Чичев Юрий
Обелиск

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 02/03/2019.
  • © Copyright Чичев Юрий
  • Обновлено: 17/02/2009. 326k. Статистика.
  • Статья: Проза
    • Оценка: 4.10*7  Ваша оценка:

    (обложка)

    К 60-ЛЕТИЮ ПОБЕДЫ

    ЮРИЙ ЧИЧЁВ

    ОБЕЛИСК

    НА ЛАДОНИ

    Стихи, песни, поэмы, проза

      

    МОСКВА-2005

    (авантитул)

    1

    Сыну Ване

      

    (оборот авантитула)

    2

       Мы все поранены войной. Нас излечить от боли той
       Боль-память здесь, у сердца. Нет у науки средства.
      

    0x01 graphic

       Война - трагедия для нас, Её из памяти не раз,
       Но предстоит извлечь нам А память наша вечна.
       Она не камень, а броня,
       И мужества кристаллы
       В ней пламя Вечного огня
       С людской слезой спаяло.
      
      

    3 (титул)

    К 60-ЛЕТИЮ ПОБЕДЫ

    ЮРИЙ ЧИЧЁВ

      

    ОБЕЛИСК

    НА ЛАДОНИ

    Стихи, песни, поэмы, проза

      

    МОСКВА-2005

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Оборот титула
      
       ББК 84(Рос-Рус)-5
       Ч-72
       Издано на средства автора и в его редакции
      
       Чичёв Ю. И.
       Ч-72 ОБЕЛИСК НА ЛАДОНИ. Сб. Стихотворения, песни, поэмы, проза. Москва, 2005, 144с.
      
       ISBN
      
       Юрий Чичёв, известный московский поэт и прозаик, называет свое поколение последним живым свидетелем войны. Пусть это свидетельства ребенка, чья память была разбужена гулом вражеских бомбардировщиков, взрывами бомб и тявканьем зениток. Запечатлевшиеся картины военного детства с годами обернулись строками стихотворений и поэм, повести и романа как личного вклада автора в литературу, посвященную Великой Отечественной войне. В сборник включены стихотворения, авторские песни, поэмы, повесть "Женькина война" и фрагмент "Костюмчик" из романа-хроники "Но тогда была война". Предназначен взрослым и школьникам; может быть использован во внеклассной работе.
      

    ББК-84(Рос-Рус)-5

       ISBN Џ Ю. Чичёв
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    ОБЕЛИСК НА ЛАДОНИ

    Стихи и песни

      
      

    Посвящение

      
       Я расскажу, сынок, о той войне,
       Которая тебе не будет сниться,
       Которая во снах идет ко мне,
       Поутру слезы оставляя на ресницах.
       Я был малец, такой, как ты сейчас
       (Неважно, чуть моложе или старше),
       Когда война обрушилась на нас,
       Когда страна пошла на фронт
       Солдатским маршем.
       В атаку я не поднимал бойцов,
       Не падал грудью я на пулеметы,
       Но опалён войной. В конце концов,
       В нас, детях той войны,
       Солдатское есть что-что.
       Над нам тоже выли "мессера",
       Земля под нами вздрагивала тоже.
       Убежища могильная дыра,
       Эвакопункт, обстрел,
       Вагон в колесной дрожи...
       На палочке разделенный паек -
       Мне мама придвигала свой кусочек.
       Из детства в жизнь
       К нам горький след пролёг,
       Но сердце потерять в годах его не хочет.
       Травой зелёной в мир из-под корост
       Всех бед войны пробились мы колюче.
       Нам наградных не полагалось звёзд,
       Но шрам на сердце есть.
       Он на всю жизнь получен.
       1982
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       6__________________________________
      

    Опять приснилась...

      
       Опять приснилась мне война.
       Но в ней не слышно грома пушек.
       Ко мне является она
       Фанерным холодом окна,
       Голодным детством без игрушек.
       Война ходила по тылам,
       Стучала в окна похоронкой.
       Боялись все спросить: "Кто там?"
       А вдруг не нам, еще не нам,
       А вдруг да обойдет сторонкой...
       Нам в сорок первом было пять
       И три. Улыбка неуместна.
       И мы умеем вспоминать,
       И вот опять, и вот опять
       Ко мне моё приходит детство.
       Война грозит из-за годов
       Пожаров черной пеленою,
       Неизмеримым горем вдов,
       Безмолвием голодных ртов
       И всем, что связано с войною...
       Уходит сон. И вновь светло.
       А ветка клёна за окошком
       Стучит застенчиво в стекло
       (Ах, сколько лет уж утекло!),
       Как будто просит хлеба крошку...
       1976
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________7
      

    Не отдавайте память

      
       Не отдавайте память о войне
       Начавшим лгать о ней - на переплавку.
       Нет, не по совести (заказ идёт извне)
       Строчат они угодливую главку.
       Солдатских сил почуяли исход,
       Заводят о Победе злые речи.
       Но памятью руководит Народ,
       Совсем не те, кто влез ему на плечи.
       Пока мы живы - в шрамах и в рубцах -
       Не троньте нашего о ней понятья
       И не толкайте ко врагам в объятья,
       На то согласья нет у нас в сердцах.
       И на исходе нам достанет сил
       Схватиться с тем, кто праздник гнёт
       на тризну.
       Пускай шипят: "Никто вас не просил
       Спасать Европу..." - мы спасли Отчизну.
       1990
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       8__________________________________
      

    Неизвестному солдату

      
       Был, может, веселый, а, может, суровый...
       Высокий? Кудрявый? Лихой? Чернобровый?
       Какой? Сероглазый, скуластый, курносый?
       Любил он закаты? Ходил в сенокосы?
       А может, любил он кипящий металл?
       А может быть, звонкую рифму ковал
       И в синие ночи томился стихами?
       В дороги России укладывал камень?
       Мечтал ли о небе в глубоких и узких
       Забоях, врубаясь в энергии сгустки?
       А может, ведя самолёты на север,
       Он думал о тучных и добрых посевах?
       Что было по сердцу: дожди, снегопады,
       Осеннего, в золоте, леса наряды?
       Как жизнь он любил, как врагов ненавидел?
       Какою он землю в мечтах своих видел?
       Когда он ушёл от родного двора?
       Когда он последнее крикнул ура?
       Отцом ли он был или сыном и братом?..
       Остался для нас НЕИЗВЕСТНЫМ СОЛДАТОМ.
       Но в сердце, товарищ, твоём и моём,
       Память пылает ВЕЧНЫМ ОГНЕМ!
       1970
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________9
      

    Баллада о Маруське

      
       Из тамбовской чернозёмной глуби
       К нам пожить Маруська прибыла.
       Говорят, девахой доброй, глупой
       В пору ту она еще была.
       Уж чего она там загадала,
       Грея под периной телеса?
       Привезла гостинцев: пышек, сала,
       Заявила: "Сяду на ЗИСа!"
       Посмеялись над Маруськой, только
       Вскорости из заводских ворот -
       Гляньте-ка, никак она! - трёхтонку
       Смело и отчаянно ведёт!
      
       А спала Маруська под сиренью,
       Отвергая всякий сон иной.
       Вспоминала, видимо, деревню
       И любила запах травяной.
       - Мань, а Мань! - ночами очень скоро
       Кто-то звал и папироски жёг.
       А потом над стареньким забором
       Тень мелькала, слышался прыжок...
       Вот он тихо шепчет ей: "Маруся!
       Где ты, Мань? Ну, выйди на момент!"
       "Вань, уйди, ведь я не промахнуся.
       Шоферской чижолый инструмент..."
       Шорох. Смех. Недлительная "схватка".
       Звук - как будто бьют по колесу.
       Мчится тень через забор обратно,
       Искры рассыпая на весу...
      
       Плыл июнь над сорок первым годом
       Чёрной дрожью вспоротых ночей.
       И зенитки, надрываясь горлом,
       Били зло в сплетение лучей.
      
       Умотавшись за день за баранкой -
       Грузы, люди, грузы и опять... -
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       10_________________________________
      
      
       Вечером, как будто все в порядке,
       Под сирень она ложилась спать.
       - Шла бы ты в убежище, есть место,
       Или на ночь в дом хотя бы шла!
       - Мне в могиле этой с вами тесно,
       А у дома крыша тяжела...
      
       Над сиренью завизжит сирена,
       И свирепо загудит завод,
       А она сопит уже смиренно,
       Будто нет войны и нет забот...
      
       Разбудил ее не гром, а шёпот,
       Тронул в сердце струночку одну:
       "Прощевай! Живи пока без хлопот.
       Завтрева иду я на войну.
       Слышишь, я пришел к тебе, Мария,
       Попрощаться. Навсегда. Навек.
       Чтобы обо мне ни говорили,
       Я к тебе не злой был человек..."
      
       Словно стон в земле раздался русской,
       Будто боль зажглась в ее груди -
       Это глухо вскрикнула Маруська,
       Сжав траву руками: "По-го-ди!"
       Звезды, ночь, земля, трава и ветви -
       Все смешалось, сдвинулось, слилось...
       Ветер набежал уже не летний,
       Над землею чёрный дым пронёс...
       Визг осколка. Брызнув соком, хрустнул
       Веточки сиреневой сустав...
       Под кустом сирени спит Маруська,
       Руки безмятежно распластав...
       1982
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       11
      

    Баллада об эскимо

      
       Чёрный дым над вокзалом плыл.
       Эшелон отправляли в тыл,
       А шинель на отце - колом,
       А глядит отец соколом.
      
       Говорит он жене:
       - Глаш!
       Улыбнись ты разок, уважь.
       Ребятишек беречь прошу.
       А я с фронта вам напишу...
      
       Прижимал он её к сукну
       И твердил всё:
       - Не плачь, ну, ну...
       А как вздрогнул состав и пополз,
       Задохнулась она от слёз...
       И поплыл, и поплыл перрон.
       А отец вдруг догнал вагон,
       Как прощальное детям письмо,
       Протянул он им эскимо -
       Мирной жизни последний привет,
       Золотистых пять эстафет.
      
       Багровел и чернел небосклон.
       Тихо шел на восток эшелон.
       И на запад к дождям из свинца
       Эшелон увозил их отца...
       Словно коршун из мрачных туч,
       Будто чёрный и жадный луч
       На вагоны в пике - бомбовоз,
       А под крыльями - смерти гроздь.
       Ждал ответа на письма солдат.
       Не дождался - вернулись назад.
       А в одной из кровавых атак,
       Когда пьяно накатывал враг,
       - В бой за Родину! - крикнул. - За Ста!..
       И застыли его уста.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       12________________________________
      
       И упал. И легко, как игла,
       Пуля письма у сердца прожгла.
       И торчала шинелька колом
       Над пробитым свинцом соколом...
      
       Из далёкого далека
       Все доносятся крики гудка,
       И, зажатая в кулачке,
       Тлеет палочка на песке...
       И посылку шлёт память опять.
       А в посылке - щепочек пять,
       Пять обугленных эстафет...
       Нет! Нет! Н-е-е-е-т!
       1982
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       13
      

    Ленинграду

       О времени, горе и гордость таящем,
       О времени, далеко от меня отстоящем,
       Пишу во времени настоящем,
       Потому что будь я тогда поэтом,
       Наверное, так написал бы об этом.
      
       Белы-белые ночи,
       Что теперь вас черней?
       Враг, погибель пророча,
       Встал ордой у дверей,
       Кофе пьет в Петергофе,
       На фашистский манер
       Жирно пачкая кофе
       Нежный мрамор Венер.
       Жерлом пушечным целит -
       Парк обстрелом вскипел
       Там, где Пушкин в лицее
       Песни первые пел.
       В гневе древние греки:
       Бьют афинам в лицо
       Эти сверхчеловеки
       Автоматным свинцом.
       Во дворце у них стойла -
       Жеребцов во дворец.
       Возмутись же, История,
       Возмутись, наконец!
      
