Lib.ru/Современная литература: Чернышков Андрей Вячеславович. Галя

Лирическая повесть о странной, удивительной девушке и о всевозможных, порой неадекватных попытках автора дружить с ней. Действие развивается в церковном приходе на чужбине. История о том, как важные события оказываются эпизодичными, а другие - эпизодичные - растягиваются и меняют всю жизнь. Жизнь - не круг, а спираль с продолжением на новом витке. Так же и эта повесть не завершённая, закрытая история, а новая ступень в отношениях. Не точка, а запятая.

Может ли каждый день быть счастливым?

Судя по вопросу, у меня нет такого опыта. Да и возник бы у ежедневно счастливого человека такой вопрос? Да и задумывается ли такой человек вообще такими вещами?

Такой вопрос можно считать признанием: я не всегда счастлив. И уж, скорее всего, тем более, когда пишу: в состоянии счастья разве придёт в голову мысль, тратить счастливые мгновения на утомительную писанину? Так вот, раз пишут в основе своей люди не совсем счастливые, то в письме, складывается, счастья нет.

И тем не менее бывают счастливые письма, по крайней мере радостные. Они охватывают тебя вдруг каким-то простым и лёгким откровением, о котором ты и сам смутно догадывался, но не хватало лишь какого-то малого движения, толчка... И вот всё ожило, раскинулось вдаль, ширь и высь, а то и ещё в несколько измерений, для которых даже совсем и понятий не создано...

Так думал я в поезде, возвращаясь из твоего города домой. Я думал: разве можно назвать эти два дня счастливыми, если я тебя не застал. Ты была в другом городе или где-то ещё: на гастролях, у профессора, в больнице - где-то ещё.

Два раза сталкивался с твоей сестрой, и оба раза она мне ничего о тебе не сказала. Я тот, наверное, которому ничего не говорят о своих сёстрах. Мне трудно представить, кем она видит меня. И мне очень хочется знать, кем меня видишь ты. Я знаю, ты льстить не будешь, даже лишнего прибавишь, лишь бы лишить меня всякой надежды на саму возможность дружбы с тобой. И этим ты меня не отпускаешь, этим ты меня держишь так же, как иная держала бы любовью. И поэтому я езжу в твой город, чтобы только посмотреть на тебя, убедиться: да, это та самая девушка, те самые глаза, которые меня не видят.

Стоп. Стойте! Так от меня не только ты, но и первые читатели разбегутся.

Мыслям, наверно. Они дёргаются в разных направлениях и тянут: туда! Нет, туда! Вот туда - и я прикладываю усилие и внимание удерживать их в общем направлении повествования.

Это начало повести, Галя. Повести о тебе. Не знаю, будет ли конец - я вот никак до дома не доеду: один поезд отменили, другой стоит, пока полиция ловит гуляющих по рельсам. Вот, например, стоит ли об этом - о гуляющих по рельсам? Это ведь так отвлекает. А, с другой стороны, для чего-то они же ходят. Спроста или неспроста, но ходят же. Так вот, может быть, я пишу, чтобы каждый день стал счастливым? Чтобы ты, чтобы я... Вообще есть лишь одно слово на Земле. Это слово ТЫ. А по-английски выходит, что это единственный звук "Ю".

Разве может быть осознанная жизнь без того, к кому можно обратиться: "ТЫ"?

Ну если бы не было ТЕБЯ, Ю, к кому можно обратиться? С кем делиться, кому давать, у кого принимать? Разве бы Я был без ТЕБЯ, YOU?

Вообще-то я славянофил. По крайней мере таковым себя считаю. Но это в любви уж точно неважно - даже менее важно, чем те, кто гулял по рельсам, пока я писал предыдущую страницу.

Я хочу раскрыть тебе, себе удивительные стороны любви. Поверь, я способен на это - я способен раскрывать удивительные стороны состояния, в котором нахожусь последние полтора года.

Напомню лишь, чтобы не кануло в Лету, некоторые вопросы, на которые я и раньше искал ответы. Я влюблялся уже не раз - уже десятки раз. Значит ли это, что и то, что я испытываю к тебе, - одна из десятков похожих историй? И я сразу же утверждаю: тысячу раз НЕТ! Тысячу раз это не одно и то же! Тысячу раз... Но и тогда, Галя, и тогда тоже я бы утверждал: тысячу раз НЕТ! Тысячу раз - это навсегда! Тысячу раз - никогда я не полюблю больше ещё кого-то...

Вот это и есть одна из удивительных сторон любви, которую невозможно ни ухватить, ни усвоить разумом. Разум не должен ставить такие вопросы любви, а любви нет смысла на них отвечать. Как-то так, Галя и юный читатель, никто другой этого и не поймёт. И всё же я стараюсь оправдываться перед разумом, что всегда люблю одну женщину, которая иногда меняет обличия.

Часть 1

Куда ни пойди, любое направление становится направлением к недосягаемому абсолюту. В любую сторону бесконечность. Разве что абсолютный температурный ноль: он, похоже, единственный досягаемый абсолют, да ещё и так близко - всего в каких-то трёхстах градусах отсюда. Если идти достаточно долго, то изменения и перемены не заставят себя долго ждать. В поисках красоты будут меняться лица за лицами, глаза за глазами, откровения за откровениями, музыка за музыкой. И постоянно будут совершаться находки: вот оно! Вот то, что я искал! Это оно! Это она! Но находки эти, какие раньше, какие позже, оказываются лишь временными остановками на бесконечном пути. Да и о бесконечности его можно только предполагать, потому что каждая находка кажется беспредельно настоящей и совершенной, не подлежащей ни сомнению, ни критике.

Но, видимо, останавливать время надолго непозволительно никому. Не захочешь идти дальше, будешь вытолкнут взашей.

Если ты кем-то или чем-то сильно увлёкся, дорогой читатель, то тебе не избежать этой участи: будь добр расстаться с предметом твоего откровения тем или иным способом. Добровольно или нет, рано или поздно, но ты раз за разом оказываешься под проливным дождём: одиноким и лишённым настоящего. То есть в этот момент тебе думается, что настоящее именно такое: непослушное, сырое, холодное, веющее близкой зимой. Но тебе же приходилось уже и после сырости снова находить вибрирующую струну, приводящую в движение всю ойкумену. И вот уже новое откровение, новое красивое лицо, новые глаза, новая музыка.

И это чередование потерь и находок, чем-то похожее на смену времён года, может показаться нарезкой кругов копчёной колбасы на чьем-то бутерброде в театральном буфете. Здесь главное не зациклиться и не превратить жизнь в эту круглую колбасу, а разглядеть в постоянных повторах не набившую оскомину орбиту, а лестничную спираль, движение вверх. Каждое новое лицо - не повтор истории, не любимые, казалось бы, грабли, а новый виток, новая ступень к абсолюту. Это при условии, что ты ещё способен на чувства, ещё не закостенел в рефлексах и инстинктах.

Но и это спиральное движение не предел, и в нём тоже таится обречённость на недосягаемость божественного начала. Такой видимостью движения может оказаться исключительное накопление знаний. Потому что и это движение циклит и спиралит, и абсолют оказывается совсем в ином, более наивном и простом измерении. И так, возможно, до бесконечности - откровения всё невероятнее и легче, но и им нет конца, и они по-прежнему просты. Ты приходишь к ним каждый раз с новых сторон.

Недосягаемость представлялась мне встречей с Богом. То есть встреча с Богом представлялась мне недосягаемостью. Он настолько красив и чист, что я сам осознавал свою бесконечную несовместимость с Ним. Бог - это невыносимое осознавание мной Его утраты. Это как встретить самую красивую и скромную девушку, предназначенную тебе от сотворения, и понять, что ты уже давно не жених, а самый что ни на есть пройдоха, заложивший и перезаложивший весь свой свадебный костюм и саму свою жизнь уцелевшей старухе-процентщице.

Это и произошло, когда я встретил тебя. Если у Бога и есть лицо, то оно является твоим.

"Променял Бога на бабу?" - спросит иной читатель.

***

Четвёртый раз за неделю слышу в свой адрес проскальзывающие под разными предлогами упрёки в иллюзиях. Если один человек в той или иной степени утверждает, что другой живёт в иллюзии, стоит ли этому другому прислушаться, или же таким образом он признает, что мир первого, утверждающего, более реален, чем его собственный? Любое сомнение в реальности делает её менее реальной - так стоит ли вообще сомневаться в собственном восприятии жизни и принимать чужое мнение за более достоверное? Обвинение в иллюзии говорит лишь о кардинальной разнице во взглядах.

Но если тебе об этом говорят не один, не два, а аж четыре разных человека подряд... Пора возвращаться с небес? Но мне некуда возвращаться. Давно уже. Нет голоса, который мог бы меня одёрнуть. Разве только ты...

Но в таком случае и на повести о тебе должен быть поставлен крест. Большой одинокий крест на зелёном холме. Мир, где у нас с тобой отношения, обвинён в иллюзорности. Приговор ещё не вынесен, но это лишь дело времени. А здесь оно линейно, и мне его не обойти. И мне ничего не остаётся, как стоять возле креста, вопросительно улыбаться и искать настоящей поддержки:

Знаешь, что происходило, когда я впервые увидел тебя? Всё, что связанно с тобой, сохраняется до мелких деталей. Меня всегда притягивали красивые лица. Ими можно любоваться издали или, найдя какой-нибудь подходящий к сложившейся ситуации повод, подойти и насладиться их близостью и так, украдкой изучая удачное сочетание форм и линий, размышлять над волнующей тайной красоты.

Так, развивая свои исследования в этой области и укрепляя их время от времени практическим опытом, я выбирал себе какое-либо лицо для наблюдения, которое производило особенно сильное впечатление на меня.

Нет, неправда - никогда у меня не было никакого выбора. И в этот раз всё происходило само.

14 ноября

Октябрьская суббота, полупустой полутемный тихий храм. Всенощная. Священник размахивает кадилом по периметру. Обходит иконы и склоняющихся прихожан. С клироса доносится: "Яко призре на смирение рабы Своея, се бо, от ныне ублажат Мя вси роди. Честнейшую Херувим..." Худенькая девушка в васильковом платочке на исповеди у о. Иоанна. Вижу её лишь со спины, а уже знаю, что это ты. Белые кисти рук опущены долу и то сжимаются, то раскрываются длинными пальцами, чёрная юбка до пят. Берёзка рязанская. Какое же у тебя лицо? Какое ты носишь имя?

Ты целуешь крест на аналое, берёшь благословение, поворачиваешься и мальчишеской походкой делаешь несколько шагов по диагонали - почти в мою сторону. Серые, полярные глаза. Русые пряди волос из-под голубого платка. И ещё нос - особый, в сочетании со взлетающими крыльями бровей похожий на птицу. Ни у кого на Земле не видел подобного. Да, это ты! Просто, обыденно и вместе с тем необъяснимо.

- Действительно, зачем? - спросит у меня критически настроенный редактор.

- Зачем? - спросишь у меня ты. - Ведь я же просила...

Я вышел на улицу и натолкнулся на ступеньках на давнего приятеля с сыном-подростком. Моросил дождь, и мы вынужденно оставались на крыльце. Юра с лицом литературного критика растянуто и широко обнял меня в знак приветствия. Его высокорослый, худенький сын вытащил из кармана несколько конфет и, угощаясь сам, предложил одну мне.

- Шоколадная? - спросил я и заметил, что ты уже вышла и тоже стоишь на ступеньках, сменяя платочек на капюшон.

Мы молча расступились, освободив тебе проход, и ты быстрым шагом тронулась через площадь в направлении метро. Юра задавал пару обычных дежурных вопросов про дела и здоровье, ты удалялась, и я никак не мог собраться с мыслями и рассеянно что-то отвечал. Промешкав минуту, я наконец заторопился:

Догнать тебя не получилось - на обеих сторонах платформы было безлюдно.

15 ноября

На следующий день на воскресной литургии я уже высматривал тебя среди пары сотен человек, заполонивших всё внутреннее пространство храма. Как позже неоднократно подтверждалось, у тебя невероятная черта оставаться неприметной: даже когда я находил тебя, то, отведя взгляд всего на пару каких-то секунд в сторону, не мог найти тебя сразу снова - приходилось бегать глазами по огромному храму и сканировать лица, платки, спины прихожан. Осложняла поиски и многолюдность прихода. При всём твоём очаровании ты как серая мышка всегда оставалась неприметной. Как тебе это удавалось, мне не понять, но со временем первой, кого я всегда замечал, была ты. И из христианина, как ни стыдно признаться, я постепенно превращался в какого-то охотника за твоими глазами.

Нет, не стыдно. Мне совсем не было стыдно, Галя. И теперь не стыдно. И мягкие наставления знакомых и священнослужителей, зачем и для чего мы приходим в храм, как появлялись, так быстро и исчезали, не цепляя меня никакими крючками совести. Иногда и вовсе казалось, что тебя вижу один только я: одни видят ангелов, а я тебя.

- Твоей Гали сегодня нет, - слышал я регулярно в течение года от проницательных прихожанок, с которыми успел тебя познакомить.

- Как же нет? Вон она, - и перемещал свой взгляд на твой васильковый платочек то возле иконы святого целителя Пантелеймона, то возле блаженного Серафима.

Я даже радовался, что тебя не замечают. Ты - моё открытие.

На площади после литургии я впервые догнал тебя и взволнованно остановил:

Голос у тебя был твёрдый и уверенный. Лицо лучилось дружелюбием.

- Андрей, - представился я. - Дайте я угадаю: вы в художественной школе учитесь? На иллюстратора?

- Нет, не угадали. В музыкальной на фортепиано.

- Галя, выпейте со мной кофе, пожалуйста. Здесь столько модных кафе - я вам этот квартал покажу.

Ты согласилась после секундного раздумья. И согласилась без энтузиазма - скорее из вежливости:

- Но только ненадолго - мне ещё репетировать сегодня.

Мы свернули на улицу со старинными фасадами домов, и я не знал, с чего начать разговор. Но ты сама нашла тему и спросила:

- Это вы на прошлой беседе интересные вопросы священнику задавали?

Значит, ты уже видела меня раньше. Как я мог тебя проглядеть?

- Да, я... мне постоянно хочется понять природу Небесного Царства. Знаете, если сравнить наше трёхмерное пространство с двухмерным, то по отношению к последнему наши три измерения - настоящий рай. Ни в плоскости, ни в линии, ни в точке нет ни зрения, ни слуха, ни обоняния. Им там просто не из чего взяться. Эти чувства - атрибуты совокупности минимум трёх измерений, не меньше. Так вот я уверен в том, что раз Царство Небесное, куда все мы так стремимся, невыразимо прекрасней нашей Земли, то находиться оно должно в больших, чем три измерения, пространствах. Тем более и времени там нет, а время - свойство лишь нашего трёхмерного мира. Значит, в Царстве Небесном измерений непременно больше: четыре, а то и все пять... Если здесь у нас зрение, то представляете, что может быть там? Это же невообразимо прекрасно и непередаваемо. Представить не могу, как там легко и просторно...

Мы прошли до одного кафе с небольшой оранжевой вывеской "Моно". Оно находилось на углу дома с широкими окнами. Я часто бывал здесь после церкви. Девушка за стойкой только-только открыла его и расставляла стулья, снимая их с деревянных столов. Было светло и прокурено, и лучи полуденного солнца пронзали помещение насквозь. Я лишь познакомил тебя с маленькой белокурой Марэн, которая училась в театральном и подрабатывала тут, и тут же предложил пойти дальше, не желая портить встречу табачным запахом. Преимущественно говорил я, а ты отвечала обрывисто и сдержанно. Всё, что я узнал о тебе, было то, что ты из Славянска, и уже четвёртый год в нашем приходе. Никого в нём не знаешь. То, что тебе столько же лет, сколько моей взрослой дочери, меня очень расстроило. Но пока ты была рядом, я старался об этом не думать. Мы выбрали уличный столик в следующем заведении и ожидали заказанный чай. Я спросил:

- Вы не захотели остаться на лекцию о Пушкине в приходском доме. Почему?

- Не знаю. Просто не захотела. А вы почему не остались?

- С вами желал познакомиться. И я больше Достоевского люблю. Он всё внутри переворачивает. Знаете, я Неточку Незванову терпеть не мог. Хотелось просто отбросить книгу - дочитывал, уже насильно принуждая себя. Вся её слащавость, сюсюканье, заискивание с каждой страницей вызывали всё большую и большую неприязнь во мне. Становилось приторно от такого пресмыкательства и лицемерия. Даже бесило. И вот в какой-то момент открывается, что она, эта Неточка, совершенно искренняя, что от природы такая, что она самый что ни на есть ангел во плоти. Кого же я тогда ненавижу? Ангела?! И я вдруг сам себя увидел: свою озлобленность, грубость, осуждение. Вот что Фёдор Михайлович со мной творит - зеркало подносит.

- А вы чем-то похожи на главного героя в "Идиоте", - отметила ты.

- Спасибо. Но при всей моей любви к князю Мышкину я не хотел бы ему уподобляться. Он... Он бесполый. Уж лучше Рогожиным, чем князем, поверьте. Да и что князь без Рогожина? Он же не живёт, а лишь созерцает мир, наблюдает со стороны. Живёт Рогожин - он земной человек. А Мышкин - представитель Неба, небожитель. И они друг без друга никуда. Один живёт, другой оправдывает. И Рогожин только ему верит, только с ним делится: "Смотри, как я поступаю. Смотри...". Так только Богу говорят.

Ты слушала и пила зелёный чай. Я никак не мог остановиться:

- Рогожин - благоразумный разбойник, а князь - Спаситель. Вместе на кресте висят. Человек и Бог. Также это у Алёшеньки с Митей в "Карамазовых" просматривается - один бестелесный, другой земной. Мышкину и Алёше Рогожины и Мити дороже и нужней любых других людей. Как Богу разбойник...

- Спасибо. Интересно вас слушать, но мне пора.

Ты долго не давала мне расплатиться за свой чай, а потом просила показать дорогу до Квартала Палисадников. Жила ты недалеко - в семи велосипедных минутах от моего дома, столько же от церкви и столько же от места моей будущей работы - очень удачно - так что в будущем я даже умудрялся за час обеденного перерыва побывать у себя дома, у твоего общежития, в храме и вовремя вернуться за рабочий компьютер.

Из этого километрового квадрата "дом - работа - церковь - ты" - на данный момент осталась лишь диагональ "дом - церковь": ты теперь за четыреста вёрст, а работу я бросил из-за этой повести. Допишу, устроюсь заново.

Тебе столько же, сколько моей дочери. Я шёл домой и огорошенно пытался осознать, как это отразится на нашем знакомстве. Почему разница не в пять, не в десять лет? "Почему сразу двадцать два года?" - задавал я вопрос то ли себе, то ли миру.

- Почему ты поторопился? - ответил я за ту тебя, которая могла бы мне возразить.

- Но это же не 100 лет. И даже не 30. Мы же встретились.

На это та ты, которая могла бы что-то ответить, промолчала.

22 ноября

Повод подойти к вечно спешащей и занятой девушке второй или третий раз подряд найти не всегда просто. А без него быстро становится заметно, что тебе от неё что-то нужно. Особенно когда девушка легка как птица и летит так высоко, что ей постоянно открываются всё новые и новые горизонты и виды. Для этого нужно самому уметь летать и летать легче и виртуозней - иначе её ни догнать, ни притянуть к себе её взоров.

Ты лебедь. С большими и белыми крыльями. Останавливать тебя - что стрелять из лука из прибрежных камышей, пока ты отдыхаешь на водной глади и кормишься.

Я стоял посреди храма и перебирал в уме возможные предлоги подойти к тебе снова.

- Рита, ты хотела бы научиться играть на фортепьяно? - озарила мою голову пролетавшая мимо идея, когда меня поприветствовала приходской библиотекарь.

Рита была моего возраста, красива и самоуверенна. Она легко пошла мне навстречу:

- Купим, - не задумываясь пообещал я, выискивая тебя в очереди на целование креста. - Сейчас приведу тебе учителя.

Литургия закончилась, ты долго продвигалась к кресту, затем к центральной иконе, и я в ожидании топтался у входных дверей. Повод был найден и довольно удачный. Лишь бы меня никто теперь не окликнул и не подошёл.

Наконец ты стала приближаться к выходу, и мы встретились.

- Галя, у меня есть для вас ученица. Пойдёмте со мной.

Не давая опомниться, я взял тебя за руку и потянул за собой. Ты поддалась и позволила провести себя через весь храм по лестнице на второй этаж. Рита уже сидела за библиотекарским столом и выписывала одной женщине маленькую стопку книг.

- Вот, познакомьтесь: Галя, Рита. Учитель и ученица.

- Галя из Славянска, а у Риты нет голоса, - неудачно пытался острить я.

- Почему же? У вас прекрасный голос, - обратилась ты к растерянно улыбающейся Рите.

Она стала оправдываться, что у неё ещё нет инструмента, что она подумывает его вскоре приобрести. Подошла старшая Ритина дочь и плотного сложения парень, который пытался за ней ухаживать. Мы с ним уже месяц демонстративно не здоровались друг с другом, но тут по инерции вдруг обменялись рукопожатием, и я представил тебе и его:

- Это Кузьма. - И быстро добавил всем: - Нам пора.

Снова схватил тебя за руку и потянул к лестнице. Проходя через кухню, на ходу представил тебя готовившей кофе добрячке Лии:

- Галя - студентка. Мы возьмём пару бутербродов в дорогу?

На улице ты, опомнившись, выхватила свою руку и сказала:

- Спасибо, но бутерброды - это лишнее. Хорошего вам дня!

- Хорошо, но только до метро, - уступила ты чисто из вежливости.

Мы двинулись через площадь Чайковского до северного входа в подземку. Я завёл речь о частных уроках, и, видимо, это была больная тема для тебя, потому что, пройдя мимо станции, ты не остановила меня, и мы шагали всё дальше и дальше. Ты делилась тем, что из-за ремонта главного здания музыкальной школы, классы и инструменты перевезли в другой филиал, что находился гораздо дальше от центра, и многие частные ученики были потеряны - никто не хотел ездить на периферию. Минут через семь, уже возле моста, ты очнулась и заметилаґ:

- Мы же договаривались только до метро. До свиданья.

Как только ты удалялась, меня отпускало и появлялось явное ощущение музыки. Музыки невыраженной, неслышимой, но осязаемой. Она чувствовалась ещё при тебе. Ею был пронизан весь воздух. В твоём присутствии приходилось делать вид, что её нет, что я ничего не слышу, кроме проблемы потерянных учеников. Необходим был серьёзный, умный вид делового человека. Но как только ты прощалась и подростковой, мальчишеской походкой шагала дальше, скрывать своё глупое счастье было уже необязательно. Волны невидимого мелодичного моря разливались по всему городу. Дома и люди окрашивались в лёгкие пастельные тона. А впереди уже сияло новое воскресенье, новая встреча, в которой не было никаких сомнений.

"Это что, ловушка?" - спрашивал я в общий эфир. И тут же сам убеждал себя: "Нет. Всё под контролем. Голова на месте. Я только поухаживаю за тобой чуть-чуть, подружусь. Разве нельзя дружить с красивой?".

На этот вопрос не отвечалось. Но я охотно уверял весь окружающий мир в том, что всё происходит само, естественно.

"Ненадолго! Хотя бы ненадолго! Хорошо?" - пел я и договаривался с миром в незримых волнах. И во всём звенело согласие.

29 ноября

Пролетела неделя незаметно. Молитвы в храме лились мягко, радостно. Я находился в полной уверенности и почти не следил за тобой. После литургии ты, благодушно улыбаясь, покинула храм. Я догнал тебя уже за метро - погода располагала к пешей прогулке. Когда ты обернулась, благодушие так и оставалось на лице - ты была хорошо настроена.

- Галя, вы были на здешнем балете? - спросил я, не давая тебе опомниться. - Это, конечно, не Большой и не Мариинский, но хореограф здесь тоже с мировым именем.

- Да, я уже видела "Отелло", - без всякого восторга ответила ты.

- Но это совсем не то. Это современная постановка, и вам наверняка не понравилось, а есть другой балет. Вот возьмите: "Щелкунчик" хоть и в новой постановке, но в классическом стиле, - я протянул тебе два театральных билета: - Сходите с какой-нибудь подругой.

На добродушном лице проступила растерянность и тут же сменилась горделивым возмущением.

- Галя, пожалуйста. Это же ничего особенного. У меня оказались эти билеты, а я уже раза три его смотрел.

- Ну а куда я второй дену? Вы же подумаете, что я второй для себя приберёг, поэтому возьмите оба. Чтобы вы были уверены, что я не окажусь рядом.

- Я вообще ничего не возьму. Отдайте кому-нибудь другому, - поставила точку ты и прибавила ходу.

Я терял уверенность в себе: совершенно не предполагал, что билеты придётся чуть ли не навязывать. Пришлось идти на компромисс:

- Хорошо, хорошо! Берите один, а на второй я найду вам какую-нибудь девушку. Хотите, я отдам его Марэн - той маленькой блондинке из кафе "Моно", которая в театральном учится?

Я с облегчением отдал тебе билет. Ты же, чтобы поскорей забыть о такой уступке, сразу предупредила:

- Это в последний раз я вас выручаю. Больше мне ничего не дарите: никаких билетов. Я сама по студенческому могу недорогие билеты доставать. Обещаете?

Вопрос "обещаете?" в будущем стал одним из самых употребляемых в твоих обращениях ко мне: "Обещаете больше не дарить мне билетов? Обещаете больше не сажать берёзу? Обещаете больше не приходить в общежитие? Обещаете не рисовать на асфальте птичек?". Этими обещаниями ты ограничивала всякие попытки что-то для тебя делать, поэтому я уклонялся от них как мог и сопротивлялся тем, что вспоминал евангельское "не клянись вовсе". Но несколько раз я всё же давал тебе обещания и, должен признаться, в большинстве случаев их не сдерживал.

6 декабря

Новое воскресенье - новые проводы. Ты снова говорила о Боге, о том, что лишь на него можно полагаться в жизни и что даже хирурги на операциях уповают на божью помощь.

- Вам знакомо состояние беспомощности, когда никто, даже самые близкие не могут тебе помочь, и из всего, что есть, остаётся лишь Бог?

"Забейте" тоже твоё частое слово - когда ты вдруг решаешь, что не нужно ничего продолжать рассказывать, то обрываешь речь именно так.

- Марэн сказала, что балет был красивым, - перевёл я разговор в иное русло.

- Да. Сразу три балерины поочерёдно играли главную роль. Одна совсем юная.

- Почти четыре года не была. Мне даже стыдно. Но я уже скоро поеду - на Новый год.

Ты рассказала, как с восьми лет вместе с сестрой училась в разных музыкальных интернатах, то в одном, то в другом городе, и дома бывала редко. И даже в интернате нечасто виделась с сестрой - она жила на другом этаже. Восемь лет училась в Москве и уже четвёртый год в нашем городе. Странно, что я увидел тебя совсем недавно.

- Галя, я тоже лечу домой на Новый год. Вам что-нибудь привести из Москвы?

- Галя, но я многим что-то привожу. Лекарства, например. Вам лекарства не нужны никакие?

- Привезите мне драже "Вечернее" в пузырёчках. Одну, нет, две упаковки. Если вам нетрудно, конечно.

Я обрадовался, что что-то могу сделать для тебя и стал вытягивать из тебя ещё какие-нибудь пожелания:

- Так. Что ещё? Вспоминайте, Галя, что можно легко достать в Москве, а здесь невозможно?

Ты вспомнила, но не решалась сказать, а вместо этого снова сказала: "Забейте". Но я уже так ухватился за возможность достать что-то недоставаемое, этакое как "черевички, как у самой царицы", что преградил тебе путь. Пожалуйста, дай мне исполнить твоё желание.

- Ну, хорошо, если сможете, то достаньте мне ноты второго концерта Рахманинова, но не современные, а старого издания - советские.

- Только современные не привозите, они не нужны.

Я попросил у тебя на всякий случай адрес электронной почты, и ты с лёгкостью дала мне его. На номер телефона у меня дерзости не хватило, но и мэйлу я был неслыханно рад. Распрощались мы почти как настоящие друзья, а к вечеру я уже прислал тебе первое сообщение с адресом магазина возле "Серпуховской", где в каталоге числилась именно эта нотная тетрадь. Ты сразу же мне ответила:

"Даже не думала, что Вы так быстро найдёте эти ноты. Думаю, что это то, что нужно.

Большое Вам спасибо! Если вдруг эти ноты уже продали или ещё что-то, очень прошу Вас, не тратить время!!! Это действительно не так уж и важно и не стоит того, чтобы ездить по всей Москве. Ещё хотела Вас попросить, если будет возможность, купить не две, а 4 упаковки драже "Вечернее". Буду Вам очень благодарна. Очень хорошо, что у меня теперь есть Ваш email. Со своей же стороны обещаю писать в самых крайних случаях.

P.S. Как я могу сердиться, если Вы спрашиваете про ноты, которые нужны мне, а не Вам... Вы могли бы вообще не браться за это дело. Так что я могу Вас только поблагодарить за помощь.

Благополучной поездки и Божьего благословения на все Ваши дела!"

Я был на седьмом небе. Вечером позвонила мама:

- Ма, ты просто не представляешь, какой я счастливый.

12 декабря

Я сумбурно готовился к поездке в зимнюю Москву: подбирал себе тёплые вещи, искал подарки для тётушек, мамы, сестёр, школьных друзей и высматривал в витринах маленьких магазинчиков платья и обувь. Проходя мимо одного итальянского бутика с таинственным названием "Лилит", который был лишь в трёх минутах ходьбы от храма в студенческом квартале, я остановил свой взгляд на чёрной с двумя тонкими белыми полосками книзу юбке.

Почему я не могу подарить это тебе? Почему всем, только не тебе? В чём преграда, в твоей гордости? Да, ты недотрога, и любой подарок тебе так просто не сделаешь. Этим ты и притягиваешь - очень настоящая, без лукавства и кокетства. Именно такой и хочется всё дарить и отдавать.

Я принёс юбку на всенощную службу в бумажном пакете.

Ты уже была в храме. Как сделать так, чтобы подарок оказался у тебя естественнейшим образом, не приходило в голову. Снова была нужна всех устраивающая причина, и я обратился за помощью к проходившему рядом настоятелю:

- Отец Иоанн, я не знаю как подарить эту юбку Гале, - объяснил я ему своё затруднительное положение. - Вон той студентке. Видите?

- Не ходи в дом к девушке, на которой не хочешь жениться! - многозначительно улыбаясь, произнёс священник и прошёл дальше.

Фраза никак не укладывалась и не усваивалась в моей голове, и через несколько дней даже пришлось переспросить, как это понимать, потому что нигде сам не мог найти ни поговорки, ни пословицы, ни толкования на эти слова. А тогда я, озадаченный, поспешил к другому священнику - огромному лохматому, черноволосому и уступчивому о. Григорию, ожидавшему у исповедального аналоя очередного грешника на предмет покаяния. Я извинился, что по иному вопросу и поделился насущной проблемой:

- Батюшка, я не знаю, как подарить одной девушке юбку. Вы не могли бы это от себя сделать? Чтобы она ничего не подумала.

О. Григорий ненадолго призадумался и стал отмахиваться:

Передо мной вдруг явственно открылась абсурдная картина: служба за службой скромный о. Григорий раздаривает молодым прихожанкам платья и украшения, те с недоумением и смущением смиренно принимают подарки, а вдали стоит его жена с детьми и тоже смиренно, молча смотрит на это. От представленной сцены мне стало неловко за свою просьбу, я смутился и извинился.

- Попробуй подарить сам, - посоветовал священник и благословил.

Тут на другой, женской, стороне храма ближе к солее я обнаружил пожилую и покладистую прихожанку Лию. За три года знакомства с ней мы нашли общий язык, и она легко принимала мои шутки и сама надо мной порой подшучивала. Я тихо пересёк весь храм и зашептал Лии в ухо:

- Выручай. Ты не могла бы объяснить, что тебе эта юбка мала, и подарить её вон той студентке? - Я указал на одну из десятка стоящих в полутьме прихожанок - на тебя: - Только не перепутай, её Галя зовут.

Служба уже заканчивалась, читались часы, когда Лия неторопливо вразвалочку подошла к тебе, и вы тихо зашушукались. "Заутра услыши глас мой, заутра предстану Ти, и узриши мя..." - разлетались слова. Я украдкой наблюдал, как бумажный пакет из рук ласковой и располневшей к годам женщины быстро перекочевал в твои, и возликовал. Через минут пять завершились последние молитвы, молодой священник о. Дионисий произнёс напутственные слова, и ты уверенным шагом направилась прямо ко мне. Мне трудно было сдерживать довольную улыбку, а ты в приказном тоне произнесла:

- Проводите меня, пожалуйста. Нам нужно поговорить.

Проводить тебя? Ты сама об этом меня просишь? Конечно! Конечно же! Но... нет! Чтобы не получить тайный подарок обратно, я вдруг против своей воли отказался:

- Тогда выслушайте меня здесь. Что вы сказали Лии?

- Говорили! Я же видела, как вы шептались во время службы. Что вы про меня наплели?

- Галя, да ничего я про вас не говорил - зачем мне это?

- Нет, говорили: вы сказали, что я бедная студентка. Так? И эта женщина всунула мне в руки деньги.

- Вот и ответьте: зачем вы говорите, что я бедная студентка? Что вы меня позорите? У меня временно нет подработки, но средства есть.

Я не знал, куда деваться. С чего вдруг Лия проявила такую инициативу?

- Галя, да мне никогда бы в голову не пришло вас деньгами унизить. Я не мог такого сказать, поверьте. Это же глупо.

Мы снова вместе вышли из церкви и всю дорогу до "нашего" перекрёстка я оправдывался и объяснял, что это и для меня стало абсурдным сюрпризом. Про юбку ты не вспоминала - несла пакет в руках и просила, чтобы я потом обязательно объяснил Лии, что ты не бедная, что не нуждаешься в такой помощи. Я соглашался, поддакивал и потирал с облегчением руки: удалось подарить любимой девушке красивую вещь.

16 декабря

У Ники сломался подаренный ей кем-то велосипед. Вернее не сломался, а нужно было лишь поменять проколотую камеру. Ей было на год больше чем тебе, насколько я знал, и вы не были знакомы. Она подошла ко мне после окончания акафиста с просьбой о помощи. Видя, что ты занимаешь себе на лавочке место - остаёшься, как и многие прихожане, на еженедельную общую беседу, проходившую по средам, я решил, что до конца её успею всё починить, и согласился:

- Ладно. Забежим в магазин за новой камерой, потом к моему приятелю за инструментом - он здесь недалеко живёт. Но мне нужно успеть до ухода Гали: она пойдёт - я всё брошу.

Ника, не видя альтернативы, только кивнула в ответ, и через полчаса мы уже снимали переднее колесо прямо в притворе церкви - на улице был декабрь и вечер, холодно и темно. Камеру я заменил быстро, но вот снова натянуть покрышку на обод колеса никак не удавалось. А затем послышались поскрипывания отодвигаемых стульев и голоса подымающихся со скамеек прихожан. Люди на пути к выходу перешагивали разобранный велик. Было неловко за разбросанный инструмент, и мы извинялись за неудобства, несмотря на то, что никто нам замечаний не делал. Одной из последних вышла ты. Заинтересованно посмотрела на устроенный нами беспорядок. Я привстал:

- Галя, познакомься, это Ника! У неё колесо прокололось. Мы сейчас закончим, подожди. Давайте вместе посидим где-нибудь.

Ты, к удивлению, не торопилась. Стала болтать с Никой и ещё одной, зависшей над нами студенткой об учёбе - о чём же ещё - а я никак не мог натянуть покрышку на колесо и только отчитывался: ещё пять минут, ещё три минуты, ещё минутку... Кончилось тем, что через четверть часа я, хоть и натянул покрышку на обод, но сильно задел при этом отвёрткой камеру и порвал её вновь. Мы спрятали недоделанный велосипед в подсобке и, захватив с собой ящик с инструментом и колесо, отправились на поиски подходящего кафе. Ориентировался в близлежащем квартале только я, и через несколько минут мы, проводив до метро третью вашу подружку, уже сидели в китайском забегаловке.

Ты в отличие от Ники долго отказывалась выбирать себе блюдо и только после утомительных уговоров согласилась с Никой взять одно овощное блюдо с рисом на двоих. И даже согласившись, ты долго сопротивлялась тому, что угощал вас я. Эта твоя принципиальность всегда превращала мои попытки ухаживания за тобой в постоянную борьбу и споры на пустом месте - вместо того, чтобы продолжать нить какого-нибудь начатого разговора, мы постоянно впадали в напрасные дискуссии принятий и отказов. Всё задуманное, казалось, изящно превращалось из-за таких препирательств в бои мелкого значения, и я ничего не мог с этим поделать - ты почти никогда ни в чем не уступала даже ради гармонии. В этот раз ты уступила благодаря Нике, которая ко всему относилась проще.

Последовав её примеру, ты смиренно взялась за рис с овощами, и я праздновал ещё одну свою тайную победу.

- Галя, ты почти ничего не кушаешь, - мягко укорила тебя более упитанная и розовощёкая Ника.

- Я много ем. Не думайте, я на самом деле много ем, - оспаривала ты каждое наблюдение.

- Ну что, например, ты ела сегодня? - спросил я.

- Так много?! - несдержанно воскликнул я. И мы прыснули со смеху.

Потом Ника пыталась щёлкать нас троих на ночных улицах:

- Друзья, это фото для моей мамы. Пусть увидит, как мы развлекаемся!

Мы улыбались и обсуждали, как через два дня ты полетишь домой на каникулы. Я нёс Никино колесо с ящиком инструментов и молча прикидывал, во сколько может быть вылет твоего самолёта и как мне успеть с тобой попрощаться.

На следующий день, найдя на виртуальных просторах несколько видео твоих выступлений, где ты в плотном строгом концертном платье исполняла Рахманинова, я решился на комментарий и написал тебе в социальной сети "дневники":

- "Рахманинова нужно исполнять в лёгком до колен платье - ему бы приятно было, если бы ты видела его молодым человеком, а не классиком. Исполняй его, как будто ты идёшь на свиданье, Галя. Прости за глупый совет"

Ты тут же ответила, и переписка затянулась почти до полуночи:

- "Да, советы довольно странные, но каждый имеет право на своё личное мнение и, естественно, у всех людей разные вкусы... Для того чтобы играть, нужно ещё выучить..."

- "Ну, вот Сергей Васильевич - ты его как видишь? Как пожилого гения... А в Царствии Небесном всем по тридцать три года. Там он молодой. И ему приятно, если ты к нему будешь относиться не как к старичку, а как к красивому человеку. Ну, ты же не можешь в таком платье ни на свидание сходить, ни со свадьбы убежать: это платье статично - динамики и дыхания жизни в нём нет. Ты в нем как застывшая статуя. Как в музее. А Рахманинов не хочет находиться в музее, он хочет с тобой убежать оттуда на набережную, на пруды. Рахманинов же видит: какая красавица меня исполняет. И платье тоже видит... Ну всё, это просто фантазии, а ты человек серьёзный... Всё, скатертью дорога, Галина. Счастливо, красавица!"

- "Да, Вас послушать... Пишите стихи дальше, это явно Ваше. Всего самого доброго и Ангела хранителя в дорогу".

Неделей до этого я поделился с тобой пачкой стихов, чтобы как-то повысить свой творческий статус в твоих глазах. Ты их никак не комментировала. И теперь лишь вскользь вежливо упомянула об этом.

18 декабря

В пятницу, уложившись на контрольной за час, я сбежал с курсов повышения квалификации к автовокзалу, где отходил автобус до пригородного аэропорта. Я прибежал за три минуты до отправления, но все пассажиры, видимо, были уже внутри, потому что двери были закрыты. Стёкла были затонированны, и я почувствовал себя совсем глупо: стоял перед автобусом и не знал, видишь ли ты меня теперь? От конфуза чувствовалось, как кровь приливает к лицу. Может, лучше куда-нибудь спрятаться? А если ты уже смотришь на меня? Помахать рукой на прощание? Кому? Автобус тронулся, и я стал махать всем: если ты меня сейчас видишь, то уверен, что ты такая же красная от гнева, как я от стыдобы.

Значит, мир устроен так, что в это время в этом месте по разным причинам краснеют два человека, разделённые тонированным окном.

***

Мои школьные друзья, те, что не переехали в другие районы столицы и оставались преданы родному Карачарово, пили. Пили почти ежедневно. Чаще всего в приобретённом для этого случая китайском джипе, что был припаркован возле нашей девятиэтажки. Мордой машина упиралась на детскую площадку. При первой же встрече на вопрос, над чем я теперь голову ломаю, я поделился, что мне необходимы рахманиновские ноты старого образца. Те ноты, которые я нашёл в Сети, к моему приезду были, к сожалению, проданы и несколько букинистических лавок уже безуспешно пройдены.

Сидя в машине, я постоянно отнекивался от очередной предлагаемой рюмки и с любопытством разглядывал взрослых и детей на детской площадке, на которой когда-то сам играл в четырёхлетнем возрасте. Обоих моих одноклассников, которым я рассказывал, как мне важно достать эти ноты для одной удивительной девушки, звали Димами.

- Разберёмся! - весело обещал мне один Дима, дипломированный геологоразведчик, разливая содержимое прозрачной бутылки по рюмкам.

- Ты даже не знаешь, что такое "ок гугл"? Темнота! - потешался надо мной второй Дима, главный менеджер по продажам санузлов.

Друзья смеялись, потешались над моей отсталостью, выражавшейся в отсутствии мобильного телефона, и обещали мне решить вопрос, не выходя из салона автомобиля. Они обзванивали всех авторов подходящих под мой запрос объявлений и весело требовали от них Рахманинова. Старых нот была уйма, но концерта номер два нигде не было, и нас посылали то на антикварный рынок, то в консерваторию.

В маленькой комнате, которую любезно освободили к моему приезду мама с сестрой, я первым делом поставил на комод твою фотографию. Не удержался, когда увидел её в соцсети и распечатал.

Больше я ничего не мог объяснить. На снимке твои глаза были наполнены любовью. Её было в избытке. И это не была любовь к мужчине - так на мужчин не смотрят. Скорее всего, снимок делала сестра. Это сестринская любовь: к жизни, к одному из её моментов.

Поиски в зелёном джипе разбавлялись удивительными историями из жизни двух закадычных друзей. Чаще всего звучала история о том, как в холодную осень начала девяностых в город не успели завести антрацит, и в старинном доме, куда подавалось тепло из котельной, куда оба приятеля едва устроились истопниками, помёрзли трубы. Оба друга угрюмо ходили по квартирам, на глазах у замерзающих жильцов спиливали отопительные батареи и затыкали оставшиеся дыры деревянными затычками. Это звучало для меня дико и походило на времена Москвы есенинской, когда в печах жгли и заборы, и мебель.

Потом повествование переходило на театр Гоголя, где в те же годы первый Дима работал осветителем и устраивал настоящий праздничный стол для голодных артистов, раздобыв по счастливой случайности банку солёных огурцов и чёрного хлеба. Такие истории повергали меня в шок.

Истории же второго Димы были сюрреальны и походили скорее на сюжеты из фильмов Бунюэля. Однажды утром, спускаясь в фойе из номера вологодской гостиницы, где он остановился на время своей командировки, худенький Дмитрий ощутил на себе пристальные и восхищённые взгляды других постояльцев и гостиничного персонала. Более того, все они стали аплодировать ему и кричать "браво". Всё это так стушевало его, что он готов был повернуть обратно, чтобы запереться у себя в номере. Но он и так опаздывал на деловую встречу, поэтому набрался храбрости и пошёл к выходу. На полпути его остановил портье. Когда же тот торжественно вручил ему стопку бумажных банкнот, Диме совсем стало не по себе. Вернувшись после заключения сделки, он первым делом направился в гостиничный бар. Отвечая на вопрос, что произошло сегодня утром, бармен объяснил Дмитрию, что на самом деле всё произошло ещё вчера вечером. И он поведал историю, как уставшего Дмитрия, который был не в состоянии самостоятельно стоять на ногах, до номера несли под руки две девушки. Дмитрий же восторженным голосом кричал на весь отель "всех люблю" и разбрасывал всем вокруг бумажные деньги.

Слушая эти истории, мне становилось стыдно, что я, непонятно зачем, так далеко живу теперь.

Нотный киоск в консерватории оказался закрыт до окончания новогодних каникул, до конца моего отпуска, и, чтобы не возвращаться с пустыми руками, я скупил все кроме второго концерты Рахманинова у одного букиниста. Но и этого для тебя мне казалось мало. Что было бы ещё тебе подарить? Я гулял по заснеженной Москве, радовался настоящему морозу, всматривался в бесстрастные глаза икон в маленьких кособоких церквушках, разглядывал румяных девушек в настоящих шубах. Ты жила здесь. Как ты могла отсюда уехать? Как мог я отсюда уехать? Изгнание из сада? Из детского?

***

Я вернулся из Москвы в первых числах января. Тебя, я знал, ещё не было, и точная дата твоего возвращения была неизвестна. На следующий день после приезда я уже вышел на место новой работы и в стрессе зубрил новые для меня технологии. Работа и зубрёжка так поглотили меня, что в таком состоянии мне было стыдно думать о тебе - я не хотел, чтобы до тебя доносились те нудные, сухие волны теории, в которые я был теперь погружён с головой. До твоего приезда я смогу выплыть, освоиться и вернуть ту лёгкость, которой можно уже делиться. А пока, оказалось, даже хорошо, что тебя нет в городе.

В новом коллективе большую долю составляли женщины, и в лофте офиса часто стоял беззаботный девичий щебет. Была пара красивых лиц, и в меня вселилась уверенность, что именно с ними я и буду дружить впоследствии: когда ты осознаешь власть и силу собственной красоты, мне потребуется поддержка подруг и советчиц.

Работа впоследствии часто отвлекала меня от неудач в отношениях с тобой, и я ловил себя на мыслях, что в офисе ты меня почти совсем не тревожишь, что я легко и полностью отдаюсь любимым логическим задачам и проблемам, совещаниям и дискуссиям. Работа окрыляла, захватывала и давала силы и уверенность в себе, в своих способностях. Но как только я переступал порог фирмы наружу, мной всецело овладевали мысли о тебе. Уверенность улетучивалась уже на второй-третьей минуте, на пятой-шестой сотне метров и пропадала полностью возле храма. Чётко вырисовывались границы двух миров: один мир решительности, силы и признания с центром внимания на работе и второй мир с эпицентром-тобой. Он тоже был сильным, летящим и, конечно, более ярким чем первый. Только в твоём мире мне приходилось ежечасно что-то доказывать - что-то, на что в первом мире доказательств совсем не требовалось. Эти два мира соприкасались и даже проникались друг другом. И в храм я приходил то из одного, то из другого - то сильным, то неуверенным. И всё же мир, где центром всего постепенно и неизбежно становилась ты, был главным. Остальное необходимо было лишь для равновесия, для баланса: работа, дочь, приятели.

Я скажу, что к Нему можно испытывать разные чувства - и не больше ли радости Ему от потерянного и вновь найденного ягнёнка, чем от девяносто девяти послушных, предсказуемых овец. Где у меня Бог? Я звал Его с собой: "Пойдём со мной за грибами. Пойдём встречать Галю. Пойдём со мной разрисовывать ночью улицу". Я с каких-то пор стал обращаться к Нему как к попутчику, предлагая Богу смотреть на тебя моим глазами, дарить тебе ноты общими руками. Я звал Его в свидетели во всём, что касалось тебя. И конечно, боялся что-либо опошлить.

Ты появилась на литургии двумя неделями позже.

17 января

Я всячески обходил тебя стороной и лишь издали вглядывался и знакомился с тобой заново. Пакет с московскими подарками пришлось попросить передать тебе с Наташей из иконной лавки. Когда-то эта маленькая женщина обласкала меня парой искренних, добрых слов и уже этим полностью завоевала моё доверие. Она радостно согласилась поучаствовать в таком деле, хоть и с благодушной улыбкой приговаривала: "Ох, не пара тебе Галя!". Было приятно наблюдать, как Наташа подошла к тебе сбоку, приложила губы к платку возле уха и передала свёрток. Ты, недолго думая, раскрыла пакет, заглянула в него и широко заулыбалась. Я довольный уехал домой. Вера в то, что в следующий раз ты уже сама подойдёшь ко мне хотя бы из вежливости, окрыляла - впереди целая неделя счастья... и оно уже через час постучалось в двери через сеть "дневники":

- "Большое Вам спасибо за такие подарки! Отдельное спасибо за иконы, очень Вам благодарна! За варежки огромное спасибо. Классные. Сегодня не видела Вас в Храме. Как Ваши дела? Надеюсь, что всё в порядке.

Я долго не решался ответить, смакуя доставленную тебе радость. Потом всё же ответил, и переписка продлилась до самого вечера. Ты просила тебе не выкать, я рассказывал, как близко от дома и от церкви моя новая работа, и приглашал тебя на службу в деревянный храм. Несколько раз я попытался закончить беседу первым, чтобы показать свою мнимую независимость от тебя, а точнее, чтобы скрыть, насколько я беззащитен перед тобой.

На следующий день, вернувшись с работы, я опять обнаружил сообщение. В этот раз с просьбой набрать тебе маленькую бутылочку крещенской воды, потому что ты пишешь реферат и вместо праздничной литургии попадаешь на лекцию.

Я снова был на седьмом небе. Конечно, я наберу тебе воды в самую красивую бутылку. Конечно, Галина Сергеевна, дописывайте свой реферат "Влияние классической музыки на таяние льдов в арктических широтах". Впереди у нас светлое будущее.

- "А Вы будете в три часа ночи обливаться водой?" - спросила ты по-детски.

Мы распрощались около полуночи в Крещенский сочельник. А уже на следующий день договаривались встретиться на акафисте в среду, чтобы я отдал тебе воду. Ещё я просил совета, каким бы таким национальным блюдом можно угостить сотрудников фирмы на корпоративном завтраке. И ты оказалась в растерянности:

- "На завтрак... Обычно у нас едят каши, но они вряд ли поймут. Овсяная, манная, пшеничная и т.д. Правда, пока Вы принесёте, всё уже будет холодное. А... можно ещё сырники. Тоже национальное, кажется".

И приписала, что возьмёшь воду только при условии, если заплатишь мне за ноты. От оплаты нот я попытался увести разговор в сторону и поблагодарил за совет:

- "Остановлюсь на сырниках. С изюмом и сгущёнкой..."

Ты же заметила, что ноты старинные, дорогие. Предложила цену в двадцать алтын и добавила:

- "...Правильно, сырники будут в самый раз. Значит, Вы хороший повар, если умеете готовить сырнички".

Я отреагировал тем, что могу готовить и отменные супы, и стал сбивать цену:

- "Ноты не стоят двадцати алтын, не придумывай - за двадцать я их не продам - за один алтын только".

- "Ты неправильно торгуешься - нужно сбивать цену!"

- "Ок. Договорились. Отдаю завтра Вам десять алтын, а с билетами потом".

- "Зачем тебе ноты трёх совсем не тех концертов и рапсодии на тему Паганини за десять алтын??? Возьми так - я всё равно играть не буду".

- "Кто знает... всё бывает в жизни. Вдруг заиграете".

- "Я же не спекулянт. Эх, отдам ноты через Лию!"

- "Тем более там вода святая ещё будет - потом люди подумают, что я воду продал!"

- "Хорошая идея. Да, через Лию. Она потом будет о Вас такого же мнения, как и обо мне сейчас. Кстати, благодаря Вам".

- "Что я бедный студент? Да она так не думает о тебе, ей просто нравится участвовать в таких играх..."

- "Короче, не буду отвлекать Вас от работы, так как ещё потом буду виновата. Я же бедный студент и лентяй".

- "Да, я действительно работаю сейчас. Завтра поговорим. Ты не лентяй, у тебя просто ученики разбежались из-за неудобного расположения школы".

- "Да пошутила. Конечно, есть сейчас чем заниматься. Экзамены, занятия, подработки и т.д. Просто есть люди, которые занимаются хорошими и нужными делами. Ещё и пользу людям приносят. Ладно, до завтра".

20 января

К шести вечера я прибежал в храм с набранной здесь же накануне в обеденный перерыв крещенской водой. Ты сидела с самого края тянущейся по периметру скамьи, и мне как опоздавшему пришлось встать рядом.

Вёл беседу молодой и темпераментный о. Дионисий. Вопросы его часто были неожиданными и казались порой с подвохом.

Однажды, приводя пример, он озадачил нас вопросом, кем является для нас Михаил Шумахер. Мы наперебой пытались угадать направление мысли священника: "Еретик? Католик? Лютеранин?". Каждое новое предположение было пропитано осуждением и отвержением Шумахера из рядов избранных и, конечно, совершенно не устраивало о. Дионисия, а скорее даже выявляло интересный факт нашей враждебности: Шумахер не православный, не озарённый истинной верой и чужой. Мы едва сдерживались от судорожного смеха, видя свою собственную карикатурную святость. Священник, не найдя достойного ответа, то ли разочарованно, то ли победно вынес свой совсем непохожий на наши догадки вердикт: Шумахер наш брат во Христе!

В этот же раз конвульсии вызвал один неуверенный, приведший всех прихожан и самого о. Дионисия в недоумение ответ средних лет женщины. Тема шла о связи поколений, о памяти и почитании предков, и священник задал, казалось бы, простой вопрос:

- Кто-нибудь помнит хотя бы, как звали вашу прабабушку?

- Ну вот вы, например, - обратился он к женщине напротив, - кто ваша прабабушка?

Вся скамейка похваталась за животы, покатилась с хохоту, засветилась прищуренными глазами в попытках усвоить эту невероятную мысль. О. Дионисий опешил:

Ты улыбалась. Это тоже минуты счастья - общего счастья. Интересно, зафиксируются ли они где-нибудь в вечности, так что можно было бы сюда вернуться.

Я проводил тебя до моста. Мы говорили ни о чём и улыбались. Дома меня уже ждало новое сообщение.

- "Я посмотрел в ютуб Дениса Мацуева, ты одарённее! Галя, я готовлю оливье, сырники и ещё сварю пельмени и завтра обжарю их. Хороший завтрак для фирмы? Десять алтын за ноты - хороший бизнес. Привезу тебе ещё Шопена".

- "Да уж... Денис Мацуев - вечная тема. Завтрак будет убойный. Я смотрю, у Вас открылось второе дыхание. Столько приготовить, да ещё и для фирмы... Браво! А что обжарите? Не поняла".

- "Пельмени обжарю - тогда их можно и холодными есть. Скажи, а у тебя нет такого, что по возвращении с Родины ты не можешь прийти в себя недели две и не понимаешь, почему ты здесь, а не там? У меня всегда так. Одно и то же каждый раз. Но у тебя по-другому. Ты давно дома не жила, и детство было у тебя в разных местах... Чем лучше заправить салат, майонезом или сметаной?"

- "Начиная с Родины и заканчивая майонезом хорошо получается. Конечно, бывает. Думаю, что пословица "где родился, там и пригодился" имеет место быть. Мы совершенно другой народ, поэтому тоска по Родине будет всегда. Мне даже дышится там легче, но, увы, жизнь вносит свои коррективы. Тем более если мы христиане, то должны понимать, что мы там, где должны быть. Если Господь так рассудил, то это несомненно, для нашего же блага. Ничего, скоро забудется, и будут снова рабочие будни, что даже не заметите ничего. Не советую обжаривать пельмени. Если есть возможность, просто сварите их перед самым выходом и положите в формочку тёплыми. Так будет гораздо вкуснее! Когда поджариваешь, то тесто становится очень жёстким, и вкус сразу меняется. Салат заправляйте майонезом. Только хорошим и качественным. Вроде всё. Да, ещё такая деталь. Мы очень "чуйственный" народ, поэтому так остро всё ощущаем, но такие ситуации укрепляют нас, и это хороший способ уменьшить свою чувственность. Чувство - оно в любом случае останется, и тонкое восприятие тоже, но даже в Православии это не приветствуется. Только по отношению к Господу... и искреннее с сокрушённым сердцем покаяние, что не всегда, к сожалению, получается".

- "Почему ты такая умная... Я был в двадцать три гораздо глупее. Галя, можно я тебе поищу заработок? Например, в каких-нибудь солидных заведениях с роялем, где ты сможешь иногда играть. Чувственность не приветствуется верой? Да, я знаю, но ты могла бы сама объяснить, почему. Ты спи уже, спокойной ночи. А мне ещё резать курицу и огурцы".

- "Хорошей готовки Вам. Большое спасибо за Вашу доброту, но, знаете, практически нет смысла искать подработки, так как, пока точно не знаю, но если Бог даст, то вряд ли останусь в городе на Мастера учиться. Мой профессор давно закончил преподавать - уже год занимаюсь сама. Здесь нет человека, у которого хотела бы продолжить своё обучение. Да и со здоровьем долгое время уже не складывается. В общем, только Господь знает, что меня ждёт. Поэтому не зарекаюсь. Может и не получится поступить, найти профессора или ещё что-нибудь... Тогда нужно будет остаться в городе. Не буду загадывать. В любом случае всё будет не так, как планируешь".

- "Что ты имеешь в виду? Переезд в другой город? Помимо местной столицы и Койска нигде тебе не понравится, Галя. Оставайся, пожалуйста..."

- "У меня сестра в Койске. Было бы здорово вместе, но после последних событий не хотелось бы туда переезжать. К тому же там нет профессора, у которого можно было бы действительно учиться. Про столицу тоже думала, но немножко хаотичный город. Одни новостройки и не могу сказать, что с умом сделано. Посмотрим. Как Бог даст".

- "Ты ищешь именно профессора, а не город? Соглашайся здесь на слабенького какого-нибудь профессора".

- "Правда, редко удаётся на двух стульях усидеть"

- "Зачем? Я так просто не могу сказать, зачем. Цель у тебя какая? И не ломай себе режим - дисциплинируй себя рано вставать, спать ложись".

- "К огромному сожалению, в последнее время у меня её практически нет, в связи с определёнными обстоятельствами в жизни. Так и делаю. Сегодня исключение. Нужно было очень много по электронной почте отвечать. Ладно, всего доброго Вам. Ангела Хранителя ко сну!"

- "За то, что посоветовала майонез в салат добавить? Пока".

21 января

Дни наполнились тайной радостью. Воздух стал прозрачным и звонким. Было видно: не только я, но и вся Земля, если не вся Солнечная система, влетела в зону физически ощутимого благоденствия. Жить было интересно. Вечером после работы я нашёл новое сообщение в "дневниках".

- "Думаю, что там все объелись и довольны новым работником. Главное, чтобы в привычку не вошло".

- "Новым работником будут довольны, когда я начну приносить прибыль от работы с клиентами".

- "Да... ну Вы и наготовили поздравляю с успешным вхождением в коллектив. Думаю, они Вам очень благодарны!"

- "Ну что ты! Главное - программирование! А от него нет ещё удовлетворения внутреннего. Когда появится, то сразу окрылённость и уверенность в себе растёт, и на всё в розовых очках смотришь. У тебя бывает вдохновение от труда - от того, что всё получается?"

- "Бывает, но очень редко. Тем более, как показывает практика, ни к чему хорошему это не приводит".

- "Ты имеешь в виду эйфорию от достигнутого? Я имею в виду удовлетворение от выполненной задачи: это длится один день, а на завтра уже нужно заново что-то решить, какую-то головоломку. Наверно, всё же разные специфики у программирования и фортепьяно".

24 января

В воскресенье я выждал, когда ты выйдешь из храма и, отсчитав полминуты, побежал следом. В дверях меня пытался остановить тридцатидвухлетний Лукьян. Он растянулся в улыбке и не поверил, когда я, извинившись, проскочил мимо.

- До моста?! - спросил я разрешения тебя проводить.

- Хорошо. Вы говорили, что очень много лет ходили в зарубежный храм. Хотела спросить, как исповедует там священник? Я причащалась там только один раз, но, к сожалению, в тот раз был священник, который ничего не понимал по-русски, но слушал... Вы, наверное, не раз исповедовались там русскоговорящему священнику?

- Галя, если честно, то я в плохих отношениях с тамошним настоятелем. У меня был с ним большой конфликт пару лет назад. Я вообще тогда чуть не ушёл из церкви и перешёл в этот приход. А до этого была ещё одна история... - я замялся, не желая посвящать тебя в не самые красивые события, но потом всё же попытался донести до тебя один случай десятилетней давности.

***

Тогда я уже второй год как воцерковлялся, ходил практически на все службы в свободное время и, наверно, из-за своего постоянства получил послушание быть вторым звонарём. Однажды мне позвонил настоятель и попросил повесить плакат на колокольню. Широкий такой, клеёнчатый плакат с синей надписью на жёлтом фоне "Ночь Церквей". Специально к событию чем-то похожему на ночь музеев, ночь театров приготовленный.

Так как на первых порах в церкви человек испытывает особое рвение и предаётся вере фанатично и страстно, то и я отнёсся к "ночи церквей", мягко сказать, настороженно. Мы повесили его втроём: главный звонарь, я и ещё один прихожанин. Чувство при этом у всех было неприятное. Я представил, как буду молиться в здании, обвешанном рекламными вывесками, и мне стало не по себе. Так что я уже и вслух засомневался: можно ли, говорю, такой плакат на дом молитвы вешать, как на "Икею". А священник отговаривался и успокаивал: не переживай, мол, я же благословил, мне и отвечать.

Так мы разошлись по домам, но смущение лишь нарастало: разве в этом дело, кому отвечать. Чем церковь от магазина отличаться будет? Поделившись по телефону своими раздумьями с одним из знакомых молодых раскольников, я ещё больше убедился, что сотворил святотатство.

- Ты своими личными руками на храм плакат вешал? - подталкивал меня приятель на раскаяние.

- Да, Володь, своими собственными, - признавался я: - Ещё Лёня-звонарь руку приложил.

Как выяснилось потом, в тот вечер весть быстро распространилась по всей приходской ойкумене, и Володя уже пристыжал по телефону главного звонаря:

- Раз Бог попустил, значит, это Ему угодно! - отвертелся Леонид.

На следующий день я, мучимый собственным предательством веры, приготовил две длинные крепкие рейки, острый канцелярский нож и изоленту. Выждал, пока часы не пробьют два часа ночи, и пошёл тайно срывать с храма рекламу. На церковной территории, на лужайке соорудил из реек пятиметровый шест, прикрепил к нему нож и проверил всё на прочность. Редкие машины, проезжая, роняли свет фар на стены церкви, и мне постоянно приходилось отходить к двум елям, чтобы не обнаружить себя прежде, чем оплошность не будет исправлена. Наконец я взял заготовленную палку и потянулся ею вверх. Сверху на меня смотрели колокола и звёзды. Длина шеста оказалась достаточна, чтобы дотянуться им до плаката, и я провёл несколько раз лезвием по натянутым верёвкам. Всё только пружинило и не давало результатов - надавить такой длинной палкой, чтобы что-то разрезалось, не представлялось возможным. После нескольких неудачных попыток я бросил шест в сторону.

Ночь была тёплая и ясная. Город спал. С противоположной стороны храма в приходском доме спал настоятель со всем своим семейством. Я в растерянности сел на ступеньки и заулыбался глупости происходящего. Подумалось, что анонсированная ночь церквей уже началась и началась исключительно для меня. Пришлось возвращаться домой, чтобы как-то усовершенствовать своё орудие или придумать иной способ и прийти на следующую ночь уже серьёзно подготовленным.

