повод подавал:
Ни с кем в округе дружбы не искал.
Он странно вспыльчив и неукротим,
А как владеет он мечом своим!
Где он искусство это смог постичь?
Где взял он ярость, хлёсткую, как бич?
Она не схожа с тем огнём слепым,
Что можно словом погасить одним.
Нет, в нём бушует, доброту презрев,
Глубинный, целеустремлённый гнев,
Лишь в том, кто долго власть в руках держал,
Такой безжалостный вскипает вал.

И тайны эти, и людская прыть
Всех порицать охотней, чем хвалить,
Всё в тучу собралось. И Лара сам
Знал, что придётся сразу всем врагам
Сплотившимся, ответить за того,
Кто мёртвый иль живой, травил его.

8

В стране дух недовольства закипал.
Там был тираном каждый феодал.
Любую прихоть, превратя в закон,
Путь открывал грехам и крови он.
Мятеж, междуусобицы, война -
Была готова вспыхнуть вся страна:
Всяк повода искал, чтобы опять
Резню междуусобную начать.
Союзник или враг. В такой войне
Никто не остаётся в стороне!
В своих владениях любой барон
Был царь и бог, всех притесняя, он
Слепую жажду мщенья разжигал,
И в душах поднимался гневный вал.

И Ларе завещал с землёй отец
Немало рук ленивых и сердец
Разгневанных... но столько лет подряд
Скитаясь, Лара не был виноват
Ни в чём пред ними. Мягностью своей
Изжил он страх в сердцах своих людей.
Народ его любил и оттого
Боялись не его, а за него.
Считали слуги, что несчастен он,
Что одиночеством почти сведён
С ума. Так мрачен одинокий быт...
Но в замок вход для всех всегда открыт.
И к тем, кто в поединке с жизнью пал,
Сочувствие граф Лара проявлял:
Со знатными он холоднее льда,
Зато к простым внимателен всегда.
Всем беднякам, не тратя лишних слов,
И землю он предоставлял, и кров,
И люди замечали день за днём,
Как быстро круг вассалов рос при нём.
Он щедрый вождь, он добрый господин,
Особенно с тех пор, как Эзелин 
Исчез. А может, Лара был смущён,
Тем, что предвидел злые козни он?
Что б ни было - он презирал вождей,
Искал симпатии простых людей,
Расчёт? Но он добился своего:
О нём судили по делам его -
Ведь всех, кого синьор с земли сгонял,
Охотно он к себе в вассалы брал.

Крестьян не грабят. В деревнях покой.
И на судьбу не ропщет крепостной.
Здесь нищету презреньем не клеймят.
Здесь юность ждёт за подвиги наград.
И всех, кто пригодиться мог в борьбе,
Граф крепко привязать сумел к себе.
Ожесточённых тем он привлекал,
Что радость близкой мести обещал,
Влюблённым посулил брак без препон
Между людьми любых сословий он.
Свободу - всем. Лишь должен час пробить,
Чтобы открыто рабство отменить. 
Созрело всё. И вот, в тот день, когда
Граф Ото с нетерпеньем ждал суда,
Гонец его ответчика застал
Во всеоружье: замка мрачный зал
Вооружённой полон был толпой -
Доверясь небу, землю звал на бой
Мятежный Лара, он освободил
Всех крепостных! И только для могил
Отныне землю будет рыть народ
В поместьях перепуганных господ.
Таков их клич: свобода, вера, месть!
На свете разных слов немало есть,
Чтоб истину любую исказив,
Убийц благословил святой призыв!
Довольно бросить пару ловких фраз,
Чтоб волк и червь нажрались в тот же час.