       Белы-белые стены
       Петербургских времён,
       Напрягаются нервы
       У коринфских колонн.
       Под снарядами "Мама!"
       Не услышишь никак.
       В груде щебня - не мрамор,
       А живая рука...
       Белы-белые лица.
       Горе, горечь и боль,
       И желание биться
       И поспорить с судьбой...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       14_________________________________
      
       Словно фугу по нотам
       Враг играет налет,
       Но вступает пехота
       На искромсанный лед,
       Вслед - машина, потрогав
       Шиной крошево льда...
       Означала дорога
       Эта НЕТ или ДА.
       И водитель в окошке
       Губы сжал неспроста:
       ДА - осьмушка в ладошке,
       НЕТ - ладошка пуста.
       ДА - и горе короче,
       И теснее ряды.
       НЕТ - и тянутся ночи
       В ожиданьи беды...
       Леденела дорога -
       Стыли кровь и металл.
       Из далёка-далёка
       Только слышался там
       Гордый города голос
       За блокадным кольцом.
       Как он выглядит, голод?
       Голод с детским лицом.
       Материнскому сердцу
       Увидать - умереть.
       Но, как враг ни усердствуй,
       Нас с земли не стереть.
       И встает каждым утром
       Жизнь в свинцовой росе.
       В дыме пороха мутном
       Умирают не все.
       Осторожно потрогай
       Руку - чувствуешь пульс?
       То ледовой дорогой
       Прорывается груз.
       И врагу за порогом
       Не бывать никогда.
       Стала ЖИЗНИ ДОРОГОЙ
       Колея изо льда.
       1971
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________15
      

    Осколок в сердце

      
       Окончен бой, и почернел рассвет.
       В деревья, в небо в землю въелся порох.
       На двести человек готов обед,
       А на обед вернулось только сорок.
       И серым треугольником беда
       Стучит в осиротевший дом солдата.
       Несытая военная еда
       У каждого была солоновата...
      
       В больших домах шумливых городов
       И в хатах, в избах деревень негромких
       Со всех фронтов и ото всех родов
       Еще лежат седые похоронки.
       С войны, что в мире не было лютей,
       Они кричат, истлевшие, в конверте.
       Но, как осколок в сердце, у людей
       Надежда до сих пор живёт: "Не верьте!"
       1973
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       16_________________________________________
      

    Обелиск на ладони

      
       Детства дымные годы...
       Взрывы в тысячи жал.
       В мертвых окнах завода
       Бил закатом пожар.
       Ночью - яркие стрелы
       Между звёзд в перехлёст.
       В парусиновках белых
       Наблюдательный пост...
      
       Обрывается нитка
       Недосказанных слов.
       Навсегда за калитку
       Двадцать бритых голов.
       Кинул за спину "тулку"
       Твой отец у ворот...
       Через год в переулке
       Сколько ж будет сирот!
      
       На растопку заборы -
       Первый сорт - не дрова.
       И гудят разговоры:
       - Как Москва? Ох, Москва!
       - Разве ж силу удержишь!
       - Ох, Господь, помоги!
       Восемь бомбоубежищ
       Словно восемь могил...
      
       Боевые патроны -
       Вот игрушки твои.
       Память, надо ли трогать
       Эти давние дни?
       Столько лет уж, братишка! -
       Переплавлена сталь,
       И по старым домишкам
       Пролегла магистраль.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________17
      
       Ты не так уж и молод,
       Только жизнь впереди.
       И хранишь ты осколок
       Из отцовской груди.
       Ты сжимаешь без риска
       Грани прошлых смертей...
      
       Он встаёт обелиском
       На ладони твоей.
       1972
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       18 _________________________________________
      

    Арифметика

      
       Лежат под лестницею ровно
       Пронумерованные брёвна,
       Точней - полешки, сушь да жар,
       Соседа жадного товар.
       Рецепт добычи засекречен.
       А нам топить сегодня нечем.
       От холода и дрожь и зуд.
       Когда ж дровишки привезут!?
       У матери радикулит,
       И младший брат с утра скулит.
       Молчит холодная плита.
       Сестра слезами залита,
       Легла одетою в кровать.
       Белеет школьная тетрадь,
       В чернильнице, что возле,
       Все суффиксы замёрзли.
       Домашняя работа
       Не клеится чего-то.
      
       - Дровишек дай взаймы дядь Яш?
       - А чем, скажи, щенок, отдашь?
       Ты брысь отседа, малый,
       Не шастай тут, не балуй.
       Обрубком пальца погрозя,
       Садится в сани и, скользя
       И голову набыча,
       За новой мчит добычей.
      
       Я в арифметике хитёр.
       Беру из-за печи топор,
       Хозяйственно, без спешки
       Колю его полешки.
       Колю их вдоль. Мне в аккурат
       Пяти полешек хватит,
       Чтоб перестал канючить брат,
       Чтоб встала мать с кровати.
       Колю нахально - на крыльце,
       Но так, чтоб жирный на торце
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________19
      
       Остался целым номер,
       Чтоб жадина не помер...
       От каждого полешка
       Я отколю, конечно,
       Чуть-чуть. Согреемся мы всласть...
      
       А это называлось - красть!
      
       Был за эту математику
       Бит соседом я и матерью.
       На ушах моих отметиной
       Та пылала арифметика.
       1982
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       20 _________________________________________
      

    Нюрка

      
       - Ах, ты, Нюрка, фронтовая... -
       Бабы блякали,
       В твою сторону кивая:
       - Были хахали...
       Что с войны пришла живая
       Да с прибытком -
       Будто рана ножевая,
       Словно пытка.
       А подружки - как старушки,
       Стали вдовыми,
       Похлебать из горькой кружки
       Было вдоволь им.
       Были ночки у любви
       Их короткими.
       Очи выплаканы их
       Похоронками.
       Где ж соколики лежат?
       В дом не прибыли...
      
       Только Нюрка с горьких жатв
       Ходит с прибылью.
       Хоть до старости говей -
       Кличут тёртою.
       И прикрыт ее "трофей"
       Гимнастёркою.
      
       И шагает, как сквозь строй -
       Где уж прятаться.
       Воевала медсестрой,
       Станет матерью...
      
       Столько лет промчалось уж,
       Не аукали.
       Как живётся-то, тёть Нюш,
       Нынче с внуками?
       1982
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________21
      

    Тюря

      
       Тетя Сима кормит Дору
       Шоколадом да икрой.
       Мы столпились в коридоре,
       Наблюдаем за "игрой":
      
       - Мой брильянтик, мой алмазик,
       Мой хрусталик, мой глазок,
       Ну, глотни хотя бы разик,
       Ну, глотни еще разок
      
       Доре в горе это слушать,
       Возит ручкой по лицу
       И на мамины воркуши
       Отвечает: "Не хоцу!"
      
       Нет терпения в запасе -
       Симку ждут ее "дела",
       Симка в трансе и в экстазе
       Закусила удила:
      
       - Ешь, негодница, мерзавка!
       Ешь, отродье, ешь, шпана!
       Заточу в чулан до завтра!
       Ешь, тебе сказали, на!
      
       Дора выпустила слёзы,
       Возит ручкой по лицу
       И на мамины угрозы
       Отвечает: "Не хоцу!"
      
       Мы - тётьсимины соседи,
       На штанах шпагат узлом.
       Нам с такой шикарной снедью
       Сроду в жизни не везло.
      
       Симке непереносима
       "сцена мёртвая" в дверях.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       22 ________________________________________
      
       Смотрит косо тетя Сима
       На соседкиных нерях.
      
       - Прокорми такую свору.
       Накашляют нищеты... -
       И с колен сгоняет Дору:
       - Поиграй-ка с ними ты.
      
       Мы утаскиваем Дору
       От икры и от парчи
       Через дверь по коридору
       Наши пробовать харчи.
      
       Лук, вода сырая с солью.
       Улетучился каприз.
       Исполняет Дора сольно
       Эту партию на бис.
      
       В нашей детской авантюре
       Все грехи невелики:
       Уплетает Дора тюрю
       Из кастрюли в две руки.
      
       Вроде пир горой и не был,
       И не пичкали красу:
       Лупит Дора с чёрным хлебом
       Подржавевшую хамсу.
      
       Тётя Сима трёхдюймовкой
       Вдруг бабахает в дверях:
       - Ну-ка, марш домой, чертовка!
       Отравилась!.. - Ох и ах...
      
       - Вот за всё твоя награда!
       Я несу, рискую... Вот!
       Ты же всяческую падаль
       Норовишь засунуть в рот!
      
       И за что только Всевышний
       Наградил меня тобой!...
      
       Битый час за стекой слышим
       Мамин крик и дочкин вой...
      
      
      
      
      
      
      
      
       ______________________________________________23
      
       И в тепле они, и в тюле,
       А у нас в меню всегда
       Завлекательная тюря -
       Преотменная еда.
      
       И опять качает в дочку
       Тетка чёрную икру.
       Вспомню всё. Поставлю точку,
       Тюрю съем и рот утру.
       1975
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       24________________________________________________
      

    В карауле печали

      
       В палисаднике холмик,
       Обелиск и звезда.
       Мало кто уж и помнит,
       Почему и когда...
      
       А в домишке старинном
       Проживает один
       Офицерского чина
       Обладатель седин.
      
       А мундир заутюжен,
       И видать по всему,
       Отдых честно заслужен
       И положен ему.
      
       Он награду к награде
       Раз наденет в году
       И замрёт при параде
       В день Победы в саду.
      
       В карауле печали
       Ветеран-командир.
       Тяжелеет плечами
       С каждым годом мундир.
      
       Был он храбр и отважен.
       Не зазря ордена.
       Не царапнула даже,
       "пожалела" война.
      
       Возле звёздочки алой
       Головою поник
       Боевой и бывалый
       Офицер-отставник.
      
       Здесь убежище было
       Мирных жителей. Здесь
       В сорок первом срубило
       Корень-род его весь.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ______________________________________________25
      
       И никто не услышит,
       Как он стонет в ночи.
       Эту рану не впишут
       Ему в карту врачи.
       1982
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       26_________________________________
      

    Что такое уличный бой

       Б.К. Дормидонтову, художнику,
       гвардейцу-сталинградцу
      
       Что такое уличный бой,
       Мы, ровесник, не знаем с тобой.
       Но у деда спроси, у отца,
       И ответят, суровость лица
       В разговоре нелёгком храня:
       - Это бой кирпича и свинца,
       Это бой, где бетон и броня -
       Все обрушивалось на меня.
       Это бой, где по окнам плюёт
       Озверевший вконец пулемёт,
       Где дерутся этаж на этаж -
       Верхний наш, а нижний не наш,
       Где из фляги глоток вина
       Ты отпить товарищу дашь...
       Бой на улице - это война,
       Где спасенье и смерть - стена...
      
       Что такое уличный бой,
       Мы, ровесник, узнаем с тобой
       По рассказам, по книгам, кино,
       И далёких событий звено
       Мы увидим в окраске иной.
       Для меня это было давно.
       А для тех, кто повенчан с войной
       Окружений, блокады кольцом,
       Кто суров и сегодня лицом,
       Кто в атаки ходил на ура,
       Это было недавно. Вчера.
       Не смолкает в их сердце война.
       Они знают, какая цена
       Есть у жизни...
       1973
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________27
      

    Мария

      
       В деревнях, в городах я встречал много раз
       Женщин тихих, святых, как Россия.
       Я не знаю имён, только хочется вас
       Окликать почему-то: "Мария!"
      
       Ты растила детей, провожала солдат.
       Рядом с ними шагала в шинели,
       И над вечным огнём опускала свой взгляд,
       И вплелись в твои косы метели.
      
       Что судьба отпустила, одно к одному
       Испила ты из вдовьих колодцев.
       Если кто-нибудь крикнет: "Мария!" - к тому
       Пол-России, считай, обернется.
      
       Ну а в праздник никак без тебя не могла
       Расплясаться, распеться Россия.
       И от песен твоих растворяется мгла
       Дочь земли нашей русской - Мария.
      
