Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить то, что принесет настоящий день.
Дай мне всецело предаться воле Твоей святой.
На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня.
Какие бы известия я ни получила в течение дня, научи принять их со спокойной душой и твердым убеждением, что на все святая воля Твоя.
Во всех моих словах и делах руководи моими мыслями и чувствами.
Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что всё ниспослано Тобою.
Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом моей семьи, никого не смущая и не огорчая.
Господи, дай мне силы перенести утомление наступающего дня и все события в течение него.
Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, терпеть, прощать, надеяться и любить.
С этой молитвой человек чувствует себя защищенней в нашем неспокойном мире.
***
В один из летних дней 1989 года я услышала по радио сообщение, что при Доме культуры медицинских работников ведутся занятия по изучению Библии под руководством священника. И сразу подумалось, что это может быть как раз то, что мне нужно, что я ищу.
В назначенный день я отправилась по указанному адресу, поднялась на второй этаж и очутилась в переполненном, гудящем, как улей, зале. И первое, что бросилось в глаза и удивило, была схожесть, что-то неуловимо общее в выражении лиц собравшихся тут людей. Они были разного пола, возраста, национальности, но привела их сюда, как и меня, одна общая забота -- духовный голод. Об этом подумалось, когда я проходила по залу в поисках свободного места. Место нашлось в последнем ряду. Только я уселась, как на пороге появился священник, иеромонах о. Серафим -- как шепнула мне на ухо моя соседка. В зале сразу стихло.
О. Серафим спокойно прошел к сцене, поздоровался и призвал присутствующих к молитве. Все встали и довольно стройно спели "Отче наш", потом снова уселись, и в наступившей тишине началась то ли проповедь, то ли беседа, длившаяся довольно долго. После беседы посыпались вопросы, на которые священник отвечал обстоятельно, и это тоже заняло много времени, но удивительным было то, что никто не устал, не уходил. Отца Серафима хотелось слушать и слушать. Тембр его голоса был приятен для слуха, говорил он ясно, живо, умно, без запинок и нудных интонаций, и зал слушал, не шелохнувшись, ловя каждое слово.
Так начались мои более-менее регулярные, с перерывами на работу, на болезни, посещения занятий. Они проходили сначала в Доме культуры медработников, потом недолгое время в Нижней церкви Свято-троицкого собора и в подвале Христорождественского собора, из которого наконец-то были выдворены Дом знаний и планетарий и начались восстановительные работы. И на последнем этапе, уже незадолго до отъезда нашего духовного руководителя о. Серафима (Трахмана) на жительство в Израиль и еще немного после этого мы собирались в школе-интернате, на ул. Грауду, в Задвинье.
Чем мы занимались на встречах? Прежде всего, конечно, знакомились со Священным Писанием, но не последовательно, как мне хотелось бы, а выборочно. Читали отдельные главы, отрывки и обсуждали, стараясь разобраться в прочитанном или с помощью о. Серафима, если он присутствовал, или с помощью более продвинутых членов общества, давно связанных с церковью. Таким был, например, Алексей Тарвид, после отъезда о. Серафима взявший бразды правления в свои руки на то время, пока не решилась судьба кружка.
Вначале у нас, кроме Библии, почти не было никакой духовной литературы, но постепенно разными путями мы стали ею обзаводиться и даже подумывали о своей библиотеке. Вскоре после поразившей всех трагической гибели священника Александра Меня 9 сентября 1990 года начали появляться и ходить по рукам его книги. Сначала их было очень мало. В 1991 году, незадолго до прекращения занятий, в мои руки попала книга А. Меня "Сын человеческий", напечатанная на машинке под псевдонимом Андрей Боголюбов. От нее трудно было оторваться, так понятно, доходчиво, с глубокой верой и любовью была она написана.
