Большие деньги зарабатывать легче, чем маленькие. Эту истину Илья Зароков давно осознал и теперь подумывал о другом. Ведь очень большие деньги зарабатывать еще легче! Однако влезть на самый верхний этаж, где все так легко, не удавалось, и Зароков в безуспешных попытках ободрал в кровь свой оптимизм, но надежды, правда, не оставил.
Неужели высшие силы препятствуют? Рискуешь, осторожничаешь, соглашаешься, отказываешься, -- обязательно невпопад! Прямо наваждение какое-то. Может, сдаться и положиться на волю Бога? Но из этого известно, что выходит. Набожный еврей как-то -- положился, сидя на крыше во время наводнения. Одна лодка к нему подплывает, другая, третья -- а он твердит: плывите, мол, далее, меня Господь спасет. Вода подымается, а он молится и свое талдычит: что мне ваша лодка, когда помощь обещана свыше. Так и утонул бедолага. Затем предстал, естественно, пред Господом, а тот как заорет: "Я ж те, блин, три раза лодку посылал!"
Эта мудрость занозой сидела у Ильи в голове, и он без раздумий прыгал в каждую подвернувшуюся ладью. Но потом выяснялось, что челнок плывет не туда, что у него нет паруса или пробоина ниже ватерлинии, -- одним словом, что-то не складывалось, и надежды не оправдывались. Вот так безрезультатно покатавшись на попутном транспорте, он, в конце концов, решил лодку сделать сам, задумав инсценировать грандиозный уголовный спектакль. Когда и как зародилась идея, он бы не смог, пожалуй, объяснить. Но, как бы там ни было, дикий план возник, созрел и овладел его помыслами. Скрытые пружины пришли в действие в тот самый вечер, который потом он не раз вспоминал. Дело было так.
Пышные хоромы задыхаются в табачном дыму, бренчит гитара "Была бы шляпа, пальто из драпа", пестрая компания, семиголовым драконом сидящая за столом, прихлебывает шампанское и закусывает соленым огурцом. По правую руку от Ильи -- Федор Штык, майор, начальник милиции. Здесь он, разумеется, в другом качестве, в другой форме. Потрепанная кожанка гасит его служебные амбиции, и он чувствует себя вполне на своем месте. Слева на стуле ерзает неугомонный Яхья Самсуилов, которого зовут когда как: Ухья, Юхье. То ли имя располагает к вариациям, то ли физиономия порождает соблазн. Масляные глазки суетливо бегают, кому бы, дескать, услужить. Иногда даже кто-нибудь брякнет "е мое", а Яхья на всякий случай откликается. Еще за столом: Рита, Провизор, Резо и Миша Бляхер, -- этакий многонациональный дракон, более мужик, чем баба.
Посреди застольного тарарама Зарокова что-то потянуло за язык, и он запустил свой план в действие экспромтом. Месяц думал, прикидывал, а момент старта выбрал наугад, по вдохновению.
-- Значит так, -- пробасил Илья, и его глаза вспыхнули хмельным озарением, -- есть такой профессоришко, Николай Рубцов, который может решить все наши проблемы. А, Яхья?
-- Ваша прявда, -- угодливо откликнулся тот, -- Рюбцов все может. Папа жена ошень большой шеловек.
-- Тесть, что ли? -- вынырнул из полузабытья Федор. -- Так зачем дело стало?
-- Он мьожет, -- колоритно передразнил Яхью Зароков, разрезая густым басом общий галдеж. -- Надо -- чтобы захотел, -- отчеканил он уже своим голосом.
-- Велика проблема, -- зевнул майор, напуская на себя вид матерого волка, -- купим, запугаем.
-- Прятивагаз тебе, Федя, аденем и няпугаем, -- свалял дурака Илья. На правах шефа он позволял себе передразнивать Яхью, но никогда не снисходил до фривольных модификаций имени, за что Самсуилов был ему страшно благодарен. -- Так зяпугаем, Яхья, как думаешь?
Понятие иронии Самсуилову было неведомо, и на любой вопрос он отвечал серьезно.
-- Не получися, Илия Рубенович, -- осклабился Яхья. -- Рюбцов ошень сильная, ошень смелая. Дэньги ему не на-ад, должьность не на-ад. Хулиган целый взьвод один ряз тя-ак морд ня-абивал -- мне их жя-алк било.
-- Тогда бабу ему подсунуть, -- встрял неведающий сомнений начальник милиции. -- Фотокарточек нашлепаем во всех ракурсах. Тут этот козел и захочет нам помочь, чтобы картинки к законной кобре не попали. Как, Рита, изобразишь ракурсы, а?
Илья глянул на готовую взорваться Риту и поспешил направить симпозиум в более конструктивное русло.
-- Не то говоришь, Федя, -- скривился он. -- Рубцов нам нужен не на один раз. Надо устроить спектакль. Чтобы ему показалось, будто он фундаментально вляпался, а мы все знаем. Есть идеи?
Задача была воспринята как занимательная игра. Идей было много, и постепенно стал вырисовываться довольно коварный сценарий. Рита охмуряет Рубцова, крутит роман, потом где-нибудь на даче подсыпает ему в бокал некую гадость, чтобы отключился до утра, -- подбор микстуры возлагается на Провизора, -- в это время ее обливают телячьей кровью, присобачивают к груди ручку ножа -- одним словом, гримируют под покойницу -- медицинское сопровождение опять-таки за Провизором. Профессоришко утром продирает зенки и смекает, что совершил убийство. Тут появляется Федя и делает ему подарок, предлагая спрятать труп в лесу. Остальное идет как по маслу -- зятек капитально на крючке.
-- Я для Риты такую травку заварю, -- довольно потирая руки, подал голос Провизор, -- даже пульса не будет. Можно на сутки в землю закопать. Совсем другой эффект получится.
-- Не слишком тебя заносит? -- возмутилась предполагаемая на роль актриса.
-- Спокойно, Рита, -- громыхнул шеф, -- твое дело сорок пятое. Мы решаем, ты исполняешь.
-- Выпьэм за успэх, -- весело ухнул Резо, считая, что дело в шляпе. -- А ты пачэму нэ пьошь? -- оборотился он к Яхье.
-- Рюмк пляхой. Ньос тюда не пьомещается.
-- Приэзжай ко мне Грузю -- у мэня такой кубок эсть, хоть галаву акунай.
-- А шо у тэбю ишо эсть? -- в том же ключе пропел Миша Бляхер и чуть не вывихнул язык.
-- Всо эсть! -- обрадовался Резо. -- Дом балшой. Баран... нэ сащитаэшь. Ишо быков, -- тут он молча стал шевелить губами и загибать пальцы, потом встрепенулся и огласил результат: -- быков сэмь чэловэк.
-- Ладно, -- улыбнулся Илья, -- вернемся к нашим баранам. Кстати, Миша, как твое мнение?
-- План никуда не годится, -- с видом эксперта отреагировал тот. -- Чушь собачья. Как можно вообще планировать, когда мы не знаем, как этот, как его -- Рубцов, будет себя вести. Что он станет делать, когда очухается? С какой стати согласится на пару с Федей закапывать? А если ему взбредет выдернуть нож из трупа?
-- Какого еще трупа? -- взвилась Рита.
-- Это легко организовать, -- перебил ее Провизор, технический интеллект которого охватывал любую механику, от мордобоев до гироскопов. -- Надо взять ножичек с выдвижным лезвием и утопить лезвие в рукоятке. Он дернул, лезвие вжик, предохранитель щелк, и с острия полилась свинячья кровь. Вот и вся уголовная хроника.