       В деревнях, в городах повстречаетесь мне.
       До земли поклонюсь вам, родные.
       Вечно имя Мария в родной стороне
       Будет рядом со словом Россия.
      
       Мы к Небесной Марии мольбу обратим,
       Чтоб спасла от дурного и злого,
       Чтобы нас защитила покровом своим,
       Перед Сыном замолвила слово.
       1980; 2004
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       28_________________________________
      

    Вам, ребятам...

       Ю. С. Коняеву
       Родился в двадцать пятом,
       В семнадцать стал солдатом,
       Крещён был под накатом,
       Не обошел санбат...
       Ах, вам, ребятам,
       Кто рвался за комбатом
       В атаку в сорок пятом,
       Теперь за шестьдесят...
      
       Победу вы встречали,
       А те, кто шел в начале?
       Над вечностью печали
       В их честь огни горят.
       А вам, ребятам,
       Кто рвался с автоматом
       В атаку в сорок пятом,
       Уже за шестьдесят...
      
       Что вы алмазов твёрже,
       То выдумали позже.
       Ведь до сих пор под кожей
       Осколки боль таят.
       Ведь вам, ребятам,
       Кто рвался за комбатом
       К Победе в сорок пятом,
       Пошло за шестьдесят...
      
       Все тяжелее слава,
       Гранитная оправа...
       Где ваш блиндаж, там травы
       Полвека шелестят...
       Пусть вам, ребятам,
       Кто рвался с автоматом
       К рейхстагу в сорок пятом,
       Давно за шестьдесят.
      
       На памяти бойцовой
       Дождь не грибной - свинцовый.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________29
      
       На фото - образцовый,
       До жизни жадный взгляд...
       Ну что ж, ребятам,
       Кто рвался за комбатом
       В атаку в сорок пятом,
       Не дашь за шестьдесят.
      
       И кто бойцом остался,
       Тот на коврах не мялся,
       Он к цели прорывался,
       Жлобов сметая ряд.
       И вам, ребятам,
       Кто рвался с автоматом
       К Победе в сорок пятом, -
       Чуть-чуть за шестьдесят.
      
       Ведь что-то есть, однако,
       И посильнее страха.
       Последняя атака
       Пусть с первой встанет в ряд...
       И всем ребятам,
       Кто рвался с автоматом
       К рейхстагу в сорок пятом,
       Жить - сколько захотят!
       1985
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       30_________________________________________
      

    Военным хирургам

      
       Безжалостно рвала война солдата
       Тротилом, сталью, порохом, свинцом...
       Но, споря с ней, хирурги медсанбата
       Склонялись над израненным бойцом.
       Попробуйте, сочтите и измерьте
       Спасённые ожившие сердца,
       Что были отвоеваны у смерти
       Руками медицинского бойца.
      
       Ушла война. И лет прошло уж сколько.
       Но память незабвенна и свежа.
       Она, как боль от старого осколка,
       И здесь не властна магия ножа.
       Ушла война. Но есть судьбы дорога -
       На все года намечена одна.
       Ушла война. Но с прежнею тревогой
       Со смертью продолжается война.
       В висок ударит кровь смятеньем капель.
       Боль зазвенит мелодией своей.
       И вновь хирург нацеливает скальпель -
       Оружие спасения людей.
       1977
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________31
      

    Что мы знаем о счастье?

       В метро. Пожилой мужчина. Хорошо сложён.
       Седой. С прической слегка взъерошенной.
       Вид приличный. Совсем не пижон,
       Но одет аккуратно. Костюм хороший.
       Вскочил в вагон. Прижался к стене,
       Не мешая никому, у выхода.
       Человек, как многие, но вдруг мне
       Не понравилась его непонятная выходка.
      
       Я оценивал ее и так, и сяк,
       И уже приготовил язычок остёр свой:
       Почему он вдруг виском о косяк
       И раз, и другой, и третий потерся?
       Ну до чего же некультурен еще кое-кто!
       Деньги зарабатываем кучами,
       А вот купить обыкновенный носовой платок -
       Этому еще не научены.
      
       Уже целая речь у меня на мази
       О внешнем облике и культурном виде...
       Вдруг поезд затормозил,
       И я это увидел.
      
       Какие мне здесь подобрать слова
       Самые великие и самые простые?
       Галстук у него новый,
       И манжеты сахарные в рукавах,
       И рукава...
       Пустые.
      
       Беспомощно дернулись в пространстве
       Рукава,
       И седая скользнула по стеклу голова.
       И встал он на место поспешно.
       Насмешка моя, ты была не права!
       Глупая ты была, насмешка.
      
       А капелька пота у него текла
       По седой щеке солёной дорожкой.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       32 ________________________________________
      
       И я смотрел на него из стекла,
       Мчащего под землей,
       Извинительно и осторожно...
      
       Что мы знаем о счастье? Порою часто
       На эту тему дымим, долдоним...
       А бывает, что счастье -
       Пот с лица отереть ладонью...
       1977
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________33
      

    Возвращение юности

       Как же получилось,
       Удивились мы,
       Что в холодных числах
       Посреди зимы
       Вдруг весна взмахнула
       Голубым крылом,
       А потом исчезла, а потом
       Снова побелело все кругом?
      
       Старый друг-товарищ
       Молодость моя,
       Ты припоминаешь
       Давние края,
       Где вставали вьюги
       На пути крутом,
       А потом разлуки, а потом
       Звёзды голубые над костром...
      
       Горя побоятся -
       Счастья не видать.
       Было нам по двадцать
       И по двадцать пять.
       В полный рост в атаку
       Шли в бою лихом.
       А потом считали, а потом,
       Кто остался на пригорке том...
      
       И опять случится,
       Как тогда, давно,
       Юность постучится
       Поутру в окно:
       - К чёрту мемуары,
       Кони под седлом!
       А потом сочтёмся, а потом
       Будет время вспомнить о былом!..
       1978
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       34________________________________
      

    Шутка

       Однажды, в шутку, в час ночной прогулки
       (хватило у меня тогда ума!),
       в каком-то из московских переулков
       я крикнул: "Мама!" в сонные дома.
       И вздрогнул переулок вспышкой стекол.
       Я замер. Слева, справа - каждый дом
       Вдруг форточками-крыльями захлопал,
       Как вспугнутая птица над гнездом.
       И женские встревоженные лица,
       Как лики Богородиц из икон,
       На них сейчас бы только и молиться, -
       Возникли в рамах вспыхнувших окон.
       Ушли из дому мальчики-мальчишки,
       Кто тридцать лет назад, а кто вчера,
       И в каждом доме, домике, домишке
       Печальней стали дни и вечера...
       Да, "шутка" прозвучала странно, дико.
       Я, скованный стыдом, шагнуть не мог.
       И кто-то сверху ласково и тихо
       Сказал мне: "Ты ступай домой, сынок".
       А ночи край бледнел в рассветной сини.
       Я шел домой и думу нёс одну:
       Сумей мой крик промчаться по России -
       Все матери прильнули бы к окну.
       1971
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________35
      

    Родина

      
       Если вдруг тебя к родному дому
       Память позовет, - не возражай,
       Подчинись обычаю святому,
       Далеко ли, близко ль - поезжай.
      
       Но билет мне несчастливый выпал:
       Там, где плыл кленовый палисад
       И дремал наш старый дом под липой,
       Заводские корпуса дымят.
      
       Ничего не связывает с прошлым,
       От начальной школы - ни следа.
       Под асфальтом детства все дорожки.
       Что же тянет так тебя сюда?
      
       Под бомбёжкой начиналось детство.
       В школу мы пошли в победный год.
       Помнит всё и сберегает сердце.
       Детство в сердце до сих пор живёт.
      
       На бечёвке драная подошва.
       Голодуха крутит животы.
       Много ль в детстве было дней хороших,
       Что их часто вспоминаешь ты?
      
       Смысла нет у этого вопроса,
       Я сюда приеду всё равно,
       Лишь из детства липа осторожно
       Постучит под утро мне в окно.
      
       Всё там, в прошлом, близкое до боли -
       И беда, и сладкое ситро...
       Родина моя, Перово поле,
       Я к тебе приеду... на метро!
       1986
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       36 ________________________________________
      

    Сад "Гай"

      
       Все чаще я припоминаю годы
       Послевоенной непростой поры,
       Железную дорогу с химзаводом
       И наши небогатые дворы.
       А за дорогой жизнь была другая,
       По вечерам плескалась через край -
       Там, в зелени и в звуках утопая.
       Нас созывал афишами сад "Гай".
      
       "Гай", "Гай", "Гай", кино и танцплощадка.
       "Гай", "Гай", сожмётся сердце сладко.
       "Гай", "Гай", молодость, прощай,
       Только ты не забывай "Гай", "Гай", "Гай".
      
       Сюда с печалью приходили вдовы.
       Поплачет вдоволь, погрустит вдова:
       - Вот здесь отец твой танцевал, бедовый!
       Вот здесь он мне шептал свои слова...
       А нас в сад "Гай" манила постоянно
       Трофейных фильмов буйная волна.
       И много лет носила "под Тарзана"
       Причёски вся перовская шпана.
      
       "Гай", "Гай", "Гай"...
      
       В очередях стояли мы ночами,
       Стереть боялись номер на руке.
       Но все печали прочь, когда звучали
       Аккорды стильных танцев вдалеке.
       В пятнадцать лет любовь не понарошку,
       И музыка с лица сгоняла кровь.
       Растаял номер мой в твоей ладошке,
       Венчая нашу первую любовь.
      
       "Гай", "Гай", "Гай"...
      
       Не фирменно, но чистенько одеты,
       Девчонки шли на танцы не спеша.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________37
      
       А я стоял у входа, сжав билеты,
       А сзади потешались кореша.
       А музыка, а музыка гремела,
       Качались над верандой фонари.
       Переступали ноги неумело,
       И сердце колошматилось внутри.
      
       "Гай", "Гай", "Гай"...
      
       "Верни хоть на мгновенье!" - память трону.
       Сад "Гай" давно сломали на дрова.
       И, может, только в лиственничных кронах
       Та музыка жива и те слова...
       За далью жизни светлой полосою
       Остался "Гая" пёстрый хоровод.
       Глазастую, с тяжёлою косою
       Девчонку там всегда мальчишка ждет.
      
       "Гай", "Гай", "Гай", кино и танцплощадка,
       "Гай", "Гай", сожмётся сердце сладко.
       "Гай", "Гай", молодость, прощай,
       Только ты не забывай "Гай", "Гай", "Гай".
       1986
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       38_________________________________________
      

    Черная кочка

      
       Под какой-то черной кочкой,
       Не успевшей перепреть,
       Дремлет в ржавой оболочке
       Не разряженная смерть.
       И под солнцем, и под тучей
       Затаился взрыва ад.
       Лишь один счастливый случай
       В этой дрёме виноват.
       Мимо кочки той горбатой
       В двух шагах от злой судьбы
       Часто топают ребята
       В лес по ягоды-грибы.
       Мимо этой черной кочки
       Ездит трактор, бродит лось...
       Никому ее на прочность
       Испытать не довелось.
       Птицы рядом гнёзда свили,
       Распевают соловьи...
       Но хранит в болотной гнили
       Силы смертные свои,
       Держит взводом оржавевшим
       Равнодушная она
       К ягод гроздьям не созревшим,
       К птицам, в небо не взлетевшим,
       К конным, тракторным и пешим -
       Ко всему, чем жизнь полна...
       Вот и думаю об этом:
       Суждено ль кому судьбой
       Наступить на "эстафету",
       Позабытую войной?
      
