Мы и Данте на экскурсиях читаем. Ударный фрагмент из "Чистилища", песнь 6-ая - обязательно. Хотя, представьте, находятся среди путешествующих по Италии люди, никогда не слышавшие о Данте, и их число год от года медленно, но верно возрастает. А этот фрагмент - слушают.
Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а кабак!
Тут я как-то поймал себя на мысли, что запинаюсь каждый раз на этом месте.
Лозинский поставил задачу гигантскую, по совести, неосуществимую. Не добавить ни одной строки, сохранить двусмысленность каких-то мест оригинала в переводе(!), да так, чтобы при этом в труднейшем формате получились на сто процентов звучные, совершенные стихи на русском языке - невозможно. Равноценны ли у Данте каждая терцина, 14 233 строки? Но всё благозвучно. Этот вывод не требует глубоких знаний языка, достаточно прочесть вслух любые несколько слов. Хотя как может получиться что-то неблагозвучно, даже и не у Данте, если это по-итальянски? В переводе Лозинского не все ровно, однако нигде нет вымученных пассажей, затасканных рифм, нет и нагромождений согласных, на которые русский язык бывает столь щедр. И вообще, я собрался радоваться тому, что получилось, а не искать блох. Тем более что цитируемое здесь не просто получилось - переведено вдохновенно, стало фактом русской поэзии. Банально, но лучше не скажешь.
Отчего же запинка? Из-за кабака. Что, так крепко пили в тогдашней Италии? Не было этого. В масштабах, которые противопоставляли бы итальянской объединительной идее пьянство как явление, - не было, и антитеза не получается, образный строй нарушен. Кабак не мотивирован.
Но стоило мне произвести одну небольшую замену, как все стало на свои места.
Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а бардак!
Кроме значения "развал, беспорядок" (это подходит) в русском языке есть другое, исходное - "публичный дом". Может, поэтому Михаил Леонидович не считал, что бардак лучше, точнее? Были ли вообще при Данте публичные дома? Кабак - это хоть однозначно, нет семантической дуали - отсебятинки. Мэтр отсебятинку на дух не переносил.
А как у Данте, собственно?
Ahi serva Italia, di dolore ostello,
nave sanza nocchiere in gran tempesta,
non donna di provincie, ma bordello!
О, мама миа: bordello!
Данте пересиливает боль, чтобы сказать правду. Не почтенной матроной, "донной" видит поэт Италию, а мерзкой бандершой. Выходит, с притонами разврата все было при Данте в порядке? Выходит, так. Хотя здесь очевидная метафора и имеется в виду распутство иного рода - политическая беспринципность, продажность. Но это все-таки не то же самое, что "беспредел", "беспорядок", "анархия", и тогда мешает уже второй, "беспредельный" смысл слова бардак.
Но если бардак не годится из-за двусмысленности, почему все-таки Лозинский не написал что-то вроде:
Не мать семейства ты на самом деле,
Италия, а в бурю утлый челн,
Раба, дом скорби, сводница в борделе!
Есть ответ. Bordello на языке оригинала тоже означает и "беспорядок", и "бордель". Уж я пошарил в словарях и даже опросил пару природных носителей языка. А в варианте со "сводницей в борделе" имеющаяся в оригинале смысловая дуаль вот именно теряется, по-русски бордель он и есть бордель. Итальянское bordello - два смысла, и бардак в переводе - те же два смысла. Ну, явно же бардак - самый точный перевод. Почему же Лозинский проходит мимо такой удачи? Почему все-таки кабак?
***
Просматривая список выдвигаемых на Сталинскую премию, вождь спросил Тихонова, тогдашнего председателя Правления Союза писателей СССР, какое литературное событие года (1945) следует считать наиболее значительным. Тот ответил: завершение работы над переводом "Божественной комедии". Но Положение предусматривало награду только за самостоятельное произведение, поэтому переводчиков нет в списке. Сталин дает распоряжение пересмотреть Положение и лично определяет Лозинскому премию первой степени - 100 тыс. рублей.
Этой версии придерживается в своем блестящем эссе Игн. Ивановский ("Нева", 2005, 7). Получается, если бы Сталин не задавал вопросов, то Лозинского не включили бы в список? Другие лауреаты года: Антокольский, Шишков, Лавренев, Маркиш, Маршак, Инбер, Симонов, А.Толстой (посмертно) и Вик. Некрасов за повесть "В окопах Сталинграда" - тоже смотрятся очень достойно, что выводит суждение о наиболее значительном событии в область субъективных, небесспорных оценок. Главное возражение - Сталин, скорее всего, и без Тихонова был прекрасно осведомлен о труде Лозинского.
Мини-хронология:
1940 г. - публикация "Ада" и отдельных канцон "Чистилища", в том числе программной 6-ой.
1941 г. - "Чистилище" полностью готово к публикации, помешала война
1943 г. - высадка союзников на Сицилии.