Утром планы неожиданно поменялись: раздался звонок священника, и выяснилось, что мне можно будет покрасить оградку в зелёный цвет. Я, не успев проснуться, согласился. Через полчаса в моих руках уже были кисточка и банка. Когда покраска подходила к концу, автомобиль настоятеля выполз за ворота и исчез в потоке других машин, увозя священника на какие-то требы. Храм был открыт на уборку, и несколько женщин внутри протирали иконы и пылесосили. Я перекрестился, поднялся на колокольню и без труда сбросил опостылевший плакат. Внизу крутой деревянной лестницы меня уже встречала тогдашняя староста Алла:

Я не был готов к диалогу и притворился, что не понимаю, о чём речь:

- Понятно, - продолжал я делать вид, что ничего не понимаю.

Тут я почувствовал, что наступает момент откровений, и, выйдя на траву под колокольней, стал торопливо скручивать ненавистный плакат, чтобы, не дай бог, его не отобрали:

Алла замолчала. Я скручивал плакат и ждал реакции. После паузы, к моему изумлению, мягко и по-дружески Алла произнесла:

Волна какого-то тепла обдала меня. У меня укрепилась уверенность в правоте своих действий. Затем она развернулась и ушла. Я же, не зная, что мне делать с плакатом, закопал его под двумя елями в компост возле забора. Так его нескоро найдут, а уносить с собой - это прослыть вором. Вечером, решив, что священник уже пообвык и смирился с пропажей плаката, я позвонил ему. Трубку взяла матушка и на моё примирительное "вы только не подумайте, что я раскольник как Павел" она разразилась тирадой:

- Да ты не то, что Павел, ты хуже - он только болтает, а ты уже действуешь...

Она бранилась, и я отчётливо начал понимать, в какой конфронтации со священником оказался.

Затем последовали звонки от старосты и от представителя церковного совета Фёдора Карловича. Просьба была одна и та же: отдать плакат. Но я никак не мог отступать и только просил их понять неуместность рекламы на храме.

Чтобы получить хоть какую-то поддержку, я позвонил Владимиру: "Всё! Снял я плакат!".

Новость его невероятно обрадовала, и он, в свою очередь, позвонил звонарю Леониду:

- Так неугодное, говоришь, Бог не попустит? - переспрашивал он.

- Да, если бы плакат был неугоден, то его бы уже не было, - отвечал ему Лёня.

- Так вот нету большего твоего плаката. Исчез! - торжественно поставил точку в споре Володя.

На всенощную в субботу идти было страшно - я был уверен, что меня просто выгонят из прихода, и на этом закончится всё моё воцерковление. Но, к моему удивлению, служба прошла тихо - будто и не было никакого происшествия два дня назад. В воскресенье тоже всё было как обычно: никто не смотрел косо, все улыбались и здоровались со мной как обычно. Ни до, ни после службы Леонид на колокольне не упрекнул меня. Более того даже разрешил своей десятилетней дочери Лизе вместе с Александрой, дочерью других моих знакомых, пойти со мной кататься на лодке. Мы договаривались об этом неделей раньше, и никто из их родителей из-за пропажи плаката ничего не отменил.

Я озирался по сторонам, всматривался в глаза бабушек: все смотрели так же ласково, как раньше. Всё было по-прежнему, и я остался на чай. За трапезой ко мне подсел пятидесятилетний настоятель и спросил:

- Да не могу я! Как же вы не понимаете? Почему кто-то решил за весь приход повесить плакат на храм как рекламу на магазин. А молиться как? Пусть весь приход решает, можно вешать такое на церковь или нет.

Священник встал и попросил всех трапезничающих остаться на голосование. Он объяснял в двух словах, в чём дело, и просил принять чью-либо сторону. За чаем оставалось человек тридцать, и большинство вообще не могло вникнуть, о каком плакате идёт речь. Поэтому, когда началось голосование, против плаката вместе с моей поднялось всего семь рук.

- Кто за то, чтобы плакат снова повесить? - спросил, в свою очередь, настоятель и сам первым поднял руку.

Следуя примеру священника, вверх стали тянуться другие руки: одна, вторая, пятая, шестая... Ещё секунда - и случится непоправимое... Я не знал, как остановить готовящихся тоже поднять свои руки, сорвался и заявил:

- Стойте! Голосуйте не голосуйте, плакат я всё равно не отдам.

Я опешил. Выходило, что это так. Пришлось признаться:

- Лгун. Но плакат не отдам. Переименуйте церковь в другую какую, тогда и вешайте, что хотите. На русской плакат висеть не будет.

С этими словами и с осознанием того, что меня теперь с позором выгонят из общины, я сам вышел из трапезной. Следом последовал весь приход. Одна худенькая и самая активная бабушка заголосила:

- А ты напиши архиепископу. Владыке напиши. Пусть он решит.

- И напишу! - машинально ответил я и вышел за церковную ограду.

За мной побежали Александра и Лиза, о которых я в тот момент совершенно забыл. Они, краем уха слышали жаркую дискуссию, не понимали, в чём дело, но быстро заразились общим накалом страстей и весело подтрунивали надо мной. Александра повторяла:

Через неделю по электронной почте мне пришёл ответ. Не от архиепископа, а от митрополита. "...Плакаты вешать на здание храма не благословляется..." С двояким чувством - с радостью и виной перед священником - я прибежал с распечаткой письма к настоятелю.

- Знаю уже. Был не прав, - кротко признался священник и скрылся в приходском доме.

Потом у меня были разборки на грани потасовки с некоторыми мужиками за дерзкую выходку, но все они закончились миром.

***

- Да вы ещё и скандальный, - подвела неожиданный итог ты.

- Разве? И вообще мне будет жаль, если ты в тот храм перейдёшь.

- Просила только в двух словах сказать, но, видимо, у вас совсем уж накопилось. - И добавила: - Я совсем не собиралась никуда переходить, тем более всё это один храм Божий и везде Единый Бог, а всё остальное... Священники разные бывают, не нам их судить, но это ваша личная история, поэтому у каждого свои ассоциации. У меня просто свои загоны, и думала там попробовать исповедоваться и причаститься ещё один раз.

- Но если ты уж туда собралась, то передай, пожалуйста, одной девочке...

- Ну, я пока туда ещё не собралась и даже, если пойду, то ничего передавать не буду. Уж простите меня. Это ваши личные дела, и всегда лучше говорить прямо. Тем более не буду передавать это никакой девочке.

- А что? То есть почему спрашиваете? У неё в Койске очень хороший приход. - Ты то ли не хотела, то ли забыла назвать имя своей сестры.

- Многие приходы хорошие, мой любимый в Даштаде.

- Ой, в Даштад очень хочу поехать с сестрой. Она там была уже. Особенная атмосфера и редкой доброты люди.

- В Даштаде лучший из священников, с которыми лично был знаком. Жил у него шесть дней.

- Добрый и хороший человек. Слышала о нём много хорошего.

Тут я решил преодолеть новую ступеньку в наших отношениях и признался:

- Галя, когда я был в Москве, я распечатал твою фотку из "дневников" и поставил в маленькой комнате, где жил.

- Какой ужас... Лучше бы вы мне это не говорили. - Ты ненадолго замолчала, не зная, как реагировать на такую новость, и снова продолжила: - Зачем вы мою фотографию распечатали и поставили?! Я вас прошу, не делайте этого больше никогда!

- Просто! Просто ты красивая! Как-то было приятно на тебя по утрам смотреть. А что с фоткой сделать? Сжечь или вернуть?

- Поставьте другую фотографию, только не мою!

- Посоветую вам лучше иконки поставить. Нет ничего лучше, увидеть утром образ Божий, Богородицу или святых, которые вам близки.

- Галя, какая ты пугливая. Ну, это только в Москве было, здесь у меня только иконки и стоят - у меня много икон... А из людей живых ты более богоподобная.

- Да ничего я не пугливая, просто это реально бред, ставить какие-то фотографии. Другое дело близкого или родного человека, и то не стоит. Значит, и в Москве купите, чтобы и там были иконы.

- Да всё в жизни тогда бред. Человек же не машина - у него есть странные привычки и странности вообще - на то он и человек.

- Может быть. Никогда в жизни не говорите мне "богоподобна", очень попрошу вас.

- Ну не богоподобна, подберу другое, более приземлённое слово. Хотя человек сделан по подобию Божию - богоподобен.

- Да уж. Сам вижу, что мне лучше молчать с вами.

- Да не в этом дело. Просто меру нужно знать ко всему, вот и всё.

- А в чем? Вы просто переживаете, что я вас выделяю, и вам это неприятно. Но я не ухаживаю за тобой - просто выделяю, но не более, и тебе незачем так пугаться, Галя.

- Да никто не пугается, просто прошу вас, не нужно меня вообще выделять.

- Это я уже понял. Вообще буду обходить стороной.

- Да не в этом дело. Просто вы иногда говорите такие вещи, что слов просто нет... Вы же православный, а не просто с улицы какой-то непонятный человек. Тем более столько святых мест посетили, старцев, и так рассуждаете.

- Я не всегда тебя понимаю, Галя. Ты слишком неконкретно говоришь.

- Наверное! Я вообще детали не люблю. Уберите эту фотографию. Только не нужно сжигать, просто мне отдайте.

- Ну не висит нигде у меня ваша фотка, лежит в шкафу вперемешку с другими.

- Печатайте лучше молитвочки и вешайте на стену.

- Ты хочешь, чтобы я увешал стены распечатками молитв? Галя, а у тебя комната в распечатках молитв?

- У меня нет, но у меня и ваша фотография не стоит.

- Галя, ну ты уж совсем деспот в юбке: этого не делайте, это не вешайте, то не думайте. Мне снова придётся после службы ждать тебя и провожать.

- Не нужно меня никуда провожать, просто фотку отдадите и всё.

- Хорошо, что сказали. Если у вас такая необходимость, то носите фото жён, дочерей, подруг... Кого угодно, только не меня.

- Я не ношу твою фотку, только в Москве она была.

- Я верю. Только какая разница где? Это вообще очень плохая идея в любом городе.

Очень хотелось побыстрей закрыть эту тему. Но куда бы я ни пробовал ступить, везде получал отпор и терял почву под ногами. Ты уже не прислушивалась ко мне, а просто реагировала на слова, и они теряли последнюю свою ценность.

- Мир во всём мире! Только не передавайте через Лию! Мне отдадите, я не боюсь вас увидеть.

Мы разошлись по домам и до следующего воскресенья уже не общались. Моя попытка наладить отношения на следующий день пресеклась лаконично и хладнокровно:

31 января

Отдать тебе фото было равносильно признанию в поражении и вине, которую я никак за собой не видел. Чтобы не выглядеть проигравшим, нужно было перевести всё хотя бы в гротеск. За несколько дней до этого я попросил одного хорошего портретиста сделать в кратчайший срок портрет с твоей фотки. Мы долго с ним совещались, в каком стиле изобразить тебя. Никита обнаружил небольшое сходство в повороте твоей головы и повороте головы вермееровской девушки с жемчужной серёжкой. Отлично. На радостях я выделил Никите предоплату. К концу месяца он позвонил мне и попросил выплатить сразу всю предложенную мной сумму, жалуясь, что ему нечем платить за квартиру.

Ян Вермеер "Девушка с жемчужной серёжкой" 1665 год (перевёрнута зеркально слева на право)

- Но у тебя же пропадёт вся мотивация работать, если я выплачу весь гонорар сразу.

- Не пропадёт. Сделаю всё за две недели, - уверял меня он.

Для убедительности он показал мне уже начатый портрет. Я нехотя выплатил ему всё наперёд и переживал потом, как бы он не ушёл в запой. Фотография твоя теперь была у Никиты, и я чуть ли не ежедневно справлялся у него о продвижении работы.

Я не мог тогда вернуть тебе твой снимок и поэтому решил в воскресенье не попадаться тебе на глаза. Вышел из храма раньше тебя и отправился на метро. Возле светофора мы всё же оказались одновременно, но по разные стороны фонарного столба. Долго горел красный. Я старался не смотреть в твою сторону, но очень хотелось подойти к тебе. Когда загорелся зелёный, уже на проезжей части ты сама заметила меня и приблизилась со своим вежливым дружественным "Здравствуйте, а я вас как раз искала". Я поспешил ответить, что мне некогда, что нужно поговорить с другой знакомой, которая в это время тоже переходила дорогу, опираясь на клюку и что обещанную фотографию я верну в следующий раз. Ты растерянно согласилась с тем, что конечно же всё подождёт и что ты меня не задерживаешь и лишь из-за собственной фотки и обратилась ко мне. Воцарились смущение, пауза. Я не мог поднять на тебя глаза. Вместо этого остановил старую знакомую на тротуаре и стал бормотать ей что-то невнятное, пока ты не отвернулась. Сам же украдкой смотрел, как ты удаляешься по нашей дороге, и сердце сжималось от того, что в силу непонятно каких дурацких условностей и правил, я не шёл сейчас с тобой рядом.

7 февраля

Минула неделя. Никита поднимал трубку пьяным, а потом и вовсе перестал её брать. Я старался погрузиться в работу. Всенощная прошла без тебя. На литургии с балкона второго этажа я разглядел твой синий платочек. После недельного молчания приходилось заново выстраивать мосты.

- Я знаю. Но до перекрёстка же вас проводить можно?

- Да. Хочу поделиться с вами своей Теорией Красоты.

- Вот вы согласны с тем, что любая неправда, любой грех, жадность там или зависть всякая обязательно начнут проявляться и на внешнем облике человека? На его внешности, во взгляде? Согласны с этим?

- Ну раз всё внутреннее выражается во внешнем, значит, красивый человек ближе к правде, ближе к Богу. Получается так? - вопросительно заключил я.

- При чём тут внешность? Вы же в церковь ходите, а рассуждаете так. Красота не во внешности.

- А разве я не об этом? Что внутри, то и снаружи. Только нужно учитывать не только свой личный грех, но и родовой, который откладывается в генах. Поэтому красота может достаться от рода, а сам человек будет растрачивать её уж как ему вздумается.

- На красоту влияют и личное, и наследственное, - перебивал тебя я. - Тот же пресловутый алкоголь, например, на внешности ребёнка отражается. Так же и привычки всякие, личность искажающие, обязательно на детях отразятся. Так вот по-настоящему живут лишь красивые люди. Вокруг них жизнь происходит, вокруг них развиваются события, как в романах. А остальные живут жизнью красивых героев, а не своей. Они занимают вокруг героев вторые роли и проживают их только вблизи красоты. Вся жизнь происходит вокруг красоты. Или собственной, или чужой, но только вокруг неё всё живёт...

- Галя, так получилось, что у меня два билета на "Жизель", а я сам не могу пойти.

- Опять? Вы же обещали никаких балетов больше.

- В последний раз, Галя. Выручайте, пожалуйста, не выкидывать же их.

- Почему вы не отдадите их ещё кому-нибудь в приходе?

- Я спрашивал: Наташа согласилась пойти с вами. С Наташей из иконной лавки хотите?

- Но я же вас предупреждала. Зачем вы так делаете?

Мы распрощались на мосту. Внизу стучали колёсами вагоны метро и поезда дальнего следования. Я смотрел на тебя и не мог понять, в чём тайна твоей красоты. Всё по отдельности казалось, как и у других, всё по отдельности казалось обычным. Но всё в совокупности в тебе завораживало. Как только замолкали отвлекающие слова, я выдавал себя всем видом, и ты, замечая это, торопилась прощаться.

12 февраля

Однажды я открыл для себя удивительную вещь. Произошло это в лагере труда и отдыха под Коломной. Мы закончили девятый класс, и вместо любимой рязанской деревни, я вынужден был провести месяц в трудовом лагере. К концу смены на местном стадионе был организован футбольный матч между нашей школой и школой города Дзержинска. Дзержинские ребята были крупнее и здоровее нас, но минимум половина нашей команды занималась футболом профессионально.

Перед матчем было ещё время, и многие наши ребята вместо разминки куда-то отлучились. Вернулись же они совсем понурые. Выяснилось, что дзержинские обещали нам сильно накостылять в случае поражения. Мне и тем, кто оставались на разминке, это предупреждение не передалось, и я не отнёсся к нему серьёзно. Но, когда началась игра, ощутилось, насколько угроза сработала: мы теряли мяч в самых простых ситуациях, делали неточные пасы, позволяли обводить себя и выглядели мальчиками для битья. Я не понимал, что происходит, и очень хотел выиграть. Но с такой игрой это не представлялось возможным. Я начал злиться на одноклассников и вдруг попросил. Не знаю кого! Не знаю, как я пришёл к этому! Но я попросил: "Пожалуйста, пусть мы выиграем! Пожалуйста, пусть я забью два гола! Пусть счёт будет два - один в нашу пользу! Пожалуйста!".

Через пять минут мы перешли в первую контратаку. С острого левого угла поля я навесил передачу к дальней штанге. Мяч пролетел вдоль линии ворот над вратарём соперника и снизился до уровня головы несущегося вперёд Ципуры - того Димы, который впоследствии покорил любовью и деньгами вологодскую гостиницу. Мы замерли в ожидании стопроцентного гола и ахнули, когда Дима промахнулся. Но в тот же миг мяч ударился о штангу и всё же влетел в ворота. Гол! Это был гол! Сухой лист! И мы, и дзержинские были в шоке. Меня обнимала вся команда.

Но впереди ещё было полтора тайма, и игра накалилась. Мы стали уверенней и ещё через пять минут пошли во вторую контратаку. Я получил пас от Синего - того Димы, который стал потом геологом и купил себе зелёный китайский джип. Сделав передачу приближающемуся к штрафной зоне соперника Смирнову Лёше, с которым у нас были натянутые отношения, я получил мяч, как от стеночки обратно, - Алексей сыграл в одно касание. Между воротами и мной оказался лишь вратарь - все защитники остались позади и сбоку. Я знал, как катящийся вперёд мяч срезается, если бить в ближний угол, и прицельно ударил левой ногой в дальний, прижимая его. Мяч, как я и предполагал, срезался, полетел вдоль земли гораздо левее и в метре от вратаря впечатался в сетку. Гол! Это было невероятно. Никто ничего не понимал. На кромке поля ликовали две вожатые, Ольга и Ира, классный руководитель Леонид Захарович, девочка Персик с вечно смеющимися глазами, ласково дразнившая меня "чернышочком", и другие восьмиклассницы и девятиклассницы.

На глазах происходило исполнение моей просьбы. Выглядело всё настолько неправдоподобно, что ни мы, ни дзержинские не могли поверить в результат первого тайма. И я уже догадывался, что будет потом.

Во втором тайме мы только раз оказались на чужой половине поля. Нас расстреливали со всех дистанций, и всё выглядело предрешённым - справедливость восторжествует. Перелом в счёте был предсказуем. В середине тайма дзержинские пробили брешь в обороне и наконец вколотили мяч в наши ворота. Обстановка накалилась до предела. Чувство возможной победы, которая была на грани, но и приближалась к нам с каждой секундой, подымала наш дух. Команда начала яростно обороняться, забыв об угрозах. Каждую минуту с кромки поля слышались облегчённые вздохи наших девчонок и разочарованные ахи девушек соперника.

Оставалось каких-то пять минут до конца матча, когда с расстояния штрафной мы допустили мощнейший удар в наши ворота. Стадион затаил дыхание. Дима Гвоздков, стоявший на воротах, взлетел в левый дальний угол наперерез мячу и в невероятном "дасаевском" прыжке отбил его в сторону. Мы восхищались им. После этого эпизода соперник сломался. Мы уже не сомневались в победе и последние минуты просто выбивали мяч куда подальше, тянув время.

Раздался свисток арбитра. Два - один! Победа! Наши болельщицы выбежали на поле. Все понимали, что произошло чудо. Ликование и радость переполняли. Я же никак не мог понять, что это было. Моя просьба, моя мечта исполнилась в одночасье. К кому я обращался? Кто это был? Я даже не знал, с кем поделиться произошедшим. И я лишь мысленно произнёс тому, кто меня услышал: "Благодарю!".

С тех пор я стал в сложных ситуациях разговаривать с тем, кого не знал ни по имени, ни по внешнему виду. Я лишь отчётливо знал, что он ЕСТЬ.

***

На балет ты всё-таки согласилась. Мы договорились встретиться на вокзальной станции метро - я лишь для того, чтобы передать билет Наташе. Она уже стояла на перроне, когда подошёл я. И буквально через минуту легко с сияющей улыбкой явилась ты. В тонких тёмных джинсах и короткой чёрной курточке с оранжевыми шнурками ты походила на случайно зазимовавшую в нашем городе цаплю или фламинго. На полном ходу ты обняла Наташу и машинально по инерции вдруг обняла меня. Я впервые ощутил на своей щеке твои мягкие волосы и услышал твой запах. Пахло чистотой и сеном.

До оперы было пять минут ходьбы. Ты сообщила, что на балет мы отправимся все втроём, так как сама приобретёшь себе билет по студенческому. Я было заартачился, но быстро сообразил, что так смогу провести с тобой весь этот вечер и проводить тебя снова, и конечно же согласился.

Сидела ты отдельно - прямо под нашим балконом во втором ряду. Я смотрел то на сцену, то вниз, пока не заснул. В паузу мы едва отыскали тебя в большом скоплении людей. Ты делилась своими впечатлениями о том, как слышен стук пуантов о деревянные полы, и категорично отказывалась от угощений в буфете. Балет был красивым, но я с нетерпением ждал его конца. При первых же поклонах и аплодисментах я выбежал в гардероб, чтобы не стоять в очереди. Наташа посмотрела на часы, охнула и заявила, что очень торопится, так как ехать до дома ей было далеко - на другой берег портовой реки. Она просила извиниться перед тобой за то, что не попрощалась, а я был ей благодарен за то, что оставляет тебя со мной одну.

Как и во время паузы искать тебя пришлось довольно долго. Я ходил по этажам, оглядывался кругом и волновался. Наконец обнаружил тебя, сидящей на подоконнике.

- Ты неприметна как серая мышка. Долго не мог тебя не найти.

- Умеете вы делать комплименты. А где Наташа?

Ты не стала отказываться, и мы шли по вечернему городу. Дорога была не та, что из храма: не было ни нашего моста, ни перекрёстка, и никто не знал, где и в какой момент ты меня остановишь. У меня к тебе границ не было, поэтому чертить их и охранять приходилось тебе самой. Я не решался делиться своими новыми теориями и только слушал наши шаги и редкие твои фразы. Мы мирно и сдержанно расстались у университета, и ты неожиданно предупредила:

- Можете проводить Лию, - обрадовалась ты удачному месту для шутки.

Дома же снова сразу же завязалась переписка. Ты разоткровенничалась, что всю жизнь постоянно переезжаешь, разрывая привязанности и едва появившиеся знакомства.

13 февраля

Утром следующего дня в "дневниках" я предложил ежедневно читать акафист святителю Николаю за появление нового профессора в нашем городе и устроение твоей учёбы. Ты попросила этого не делать, пространно убеждая, что достаточно и простого упоминания твоего имени в утренних молитвах, как и моего, в твоих. Приятно было знать, что ты произносишь моё имя в своих обращениях к Богу. Раз за разом я несдержанно и неуклюже повторял, какая ты красивая. Ты всячески одёргивала меня напоминанием о неизбежном увядании любой человеческой внешности и на мои предположения о тираническом наложении запрета на всякое проявление внимания к красоте, дай тебе власть и трон, ты скромно отвечала, что на трон и не претендуешь.

Я вспомнил собственное правило, что лучше всегда самому заканчивать переписку и стал прощаться:

- "Жаль что Вас не будет в воскресенье. На Вас приятно смотреть".

Какое слово оказалось неуместным и за какое нужно было снова извиняться - "жаль" или "приятно" - я не разобрал:

- "Прости. Не буду ничего подобного говорить. До свиданья!"

- "Да ничего. Просто Вы как будто специально".

- "Не специально, честно. Автоматом говорю, не учитывая, что Вам это неприятно. Буду учитывать, правда. Счастливо!"

- "Вот видите, Вы сами ответили на свой вопрос. Автоматом говорите. Из автомата стрелять надо".

На этом мы и распрощались. Через два дня ты прислала мне откуда-то издалека поздравления со Сретением Господним.

15 февраля

Ровно три года назад у меня было венчание. Через полгода я сменил приход, а ещё через год церковный брак распался. На исповеди у каждого нового священника на вопрос, женат ли я, приходилось рассказывать историю о развале брака. Сперва я делился ею, заново переживая болезненные события тех дней и вопрошая о духовной помощи, затем эта история набила мне самому оскомину, и я просто поменял многие взгляды на приходскую жизнь. Из новоначального максималиста я превратился в... не знаю, кого. Пропала горячность, пылкость в общине. Бог перестал быть общим и становился лично моим. Я как и прежде исповедовал Христа, воплотившегося, распятого, воскресшего, почитал Его преподобных, но совершенно не принимал географию и время евангельских событий. Где происходило божественное явление и когда, казалось мне непринципиальным, и традиционную историю со Средними тёмными веками, монголо-татарским игом, бонапартами и петрами первыми я выкидывал из своей жизни за борт, как чужой балласт. От ига и штабс-капитана Питера меня избавили альтернативные исследования десятков открытых мной в сети авторов. Не желая уподобляться обывателям, осуждавшим вслед за авторитетами гелиоцентриста Джордано Бруно, я перестал осуждать и опальных геоцентристов. Всё в мире снова становилось нераскрытым и новым, я, как в детстве, больше ничего не знал о Нём, кроме того, что Он меня слышит. У нас с Ним оказалась огромная связь. То есть это всё была и есть связь. И главным лицом этой связи из таких же, как я людей, теперь была ты.

20 февраля

В бывшем приходе, из которого пришлось уйти, я более восьми лет по выходным и в праздники звонил на колокольне. Мне очень нравилась наша белокаменная церковь с синим куполом и девятью новыми колоколами, подвешенными по всем правилам: пять средних управляются натянутыми к металлическом пульту струнами, благовест - педалью и три маленьких переливчатых колокольчика в одной связке правой рукой. Теперь же возможность звонить в колокола у меня оставалась лишь две субботы в месяц в маленьком и светлом деревянном храме на новом кладбище.

Колоколов здесь меньше, и сами они небольшие по своему размеру, но всё же я был признателен о. Иоанну, когда он их доверил именно мне. Переходить из прихода в приход не самое похвальное дело. Звонили мы обычно с Корнелием: вдвоём перед литургией, а после службы с детьми, если они собирались вокруг и просили попробовать. На это была и особая просьба о. Иоанна: "давать детям участвовать в звоне". Тогда мы раздавали каждому по одной или же по две верёвки и задавали каждому свой такт. Лишь три маленьких колокольчика в одной связке всегда оставались у одного из нас - правильно звонить ими труднее всего.

Утро выдалось хмурым, но сухим. Отзвонив перед началом службы, я увидел в стайке приближающихся к церкви прихожан тебя. За полтора года существования деревянного храма, ты ещё ни разу здесь не была, и, как бы я ни приглашал тебя сюда, твоё появление оказалось для меня полной неожиданностью.

Я пошёл тебе навстречу, но в самый последний момент, чтобы скрыть волнение, зачем-то остановился возле впереди тебя идущей знакомой красотки и приветственно поцеловал её в щёки. В такие минуты сам своей глупости диву даёшься. В такие минуты отказываешься верить, что я так поступил сам, что никакая посторонняя сила не вмешалась в этот момент в ход моих действий. Это не было моим желанием. Это не было моей волей. "Что ты творишь?" - пронеслось в моей голове. Но кому был адресован этот вопрос?

Ты, улыбаясь, обошла нас стороной и скрылась за деревянной дверью.

Служилось в деревянном храме охотно. То ли из-за его маленьких размеров, то ли из-за акустики, то ли ещё из-за чего, но внимание легко удерживалось на совместных молитвах. На клиросе стояло трое человек, и иногда, не замечая того, я сам включался в знакомые песнопения. Только когда регент бросала умоляющий взгляд, приходилось замолкать. С соседнего садового участка раз за разом доносилось петушиное кукареканье.

После литургии скованность моя прошла, и я сначала познакомил тебя с той самой красоткой, а затем попросил постоять тебя в качестве напарника на колоколах. Карнелий бережно уступил тебе место. Из этой затеи ничего не вышло - ты несколько раз без энтузиазма ударила в благовест, бросила верёвку и ушла в трапезную. Мы с Корнелием недоуменно пожали друг другу плечами: "женщина".

За трапезой ты как любой скромный человек, впервые оказавшийся в незнакомой обстановке, была скована и моей помощи уже не отвергала. Всё внимания в такие минуты притягивалось к о. Иоанну, который с неизменно бодрым духом и красивой улыбкой после благословения яств и пития начинал что-то рассказывать. В каждом приходе считают своего настоятеля особенным. Не исключением была и наша община. О. Иоанна любили все. И за благообразный вид, и за особое красноречие... Ты тоже его любила и не скрывала этого. Он был относительно молод, харизматичен и находил язык, который понимал каждый, к кому он обращался.

После чая я настоял проводить тебя до автобусной остановки одному мне известным кратчайшим путём. Настроение у тебя было бодрое, и мы беззаботно говорили обо всём и ни о чём, пока ты не хватилась, что я должен вернуть тебе твой снимок - ты снова вспомнила об этом:

- Когда? Вы уже две недели как обещали вернуть мне её. Где она?

Вытянуть из меня нужную информацию очень легко. Я почти никогда не умел ничего утаивать и совершенно не годился в разведчики. Это было и остаётся огромным моим недостатком.

И я сделал очередную большую ошибку - признался:

- Я отдал её одному человеку. Он скоро всё вернёт...

- Какому человеку? Вы совсем уже? Кому вы её ещё отдали?

- Одному знакомому художнику. Галя, он просто сделает портрет, и я верну вам фото вместе с портретом...

- Какой портрет?! О чём вы? Зачем мне мой портрет?

Я перечислил, казалось, все возможные варианты. Ничто тебя не устраивало. Но самое глупое для меня было то, что ты была права. Я чувствовал себя идиотом.

- Чтобы он его выставлял? Это ещё хуже. Этого портрета не должно быть в природе. Немедленно звоните вашему знакомому, чтобы он ничего не рисовал.

- Но он уже начал. Знаете "девушку с жемчужной серёжкой" Вермеера? Вот в таком же стиле, только ваш поворот головы зеркальный, правый...

Ты стала успокаиваться, я предложил не ждать автобуса, а идти пешком. Ты согласилась. Твоё негодование стало выливаться в уже спокойные заключения:

- Но это уже больше чем дружба: портреты, фотографии. Вы в два раза старше меня.

- Ну и что? Я же ни на что не рассчитываю - только на дружбу.

Тут ты меня огорошила своим по-детски сказанным предупреждением:

- Если я замечу, что это больше чем дружба, я оборву с вами всякое общение. Поверьте, когда я замечаю, что за мной ухаживают, я разрываю все контакты, все связи. У меня уже были подобные случаи. И эти люди, между прочим, потом даже становились счастливы и благодарны за то, что я их вовремя от себя отдалила.

Мне стало ревностно интересно, кто раньше за тобой ухаживал. Кто ещё до меня разглядел тебя, Галя? И кто, отказавшись от тебя, стал счастлив?

Ещё я почувствовал, что разрыв с твоей стороны непременно произойдёт - ты его уже анонсировала.

Через полчаса мы дошли до развилки, где пути наши расходились. Ты сказала, что сможешь теперь сама добраться до дома, но, плохо ориентируясь в этом районе, замешкалась и спросила, как тебе дальше. Я объяснил, что идти нужно всё время прямо, никуда не сворачивать, и, попрощавшись, перешёл дорогу. Вместо того чтобы идти самой, ты почему-то тоже перешла дорогу. В тебе проглядывала неуверенность. Я предложил ещё чуть-чуть проводить тебя. Ты стала отнекиваться, но потом уступила. Эта странность всегда присутствует в тебе: самоуверенность и растерянность одновременно. Из-за наличия сразу обоих этих качеств часто приходится ошибаться и нарушать проведённые тобой границы. Ты будто зовёшь меня на помощь и одновременно гонишь прочь.

Но я был рад дополнительным пяти минутам пути с тобой.

Не прошло и получаса после нашего расставания, как мы снова общались, но уже в "дневниках".

***

- "Галя, у Марэн из кафе "Моно" премьера её фильма 29 марта в кинотеатре "Абатон"".

- "Она играет главную роль. Язык не проблема - думаю, они там молчат больше и говорят простейшие вещи".

- "У вашего Бергмана тоже, кстати, немногословие. И вообще любить Тарковского в 23 - то же, что любить "Преступление и наказание" в 7 лет".

- "Если бы сейчас был такой смысл фильмов и игра актёров, то тоже было бы достаточно несколько фраз, над которыми можно думать очень долго. У Вас все по плану. Во сколько человек должен что-то любить, или когда должно появиться чувство веры. Ведь мы же не машины. Все меняется".

- "Ну сами подумайте, Галя: если в 23 понятен "Сталкер", то ни в 30, ни в 40, ни в 50 вы в нём ничего нового уже не откроете. Жизнь в 23 доходит до пика своего развития. Нет того, что понимается только в 70!"

- "Ладно, ерунда. Желаю Вам хорошо провести время".

- "Тебе тоже счастливых дня и выходных, и следующей недели, и всех остальных дней".

- "Думаю, что потом можно все понять и воспринять по-другому, либо получить подтверждение тому, что понял изначально. Ведь опыт приходит с годами. Никогда не знаешь, как все сложится. Спасибо. Особенно за "всех остальных дней"".

- "Интересно, со временем пересматривает человек свои взгляды или только получает подтверждение тому, что понял изначально, как ты пишешь. Откуда появилось слово "закоснелость"? Разве не опыт делает людей закостенелыми, когда они "всё наперёд знают" и от других ожидают лишь то, что им знакомо из прошлой жизни? Тогда не остаётся места для чуда, для счастья - ведь опыт обычно у всех "нерадостный". Ну всё, теперь счастливо тебе!"

***

Разница в возрасте беспокоила меня. Неужели это непреодолимый барьер даже для дружбы и отношений? Ведь есть же девчонки твоего возраста, легко общающиеся со мной. И при очередном разговоре со священником я задал ему мучивший меня вопрос:

- Ничего, что я дружу с девушкой, которая на двадцать два года младше меня?

У о. Иоанна, видимо, было приподнятое настроение, и я получил ошарашивающий ответ:

Больше мне ничего и не нужно было - с благодарностью я поторопился получить благословение и на этом закончить беседу.

Как хромой начинает замечать вокруг множество хромых людей, так и я вскоре после этого стал часто слышать или узнавать исключительно положительные примеры отношений разновозрастных пар. А эталоном таких отношений для меня стал эпизод, рассказанный одним моим старым приятелем, "раскольником", как я его нарекал за его вечные поиски истиной церкви и за обвинения в отсутствии благодати всех церквей, в которых он уже побывал. Он подрабатывал порой уходом за престарелыми, и одной из тех, за кем он когда-то ухаживал, была баронесса мадам Круглевская. Так вот она всегда с восхищением рассказывала о своём покойном муже, моложе которого была на двадцать лет. Но больше всего мне нравилась в этом эпизоде такая деталь: однажды она долго не могла подобрать главную обобщающую черту того, каким был мужчина её жизни.

- Ну каким? Каким он был? В чём его особенность? - выпытывал у неё как тайну мой приятель.

И мадам Круглевская, гладя ему в глаза тихо сказала:

Мы с приятелем озадачились и долго потом обсуждали это заявление: в чем разница между нами и ими - теми, кто из дореволюционной России. Я оправдывал себя, своё советское детство так: они лишились Родины и похоронили её и всю оставшуюся жизнь оплакивали. А Родина не умерла, она рожала нас. И у нас тоже было детство. Тоже были реки и озёра, драки, честь, достоинство, поступки. Победа, наконец.

И всё же, какими они были, дореволюционные русские?

21 февраля

В воскресенье ты разрешила проводить тебя до перекрёстка. Шла, рассказывала, в чём смысл настоящей любви, как хорошо быть с Богом, и как жаль иногда многих людей, которые не понимают, что счастье и любовь прежде всего в Господе. При этом ты воодушевлённо размахивала и жестикулировала руками и даже несколько раз ударила для убедительности своих аргументов ладонью по рулю моего велосипеда. Я почти не перебивал. Потом решил получить ответ на один нерешаемый мной вопрос:

- Галя, вот кто счастливей? Тот, кто всю жизнь прожил с любимой женщиной, но в последний день жизни она от него ушла, или тот, кто всю жизнь ждал эту женщину и лишь в последний день обрёл её?

- Ну что это за вопрос? Вы не о том думаете. У Господа ответа ищите.

На перекрёстке ты стала прощаться и подала мне по-мальчишески руку для пожатия. Твои глаза улыбались.

- Представляете, Галя, у этого художника, которому я ваш портрет заказал, рука опухла.

- Вот видите! - подхватила ты. - Видите, не богоугодное это дело. Пусть бросит всё.

- Хорошо, - я не решился оттягивать время и постоять ещё немного с тобой, а вместо этого добавил: - До свиданья!

***

Через пару дней мы встретились уже в "дневниках".

- "Галя, я всё понял: мне бы очень не понравилось, если бы какая-то тётка в церкви начала рисовать мои портреты и пытаться мне что-нибудь подарить - я бы тоже ей поставил вопрос "зачем?". Ещё я представил себе людей, на которых бы я не обиделся за это: на тебя бы не обиделся и ещё на дурочку - если дурочка тебя ценит, это даже приятно - блаженные же беспристрастны. Так вот прошу принять меня за дурачка - это недалеко от правды. Просто блажь. Просто так".

- "За дурачка Вас принимать, конечно, не буду, но очень рада, что Вы меня ПРАВИЛЬНО поняли! Очень надеюсь, что это действительно так, и Вы пишите честно".

- "Честно. Обещаю, что портрет - это последняя дурацкая выходка".

- "Вообще-то последняя была с билетом на "Жизель". Хорошо. Мы же можем с Вами нормально общаться, как Вы с Лией или другими людьми общаетесь. К чему крайности? Делать большие подарки или обходить стороной... Есть же золотая середина".

- "Я только этого и хотел: я буду Лией с тобой".

- "Да нет Вы же знаете столько людей из Храма и практически со всеми общаетесь. Очень даже хорошо общаетесь. Вот так и со мной, но Вы же не делаете для них столько всего".

- "Тогда тебе придётся ходить со мной за грибами, как Рите, принимать лекарства из Москвы, как Наташе... ходить со мной в кафе, как Лукьяну. Видишь, Галя, как у тебя логика хромает? Ты, наверно, хотела сказать, чтобы я относился к тебе, как к другим девушкам твоего возраста? Хорошо. Но Нике велосипед я чинил, ты сама видела".

- "Это совсем другое. Когда людям нужна помощь, почему нет? Лекарства, велосипед и т.д. Я же Вас сама попросила привезти из Москвы лекарства и ноты, но просто так что-то постоянно делать..."

28 февраля

В следующее воскресенье тебя в храме не оказалось. Я тщетно искал тебя глазами по всему залу и не мог сконцентрироваться на богослужении. Лишь отдельные песнопения возвращали моё внимание в новую данность, и я подпевал. Данность казалась серой и неживой - просто лишним, ненужным прохождением этого участка времени. В этом было что-то неправильное, что-то обманное, и я не мог ни молиться, ни выбраться из этого обмана. Я всматривался в отдельные лица: все ли чувствуют сегодняшнюю унылость или со мной лишь так? Если только со мной, то выходило, что обманывал себя я сам. Но где и в чём таился этот обман? Нужно ли искать его или, наоборот, игнорировать, поднимая своё внимание над временем натянутой осанкой и улыбкой? Нужен был тот, кто смог бы теперь меня услышать, и им оказался Лукьян.

Некоторые его взгляды на вещи были схожи с моими, некоторые кардинально различались, но дискутировать с ним было легче, чем с закоренелыми верующими. Верующие, к каковым я причислял и себя, добровольно в целях спасения надевали на себя шоры, что давало возможность не распыляться на однодневные истины и мудрствования. Путь становился предельно узок и прост, как проста сама истина, как прост сам Бог. Шоры были сравнимы с солдатской муштрой, с дисциплиной в балете, с тиранией музыкальных педагогов и давали тихие и едва заметные результаты постепенно - не сразу. Так не сразу вырастает стройная берёза в отличие от назойливых московских зарослей ясеня. Так не сразу из маленькой, в строгости воспитанной девочки расцветает красивая, благонравная пианистка. Наверно, поэтому в тебе гармонично сочетались и сливались воедино христианство и музыка. Может, поэтому авторитетами у тебя были профессора и священники. Но меня в детстве никто в узде не держал, и мне теперь всего было мало: проповедей, наставлений... Меня переполняло так, что я не вмещался в храм. Нужны были рязанские холмистые лесостепи с запрятанными в них хуторками, выселками и деревеньками, поля от горизонта до горизонта, ливни и грозы в километрах от ближайших крыш. Мне нужно было лицо Бога. Моего Бога. Лицо из облаков. Лицо, которому я мог донести самую простую истину: я люблю Тебя.

Но милославские поля Рязанщины были сказочно далеки - где-то в тридевятом царстве, в тридесятом государстве... Рядом оставалось только смазливое лицо "православного буддиста" Лукьяна. Две избранности, казалось мне, не давали ему покоя и боролись внутри: Ветхий Завет с Новым не так легко уживаются в одной душе, как их ни склеивай. Тридцатидвухлетний Лукьян был тому ярким примером и разбавлял все свои противоречия нейтральным созерцательством.

Однажды на репетиции одного спектакля он решил исполнить сочинённую им песню "Паранойя". Через неделю, ссылаясь на проблемы с собственной головой, он наотрез отказался от своей роли, а она была главной. И за месяц до второго показа спектакля мне пришлось учить его текст. "Паранойя" же, вернее, защита от неё и переживание за свой рассудок привели его в церковь, и он уже полгода как посещал все литургии.

Мы пили кофе и гоняли бильярдные шары в немноголюдном в ранние часы кафе "Моно". Оно открывалось в полдень, и после службы мы часто оказывались там вдвоём или же с одной его знакомой Варварой. Варвара была довольно красивой, несколько старше тебя, и общение с ней давало мне много, начиная с уверенности в общении с тобой. К тому же она легко пропитывалась нашими вариантами устройства мира, развивала их, добавляла недостающие звенья в мозаиках умозаключений, и делиться с ней самыми недоказуемыми предположениями было приятно.

Единственными яркими недостатками Варвары были тяга к прошлому, мужской ум и виски "Четыре розы". Из статуса красивой девушки она сама переходила в статус товарища. Разница в возрасте для неё не была вопросом, и она легко смотрела на мир чужими глазами.

- А ты мог бы влюбиться в женщину на двадцать два года старшую тебя?

- Поменяться с Галей местами? Мне нужно срочно умереть. Просто срочно.

- Да, тогда ей будет сорок четыре, а мне двадцать.

- Тогда она уже будет за тобой бегать? - вмешался Лукьян.

- Нет, роли останутся. Я буду так же добиваться её доверия. Она так же не будет открываться и будет считать меня маньяком. Причины ей будут названы иные: что моя любовь - это временная страсть, что доверять таким, не повидавшим жизни, неопытным мужчинам - большая глупость. И всё же основная причина окажется той же самой: большая разница в возрасте.

- А любовь или её отсутствие уже не причина? - поинтересовалась Варвара.

- Любви от неё я и теперь не требую. Как можно требовать того, чего нет?

- Да! - подтвердил Лукьян. - Как? Что ты от неё тогда хочешь?

- Доверия. Больше ничего. Чтобы она принимала мою любовь. Чтобы она открыла глаза и увидела её, - горячился я. - Для этого не требуется взаимности.

- Представляю, как медведь влюбляется в собирающую грибы Машу и носится за ней по лесу, чтобы объясниться, - загоготал Лукьян.

- Пока примерно так и выглядит, - заулыбался я удачному сравнению.

Белокурая девушка Алекс с пустующей барной стойки принесла нам ещё по кофе. Варвара закурила на подоконнике. Хотелось подойти и отобрать у неё сигарету и стакан с "Четырьмя розами", а вместе с ними меланхолию и прошлое и освободить её от всего этого одним махом.

- Как же вы снова встретитесь? - спросила она.

- Это произойдёт само. Сперва будет лишь смутное чувство того, что тебе кого-то недостаёт. Оно появится в лет шестнадцать. А в двадцать мы столкнёмся на улице. В буквальном смысле столкнёмся: даже ударимся. Лица окажутся совсем близко. Я сразу узнаю её по глазам. Она меня тоже. "Вы?!" Она мне так скажет: "Вы?!" Потом не поверит сама себе и отстранится. Я скажу так: "Галя?! Галя, я не совсем всё помню, но я вас люблю".

Мне важно было знать, где ограничивалось моё влияние на мир, были ли границы, и было ли это влияние вообще. Церкви мне уже несколько лет не хватало - ответы священников не удовлетворяли. Не всё можно было спрашивать. И твоих ответов мне не хватало - на многое ты просто не отвечала. Хватало лишь самой тебя, но рядом были другие люди. И я спрашивал у внешнего мира, каково моё влияние на него. Варвара и Лукьян как его представители охотно мне отвечали. Но вечером после совместных мудрствований от всего этого оставался осадок. В философствовании счастья нет. Мудрствуют лишь несчастные люди. В твоих детских наивных утверждениях и назиданиях счастья было гораздо больше. И я чувствовал, что расстояние до тебя увеличивается не тогда, когда ты уезжаешь, а когда я сам огораживался своими замысловатыми логическими строениями, сам заковывал себя в цепи и прибивал к стенам набивших оскомину законов и прописных истин. Откровения со временем пошлеют, имеют свойства черстветь, и спасительная сегодня мысль через время становится обузой.

Боже, сколько настоящей любви на Земле, должно быть, - раз за разом тут и там для разных людей и пар вспыхивают и угасают откровения личного характера. Эти откровения не для всех и исчезают буднично. Но их много, и они не связанны ни с чем: ни с какими догмами, ни с какими аксиомами. Для них нет авторитетов, слава Богу. "Дух дышит, где хочет".

6 марта

Ты снова торопливым шагом пересекала площадь Чайковского, на ходу стягивая с волос васильковый платочек и убирая его в чёрную сумку. Я давал тебе отойти на сотню метров, а потом шёл за тобой, срезая углы на газоне, и возле метро догонял тебя. Это становилось привычным, но и всегда волнительным продолжением литургии.

- Галя, ты сегодня даже к кресту не подошла после службы.

- У меня уже три билета в кино на Марэн. Вы пойдёте?

- У меня пять нерешенных проблем. Когда премьера?

- У меня в этот день удаляют коренные зубы - точно не смогу.

Настаивать я не решался, но чувство уверенности, что билеты я покупал именно тебе, оставалось, и меня лишь интересовал вопрос, как же, каким образом это случится.

Я замялся и не знал, что ответить. Ты заметила это и на нашем перекрёстке стала выпытывать:

- Отвечайте, что он сказал про разницу в возрасте?

Ты стояла напротив как учительница младших классов и смотрела мне в глаза.

Лицо твоё несколько секунд не выдавало никаких эмоций. Сказанное, наверное, никак не укладывалось в голове, и реакция задерживалась.

- Да вы совсем не так всё ему рассказали. Не так всё изложили. Скажите ему, что вы досаждаете девушке. Обещаете?

Ты рассеянно попрощалась и пошла в сторону дома. Я долго смотрел вслед и, только когда ты исчезла за вторым перекрёстком, тоже пошёл домой.

7 марта

В понедельник я нашёл новый повод разговорить тебя и написал в "дневниках":

- "Галя, продайте мне Ваши зубы мудрости. В Бельгии есть сумасшедший коллекционер, который платит за них тысячи, и я мог бы хорошо заработать. Он строит зубной музей и утверждает, что может определить по зубу возраст, национальность, характер и имя владельца. Я Вам предлагаю по двести алтын за каждый зуб. Соглашайтесь".

Повод был далеко не самый умный, но результативный. Твоя реакция не заставила себя долго ждать:

- "Так Вы же просите Вам продать... Бред какой-то. Поэтому и спрашиваю, все ли у Вас в порядке. Вы уже переработались на новой работе..."

- "Разве в моем предложении нет логики? Я куплю два ваших зуба и продам втридорога. Корысть налицо - вы же по ней определяете поступки".

Ты догадалась, в чём дело, и перестала отвечать. Я же продолжал распинаться:

- "И, Галя, не принимайте близко к сердцу, но я завтра буду вынужден снова написать Вам. Не люблю официозов, но мне придётся поздравить нескольких женщин с Восьмым марта, и будет лицемерием обойти Вас при этом стороной. Вы самая красивая девушка на Земле, даже если вместе с характером..."

- "И ещё я хотел по зубам мудрости определять, чем Вы живёте, чтобы хоть немного угадывать Ваше настроение: можно ли к Вам подходить иногда или лучше оставить в покое, добрая Вы или не очень, и каких народностей и племён в Вас понамешено. Ладно, простите. Снова наговорил Вам..."

- "Это шутка - про зубы это была шутка и, очевидно, неудачная".

И лишь когда я обмолвился о работе над портретом, ты оживилась. Лучший знакомый портретист последние недели пребывал в пьянстве. Я встречал его на улицах еженедельно и постоянно пьяным. Он оправдывался всяческими непредвиденными трудностями и показывал свою опухшую руку.

- "И ещё, Галя: это просто невероятно, но у моего художника рука всё ещё опухшая - он, бедный, не понимает, что пишет против Вашей воли, а я не могу его остановить. Вы бы пожалели его, смягчились и принимали бы всё с лёгкостью. Никто же Вам плохого не желает, только хорошее".

- "Вот только не вините теперь меня. Какой ужас... У меня совсем не было подобных мыслей, но, думаю, что нужно бросить работу".

- "Я не виню Вас, а прошу просто согласиться: пусть до конца напишет, Вы получите портрет и можете потом его закрасить белым..."

- "Вы как друг и "заказчик" должны попросить его об этом. Я, к сожалению, ничего не могу с собой поделать. Простите... Не люблю собственные портреты".

- "Ничего. Ничего хорошего. Просто не люблю свои портреты. Что мне с ним делать?"

- "Вот спокойно бы отреагировали на фотку - у меня бы и в мыслях не было портреты заказывать. Закрасите белым. Хотя жалко работу".

- "А зачем человек столько времени и сил тратит? Да ещё и напрасно".

- "А он и ещё один график сказал, что очень удачная фотка у вас - а Вы говорите, не любите. Я ему помог с квартплатой, он хочет отблагодарить..."

- "Ну так Вас благодарить нужно, а не меня. Хоть это и Ваше желание..."

- "Он наполовину уже готов - как бросать? Вы же не бросаете произведения на половине?"

- "Ну и как после этого себя чувствуете? Обрывками?"

- "Слушайте, я Вам давно уже говорила об этом...Чтобы он бросил эту работу... Надо было сразу сказать. Сейчас тоже нормально, ещё есть шансы".

- "Галя, ну Вы же разрешили потом, чтобы это было последним. Почему Вы огорчаетесь всё время?"

- "Да не огорчаюсь я... Это я про билеты говорила... а не про портрет. Давайте всё отменим сейчас, и всё будет хорошо у всех и у художника в том числе. Это в первую очередь сейчас".

- "Но у меня тогда не будет повода подходить к Вам иногда".

- "То есть когда Вы мне отдадите портрет, я перестану с Вами здороваться? Вы надумываете очень много лишнего, хотя старше меня на несколько лет..."

- "Здороваться, может, и будете, а провожать до перекрёстка совсем запретите".

- "Я и так с Вами уже не хожу. Зачем эти проводы?"

- "Вы же вроде в Москве жениться уже собирались?"

- "Я так сказал, чтобы Вы не подумали, что я за Вами ухаживаю, и чтобы доверяли больше..."

- "А жениться когда будете? Я вообще мало кому доверяю".

- "Когда у Вас друг появится, тогда я со спокойной душой женюсь. Ваше недоверие - это из детства? Из интерната?"

- "Не знаю, рассказывать ли Вам дальше или Вы рассердитесь..."

- "Вы меня завтра поздравить хотели? Лучшее поздравление - отмените этот заказ".

- "Белым закрасить, как Вы и предложили. Что рассказывать дальше? Куда ещё дальше?"

- "Не буду ничего рассказывать - Вы непредсказуемы".

- "А Вы пообещаете не сердиться? Я всегда жалел, когда Вам рассказывал: и про фотку и про портрет..."

- "Я вчера был у одного хореографа, и он хоть и не художник, но тоже красиво рисует. И раз тот мой знакомый тянет уже шестую неделю с портретом, то я его попросил тоже... Он сделает графику. Но я теперь переживаю, что у него опухнут ноги, и он танцевать не сможет - Вы же негодуете по каждому поводу. Дайте мне, пожалуйста, возможность отдать Вам эти портреты, и не будет никаких больше выходок. И позвольте мне иногда с Вами до перекрёстка домой идти - мне больше ничего от вас и не надо. Иначе Вы Рахманинова и не поймёте".

- "Какой Рахманинов... Эти портреты, просто заговор какой-то".

- "Да, действительно, какой? Живой, а не памятник".

- "Я просто не понимаю, зачем Вы его попросили, если знаете моё отношение к этому - что мне не нужны портреты, и я это очень не люблю".

- "Да нет заговора - просто это жизнь, всем хочется жить, петь... А вы не разрешаете".

- "Если Вам так уж хочется, ну попросите Наташу нарисовать или ещё кого-то из храма. Да это не моё право, что-то разрешать. Вот Вы скажите, что не любите что-то, а я возьму и буду делать. Да ещё несколько раз. Как Вам? Нормально?"

- "Не несколько раз, а один - просто тянется так всё странно..."

- "Это уже второй портрет...Это совсем не странно".

- "Это не знак, а Ваше нежелание разрешить другим делать что-то для вас".

- "Ну да. Только Вы ведь тоже заставляете меня, этих моих знакомых".

- "Это уже не подарок получается, а давление. Что заставляю?"

- "Да им в радость писать Вас. Мне в радость видеть Вас, а Вас это всё расстраивает. Чувствуешь себя преступником каким-то и пытаешься оправдываться... Ну чем Вас всё оскорбляет? Всем нравится Ваша красота, а Вы досадуете..."

- "Я же не экспонат какой-то. Никого я не заставляю, просто, если бы Вы попросили что-то НЕ делать, я бы точно не делала".

- "Но я же Вас попросила только лишь портреты не писать. Не думаю, что это так трудно".

- "Но ведь хочется выражать своё отношение ко всему, к Вам, а Вы запрещаете всё на корню..."

- "Потому что это не совсем по-дружески, как мне кажется. Или я не права?"

- "Но Вы же и не дружите: Вы всегда спешите, а я за Вами, и что-то пытаюсь сказать. Но Вы всегда спиной и только из вежливости и этикета отвечаете. Это я пытаюсь дружить с Вами..."

- "Потому что мало кто умеет дружить, к сожалению. Мне очень трудно дружить с людьми, которые ко мне не совсем по-дружески расположены".

- "Да как же не по-дружески - я для Вас всё сделаю... я Вас просто люблю. Не как женщину, а просто. Почему вы иначе это видите, мне непонятно".

- "Мне тоже непонятно, к сожалению... Потому что, когда ты действительно дружишь, люди к тебе привязываются или ты к ним. Хуже, если к тебе, конечно".

- "Я на это надеялся - был уверен, что ты мне будешь доверять..."

- "Так как я очень не люблю делать людям больно, лучше до этого просто не доводить, вот и всё".

- "Вы просто очень добрый и чувственный человек, так что будет обидно. Я и так много ошибок сделала".

- "Так Вы не бегайте и увидите, что за Вами никто не гонится. А когда Вы бежите, я почему-то пытаюсь Вас догнать и объяснить что-то... Зато я Вам стихи не пишу - представляю Вашу реакцию - лучше будет сразу новый приход искать и город, чтобы Вы не расстраивались".

8 марта

Каждую свободную минуту мои мысли непроизвольно устремлялись к тебе. Какие бы темы ни затрагивались в информационном потоке, за три-четыре перехода они приводили к твоему образу. Если предмет дум касался родной дочери, то мысль о её учёбе перелетала на возраст - какая она у меня уже самостоятельная и взрослая. А ведь она одного года рождения с тобой. Угораздило же втюриться в девушку, которая мне в дочери годится.

Общество или вечеринка, чем увлечённей они мне казались, тем более контрастировали с твоим отсутствием в данный момент. Любое веселье и смех, а особенно флирт непременно удлиняли расстояние до тебя до космических масштабов, а симпатичные женщины запросто попадали в разряд потенциальных разлучниц.

Если мысли были о работе, то смысловая цепочка выглядела примерно так:

Моя нынешняя работа хоть и приносит внутреннее удовлетворение, но является исключительно способом зарабатывания средств. С заработком программиста совершенно нереально стать абсолютно свободным от места и условий обитания. Условия быта и жизни у меня не самые красочные, которые можно себе вообразить. Воображаемый особняк на берегу реки или моря с просторной светлой верандой и роялем в углу мне пока недоступен. Я не могу подарить тебе ни рояль, ни веранду с садом. Только своё внимание и поступки.

Выручали от роя повторяющихся мыслей захватывающая порой работа и спортзал. Я продолжал навещать приятелей и встречаться с друзьями, но всё это уже не заполняло меня. Думать о тебе было интересней и ярче любого другого занятия, и я освобождал в себе всё больше и больше места для этого, удаляя лишние предметы из поля внимания.

Ты же совсем не торопилась раскрываться и не собиралась этого делать полностью. И во всех твоих словах чувствовались осторожность и желание сохранять дистанцию. Но соблюдаемая тобой нейтральная полоса казалась мне слишком велика даже для дружбы. Хотелось быстрей перешагнуть доведённые до автоматизма вежливость, приветствия, пожелания. Я уже жил с тобой на необитаемом острове, где всё остальное казалось прошлым и малозначительным. Зачем здороваться, если я с тобой не прощаюсь? Если каждый день - продолжение предыдущего.

И всё же тут легко было сбиться, ведь некоторые дни непременно хотелось бы изменить, признать ошибкой, начать сначала. Но не я, не я замечал эти ошибки. Я лишь угадывал их в твоих глазах: оправдание там или осуждение...

Как альтернативу портретам я загорелся подарить тебе полёт в сказочный город на воде, но, будучи знаком с твоей чарующей скромностью, всё же заранее спросил тебя об этом.

- "Вы совсем о чем-то другом думаете. Совсем не о том. Это какое-то невероятное непонимание, или я это не так доношу. Я только по Вашей реакции вижу, что занесло. Или я сам чего-то не понимаю, и мне не хватает такта и учтивости. Нужно было ничего не предлагать, не дописывать, никаких новых идей".

- "Практически последнее предложение самое верное! Никаких новых идей! К чему это всё? Какие подарки, предложения, идеи?"

- "Вас пугает внимание к Вам - оно кажется излишним. Вы на это так резко реагируете. В нем нет ничего особенного. Только вряд ли я вам это докажу. Только Вы сами выбираете, как к этому относиться: настороженно или доверчиво и легко..."

- "Ну, доверчиво уж точно мало к чему в этой жизни можно относиться".

- "Я думал сегодня в обеденный перерыв: недоверие - оно от природы или от опыта? И решил, что от природы: сперва человек не доверяет, а потом уже недоверие оправдывается притянутыми событиями. А доверие притягивает совсем другие - радостные и лёгкие - события. Так каждый подтверждает свою природу. Только странно: по Вам не скажешь, что Вы недоверчивы - у Вас светлый, сияющий вид, почти счастливый. Поэтому меня и удивляет Ваша резкая реакция раз за разом - я даже не всегда успеваю понять, что я не так сказал... А я вот доверяю - убедился, что лучше доверять всегда. Но у каждого своя природа, и Ваша, пусть и с недоверием, позволяет вам быть красивым человеком. Счастливо!"

- "При чём здесь красота к доверию? Да люди видят лишь то, что хотят видеть. Мы совсем не знаем людей и не сможем никогда помочь, потому что никогда ничего не знаем... Всё настолько обманчиво".

- "Хотят доверять - видят доверительное, а не хотят - видят недоверительное... Разве я не об этом?"

- "Я просто даже не о доверии... Ерунда, долго рассказывать".

- "Ты сама выбираешь, враждебен к тебе мир или он к тебе со всей открытостью. Ты сама выбираешь. Ты, а не мир. Одни смотрят на жизнь как на выживание, а другие как на чудо и возможности и принимают всё с благодарностью".

- "Абсолютно с Вами согласна. Ничего не имела против этого. Просто кто-то это умеет делать, а кто-то нет. Это зависит от восприятия, наверное. Или от количества дурных мыслей в голове. У кого-то легкомысленных, а у кого-то тяжеловесных и противоречивых. Можно перечислять до бесконечности".

- "Откуда же тогда недоверие и настороженность? Это страх попасть в безвыходную ситуацию? Но человек не может попасть в плохую ситуацию с чистыми мыслями. Только недоверие может привести человека туда, где можно сказать: "ну вот, я же правильно не доверял". Всё же внутри, а не снаружи".

- "Это долгая история и, думаю, что в ней вряд ли можно разобраться. В любом случае очень рада, что Вы позитивно настроены. Видимо, в этом и проблема, что у людей всё внутри. Снаружи люди не смогли бы так долго с этим жить. К тому же то, что внутри, не так уж и просто поменять или вовсе искоренить".

- "Проблема?! Галя, это радость - человек сам устраивает свою судьбу: настроен на борьбу и борется с ветряными мельницами, настроен на несчастье и во всём видит обман и предательство, настроен на радость и любовь и получает в ответ радость и любовь. Ну да, ты права, не так легко искоренять у себя привычки и настрой, но зато сама возможность - она есть, у тебя её никто не отнимет".

10 марта

Утром я поздравил с днём рождения дочь. Сусанна почти не говорила по-русски, жила в полутора сотнях километров от меня и особо по мне не скучала. Наведывалась раза два-три за год. Если в бывшем приходе её ещё как-то помнили, то в нынешней общине мою дочь практически никто не знал. Я был лишён возможности похвастаться пригожестью моей белокурой красавицы, и это тоже накладывало на наши отношения прохладу: она жила своей жизнью, я своей. Про тебя она уже знала, но ни ей до моих отношений, ни мне до её не было никакого дела, и я лишь переживал за её успеваемость в университете.

Ты вновь написала первой. Поводом оказалась Никина просьба о помощи в изучении здешнего языка, и ты, в свою очередь, обратилась ко мне с вопросом, не подскажу ли я пару хороших вечерних курсов. В ходе беседы выяснилось, что и тебе нужны подобные курсы.

- "Я был уверен, что ты говоришь уже сносно. Хочешь, я с тобой по-здешнему буду бормотать до перекрёстка? Хоть какая-то польза от меня будет вам".

- "У меня все время по-разному. Могу нормально поговорить, а бывает, так заклинит, что..."

Я перешёл на здешний язык и стал изображать навязчивого туземца:

Ты снова промолчала. Прождав четверть часа и набравшись смелости, я начал отвечать за тебя сам:

- "Галя: ya nikogda bolshe ne uedu, Andrey. I wi mojete menya prowojati wsegda. I ne tolko do perekrestka, a daje do kinoteatra "Abaton". I, mojet byti, kogda-nibud (ya ne hochu obestchati), wi smojete prowoditi menya do doma. No tolko esli wy sojgyote moi portrety. Soglasny?