       Не в болоте ржавом, топком, -
       В установке пусковой
       Рдеет маленькая кнопка
       Как боек беды большой.
       И не я, а кто-то где-то
       Вдруг наступит ли, нажмёт?
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ________________________________ 39
      
       Старт какой, куда планета,
       Брызнув клочьями, возьмёт?
       В шар земной, в земную кочку
       Смертный кто вложил запас -
       Не для игрищ, не нарочно,
       А сознательно - для нас?
       Мы живем не для потравы,
       Нам не фраза: "Мир и Труд!".
       Человеки мы, не травы,
       Что на корм скоту растут.
       Не должны мы жить по-травьи -
       Шелестеть и ждать косьбы...
       Жаждать, требовать мы вправе
       Человеческой судьбы.
       1985
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       40____________________________________
      

    * * *

       Это время минуло.
       Мир шумливый в цвету.
       Но молчанья минута
       Раз бывает в году.
       И встаю летописцы
       Исторических дней.
       Как сердцам не забиться
       В ту минуту сильней.
       Через годы и дали
       Улетает в эфир:
       - Это вы отстояли
       Для грядущего мир!
       1971
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ________________________________ 41
      

    " А память не вянет..."

      
       По могилам, по хатам спалённым,
       По столицам, размолотым в прах,
       Обагрённые кровью знамёна
       Пронесли, вознесли на рейхстаг.
       Им не надо величья и славы,
       Им бы только вернуться домой.
       А над павшими травы кровавы
       Прорастают весна за весной.
      
       А память не вянет, она не трава.
       И в камне, и в песне, и в сердце жива!
      
       Для острастки черкнули автограф
       На стенах воровского гнезда.
       Где ж ты, дивизионный фотограф,
       Щелкнул их бы сейчас, как тогда.
       И морщины исчезли бы, словно
       Полстолетья слетели с лица,
       И готовы за Родину снова
       До победы идти. До конца!
      
       А память не вянет, она не трава.
       И в камне, и в песне, и в сердце жива!
       1995
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       42________________________________
      

    Три конфетинки

      
       Помню класс с железной печкой,
       Школы старенькой тепло.
       Помню первое словечко,
       Что в тетрадку с губ сошло.
      
       И скрипел пером упрямо
       По линеечкам косым,
       Выводил, старался: "Ма - ма..."
       Стриженный под нолик сын.
      
       А в кармане, в хлебных крошках
       Ждал остаток от пайка -
       Три конфетинки горошком,
       Маме к чаю от сынка.
      
       Школу ту давно сломали,
       Но сквозь жизнь, как боль-слезу
       Три конфетинки я маме
       Все несу, не донесу...
       1984
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________43
      

    Но тогда была война...

      
       Я как будто вернулся туда,
       В те свинцовые злые года.
       Столько нищих, сирот и калек,
       Словно вспять время крутит свой бег.
       Но тогда была война.
       Что с тобой, моя страна?
      
       И шпана по ночам и ворьё
       Снова целятся в детство моё.
       В заводских корпусах сквозняки,
       Словно в тыл отгрузили станки.
       Но тогда была война.
       Что с тобой, моя страна?
      
       И как в старых колхозах, народ
       Голодает, без денег живёт.
       А в районной больничке котёл
       Я б гулаговскому предпочел.
       Но тогда была война.
       Что с тобой моя страна?
      
       И все думаю думу одну:
       Мы тогда проиграли войну.
       Мы в плену, и на белом коне
       Маршал Жуков приснился лишь мне.
       Но тогда была война.
       Что с тобой, моя страна?
      
       Неужели, с чем жизнь начинал,
       С тем и встречу я жизни финал?
       Но была ведь Победа! Как быть,
       Как самих нам себя победить?
       Да, тогда была война.
       Поднимись, моя страна!
       "Вставай, страна огромная!"
       1998
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       44_________________________________________
      

    Живая память

      
       Кто пал на Куликовом поле,
       О тех никто не плачет боле.
       Из павших под Бородином
       Скорбим хотя бы об одном?
       И скоро те, кто брал Берлин
       И бил на Волге супостата,
       Гамзатовский пополнив клин,
       Уйдут, как все ушли когда-то...
      
       И мы уйдём, в конце концов,
       Оплакав дедов и отцов.
       Живая память станет книжной.
       Никто не будет тем унижен.
       И время, словно суховей,
       Иссушит слезы матерей
       И вдов бойцов недавних смут...
       И пусть потомки принесут
       Цветы к фигурам из металла,
       Венки к надгробьям и камням.
       А время, что грозило нам,
       Для них чтоб строчкой в книге стало.
       Дай, Бог, чтоб не было у них
       Ни битв таких, ни слез таких.
       1997
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________45
      
       * * *
       Горела красная звезда
       На падающем вертолёте.
       Коль попадёте вы туда,
       Тогда лишь это всё поймёте.
      
       Горела красная звезда,
       И плавилась броня у танка.
       И в речке мёрзлая слюда
       Протаивала смертной тайной.
      
       А звезды красные горят.
       Глядим на них, разувши очи.
       И чёрным красится заря,
       И нету, нету нас помочь им.
       10 апреля 2002
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       46________________________________
      

    Снег

      
       Я вернулся с чеченской войны,
       Ни судьбы, ни жены, ни струны.
       И пустые висят рукава -
       Вот и все мои, братцы, права.
      
       Во сне, во сне
       Стучит пулемет.
       И снег, и снег
       Идёт, идёт.
      
       Маме сорок, отцу сорок пять,
       Но с порога смотрю - не узнать:
       Две седые, как снег, головы -
       Неужели, родимые, - вы?
      
       Ты прости меня, слышишь, отец,
       Я как дед наш, теперь не боец.
       Ты прости, постаревшая мать,
       Нечем вас мне при встрече обнять.
      
       Я живой. Ну, а вспомнят ли тех,
       Кто упал в окровавленный снег?
       И живые-то мы наравне
       С перебитыми в отчей стране.
      
       Не уходит из сердца зима.
       Я боюсь, не сойду ли с ума:
       Снится снег, а под снегом - все мы,
       Как холмы, как холмы, как холмы...
      
       Во сне, во сне
       Стучит пулемёт.
       И снег, и снег
       Идёт, идёт...
       1995
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________47
      

    Зачем?

      
       Я родился в тридцать восьмом,
       И военная память свежа.
       И от памяти в сердце моем
       Рана острая, как от ножа.
      
       Сколько покалеченных
       По родной стране
       От войны отечественной
       До войны в Чечне!
      
       По вагонам рыдала гармонь,
       И кричали калеки: "Подай!"
       Той войны негасимый огонь
       В мою душу вмурован впотай.
      
       Был бросок по пескам на Кабул.
       За Афганом - Тирасполь, Кавказ.
       Кто ж, ребятки, в кирзу вас обул
       И на кой же сюда кинул вас?
      
       Ваши деды полвека тому
       За Отчизну хватали свинец.
       Ну а вы-то служили кому?
       Кто вручил вам терновый венец?
      
       И какою закончится век -
       То ли малой, а то ли большой?
       Сколько ж нас у России калек -
       Коль не телом, так, верно, душой?!
       Сколько покалеченных
       По родной стране
       От войны Отечественной
       До войны в Чечне!
       1995
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       48________________________________
      

    Баллада

    о солдатской матери

      
       Словно птица, потерявшая птенца,
       По объятому войной металась краю.
       Исходила от конца и до конца.
       Сбила ноги: "Где сыночек мой, кто знает?"
      
       И не значился в убитых ее сын,
       И не числился он в без вести пропавших.
       Ковыли секли по ноженькам босым,
       От ветров шатало, порохом пропахших.
      
       Ни комбат ей не помог, ни военком.
       Чёрной тенью от рассвета до заката
       Шла она через посты, и в каждый дом
       Мать стучалась: не встречал ли кто солдата?
      
       Фотографию потёртую одну
       Всем показывала:
       - Вот он, мой сыночек!
       Может, где у вас находится в плену,
       Может, видел кто, да рассказать не хочет?
      
       Где ж головушку ему пришлось сложить? -
       Все звала, искала и не доискалась.
       Не нашёлся сын. А мать устала жить,
       У нее для жизни силы не осталось.
      
       Вдруг вернула сына алчная война.
       А навстречу ему траурные звуки:
       - Это мама умерла твоя. Она
       Не смогла с тобою вынести разлуки.
      
       - Мама, мама! - взмыло выше тополей. -
       Что ж меня ты не встречаешь у крылечка!
      
       Не дождавшихся помянем матерей
       И сынов, ушедших из дому навечно.
       2000
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________49
      

    Софринский спецназ

      
       Труба зовёт. Настало время "Че".
       Уходит юность к перевалам горным.
       Уходит юность с автоматом на плече,
       Бушлаты глухо застегнув под горлом.
       Отец и мать, благословите нас,
       Благословите нас, глаза комбата.
       Уходит на заданье Софринский спецназ,
       Крестом нас осените троекратно.
       Впишите в "О здравии" каждого имя,
       Поставьте свечу к образам.
       Молитесь за нас, чтоб вернулись живыми
       И невредимыми к отчим домам.
       Из-под скалы в нас целятся стволы.
       В ущелье ждет бандитская засада.
       Всеобщей нам не рассыпайте похвалы,
       Хулы напрасной возводить не надо.
       Мы по тропе идем из глубины
       Ущелья, где ручьи набухли кровью.
       И нашей юной кровью там обагрены
       Боевиков бетонные гнездовья.
       Впишите в "О здравии" каждого имя,
       Поставьте свечу к образам.
       Молитесь за нас, чтоб вернулись живыми
       И невредимыми к отчим домам.
       А если вновь нас позовёт приказ,
       Труба опять зажжёт похода искру,
       Спокойны будьте, сможет Софринский спецназ
       По всей России провести зачистку.
       Труба зовёт. Настало время "Че".
       Уходит юность к перевалам горным.
       Уходит юность с автоматом на плече,
       Бушлаты глухо застегнув под горлом.
       Впишите в "О здравии" каждого имя,
       Поставьте свечу к образам.
       Молитесь за нас, чтоб вернулись живыми
       И невредимыми к отчим домам.
       2000
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       50 ________________________________
      

    Плач русского

      
       Мне тысячи лет. Я двести раз больной.
       Мне стало страшно жить в стране родной.
       И я прошу, налейте мне с утра
       Всего, что запретили доктора.
      
       Мне тысячи лет. Нелегок этот груз.
       Привёл домой меня наш предок Рус.
       Тупил мой меч и гунн, и печенег,
       Набег хазар и половцев набег.
      
       Мне тысячи лет. Ходил я на Царьград.
       Меня любил Евпатий Коловрат.
       Назвал меня Кутузов храбрецом.
       Под Курском в танке обгорел лицом.
      
       Мне тысячи лет. Пахал я целину.
       У духов нахлебался я в плену.
       А в девяносто третьем, не солгу,
       В меня мой брат стрелял, как по врагу.
      
       Мне тысячи лет, а я ещё не жил.
       Но вот опять головушку сложил
       Свою в Чечне, а дырку в животе
       Мне сделал киллер, спутав в темноте.
      
       Мне тысячи лет. Я двести раз больной.
       Напрасно, доктор, возишься со мной.
       Когда помру, то всякая мура
       Тогда пройдёт, зачем мне доктора?
      
       Мне тысячи лет. И тысячи лет стрельба.
       Такая, видно, у меня судьба.
       Ну, кто ещё мою взалкает кровь?!
       Помилуй нас, Господняя Любовь!
       1999
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ____________________________________________51
      

    Строки мрака

      
       Наши нищие хрупки жилища.
       Грохнет взрыв гексогенной лавиной,
       И без крова останется тысяча,
       И без жизни - ее половина.
      
       С чёрной мыслью уходишь из дома:
       Вдруг вернёшься к дымящейся груде?
       С чувством страха не выдержат долго
       Жить простые нормальные люди.
      
       Дом родной мой, Россия, не рухни!
       Сердцу дай уцелеть от разрыва...
       Обгорелым обоям на кухне
       Не смотреться в провал сиротливо.
      
