Жил-был мальчик по прозвищу Пачкун. Обыкновенный, надо сказать, мальчик, и ничем не примечательный, на первый взгляд, пачкун. Такие встречаются чуть ли не в каждой школе. А в некоторых школах, чуть ли и не в каждом классе такие пачкуны стенки и парты фломастерами портят. Но наш Пачкун всё-таки выделялся среди своих собратьев - особо дерзким он считался, отчаянным и даже немного лихим.
Конечно, как и другие пачкуны, побаивался наш Пачкун мазюкать стенки, парты, лифты и скамейки на детских площадках. И даже трясся от страха, когда исподтишка разукрашивал всё это фломастером. Но он научился перебарывать свой страх. И отваживался, поэтому, марать даже эскалаторы в метро. И даже - оглянувшись, конечно, опасливо по сторонам - вагоны в том же самом метро.
Где только ни появится Пачкун, обязательно отметину свою оставит. Как кот какой-то паршивый. Те ведь тоже струёй своей вонючей и столбик, и деревце, и крыльцо у дома непременно пометят. Или как пёсик. Чем они хуже котов? Пёсики стараются не отставать. Лапу задерут и тоже метку набрызгают: я, мол, собачонок, здесь, был. Точь-в-точь как наш Пачкун.
Вот только хвоста у Пачкуна, конечно же, не было. И ногу, как пёсик, он не задирал - стоя на своих двоих обычно стенки в парадных и лифты портил.
Однако всё течёт, всё изменяется, и ничто не вечно под луной. И хвоста у Пачкуна не было только до поры до времени. И ногу он на предмет своего мазюканья тоже только до поры до времени не задирал.
Сидит однажды Пачкун за партой - а он в седьмой класс с трудом, через пень-колоду, но всё ж таки перебрался - парту марает и чувствует, что неудобно ему как-то сидеть.
- Что ты ёрзаешь? - спрашивает у него учительница. - Заноза у тебя там, что ли впилась?
- Не впилась у меня там никакая заноза, - обиделся Пачкун. Потому что весь класс расхохотался. - Это я просто так ёрзаю. Вообще.
Не мог же он признаться, что у него тоже о занозе мысль первым делом мелькнула.
Дальше - больше. Как-то раз спускается Пачкун в метро на эскалаторе. Станция пустынная - никого. Обрадовался он и начал втихаря на стенках эскалатора каракули выводить. Привычно уже ощущает наш живописец сзади некое неудобство. И тут вдруг на тебе - новая напасть! Нога у него сама собой приподниматься вздумала. На стенку эскалатора, как у пёсика на столбик во дворе или на кустик.
Но пёсику-то проще. У него, даже если одна лапа вдруг вскинется по необходимости, то три другие по-прежнему опорами крепкими стоят. А у Пачкуна ноги только две. И на четвереньки заблаговременно опуститься он не дотумкал. Очень неустойчиво, поэтому, на одной ноге на убегающей из-под него лестнице Пачкун себя почувствовал. Как циркач какой-то на проволоке в вышине. Потерял он равновесие, руками взмахнул и покатился кубарем по ступенькам вниз.
Кувыркается наш циркач и думает: "Надо в следующий раз одной рукой стенку портить, а другой ногу придерживать, чтобы она сама собой не приподнялась".
Однако не знал наш Пачкун, не ведал, что следующего раза ему ещё долго ждать придётся - при падении с эскалатора он хвост обломал. И в больнице после травмы задержался. Врачи и учёные его выпускать отказывались - кончик, отвалившийся изучали. И гадали на симпозиумах: вылезет у больного новый хвост или нет?
А больной-то знал - вылезет. Однажды в процедурном кабинете он свежевыкрашенную стенку обнаружил. А надо сказать, что особенно Пачкун обожал портить что-нибудь новенькое или свежевыкрашенное. И не удержался - когда санитарка отвернулась, ногтем-то краску карябнул. И сразу же засвербело у него сзади - хвостик напомнил о себе, начал расти. Как у ящерицы - у них ведь хвосты, оторванные, заново всегда появляются. Однако не рассказал Пачкун об этом случае ни врачам, ни учёным - никому. Тайну хранит, будто воды в рот набрал. Боится, что его и дальше в больнице задержат. А ему выписаться невтерпёж - зуд у нашего Пачкуна, ручки чешутся, давно ничего фломастером исподтишка не портил.