9

В руках баронов люди и земля.
Что стоит власть мальчишки-короля?
Его открыто презирал народ,
Давно восстать готовый на господ.
И ненависть себе вождя нашла
В том, чья судьба с ней связана была
Неразделимо. Странным роком он
Восстать противу тех был принуждён,
С кем связывал его старинный род.
С той страшной ночи он добра не ждёт
От феодалов. Всё, что может быть,
Он встретит не один... о, лишь бы скрыть
То прошлое... за ним пойдёт народ.
Цель общую он со своей сольёт.
А неудача тоже не страшна:
Отсрочит час падения она.
Казалось, в нём давно тревоги нет,
Давно иссякли бури прежних лет,
Но вдруг событий странный поворот
Его опять на край судьбы несёт.
Он снова тот, каким когда-то был,
Роль та же, только сцену он сменил.
Жизнь? Грош цена. И славе - грош цена.
Он ненавистен им? Так пусть - война!
Одна судьба ему и всем врагам:
Он с ними смерть разделит пополам.
Хотел ли он толпу освободить?
Скорей, толпой власть гордых сокрушить.
Но как медведь обложен он кругом,
Людьми и роком в логове своём.
Охотник старый сам попал в загон.
Живьём не взять - скорей погибнет он.

Горд, не честолюбив, хотя и смел,
Он в цирке жизни зрителем сидел.
Но брошен на арену в смертный круг,
Вождём вражды извечной стал он вдруг,
В осанке ярость, грозен трубный глас,
И гладиатор ломится из глаз.

10

Едва ли стоит в сотый раз, опять,
Меч, огнь и коршунов живописать,
Сражений переменчивый успех,
Победы этих, пораженья тех,
Пожарища, руины крепких стен...
Пейзаж войны не знает перемен.
Но в этой - лава вспененных страстей
Гасила жалость яростью людей,
И милосердие оглохло тут:
На поле боя пленных не берут!
Ожесточенье съело до конца
Минутных победителей сердца,
Кто за свободу, кто за власть свою
Побольше хочет истребить в бою.
Не погасить голодный пламень тот,
И разоренье дань с земли берёт.
Так языками красными дразня,
На трупах пляшет каждый день резня.

11

Внезапный всплеск всех напряжённых сил
Успех дружинам Лары подарил,
Но был в самой победе корень зла:
Она в войска анархию внесла.
Одной отваге веря, в каждый бой
Кидаются бесформенной толпой;
Слепая жажда мести, алчный пыл -
Вот враг, который шайки их сломил.
Напрасно хочет Лара их сдержать,
Нет, он не в силах ярость обуздать.
Напрасно хочет он их вразумить -
Не поджигателю огонь гасить.
Кто справится с зарвавшейся толпой?
Лишь враг сумел унять их пыл слепой:
То отступленье ложное, то вдруг
Налёт внезапный, то опять из рук,
Не ввязываясь в бой, уходит враг,
Перед ночной засадой дикий страх,
Неявки подкреплений, бивуак
Под мокрым небом. Стены, что никак
Не отвечают языку огня,
Упорством ожидающих дразня -
Всё неожиданно. Уж лучше бой,
Чтоб силами помериться с судьбой,
Уж лучше смерть мгновенная в бою,
Чем так влачить в мученьях жизнь свою
Среди лишений, голода, беды...
И лихорадка косит их ряды,
Отчаяньем сменилось торжество,
И только воля Лары одного
Не сломлена. Но всё тесней, тесней
Круг преданных восстанию людей.
Отборнейший, но маленький отряд.
Они теперь одних себя винят
За пораженье... Да, но жизнь спасти
Надежда есть: границу перейти,
И прекратив гражданскую войну,
С собой в чужую унести страну
Отчаянье отверженных людей:
Ведь рабство или гибель - тяжелей.

12

Решенье принято. И путь в ночи
Не факелы, а редких звёзд лучи, 
Им озаряют. И недалеки
Искрящиеся заводи реки.
Вод берега видны... но нет! Назад!
Вдоль берега ряды врагов стоят.
Вернуться? Прорываться? Гляньте в тыл:
Там - знамя Ото, копья главных сил!
А на холмах холмы по сторонам.
Пастушьи? Нет, не обойти их нам.
Надежды лишены, окружены,
Но кровь за кровь. Дороже нет цены.