Всерьез, разумеется, эту галиматью никто не воспринимал, но каждый старался сыграть роль как можно натуральнее.
-- А что будет потом? -- не унимался Бляхер. -- Куда девать Риту? Надо же закрутить фиктивное следствие или настоящее. Пропажу без вести...
-- Рыту нада зарэзать. Натурална зарэзать, и вэсь проблэм. Выпьэм за успэх.
-- Интересная мысль, -- задумчиво промычал Зароков. -- Да ты не расстраивайся, -- улыбнулся он в сторону Риты, -- мы потом хорошо заплатим.
-- Закапаэм и заплатым, -- хохотнул Резо. -- Выпьэм за успэх.
-- Вы дошутитесь, -- поежилась Рита. -- Снимайте лучше кино без меня.
-- Хватит, -- скривился шеф, -- давайте серьезнее. Как в самом деле среагирует этот хмырь на появление Феди? А, Яхья?
-- Рюбцов ошень смелая. Убиот Федю и зякапает их вьместе.
-- Ладно, -- вздохнул Илья, -- сейчас ничего путного не выйдет. Разработка сценария поручается Мише.
-- Определите канву, -- засопел Бляхер.
-- Канва уже определена. Рита подсыпает снотворное этому швондеру. Команда -- состав подобрать -- разукрашивает ее к утру, приспосабливает ножичек, Семен делает целебный укольчик...
-- Мумифицирующий, -- вставляет кто-то с ехидцей.
-- Утром швондер продирает глаза... -- не обращая внимания, продолжает шеф.
-- А ну как он проспит трое суток? -- зубоскалит Бляхер.
-- Я излагаю канву, -- недовольно морщится Зароков. -- Детали с Провизором. Подберете дозу, проверите на собственной шкуре. Так вот, -- продолжает он, -- утром швондер продирает глаза и думает: "Вах, что я наделал!" Тут появляется Федя...
-- Как же он узнает, когда появляться?
-- Я излагаю схему, -- напоминает шеф. -- Так вот, появляется Федя, предлагает труп закопать, и концы в воду. Едут в лес, закапывают...
-- Чистая утопия, -- не выдерживает Бляхер. -- Где тут логика? Швондер же не дурак, да и дурак сообразит. С какой стати начальник милиции добровольно идет в соучастники? Какой ему резон?
-- Ох, Миша, ты всю работу хочешь сделать моей головой. Логику надо изобрести. Например, так. Рита с самого начала преподносится как жена Федора, которая тянет из него жилы. В результате Федя оказывается благодарен швондеру, с одной стороны. С другой -- не хочет огласки. Все-таки неприятно: собственная баба трахается с кем попало. Кому захочется выступать на суде свидетелем в такой роли? Есть логика?
-- Ну, -- неохотно мычит Бляхер.
-- Дальше разыграете липовое следствие. Все!
-- А куда потом денем Риту? -- не успокаивается Миша.
-- Зарэжэм, -- вставляет Резо и плотоядно крякает.
-- Ох, здесь столько хомутов, -- мямлит под нос Бляхер. -- Проще в самом деле зарезать.
На этом обсуждение, естественно, не заканчивается. Очень уж увлекательная игра. Возникают бесчисленные "а если". А если Рубцова кондрашка хватит, когда глянет на окровавленный труп? А если он заявит в милицию? А если, а если, -- и нет им конца. Но рассуждать интересно, даже уютно как-то. Дело опасное, но страха нет. То ли потому, что игра, то ли потому, что вместе. Ведь коллектив великая вещь. Говорят, что люди туда прут валом для объединения усилий. Чистая ерунда. Всяк лезет в коллектив, чтобы избежать личной ответственности.
И они самозабвенно играют, пока вдруг каждой драконьей голове не приходит мысль: игра ли это? Больно уж команда правдоподобно усердствует. Неужели всерьез? Но даже если всерьез -- так и пусть. Не я эту кашу заварил, -- думает каждый. Но нет, конечно, побалагурят и угомонятся. А уж если... -- так не я же самое слабое звено в цепи. Даже Рита несмотря на перспективу закапывания улыбается про себя: посмотрим, у кого кишка тоньше, кто первый дрогнет.
Так или иначе, но ветер сомнений начинает гулять по головам. Между тем к игре возвращаются на следующий день, потом еще, еще, -- и от сомнений головы устают и начинают просто играть, не задумываясь о том, что не всякую игру можно прервать в любой момент. Вон Россия до сих пор играет... Семиголовому дракону, конечно, проще -- у России очень уж инерция велика. А здесь: Илья с Федей перемигнулись -- вот игре и конец. Только где поставить точку? На стадии обсуждения или перед самым финишем?
* * *
Жизненный путь Николая Рубцова был заминирован осенней скукой. Мина взорвалась шут его знает когда, с тех пор и тяготит душу вокзальная атмосфера: все кругом снует, вертится, а тебя, как свечу, съедает напрасно прожигаемое время. Скука, разумеется, вещь сугубо внутренняя, этакий мучительный способ восприятия мира. Все в экстазе, а ты в трансе. Ровно как сейчас: банкет -- Гизо защитил купленную диссертацию, -- всем удовольствие, радость, а ему -- тоска. И сидит Николай на стуле тяжелой гирей, глушит марочный коньяк и матереет мало-помалу. Публика уже хороша, а у него -- ни в одном глазу, опрокидывает лишь бокал раз за разом и что-то хмыкает себе под нос на чересчур восторженные тосты. "Главная идея Гизо а-апладатваряет мировую науку", -- витийствует Черемшин -- друг Рубцова и продавец диссертации. "На его бы идею хороший презерватив", -- со смаком бурчит Николай, подцепляя вилкой кусок осетрины.
Наконец, объявлен перерыв, банкетный зал вибрирует сочной мелодией, публика танцует, а Николай тет-а-тет с бутылкой "Энисели" по-прежнему сидит за столом.
-- Э-э-э, Никаляй Аньтонович, -- подсаживается к нему Яхья Самсуилов, -- пьасматри какой дьэвушк! -- кивает он на симпатичную блондинку.
-- Отстань, Юхья, -- кривится профессор, -- я не по этому делу.
Вот тебе и "нет телепатии" -- среда другая, а коверканье имени то же самое. К тому же эти ученые -- чистые изверги, так и норовят при нем помянуть всуе поросячью тематику. А ведь Яхья жаждет услужить не только Христу, но и Магомету.
К этой девице Яхья пытается привлечь его внимание уже во второй раз. Неспроста это, -- мелькает блеклой тенью ленивая мысль. Она плясала неделю назад на вечеринке у Яхьи. А потом строила глазки -- Маргарита, кажется, -- вспоминает Рубцов, и где-то между пупком и потолком возникает ощущение предопределенности и уголовного душка. Аналитический ум, разумеется, отметает странные ощущения и подталкивает руку за следующей бутылкой.
-- Ухья, ты чего привязался со своей девкой? -- тихо басит Николай.
-- Я, Никаляй Аньтонович, видел, как она на тебя смьотрел. А ишчо началник намек гаварил. У него любовниц. Жьена мешает.
-- Так ты сводник? -- ухмыляется Рубцов.
-- Никакая сводник, -- не в меру переполошился Яхья, -- Што вижу, то гаварю.
-- Ох, Юхье, е мое, -- выдохнул Николай, -- давай лучше выпьем.