1945 г. - призрак социализма бродит над Италией, парадоксальным образом оказавшейся в числе победителей.
Награждение, конечно, не станет решающим фактором в борьбе с американскими оккупантами и национальной буржуазией на Аппенинском полуострове, Сталин не столь наивен. Но это будет приятно итальянским товарищам и немножко послужит общему делу. Заодно услышат, что есть такая премия - Сталинская. В хозяйстве и веревочка пригодится. Так что время выбрано правильно.
Внести поправки в Положение проще простого, это дело десятое. А сомнений, что надо награждать, никаких у вождя не было с декабря 1940 г., когда свежеиспеченный член Политбюро Жданов через Поскребышева передал для ознакомления гранки ленинградского журнальчика "Литературный современник" с 6-ой канцоной.
В библиотеке-флигеле на даче в Кунцево Сталин завел патефон, поставил пластинку с поющими птичками, уселся за стол. Слева громоздилась привычная пирамида из книг и журналов. Дошла очередь до "Современника".
По мере чтения рябое лицо прояснялось. Значит, этот Данте - сторонник сильной власти, государственник, достойный предшественник зачитанного до дыр Макиавелли! Замечательно.
Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а бардак!
Здесь доблестной душе довольно было
Лишь звук услышать милой стороны,
Чтобы она сородича почтила;
А у тебя не могут без войны
Твои живые, и они грызутся,
Одной стеной и рвом окружены.
Вот-вот. Картавый человечек всех перехитрил и дальше наказал хитрить с этим похабным правом на самоопределение. Дошло до того, что партия, орден меченосцев, разделена по национальному признаку. Позор! Бомба замедленного действия. Правильно Серго им морды бил, единая и неделимая страна Советов, никаких республик. Прогнивший царизм управлялся и с Польшей, и с Финляндией, а долго ли до развала новой империи? Вырастет новое поколение, вздумает читать Конституцию и верить написанному - какой кровавый бардак может наступить. Вот перенесем стену и ров подальше, вернемся к этому вопросу.
Тебе, несчастной, стоит оглянуться
На берега твои и города:
Где мирные обители найдутся?
К чему тебе подправил повода
Юстиниан, когда седло пустует?
Безуздой, меньше было бы стыда.
О вы, кому молиться долженствует,
Так чтобы Кесарь не слезал с седла,
Как вам господне слово указует, -
Вы видите, как эта лошадь зла,
Уже не укрощаемая шпорой
С тех пор, как вы взялись за удила?
Сколько ему осталось - двадцать лет, пятнадцать? Кто заменит его в этом седле? Могучая память тут же выдала: "...а вокруг него сброд тонкошеих вождей, он играет услугами полулюдей, кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, он один лишь бабачит и тычет...". А что, все правильно написал, бедолага. Не уберегли на пересылках, несмотря на приказ изолировать, но сохранить. Бардак, бардак во всем. Демократия - паскудство. Выберут пройдоху, "хорошего парня", переродившуюся сволочь. Этот, что ли, ясноглазый, будет укрощать? Здорово я ему влепил помидором в лысину, когда он нализался и уткнулся круглой мордой в стол. Может, ты, дорогой земляк, палач мой верный, станешь мне на смену? Что там копошится за стеклами твоего пенсне, думаешь, я не знаю, не чую? Товарищ Жданов вот из молодых, порадовал нужной публикацией, но подхалим, карьерист, малокультурен, даром что на рояле бренчит, слаб здоровьем.
Достойный преемник становится опасен раньше времени и подлежит уничтожению, преданный холуй не потянет неподъемный воз. Простое, смехотворное для материалиста обстоятельство - физическая смерть, а не видно, как вырваться из этого круга.
Сталин усилием воли отогнал неприятные мысли и вновь обратился к тексту.
Он уже решил, что этот экземпляр останется в его личной библиотеке. Значит, можно делать пометки на полях. Синий карандаш отчеркнул "одну стену и ров" и вывел "Верно" напротив слова "богатели":
И ты, Альберт немецкий, ты, который
Был должен утвердиться в стременах,
А дал ей одичать,- да грянут скорой
И правой карой звёзды в небесах
На кровь твою, как ни на чью доселе,
Чтоб твой преемник ведал вечный страх!
Затем что ты и твой отец терпели,
Чтобы пустынней стал имперский сад,
А сами, сидя дома, богатели.
Картавый человечек учил, что возврат к частной собственности только маневр. Умел лукавить, ни одного шанса не упустил в борьбе за власть, что правда, то правда. Но только с НЭПом водил за нос уже своих. Усомнился в конце жизни Ильич, ох, усомнился. В разговорах проскальзывало. Вовремя ты умер, вождь и учитель.
Капитализм веками укреплялся, а против кризисов ничего поделать не может. А тут немытая Россия. Только дай волю, разворуют, растащат. Настроят дач, заведут счета в Швейцарии. И опять же, если и попадется бессребреник, так волчий взгляд прячет. Да и не осталось уже бессребреников. Ему-то ничего не надо, а ведь сядет когда-нибудь вот такой Альберт на царство. Все украдут. Разбазарят государство, не удовлетворятся спецпайками и лярвами из Большого.