Мы решили отмечать день рождения и день гибели Александра Меня (22 января 1935 г. -- 9 сентября 1990 г.), но традицией это не успело стать, потому что это было время, когда общества возникали, проживали свою жизнь, трансформировались -- и исчезали. Наш кружок яркий тому пример. Одно время шли разговоры о том, что он мог бы стать братством, даже название было придумано: Петропавловское братство, но ничего из этого не вышло. Называться так мы не имели права, ибо для этого требовалось благословение главы православной церкви Латвии, а благословения у нас не было. И все же, несмотря ни на что, общество существовало и, конечно, достойно того, чтобы о нем не забыли. Но написать о нем должен бы кто-нибудь из тех, кто стоял у его истоков, кто хорошо знает его историю. Оно появилось в нужное время, когда так много людей искало пути к вере, к Богу, выполнило свое предназначение и -- растаяло, прекратило существование. Я же пишу только о том, что прошло через меня, хотя мой скромный опыт духовных поисков и находок был типичным явлением тех интереснейших лет: конца 80-х -- начала 90-х годов XX столетия. Об этом периоде скоро некому будет рассказать, ибо поток жизни переведен на другие рельсы и так стремительно несется вперед, что события 10-15-летней давности уже кажутся неправдоподобно далекими и нереальными.
В нашем обществе-братстве меня привлекало многое. В нем было то, что так необходимо человеку: дух дружелюбия, душевное тепло и сердечность, понимание, согласие между людьми. Поэтому до сих пор при случайных встречах мы радуемся друг другу, не проходим мимо, не поговорив, не вспомнив наше общее прошлое, оно нас поддерживает и греет и поныне.
Но, разумеется, не только это держало нас вместе. Для меня важны были беседы, получение новых знаний, обмен книгами, музыкальные занятия, которыми руководила пианистка Таня Вульфсон, милый, деликатнейший человек. Она сама предложила провести беседу о крюковой записи мелодий, о древнем знаменном распеве, а потом неожиданно сказала:
-- А почему бы нам ни попробовать создать хор? Ну, если не хор, то, может быть, квартет, квинтет -- как получится, ведь новые знание и умение еще никогда никому не были лишними. Может быть, когда мы определимся с церковью, это пригодится, разве не так? У нас есть люди с хорошими голосами, вот и давайте освоим на практике крюковую запись и знаменный распев. Это интересно.
И, действительно, начались занятия и так успешно, что однажды нас даже записало и показало телевидение.
На память об этих годах остались и незабываемые поездки в Пюхтицу -- женский монастырь на территории Эстонии. Не имело значения, кто их организовывал, ибо ехали туда единомышленники: и из общества "Улей", и из духовного кружка БСО, из нашего общества-братства и просто устремленные к духовности люди.
Дорого мне наше братство еще и потому, что оно открыло мне путь в храм.
***
Однажды, когда закончилась служба-занятие в Нижней церкви Свято-Троицкого собора и все, в ожидании чаепития и беседы о. Серафима за чайным столом, разбрелись по церкви, ко мне подошла Ася Трубецкая, моя коллега-экскурсовод. Она иногда, но не часто, приходила на наши занятия, чтобы, как она говорила, погреть душу в атмосфере добра и любви. Мы тихо беседовали, когда к нам подошел Алексей Тарвид, бывший моряк, капитан дальнего следования, давно пришедший к церкви, энергичный, активный человек. Он много делал для нашего общества по хозяйственной части. В любом объединении нужен человек, который отвечал бы за помещение, четкий график встреч и т. д. Тарвид очень хорошо с этим справлялся и был незаменим.
Подойдя к нам, Алексей оживленно заговорил с Асей о каких-то своих делах, я, чтобы не мешать им, чуть отошла в сторону. И вдруг до меня донеслось:
-- Послушай, Ася, может быть, среди твоих многочисленных знакомых есть поющие? Понимаешь, в моей церкви хор почти растаял, осталось несколько человек, и те то ходят, то болеют. Дело идет к тому, что петь скоро будет некому. Нужна помощь, новые силы. Подумай, Ася, и помоги.