Банкет между тем снова вспыхнул речами, звоном бокалов и чавканьем аспирантов, пытавшихся натрескаться впрок. От Рубцова в третий раз потребовали тост. Он напомнил байку о престарелом султане, у которого с молодой женой никак не получалось, потому что слуга плохо светил. А у слуги вышло -- когда поменялись местами, -- потому что султан светил как надо. Так выпьем, дескать, за научного руководителя Черемшина, который освещает молодому Гизо путь в науку.
Родственники диссертанта чуть не заплакали от умиления, прямолинейно оценив силу комплимента. Рубцов же через некоторое время дернул на посошок и направился к выходу. По дороге заглянул в сортир, потом вышел на улицу -- а там уже Маргарита у его авто.
-- Не подбросите, Николай Антонович? -- сконфуженно улыбнулась она.
-- Садись, коли не боишься с пьяным за рулем.
-- С пьяным даже интереснее, -- улыбнулась фея, удобно устроилась на переднем сидении и выжидательно замолчала.
-- Куда ехать? -- буркнул Рубцов, заводя мотор и включая габариты.
Ночную езду он и сам любил, особенно в полной тьме, без этих фонарей.
-- Может, за город, а?
-- Не люблю я активных баб. Сиди тихо.
Маргарита в ответ загадочно улыбнулась. Дальше ехали молча. Мягко шуршали шины, уютно светился приборный щиток, а за окном мелькали улицы какого-то чужого мира -- сказочной и таинственной выглядела ночная Москва. Потом фонари кончились, и машина нырнула в густую темноту, как батискаф в пучину океана. Навстречу побежало выхваченное фарами дорожное полотно, и стало накатывать ожидание неизвестности.
-- Меня Ритой зовут, -- охотно откликнулась "девочка".
-- Чита-брита, чита-Маргарита, ва-ай, -- запел себе под нос Николай. -- Так чего вдруг, Рита, ты на меня глаз положила?
-- Вот положила, -- как-то неуверенно пробормотала она. -- Влюбилась, неделю назад. Теперь по ночам во сне вижу.
В ее голосе возник неестественный наигрыш, но он ведь появляется не только, когда врут. А если признание делают через силу? То-то и оно. Самовыражаться мало кто умеет -- больше петуха дают.
-- Складно разыгрываешь, -- усмехнулся Николай, прикуривая сигарету. -- И чего ты хочешь? Честно говоря, влюбленных баб я очень не люблю.
-- Не бойтесь, -- улыбнулась она. -- Мне от вас ничего не надо. Прокачусь вот раз, а потом вспоминать буду всю жизнь.
-- Что ж, для воспоминаний я еще гожусь, -- закряхтел Рубцов, сворачивая на проселочную дорогу.
Прикатили в лес, стали меж сосен и застыли в неловкости. Как-то сразу выяснилось, что Рубцов ничего не хочет, и разговор не клеится. Она всхлипнула -- он осторожно погладил ее по щеке.
* * *
Закутавшись в плед, Илья сидел у камина. Уютно потрескивающий огонь помогал противостоять одолевавшему чувству одиночества и потустороннего беспокойства. И откуда, скажите на милость, приходит временами этот детский беспричинный страх? Конечно, ночь, конечно, ветер гудит в дымоходе, да еще недобрая слава этого загородного дома, будь он неладен. Но неужели только в этом дело?
От неожиданного скрипа входной двери внутри что-то оборвалось, однако, увидев входящую Риту, Илья облегченно вздохнул:
-- Тьфу ты, черт.
-- Оригинально ты меня встречаешь, -- улыбнулась гостья. -- Я не вовремя?
-- Да вовремя, вовремя, -- смущенно пробубнил Илья, неловко вылезая из пледа. -- Напугала ты меня.
-- Темень-то какая.
-- Темень фундаментальная, -- согласился Зароков, приходя в себя и зажигая керосиновую лампу. -- Опять, гады, электричество вырубили, -- пояснил он.
-- Какие гады?
-- Какие гады? -- закряхтел Илья, шаря в размороженном холодильнике в поисках съестного. -- Абстрактные, Рита, абстрактные. У нас так устроено. Кругом одни гады, а кинешься искать -- ни одного нет, -- он вытащил из холодильника охапку пакетов и понес на кухню. -- Помоги лучше собрать на стол.
Плоды кулинарной суеты уничтожали молча. Наконец, по-ораторски откашлявшись, Илья как-то неловко выдавил из себя:
-- Разведка донесла, Рита, что ты втрескалась.
-- Ох, Илья, втрескалась. По уши.
-- И как же теперь, план насмарку?
-- Почему? Для тебя я сделаю все, что скажешь. Но ты подумай, -- тут она заметно воспламенилась, ибо настал момент сказать то, ради чего она сюда пришла, -- кому все это нужно? С Николаем я вас познакомила. Вы даже подружились. И он вам поможет, если, конечно, захочет. А если не захочет, так его никто не заставит. Согласен?
-- Согласен.
-- Но тогда зачем эта комедия? Если Николай, не дай Бог, почувствует даже крохотные признаки шантажа, он встанет на дыбы.
-- Погоди, Рита, -- деликатно возмутился Илья. -- Здесь и намека нет на шантаж. Мы лишь идем на маленькую военную хитрость, чтобы завоевать его дружбу. Причем безо всякого обмана. Без обмана потому, что я искренне хотел бы спасти его от большой беды, даже рискнув своей жизнью. Но у меня нет такой возможности. Не хватает беды. И чтобы не ждать у моря погоды, мы эту беду изобретаем. Вот и все.
-- У тебя это выглядит невинным розыгрышем. А вдруг...
-- Он крепкий мужик, -- быстро вставил Илья, -- выдержит.
-- Хорошо, но что будет дальше? Или меня собираются "проста зарэзать"? Объясни, что ты планируешь. Что будет потом?
Это был трудный вопрос для Зарокова, поскольку, как ни странно, он сам не имел представления, что будет дальше. План оккупировал его помыслы в незавершенном виде, и финишная прямая не только не попадала в поле зрения, но всячески противилась любым попыткам ее осмыслить и спрогнозировать. "Там будет видно", -- таким ответом удовлетворялся Илья, для Риты же он подготовил более оптимистичную формулировку:
-- Потом будет счастливый конец, как в любой сказке. На следующий день я признаюсь Николаю в розыгрыше.
-- Ты меня считаешь круглой идиоткой? -- расстроилась Рита.
И Зароков долго объяснял, что считает ее умнейшей женщиной, понимающей гораздо больше, чем она выставляет напоказ. Все, Рита, -- игра. Розыгрыш -- игра, серьез -- игра. А людей сближают пережитые эмоции, неважно как добытые, в правде или во лжи. Тебе, милая, кажется глупым и несоразмерным, что семь человек месяц трудятся ради минутного розыгрыша? Так это простейший иррациональный путь к дружбе. Я просто хочу некоторую долю испытаний сконцентрировать на коротком промежутке. Дружбу ведь углубляет не время, а то, чем оно наполнено: совместные переживания, преодоление препятствий, -- и никакой роли не играет, естественно они возникли или по умыслу. Ты думаешь, что игрушечные действия имеют меньшую цену? Целесообразность нужна? Как сказать. Рыцарь, который тащит бивень мамонта к очагу возлюбленной, конечно, поступает целесообразно, практично. Но любит-то она его за другое. За то, что он прощает, хвалит, шутит, ускользает. Нуждается в ней, гладит ее, щекочет. Ласка вроде бы эфемерна и призрачна, но она гораздо сильнее груды накопленного скарба. Жалость и сострадание мелькнут дрожащей слезинкой и тут же тают, уходя в небытие, но именно они переворачивают душу. Дарить надо цветы, а не электротовары. Пылесос, он и есть пылесос. А цветы -- это уже другой этаж бытия. Ах, тебя интересует, почему никто не знает о финале моего плана? Я им не доводил до сведения. Лучше будут играть. Режиссура вещь тонкая.
