- Хвостик, мы с тобой такие домоседы, - прибежал цыплёнок Желток к своему другу котёнку Хвостику. Тот в это время, сидя на тёплом, прогретом ярким, утренним солнцем крылечке, спросонья умывал лапкой мордочку. - То в саду мы играем, - про-должал запыхавшийся цыплёнок, - то в огороде. В молодости надо попутешествовать! Пока силы есть. Мир так велик! Я только что в щель между досок заглядывал - у соседей совершенно иная жизнь!
- Какая ещё иная жизнь? Мяу... - со сна ничего не понял Хвостик. Но тут он вспомнил про обиду, нанесённую соседями его любимому лакомству, и от возмущения даже перестал умываться. - Там только молочко иное - магазинное! Из-под нашей коро-вы, они, видите ли, не берут! Они, видите ли, майского жука в подойнике выловили! Ка-кой, видите ли, мяу, кошмар! - с жаром начал котёнок отстаивать своё, домашнее, нату-ральное Звёздочкино молочко. - Им бы, соседям бы, подумать бы, что если жук в нашем молочке плавал, то это вовсе не значит, что оно, видите ли, плохое! Может быть как раз наоборот! Может быть, он и нырнул в подойник, а не в бутылку и не в пакет, потому что наше молочко лучше магазинного! Мяу, мяу, мяу! - шумел котёнок. - Им бы, соседям бы понять, что молочко тут и вообще не причём! Что ему, жуку, видите ли, жить надоело! Что он, видите ли, не простой жук, а майский! И что ему, видите ли, весна голову вскру-жила! Вместе с какой-то жужелицей! Тем более что он вовсе не для себя, а для неё, для жужелицы топился! Знал жук, что молочко через марлечку процедят и его спасут! Вот, жук! Мяу! - порядком подустав, закончил, наконец, котёнок непривычно длинную для себя, несвязную и горячую, в защиту своего домашнего Звёздочкиного молочка речь.
- Хвостик, ты не понимаешь, - выждав немного, возразил цыплёнок. - У соседей вообще всё иное. Не только молочко. Понимаешь - во-о-бще! Другой мир. У них даже на цепи не дворняжка, как у нас, а помесь чау-чау с бультерьером гавкает. У них даже в подполе смесь нашего Барсика с сиамской кошкой за мышами гоняется. У них...
- Вот поэтому эта кошка никого поймать и не может, - перебил друга котёнок. - Потому что она, видите ли, смесь, а мыши в подполе, видите ли, не смесь, а наши дере-венские, чистокровные. И вообще - что ты так распетушился? - решил Хвостик пере-ключить разговор с соседей на своего товарища. - Ты как путешествовать собрался? Ведь ты даже через забор перелететь не можешь. Ведь вы, цыплята, как и курицы и пету-хи, как ни крути, птицы неперелётные.
Выговорившись, Хвостик немного успокоился, жёлтое солнышко пригревало его серенькую шёрстку, он сладко прищурился и разлёгся на тёплой ступеньке крыльца. Считая, видимо, что спор окончен, он со6рался было и вовсе снова задремать и даже на-чал мурлыкать "Му-ррр... му-ррр..." от удовольствия.
- А вовсе и не обязательно через забор перелетать, - не дал ему поблаженствовать беспокойный друг. - Мы с тобой можем и подкоп под оградой прорыть. Или доски в за-боре раздвинуть и пролезть. - И помолчав, цыплёнок добавил в досаде: - Всё-то ты, Хво-стик, норовишь про меня какую-нибудь гадость сказать.
- Это ты про неперелётную? А что ж тут обидного? Уж, как есть, так и есть. Му-ррр, му-ррр, му-ррр, - пытаясь одновременно и дремать, и мурлыкать, и рассуждать, бор-мотал котёнок. - Ты, Желточек, птица неперелётная вдвойне. Даже втройне. Во-первых, потому что с места, как обычный воробей, подпрыгнуть и взлететь не можешь. Во-вторых, потому что с разбегу, как самолёт с аэродрома, тоже взлететь не можешь. А в-третьих, потому что если бы ты даже ты и научился взлетать как воробей, или, разбе-жавшись по огороду как самолёт, то всё равно остался бы зимовать в курятнике. Некото-рым птицам не дано улетать в дальние края. Возьми, к примеру, сороку Стрекотуху - она около нашей помойки зимует. И даже самолёты некоторые тоже только по внутренним рейсам летают. Ты, Желточек, как и сорока - птица оседлая. Му-ррр... му-ррр... му-ррр...