Ася выслушала сказанное Алексеем и, почти не задумываясь, ответила:
-- А что тут думать? Вот Мария. Она поет. Поговори сам с ней.
Алексей посмотрел на меня с надеждой и сказал:
-- Мария, у меня замечательная церковь -- Debesbraukšanas, что по-русски Вознесения. Она в Риге одна такая -- латышская православная. Приходите к нам, посмотрите, поговорите с регентом и не отказывайтесь. Церкви надо помочь.
Слова "надо помочь" Алексей произнес так веско, так убежденно, что во мне что-то дрогнуло. Дома этот разговор не давал мне покоя до тех пор, пока я, промучившись несколько дней, вдруг не поняла, что на белом свете нет ничего случайного и что я должна быть счастлива и благодарна провидению, которое через Алексея указало мне путь в храм.
И на душе сразу стало светло и покойно.
Воскресенье, когда я решилась переступить порог церкви Вознесения, совпало с праздником Лиго (Ивановым днем). С ночи, не переставая, лил теплый густой дождь -- так уж положено в эти дни. Недаром у латышей есть поговорка: льет, как на Яня (Ивана).
Зонтик мало помог, и я подошла к церкви промокшая, в липнущей к ногам мокрой юбке. Над входом в храм висела икона -- Иисус Христос в окружении апостолов. Я перекрестилась, открыла дверь и несмело вошла в пустой, как мне вначале показалось, полутемный из-за дождя храм. Откуда-то сверху доносилось слаженное пение трех-четырех женских голосов. У икон сиротливо теплились одинокие свечи, а прихожан стояло на богослужении всего несколько человек. Храм сразу, с первой минуты вошел в мое сердце, показался удивительно гармоничным, уютным и очень красивым.
Я стояла в нерешительности у порога, не зная, что предпринять, и тут ко мне подошел спортивного вида, подтянутый, чем-то сразу расположивший к себе мужчина моего возраста (как потом узнала, Петерис Раманис), и участливо спросил:
-- Вы кого-то ищете? Может, я могу помочь?
Я ответила, что меня просил прийти сюда Алексей Тарвид, чтобы познакомить с регентом хора.
-- С регентом? Вы в хор? -- радостно переспросил мужчина. -- Тогда вам незачем ждать Алексея. Вам нужно вот сюда наверх (поднял руку над головой и показал куда) к регенту. Ее зовут Вера Озолиня. Лестница за дверью. Идите смело, вам будут рады.
И я поднялась по крутой лестнице к двери на балкон, дождалась, чтобы смолкло пение, и вошла. Три пары женских глаз с удивлением и интересом уставились на меня, а когда я сказала, что хочу петь в их хоре, все сразу заулыбались, посветлели. Мы познакомились, в паузах между пением (шла служба!) поговорили, и я получила приглашение приходить и петь.
Так я вошла в эту чудесную церковь, которую полюбила с первой минуты, продолжаю любить и останусь в ней до конца моих дней, если на то будет воля Господня.
Богослужение шло на латышском языке, но меня это не смущало: моего латышского хватало, чтобы я чувствовала себя нормально, без напряжения. Священник о. Владимир (Меркурьев) служил в этом храме более тридцати пяти лет, любил и сохранял его в тяжелые для всех церквей годы всеобщего атеизма и в первые переходные годы после 1991 года. Времена были сложные, прихожан с каждым годом становилось все меньше и меньше, и в конце концов дошло до того, что в зимнее время (да не только в зимнее!) на воскресной Литургии в нашей церкви стояло хорошо если пять-семь человек. Церковь не отапливалась, в сильные морозы служба велась при минусовых температурах, а прихожане были в основном пожилой народ, легко простужались и не хотели рисковать здоровьем. С приходом же тепла начинались сады-огороды, без которых в те годы было не выжить, и опять оказывалось не до посещений храма. Хор, когда я летом 1990 года влилась в его состав, тоже чуть теплился. Надежными в хоре были три человека: регент Вера, ее сестра Лидия и Эмилия Минкевица, а остальные то приходили, то нет.