11 марта

Беседа на чужом наречии меня впечатлила, и я попробовал себя в роли сказочника с твоей Родины:

- "Йде Галя з Храму, а за нею сірий вовк. Запитує: - Галя, можна тебе проводити? - А Ви не маніяк? - Ні! - Добре, але тільки до перехрестя. І взагалі, у нас різниця у віці велика, і ви дивний якийсь, повертайтеся назад, вас там чекають. - Мені з тобою краще. - Коли знайдете мені ноти до другого концерту Рахманінова, тоді подивимося. І як же ваша дівчина в Москві, ви ж збиралися одружитися? - Та немає ніякої дівчини. - Гаразд, якщо я відчую, що це більше дружби, то на жаль, мені доведеться зробити вам боляче. Але всі, яких я прогнала, тепер щасливі... - Добре... - Фотокартку віддайте! - Добре..."

- "Вы весь смысл переворачиваете. В итоге каждый понимает, как хочет... Я вот только не могу понять, к чему это Вы всё пишите. Зачем?"

- "Да, смысл перевернул, это правда. Просто хотел красивей историю написать. На самом деле, всё иначе, прозаичнее, примерно так: відчепися від мене, вовк! Просто так пишу, Галя. Хочу вас развеселить и хочу с вами общаться, но Вы этого не желаете. Вы в принципе всё уже под мостом по дороге из деревянного храма мне сказали: что оборвёте все отношения со мной... Вы только пожёстче мне скажите, чтобы отстал, и я отстану. Правда".

13 марта

Ты не позволила себя проводить. Три раза оборачивалась и твёрдо просила: "нет". Я остался на площади с подошедшими приятелями. Они подтрунивали надо мной:

- Да закажи ещё с десяток портретов у разных художников и сделай выставку в Доме Чайковского.

Идея, таившаяся в иронии, показалась красивой и размашистой: Галина Г. глазами двенадцати художников! Через полчаса мы с Лукьяном уже выпили по чашке кофе, сыграли партию в бильярд. Вскоре в "Моно" подошла Варвара. Маленькая блондинка с карими глазами попыталась заказать себе "Четыре розы".

- Пить ты больше не будешь. - заявили и я, и Лукьян и предложили ей огромный стакан мятного чая.

- Мне кажется, абсолютная безусловная любовь, это равнодушие, - вопросительно посмотрел я на Варвару.

- Ну как же: отказ от собственных интересов, собственной корысти приводит к равнодушию.

- Вовсе нет, - пыталась найти другое объяснение Варвара. - Ты просто желаешь счастья другому, даже жертвуя своими интересами.

- А если человек попросит даже не думать о нём? Ведь и мыслями люди связаны друг с другом и могут ощущать эту связь физически.

- Тогда ты перестанешь думать о нём - выполнишь его просьбу.

Варвара такой вывод не принимала. Но я не хотел останавливаться и прыгнул ещё дальше:

- Я вполне допускаю... как бы это правильно сказать...

- Да, - подхватил я: - Именно она меня любит, а не наоборот. Поэтому она меня и не держит, не бегает за мной, даёт мне полную свободу... А я... А я чувствую эту её любовь и просто прилип к ней. Я как вампир ей упиваюсь. Это мне любви не хватает, а у неё любви для меня в избытке.

- Конечно, иначе бы вы не встретились, - съехидничал Лукьян.

- Просто Галя понимает, что это единственная форма отношений, в которой любовь не умрёт. Да ответь она мне, быт, сытость и неурядицы заземлили бы мои чувства. Вот она и бережёт их, бережёт меня. Такая она мудрая!

Варвара улыбалась, и я ей был очень благодарен.

И всё же от ссоры я не находил себе места. Твой холод на мои глупые последние сообщения не давал мне покоя, и я быстро откланялся и помчался домой, чтобы быстрей всё исправить.

Недолго думая, в "дневниках" я сделал окончательное признание:

- "Раз мы всё равно поссорились, то... я Вас люблю".

- "Чего же боле, что я могу ещё сказать? Так Вы же говорите, что только дружить хотите. Я вот об этом Вам и говорила".

- "Только дружить, но Вас и дружба оскорбляет, какая разница. Вам всё в тягость. И этот Ваш вопрос "зачем?". Вас же всё равно не устраивает ни один ответ, поэтому придумайте ответ сами. И это недоверие - это как требование: будьте плохим, признайтесь, что вы злой, чтобы я оказалась права... Я не знаю, что мне Вам отвечать, я просто хотел дружить с Вами и чаще видеться, потому что влюбился. Но не больше! А вы мне приписываете какие-то намерения. Гусыня!"

- "Простите, не хотела Вас обидеть, но как Вы не можете понять: если человек кого-то любит или возникает симпатия, то ни о какой дружбе и речи не может быть. Чаще видеться, дарить подарки и т.д. Это все хорошо, а мне что делать? Это уже не дружба получается. Вы же взрослый человек и так пишите... Дружить хотели, а я ещё и виновата".

- "Ничего Вам не надо делать, разве есть какие-то требования - мне просто приятно Вас видеть и всё. Но Ваши страхи и драматизация какая-то..."

- "Гусыня, так гусыня. Это Вам сейчас так кажется, что все просто".

- "Ну Вам подходит же "гусыня" из-за вашей гордости и осторожности. И гусей я люблю".

- "Да я Вам в любом случае благодарен - с ноября совсем в новом мире живу. И никогда у меня намерений не было, какие-то дальше дружбы отношения строить - просто помогать и общаться..."

- "Этот ужасный вопрос "зачем" не такой уж и плохой. Человек должен понимать, зачем он это делает. Смысл происходящего. К чему приведёт эта дружба?"

- "Ну вы же сами повторяете: я же говорила! Это Ваше недоверие - ожидание драмы, для которой вообще причин нет. Вопрос "зачем" - вообще из области рационального, а не из области веры. Вот Вам близкий человек будет ставить такой вопрос всегда: "зачем? зачем?" - Тогда Вы тоже не будете знать как оправдываться и доказывать. Разве дружба должна иметь цель? Просто ведь дружат и просто ведь любят..."

- "Это другой вопрос, если и мне человек будет нравиться или близок. Тогда зачем спрашивать?"

- "Вы родились в Славянске, а рассуждаете, как местная мещанка какая-то".

- "А я вот не могу так. Если знаю, что человек что-то чувствует, то никак не могу дружить".

- "Так и скажите: Вы мне не нравитесь и не близки. Это и будет правдой. И разве дружба не на любви основана? Как же дружить, если человека не любишь? Вот я друзей люблю".

- "Я думала, что Вы и так знаете, что я Вас люблю только как человека (как практически всех людей), но не более того".

- "Так с Вас и не требуется большего, не ожидается".

- "Вот я о той же любви говорю. Как Вы друзей любите".

- "Это ясно, но практика показывала, когда у людей отношение разное и любовь разная, то дружить не получается".

- "Практика тоже не православное понятие. Православное понятие - чудеса. А на практике вы далеко не уедете. Вы бы ещё с трёх лет начали основываться во всём на практику - как бы Вы мир постигали и открывали новое, раз всё уже знали в три года?"

- "Есть такие моменты, которые редко меняются".

- "Вообще никогда не надеялся, чтобы Вы отвечали. Просто, чтобы общались, помощь принимали... А Вы в шоке: балет, кино - как можно? Вы этим сами только подстрекали ещё больше для Вас делать".

- "Обязательно скажу Вам, если нужна будет помощь".

- "Я, между прочим, честно говорю. Но если у Вас такая реакция, то уже ничего не попрошу".

- "А вы видели, когда уезжали на Родину, что я Вас провожать на вокзал приходил?"

- "Я попросил Нику, чтобы вместе пойти, но она не смогла, а у меня школа была рядом... Да, конечно, следил... я же помешанный, как Вы уже говорили..."

- "Понятно. Как можно провожать человека, который даже не в курсе..."

***

Опасаясь за свою свободу, ты постепенно стала увеличивать дистанцию. Ответы стали жёстче и прямее. Вежливость ещё сохранялась, но часто сквозь неё сочилось едва скрываемое негодование. Я это чувствовал, но тогда у меня на вооружении была одна захватывающая теория, которую я пытался воплотить в жизнь. Вернее, я пытался изменить именно свой личный взгляд на внешний мир. Поэтому причину твоего недовольства я легко перенёс с тебя на собственное восприятие: это лишь мои мысли, моя предрасположенность увидеть скорее отчуждение, чем взаимность. Я разбирался, чего во мне больше: желания быть с тобой ближе или сомнений в реальности этого. Если осознанные или неосознанные сомнения в той или иной степени исполняются, как исполняются в той или иной форме желания, то мне достаточно лишь перестать сомневаться в любви.

А как же ты? Неужели вместе с причиной твоей досады я забирал у тебя и право самой влиять на наши отношения и на окружающий мир? Нет. Ни в коем случае, Галя. Ты живая, ты и есть сама жизнь, независимая от меня. И у меня диалог с тобой. Другой вопрос - хочешь ли ты со мной его вести.

Мне было важно понять, где простирается граница между мной и миром, да и есть ли она вообще. Ведь если нет этой границы, и мир - это я, то нет и границы между мной и тобой, и ты - это я.

Но так можно оказаться в полнейшем и окончательном одиночестве, лишив внешний мир и тебя субъективности. Заполнив всё лишь собой и своим продолжением, я терял и мир и тебя. Границы, похоже, нужны, но и с ними можно оказаться в не менее явном одиночестве. Если мир не связан со мной самой глубинной связью и существует помимо меня, и я занимаю в нём лишь какое-то пространство какое-то время, то как мы вообще можем быть вместе? Даже при самой большой близости. Даже при самом глубоком слиянии. Как это - быть вместе?

18 марта

Ты гусь. Гуси - это те же лебеди. Ты лебедь. И ты царевна. Царевна-лебедь.

В обеденный перерыв я не поехал сразу домой, а забежал в два магазина. В одном я приобрёл баллончик аэрозольной краски белого цвета, в другом два тонких прозрачных пластиковых листа для трафарета.

После работы я отправился на соборование. В храме было очень тесно от наплыва людей, стремящихся раз в год обязательно попасть на это таинство. Я пришёл с опозданием и, войдя внутрь, сразу же увидел тебя справа от входа. Люди стояли рядами, и пять-шесть священников ходили вдоль них с кисточками. Ты, как и все, была уже несколько раз помазана, и лицо твоё блестело при свете паникадил и свечей. Читалось раз за разом Евангелие. Священники менялись местами, клирос затягивал: "Услыши ны, Боже, услыши ны, Владыко, услыши ны, Святый!" Всё было одновременно и скромно, и торжественно, и я, пользуясь ситуацией, смотрел на тебя, не отрываясь, минутами. Произносил своё имя подходящим священникам, подставлял им глаза, уши, руки. И снова смотрел на тебя. Провожать в этот раз я тебя не решился - не хотел нарушать атмосферу таинства своими мирскими вопросами.

Вечером в Сети я нашёл подходящую картинку летящего лебедя, затемнил её и с азартом принялся вырезать трафарет с его силуэтом. Потом долго подбирал для задуманного мной текста аляповатый шрифт. Вырезка трафарета с тонкими буквами заняла несколько часов. Я завёл будильник на четыре утра и заставил себя уснуть.

Просыпаться было легко. Подумалось, что, может быть, занимательная цель сама по себе является источником черпаемых сил: не на цель тратятся жизненные силы, а цель тратится на жизнь.

Я надел старые поношенные джинсы и свитер, который было не жаль запачкать, упаковал баллончик и трафареты в бумажный пакет и вышел на улицу. До храма я ехал неспешно, наблюдая за количеством людей на улицах. Из некоторых ночных кафе ещё доносилась музыка. Подвыпившие люди расходились по домам. Целовались и выясняли отношения редкие парочки.

Первое граффити я решил испробовать возле метро на дороге, по которой ты ходишь в церковь. Я выждал, когда проедет случайный ночной велосипедист, и приложил трафарет лебедя к асфальту. Потряс баллончик, поднёс к фольге и нажал на кнопку. Лёгкая упругая струя краски ложилась на очертания взмахивающей крыльями птицы. Это заняло лишь несколько секунд. Трудней оказалось аккуратно поднять трафарет с асфальта, не сдвинув его и не размазав таким образом свежую картинку. Лебедь получился чётким и ярким.

С текстом вышло тоже удачно, хоть он и был тоньше и филигранней силуэта птицы. Единственно, что создавало трудности, это размещение и перевозка обоих трафаретов в одном бумажном пакете. Трафареты были мокры от краски, и нельзя было допустить, чтобы они слиплись или коснулись друг друга сухими сторонами. Я сделал ещё трёх лебедей с текстом на некотором расстоянии друг от друга и подъехал к площади Чайковского, на которой стоял наш большой храм. Каждые три-пять минут проходил какой-либо прохожий, и мне приходилось останавливать работу. Промчалась мимо патрульная машина полиции. Но вскоре на площади появились четыре подписанных твоим именем лебедя. Основная задача была сделана, никто меня не задержал, и я с облегчением дорисовывал ещё с десяток белых лебедей на нашей с тобой дороге и на мосту. Трафарет начал слипаться, краска попадала на обе стороны листов, так что последние рисунки теряли в чёткости и размывались. Воодушевлённый и удовлетворённый успехом я отправился домой спать. Руки и куртка, как и джинсы, были вымазаны. Я оттирал с себя краску и улыбался в зеркало: удалось посвятить тебе улицу. Теперь мир знает: ты царевна!

19 марта

Ты стояла на левой женской стороне храма. Закончились последние молитвы, и люди стали прикладываться к иконам и расходиться. Ко мне торопливо подошла Ника, поздоровалась и заговорщически улыбнулась:

- Андрей, это ты разрисовал площадь?! Классно! А Галя видела?

- Хочешь я задержу её, и мы вместе куда-нибудь сходим?

- Ну да. Хочу. Будет даже лучше, если ты нас помиришь.

Ника тут же оставила меня и уже через минуту о чём-то с тобой перешёптывалась. Я наблюдал со стороны, как она подозвала к вам одного симпатичного высокого парня, возле которого ты стояла вчера на соборовании. Затем ещё один маленького роста парень приблизился к вам, и Ника, похихикивая, стала представлять их тебе. У меня на душе заскребли кошки. "Тоже мне, подруга!" - досадовал я на Нику. Перешёптывания наконец закончились, и все кроме тебя направились к выходу. Ты же пошла обходить и лобызать образа. Я приложился только к ближайшей совместной иконе блаженных Ксении и Матроны и тоже вышел из храма. На улице я притянул за рукав услужливую "подругу":

- Пойдёмте с нами в ресторане чай пить. Галя тоже согласилась...

Я не успел ничего ответить, как вышла ты. Двое ребят сразу же окружили тебя, и Ника тут же примкнула к вам. Вы пошли через вечернюю площадь. Ты никак не могла сориентироваться, что происходит. Я, недовольный, шёл следом. Проходя мимо первого лебедя, Ника театрально воскликнула:-

Ты не понимала, что от тебя хотят, и не обратила особого внимания на белый рисунок, но через десяток шагов, натолкнувшись на второго лебедя, ты обернулась. "Это вы? Зачем это всё?" - читалось в больших растерянных глазах. Высокий парень дал рисункам свой комментарий:

Возле дверей ресторана в Доме Чайковского ты подошла ко мне и сказала, что сегодня не нужно тебя провожать и что ты идёшь в компании.

"Да, конечно, оставлю я тебя с другими!" - подумалось мелко, иронично. Я подошёл к двум сопровождавшим тебя ребятам, и Нике пришлось нас познакомить. Высокого звали Максимом, второго Феликсом.

Мы поднялись на второй пустующий этаж заведения и стали рассаживаться за большим массивным столом. Я выбрал стул напротив тебя, и тебя это сильно задело:

- Ничего не занято: она возьмёт себе другой стул.

Ника в этот момент отсутствовала, и ты демонстративно встала, перешла на мою сторону стола и села между мной и Максимом. Теперь мы сидели совсем рядом, и я не понимал, чем так было для меня хуже.

Все заказывали чай, кто зелёный, кто чёрный. Я для контраста попросил бокал красного вина, и ты снова язвительно заметила:

- Как можно в первую неделю поста алкоголь пить?

Ребята оказались приветливыми, и большинство вопросов за вечер, как ни странно, было обращено ко мне. Феликс заговорил о том, как трудно и опасно девушкам в наши дни, когда города наводнены дикими мигрантами.

- Вовсе нет такой опасности, - опроверг его я. - Всё всегда зависит от самого человека. От его настроя и ожиданий.

- Конечно, но повлиять на настрой другого человека мы не в силах. - вставила Ника.

- Это и не требуется. От твоего настроя зависит и то, кто попадается тебе на пути, и то, как разовьются события. В крайнем случае можно и Бога призвать - это подействует.

- Я, кажется, знаю, что имеет в виду Андрей. - поддержал меня Максим.

- Не всё зависит от нас, - произнесла ты. - Всё в руках Божиих.

Мне становилось горячо от твоего предвзятого несогласия:

- Всё! Именно, что всё! Именно потому, что всё в руках Божиих.

- Если так думать, то да. Если думать иначе, то всё иначе. Это и есть тайна жизни.

- Это уже буддизм какой-то и эзотерика. А мы православные.

- Вы совсем о другом говорите. Я вас понимаю. - снова поддержал меня Максим.

На душе посветлело. Тридцатилетний парень, сидящий по левую руку от тебя, был явно проницателен и умён. Мои мысли откликались в нём, и на тебя он не засматривался.

- Хорошо. Расскажу такой случай. Однажды мы с одной девушкой договорились встретиться, и она попросила забрать её из университетского компьютерного центра... - начал я и, взглянув на тебя, осёкся: - Это была не моя девушка, а просто подруга. Так вот, когда я зашёл за ней в большой компьютерный зал, то увидел такую сцену: почти все места за мониторами были заняты, а посреди комнаты возвышались два разъярённых южных "шкафа", которые трясли за грудки одного из посетителей и люто осматривали зал в поисках иных соперников. В чём заключался конфликт, было непонятно, но обстановка была накалена до предела, и все были в напряжении. Я прошёл в конец комнаты к робко машущей мне рукой подруге. "Только молчи, умоляю тебя, только молчи и не вмешивайся!" - зашептала она. Но в этот момент вдруг почему-то вспомнилось: "всё, что ни попросите во имя моё, дастся вам". И я рискнул: "Именем Иисуса Христа прекратите!" - выпалил я в пространство и мысленно попрощался с собственным здоровьем. Реакция не заставила себя долго ждать: весь зал обернулся и уставился на меня, оба амбала большими глазами тоже смотрели на меня, как на идиота. Подруга протяжно охнула и от позора закрыла лицо руками. Вы когда-нибудь садились в лужу? Так вот я чувствовал себя полнейшим кретином. Но самое удивительное, что вдруг явилось - это опустившаяся на всех тишина. Всё замерло на несколько секунд, и воцарилась самая что ни на есть немая сцена. Потом всё вздрогнуло, очнулось и зажило прежней жизнью. Но оба буянивших типа отпустили парня и тихо вышли из зала.

Мне стало стыдно за очередную хвастливую историю. Мои ответы ты продолжала вскользь комментировать, и я платил тебе той же монетой. Мы первый раз ссорились на людях.

- Галя, вы одна в городе? Без близких и родных? - поинтересовался Максим.

- Не одна! - вмешался я. - У тебя есть я. Мы вместе.

Наши маленькие словесные перепалки принимали с улыбкой и пониманием. Мы походили на поссорившуюся пару. Ника пыталась сфотографировать всех вместе и ради этого постоянно обращалась за помощью к официанту. Она каждый раз объясняла, что фотки нужны, чтобы отправить маме маленький отчёт о своей красивой жизни.

Расплатиться за себя ты не позволила и, выйдя из ресторана, тут же со всеми поторопилась распроститься. Холодно посмотрела на меня, громко сказала, что сегодня поедешь на метро. Феликс заявил, что тоже едет на метро. Мне ничего не оставалось, как заявить:

По дороге ты тихо сетовала на меня и нарочито отворачивалась в сторону. Извини, но так вот просто отпустить тебя с кем-то другим - с каким-то Феликсом - было бы глупо. Было бы равнозначно отступлению. Да ещё при свидетелях. Я не мог себе этого позволить, поэтому даже вынужден был тебя провожать. При пересадке на станции "Стезя Дев" мы остались вдвоём, и ты разразилась упрёками:

- Что вы себе позволяете? Мы не пара! Скажите спасибо, что мне неловко было при всех вас позорить, иначе вам было бы стыдно.

Ты ехала, уставившись в стёкла дверей. Я стоял рядом, держась за поручни и отгородив тебя обеими руками от всего вагона. В стекле отражалось твоё лицо, надутые детские губы и уставшие от Пьеро глаза Мальвины. Ещё твоё отражение походило на бесстрастную икону какой-либо преподобной.

На выходе из метро ты попросила, чтобы я шёл в противоположную сторону, и пожелала мне хорошего вечера.

***

Сон мне был сегодня. Обычно ты мне не снишься или же снишься, но я это не запоминаю. А сегодня вот оказался в гостиной большой квартиры какого-то старика и знал: с минуты на минуту появишься ты. Было светло и просторно, белые двустворчатые двери везде открыты настежь. И вот наконец в проёме дверей мелькнула ты и тут же исчезла в другой - своей - комнате. Ты не догадываешься о моём присутствии, и я, не желая нечаянно тебя напугать, иду за помощью к невидимому хозяину квартиры. Возле его комнаты я останавливаюсь и не решаюсь войти. У меня к нему просьба предупредить тебя, подготовить. Я замялся, и в этот момент мы встретились: ты выходишь в коридор, натыкаешься на меня, теряешься, молчишь. Оторопев от долгожданной встречи, я не нашёл ничего более уместным, как схватить твою руку и жадно и виновато целовать её... Галя, Галюша, Галенька... А ты как стояла, так и стоишь передо мной, не произнося ни слова. На лице твоём нет ни испуга, ни отчуждения, и руку свою ты не отводишь.

Тут я проснулся. Первые секунды восторга и волнения быстро иссякли, и я оказался в той реальности, в которой ты меня избегаешь.

20 марта

После церковной службы на площади нас нагнал отец Григорий. Я только-только подошёл к тебе, и тебя осенило пожаловаться ему на меня:

- О. Григорий, этот человек живёт в иллюзорном мире!

- Я тоже живу в иллюзорном мире, - тихо признался священник.

- О. Григорий, благодарю вас! - воскликнул я от неожиданной поддержки.

- Молчите! - сердито одёрнула меня ты и продолжила:

- Но он совсем не различает, где его фантазии, а где правда!

- Молчите вы! Не с вами говорят. Отец Григорий, но он психически нездоров. Он вмешивается в чужую жизнь, когда его не просят, и ведёт себя неадекватно.

- Я тоже веду себя неадекватно, - принимал все удары на себя священник.

Я ликовал, и мне даже было неловко перед тобой. Мне тут же захотелось, чтобы и ты была права, чтобы и тебя поддержал о. Григорий. А ты уже и сама перевела тему на что-то более нейтральное, и так мы доехали до станции "Стезя Дев".

- До свиданья, отец Григорий, мы здесь выходим! - попрощался я, подымаясь с кресла.

- Не мы, а я, отец Григорий! Я здесь выхожу! - поторопилась ты правильно донести до священника мысль, что мы не вместе, что не пара, что я лишь случайное недоразумение в твоей жизни.

Я уже привык к этому: уже не раз слышал твои забавные заявления окружающим, что мы не пара. Всем на самом деле всё равно. Да, мы не пара в обычном понимании этого слова. Но вышли мы из метро вместе. Ты снова отчитала меня за встревание в разговор со священником и за то, что снова плетусь за тобой после церковной службы.

"Живу ли я в иллюзорном мире? - размышлял я, возвращаясь пешком за оставленным возле храма велосипедом: - Начать ли сомневаться в нём? А какой мир не иллюзорный? Твой? Покажи мне его! Но ведь меня в твоём мире нет вовсе, ну или почти совсем, и ты строишь баррикады и возводишь стены, роешь рвы и закрываешь окна - лишь бы я в нём не оказался, а если и оказался, то не обосновался надолго. Так в каком же мире мне прибывать? Ни в твоём, ни в моём - в каком? Ты всегда отмалчиваешься при таких вопросах. И я недоумеваю: где же мне быть, куда ты меня посылаешь? Там же ничего нет!

23 марта

Ты стала совсем неприветлива, и мне не терпелось всё это поправить и вернуть прежние более доверительные отношения. Я ушёл с работы на час раньше, чтобы успеть на общую беседу в храме. Не желая тревожить тебя раньше времени, я не заходил внутрь, а узнав у дежурившей в свечной лавке Ирины, что ты тоже здесь, оставался в притворе. Некоторые прихожане, завидев меня со скамейки, издали махали мне рукой, приглашая принять участие в беседе. Я качал головой и отнекивался. Тишину большого храма прерывал голос о. Дионисия. Слова священника отражались от стен, летели к другим стенам и вверх, метались по храму и, не найдя выход, растворялись в самом воздухе, камнях и внимательно слушавших их людях. До меня долетали только неразборчивые обрывки фраз.

К семи часам ты вышла и с дежурной вежливостью сразу и поздоровалась, и попрощалась со мной. Было холодно, и ты спустилась в метро. Я шёл рядом вопреки твоим гневным просьбам оставить тебя в покое. Мы молча проехали с пересадкой четыре остановки. На выходе из метро ты, подготовившись, резко попросила: "Дальше я одна, всего хорошего!".

Никак не получалось найти новый подход к тебе. В такие моменты мне самому себе было невозможно ответить на вопрос, что же я от тебя хочу. "Поздравляю: я самый что ни на есть маньяк. Ты как в воду глядела", - повторял себе я, возвращаясь за брошенным возле церкви велосипедом.

В концертном зале Дома Чайковского горел свет и играла музыка. Всё походило на вернисаж: несколько старых знакомых с бокалами вина слонялись от картины к картине, за роялем кокетничала немного подвыпившая черноволосая пианистка, вокруг неё вертелось несколько примагниченных ею мужчин. Среди них были и Лёша с Никитой - первый, отказавшийся писать твой портрет, второй, вечно обещающий его когда-нибудь закончить. Я немного посмотрел на всё это через окно и зашёл внутрь - тоже захотелось вина. Выставлял свои работы заезжий добродушный художник с рыжей бородой. За роялем чередовались уже трое разных пианистов. Походив вдоль стен и поздоровавшись с несколькими знакомыми, я и сам примостился возле красивого лакированного инструмента. Пианистку звали Катей, и она через раз со словами "а вот так можешь?" принималась показывать то одному, то другому коллеге своё мастерство. Выяснилось, что она какое-то время преподавала в твоей школе музыки и театра, и я из любопытства тоже оказался в её окружении. Она перечислила мне несколько профессорских имён, давая каждому разные оценки, и попросила ещё вина. Несколько раз она обмолвилась и о твоём профессоре, ушедшем на пенсию. Мне было интересно всё, касающееся твоего мира, и я провёл возле неё весь вечер, а потом даже посадил на метро.

Дома к полуночи я поделился с тобой всеми профессорскими именами и получил жёсткую отповедь:

- "Андрей, я Вас просила уже много раз не помогать мне. Не понимаю, почему Вы меня не слышите. Я знаю всех этих людей очень хорошо. Мы очень хорошо знакомы. Вы совсем не знаете мою ситуацию, поэтому и не сможете никогда посоветовать. Никогда бы не написала Вам такого, но забудьте моё имя. Ещё кто-то будет о моем профессоре своё мнение высказывать. У меня сейчас очень много трудностей во всех отношениях, но своими поступками и "помощью" Вы не просто их увеличиваете, а приумножаете на 10000000 процентов. Забудьте вообще моё имя. Я сколько Вас просила ничего не спрашивать и не помогать мне? Вы мне столько неприятностей добавляете, что слов просто нет".

- "Да, я не знаю Вашей ситуации и исхожу из того, что знаю".

- "Но от того, что Вы совсем ничего не знаете, Вы себе даже представить не можете, как Вы мне вредите. Это хуже мести человеку, которого ненавидишь..."

- "Не могу представить, конечно. С местью Вы преувеличиваете. Знал бы Вашу ситуацию, учитывал бы всё..."

- "Никогда Вам не расскажу... Более того... с этого момента перестану с Вами даже говорить. Как будто всё назло делаете. Всех Благ!"

Ты решительно разрывала со мной всякую связь. Ничего, кроме вреда и неприятностей, я тебе не принёс и чувствовал себя негодяем. Всё складывалось так глупо и произвольно. Я никак не мог исправить ситуацию и делал тебе раз за разом только хуже. От этого я полностью терялся и падал в кромешную неуверенность. Оправдываться было глупо, и я попрощался. Да и этого у меня не получилось: прощание оказалось ещё глупее оправдания:

- "Прости. Всех благ, любимая. Выходите за меня замуж, Галя".

***

Ты совсем не отвечала на мои "издевательства" в "дневниках".

Удивительно, что девушки, к которым дышишь ровно, вполне доверяет тебе, обращаются за помощью, заходят в гости и не боятся, а девушка, которой больше всех на Земле дорожишь, желаешь счастья, не доверяет тебе, отказывается от любой помощи и записывает тебя в персонажи со знаком минус. В этом есть какой-то закон - что-то, что гасит любую волну, уравновешивает любую крайность... Чрезмерно проявленная расположенность порождает неприязнь, а неприязнь взращивает чрезмерные чувства, чтобы в мире сохранялись гармония и баланс? Кто-то более могущественный явно сталкивал нас лбами, и невозможно было отказаться от собственного участия в происходящих событиях. Хотелось тебе помочь избавиться от меня. Придумай мне какое-нибудь невыполнимое задание. Поставь это условием для возможности снова видеть тебя, прояви фантазию - жизнь не драма, а красивая сказка, Галя.

В воскресенье я не решился тебя провожать. Лишь наблюдал, как ты спускаешься в метро, на ходу снимая платок.

28 марта

В понедельник был выходной, и Ника попросила меня съездить с ней на окраину города за детским конструктором, который отдавали по объявлению почти даром. Было солнечно и почти жарко. Мы болтали о разном. Она видела, что я бегаю за тобой, и пыталась по-дружески давать мне разные советы вроде "холодного душа", которые мне совсем не подходили. На обратном пути ей позвонил Кузьма. Он уже несколько месяцев с первого нашего знакомства демонстративно не замечал меня. Ника, видимо, ему нравилась. Поэтому, когда она сообщила Кузьме, что находится теперь со мной на другом конце города, я возразил:

- Ника, зачем? Он и так со мной из-за тебя не здоровается. Зачем ты ещё масла в огонь подливаешь? Ему же неприятно. И что Галя подумает?

Ника лишь хохотала в ответ. Может, она из тех, кому нравится дразнить парней? Когда мы подъехали к храму, Кузьма с Лукьяном сидели на солнце и весело смеялись. Лукьян показывал Кузьме на площади все мои художества, посвящённые тебе, и тот, убедившись, что мне неинтересен никто, кроме тебя, загорелся мне помочь:

- Давай я нападу на Галю, а ты выйдешь и защитишь её от меня?

Я хоть и зарёкся после "ресторана" принимать от Ники какую-либо помощь, снова согласился:

- Да. Мне неважно с кем, лишь бы сходила на премьеру. У меня три билета для неё.

Ника отвела меня в сторону, набрала твой номер и включила громкую связь:

- Привет. Ты пойдёшь со мной во вторник в кино?

- А мужчин не будет? - услышал я твой неуверенный голос.

И ты, к моему восторгу согласилась. Я и благодарил Нику за помощь и немного обижался на неё за то, что вот так дала подслушать разговор с тобой - хороша подруга. Но радости было гораздо больше: ты согласилась на билеты, которые и были приобретены ради тебя. Потом мы созвонились с Яной. Потом пошли с Кузьмой и Лукьяном играть в бильярд.

30 марта

В среду я снова заявился на акафист в надежде увидеть тебя. Ты не осталась на беседу, и из храма мы вышли вместе.

- Вот, возьмите. Возвращаю вам вашу фотку! - я протянул тебе вынутую из заплечной сумки фотографию.

Ты по инерции отстранилась и гордо отрезала:

Секундой спустя опомнилась, выхватила фото и убрала в свою сумку. Как ни странно, такой пустяковый поступок возымел эффект: было видно, что ты смягчилась и отчитала меня лишь по привычке. То, что у меня дома с десяток таких фотографий, тебя не смущало, пока я об этом молчал. Главное, видимо, было не в этом - не в логике, а в том, чего я как обычно не понимал, не мог ухватить. В этот момент я явно чувствовал в себе отсутствие какого-то чувства, какой-то способности воспринимать мир с той грани, с какой его порой воспринимала ты.

- Вы рассказали отцу Иоанну, что досаждаете мне?

Я замялся. В субботу, выслушав мои признания, он удивил меня снова: "если у тебя серьёзные намерения, то досаждай". Это укрепляло мои чаяния. Я пересказал тебе его слова с осторожностью: только бы ты не вспылила. Но ты вспылила:

- Да вы что? Да вы всё неправильно ему рассказали. Вы должны ему сказать, что вы очень-очень досаждаете девушке, что она очень-очень недовольна.

- Хорошо. В следующий раз скажу: "очень-очень".

- Вот я ему сама расскажу, как вы мои портреты заказываете, как провожать меня к автобусу приходили, как улицы птичками разрисовываете. И вам будет стыдно.

Мы снова оказались на нашем перекрёстке. Ты хоть и отчитывала меня, но улыбалась и сияла.

- Мне не стыдно, - мне хотелось открыть тебе всю лёгкость того, что с нами происходит: - Галя, ну вот был бы у вас парень, я бы и не подходил к вам.

- И что же он не приезжает, не навещает вас? Ведь были четыре праздничных дня.

- Тем более, - не замечал я логики. - Что ему было не приехать?

Ты, довольно улыбаясь, распрощалась и пошла восвояси.

Ты с готовностью обернулась и подошла ближе. - Вам понравилось кино? - повторил я.

- Думаете, я не знала, что это всё вы устроили? Я и согласилась лишь, чтобы не обидеть вас.

- И вы общались с Марэн? - расспрашивал я, пытаясь узнать подробности вчерашнего вечера.

- Нет. Она давала интервью после просмотра. И после этого мы ушли. Но вам бы он точно понравился.

- Не думаю, местные фильмы не вызывают интереса. Просто знакомая играла главную роль.

- Вам бы понравилось - вы же любите такие сцены с девушками.

- Конечно, вам это нравится. Посмотреть на обнажённую знакомую из бара...

- Вовсе нет. Мне даже стыдно было бы. И мне вовсе не интересна Марэн. Я и не пойду на этот фильм.

Я совсем не понимал, почему ты так убеждена в обратном. Выглядело это забавным. Ты снова то прощалась и шла, то через несколько шагов останавливалась и возвращалась, вспомнив что-то важное. От последних обид не осталось ни следа. Мы несколько раз попрощались, прежде чем ты окончательно направилась к дому.

Я по привычке стоял и смотрел тебе вослед. Время снова остановилось. Не может быть, что ты так вот уйдёшь теперь - в вечности нет расставаний - только встречи. Через метров пятьдесят ты неожиданно обернулась. Зачем-то посмотрела на меня и двинулась дальше. Это походило на проверку - не иду ли я за тобой. Но и на приглашение идти следом это походило тоже. Скорее всего, это и то и другое: это приглашение идти за тобой, чтобы снова наделать мне всяческих замечаний.

Я смутился: если это только проверка, то почему ты меня проверяешь? Ты никогда раньше такого не делала. Прождав около минуты, я решился. Велосипед сам катился с горки, так что приходилось лишь притормаживать, чтобы не нагнать тебя слишком быстро. Количество прохожих увеличилось, и тебя не было видно ни на первом светофоре, ни на следующем. Я остановился на автобусной остановке посреди дороги и озирался кругом, потеряв из вида твою бежевую куртку.

Банк, подарочная лавка, кафе, цветочный магазин, парикмахерская, облепившие перекрёсток, никак не походили на то, куда ты могла теперь скрыться. Развернувшись в очередной раз, я столкнулся с тобой взглядом на расстоянии двадцати метров. Возникла неловкость, и мы оба сделали вид, что не заметили друг друга. Ты быстро зашагала в другом направлении и скрылась за зданием. Я, испытывая стыд за то, что был тобой обнаружен, решил исправить ситуацию и поехал следом. На углу дома, за который ты завернула, я остановился и окликнул тебя:

Ты обернулась и с готовностью сделала пару шагов навстречу. Казалось, вот-вот и расстояние между нами навсегда исчезнет. Ещё несколько шагов, и ты прижмёшься ко мне и обовьёшь тонкими руками мою шею...

Я глупо улыбался и пронзительно догадывался о том, что совсем не разбираюсь в жизни.

- Вы же обещали не ходить за мной. Вы следили!

Я был переполнен счастьем и стыдом одновременно. Мы помирились. Ты, казалось, не хотела уходить и всё время поворачивалась и возвращалась. И я снова нарушил обещание и был при этом застигнут врасплох.

- "Может, тебе достаточно поправиться, чтобы я отстал от тебя? Отъешь себе щеки как у хомяка... Хотя ты для меня останешься навсегда такая, как теперь: трогательная, хрупкая и светлая. Я всё прекрасно вижу: у вас другая жизнь, другое будущее, всё другое... и я желаю исполнения всех Ваших намерений и начинаний или даже лёгкого и радостного отношения ко всем происходящим в Вашей жизни событиям. Но Вы же живёте в то же самое время, что и я, в той же вселенной, в том же мире, на том же наречии, в том же самом храме... Как я могу Вас игнорировать? Я всеми своими руками, глазами, словами обращаюсь к Вам: Вы жизнь... я Вас узнал... даже сквозь тонированные стекла автобуса, в котором Вы собираетесь уехать, улететь, уйти... Я, в общем-то, всегда подхожу к Вам попрощаться... проводить. Я и лебедя подобрал Вам с раскрытыми крыльями - летящего. Неужели Вы думаете, что я охотник и у меня ружьё? Я просто посвятил Вам улицу, по которой Вы часто ходите - это Ваша улица. И мост - это Галин Мост. У вас есть свой мост в этом городе. Вот когда вы уедете, то в один момент мне простите, и Вам это больше не покажется ни назойливым, ни досадным. Я поэтому оправдан вами будущей. Немного жаль, что не настоящей, но у Вас непременно есть оправдание для меня, оно не может не быть, я же Вас вижу".

- "Честно говоря, я ничего не поняла, что Вы написали. И какое ещё оправдание? Просто Вы не можете дружить. Зачем нужно было сегодня ехать за мной? Я же Вас по-человечески попросила! Ещё ко мне в общежитие приезжать... Это невозможно. Как с Вами общаться?"

- "Я стоял и смотрел, как ты уходишь. А потом ты стала оглядываться: не иду ли я следом. Виноват".

- "Вы просто нападаете, а не дружите. Ещё и следите... Хотя взрослый человек".

- "Если я Вам всё рассказываю - как я могу напасть? Я же всё Вам выкладываю".

- "Нападаете на человека своими действиями, ходите за мной, когда я прошу Вас наоборот".

- "Для нападения нужна скрытность. А я перед Вами вот он весь, как три копейки".

- "Вы по-другому нападаете на человека. Вы просто заставляете с Вами общаться, делать то, что Вам хочется или то, что Вам нравится. Это очень эгоистично".

- "Как заставляю - Вы же со мной никуда не ходите, не общаетесь? У меня не получается - всё по-вашему выходит".

- "Поверьте, своими "добрыми намерениями" Вы только хуже делаете".

- "Я о том же: Вы, будущая, меня оправдаете. Жаль что не настоящая. У меня чувство, что вы вообще никогда никого не любили, иначе бы вы меня поняли".

- "Мы не знаем, что завтра будет, а Вы о будущем".

- "Я о вас будущей... о том, когда вы уедете и будете смотреть на всё другими глазами.

- "Я понимаю Вас, потому и не могу общаться. Потом ещё труднее будет ситуация. Я же поэтому и говорю, не знаем, что завтра будет. Что загадывать на будущее - его может и вовсе не быть. Кто знает? Один Господь".

- "Ну Вы даёте! У вас красивое будущее! Не будет труднее. Просто чувства как вода - Вы их прессуете, запрещаете, и они выливаются в разных формах - сами убеждаетесь. Запрещайте дальше, и они вообще в чем-то удивительном выразятся. Это невозможно запретить".

- "Да кто Вам сказал, что я Вам запрещаю? Это Ваша жизнь и душа, я не имею права что-то советовать и тем более уж запрещать. Эти уж Ваши предрассудки".

- "Спасибо. Я поэтому и люблю Вас. До свиданья, Галя! Чувства - предрассудки?"

- "Хорошо, счастливо! У Вас по сказке "дикие лебеди" должно быть двенадцать детей".

- "Лучше одному Господу служить. Только Он не предаст".

- "Но вы же тоже от Бога. Он тоже в Вас. Я вижу в Вас Его больше чем в других".

- "Конечно, но люди давно уже пали в своих грехах. Они нас исковеркали, и осталось совсем малое, которое постараемся сохранить".

- "Вот я же вижу, что Вы больше не сердитесь на меня. Я Вам за это благодарен. Я многое исправлю... У нас многое осталось. У Вас много сохранилось. Вы зря груз вины на себе несёте".

- "Просто если бы Вы за мной не поехали и остальных вещей не делали, тогда гораздо больше уважала бы Вас".

- "А я Вас всегда уважаю. Обойдусь без уважения Вашего. Лучше бы мне доверия".

- "Я уже знаю Вас, но думала, что в Вас ещё осталось человеческое понимание, и Вы не поедете".

- "Но в воскресенье я же дал Вам уйти на метро".

- "Не хватало, чтобы Вы мне ещё не давали уйти".

- "Спасибо Вам. Счастливо. Галя, я вам посвящу ещё что-нибудь красивое".

- "Да Вы совсем меня не понимаете. Очень жаль".

- "Не будет больше выходок, Галя. Я хотел бы понимать Вас. Очень хотел бы. Мне вообще хотелось приносить Вам радость. Правда. Наверно, я не учитываю твой возраст. Не знаю. Кузьма сказал: "давай я нападу на Галю, а ты защитишь её..." Смешно, правда? Счастливо, самая удивительная девушка на Земле!"

1 апреля

Моему приятелю Лёше требовались деньги на очередной отпуск с детьми, и он наскребал их как мог. Поэтому, когда он предложил мне собранный им велосипед с дамской рамой, я согласился:

- Конечно, я и готовил его для твоей девушки. Знал, что он тебе пригодится.

Я заранее предупредил тебя об этом и попросил прийти на литургию в летнем платье.

С Лёшей я делился своими переживаниями. Иногда за бокалом вина на его кухне. Последние месяцы он слушал мои оды твоей сдержанной, тщательно скрываемой красоте и чудной странности. Он то осуждал меня за длительную осаду, то приходил в восторг от новых идей, то сочувствовал.

- Да что ты понимаешь в отношениях? Поцелуй... - парировал я.

"Поцеловать!" - застряло у меня в голове. На перекрёстке?

***

Со стороны мои восторги, аханья, восклицания выглядели неуравновешенностью и утомили бы не только тебя, но и любую другую девушку, женщину и даже старушку, побегай я за ней как за тобой. Сохранять при этом перманентно хорошее настроение выглядело в собственных глазах кощунством и фанатичностью, но радостный подъём не покидал меня: всё получалось, складывалось, буквально во все стороны жизни проникала весна. И меня зашкаливало: просто распирало, просто тянуло на подвиги ради тебя. Тебе все эти "подвиги" доставляли хлопот, и я не мог найти, во что бы все свои чувства выливать так, чтобы тебя это не огорчало - чтобы было красиво. Их надо было куда-то девать, куда-то расходовать. Если у тебя целых пять проблем, неужели я не могу решить ни одной из них - какой-нибудь самой безобидной, в которой не смогу ничего испортить? Я же тоже был тебе для чего-то дан - не в наказание же. Силы, появившиеся у меня, были связанны именно с тобой, в этом не было никаких сомнений. Они оставались тобой невостребованы, и я их тратил на тебя же, но не в той форме, которая тебе угодна. Применить эти силы на кого-то другого было бы преступлением против... против мира, против наступившей весны, против жизни. Ты мне эти силы каким-то невидимым образом давала, вдохновляла, и я не мог оставаться неблагодарным. Но ты смотрела на всё это, как на наказание Божье, и не знала, как избавиться от наваливающейся с разных сторон благодарности. Галя, если бы я мог посмотреть на всё это твоими глазами и почувствовать то, что ты чувствуешь... но я не могу это осознать - у меня при виде тебя только одно состояние: беспричинная радость. Меня с тобой связывает радость, а тебя со мной огорчение. Так не бывает - должно же быть что-то общее. И ты пытаешься показать, что ничего общего у нас нет, а я пытаюсь доказать обратное.

2 апреля

- "Галя, сегодня в одной колонии художников конкурс русскоговорящих поэтов. Пойдёмте, я для Вас конкурс выиграю. Пожалуйста, будьте моей Прекрасной Дамой, Галенька..."

- "Простите, никаких конкурсов. Вы можете, конечно, поехать и почитать, если так уж хочется, и есть свободное время. Удачи".

3 апреля

Возле дверей храма я остановил тебя и представил очередного знакомого:

- Познакомься, это мой приятель Лукьян. Он тоже музыкант.

- Очень приятно, - тебе не терпелось уйти, и ты озиралась по сторонам в поисках какого-то выхода.

- Да, знаете, муж, дети, - ты развернулась и пошла.

Я остановил тебя и подвёл к пристёгнутому велосипеду:

- Один мой товарищ специально для вас собирал. Он очень лёгкий и быстрый.

Но ты уже вошла в роль неподкупной зазнобы и отвечала уклончивыми "нет":

- Да у меня уже есть велосипед. Я его сама продать хотела.

Я снова тебя провожал. На перекрёстке ты меня пропесочила:

- Какое право вы имеете указывать, что мне надевать? Вы мне не муж.

- А что, только муж?.. Я и не спорю - я тебе предложение и не делал.

Возникла пауза. Я уставился на тебя и не мог понять, к чему ты это говоришь:

Ты молча смотрела на меня своими голубыми глазами. Я был заворожён моментом, а когда ты попыталась открыть рот, умоляюще прикрыл его своей ладонью:

- Пожалуйста, не говори "нет". Очень прошу, не говори "нет".

Ты отстранилась, заулыбалась и после паузы произнесла:

- Я не то что "нет", я вам вообще ничего не скажу.

Я ликовал и прыгал вокруг тебя, прося ничего не отвечать больше. С лёгкостью попрощался и отпустил, провожая взглядом. "Поцелуй ты её уже" - промелькнуло в голове. Следовало ли поцеловать тебя? Подходил ли момент для этого - я не хотел портить и без того зыбкое согласие.

Через полчаса в приподнятом до небес духе я уже играл с Лукьяном в бильярд и размышлял о хрупкости восприятия мира, которое зависит от самых простых и случайных слов. Наигравшись и напившись кофе, мы с ним разошлись, и я снова возвращался домой по нашей с тобой дороге.

В одной из двух идущих навстречу девушек я узнал тебя. Когда я подъехал ближе, ты остановилась и вынужденно представила меня своей сестре:

Она была немного крепче и крупнее тебя, имела вьющиеся волосы и на щеках алый румянец. В руках у неё был чемодан на колёсиках. Я решил сразу всё упростить:

- Виктория, я люблю вашу сестру и доставляю ей много трудностей этим.

- Андрей, - улыбаясь, начала Вика, - вы простите её. Она у нас со сложным характером...

Ты перебила сестру, указывая на очередное изображение лебедя на асфальте:

- Вот, полюбуйся, он везде мне этих птичек рисует.

- Немедленно сотрите всё, что вы здесь написали.

- Как я это сотру? Это наказуемо штрафом в дневное время. И это красиво.

Голос и манера разговаривать у твоей сестры оказались очень схожи с твоими. Если закрыть глаза, то трудно было различить, кто из вас теперь говорит. Единственно, что иногда выдавало различие, было небольшое заикание при волнении. Виктория ругала меня как взрослая тётка, ты шла в стороне, прикрываясь сестрой, словно я был тебе угрозой. Мы миновали храм, здания городского суда и двигались в сторону центра. Я безропотно слушал всякие упрёки и обвинения, которые лились непрерываемым потоком. Виктория знала обо мне всё. Мне это было даже приятно - ты говоришь обо мне - я в твоей жизни есть.

Возле здания мюзик-холла Вика остановила меня и попросила не идти дальше. За углом у служебного входа её ждал оркестровый автобус, музыканты суетились вокруг, курили, складывали инструмент в багаж, и она не хотела, чтобы меня там видели. Я послушно остался стоять на углу и наблюдал как вы прощаетесь. Через минут пять автобус тронулся, проскользив зелёным боком вдоль улицы, и в сотне метров за ним открылась картина одиноко шагающей девушки.

Мне захотелось догнать тебя. Ты вздрогнула, возмутилась, напомнила, что я уже провожал тебя сегодня и что мы за день уже несколько раз попрощались.

- Нет. Только от церкви до моста, а отсюда нельзя.

Вместо ответа возле остановки маршрутного автобуса ты вдруг перебежала дорогу и запрыгнула в закрывающиеся двери. Я, недолго думая, погнался на велосипеде вдогонку. Автобус шёл значительно быстрее, и я отставал на светофорах. Было ли стыдно так вот гнаться за тобой? О, да. Мне было ещё как стыдно, но я ничего не мог с собой поделать. На второй или третьей остановке ты должна выйти. Возле университета я свернул с центральной дороги на студенческую тропку и сразу же натолкнулся на тебя. Ты смотрела на меня снизу вверх как заяц на волка из "Ну, погоди". Я никак не мог отдышаться, чувствовал себя этим глупым, навязчивым волком и ничего не мог изменить в кем-то написанном для нас сценарии.

Может, в этот глупый момент и нужно было тебя поцеловать? Может, этого поцелуя и не хватало для того, чтобы всё встало на свои места. Вместо этого мы пошли вместе, как ни в чём не бывало, по территории университета.

- Только до кинотеатра "Абатон"? - то ли упрашивал, то ли успокаивал я тебя.

Ты уступила. Через три минуты мы в очередной раз распрощались.

4 апреля

Вечером возле продуктовой лавки встретил затаривающегося Никиту.

- Когда портрет будет готов? Два месяца минуло.

Левая штанина у Никиты была ободрана, и на ноге зияла глубокая свежая царапина.

- Задел гвоздь какой-то, когда падал, - объяснил он.

Беседовать с залившим за воротник человеком не было особого желания. Да и было совсем не до него. Дурацкая гонка на велосипеде за твоим автобусом гложила моё самолюбие. Роль преследователя совсем не прельщала, и необходимо было остановиться. Все попытки добиться другого статуса - друга или героя - терпели неудачи.

И всё же я предпринимал меры выйти из роли преследователя и писал в "дневниках":

- "Галя, Наташа со свечной лавки тоже просит оставить Вас в покое, говорит, что вам действительно неприятны мои ухаживания. Давайте о. Иоанн рассудит. Давайте Вы с ним поговорите. Скажите, что я каждый день подъезжаю к Вашему общежитию и стою по несколько минут. Это правда. Ещё я собираюсь посадить возле общежития и возле храма цветы в виде Вашего именем - надеюсь, я успею это сделать до четверга. Мне будет невероятно сложно не бегать за Вами. Это будут тяжёлые дни для меня. А пока о. Иоанн не остановил меня, я буду провожать Вас до моста - я этим живу последние три месяца".

- "Андрей, очень Вас прошу, не садите никаких цветов. Пожалуйста!"

- "Ну не возле храма, а по дороге, где бы Вы это видели. Мне же надо на прощанье что-то успеть сделать... Не буду ничего сажать, только не волнуйтесь, пожалуйста".

- "Спасибо. Просто зачем тратить время и силы на то, что совсем никому не пригодится. Просто впустую".

- "Галя, я Вас не слышу, не понимаю... Мне никогда не будет понятно, чем Вас тяготит моё расположение к Вам. Но и Вы меня тоже не понимаете и не слышите. Лебеди - это красиво и это для Вас, ради Вас. Вопрос "зачем" неуместен. Но не волнуйтесь, ничего этого не будет. Только поговорите с о. Иоанном, а то так и будет это непонимание и Ваши волнения. Есть такая книга "Сто лет одиночества". Там все персонажи пытаются закончить отношения, но ничего не выходит, и вопреки желаниям, любовь возвращает всё на свои места... Я даже хотел бы подарить её Вам, но Вы же от всего моего шарахаетесь. Вы меня просите прекратить испытывать к Вам чувства, потому что они Вас оскорбляют. Но я не буду сам их уничтожать - они, на мой взгляд, совершенно невинные. Пусть о. Иоанн возьмёт на себя ответственность и скажет, чтобы я Вас больше не любил. Я сам любовь к тебе убивать не буду - после такого она вообще никогда не придёт. Вот вы с о. Иоанном и убивайте".

- "Вот только не делайте из себя жертву, а из меня страшного тирана, пожалуйста. Никто Вам ничего не запрещает! Я просто попросила не давить на меня, а чувствовать Вы может всё, что угодно и к кому угодно. Это уже совсем Ваше личное дело".

- "Ну тогда я буду и дальше провожать Вас до моста..."

- "Я ничего никому не запрещаю и не собираюсь даже этого делать. Просто если бы Вы не ездили постоянно за мной, то я бы Вас гораздо больше уважала".

- "Зачем мне Ваше уважение? Для чего оно мне? Уважение - это что?"

- "И без этого давления, может, и дружить по-христиански смогли бы. Без уважения ничего не может быть".

- "Как по-христиански? Я вот дружу и не знал, что есть дружба "по-христиански"".

- "Для меня уважение идёт даже раньше любви. Ну, не знали, так теперь знаете".

- "У вас вообще уважение - предел всего. По-христиански это как?"

- "Совсем просто. Если Вы до этого не слышали об этом, то и рассказывать, наверное, бессмысленно".

- "Ну вот, хоть раз у нас мнения сошлись. Вообще... многое бессмысленно".

- "Это в Ваших глазах бессмысленно, а я живу этой улицей до моста уже три месяца".

- "Очень за Вас рада. Честно. Люди должны обязательно чем-то жить".

7 апреля

Мы встретились в притворе храма перед самым началом литургии.

- Не волнуйтесь, я только свечку поставить. На службу я не останусь.

- Здравствуйте. Разве я против того, чтобы вас видеть?

Уже на работе вспомнил, что не поздравил тебя:

"Галя, с праздником Вас! Это один из моих любимых церковных праздников. Мне нравятся не самые большие, а скромные. И ещё, Вы всё-таки правы: я Вас люблю с самого начала..."

8 апреля

Ритина старшая дочь Яна предложила мне поучаствовать в частном проекте для одного молодого биржевого маклера. Ему нужна была оригинальная страница со специфической логикой и тестами финансового потенциала клиентов. Яна подписалась на это в роли дизайнера и попросила меня подключиться в качестве программиста. Пару раз мы договаривались о встрече: она подъезжала к храму на маленькой модной машине и забирала меня к маклеру Филиппу.

Эти деловые катания забавляли меня: если в отношениях с тобой за мной окончательно закрепилась роль сталкера, то в глазах Кузьмы я выглядел каким-то повесой, постоянно переходящим ему дорогу. Если раньше меня связывали какие-то дела с пышной Никой и он вызывающе не подавал мне руки, то теперь, возможно, он перестанет со мной здороваться из-за Яны, которая по утверждениям Лукьяна, ему очень нравилась. Кто-то явно играл мной в свои игры, и меня сильно задевало само предположение, что мне мог нравится кто-либо ещё.

- Боже, избави меня от недоразумений и чужих игр. Слышишь? - твердил я в пасмурное небо.

Деньги мне особо были не нужны - время было куда дороже. Но я мотивировал себя тем, что смогу половину гонорара отдать конкретно тебе и половину дочери. С Сусанной я уже договорился, с тобой, мне казалось, я смогу это сделать позже. Мне жутко хотелось участвовать в твоей жизни, облегчать все сваливающиеся на тебя обстоятельства. Главное, чтобы ты принимала от меня хоть что-то. Не потому что вынашивал какие-то планы и виды, а потому что само твоё приятие и есть вся моя корысть. Вот ты уедешь, а мне будет приятно вспоминать, что я хоть как-то помог такой изумительной девушке.

Филипп оказался здоровым, крепким и успешным молодым человеком, недавно женившимся. Внешне он напоминал мне Маяковского, и даже казалось, что он человек особой породы - на лице его абсолютно отсутствовали отпечатки каких-либо сомнений или страданий - оно было гладким и глубоко довольным жизнью. Я слушал его и понимал, в насколько разных мирах мы обитали. Его мир был явно более презентабельным, если не цельным, и жизнь в Филиппе дышала силой и уверенностью. Наши миры пересеклись лишь на обычной сетевой странице, которая ему потребовалась.

На работе дела шли тоже отлично: на днях я быстро нашёл ошибку, с которой коллега Фернанд возился уже вторую неделю. Мне было слишком мелко исправлять её самому, и я лишь намекнул ему, где программный код был неправильным. Он оценил это и был очень благодарен именно за то, что дал ему самому всё исправить. Эти маленькие успехи окрыляли и вселяли уверенность в свои силы. Поэтому, наверно, когда в фокусе внимания снова оказывалась ты, я становился дерзок, нагл и не хотел замечать своей навязчивости.

Всё красивое, попадавшееся на глаза, я непременно пытался связывать с тобой. Часто не удерживался и, не задумываясь о способе передачи, о том, как это будет выглядеть со стороны, приобретал тебе великолепные итальянские платья в стиле шестидесятых годов. Тогда Гагарин летал в космос, все танцевали твист и были переполнены энтузиазмом. Хотелось видеть тебя яркой и беззаботной, а эти лёгкие платья казались сатиновой квинтэссенцией счастливого будущего.

"Случайно приобретали, случайно и обратно сдадите. Вы сами себе проблемы создаёте и сами же их будете решать!" - твёрдо отклоняла ты шестидесятые.

Платья эти приходилось потом раздавать схожим с тобой по конституции девчонкам из прихода. Они даже демонстрировали их нам с Лукьяном, как на подиуме, и ходили пить с нами кофе.

9 апреля

После визита к маклеру я завис до трёх ночи на кухне у Лёши. Дети и жена его давно спали, а мы болтали о вечном. Он был единственный из художников, который напрочь отказывался рисовать тебя. Меня это задевало: взгляды на красоту у нас с ним во многом совпадали, и мне хотелось его моральной поддержки. В этот же раз он заявил, что сегодня же пойдёт вместе со мной штамповать лебедей для тебя.

- Ты не там их рисуешь. - заявил он мне после двух стаканов красного вина. - Самое большое здание в городе - телебашня. Там должно стоять её имя.

- Белое на белом тоже смотрится, вот увидишь.

Башня тянулась в небо прямо на нашей с тобой дороге, на середине пути между церковью и твоим домом. Она походила на гладкую белую секвойю, растущую из асфальта. Лёшино вино было убедительно. Я поблагодарил его за совет, и уже через полтора часа стройный клин из семи летящих друг за другом ярко-белых лебедей красовался на подножии стопядидесятиметровой башни.

Перед тем как лечь спать, я на всякий случай заранее предупредил тебя в "дневниках" о птицах на башне. Потом добавил о чувствах:

- "Галя, я не знаю ничего о будущем, но именно сейчас, именно теперь я люблю Вас. Не знаю причины этого и не знаю следствия, просто люблю тебя, и мне очень радостно. Давайте я возьму все Ваши проблемы и болезни себе. Мне так хочется оставить светлое пятно в Вашей жизни. Получается пока наоборот. И с рождением я поторопился лет на двадцать. И, знаете, Цветаева сказала: "Юным женщинам красота дана, чтоб сходить с ума и сводить с ума"".

- "Андрей, очень Вас прошу, не трогайте башню... Пожалуйста!! Это совсем уже... Как Вы можете обещать и всё равно делать? Вы же сказали и мне, и о. Иоанну, что больше никаких голубей... я же Вас просила! Вы не умеет общаться с людьми. Делаете только то, что Вам хочется, и совсем не думаете о других людях. Я же Вас так просила не рисовать ничего, тем более на башне... Я не удивлюсь, если у Вас ещё проблемы будут. На этой башне ничего нельзя рисовать, и там сто процентов установлены камеры. Перед тем, как что-то сделать, нужно подумать".

- "Не знаю, как мне теперь отвечать за очередное нарушенное обещание. Теперь моим обещаниям грош цена, и вместо Вашего доверия, которого я искренне желаю, я получу от Вас ещё большее разочарование. Ну, хотите, я совсем не пойду за Вами сегодня? Это для меня трудно, но я постараюсь. Я и не собирался ничего устраивать, но какой-то голос внутри: тебе просто лень, и сон тебе дороже Гали... И я вопреки усталости, чтобы доказать себе, что ради Вас любую усталость перешагну... Давайте быстрей забудем это, пожалуйста".

- "Это не внутренний голос, Андрей, а лукавый..."

- "Да, это лукавый, просто не хотел его упоминать. Не хочу никаких лукавых в дружбе с Вами".

- "И Вы следуете этим голосам. Когда человек постится, причащается, то в это время нужно собраться духовными силами и противостоять этому. Если Вы часто ходите в храм, исповедуетесь, причащаетесь, неужели не знаете этого?"

- "Я думал: ради Вас... Да, иногда это легко перепутать, правда".

- "Значит поговорите и посоветуйтесь с духовником, если путаете и не можете различать".

- "Придётся. Теперь будет реально стыдно перед о. Иоанном..."

- "Вы подумайте, как нам пред Господом стыдно. Он всё видит,.. но так милостив к нам. О. Иоанн и любой священник только посредник, через которого мы всё рассказываем, хотя порой бывает трудно абстрагироваться. Всё равно думаешь о человеке. Просто обидно, что я Вам постоянно это говорю, а Вы меня совсем не слышите и делаете всё больше и больше ошибок, которые губительны для Вашей души. Для меня это тоже не самое лучшее время".

- "Галя, у меня Бог не строгий судья. Он меня простил уже. Он же мне говорил: "бремя моё легко есть... я сделаю Вас свободными... по вере Вашей, да будет Вам..."".

- "Я и не говорила, что Он строгий судья. Если всё время думать, что Господь всё простит, тогда смысл? Человек знает, что это плохо и всё равно делает... Думая, что всё равно Господь милостив и простит".

- "А как можно быть свободным с чувством вины, с этим грузом? Никак! Значит, Он не хочет, чтобы человек тащил за собой груз вины. Не хочет. Он же любит".

- "Он и так нам многое прощает, и милость Его бесконечна, но ведь и мы должны стараться быть лучше и ценить то, что Он нам даёт и быть хоть на какой-то маленький процент благодарны".

- "Галя, а как стараться? Разве Ему приятно видеть нас подавленными и несчастливыми? Разве это радует Его? Нет, ему нравится, когда мы живём, а не существуем".

- "Нет никакого груза. Я не знаю, как у других, но наша Вера не только сплошная свобода. Человек должен вовремя остановиться в каких-то поступках, желаниях и т.д. И кто сказал, что мы подавлены? Да, бывают моменты, но это нормально".

- "Это ненормально - это как раз и есть грех. Этот мир создан Богом, а мы подавлены и отрекаемся от мира как от "лежащего во зле". А ведь мы сами наделяем своим нелюбящим отношением Божий Мир (а другого я и не знаю) злом".