Илья говорил, говорил... -- и Рита постепенно успокаивалась. Дело, конечно, было не в аргументах. Для женщины вообще аргументы не играют роли. Она все определяет по тембру голоса и по интонации. Ты меня любишь? -- Да. -- Ты меня любишь? -- Да. -- Ты меня любишь? -- в сотый раз спрашивает она. -- Да-а-а, твою мать! -- следует ответ. И ей все ясно. Частично, конечно. Поэтому она спрашивает еще и еще, пока не убедится в искренности. Он-то, бедолага, думает, что она спрашивает об одном и том же, а она просто стучит по камертону, пытаясь убедиться в чистоте звука. Выражение глаз, улыбка, отсутствие напряжения, -- вот что главное. Аргументы же что? Их можно найти для обоснования чего угодно. Так что женский способ выяснения истины не так плох, как это представляется с чисто логической точки зрения.
* * *
Мужская логика в данном месте, конечно, требует разъяснений, ибо самые простые и естественные вопросы остаются без ответа. Во-первых, что это там такое выясняет Рита, когда надо было бы поинтересоваться другим: куда она может ввергнуть любимого человека? Ведь по началу повествования вполне надежно можно судить о том, что компания у Ильи отнюдь не законопослушная и ничего хорошего от Рубцова ей не потребуется. И если, девочка, ты действительно втрескалась, то зачем пилишь сук, на котором сидишь? Во-вторых, детка, что это у тебя за отношения с Ильей, которые ты ставишь выше всего остального? Одного она любит, а для другого, видите ли, сделает все, что тот скажет. Нонсенс! В-третьих, кто такой Илья, черт возьми? Что это за человек, который сам на себя не похож? То он выглядит бандитом, то -- черепашьим эмбрионом.
Ответы на первые два вопроса довольно просты. Во-первых, содействуя дружбе Ильи с Николаем, Рита абсолютно уверена, что тем самым она оказывает услугу не столько первому, сколько второму, ибо Илья представляется ей Робин Гудом, который дарит счастье близкому окружению. Права ли она -- другой вопрос, и каждый на него даст свой ответ. Во-вторых, она обязана ему по гроб жизни -- он вылечил ее сына от смертельной болезни. Как? Опять же другой вопрос, который затрагивает "в-третьих", упираясь в некий барьер.
Дело в том, что в жизни Зарокова была тайна, о которой лучше бы не говорить, дабы не подрывать доверия к сюжету. Однако пустить изложение "в обход" здесь еще хуже, поскольку тогда нарушается логика событий.
Короче говоря, аномалия, то есть тайна, образовалась давно, в детстве. Отца Ильи убили на войне, мать скончалась немного позже от чахотки, и стал он обыкновенным беспризорником. Живописать его несчастья нет особой необходимости, поскольку сокрушающая сила людского горя хорошо известна. И вот как-то голодный, больной, избитый -- он решил умереть. Не осталось больше сил тянуть лямку. Как жить, если вся жизнь -- одна сплошная боль. Он заполз в подвал, лег на сырой каменный пол и стал умирать. Мысль о том, что проще утопиться или броситься под поезд, ему даже не приходила в голову. Он абсолютно был уверен, что можно просто лечь и умереть. А для этого достаточно лишь вытечь из нестерпимо ноющего тела. Он лег и стал перетекать в окружающее пространство.
Медленно так, без натуги. Вот уже не ясно даже, где он. То ли в подвале, то ли подвал в нем. Слезы льются и становятся неотличимы от капель на потолке цементного склепа. Впалые щеки делаются чужими, а весь мир -- своим, и где ты -- невозможно понять. Протуберанцы сознания из центра боли растекаются во все стороны. Пустота густеет, сохнет, раскаляется, и все вибрирует дрожащими образами, как будто отражается в неспокойной воде. Вселенная чахнет и возрождается, и снег из пепла, и свет из безмолвия. Сознание ширится за горизонт, проглатывая бесконечность, и ты растворен, потерян, везде есть, но нигде тебя нет. И вертится неподвижная карусель, и звучит молчаливая мелодия, и благоухает свет, и сверкает запах, и курлычет журавлем чернокожий шаман.
Так ли все было в точности -- ручаться трудно, да и пересказать немыслимо. С достоверностью лишь можно утверждать, что Илюшу обнаружили через три дня в коматозном состоянии и еле выходили. Последнее утверждение, правда, до некоторой степени условно, поскольку до сих пор не ясно, умер он тогда или нет. С точки зрения ЗАГСа он остался жив, но сам Илья склонялся к другой версии. Ему казалось, что собственная движущая сила исчезла, а в теле поселилось нечто чужое. Мир стал выглядеть иначе, временами сильно искривлялся, появлялись отчетливые видения, а сам Илья большей частью не отдавал себе отчета, где же он, собственно, сосредоточен. Иногда смотрит на муравья, и вдруг ему кажется, что он и есть этот муравей. Прямо-таки отчетливо кажется, изнутри себя муравьем ощущает. В эти моменты тело самого Ильи становилось как бы необитаемым и замирало в ступоре. А еще -- тягучая мысль, которой можно наклонить ветку, повернуть облако, дернуть кого-нибудь за ухо. Но горючего для удивления перед таинственными феноменами совершенно не осталось. Он даже ни разу не пытался разобраться, в самом ли деле ветка наклоняется или это только кажется. Для него вообще "происходит" и "кажется" слились воедино.
По совокупности указанных причин Илюша большей частью пребывал в состоянии транса и отчуждения, а потому выглядел сильно "пришибленным". Добрые люди взяли его к себе в сельскую глушь вместо сына и души в нем не чаяли, чего нельзя было сказать об остальной деревне. Особенно откровенны были местные пацаны. Выйдет Илья на речку -- ватага сорванцов тут как тут: свистят, улюлюкают, обзывают -- но издалека. Руки, конечно, чешутся -- однако подойти почему-то боязно.
Холодная война продолжалась до осени, то есть до школы. Там уже, волей-неволей, вошли в более тесное соприкосновение и вскорости решили придурку хорошенько накостылять. Бьют же, как сами понимаете, не просто так, а по какому-нибудь плану. Преамбула была довольно убога. Илью окружили и пустили в круг еще одного парня, который день и ночь стучал ребром ладони по деревяшке и считался крупным специалистом по джиу-джитсу. Хлопец напыжился и легким ударом руки поломал заранее приготовленную тоненькую дощечку. "Ну?" -- возликовала толпа, адресуя вопрос недоумку. "А этот можешь?" -- кивнул Илья на телеграфный столб. Сказано это было до того просто и естественно, что публика не прыснула со смеху, как можно было бы ожидать, а напряглась и замерла. У Ильи же как-то само по себе в глазах потемнело, побежала рябь, очертания предметов задрожали, и стало все вокруг рыхлым, хлипким. Он взмахнул рукой, дикий вопль потряс окружение -- и столб рухнул, как подкошенный, чудом никого не придавив.
На следующий день все поговаривали, что столб сильно подгнил и к вечеру бы, мол, так и так завалился. Втихаря ходили смотреть и с болью для собственного мировоззрения отмечали, что гнильцы нет и в помине, а бревно лежит будто перерубленное гигантской саблей. Торец в месте перелома странно оплавлен и в темноте светится. Подсознанию было ясно, что произошло чудо, сознание же, в особенности изъеденное ржавчиной материализма, долдонило свое: столб подгнил, а место перелома какой-то шутник запилил и смазал фосфором. Когда же практичный дед Ермолай пустил столб на дрова, и у него взорвалась печка, многим стало ясно, что никакого чуда не было -- столб заминировали немцы, для чего в свое время перепилили и, видимо, плохо склеили.