       Дом дымит, обнажая изломы,
       Труб кривые дрожат эвольвенты...
       На стене убиенного дома
       В чёрной раме - портрет президента.
       20 апреля 2003
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       52________________________________
      

    Птенцы

      
       Стираются даты, стираются лица.
       И в старом окопе истлели бойцы.
       Над ними, на ветке в гнезде у синицы
       Пищат молодые птенцы.
      
       Вот так же пищали они над бойцами
       В той страшной обвальной атаке, когда
       Срубило осколком комочек с птенцами.
       И смолк пулемёт навсегда.
      
       Но каждой весной прилетают синицы
       И строят на ветках синичьи дворцы.
       А ночью за лесом сверкают зарницы -
       Дрожат от испуга птенцы.
      
       Накатит на поле безжалостный ветер,
       Он горек от дыма, горяч и свинцов.
       А где-то в окопах не спят наши дети,
       Похожие так на птенцов.
       2003
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________53
      

    Президенты

    и дети

      
       Играют в войну
       Президенты и дети.
       Сдвигают полки
       Оловянных фигур.
       Но плавится кровь
       В огне на планете,
       И что-то солдаты
       Кричат на бегу.
      
       Ведь только солдаты
       В войну не играют.
       Они умирают
       В дыму и огне.
       А дети победы
       Себе привирают,
       А президенты
       Привирают вдвойне.
      
       Последнее в жизни
       Промолвлено слово,
       Последнее солнце,
       Последний закат...
       А вырастут дети -
       Разделятся снова
       На президентов
       И на солдат...
       1972
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    ПОЭМЫ

      
      
      
      
      
      

    Юности тропа

    А.Д. Сидорову, ветерану

      

    1.

       Он шел по тропе партизанской сырой,
       И били в лицо индевелые ветви...
       Так пишут поэты, не зная порой,
       Была ли тропа эта, нет ли.
       Ни троп, ни дорог. Сквозь чащобу и топь
       Шагал он по ориентирам,
       Которых на карте не ставил никто
       Обученным командирам.
       Был в край партизанский заброшен десант.
       И с этим десантным отрядом
       Он шёл по дремучим смоленским лесам
       Назло патрулям и засадам.
       Солдат тренирован к тяжелым делам.
       Десант подготовлен на совесть
       К большому походу по вражьим тылам,
       А он их повел, не готовясь.
       Сказал комиссар: "Будет вам проводник",
       Уверенностью обнадежил.
       Взглянул командир - растерялся на миг:
       - А что, не нашлось "помоложе"?
       Увидеть надеялся бородача,
       Геройского, знать, мужичину.
       А тут, доставая едва до плеча, -
       Мальчишка без званья и чину.
       - А может быть, лучше по карте я сам?
       Для парня ли эта работа?
       Но так посмотрел на него комиссар,
       Что спорить отпала охота.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________55
      
      
       И чей-то в строю оборвался смешок.
       И грузом оттянуты плечи.
       Сказал комиссар:
       - Ну, ни пуха Сашок,
       А, в общем, до скорой, брат, встречи...
      
       2.
       "Нет страшнее горя,
       Чем война.
       Нет сильнее боли,
       Чем война,
       Тяжелей работы,
       Чем война,
       Тягостней заботы,
       Чем война.
       Выше нет злодейства,
       Чем война.
       Горше нету детства,
       Чем война...
       Будь же трижды проклята
       Она!" -
       Так, вздохнув,
       Подумал командир
       И сказал:
       - Давай, Сашок, веди.
       И отряд ушёл.
       А комиссар
       Думал: "Было б лучше,
       Если б сам..."
      
       3.
       За тысячи лет
       Миллионами молний
       Нехоженый лес
       Искорёжен, изломан.
       Врагу на пути -
       Живая преграда.
       Но нынче пройти
       Нам скорей его надо.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       56________________________________
      
      
       Намечен удар
       По объектам фашиста,
       И надо туда
       Незаметно и быстро.
       Земля, помоги,
       Дай безлунные ночи!
       Шагают они,
       И никак не помочь им.
       На смелость свою
       Да удачу надейся.
       В смертельном бою
       Отомсти за злодейства,
       За горе и боль,
       И за Родину нашу!
      
       Идут они в бой,
       С ними Сидоров Саша.
      

    4.

       Через гарь, лощины,
       Топи, бурелом
       Взрослые мужчины
       Шли за пареньком.
       Зазвучала резко
       Рубленая речь.
       Возле перелеска
       Им пришлось залечь.
       Можно бы... Однако
       Есть другой приказ.
       Впереди атака
       Главная у нас.
       И в болотной жиже
       Бороду мочи,
       Пригибайся ниже
       И молчи, молчи...
       Обошлось без боя.
       И опять вперёд.
       Молча за собою
       Он отряд ведёт.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________57
      
       Старая одёжка,
       Стоптанный сапог...
       Погоди, немножко
       Отдохнём, сынок!
       Но в ответ - суровый
       Немальчиший взгляд.
      
       И шагает снова
       По лесу отряд...
      

    5.

       Он шел по тропе партизанской сырой,
       И били в лицо индевелые ветви...
       Так я написал, и не знаю, герой
       Простит мне фантазию, нет ли...
      
       О том, как он вывел на точку отряд,
       Написано было в газете.
       На кителе старом награды горят -
       Они убедительнее говорят,
       Чем строчки нескладные эти.
      
       Давно уже в возраст он тот перешёл,
       Где отчества требует имя.
       Но только по-прежнему кличут "Сашок!"
       В день встречи друзья боевые.
      
       А в праздник победы, надев ордена,
       Моложе солдаты и краше.
       Блестит серебром на висках седина,
       А взгляд партизанский у Саши.
      
       Я верю не паспорту, верю глазам,
       Хотя и устали немного
       Они оттого, что всю жизнь партизан
       Шел первым по трудным дорогам.
      

    6.

       Когда прикажет время и тебе
       Годам прошедшим подводить итоги,
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       58____________________________________
      
       Открой им счёт на той лесной тропе,
       С которой начались твои дороги.
      
       И память приведёт издалека
       Сюда, в сегодня и поставит рядом
       Пропахнувшего дымом паренька
       С вернувшимся с задания отрядом.
      
       Их станешь обнимать, а паренёк
       В сторонке сядет, автомат отложит...
       Но приглядись: тебе и невдомёк,
       Что это ты, на тридцать шесть моложе.
      
       Лови момент - фантазией своей
       Поэт такой предоставляет случай.
       Присядь к нему, и там, в кругу друзей
       Рассказ о том, как шли они, послушай.
      
       И в памяти былое освежи.
       А после строже, чем перед начальством,
       Ты карту лет минувших разложи,
       За все дороги жизни отчитайся...
      

    7.

       Веди меня, юность, веди
       Сквозь память военных годин.
       Верни, на мгновенье, верни
       Костров партизанских огни.
      
       Судьбы партизанской сестра,
       Гармошка, запой у костра.
       Задумчиво, плавно запой.
       Душа не рассталась с тобой.
      
       Знакомою песней скорей
       Ты старые раны согрей.
       И снова наполнят леса
       Друзей боевых голоса.
      
       С далёкой военной поры
       Еще не погасли костры.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________59
      
       Они в моем сердце горят
       За всех недошедших ребят.
      
       Веди меня, юность, веди
       Сквозь память военных годин.
       Далёкую песню твою
       Я снова сегодня пою.
      
       Упала дождинка в ладонь.
       Допела и смолкла гармонь.
       Но верность святому огню,
       Клянусь, до конца сохраню!
       1976
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       60__________________________________________
      

    Камень и осколок

      
       На запасных путях - банкет,
       Обед прощальный, то бишь.
       В домах у вдов такого нет -
       Колдуй, не приготовишь.
       Ножи над белым кочаном,
       Как бабочки, порхают.
       Мальчишка с русым хохолком
       За Гансом наблюдает.
       Журчит, мурлыкает в ладонь
       Гармоника губная.
       А Гансу кухонный огонь
       Камин напоминает:
       Как в фатерланде он давно
       Поленья жёг в камине,
       И пил он рейнское вино
       И водку пил на тмине...
       Потом повесил автомат
       На жилистую шею.
       Потом притопал в Сталинград
       И вмёрз с дерьмом в траншею.
       Потом он брел через Москву,
       Глаза в брусчатку пряча...
       Потом грызя свою тоску,
       Задумываться начал...
      
       И вот пришел тот самый час,
       Еще чуть-чуть осталось,
       Когда колеса застучат:
       "Нах хауз, Ганс, нах хауз..."
       И Ганс, за много лет впервой,
       Почуя вкус надежды,
       Трясёт в такт песни головой,
       К борщу капусту режет.
       Стоят вдоль насыпи столы,
       Гудит веселья хаос.
       Кипят походные котлы:
       "Нах хауз, Ганс, нах хауз!.."
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________61
      
       И сердцу хочется добра.
       И, увидав мальчишку,
       Ганс извлекает из ведра
       Большую кочерыжку.
       Встряхнув в ладони сладкий груз
       И дёрнув чёлкой рыжей,
       Он крикнул: "Битте! Кушаль, рус!"
       И бросил кочерыжку...
      
       Ванюшка вырос без отца.
       Январь сорок второго.
       Роддом.
       - Веселого мальца
       Бог дал тебе, Петрова! -
       Сказала няня, принеся
       Басистого младенца.-
       Не плачь. Ведь жизнь еще не вся.
       - Куда ж мне с ними деться?!
       Ведь он седьмой. А мой-то, мой
       Ушел сам, добровольно...
       - Ты, мил-подруга, тут не вой
       И так кричат довольно.
       Всех бабьих слёз не оботрёшь.
       А парня как же назовёшь?
       Малец-то без изъяна!
       - Пусть в честь отца - Иваном...
      
       Он вырос в бедности войны
       И голода знал страхи.
       С братьёв донашивал штаны,
       Донашивал рубахи...
       Случалось, и не раз, хлебать
       Такую затируху,
       Что нынче даже вслух назвать -
       Не то, чтоб съесть, - нет духу.
       Едва сумел сойти с крыльца
       Ступенькою крутою,
       А знал уже, что без отца
       Растёт он сиротою.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       62_________________________________
      
       Иван однажды мать спросил:
       - А папка где наш, мама?
       - Погиб...
       - Неправда!
       - Правда, сын.
       Не верил. Ждал упрямо.
       Встречать ходил все поезда.
       Мёрз, стоя у откоса.
       Стучало сердце: "Да, да, да..."
       "Нет, нет" - в ответ колёса...
       А если окликал "Сынок!"
       Его солдат проезжий,
       К нему кидался со всех ног
       С отчаянной надеждой.
       И снова мчались поезда,
       И снова у откоса
       Стучало сердце: "Да-да-да"
       И "Нет-нет-нет" - колеса...
       И получил на свой вопрос
       Иван ответ суровый.
       Друг батькин фронтовой привёз
       Известие Петровым.
       Все рассказал он про отца,
       Табак на кухне тратя,
       Как был до самого конца
       С Петровым в медсанбате,
       Как тот стонал:
       -Не выжить мне!.. -
       И прошептал, слабея:
       - С-под сердца вот,
       Свези семье,
       Даю наказ тебе я...
       И вынул из тряпицы гость
       Кривой кусок металл,
       Вложил его Ванюшке в горсть,
       И горсть горячей стала...
      