- "Андрей, я совершенно не собираюсь Вас менять, переубеждать в чем-то. Каждый спасается, как может. Дай Бог не ошибиться нам всем. Господь милостив и поддержит каждого. Просто сейчас речь шла о Ваших действиях, которые явно, как мне кажется, не от Господа..."

- ""Вот спросится потом: Я тебя родил, дал тебе жизнь, дал мир. А ты был недоволен? Разве не в радость я тебе дал его? Разве этого тебе мало для счастья?" Так он спросит меня, Галя".

- "Я же Вас просила не рисовать этих голубей, тем более на башне. О. Иоанну пообещали. Да ещё в четыре утра".

- "Я вот только про это Вам и сказала, а в остальном - дело Ваше. Я не сказала, что я чем-то недовольна".

- "На башне их и не видно почти - только вблизи: белые на белом. Я больше переживаю за двух лебедей возле самого общежития - Вас это огорчит сильно".

- "За меня не переживайте, Вы всё делаете наоборот, как специально. Это тоже Ваше дело".

- "Получается, что так. Мне самому непонятно, почему Вам вопреки делаю. На те же грабли наступаю всегда".

- "Как хотите, так и живите. Я Вам только единственное посоветую, быть осторожным с Вашими "подвигами", чтобы хотя бы себе не навредить".

- "Вы же знаете: голос внутри скажет: пострадать за любимого человека - благо".

- "Это совсем другой случай, поэтому и призываю Вас прийти в себя. У нас много голосов внутри, и нужно быть с ними очень внимательным".

- "Да, согласен. Но то, что я люблю Вас - это не голос, это совсем другое, в этом нельзя ошибиться. Все "подвиги" - они даже вопреки этой любви, это так ясно. Счастливо, Галя! Хороших дней Вам до Пасхи. А там Светлая Седмица".

- "Просто хотел пожелать хорошего дня, потом подумал, что лучше сразу хороших выходных, а потом продлил всё хорошее Вам до Пасхи, а после Пасхи всегда хорошо: Светлая Седмица, Пятидесятница, Ваш День рождения, балет "Ромео и Джульетта"..."

- "Понятно, я уже непонятно что подумала... Прошу Вас, не издевайтесь так. Всех Благ!"

- "Счастливо! Вы мне реально столько хорошего приносите, Галя. Это невозможно объяснить и я Вам всегда благодарен".

- "Если бы Вы меня с самого начала слышали, то всё было бы по-другому. Теперь так уже, как есть. Я к Вам обращалась не раз и говорила, но Вы не слышали..."

- "Галя, а хорошо бы было, если бы я Вас слышал? Мы бы не общались совсем - ведь это так?"

- "Всё было бы наоборот. Мы бы с Вами очень хорошо общались, и билеты бы я брала и смогла обратиться за помощью. Всем было бы нормально, по-христиански. Но Вы делаете так, как только Вы этого хотите. Вот поэтому так и получается".

- "А может такое быть, что Бог посылает человеку искреннего друга, а человек от него отказывается, но Бог знает, что недоверчивому человеку нужен этот друг и посылает навязчивого друга, который всё равно будет рядом. Как это исправить, Галя? Чтобы было по-вашему?"

- "Значит, Вы на мне крест поставили и не хотите его снимать. Ну что вчера? На башне видно лебёдушек едва-едва. Не сказал бы, вы бы и не заметили".

- "Да какой крест? Нет конечно. В вас тоже Господь, и ничего я не думаю. Просто есть вещи, которые человек делает и делает... Ладно. Господь Сам рассудит всё. Всего доброго Вам!"

- "Вы даже сами не понимаете, что Вы от природы очень женственны: вот Вы не хотите, а всё равно притягиваете, и я бегаю за Вами..."

- "Вы просто добегаетесь, что мне с Вами уже и здороваться не захочется. Даже из всех православных соображений".

- "Спасибо. Вы мне только нерадужные перспективы обещаете. А бывает, что Бог даёт человеку не друга, а счастье, а строптивый человек от него отказывается, а Бог даёт тогда такое счастье, от которого отказывайся или нет, всё равно никуда не пропадёт? Вот мне кажется, Вы очень счастливая. И Наташа говорит, что вы будете очень счастливая... А меня ругает за Вас. Счастливо, самая красивая девушка Земли!"

Вечером случилось непоправимое. На всенощной тебя не было. И после исповеди о. Иоанн попросил меня больше не подходить к тебе. Я плохо соображал, когда слушал слова священника о том, что ты явно страдаешь от моих знаков внимания и не знаешь как защититься. Я чувствовал себя злодеем, от которого нужно было отгородить тебя.

- Хорошо, отец Иоанн. Я оставлю Галю в покое, - механически выдавилось из сдавленной невидимыми тисками груди.

Еле дождавшись конца службы, я вырвался из здания на воздух. Глаза застилали глупые предательские слёзы, и я долго не мог распознать сквозь них свой велосипед. Ну вот и всё. Конец повести. Конец отношений. Ты единственная, к кому мне нельзя подходить. Я вёл велосипед в руках и отчаянно искал проход в надвинувшейся на меня внезапно от края и до края стене. За той стеной была недосягаемая для меня с этого момента ты.

10 апреля

Утром, едва открыв глаза, я вспомнил, что мир с вечера непоправимо изменился. Моментально накатило уныние: в отличие от других я не могу больше лететь навстречу тебе. Выросшие за полгода крылья висели картофельными мешками: некстати, лишни и неуместны. Но и обрубить их топором не представлялось никакой возможности. В храм мне больше дороги не было: никто меня, конечно, не выгонял, но идти на службу - только подчёркивать свою беспомощность. Невыносимость собственного присутствия пропитала весь воздух, и я помчался на велосипеде, куда глаза глядят. Через пару часов я уже ехал среди весенних яблочных садов на другой стороне портовой реки и делился печалью то с птицами, то с деревьями, попадавшимися мне на пути.

"Видишь, сокол, как всё обернулось? Калинушка, меня Галя бросила". - обращался я к тем, кто меня мог услышать.

В этот момент со звёздочки соскочила цепь. Сколько я не натягивал её, цепь соскакивала вновь и вновь. Служба в храме уже закончилась, и ты, должно быть, уже шла домой. Между нами теперь ещё и полноводная река. Нет, нужно возвращаться на общий берег. Я развернулся в обратный путь.

Дома места не находилось, не елось, не пилось. Я вошёл в Сеть, и буквально через минуту в правом нижнем углу экрана сверкнуло и погасло сообщение со знакомой аватаркой в виде округлого в фокусе дерева. Я не поверил своим глазам и заглянул в "дневники".

"Привет. Ну как, удалось узнать во сколько? Простите... не в то окно отправила".

Ты, видимо, перепутала адресата и тут же извинилась. Во мне всплыла обида:

- "Я понял - у Иуды ваше красивое лицо: он тоже предал любовь первосвященнику, не свою, чужую, но к нему, но любовь".

Я захлопнул ноутбук и вышел на улицу отдышаться. Через полчаса у меня появились ещё три твоих сообщения с промежутками в десять минут.

"От любви до ненависти один шаг. В принципе что и следовало ожидать".

"Никогда не думала, что такое можно от Вас услышать... Спасибо Вам, честно! Теперь я действительно понимаю, что Вы мне от Господа не просто так даны".

"Спасибо большое за последнее предложение! Это, наверное, ключевой момент, из-за которого так всё долго тянулось. Думаю, что Вы просто не всё поняли, но это не имеет уже никакого значения. Буду по-прежнему за Вас молиться и простите, если чем-либо обидела или оскорбила Вас. Даже в мыслях не было. Когда-нибудь Вы поймёте, почему всё так. Всех Благ!"

- "О чем Вы? У меня не может быть ненависти к Вам. Просто вчера после исповеди о. Иоанн одной фразой забрал всё моё затянувшееся счастье. За две недели до этого я признался ему, что счастлив так, что даже стыдно за это. Сегодня меня Наташа отругала, что не был на литургии. Я объяснил, что иначе снова за Вами бы побежал. А она сказала, что и Вас не было. Так глупо. У меня нет другого храма".

- "Я поехал в лес, за реку, но сломался велосипед. Я тоже догадался, что она тебя просто не заметила. Что ты незаметной серой мышкой хочешь быть. Галя, я не знаю, как мне теперь быть. Я пока пропущу литургии, но я тоже хочу на Пасху быть в храме. "Когда-нибудь вы поймёте" - ты всегда только так и отвечаешь мне".

- "Вы приходите в храм к Господу, а не просто так. Как какой-то человек может на это повлиять".

- "Я и не ходил никогда просто так. Я к Вам и не подхожу во время службы. Но не смогу за Вами не ходить. Тем более не могу подчинить любовь священнику или церкви. Это как просьба женщине сделать аборт".

- "Я бы очень хотела, чтобы Ваши временные заблуждения не отразились на Вашей Вере".

- "Это словно Ветхий Завет важнее Нового, как Закон важнее Любви. А это же не так. У нас другой Бог. У нас не законничество. Вера живая, а не застывшая".

- "Надеюсь, что каждый сможет дальше двигаться в правильном направлении. Всего доброго!"

- "Я буду двигаться в Вашем! Буду и дальше ходить за Вами. Счастливо, любимая!"

- "Все предают Бога: и Вы, и я. А что, Иуду Христос не любил?"

- "Любил, конечно, и надеялся до последнего на его спасение. Но Вы в другом контексте сказали".

- "Я погорячился. И просто так выглядело: Вы пошли священнику жаловаться на человека, который Вас любит".

- "Вы даже не знаете, что я сказала, и так говорите".

- "Не знаю. Но Вы же мне ничего не рассказываете".

- "У меня тоже нет другого храма и это единственное моё спасение сейчас. Очень надеюсь, что Вы прислушаетесь к о. Иоанну и услышите меня. Тем самым очень мне поможете и себе в первую очередь".

- "Ну я попробовал сегодня - просто освободил от себя храм для вас, но мне тоже нужна литургия. Поверь, мне тяжело игнорировать тебя, мне необходимо с тобой идти, слушать, как ты меня ругаешь... я просто не могу принять, что тебе всё это противно. А когда тебя нет, мне легко - на работе я не думаю о тебе почти... Но когда вижу, то перестаю соображать, у меня только радость и ликование: ты, ты, ты".

- "Да, у Вас проблемы, и Вам их срочно нужно решать. Простите, но я тоже не могу храм поменять".

- "Тогда я и дальше буду ходить за Вами. Не одержимость, неправда".

- "Правда. То, что Вы рассказываете - одержимость".

- "Это нормально для влюблённости. Вы, видимо, никогда не любили".

- "А Вы, видимо, не знаете, что такое одержимость".

- "Это не одержимость, а упрямство. Вы так и мечтаете меня в маньяки записать. Вы вообще каждый мой шаг осуждаете, никогда ничего не оправдываете - вот Вам и мерещатся одержимые в каждом, кто вас любит. Наверняка уже кого-то, влюблённого в вас до меня таким ярлыком припечатали".

- "Знаете, моя первая жена в меня камни кидала. И только через четыре месяца призналась, что любит - это очень грустно узнавать, что первые четыре месяца без любви, получается".

- "Не поэтому, конечно. Вы просто бегаете, и я как Ваше зеркало бегаю. Не бегали бы, и я бы к Вам не лез. Просто всегда всё по-разному. И я от Вас не хочу ничего - Вы маленькая, юнее своих сверстниц. Вы скорее подросток... Вы меня именно недоверием своим и задели. Но я тебя тоже понимаю, тебе всё это неприятно, и ты боишься, потому что это выглядит странно... Но я привык к доверию. В том храме однажды ко мне в очереди на исповедь подошла одна десятилетняя девочка. Спросила, сколько мне лет и не женат ли я. Я сказал, что нет. Она ответила, что это хорошо. И потом я эту девочку забирал из спортивной школы, она отпрашивалась у родителей со мной Новый год встречать - и мне её родители доверяли. Она меня любила, и я всё для неё делал... И так лет пять длилось, пока она не стала девицей. Потом одиннадцатилетняя девчонка привязалась ко мне и, завидев, выбегала мне навстречу. Эти дети доверяли мне и любили. И я просто избалован доверием. Я был уверен, что и Вы меня полюбите. Просто знал это. А тут такое... Мне так нужно, чтобы Вы меня полюбили и доверяли - что в этом странного?"

- "Это в Вас ваша школа жизни и опыт говорит. Но это не всегда правильно".

- "Так какая Вам разница? Ведь не могут же быть все люди одинаковыми. Поэтому никто не знает, что правильно, а что нет".

- "Все разные, но Ваше доверие мне дорого, мне его нужно. Правда, у других, у этих детей я его не выпрашивал, они сами его давали. А у Вас прошу постоянно. Да, Вы своим недоверием меня до сентября вдребезги разобьёте. Но Вам же со мной не скучно? Не ко всему, что женщина говорит, нужно прислушиваться. Вы мне часто говорите, что я Вас не понимаю - я понимаю, но иногда игнорирую Ваши пожелания и делаю наперекор Вам. Это правда. И не надо за меня молиться, Галя. Без любви за человека не молятся".

11 апреля

В двух кварталах от меня жил ещё один мой приятель Платон. Скромный и молчаливый, он и раньше особо никуда не ходил, а когда женился и обзавёлся маленьким кучерявым сорванцом, то мы и вовсе перестали видеться. И вот он приобрёл на блошином рынке настольный хоккей и пригласил меня вспомнить детство. Жена с сыном была в отъезде.

Мы сыграли на полу несколько забавных матчей, и он стал мне показывать новые свои работы. Многие из них были выполнены в стиле поп-арт. Я загорелся. Первый портрет до сих пор не был готов, а второй был лишь графикой - поп-арт был отличным выходом. Платон давно набил на этом руку и легко согласился выполнить работу за две недели.

Портрет был готов, и я мог тебе его уже показать, только не знал, как это сделать.

- "Галюня, возле храма у одного лебедя с надписью, кто-то красным мелом дописал: "яко с нами Бог". А потом дети дорисовали синим мелом сердце вокруг "Гали-царевны". Это был не я, честно. Но мне приятно, что это нравится кому-то. И ещё, Галя, мужчина же не может просто так сразу отступить, когда ему говорят "нет". В природе это заложено и это нормально, что я за вами бегаю вопреки вашим "нет" и просьбам отца Иоанна".

- "Вот третий портрет. Это американский стиль поп-арт. Что с ним делать?"

- "Просила Вас не делать это, так как не знаю, как с ними быть. Отдайте мне, а я что-то придумаю. В любом случае это лучше, чем он у Вас на стене будет висеть. Да уж, кто бы мог это дописать... Не могу понять, к чему это. Не хватало ещё одного "творческого человека"".

- ""Яко с нами Бог" появилось ещё в субботу, а сердце вокруг Вас дети обвели - больше некому. Спасибо, что Вы заберёте портреты себе. Я для Вас их и заказывал. Только, пожалуйста, не уничтожайте их. Это ведь даже не от меня, а от других людей. От Леонида, от Платона и самый первый, ещё не готовый, от Никиты. У всех на Ваше фото одна реакция: Красавица!!! Эх, жаль не успеваю ещё портретов семь сделать, чтобы выставку в доме Чайковского организовать: Галина Г. глазами современных художников..."

- "Сколько?! Ну что мне теперь с ними делать? Один ещё ладно, но столько. Я так не люблю что-то собирать. Всё время избавляюсь от всего, а оно снова набирается. Просила же Вас".

- "Я знаю, кому Вы их когда-нибудь отдадите: Вашим детям. Принесёте однажды с чердака эти портреты и расскажите им, как за Вами, когда Вам было двадцать три, приударял один русский. И что такие у него чувства к Вам были! Такие чувства! Что не было никакой управы на них: и Вас он не слушал, и самого отца Иоанна. Никто этим чувствам был не указ - так и сгорел этот человек от переполнявшей его любви в один майский день возле храма. Остались только портреты..."

- "Ну что это за истории... Сгорел, да ещё и возле храма".

- "Хорошо, придумаю Вашим деткам другую легенду..."

- "Конечно, на портрете Вы взрослее и серьёзнее, но в этом стиле всегда так: вычурность и примитивизм - такое направление".

- "Конечно, нужен бы ещё вариант импрессионизма... это мой любимый стиль.... надо будет найти художника..."

- "Андрей, Вы человек влюбчивый, так что не переживайте. Всё пройдёт, и появится новая "муза"".

- "Влюбчивый, да. Но я всегда этим живу. У меня ещё есть художник-кубист".

- "Так я же не говорю, что это плохо. Пожалуйста, только без последующих портретов!

- "Без кубизма - это точно... Галя, Рита требует сразу после службы сидеть у неё в библиотеке, пока Вы не уйдёте... Просто все ополчились и будут следить, чтобы я раньше из храма не выбежал... Очень рад, что у Вас хорошее настроение. Лучше сразу попрощаюсь с Вами на такой ноте. Счастливо, любимый мой человек".

Поразительно! Ты приняла её. Приняла мою любовь. Это читалось в твоих сообщениях. Конечно, ты не собиралась на неё отвечать - об этом и речи не было - но ты смирилась и махнула на всё рукой: ладно, любите.

И мне бы довольствоваться этим малым, делая небольшие шаги на сближение. Но я уже терял контроль над какой-то разогнавшейся машиной: меня несло и выносило на поворотах. Теперь казалось, что графики и поп-арта недостаточно, а "Вермеер" пил не просыхая - иногда даже у меня дома - и мне было неудобно требовать с гостя завершения работы. Поэтому я вспомнил о знакомом кубисте и договорился о встрече. Роман сперва отказывался браться за портрет, но нас связывало почти двадцатилетнее знакомство. Он согласился, назвал дружескую цену, и мы пожали друг другу руки. Я лишь попросил не изображать твой образ углами и резкими линиями, а максимально приблизиться маслом к реальности. На реальность он подписался исключительно из-за того, что ты родом из Славянска. В те дни это был город-символ и для него и для меня.

12 апреля

- "Галя, я нечаянно столкнулся с Ромой, с которым когда-то давно чуть не подрался из-за одной девушки, и он тоже хочет Вас нарисовать..."

- "Андрей, у Вас столько случайностей... Попросите нарисовать девушку, из-за которой подрались".

Моё сетование было замечено, и я решил сменить тему и рассказать о той истории:

- "Он боксёр бывший... Хотя я тоже - у меня даже бой был официальный, который я проиграл".

- "Мне эти портреты совсем не нужны, они не нравятся, и Вы ещё за это платите?"

- "Я Вас очень прошу... не знаю, что с этими делать".

- "Тогда давайте, я вам чем-то иным помогу. Настоящим".

- "Пожалуйста!!! Лучше помогите кому-нибудь ещё".

- "Или тому, у кого проблемы со здоровьем. Детям, например".

"Я же ей и так помогаю, и, потом, все же помогают именно кому хотят. Разве нужно пожертвовать монастырям, приютам и инвалидам, прежде чем пригласить любимую девушку в кафе? Как люди тогда вообще встречаться могут, когда повсюду за горами и морями войны и голод? И, допустим, я помог нуждающимся... Мне что, справку об этом носить? Освидетельствовать, что угощаю вас на последний алтын? Вы просто... Я просто тебе не нужен".

- "Не знаю: так тратить на портреты, которые не нужны и не нравятся..."

- "Этот точно понравится. Ну или давайте я вам пианино подарю".

- "Я его давно бесплатно нашла. И не один раз, но мне некуда его поставить. Практически нигде нет места - я два года искала. Одно даже снимала, но не занималась".

- "В очень многих местах нельзя заниматься: соседи и т.д. Это целая проблема".

- "У меня можно, наверху студенты, а со всех сторон у меня улица - весь этаж дома мой".

- "Поэтому и думаю, где учиться... Нужно общежитие или квартира с инструментом, где можно заниматься и не ездить бесконечно".

- "Не, с глушителем не пойдёт. И с электронным пианино тоже".

- "Ну бывают же ателье, лофты... там всегда можно играть. Не боялись бы, играли бы у меня - это от Вас семь минут на велике. Я Вам целую пустую комнату выделю..."

- "Так поздно уже. Я вот сейчас тоже видела, что девочка квартиру с инструментом сдаёт. Три года искала, а она сейчас появилась..."

- "Мне Лёва-композитор из прихода рассказал, что пианистам по шесть часов в день минимум заниматься нужно".

- "Да, это правда. Но я с Вами поздно познакомилась. Уже нет смысла".

- "Не знаю. Не в этом дело. Да не переживайте так. Будет другая девушка, за которой Вы будете на велике ездить".

- "Такой, как Вы, не будет никогда... и я однолюб".

- "Судя по историям, которые Вы рассказывали. Каждый выживает, как может. Никто не знает, что правильно, так что это Ваша история, ничего плохого не хотела сказать".

- "Вообще-то жизнь не для выживания, а для возможностей и радости. Обсуждали уже".

- "Ну... каждый радуется, как может. Пусть так".

- "Бог не выживать же человека создал, а для творчества".

- "Вот попробуйте перестать бороться, а смотреть на всё как на подарки. Трудности исчезнут постепенно. Вы лишь взгляд на жизнь поменяйте: этого одного достаточно".

- "Хорошо, спасибо за совет, но очень прошу не заказывать этот портрет! Это будет лучший подарок. И никаких инструментов. Я всё равно заниматься не буду. Обещаете? Слово Андрея?".

- "Разве это подарок - ничего не знать, ничего не получать... Галя, это будет очень красивый портрет. И Вас все мастера города на холстах запечатлят. Представляете, как они однажды выяснят, что и тот, и этот Вас рисовали... Что значит, заниматься не будете? Вы должны доучиться и технику сохранить".

- "Тогда давайте я какие-нибудь Ваши расходы покрою, хотя бы чтобы на Вас ничего не давило и не тянуло вниз".

- "Не деньгами, а в другой форме - деньги оскорбляют, это понятно".

- "Но если Вы отдадите за портрет, я вообще перестану с Вами говорить. Вы даже сами не понимаете, что вместо помощи только хуже делаете этими начинаниями".

- "Между прочим, когда человек строит отношения, то никогда не будет портить их деньгами и подарками - это любые отношения сломает, поэтому я Вам и пытаюсь дарить всё - самому себе этим отрезаю путь к Вам. Сам ставлю крест на отношениях... Хорошо, Галя, я напишу ему сейчас, чтобы пока не начинал..."

- "Спасибо!!! Только "пока" убрать, а так предложение отличное".

- "Вы мне спасибо говорите, чтобы я ничего не делал. Галя, ты уезжаешь?"

- "А какая Вам разница, за что спасибо говорят. Для каждого - это совсем разное понятие".

- "Если ты уедешь, то я перееду тоже. Только, пожалуйста, в местную столицу, там и церковь есть, и город большой и живой".

- "В маленьком городе ты зачахнешь, а в столице оживёшь. Там профессоров пруд пруди. Ладно! Если бы я точно знал, что тебе нужно и как прикладывать свои силы с пользой для тебя... Не буду переезжать - напугал, наверно, Вас этим. Влюблюсь, конечно, снова, если уедете... не переживайте. И, может, выставку сделаю с Вашими портретами - ведь тогда Вам всё равно будет".

- "Андрей, я вас прекрасно понимаю. Это нормально, что Вы как любой человек будете пытаться добиться своего, но если всё будет так, как Вы хотите, то потом уже и неинтересно будет. Так оно в жизни и бывает. Появятся новые мечты, которые пока не дали "добро", т.е. согласие. Поэтому зря Вы столько сил на это всё тратите. Вы уже взрослый человек, личность, и не должны просто за кем-то ходить на поводу".

- "Не принимаешь в качестве кого? Мне приятно, что ты есть, что я вижу тебя иногда - мне уже этого достаточно".

- "Поверьте, если бы я хотела, чтобы Вы за мной ходили и "держать" Вас, так как внимание всегда приятно (некоторые так говорят), то я бы Вам это всё не писала..."

- "Галя, жизнь - это не будущее, а настоящее. Счастья нет в будущем, оно или сейчас или его нет. Поэтому я не живу будущим".

- "Я понимаю, что у Вас нет никаких планов, так как их и быть не может, но Вы же не будете так всю жизнь жить один и тратить время на то, что не нужно".

- "Не переживайте за меня, у меня всё складывается, все же по-разному живут, и Вам, наверно, непонятно, почему я живу именно так".

- "Почему? Понятно. Мы же не роботы, чтобы у всех всё одинаково было".

- "Тогда как ты можешь говорить, что это мне не нужно?"

- "Вам-то нужно, но со стороны виднее. Ладно, не буду на Вас давить в отличие от некоторых. Живите, как знаете. Я тут уж точно не советчик. Мне бы самой разобраться".

- "Мне нужно успеть до вашего отъезда многое сделать для вас".

- "И прошу Вас, ничего не делать. Я честно Вам говорю, что попрошу Вас о помощи, когда она нужна будет, но если Вы что-то экстра делать будете, то уже просить не захочется".

- "Галя, я буду только то, что вас не расстроит, предпринимать, только то, что не будет у всех на виду - вам же это не нравится".

- "Не только то, что на виду... Многое не нравится".

- "Портреты тоже. Вы лучше меня в известность ставьте".

- "Ага, чтобы Вы тогда всё вовремя запрещали - вы немного сварливая".

- "Честно говорю Вам, если всё нормально будет, я гораздо быстрее Вас о помощи попрошу. Вы сами создаёте такую ситуацию".

- "Спасибо, что так заботитесь обо мне. Лучше и не придумаешь. Всего доброго!"

13 апреля

Я не писал тебе ежедневно, единственно, чтобы лишний раз тебя не тревожить. Мне самому иногда стоило соблюдать границы, а не вынуждать тебя постоянно защищать свою территорию. Но не думай, что я о тебе забывал. Скорее сдерживался, а иначе я каждую свободную минуту готов был бежать тебе навстречу. Но ты и так всегда перед моими глазами, и отчитываешь, отчитываешь меня за очередную оплошность и при этом улыбаешься. И эта твоя улыбка - ради неё можно любые горы сдвинуть. Ты такая улыбчивая девушка-гусь: пугливая, недоверчивая, трогательная и невероятная...

Мне вспомнился один разговор с Ритой из библиотеки буквально за месяц до первой встречи с тобой. Рита всегда была ухоженной привлекательной женщиной со своим гонором. Мне нравился её вид, и я был уверен, что у нас будут доверительные отношения. Особых усилий для этого никто не прикладывал, время , само сблизило нас до дружбы. Мы познакомились у одного иеромонаха, где, отвечая на вопрос, не вместе ли мы приехали, она, надменно бросив на меня свой оценивающий купеческий взгляд, произнесла, выделяя каждый слог: "От-дэль-но". Уже через год после нашего беглого знакомства мы гуляли вдвоём по пёстрому октябрьскому лесу с корзиной найденных подберёзовиков.

- Как определить, по воле Божией ты поступаешь или нет? - спросил я её тогда.

- Когда по воле Божией, то это легко, препятствий нет, всё само складывается, - не задумываясь выпалила Рита.

- А если ты добиваешься доверия девушки, например? Совершаешь ради этого всякие поступки, подвиги, жертвы - это уже не Божья воля? - продолжал я вытягивать из неё полную картину её представления об этом.

- Это может оказаться пустой тратой времени, если воли Божией на это нет. Лучше не терять это время, а направлять силы в правильное русло.

Меня такой взгляд не устраивал своим прагматизмом и незаконченностью. Из него следовало, что и усердная молитва, дающаяся с большим трудом, тоже не в воле Божией. В чём разница поиска доверия другого человека и поиска доверия Бога? Я делал для себя между ними равенство. Ни Рита тогда, ни ты теперь не допустите и близко такого сравнения. Она в силу ориентации на церковных авторитетов, ты же в виде обороны от меня своего сердца. Ты чувствовала опасность во всех моих начинаниях, догадываясь, что конечной целью их была лично ты. С Ритой о таких опасностях не было и речи, поэтому при всех разногласиях мы никогда не ссорились. Как бы я хотел такого же, как с ней, доверия с тобой. Как бы я хотел срывать для тебя пряные ягоды черёмухи с лесных веток, наводить тебя незаметно на благородные белобокие с сухими листьями на шляпах боровики, вести по песочно-вересковым холмам под мягким осенним солнцем. Тебе всё это чуждо. По крайней мере со мной. Тебя в моём лесу не было. И я тоже его оставил.

Можно было взглянуть на отношения и иначе: скажем, меня вытянули из леса, и ты лишь приманка в руках неведомых сил, играющих человеческими судьбами. На каждого человека нужен кой-когда кой-какой крючок для наблюдений за его развитием в той или иной области на том или ином этапе. Не знаю, что таким образом исследуют надчеловеческие силы. Уж навряд ли те же дисциплины, что и мы. Но зачем-то им понадобился я или ты, или мы оба. Уверен, ты бы категорично отнесла эти силы к "лукавым". Я так делать не буду: я не знаю ни воли Божией, ни границ человеческой воли. Хотелось бы, чтобы эти воли где-то соприкасались и сопрягались. Чтобы не было между ними никакой пропасти, никакой чёткой границы.

Если обе воли сливаются, то я тебя никогда не потеряю, то у меня неограниченные возможности открывать тебе и себе новые пространства. Уже только поэтому воли сливаются.

14 апреля

- "Галя, давайте, сегодня я Вам первые два портрета отдам?"

Как бы вначале ни уверял я себя, что всё под контролем, никакого контроля не было и в помине. И любая попытка владеть ситуацией, предвидеть события, строить планы, готовиться к встречам, уйти, наконец, если всё безнадёжно, - это всё размывается как прибрежный песок набежавшей волной происходящего. Это всё не работает. И становишься безропотным персонажем стихии, которая сама пишет непредсказуемые сюжеты, сама случайно сталкивает с тобой, сама прячет тебя, сама заплетает неповторимые узелки и узоры этого негаданного полотна отношений.

Как любят педантичные немцы? Где предсказуемость?

Вот обещал же себе: не обобщать! Но так и быть: пусть будут немцы, русские... Пусть будут.

Я принёс тебе первый портрет. Ты стояла в приоткрытых дверях с растерянным видом и нерасторопно произносила:

- Это "капец"... Это переходит уже все границы... Что подумает отец Иоанн?

А что он может подумать, Галя? Я стоял в коридоре второго этажа и держал в руках твоё изображение на холсте. Мы больше глядели друг на друга, чем разговаривали. Эпизодичные вопросы и слова звучали нелепо:

- А если бы я в душе была, вы тоже бы постучались?

Дверь в душевую была в коридоре - я даже не понимаю о чём ты:

- Я просто отдаю тебе портрет. Ты же сама сказала, что лучше, если они будут у тебя. Да, ты говорила, чтобы только не сегодня, но твоё "не сегодня" то же самое что "никогда".

- Ладно, давайте его сюда. Я избавляюсь от хлама, а вы мне его приносите.

Ты взяла портрет и небрежно поставила его за собой боком. Тебя он не интересовал, и ты продолжала смотреть на меня большими кроткими глазами.

Я был готов в любой момент уйти, только бы не показаться слишком навязчивым. Но ты к тайной моей радости не заканчивала разговор и снова и снова удивляла меня неожиданными направлениями своих мыслей:

- Если бы я вас полюбила, я бы к вам домой не пришла...

Я ответил не сразу - смотрел на тебя и вспомнил:

И снова молчание. Так ты разговаривала со мной - стояла с большими глазами и говорила удивительные вещи:

- Я вас должна теперь чаем угостить... но чая вы не получите за вашу дерзость.

И снова тишина. Каждая твоя фраза обезоруживала, проникала и впитывалась в кожу легко как откровение. И ещё я очень боялся, выдать тебе, что счастлив. Счастлив, что ты вот сейчас стоишь в дверях. Что смотришь на меня внимательно. Что ты совсем не злишься. Может быть, потом-потом ты непременно возмутишься тем, что незвано проник к тебе на этаж. Хотя бы ради приличия - ради сочувствия и поддержки старшей сестры...

А теперь ты стоишь в трёх шагах, и я непозволительно долго смотрю на твоё лицо. И никого, кроме нас, в этом вечернем мире нет.

- Обещайте, обещайте, что больше никогда не придёте сюда.

- Я не могу, Галя. Не могу такого пообещать. Постараюсь без повода не подыматься сюда наверх, но обещать не буду.

Я тогда ещё подумал про чай - про то, что мне не попробовать его ни при каких обстоятельствах. И вдруг ты меня ещё на минуту задерживаешь:

- Это не вам! То есть я любому бы отдала, мне они не нужны!

Вернувшись домой, я получил новое сообщение. Всё-таки ты была расстроена моим визитом.

- "Вы совсем не понимаете, что Ваши друзья просто пользуются Вашей "влюблённостью" и загоняют цены на эти портреты... а Вы, наивный, ходите и отдаёте это всё. Но самое главное, что мне они не нужны, и я очень и очень не люблю свои портреты, ещё и в таком количестве. Вот это самое обидное, что на Вас наживаются, а это ещё и не приносит пользу, только вред".

- "Хорошо, тогда, Галя, Вы сами можете направить мою деятельность в полезное и радостное для всех русло. Чтобы я чувствовал, что я этим Вам помогаю... Галя, я Вам не могу обещать не подъезжать к вашему терему. Вы вот в другой раз захотите меня чаем напоить, а на мне обещание висит, к Вам не приходить. Но я могу обещать, что это не будет часто".

- "Я Вас очень прошу не приходить. Вы уже совсем ничего не понимаете".

- "Не буду я к Вам приходить и стучаться в дверь. Конечно, портреты ничто по сравнению с Вами... У вас глаза заоблачные... Я не всегда могу определить, когда Вы сердитесь и когда у Вас хорошее настроение. Вы вообще по природе своей двойственны. И "да" и "нет" в одном флаконе..."

- "Флакон один: НЕТ. Вы не представляете, как Вы на меня давите и приносите неположительные эмоции своими приездами. Это уже ни в какие рамки не входит".

- "Приездами? Как будто я уже много раз приезжал. Ну, какие рамки? Люди похищают девушек, на дуэли сражаются за них, а Вы какие рамки имеете ввиду? Вот Вы сами говорили со мной хорошо, а теперь "ни в какие рамки". Я что, пьяный пришёл? А ведь и пьяные ходят, и это для кого-то нормально".

- "Я просто причастилась и не могу сейчас на людей как раньше сказать, но это не означает, что нужно этим пользоваться".

- "Придумайте и направьте мою активность в иное русло, у Вас же тоже фантазии".

- "Меня сейчас только Господь в чём-то останавливает, но Вы просто специально меня на плохое вынуждаете. Тоже испытание, наверное".

- "Вы просто сами не понимаете, что происходит. Вот поэтому и поставила".

- "Не так, конечно. Увидьте хорошее в этом, а не плохое. А вы понимаете, что происходит?"

- "Если бы не рисовали эти портреты и не приезжали бы вот так, то посмотрела бы с другой стороны. Но Вы не даёте мне это сделать".

- "Пожалуйста, в двух словах, Галя, объясни. Только Вы бы меня вообще тогда не замечали. Разве не правда? Вот, я мог бы понять, если бы ты монахиней была в миру, и тебя бы даже самые невинные чувства тогда оскорбляли. И если бы Вы монахиней были, то прощали бы мне всё сразу, а Вы досадуете на самые невинные вещи... Спасибо за апельсин и цветы. Надеюсь, апельсин от Вас, а не тоже подаренный. Вы вообще первый раз мне что-то от себя дали. Благодарю очень, правда".

- "Мне просто нужно было это отдать, и Вы пришли раньше других. Просто я Вас прошу, и Вы меня не слышите. Это единственное место, где я могу нормально успокоиться, а Вы ещё и сюда приезжаете, чтобы мне совсем плохо стало. Мне Вы уже везде мерещитесь..."

- "Хорошо, только когда Вы о помощи попросите?"

- "Тогда, когда она нужна будет. Знаете, так добрые дела не делаются. Вы ещё создайте такую ситуацию, чтобы помощь понадобилась..."

- "Галя, а как ведут себя, когда влюбляются? Хотите Вашу улицу каждое утро подметать буду?"

- "Для меня это Ваша улица, Ваш квартал, Ваш мост. Для меня это всё теперь самое доброе и светлое. Дайте мне, наконец, задание?"

15 апреля

- "Галя, Христа тоже не уважали: били по щекам, плевали. А он всех уважал и любил..."

- "Это совсем другая любовь. Такой любовью я Вас тоже люблю и других людей тоже. Не такой, конечно. Мне очень далеко до неё, потому что только Христос может вместить в себе столько любви".

- "Спасибо, мне такой любви от Вас достаточно".

- "Ну а уважение - разве это беда Христа, что его не уважали и гнали или тех, кто его не уважал? Спасибо, Галя, за Любовь. Радостного вам дня! Я Вас тоже люблю. Очень".

- "Ну это скорее не любовь, а попытка хорошо к человеку относиться. К сожалению, во мне только жалость в последнее время к людям. С хорошей стороны жалость. Не надменность, а другое".

- "Галя, я раньше тоже жалел людей и часто путал жалость с любовью. Это разные вещи. У Вас ко мне жалости нет, Вы меня не жалуете совсем. Значит, скорее, любите. Спасибо. Будь ласка, не отвечай на это ничего. Не отвечай".

- "Чтобы жалеть, нужно самому смотреть с высоты Царства Небесного?"

- "Любовь такая. Такая как у Вас - без всяких там штучек".

- "Галя, Христос сказал: Небесное Царствие уже внутри вас есть".

- "Мне достаточно того, как Вы ко мне относитесь, я Вам благодарен за те крохи, которые Вы мне уделяете".

Христос освободил нас, а что изменилось? Ты и сейчас меня гонишь, как делала бы это тогда. Как это повлияло на наши отношения? Разве только встречей в христианском храме.

16 апреля

С самого начала поста ты пропускала все всенощные. Первым делом, заходя в церковь, я сканировал взглядом весь храм в поисках тебя - так подтрунивала надо мной библиотекарь Рита. Мне было совестно: совсем не хотелось, чтобы это было явно и бросалось другим в глаза. Пропускала ли ты службы из-за меня? Теперь бы ты ответила утвердительным "конечно".

После вечерней я подъехал к твоему общежитию, чтобы узнать, дома ли ты. Свет у тебя не горел, но ждать тебя в субботний вечер было моветоном даже для меня. Неумно накануне воскресенья давать лишний повод для ссоры. Я снова вернулся к храму. В центре площади стоял Александр с длинной, начинающей седеть бородой. Каждый вечер к семи часам он заступал на дежурство в Доме Чайковского. Времени до полуночи у него было в избытке, и он всегда был расположен пофилософствовать.

- Ты, пожалуйста, не шуми, если в полночь увидишь что-то подозрительное на клумбе: мне нужно цветы посадить.

- Для Гали! Только бы больше заморозков не было.

Ровно в полночь я ползал на четвереньках и выкапывал крепкой металлической ложкой небольшие углубления на газоне. Сыпал в каждую лунку по несколько семян васильков и присыпал их землёй. Александр стоял неподалёку, давал советы и подшучивал:

- Буквами, - признался я и удовлетворительно заключил: - Главное, чтоб взошли.

В "дневниках" я написал очередную необдуманную дерзость:

- "Вы уехали, и я маюсь. И вообще мы поженимся, и все дочки у нас будут Гали. Галины Андреевны".

17 апреля

Было снова холодно и пришлось натянуть длинное широкополое пальто. На голову я любил иногда надевать чёрную каракулевую кубанку, которая придавала мне немного воинственный вид. Не хватало только коня. В храме во время проповеди мы случайно столкнулись взглядами, и ты неласково сверкнула глазами: не подходи. Поэтому, когда ты вышла, я попробовал отпустить тебя, не провожая. Но благородства хватило минуты на две - я опомнился, вскочил на велосипед и, незаметно обогнав тебя по другой стороне улицы, присел на асфальт на твоём пути, изображая бездомного. Кубанку я бросил впереди себя для милостыни. Через минуту ты поравнялась со мной. Не сразу разглядев в попрошайке преследователя, ты замедлила шаг. По лицу твоему расползлась непроизвольная широкая улыбка, и глаза засияли уже по-доброму. Заметив ответную улыбку, ты спохватилась, задрала вверх подбородок и, сделав напыщенно равнодушную мину, прошла мимо. Я схватил шапку, запрыгнул на велосипед и снова по другой стороне улицы проехал метров триста вперёд. Перебежал дорогу и присел на новом месте возле входа в Ботанический парк. В этот раз ты обнаружила меня ещё издали, стоя на светофоре. Я с нетерпением ждал зелёный и не мог уже сдерживать улыбки, но перейдя дорогу, ты неожиданно свернула направо, чтобы снова не сталкиваться с попрошайкой. Тщетно прождав минуту, я понял, что ты решила обойти весь огромный парк с другой стороны, лишь бы меня не видеть. Пришлось снова вскочить и добежать до угла парка. Улица, по которой ты удалялась, была почти пуста. Лишь ты неторопливым шагом двигалась вдоль длинной парковой ограды. Я сократил на велосипеде расстояние до тебя до нескольких метров и поплёлся следом. Мы шли вдвоём по светлой безлюдной и тихой улице, и из всех звуков города в воздухе преобладали звуки наших шагов. Ты была в шоколадного цвета сапогах, длинной до колен светлой бежевой куртке и вязаной шапочке, из которой полумесяцем торчали вперёд светлые локоны. Я вёл велосипед в руках и разглядывал тебя со спины. Минуту спустя ты развернулась и кротко посмотрела мне в глаза:

Выдержав паузу, мы пошли в обратную сторону. Я снова отставал на пару шагов, но на мосту уже поравнялся с тобой. Мы не говорили. Просто шли и шли. Непонятно где, непонятно сколько. Пока ты не остановилась:

- Мы давно прошли перекрёсток, до которого вам можно. До свиданья.

Домой идти не хотелось. Я вернулся к церкви и увидел рассеянно оглядывающегося Лукьяна. Он вновь был с гитарой, и ему не хватало компании и внимания. Чтобы согреться, мы зашли в Дом Чайковского. Туда же через минуту заглянули Ульяна и Кристина, две совсем молоденькие абитуриентки, посещавшие наш храм. Лукьян стал показывать им аккорды и песни, предлагая давать уроки. Ульяна была такая же стройная и худенькая, как ты, только розовощёкая и всегда улыбчивая. Кристина была невысокой, более молчаливой и сдержанной. Обеим было по девятнадцать, и обе готовились в медицинский. Я предложил Ульяне принять от меня одно из невостребованных тобой платьев:

- Так странно, - засмеялась она: - Хорошо, несите. Только как вы узнали, что у меня самый маленький размер?

Я с удовольствием съездил домой, и через полчаса Ульяна уже поднялась по лестнице из гардеробной в бело-бирюзовом летнем платье, сделала несколько сияющих оборотов и счастливая бросилась благодарить:

- Вот какая у нас церковь: и молитвы, и платье в подарок. Удивительный день.

Ульяна заразила всех своим задорным настроением, и Лукьян предложил всем продолжить день в "Моно". Верхнюю одежду мы раскидали по окружавшему бильярдный стол лавкам и табуреткам, а чёрный чай в больших стеклянных стаканах остывал на двух ближайших подоконниках. Посетителей, кроме нас, не было. Вместо Марэн за барной стойкой стояла новая длинноволосая девушка, от скуки постоянно наблюдавшая за восторженными репликами Ульяны. Ульяна же азартно торопилась донести до нас свои представления об отношениях, об ухаживаниях, и её выступления вызывали всеобщую улыбку. Лукьян оппонировал ей, но это её никак не смущало. Через полчаса в кафе пришли ещё три девушки - бывшие Лукьяновы сокурсницы. Им было уже по тридцать, и разница в возрасте сказывалась во всём: глаза уже не искрились, в словах чувствовалась ирония, и восторженные разговоры о красивых чувствах оказались неуместными. Ульяна закрылась, в зале стало немного пасмурней, и все больше следили за шарами, чем за ростками той или иной мысли. Мы по очереди передавали друг другу кий. Мне было не по себе от такого количества девушек, и я вопросительно смотрел на Лукьяна. Он, улыбаясь, пожимал плечами. Вскоре его подружки, не получив должного внимания, ушли. Снова ожила Ульяна, и темой для обсуждения стали предпосылки человеческого счастья. Я думал, почему ты теперь не рядом. Почему снова одна в своей комнате?

18 апреля

Вернувшись с работы, я оказался в унылой домашней обстановке, время ползло медленно, и в перспективе были лишь сон и новое рабочее утро. Около девяти я не выдержал, схватил велосипед и помчался в любимую сторону. Дорога от меня к тебе была большей частью та же самая что и дорога к храму. Лишь на перекрёстке, где мы обычно прощались, она уходила в противоположную от церкви сторону. Сверху это походило на большую букву "Т" или же на две зеркально соединённые "Г". Впоследствии я часто останавливался на развилке и не мог решить, куда мне направиться в первую очередь: вдоль правильной "Г" на службу или же вдоль зеркальной "Г" к твоему дому, направо или налево.

Я подъехал к тёмным окнам общежития - тебя ещё не было. Интересно знать, откуда ты придёшь: со стороны метро или со стороны автобусной остановки. Эта дилемма заставила меня бродить вдоль Бобровой улицы, не упуская из вида подъезд. Ты не появлялась, температура стремительно падала, и я, не рассчитывая стоять здесь долго, стал замерзать. Чтобы согреться, я решил регулярно проверять время на часах в близлежащей подземке. Примерно каждые полчаса я подъезжал к станции и спускался к неглубокой платформе. В метро было теплее, чем на улице, я смотрел время и встречал два поезда в обоих направлениях - не выйдешь ли ты из одного из них. Потом снова катился к общежитию проверить окна второго этажа - не вернулась ли ты за это время домой с другой стороны. Так я курсировал туда-сюда уже в пятый или шестой раз и уговаривал себя бросить всё и отправиться домой. Но не дождаться тебя какие-нибудь пять минут было бы куда обидней. И я дождался: издали в темноте замелькал твой силуэт.

Я замер на углу твоей улицы и стал выжидать. Ты на ходу разговаривала по телефону, и первое из слов, что я различил, было моё имя. Ты смотрела на меня удивлённо и растерянно. Затем протянула мне свою трубку:

- Вот, возьмите. Моя сестра хочет с вами поговорить.

Я взял телефон и поздоровался. В ответ после вежливых приветствий послышались Викины нравоучения и риторические вопросы: зачем я здесь стою, зачем не даю прохода тебе...

- Не беспокойтесь вы за Галю, Вика. Я не обижаю её - просто хочу с ней дружить.

- Она тоже хочет с вами дружить. И я хочу с вами дружить. Все хотят с вами дружить. А теперь идите домой и никогда больше не подходите к общежитию.

Мне не хотелось продолжать разговор в таком духе, и я попрощался с ней:

- У Гали есть мой номер телефона, если хотите поговорить, то позвоните потом.

Ты удивилась и громко с негодованием произнесла:

- И вы после этого умный человек?! Три часа на холоде? Идите немедленно домой, иначе заболеете.

Ты отвернулась, забежала в подъезд и поднялась на второй этаж. Вскоре в твоём окне загорелся свет. Минуты две спустя ты выглянула в окно, взглянула на меня и снова исчезла. Ещё через минуту ты уже спускалась по лестнице.

- Ну что вы из меня плохую христианку делаете? - запричитала ты, выбегая из подъезда. - Я вас теперь обязана чаем напоить, чтобы вы не заболели. Как я себя буду чувствовать после этого?

- Ну что вы, Галя. Обойдусь без чая. Я пойду домой.

И я с облегчением пошёл домой. Как хорошо, что я дождался тебя. А ведь несколько раз готов был уйти. Как хорошо, что я тебя увидел и что ты говорила со мной. Хорошо, что ты есть.

20 апреля

- "Галя, простите, но я не могу сегодня дежурить у Вашего дома. У Вашего рыцаря банально разболелся живот, температура... и, вообще, простите меня за всё".

- "Я же Вам говорила по-человечески и знала, что так будет, а Вы меня никогда не слышите".

- "Галя, я же приходил только слово доброе услышать. Вы сказали его, и я сразу домой вернулся. Но всё равно простите - сам вижу, как Вам мешаю. Спасибо Вам за всё. Только бы заморозков не было, чтоб цветы не погибли. Счастливо!"

- "Вы за цветы меньше всего переживайте. Уже говорила Вам про пост, но сейчас особое время. Господь очень милостив и даёт человеку предупреждения. Прошу Вас, переосмыслите всё. Сейчас самое опасное время сойти с правильного пути. У каждого христианина, я не только о Вас говорю. Поэтому очень прошу Вас собраться духовными силами. Есть вещи, с которыми нужно бороться. Нельзя всегда делать только то, что хочется. Особенно, если Вы стали на этот трудный путь".

- "Мне нужно от температуры избавиться до утра... Галя, физическое недомогание пустяки. Я бы сильней заболел, если бы так и не увидел Вас в понедельник и не услышал от Вас что-то доброе. Не хочу Вас отвлекать сейчас, поэтому счастливо. Только Бог сказал, бремя моё легко есть. И от Вас этой лёгкостью веет, как бы Вы не упоминали вскользь Ваши трудности. Простите за чувства к Вам. Счастливо!"

- "Я не мерил, но есть: и она, и ломота типичная. Не буду сбивать, пусть всю ночь остаётся, лишь бы к утру прошла. Галя, а вчера я был здоров, но не приходил к Вам - это было бы уже слишком. Да пустяки... "забейте". Меня только на два акафиста св. Николаю хватило, а надо сорок".

- "Да я просто спросила. Странный Вы человек, просто знать и не мерить. Всех Благ Вам и выздоравливайте! Подумайте о том, что я Вам написала. Не усугубляйте ситуацию. Спокойной ночи".

- "Чтобы померить, нужно св. Иоанну Воину помолиться, чтобы градусник найти. Он и в ванной может быть, и на кухне, и в аптечке..."

- "Подумать над постом? В еде я его соблюдаю всегда. А скорбеть не получается: я просыпаюсь в шесть-семь утра и сразу думаю, что скоро Вас увижу..."

- "В выходные... В храме... После службы, конечно...

- "Я Вас очень прошу, не делайте дальше ошибок. Не есть мясо, шоколад и молочное - это не самое страшное".

21 апреля

Утром температура не спала, и пришлось плестись за больничным. Вернулся домой с нелепым диагнозом: аппендицит. Решил утаить от тебя название болезни, которая никак не подходила к образу героя, и просто сообщил адрес лечебницы.

- "Я в больницу ложусь на несколько дней. Ту, что возле метро "Церковь Христова" - это пешком от дома в Вашу сторону. До Светлой Пасхи в храме мы не увидимся: то я пропустил службу, то вы, теперь снова я. Скоро Светлая Седмица. И сирень расцветёт - обожаю сирень".

Затем, предполагая, что в храме ты никому не передашь, что я в больнице, я позвонил на всякий случай Рите:

- Рита, я на операцию ложусь с животом. Если что, то у меня есть место на кладбище в русском чернозёме. Здесь я лежать не буду.

- Да, кончено, - растерялся я. Мне это было и приятно, и тревожило, как бы она не спугнула тебя, когда ты придёшь ко мне в палату.

Третий человек, кому необходимо было позвонить, была моя дочь. Просто дежурный звонок. Я замечал за собой, что при ухаживании за тобой я стал стесняться собственной дочери. Вы были ровесницы, и в присутствии Сусанны на меня автоматом натягивалась роль назидательного учителя, которая была абсолютно не к месту в отношениях с тобой. Я раздваивался и не находил себе места, когда любимая дочь меня навещала. К тому же она вела свой образ жизни - туземный, местный. Образ жизни, который я ни при каких обстоятельствах не желал принимать.

Я открыл глаза в тёмной предзакатной палате. Передо мной стояла Рита и спортивно расспрашивала:

Мне было хорошо и спокойно от наркоза. И я начал ждать тебя.

Ночь прошла медленно, следующий день тянулся тоскливо, как адажио из фильма "2046". Я переносил твой визит с утра на полдень, с полдня на обед, с обеда на вечер, пока на закате не понял, что сегодня ты не придёшь.

Переполняло чувство свалившегося с борта круизного лайнера пассажира. Никто не заметил потери, и корабль с забавным названием "Жизнь" удалялся, сверкая огнями, за горизонт. Ты играла за роялем танцующим на верхней палубе парам. На тебе было чёрное тонкое узорчатое вечернее платье и маленькая брошь в виде белого ландыша на груди слева. Волосы уложены в короткую волнистую причёску, глаза и брови слегка подведены, а губы накрашены бледно-розовым. Тонкие руки, до локтей свободные от ткани, импульсивно летали над клавишами и извлекали из инструмента самые трогательные и откровенные волны.

Я еле дождался утра следующего дня. При врачебном обходе потребовал снять с меня все трубочки и шланги и отпустить. После упорной дискуссии с доктором и медсёстрами, меня отпустили под собственную ответственность, и я осторожно доковылял до велосипеда с распоротым животом и медленно тронулся в любимую сторону.

В половине одиннадцатого я постучался в розовую дверь твоей комнаты.

Ты стояла в дверях в бежевой кофточке, похожей больше на пижаму, с большими удивлёнными глазами и непрожеванным куском еды во рту. Шея и ключица были совсем открыты. Виднелся маленький крестик на тонкой золотой цепочке. Раньше он всегда был прикрыт. Тебе было неловко, и, дожевав пищу, ты смогла наконец произнести:

Ты смотрела на меня широко-широко, и я не мог от тебя оторваться. Обида быстро испарилась. Под просторной кофтой дышало твоё юное, недавно проснувшееся тело. Тёплое, нежное. Из комнаты в коридор доходил дневной свет. Казалось, что твоя комната - чертог невероятного счастья. Никогда ни до, ни после этого я не испытывал такого сильного желания поцеловать тебя. Но я стоял, прижавшись спиной к противоположной стене коридора, и боялся нарушить эти секунды.

- Вам же нельзя теперь. Вы из больницы сбежали?

Я вышел на улицу. Всё - я снова участвую в жизни. Никому тебя не отдам. Это я для тебя никто, а ты для меня всё!

24 апреля

После литургии я остановил тебя сразу при выходе. Ты, довольно улыбаясь, открыла мне новые обстоятельства:

- Сегодня ничего не выйдет. Мне тут совсем недалеко. - И, не пройдя и сотни метров, заявила: - Ну вот, я уже пришла. Спасибо, что проводили. Хорошего вам дня.

Я не успел разобраться, о чём идёт речь, как ты позвонила в домофон ближайшего дома и исчезла.

Я остался стоять возле подъезда в растерянности. Из храма выходили знакомые. Здоровались, проходили мимо. Некоторые рассаживались на скамейках уличного кафе напротив. И я не знал, что мне делать. Прошли Ульяна с Кристиной, Лукьян, Кузьма, Ника, Рита, Юра с сыном - все, с кем я так или иначе общался, проходили мимо, и мне совсем не хотелось объяснять каждому причину своего дежурства.

Я отнекивался и игнорировал насмешливые комментарии. Немного смущало то, что стоять приходилось на виду знакомых, неторопливо пьющих кофе. Ожиданием тебя в этот момент не хотелось ни с кем делиться. Ожидание тебя оказалось вдруг очень личным, тайным и требовало покрова от других глаз. Я напоминал сам себе часового поста номер один. Пусть на посту возле знамени воинской части нельзя перешагиваться, а лишь стоять неподвижно в течение двух часов, я шагал взад-вперед возле подъезда, не желая пропустить момента твоего возвращения.

Постепенно я сообразил, что ты даёшь урок фортепьяно и максимум через полтора часа непременно выйдешь. Зазывания присесть выпить кофе продолжались, подъезд был хорошо виден с любого уличного столика, и я тупил взгляд в землю и качал головой. Присаживаться - предательство. Минутная стрелка часов двигалась довольно быстро. В кафе менялись посетители, знакомые мелькали всё реже и реже, пока совсем не исчезли из поля зрения. Через час с четвертью распахнулась дверь, и появилась ты.

- Вы ещё здесь? - в твоих словах проскальзывали тонкие нотки приятного удивления и заботы: - Вы не замёрзли?

Повода для споров не было. Я чувствовал, что сейчас имею полные основания провожать тебя. И это читалось и подтверждалось в твоих глазах. Что бы ты ни говорила потом, как бы ты ни оспаривала это, читая теперь эти строчки, но в тот день я заслужил идти с тобой рядом, и ты была полностью с этим согласна.

Ты сама завела тему о житейских ценностях у большинства людей. Мы шагали по широкой улице. Ты говорила всё оживлённей и оживлённей и на мосту уже жестикулировала руками. Мне было неважно, о чём говорить, что отвечать, я поддакивал лишь дежурными фразами, не перебивая тебя. Ты открывала рот, произносила слова, а я изображал пальцами обеих рук, что фотографирую тебя. Я ловил каждое мгновение, каждый несущийся непонятно куда блаженный миг и не мог найти, чем задержать всё это. Вот сейчас, вот теперь остановись жизнь, и я ни капельки не пожалею об этом. Не на глазах, конечно, твоих - после, после прощания. Я готов. Я готов к смерти. Я согласен.

***

Вечером звонила твоя сестра. Первый раз. Я был очень рад этому. Она поздоровалась, узнала моё отчество, и поздоровалась заново:

Вика не выдержала и захихикала - не ожидала, что я знаю её полное имя. Мне тоже стало смешно. Успокоившись, Вика постаралась настроиться на серьёзный разговор. Вопросы и аргументы были те же, что при первой и последующих встречах: сколько мне лет, сколько лет дочери, как необходим душевный покой её младшей сестре, какие у тебя и без меня трудности и заботы.

Мои ответы Вику никак не устраивали и не удовлетворяли. Она то и дело повторяла: "Значит, вы не отстанете? Значит, вы будете продолжать и дальше? Тогда она будет вынуждена обратиться к о. Иоанну, а в крайнем случае и в полицию".

Затем начались знакомые требования обещаний: обещайте, никогда не стучаться к Гале в комнату, обещайте никогда не подходить к общежитию...

Голос и манера речи очень напоминали твои голос и манеры. Это меня удивляло и даже завораживало. Заворожил меня и такой, очень похожий на твой вопрос:

- А если бы Галя в спальне была, вы тоже бы постучались?

Я не знал, как на него отвечать - никак не представлял себе такой ситуации и лишь сравнивал его с твоим вопросом "а если бы я в душе была?".

Вика вспоминала, что и её восемь лет назад преследовал один взрослый маньяк, который ходил на все её концерты и не давал ей проходу. Потом заикнулась, что я не один такой и что и тебя преследовал раньше какой-то назойливый тип. Я просил и требовал раскрыть мне это подробней, но Вика была так же уклончива, как и ты. Вы были настоящими сёстрами - во всём.

За час жаркой беседы мы с Викой оказались едины во мнении, что ни о чём не договорились и подчёркнуто вежливо распрощались друг с другом.

25 апреля

Совсем не работалось. Было что-то такое, что гораздо необходимей должно было произойти именно сейчас, именно в эти минуты, и чтобы не лопнуть, я написал тебе письмо.

"Целый день сегодня одна сквозная мысль: я должен тебя отпустить.

Не потому что так надо, не потому что я поторопился родиться. А потому что ты так хочешь. Потому что тебе в тягость моя привязанность.

Ты просто не представляешь, как это тяжело для меня: как спуститься с Небес на Землю... как навсегда разучиться ходить... как перестать видеть...

Мне легче, когда ты меня ругаешь, не уважаешь, назидаешь - главное, что ты в этот момент рядом, что я тебя вижу, что ты есть.

А ты мне предлагаешь: меня не ругать, уважать, но... Тебя нет.

Ведь и христианин выберет наказание, испытание, скорби, но с Богом! А не сытую жизнь без Него!

Как же я могу тебя отпустить, Галя? У меня на это ни сил не хватит, ни воли. Ведь мне нужно при этом будет принять: да будет воля твоя. Твоя, Галя, не Божья! Мне Бог не говорит: отпусти её. Ты просишь.

Как я могу тебе обещать это? Что отпущу тебя - я же уже нарушил несколько обещаний. Как же я могу обещать тебе что-то? Бог вообще запрещает клясться, а обещание разве не клятва?

Можно я буду отпускать тебя не сразу, не в один день, а растяну это на лето? За это время произойдёт столько всего, что что-то изменится и само разрешит всё. Зачем насильно резать по живому? Потерпи на мне, Галя, пожалуйста. Я и так сбавлю обороты. Я вчера и второе платье твоё отдал одной Лукьяновой знакомой. Она очень обрадовалась: сказала, что никогда ещё ей платья никто не дарил, хоть оно и для другой девушки было предназначено. Год назад она мне казалась невероятно красивой, а Лукьян до сих пор её считает очень красивой, но она как-то погасла... И Лукьян неожиданно выдал всю мою настоящую корысть в ухаживании за тобой, Галя.

Он сказал, что после меня другому придётся гораздо больше давать себя тебе, чтобы сравнение было в его пользу. Что я просто поднимаю планку для того, кто придёт к тебе после меня. Это похоже на правду, хотя я никогда не думал о другом, а лишь о тебе.

И он не учёл, что дело не во мне или другом, а в тебе, Галя. Тому, кого ты однажды полюбишь, не нужно будет ничего доказывать, ни рисовать улицы, ни ждать часами. Только и я ничего не доказываю, мне нравится тебя ждать... Тебе не нравится.

Я тоже пытался объяснить, что дарю всегда осознанно, зная, что подарки портят отношения, и тем самым отдаляя человека от себя, делая из подарков приношение музе. Но смысл этого почему-то ни Лукьян, ни эта умная девушка не оценили. Хотя Лукьян и очень хорошо меня понимает.

В общем, с твоими платьями я легко расстался. Больше не будет ничего, кроме двух ещё не готовых портретов, если ты их сама захочешь.

Я заметил сходство у тебя и у твоей сестры в разговоре со мной: Вы часто говорите "пообещайте, что..." А я Вас хочу успокоить, но без всяких обещаний и обязательств. Вы же тоже не обещаете ничего, Галя. И это правильно.

Я сказал, что напишу Вам, каковы мои цели в жизни в отличие от "большинства", но понял, что не буду этого делать. Только хочу заметить, что отрицание чего-то - это подтверждение того, что отрицающий ещё не свободен от отрицаемого, иначе бы он его совсем не заметил. То, что Вам чужды цели и перспективы "большинства людей", говорит о том, что это в Вас есть, и Вы пытаетесь от этого отречься.

Так святой, например, не увидит ни в одном человеке, скажем, жадности. Потому что он уже не знает, что это такое и видит перед собой в каждом человеке чистый образ Божий.

А вот кто видит в другом, скажем, блуд, тот сам блудлив, ибо знает то, что в другом видит. Так легко в себе грех находить: увидел в другом - значит, сам таков.

Это я делюсь с тобой, Галя, тем, что долго сам понять не мог. Осуждает человек всегда самого себя, хоть и думает, что другого.

Я много осуждаю, и только Вы у меня самая светлая и ещё дети некоторые. И вот мне даже нужно Вас как-то в более тёмные тона покрасить, чтобы отпустить, да никак не выходит: как же я ангела отпущу. Вы для меня, как ни банально это звучит, ангел и есть. Даже когда в пижаме с припухшими ото сна глазами и жуя завтрак, мне дверь открыли в субботу утром.