- Стрекотуха и по чужим помойкам тоже промышляет. Оседлая, это не значит, что я всю жизнь за забором, как морковка в грядке, должен сиднем сидеть. - Соображая, то ли радоваться ему, что его сравнивают с птицей, а не тычут в носик, вернее в клювик, привычным и обидным "курица не птица", то ли расстраиваться из-за слова "оседлая", призадумался цыплёнок. - Если!.. - вдруг осенило его, и он даже хлопнул от радости крылышком по гребешку. - Если я птица оседлая, значит, я должен кого-нибудь осед-лать и путешествовать. В седле. Вот так! Верхом скакать. Вот, что это значит! А вовсе не как морковка сиднем в грядке сидеть! - с жаром повторил цыплёнок. - Осталось найти кого бы... кого бы... - начал цыплёнок крутить головой по сторонам, - оседлать... На ком бы... на ком бы... верхом...
- Ну, уж только не на мне. Мяу! - встрепенулся и даже пробудился, и даже при-встал со ступенек, почуяв опасность, Хвостик.
- На тебе далеко не уедешь. Где сядешь, там и слезешь, - оценивающе смерил взглядом щупленького котёнка маленький цыплёнок. - Может, оседлать нашу Звёздочку?
- А как ты на неё влезешь? - насторожился и даже испугался котёнок. Ему очень не понравилось предложение превратить его любимую, приносящую такое вкусное мо-лочко Звёздочку, в ездовую кобылу. - Но если даже я тебя подсажу, всё равно ты будешь сидеть на ней, как на корове седло, - придумал ещё один довод котёнок. - Есть такое вы-ражение: как на корове седло. Это значит, некрасиво будешь на корове сидеть. И путе-шествовать тоже некрасиво.
В это самое время совсем близко за забором кто-то громко всхрапнул, потом жа-лобно тявкнул, видимо во сне "Вау!" и снова захрапел. Друзья переглянулись и вместе направились к ограде.
- Вот кого хорошо бы оседлать - пса. Пиу, - прошептал цыплёнок.
- Пса - просто отлично! - обрадовался, что нашлась подходящая замена Звёздочке, тоже шёпотом поддакнул другу котёнок. - Ему и через забор перелезать не нужно, он и так уже в иных краях на цепи сидит. А Звёздочка - как она через забор перелезет? И пе-репрыгнуть у неё тоже не получится. И перелететь. Звёздочка, как и ты, животное не пе-релётное, Звёздочка - животное оседлое.
Произнеся слово "оседлая", котёнок осёкся, он испугался, что его друг снова вер-нётся к мысли оседлать его любимую корову. Но тот видимо всерьёз вознамерился поез-дить по иным краям именно на псе.
- У него и кличка для путешествий подходящая - Оукей! - продолжал цыплёнок. - И под его лай "Вау! Вау!" не стыдно будет скакать. Это тебе не то, что как на корове седло под какое-нибудь мычание "Му-у" ездить! - Цыплёнку, судя по всему, совсем не хотелось оседлывать корову.
- К тому же на собаке за уши можно будет держаться, чтобы не упасть. А заодно и рулить, - продолжил находить всё новые и новые достоинства у Оукея, как у скакуна, по сравнению со Звёздочкой, котёнок. - У этой смеси уши очень удобные - одно большое, другое маленькое. Не спутаешь когда поворачивать налево, когда направо. Мяу! - про-шептал Хвостик.
Доски там, где в заборе была щель, раздвигались с трудом и совсем чуть-чуть. Бу-дущие путешественники дружно поднажали, и этого чуть-чуть им вполне хватило, чтобы пролезть по очереди на соседний участок.
Мир там и в самом деле показался им совершенно иным - всё было не так, как в их дворе. И травка, на которую они ступили, росла по-другому - была выкошена, вытоптана и торчала только местами, клочьями. И воздух был с незнакомыми запахами. Даже сол-нышко на голом, совершенно не засаженном деревьями, в отличие от их родного, участ-ке, светило иначе. И в самом деле - настоящий иной мир!
Друзья осторожно, на цыпочках приблизились к будке, около которой как обычно спал Оукей.
