Газета "Литературный Петербург", No 10, СПб, 2003 г.
Журнал "Золотой лев" No 41-42, 2004 г.
"Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверушку".
А.С. Пушкин
Я купила роман "Кысь" - это была приятная покупка. Рассказы Т.Толстой я перечитывала несколько раз с большим удовольствием: этот автор - один из немногих современных писателей, вещи которого мне хотелось дочитать до конца. Не все рассказы Толстой мне казались равноценны: несмотря на хороший русский язык и близкую мне образность, при чтении временами появлялось чувство какой-то недостаточности, незавершенности, нехватки чего-то существенного. Но этому впечатлению я до поры не придавала серьезного значения, полагая, что рассказ - суть форма краткая и может не обладать всеми знаковыми вехами большого произведения. В этом, как выяснилось, я была не права.
С радостью я открыла новую книгу... Она не обманула меня. Русская фольклорная основа, чистый и образный язык в сочетании с выдумкой - книга казалась близкой и понятной. Сказка ложилась, как бархатный ковер под ноги дорогому гостю. Смакуя, я пролетела треть текста и в какой-то момент обратила внимание на перемены. Появились длинноты в описании быта, когда прилагаемые обстоятельства были уже понятны, повторы в рассказе о делах героев. Диалоги удлиннились, топчась на одном месте. Появилась Кысь, но не показалась страшной. Явившись во второй и третий раз, она не приобрела, но утратила элемент знаковости, который, по идее, должна была бы нести, поскольку автор не создал связь между этим персонажем и фабулой книги, кроме невнятного упоминания, что крестьяне боялись этого зверя. Как будто Кысь высунула из-за двери нос и, покачавшись в проеме, исчезла, а читатель должен сам установить многозначность образа. Посыл такого рода неверен - кроме простой аналогии с неким мифическим птице-зверем из русского фольклора, автор не наполнил этот образ новым содержанием, прямо связанным с идеей книги, поэтому образ остался декларацией. Аппликацией из лоскутков, нашитых на страницу текста...
Отметив эти досадные помехи, я дочитала книгу до половины, все медленнее одолевая страницы, и, наконец, отложила в сторону. Дело уже было не в повторах того, что казалось увлекательным вначале, - в какой-то момент я поймала себя на мысли, что текст кажется банальным. Многократно перепетые "русские Ваньки" со всем прилагаемым набором глупости и скудости ума, их мотивы, их занятия, предсказуемость самого сюжета - все можно было предвидеть на несколько шагов вперед и отдавало тривиальностью. Я оставила книгу.
Прошло несколько месяцев, и я решила дочитать ее, помня о ранних рассказах Толстой. Оценивая художественную сторону второй половины текста, я полагаю, что новых проблем не возникло, но все проявившиеся недостатки первой половины книги приобрели здесь законченную форму: автор не преодолел инерции мышления, оставшись на уровне находок первых страниц. Здесь не оказалось ни оригинальных поворотов характеров, ни новизны в отношениях персонажей. Двигаясь по накатанным рельсам вдосталь отмуссированной революционной темы, Толстая с очевидностью попала в ловушку: судя по крайне слабой концовке книги, видно, что она долгое время не знала, чем закончить роман. Поэтому, финал книги и банален, и вымучен. Толстая пошла исхоженным путем в описании "русской действительности", ей не удалось найти новый ключ к трактовке русской проблемы, предложить собственное оригинальное решение - в таком случае, для чего была поднята эта тема? На этом, собственно, можно было бы поставить точку. Но от книги остается некоторое впечатление...
Читая роман, видишь, что необыкновенный мрак обстановки в книге играет свою собственную роль, но вскоре впечатление усложняется. Русской литературе известны примеры эмоционально тяжелой прозы, как, скажем, у В. Шаламова. Но его мир палачей, балансирующий на грани потери человеческого лица, как это ни парадоксально, не идет с сравнение с унылым мраком Толстой. В жизненное пространство, созданное ею, не включены ни сострадание, ни любовь, ни гуманизм, ни простое сочувствие. Здесь можно посмеяться над забавными ситуациями, что у нее хорошо получается, но с таким же успехом она ерничает над тем, что является проблемой, трудностью или болью. Это мир, где ничему не дается цены, нет истинного значения и высокого смысла вещей. В мире Толстой нет даже нигилизма - идеологии рациональной правды для каждой личности - этой обратной медали религиозности. Здесь нет свободы духа и попыток обрести свободу духа, потому что духа в этом пространстве нет совсем. Мир Толстой - это мир цинизма. В определенном смысле это тот же ареал, где обитают Сорокин или Виктор Ерофеев, с той разницей, что Толстая - "культурнее". Ее тексты отработаны в образном и юмористическом отношении, как аккуратно поставленные в ряд куличики, у которых лопаткой с четырех сторон очень старательно отгладили песочные бока. Но эта шлифовка только усугубляет впечатление духовного провала. И здесь мы подходим к самому главному.