Сталин досадливо мотнул головой. Набил трубку, закурил.
Дочитывал, смакуя каждое слово.
Флоренция моя, тебя всё это
Касаться не должно, ты - вдалеке,
В твоём народе каждый - муж совета!
У многих правда - в сердце, в тайнике,
Но необдуманно стрельнуть - боятся;
А у твоих она на языке,
Иные общим делом тяготятся;
А твой народ, участливый к нему,
Кричит незваный: "Я согласен взяться!"
Ликуй же ныне, ибо есть чему:
Ты мирна, ты разумна, ты богата!
А что я прав, то видно по всему.
И Спарта, и Афины, где когда-то
Гражданской правды занялась заря,
Перед тобою - малые ребята:
Тончайшие уставы мастеря,
Ты в октябре примеришь их, бывало,
И сносишь к середине ноября.
За краткий срок ты сколько раз меняла
Законы, деньги, весь уклад и чин
И собственное тело обновляла!
Опомнившись хотя б на миг один,
Поймёшь сама, что ты - как та больная,
Которая не спит среди перин,
Ворочаясь и отдыха не зная.
Вах, хорошо!
Не дай бог все так и обернется когда-нибудь. Ай, замечательно сказал поэт и перевел этот...как его...Лозинский М.Л.
Сталин подошел к полке с Брокгаузом и Ефроном, нашел статью о Данте, мгновенно прочитал. Вернулся к столу и на специальном листе для заказов написал:
Данте. Трактат "О монархии".
Потом подумал немного и красным карандашом зачеркнул слово "бардак" в 76-ой терцине. Опасное слово никогда не увидит свет.
...Осенью 1941 году Лозинскому предложили, точнее, потребовали от него покинуть Ленинград. Эвакуироваться можно только самолетом, вес багажа предельно ограничен, но ему разрешено взять с собой тяжеленный чемодан, битком набитый материалами для работы над Данте. В Елабуге он проживает с женой в сносных условиях.
В ноябре 1942 г. завершен "Рай" и весь титанический многолетний труд.
На исходе 1945 года Тихонов получает указание внести поправку в Положение и наградить Лозинского Сталинской премией. Прописывая цифру "1" в списке, Сталин, наверное, испытывал нормальное человеческое удовольствие: он благодарил уже не за нужную и хорошо сделанную работу - за это премия; он благодарил за 6-ую канцону, дантовский приговор демократии, приятное чтение тогда на кунцевской даче и личный подарок - за это премия 1-ой степени.
Хотел позвонить.
К тому времени знал о Лозинском все.
Несмотря на подозрительные имя, отчество и фамилию, Михаил Леонидович Лозинский - по всем статьям русский дворянин во многих поколениях, сын преуспевающего петербургского адвоката и рантье. Якшался с Гумилевым, Мандельштамом. Ахматовой и вовсе лучший друг. Полиглот. Переводил правильного писателя Ромена Роллана и этого...с лошадиной фамилией...оболгавшего нас - Андре Жида. Схлопотал судимость по делу Кирова, просит снять.
Хорошо бы потолковать с тонким, образованным человеком, попить с ним легкого вина. Сталин вспомнил писательские посиделки у Горького. Инженеры человеческих душ наперебой лизали задницу и тут же неприятно переглядывались, когда вождь высказывался о литературе и искусстве. Вспомнил звонки Пастернаку, Булгакову. Нет, не получается. Рузвельт и Черчилль слушали, открыв рот, а эти не станут. Выйдет притворство или тяжелый разговор, зачем. Видно, до конца дней своих обречен он на подлое застолье с этой сворой. А будет умирать - никто воды не подаст.
Город Ленина...Он им покажет и Ленина, и Сталина, и кузькину мать. Что они печатают там в "Звезде" и "Ленинграде". Ахматовой нет прощения, с черчиллевым сынком и с каким-то поганым отщепенцем вздумала под носом у органов шуры-муры крутить. Бардак, везде бардак. Надо не тянуть с постановлением Политбюро. А Лозинского заставим высказаться по Ахматовой, и чтоб громко обличал дружок, с чувством, толком, расстановкой.
Сталин унял внезапную вспышку гнева. Подумал немного. Судьба Лозинского решилась в нескольких словах, которые завтра услышит Жданов: не трогать; публикации в меру ограничивать; судимость не снимать; в запланированном разгроме писателей Ленинграда не использовать.
Хорошо написал товарищ Лозинский, мамой клянусь, хорошо:
Опомнившись хотя б на миг один,
Поймёшь сама, что ты - как та больная,
Которая не спит среди перин,
Ворочаясь и отдыха не зная.
Не приведи господь нашим детям или внукам дожить до такого.
Бывший семинарист иногда поминал бога - не вслух, конечно.