Потом Эмилия, в юные годы пережившая депортацию в Сибирь, стала все чаще болеть и 27 июня 1992 года умерла. Я к ней была очень привязана и до сих пор горюю по ней. Она, несмотря на нелегкую жизнь, до конца оставалась светлым человеком, никогда никого не проклинала, не осуждала за пережитое. Голос у нее был низкий, теплый, шел от сердца, волновал и вызывал к ней любовь.
Светлому человеку пусть будет легким песок родной земли и вечная память!
Мы остались без Эмилии, а тут и Лидия, многие годы проработавшая с химикатами в типографии и потерявшая там здоровье, стала все чаще болеть и пропускать службы. И в конце концов наступило время, когда вместо хора всё чаще приходилось петь нам вдвоем с Верой.
Верочка, уже далеко не первой молодости, сумела сохранить голос, низкий, красивого тембра. Слух у нее был абсолютный, без этого нельзя стать регентом. Она могла спеть любую партию, если в том была надобность, досконально знала не только воскресную службу, но и все праздничные песнопения, хотя по большим праздникам наш "хор" подкреплялся присланными из других храмов хористами. Особенно хорошие голоса появлялись у нас на Рождество и храмовый праздник Вознесения, когда службу вел сам архиепископ Александр (теперь митрополит). Дело в том, что в нашей латышской православной церкви Рождество празднуют по новому стилю, т. е. 25 декабря. Так во всем христианском мире, кроме России, Украины, Белоруссии, где Рождество отмечают 7 января, т. е. по старому стилю.
Вера знала все, что надо знать хорошему регенту, и с ней было надежно и легко. К пению, к своим обязанностям регента она относилась серьезно, но параллельно у нее шло и другое: преподавание английского и немецкого языков. Это давало ей приработок к пенсии и уверенность в завтрашнем дне. Нагрузки у Веры были большие, а здоровья с годами не прибавлялось, и я догадывалась, что наша бесценная регент уже подумывает о том, что бы оставить хор. И страшилась этого.
Как-то в воскресенье на хорах мы с Верой находились вдвоем. В храме тоже почти пусто. В своем уголке за стойкой, где всегда можно купить свечу, получить лист бумаги, ручку, чтобы написать имена живых и усопших, за которых во время службы священник будет молиться, стоял Петерис. Без него нашу церковь трудно себе и представить, так давно он в ней, так предан и верен ей. В храме светло. Возвышенно. Просторно и печально.
Шла служба. Внезапно вера схватилась за сердце, лицо побледнело, лоб покрылся испариной, глаза несчастные, испуганные.
-- Мария, мне плохо! -- почти падая, прошептала она. -- Нужен врач, а Литургию прерывать нельзя. Вы пойте, но попробуйте составить стулья так, чтобы я могла прилечь. Вот так. Хорошо. Сейчас еще нельзя к Петерису, но когда начнется Великая ектенья, где хор молчит, вы быстро спуститесь вниз и скажите Петерису, чтоб вызвал Скорую помощь. И бегом назад.
Пока священник молился о здравии (Великая ектенья), я сделала все, как сказала Вера, и вернулась в тот момент, когда нужно было петь дальше. Все получилось так складно, что о. Владимир ничего не заметил.
Скорая приехала минут через десять. Врач хлопотала возле Веры, а я продолжала следить за службой и петь, что положено. Больной сделали уколы, еще раз измерили давление, пульс, и через минут 20 скорая уехала, оставив со мной лежащую, но уже чуть посветлевшую Веру.
Литургия благополучно закончилась, и только тогда о. Владимир узнал, что происходило на хорах.
Вера ожила после уколов, и на этот раз для нее все закончилось благополучно. Но не прошло и нескольких месяцев, как ее на улице сбила машина и она попала в больницу, а после выписки наотрез отказалась от регентства и от пения в хоре. Это произошло в 1993 году.
Двадцать лет Вера Озолиня верно служила хору, церкви: 10 лет пела, 10 лет была регентом. И теперь решила уйти. Думаю, это решение далось ей не легко и не сразу.