Неужели Вы думаете, что в этот момент мне дорого какое-то там уважение? Да я Вами любуюсь, у меня время останавливается, замирает всё, и я счастлив. Так же и на мосту в воскресенье Вы вдруг ожили, забыли на секунду, что идёте с нелюбимым, надоевшим Вам человеком, и стали про отрицание стандартных общечеловеческих ценностей с воодушевлением говорить. Вам секунды, а у меня время останавливается. Только вижу Ваш сияющий профиль. Да и из подъезда Вы вышли: ради этого можно было и больше часов простоять, это же на доли секунды настоящая встреча. Это потом уже, в следующие секунды, я навязчивый человек, а Вы уставшая от меня девушка, а в первую секунду ведь нет ни навязчивого человека, ни усталости, а есть лишь Вы, выходящая мне на встречу - мне жаловаться не на что, Галя, Вы мне по крупицам, но счастья много даёте. А мне Вам дать нечего взамен: всё моё Вас огорчает. Лишь свобода от меня Вам мила.

Получишь, получишь обязательно свою свободу, Галя. Ты представь хотя бы, что ты уже свободна, что меня уже нет в твоей жизни. Что это уже пройдено и прожито, и ты лишь вспоминаешь, как это было. Ведь это так и есть. Ты и так уже счастлива, и просто вспомнилось.

Зря, конечно, я выкладываю тебе, чем живу теперь, какими секундами, ведь ты их сразу у меня и отберёшь. Обидно, что не могу ничего предложить тебе взамен, что тебя порадовало бы сразу.

Чтобы не сомневаться в собственном намерении, я собрал всю силу воли в кулак и решил хотя бы неделю совсем не включать ноутбук. Вместо этого я стал заглядывать к приятелям, возвращался поздно домой и перелистывал книги. Так минуло несколько дней.

28 апреля

Утренний сон прервался из-за раннего звонка. Я подошёл к будильнику, но он молчал и показывал всего лишь начало девятого. Звонил домашний телефон. Не до конца проснувшись, я взял трубку и, пробубнив, представился:

Голос был незнакомый, и я недовольно переспросил:

Послышались искренние растерянность и удивление:

- Галя?! Ты?! - Я настолько не ожидал такого события, что никак не мог поверить в происходящее: - Это ты?!

- Нет, что ты... Просто я никогда не думал, что ты позвонишь мне... Галя!

- Как ваше здоровье? Я тут телефон поменяла и потеряла номер Ники. Вы мне можете его дать?

- Да, конечно. - Я разыскал в записной книжке нужную страницу и продиктовал тебе цифры.

- Галя, подожди. Я снова сделал очень много творожной пасхи - семь литров. Можно я пасхой с тобой поделюсь?

- Галя, а куличи? Можно я куличи тебе принесу?

Закончив разговор, я сразу же трепетно, как найденное сокровище, сохранил твой номер телефона. Твоё имя с магическими цифрами закрасовалось и в трубке, и в двух записных книгах, и в электронной почте. Я ходил по квартире и не мог поверить: ты сама мне позвонила!!! Я даже номера твоего никогда не спрашивал, думая, что ты воздержишься мне его давать. И вот ты сама звонишь... Я включил ноутбук и заглянул в "дневники". Четыре пропущенных сообщения от тебя за последние три дня:

"Спасибо, что написали всё, как есть. Вы меня, конечно, не совсем правильно поняли, но это не так уж важно. Вы начинаете более разумно думать и, надеюсь, что мы уже пришли к правильному решению. Поймите, иначе никак не может быть".

"Не успела вчера спросить, как Ваше здоровье?"

"Напишите, пожалуйста, телефон Ники, если у Вас есть. У меня новый телефон и случайно удалила несколько контактов".

Оказалось, достаточно было отпустить тебя, чтобы ты никуда не уходила. Как же я раньше не решался этого сделать? Бог есть! Счастье есть! Любовь есть! Ты мне звонишь! Сама!!!

Вечером после работы я позвонил Нике и выведал, не звонила ли ей ты. Ника ответила, что нет. Я ликовал: в восемь утра спрашивать чужой телефон - только повод позвонить мне. В "дневниках" мы снова выясняли отношения:

- "Галя, может, Вам нужна форма для кулича, тогда я принесу её завтра в храм? У нас с Вами отношения чем-то похожи на отношения Украины и России. И... я сегодня снова очень счастлив и на работе, и вообще... День начался хорошо.. Надеюсь и Вы не тонули в трудностях, а видели во всём наполненную, осмысленную, отвечающую Вам взаимностью жизнь. Счастливо!"

- "Сплошная взаимность, что тут скажешь... Вообще идея хорошая, мы хотели с сестрой сделать куличи, но совсем нет времени... Завтра никак не успею, тем более это не так легко делается, и лучше не спешить. Так что не берите. Спасибо".

- "Она будет с Вами на Пасху? Я очень хорошо пеку торты, пироги и куличи тоже. Если бы Вы мне позволили для Вас помимо творожной пасхи и кулич испечь, то я вложу в него столько сил и радости, что он понравится и Вашей сестре, и соседям. У меня всегда вкусное тесто. Соглашайся, Галюня..."

- "Спасибо, Вы очень добрый человек, но сделайте лучше что-то другое и полезное для себя. Тем более, сколько нам нужно... а соседи... у них уже была Пасха месяц назад".

- "Для себя неинтересно, да и для себя много всего. Для Вас сразу загорается желание... Для вас одной почему-то хочется всё делать. Хорошо, к куличам я сам спокойно отношусь. Не буду".

29 апреля

- "Если жизнь не отвечает взаимностью, то у вас конфликт с самой собой. Вы себя не принимаете, не любите, не довольны собой и требуете от себя не вашего... Галя, скажи, если тебе придётся переехать в другое место, то это произойдёт в первых числах сентября? В августе ты ещё будешь жить здесь? Мне нужно заранее сообщить на работе, когда я планирую отпуск на Родину, а я не могу этого сделать, пока не узнаю, когда у Вас переезд. Зная Ваш характер, предполагаю, что Вы мне не ответите совсем или же ответите уклончиво, и я никуда благодаря вашему "дружелюбию" в этом году не поеду..."

- "Подала, но это не играет никакой роли, к сожалению".

- "Прости, я не знаю твоих планов, и мои предложения тебя могут задеть..."

- "Всё нормально. Я сама ещё ничего не знаю. Как Бог даст".

- "Хорошо. Главное, из нашего города не уезжай. Счастливо!"

- "Андрей, я Вам уже говорила об этом и не раз. Это будет как раз самый лучший выход их ВСЕХ ситуаций, которые сложились к этому времени".

- "Галя, ты так говоришь, словно из Москвы ты тоже бежала. Ты случайно не бежишь ВСЕГДА из ВСЕХ ситуаций? Если ты хочешь, то меняй города и страны, главное, ты не беги ОТ, а иди К. Иначе так и будешь бегать. Я тебя считаю самой сильной из всех твоих сверстниц, самой целеустремлённой. Не бегай от жизни, смотри ей прямо в лицо - она тебе уступит".

30 апреля

Утро снова началось с телефонного звонка. И снова это был твой голос:

- Скажите, Андрей, а в русском магазине продают куличи? Нам нужны именно покупные.

- Не знаю, Галя, может быть. Я бегу сейчас в церковь.

Мы попрощались, и через полчаса я уже стоял в храме. Людей было не очень много - большинство готовилось к ночной пасхальной службе. Чуть впереди меня стояла одна женщина, которую я на мгновение спутал с тобой. В груди ёкнуло и тут же успокоилось. Что в ней было твоего, я уловить не мог: она была и плотнее, и взрослее тебя. Я не понимал, как можно было её даже на секунду с тобой перепутать. Подошла Наташа и шёпотом спросила, не забыл ли я принести три кулича, которые она месяцем ранее попросила подержать у себя в морозилке до Пасхи. Я вспомнил, что забыл. Пришлось срочно ехать домой за наташиными куличами. Когда через двадцать минут я снова подъезжал к храму, то снова смутился тем, что принял за тебя идущую навстречу девушку. Она шла и улыбалась конкретно мне, и я не мог понять, кто это. Я хотел проехать мимо, когда она поздоровалась:

Это было произнесено твоим голосом. Я развернулся и понял наконец:

Твоя сестра улыбалась, и улыбками вы тоже были похожи.

- Виктория, можно я вам куличей своих дам? У меня их четыре.

Твоя сестра с лёгкостью согласилась. Я на всякий случай предупредил:

- Галя разрешила только творожную пасху принести, а от куличей отказалась...

- Приносите! Нам очень даже нужны куличи. Мы совсем без них остались.

Я заметил, что Вика явно мягче и добрее со мной, чем ты. И был рад, что появилась возможность насобирать тебе корзину пасхальных гостинцев.

- Тогда я вам позвоню через два часа, и мы у "Абатона" встретимся. Вам только выйти нужно будет и пройтись двести метров. Хорошо?

Вика кивнула головой, и мы разошлись, договорившись о встрече.

Приятно и легко дышать, когда знаешь, что через неделю, день или же час точно увидишь тебя, и ты сама этой встрече рада. Это время становится необычайно прозрачным. И становится даже жаль, что оно тратится. Со знанием того, что через час мы встречаемся и что наша встреча близка и неизбежна, можно жить ВЕЧНО. Вечно знать, что вот-вот я тебя увижу!!!

Мне даже не важно было, что о встрече я договорился с твоей сестрой, а не с тобой.

После освящения куличей я набрал в овощной лавке килограмм только-только появившейся черешни и упаковку кедровых орехов. Собрал дома пасхальную корзину, накрыл всё узорчатым полотенцем, нацепил на себя костюм и с задранной на затылок кубанкой помчался к "Абатону".

Капал редкий дождь. Я прижимался к зданию кинотеатра и всматривался в сторону общежития в ожидании вас обеих. Вскоре я разглядел твою куртку и натянутый поверх капюшон. Ты казалась крупнее обычного. По мере приближения становилось понятно, что это не ты, а Вика. Мы снова, несуразно улыбаясь, поздоровались. Вика сразу же странно отметила:

- По вам видно, что вы от своего не отступите.

Не знаю чем, но, видимо, мне удалось произвести на неё впечатление.

Вика утвердительно кивнула, и я передал ей под дождём праздничную корзину.

В храм вечером я пришёл как раз к крестному ходу. Из кармана пиджака достал одну из припасённых заранее свечей - из опыта знал, что к свечному ящику в это время было не пробиться. Православный люд с зажжёнными свечами в руках неторопливой рекой вытекал из церковных ворот. Впереди шествовали хоругвеносцы, за ними несли святые образа, далее певчие и священники. Воцерковлённые прихожане все как один, кто громче, кто тише, тянули торжественные слова стихиры: "Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех...". "...и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити", - подхватывало большинство шагающих вокруг храма. Свечи иногда задувало, и люди оглядывались и тянулись к тем, у кого ещё светилось пламя. Я тоже оглядывался. Пройдя половину круга, я сделал несколько шагов в сторону и всматривался в светящиеся от огня лица шествующих. Часто проплывали лица почти позабытых знакомых и бывших приятелей из разных времён прошлой жизни. Мы здоровались глазами и направляли взгляды дальше. Наконец, в конце шествия я разглядел того, кого искал: тебя и Вику. Я дождался, когда вы поравняетесь со мной, и примкнул к вам. Вике я сразу же зажёг ещё одну припасённую свечку. Ты от свечи наотрез отказалась, и Вика, заглаживая твоё упрямство, поделилась:

- Мы не успели вовремя к свечному ящику подойти.

Возле ворот шествие встало. И после нескольких песнопений отец Иоанн впервые произнёс долгожданное "Христос Воскресе!". Для многих из стоящих в людской реке семь строгих, напряжённых недель остались позади. И все с воодушевлением воскликнули в ответ: "Воистину Воскресе!".

Возле нас остановился фотограф и попросил тебя взять у него свечу, чтобы освободить ему руки. Пока ты держала его свечу, он щёлкал камерой в разных направлениях, пытаясь охватить весь праздник. Я наблюдал за ним и ждал, не догадается ли он сфотографировать тебя в профиль. Как мне показалось, он аккуратно и незаметно это сделал. Ты порывалась пару раз вернуть ему свечу, но он, оценив твою красоту, захотел оставить её у тебя и вежливо настоял на этом.

Вскоре все хлынули снова внутрь храма. Вы с сестрой протиснулись в раскрытые настежь двери и встали далеко справа возле "Неупиваемой Чаши", надеясь успеть исповедаться. Я нашёл себе место, откуда иногда можно было подымать на тебя глаза. Ты сияла. Изредка что-то шепча сестре, ты тянула к ней голову, и твои глаза светились лаской и счастьем. Было очевидно, что ты её очень любишь.

К концу ночной литургии людей поубавилось, но храм продолжал оставаться полным. Причастие. Три длинных очереди к трём Чашам. Начались христосования с троекратными поцелуями. Во мне перемешались праздничная радость и волнение, и после каждого поцелуя мне приходилось заново искать тебя глазами.

Начали накрывать роскошную трапезу. Столы ломились от праздничных блюд, и молодые прихожанки разносили на подносах салаты и бутерброды, на ходу целуя знакомых в щёки. Кристина, Ульяна, Ника с сияющими лицами помогали украшать столы. Ты с сестрой скромно, тихо стояла в стороне, и я не решался к вам подойти.

Через пару минут, обнимая то одного, то другого брата во Христе, я совсем потерял тебя из вида и, обойдя все столы, понял, что тебя на трапезе уже нет. Я выбежал на улицу, обежал всю предхрамовую площадь и сразу же увидел две девичьи фигурки, удаляющиеся по предрассветной безлюдной улице в сторону Квартала Палисадников. Я даже не успел догнать вас, как вы обе оглянулись. Я чувствовал, как ты ждала этого, как уверенно убеждала сестру: "Увидишь, он нас сейчас непременно догонит". Я спрыгнул с велосипеда, бросив его на асфальт, а вы обе по очереди обняли меня и "похристосовались". Всё оказалось искренне и просто.

- А мы вас искали и не нашли, - радушно произнесла ты.

Вика протянула мне пакет с пасхальными подарками. Я блаженствовал: снова провожал тебя. И ночью, и без упрёков, и с миром...

1 мая

День выдался солнечным, дома сидеть не хотелось, и я, недолго думая, снова поехал в церковь. "Детская" литургия уже закончилась, и многие родители и дети грелись на переполненной солнцем площади. Среди них я разглядел Лукьяна с женой и детьми. Мы поздоровались, похристосовались, лениво заговорили о погоде, пока его жена Гюльнара вдруг сама не отправила нас играть в бильярд:

- Вы, наверно, развлечься хотите? Так ступайте! Что вы будете с нами сидеть?

Я был приятно удивлён такой лёгкости предоставления свободы женщиной отцу своих детей и предложил ей пойти вместе с нами. Гюльнара весело отнекивалась и, видимо, и впрямь не обижалась. Мы отправились в наше "Моно" и по дороге обсуждали пришедшие в голову вопросы...

- Не может быть такого, что человек всегда сам осознанно уходит из жизни? - спросил я: - А болезнь, несчастный случай и прочее - только выбранная форма ухода, а?

- От усталости! Мир слишком быстро меняется. Человек какое-то время успевает за переменами, бежит следом, даже впереди или, скажем, несётся на гребне волны. Но на длинной дистанции он начинает сдавать и уступать миру в скорости. Многие перемены его волнуют меньше и меньше, он перестаёт воспринимать их. Окружение того же возраста тоже коснеет, устаёт и редеет. Человек с каждым годом оказывается во всё более непонятном и чужом ему мире и начинает отрицать его. Теряется интерес. Связь с удаляющимся миром становится тоньше, человек увядает и в конце концов говорит себе: "хватит".

- Это больше похоже на поезд. Человек сходит на своей станции, а поезд мчится дальше.

- Ну или так - главное, что добровольно и осознанно. А болезнь, старость - лишь видимость.

- Старение, по-твоему, добровольно и осознанно?

- Опыт, наверно. И личный, и передаваемый поколениями. Привычка!

Мы зашли в кафе и оставили вопрос открытым. Как обычно, кроме нас и новой девушки за барной стойкой, никого не было. Солнце уже пробивалось в западные окна, и было по-весеннему светло. Мы сыграли несколько партий, разглагольствуя на тему счастья и запивая невостребованные идеи чёрным кофе.

- Твоя цель жизни - Царство Небесное? - посмеивался надо мной Лукьян.

- Да, но не город, выложенный из драгоценных камней, а выход в новые измерения. То, что не удаётся здесь, там воплощается совершенно легко. Там Галя меня непременно любит.

- Вот зачем тебе Царство Небесное? Из-за женщины?

- Из-за доверия. Там царит истина, а истина, добро и любовь - разные названия одного целого. Ну каким будет Царство Небесное, если там вражда с любимым человеком сохраняется?

Не успевая наговориться за бильярдом, около трёх я провожал Лукьяна до городского центра. Там он брал билеты в метро и ещё полчаса добирался до своей семьи. Мы шли привычной дорогой через парк, который заканчивался на перекрёстке, где мы с тобой обычно прощались. Каждый раз, проходя это место, я повторял ему: "здесь ходит Галя". Он посмеивался над моей ситуацией и иногда добавлял: "какие-никакие, но это уже отношения".

Переходя светофор, мы столкнулись с тобой и Викой. Вы только вышли из Ботанического сада и в растерянности смотрели на нас. Ты обратилась ко мне:

- Важно, Галя, ещё как важно. Скажи, пожалуйста, для чего ты звонила?

Ты как сфинкс лишь улыбалась в ответ. Я представил твоей сестре Лукьяна и предложил продолжить день в кафе у "Абатона". Ты заартачилась, но после того как Вика кивнула, уступила:

За уличным столиком я оказался напротив тебя, и ты демонстративно села вполоборота, закинула ногу на ногу и закрылась ладонью, облокотившись о стол. Рядом с тобой сидела сестра. Я почти не помню, о чём мы беседовали. Виктория вела дискуссию о целях в жизни, о том, как тяжело порой выступать на публике, и мы с Лукьяном удивлялись её, казалось, высокомерному отношению к слушателю. Я регулярно просил тебя развернуться ко мне лицом, на что ты отнекивалась и даже надела солнцезащитные очки, чтобы лишить меня возможности вообще смотреть тебе в глаза. Лукьян попытался высказаться о счастье как единственной настоящей цели в жизни, при этом заявляя, что он православный буддист, за что был высмеян и пристыжён вами.

- Вы не можете быть счастлив, не имея Господа внутри! - наперебой убеждали вы его. - Если нет упования на Бога, то ваше счастье - обман.

Мне совсем не нравилось, как формально и заученно вы останавливали его, но защищать его я тоже не хотел, не желая отстаивать его христиано-буддизм. Когда же поднялся вопрос, касающийся моих поступков, то он также оказался не на моей стороне.

- Лукьян, скажите, это нормально, когда взрослый человек часами простаивает под окнами общежития и стучится в дверь? - спросила ты.

- При чём тут Лукьян и Вика? Это наши отношения, Галя.

- У вас с Галей нет отношений и быть не может, - вступилась твоя сестра. - Лукьян, объясните другу, что это ни в какие рамки не лезет.

- Андрей, это ни в какие рамки не лезет, - передразнил то ли меня, то ли Вику Лукьян.

Я попросил Лукьяна не вмешиваться, но он всё-таки продолжал:

- Да, заходить в общежитие - это слишком. Пусть провожает по воскресеньям как обычно до моста или перекрёстка. Но не дальше и не в другие дни.

- Ну спасибо, "друг". Твоё мнение здесь не играет роли, - возмутился я.

Ты же подхватила его идею о проводах только по воскресеньям и подвела итог:

- Большинство решило, что только до перекрёстка.

- Но я не хочу решать такие вопросы с посторонними. Твоя сестра и Лукьян ни на что влиять не будут.

- Нет. Галя же пойдёт провожать вас на вокзал, а я её.

Мы встали из-за стола около шести вечера. Ты смутилась, когда узнала от официанта, что всё уже оплачено:

- Только попробуйте ещё раз расплатиться за меня... - И, обращаясь к сестре, добавила: - Вика, если он придёт провожать тебя, то мы позовём Кличко, и его уже не будет...

Вы обе были в каком-то непонятном, приподнятом духе и на прощание, пританцовывая, пропели:

Я пошёл провожать Лукьяна. Он был задет Викиными насмешками, в чём сам же мне и признался. Я же был раздражён его предательскими советами видеться с тобой лишь по выходным. Попрощались мы холодно - лучше бы и не встречались сегодня. Так несуразно провести вечер с тобой было обидно..

2 мая

Хотелось быстрей загладить вчерашний осадок, и я предложил тебе снова встретиться у "Абатона" на обеденном перерыве. Ты, как я и предполагал, вежливо отказалась. Я сообщил, что всё равно буду ждать тебя в половине второго возле касс кинотеатра. Час я провёл в безнадёжном ожидании и вернулся на работу.

Вечером мы разговорились по телефону. Я пытался узнать день твоего рождения, а ты увёртывалась от ответа:

- Так вот, день рождения мой тридцать второго мая!

В свою очередь, я пытался сравнивать тебя со сверстницами:

- Почему другие девушки в храме без задних мыслей подходят и обнимают меня при встрече? Почему они не приписывают мне мечтаний о "запретном плоде"? Они не говорят мне вежливых и неживых "здравствуйте, приятно вас было увидеть, до свидания".

- А вы приударьте за ними, как за мной, тогда поглядим. Давайте вы в кого-нибудь ещё влюбитесь, тогда я стану вашей подругой - буду вместе с вами бегать и помогать вам.

- Галя, можно я тебе о грехе напишу, о своём взгляде на грех?

Ты удивилась постановке вопроса, но уступила:

3 мая

Совсем не работалось и не обедалось, хотелось примириться с тобой. Я не знал, на какой ноте искать понимания и терялся в мыслях. Обеденный час истратился на составление электронного письма.

"Когда тебе было шесть лет отроду, я искал выход из одного дремучего леса. Так бывает. Выхода, казалось, не было - что не могло быть на самом деле. И я был вынужден расширить масштабы поиска до вселенной. Раз вселенная бесконечна, то в ней существуют все возможные ходы и выходы. Если в этом мире я помахал тебе на прощание правой рукой, то где-то там я помахал тебе левой. А где-то ещё мы и вовсе не расстаёмся. И так бесконечно: от вражды и равнодушия до самой невероятной близости. И все эти отношения и моменты присутствуют непременно всегда, потому что время в таких масштабах всего лишь одно из многих непервостепенных измерений. Таким мне показалось устроение жизни. Да и это ещё не всё: даже законы в этих мирах бесконечно разняться: в одних одни аксиомы, в других другие. Единственное, что во всех версиях жизни общее, это ты. Это тот, кому ты говоришь "ТЫ". Не спеши осудить такой взгляд как христианка... Нисколько это не противоречит учению Церкви. Это вопрос совсем в иной плоскости. И более того христовы слова "имеющий Веру с горчичное зерно скажет горе сей, и она сдвинется..." разве не подтверждают, что в масштабах вселенной "обителей много", и все они творятся самим верующим? Так вот, я знаю, что обязательно в каком-то из миров ты, Галя, меня любишь. По-настоящему сильно любишь. На то она и бесконечность... Так вот я и хочу оказаться в том мире. В этом мире ты досадуешь на меня и не знаешь как избавиться. Это тоже имеет место быть. И это лишь моя ошибка, что я оказываюсь раз за разом там, где у тебя со мной вражда, и ты высмеиваешь и унижаешь мои чувства. Утром я открываю глаза, и какой-то приёмник внутри постепенно доводит до моего сознания, какие у меня с тобой отношения. Может, дело лишь в приёмнике, понимаешь? Я могу тебя разлюбить, правда. Просто заставить себя отказаться от тебя. Вот тебя в тёмных очках я бы всегда обходил без внимания, но я же знаю тебя по храму, я там тебя увидел. И я не хочу отказываться от любви из-за твоих иногда тёмных очков - я это всё буду обелять, ты всегда будешь для меня в белом... Я найду тот мир, где ты меня любишь. А ты можешь выбрать себе свой собственный мир. Но в моем мире ты тоже будешь - та же самая Галя".

Обеденный перерыв давно закончен. Бегу на работу.

"Спасибо Вам большое за такие письма. Вы знаете, они меня всё больше и больше радуют. Чем дальше мы с Вами "общаемся", тем лучше Вы открываете себя как хорошего и правдивого человека! Влюблённость это, конечно, понятно, но когда у человека долго не получается добиться своей цели, то он в конце концов начинает говорить правду. Спасибо, что называете вещи своими именами. Жаль, только, что подобного рода ситуации я встречаю часто, а банальность, как Вы знаете, не так радует. Если с моей стороны нет взаимности, учитывая ещё то, что Вы невероятно всё преувеличиваете и наглеете, то даже в этом случае я никогда бы не позволила бы себе Вас унижать. Единственное, если Вы действительно так думаете, то как при всех этих негативных качествах, обстоятельствах Вы не можете меня разлюбить? Ведь если человек стоит в храме - это ещё ничего не означает (Вы же говорите, что в храме меня полюбили, а не на улице в очках). Ведь я могу быть гораздо хуже любого атеиста, ходящего по улице. С Вашими теориями я могу Вам лишь пожелать удачи, потому что для меня это всё чуждо. Лучше расскажите это кому-нибудь другому. В этом плане Лукьян отличный Вам собеседник. "Я это всё буду обелять..." - не берите на себя слишком много. Всех Благ и спасибо за письма, которые все больше и больше убеждают меня в "моей теории" по жизни, которая в любом мире действует одинаково".

После твоего ответа совсем опустились руки. Мы ругались.

"Вы вольны узреть в моих словах то, на что настроены: на подтверждение моей цели "добиться вас любым путём". Это и есть банальность, но она лишь в ваших ожиданиях и разоблачениях. Вы ведь просто торопитесь разоблачить надоевшего человека, и довольны любому поводу для этого. Я не хожу в розовых очках и вижу предвзятость Вашу. Мне бы, например, не пришло в голову сказать кому бы то ни было "нам и говорить не о чем... нет обмена информацией" - в такие секунды я отчётливо понимаю, как я вам неприятен, потому что такое мало кому захочется сказать, даже врагу. Это не потому что вы мне это говорите, а потому что вообще кому бы то ни было так говорить - пошло. Если так говорить хоть кому-то одному, то никого другого говорящий уже тоже любить не может. Вот вы меня любили бы, а другому пошлость сказали - я понял бы, что вы никого не любите. Когда любят хоть кого-то, то никому другому пошлости тоже не говорят. Когда любят кого-то, то даже всех уже любят. Это я не о вас. Это я про себя: не в тот мир попал - здесь Галя уставшая и закрытая и срывается. И я пытаюсь настроиться на другой мир, и прибегаю к вам проверить: может, здесь ты добрая и ласковая... Но я никогда не хотел, как вы однажды сказали "сладкого запретного плода". Пока вы остаётесь чужой, я и в мыслях такого не имею. Такими подозрениями вы и унижаете меня".

""Нам и говорить не о чем..." - на этом моё предложение закончилось, а "нет обмена информацией..." было сказано позже и совсем не к этому. Просто Вы сами из себя делаете жертву и пытаетесь найти мир, в котором будет в первую очередь Вам комфортно, и всё по-вашему. Дядя Андрей, не отвлекайтесь от работы, а то Ваши коллеги будут не очень этому рады. Теперь я Вас буду так называть, как знакомых моего папы. Это более корректная форма, а то как-то фамильярничаю. Хорошего вечера!!"

"Называйте как хотите, тётенька. Не могу представить, чтобы Вы сами когда-нибудь ко мне подошли: я сам против Вашей воли познакомился с Вами и против же Вашей воли поддерживаю отношения, получая постоянно тумаки и критику от Вас и от окружающих. От Вас же на почти любой вопрос один ответ: "это Вас не касается... что все меня спрашивают... это не ваше дело...". Вас то ли обидел кто-то, то ли природа такая редкая. И мне бы Вас, конечно, отпустить, только в ссоре нельзя расходиться. Мне нужно дружбы от Вас добиться, любви хоть какой-то, и тогда разойтись. Чтобы и Вам легко было и мне. А когда осадок есть, то не отпускается как-то. Может, когда уедете, всё само и закончится. Главное без осадка расстаться".

***

Боже, неужели всё это моё лукавство? Неужели я такой, каким меня видишь ты? Галя, неужели я такой?

А та, кто увидит меня иначе - "искренним" - что мне ей отвечать? "Ты слепа! Спроси у Гали! Она меня насквозь видит!"?

***

"Я уже говорила и ещё раз повторюсь, что причина во мне. Вот такой я плохой, жёсткий, бесчувственный человек. Думаю, что наверняка когда-нибудь буду жалеть об этом, и Господь не принимает таких, кто любви не имеет. Может, я и действительно только лишь "медь звенящая", но у всех людей разные истории и каждый будет сам за себя отвечать. Вы очень хороший человек и сделали много мне добра или попытались сделать, так будет точнее. Спасибо Вам за это. Единственное, что я могу сделать, так это попросить у Вас прощения за всё. Надеюсь, что я единственный человек на Вашем жизненном пути "такой природы" и, возможно, пример, как не нужно думать, жить и делать. Я догадываюсь, почему всё так происходит, и в разное время всегда иначе, но, к сожалению, не во всём вижу смысл и "для чего". Вообще есть очень много вопросов, но мы не в силах на них ответить и разгадать. Время покажет. Во всяком случае, надеюсь, что Вы со "своими мирами" не ошибётесь, а я со своими тараканами разберусь".

4 мая

Я снова патрулировал Бобровую улицу и дорогу к метро. Мне повезло, что ты непоздно возвращалась домой, и мне не пришлось долго ждать твоего появления: не прошло и полчаса с моего выхода в караул как на выходе из подземки мы встретились.

- Это снова вы? - в твоём голосе звучало недовольство. - Здравствуйте! Хорошего вам вечера! До свиданья!

- Галя, почему ты всегда сразу прощаешься? Поговори со мной.

- Не хочу! У нас с вами нет обмена информацией.

Ты начала сердиться. В этот раз на то, что не сижу вечерами дома и впустую трачу жизненное время. Ты произносила слова с невероятной скоростью, и мне пришлось перебить тебя:

- Говори, пожалуйста, медленнее. Я не успеваю понять, о чём ты.

- Х-о-р-о-ш-о! - передразнивая, стала растягивать ты каждое слово: - Т-а-к в-ы м-е-н-я п-о-н-и-м-а-е-т-е? И-д-и-т-е д-о-м-о-й, а т-о с-н-о-в-а з-а-б-о-л-е-е-т-е. Я в-о-т п-р-о-с-т-у-д-и-л-а-с-ь у-ж-е.

Я невольно засмеялся тому, как ты изображаешь робота, но чувствовал себя при этом очень глупо - я явно был сейчас тебе не к месту. Ты быстро скрылась в подъезде. В окне загорелся свет и задвинулись шторы.

В "дневниках" в этот день стояла единственная безответная запись:

"Не сердитесь.... До грозы ходить не буду. Только, пожалуйста, будьте добрее. Не вежливей, а добрее. От Вашей вежливости холодом веет. Кому такая вежливость нужна вообще? Но спасибо Вам за всё. Я тебе очень благодарен, но не могу объяснить по какой причине..."

5 мая

Я взял отгул, утром признался тебе в "дневниках", что откопал в Сети дату твоего рожденья и пошёл на литургию. По городу там и тут ходили нарядные русские курсанты с двух зашедших в порт на ежегодный праздник гавани парусников. Одна группа юных моряков из восьми человек спросила меня, какие достопримечательности можно увидеть, если они пойдут в сторону телевизионной башни, нависавшей над городом в нескольких сотнях метров отсюда. Я объяснял им, что красиво будет в Квартале Палисадников, за башней, и думал, не отвести ли их под твои окна и попросить спеть тебе какую-нибудь патриотическую песню.

Я представил себе, как юный хор в бескозырках и белых воротниках становится полукругом возле твоего подъезда. Я занимаю место дирижёра, медленно подымаю вверх правую руку с открытой ладонью и соединёнными вместе указательным и большим пальцами и плавно взмахиваю ей. Из общей матросской груди льётся трогательный целительный гимн новой жизни:

Окна общежития и балконы соседних домов оживают припавшими к ним жителями. Появляешься за стеклом и ты. В пижаме и с шарфом на шее ты сперва пугаешься и отскакиваешь внутрь комнаты: "Какой стыд! Какой позор! Этот тип хочет меня ославить..." Затем снова осторожно выглядываешь, вертишь мне у виска пальцем и гонишь русский отряд взмахами ладони: "Кыш! Кыш отсюда!". Я обречённым жестом останавливаю серенаду и, извиняясь, пожимаю морякам плечами. И тут со всех домов улицы раздаются аплодисменты и возгласы "Браво". Мы откланиваемся, махая бескозырками, и с достоинством покидаем улицу Бобров. Возле "Абатона" я искренне благодарю новоиспечённых друзей: "Вы позволите угостить вас мороженым?". "Да. Красивая девушка!" - соглашаются мальчишки.

- "Хотел час назад привести к Вашему общежитию моряков с парусника "Мир" и попросить, чтобы спели Вам морскую песню, но вспомнил Ваш характер... Выздоравливай, солнце в тёмных очках".

- "Так можно спасибо говорить и миллиону горожан, что они не пришли к Вам сегодня, и особенно зауважать их за это. Не стоит благодарности. Просто столько возможностей красивых, и я от них осознанно отказываюсь. Это так неправильно - это как растратить свою жизнь на что-то рациональное, прагматичное и скучное... Может, мне для Вас тельняшку маленькую у них выменять?"

- "Мне сегодня на неделю дают собаку. Я распихиваю обувь по шкафам, так как этот пёс грызёт, говорят, обувь. Ладно, быстрей бы Вы дали мне перевести что-нибудь".

- "Можно уже не переводить. Там очень трудно написать эту работу. Как будет время, я сама напишу. Спасибо, но пока ничего не нужно делать. Вы мне много уже всего хорошего сделали. Тем более эти моряки и т.д. - совсем не моя тема. Собака - это хорошо. Друг человека. Вам как раз сейчас".

- "Ну вот: перевода обещанного уже не будет. Умеете Вы человека обнадёжить, а потом всё отнять. Лучше бы не обещали. Это как с чаем, который я и не просил никогда, но которым Вы меня потакаете: "вот, поэтому я не напою Вас чаем...". Одно слово: Сфинкс.

Между прочим, я раньше проповеди о. Николая для прихожан в бывшем приходе переводил. А у него очень сложные мысли и язык. Но бабушки потом читали мои переводы".

- "Я более чем уверена, что Вы отличный переводчик, просто я сама ещё точно не знаю, какую тему выберу, и там очень трудно всё оформить - много требований. Поэтому давно уже хотела найти человека, которому можно было бы заплатить, и он всё сделает. Потом подумала, что мне и самой будет это полезно сделать".

- "Ну и что. Дайте мне что-то для Вас выполнить, пожалуйста".

- "Есть люди, которые просто и бесплатно сделают, но я не могу так пользоваться симпатией и добротой людей. То, о чем я Вам говорю..."

- "Это не использование. И это не обязывает никого. Любой мужчина хочет делать что-то для женщины. И он не обязует её этим, а благодарен уже тем, что она принимает его деяния. Это не значит, что они пара, просто это правильно, гармонично и это дружба. Хотите направить наши отношения в дружбу, а не в борьбу или любовь, то дайте мне, пожалуйста, перевести Вам Вашу работу. Во-первых, я буду занят вечерами, и у меня не придёт мысль, что я Вас давно не видел, и надо бы под окнами ждать Вашего прихода, потому что и так что-то делаю для Вас. Кстати, на "Ромео и Джульетту" в итоге пошли Наташа со своим сыном и администратор гостиницы в доме Чайковского. А Рита узнала, что я не пойду, и в последний момент отказалась. Она, конечно, хорошая... но есть Вы".

- "Я не знаю, кто такая Рита, и совсем не понимаю, к чему Вы это говорите".

- "И это всё, на что Вы решили ответить? Я же писал совсем о другом, о том, что дать мне переводить Вашу работу - это хорошее решение. Но Вы же упрямы, сперва раздразните: "Вы можете скоро мне помочь", подарите надежду, а потом сами же её и отберёте. И Вы думаете, это не жёстко? Это жёстко, Галя. А потом удивляетесь, почему у Вас так много проблем в жизни - это называется бумеранг: как ты с другими, так и мир с тобой. Тоже даст тебе возможность, обнадёжит, а потом отберёт. Разве ты не видишь этого? Что Вы меня всегда наказываете?"

- "Конечно нет. Просто её нужно не перевести, а сделать заново. Я сама пока не знаю КАК. Если бы всё было ясно и готово, и осталось бы только перевести, то я бы без разговоров сразу же Вас попросила. Неужели Вы думаете, что я буду Вас "дразнить". Мне что, делать больше нечего?"

- "Хорошо, спасибо, что успокоили. Пожалуйста, не забирайте надежды у человека, а оставляйте ему приоткрытой дверь, чтобы он не задохнулся. Вот Кутузов гнал Наполеона из страны, но не загонял его в угол, чтобы тот в отчаянии не стал отбиваться. Так и Вы, будьте в чём-то мудрым Кутузовым. Если хотите, то дайте фрагменты для перевода, которые точно войдут в работу. Только не отвечайте "нет", лучше "я подумаю" или что-то в этом роде..."

- "Завтра будет служба... Он всегда и так открыт до четырёх".

- "Икона "Живоносный Источник". Крестный ход. Да, каждый день до четырёх".

- "Пожалуйста. Вы знаете, что до Вознесения можно читать пасхальный канон вместо молитв и вместо подготовки к причастию. А на Светлой Седмице вместо утренних молитв лишь пасхальные часы. Просто пасхальный канон красив, и возможность его читать лишь эти сорок дней".

- "Да, знаю, но я думала, только первую неделю..."

- "И до Вознесения. И я его почти наизусть знаю. Спокойной ночи. Спасибо за мир.

- "Так вместо молитв только часы или канон тоже? Или канон только, если к причастию готовишься?"

- "На Светлой Седмице достаточно часов Пасхи".

- "К причастию, говорят, часов достаточно, но я канон и так читаю. Да, я так всегда делаю - пасхальный канон читаю к причастию. А завтра достаточно часов. Запутанно объясняю? И поститься нельзя на этой неделе. Даже если к причастию на следующий день идёшь".

- "Счастливо. Ещё про исповедь мне в Москве объяснили, что если меньше недели с последней исповеди прошло и исповедуешься регулярно, то необязательно покаянные каноны читать - например, через три дня после исповеди снова к причастию готовишься, то не надо покаянных канонов".

- "Если время позволяет, то лучше вычитывать. Другое состояние..."

- "Там много чего в этих молитвах... полезно для души. Это да... На Светлой Седмице не надо".

6 мая

"А не может быть такого, что человек всем, кто его любит, кто к нему расположен, мстит?

Я читал, что так бывает у тех, кто редко был с родителями, с отцом, например. И во взрослом возрасте они подсознательно тем, кто их любит, начинают мстить за недостаток внимания в детстве. Они стараются высмеять, очернить, разоблачить чувства других к себе, пытаются наказать своим полнейшим игнором любого, кто привязан к ним. Не может такого быть?

Эти люди относятся ко всем ровно, а с пренебрежением лишь к тем, кому они нравятся или как-то близки. Они как бы показывают, что их любить нельзя, что не надо уже любви, уже поздно, раньше надо было, а теперь я сама справлюсь с жизнью, не мешайте. Отойдите от меня в сторону и не смейте мне помогать. И тогда они любят только сестру, которая в такой же ситуации, но больше никому не доверяют.

Вполне возможно я ошибаюсь. Ведь Вы любите профессора. И родителей".

"Галя, ...это самое любимое слово у меня последнее время, от которого всегда или вздрагиваю и раскрываюсь или в груди всё сжимается...

Так же и от вашей походки мальчишеской - знаете, я однажды этой зимой по дороге к храму увидел на противоположной стороне дороги девушку в длинной светлой куртке, которая шла как мальчишка, и первой моей мыслью было сравнение с Вами: Галя ходит изящней... Каково же было моё удивление, когда через пару секунд эта девушка посмотрела через дорогу на меня Вашими глазами. И сразу Ваша походка стала узнаваема. Вы тогда поздоровались и тут же попросили ехать вперёд...

Но хватит лирики - в моём исполнении она Вам неинтересна и неуместна, уже потому что я жил на Земле до Вас аж целых двадцать два года. Лет пять без Вас ещё куда ни шло, но двадцать два переходит всякие рамки. Согласен с Вами полностью.

Грех не только наказуется в веке будущем, но и разрушает человека непосредственно: сказывается на его физическом здоровье, силе духа и на событиях, которые этим грехом притягиваются.

Галя, дальше я ни в коем случае не о Вас, а вообще о человеке.

Я вам писал уже, что человек видит и осуждает в других только то, что сам имеет внутри себя, иначе бы он вообще не заметил этого и не давал оценки. Это не значит, что видящий блуд, сам блудник, а то, что видящий блуд уделяет блуду особое внимание, а положительное или отрицательное - не играет роли. Плюс, минус - это всё равно внимание, а внимание - это затрата силы, которая даётся совсем на другое. И вот это внимание ко греху (а осуждение - тоже внимание) - это притягивание этого греха в свою жизнь. Всё притягивается вниманием (любовью, симпатией, интересом, антипатией, страхом, отвращением) - и вот уже человек, осуждающий грех, сам непременно впадает в него. Он притянул его своим упорным, настойчивым вниманием. Это как пружину натягивать, давить, давить... и в какой-то момент она вдруг соскальзывает, распрямляется, и человек летит в другую крайность. В монашестве остужают чрезмерное рвение - легко сорваться и впасть в другую крайность, пуститься во все тяжкие...

Упорная борьба с грехом и сам грех - это две стороны одной медали. Единственный способ удалиться того или иного греха - перестать замечать его, перестать уделять ему внимание. Так же и во всём: освободиться можно, лишь перестав думать о проблеме, о болезни и переключившись на решение и действие. Тогда сила идёт не на проблему или болезнь, а на созидание и выздоровление - это огромная разница. Как только ты начинаешь созидать, то внимание со всех проблем, грехов, болезней снимается для созидания, у человека освобождаются огромные силы, и он даже не может понять, откуда они, а они всего лишь тратились на поддержку всякого мусора в голове...

Ещё о грехе, разрушающем непосредственно: если человек улыбается, а внутри подавляет в себе гнев, раздражение, то это несоответствие внутреннего и внешнего, эта дисгармония подрывает и здоровье, и благоприятные события. Лучше уж выплеснуть гнев искренне, чем притворяться и обманывать себя и других. Главное, чтобы неправда внутри не оставалась, иначе сбои начнутся.

Ну а о врагах или досаждающих: что этот враг от меня хочет? Что мне ему дать, чтобы он перестал тревожить. Бывает, что это сущий пустяк, например, уважение. Этого бывает достаточно. Но, Галя, это я не про нас - пожалуйста, не уважайте меня, мне так хорошо с Вами".

"Спасибо за письмо, было очень интересно почитать! О моей походке тоже... Вы не первый человек, который мне об этом говорит".

7 мая

"Христос Воскресе! Доброе утро! Галя, я вспомнил: мне всего 28 лет..."

Служба в деревянном храме. Я впервые за месяц решился побеседовать с о. Иоанном:

- Батюшка, мы с Галей продолжаем общаться, даже больше чем раньше.

- Тогда не посвящайте меня больше в ваше общение.

Хорошо, я и не хотел об этом говорить. Больше не буду связывать себя какими-либо обещаниями, тем более по поводу тебя.

8 мая

Тебя в храме не было. Ты даже не предупредила, что уехала.

- Она раньше сообщала, когда уезжает, а теперь даже словом не обмолвилась. Почему она не может написать, когда вернётся?

- Это я её попросила, не говорить вам, когда она вернётся.

Такого явного вранья, видимо, Вика и сама от себя не ожидала, поэтому на мою просьбу, перестать нести ерунду, она сразу же прокололась и рассмеялась. Мне тоже стало смешно:

- Вика, лучше просто не отвечать, чем врать без повода.

- Да приедет Галя скоро. Только перестаньте её ждать.

9 мая

День Победы на чужбине мало кто праздновал. Лишь редким знакомым можно было позвонить и поздравить их с праздником. Когда-то в этот день я оказался в монастыре зарубежной церкви. Паломники и некоторые монахи скромно поздравили друг друга с Победой, а за вечерней трапезой вернувшийся издалека архиепископ сам поднял эту тему и настойчиво произнёс: "Сегодня не День Победы, а День окончания войны. Никакой Победы в этом нет".

Тогда меня очень задели те слова, и больше никогда в этот монастырь я не ездил. Архиепископа же того, объяснил я себе, ничего с моей Родиной не связывает. Разве что владение русским языком, и то с акцентом.

Тебя с праздником я поздравлять не решился: однажды мы уже неосторожно задели тему войны, начавшейся в твоём городе.

- Представляю, на чьей вы стороне! - сказала ты.

- На чьей же, Галя, мне быть, как не на стороне Родины?

В Сети я нашёл анонс твоего экзаменационного концерта в июле. У меня же намечался третий показ спектакля, в котором я играл главную роль вместо Лукьяна. Я очень хотел, чтобы ты меня увидела на любительской сцене.

- "Седьмого августа я снова играю главную роль в спектакле. Пожалуйста, приходите".

- "Честно говоря, я не уверена, что буду в городе в это время. Тем более я не самый лучший зритель".

- "Галя, а я хороший зритель, и я приду к Вам седьмого июля и буду тихо себя вести. Я был много раз на экзаменах моих знакомых... Галя, я Вас люблю... Когда Вы вернётесь?"

- "Скоро. Я Вас очень прошу, пожалуйста, не приходите!!! Очень очень прошу! У нас с сестрой, дай Бог, будет концерт в Доме Чайковского 12 июня. Я Вас ещё на какой-нибудь концерт приглашу, но 7 не приходите, пожалуйста! Есть очень много причин, и я очень надеюсь, что Вы хотя бы раз не будете делать что-то специально!"

- "Галя, объясни почему. Ты же можешь объяснить так, чтобы я понял? Когда ты загадками отвечаешь, то мне непонятно. Ты даже не можешь сказать, когда ты вернёшься, и я каждый день по много раз еду к твоим окнам и простаиваю возле метро. Ты даже не представляешь, как мне стало легко, когда ты сегодня вообще что-то написала. Зимой ты говорила: "меня в эти выходные не будет", и я ждал следующих... Я понимаю, что ты вольна и когда-то можешь совсем уехать..."

- "Долго объяснять, но я буду Вам очень благодарна за понимание!"

- "Никаких загадок нет, Вы сами себе их придумываете".

- "Нет загадок? А "долго объяснять" - это не загадка?"

- "Спасибо! И прошу Вас, хватит ходить и ждать везде. Это бессмысленно!!! Лучше полезным делом заняться. Честно Вам говорю!"

- "Может быть, правильней было бы здесь поторговаться? Вы что, не можете сказать, когда вернётесь?"

- "Вы сами начали торг: "я вас на другой какой-нибудь мой концерт приглашу"".

- "Только очень прошу Вас, без Ваших сюрпризов. Мне очень будет обидно".

- "Я не люблю, когда кто-то приходит, тем более многие вы уже пропустили, недавно были. Это плохая идея. Как-нибудь в другой раз. Обидно, если Вы снова что-то придумаете, а этот концерт совсем этого не предполагает".

- "Что я пропустил? Вы что, боитесь приглашать знакомых? Давайте так: другой концерт, вы приходите ко мне на спектакль в августе, и мы в конце мая целуемся..."

- "Вы, конечно, простите, но у вас совсем уже крыша поехала".

- "Вы себя лучше в чувства приведите. Спокойной ночи".

- "Тогда просто другой концерт, и Вы приходите на мой спектакль. Простите, Галя. Очередная дурацкая шутка. Спокойной ночи!"

***

Когда-то меня бросила жена. Разрыв был долгий, продолжительный, но тот момент, когда окончательно понимаешь, что всё, оказался ярким. Мы шли от общих друзей по долгому прямому шоссе, а в ночном небе сверкали сухие молнии. И на фоне этих вспышек эмоционально бранилась моя уже почти бывшая супруга. Её длинные белокурые волосы метались так же, как и небесные электрические разряды за её спиной. От перенапряжения я отключился, перестал внимать словам и упрёкам и только смотрел на эту схожесть вздрагивающих белых волос и молний. А потом хлынул тёплый дождь.

Также я однажды отключился и в армии. Будучи на втором периоде службы я получил за пререкания два раза подряд по пять нарядов вне очереди. И на седьмом-восьмом наряде, изнемождённый от двухнедельного недосыпания, я едва изображал из себя дневального на "тумбочке": в открытых глазах мерещилось и сливалось воедино всё, что было накоплено в голове за восемнадцать лет. Всё плавало и доносилось эхом. И в какой-то момент у меня внутри произошёл ощутимый щелчок. Как будто какие-то предохранители полетели или выбило пробки, и вдруг стало легче лёгкого: прозрачно и ясно. И ещё очень весело. Веселило всё: вот спит родная радиорелейная рота, в ленинской комнате дрыхнет сержант, на другом краю казарменного коридора кемарит такой же как я дневальный другой роты связистов, спит далёкая родная страна... В этот момент стало ясно, как всё это буду вспоминать потом, как буду дорожить этими "лишениями", а на самом деле пролетающем мимо счастьем. И ведь я поймал его тогда - поймал это тайное счастье за хвост, как Сивку-Бурку или же Жар-Птицу какую...

Но в первый раз я так вот отключился в восьмом классе. Спускался по опустевшей после занятий широкой школьной лестнице и вдруг увидел всё будто уже прошедшим, будто уже из будущего. На меня нахлынула какая-то ненасытность по школьным дням и школьным лицам, и я последние два с лишним года упивался учёбой. Особенно последний десятый год. Я словно проживал его заново.

10 мая

Набрался смелости и позвонил тебе сам. Ты была на удивление спокойна и разговорчива. Возможно, тебе не с кем было пообщаться.

- Когда вернёшься? Я простоял в метро до полуночи.

- Сами виноваты - нечего было ждать понапрасну.

- Галь, почему ты часто упоминаешь в разговорах отца и никогда свою маму?

- Я не бросал ни первую, ни вторую - они сами ушли. Из-за второй пришлось даже приход поменять - вообще чуть из церкви не ушёл. Да всё это из-за курицы произошло...

Однажды я подарил одной жизнерадостной одиннадцатилетней девочке курицу. Она очень любила их, потому что у её бабушки в деревне из всей живности были только куры. И они даже слушались, когда она давала им команду "сидеть".

Я нашёл птицу на воскресном рыбном рынке в курином ряду. Полугодовалая, с соколиным серо-рыжим оперением, изящная, маленькая - раза в три мельче обычной, чуть больше куропатки. Я не смог удержаться подарить её своей юной подружке из храма. И Анфиса - так звали девочку - была очень рада подарку.

Через три дня после дня рождения курицу мне вернули. Анфиса, обладавшая какой-то чудесной властью надо мной и почти всеми детьми в приходе, давала ценные указания: "Никому не отдавай Берту. Пусть у тебя живёт, а я её буду навещать!".

Так у меня в квартире поселилась курица. Мне не хватило жёсткости запирать её куда-нибудь, и она летала во всех трёх комнатах. Когда я приходил с работы домой, она радовалась как собака и взлетала мне на плечо - я был единственным живым существом в её буднях, и она быстро привязалась ко мне. Даже спать ложилась рядом: я отнесу её на смастерённый насест или гнездо в коробке, а она ночью перелетает на одеяло, чаще всего на грудь и засыпает. Потом начала нестись: раза два-три в неделю везде, но чаще всего на кровати я находил маленькие яйца. Со временем я стал выгуливать Берту в соседнем парке: сначала на верёвочке, а затем и без неё - когда птица уставала или пугалась собак, то вскакивала мне на плечо, и можно было идти домой. Иногда я сажал курицу на руль велосипеда. От ветра при езде крылья у неё сами приоткрывались, придавая велосипеду подобие "харлей дэвидсона".

Анфиса регулярно отпрашивалась у мамы ко мне в гости иногда одна, иногда с подружкой и устраивала мне настоящий балаган. Иногда же я сам приносил Берту в церковь. Привязывал на время службы её к сосне возле храма. А после литургии дети во главе с Анфисой запускали её летать.

Конечно, приходилось много убирать за ней. Первым делом после работы я ходил по комнатам с бумагой и тряпкой и тщательно протирал всё. Так прошло почти полгода, и я не знал, как быть дальше. Анфиса с мамой уезжали на летние каникулы к себе на Родину. Она тайно выведала точный бабушкин адрес и передала его мне. Я понял, что единственный способ освободиться от курицы - отвести её Анфисиной бабушке.

Я раздобыл справку из ветеринарной службы о здоровье птицы, приобрёл клетку для перевозки и большую чёрную сумку. Добрался до местной столицы и купил себе купейный билет на ночной экспресс до Киева. Едва приоткрытую сумку с клеткой я поставил на самую высокую багажную полку.

В купе со мной ехал всего один попутчик, который целые сутки крутил видео на ноутбуке. Звуки фильмов и стук колёс легко заглушали редкие куриные курлыканья. Больше всего я переживал за чутьё таможенников и проверку багажа. Но, к счастью, все три таможни мы легко проскочили без особых проверок.

В Киеве в привокзальном сквере я выгулял Берту и уже без внутреннего напряжения добрался на втором ночном экспрессе до областного центра, а оттуда до одной пригородной деревушки.

В семь утра я, ещё не догадываясь, зашёл в дом своей будущей тёщи. Я пробыл там неделю. За это время подвергся куче допросов и пыток. А в последний день дал обещание жениться на Анфисиной маме.

- Да, интересная у вас жизнь, но вместо того, чтобы за мной бегать, вы бы создали уже новую семью.

- Да пройдёт у вас это всё. Напридумывали себе...

- Не пройдёт, Галя, у меня к одной учительнице младших классов со школы не прошло и к вам не пройдёт.

- То вы на старших засматривались, теперь на младших... Что-то с вами не в порядке. Найдите себе женщину вашего возраста.

- А что вам волноваться - вы в любом случае скоро уедете.

***

Вечером я сидел с дежурившим в Доме Чайковского Александром. Его как и меня несколько лет назад ни с того ни с сего бросила жена. Бросили они нас, как мы считали, не от большого ума, а от потери любви и пребывали обе в гордом одиночестве. Болезненный этап расставания был давно позади, но тема для обсуждения была актуальной.

После полного фиаско во втором браке я уже не ставил себе чужих общепринятых целей. В церковной семье, где главным непререкаемым авторитетом для женщины становится священник, ничего хорошего и крепкого не построишь. Муж отодвигается в сторонку и наделяется лишь прикладными обязанностями. Истинным главой семьи становится "духовный отец" или даже прикрываемое им женское самодурство.

- Точно! - соглашался Александр. - Самодурство!

Мы потягивали чёрный бергамотовый чай из огромных стеклянных кружек за столиком ресторана, и он меня раз за разом подбадривал:

- Да не в этом дело! - горячился я и досадовал на непонимание: - Мне хотя бы доверие. И вообще когда ты сходишь к парикмахеру?

Волосы его висели космами и сливались с бородой. Он великодушно улыбался, и мы продолжали обсуждать церковный брак.

Если муж такой прихожанки ещё и не особо воцерковлён, то становится причиной всех бед и жалоб. Жена обретает ореол праведной мученицы и молитвенницы за всю семью и непутёвого мужа. При этом мужу не нужно ни выпивать, ни бездельничать - он может оставаться порядочным, хорошо обеспечивающим семью, любящим человеком. Главное тут быть не до конца или не так верующим. А ещё главнее банальное отсутствие любви к нему. Женщина встречает понимание и сочувствие в приходе, а часто и просто пропадает в нём целыми днями. Особенно это бросалось мне в глаза на примерах женщин со взрослыми, вылетевшими из гнезда детьми: муж им становился уже не нужен. С ним не считались и ставили лишь в известность о принятых без его участия решениях. Всякая попытка мужа сказать своё веское слово сводилась женщинами к бесовщине. "Он не отпускает тебя в паломничество? Вот бес его крутит!" - жалели её "сочувствующие" прихожанки. Муж, если не смирялся и не становился подкаблучником, начинал искать отдушину на стороне или в бутылке. За три года брака с такой христианкой обеспеченный человек мог оказаться в долгах, заболеть психическим расстройством и быть выброшен при помощи полиции за борт. Семья рушилась, судьбы ломались. Конечно, причина была не в авторитете духовника. Причиной было легко прикрываемое формальной верой лицемерие.

Может, поэтому первым в пятимерное пространство был взят нелицемерный благоразумный разбойник? Не удивлюсь, если и Лев Николаевич окажется с Богом рядом.

Да простит мне читатель и ты, любимая, моё занудство и поспешные выводы. Но если где-то всё стабильно, догматично и под контролем, то под правильностью там прячется лицемерие. А при сбоях этой махины необходимо приносятся жертвы. Как правило козлами отпущения становятся самые неискусные Адамы.

11 мая

Отчего происходит непонимание - от неправильно подобранных слов? Не находил себе покоя и позвонил снова твоей сестре. В это раз неудачно.

- Вика, когда Галя вернётся? Разве так сложно сказать, чтобы я не стоял ежедневно под тёмными окнами?

- Так не стойте. Вы Гале никто, у вас с ней нет отношений.

- Отношения бывают разные: враждебные, дружеские, любовные. Это всё отношения.

- Я пожалуюсь отцу Иоанну. Он вам запретил за Галей ухаживать.

- Жалуйтесь. Он мне в субботу сказал, чтобы больше его не посвящали в свои отношения.

- Конечно, общаюсь. Мы переписываемся, созваниваемся. И это вас не касается, Вика.

- Моя сестра не будет больше вам ни писать, ни звонить.

- Зачем вы вмешиваетесь? Это наше с Галей общение. При чём тут вы?

- Да нет! Это я, Галя и отец Иоанн одного мнения, а вы тут вообще не причём.

Вика бросила трубку со словами "вы меня очень обидели".

Ну вот, почему я не умею разговаривать с женщинами? Совершенно не хотел обижать твою сестру.

12 мая

В четверг в обеденный перерыв я как всегда подъехал к общежитию. Одна створка окна после недельного покоя была снова приоткрыта: ты вернулась! Я помчался в цветочный магазин у ближайшего вокзала и вернулся с семью белыми розами. Возле твоего дома я добавил к букету одну сорванную гроздь сирени и вместе с каким-то студентом проник внутрь общежития и забежал на второй этаж. Стучаться в дверь я не стал - ты наверняка отдыхала, и обиделась бы. Тем более время моего перерыва давно иссякло. Поэтому я просто воткнул цветы в левый сапог, стоявший как и вся твоя обувь возле двери в коридоре. Довольный картиной я помчался на работу.

Еле досидел до конца рабочего дня и за семь минут езды был снова на Бобровой улице. На скамейке под твоим окном аккуратно лежали отвергнутые розы. Я схватил их и вновь с очередным студентом проник на твой этаж. Снова воткнул цветы в кожаный сапог и, не зная, что дальше, взял тут же этот сапог и вынес на улицу. Я растерянно смотрел в окно и не мог принять никакого решения. Зачем мне твой сапог? Что я с ним буду делать?

Минут двадцать я повздыхал и вернулся домой. Сапог поставил отдельно от остальной обуви и смотрел на него: эх, если бы ты вся теперь целиком оказалась у меня дома. Твой сапог и ты - не одно и то же. Твой сапог - это не ты.

14 мая

Все попытки отправить тебе сообщение в "дневниках" оказались безуспешными. Выскакивало предупреждение "абонент для вас недоступен". Ты меня заблокировала.

Вечером после всенощной я собрался посадить возле храма берёзку. Решил посвятить её тебе. Саженец достался мне в большом горшке от прежнего жильца моей квартиры и стоял на балконе уже два года. Возле Дома Чайковского стояли два бородача: дежурный Александр и рыжий художник Сергей, путешествующий на своём стареньком микроавтобусе по континенту. За те пару месяцев, которые Сергей провёл в нашем городе, он чуть ли не ежедневно подходил к Дому Чайковского для общения.

У него в автобусе оказалась сапёрная лопатка, которую он мне предоставил для моей затеи. Дожидаться ночи я не стал: забрался на газон и стал выкапывать яму под саженец. Когда работа была почти готова, Сергей, стоявший с Александром невдалеке, предупредил меня:

Я выпрямился и увидел широко шагающего в нашем направлении и улыбающегося священника. Прежде чем поздороваться, я спрятал лопату за спину:

О. Иоанн поздоровался сперва с Александром и Сергеем, а потом посмотрел в мою сторону:

- Здравствуй! Новый перфоманс затеял? Что на этот раз?

Глаза о. Иоанна почти всегда искрились заразительной улыбкой.

- Да вот берёзу сажаю, - признался я. - Для Гали!

- А, берёзу, значит? Для Гали? - задумался священник и добавил: - Берёзу никак нельзя. Иначе весь газон через пару лет берёзовой рощей зарастёт. И земля эта не наша. Наша не дальше пяти метров от храма. Скажут потом, мол, русские своих берёз насажали от ностальгии.

- Нет, Андрей. Да и срежут её здесь - здесь свой садовник за клумбой присматривает. Хочешь, посади берёзу возле деревянного храма - там много места.

- Ну не на самом же, а возле храма. А эту яму закопай, пожалуйста.

Я поник головой и уныло стал закидывать землёй свежевырытую воронку. Александр с Сергеем сочувственно пожимали плечами.

15 мая

Мы встретились на подходе к храму. На дорожке между клумбами я резко затормозил и велосипедом перегородил тебе путь вперёд. Ты остановилась и попробовала обойти меня справа. Я развернул велосипед и приткнулся колесом в бордюр правой клумбы. Ты молча стала обходить меня с другой стороны. Тогда я бросил велосипед и схватил тебя за запястья. Ты с сопением высвобождала свои руки и твердила:

Я ослабил хватку, ты вырвала руки и, обойдя меня, скрылась в храме. Всю литургию я не мог сконцентрироваться на молитве и даже обрадовался, когда ты не стала дожидаться конца проповеди и вышла. Я дал тебе отойти до метро и лишь тогда побежал следом. Мы шли молча. Ты в солнцезащитных очках, пряча глаза не от яркого света, а от меня. Из-за молчания ты не остановила меня ни на мосту, ни на перекрёстке, ни у кинотеатра, и мы дошли до твоего дома. Я остался внизу.

21 мая

Утром я поехал на окраину города к Роману. Портрет получился очень ярким и солнечным: всё та же ты вполоборота на лазурном фоне. Рома был доволен работой, я тоже. Пусть ты казалась на холсте снова взрослей и снова отсутствовала главная твоя черта - детскость, но с полотна сияла очаровательной улыбкой красивая девушка.

Как я буду тебе его отдавать? Как мне возобновить общение?

"Галюня, о сапоге не волнуйтесь, ему у меня хорошо. Он стоит в прихожей в гордом одиночестве совсем отдельно от всякой обуви и никого к себе не подпускает. Над ним икона и часы. Мне, если честно, жаль с ним расставаться. Но я его непременно отдам Вам, не переживайте".

"Буду Вам очень благодарна, если завтра Вы не забудете взять с собой сапог.

22 мая

Второе воскресенье кряду мы столкнулись ещё до службы на площади перед храмом. Снова я бросил велосипед, преградил тебе путь и схватил за руки. Ты молча освобождалась и пыталась пройти. После нескольких попыток примириться я пропустил тебя.