       Он рос. И мысль росла одна.
       И в ней он укреплялся:
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________63
      
       Все беды принесла война,
       Фашисты, фрицы-гансы...
       А гансы возводили цех,
       Ходили без конвоя,
       И долетал их резкий смех
       До нашего героя.
       И с перетянутой струной
       Растущей в тайне мести
       Бывал он, как глухонемой,
       И цепенел на месте.
       На первый ряд садился он
       В кинотеатре душном,
       Сжимая в кулачке патрон -
       Любимую игрушку.
       И если погибал герой
       Военного сюжета,
       Рождался у Ивана свой
       Сюжет в ответ на это.
       И в нем, конечно, был он сам
       Отчаянным героем,
       И пулемет его "чесал"
       Фашистов строй за строем...
       А после пленных видел строй,
       Совсем не страшных гансов,
       Сжимал патрон в кармане свой
       И сам в комок сжимался.
       Шагал в колонне пленных Ганс,
       Худющий - глянуть тошно.
       И мать Ивана как-то раз
       Дала ему картошки.
       И бабы с русской простотой,
       Презрев войны разлуки,
       Совали что-то им порой
       В протянутые руки.
       И в детской раненой душе
       Мешалось все, болело.
       Не знал он, как свершит
       уже
       Обдуманное дело.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       64 ________________________________________
      
       И сон, один и тот же сон
       Преследовал Ивана:
       Ганс, до зубов вооружен,
       Палит в него с экрана.
       И защищаясь от свинца
       Единственным патроном,
       Он звал, безгласно звал отца,
       Будил полдома стоном.
      
       И наступил тот самый час.
       Гудит веселья хаос.
       Колёса скоро застучат:
       "Нах хауз, Ганс, нах хаус!"
       И вот в приливе добрых чувств
       Увидел он мальчишку
       И крикнул:
       - Битте! Кушаль, рус! -
       И бросил кочерыжку.
      
       Упал у грязных ног босых
       Презент гранёный Ганса.
       Иван нагнулся.
       Мир затих,
       Когда он поднимался.
       И Ганса детский взгляд ожёг.
       Он растерялся, замер.
       Мелькнуло что-то,
       И в висок
       Его ударил камень.
       Иван не бросился в бега:
       Поддал капустный откуп
       Босой ногой и зашагал
       Отцовскою походкой.
       А Ганс прижал ладонь к виску.
       И боль стучала тонко.
       И вдруг он ощутил тоску,
       Припомнив взгляд ребёнка.
       И вдруг он ощутил вину,
       Пришедшую мгновенно,
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________65
      
       И стыд, молчавший всю войну,
       И совесть, что нетленна,
       Пока не умер человек
       В тебе, каким бы страхам
       Режим какой бы ни подверг
       Тебя за хлеб и сахар...
      
       Тянул на запад паровоз,
       Тревожа ночь гудками.
       Домой, на Рейн он Ганса вёз,
       А Ганс домой вёз камень.
       Тот самый камень, что с виска
       Содрал до крови кожу,
       Тот самый камень, что слегка
       Царапнул душу тоже.
       Впервые крепко спал Иван,
       Дом стоном не тревожа.
       И без войны киноэкран
       Впервые снился тоже...
      
       Живёт в одном из городов
       Семейством дружным очень
       Иван Иванович Петров,
       Потомственный рабочий.
       Сам пятый - не мала семья
       По нынешним-то меркам.
       И в том семействе есть своя
       Для памяти поверка.
       Когда весна приблизит ход
       К победному салюту,
       Когда вдова слезу прольёт
       В молчания минуту,
       Выносят внуки на балкон
       Портрет Ивана-деда,
       Чтоб видел он, чтоб слышал он,
       Как вновь трубит Победа!
       И в День Победы каждый год
       Из недр сервантных полок,
       Всегда волнуясь, достает
       Иван стальной осколок.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       66__________________________________________
      
       И вновь горит его ладонь.
       Несёт, как эстафету,
       Сын вечной памяти огонь
       К отцовскому портрету.
       И рюмку, полную вина,
       Перед портретом ставит.
       Все это Память. И она
       Душой Ивана правит.
      
       Мы все поранены войной.
       Боль-память здесь, у сердца.
       Нас излечить от боли той
       Нет у науки средства.
       Война - трагедия для нас.
       Но предстоит извлечь нам
       Ее из памяти не раз,
       А память наша вечна!
       Она не камень, а родник,
       Как взгляд дитя прозрачный.
       И кто к нему хоть раз приник,
       Тот человек не зряшный.
       Она не камень, а набат,
       Извечная тревога,
       С которой женщины глядят
       Солдатам вслед с порога.
       Она не камень, а звезда,
       Что с сердцем по соседству,
       Она горит во мне всегда,
       Мое второе сердце.
       Она не камень, а броня,
       И мужества кристаллы
       В ней пламя вечного огня
       С людской слезой спаяло...
      
       Стоит на Рейне крепкий дом.
       Его построил Йоган.
       Семья живет, конечно, в нём
       В немецком нраве строгом.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________67
      
       Средь хрусталя хранят в дому
       Простой булыжный камень.
       Не позволяют никому
       Тот камень брать руками.
       И только старый Ганс порой
       К виску его приложит
       И слышит бомб протяжный вой,
       И дрожь бежит по коже.
       И видит детские глаза,
       Прислушиваясь к звукам.
       Он этот камень приказал
       И детям чтить, и внукам.
       1982; 1984
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    Сестрам Зое и Лиде,

    братьям Жене и Саше

      

    Я - с Пролетарской улицы

      
       Я вырос не в лугах, не у озёр
       И не под взглядом льдистых горных шапок,
       Не на печёных солнцем камнях, где пасёт
       Ленивая волна табун рыбешек шалых.
       Я не вдыхал целительную синь
       Приморских или прочих кислородов...
       Я пригорода трудового сын,
       Я с Пролетарской улицы булыжной родом.
       С откосом рядом шла вдоль полотна,
       Блестя спиной рабочею булыжной.
       Чуть свет вставала и звала она,
       И до Москвы ее бывало слышно.
       Гудел над нею властно химзавод,
       И люди шли, дымились папиросы,
       А на "железке" - дел невпроворот -
       Пыхтели работяги-паровозы...
      
       Здесь я родился, сделал первый шаг
       И лоб пометил каменной печатью.
       Пол-улицы сбежалось - как-никак,
       Не хуже паровоза мог кричать я.
       Вот наш пейзаж: забор, откос, кювет,
       Сады сиренью вспенены махровой...
       И места для меня милее нет,
       Чем улица из старого Перова.
       Как улица моя судьба - точь-в-точь,
       Пути мои дороги с нею схожи...
      
       Вы помните, плыла за ночью ночь
       И землю всю охватывало дрожью?
       Удар войны жизнь натрое рассёк:
       На "до войны", саму войну и "после"...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________69
      
       Сырой на щёку сыпался песок
       В убежище в далёкую ту осень.
       Как мало память помнит о "самой",
       А "до" - от старших, по кино и книгам.
       Но "после" - это навсегда со мной,
       Ни подкупам не поддается, ни интригам...
      
       Прошлась война по нашим светлым дням,
       Сожгла заборы, и в кустах сирени
       Зенитки встали, вверх стволы подняв,
       И трепетали листья от сирены.
       Да что заборы - жизни жгла она,
       И землю жгла, и в души била больно.
       Будь проклят тот, кому нужна война,
       И тот, кто снова затевает войны!
      
       Что было до? Я память тороплю
       И обращаюсь к старому альбому.
       Подолгу изучать его люблю,
       Но заглянуть доверю не любому.
       Вот у террасы вся семья. Увы,
       Меня пока еще на свете нету.
       Я только слышусь в шорохе травы,
       И мама, может, думает об этом.
       Щелчок, и у террасного крыльца
       Миг жизни той отснят, один из тысяч:
       Вот мама, Лида около отца,
       Вот Зоя вилкой в сковородку тычет...
       Пускай теперь та карточка желта -
       Фотограф был неопытен в работе -
       И может, кто-то скажет, "Ерунда!",
       Но мне она ценней иных полотен.
       Мне карточка - как в прошлое билет.
       В него не грех порою возвращаться,
       Чтоб в мирный день далёкий постучаться
       И в ночь июньскую навек с ним распрощаться,
       Пройти войну и после повстречаться
       Вновь с мирным днём, сказав всем войнам: "Нет!"
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       70_________________________________________________
      
       У каждого есть памяти резерв.
       Пусть там пылится мелкое. Но надо,
       Чтоб иногда взрывалась канонадой
       Та клеточка, той грозной темы нерв.
       И высветит сознание твоё
       Далёких дней багровые наброски,
       Обвалы стен, горелое жнивьё
       И хат спалённых пепельные горстки.
      
       Нам в прошлое заглядывать не грех
       (в нем - многое, и, в том числе, святое)
       и обрывать на миг беспечный смех,
       у вечного огня в молчанье стоя...
      
       Но о войне.
       От горя и тревог
       На нашей улице булыжник темен.
       И каждый дом не избежал, не смог
       В ту пору обойтись без слёз, без помин.
       Я знаю, годы, годы пролетят,
       Но будут нам всю жизнь бомбежки сниться,
       И крики паровозов на путях,
       Пожаров и прожекторов зарницы...
      
       Среди кюветов, сточных вод, колёс,
       Гудков протяжных маневровой "Щуки",
       Травинкой бледной колыхаясь, рос,
       Свистя простудой, плача с золотухи.
       А все война.
       Ползла к Москве в огне,
       На рельсы, на завод швыряла бомбы.
       Но все ж судьба жизнь подарила мне
       (Так говорили, сам-то я не помню):
       Ударил враг в полградуса правей -
       В серебряные баки нефтебазы.
       Горела нефть, катаясь по траве,
       И пять домов могилой стали сразу.
       Остались жить по щедрости врага:
       Спасла всех нас тогда его сверхточность.
       Полградуса и радуйся пока,
       А мать молись: что завтра будет ночью?
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________71
      
       Добит злодей! Закончилась война!
       У новой жизни с прежней нету сходства.
       Написана уж повесть не одна,
       И фильмы сняты про войну, сиротство.
      
       А время шло. И паровоз кричал
       О чем-то радостном, о том, что выжил.
       Но память приходила по ночам,
       Ждала шагов по мостовой булыжной.
       А поутру рассветная роса
       Настывший камень улицы омочит.
       И день заботой высушит глаза,
       Уйдет печаль до следующей ночи...
      
       Среди кюветов, сточных вод, колёс,
       Гудков протяжных маневровой "Щуки"
       Я закалялся все-таки и рос
       И кой-какие постигал "науки".
       Для лирики пейзажной тут не та,
       Конечно, обстановка - дым и свалка.
       Но пацанам здесь в хваткости закалка:
       Утильсырья на свалке до черта.
       Мы не кляли тогда свою судьбу
       И у палатки с деловою рожей
       Еврею старому свинцовую трубу,
       Набив песком, всучали подороже...
      
       Сюжет ночной. Тебя колотит дрожь.
       И храбрый ты и, как сурок, трусливый:
       Решился на отчаянный "грабеж" -
       Ползешь к дядь Яше за незрелой сливой...
      
       А вот у школы маешься с тоски.
       День длинный-длинный и конца не видно:
       Два дня всей школой ждали пирожки,
       Нам обещали вкусные, с "павидлой"...
      
       Морозом грязь сковало. Как паркет
       Была б она, да жаль, полно колдобин.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       72________________________________________
      
       В одной руке - "подушечек" пакет,
       В другой - буханка. Запах бесподобен.
       Ну, как же, школьный выдали паёк:
       Хворал - скопилась норма за неделю.
       От радости сердечко ёк да ёк -
       Вот дома похвалюсь, на всех разделим!
       Шел да мечтал. А как заметил - жуть!
       В руке осталась тонкая горбушка...
       (Как многое нам хочется вернуть
       И повторить, но чтоб без малодушья).
      
       И без конца играли мы в войну,
       Из медных трубок гнули самопалы
       И, походить желая на шпану,
       Блатным старались щегольнуть вокалом.
       И хулиганы были, что скрывать.
       За счет войны судья не делал скидки.
       И не одна у нас рыдала мать:
       И муж погиб, и сына нет - в отсидке.
       И всё-таки была она сильна,
       Та улица, простая работяга.
       Я в доказательство одно скажу хотя бы:
       Моей судьбой продолжилась она.
       И в день сегодняшний, в судеб лихой черёд
       Нет-нет, да оглянись с пригорка,
       Не забывай, как вытянул народ
       На жмыхе, на очистках да на корках...
      