13

Минутный отдых. И пора решать:
Атаковать или на месте ждать?
Не безразлично ли? Но у реки -
Враг послабей. А за спиной полки.
И вдруг удастся эту цепь прорвать
И вырваться? Итак - атаковать!
Тот жалкий трус, кто нападенья ждёт,
Сам не решаясь нападать... И вот -
Мечи взметнулись, повода бренчат,
Слова вождя опередил отряд,
Хоть ту команду, что в ушах звучит,
Для многих голос смерти заглушит.

14

В холодную режимость погружён
Тяжёлый меч он вынул из ножён,
И отрешённость жёсткого лица -
Бесповоротней, чем у храбреца,
Людей спасающего... рядом с ним
И Калед, как всегда неустрашим:
В нём верность снова страх превозмогла.
Луна смертельным светом залила
Его лицо, явив во всех чертах
Боязнь за друга, верность, но не страх.
И Лара этим не был удивлён.
Рукой руки пажа коснулся он.
Рука не дрогнула. В душе покой.
Одни глаза твердили: "Я с тобой. 
Погибнут или разбегуться - пусть,
Скорее с жизнью, чем с тобой прощусь".

Звучат слова команды роковой,
В ряды врага врубился плотный строй,
И разом - шпоры скакунам в бока,
И отражается в мечах река.
Отважных до отчаянья бойцов
Лишь горстка против множества врагов.
Окрасился вдвойне поток речной:
Сначала кровью, а потом зарёй.

15

Где свой сдавал, где враг одолевал -
Везде на помощь Лара поспевал.
И сам, надежд не видя никаких,
Рубился он и вдохновлял своих.
Все понимали: дрогнешь - пропадёшь,
Кто побежит - погибнет ни за грош.
И в страхе смешивая строй рядов,
Готовы отступить полки врагов:
То окружён своими, то один
Врубался Лара в гущу их дружин.
И, наконец, прорвав железный строй,
Над берегом реки взмахнул рукой.
Но вдруг пернатый шлем поник: стрела,
Вдогонку пущенная, в бок вошла.
И замер клич победы на устах,
И смерть обрушила победный взмах:
Рука упала с высоты плеча,
Ещё сжимая рукоять меча.
Разжалась левая, лишившись сил,
Но тут же паж поводья подхватил:
Вождя, склонённого к луке седла,
Его рука из боя увела.
Но силы и сознанье потеряв,
Ни битву, ни пажа не видит граф,
А ни одна из бьющихся сторон
И не заметила, что он сражён.

16

По раненым и мёртвым день скользнул,
На панцире изрубленном блеснул...
Чело без шлема. Конь без седока.
Последним вздохом вздыбивши бока,
Кровавую подпругу разорвав,
Лежит он в хаосе измятых трав,
А та рука, что управляла им
Движеньем слабым, но ещё живым,
За повод дёргает: ведь недалёк
Тот жажду разжигающий поток.
И губы опалённые дрожат
У всех, кто умирает, как солдат.
Горящий рот напрасно просит пить,
Чтоб губы для могилы охладить.
И руки ослабевшие скользят
По травам, уполщающим назад...
Воды достигнув из последних сил,
Почти что пьёт он, как вовек не пил -
Что ж медлит он? Но жажда вдруг прошла:
Смерть и её с собою унесла.

17

Там, в стороне, под липою лежал
Тот, кто сраженье это развязал.
Ещё дышал, но был он обречён,
Струилась кровь, приблизив вечный сон,
А паж, с которым он неразделим,
Склонился на коленях перед ним,
И шарфом рану зажимал... на ней
Кровь с каждою конвульсией черней.
Дыханье всё слабей и под рукой
Кровь чуть сочится с той же роковой
Неотвратимостью... и вождь едва
Выдавливая из груди слова,
Сжимает руку смуглого пажа,
Её в своей, мертвеющей, держа.
Улыбкой горестной понять даёт,
Что боль ещё сильней от всех забот.
А паж давно не видит ничего -
Да... перед ним лишь влажный лоб того,
Чей взор, тускнея, унесёт во тьму
Весь свет, что на земле светил ему.