Эта помесь чау-чау с бультерьером, была существом странным, и не только по кличке. От своих китайских предков пёс унаследовал округлость форм и жирок. Можно даже было предположить, что и приятный вкус. Ведь эту породу китайцы вывели для пропитания - как пищу, как лакомство. Шерсть Оукей унаследовал от своих английских предков - она была короткой, бойцовской, вроде мужской причёски "под бокс" или "по-лубокс". Однако боевой вид потомку бультерьеров портили не только жирок и округ-лость форм, но и болтающаяся под мордой, тощая, даже не борода, а бородёнка. Хотя, с другой стороны, эта же бородёнка, не смотря на свою жидковатость, придавала псу неко-торую солидность и мешала думать о нём, как о мясном блюде. И даже заставляла подоз-ревать, что в предки к Оукею, кроме китайцев и англичан, затесался ещё и какой-нибудь собачий, псовый, испанский гранд - уж очень Оукеевская бородёнка напоминала эспань-олку, благородную испанскую бородку. Да и держал он её, гордо задирая голову вверх, так, чтобы бородка торчала вперёд - гранд из собачьих, да и только! В довершении ко всему надо добавить, что окрас у этой помеси был белый с чёрными пятнами, как у дал-матинца, под животом были рыжие подпалины, как у колли, хвост был мохнатым, как у сеттера, левое ухо свисало, как у спаниеля, зато правое было размером раза в два больше левого, и крепко, всегда начеку, торчало несгибаемо и настороже, как у овчарки .
Характер у Оукея тоже был весьма вздорным. Безразличная покорность животно-го, выращиваемого на заклание, уживалась в нём с необычайной злобой потомственного бойца. В чём-то он был даже ещё более свиреп, чем его воинственные британские пред-ки, к их злости охранников и драчунов, примешивалась ещё и обида существа, предна-значенного в пищу. И вот единственно к ней, к пище, Оукей и был неравнодушен. Сколько чувств вызывала она у него, какую бурю страстей! Еду он обожал и ненавидел одновременно. Ненавидел, потому что сам по своему происхождению был мясным блю-дом. И обожал тоже по происхождению, и вдвойне: и как будущая пища, нагуливающая перед забоем жирок - вроде, как свинка, хряк, и как боец, с помощью еды накачивающий мышцы для будущих битв.
К работе потомок англичан, китайцев, а возможно даже, что и испанцев, относил-ся с презрением и дом не охранял вообще. Беспокоила Оукея только сохранность его собственной миски и оберегал он только её. И то лишь, когда она была со снедью. В это время пёс становился злым и скандальным, рычал и грозно лаял на всех кругом "Вау! Вау!" И рвался, увидев на дороге за забором постороннего, если был на цепи. А если был отвязан, то напрыгивал передними лапами на забор и провожал до конца ограды свире-пым рычанием, гавканьем "Вау!" и оскалом зубов, мирно идущего по улице прохожего. Но как только плошка его становилась пустой, он тут же терял к ней всякий интерес. В холодные времена, набив брюхо, Оукей лез в будку и засыпал, летом спал около будки - в тени, если стояла жара, или на солнышке, когда ему хотелось погреть переполненный живот. Чтобы он хоть как-то был похож на сторожевого пса, хозяевам приходилось по-стоянно добавлять в посудину Оукея еду. Всю сразу поглотить её он не мог, и какое-то время невольно, поэтому, выполнял обязанности сторожа. В общем, служба у пса была странной и несложной - он обжирался, спал и жирел, обжирался, спал и жирел.