К концу службы ты вышла на лестничную площадку и прикрыла за собой дверь. Там располагался туалет, и я ничего не заподозрил - стоял в храме и ждал, когда можно будет с тобой поговорить. Прошло несколько минут: на лестничную площадку прошли уже человек пять, а ты всё не возвращалась. Затем появилась женщина, которая была гораздо позже тебя. Я, предчувствуя какой-то подвох, сам вышел на лестницу. Ни на площадке, ни в туалете тебя не было. На втором этаже все двери были закрыты. Я чувствовал себя злодеем, от которого ускользнула Василиса Прекрасная. Было и стыдно, и больно. Под лестницей была ещё одна деревянная дверь, которая всегда была заперта. Я подошёл к ней и нажал на ручку. Она поддалась, и дверь распахнулась на улицу. Ты выпорхнула на свободу. Представляю, с каким чувством. У меня же теперь одна-единственная и неприятная роль - негодяя. Я выбежал и носился вокруг храма, спускался в метро, всматривался вдаль, пока один из прихожан не остановил меня:

Десять минут было нереально много, чтобы успеть догнать тебя до дома. Я отстегнул велосипед и отправился в погоню. Оказавшись у общежития, я позвонил в домофон. Ты была дома и не открывала. Был ли я в отчаянии? Да, был. И при этом ясно осознавал, как чувствуешь при этом себя ты. Ничего не оставалось, как вернуться к храму.

В Доме Чайковского после службы оставалось много знакомых, и я попытался переключить себя на другую тему разговорами с ними. Идти домой и оставаться в отчаянии одному совсем не хотелось. Я беседовал то с Ульяной, то с Кристиной, то с Никой о чём-то малозначащем и параллельно думал, что не может быть, что я тебя сегодня больше не увижу. Какое-то неопределённое, необъяснимое чувство явно твердило, что я ещё провожу тебя сегодня. Так я пребывал в растерянности около часа и собирался уже ехать домой, когда за окном к изумлению вновь увидел тебя. Я выбежал на площадь и догнал тебя там же где и утром. Ты совсем не удивилась встрече и на ходу произнесла:

- Я иду к отцу Иоанну! Упаду в ноженьки этому почитаемому мной человеку и со слезами расскажу, как вы за мной бегаете.

Наступал момент истины - сейчас мне будет заявлено священником, чтобы я навсегда оставил тебя в покое, и я пристыженно буду изгнан. Но возле ступенек храма ты остановилась и продолжила в совершенно другом тоне:

- Но он теперь занят крещением и не сможет меня выслушать.

После этих слов ты развернулась и пошла обратно. Я был потрясён: для чего же ты приходила? Во мне было теперь два чувства: одно - ликование, что всё-таки я провожаю тебя сегодня, что раз уж ты так снова объявилась, то осознанно или неосознанно, но ради того лишь, чтобы мы снова шли вместе по нашей дороге. Второе чувство - ужас того, во что выливается наше общение - это становится похоже на преследование. И я никакой не друг в твоих глазах, а самый что ни на есть настоящий злодей. Но так вот бросать всё и самому уйти из этого запутанного клубка не представлялось возможным. Я лишь грустно смирялся с моей новой ролью: да, я маньяк, сталкер. Роль была далеко не самая приятная, но ничего другого ты мне не предлагала.

На полпути ты всё же заговорила. Это походило на мысли вслух:

Я догадывался, что ты имела в виду: ты продолжала со мной общаться после того, как сама пожаловалась священнику на мои ухаживания. После того как я сообщил Виктории, что священник знает об этом, тебе стало стыдно: ты мучилась вопросом, как ты выглядишь в глазах о. Иоанна. Ты очень переживала, что выглядишь легкомысленной, ветреной девушкой. А я не мог убедить тебя в обратном.

- Сапог верните. Холодно, я простужусь в туфлях.

- Давайте, когда вы в магазин пойдёте - вы же ходите за продуктами?

- Но сегодня магазины закрыты, - пожаловалась ты мне как маленький едва успокоившийся ребёнок.

- Не сегодня, так завтра, послезавтра. Вы только дайте знать, что на улицу выходите.

Возле дверей общежития ты попросила подождать тебя. У меня возникло плохое предчувствие, и, когда ты вынесла корзину с пасхальными полотенцами, я наотрез отказывался её забирать. На дне корзины оказались две проданные мной тебе за месяц до этого книги - "Сто лет одиночества" и Куприн - в подарок ты их не принимала, но выкупить за один алтын я тебя их тогда уговорил. Спорить было бесполезно, к тому же больше всего я боялся возвращения красивой монастырской иконы.

Книги я через полчаса подарил в Доме Чайковского весёлому Илье и Ульяне - себе брать их не хотелось: они напоминали бы мне об отверженности.

К девяти вечера небо над городом в считанные минуты потемнело и наконец-то разразилась первая с начала года гроза. Она застала меня дома, и я заторопился. Стал выбирать брюки и рубаху, которые не жалко было промочить. Костюмом жертвовать было жаль, но рубаху я надел новую, а обувь поношенную. У книжных стеллажей долго решал, кто из поэтов поедет со мной к твоему дому. Ни Маяковский, ни Блок на грозу не тянули - им это было слишком мелко, им подавай революцию. Они просто не хотели со мной идти. Хотел Есенин. И я тоже был рад именно его компании. Книгу в твёрдом зелёном переплёте пришлось воткнуть за пояс.

Дождь бил оземь развязно и властно. Празднично и бесперебойно шарахали молнии. Люди прятались под козырьками подъездов и автобусных остановок, оглядывались по сторонам и делали небольшие перебежки. Велосипед чавкал по образовавшимся ручьям и лужам, а тело покрывалось гусиной кожей.

Гроза шумела уже с полчаса, когда я встал под фонарём возле твоего светящегося зашторенного окна. Открыл книгу и стал читать. Читать почти не получалось, и я просто смотрел на твоё окно - выглянешь ли, вспомнишь ли, что в грозу буду стоять здесь.

Через минут сорок раскаты грома начали редеть. Неужели ты так и не посмотришь? Мимо меня к подъезду промчалась счастливая студенческая парочка.

- Стойте. Можете попросить девушку из сто двенадцатой, чтобы она выглянула в окно?

Счастливые девушка и парень с готовностью согласились, но через минуту черноволосая девушка из этой пары жестами сожаления показала мне через стекло на лестничной площадке, что им никто не открыл. Я тоже пожал ей в ответ плечами. А минутой спустя я осознал, что наделал: моё обещание, никогда без веских причин не стучаться в твою дверь, было только что нарушено. Ты решила, что это я стучусь к тебе в грозу, и испугалась. Наша хрупкая дружба снова осыпалась как штукатурка. И я помчался домой. Через пятнадцать минут я уже уверял тебя на автоответчик и на мэйл, что это была девушка с третьего этажа.

На следующий день я поздравил тебя с одним таинственным праздником, ни упоминая больше о грозе ни слова. По твоему ответному "спасибо" я понял, что ты мне поверила.

24 мая

Ни в воскресенье, ни в понедельник ты не соглашалась встретиться для передачи сапога. Во вторник по электронной почте я предложил следующее:

"Каждый будний день, с 20.00 до 20.20 я буду ждать Вас с сапогом возле главного здания вашей школы на Молочной улице. Это же недалеко от Вас. Ваш опальный друг".

Ты никак не реагировала. Я прибегал вечером с работы домой, переодевался в костюм, на ходу перекусывал, хватал сапог и бежал на свидание. Школа в это время была ещё открыта, и многие, проходя мимо, бросали на меня недоуменные взгляды. Наверно, из-за того, что в нетерпеливом ожидании я то и дело размахивал сапогом.

Через три дня, примелькавшись к персоналу школы и испытывая на себе уже подозрительные взгляды, я перенёс выгул сапога к "Абатону". Ты игнорировала все мои послания. И чтобы как-то задеть тебя, я написал:

"Раз Вы и так на меня обижаетесь, то сделаю Вам замечание: помойте, наконец, окна. Во всём общежитии у Вас самые давно немытые стёкла. Уже месяц не решаюсь Вам это сказать. Но раз Вы и так постоянно мной недовольны, то теперь это сделать легче. У меня даже идея такая есть: прийти к Вам с лестницей утром и помыть стёкла снаружи. Но Вы же такая пугливая: вместо того чтобы, проснувшись, посмеяться или столкнуть меня кастрюлей вниз, Вы станете жаловаться сестре и священнику. Поэтому я не буду Вам мыть стёкла. Люблю Вас и не знаю, как сделать Вас счастливой, как помочь Вам - Вы же такая странная, дикая, необщительная".

Может, есть лишь два состояния: страх и любовь? И всё, что не любовь, - страх? Гордыня, неприязнь, равнодушие, одиночество, недоверие, злоба, ирония, ревность, ложь, блуд, чувство вины, осуждение, жадность - формы страха? Страха жить? В любви ничего этого нет. В любви человек не прячется от жизни, не отрицает ничего. Любовь - жизнь, страх - существование. Нет разделения на внутреннее и внешнее? Внешний мир и есть твоя душа?

28 мая

"Клуша, Вы уже два месяца пропускаете всенощное бдение".

А ещё ты похожа на свечку. На горящую тихо свечу.

29 мая

После проповеди ты, как и неделю назад, направилась в уборную на лестничной площадке. Закрывая за собой дверь на лестницу, ты обернулась и увидела, что я стою рядом и наблюдаю за тобой. Ты ухмыльнулась. Я отсчитал десять секунд и сам открыл дверь на лестницу. Ты стояла на ней и с насмешкой смотрела на меня:

Ты прищурила глаза, хмыкнула и из трёх дверей - в храм, в туалет и на улицу - выбрала последнюю. Я вышел следом.

Перейдя через перекрёсток, я вынул сапог и протянул тебе:

- Вот, возьмите. Даже чтобы вернуть, приходится бегать.

- Можно было бы не утаивать, когда вы вернётесь.

Мы спустились в метро. В вагоне мы стояли возле дверей. Совсем рядом - так что твои волосы почти касались моего носа. Колебания вагона едва заметно то сближали нас, то разводили в стороны. На одном из сближений я прижался губами к твоему виску и поцеловал его. Ты пришла в замешательство. Выдавила из себя: "Ну вы даёте!" Затем перешла в другой конец. Я последовал за тобой:

Ты смотрела в тёмное стекло дверей, и на лице твоём не было никаких следов обиды. Я запел: "Я любил одну милую, дорогую, хорошую..." На переходе ты сделала мне пару традиционных замечаний - не скакать и не петь - и я с радостью согласился.

За метров пятьдесят до общежития мы распрощались. Я протянул тебе по привычке руку, но ты своей в ответ не подала:

- За вашу выходку в метро! - объяснила ты причину моего наказания.

Это было примирение, и, дождавшись, когда ты отдалишься, я закричал тебе вдогонку:

1 июня

Я нарушил очередное своё обещание - не приходить на акафисты по средам, давая тебе таким образом побыть хоть на каких-то службах без меня. Я ушёл с работы на час раньше. Зайдя в притвор, спросил у дежурной Ирины, нет ли на общей беседе тебя. Ирина ответила, что ты сидишь на лавочке с правого края, поэтому тебя и невидно. Прошло около двадцати минут, когда служба закончилась, и все постепенно начали покидать храм. Я выбежал на улицу и спрятался за строительным забором на площади. Наконец, вышла ты. Ты была в новой голубой юбке до лодыжек. Она была очень лёгкая и то и дело взлетала от маленьких порывов ветра. Взлетала невысоко - до колен, но ты явно не знала, что с этим делать и каждые пять шагов останавливалась и ловила края юбки руками. Зачем-то придерживала её коленками, прижимала на пару секунд и снова пыталась продвинуться в сторону метро. Это завораживало. Я чувствовал себя юным Тиресием, подглядывающим за купающейся Афиной - если ты теперь заметишь, что я наблюдаю за тобой, то обязательно в гневе захочешь меня ослепить.

Дождавшись, когда ты перейдёшь перекрёсток, я побежал следом.

На углу Бобровой улицы ты протянула мне руку. Вместо пожатия я поцеловал её. Ты её одёрнула: "Больше моей руки вы не получите!"

2 июня

"С летней грозой Вас! С новым Счастьем! А я не могу никуда пойти ни с кем - сразу чувствую, что я не с Вами, т.е. Вы не со мной, и общество любой другой барышни будет только подчёркивать это. Вы не представляете, как я люблю грозу. Почти как Вас. Только начался гром, я сразу выехал на велосипеде и тут же проколол колесо и пошёл дальше пешком в сторону молний. Дождь совсем тёплый и дышать легко. И Вы всегда передо мной. Хочется сразу... сразу столько новых красивых идей возникает, но лучше Вам их не выкладывать, Вы же сразу вытянете из меня обещания, никогда их не воплощать... Буду молчать. Вы самая очаровательная девушка, Галя!"

"Галя, это всё же обидно, что Вы считаете меня сумасшедшим. Почему Вы так предвзято ко мне относитесь? Ведь для других я совершенно нормальный, серьёзный и спокойный. А именно Вы, та, которую я люблю, относитесь ко мне почти хуже всех. Это мне никогда не будет понятно. Вас оскорбляет моё ухаживание, и Вы отвечаете мне взаимно оскорблениями же. Так всё нелепо. Почему нельзя любить друг друга? Ведь любовь ни к чему не обязывает. Вы ради каких-то принципов не общаетесь со мной: решили доказать непонятно кому, что общения нет - сестре, себе самой, о. Иоанну, миру. А разве от Вас все ждут и требуют: когда же она прекратит с ним общаться! Разве небу, Богу угодно, чтобы Вы прекратили общаться с другим человеком? Чем Вы руководствуетесь? Я тоже хорош: не отпущу Вас никак".

3 июня

Я подъезжал к храму, когда возле метро услышал беспокойную птичью трескотню. Один из прохожих указал мне пальцем на сидящего под елью сорочонка, выпавшего из гнезда. Я пару минут наблюдал за ним, а когда никого рядом не было, взял и упаковал его в сумку, по случаю оказавшуюся на велосипедном багажнике. Сорочонок повозмущался с минуту и успокоился. Лишь его мать продолжала горланить на весь квартал. Теперь, видимо, бранясь на меня.

Устроив на кухонном подоконнике что-то вроде гнезда, я заставил проглотить птенца несколько малюсеньких кусочков фарша. Способны ли сороки говорить? В сети нашлось несколько роликов с говорящими сороками, и меня осенила новая идея: птенца откормить и за месяц научить разговаривать. Я представил себе ближайший конец лета, мы с тобой традиционно шагаем после литургии домой, и над нами кружится черно-белая птица-говорун и на весь город щебечет: "Галя красавица! Галя царевна!". Ты смущённо краснеешь и колотишь меня по груди маленькими кулачками:

- Немедленно, немедленно угомоните вашу птичку! Что вы меня вечно позорите!

Я в растерянности машу и отпугиваю питомца руками:

Но ручную сороку лишь подзадоривают такие просьбы. Она садится мне на плечо и смеётся. Потом Гуся перескакивает на предложенную ей кисть моей руки, и я протягиваю тебе статную изящную птицу:

- Познакомьтесь: Гуся, это та самая Галя, о которой мы целыми вечерами беседовали с тобой.

Ты берёшь сороку на свою руку и с любопытством рассматриваешь яркое оперенье и её умные глаза.

- Ну, вы даёте! - заключаешь ты и подбрасываешь Гусю вверх. Птица взлетает и несётся на все четыре стороны - воля!

4 июня

Я принёс птенца в объёмной сумке на службу в деревянный храм. Всю литургию приоткрытая сумка простояла на улице, и пару мальчишек, которым я успел показать Гусю, время от времени поглядывали в окна. После службы его обступили дети: редко когда можно потрогать живую сороку. Белобрысый сын настоятеля Коля не уставал ставить вопросы: "А ты будешь учить её говорить? А она летать умеет? А что она ест? Можно её попоить?"

Девчонки по очереди брали птенца на руку. Когда же пришёл черёд звонить в колокола, вещая округе о конце литургии и панихиды, сорочонок был оставлен на земле у бревенчатой стены. Мы с Корнелием поделили колокола на четырёх-пятерых подростков и задавали ритм ударов для каждого в отдельности. Птенец не захотел оставаться один и, совершенно не пугаясь десятка человеческих ног, потопал сквозь них прямо ко мне. Я был потрясён - не прошло и суток, как я его нашёл, а он уже выделял меня среди остальных как родного.

5 июня

Мы вышли их храма одновременно. До объявленной о. Иоанном лекции о церковном песнопении оставалось около часа. И ты, собравшись послушать эту лекцию, не знала, как занять оставшееся время. Мы зашли в кафе, расположенное напротив дома Чайковского на другой стороне площади.

- Один кофе и булку с корицей, - сделала ты заказ.

- Два кофе, - поправил я, и ты сразу полезла за кошельком - лишь бы самой расплатиться. Я опередил тебя и успокоил:

- Вам с собой или здесь пить будете? - спросила женщина за стойкой.

- С собой, - одновременно ответили мы и переглянулись.

- Что? Не поняла. С собой? - не расслышала женщина.

- С собой, - снова одновременно ответили мы и снова переглянулись.

Мы вышли на улицу и присели за длинный деревянный столик. Кофе был горячий, ты ела булку молча, а я смотрел то на тебя, то по сторонам, потому что соседние места постепенно занимались людьми из прихода. Затем зазвонил твой телефон, и тебе пришлось отойти к огороженному низкой оградкой дереву. Ты разговаривала долго, присев на деревянную оградку, и через пару минут я не выдержал и подошёл к тебе, протягивая стынущую чашку с кофе. Ты поблагодарила и тихо сказала, что это важный разговор. Я стал ходить и нарезать круги вокруг дерева. Потом присел рядом. В этот момент со стороны мы выглядели как пара, и я, расслабившись, сорвал стебель травы и провёл им по твоей открытой шее. Ты вздрогнула, попрощалась, закончила разговор и вскочила:

- Просила же не мешать, а вы ещё и подслушивали.

Лекция действительно уже шла. Ты выбрала себе место на пустом предпоследнем ряду. Я сел на соседний стул в последнем ряду, чтобы не компрометировать тебя своим обществом при о. Иоанне. Речь шла о крюковых песнопениях шестнадцатого века и казалась мне довольно сложной для понимания. Вёл её энергичный и воодушевлённый профессор.

Когда мы направились домой, ты меня уколола:

Вроде бы внимательно слушал и не подавал вида - у тебя не было повода так шутить. И я был уверен, что тебе самой было не легко вникать в тонкости расшифровки крюкового пения, в чём, конечно, ты не признаешься.

Мы проехали на метро. На полпути к общежитию я вдруг вспомнил:

- Галя, а ведь вы сегодня на литургию опоздали.

Ты хихикнула, затем игриво сверкнула глазами и демонстративно заявила:

Мы в это время перешли перекрёсток, я забежал вперёд и встал на одно колено. Настроение у тебя было весёлое, и я включился в игру:

- Немедленно встаньте. Что вы меня позорите при всех? - тут же опомнилась ты.

Я перестал расспрашивать чепуху, лишь забегал вперёд и радостно скакал перед тобой, а ты делала мне обычные замечания:

6 июня

Сильный приступ аллергии накрыл меня с головой. В лёгких снова скопилось критическое количество пыльцы, от которого тело всяческим способом пыталось избавиться. Утром отекло лицо, заплыли глаза, и непрестанно чихалось. Лёгким не хватало воздуха, и я мучился от удушья. В такие часы, периодически наступавшие в первые полтора месяца лета, ко мне приходило удручающее сознание того, что природа меня отвергает. Самое дорогое и святое место для меня - деревня - была в самое лучшее время года для меня закрыта. И закрыта так, как закрыт рай для изгнанного из него. Непрерывное нахождение в зелени лесов, лугов, полей в это время значило экзистенциальное отторжение и неминуемую смерть. Мне не было понятно, как я нажил себе вражду природы. Ведь это была личная вражда, а не общечеловеческая. Как я стал отверженным родной деревней и природой? Что такого враждебного я для них собой представлял? Такие вопросы я ставил себе в это время уже тринадцатый год подряд. Теперь же добавлялась к этому такая удивительно ясная мысль: я не могу последовать за тобой всюду, и, пожелай ты избавиться от меня, тебя бы легко защитила природа. Тебя бы защитила она, как Алёнушку яблоневыми ветвями. От меня.

7 июня

Гуся быстро прикипала ко мне. Подходил ли я к дому на обеденный перерыв или окончательно возвращался с работы - завидев меня из окна, сорочонок начинал сходить с ума: прыгал на подоконнике, раскрывал клюв, хлопал крыльями и таращил глаза. При входе в дом он душераздирающе стрекотал, вызывая у меня чувство вины. Первым делом я доставал из холодильника фарш, творог, варёное яйцо, огурец, пытаясь утихомирить птицу ублажениями: "Сейчас, Гусенька, сейчас милая!". Гуся лишь ругалась и плакалась в ответ.

Отделяя от всего по махонькому кусочку, который птенец с лёгкостью мог проглотить, я едва успевал подносить его голодной сороке - та жадно выхватывала его у меня и с писком глотала. На седьмом-восьмом кусочке кормёжка заканчивалась: Гуся держала еду в клюве и не знала, что с ней делать. Поскакав туда-сюда по подоконнику, она прятала фарш или огурец в цветочный горшок. С питьём проблем не было: Гуся, как я заметил, сама легко пила из глубокого блюдца.

Я должен был вас познакомить: тебя и Гусю. И, посадив недовольного сорочонка в сумку, поздним вечером я отправился в Квартал Палисадников. Окно твоё, к счастью, было темно, и я решился поджидать тебя возле метро. Через быстро промелькнувший час ожидания я заметил, как ты подымаешься по лестнице к выходу. Достав и посадив птицу на руку, я подошёл к тебе. Сперва ты вообще меня не заметила. Потом вскрикнула и отшатнулась в сторону.

- Галя, ну что вы? - ринулся я тебя успокаивать.

Ты снова отступила, и я понял, что ты немножко боишься её.

- Вам совсем делать нечего: с сороками тут ходите? - пришла в себя ты и решительно зашагала к дому.

- Просто я должен вас познакомить, - оправдывался я и затем обратился к сорочонку: - Гуся, познакомься, вот наша мама.

- Какая я вам мама?! - возмутилась ты. - Совсем уже двинулись рассудком.

Ты делала строгий вид, но время от времени всё же разглядывала птенца.

- Почему купил - нашёл возле храма. Я его говорить научу и отпущу затем.

11 июня

В субботу после обеда позвонила твоя сестра.

- Андрей, не могли бы вы нас выручить? Мы не успели подготовить программки для завтрашнего выступления.

- Да, только правильно расположить страницы и распечатать.

Мне пришлось повозиться в редакторе, чтобы разместить четыре отправленных Викой страницы на двух и подготовить всё для печати. Поэтому, когда я прибежал в копировальную, лавка уже закрывалась, и я с трудом уговорил хозяев задержаться и распечатать пятьдесят листов двухстраничного текста.

В девять вечера мы с Викой встретились у "Абатона". Я передал сорок программок - остальное сам разложил в притворе храма и в Доме Чайковского после всенощной службы. Затем из сумки вытащил Гусю и протянул твоей сестре:

Виктория вздрогнула и отшатнулась. Было видно, что птицу она если не боится, то опасается.

- Зачем? - удивлённо спросил я. - Нашёл. Отпущу, когда окрепнет.

Меня снова поразило сходство в образе вашего с сестрой мышления - вы часто задавали мне почти идентичные вопросы: "Купил ли я сороку? Постучался бы я, будь вы в спальне?". Меня это умиляло.

Вика ещё несколько раз поблагодарила за помощь и, уже собравшись уходить, вдруг добавила:

- Андрей, пожалуйста, ведите себя завтра на концерте культурно.

Умеете вы с сестрой на ровном месте так вот окатить человека из ведра. Я тогда даже немного обиделся.

12 июня

Я очень волновался. Впервые шёл на твой концерт. И ты выступала практически перед членами прихода. Перед литургией я заглянул в Дом Чайковского - вы с сестрой были уже в зале и репетировали. На службе вы так и не появились. После проповеди о. Иоанн пригласил всех в храме на концерт двух сестёр. Наташа из свечного ящика отвела меня в сторону и дала коробку с сырниками:

Сырники были совсем некстати, но я поблагодарил её и заторопился в привокзальную цветочную лавку. Моросил дождь, и я переживал за свой антрацитовый итальянский костюм от Cantarelli.

В этот раз я решил разбавить белые розы пастельно-розовыми цветами: тебе белый букет с розовыми вкраплениями, твоей сестре розовый букет с вкраплениями белыми. Никак иначе я не мог выделить цветы тебе от цветов другим - вы сестры, и букеты должны были быть равноценны.

На площади я столкнулся с импозантной чернобровой организатором концертов Алёной. Она поняла, что оба букета в моей руке предназначались артисткам, и заявила:

- Какой ты молодец - мы совсем не успели достать цветов. Тогда мы уж не будем заморачиваться - ты их подаришь.

Я не стал спорить и зашёл в Дом Чайковского. На лестнице в гардеробную я впервые встретил тебя. Ты сухо поздоровалась и прошла в зал. Сестра же твоя остановилась и приветливо вручила мне свою сумочку:

- Можно она у вас останется, чтобы я не беспокоилась?

Я был только рад - это означало, что я почти не чужой и что после концерта вы безропотно согласитесь себя проводить.

- И ещё, Андрей, мы совсем не успели позавтракать, - поделилась Вика. - Есть ли где-нибудь поблизости бутерброды?

- Сырники будете? Это не я готовил, - предложил я.

Вика с удовольствием взяла коробку с творожными лепёшками и ушла в гримёрку. Я представил, как ты голодная и взволнованная предстоящим выступлением с наслаждением ешь мои сырники. Это радовало.

Сел я скромно на предпоследний ряд и прятал завёрнутые букеты за стульями. Пришла Ника в компании подруг и удивлённо посоветовала мне пересесть на первый ряд:

- Ну что вы тут сидите? Народу не так много, идите вперёд.

Я чувствовал себя неуверенно, волновался, поэтому любой совет воспринимал как команду или приказ - совсем некритично. Первый ряд показался мне всё-таки дерзостью, и я выбрал второй.

Началось выступление. Меняли друг друга Дворжак, Скарлатти, Бах, Витали. Ты подымала глаза над нотами и порой, казалось, просверливала меня взглядом. Что эти твои взгляды значили, я не понимал, но жалел, что сел совсем у тебя на виду. Вы кланялись, снова брались за инструменты, благодарили за аплодисменты.

Концерт прошёл мгновенно: только начался и уже конец. Он был лёгок и очарователен. У всех в зале было приподнятое воодушевлённое настроение. Уже и на бис вы отыграли и поблагодарили организаторов. Ты с моим букетом в руках особенно благодарила отца Иоанна, который, к твоему большому сожалению, сам не смог присутствовать. Ты была явно огорчена этим. Казалось, что больше всего на свете ты хотела сегодня играть именно для него. Зрители постепенно покинули зал. Вика попросила меня пересчитать сумму собранных пожертвований на лечение двух больных детей. Ника сказала, что кто-то снимал выступление на видео. Это, очевидно, задело и тебя, и твою сестру. Что тут особенного? Но вам это сильно не нравилось.

- Могут выложить потом в Сеть, - объясняли вы мне одновременно: - А там и ошибки в исполнении могут оказаться...

Мне и Нике было не понять, какие могли быть ошибки при таком красивом исполнении. Мы лишь недоуменно улыбались и говорили, как всё было здорово.

Вы вернули организаторам ключи от зала, я взял пюпитр, и мы втроём отправились пешком в Квартал Палисадников. Ты всё ещё переживала, что на концерте не было отца Иоанна:

- Почему он не пришёл? Он был занят? - трогательно выпытывала ты у меня причину его отсутствия.

- Да, Галя, у него были требы. Он горячо приглашал всех на концерт, а сам не смог освободиться. Но он хотел. Очень хотел прийти.

- Ну вот мы и пришли. Вы же здесь прощаетесь всегда?

- Он уже до самого общежития ходит, - обыденно разъяснила ты сестре новые обстоятельства и правила.

- Галя! - неожиданно вспомнил я. - Давайте я с вами психологический тест проведу.

Викторию же это заинтриговало, и она попросила:

- С обеими! Можно сразу с обеими, а по очереди не выйдет, - требовал я твоего участия.

Наконец ты согласилась. Тест состоял из пяти вопросов, требовавших расширенных ответов. В первом из них нужно было представить и описать лес, в котором вы по отдельности находились. Он определял актуальное состояние человека на данный момент и был неконкретен. Во втором происходила встреча с медведем в том же лесу. Важна была ваша реакция на зверя, символизирующего общество. Третий вопрос был самый интересный и точный - он никогда не давал ошибок. Касался он лесного озера, а точнее, вашей реакции на него. Вика, проверив ногой температуру и чистоту воды, готова была искупаться. Ты же, к моему ликованию, не то что не намеривалась купаться, а даже и близко к воде не подошла. Это подтверждало твоё отношение к интимной близости - ты и думать о ней не думала. Тебя просто не интересовала эта тема в отличие от твоей сестры. Остальные вопросы после третьего казались скучны: в четвёртом нужно было описать встретившуюся на пути избушку, являющуюся образом вашего дома. У вас обоих и в мыслях не было зайти внутрь неё, потому что дома у вас по большому счёту не было - одни скитания по общежитиям. В пятом перед вами обеими выросла огромная стена, которую ни перелезть, ни объехать. Требовалось предположить, что могло оказаться за ней - что ожидало вас в будущем.

Ты не проявила свой интерес к тесту, а Вике он понравился, и она спросила, не знаю ли я ещё один. Возможно, она пыталась этим отвлечь всех от темы наших отношений.

- Хорошо. Представьте себе куб в пустыне. Опишите его расположение, материал, цвет... - начал я новый эксперимент.

Второй тест состоял тоже из пяти вопросов. Куб - это сам человек в мире-пустыне. Лестница, которую нужно было обрисовать во втором вопросе, обозначала друзей, общество и ваше к ним отношение. Третий, в котором появлялась лошадь, говорил о наличии любимого, об отношении к нему, о его роли в ваших жизнях. И если у Вики конь с трудом, но появлялся совсем вдали от куба, то ты наотрез отказывалась его представлять: ни окрас, ни положение коня по отношению к кубу не представлялись твоему воображению. И я это знал, чувствовал, что именно так у тебя и могло быть - ты оставалась самой редкой и удивительной девушкой, и я тобой восхищался. Четвёртый вопрос подымал тему цветов - детей. У твоей сестры неохотно, но цветы появились. И они были не на самом кубе, а около него. У тебя, к моему огорчению, не было и цветов. Я уверял, что они у тебя обязательно со временем появятся и что тест описывает лишь настоящее положение дел, а не будущее. Пятый вопрос касался бури - проблемы, которая обошла вас обеих стороной.

На углу Бобровой улицы мы стали прощаться. Ты обратила внимание Вики на мои руки:

- Посмотри, какие они тонкие. - И уже ко мне: - Они же у вас женские.

Я не смутился, потому что несколько раз слышал от разных людей, что они у меня красивые.

- Такими руками детей бы лечить, - не к месту сделала нелепый комплимент Виктория.

В этом я увидел её благодарность, но в виде ненужной, лишней лести, которая быстро превращает отношения в неискренние, и сам попытался побыстрей откланяться:

- Ой, у меня сорока некормлена. С ума, наверно, сходит от голода.

Вечером, переполненный уверенностью в твоей дружбе, я написал тебе дерзкое предложение:

"Давайте перед вашим переездом в другой город тайно распишемся. И тогда Вы убедитесь, что я умею хранить тайны. А потом, через тройку лет Вы вернётесь сюда, повзрослевшая, и разница в возрасте у нас уменьшится. И Вы или привыкнете ко мне или разведётесь. Не хочется, чтобы Вы так однажды исчезли из моей жизни, как красивый сон. Хочется принимать участие в твоей жизни, быть каким-то хорошим образом причастным к тебе".

19 июня

Праздничная служба была длинней чем обычно - сразу после литургии началась вечерняя с первым преклонением колен. На клиросе затянули мой любимый великий прокимен: "Кто Бог велий яко Бог наш?". Половина прихожан сначала тихо, затем громче подхватывала: "Ты еси Бог, творяй чудеса! Ты еси Бог, творяй чудеса! Творяй, творяй, творяй чудеса! Творяй чудеса!".

Ты уже выходила, когда тебя остановила Ника. Я не доверял её выходкам и, чтобы ей не пришло в голову снова пригласить тебя куда-нибудь с собой, встал за твоим плечом и начал строить ей гримасы. Она не знала, на ком фокусировать свой взгляд и терялась, речь её стала обрывистой, и ты оглянулась.

- Я уже и не знаю, как мне найти выход! - возводя руки под купол, пожаловалась ты Нике на свою судьбу.

Уже возле метро ты, как обычно, меня отчитала:

Но в голосе твоём не было сожаления - ты всегда пыталась выйти из церкви никем не замеченной: ни мной, ни сверстницами. Поэтому я снова скакал впереди тебя и предлагал самые новые и красивые идеи:

- Родите мне дочь, и вы свободны. Мне только дочка от вас нужна.

- И вы утверждаете, что не смотрите на меня как на женщину?! Как же тогда дочь появится?

- Не подумал об этом, правда! Я о самом факте дочери, а не о процессе.

На углу твоей улице ты снова подала мне руку. Так мы простились.

Дома сигала по полкам и вешалкам неугомонная голодная Гуся. Она уже понимала, что холодильник - кладовая корма, и подлетала к нему, когда я вытаскивал из него сорочиные блюда. "Галя красивая! Галя царевна!" - приговаривал я на каждом кусочке. Гуся издавала в ответ нечленораздельные звуки. "Скорее я стану сорокой, чем она научится говорить", - думалось мне при уборке за ней.

Но птица была благодарная. Часто садилась мне на голову, нежно трогала клювом уши и волосы. При этом голос её становился мягким и скулящим, как у собаки. Да-да: сороки умеют скулить.

Настроение было превосходное, и я решил подразнить твою сестру и поделился с ней новостью:

"Вика, у нас с Галей будет дочка! Не сердитесь!"

Вика никак не отреагировала на письмо, и я стал писать мягче:

"Вика, я люблю вашу сестру! Отдайте её за меня замуж. Доверьте её мне, пожалуйста! Она будет счастлива со мной. Вот увидите! Отдайте Галю мне в жёны!"

Вновь никакой реакции не последовало, и я написал более деловое предложение:

"Вика, убедите сестру дать мне написать и перевести её курсовую работу. Вы же были свидетелем обещания прислать мне тему. Галя с апреля то предлагает мне эту работу, то говорит "забудьте". Двадцать страниц - минимум месяц работы, тем более сразу на двух языках. Поверьте, у меня всё хорошо со словесностью, и переводами я занимался. Посмотрите прикреплённые старые стихи - мне можно доверить написать работу. Пусть учится принимать помощь и доверять. Это никак её не свяжет и ничем не обязует. Допускаю, что Вам нелегко об этом заводить разговор с Галей, тогда я в который раз сам попробую настоять. И благодарю Вас за прошлые выходные".

"Добрый день, с праздником! Угомонитесь, пожалуйста, очень Вас прошу. У Вас уже есть дочка, а у Гали папа. Касательно работы: она Вам напишет, когда тему получит, или я сообщу, когда узнаю. Да поможет Вам Господь сохранить благоразумие! С уважением".

"Так и думал, что на это-то Вы непременно ответите. А то думал, что Вы совсем непробиваемая и деревянная. Вас тоже со Святой Троицей, Виктория!"

21 июня

Приходилось ли тебе испытывать состояние, когда всё - буквально всё - преображается вдруг, и ты смотришь на мир новыми глазами? Не в эйфории, не в состоянии успеха или удачи, а в новом осознании вообще всей жизни, когда смотришь на минувшее, настоящее и грядущее как на одно целое, где ни одно событие, ни одну встречу, ни одну ошибку не хочется изменить, а более того, напротив, с облегчением замечаешь, что всё наполнено смыслом, всё оправдано, всё необходимейше прекрасно и на своём месте?

Непременно ты сталкивалась с этим - уверен, каждому такое на мгновение открывается и также быстро закрывается. Это происходит время от времени: настаёт такая точка - Борхес бы назвал её Алеф - и ты вдруг видишь Всё, знаешь Всё, ценишь Всё... Потом это проходит, словно одно случайно открывшееся лишнее измерение снова захлопнулось, и ты погружаешься в привычный ритм нерешенных задач, чтобы жить дальше... Тайна снова за семью печатями на седьмом небе, и тебе туда до новой такой точки вход заказан - и с этим можно лишь согласиться, как будто сам для себя для определённых целей и закрываешь дверь в настоящее.

С чем бы это сравнить? Это как живущему на дне водолазу развязать шнурки на свинцовых ботинках и всплыть: глотнуть настоящего воздуха, увидеть солнце, как оно есть, и снова спуститься на дно и напялить тяжёлую обувь для баланса. Причём открывается всё непредсказуемо, а закрывается добровольно тобой же, но не тем тобой, который ты теперь, а тем тобой, который остаётся там - в другом настоящем. В более настоящем настоящем.

Хорошо ещё, что я не закрываю себе нынешнее измерение и не вынужден жить лишь в двух. Да и есть ли жизнь в плоском двухмерном пространстве?

Мне хочется тебя обнять. Ты лишь два раза и позволяла себя обнимать за год в нашем городе. Точнее, ты сама и обнимала меня в знак приветствия. Однажды, когда мы вместе пошли на "Жизель" и ты обняла одну нашу общую знакомую, ну и меня заодно. Хрупкое и нежное объятие, пусть и дружественное. Второй раз на Пасху.

***

Сегодня я всё-таки сам тебя обнял. Намеревался схватить тебя за коленки и поднять в небо. Ты бы меня обязательно двинула зонтом по голове и потребовала отпустить, что я не преминул бы тотчас исполнить. Это было бы красиво, хоть и повторно. Однажды я уже сделал это в летний ливень с одной девушкой из театральной студии: просто взял её, вынес на улицу и поднял над собой. Она лежала на поднятых руках под струями дождя и визжала, а театральные ученики за витринным стеклом и случайные прохожие улыбались. Я не ухаживал за той девушкой, просто совпало... Так вот я хотел поднять тебя в небо, пусть на пару секунд, и схватил за колени, а ты, словно предвидя это, неожиданно присела, и мои руки, скользнув вверх по бёдрам, оказались у тебя под кофтой на талии. Она была тёплой. Ты зарычала или скорее внутренне загудела, вскочила и стала махать на меня закрытым складным зонтиком, и брызги от него летели на меня вместе с причитаниями:

- Хватайте ваших жён и любовниц. Им дарите кольца, а меня не трогайте! Хватаете тут!

Я извинялся, ты отмахивалась зонтом и требовала, чтобы я перешёл на другую сторону улицы.

Красиво не вышло. Но проводить себя до общежития последние триста шагов ты мне всё же позволила.

26 июня

Я проводил тебя после службы без всяких ссор до угла твоей улицы и счастливый отправился играть в бильярд. Варвара с Лукьяном уже ждали меня в "Моно".

- Проводил! - объяснил я своё настроение приятелям.

Лукьян, сосредоточенно рассматривая кий, заявил:

- Ты делаешь трудно тому, кто может появиться у неё в будущем.

- Она будет сравнивать других с тобой. Не каждый разрисовывает улицы в её честь, дарит портреты, платья, велосипеды, ворует сапоги.

- Да, - твёрдо сказала Варвара. - Она не сможет ни с кем жить потом.

- Вообще-то для этого достаточно ей самой полюбить - тогда ничего рисовать и не нужно будет.

- Возможно, - согласился Лукьян: - Но сравнивать она будет. И тому человеку нужно будет тебя переплюнуть.

Я не хотел портить тебе жизнь, но и очень не хотел, чтобы меня кто-то смог переплюнуть. Поэтому, бросив им малообещающее "скоро вернусь", я вновь помчался на твою улицу. Я был уверен, что, немного отдохнув и пообедав, ты наверняка направишься в школу. Издали я следил за положением створок твоего окна. Примерно через час окно приоткрылось, и ещё через пять минут на улице показалась ты. Я спрятался за ближайшим деревом и выжидал, когда ты пройдёшь мимо, чтобы последовать за тобой. Дерево оказалось слишком тонким для маскировки.

- Вы даже прятаться не умеете, - услышал я твой голос.

На платформе метро ты резко повернулась ко мне и объявила:

- Галя, пожалуйста. Ты и так скоро уедешь. Дай мне тебя проводить до школы.

Ты позволила мне зайти в вагон при условии, если я не буду ни петь, ни разговаривать.

Через шесть остановок мы вышли. Ты заговорила первой:

- Мне вас даже жалко: ждёте часами, простаиваете, тратите напрасно время.

- Почему напрасно? Разве лучше тратить его на вино с приятелями, на бильярд?

- Ты, кажется, говорила, что любишь фильмы Чаплина. Так вот ты любишь киношного персонажа, а в жизни его даже не замечаешь. Ну чем я не герой Чаплина?

- Вот здесь путь короче, - показала ты мне на узкую тропинку среди зелёных кустарников, о которой я не догадывался.

Через три минуты я сам остановил тебя и попрощался. Ты смотрела открыто и не торопилась уходить, поэтому я сам повернулся и пошёл к метро.

Вечером на мою почту пришло электронное письмо:

"Если Вы действительно хотите мне помочь, то буду Вам очень благодарна, если поспособствуете написать работу. Честно говоря, я не до конца поняла, что нужно делать, но в правилах должно быть все написано. Думаю, Вы разберётесь, так как у Вас с этим явно лучше, чем у меня. Сделаете доброе дело человеку, и Господь Вам ещё воздаст неоднократно. Заранее больше спасибо!"

3 июля

Напрасно я разыскивал тебя глазами - на литургии тебя не было. Дождавшись конца причастия, я не стал оставаться на проповедь и отправился в Квартал Палисадников. Наблюдал за окном в течение часа. Иногда казалось, что в твоей комнате есть какие-то движения, но убедиться в этом не было возможности: створки окна и шторы оставались без изменений, звонить в домофон - ссориться с тобой. Но вот вышла одна из твоих соседок, и я снова оказался внутри общежития. Возле твоей комнаты помимо привычного чемодана и нескольких пар обуви стоял ещё один чемодан. Сестра?!

Стучаться я не решился. Поторопился выйти и отправился домой.

Сорока сходила с ума: перелетала с кухни в прихожую, оттуда в спальню, затем в гостиную. Иногда в полёте отталкивалась лапами от стены, висела на лампах и галдела без умолку. Я покормил её ещё раз. Последний кусок фарша Гуся стала прятать на верхнем кухонном шкафу. Я еле поймал её, чтобы отобрать несъеденное мясо. Это далось с трудом: Гуся ругалась и бранилась, как в первый день нашей встречи. Я вспомнил, что ровно месяц минул с того дня, и, недолго думая, вынес сороку на балкон. Она покусывала мои пальцы - совсем взрослая птица, возмущённая тем, что её крылья скованны чьими-то ладонями. Я разжал их, и Гуся выпорхнула пулей вверх. Не оглядываясь, она взмахивала сильными крыльями, пока не исчезла за крышей дома. Так быстро и бесцеремонно мы с ней разлетелись.

Тебя я так не отпущу. Кого угодно - только не тебя. Тебя я не потеряю ни в церкви, ни в миру.

Я принялся за курсовую. Дело продвигалось медленней, чем я предполагал, но четверть работы уже была готова. Я расширял главу об истории балетной музыки, когда зазвенел телефон. На дисплее высвечивалась твоя фамилия - значит, сестра.

- Андрей, выручайте. Можете распечатать нам ноты для фортепьяно и скрипки?

- Да, присылайте по электронной почте. Я, правда, Галиной работой занят.

- Курсовая подождёт. Нам нужно много - завтра концерт, а мы не подготовлены. А у вас же нет принтера, правда?

- Нет. Зато у меня есть друзья. Присылайте ваши ноты.

Нот оказалось огромное количество. Часть из них уже были прикреплены к письмам, часть ещё предстояло отыскать в Сети. Через полтора часа я насчитал триста тридцать страниц приготовленных нот. Каждая страница требовалась в двух экземплярах: для скрипки и фортепьяно. Я позвонил Платону, портрет чьей работы был уже у тебя:

- Не скажешь, сколько времени потребуется для печати шестьсот шестидесяти страниц?

- Полчаса-час, - неторопливо прикидывал Платон. - Только я не дома сейчас. Если хочешь, спроси у Ольги - она поможет.

Я позвонил Платоновой жене и договорился с ней о двух часах работы в её кабинете. Она лишь предупредила, что бумаги у неё от силы листов двести. Затем перезвонил твоей сестре:

- Хорошо, у нас есть сотня листов бумаги. Вы не заберёте её?

Такое предложение обрадовало - скоро тебя увижу.

- Буду у вас через двадцать минут. В дверь звонить не буду - брошу камешек.

После того как в ваше окно попал второй земляной камень, выглянула, а затем и вышла сияющая Вика:

- Всё равно это оказалось полной неожиданностью для нас. Вот возьмите: здесь всё, что у нас есть, - она протянула мне тряпичную сумку со стопкой чистой бумаги.

Белая, ещё не исчерченная бумага всегда магнитила и завораживала меня: какие мысли и образы она могла в себя вместить. В категориях "до" и "после" она оказывалась в "до". Прообразом чистого листа бумаги можно назвать начало любого начала или даже Досотворение Мира: "Земля же была безвидна и пуста..." А где же Галя?

- Я был сегодня утром здесь и заметил, что кто-то в комнате ходит.

- Через полтора-два часа я позвоню вам и принесу распечатку.

- Только сперва обязательно звоните, Андрей, потому что мы будем заниматься в другом месте. Здесь нас не будет.

Я поехал к Платоновой Ольге. Высокая статная женщина с лёгкостью предоставила мне свой кабинет и компьютер. В комнату то и дело пробирался кучерявый пятилетний Оскар. Я извинялся перед ним, что в этот раз не могу принять участие в его играх. Ноты оказались сложней для печати, чем простой текст. Они были и в формате "pdf", и в виде картинок. Некоторые страницы печатались дольше минуты. Через час закончились чернила. У Ольги нашёлся запасной патрон, и мы долго возюкались, заменяя его. Ещё через полчаса закончилась бумага. Распечатано было чуть больше трехсот страниц. Я поблагодарил и попрощался с Олей. В ближайшем сетевом кафе отказались печатать большое количество страниц, и пришлось искать новое место. Ещё через час я печатал остающиеся страницы в ещё одном компьютерном кафе. Допотопный принтер каждые двадцать страниц давал сбои. Хозяин заведения подходил, со знающим видом вытаскивал патрон с краской, тряс его, мял в руках и вставлял заново. Такой метод, к моему удивлению, работал. К десяти вечера закончились чернила. Краски не хватило на страниц тридцать. На улице стемнело. Я примчался домой к одиннадцати. Автоответчик был полон Викиных "куда вы пропали". Я набрал твой номер:

- Мы уже заканчиваем репетицию и возвращаемся домой. Подъезжайте к нашему метро, пожалуйста.

Я стоял на уютной платформе, где за последние два месяца провёл десяток часов в ожидании тебя, и испытывал совсем иные чувства, чем раньше: мы впервые встречаемся здесь с тобой, договорившись. У нас назначено - пусть не свидание, пусть назначено не тобой, но ты была тоже заинтересована в этой встрече. Раньше я простаивал здесь часами, не зная, какой поезд привезёт тебя, выйдешь ли ты в этот раз из вагона или стоит ждать следующего. А теперь всё было иначе: тебе даже нужно было, чтобы я ждал тебя на перроне.

Один поезд оказался пуст - никто не вышел. Следующий остановился ровно в полночь. Появилась твоя сестра... и ты. Я первый раз за день и за неделю увидел тебя. Ты пряталась за спину Виктории, как когда-то в апреле, когда я впервые увидел вас вместе. Она поздоровалась и сразу стала расспрашивать, во сколько мне всё это обошлось. Я обратился к тебе:

- Я была занята, - тихо отвечала ты, стараясь чтобы Вика оставалась всегда между нами.

Сестра твоя была на подъёме и постоянно восторженно перебивала:

- Посмотрите, какой вечер! Лето. Как хорошо дышится! Не будем о грустном. Не будем ссориться.

- Разве? Нет. Вы не умеете себя вести. И ничего больше я не обещала.

- Вот видите, вы часто врёте. Даже когда повода для этого нет, - вполне дружелюбно заметил я. - Вы, Вика, кстати, тоже.

Вика улыбнулась, а ты уверенно парировала обвинение:

- Друзья, не ссорьтесь, - заключила твоя сестра.

Это и не была ссора. Я чувствовал себя совсем своим для тебя и для Виктории.

На лавочке у общежития я разложил стопку бумаги с закладками и стал разъяснять, где какие ноты легче найти. Вика непрестанно благодарила меня и льстила до приторности. Я не обращал внимания на дежурные фразы и готов был уже попрощаться. Но тут она зачем-то добавила неприемлемый для меня вывод:

- Хорошо, что вы наконец образумились и не бегаете больше за Галей.

Как не бегаю? Зачем? Зачем она это произнесла? Так всё хорошо было.

- Не начинайте! Вы опять? - останавливала меня Вика.

- Это вы начали. А я не отрекался от Гали. С чего вы взяли?

Ты перевела тему на мои брюки. Они были пошиты в стиле двадцатых готов: широко и с застёжками книзу, и чем-то напоминали шаровары. Многие меня за них критиковали: "Так сейчас не ходят". Я же своими штанами дорожил и встречал похожие очень-очень редко.

- И всё же классные у вас штаны! - искренне сказала ты.

- Да, - подтвердила твоя сестра: - Штаны замечательные. А вот стихи...

Я очень жалел, что дал тебе стопку своих стихов, посвящённых трём разным девушкам в разные периоды прошлой жизни. Это была ошибка - до тебя не было никаких девушек, никаких упоминаний о них быть не должно. Стих же был короткий и написан девушке, с которой у меня ничего, кроме глубокой привязанности, не было. Звучал он так:

- Это я одной девушке написал, которая носила подвеску, - оправдывался я: - Она потом объяснила, что у неё нет сапфиров, а на подвеске простые стекляшки. Тогда мне пришлось подогнать действительность к поэтической правде и подарить ей подвеску с сапфиром. Она долго отказывалась принимать его. Она спросила: "Ты знаешь, что порядочные девушки не могут принимать такие подарки?". Я ответил: "Знаю". Она подумала и сказала: "Я принимаю подарок". И я очень благодарен ей за это. Даже теперь, когда мы встречаемся, я часто вижу этот сапфир на ней. Она умеет принимать - это так редко бывает...

- Всё понятно. Можете не продолжать. Вашей наивностью пользуются все, кому не лень.

Потом ты неожиданно поменяла тон и попеняла мне:

- Вы мне в церкви проходу не даёте. Позорите меня, - фыркнула как молодая неопытная рысь и зашла внутрь подъезда.

Виктория попрощалась со мной более ласково:

4 июля

Поздно вечером позвонила твоя сестра. Снова благодарила меня. Рассказывала, как успешно прошёл концерт, как тепло вас принимал зал. Утвердительно ответила на вопрос, играли ли вы адажио из "2046". Расспрашивала о жизни, о работе. Рассказала свои перспективы: самое оптимальное в её ситуации, это попасть в хороший оркестр и зарабатывать около двух тысяч алтын в месяц.

- Но это же мало, средне?! - удивился я таким скромным перспективам: - Я гораздо больше зарабатываю.

- Музыканты небогатый народ, - подтвердила Вика.

- Виктория, почему вы добрее ко мне, чем Галя?

- Если бы вы бегали за мной, как за ней, я бы тоже не была доброй. Вы бы увидели другую мою сторону.

Потом твоя сестра стала делиться впечатлением об увиденных ею семьях с большой разницей в возрасте.

- Это ненормально, Андрей. Это несчастливые семьи, и никакой любви там быть не может.

- Ну, вы даёте, Виктория, - одёргивал её я. - Чужие отношения - тайна. Она никому со стороны не может быть ясна. Вы же никогда не были другим человеком.

- Хорошо, я согласна, что чужие отношения тайна.

5 июля

Чувствуя свою значимость для тебя, я стал позволять себе "открывать" твоей сестре глаза на то, как она выглядит со стороны. И на обеденном перерыве дома вместо тарелки супа писал ей такие строки об одной простой мысли, посетившей меня:

"Виктория, никак не могу донести до Вас простую мысль, потому что каждый раз приходится оправдываться, а оправдание всё портит. Лучше молчать или каяться. Но каяться - это признать, что самые чистые чувства во мне - грязные. Это просто отказаться и отречься от них, раз их такие, как Вы, распинают.

Вы разве не видите параллелей, Виктория? Это то же что апостолу сказать: то, во что ты веришь, - грязь, отрекайся. Не уподобляйтесь Понтию Пилату, пожалуйста.

Мысль же совсем проста. Вот Вы исполняете же музыку. И она написана людьми в состоянии любви. Потому что такая музыка пишется только в этом состоянии. И уж неважно любви к кому или чему: к конкретной женщине, к божественному, к вечному - всё это одно состояние откровения и любви. И любви чистой, простой, почти недосягаемой -на какую только и может быть способен человек. Так вот Вы исполняете такую музыку и при этом не принимаете, что у меня внутри именно то состояние, при котором такая музыка пишется. Вы просто разными словами показываете, что моё состояние пошло, а состояние умерших композиторов нет. Так вот если бы мне суждено было уметь сочинять музыку, то Вы бы исполняли её - тут дело не во времени - но отвергали её в жизни. Исполнять можно, но в жизни это пошло. Вот ведь как выходит, Вика. А если ещё проще, то я и есть Шуберт, только не пишу больше. Я и есть Шопен, Чайковский, Стравинский - неважно. Важно ваше отношение к любви вообще. К собственной, чужой - всё равно.

Ну всё, мне теперь бежать на работу. Это просто размышления, Вика. Просто размышления, а не упрёки. Счастливо".

6 июля

"Виктория, а если я помолодею в короткий срок - тогда что? Что тогда? Отдадите за меня сестру?"

"Прошу Вас, не дурите, а то перестану Вас уважать... Что Вы за ерунду пишете? Нет более жалкой картины, чем помолодевшие с помощью медицины люди... Никакого уважения, только подтверждение отсутствия духовных ценностей в человеке. Пишите тут про всяких композиторов, а сути-то не видите. Не всегда радость, о которой Вы пишите, бывает от Господа. Сколько одурманенных от любви людей в мире и сколько трагедий вокруг - духовных, внутренних... Это самая большая задача в жизни, научиться различать - от кого это было. Уверена, что Господь нам когда-нибудь на многое ответит: "Не от меня это было". Прекрасно понимаю, как Вам не хочется поверить в то, что это лишь иллюзия любви - на душе хорошо, когда видишь молодую девушку, хочется жить, посвящать грозу, весь мир предстаёт другим... Но когда-нибудь мы все проснёмся после этого иллюзорного сна и поймём, что любовь она только одна есть настоящая - к Господу. Можно любить людей, детей, сорок всяких... но все это преходящее по сравнению с той настоящей. С другой стороны, больше не лезу Вам в душу. Ну, пленит Вас и пленитесь, все равно кратковременное чувство. Может, Господь и попустил Вам, чтобы, когда проявит в Вас ту настоящую любовь, Вы могли сравнить".

"Вика, ну с чего Вы взяли медицину?! Я о Жар-птице, о Сером Волке, о молодильных яблочках, о Коньке-Горбунке, о студёной воде, кипячёном молоке... Вика, я Вам сам писать перестану. Какая медицина? Я Вам написал в первом письме, что я Шуберт, а вы Понтий Пилат. Параллели привёл, чтобы Вы не осуждали никого в будущем. А Вы серьёзны, как кардинал Ришелье. Как иезуит-инквизитор: любовь к Господу! В эти слова всё что угодно можно вложить. Какая любовь к Господу, Вика? Разве Вы о ней знаете? Её достигли? Ну что Вы так насторожены ко мне, к моим словам? Взяли и втянули в плоскость медицины... Ладно!"

7 июля

Умудряюсь предавать тебя, когда оправдываю себя и свои чувства. Мне никогда никому не следовало говорить, что писал курсовую работу за тебя - мы бы, возможно, не поссорились так сильно, если бы не эта краеугольная курсовая, которую в конце концов написала ты сама, передумав принимать от меня всякую помощь.

Меня задевало то, что при том, что я пишу её тебе уже десятый вечер, мне было запрещено приходить на твой экзаменационный концерт. Нет-нет, сама работа была мне в радость. Я даже перестал дежурить под твоими окнами - мне хватало самой помощи тебе как одному из проявлений связи с тобой. Да и переписывались мы из-за курсовой, пусть и без лирики, но ежедневно. При этом я продолжал быть заблокированным тобой в "дневниках", чтобы ни у кого не было больше повода утверждать, что между нами есть какое-либо общение.

И вот седьмого июля после работы вдруг явно встал вопрос: идти домой и продолжать перелопачивать собранные материалы для "трактата о балетной музыке" или хотя бы тайно прийти на твой концерт.

И я, на всякий случай захватив букет белых роз, с опозданием пришёл в центральное здание музыкальной школы. В зал Мендельсона, из которого уже доносилась музыка, вёл длинный белый паркетный коридор с несколькими зеркалами на белой стене. Пол при каждом шаге громко скрипел, так что приходилось очень медленно переставлять ноги, чтобы тихо подойти к дверям зала. За мной в коридор зашла пожилая еврейская пара. Мужчина, видимо, глуховатый, постоянно пытался начать разговор. То со мной, то со своей женой. Просьбы жены помолчать до паузы, на него не имели никакого воздействия. Исполнялся Скарлатти - это я прочёл в белой квадратной программке, стопка которых лежала на маленьком столике. Я слушал внимательно, затаив дыхание. При этом приходилось время от времени цыкать на самодовольного старика и просить его не разговаривать громко. Он каждые две минуты пытался похвастать передо мной тем, что его дочь - профессор в этом заведении, а сын тоже будет сдавать экзамен через полчаса в этом же зале.

Чтобы он прислушался к моим просьбам, я кивнул:

Мне было очень приятно это говорить, как бы лукаво это не выглядело. Музыка стихла - первое отделение концерта закончилось. Послышались аплодисменты и скрип шагов в зале. Дверь коридора распахнулась, и в чёрном платье с открытой шеей и открытыми по локоть руками появилась ты. Большие удивлённые и накрашенные глаза сверкали изумлением и гневом:

- Вы испортили мне весь вечер. Немедленно уходите!

Не дождавшись ответа, ты растянулась в концертной улыбке и ушла снова к аудитории. Я никак не предполагал именно такой встречи и собирался подойти к тебе лишь после концерта, уже на улице. Но всё уже произошло - не было смысла прятаться. Я не стал заходить в довольно полный зал, но и домой не пошёл - остался в коридоре один. Почему на паузу ты вышла именно сюда, а не за сцену? Глупо стоял в костюме с никому не нужными цветами и ждал новой паузы. Завершилась "Крейслериана".

- Вы всё ещё здесь? Немедленно уходите, вы испортили мне всю жизнь!

Ты словно вышла именно ради того, чтобы сказать мне это. Отвернулась на несколько секунд и снова с натянутой улыбкой ушла.

Коридор постепенно стал заполняться людьми, пришедшими на следующий экзамен. С цветами вообще никого не было - цветы на экзамен не дарят, наверно. За дверью в зале звучал "Остров радости". Музыка стала затихать, затем затихли хлопки рук, зрители струйкой хлынули на выход, и я боялся не заметить тебя в узком людском потоке. Ты вышла одной из последних и снова холодно попросила уйти:

- Я сейчас буду с профессором беседовать, уходите.

Я отмалчивался. В фойе тебя окружили несколько человек с поздравлениями. Один молодой музыкант так сильно обнял тебя, что тебе самой стало неприятно - я ещё раз убедился, что у тебя никогда никого не было.

Люди подходили к тебе и исчезали. Ты благодарила какого-то пожилого мужичка:

- Спасибо, дядя Вася, что вы пришли. Очень правильно, что пришли. Я очень рада.

Подошли профессор с женой, и ты, беседуя с ними, раз за разом оглядывалась на меня и бросала гневный сверкающий взгляд. В нём не было ни посыла, ни просьбы, поэтому я совсем не реагировал на него - только стоял в стороне с неуместными розами и ждал, когда ты освободишься. Ты зачем-то сообщила профессорской чете, что ты не со мной. Никто этого и не думал, и выглядело это несуразно. Но для тебя, видимо, это было важно.

Затем ты распрощалась с профессором, зашла в классную комнату, чтобы переодеться и заперлась на ключ. Через минут пять вышла уже в джинсах и курточке и направилась к выходу. Возле дверей ты снова отчитала меня:

Дядя Вася, оказавшийся завхозом при школе, спросил:

- Ну как ты меня не знаешь? Я тебе курсовую пишу...

- А давайте! - Ты взяла букет и наглядно положила его на крышку урны.

Дядя Вася, наблюдая за этим, снова аккуратно предложил услуги водителя, и на этот раз ты согласилась. У меня всё упало внутри как при серьёзном разрыве отношений. Вы пошли к машине, я подобрал букет и вскочил на свой велосипед. До твоего дома какой-то километр, не больше - успею тебя там встретить - нельзя, чтобы так некрасиво всё заканчивалось - не на такой ноте. И я помчался. Ты как раз садилась на переднее сиденье, когда я поравнялся с тобой и, недолго думая, на ходу бросил цветы прямо в салон автомобиля. Ты хлопнула дверью мгновением позже. Через метров двести на первом перекрёстке вы с дядей Васей легко меня обогнали и скрылись из вида. Но ещё метров через четыреста на следующем светофоре горел красный. Вы не успели проскочить. Я обогнал вашу машину, встал прямо перед лобовым стеклом и посмотрел на тебя. Ты сидела белая от гнева, потупив взгляд. Лишь бы не дать вам приехать раньше, я чуть ли не с закрытыми глазами рванул через перекрёсток на красный. Слава богу, машин на поперечной улице не оказалось. Через минуту возле твоего общежития я бросил велосипед и забежал следом за двумя студентками в открывшуюся дверь, чтобы снова как раньше поговорить с тобой наедине. Ты появилась минутой спустя, оставила цветы на подоконной лавке и поднялась на второй этаж.

- Но я даже в зал не заходил. Я не предполагал, что во время паузы ты сама выйдешь в коридор.

- Вы всё подслушивали, когда я с профессором говорила.

- Ничего я не слушал. Я и стоял в стороне - никто и не догадывался, что я именно к тебе приходил.

- Вы испортили мне весь экзамен. Я вас ненавижу.

У меня всё так пересохло в горле, что я вдруг не смог ничего больше сказать, лишь просипел:

Ты развернулась, зашла в комнату и захлопнула дверь. Я поплёлся вниз.

На скамейке валялись дурацкие цветы. А ты выглянула из окна и вдогонку добила:

- Больше не присылайте мне мэйлов. Курсовую я сама напишу.

Я подобрал велосипед и, разбитый, поплёлся домой.

Автоответчик уже разрывался от сообщений твоей сестры. При мне Вика звонила дважды, но трубку брать не хотелось. Наутро я прослушал несколько её сообщений:

"Что вы натворили? Как вы могли? Галя весь вечер проплакала. Наш отец в бешенстве. Он просто разорвёт вас при встрече. Пожалуйста, уходите навсегда из её жизни и из моей. Мы вас вычёркиваем из нашей жизни. Прощайте!"