Однако, как бы там ни было, Илья превратился в живую легенду. Пацаны добивались его дружбы, а бабки при встрече судорожно крестились, вздымая очи к небу.
Жизнь между тем шла своим чередом. Чудеса время от времени происходили сами по себе, но Илья их творить совсем даже не пробовал. Выглядит, конечно, странно, но по здравому размышлению вполне естественно. Это кому удается высунуться немного из себя, рвется Туда изо всех сил, отведав крохи потусторонней загадки. Илья же был настолько Там, что задача у него была совсем другая: вернуться Сюда -- погрузиться в тело, фамилию, освоить незнакомые правила игры, стать, наконец, похожим на всех. Ученье давалось нелегко. К семнадцати годам он все же преуспел и поступил в университет.
* * *
Студенческая жизнь помогла устранить мелкие недоделки, и Зароков вполне надежно замаскировался под нормального человека. В какой-то момент он стал настолько нормален, что его потянуло обратно. Начал пробовать чудить сознательно. Гипнотизировал, пророчил, исцелял -- и убедился, что не всегда все получается. Возникало впечатление, что через него действует какая-то высшая сила, и лишь в случае, когда ее неведомые намерения совпадают с его желаниями, кажется, будто чудеса творит сам. Это вызывало некоторое разочарование, которому все же сопутствовало очень существенное и приятное обстоятельство. Если таинственная сила выбрала тебя в качестве инструмента, то уж она заботится о твоей сохранности. Наказывает тебя, бросает на произвол судьбы, но всякий раз встает грудью, как только появляется реальная опасность. Берегут, видимо, инструменты не только Здесь, но и Там, в чем Илья постепенно уверился на все сто, и стал чувствовать себя в полной безопасности. Представляете? Ходит себе раскрепощенный, независимый, ничего не боится.
Короче говоря, приобрел Илья в определенных кругах славу уникального экстрасенса, который может все. Не всегда, но все. Слава, однако, была какого-то неудачного свойства, ибо средств к существованию не давала. И пришлось Илье идти обычным параллельным путем. Выучили-то его на экономиста, вот и вынужден он был вкалывать на ниве политической экономики. С тоски начал потихоньку выпивать, стало еще хуже. С женой -- конфронтация, с деньгами -- разногласия. Просил взаймы даже у высшей силы, но безрезультатно. Однако Сила все-таки помогла. Опомнилась, видимо. Помощь, правда, была своеобразная. Встал как-то Илья опохмелиться, а на кухне -- привидение.
-- Эй, мужик, -- скривился Илья, -- ты чего тут сидишь?
-- Меня зовут Ганс, -- ответило приведение. -- Я тебе буду служить.
-- Это хорошо, -- удовлетворенно икнул Зароков. -- Сгоняй-ка тогда, Ганс, за пивом.
-- С кем это ты тут разговариваешь? -- возникла заспанная жена.
-- Да вот чекушку уговариваю, -- зевнул Илья, -- отдать содержимое.
-- Допьешься ты до чертиков, -- заключила половина и направилась в ванную.
Ганс за пивом не пошел и опохмелиться не дал.
-- Ты сволочь, Ганс, а не слуга, -- сокрушался Илья, превозмогая головную боль.
Зароков оказался в ежовых рукавицах. Ганс появлялся нерегулярно, служил редко, больше командовал. Запретил пить, велел бросить работу и заняться бизнесом.
-- На криминальный путь толкаешь, божий выродок? -- возмущался Илья.
-- Не так страшен черт, как его малюют, -- отвечал ангел.
\bigskip Деваться было некуда, и Зароков двинулся по другой колее. Собрал коллектив автомехаников и организовал автосервис -- в лесу под открытым небом. Завезли несколько бочек антикоррозийной бурды, построили блиндаж, набили его запчастями, -- и дело потихоньку начало раскручиваться. Гаишники превозмогали любопытство за небольшую плату, и бизнес развивался ко всеобщему удовлетворению без особых помех. Через пару лет подвели электричество, соорудили ангар, установили подъемники. Все, естественно, делалось "за бутылку". Ангар, правда, обошелся дорого -- ящик водки, -- но Илья не особенно расстраивался, поскольку верные люди говорили, что такая штука в Америке стоит миллион долларов.
Единственная проблема -- с налогами. Некому платить. Но потом, слава богу, нашлась организация. Однако ультиматум рэкетиров вызвал у Ильи легкое чувство протеста. Он уже привык обходиться без уплаты налогов, притерпелся -- и потому пошел выяснять отношения. Пошел без оружия и без тени сомнения, но Ганс, видимо, крался по пятам, ибо после дебатов дюжина бандитов была вынуждена уйти на пенсию по инвалидности. Учиненный разгром произвел в уголовном мире эффект атомного взрыва, и молва в два счета превратила Илью в гранитный утес с непререкаемым авторитетом. Бандиты шли к нему за советом, пытались услужить, но он твердо держался за свое маленькое дело и не желал сворачивать с пути честного предпринимателя.
И тут вдруг, трах-бах, перестройка! Кооперативы, рыночные поползновения, приватизация -- свобода! Хотя, простите, до свободы была еще тюрьма. У Высшей Силы образовалась, видимо, надобность побывать в Сибири, и она на недельку лишила его ума, чего оказалось вполне достаточно. Испытывая трансцендентные -- слово-то какое, не выговоришь -- угрызения совести, Илья сдуру перевел крупные суммы денег в разные государственные фонды. Тут, естественно, закрутилось следствие, поскольку большевики меценатов просто не переваривают, и оказался Илья тютелька в тютельку в той самой Сибири, где, надо полагать, Гансу было поручено кое-что утрясти. Ганс действовал очень коварно. В заключении, как хорошо известно, отношение к новичкам вполне благожелательное. Ну, гальюн заставят почистить, ну, почки отобьют, но так, слегка. В самом крайнем случае -- глаза вилкой... А тут? Тут Ганс с помощью невозмутимой рожи Ильи такой огонь на себя вызвал, то есть на Илью, в силу собственной невидимости, что впору было подключать к обороне Кантемировскую дивизию, да и то лишь с мизерной надеждой на успех. Но Ганс справлялся сам. Бедные зэки сбивались в кучу, как бараны, становились на колени и слезно каялись во всех смертных грехах. Весь криминальный океан вздыбился, пришел в движение, заплатил, где надо, и самый справедливый в мире суд тут же, то есть через год, реабилитировал мецената.
Зароков вернулся к разбитому корыту, выкопал деньги, а тут, как мы уже говорили, трах-бах, перестройка, -- и он стал, что называется, отмывать капитал. Мыть долго не пришлось. Создал несколько кооперативов, провел несколько махина..., то есть манипуляций, -- и недвижимость приобрела официальный статус. Далее возник соблазн заработать хорошие деньги, но не тут-то было. В экономической сфере царил такой бардак, что любое дело застревало в самом начале. Ковать железо пока горячо -- бросились болтуны и дилетанты. Тебе, генацвали, нужен вагон кирпича? -- Нужен. -- По рукам? -- По рукам. Они бьют по рукам и расходятся: один -- искать вагон кирпича, другой -- деньги. В таком духе заключались почти все договора. Каждый пытался влезть посредником в какую-либо цепочку. В результате большинство цепочек состояло из одних посредников, которые генерировали холостой торговый ажиотаж.