Во взаимоотношениях с дворовой живностью Оукей был высокомерен и кичлив, считая себя иноземцем. Общался он только с кошкой Элеонорой. И то лишь потому, что она была смесью местного мордатого Барсика с заезжей сиамской голубоглазой блон-динкой, отдыхавшей как-то летом со своими хозяевами на даче на соседней улице. Каза-лось, Оукей всё время оценивает кошек, собак, коров, коз, поросят, курочек, петушков, гусей, уток, ласточек, воробьёв, сорок и ворон по одной строгой мерке - а понимают ли они, насколько благороден он по сравнению с ними в происхождении ? Оценивает ли по достоинству вся эта неотёсанная деревенская живность его такую редкую помесь? К тому же жуликоватая торговка, всучившая щенка Оукея доверчивым покупателям, наплела им с три короба, о том, как чау-чау веками услаждали длинные, южные вечера китайским императорам и монахам. Не уточнив, правда, в качестве чего - закуски к сладким китай-ским винам или существа для общения? Поведала про неустрашимость его предков по линии булей при охране английских лордов, и многотонную мощь их челюстей. И под эти россказни продала развесившим уши покупателям за дополнительную немалую цену, придуманную и нарисованную ей самой в виде разноцветного древа, удивительную Оукеевскую родословную. В ней были не только псы, услаждавшие императоров и мона-хов, и защищавшие лордов, но и волки, лисы, шакалы, койоты, гиены, и даже львы, тиг-ры, снежные барсы, пумы, ягуары, и даже гималайский медведь . Поэтому наш метис, возомнивший себя отпрыском знаменитых собачьих и звериных фамилий, требовал от дворовой живности заискивания, поклонения и подобострастия. И не только напрочь от-казывался работать - сторожить, но порой ещё и рычал, гавкал "Вау! Вау!" и даже виз-жал и скулил, требуя себе в пищу, то каких-то невиданных в деревне огромных китай-ских гусениц, ящериц и змей, то бифштексов в пудинге и в итальянском соусе, а иногда и жареных на углях - непременно из баобаба! - рёбрышек австралийских кенгуру. А в ка-честве запивки клянчил, жалобно скуля, выдержанное в дубовых бутылках не менее пяти лет французское божеле.
И вот это-то чудо-юдо и собирались оседлать желторотый цыплёнок Желток и его друг серенький котёнок Хвостик. О чём они только думали? Что там ковбойские скачки? Что укрощение мустангов? Что быки и корриды? Путешествие на Оукее могло оказаться дельцем потруднее любых скачек и коррид!
Однако дельцем оно могло показаться трудным для кого угодно, но только не для самоуверенного Желтка.
- Давай, просыпайся! - толкнул он в бок крылышком храпящего Оукея. - Мы тебя будем осёдлывать. Пиу-пиу! - пропищал цыплёнок, хотя собирался, конечно же, пропеть гордое и звонкое "Ку-ка-ре-ку!"
Но у пса в миске было пусто, поэтому он и ухом не повёл. Только мотнул похо-жим на рыжее помело хвостом, отмахиваясь от незваного гостя как от надоедливой мухи, и Желток от этого удара кубарем покатился по траве. Но тут же поднялся и, обежав по дуге опасный хвост, решительно вскарабкался на толстую спину спящего Оукея. И подал крылышко котёнку, помогая залезть и ему.
- Н-н-о! Мы тебя оседлали! Н-н-о! - принялся понукать пса не отросшими пока шпорами маленький петушок. - Пиу, пиу! Скачи в дальние страны! В иные края! Н-н-о!
- Он по-нашему, наверное, ни бум-бум. Мяу! - видя, что скакун даже не просыпа-ется, решил котёнок. - Прикажи ему по-китайски!
- Н-н-о! Гутен морген, гутен таг! Н-н-о! Хау ду ю ду! Пиу, пиу! Н-н-о! Н-о-о! - в ухо постарался крикнуть псу, как он посчитал по-китайски, Желток.
- У него в миске пусто, поэтому он и спит. И на нас, поэтому не лаял, когда мы на участок влезли, - пояснил котёнок и спросил у друга: - А куда мы скачем?
- Пока, как видишь, никуда. А когда эта лошадь проснётся, поедем на ней в Китай, потому что она помесь с чау-чау, и очень быстро должна туда доскакать. Там Жёлтое мо-ре и горы Тянь-Шань. Пиу! Пиу! Пиу! - восторженно добавил путешественник.
- Отлично! Будем загорать и купаться в Жёлтом море в Тяньских и Шаньских го-рах! - обрадовался котёнок и тоже стал подгонять скакуна, колотя его лапками: - Н-н-о! Н-н-о! Мяу, мяу, мяу! Хау ду ю ду! Н-н-о! Н-н-о!
Однако обленившийся на своей службе пёс никого никуда везти не собирался. Он как возлежал на боку, так и возлежал. Мало того, от понуканий всадников Оукей, каза-лось, заснул ещё крепче и храпел как паровоз.
- Ничего не получается - на этой собаке нам до Китая не доскакать, - устав ко-лошматить лапками по толстым псиным бокам, решил цыплёнок. - Оукей - плохой конь. Пусть он будет поезд! - предложил он котёнку. - Пиу, пиу, пиу!