Я догадывался, что ссора в этот раз произошла сильная, но не мог понять причины для драмы: экзамен ты сдала, к твоим знакомым и профессору я не приближался. Чем я мог так обидеть тебя, Вику и твоего отца? Только своим присутствием? А те восемьдесят человек в зале - в чём разница их присутствия и моего? Какой властью ты меня наделила? Всё это оставалось для меня загадкой.

Может быть, ты была эмоционально напряжена до предела из-за экзамена, и срыв должен был произойти по любому удобному поводу? А самым удобным для тебя оказался я. Не знаю. Разве можно разобраться в чужих эмоциях?

9 июля

Трудно было поверить, что ты откажешься от курсовой: даже для меня компоновать её на местный язык оказалось довольно затратным по времени занятием. Поэтому я ждал, когда ты одумаешься и вновь мне напишешь. Пока же лучше было тебя не трогать и дать успокоиться. Но в субботу после литургии мне пришлось проезжать твой квартал совсем по иным делам - мне нужен был магазин чемоданов. Сусанна летела в Москву, и я искал дочери новый модный чемодан. Пересекая твою улицу, я разглядел в идущей с мусорным пакетом в руках девчонке тебя. Ты отвернулась, а когда я пристегнул к дорожному знаку велосипед и приблизился, ты, выбросив в контейнер мусор, сжала кулаки и предупредительно взмахнула локтем: не подходить. Так оставлять тебя на "ну и ладно" я не мог. Всё, что бы я ни предпринял теперь, принималось в штыки, сотни раз произнесённые "прости" обесценились ещё месяцы назад, да и не чувствовалась вина за проведённый в коридоре концерт.

В этот момент кажущейся безысходности я вдруг снова увидел музыку. Всё стало медленным и плавным. Люди за столиками кафе и гуляющие вдоль витрин размывались в нерезкий расплывчатый фон, звуки дальние и близкие сливались в один едва слышимый. Я тянулся и брал тебя за руку. Ты вырывалась, неуверенно била меня локтем и шла дальше. Затем останавливалась, поворачивалась и предупреждала, что сейчас ударишь. Я соглашался, подставлял лицо и шею, надеясь, что тебе так станет легче. Ты смотрела и нерешительно и мягко ударяла меня ногой по ноге. Я просил бить сильнее, но ты отворачивалась и уходила. Мы оказались в продуктовом. Ты избавилась от стеклянной тары, вытянув из рюкзака несколько бутылок из-под воды, метнулась к кассам, но, увидев большие очереди, вышла. На обратном пути ты снова замахивалась на меня, но уже не локтями, а рюкзаком. Он был пуст и лёгок, и я советовал накидать туда хотя бы камней. Было невыразимо жаль тебя, хотелось за тебя заступиться, взять тебя на руки, защитить. Но вся абсурдность происходящего в том, что именно я и был теперь для тебя злодеем, именно от меня ты и искала защиты. На углу Бобровой улицы я остановился и проводил тебя последние полсотни метров взглядом. Ты шла домой реветь.

Вечером мы встретились на всенощной. После целования Евангелия я отправился на исповедь. Последней в очереди оказалась грустная ты. Впереди нас было около десяти человек. Исповедь принимал о. Иоанн. Я догадывался, о чём ты будешь плакаться священнику, представил, как получаю новый запрет на встречи с тобой, и дрогнул:

- Ты же знаешь, что после тебя я уже не смогу подойти к отцу Иоанну до самой осени. Пропусти.

Ты опять мотала головой и не произносила ни звука. Так мы провели минут сорок, продвигаясь к исповедальному аналою. Когда перед тобой уже никого не осталось, я снова попросил:

- Галя, помните, я вас пропустил к отцу Иоанну, а сам к отцу Григорию пошёл, потому что вы попросили? Теперь ваш черёд мне уступить.

Но упрашивать тебя было поздно. Ты была настроена на трагедию: глаза блестели от готовых хлынуть слёз, внимание глубоко в своей обиде. Я снова ловил себя на том, что любуюсь тобой. Откуда в тебе столько детской непосредственности и читаемой простоты?

И вот ты делаешь несколько шагов к о. Иоанну, наклоняешься над аналоем и уже не сдерживаешь шлюзы. Ручьи слёз беззащитного ребёнка катятся по щекам и падают на Евангелие и Крест. Злодей в моём обличии стоит и ждёт своей участи. Смотрит на твою дрожащую от рыданий спину, на грозное лицо о. Иоанна, на безрадостное ближайшее будущее. Неужели это и есть конец, неужели так оборвётся наша дружба? "И к злодеям причтен"?

Исповедь наконец заканчивается. Ты отходишь к иконам, вытирая слёзы, а батюшка сурово в ожидании смотрит на меня.

Я понимаю, что это конец и что я не хочу такого конца и остаюсь на месте. Священник ладонью и взглядом призывает меня к себе. Я мотаю головой - нет. О. Иоанн нахмуривает брови, делает губы трубочкой и грозит мне театрально кулаком: "а ну-ка иди сюда!". Я опускаю глаза вниз, чтобы не видеть этого, и качаю головой - НЕТ! Поворачиваюсь и выхожу из очереди исповедников к иконам: "Святые угодники, помогите".

Служба закончилась, и в конце площади я нагнал тебя. Всю дорогу ты не проронила ни слова. Я твоему грустному молчанию вторил.

Проводив тебя и вернувшись к храму за велосипедом, я столкнулся с о. Иоанном, отправляющимся домой. Вид настоятеля, несмотря на раннюю седину, выражался у меня всегда одним словом - благолепием. Его бодрость духа и вечно искрящиеся глаза заражали доверием. Я, как и большинство, прихожан очень дорожил священническим расположением и теперь очень боялся его потерять. Мы сблизились, и о. Иоанн мягко стал расспрашивать, как у нас дошло до такой ситуации, когда ты плачешь.

- Это из-за экзаменационного концерта. Я пришёл туда вопреки Галиной воле.

- Вот вы не верите, отец Иоанн, а мы дружим. И концерт был для всех. Только мне почему-то нельзя было там появляться. Да и не был я на самом концерте - в коридоре весь час простоял. Случайно она меня увидела - во время паузы сама в коридор вышла. Батюшка, не запрещайте мне с Галей встречаться - я не сдержу обещаний.

Священник ласково посмотрел на меня и улыбнулся:

- Разбирайтесь сами. Я тебя, кажется, знаю уже давно. Только направляй свою энергию в созидательное русло.

У меня упал камень с груди. Я поблагодарил о. Иоанна и покатил домой.

10 июля

Снова я наталкиваюсь на тебя перед храмом ещё до службы. Снова бросаю велосипед и хватаю за запястья. Ты молча увёртываешься от меня, вырываешь руки и заходишь в храм. Литургию ты молишься возле входа на второй этаж, и когда я спускаюсь с него, то оказываюсь в двух метрах сзади тебя. Волнения в груди утихли, и остаток службы удаётся молиться. Пролетает Херувимская. Вскоре начинается Символ веры. Услышав среди прочих голосов мой, ты оглядываешься и, выждав пару минут, тихо уходишь вперёд.

После службы я догоняю тебя возле метро. Снова скачу вокруг тебя, пытаясь развеселить. Болтаю, пытаюсь петь. Ты в ответ прячешь глаза за тёмными очками и надеваешь наушники. Я шагаю впереди спиной вперёд. Раз за разом вытягиваю руку к стеклянным стенам здания, вдоль которого мы идём, таким образом преграждая тебе путь. Ты, хмуря брови, толкаешь меня в сторону и движешься дальше. Возле нас тормозит молоденький парень на велосипеде и обращается к тебе:

Ты совершенно не замечешь его и идёшь дальше. Я отвечаю ему на его же наречии:

Он переспрашивает тебя, нужна ли тебе его помощь. Ты недовольно вынимаешь один из наушников и, прислушавшись к вопросу, снова втыкаешь его в ухо. Крутишь пальцами у виска, указывая на меня, и шагаешь дальше. Парень в недоумении уезжает.

Я снова иду впереди, заглядывая тебе в лицо. Конечно, приятно, но почему ты отказалась от помощи? Буквально через триста метров новый молоденький велосипедист останавливается возле нас и задаёт такой же вопрос:

Ты снова в недоумении вытаскиваешь наушник и смотришь на него. Взгляд твой выражает одно: "что вам всем надо?".

Ты, никак не реагируя, снова втыкаешь наушник и шагаешь дальше.

Я иду уже сбоку и пытаюсь понять, что это было. Два раза подряд предложение защиты от меня - это что? Неужели это знак? Неужели я становлюсь преступником? Бог отворачивается от меня? Когда-то Он меня слышал.

- Галя, вы не поверите, но я однажды дождь остановил. Из-за нового пальто - пальто было жалко. Утром ещё мартовское солнце сияло, а к тому времени, когда я в школе сидел, все горизонты беспросветно заволокло. Который час капал, знаете, такой мелкий нудный дождь. Время домой собираться, путь до метро минут десять под открытым небом, а он всё льёт и льёт. Я тогда в церковь только ходить начал, молился ревностно каждому святому. И вот за четверть часа до конца пары я обратился к Николаю Чудотворцу и Илье-пророку: "В Божьей воле дожди останавливать. Прошу вас, замолвите о моей просьбе словечко, остановите дождь!" Затем мне стыдно стало: из-за мещанского пустяка Бога просить?! А потом мысли такие пошли: "Да, конечно, дожди останавливают или вызывают из-за урожая, из-за более серьёзных вещей, а не из-за одного пальто. Но и у Тебя, Боже, могущество настолько безгранично, что даже ради такого пустяка Ты любой циклон остановишь". Я осторожно посмотрел в окно - безрезультатно. В этот момент в класс зашла красивая женщина-доцент и попросила буквально пять минут времени для опроса. Закончила она своё выступление словами: "А теперь можете идти домой, тем более и дождь кончился". Я не поверил своим ушам и выглянул в окно. Дождя не было! "Это я! Я дождь остановил!" - не сдержал я вслух своих эмоций. Все повернулись в мою сторону. "Эх", - махнул я рукой. "Всё равно никто не поверит". И выбежал на улицу. Через час я добрался до дома. Когда захлопнул за собой дверь, хлынул самый настоящий ливень.

Никакой реакции в тебе мой рассказ не вызвал. Может быть, ты лишь подумала: "Хвастун".

11 июля

Я безуспешно пробовал наладить отношения через Вику, делая неадекватные предложения:

"Виктория, я отработаю у Вашего отца за Галю семь лет. Как Иаков отработал семь лет за Рахиль. Ну и за Вас мне придётся отработать как за Лию - пусть уж тогда полностью библейский сюжет повторяется. Тем более, куда Вы без нас с Галей? Не одной же Вам оставаться с Вашим ужасным характером... Подарю Вашему отцу и Вашей матушке большой дом в Славянске!"

12 июля

На Петра и Павла я взял выходной, чтобы снова увидеть тебя в храме.

Мне было стыдно провожать тебя уже третий раз за четыре последних дня. Это было чересчур много и совсем уж навязчиво. Но ссора не давала мне покоя, и я торопился её поскорей закрыть. Нужен был мир. Всю дорогу ни ты, ни я не проронили ни слова.

"Помири, пожалуйста, меня с Галей. Очень прошу. Отблагодарю тебя чем только смогу, только помири меня с Галей".

17 июля

После службы ты ещё на площади на ходу стянула с себя васильковый платок, надела тёмные очки и наушники. Мои попытки разговорить тебя были напрасны. Я перекрывал тебе дорогу рукой - ты отталкивала её как турникет и шла напролом, я пританцовывал вокруг тебя - ты не обращала на это внимания, я разваливался на асфальте и, лёжа, преграждал путь - ты перешагивала меня с высоко поднятым подбородком. На красных светофорах была единственная возможность постоять напротив тебя. Я ловил каждую деталь в твоих движениях - хоть какой-то намёк на смягчение отношений. На полпути ты сняла очки, и я радовался даже такому мелкому пустяку. Я забежал вперёд, ткнул себя несколько раз пальцами в ключицу, как Робинзон перед Пятницей, потом указал ими на тебя - ты, забывшись, внимательно следила за моими жестами - и приложил пальцы к своему сердцу. "Я, Ты = Любовь" - объяснялся я жестами. Ты вдруг невольно улыбнулась. Первая улыбка за десять последних дней - уже что-то. Не проронив ни слова, ты зашла в общежитие и как обычно просверлила меня взглядом сквозь окно лестничной площадки.

Мне показалось, что ты оттаиваешь. Ещё пара безобидных выходок - и ты начнёшь делать мне привычные замечания, потом простишь и снова будешь делиться со мной своей жизнью. Вечером я отправил тебе краткое содержание нашего жития:

"Земная жизнь сих христиан протекала в конце XX и в XXI веке. Хоть и изображают их всегда вместе, но при жизни у них часто происходили разногласие и вражда, которые однажды были побеждены любовью Божией. Будучи влюбчивым человеком, Андрей однажды и навсегда потерял голову при виде Галины на всенощном бдении 14 ноября 2015 года от Рождества Христова. Галина же была тверда, благоразумна и голову свою сохранила. Отсюда и такие разные исповедания веры у этих блаженных: Андрей нарушал всё, что можно, руководствуясь не подвластной никаким человеческим догмам любовью, Галина же руководствовалась буквой Писания, но не Духом Его. Поэтому Андрей постоянно претерпевал скорби и поношения от Галины, которая не хотела видеть в нём равного себе человека и всячески выказывала к нему своё пренебрежение. Порой доходило до открытой вражды и рукоприкладства со стороны Галины. Андрей же, то ли ослеплённый, то ли просветлённый её красотой, видел в её неприязни и ненависти скрытую любовь к нему и даже стал собирать поговорки о том, что под ненавистью тоже прячется Любовь.

И вот такое непонимание и невидение друг друга привело к тому, что они оказались в разных реальностях: он в мире, где она прячется от него, а она в мире, где он её всегда преследует. И лишь о. Иоанн, прозорливо видел в развитии их отношений великий Промысел Божий.

Чувства Андрея к Галине оказались, как выяснилось впоследствии, настолько чисты, что она всё же однажды открыла глаза и увидела это. Но случилось это лишь тогда, когда она переехала от греха подальше в другой город. Переехав, она сначала даже вздохнула свободно и радовалась, что избавилась от дерзости и наглости, как она считала, навязчивого ухажёра. Но вот однажды ей явился во сне святой Трифон и сказал: не гони любящего тебя. Галя смутилась, но быстро про сон свой забыла, и вот уже святой Николай явился ей прямо на её концерте и попросил: "и меня гони вон, как Андрея гнала". Галина же, дюже испугавшись, так обратилась к святителю: "Отче Николае, то Вы, а то Андрей". А св. Николай лишь посмотрел на неё грустно и исчез.

18 июля

На следующий день на обеденном перерыве житие продолжилось:

"На третий раз явился Галине апостол Петр. Он появился в её комнате, когда она пила чай, и попросил тоже чашечку. Галя с радостью вскочила, налила чай и протянула его апостолу. Петр и говорит ей:

- Чем же мы можем быть похожи, апостоле Петре - Вы святой, а я грешница?

- Мы, Галя, трижды от Любви отрекались. Я три раза при свидетелях отрекался от Христа: не знаю, мол, этого человека. И ты, Галина, отрекалась три раза от человека.

- Нет, Галечка, не разное. Ты Андрея знаешь и всегда отмахиваешься от него. Этим мы с тобой и схожи. Только я опомнился и покаялся в этом, а ты ещё нет. Но у тебя всё впереди... Примирись с Андреем.

19 июля

Снова стою на вечерней платформе метро. Владелец киоска смотрит на меня вопросительно - уже примелькался ему за три последних месяца. Метро ходит каждые десять минут: через три минуты после поезда из центра появляется поезд в обратном направлении, между ними пауза в семь минут. В эти семиминутные паузы каждые полчаса я успеваю домчаться на велосипеде до угла Бобровой улицы, проверить, не зажёгся ли свет в твоём окне, и вернуться назад.

Платформа вечером всегда почти безлюдна, иногда похожа на большой светлый зал. Ожидание в первые минуты отличаются от ожидания ближе к полуночи. Первые минуты более радужны и полны всяких чаяний: каждый поезд может оказаться твоим. Постепенно прозрачность и лёгкость перспектив сменяется тихим волнением. К каждому новому поезду повышаются требования. Волнение нарастает с клацаньем раздвигающихся дверей. Вагоны открываются, выходит десяток человек. Есть ли среди них худенькая подростковая фигурка с русыми локонами и рюкзаком? Снова нет. Следующий шанс через несколько минут с другой стороны платформы. К одиннадцати вечера в ожидании преобладает уже тревога: вдруг ты снова уехала на гастроли. В начале двенадцатого возле последнего вагона поезда, следующего в центр, вырисовывается похожий на тебя силуэт. Да, это ты. Чтобы растянуть проводы хоть на пару секунд, я бегу через весь зал навстречу тебе. Ты разочарованно вздыхаешь и, молча, словно под конвоем, идёшь домой.

***

Я практически ежедневно около девяти вечера возле твоего дома. Окно всегда светится - ты усердно работаешь над курсовой. Так поздно ты навряд ли решишься куда-нибудь выйти. Я стою четверть часа и поворачиваю домой.

22 июля

Свет в твоём окне не загорался целый вечер. Я простоял до полуночи на платформе метро, раз за разом отъезжая к общежитию и возвращаясь обратно. Уехала? В субботу опасения подтвердились: створки окон оставались захлопнуты и утром, и на протяжении всего дня. На воскресной литургии тоже никакой надежды: ни платочка, ни тени. Не хватило терпения до конца службы - я, к собственному стыду, едва дождался конца причастия и отправился к твоему дому. Всё выглядело пусто. Улица обесцветилась, мир скукоживался. За день я подъезжал к твоему дому около пяти раз.

Вошло в привычку подъезжать к общежитию ранним утром по дороге на работу. Во время обеда я делал вторую попытку обнаружить что-то новое в окнах твоего дома или же убедиться, что ничего не изменилось. Сразу по окончании трудового дня я появлялся на твоей улице в третий раз. А к часам десяти-одиннадцати вечера снова садился на велосипед и рулил в Квартал Палисадников ещё раз. Так проходили абсолютно похожие друг на друга дни. Закрытые окна утром, закрытые окна в обед, закрытые окна вечером. Прошла неделя. Это уже не поездки с концертами - они, как я понял, длились не больше пяти дней. Ты уехала на каникулы. На Родину, скорее всего.

Стало холодно. Лето походило на осень: непроницаемый слой дымчатых облаков висел серым одеялом над городом. Температура не подымалась выше двадцати градусов. Так минула вторая неделя.

Чтобы как-то занять себя, я разрисовал в одну из ночей филиал твоей школы серебряными лебедями. Асфальтовое покрытие вокруг зданий было не везде ровным и гладким, и не все птицы получались аккуратно очерченными. Лучше всего получились граффити возле стеклянного входа. Дождь туда не попадал из-за широкого навеса, и можно было не сомневаться, что птичьи послания тебе сохраняться ещё минимум на пару лет. И всё-таки этого казалось недостаточно. Вынужденное бездействие не давало покоя, хотелось выплёскивать распиравшие меня силы. Но куда? Я измождал себя тем, что продолжил ночные похождения с трафаретом и баллончиком краски. Постепенно "Галя-Царевна" и лебеди украсили твою станцию метро. Затем настала очередь главного здания твоей школы. Завхоз дядя Вася наверняка догадывался об адресате и авторстве посланий, и я надеялся, что он их оставит нетронутыми. Затем настала очередь твоего общежития: возле подъезда скученно образовалась стайка птиц, но уже безымянных. Из студентов ты была единственной Галей, и совсем необязательно, чтобы все знали, кому это всё посвящалось.

Ты всё не возвращалась, и легче не становилось. К концу третьей недели моего хождения по пустыне начались миражи. Я писал тебе о своих сновидениях на электронный ящик:

"Мы шли из храма к твоему общежитию, разгребая ногами лёгкие черно-белые сугробы клавиш, а с неба на нас смотрело суровое и строгое лицо Бетховена:

- Готов, ваше музыкальное сиятельство! Готов!

- Разбирайтесь сами! Но лучше бы ты за него вышла".

"Мы ехали в автобусе, но не в современном, длинном, а таком покатом бело-жёлтом автобусе 70-х годов по летнему городу. Почему-то это была Одесса. И я увидел тебя, стоявшую в конце салона, и обрадовался. Нахлынуло волнение: как ты к нашей встрече отнесёшься... В какой-то момент я как всегда потерял тебя из виду, а люди стали выходить на остановке... Я понял, что ты тоже хочешь выйти и выйти как обычно незаметно. Наконец я разглядел твой голубенький платочек в толпе выходящих из автобуса и выбежал следом. Ты переходила по широкой зебре дорогу в светлом коротком плаще и в прозрачных чулках. Коленки твои были с узкими чашечками - никогда прежде мне не доводилось их видеть. Ещё на переходе, не дойдя до тротуара, боковым зрением ты заметила меня и вежливо поздоровалась. Видимо, ты забыла, что не разговариваешь со мной, или совсем простила. Рада ли была ты - по твоей улыбке это понять невозможно. Потом мы подымались по какой-то открытой широкой лестнице, и я радостно убеждал тебя самой искать со мной дружбы: "Вот увидите, Галя, как всё изменится. Лишь попробуйте сама дружить со мной..." Ты молча улыбалась".

31 июля

Твоё отсутствие сказывалось на всём. Я стал более раздражительным и ранимым, и любая чёрная ворона могла добить меня. Отношения с Ритой, Лукьяном, Лёшей становились натянутыми.

Алексей с женой были старше меня лет на пять и сами стали раздражаться моим увлечением твоим именем:

- Она тебе в дочери годиться. Оставь её в покое.

- Не ваше дело, - тихо, но основательно хлопал я за собой их входной дверью.

Досталось и пьяному Никите, попавшемуся под руку на нашем с тобой перекрёстке. Мало того, что он ходил по дорогим моему сердцу местам, он продолжал ещё и кормить меня обещаниями о скором завершении работы над портретом.

- Я не давал тебе в долг. Ты просто обманул меня. Что тебе мешало выполнить заказ?

Дружба Риты и спасала, и в то же время тяготила меня. Мы договаривались о встречах на вечернем речном пляже. Я приходил, невнимательно искал её среди сотен релаксирующих горожан и с облегчением один возвращался домой, оправдываясь по телефону неудачными поисками.

Сусанна, вернувшаяся из Москвы, теребила меня и делилась впечатлениями от поездки:

- Папс, ты вообще интересуешься чем-нибудь кроме Гали?

Я любил свою дочь. Гордился ею: настоящей белокурой красавицей с добрым сердцем и наследственным бесконечным до абсурда упрямством.

- Я интересуюсь, когда ты со мной на моём родном языке начнёшь говорить без акцента.

Я откупался от внимания дочери красивыми итальянскими платьями, которые мы вместе выбирали, часами бродя по малоизвестным красивым улочкам. Было досадно, что носила она их потом в своём городе, и у меня не было возможности представить свою дочь и похвастаться ею перед своими знакомыми. Никто в приходе за три года так с ней и не познакомился.

Настал черёд Лукьяна и Варвары. Видя мои опустившиеся руки, они подтрунивали надо мной и неосторожно жалели Галю.

- Бедная девочка! Она не знает уже, как освободиться от безумца.

- Ты не даёшь ей возможность найти себе кого-нибудь ещё, - заявил Лукьян.

После литургий я начал обходить Лукьяна стороной или, сухо здороваясь, торопился "по делам". Наши совместные походы в "Моно" были мной тихо без объяснений остановлены.

В кругу общения у меня оставались лишь бородатый дежурный по Дому Чайковского Александр и рыжий заезжий художник Сергей, с которыми я проводил редкие вечера. Ещё порой скромная и отзывчивая Кристина соглашалась со мной попить где-нибудь чая и выслушать удивительные истории об удивительной девушке. Хотелось самому отправиться в отпуск. Но страх пропустить твой переезд в другой город держал меня на привязи.

7 августа

Мир постепенно перешёл на твою сторону и из дружественного стал насмешливым. Или же я сам завраждовал с ним и отвернулся. Фёдора Михайловича бы в помощь: он бы увидел, он бы разглядел моё положение. Весь космос бы разглядел, весь парадокс. Без сарказма и цинизма. Цинизм от слабости, от неуверенности и защиты.

Ты, Галенька, следующий абзац пропусти, не читай. Это от "+30", когда ко всему не так категоричен.

Фёдор Михайлович, не могу Галино недоверие обойти. Оно огромно. Оно всю вселенную заполонило. Куда ни шагни - одно её недоверие во всём сквозит: отвержен, отвержен, отвержен. Не знаю уже, куда от этой отверженности спрятаться - везде находит. "А, ты ещё человека изображаешь?" - возмущается. "Отвержен! Червь! Таракан! Да как ты подумать мог?!" А я, Фёдор Михайлович, и не думал. Я эту отверженность с первого взгляда-то и увидел. Слишком большая, слишком огромна она для человека. И так рядом, что не заметить невозможно. Моя это отверженность, мне это. Да такой шанс раз в жизни и бывает. Да и не шанс это даже, а именно самое что ни на есть настоящее из всего, что и быть может. И мне туда шагать - ждётся от меня это. За такой отверженностью только Бог и может стоять. Сами знаете. Пройду человеком, разбойником. Камни уже летят. Оно бы и ладно, но камни-то всё христианские. Там Бог! Там - у Гали. Она страж. Эта недосягаемость только Ему под силу. Я-то думал, от нечистоты своей недостоин. А мне возраст в вину вменяется. Да и возраст этот не мой: прицепили какой-то возраст. Но камни не самое страшное - страшно, когда она плачет. Тогда мне не по себе становится - ребёнка обидел. Только ей в двадцать четыре ребёнком оставаться можно, а мне в сорок шесть нет. А я такой же - такой же, как она.

9 августа

Во время обеда я доехал на метро до станции "Стезя Дев" и зашёл в ювелирный. Долго рассматривал кольца за стекольным прилавком. Добродушный двухметровый продавец предложил мне свою помощь.

- Мне нужно простое, незамысловатое кольцо с сапфиром.

- Охотно, - согласился здоровяк. - В диапазоне каких цен?

Он раскрыл белый комод возле стены и вытягивал на себя то одну, то другую полку.

- Кольцо должно быть золотое, белое. С сапфиром. Но без вычурности - скромное.

Несколько массивных и витиеватых образцов я сразу отверг - ты бы никогда такого не приняла даже от любимого человека. Ничего из предложенного тебе не подходило. Мы перебирали полку за полкой, пока наконец я не нашёл то, что хотел.

- Разве это сапфир? - спросил я доброго великана. - Почему он такой светлый?

Продавец нашёл сертификат к выбранному мной кольцу и поспешил заверить:

- Да, это сапфир. Он действительно светлее обычного. Но такие камни тоже бывают.

- Нет, белизну золоту придаёт тонкое покрытие из родия.

Я любовался тонким белым колечком с голубым камнем, окружённым двенадцатью маленькими диамантами.

- Хотите, мы найдём такое же кольцо с камнем потемнее? - предложил гигант.

Размер у кольца был почти самый маленький. "Подойдёт!" - подумал я и радостно заявил:

Верзила тоже был рад и, оформляя покупку, давал мне всяческие советы:

- Если вы предложение делать будете, то не вздумайте делать это в начале совместного отпуска.

- Если девушка вдруг откажется, то отпуск для обоих будет испорчен. Делайте предложение в конце поездки.

- Полностью с вами согласен, - вежливо раскланялся я и побежал с волшебным колечком в коробочке на работу.

По дороге я забежал в родной храм. Поставил две свечки: одну целителю Пантелеймону, вторую Чудотворцу Николаю. В иконной лавке дежурила Ирина.

- Ира, покажи, пожалуйста, свои пальцы, - попросил я.

Я пристально рассматривал её кисти - кажется, они были похожи на твои.

- Да! - облегчённо вздохнул я её пониманию. - Ты можешь его померить?

Ира вышла в притвор, взяла колечко из протянутой ей коробочки и надела его на безымянный палец.

Кольцо поблескивало под электрическим светом люстры и смотрелось изящно.

"Тебе непременно понравится", - подумал я и поблагодарил Иру:

19 августа

Я взял отгул: решил сходить на Преображение, а затем встретить самолёт с твоей Родины. Самолеты летали два раза в неделю, и шанс увидеть тебя в аэропорту был высок. После литургии я поздоровался с Ритой. Она собиралась по повестке на беседу в один полицейский участок. Затем я обратил внимание на одну молоденькую прихожанку с большим чемоданом.

- Давайте помогу. Мне тоже в аэропорт. А что там, в монастыре?

- Там большой архив, материалы об одном православном эфиопском царе. Я пишу работу о нём.

- А я девушку одну встречаю. Только не знаю, когда она прилетит.

- Как же вы её тогда встречаете? Трудно спросить и узнать?

Девушка оказалась общительной. Смуглая, карие глаза. Имя я спрашивать не стал, окрестив её "Лалибелой". За час мы добрались до воздушной гавани. Возле первого терминала на табло в строке твоего рейса высвечивалась окончательная фаза полёта: выдача багажа.

- Ну идите, встречайте вашу девушку! - попрощалась со мной Лалибела и исчезла в потоке встречающих, провожающих, прилетающих и улетающих.

Я заглянул в цветочный киоск и выбрал одну пышную розу. Затем стал рассматривать в то и дело открывавшихся воротах выходящих с чемоданами пассажиров. За четверть часа не вышло ни одного с родной речью. Я ещё раз внимательно взглянул на табло и обнаружил собственную ошибку: мне нужен был другой терминал. По длиннющему коридору аэропорта уже шли пассажиры с твоего рейса. Я нёсся в противоположном им направлении и боялся просмотреть тебя. Ещё через полчаса я окончательно понял, что ты не прилетела.

На обратном пути я поник, вспомнил, что где-то по дороге в одном из отделений полиции сидит Рита, и вышел из метро.

26 августа

Подъезжать к твоему дому по четыре-пять раз на дню переросло в ритуал. Иногда я делал это автоматически, совсем ничего не ожидая. Во время обеденного перерыва я без всяких эмоциональных волнений направлялся в Квартал Палисадников. Подъезжал к твоему дому исключительно для того, чтобы коротко убедиться, что окно наглухо закрыто, и сразу повернуть обратно. Каково же было моё удивление, когда возле подъезда я увидел стоявшую худенькую фигурку с телефоном в руках и чемоданом поодаль. Я не мог поверить своим глазам, мозг лениво не хотел признавать полную смену ситуации. Неужели это ты? Я подъехал ближе, бросил велосипед на траву и подбежал:

Ты смотрела на меня без всякого удивления и без других эмоций:

- Здравствуйте. Моя сестра с вами хочет поговорить, - протянула ты мне свой телефон и наушники.

Я нехотя преподнёс к одному уху маленький динамик и услышал набившие оскомину угрозы Виктории.

- Да замолчите вы уже, - произнёс я в телефон и вернул трубку.

Ты стояла неприветливая и уставшая от дороги и прощалась с сестрой:

- Да бесполезно ему что-то говорить. Ну всё, пока.

Я взял огромный серый чемодан и потащил его к входной двери.

- Стойте. Я сама. Не надо помощи! - вцепилась ты в багаж.

Мы, сопротивляясь друг другу, вместе подняли его по четырём ступенькам, и ты, наконец, отобрала у меня ручку.

Ты сделала несколько глубоких вздохов и потянула чемодан внутрь, метая в меня глазами молнии гнева и обиды. Я отошёл от подъезда и смотрел сквозь окно лестничной площадки, как ты с трудом преодолеваешь ступеньку за ступенькой, делая после каждой небольшие паузы. Всё это время подъёма ты сверлила меня глазами, как ты это делала и раньше. Я снова не мог определить природу такого взгляда. Ну не ненависть же - её не может быть в твоих детских глазах.

Я вернулся в бюро и едва концентрировался на мелких задачах. Дождался конца рабочего дня и к семи часам снова подъехал к общежитию. Я вовсе не надеялся, что ты выйдешь из дому, но радовало уже то, что окно наконец ожило, приоткрылось и засветилось. Проходив полчаса туда-сюда, я перешёл на противоположную сторону улицы и, облокотившись о дерево, забрался на невысокое, полуметровое ограждение. Шторы были раздвинуты, и время от времени в комнате мелькали твоя голова и плечи.

Ты распаковывала вещи: вытаскивала их из чемодана, к некоторым принюхивалась и раскладывала то по шкафным полкам, то куда-то вниз. Затем открыла стеклянную бутылку и жадно допила остатки воды прямо из горлышка. Два или три раза ты открывала дверь в коридор и выходила. Я тут же спрыгивал с ограды и подбегал к подъезду - оттуда через окно лестничной площадки можно было видеть, как ты проходишь на общую кухню и возвращаешься в комнату. Эти моменты длились не более секунды. И тем дороже они были для моего внимания.

Ты вернулась! Жаль, что враждебность ещё преобладает в твоих чувствах ко мне. Но ты вернулась!

27 августа

В субботу ни утром, ни в обед тебя застать не удавалось. Несколько часов ожиданий оказались напрасны: мы, к твоему удовлетворению, несколько раз разминулись. Попытка увидеть тебя вечером тоже была тщетной: ты оказалась дома раньше, чем я подъехал к общежитию, зашторилась и не выходила.

28 августа

Утром я поспешил встретить тебя не в самом храме, а у общежития. Без четверти девять я уже прогуливался под твоим окном, смотрел на дроздов и белок, шуршащих в облепивших всю сторону улицы кустарниках. Ждать оказалось недолго - в четверть десятого из бордового застеклённого подъезда вышла ты.

Всё было ново: тёмно-синий в цветочек сарафан до лодыжек и поверх него кофточка нежно-голубого цвета. На ногах золотистые сандалии. Ты выглядела ещё стройней и тоньше обычного. Воздушная, прозрачная, светящаяся. От волнения сбивалось дыхание.

Ни движением, ни взглядом не проявилась твоя реакция на моё присутствие: ты как ни в чём не бывало проплыла белой птицей мимо в сторону кинотеатра. Утро было молчаливым, солнечным и малолюдным. Возле автобусной остановки ты замерла.

- Хорошо, придётся проводить тебя до другой церкви, - вздохнул я. Мне очень не хотелось там появляться: я считал это территорией бывшей жены и избегал встреч с прошлым, тем более, когда рядом было настоящее.

В автобусе ты долго не могла выбрать себе место: шла по совершенно пустому салону, пока он не закончился. Села на заднем тройном сиденье посередине и с серьёзным видом положила ногу на ногу. Оголились обе твои ступни. Я присел на корточки возле тебя и нагло рассматривал твои ноги. Подъёмы обеих ног были натёрты в нескольких местах. Не удержавшись, я провёл ладонью по левой ступне. Ты одёрнула её и грозно сверкнула глазами.

Ты передвинулась к окну, а сиденье справа заняла сумочкой, чтобы мне не пришло в голову сесть рядом. Я встал в дверях напротив тебя и молча любовался тобой ещё две остановки. Затем вспомнил о кольце, вынул из внутреннего кармана светлую коробочку, открыл и протянул тебе. Надежд почти не было, поэтому вовсе не расстроился, когда ты совсем отвернулась и уставилась в окно.

- Это сапфир на белом золоте. Камень верности. В знак дружбы - не в знак любви. Прими, пожалуйста.

В этот момент ты встала и выбежала из автобуса - чтобы добраться до старого прихода, требовалась пересадка. В вагоне метро меня стали узнавать и приветствовать приходские бабушки, съезжавшиеся на литургию со всех концов города. Ты молчала. С приближением к храму воздух для меня явственно электризовался, росло напряжение, и требовалось большое усилие перешагивать вновь всплывшую из прошлого гордыню. Родная колокольня была ещё пуста - звон начинался с началом девяностого псалма. Мы зашли за оградку, и возле крыльца я остановился:

Ты повязала на голове новый бледно-розовый шёлковый платок, перекрестилась три раза и зашла в храм. Я ещё раз посмотрел на красивые белые стены под синими луковками куполов и поехал в храм к нашему о. Иоанну.

Служба прошла незаметно. Я причастился и стоял со всеми в ожидании проповеди. Причащаешься ли сейчас ты? Служба в зарубежном приходе длилась гораздо дольше - минимум на полчаса. Я выбежал из храма и уже через двадцать минут снова стоял перед белокаменным крыльцом церковного терема. Заходить или ждать тебя снаружи? И если ты останешься на трапезу - что тогда?

"Эх", - вздохнул я, три раза поклонился и зашёл внутрь. Сразу почувствовался знакомый сырой запах от тёмных, исписанных фресками стен. Причастие ещё не началось. Ты стояла на другой, мужской половине храма. Сделав несколько тихих шагов, я продвинулся к центру. Пожилой о.Иосиф принимал исповедь слева от иконостаса. Мы встретились с ним взглядом, и мне показалось, как от удивления расширились его глаза. Через минуту я почувствовал хлопок по спине. Седая бабушка Надя ласково смотрела на меня:

У меня остановилось дыхание и совсем некстати выступили глупые слёзы. Мы обнялись. Потом потянулись объятия с бабушкой Машей, с Валентиной, подошла с блестящими глазами жена звонаря Татьяна:

Я прятал глаза вниз: совсем не ожидал такой теплоты. Подходили пожилые мужики, обнимали меня как родного. Ты тоже повернулась в мою сторону, вид у тебя был непроницаемый.

После причастия и проповеди я передвинулся на правую половину храма и в очереди к кресту оказался прямо за тобой. Всё продвигалось медленно: каждый старался пошептаться со священником. Рядом со мной оказался Лёня, когда-то приведший меня на колокольню.

- Какими судьбами? - улыбался он прищуренными глазами.

Мне очень хотелось поделиться с ним своим счастьем, и я шёпотом и глазами пытался ему указать на впереди стоящую тебя: "Вот, вот моё счастье. Вот из-за кого я сегодня здесь!" Он многозначительно, понимающе "угукнул".

В тесноте очереди я едва не касался твоей кофты и внимательно старался не допустить этого. Ты подошла, поцеловала крест и взяла благословение у настоятеля. Я последовал твоему примеру и тоже попросил благословение. Священник на секунду пришёл в растерянность: три года назад мы утратили взаимное доверие и очень холодно расстались из-за моего неудачного брака. Что он думал в этот момент: серьёзно ли я прошу благословения или в этом есть какой-то подвох? Потом осенил меня крестным знамением и протянул руку. Я тоже с задержкой и недоверием поцеловал её.

Ты больше не задерживалась и через минуту была уже на улице. У калитки перекрестилась три раза и направилась к метро. Я неосторожно бросил взгляд на бывшую жену, стоявшую в очереди к центральной иконе, и тут же выбежал за тобой следом.

Солнце сильно припекало, и было душно. Ты не решалась оголять руки и оставалась в накинутой шерстяной кофточке. Легче стало в метро и в ожидании поезда тебя вдруг прорвало:

- Так не я уходил - она меня бросила. А теперь я даже рад этому.

Ты замолчала. Я пребывал под впечатлением от посещения бывшей общины.

- Благодарю тебя. Никогда бы не зашёл в этот храм снова. Никогда бы у этого священника благословения не взял. А из-за тебя столько родных лиц увидел.

- Ну вот, а за это теперь отпустите меня. Услуга за услугу.

- Тогда прими от меня кольцо. Услуга за услугу.

Мы молча вошли в открывшиеся двери вагона. У меня снова кружилась голова от твоего вида. Почему, кроме меня, тебя никто не замечает? Как мы будем расставаться? Может, хорошо, что ты уезжаешь? Быстрей бы тогда.

На выходе из метро ты неожиданно ударила меня ногой по ноге. Затем ещё и ещё раз.

- За то, что вы меня не отпускаете. Вот вам! - и ты пнула меня ещё раз.

Мы пересели в автобус. Ты выбрала место у прохода, оставив кресло у окошка свободным, чтобы я не мог сесть рядом. Я стоял, огородив тебя от всех обеими руками, и виновато улыбался. Кнопка для остановки оказалась под моей ладонью, и через четыре остановки ты хмуро посмотрела на меня снизу вверх.

От остановки до общежития было около пяти минут ходу. Ты, ничего не говоря, снова меня ударила - теперь уже локтем. Затем ещё несколько раз. Тебя распирала какая-то накопившаяся обида, которую было не определить по внешнему виду. С милой улыбкой ты била и била меня каждые десять шагов. Чтобы как-то вырваться из зацикленности, я поймал тебя за запястье. Ты попыталась вырваться:

- Отпустите немедленно. И не дотрагивайтесь до меня.

- Попробуйте только ещё раз дотронуться - сразу схлопочите у меня.

На такие угрозы лучше было отреагировать сразу: я потянулся и указательным пальцем коснулся твоей руки. Ты тут же влепила мне затрещину:

- Драться ты стала лучше, - отметил я. - Бьёшь всё уверенный и уверенней.

- Галя, я вас не ударял - как можно ударить вокруг кисти?

- Я просто держал вас. Краснота сейчас спадёт.

- Вы хоть разговаривать со мной стали. Спасибо.

Ты забежала в свой подъезд и, сурово посмотрев на меня на лестнице, поднялась выше.

4 сентября

Ночь была щедра на осадки, и утро выдалось свежим и серым. Ты вышла из дома довольно поздно - в одиннадцатом часу - и с настроением под стать погоде. Моё приветствие оказалось безответным. В вагоне метро ты разлеглась в кресле, вытянула ноги, закинула голову и закрыла глаза. Я сидел напротив. Время от времени ты приподнимала веки, проверяя, не предпринял ли я что-то провокационное. У меня действительно закрадывались несколько дерзких желаний. Одно из них: тихо склониться над тобой и поцеловать в раскрепощённые губы спящую красавицу. Промежутки времени, когда ты сидела с прикрытыми ресницами, длились секунд двадцать - вполне достаточно для реализации поцелуя. Ответную оплеуху я принимал во внимание как должное. Смущал лишь твой тонкий музыкальный слух - я был уверен: ты запеленгуешь любое движение в свою сторону раньше, чем я приближусь к тебе.

Поэтому до школы мы доехали без поцелуев, пощёчин и приключений. Кустарники вдоль короткой тропы к школе были мокрыми. Нижние ветви клёнов, лип и ольхи свисали под тяжестью крупных капель. Когда ты оказалась под одним из деревьев, я подпрыгнул и дёрнул за ближайшую роскошную ветку. Брызги капель обильно полетели на твои лицо и плечи, орошая волосы и щёки. Я любовался моментом и ждал ответной благодарности. Ты и вида не подала, что что-то произошло. Лишь вздрогнула и со струйками воды на лице пошла дальше.

"Прости!" - дежурно извинился я, не считая, что тебя это как-то расстроило. А если расстроило, то когда-нибудь через десятки лет ты непременно вспомнишь эти ольховые капли совсем иначе. Я в этом не сомневался и вообще переносил твой ответ мне на более далёкое будущее: через три - пять, от силы десять - пятнадцать лет ты непременно ответишь мне. Я буду ждать.

В комнату к вахтёру мы шагнули вместе. Ты тихим, словно стесняющимся голосом скромно попросила ключи от 105-й комнаты. Пожилой мужчина неторопливо приподнялся со стула и обратил твоё внимание на стену с ключами за своей спиной, сделав шаг в сторону. Все крючки под номерами классов для пианистов были пусты - ключи разобраны.

Ты тихо спросила, когда освободится какая-нибудь комната. Он лишь беспомощно пожал плечами. Я почувствовал приближающуюся грозу личного характера и жалел, что оказался в роли свидетеля.

Твоё лицо постепенно менялось. Появилась неуверенность, и покраснели веки. Ты готова была разреветься, и моё присутствие только усиливало твоё расстройство. Ты была на грани срыва - я сейчас попаду под горячую руку, и наш разрыв увеличится.

Я отошёл к дверям и смотрел на тебя с расстояния. Смирение моё закончилось на выходе: я попробовал подбодрить тебя и рискнул притянуть к себе загнутой ручкой длинного зонта кофейного цвета. Ты сорвалась. Отбросила зонт в сторону и несколько раз пнула меня в ногу, приговаривая:

Люди на выходе из метро испуганно оглядывались на нас.

- Это из-за того, что вам комнату не дали?! - оправдывал я твой срыв.

- При чём тут комната и вы, сволочь?! Всё равно от меня ничего не дождётесь.

С этими словами ты зашла в свой подъезд и на прощанье гневно сверкнула сквозь стекло глазами.

Ты же не считаешь меня деревянным? Мне передаются твои чувства и состояния. И то, что тебе было плохо от моей навязчивости, я осознавал. И я искал выход. Выход в реальность, где тебе было бы хорошо снова. Но только не тем способом, Галя, где я исчезаю из твоей жизни. На вычёркивание себя из твоего мира я не мог согласиться и пытался сделать иначе: вместе сделать шаг на ступень выше - туда, где я тебе больше не мешаю и где ты увидишь во мне ту же жизнь, наполненную смыслом и бьющую ключом.

Ты же отрицаешь во мне это, и я неудачно пытаюсь доказать тебе обратное. Пусть настырно, навязчиво, упрямо, но не бессовестно, не по-скотски - этого ты не можешь мне предъявить.

Наши отношения затрагивали тем или иным способом других людей, особенно в приходе. Они были свидетелями твоего негодования в храме и принимали чаще всего твою сторону. Я чувствовал на себе груз молчаливого осуждения. Но внутри преобладала какая-то более сильная и доминантная музыка, и я легко сбрасывал навешиваемую мне вину с плеч и продолжал летать. Жаль, что я не в состоянии был поделиться крыльями с тобой: ты просто наотрез отказывалась замечать меня.

11 сентября

Вместо православного храма ты предпочла пойти в школу, и мы молча перемещались по городу в метро. Ты не отвечаешь, не роняешь ни слова. И всё же это отношения, и отношения самые настоящие, как бы ты их не отрицала.

- Галя, согласитесь, что главный ваш храм это консерватория, а не церковь?

Ты не реагировала. На выходе из метро у меня родилось яркое предположение, которым я не преминул с тобой поделиться:

- Галя, если бы ты влюбилась в меня при первой же нашей встрече, то у нас сейчас уже могла быть общая дочка.

Ты шла в наушниках, поэтому говорить можно было всё, что угодно. Таким образом я проверял, прислушиваешься ли ты к моим словам.

У вахтёра ты расписалась за ключи от комнаты номер сто. У меня были минимум три свободных часа, чтобы съездить домой и хотя бы позавтракать. В метро я пытался немного вздремнуть. Время на дорогу домой, завтрак и возвращение к школе минуло незаметно. Не успел я вернуться, как дверь класса отворилась - ты закончила занятия. После сдачи ключей вахтёру ты зашла в соседнее здание в уборную. Мне было стыдно за конвоирование тебя. Я пытался оправдываться перед собой, называя себя твоим личным телохранителем. Но это было лукавством и не могло продолжаться вечно. Как это всё закончится, я не имел никакого представления. Только молился, чтобы всё было красиво.

Мы молча дошли до наземной платформы метро и замкнулись в ожидании поезда. На табло высвечивались остававшиеся до прихода поезда семь минут. Мы стояли друг напротив друга. Ты задумчиво смотрела куда-то вдаль. Слышно было время: как оно медленно капает в пространстве из ниоткуда в никуда. Откладывалось ли оно где-то? Отпечатывалось ли на странице какой-нибудь книги? Должно же оно где-то фиксироваться, записываться. Не может же оно вот так бесследно исчезнуть... И вот оно остановилось.

Ты задумчиво и ласково смотрела мне в лицо. Я молчал. Ты не отводила глаза. Что в них, я читать не умел. Но взгляд твой был приятен. Затем время снова вздрогнуло, зашевелилось, затикало, и я нарушил паузу:

- Когда ты улыбаешься, я совсем не знаю, радуешься ты или нет. Мне всегда кажется, что радуешься. Наверно, поэтому я часто ошибаюсь.

18 сентября

В начале десятого утра ты вышла из подъезда в направлении к метро. "Снова я пропускаю литургию" - пронеслась догадка в моей голове.

- А когда мы снова в церковь пойдём? - спросил я после того, как поздоровался.

Ты, отодвинув меня в сторону, делала широченные шаги. Ноги твои в узких джинсах напоминали тонкие ноги фламинго. И вся сама ты в лёгкой короткой курточке и рюкзачке за спиной напоминала эту лёгкую загадочную птицу. Светлые распущенные волосы и взгляд, который далеко-далеко - не здесь. Когда-то я написал четыре строчки об этом:

Последние полгода я чувствовал себя именно в роли какаду, которому оставалось лишь смотреть на тебя со стороны.

Перейдя светофор, ты не стала поворачивать к метро, а пошла прямо. В этом направлении находилось лишь главное здание школы. Через семь минут молчаливой прогулки ты зашла внутрь. Я остался на улице. Простояв минут двадцать, я всё же решил пойти на литургию.

На службу я успел вовремя, но внимать отдельным песнопениям и молитвам не получалось. Думалось о скором расставании, которое могло произойти в любой день и в любой момент. Церковь в отличие от работы совсем меня не отвлекала: в бюро я ещё мог углубляться в сложнейшие головоломки и хоть на немного забывать о тебе, в храме этого сделать было невозможно.

После службы я уже никак не мог определить, дома ты в этот момент или ещё в школе. Всё зависело от того, как скоро изменится положение створок окон или штор. Могло пройти два-три часа без изменений. Поэтому в последнее время я брал с собой книгу и читал её на лавочке под окном. Книжка советского издания с названием "На чужой стороне" досталась мне от вернувшейся из Москвы дочери.

Около двух часов дня ты появилась на дальнем конце Бобровой улицы. Я вовремя разглядел тебя и побежал навстречу. Ты уверенно оттолкнула меня рукой и прошла мимо. Я обогнал тебя и возле подъезда снова преградил тебе путь. Ты, не обращая на это внимания, обошла меня и зашла в подъезд. Я снова сел на лавку и продолжил чтение.

...Неожиданно ты выглянула в окно и стала осматриваться. Я в этот момент прохаживался в метрах двадцати от подъезда и, заметив твой взгляд, замахал тебе рукой. Может, ты собиралась снова выйти и проверяла, свободен ли путь? Быть посвящённым в твои планы не представлялось возможным. Ты вышла через минуту, остановилась возле подъезда и, не произнося ни слова, пригласила меня жестом руки подойти ближе. Когда же я подошёл, ты также молча открыла входную дверь и жестом же пригласила меня войти в общежитие. Затем последовало молчаливое приглашение подняться на второй этаж. Я попытался пропустить тебя вперёд, но понял, что ты ни в чём сейчас не уступишь, и покорно пошёл вверх по лестнице как осуждённый под конвоем на плаху. На этаже последовало очередное молчаливое указание пройти до твоей комнаты. Мы встали перед твоей дверью, и ты распахнула её.

Сколько раз я мечтал об этом - оказаться у тебя дома. Сколько раз представлял, как уютно, скромно и чисто всё у тебя обставлено. И вот моя мечта сбывается - твои раскрытые руки дорожными стрелками указывают мне путь - проходи.

Я уже догадываюсь, что меня там ожидает. Твой отец.

Раскрытый ноутбук на столе возле окна, экран скайпа. Здоровый, сдерживающий себя мужик, заполнивший собой весь монитор и, казалось, всю твою комнату.

- Сергей? Здравствуйте! - начал я и присел на предложенный мне стул.

Ты расположилась слева от меня на застеленной кровати. Ты уже не была здесь хозяйкой - лишь покорной отцовскому суду свидетелем, а вершил правосудие новоявленный и суровый Тарас Бульба.

- И не стыдно тебе бегать за девчонкой, которая тебе в дочери годится? Она же даже плачет.

- Я не знал, что она плачет. Я ничем не оскорбляю Галю и лишь пытаюсь дружить с ней. Я с ней не как с женщиной! - попытался оправдываться я, но тут же пожалел об этом и перестал спорить.

- А замуж мне кто предлагал, а? - вставила свой аргумент свидетель.

- Дружить ты не умеешь, - заключил судья. И продолжил: - Ты думаешь, у меня нет возможностей ухлёстывать за молоденькими девицами? У меня их тоже пруд пруди, но мне и в голову такое не приходит. Ты же не христианин - притворяешься только...

- Да, - согласился я: - Двенадцать лет уже притворяюсь.

- Мы же её с самых пелёнок маленькую такую с любовью растили...

- Да, - согласился я. - Видно, что она в любви росла.

- От таких, как ты, нужно избавлять общество любым способом. Вот я скоро оформлю себе визу...

- Нет, не нужно мне твоё приглашение, я сам себе визу сделаю и приеду...

- А жить вам всё равно у меня придётся - у Гали в комнате вы не поместитесь.

- Я не собираюсь нигде жить. Я приеду, убью тебя и отправлюсь в полицию...

- Нет, я не убью, а покалечу! - поправил себя Сергей и продолжил: - Изувечу на всю жизнь и сдамся полиции.

- Согласен, - снова сказал я. - Ради Гали согласен.

- И не жалко вам дочку свою сироткой оставлять?

- А тебе не жалко своего отца в тюрьму сажать? - ответил я.

Мы смотрели друг на друга. Ты была совсем близко - ближе протянутой руки. И никого, кроме нас, в комнате не было. Был лишь ноутбук с изображением твоего отца. И я обратился к изображению:

- Ну раз я такой злодей, то почему Галя общалась со мной эти месяцы? Почему звонила? Почему я писал ей курсовую? Разве к злодею обращаются с такими просьбами?

Ты испуганно стала уверять отца, что это не так: что никакую курсовую я тебе не писал, что никогда ты не звонила мне по телефону. Мы вдвоём стали спорить: писал не писал, звонила не звонила... и в горячке спора совершенно забыли про ноутбук, пока из него не раздался приказ:

Мы оба смолкли. А твой отец после раздумья заявил:

- Не знаю, писал ли ты Гале курсовую или нет, я больше доверяю дочери... - И, обратившись к тебе, добавил: - Немедленно заплати ему за это...

- Папа, да он лишь страничку написал. А звонила я ему только один раз.

- Больше! И написал больше, и звонила больше, - заметил я.

И спор разгорелся снова. И снова твой отец остановил нас:

- Ступай теперь и никогда не приближайся к моей дочери.

- И заберите свои шмотки из моей комнаты! - триумфально добавила ты.

Я встал и в недоумении стал оглядывать комнату: какие шмотки? Ты говоришь, как будто мужа из дома выгоняешь...

- Сумку свою заберите, - уточнила ты и указала на мою наплечную кожаную сумку, которую я поставил возле стены перед разговором с твоим отцом.

***

Не знаю, для чего потребовался весь этот разговор твоему отцу, ведь ты со дня на день уедешь, и всё разрешится само собой. Может, ты остаёшься и не хочешь признаться в этом? Скорее всего, он просто хотел посмотреть на меня - на того, о ком часто слышал от тебя и твоей сестры. Хорошо, что я оказался свежевыбрит и в новёхоньком итальянском костюме - я должен ему понравиться - он твой отец, и в самых запредельных вариантах мне всё же будет суждено просить у него твоей руки.

Через полчаса моего патрулирования по твоей маленькой стометровой улице, на воздух снова вышла ты. На этот раз, как я и предполагал, на частный урок.

Поравнявшись со мной, ты громко и резко спросила:

- Раз вы со мной не как с женщиной, что же вы тогда за мной ходите?

На нескольких балконах люди, сидевшие с газетами и чашками, направили своё внимание на нас. Ты продолжала и громко передразнивала:

- Что же вы такую жертву из себя состроили: "согласен", "согласен"?

- А что ты своему отцу врёшь, что я тебе ничего не писал?

- Как не писал? У тебя же все мэйлы с этой работой есть...

- Половину работы успел написать - двадцать пять тысяч знаков из пятидесяти, пока ты не остановила.

- Ах, вы даже звонки считали?! Тогда с вами вообще не о чем разговаривать.

Мы пересекли одну, затем вторую улицу и пошли по "срединному пути". Ты высмеивала меня, пыталась задеть чем угодно, затем полезла в рюкзак за наушниками и, не найдя их, совсем замолчала. В разгаре было бабье лето, температура ещё за двадцать и солнечно. Возле одного частного двухэтажного дома ты попросила не подходить к дверям и скрылась за ними после звонка в домофон.

Через час с небольшим ты вышла с кустом цветов в длинном пластиковом горшке, с высоко поднятой головой и с искусственной улыбкой и совсем перестала обращать на меня внимание. Горшок нести было очень неудобно, но предлагать тебе помощь было бесполезно. Ты решила меня не замечать. Лишь, поднимаясь по лестнице своего общежития, сквозь стекло, как обычно, просверлила меня своим загадочным взглядом.

20 сентября

Во время обеденного перерыва я снова направился в Квартал Палисадников. Уверенность в том, что снова сейчас увижу тебя, зашкаливала. На одном перекрёстке передо мной остановился автобус, на дверях которого красовались два влюблённых фламинго - жизнь явно мне улыбалась, подмигивала. Это был знак! Я промчался мимо общежития прямо к метро. Загадал: жду только один следующий поезд. Из туннеля послышался лязгающий звук приближающегося состава, затем засверкали два луча фар. Наконец, состав вылетел из туннеля. Поезд остановился, и из последнего вагона вышла ты. На тебе было новое зелёное платье, и в нём ты походила на учительницу младших классов. Мой вид тебя не смутил.

- Я ненадолго, Галя. Я загадал, что вы сейчас выйдете! Так и случилось.

Мы молча прошли до общежития, ты сверкнула глазами через окно, и я снова поехал на работу.

22 сентября

Ранним утром вместо того, чтобы пойти на работу, я решил обратиться к своему участковому врачу. Отсидев полчаса в очереди и так и не придумав себе болезнь, я зашёл в кабинет и признался:

- Мне нужен больничный. Желательно на всю неделю!

- Простуда? - поинтересовался доктор Петерсен.

Сердце меня не подвело, и седеющий доктор, выслушав его в стетоскоп, пошёл мне навстречу:

- Да, неделю. Освободите меня до среды, пожалуйста.

Это было лучшее, что я сделал за последние дни. И я радовался, что врать почти не пришлось - я и впрямь походил на истощённого терминатора.

Ты была сильно удивлена тому, что в будний день в десять утра я ожидал тебя на конце улицы.

"У меня больничный на неделю. Я же не знаю, в какой день ты уедешь", - вместо приветствия произнёс я.

После светофора ты снова направилась не к метро, а в сторону главного здания школы. Я расстроился: этот путь был гораздо короче, и я не знал, как забирать тебя оттуда. Идти в который раз молча не хотелось, я забежал вперёд и запел:

На лице и глазах твоих появилась улыбка. То ли насмешливая, то ли непроизвольная и добрая. Я перешёл к следующей песне:

Ты больше не улыбалась, и я переключился на что-то более жизнеутверждающее:

Музыкальное сопровождение продолжалось, пока ты не исчезла в белых стенах высшего учебного заведения. Почти весь остаток дня я провёл за чтением на скамейке и ещё пару раз сталкивался с тобой, когда ты возвращалась домой.

Ночью я новой, гениальной, как казалось мне, формулой, разукрасил твой квартал. Десяток сочных белых надписей аляповатыми буквами ярко бросались в глаза и являли миру тайну.

24 сентября

Ранним субботним утром было уже довольно холодно, и за полтора часа ожиданий я успел продрогнуть. Ты вышла в половине десятого и молча направилась в сторону метро. Возле спуска в подземку ты замедлила шаг, остановилась и обратилась ко мне:

- Пожалуйста, можно я сейчас одна поеду. Уступите мне в этот раз.

- Галя, пожалуйста, скажи, когда ты уедешь, и я пойду домой.

- Может, ты никогда не уедешь?! Я уже месяц днями простаиваю под твоими окнами, чтобы успеть с тобой попрощаться, а ты, может, и не собираешься никуда?

Ты смотрела в глаза и улыбалась какой-то новой виноватой улыбкой:

- Выйду. Обещаю вам, что сегодня буду ещё выходить из дома.

Ты начала медленно переставлять ноги по ступенькам вниз. При каждом шаге внимала моей реакции. Я не смог расстроить твои ожидания и остался наверху. Когда ты исчезла из вида, я пошёл за оставленным возле общежития велосипедом. У меня два часа на сон, а потом можно встретить тебя возле дальнего здания музыкальной школы. Штаны на мне едва держались - есть было и некогда, и неудобно для такого рода дежурств, и я сох не по дням, а по часам. Дома я успел завести будильник прежде чем провалиться в сон. Через три часа я уже ждал тебя возле дальней школы, но ты так и не появлялась. Я ходил взад-вперёд и отсчитывал минуты: ещё четверть часа, ещё четверть, ещё полчаса. Полтора часа напрасных ожиданий - наказуемо ли такое прожигание времени? Наверно, это уже и есть наказание.

Пришлось возвращаться к твоему дому. Правая створка окна была уже в другом положении, но определить, дома ты или нет, было трудно.

Жители противоположных домов занимались своими делами: читали газеты, спорили, поливали цветы. Иногда бросали на меня изучающие взгляды. За три последних недели я провёл на твоей улице не менее полсотни часов. Конечно, у них возникали разные вопросы по поводу цели моих дежурств. Я сам иногда наблюдал за ними. Одна женщина походила на служанку и по утрам бегала за газетами для своего хозяина, другая нервно и много дымила от одиночества. Один седой старик большую часть дня оставался возле окна. Впрочем, я боялся отвлечься, чтобы не пропустить тебя.

Проходя в очередной раз по другой стороне улицы, я вновь посмотрел на твоё окно. Солнце уже близилось к закату, не отражалось на стёклах домов, поэтому комнату стало видно разборчиво. Сердце ёкнуло: на белых полках не было ни икон, ни книг - вообще ничего. Ты, без сомнения, уезжаешь!

Это должно было когда-нибудь произойти, и последний месяц прошёл всецело в ожидании этого события, но... Почему именно сейчас? Ожидаемый момент настал, тревога сбивала дыхание, и я курсировал вдоль улицы не в состоянии что-то предпринять. Через полчаса окно зашторилось, и загорелся свет - ты была дома. И ты собирала вещи: твоя тень то появлялась, то исчезала с предметами разной формы. Да, ты уезжаешь, и уезжаешь в ближайшие дни. Завтра? В понедельник? Было уже десять - сегодня ты уже останешься дома, а завтра мне нужно быть в форме. Необходимо было выспаться и набраться сил. И я помчался домой.

Оба будильника я завёл на половину пятого. Поезда и транспорт начинали день с четырёх, но тебе самой нужно было выспаться, и я не думал, что ты отправишься в путь на рассвете. Волнение долго мешало уснуть, но усталость взяла своё.

25 сентября

Воскресенье. Сон исчез с первым криком будильника. Я умылся, почистил зубы и через семь минут уже с паспортом в кармане пиджака и крупной суммой денег на всякий случай захлопнул за собой дверь. В пять утра я уже был у общежития. Тишину утра нарушали лишь пение скворцов и воркование диких горлиц. Твоё окно было полностью зашторено и закрыто. Уехать ты не могла - на завтрак и сборы по утрам у тебя уходило не менее часа. Минимум час у меня был в запасе, и я решил ещё немного набраться дома сил.

По семь минут на путь в обоих направлениях и полчаса на сон были потрачены, в шесть я снова стоял перед общежитием. Положение створок окна и штор не изменилось - ещё один час был в моём распоряжении. Я повторил процедуру собирания сил. Так возле семи часов утра я уже окончательно встал на дежурство возле твоего подъезда.