Тем не менее Илья умеренно процветал, ворочал миллионами, подкармливал друзей, а влезть этажом выше -- не получалось, как и было оговорено с самого начала. Что же касается Ганса, то в дела он почти не лез, однако изредка все-таки помогал, особенно в гуманитарной сфере. С Ритой тогда помог. Та пришла в слезах и стала на коленях просить за сына.
-- Хорошо, -- буркнул Зароков и вопросительно взглянул на Ганса.
Божий выродок недовольно поморщился, но в больницу все же пошел. Там приблизился к умирающему пацану, откинул одеяло... Рита, увидав, что Зароков сбросил одеяло взглядом, поняла: остальное дело техники, и на радостях грохнулась в обморок. Через час парень встал и до сих пор, тьфу-тьфу, жив-здоров.
А найти вот Ритиного мужа, пропавшего без вести, Ганс почему-то отказался наотрез.
* * *
Что бы такое соврать? -- со скрипом думал Николай, обливаясь прохладным душем. Надо смыться -- с Ритой договорились пару дней провести на даче, -- а где взять благовидный предлог? Мнимые командировки, банкеты, похороны, новоселья, -- все уже перепробовано и скомпрометировано. А тут еще жена накануне вечером нанесла упреждающий удар:
-- Имей в виду, Коля, завтра у мамы день рождения. Так что -- никаких рыбалок, на которые ты ездишь в белоснежных рубашках. И вообще, -- она тяжело вздохнула, -- за последний месяц все твои друзья получили по три квартиры, похоронили всех родственников, причем некоторых по два раза, -- она еще что-то хотела сказать, но махнула рукой и ушла на кухню, опасаясь нарваться.
На него ведь нарваться легче легкого. Он же, гад, оправдывается не в целях самозащиты, а исключительно для твоего душевного комфорта. И чуть что -- прет напролом. Один раз выскочил на минутку за сигаретами, а вернулся через три часа. Возвращается, видит: жена в окно глазеет, взглядом его испепеляет. Поднялся на лифте, звонит, ключ забыл, -- раз звонит, другой, третий. Она же проучить его надумала. Дескать, пусть обратно спустится и с газона на коленях прощения попросит. Красивая идея, не правда ли? В памяти по ассоциации всплывают серенады, бельканто, сомбреро... У Николая были другие ассоциации, поэтому он сделал два шага назад для разбега, выдох "ха!", удар -- вырванные с мясом петли утробно крякают, и дверь плашмя грохается об пол. Он спокойно берет инструмент и, не спеша, принимается за реставрацию. Тяжелый человек, одним словом, -- с ним в Ромео и Джульетту не поиграешь.
Конечно, вы догадались, что Рубцов дверь высадил давно, когда еще жили у него. Теперь обитают у тестя -- здесь дверь танком не вышибешь. Как, кстати, тесть попал на самую верхотуру? Нормальный мужик, честный, не дурак. Разве ему там место?
-- Как же ты, Андрей Кузьмич, в партийные вожди вышел? -- говаривал Николай с искренней обидой на Господа Бога, который хорошими людьми маскирует пакостное дело.
-- А-а, -- вздыхал Андрей Кузьмич, прекрасно понимая подоплеку вопроса, -- дураком был, увлекся, не вник, а они проморгали. Теперь маленько поумнел, но поздно...
-- Что поздно?
-- Все поздно, -- опять вздыхал тесть, и у него надолго портилось настроение.
Вот такой папаша был у Рубцова. Ничего мужик все-таки, -- мелькает у Николая. -- Только что бы такое соврать? Вода тем временем струится по телу, но душ удовольствия не доставляет. И так, между прочим, всегда. Какое может быть удовольствие, когда не удается присутствовать в том, что делаешь? Ты здесь, мысли там -- так и живешь.
-- Да, забыл сказать, -- брякнул Николай за завтраком. -- Сегодня состоится ядерный взрыв, еду на испытания, пригласили возглавить комиссию.
Жена чуть не задохнулась от такой наглости.
-- Какой взрыв, -- завопила она, -- когда объявлен мораторий. Какое отношение ты вообще имеешь к ядерным взрывам?
-- Да пошутил я, -- рассмеялся Николай. -- Просто в Дубне предлагают крупный хоздоговор. Нельзя упускать. Надо ехать. Дня два, не более.
Она, конечно, не поверила, однако в перепаде правдоподобия точку опоры потеряла и сникла. Поканючила, разумеется, но в конце концов угомонилась.
С Ритой договорились встретиться прямо на даче, и Рубцов, не торопясь, ехал один по хорошо знакомой дороге, пытаясь собрать в кучу свои разрозненные части. Однако мысли запихнуть в автомобиль не удавалось -- они расползались в разные стороны, нигде не находя покоя. Его вообще последнее время гложет какая-то смутная тревога. Откуда она, из-за чего? Конечно, любовница при наличии семьи порождает дискомфорт, но здесь что-то другое -- трудно сказать что. Знакомство, пожалуй, странное. Запрограммированное, что ли. Плюс -- вранье. То она представляется женой этого Штыка, потом играет отходную, но дача в конечном итоге оказывается все же Фединой. Компания странная, хотя и симпатичная -- особенно Илья, -- но душок уголовный над ними витает. То ли манеры, то ли обрывки разговоров, то ли лукавые глаза, -- но что-то вызывает беспокойство. Не потому, кстати, что Николай относится с опаской к людям из другого теста. Нет, здесь что-то иное. Похоже, словно они ведут с ним какую-то игру. Неужели Рита может его продать? Чушь, разумеется. Однако иногда такую ахинею несет -- не знаешь что и думать. Часто врет. Но почему? По привычке или с умыслом? Сегодня зачем-то приплела день рождения сына. А Павлик-то, Николай хорошо помнит, вылупился под Близнецами. Сейчас же появление на свет отмечают Девы. Да и парень загорает где-то в санатории на Кавказе, -- зачем тогда ломать комедию с фиктивным днем рождения?
На даче при виде заждавшейся феи сердце защемило, и недовольство схлынуло, словно его и не было. Рита была обмякшая, беззащитная... День промелькнул незаметно. Вкусно пообедали, сходили в лес за грибами, а вечером сели за праздничный стол. К этому времени в Николае опять стала зарождаться настороженность и подозрительность. Что-то не так. Рита сама не своя, отвечает невпопад, взгляд отсутствующий. И вообще, все происходящее кажется иносказательным и символичным, как будто обыденность закрутилась по какому-то плану. Двое сидят за столом, разговаривают, перемигиваются, но все, как в кино или во сне, плывет мимо, каждый жест полон необъяснимого смысла, и никак не удается взглянуть на сцену изнутри самого себя. Наконец Рита идет на кухню и приносит оттуда два бокала шампанского, один ставит перед собой, другой -- перед Николаем, и предлагает выпить за любовь.
-- Какую гадость ты сюда налила? -- непроизвольно спрашивает Рубцов, потом держит паузу, внимательно изучая свой бокал.
И чем дольше длится пауза, тем большим смыслом наполняется вопрос. Для обоих. Николай постепенно начинает осознавать, что попал в точку. Рита же тушуется, краснеет и в конце концов во всем признается.