- Поезд это хорошо. Мяу! - поддержал друга Хвостик. - На поезде очень удобно ездить. Можно даже и подремать, - представил он, как прикорнёт, будто в спальном ва-гоне на жирной, покачивающейся от дыхания спине Оукея. - Му-ррр, му-ррр, му-ррр, - размечтавшись, даже заурчал он. - И миску с собой не надо тащить. Поезд из миски не ест, он просто так едет, без еды! Оукей будет отличный поезд! И храпит он хорошо - как паровоз!
Он усадил котёнка сзади на широкий собачий круп, сам уселся впереди, вцепился в шерсть на холке и снова закричал:
- Ту-ту! Пых, пых, пых! Мы мчимся со скоростью сто километров в час! Вдали синеет гора Тянь, за нею Шань, а дальше желтеет Жёлтое море! Пиу, пиу, пиу! Ту-ту! Пых, пых, пых!
Котёнок посмотрел в ту сторону, куда направлял свой поезд машинист. Там ниче-го не синело, только желтел обшарпанной краской хозяйский дом. Но котёнок легко представил, что эта постройка и есть синеющая вдали гора Тянь, а серый сарай - гора по-меньше Шань. И вдалеке, там, где поблескивала серебристая речка, можно будет обна-ружить, домчавшись туда на поезде, Жёлтое китайское море. От этих мечтаний Хвостику тоже очень захотелось побыть машинистом, поуправлять поездом, погудеть и попыхтеть "Ту-ту!" и "Пых, пых!"
- Желточек, а когда мы меняемся? - спросил он. - Мне надоело быть пассажиром.
- Да хоть сейчас. Ту-ту! Пых, пых, пых! Пиу, пиу, пиу! Теперь ты - проводник. А я - снова машинист. Срочно свешивайся со ступенек вагона и маши жёлтым флажком! Это будет означать, что всё в порядке и можно ехать дальше! К Жёлтому морю! Пиу, пиу! Ту-ту! Пых-пых-пых!
Никакого флажка у котёнка, конечно, и в помине не было. Он быстренько спрыг-нул с поезда, сорвал одуванчик, проворно вскарабкался обратно и, свесившись с широкой собачьей спины, стал размахивать жёлтым цветком и кричать:
- Я проводник! Это означает, что всё в порядке! Можно ехать дальше! Мяу, мяу, мяу! К Жёлтому морю! Желточек, - поинтересовался он у машиниста, - а проводнику можно кричать "Ту-ту!" и "Пых, пых, пых!"?
И тут, спрашивая, котёнок как-то уж очень размашисто и неловко махнул одуван-чиком и свалился с Оукея.
Он очень испугался, ему показалось, что поезд сейчас умчится вдаль без него.
- Ту-ту! Пых, пых, пых! Пиу, пиу, пиу! Срочно даю задний ход! Ту-ту! Пых, пых! - запыхтел цыплёнок. - Вечно из-за этих падающих проводников, поезда выходят из рас-писания! Ту-ту! Пых, пых! Хвостик, вскакивай обратно в вагон и маши флажком, что ты влез и всё в порядке! Пиу, пиу! Пых, пых! Ту-ту!
Котёнок быстро снова забрался на широкую спину Оукея, подал знак одуванчи-ком и поезд снова помчался вперёд. И вскоре после нескольких следующих возгласов "Ту-ту!" и "Пых, пых" машиниста, состав в воображении котёнка совсем близко подъе-хал к хозяйскому дому - горе Тянь.
- Желточек, уже горы начались, скоро будет море, а я так и не побыл машини-стом! - с обидой в голосе крикнул другу котёнок. - Мяу, мяу, мяу!
- Тогда меняемся ещё раз! Ту-ту! Пых, пых, пых! - смилостивился цыплёнок. - Ты - машинист, а я - главный машинист. Садись рядом со мной! Ты зорко вглядываешься вдаль и сообщаешь мне о разных опасностях! А я зорко слежу за поездом и за тобой, чтобы ты снова не свалился на ходу. Мы мчимся с горы Тянь со скоростью тысяча кило-метров в час! Пиу, пиу, пиу! Ту-ту! Пых, пых, пых!
- Желточек, а когда мы на эту Тянь залезли? - удивился цыплёнок. В его вообра-жении они только ещё подъезжали к вершине. - Пожалуйста, не гони так быстро, - по-просил он друга. - А то я совсем мало успею побыть машинистом! Я ещё совсем не кри-чал "Ту-ту!" и "Пых, пых, пых!"