18

Обшарил поле вражеский обход.
Что им победа, если вождь уйдёт?
Искать его. Склоняются над ним.
А он глядит с презреньем ледяным,
Что разом примирив его с судьбой,
Уводит прочь от ярости земной.
Подъехал Ото. Спешился. Глядит.
Проливший кровь его - в крови лежит.
Спросил: "Ну как?" Но не ответил тот.
Глядит и, кажется, не узнаёт.
Но что-то хочет Каледу сказать...
Все слышат речь, но слов не разобрать:
Чужой язык. Предсмертные слова,
В которых память давняя жива
О странах и о временах иных...
Один лишь Калед понимает их.
Его ответы в тишине слышны.
Вокруг стоят враги, изумлены.
Но их не видя, вождь и паж вдвоём
Беседуют о чём-то, о своём.
О той судьбе особенной своей,
Что недоступна для других людей.

19

Значительность невнятных этих слов
По одному лишь тону голосов
Угадывалась... Калед говорил
Так, словно сам он ближе к смерти был,
Чем Лара. Бледных губ дрожащий звук
Исполнен был таких глубоких мук...
Но голос Лары ясен был и чист,
Пока его не стёр предсмертный свист,
И всё же выражение лица
Бесстрастно оставалось до конца.
Ни покаянию, ни доброте
Не отдал дань он. Лишь в минуты те,
Когда хрипел, в агонии дрожа,
Взгляд ласковый он бросил на пажа...
И вдруг к Востоку руку он простёр.
В тот миг луч солнца, озарив простор,
Блеснул меж туч. Что значил этот жест?
Иль память им двоим знакомых мест,
Людей, событий он на миг вернул?
Но Калед на Восток и не взглянул.
Он от рассвета отвернулся так,
Как будто с Ларой уходил во мрак.
Вождь был в сознаньи. Чьею-то рукой
Вдруг поднесён ему был крест святой
И чётки... не приняв даров святых,
Так нечестиво глянул он на них,
Так усмехнулся (Господи прости),
Что Калед взгляд не в силах отвести
От глаз его, не видящей рукой
Отбросил с отвращеньем крест святой,
Как будто умирать он помешал!
Как будто Лара вовсе и не знал,
Что жизнь иную обретут лишь те,
Кто веровал и умер во Христе.

20

Дыханье Лары стало тяжелей,
И тьма густая не сползёт с очей.
Он руку, мёртвой сжатую рукой, 
Кладёт на сердце - холод и покой.
Не верит Калед! "Бьётся, бьётся..." Нет!
Оставь безумец этот тщетный бред.
Нет Лары. И оставь свои мечты:
Лишь то, что было Ларой, видишь ты.

21

Но Калед в прах вперяет пламень глаз,
Как будто дух высокий не угас.
Он равнодушно дал себя поднять,
Но взор от мертвеца не оторвать.
Подняв того, кто был уложен им,
Того, кто так недавно был живым,
Несут... И видит паж, как неживой,
Прах к праху - вождь поникнул головой.
Паж не рванулся и не зарыдал:
Стоял. Смотрел. И мертвенно молчал.
И волосы вороньего крыла
Его рука, застынув, не рвала.
И вдруг упал. Упал без чувств, без сил,
Мертвей того, кого он так любил.
Он так любил? Нет, никогда такой
Любви не спрятаться в груди мужской.
И тут раскрылся до конца секрет:
Лишь расстегнули на груди колет -
Очнулся паж и холодно глядит:
Что ей теперь честь, женственность и стыд?

22

Не в склепе родовом под грузом плит,
А в поле, там, где умер, Лара спит.
И сон его глубокий стережёт
Холм земляной, а не старинный свод.
Отступнику молитва не нужна.
Оплакала его одна она,
Чьё горе неутешное грозней,
Чем скорбь страны о гибели вождей.
Напрасно учиняли ей допрос:
Она молчала, не страшась угроз,
Не отвечала как и отчего,
Всё в мире позабыла для того,
Кому все сожаленья не нужны.
Над волею сердец мы не вольны.
Наверно, с ней он нежен был с одной.
Глубокий дух от взоров скрыть стеной.
Его любовь не для досужих глаз,
И сердца гром неразличим для нас.
Так необычны звенья цепи той,
Сковавшей дух его с её душой.
Она не хочет даже намекнуть.
И все мертвы, кто знал хоть что-нибудь.