Николай бесстрастно внимает подробностям пересказываемого сценария и не реагирует -- снаружи. Внутри же что-то ухает, мечется и не находит выхода. На ночь он подпирает входную дверь шкафом, проверяет решетки на окнах и ложится с намерением не сомкнуть глаз. Рита с чувством невыполненного долга мгновенно засыпает, а он, перемалывая раз за разом детали глупейшего замысла, прислушивается к шорохам и невольно вздрагивает при каждом неосторожном движении черной ночи, расползающейся во все щели. Водевильность и нелепость сценария странным образом остаются в стороне, а плохо управляемая мысль нагнетает в подсознание пугающую загадку. Не сходятся ведь концы с концами. А почему, собственно, они должны сходиться в розыгрыше? Или это не розыгрыш?
Ночь между тем затаенно вздыхает, мягко обволакивает, и веки слипаются. Напряжение, однако, не уходит из тела -- съеживается, гаснет, но упорно перекатывается из одного места в другое. На втором этаже отчетливо вдруг слышатся крадущиеся шаги. Он вскакивает, обходит все комнаты, но нигде никого. Рубцов неуверенно ложится и сосредоточенно вслушивается, буквально ввинчиваясь слухом во все углы темного дома. Через несколько минут доносится неразборчивый шепот. Он опять вскакивает, мечется, но безрезультатно. Снова ложится, и снова приглушенный шепот вытаскивает его из-под одеяла, чтобы обмануть ожидания в очередной раз. Напряженное вслушивание превращается в пытку. Отовсюду мерещится скрип половиц, глухой лязг металла, едва различимый говор. Рита тем временем безмятежно спит, и он зарекается больше не вставать, но потом нарушает зарок еще сорок раз. Наконец, валится на кровать в изнеможении.
Через некоторое время тишину вспарывает тихая мелодия, методично вклинивается в сознание, а потом проникает глубже, глубже. Сил нет выяснять источник звука, и Рубцов покоряется гипнотизирующему мотиву, погружаясь в глубочайший сон.
* * *
Утром Николая разбудила назойливая муха. Он ее вяло отгонял, не открывая глаз, потом укрылся с головой, но сон уже ушел, хотя мысль и память еще спали -- потому в черепной коробке было тихо, а в теле приятно. И вдруг в сознание ворвался вихрь болезненного воспоминания -- ночная беготня, неправдоподобная шутка, которую хотели с ним сыграть. Весь калейдоскоп подробностей промелькнул в один миг, Николай сбросил с головы одеяло и открыл глаза.
Рита лежала рядом вся в запекшейся крови, из груди торчала рукоятка ножа. Предположение о декорации даже не объявилось -- росчерк смерти был очевиден. Николай приподнялся в кровати и оцепенел. Картина, которую он мысленно рисовал себе накануне, наяву оказалась гораздо страшнее и проще. И эта простота, как обыденность немыслимого, парализовала его.
Из забытья Рубцова вывела та же муха. Он медленно встал с кровати, оделся и вышел во двор. Утренняя прохлада вернула сознание к жизни и направила думы по утилитарному руслу. Что делать? К этому бесконечно повторяющемуся вопросу, собственно, все мысли и сводились. Он присел на скамейку, мокрую от росы, и стал пытаться выйти из порочного круга. Кто же все-таки убил? Зачем? Как? Шкаф от двери пришлось отодвигать -- значит, в дверь никто не входил. Обошел дом по периметру -- все решетки на окнах целы. Пошел снова в дом и обнаружил, что толщина многих стен и перегородок от метра до полутора -- внутри явно можно гулять. Но как проникнуть туда? Где потайной вход? Подозрение вызывал расположенный на отшибе погреб. Дверь погреба без замка, но каменные стены внутри представлялись монолитными. Простукивание не помогало -- он пребывал не в том состоянии, чтобы уловить звуковые нюансы.
Николай вышел на воздух, и его вдруг поразила новая мысль. На самом деле ничего особенного не произошло! Просто чересчур правдоподобная инсценировка! Его оглоушила кошмарная картина -- и он поверил. Чудовищный маскарад ввел в заблуждение. Рита же лежит жива и невредима.
Он пулей влетел в комнату, застыл на миг у кровати и осторожно взял левую руку обезображенной феи. Пульса не было, рука -- ледяная. Но это ничего не значит! Рита что-то говорила о намерениях Провизора заварить колдовскую травку. Она, безусловно, жива. Да вот, собственно, и разгадка. Достаточно потянуть за рукоятку -- нож, наверняка, бутафорный. Он попробовал, но не тут-то было -- нож не поддавался. Сделав несколько безрезультатных легких рывков, Николай рванул рукоять изо всех сил и чуть по инерции не повалился на пол. Лезвие было в крови, на теле зияла отчетливая дыра. Но поверить в очевидное он уже не мог. В каком-то истерическом припадке он тормошил тело покойницы, пытаясь его усадить. Внутри что-то хлюпало, из раны текла багровая жидкость, а он безумно приговаривал: "Рита, очнись. Хватит. Я тебя заклинаю -- очнись!"
Через некоторое время силы его покинули, он вышел и сел на пенек, весь перемазанный в крови. Мысли текли наперекор реальности. По сценарию скоро должен появиться Федя. Будет предлагать закапывать. Надо ждать. Черт с ним, доиграю роль до конца, а там посмотрим.
Он так сильно ждал Федю, что тот в самом деле появился. К воротам подъехал громадный правительственный лимузин, звякнула щеколда на калитке, и майор Штык решительным шагом направился к Рубцову.
-- Привет, Федя, -- пробормотал Николай.
-- Ты что, свихнулся? -- услышал он в ответ. -- Не узнаешь?
Николая будто пронзило молнией. Галлюцинаторный бред вдруг рассыпался, и он увидел перед собой тестя.
-- Дед! -- ахнул Николай. -- Ты как тут оказался?
-- Долго рассказывать, -- отмахнулся Андрей Кузьмич. -- Показывай лучше, что натворил.
-- Там, -- односложно выдохнул Рубцов, указав рукой на дом.
Тесть вернулся минут через десять.
-- Мда! -- сказал он, вложив в междометие всю палитру своего недоумения. -- Зачем ты ее убил?
-- Да она жива, жива! -- воспрял неожиданно Николай. -- Это просто спектакль, декорация.
-- Э-э-э, брат, -- присвистнул дед, -- ты в самом деле чокнулся. Мертвее не бывает! -- отчеканил он автоматически, понимая, что зять аргументов уже не приемлет. -- Впрочем, рассказывай свою версию. Выговорись -- может, легче будет.
Сбивчиво и непоследовательно зять рассказал все. Он мусолил второстепенные детали, зацикливался на несущественных подробностях, но в конце концов стала вырисовываться определенная картина. Она висела в воздухе, естественные вопросы не имели ответов, однако психическое здоровье зятя в глазах тестя было до некоторой степени реабилитировано.
-- Одним словом, дед, кто-то против меня затеял непонятную хреновину, -- заключил Николай свое повествование и тяжело вздохнул.
-- Скорее, против меня, -- задумчиво откликнулся Андрей Кузьмич.
-- Все же, как ты узнал? -- без особого интереса спросил Николай, возвращаясь к изначальному вопросу.
-- По телефону. Анонимный звонок, -- нехотя процедил тесть. -- Дал адрес. Сказал, что ты совершил убийство. Я взял охрану -- и сюда.
-- Какую еще охрану?
-- Они там, за воротами.
-- А ежели сейчас нагрянет милиция? По такому же звонку...
-- Охрана скрутит их в бараний рог, -- равнодушно пояснил Андрей Кузьмич. -- Только не нагрянет... Тут чувствуется замысел поковарнее.
-- Хуже милиции сейчас ничего не придумаешь.