       Качнулся шар земной в двадцатый век,
       Сместились вдруг планеты и созвездья.
       Вернула нам война двух-трёх калек.
       Чем восстанавливалось равновесье?
       Не вздыбилась булыжная волна.
       Шла Пролетарская, беду свою сжимая.
       Как будто тризну правила она,
       Садами побелев в победном мае.
       А на железке гукали гудки,
       Кричали работяги-паровозы.
       Шла смена на завод - мои годки
       Шли, разжигая по-отцовски папиросы...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________73
      
       Мы выросли. Мы вынесли войну!
       Прошли послевоенные мытарства.
       И детство, незабвенную страну
       На улице булыжной Пролетарской
       Я в памяти ревниво берегу,
       Ироний и насмешек не прощаю.
       На том оно осталось берегу,
       Но я не расстаюсь с его вещами.
       Давно я не живу в его стране,
       Но память не скупа, мне память светит.
       Рабочее начало есть во мне,
       Хотя "из служащих" пишу всю жизнь в анкете.
       Спасибо, улица, за то, что ты была
       Наставницей для нас и педагогом,
       Взрастила, научила, подняла,
       Благословила каждого в дорогу.
       И многих вразумила навсегда,
       Дав крепкою рукою твердой встряску.
       Я шлю тебе поклон через года:
       Спасибо за рабочую закваску!
      
       Когда-нибудь на шарике земли
       Мы будем жить, добро даря друг другу,
       Так жить, чтоб если встать они смогли,
       Погибшие, то нам пожали б руку.
       Но нет еще покоя для людей,
       И тень войны все над планетой кружит,
       Находит почву для своих идей -
       И снова пепел, кровь, и боль, и ужас...
       И матери, баюкая детей,
       Глядят с тревогой на телеэкраны,
       Где каждый день из кадров новостей
       Нам свежие показывают раны.
      
       Я вспоминаю улицу свою.
       Я думаю о будущем, о внуках.
       И в строй борцов стихом своим встаю,
       Чтоб внуки нам пожать хотели руки...
       Когда ты слышишь чей-то злобный бас,
       Когда ты видишь беззащитных тщетность,
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       74_________________________________________
      
       Припомни всех равняющий фугас,
       Тротила расточительную щедрость.
       И если бьют в полградуса правей,
       Стволы словес бесчестных целят в друга,
       На трассу пуль бросай себя скорей,
       Высчитывая отраженья угол.
       И слава будет нам одна и честь.
       Ты цели этой жизнь отдай и дар свой.
       И, может быть, потомки скажут:
       - Есть,
       Есть доля с улицы булыжной
       Пролетарской!
       1972
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ПРОЗА
      
      
      
       Костюмчик
       (из романа-хроники "Но тогда была война")
      
       Собиралась мать сшить трехлетнему сыну костюмчик. Материал к случаю подвернулся больно хороший: тёмно-вишневый, в рубчик. Она представляла, как с белой рубашечкой костюмчик будет сидеть на ее любимом сыночке, которому 5 июля три с половиной годика исполнится, и как она пойдет с ним по переулку, и все соседи будут любоваться и ее сыном с каштановыми кудрями, и ее работой.
       Портновскому делу она была обучена еще в родном селе, да и от старшей сестры кое-что переняла.
       Она стала обмерять сына, поворачивать его из стороны в сторону, а он пыхтел, сопел и спросил, наконец. что это она с ним делает и зачем. Обмеряю, она поцеловала его в щёку, костюмчик тебе буду шить. Новый?! восхитился сын. Вот, смотри, какого он будет цвета. Она спустила ему на грудь с плеча кусок ткани, размотав отрез. Видишь, какой? Малыш тоже представил себе, как он выйдет на улицу в новом костюмчике и пусть рыжий и конопатый драчун Ленька Ивановский лопнет от зависти. А я ему ещё и кулак покажу. И язык.
       И будешь ты у нас в новом костюмчике красивый и ладненький, каштанчик ты наш. Каштан без штан, сказала, завидуя, семилетняя сестра. Брат показал ей язык: бе-бе-бе, вот тебе! А я вам, девочки, платья скоро сошью. Отец отпуск получит, и все поедем на Цну отдыхать, успокоила дочерей мать и подумала, что пора ей уже для будущего младенца распашонки кроить да пеленки обметывать. Рожать зимой, к новому 1942 году.
       Она перенесла размеры на газетные листы, взяла у старшей дочери-школьницы красный карандаш, стала водить им по газете. Потом в руке ее блеснули ножницы. Сын смотрел, как работала мама. Иди, в палисаднике погуляй, погода вон какая хорошая, послала его на улицу мама. Она толканула рамы окна - подышать свежим воздухом. Сын открыл дверь в коридор. Вихрем ворвался ветер, сквозняком подняло над столом выкройку. Мать поймала листки, потом приметала их к ткани, обвела мелом, принялась выкраивать детали костюмчика. Завтра сошью, подумала она.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       76_________________________________
      
       А завтра было 22 июня 1941 года. И стало не до шиться. Вся жизнь раскроилась и разлетелась, как листочки, ни обметать, ни сострочить.
       Ма, а костюмчик? --спросил назавтра сын, ничего не понимая в происходящем вокруг: почему в доме так тревожно и мама в слезах. Не до того сейчас, сынок, потом как-нибудь...
       Ночные налеты, бомбежки, пугающие крики паровозов на линии, гудки завода, сумасшедшие ночи тревог и взрывов с протяжным долгим-долгим звуком ударов бомб, словно где-то далеко лопнул рельс - от этого звука поламывало внизу живота, - бешеное мелькание прожекторных лучей по небосклону, тьма бомбоубежища, разговоры, разговоры, вздохи, молитвы и томительное ожидание исхода: когда же все кончится. а потом телячий вагон, тесно, душно, пахнет, темно и страшно. Приехали, наконец, к маминым сестрам, Здрасьте, выкарированные! Ах, ох, слезы и разговоры. Перекладывание вещей при тусклом свете электричества. И вот она, выкройка. Мам, ты будешь шить мне костюм? Погоди сынок, не время сейчас, потерпи, и мать погладила обеими руками свой уже заметный живот. А пусть тётя Настя мне сошьёт, у нее машинка, а я буду ручку вертеть. Я сейчас не могу, у меня заказ, вот, видишь, шубу шью. Сошью ее, а потом тебе костюмчик стачаю обязательно. И заветный материал в рубчик лег на дно чемодана.
       А потом родился братик. Мама пришла из роддома, хлопотала над младенцем, пеленки меняла, стирала. И все вокруг новорожденного крутились, толпились, смотрели, разглядывали, сюсюкали. Ничего не шилось в доме, только замачивалось, кисло, полоскалось, сушилось да гладилось. Сын понял, что маме не до костюмчика. Да ещё беда
       грянула - заболела мама тяжело грудницей. Выздоравливала она тяжело и долго.
       Мама поправилась, окрепла, повеселела. Как-то достала заветный чемодан, открыла его, стала перебирать вещи довоенные, искать какой-нибудь материал, чтобы сшить что-то младенцу, и нашла выкройку костюмчика; положила ее на колени, повздыхала. Сын подошел, встал рядом, глянул на маму вопросительно. Вот, сказала она, ты уже вырос из
       него, мы тебе другой сошьем как-нибудь. А этот сшить война не дала. Кончится она, купим хороший материал... Я хочу этот, сказал сын. У него в горлышке что-то булькнуло, но он не
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _____________________________________________________77
      
       заплакал, а горько, с дрожью, вздохнул. Этот придется маленькому сшить, когда подрастет. И убрала выкройку в чемодан. Крышка его захлопнулась, как у волшебного ларца, в котором спрятали счастье.
       Вернулись домой из эвакуации, младший брат из ползуна превратился в крепкого бутуза; он бегал по дому, валял стулья и табуретки, крушил все, что под руку попадалось. Самый бы раз сейчас стачать тот костюмчик, ко дню рождения. Но не стачалось. Семейная жизнь расползлась по швам. Загрешила мама винцом зеленым, как - сама не заметила. Наезжали гости, сестра Маруся с дружками, привозили бараньи туши на продажу, закупали "товар" - химикаты для мыловарения и выделки кож, трикотаж... Всё это увозилось в город на Цне. Мелкий послевоенный бизнес процветал, несмотря на запреты и опасность загреметь в тюрьму. Сопровождался этот товарооборот, как всякий русский бизнес, магарычом. Отец придет с работы, матюгаясь, перешагнёт через спящих вповалку на полу гостей незваных - "бизнесменов", да и присядет к столу, тоже приложится к бутыли с левым спиртом с химзавода - дело-то привычное. И мама рядом под хмельком, щей ему нальет, мясца положит, присядет, рюмочку-другую пригубит. И пойдет ссора, слово за слово, ревность вспыхнет, старые обиды всплывут, новые родятся.
       Сын в год Победы в школу пошел. Младший брат за ним тянется, вот-вот тоже учиться пора настанет. И годы бегут. Откроет сын нижний
       ящик старого гардероба, отвернет ткани, глянет на бордовую выкройку несостоявшегося счастья, вздохнет печально и захлопнет ящик. Сестер просил, чтобы хотя бы брату сшили костюмчик-то, но те отмахивались - не умеем. мама не научила... Многому не научила мама, уйдя в дымную жизнь... Младший брат уже в школу отправился, в первый класс.
       А в доме ожидали прибавления семейства. Старшая дочь как-то сказала: вот если будет мальчик, подрастет, я ему тогда тот костюмчик сошью. Появился в семье последыш, растет незаметно как, вот уже по столу в красном капюшоне ползает, хватает пальчиками из тарелок недоеденную закуску... А костюмчик так и остался лежать в темноте гардеробного ящика несметанный, несостроченный, несшитый. Так и не облек он ничей детской фигурки...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Выросли дети, дочери замуж повыходили, сыновья старшие поженились, дом покинули, но тянуло всё равно в родное гнездо разорённое.
       Умер отец, осталась мать одна с младшим 13-летним сыном, дети, как могли, пытались им помогать. Да какая там помощь - сами только
       на ноги встают, да малооплачиваемые все. Прибегут, что-то принесут, обед сготовят, в доме приберутся, полы вымоют, деньжат оставят. Плохо помогали, у каждого своя семья. Никто не взял мать с братом к себе. Некуда было, вот как.
       Вырос младший, окончил школу, в армию ушел служить. Потом женился, мать одна вековала. Разбежалась семья. Остался альбом с довоенными фотографиями. Перебирай их да о прошлом печалься. А что там в нем. в прошлом. хорошего-то? Было ли оно? Было, было... Вот вся семья за столом в саду возле террасы. Как славно-то, Господи! А когда же это? Накануне войны. Ох, война проклятая. Выдвинет мать ящик в гардеробе, достанет костюмчик скроенный, расстелит на коленях, гладит рукой и плачет. О чем плачешь, Разлука? Да обо всём. Полегчает от слез; оботрет щеки, уберет выкройку на место, подальше от глаз. Вдруг дверь открывается. Старший пришел. Здравствуй, сынок. прости меня. За что, ма? За всё...
       Когда мать умерла, взяли из домашнего на память кто чего: сестра альбом, старший сын - икону, ею его с невестою молодой мать с отцом благословили на свадьбе, ту икону, которой были благословлены сами когда-то, в годы далёкие...
       Средний и младший братья ничего не взяли, даже елочные игрушки довоенные забыли. Средний сын не успел перевезти мать на новую квартиру, которую получил и на неё тоже. Только провезли ее мимо нового жилища в ритуальном катафалке по дороге на загородное кладбище упокоиться рядом с мужниным холмиком.
       Все, что осталось, соседям по коммуналке отдали, заселенной к тому времени матерями-одиночками. А им тоже ничего не понадобилось. Что брать-то? Всё старое да ветхое, шкаф довоенный, 30-х годов, в на дворе 80-е. Катька-соседка вывалила из ящика на пол барахло, увидела бордовую выкройку - может, ее мальцу сгодится? Подергала ткань за края, а она и расползлась. Выбросили заветный несшитый костюмчик вместе с остальным мусором на помойку.
       Где ты, счастье мое несметанное, несостроченное?!
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Памяти мамы
       Не прижал я тебя к груди
       И не крикнул: "Не уходи!"
       Перед казнью безвестностью звезд
       Слов заветных не произнеc.
       Вот он, в травах и мхах бугорок.
       Как же я без тебя одинок!
       Одинок! Одинок! Одинок!
       Стон ли слышу оттуда: "Сы-но-о-к!"
       Или это шумит трава?
       Или ветер роняет слова?
       Не отходит от горла комок.
       Часто слышу ночами: "Сы-но-о-к!"
       Или ночью ударит вдруг
       В дверь мою незнакомый звук,
       Или поздний ночной звонок,
       Или шум за окном тополей-
       Все мне чудится мамы моей
       Безответный родной шепоток...
       Ветер в окна стучит: "Сы-н-о-ок!..".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Женькина война
       Повесть
      