Беспросветность мира Толстой, где нельзя даже говорить о разрушенных иллюзиях или хрупких надеждах, потому что в созданном ею пространстве нет следа бывших иллюзий или отблеска надежд, этот выхолощенный мир без искры Божьей хотя бы в самом отдалении, - пустыня этого пространства есть яркий пример душевного устройства многих в нашем обществе. Десять лет назад, в начале 90-х, таких людей было много, и расцвет цинизма явил миру удивительную в своем роде плеяду "писателей", доселе неведомую нашей литературе. Это явление еще некоторое время будет оставлять пятна, как размазанная сажа от потухших углей. Однако, обнаружилось, что мир, помимо осмеяния, унижения, цинизма, несет в себе неотмененные никем ценности: веру в Бога, любовь к своей земле, духовный труд. Сейчас в России множество людей верят в это, и они быстро набирают силу. К первой группе, по странному стечению обстоятельств, примыкают те, кто предпочитает называть себя россиянами, а ко второй - те, кто считает себя русскими.
Национальность - такая же характеристика человека, как остальные. Все знают, что есть типажи французов, евреев, немцев, русских и др. На интуитивном уровне это понятно. Но россиянцам очень хочется доказать обратное, потому что желательно построить "объективную модель общества", в котором человек не будет играть никакой роли, а будет винтиком, прислугой. Это не идеи фантастов, а реальность поведения тех, кто владеет пропагандой в нынешней России. Таким они создали социалистическое общество, таким, со школьных лет, строили, - калеча, - русского ребенка, лишив его национальной принадлежности, превращая в советского человека. Для подкрепления своей идеи теперь они любят говорить, что, к примеру, в США наций уже нет, само это понятие - отжившее, и мы должны устроить у себя такое же безнациональное общество. Одновременно, они поносят русских за дурной характер и национальные несовершенства. Но, ругая русских, россиянцы тем самым признают, что национальность - существует, ибо они включают ее в круг своих понятий.
Откуда у россиянцев такая ненависть к национальности? Национальность разрушает модель управляемого общества, она вносит элемент непредсказуемости - так же, как сама индивидуальность человека. Россиянцы признают уникальность личности только до тех пор, пока человек держится в рамках управляемого ими общества. Иными словами, они признают право на свободу духа человека до определенных пределов. Отклонения от их требований расцениваются как экстремизм; россиянцы не доверяют человеку, хотят его ограничить и, в успешном случае, лишить свободы мысли, религии и поступков.
Национальность - вещь алогичная, как любая индивидуальность. Людям, которые не верят в Бога, а верят исключительно в материальное, в логически обусловленные законы, - таким людям национальность кажется злом. Почему? - потому что она против материалистической логики. Человек верующий тоже признает, что национальность алогична, но считает ее проявлением Божьей воли. Он, может быть, характеризует национальность теми же словами, что неверующий, но для него она не является ни злом, ни недостатком. И несмотря на похожие оценки национальности, подход у них - разный. Верующий скажет: русский - ленив, но способен на творчество духа, и это - Божья воля, а ненавистники русской национальности, русофобы, говорят: русский ленив, поэтому его нужно отправить в лагерь - только там он начнет работать.
В романе "Кысь", построенном как будто на русской фольклорной основе, на краткое время появляется и исчезает национальное русское лицо, превращаясь в абстрактно-россиянское. В "Кыси" нет людей, а есть типы, и они написаны по-марксистки. Вот бедняк, вот богач, вот палач - как учит классовая теория. В книге отрицается марксизм, но книга написана в рамках марксизма.
В школьном курсе истории и литературы большевики твердили о "тяжелом наследии царизма", мы словно видели толпы каких-то вечно подавленных и порабощенных крестьян, безликих, сирых - в этих школьных описаниях русского народа не было ничего человеческого, ничего личного. Чужие нам, большевики не смогли скрыть и великолепно проявили свой стиль мышления и свою собственную психологию. В кривом зеркале своей пропаганды они использовали и извратили чисто русский, народнический идеал дворянства, желавшего народу свободы. Они всегда нас убеждали, что русский народ был априори угнетен. В каком смысле надо понимать угнетение не индивидуальности, а народа? Только в том, что у народа есть особая свобода в национальном волеизьявлении, которая, по аналогии с отдельной личностью, может испытывать над собой насилие. Говоря об угнетении, большевистская пропаганда признала, что кроме пролетериата в старой России был народ с его национальным чувством, которое было угнетено. Следовательно, по логике вещей, свободу народа они должны были понимать как освобождение его угнетенного духа. То есть - освобождение его национального чувства. Но на практике большевики сделали все, чтобы "отменить" русские народные черты, нивилировать национальное чувство, что было истинным угнетением русской национальности.
Отмена национальности и есть угнетение народа.