23

Кто хоронил, те видели на нём
Рубца от ран, оставленных мечом.
Да, кроме этой раны роковой -
Другие, давний след войны другой.
В каких бы он ни странствовал краях,
Но лето жизни он провёл в боях,
Позор иль славу он себе снискал?
Одно лишь ясно: кровь он проливал.
А Эзелин, что знал ту жизнь вождя,
Исчез, как видно, тоже смерть найдя.

24

В ту ночь (как рассказал один вассал)
Через долину крепостной шагал.
Двурогой Цинтии неверный свет
В тумане меркнул. Близился рассвет.
Крестьянин рано встал дров нарубить,
Чтоб утром, их продав, еды купить.
Так, лесом вдоль потока он шагал
(Поток владенья Лары разделял
И земли Ото). Вдруг в лесу густом
Раздался топот. К берегу верхом
Примчался кто-то, и с луки седла
Свисала ноша, видно тяжела, 
Завёрнутая в плащ. Крестьянин вдруг
Тревогу ощутил, почти испуг:
"Нечисто, видно, дело..." Как тут быть?
И скрывшись, стал за всадником следить.
Тот, осадив коня на берегу,
С размаху бросил ношу вниз в реку
И, быстро оглядевшись, подождал.
Всё было тихо. Всадник зашагал
Вниз по теченью - что ж, речная гладь
Порой о многом может рассказать.
И, вздрогнув, он остановился вдруг
И начал камни собирать вокруг.
Дождями зимними принесены
На берегу валялись валуны.
И, выбрав те, какие покрупней,
В поток он бросил несколько камней,
Как бы во что-то целясь. Крепостной,
Подкравшись разглядел, как под Луной
Блеснуло что-то, словно грудь всплыла,
И, вроде бы, на ней звезда была,
Но толком разглядеть он не успел:
Тяжёлый камень в воду полетел,
И тело утонуло, а потом
Всплыло - вода красна была кругом -
И утонуло вновь. А всадник ждал,
Пока последний круг с воды сбежал,
Потом вернулся и вскочил в седло,
И прочь его, как вихрем, унесло.
Крестьянин не видал его лица
(Он в маске был), а облик мертвеца
Не разглядел со страху, но когда
И вправду на груди была звезда,
Знак рыцарский, - то в замке меж гостей
Пропавший Эзелин являлся с ней
В тот самый вечер перед той зарёй.
Коль то был он - дай Бог ему покой.
Труп в море унесло, но всяк хранит
Надежду, что не Ларой он убит.

25

Что ж - Калед, Лара, Эзелин? Их нет.
Могил их безымянных стёрся след.
Кто мог бы женщину заставить вдруг
Уйти из рощи, где скончался друг?
Но горе душу изломало ей:
Она не плачет, нет - в беде своей
Она молчит. Но кто-то раз рискнул
Её прогнать - взор яростно сверкнул,
Как у тигрицы, если вдруг она,
Детёнышей внезапно лишена.
Когда же люди не мешали ей -
Бродила, сторонилась всех людей,
Беседуя с тенями... ум больной
Рождает их, чтобы своей бедой
Делиться с ними. Так она сидит,
Как будто на руке её лежит
Израненного друга голова...
Предсмертное пожатье... взгляд... слова...
Она хранит обрезки чёрных кос.
Она их прячет. Прядь других волос
Достанет, и на землю положив,
Как будто рану призрака прикрыв,
Сама с собою говорит... Опять
Подымется... зовёт его бежать...
На корни сядет, замолчит и вдруг
Лицо в ладони исхудавших рук
Уронит... что-то чертит на песке...
Нет, долго не прожить в такой тоске.

Она уснула с ним. Их жребий нем.
Кто знает жизнь её? Но верность видно всем.

Перевёл В. Бетаки в 1963 году