Шагая по Бобровой улице и оглядываясь на каждый звук, будь то шаги собачников или писк двух играющих белок, я анализировал ситуацию и пытался предугадать развитие сегодняшнего дня. Я представлял себе лишь три варианта развития событий в этот день. Первый - мы вместе идём на литургию. В какой храм, стало совсем неважно. Второй - я провожаю тебя в музыкальную школу и через три часа забираю тебя оттуда. Третий вариант самый печальный - я провожаю тебя на вокзал. Но третий вариант был также и очень обнадёживающим - я готов был взять билет на любой поезд и сопровождать тебя до нового города и нового пристанища. Таким образом я рассчитывал узнать твой новый адрес. Непонятно было лишь, много ли у тебя вещей для переезда: если да, то должна быть организована и машина.

Через полтора часа моего караула наконец-то зажёгся свет. Ты проснулась! Значит, максимум около десяти часов ты выйдешь - похоже, мы собираемся в церковь. Мой полугодовой опыт дежурств давал свои результаты: время летело быстро и не влияло на настроение. Стрелки на настенных часах соседней комнаты перевалили за десять - литургия отменяется, в церковь мы опоздали. Оставалась школа. Почему ты не выходишь?

К одиннадцати часам на дальнем конце улицы появилась Виктория. Откуда она здесь? Зачем? Разве у вас сегодня концерт? Она шла по квадратной плитке, и иногда бросала взор на мои новые формулы "Г + А = Л Я". Проходя мимо, она молча приветственно улыбнулась и поднялась к тебе. Через открытую форточку стали доноситься неразборчивые обрывки фраз, бодрые смешки и звуки липкого валика. Тени на шторах тоже указывали на то, что вы занялись ремонтом. Понятно, вы белите стены для сдачи комнаты. Это надолго, и в полдень, отдежурив пять часов, я рискнул отлучиться на пару часиков, чтобы выспаться.

Воздух к обеду нагрелся. Я сменил костюм на любимые широкие коричневые штаны и длиннорукавную коричневую футболку. Обувь я выбрал тоже коричневую и остался весьма доволен своим внешним видом. Ровно в два часа пополудни я вернулся к общежитию. Шторы были уже раскрыты, свет не горел, и в комнате никого не было. Я растерялся и никак не мог сориентироваться в новой ситуации. Где ты теперь могла быть? Узнать это не представлялось возможным, и в голову навязчиво стучалась паника. Ну нет, я обязательно сейчас отыщу тебя.

Подъехав к метро и осмотрев платформу, я прыгнул в остановившийся поезд и отправился к дальнему филиалу школы. Сперва я стеснялся расспрашивать о тебе вахтеров: давать информацию о студентах постороннему было не принято, и меня могли просто послать куда подальше. Я лишь рассматривал стену с ключами от классов и косился на журнал выдачи ключей. Ничего не оставалось, как лезть напролом:

- Скажите, а Галина Г. сегодня занималась на фортепьяно?

Один из пожилых мужчин пошёл мне навстречу и сам предложил заглянуть в журнал. Мы вместе минуты две изучали список фамилий в правой колонке учёта и так ничего и не нашли.

Через сорок минут я был уже в главном здании твоей школы. Пробежав по двум этажам, я понял, что ты сейчас не здесь. Я вернулся к общежитию. Не было никаких идей и предположений, и я лишь успокаивал себя тем, что уехать ты за это время никак не могла - скорее всего, ты поедешь завтра. Через час бесплодных ожиданий и поисков я, почти сломанный, направился домой и - о чудо! - буквально в пятидесяти метрах от "Абатона" натолкнулся на светло-синий цвет твоей кофты, промелькнувший в толпе на перекрёстке. Я бросил велосипед и как сумасшедший побежал следом. Ты шла в сторону продуктового магазина, который по воскресеньям всегда закрыт. Какая же ты рассеянная! Как хорошо, что ты рассеянная! Догнав, я не стал окликать тебя, а потянулся и осторожно взял тебя за правую ладонь. Ты вскрикнула и обернулась.

- Дурак! - одёрнула ты руку. - Вы меня до смерти напугали.

Ты два раза по-детски всхлипнула и было уже захныкала, но это выглядело настолько нелепо, что ты тут же пришла в себя. Затем подошла к стеклянным дверям закрытого магазина, посмотрела во внутреннюю темноту и, развернувшись, пошла обратно.

Моё состояние было несравненно лучше, чем пять минут назад. Это нельзя было назвать счастьем, но по сравнению с тем отчаянием и беспомощностью, которые владели мной последние два часа, это была свобода. Я даже радовался за своё сердце и успел подумать, как быстрая смена ситуации влияет на внутренние процессы. Какие ферменты и гормоны бесчинствовали во мне несколько минут назад, и какие перенимали управление теперь?

Ну и, конечно, я думал о тебе: то, что стало мне облегчением, для тебя было огорчением. В этом не было никаких сомнений. Но я никак не мог чувствовать себя негодяем и эгоистом. Никак не мог допустить мысли благородно отпустить тебя прямо сейчас. Да и ты не спешила мне признаться, когда же ты уезжаешь. Молча, ты два раза толкнула меня рукой в плечо и больше ни на что не реагировала. Через три минуты ты снова исчезла в недрах своего общежития.

Не уехала. Я облегчённо вздыхал: случайностей не бывает, и я тебя не потерял. Я снова почувствовал прилив сил. "Благодарю! Благодарю", - пелось внутри. Ещё десять минут назад я был на грани чего-то невыносимо застывшего, статичного, умершего, а сейчас во всём снова билась и пульсировала едва заметная, но жизнь. И на этой волне, сменившей отчаяние на милость мира, снова появилась ты.

Мы дошли до уличных столиков кафе при кинотеатре "Абатон", и ты, заказав пиццу и бутылку пива в дорогу, села на стул.

- Пиво же ты не себе заказала, правда? - удивился я, будучи уверен, что ты его никогда в своей жизни и не пробовала.

Отвечать ты не собиралась и просто уставилась в экран смартфона, перелистывая сообщения. Я подошёл к кассе и попытался тихо расплатиться за заказ. Ты заметила это, подбежала, стала просить, чтобы официантка не слушала меня, и объяснять, что ты со мной незнакома. Мы снова уселись за один столик. Ты отворачивалась, я обходил тебя и садился с другой стороны. Ты снова отворачивалась и молчала. Я снова обходил тебя. Так продолжалось четверть часа.

Дождавшись завёрнутую в пакет пиццу, мы направились к автобусной остановке. Никого, кроме нас, там не находилось, и мы стояли лицом друг к другу.

- Галя, будь вы чуть хитрее, вы бы легко отделалась от меня, когда захотели. - Мне было невыносимо жаль и себя, и тебя. Даже не знал, кто из нас больше вызывал сочувствия: - Например, вы теперь могли бы сказать: "Раз вы меня любите, то принесите мне пластиковый ножик для пиццы из "Абатона"".

- Раз вы меня любите, то принесите мне пластиковый ножик для пиццы из "Абатона".

Я был в шоке от собственного совета и от того, как быстро ты училась предложенной манипуляции чувствами. Мы одновременно посмотрели в сторону, откуда должен прийти автобус. Дорога была прямая и широкая, видимость прекрасная, и он находился уже в поле нашего зрения. Я растерялся:

- Давайте, я вам в другом кафе этот ножик спрошу...

- Нет, мне нужен ножичек именно из этого кафе. Разве вы меня не любите?!

Решать и ждать не было времени, и я сломя голову перебежал дорогу перед носом у нескольких машин и кинулся к "Абатону". Пробежав сотню метров до уличной кассы, я торопливо потребовал:

- У нас нет пластиковых ножей, - ответила официантка.

Такой ответ меня тоже устраивал, и я рванул обратно к остановке. Автобус уже стоял, ожидая лишь зелёного света, и я в ужасе от собственной глупости так легкомысленно и добровольно расстаться с тобой, мчался, не чуя под собой ног. Автобус тронулся, я замер, сердце встало, кровь остановилась, в глазах потемнело. Судьба или ещё кто, видимо, цинично издевались надо мной. Это было невыносимо. Отчаяние затопило весь квартал в одно мгновение ока.

В этот момент из-за угла дома появилась ты. Не может этого быть. Я не верил своим глазам. Такие перепады я ещё никогда не испытывал. Почему ты не села?

- От вас не убежишь, - грустно констатировала ты.

Мы стояли друг напротив друга и ждали следующий автобус. Никаких советов и экспериментов позволить себе я уже не мог. Через десять минут в пустом транспортном салоне я уже рассказывал тебе о вреде пива - объяснял, как содержащиеся в нём женские гормоны отражаются на мужской природе. За это время мы проехали три остановки.

- На вас это точно отразилось, - передразнила меня ты и выпрыгнула из автобуса.

- Я не пью пива, вы это знаете. Максимум стакан вина в неделю.

Через несколько минут мы оказались возле служебного входа в концертный зал мюзик-холла. Стало понятно - ты снова провожаешь сестру, выступающую с оркестром. И пиво с пиццей предназначались для неё. Водитель зелёного оркестрового автобуса на парковке и мы на лавочке ждали окончания концерта. Ты молча листала сетевые сообщения в телефоне, я, успокоившись, разглядывал твоё удивительное лицо.

Концерт закончился минут через сорок. Стали появляться музыканты, и мы подошли к парковке. Ты тихо на ухо попросила подошедшую сестру:

- Я проедусь с вами, чтобы Андрей меня не догнал?

И вы пристроились внутри на задних сиденьях. Недолго думая, я тоже зашёл в автобус и сел в середине салона. Около минуты я размышлял, что мне предпринять. Но тут одна женщина громко спросила меня:

- Вы же не из нашего оркестра, правда? - И потом, повернувшись, обратилась к вам: - Этот парень с вами?

Вы слегка опешили и сначала закивали в ответ:

Но, быстро опомнившись, стали отнекиваться, поспешили подойти ко мне с ехидными улыбочками. Твоя сестра зашептала мне на ухо:

- Пожалуйста, выйдите тихо. Я здесь работаю, мне в оркестре скандалов не нужно.

Я не стал спорить. Медленно спустился на три ступени к входной двери в центре автобуса. Ты тоже спустилась на ступеньку и с довольной, сияющей улыбкой смотрела на меня сверху вниз, как бы преграждая мне путь в заветное царство. Мы оказались совсем рядом друг к другу в узком проходе, и я чуть ли не упирался лицом в твой живот. Возникла пауза, и мелькнула шальная мысль прикоснуться к твоему животу губами - поцеловать тебя в пах. Но ты так красиво и триумфально улыбалась, что совсем не хотелось портить тебе твою маленькую победу надо мной: я лишь вздохнул и вышел.

Вскоре автобус тронулся, и я побежал за ним следом. Ты не смотрела в окно - смотрела твоя сестра. На каждом повороте и светофоре я догонял вас, махал рукой, и было видно, как твоя сестра комментировала тебе происходящее. Возле третьего перекрёстка я остановился - за ним была долгая прямая дорога вдоль городского озера, на которой уже не было шансов соревноваться с транспортом. Я смотрел на удаляющийся зелёный автобус. Твоя сестра смотрела на меня и также загадочно, как ты, улыбалась.

Если бы в этот момент ты уезжала навсегда, то я бы догнал вас. Обязательно догнал бы. Но твой чемодан, вещи - они ещё оставались в общежитии и были гарантией того, что ты ещё один раз переночуешь дома.

Я побрёл на твою улицу. Следующий час ожиданий ни к чему не привёл, и я поплёлся уставший домой. Завтра! Завтра ты уедешь! Сегодня нужно будет хорошо выспаться.

Часть 2

26 сентября

В половине седьмого я подъехал к общежитию. Правая створка окна была приоткрыта, и это меня успокоило - ты дома. Два часа патрулирования прошли без изменений. Только стрелки часов в соседнем окне перескакивали с цифры на цифру. Никаких признаков того, что ты встала, не было видно, лишь солнце, подымаясь всё выше, меняло цвет отражения на стёклах.

Может, и мне уехать? На Гулынки, в Подовечье, о которых ты и слыхом не слыхала. Я же вольный. А ты меня ищи. Буду косить траву для коз и коней. Год, два, век - когда-нибудь вдали на холме обязательно появится твой платочек.

Постепенно мною стало овладевать щемящее чувство неуверенности. Неуверенности в том, что что-то сейчас вообще оживёт: одёрнется шторка, захлопнется окно. Ничего не происходило - никаких признаков того, что ты проснулась, не было видно. Волна неуверенности нарастала. И, заметив у входной двери уборщика, я решил снова нарушить обещание не заходить внутрь твоего дома.

- Вы не знаете, девушка из сто двенадцатой сегодня выезжает?

- Зайди, спроси у администратора. Он как раз на месте.

Вместо этого я сразу забежал наверх. В коридоре возле твоей комнаты не было ни чемодана, ни обычного ряда обуви - пустота. На дверной табличке висело чужое арабское имя. Внутри начинало коробить от непонимания и неприятия происходящего. Администратор в кабинете долго с кем-то о чём-то договаривался по телефону, и я топтался на месте в дверях от нетерпения. Наконец он положил трубку, и я смог спросить:

- Где Галя? Галина из сто двенадцатой - когда она съезжает?

- Она ещё вчера съехала. Ключи оставила в почтовом ящике.

Как вчера? Внутри всё стягивалось к грудной клетке и завязывалось тугим узлом, сбивавшим дыхание. Пространства, где ещё дышалось, схлопывались одно за другим, сжимая мир в чёрную точку. Становилось тесно, хотелось вырваться наружу. Что я здесь стою?

- Куда она переехала? Не знаю, этого она нам не сообщала.

Мысли рассыпались на отдельные бессвязные слова, а ноги сами решали, куда им двигаться. Через десять минут я очутился на Молочной улице в твоей школе.

- Вы меня помните? - едва выдавился вопрос к стоявшему в проходной дяде Васе.

- Уехала твоя Галя. Всё! Нет её. Забудь. Дала последний концерт и уехала.

- Не знаю я. Тебя Андрей, кажется, зовут? Так вот, не сказала она. Даже имя нового профессора не назвала. Оставила вот у меня своё барахло. - Он вытащил зачем-то гладильную доску. - Пооставляла ненужных вещей... Ты ей много помогал, говорил отец Иоанн.

Вышел на воздух. Дядя Вася вышел следом и пытался меня подбодрить:

- Забудь ты её. Приходи на концерты. Хочешь, я тебя в нашу церковь свожу - там столько девчонок украинских. Найдёшь другую...

- Я же видел её ещё вчера вечером. Вместе с сестрой, - перебил я завхоза.

Куда ты могла уехать? Сколько музыкальных школ по этой стране? Хорошо, что у меня ещё три больничных дня.

Через полчаса я расспрашивал вахтеров в дальнем филиале твоей школы, не брала ли ты ключей от учебных комнат. Твоей учётной записи в журнале мы не нашли, и чтобы они поняли, о ком речь, мне пришлось показать твою фотографию.

- Можно взглянуть? - попросила фотку одна китайская студентка. - Не знаю, куда она уехала. Может, в Вайром?

- Там тоже школа есть, - аргументировала своё предположение девушка.

В малюсенький провинциальный город можно согласиться переехать только ради фанатичной любви к музыке. После Москвы ты бы не согласилась на это. Если это правда, то я совсем не знаю тебя - я бы там умер от тоски. Я представил себе чужой не ведомый никому городок на обочине истории и жизни, где я поселяюсь инкогнито в пожухлом общежитии и жду всю оставшуюся жизнь: вдруг когда-нибудь по какому-то невероятному стечению обстоятельств ты заглянешь сюда, и мы наконец встретимся. Это то же самое, что жить на другой планете и надеяться встретиться. Это то же, что жить в Туманности Андромеды и ждать тебя. Такие масштабы угнетали.

Спустя два часа я уже звонил в дверь частного детектива. Его терпеливый и спокойный тон подействовал на меня обнадеживающе. Волны дыхания стали длинней и ниже.

- Мои услуги стоят дорого. Попробуй сперва сам, а если не получится, приходи.

Первый человек за день, который поделился со мной уверенностью. Постепенно я успокаивался, перед глазами вырисовывалась и сверкала новая жизнеутверждающая цель - найти тебя. Мир из точки растянулся в линию, потом раскрутился в плоскость, раскрылся как створка твоего окна и ожил. Я даже смог принять пищу в одном из кафе. По дороге домой в голове рождались новые планы. Первый из них: проверить ближайший "музыкальный" город.

В три часа я уже получал от вахтёрши музыкальной школы провинциального городка Любь распечатку адресов всех студенческих общежитий. Любь был маленьким, круглым и уютным, но при каждом взгляде на звонки с потёртыми указателями имён проживающих в здешних домах граждан, заново накатывало щемящее чувство тоски. Неужели ты смогла бы здесь жить, вдали от всего в чужом захолустном месте? К девяти вечера имена на почтовых ящиках и звонках всех семи или восьми общежитий были проверены, я возвращался на поезде домой. Город был мной вычеркнут из списка двадцати девяти музыкальных городов. Шансы найти твою новую школу увеличивались. Я нехотя сравнил их с шансами Остапа Бендера отыскать свой стул и первый раз, пусть и иронично, но улыбнулся.

27 сентября

Безрезультатно обзвонив по телефону ещё пару ближайших школ, я понял, что не смогу ничего узнать таким образом. В одних школах отвечали, что по телефону никакой информации давать не будут, в других объясняли, что семестр ещё не начался, и списки студентов ещё не составлены. "Погуглив" частные детективные агентства, я набрал номер телефона одного из них и снова попытался узнать, как мне найти человека. Женщина на том конце провода стала делиться нюансами: прежде всего, необходимы имя, фамилия, дата рождения и место прежней прописки. Этого всего было достаточно, чтобы подать заявку на выяснение нового адреса проживания. И это при условии, что искомое лицо переехало не более полугода назад. Все данные у меня были. Даже дата рождения, которой ты ни за что не хотела делиться, была мной найдена ещё в мае.

- Мой день рождения тридцать второго мая! - отшучивалась ты на мои расспросы.

Когда же я называл тебе найденную дату, то долго отнекивалась и меняла тему во избежание поздравлений и подарков от неблизкого тебе человека. Поздравления в угаданный мной день я всё же отправил, и ты лаконично меня поблагодарила.

Женщина из детективного агентства так разоткровенничалась со мной, что всё же выдала все детали поиска, вплоть до учреждения, куда пишутся такие заявки.

28 сентября

На следующий день по месту регистрации я сделал письменный запрос и через три дня в почтовом ящике обнаружил конверт с ответом. В груди снова всё сбивалось с такта, я выронил из рук ключи, торопливо вскрыл конверт и прочёл: Бобровая улица 6.

Прежний адрес! Ничего не изменилось! Никаких результатов. С нетерпением прождав выходные, я снова заявился к чиновникам и вспыльчиво потребовал новый адрес. Они оправдывались тем, что прошло всего немного времени, и ты ещё не успела прописаться на новом месте. Я сразу же заполнил новый формуляр, но, послушав совета, отложил запрос ещё на неделю.

Дни стали медленными, тягучими, чуть ли не застывшими. Минуты длились как часы, часы стояли, и я чувствовал своё бесконечное бессилие перед усмехающимся надо мной миром. Жизнь встала. Просто встала, как упрямая лошадь посреди песков незнакомой пустыни, и не двигалась вперёд. Ждать срок, чтобы потом снова ждать письма, чтобы лошадь наконец тронулась в тридевятое царство. Я считал секунды и минуты до твоего Воскрешения.

- Твоей Гали нет. Забудь, - вторил мир дяде Васе.

- Всё! Забудь! - с облегчением советовал о. Иоанн.

- Нет никакой Гали, - ухмылялась табличка с арабским именем на дверях твоей комнаты.

Перед работой, в обед и вечером я всё ещё продолжал ездить к твоему дому. Улица удручала - от тебя не оставалось никаких следов, кроме моих осиротевших, бессмысленных рисунков.

Через неделю новый запрос. Новые три дня ожидания ответа... и новая "Бобровая 6". Поиск замкнулся в какое-то кольцо, из которого нельзя было выбраться. Я отправил посылку с кило конфет "Красная Шапочка" на Бобровую, 6. Это дало мне маленькую надежду, что посылку перешлют на новый адрес, если ты догадалась на почте оставить его, и таким образом отследить по номеру посылки хотя бы город, в который она уедет. Посылка вернулась через неделю.

Прошёл почти месяц, когда в субботу я услышал клацание крышек почтовых ящиков в подъезде - почтальон раскидывал корреспонденцию. Я выбежал на лестничную площадку и распахнул свою дверцу. В ящике лежал очередной ответ на очередной запрос. Я вскрыл конверт и никак не мог поверить своим глазам:

Я прыгал от счастья. Прыгал и прыгал! Скакал по квартире и не мог надышаться. Обзванивал тех, кто помогал мне в поисках и кричал:

Ликованию не было предела. Белая лошадь жизни встала на дыбы и помчалась уже по весеннему заливному лугу с ромашками. Пустыня осталась за горами, впереди твоё царство.

Прости меня. Я совсем не думал о том, хочется ли тебе меня видеть, совсем не учитывал твои желания. Я только радовался тому, что ты есть. Что ты не фрагмент моей памяти, не выдумка, а настоящая жизнь. Что мир больше не отнекивался, не скрывал тебя за неизвестными горизонтами, а признавал: да, ты есть! И ты в нескольких часах езды от меня. Ни в какой-то Туманности Андромеды, ни на обратной стороне луны, ни у Кащеюшки в замке. И завтра я увижу тебя. Уже завтра я увижу твои глаза, твоё лицо. Невероятно.

- Бог! Благодарю, Бог! Слышишь? Ты слышишь! Ты всё слышишь! Благодарю!

В храме на всенощной я сиял как новенький пятак:

Унять самого себя было невозможно. Силы, уплывавшие четыре недели подряд, вернулись одномоментно и распирали лёгкие и грудь. Дышалось.

23 октября

Ночью я уже мчался к тебе, пытаясь хоть как-то заснуть в неудобном пассажирском кресле. Утром потребуются силы и свежесть - хочется предстать перед тобой сильным и бодрым молодцем. Но эмоции всё ещё переполняли меня и не давали уснуть. В семь утра оказалось жутко холодно - повеяло недалёкой зимой, и тонкое пальто не удерживало тепло. Я вышел с вокзала и направился по распечатанной из Сети карте к твой школе. Ещё было рано - на воскресную литургию ты отправишься не раньше девяти, школа же была буквально в пяти минутах ходьбы от вокзала и находилась на пути к твоему дому.

Улочки города в этом квартале были совсем узкие, не зелёные и пахучие. Койск разительно отличался от нашего города и уступал во всём: в чистоте, в размахе, в обилии растительности в центре. Здесь попахивало средневековьем. Музыкальная школа оказалась запертой со всех сторон близлежащими домами до такой степени, что рассмотреть её с расстояния не представлялось никакой возможности. Я обошёл её вокруг и обнаружил два выхода на разные улицы. По какой из них ты ходишь, угадать невозможно - они одинаково удобны. Дальше по направлению к твоему дому пути ветвились ещё больше, и можно было выбирать любую. Пройдя не больше километра, я вышел на площадь. Передо мной выросло унылое пятиэтажное здание студенческого общежития. Входа как и у школы оказалось тоже два, поэтому, чтобы не пропустить тебя незамеченной, нужно было стоять на другой стороне площади.

Неужели ты живёшь теперь здесь? Я подошёл к дверям общежития, и они оказались открыты. На почтовых ящиках я еле отыскал твоё имя. В отличие от других оно было написано от руки на клочке белой бумаги и приклеено на ящик номер девятнадцать.

Ты здесь. Ты живёшь здесь. Такая родная и далёкая. Я тебя отыскал.

Слыша лишь стук собственного сердца, я прошёл по коридорам первых трёх этажей и не сразу нашёл дверь с номером девятнадцать. На табличке стояли три чужих имени. Твоего имени не было совсем ни на одной из комнат общежития. Я растерялся и вышел через второй выход на улицу. Снова утренний холод быстро проник под одежду.

До девяти оставалось чуть больше часа, и я стал всматриваться в три левых окна третьего этажа - одно из них должно быть твоё. Я искал признаки того, что ты вот-вот проснёшься и встанешь: откроешь створку окна, включишь свет. Ничего этого не происходило, и я начал волноваться: ты могла быть не дома, а, скажем, у сестры, в отъезде, ещё где-нибудь. Да мало ли, где могла быть ты в это воскресное утро. Через час я совсем продрог и одиноко перестукивал ногами и шевелил локтями. Низкое солнце уже освещало третий этаж общежития, но всё, что ниже, оставалось в тени и не прогревалось.

И вот ты вышла. Я заметил это, лишь когда ты прошла уже метров тридцать и была посреди безлюдной площади. Ты пересекала её большими уверенными шагами фламинго. Я побежал навстречу:

Ты не отреагировала никак: ни поворотом головы, ни удивлением, ни голосом. Продолжала шагать, словно меня не слышно и не видно.

Ты остановилась. Стояла в профиль и не поворачивалась ко мне. И в этот момент с другой стороны общежития выбежала Вика. Она мчалась на меня, как танк на безоружного бойца:

- Если вы немедленно не уйдёте, - заявляла твоя сестра, - мы обратимся в полицию. Сейчас же уезжайте.

- Хорошо, - согласился я, - пойдёмте в полицию. Ведите.

Вика осмотрелась по сторонам и произнесла неуверенно:

Мне стало её жалко, но помочь ей я ничем не мог. Мы сделали несколько шагов в сторону метро, и Вика попыталась втиснуться между нами.

Попытался пойти с другой стороны, но твоя сестра быстро реагировала и снова оказывалась между нами. Это походило на сумбурную перестановку фигур на шахматной доске в финальной части любительской игры, где два ферзя вертятся вокруг молчаливого белого короля и не могут ничего изменить, разве что съесть друг друга. Обстановка никого не устраивала, после нескольких шагов приходилось делать остановки, и, наконец, Вика в растерянности ударила меня ногой по ноге. Удар был неуверенный и очень слабый и очень напоминал то, как ты меня ударила через два дня после экзамена - один в один, вы и впрямь одно целое. Нужно было хоть как-то отреагировать на это, и я добавил серьёзности в голос:

- Вика, только Галя может меня бить безответно, так как я люблю её безответно. Вам же я отвечу.

Предупреждение сработало, и второй раз ударить твоя сестра меня не решилась.

- Галя! - Вместо этого придумала она: - Мы сейчас возьмём такси и поедем.

- Галя, езжайте на такси, если тебе так лучше. Я на метро до церкви доберусь.

- Оставь его, пусть едет. Ему бесполезно объяснять.

- Галя, здравствуй! - ещё раз обратился я к тебе.

- Вы что думали, что я вам на шею брошусь? - сказала ты, посмотрев на меня.

Я не знал, что ответить, возникла пауза, произнеслось само твоим глазам:

- Да вы знаете, что она из-за вас прошлую неделю в больнице лежала?

- Почему из-за меня, Галя? Я даже не писал тебе весь этот месяц - ты жила спокойно.

- Ей было стыдно, что вы её ищете, расспрашиваете всех в школе. Оставьте нас наконец в покое.

Минуя маленький сквер, мы спустились в подземку. Твоя сестра стала более спокойной и сдержанной и лишь изредка бросала мне всякие эпитеты. Обратив внимание на каракулевую кубанку, передразнила меня:

Тут уже я, узнав на Вике юбку с двумя белыми каёмками, радостно заметил:

Твоя сестра пришла в явное смущение. Ты, кажется, тоже.

- Это Лия подарила, - возмутилась ты: - Если вы сейчас скажете, что она ваша, то мы снимем её и порежем на клочки. Поняли? Кто подарил?

Я был рад, что юбка тебе понравилась и что, хоть ты и не сама её носила, она досталась сестре. Поэтому я легко согласился:

Мы пересели на наземный трамвай, и Вика постоянно продолжала загораживать тебя собой.

Я пересаживался, подходил с другой стороны, а Вика всё продолжала реагировать и закрывала твоё лицо своим. Это выглядело нелепо и комично и походило скорее на сцену из мультфильма, чем на драму, которую она изображала.

Потом она стала шептать тебе что-то на ухо. Какую-то новую идею, как от меня избавиться. Я наконец смог спокойно взглянуть на тебя. Ты почти не изменилась, была только очень бледна, и история с больницей походила на правду. Я смотрел и не мог поверить: ты снова рядом, снова близко. Благодарю Тебя, Господи!

Мы вышли на окраине города и направились к ограждённому комплексу церковных строений. Я шёл рядом, иногда заходя вперёд, чтобы увидеть твоё лицо. Вика уже почти не реагировала на это. А ты всё время молчала.

К началу службы мы опоздали. Она уже шла полным ходом - пелись заповеди блаженства - и я отпустил вас обоих и лобызал центральные иконы, благодаря всех святых за долгожданный день встречи. Вы встали чуть впереди на мужской стороне вместе, и, больше не волнуясь тебя потерять, я первый раз за месяц внимательно углубился в молитвы.

Храм был большой, длинный и просторный. Без всяких колонн. Людей много. Все стояли почти правильными рядами по обе стороны красной ковровой дорожки посередине. В церкви было очень тепло. К концу литургии у меня горели щеки, на лбу выступала испарина, и начался жар.

Во время целования креста мы несколько раз переглянулись, затем твоя сестра потянула тебя к знакомым мужикам. Вы стояли кучкой из пяти человек и время от времени косились и указывали на меня. Вика, видимо, жаловалась. Ты молча стояла рядом и напоминала то ли неуверенного Пятачка, то ли милого Чебурашку. Взгляды в мою сторону продолжались, поэтому я сам подошёл вплотную к вашей компании. Один худой и высокий моего возраста парень, которого Вика называла Сашей, исподлобья посмотрел на меня. Я насмешливо уставился на него: кто кого переглядит. Он отвёл взгляд, пообещал Вике поговорить со мной и вежливо предложил выйти. Мы вдвоём медленно прошли весь храм и вышли за дверь. На улице он протянул мне руку и представился Александром. Затем напрямую спросил:

Возникла глупая пауза - мы не знали о чём говорить и не испытывали друг к другу ни враждебности, ни претензий. Чтобы как-то заполнить заминку в разговоре, я попросил у него найти аспирин. Мы снова зашли в притвор храма в свечную лавку. Никаких лекарств ни у кого там не оказалось. Александр позвал меня пойти с ним на кухню. По дороге мы всё же разговорились. Он выразил мне сочувствие в моих безрезультатных ухаживаниях и сожалел, что не может ничем помочь. Я совсем не рассчитывал на его расположение и тем более на помощь. Лишь поблагодарил за найденный на кухне аспирин.

Мы снова вернулись в храм. На этот раз Вика жаловалась на меня совсем белому от седины священнику. Ты молчала. Стоять в стороне казалось глупо, и я подошёл и встал к вам. Вика, не останавливаясь, перебирала и перечисляла все мои прегрешения в отношении тебя, так что священнику пришлось перебить её и, указав на меня, сказать:

- Что вы всё о себе и о себе? Беда то не у вас! Беда у Андрея. Ему нужна помощь.

Я был полностью согласен с ним: почему вы думали только о себе и совсем не входили в моё положение. Было непривычно услышать хоть какое-то слово в свою защиту, в своё оправдание, и я полностью проникся доверием к этому старенькому священнику. "Вот что значит мудрость!" - подумалось мне.

- Батюшка! - обратился я. - Мы раньше дружили, потом поссорились. Она уехала и не попрощалась даже. Мне необходимо было её найти.

Священник представился мне отцом Андреем. Я уже ожидал от него поддержки, когда вдруг услышал назидательное:

- Если бы она тебя позвала... А ты без спроса приехал.

Теряя уверенность, я посмотрел и взмолился на священника, как на икону:

- Батюшка, скажите ей, пожалуйста, пусть она меня позовёт.

О. Андрей пришёл в замешательство. Ты воспользовалась этим и впервые сама произнесла:

- Вот видите! Теперь вы сами видите - с ним бесполезно разговаривать.

Священник окончательно встал на твою сторону и стал корить меня, что досаждаю тебе, не даю прохода:

- Отец Андрей, конечно, уеду. У меня завтра работа.

Священник поинтересовался, из какой я общины. Я коротко рассказал ему про десять лет в старом приходе у о. Иосифа и три года в новом у о. Иоанна. Услышав знакомое имя, о. Андрей обрадовался и пообещал:

- Я вот пожалуюсь отцу Иосифу на ваше поведение.

Я хотел было объяснить, что с о. Иосифом меня больше совершенно ничего не связывает, но усложнять разговор совсем не хотелось. Ты же обрадованно попросила запомнить мою фамилию и два раза повторила её. Священник успокоил тебя:

- Никто тебя в нашем приходе не даст в обиду, Ирина.

- Галя, - поправил я и, видя недоумение на его лице, повторил: - Её Галя зовут!

- Да. Галя. А вы, молодой человек, прежде чем заходить, научитесь стучаться в дверь...

О. Андрей посмотрел на меня как на дерзкого наглеца.

Ты улыбалась и ликовала - наконец хоть кто-то увидел настоящее моё лицо и полностью поддержал тебя. Если о. Иоанн не знал, как помочь нам обоим, то о.Андрей встал только на твою сторону. Затем, утомившись нашим вопросом, он сообщил, что его ждут и другие прихожане, и удалился.-

Мы вышли из храма вместе. Ты зашла в отдельно стоящую уборную. Вика ждала тебя в коридоре и при пересечениях наших взглядов насмешливо мне улыбалась. В твоё отсутствие мне захотелось уколоть её:

- Юбка итальянская, называется "Contato", что значит "контакт". Ещё похоже на "кантату". Две белые полоски на чёрном фоне - это клавиши фортепьяно. Музыкальная юбочка.

Виктория снова смутилась и улыбалась уже скорее сконфуженно, чем высокомерно. Мне снова стало её жаль. Даже обнять захотелось. По-дружески.

Вышла ты. Потом снова появился Александр, и ему пришлось принять роль Понтия Пилата в нашем разговоре. Он не знал, как и кому помогать, и спрашивал:

- Да не в этом дело! - объясняла ситуацию наместнику Иудеи Виктория.

Разбойник смотрел в твои насильно вовлечённые в этот театр глаза и молча извинялся за какофонию. Расследование пришло в тупик, и тебе пришлось прийти на помощь сестре:

- Вы даже не замечаете, что у вас за плечом лукавый стоит! - произнесла ты и добавила: - Я вас прощаю за весь тот вред, который вы мне причинили, и больше не приезжайте сюда никогда. Договорились?

- Давайте наедине поговорим, Галя. Пожалуйста. Попрощайся со мной без сестры и других людей.

Наедине ты говорить отказывалась: отнекивалась и продолжала держать протянутую мне руку. Желание коснуться тебя даже на таких неприемлемых условиях победило: я охватил пальцами маленькую ладонь и пожал её.

- Я только одно могу пообещать: не приезжать до конца этого года. Да и потом приеду от силы пару раз. Тебе незачем переживать.

В приходском доме должен был состояться объявленный после проповеди концерт. Вы с сестрой направились по узкой дорожке к соседнему одноэтажному зданию. В какой-то момент Вика обернулась. Разглядеть в этом повороте головы завуалированную просьбу не сдаваться мог только больной, и, чувствуя озноб, я откликнулся на неё. Аспирин ещё не подействовал, и щёки с ушами пылали. В помещении, смежном с актовым залом, был накрыт чайный стол: стояли несколько термосов с горячими напитками и блюдца со сладким. Ты ходила вдоль стола, выбирала себе печенья, заправляла молоком кофе и старалась не смотреть в мою сторону. Я нашёл себе стул в углу и облегчённо обмяк.

- Налейте себе горячего чая, - порекомендовала мне Вика и снова отошла в сторону.

"Жизнь такая неоднозначная", - подумалось мне. - "Мы сами вольны решать, какое придать тому или иному явлению значение".

"Желательно оставаться при этом всегда понятым", - советовал мне возникший образ о. Иоанна.

"Разве, разглядев в чём-то любовь, можно ошибиться?" - спрашивал я его.

Мнение о. Иоанна осталось мне неизвестным. Я продолжил спрашивать:

"Раз она во всём, то разглядеть её будет пределом ясности. Где здесь ошибка?"

"Так ты ошибку ищешь или любовь?" - приписал я вопрос голосу о. Иоанна.

Дрёма отступила при звуках рояля. Концерт шёл часа полтора. Музыка уносила от дум. Но в самом пианисте вместо любви я отыскал самодовольство, а в его комментариях между исполнением пафос и напыщенность. В одном из них меня сильно задела наглость. Я был готов тут же прервать его - таких случаев я давно не стеснялся и легко позволял себе говорить прямо в любых обстоятельствах. Однажды на курсах языка прямо на уроке из-за фразы одного переселенца о том, что моей Родине до этой страны ещё тысячу лет, произошла потасовка. Нас разняли, а на перемене стали спрашивать, есть ли у меня страховка. Когда я объяснил, что нет, то стали уже удивляться, зачем я тогда драться полез. "А что? Только когда страховка?" - удивился в свою очередь я. Так вот зарвавшийся мирянин, не имевший на нравоучения залу слушателей никаких оснований, позволял себе дерзость в отношении к моей Родине. Но ты сидела в зале и была и без того неприветлива. Ещё один конфликт, а тем более скандал был очень некстати. Я намеревался ещё проводить тебя, и мой выход на сцену был бы теперь совсем ни к чему.

Разгневали меня слова музыканта, что моя Родина недостаточно покаялась за семьдесят советских лет и ещё не искупила свою вину в отличие от другой страны, уже покаявшейся за фашистские годы. По мнению пианиста, каяться за семьдесят лет нужно было гораздо больше, чем той стране, которая свою вину за двенадцать лет уже искупила. Во всём видеть любовь я всё-таки ещё не умел и делал не самые красивые выводы: для зарубежных церквей Советская страна была часто худшим злом, чем фашизм.

Концерт закончился, температура спала. Вы неторопливо вышли и беззащитно побрели к метро. Я шёл рядом и улыбался:

- В каком смысле? - удивилась новому моему открытию Вика.

- Я даже не мечтал об этом - полдня провести с Галей! А вот провожаю вас домой.

На перроне ты уединилась. Я ходил кругами, а Вика снова пыталась закрывать своим лицом твоё.

- На меня смотреть! Смотреть на меня! - повторяла она, как дрессировщик невменяемому тигру.

- Вика, найди себе кого-нибудь, кто будет смотреть на тебя и любоваться, - отвечал ей человеческим голосом хищник.

В вагоне вы заняли крайнее двойное сиденье, таким образом отгородившись от меня. Чтобы хоть как-то видеть тебя, мне пришлось облокотиться о заднюю стену и присесть рядом с сестрой на корточки. Бледный цвет твоего лица контрастировал с румянцем на щеках Вики. За стеклом менялись городские пейзажи, и на фоне их печально опускались долу твои ресницы. Жизнь не может быть такой грустной. Слышишь? Вика достала смартфон и, наклонившись ко мне совсем близко, беспардонно стала фотографировать моё лицо - из дрессировщицы она превратилась в посетителя зоопарка.

- На всякий случай. Для полиции там, для розыска...

Я смотрел на твоё утомлённое переживаниями лицо, молчаливое и задумчивое. Ни у кого не было ни сил, ни желания спорить. Нравилось ли тебе здесь? Счастливой ты не выглядела.

Обратная дорога заняла почти час. На подходе к дому ты снова прервала молчание и призналась:

- Это из-за вас я уехала. Мне предлагали остаться учиться, но я не осталась. И концерты отменила. Вы мне жизнь испортили.

Слушать такое было больно. Вика со мной попрощалась.

Ты долго не хотела ничего говорить. Вика встряла:

- До свиданья, - сказала ты и скрылась за дверью своего нового пристанища.

Я постоял возле входа. Ожидать больше было нечего. Вспомнил про привезённую упаковку кедровых орехов для Вики. Просунул её в почтовый ящик и направился на вокзал.

***

Стоит ли мне обратиться теперь к тебе, дорогой читатель? За оправданием, за поддержкой ли... Я вполне допускал все эти месяцы, что нагло и эгоистично добивался внимания молодой девушки. Допускал и глубоко переживал это. Но я не мог себе позволить принять это за окончательную истину. Я не мог сказать себе, что это и есть единственная реальность.

Я задавал себе и тебе такой вопрос: если я полюблю другую девушку того же возраста, что и ты, и она ответит мне взаимностью, то мои чувства будут оправданы? Правда же? Ты же не будешь против чужих взаимных отношений? Кто в праве будет бросить камень, если чувства взаимны?

А раз так, то дело вовсе не в возрасте, а в тебе.

Тогда я шёл дальше и задавал тебе другой вопрос: может ли твой ровесник безответно влюбиться в тебя и предпринимать всяческие шаги, не всегда удачные, чтобы доказать тебе реальность его любви?

Конечно, может. Как бы ты не обезнадёживала его. И в этом тоже нет ничего предосудительного.

Из этих двух составляющих - дело не в возрасте и взаимности - из этих двух составляющих я выводил себе оправдание: я могу ухаживать за тобой.

А если бы у меня отняли и это оправдание, то я бы продолжил ухаживать за тобой без оправданий. Этому и не нужны никакие оправдания.

Учитывал ли я твоё мнение? Да, но не настолько, чтобы переставать быть самим собой, отказаться от своих чувств к тебе. Я не могу исполнять все твои желания.

Я вернулся домой. Постепенно вновь забрасывал тебя электронными письмами. Не был уверен, что ты их читаешь, скорее наоборот, но со временем стало даже нравиться писать в пустоту. Интересно, что случается с письмами, которые никто не читает? Они же не могут просто исчезнуть? Есть же вложенная в них сила, чувства, которые не исчезают просто в никуда. Что-то же с ними происходит?

Потом я решил убрать все твои фотки с полок и зеркал, чтобы они больше не напоминали о тебе. В поле зрения попали два оставшихся у меня портрета. Я долго не знал, как с ними быть. Затем пришла идея отправить тебе один из них почтой, а другой убрать в шкаф. Не будучи уверен, что ты примешь посылку, что она не вернётся обратно, я сделал следующее: на упакованном портрете вместо адреса отправителя вписал адрес принца Альберта из Монако.

Я представил себе, как бандероль приходит в твой город. Почтальон привозит её пару раз в общежитие и никак не может застать тебя дома. Он бросает в твой ящик уведомление, что посылка в течение двух недель будет находиться в ближайшем почтовом отделении. Ты, ни о чём не подозревая, идёшь на почту и предъявляешь паспорт и бланк уведомления. Через минуту со склада тебе выносят обёрнутый в плотную бумагу квадрат величиной полметра на полметра. Ты догадываешься о содержимом посылки и как истинное дитя своей гордыни отказываешься принимать её.

Посылка отправляется на берег синего моря во дворец настоящего принца. После проверки содержимого портрет доставляют в кабинет Альберта. Принц долго разглядывает счастливое лицо девушки на лазурном фоне.

- Кто эта удивительная девушка? - спрашивает он своего камердинера.

- Галина Г., ваше высочество! Так стоит на портрете. И адресат посылки тоже она.

- Ты говоришь адресат? Как же она попала ко мне? Кто отправитель?

- Да, Вы-с! Так по крайней мере стоит на посылке.

- Что за чепуха? Когда это я отправлял этот портрет Галине Г.?

- Не могу знать, ваше высочество! Позвольте откланяться?

- Ступай. И вызови мне секретаря. Это недоразумение нужно непременно решить.

Принц после долгого раздумья, глядя в морскую даль через раскрытое окно, делает указание появившемуся секретарю:

- Отправьте портрет этой удивительной девушки снова в город Койск с королевским курьером, но прежде пусть снимут копию с него - хочу видеть это лицо иногда у себя в кабинете.

Через две недели к тебе в общежитие звонит человек в чёрном костюме от Brioni и пытается вручить квадратную бандероль. Ты, подозревая в нём засланного мной казачка, наотрез отказываешься принимать портрет. Он долго как я убеждает тебя принять посылку и уверяет, что прислана она самим принцем. Ты уступаешь только, чтобы он быстрей отвязался и покинул общежитие.

Затем я представил, как принц наводит о тебе справки и в конце концов приглашает тебя как пианистку на организованные им балы. Ну или принимает активное участие в организации твоих концертов, и ты оказываешься в совсем заоблачной дали для меня. Дальше твоё будущее варьируется и ветвится настолько, что не укладывается в моё воображение.

Портрет до принца не доехал. Посылку в твоё отсутствие приняла соседка и передала её тебе.

17 февраля

После Нового года я ещё несколько раз ездил в Койск, чтобы хотя бы украдкой увидеть тебя.

В первый раз в конце зимы. Будучи на больничном, я оказался у твоего общежития в один из рыночных дней, когда вся площадь наводнилась передвижными ларьками и покупателями. В такой толпе было невозможно высмотреть, когда ты выйдешь из дома.

Я зашёл внутрь общежития вместе с почтальоном. Долго бродил по коридорам, ища твою фамилию на дверных табличках. Твоего имени нигде не стояло. Общежитие казалось вымершим в одиннадцать часов утра. Переходя от двери к двери, я оказался у номера девятнадцать. Он совпадал с номером почтового ящика с твоим именем при входе. Я стоял в метрах трёх от этой двери и не знал, где мне тебя искать. Не прошло и двадцати секунд, как за дверью послышались шорохи. Лязгнула дверная ручка, дверь открылась... и на пороге возникла ты.

Время замерло. Застыло твоё удивлённое лицо, окаменел я. Не знаю, сколько длилось это мгновение. Ты произнесла:

Я простоял ещё минуты две, пока не сообразил, как напугал тебя. Ты уже не раз ругала меня за то, что я тебе порой мерещился. Теперь же был именно тот случай, где ты можешь засомневаться в своём рассудке. Я быстро спустился вниз и вложил в твой почтовый ящик записку:

"Прости меня. Галя, я действительно был здесь. Тебе не померещилось. Никак не хотел тебя напугать. Хотел лишь встретить тебя на улице, но перед твоим домом сегодня рынок и столпотворение, и мне пришлось зайти в общежитие. Я сейчас уеду. Прости".

Я вышел на улицу и прошёлся вокруг рынка. Вскоре я увидел твою сестру. Казалось, она смотрела прямо на меня, но не замечала. Я даже помахал ей рукой, но Вика, выбежавшая на улицу именно отчитать меня за неудачную выходку, совсем не увидела моих знаков и забежала вновь внутрь дома.

Чтобы быстрей успокоить тебя, я сразу же отправился домой. Через пять часов я уже сделал тебе один короткий звонок с домашнего телефона. Теперь ты знала, что я в своём городе, что снова далеко.

Эпилог

Я возвращался из твоего города домой. Можно ли назвать эту поездку удачной, ведь я тебя не застал?

Поезд стоял. Кто-то гулял по путям, и движение было приостановлено. Я вытащил из внутреннего кармана лист белой бумаги и стал строчить тебе письмо:

14 марта

Так я хотел закончить повествование: той же фразой, которой начал. Но как мне однажды было открыто, жизнь это не замкнутый круг, а спираль.

Я взял отпуск и приехал в Койск на целых два дня. Поезд я выбрал ночной, чтобы ещё засветло оказаться в твоём городе. В три утра я разрисовал баллончиком все улицы вокруг музыкальной школы. Летящий лебедь и "Г + А = Л Я" красовались в десятке мест. Следом за школой последовала очередь набережной, где ты наверняка гуляешь. Руки мои за час труда стали белыми и липкими - мне пришлось идти в общественный туалет на вокзале, чтобы привести себя в порядок.

Мыло почти не помогало. И, пока надо мной не сжалилась одна из уборщиц, результата не было. С порошком и губкой, полученными от сострадательной женщины, я оттёр последние пятна.

В половине пятого утра я отправился на метро к православному храму. В начале шестого уже начинало светать, и я торопился. Станция метро располагалась на улице и была уже вся исписана граффити. Поэтому не составило особого труда на пустом периферийном полустанке напечатать полтора десятка формул "Г + А = Л Я". Лебедями же я покрыл всю дорогу от станции до территории церковной общины.

Облегчённо вздохнув после проделанной работы, я расслабился: никто меня на месте административного преступления не застал. Потом во мне воцарились не самые лестные и приятные сравнения себя с диким зверем, метящим свою территорию.

Был вторник, и он, как и пятница тоже оказался рыночным днём. Возле твоего дома выстроились торговые ряды из палаток и вагончиков. Я напрасно простоял полдня в ожидании. В твоём окне несколько раз дёргались шторки и открывались створки, но ты покинула общежитие незаметно.

На подходе к школе ты, наверное, поняла, что я снова где-то рядом. Может, оно и к лучшему. К обеду, проходя вокруг школы, я обратил внимание, как завхоз с молодым помощником химическим раствором тщательно отдирают мои рисунки с бордюров. Пожилой мужчина даже посмотрел мне при этом в глаза. "Интересно, догадывается ли он об авторстве этих рисунков по моему взгляду?" - промелькнула у меня мысль. Я почувствовал прилив крови к щекам и прошёл дальше.

Молодыми студентами кишело фойе твоей школы. Я поинтересовался у вахтёра, нет ли здесь тебя в данный момент. Я надеялся на журнал учёта ключей, но вахтёр засомневался, что ты вообще здесь учишься. Твоей фамилии он не помнил. По его рекомендации я направился к администратору. Она, не спрашивая, кем я тебе прихожусь, быстро на компьютере навела о тебе справки. "Да, учатся у нас и Галина, и Виктория. Это наши студентки!" - отрапортовала она мне с каким-то удовольствием от предоставления помощи.

Мне стало неловко перед людьми, идущими мне навстречу, за предоставление им хлопот из-за граффити.

В тот день я так тебя и не увидел. На следующий день, сидя на набережной, я строчил письмо для завхоза музыкальной школы:

Пишет вам автор вчерашних лебедей. Я прошу у вас за них прощение.

Этих птиц я посвящаю одной очень красивой девушке, которая сама как лебедь, и там, где она касается земли, остаются её следы в виде летящих птиц.

Я осознал, сколько трудов доставил вам своими рисунками. В знак примирения и возмещения ущерба прошу принять от меня небольшую премию".

Вахтёр, принявший от меня конверт, высыпал содержимое на свой стол.

- Что это? - указал он мне на две двадцатиалтыновые купюры.

- Это для завхоза от автора лебедей, - пытался объяснить я ему. - Он поймёт.

Ты была насторожена и два раза из окна обнаружила меня раньше, чем я смог подойти к общежитию. Шторка дёргалась и закрывала всю комнату. Я лишь едва замечал твой силуэт и оставался ни с чем.

Около часа дня вышла твоя сестра. Я стоял в стороне и наблюдал, как она ходит по площади и делает неожиданные повороты. Походило на то, что она высматривала меня. Мне очень хотелось подойти, и я даже приблизился к ней, но она в упор меня не замечала. Очки она не носила, но выглядело это так, словно у неё развивалась близорукость. Я решил оставить Вику без результатов поиска, надеясь, что вскоре после её возвращения появишься ты. Но в последний момент перед ожидаемым выходом мы встретились взглядом через окно третьего этажа. Ты снова задвинула шторы и не выходила.

Мне было неуютно в роли охотника. Неужели ты до такой степени не хочешь видеть меня? Я написал письмо и бросил его в твой почтовый ящик. К вечеру я уехал.

31 марта

Был по повестке в полиции. Просили тебе не писать и не приезжать больше в твой город.

- Можете. Можете даже переехать туда, но подходить к дому Галины вы не можете.

- А в церковь там? Мы ходим в одну церковь по выходным... Могу?

- Не понимаю, зачем вам кормить девушку, которая на вас заявление подала? - заулыбался добродушный сотрудник.

- Она под давлением своей сестры... ну или просто устала от писем...

- Хорошо, и сколько мне нельзя её видеть? Год? Два?

- Совсем забудьте! Ну или пока она сама не позвонит.

- Значит, после одного её звонка всё снова можно?

- Слушайте, что вы всё пытаетесь найти возможность обойти запрет? Вы думаете, я вам подскажу, как это сделать? - комиссар улыбался вместе с напарником за соседним столом. - Вы не смотрите, что я с вами здесь так по-дружески - меня попросили провести с вами беседу. Если она и после этого заявит о получении любовных посланий, то вам грозит штраф, а то и заключение под стражу.

- Большой. Скажите, вы издеваетесь или на самом деле такой невменяемый? Не надо ей писать. Не надо приезжать. Всё, точка.

- Но и вы меня поймите: полиция не может быть границей любви. Что это за любовь такая, которой любая полиция может сказать "стоп". На концерт к ней приехать в другой город я могу?

- На концерт можете. Но после него к ней не подходить.

2 июня

Я снова оказался в поезде. Вы с сестрой давали концерт всего в двухстах километров от меня. И к счастливой случайности это было опубликовано на нескольких ресурсах. Я долго не знал, как лучше увидеться, не вызывая гнева и полиции. Собирался явиться неузнанным в длинном платье и платке, но три разные женщины отказали мне в париках. Две из них никак не могли их отыскать, третья, посоветовавшись со священником, решила не брать грех на душу и сослалась на запрет ношения женской одежды мужчинами из Второзакония.

Старенькая добрая Лия взбодрила: езжай так. И сторож Дома Чайковского Александр неожиданно поддержал: езжай, я за тебя помолюсь.

Я быстро освоился в провинциальном городке и нашёл полностью стеклянный концертный зал во дворе красивого сада. Он был пуст. До концерта оставалось два часа, и я направился на поиски цветов, не желая раньше времени столкнуться с вами. Цветочная лавка закрывалась, когда я забежал в неё. После недолгих уговоров мне вынесли одиннадцать разбухших белых роз и такую же белую гипсофилу. Букет получился свадебным.

Времени оставалось ещё много, и я забежал в ближайшее заведение на кофе. Официантка без просьбы с моей стороны принесла мне стеклянную вазу с водой. Я ликовал - всё складывалось, люди улыбались и подбадривали меня.

- Два места? - спросила девушка в фартуке, решившая, что я буду сегодня делать за столиком предложение.

- Нет-нет, цветы на концерте подарю. Моя девушка пианистка.

Чашки кофе хватило лишь на десять минут, и я заказал ещё спагетти с песто. Ещё двадцать минут были проедены. Теперь можно было выдвигаться на концерт. Зайдя за каменный забор сада, я сразу же увидел через стекло тебя. Слава богу, ты была в дальнем углу за инструментом и сидела в профиль. Вика же стояла со скрипкой впереди и легко могла заметить меня. Поэтому, выкупая билет на кассе, я тщательно следил, чтобы нас закрывала тонкая витринная рама.

Получив зарезервированный билет, я сразу удалился в каменную пристройку. До начала оставалось ровно полчаса. Оттуда я осторожно выглядывал в зал и не мог поверить: неужели я снова вижу тебя. Неужели это та самая ты? Волосы твои стали длиннее, но сама ты совсем не изменилась. Сколько я смогу видеть тебя сегодня? Ведь не выгонят же меня с концерта. Только бы до начала продержаться невидимым.

Если вы закончите репетицию и выйдете, то непременно натолкнётесь на меня в фойе. Нужно было куда-то деться, и, увидев открытую смежную с залом комнату, я тихо зашёл туда. Два окна комнаты тоже выходили в зал. Я аккуратно подошёл к ним и тут же отпрянул - за роялем уже никого не было - вы, должно быть, уже в фойе.

Я огляделся кругом и заметил в разных углах две сумки и футляр от скрипки. Меня охватил тихий ужас: это же гримёрка! В этот момент в комнату зашли вы. Прятаться было некуда, и я машинально поднял букет на уровень глаз, чтобы остаться неузнанным.

- Ну что, снова полицию вызывать? - послышался насмешливый голос Вики.

- На концерт у меня есть разрешение. Мне только обращаться к вам нельзя, - спокойно парировал я.

Ты молча и безучастно прошла в свой угол. Тебя совсем это не трогало, и я понял, что вечер будет красивым и ровным. Никто из вас меня не выгонял, но я решил не баловать судьбу и вышел в фойе.

Двери в стеклянный зал распахнули для зрителей. Крайнее правое место в первом ряду было свободно. Рояль был слева, так что самое удобное место оказалось за мной. Покрыв стул пиджаком и букетом, я вглядывался в окна смежной комнаты на противоположной стороне зала. Видно было лишь ваши силуэты в центре гримёрки, а также то, что вы пристально смотрите на меня. Но никакого напряжения в ваших движениях и жестах не было, и это успокаивало.

Все пятьдесят мест кроме одного, соседнего со мной, были заняты. Билеты были достаточно дорогие для подобных концертов, поэтому устроители были весьма довольны и манерно расшаркивались перед публикой.

Наконец вас представили. Ты вышла в длиннющем бордовом платье. Вика в красном и более открытом. Сев за рояль, ты несколько раз промчалась глазами по нотам, бегло соскальзывая с них на меня, и я никак не мог зафиксировать твой взгляд - ты его всячески избегала.

Начался Моцарт. И началось что-то невероятное - твоё лицо менялось совершенно. Оно то запрокидывалось со сморщенным лбом и закрытыми глазами, то превращалось в озорное мальчишеское, готовое что-то натворить, то прижималось огромными полузакрытыми глазами долу, страстно высматривая какое-то диво. Потом вспоминало о скрипке и поддакивающе улыбалось сестре.

Ласковая улыбка очаровывала и вместе с тем командовала парадом. Я отчётливо осознавал, как далеко ты от моего бытия. В каких сферах ты теперь находишься? Я же никогда не найду тебя там. Никогда. Я навсегда останусь для тебя лишь навязчивым зрителем - это было отчётливо ясно в этот момент.

Вот всё стихло. Сестра удалилась в конец зала. Ты взяла её деревянный пюпитр и сдвинула вперёд. Затем, не удовлетворившись результатом, снова сдвинула, и теперь наши лица оказались по разные стороны деревянной доски. Ты снова села за инструмент. Я дождался начала игры и пересел на соседний стул и снова не мог оторваться от твоих чарующих полуприкрытых глаз. Нет-нет, я не пялился и не сверлил тебя взглядом. Но я берёг каждую секундочку, каждое движение и выражение любимого и неприступного лица. Я тебе внемлю, Галя. Внемлю! Как только может быть внимателен человек к чему-то, так я дорожил драгоценнейшими мгновениями осознания тебя.

Две сонаты Скарлатти миновали. Вернулась сестра. Заиграл Бетховен.

Я никогда не буду тебя ревновать. Не к кому. У тебя не будет никогда отношений. Твой единственный мужчина - это рояль. Никто не выдержит с ним конкуренции. Так, как разбрасываются твои волосы, цепляясь за ресницы, и закатываются глаза, не будет ни при одном мужчине. Мужчина - слишком мелко для тебя. Слишком. И кто сможет соревноваться с клавишами? Они всегда будут самыми главными в твоей жизни. Они будут первыми.

Эта мысль меня и печалила и успокаивала одновременно. Каких только умозаключений не выходило у меня за эти два часа музыки.

В паузу вы ушли в гримёрную. Я оставался в зале, пока ты не вышла в туалет. Тогда я встал в углу пустующего фойе и ждал, когда ты пройдёшь из уборной обратно. Ждать пришлось недолго. Ты опустила глаза долу и пошла через фойе.

- Здравствуй, - наконец произнёс я первое слово тебе.

Во втором отделении были Равель и Шопен. Фредерика исполняла снова ты одна. Ты играла до судорог. Это была твоя музыка. Ты её написала - она не могла быть тебе чужой. Да будь я Шопеном каким-то чудесным образом, ты всё равно не была бы моей. Тебе не нужны живые композиторы и гении, тебе нужна лишь их музыка.

Конечно, всё меняется. Вполне возможно у тебя в будущем появится живот с новой жизнью внутри. Как бы я хотел быть им - этим ребёнком под твоим сердцем. Его-то ты не обделишь ни любовью, ни вниманием. Мужа обделишь, а его нет. Лучше бы мне быть твоим сыном, Галя.

Не будучи уверен, что ты примешь от меня цветы, я потянулся к близсидящей старушке: не подарит ли она их за меня. Но вместо этого спросил, не сейчас ли дарят цветы. Вы раскланивались. Я встал с букетом и сделал несколько шагов вперёд. Вика ещё стояла на сцене, а ты, боковым зрением заметив меня, ринулась в сторону...

- Можно? - остановил тебя я, протягивая свадебный букет.

Ты повернулась, приняла цветы и ушла с ними в конец зала. Тут же вернулась. В этот раз уже организатор концерта преподнёс вам по одной красной розе. Ты очень подчёркнуто обрадовалась цветку. Настолько очень, что я заулыбался - это же твой диалог со мной.

Вы ушли в гримёрку. Зрители разошлись. Белые и красные цветы остались в зале. Я допускал, что мой букет ты с собой забирать не станешь. Но, выйдя на улицу и прождав минут десять, я увидел, что цветы вы всё же забираете все. Ты красные, а Вика белые. Затем Вика обнаружила в цветах мою зашифрованную записку.

Я Н4ПNС4Л П083С7Ь 0 7363. УЖ3 Р394К7NРУЮ. Р49N Э70Г0 6Р0СNЛ Р4607У. Н0 Н4Ш3Л Н08УЮ С 48ГУС74. 8 NЮЛ3 07ПР48ЛЮ П083С7Ь 8 М0СК8У. ЗNМ0Й ПРNШЛЮ 7363 КНNГУ. Н4ЗЫ8437СЯ "Г4ЛЯ".

Вика никак не могла разобрать моё послание и засунула записку снова в букет. Наконец вы вышли на улицу. Я стоял в семи шагах от тебя. Ты отворачивалась.

- Вик, пошли: внутри машину подождём? - ответила ты мне, обращаясь к сестре.

Вы снова зашли в фойе. Вика ушла в уборную, и ты осталась совсем одна.

- Галя, я книгу про тебя написал. Двести сорок страниц. Ещё отредактирую и в июле в Москву отправлю.

Ты поворачивалась ко мне спиной, не произнося ни слова.

До вокзала было полтора километра. До поезда двадцать минут. Я побежал. Уже в вагоне экспресса снова подумал:

Андрей Вячеславович Ч. родился и вырос в московском Карачарове и в двух соседних - отцовской и материнской - деревнях Милославского района Рязанщины.

Комментарии: 16, последний от 24/09/2022. © Copyright Чернышков Андрей Вячеславович (povestgalya@ya.ru) Размещен: 11/11/2018, изменен: 26/10/2020. 568k. Статистика. Повесть: Проза	Оценка: *8.097** Ваша оценка:

Чернышков Андрей Вячеславович Галя

Андрей Ч. "ГАЛЯ"

Повесть

Аннотация

Оглавление

*******

*******

*******

*******

*******

Может ли каждый день быть счастливым?

Часть 1

***

14 ноября

15 ноября

22 ноября

29 ноября

6 декабря

12 декабря

16 декабря

18 декабря

***

***

17 января

20 января

21 января

24 января

***

***

31 января

7 февраля

12 февраля

***

13 февраля

15 февраля

20 февраля

***

***

21 февраля

***

28 февраля

6 марта

7 марта

8 марта

10 марта

11 марта

13 марта

***

18 марта

19 марта

***

20 марта

23 марта

***

28 марта

30 марта

1 апреля

***

2 апреля

3 апреля

4 апреля

7 апреля

8 апреля

9 апреля

10 апреля

11 апреля

12 апреля

13 апреля

14 апреля

15 апреля

16 апреля

17 апреля

18 апреля

20 апреля

21 апреля

24 апреля

***

25 апреля

28 апреля

29 апреля

Чернышков Андрей Вячеславович
Галя