В новое время, сейчас, россиянская историография полна лжи о русской истории, особенно о так называемой "русской" революции и о русском народе, но нам известно, что в России жили реальные люди. Вот полные жизни персонажи Гиляровского. Крестьяне, которые приходили в гости к Н. Бердяеву поговорить о философии, рассказывали о своих собственных теориях. Вот народные поэты, ученые и изобретатели. Большевики убеждали нас, что народ России - бессмысленные толпы людей, не имеющие лица. И в марксистском романе "Кысь" живут такие же безликие существа, не имеющие индивидуальности: крестьяне просто, рабочие просто, богатые просто, диссиденты просто.
Главной нитью романа "Кысь" проходит мысль, что национальность - безусловное зло. Национальность ведет нас к революциям, войнам, в средневековье, в мировое зло, вообще ко всякому регрессу. Все, что есть плохого, скрыто в национальности, - в частности, в русской национальности, - и эта главная идея романа "Кысь".
В христианстве каждая личность бесценна, потому что она есть слепок Бога. Величие христианской православной морали и классической русской литературы состояло в том, что человек в них нес частицу Божественной сущности. Убивая, нивелируя личность, - ты убиваешь Бога. Если такого понимания нет, то нет и ценности личности. Без христианства нет ценности личности.
В значительной части новой литературы человек утерял соединение с высшим началом, он стал никем и ничем. Какой смысл имеют переживания человека без Бога? Как литература будет ставить и решать вопрос об истине, имея в виду человека без дыхания религиозного начала, если духовная ценность его нивелирована и сведена до набора психо-химических процессов в его мозгу? Что представляет из себя литература, которая не умеет найти границу между добром и злом?
Литература, как одна из составляющих духовной жизни, ответственна за существование нравственности, но не в смысле школьного курса обучения основам этики, а в значении проводника между миром человека и тем пространством, куда человек стремится. И для неверующего незримо существуют высший смысл и значения, без которых он начинает тосковать. Для такого человека может даже что-то произойти с незыблемом принципом полезности, который почему-то окажется неудовлетворительным, если не сказать, неполноценным. Высокое пространство духовных исканий, куда обращен каждый из нас, сочетается с внутренним наполнением литературы, ее потенцией, и, может быть, поэтому литература имеет для нас такое большое значение. Если исходить из представления, что литература - проводник между миром высших значений и духовным миром человека, то видно, что в России в последние годы появилась литература, сводящая "на нет" не просто важные, а кардинальные компоненты человеческой нравственной жизни, а, значит, духовной, а, значит, самого существования человека, если понимать его не только в виде биологического объекта.
Мир высоких значений для каждого народа прямо связан с национальным идеалом и связанным с ним народным чувством ценностных значений. Поэтому, второй кардинальный вопрос существования литературы - народность.
Ни одна отвлеченная идея не в состоянии стать наполнителем жизни нации и литературного произведения, а только то, что прямо исходит из души народа, является его следствием, причем, не внешних, фольклорных черт, а именно невыразимое, но ощущаемое каждым - чувство национального духа. В этом смысле очевидно, что единственно работающая в государстве идеология есть народность или народная идея. Национальность не связана с материальным. Ни с гармошками, ни с сарафанами. Национальность - это способ мышления. Последние десять лет россиянцы, в грош не ставя национальность русских, высасывали из пальца "национальную идею", в то время как русские наметили и поняли ее простой и всеохватывающий смысл, исходящий из духа нации, из неподвластных россиянцам ценностей. Соответственно тому отчетливо видны литературные тенденции последних лет.
Россиянцы рады произведениям, соответствующим их уму: трупному яду начала 90-х, или сейчас - еще раз, на выходе - унижению и обсасыванию грехов "проклятой России", "этой" страны, то, в чем - к их удовольствию - сумела "польстить" им Толстая. Но не устоит поднявший руку на свою землю, - поэтому, книга Толстой беспросветна в духе: тяжелая, мутная вода, не песня, но тоскливый вой отравленного сердцa, сон кастрата.
Перед нами роман, в нем есть народ, который Толстая взяла для осмеяния, но нет ни Бога, ни Его облика, ни национальности, ни человека.
Без Бога и земли нет литературы.
Без Бога и корней нет национального и духовного роста - так было, когда нас обзывали советскими (что, в частности, породило унылый цинизм Толстой), и это то, что мы видим сейчас, когда нас тянут в россиянцы. Но у россиянцев родина - Россияния - у них нет нашей земли, почвы, традиции и культуры. Россиянцы еще трудятся, формируют социальный заказ, находя в русской среде потерявших надежду, усталых и голодных, творя их руками мир стерилизованной национальности. Бесплодием и конечностью пути веет от этих усилий. Национальное чувство может сколь угодно покладисто кивать на чужие речи, в это время двигаясь вперед, - неизменно, по своему собственному, никому не подвластному пути - неумолимо творя мир всегда осененного Божьей милостью национального духа...