- Давай, кричи, срочно! Надо вместе! Помогай! - попросил главный машинист. - Ту... ту... Пых... пых... пых... - с трудом продолжил пыхтеть паровоз. - Пиу... пиу... Пых... пых... Поезд Оукей залезает на следующую гору Шань! Ему тяжело! Подъём кру-той!.. Пых... пых... - силился главный машинист. - Оттуда уже рукой подать до Жёлтого моря! Хвостик, помогай! Ту... ту... Пиу... пиу... Пых... пых...
Однако котёнку, ни погудеть, ни попыхтеть, как следует, так и не удалось. А поезд так и не сумел взобраться на вторую вершину - Шань. Потому что в это время к собачьей миске подлетела сорока Стрекотуха. Вначале она громко затрещала, как и положено со-роке, и тряхнула пару раз длинным чёрным хвостом, а потом вдруг звонко клюнула пус-тую железную миску. Что она в ней нашла? Может быть какую-нибудь крошечку? Хотя вряд ли - прожорливый Оукей обычно старательно вылизывал плошку дочиста, до зер-кального блеска.
Пёс от этого громкого звука проснулся. И увидел пустую миску и сороку возле неё. Спросонья ему почудилось, что эта белобокая воровка съела его еду. Он совсем за-был, что сам опустошил миску, перед тем как заснуть. Оукей зарычал, вскочил и с лаем "Вау!" бросился на воровку. Его зубы щёлкнули совсем близко от её длинного хвоста. Но сорока ловко вывернулась и улетела на забор. И уже оттуда, будто дразня толстого сторожа, продолжала стрекотать и трясти хвостом.
Но к забору улетела не только она. Когда пёс ринулся за птицей, его тут же, резко рванув за ошейник, затормозила крепкая, стальная цепь. Ну, а оба сидевших на поезде машиниста полетели дальше и кубарем покатились по земле.
Путешественники повезло - они сразу оказались за пределами досягаемости со-бачьих зубов. Ведь кто знает, что творилось в голове у этого охранника собственной мис-ки? Он запросто мог решить, что его плошку опустошила не одна сорока-воровка, а вме-сте с цыплёнком и котёнком! А потому, как он рвался за стремглав улепётывающими к забору друзьями, и как грозно гавкал им вслед "Вау! Вау!" можно было предположить, что думал пёс именно так.
Друзья нырнули в спасительную дырку, и на своём участке почувствовали себя в безопасности. Они помолчали, будто прислушиваясь, как поезд-призрак, грохоча колёса-ми на стыках и стрелках, мчится всё дальше и дальше, вперёд и вперёд. Но уже без глав-ного машиниста, без машиниста, без проводника и даже без единого пассажира.
- А ведь совсем чуть-чуть не доехали. Мяу, - вздохнул котёнок. - Уже и жёлтень-кая гора прямо перед носом синела.
- И серебристое море перед клювом желтело. Пиу, пиу, пиу - тоже посетовал цып-лёнок. - Наверное, сейчас уже бы загорали. И купались. Если б не эта глупая Стрекотуха.
- Но ничего, - попытался успокоить и себя и друга Хвостик. - Завтра попробуем добраться до Жёлтого моря на межконтинентальной ракете. Мяу!
- На межконтинентальной ракете очень хорошо добираться, - поддержал котёнка друг. - На межконтинентальной ракете можно ещё и дальше - до Красного или даже Чёр-ного моря долететь. Ку-ка-ре-ку! - вдруг получился у цыплёнка почти петушиный крик.
И тут сорока Стрекотуха, всё это время продолжавшая трещать и трясти хвостом, вдруг сорвалась с забора и полетела вглубь соседского участка, собираясь видимо разно-сить последние сплетни. И туда же, вслед за ней стали удаляться гавканье "Вау! Вау!", рычание и клацанье зубов, будто пёс помчался за воровкой. И друзья услышали шипение кошки Элеоноры, и увидели её, заглядывающую в дырку, хитрую и злую мордочку.
- Оукей с цепи сорвался! Ш-ш-ш! - шипела и пугала она чужаков. - Оукей - хо-роший сторож! Он гонятся за ворами! Он вас съест! Ш-ш-ш!
И кошка побежала в дом - жаловаться хозяевам на путешественников и науськи-вать на них охранника собственной миски Оукея. Пришлось друзьям срочно прятаться в укромном месте в сарае на своём участке.