-- Это по твоему разумению. Появись милиция -- и все точки над "и" будут расставлены, причем в нашу пользу. Исчезнет неопределенность, я нажму на все кнопки, тебя на полгодика определю в дурдом -- будто бы. Вот и вся любовь.
Хватка и твердость тестя в пиковой ситуации поразили Николая.
-- Не слабо, -- пробормотал он. -- Но что может быть хуже?
-- Шантаж! -- с легким раздражением выдохнул тесть. -- Шантаж в условиях неопределенности. Как бы ни была плоха позиция, если она определена, концы всегда можно спрятать в воду. С теми или иными потерями, разумеется. А если все зависло... -- и он красноречиво цокнул языком. -- Да ты и сам знаешь, как шахматист, угроза страшнее исполнения.
-- Так ты думаешь, дед, нас собираются шантажировать?
-- На-ас, -- передразнил дед. -- Шантажировать будут меня.
-- Пожертвуй тогда бестолковым зятем -- и никаких проблем.
-- Не болтай глупостей, -- мягко пробасил тесть. -- Я не собираюсь жертвовать отцом внука, мужем дочки. Да и к тебе отношусь не хуже...
В этот момент в доме явно хлопнула дверь. Оба вздрогнули. Николай вскочил в безотчетном порыве.
-- Не ходи! -- решительно загородил дорогу Андрей Кузьмич. -- Боюсь, это продолжение спектакля. Надо сматываться. Чем быстрее, тем лучше.
После небольшого препирательства они все же не смогли преодолеть любопытства и на цыпочках вошли в дом. Обследование ничего не дало. Они уже хотели ретироваться, как Николай вдруг вскрикнул.
-- Нож! Я его оставил на тумбочке. Где он?
-- Ты забыл. Пойдем, пойдем, -- почему-то зашептал дед, пытаясь увлечь зятя к выходу.
-- Я помню совершенно отчетливо, -- не сдавался Николай.
Тут раздался щелчок, и полилась тихая музыка, та самая, что мерещилась ночью.
-- Де-е-ед, -- оторопело пробормотал Николай. -- Ты слышишь музыку? -- спросил он, и неуверенность окрасила блеск его глаз бликами умопомешательства.
-- Вроде слышу, -- загадочно отозвался дед. -- Пелена только застилает глаза. Дурман какой-то... Газ пустили, что ли?
Вскоре музыка стихла, пелена спала, и они вновь попали в реальность -- неизвестно лишь в какую.
-- Надо закапывать, -- неожиданно бухнул Андрей Кузьмич.
-- Ты же говорил -- надо оставить все как есть, -- апатично возразил зять.
-- Я был не прав. Труп надо закопать. Сейчас только отправлю лишних свидетелей.
Он сходил за ворота, дал команду, двигатели бесшумно завелись, и три автомобиля, мягко шурша колесами, увезли свидетелей.
Рытье могилы отняло часа полтора. Труп спустили на палатке, закопали в пять минут. Воткнув лопату в землю, Андрей Кузьмич смачно крякнул и неожиданно объявил:
-- Глупость мы спороли.
-- Какую?
-- Наверняка, нас засняли.
-- Ты же сам говорил -- надо закопать.
-- То был не я. Дурман какой-то накатил.
В доме опять что-то грохнуло, и они, теперь уже оба решительно, бросились внутрь.
-- Ищи, Коля, ищи, -- приговаривал тесть, ощупывая стены, шкафы, полки, -- где-то должен быть вход.
Кропотливая работа успеха не приносила. Николай сел, задумался, потом взял трость и звезданул ею по зеркалу, вделанному в стену. За разбитым стеклом открылась черная пустота.
-- Молодец, Коля, -- похвалил тесть. -- Только пусти меня вперед, -- азартно воскликнул он, доставая пистолет и плечом отодвигая зятя. -- И принеси фонарь.
В кромешную тьму они нырнули без раздумья, и даже с каким-то чрезмерным энтузиазмом. Луч фонарика выхватывал голые стены, пол, ступеньки. По мере спуска энтузиазм испарялся, и появилась оторопь. Каменные стены подземелья наводили жуть. Кругом ощущалось чье-то присутствие. Чудилось затаенное дыхание, которое с каждым вдохом высасывало жизненную энергию.
-- Пойдем обратно, -- прошептал Николай дрогнувшим голосом.
В этот момент впереди мелькнул черный силуэт, выбитый из рук тестя фонарь звякнул о стену, и хлынувшая темнота мгновенно проглотила упавшего Андрея Кузьмича. Николай рванулся вперед, но тут же споткнулся, упал и почувствовал, как руки в мягких перчатках откручивают ему голову.
* * *
Глаза Миши Бляхера излучали загадку. Левую половину загадки обрамлял иссиня-черный фингал. Не в силах оторваться от затекшего глаза -- Илья горестно сокрушался.
-- Как же ты, Миша, гад, так обосра-мился?
Суть Мишиного донесения выглядела примерно так. Они с Провизором и Резо, как и предполагалось, притащились ночью к потайному входу, тому, что на склоне оврага. Луна, мля, светила не хуже солнца. Переться в подземелье загодя не хотелось, потому присели на полянке, а Провизора послали произвести рекогносцировку и отволочь на место разные аксессуары. Подошел тот к этой самой каменной плите, а полнолуние, мля, -- видно, что тебе днем. И вот Провизор -- будто на ладони. Лунный свет и фармазон с рюкзаком, то есть фармацевт -- прямо картина Пикассо. Мы -- как зачарованные. "Короче!" -- подстегивает Зароков. Короче, прямо на этой картине Провизора тюкнули палкой по голове и понесли. Мы, конечно, за кобуру, то есть ноги в руки и бегом. "Куда бегом?" -- взрывается Илья. Какая теперь разница куда -- все равно на пути оказался мент. Мы ему накостыляли -- при этом Миша любовно поглаживает синяк, -- но он, зараза, отвел нас в околоток. Резо до сих пор там, а я, хоть и с опозданием, но тут как тут -- докладываю обстановку.
Внимая кривляниям Бляхера, Илья чувствовал, как почва уходит из под ног. Впервые в жизни он начисто одурачен и не понимает даже, как и кем.
-- Провизор-то где сейчас? -- вздыхает Илья, сознавая бессмысленность вопроса.
-- Провизору сейчас хорошо, -- юродствует Миша. -- Небось оформляется у Господа Бога аптекарем.
А Провизору-то как раз оформиться не удалось, и он, несолоно хлебавши, очнулся в темном подземелье, где ему было, ох, как плохо. Ощупав разбитую голову, он затеял пробираться к выходу. По пути наткнулся на два тюфяка. Зажег лучинку -- один тюфяк оказался Рубцовым, другой -- незнакомым холеным мужиком. Привел их в себя на свою голову. Те оклемались и спасителя -- под караул. На воздухе, слава богу, разобрались и мирно разъехались.
По дороге домой Андрей Кузьмич приобрел большой жизненный опыт. Добираясь на перекладных, пришлось пообщаться с народом, борьба за счастье которого входила в круг его служебных обязанностей. Метро повидал, наконец, -- раньше не удавалось. Но, переполненный впечатлениями, он все же рвался к расследованию. Амплуа детектива, видимо, было его тайной страстью.
Дома переоделись, взбодрились коньяком и двинулись навстречу неизвестности -- каждый по своей дорожке. Колея Николая вывела к Зарокову. После сумбурного выяснения обстоятельств, оба с горечью осознали, что к разгадке не приблизились ни на йоту. Оба одурачены в равной степени, а кем и как -- непонятно.