Положение сложилось -- хуже некуда. О. Владимир попросил меня приходить по возможности без пропусков и помочь, как смогу, хотя знал, что мне, малоопытной, будет трудно. Когда на службу приходила Гунта, я сразу оживала. Она, как и ее братья, с детства знала все мелодии, всю последовательность Литургии, и мне надо было только следовать за ней. Но, к сожалению, приходила она не регулярно. Помогала Наталия, но если меня или Гунты не было в церкви, петь одна она отказывалась. Приходил на хоры Алексей Тарвид, который болел душой и за хор, и за безлюдье в церкви. Он помогал храму, чем только мог, но в холодное время легко простужался, не раз попадал в больницу с воспалением легких.
На хорах (балконе) такому количеству поющих было совсем сиротливо и неуютно, и священник решил перевести нас вниз, поближе к алтарю. Была поставлена кафедра недалеко от правой двери в алтарь, у самой иконы Николая Чудотворца. И мы с Натальей, если она приходила, или я одна, пели за хор Литургию. Но это было уже приблизительно за год до смерти о. Владимира -- для него и церкви самый трудный, самый тревожный год. Преданные храму прихожане, жизнь которых, все радости и горести были связаны с этой церковью, вкладывали всю энергию, любовь, всю душу в молитвы, прося Господа, чтобы никогда не переставал колокол сзывать прихожан на молитву за всех и за вся. Их было немного, тех, кто был верен церкви до конца: Петерис, Алексей, Вера, Лидия, Эмилия, Наталья с дочерью Ирэной, которая сейчас стала старостой прихода, а при о. Владимире не могла приходить часто из-за работы, Валия, Анна, Надежда, моложавый, но седой, как лунь, Янис и еще один Янис (вечная память!) с детьми Гунтой, Язепом и Давидом, наша хрупкая, маленькая, как подросток, Лидия, которая при встречах со мной в эти тяжкие месяцы смотрела на меня умоляюще и всякий раз повторяла, как заклинание:
-- Мария, вам нельзя оставлять церковь сейчас. Грех даже подумать о таком. Нам всем нужно крепко держаться вместе, чтобы помочь о. Владимиру сохранить храм. Вы нужны.
Она говорила это так веско и значимо, как в 1990 году говорил со мной Алексей Тарвид, когда позвал приходить в церковь и петь.
Я и сама понимала, какие тяжкие времена переживает моя любимая церковь, но в душе не было предчувствия беды. В советское время такая посещаемость, конечно, могла бы стать удобным предлогом для закрытия храма, но с 1991 года наступили другие времена, другое отношение к религии. Церкви больше не закрывались, а наоборот, восстанавливались, ремонтировались, строились новые. Наверное, так должно было быть, чтобы церковь Вознесения (она находится в Риге, на улице Менесс, 2) прошла через полосу испытаний и трудностей, чтобы вновь возродиться и с новой силой воссиять, наполниться жизнью и молитвой.
Но это пришло потом. Зимой же 1994/95 годов и до августа 1995 года, когда
о. Владимир ушел из жизни, каждую воскресную Литургию святой Николай Чудотворец мягко и подбадривающе взирал на стоящих у кафедры и поющих одного-двух человек. Наталия, к сожалению, часто болела, и тогда я оставалась наедине с ликом Николая Чудотворца и нашим священником. Сначала меня это пугало и смущало. Мне казалось, что ничего у меня не получится, что о. Владимир будет сердиться за ошибки, отчитывать, как школьницу. Но вскоре, самой себе на удивление, я окрепла духом, стала смелее, уверенней. Совсем хорошо стало, когда Лия, врач-стоматолог, чудесный человек, ищущий, как я и тысячи подобных, духовные пути в этой сложной жизни, принесла напечатанный на машинке текст Литургии. Это Алексей Тарвид, добрая душа, переживая вместе со мной мои трудности, позаботился об этом.