      
      
      
      
      
       Дорога в детство
      
       Опять приснилась мне война,
       Но в ней не слышно грома пушек.
       Ко мне является она
       Фанерным холодом окна,
       Голодным детством без игрушек.
       Война бродила по тылам,
       Стучала в окна похоронкой.
       Боялась мать спросить, кто там?
       А может быть, ещё не нам.
       Беда не обошла сторонкой.
       Нам в сорок первом было пять
       И три...Усмешка неуместна.
       И мы умеем вспоминать.
       И вот опять, и вот опять
       Во сне мое приходит детство...
       Войну, которую знают солдаты и люди ее пережившие, войну, какую показывают в документальном кино, - такую войну Женька, Евгений Иванович Голубев не помнит. Он помнит ее другой. И часто видит, вот как сейчас, во сне. Он стоит на стуле у окна. Почти во всю спину - узел от повязанного накрест платка. Голые ножки-мосолыжки веточками растут из больших валенок. Пол-окна забито фанерой. Оставшееся стекло замерзло. В толстой наморози Женька продышал глазочек с пятачок. Видно сквозь него, как по двору, к соседнему дому топает девчушка-почтальон.
       Комната бедная. Под низким потолком натянуто много веревок. На них прицеплены влажные солдатские пилотки всех родов войск. На Женьке тоже пилотка. От резкого стука он вздрагивает, поворачивает головенку, испуганно таращится из-под пилотки со звездой. Лицо у него болезненное, под левым глазом маленькое родимое пятнышко...
       Родимое пятнышко у Евгения Ивановича дернулось раз-другой, и он проснулся от стука в дверь.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________________________81
      
       - К телефону! - прокричала за дверью соседка. Запахивая на ходу махровый халат, шлепая тапочками, полусонно побрел он по длинному коридору. Старая, захламленная десятикомнатная дотягивающая свой жалкий век коммуналка. В таких проживают сейчас, в основном, старушки да матери-одиночки. Да разведенцы, вроде Голубева.
       Коридор забит хламом: держать его в комнате уже стыдно, а выбросить жалко. И все эти ящики, тумбы и шкафы образца 1936 года честно служат, заменяя несуществующие подсобки и антресоли. Далеко в коридоре едва светит лампочка. Евгений Иванович протянул на ходу руку к стене, буркнул: "Все на спичках экономим" и включил вторую лампочку, поярче.
       Телефон висел на стене, посредине коридора, рядом с дверью в одну из комнат.
       - Алё? - спросил он в трубку и тут же ответил. - Сплю. После дежурства.
       Трубка что-то ему сообщила.
       - А что на него смотреть? Ломают, значит надо. Ты-то что суетишься. Квартиру дали - и радуйся. Я вот... Лен, я спать хочу. Никуда я не поеду. Я его уже видел сегодня... Во сне. Вечно ты со своей тоской по родственникам.
       Мимо шла одна из соседок - чертовка, так вся и выпирает из халатика. Евгений Иванович поприветствовал ее кивком.
       - Жень, посмотрел бы меня. Что-то плохо спала. Вот здесь покалывало,- и она прижала его к стенке, видно не впервой, потому что Голубев не удивился. Пока на том конце провода ему что-то долго объясняли, он прижал трубку плечом и профессионально обстукал "больную".
       - Замуж тебе опять пора, - сказал он ей. И в трубку: - Это я не тебе.
       - А кому-то пора жену завести, - ответила соседка и потопала по своим делам.
       Дверь около телефона открылась. Снизу на Евгения Ивановича глянул человечек - соседский сынок Лёшка - слабенький, худющий, почти дистрофик. Очень напоминал он Женьку, того, из военного сна. Лешка в фуражке милицейской, к рубашенции его неказистой (безотцовщина!) погоны пришиты. Под мышкой висит драный котенок. Лёшка любит дядю Женю и говорит с надеждой (потому что хочется ему очень в комнату дядь Женину попасть):
       - Здравствуй, дядь Жень!
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       82___________________________________________________________
      
       Евгений Иванович долго смотрит на все это. Потом тычет пальцем в кота:
       - Это кто?
       - Тобик.
       - Тобиков кошков не бывает.
       - Он ищейка. Пограничная.
       "Ищейка" висит на руке, зажмурив глаза. Евгений Иванович толкает дверь в комнату:
       - Катерина! У тебя Лёха когда последний раз на улице был? Заморишь парня.
       - Он сам кого хочешь заморит! Не жрёт, паразит, ни черта, - Катерина выползает из комнаты задом, домывая пол у двери. Распрямилась и отжала тряпку.
       - Отпусти его со мной.
       - Это ещё куда?
       - Отпусти! - заорал снизу Лёшка.
       - Дом наш старый ломают. Сестра просит приехать.
       - Отпусти-и-и! - вопит снизу сын.
       - Да хоть насовсем его забери!
       - Собирайся, Алексей, - и Голубев зашлепал к себе. Лешка метнулся в комнату.
       - Пол не марай! - заорала Катерина...
      
       * * *
       Евгений Иванович и Лёшка вышли из электрички в Новогирееве. Современная бетонная платформа среди белых кварталов застроенной Московской окраины. Оба они вертели во все стороны головами: маленький от любопытства, большой от смущения и недоумения.
       - Дядь Жень, а это всё Москва?
       - Москва. А раньше...
       Голубев шагнул в одну сторону, в другую, в третью.... Остановился.
       - Дядь Жень, ты заблудился?
       - Улицу я свою потерял, Лёха. Пролетарскую. Вот что, - и Голубев спросил проходившую мимо девушку:
       - Не подскажете, как пройти на Пролетарскую?
       - А здесь такой улицы нет, - и ушла.
       - Надо всё время идти вдоль железной дороги. Вот что. - И он потянул за собой Лёшку. - Двадцать пять лет тут не был. Конечно, меня прямо ждали здесь, ничего не трогали. Чтоб не заблудился. Вот что...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ___________________________________________________________83
      
       * * *
       Улица шла вдоль железнодорожной насыпи, потом поворачивала направо, открывая прямую стрелу недавно застроенного проспекта. Старые деревья, что, остались на небольшой площади, помогали догадываться, что когда-то они окружали или большой участок или пруд. Кое-где были расчищены под застройку площадки - последние следы былого жилья
       Новая улица сворачивала направо, а Голубев провёл Лёшку дальше вдоль насыпи, по старой булыжной мостовой. Пока она не исчезла под строительным забором. Он наглухо перегораживал все от насыпи до параллельной дороги. Но в нем были ворота, правда, еще закрытые. Щит на воротах сообщал, что работы ведет СУ, какое - Евгений Иванович не стал уточнять. Он потянул одну створку ворот, пропустил - в неизвестное - Лёшку и пролез сам... в свое прошлое, в детство.
       Да, забор скрывал часть старой улицы. Такой она была десять лет назад. И двадцать пять. И сорок. И до войны. Только поновей, может быть, были тогда дома, пониже деревья. О ней стоит рассказать подробнее.
       Одно- и двухэтажные рубленые дома служили когда-то, в конце ХIХ и в начале ХХ веков дачами для чиновничьей братии и интеллигенции Москвы. По центру этого поселка даже конка ходила, а во многих домах стояли телефоны, и даже здесь, на окраине, они весело потренькивали в домах.
       А позже в домах возле Кусковского химзавода и железной дороги поселился рабочий люд. Улица, выложенная булыжником, шла параллельно насыпи. Так и было: с одной стороны - дома, с другой - насыпь. Дома здесь ставились рядами к улице. Они стояли "в затылок" друг к другу, образуя между собой безымянные, по их малости, переулки. Дома, что стояли первыми, лицом к улице, носили нечетные номера. Остальные имели те же номера, но с буквами а, б, в и г. Четную сторону улицы занимала правая территория химзавода и насыпь. Каждому, кто здесь жил, казалось, что улица начинается именно отсюда. Но это было не так. Чтобы дойти до ее начала, надо было миновать химзавод - раньше улица делила его на две территории, затем поставили с двух сторон ворота и отрезали "хвост" улице и непонятным для посторонних образом она здесь, за территорией завода начиналась с 201 номера - так вот, надо было миновать химзавод, а потом идти довольно долго, почти до самого начала Москва, - вот там-то и начиналась эта улица, носившая название Пролетарской. И если на той части, что была перед территорией завода, жизнь постоянно что-то ломала и строила,
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       84___________________________________________________________
      
       здесь все долгие годы оставалось без заметных изменений, разве что кто-то приделает террасу или тёплый угол, или посадит дерево, или обновит ограду.
       Каждый участок был обнесён забором, в палисадниках вдоль штакетника цвели сирень и акации, клены и липы, в садах - яблони, вишни, сливы и груши, множество цветов, ближе к осени свешивали в переулочки солнечные головки золотые шары. И над всем этим островком жилья, выше нескольких дуплистых ветел вскинулись три старые, но стройные березы. И от их присутствия здесь было уютно и весело, несмотря на близость гремящих и гудящих железной дороги и химического завода.
       Но это все о прошлом. Не о нем Голубев думал сейчас. Он стоял, молчал и не мог сообразить, отчего здесь что-то не так.
       А "не так" ощущалось от безлюдья. Это была уже всего-навсего "территория, подлежащая сносу и последующей застройке", а не островок человеческой обители, живой от дыма, крика детей, плеска воды, лая собак и, главное, просто от присутствия человека.
       Они медленно шли по мостовой. Окна в домах либо заколочены, либо выбиты. Старая телеграфная опора, раскорячась буквой А, не гудела проводам, - оборванные, они свились ржавым клубком у её "ног". Под водоразборной колонкой сухо - знать, давно уже из неё не брали воду. Евгений Иванович нажал на ручку - где-то внизу под землёй ржаво звякнул клапан - и всё.
       Мёртвый город. А ведь весна - доцветали в садах яблони. Но ни они, ни возня маневрового тепловоза - ничто не оживляло улицы и домов.
       Так молча дошли они до последнего переулка. Крайним рядом домов он примыкал к заводскому забору, который тоже перебегал улицу и косо взбирался по насыпи к вагонам товарняков. Сварные ворота поржавели, под ними зеленела травка. Дверь проходной была заколочена.
       За штакетником, сквозь деревья виднелся старый дом с мансардой и балкончиком, лежащим на шиферной крыше застеклённой терраски.
       - Здесь деревня? - спросил Лёшка.
       - Нет. В этом доме я жил до войны, Лёха. Вот что. И вовремя войны и после.
       - Дядь Жень, а что такое война? - Лёха рвал одуванчики в кювете.
       Евгений Иванович присел на траву у забора. Стал закуривать. Вопрос его, видимо, крепко озадачил.
       - Война, - сказал он, затянувшись. - Это... это когда нет отца...
       Лёшка присел на корточки рядом. Пучочек цветов замер в его кулачке.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ___________________________________________________________85
      
       - Что ли сейчас война, если я безотцовщина?
       - Что? - спросил Голубев, не сразу соображая, что сказал мальчишка. -А...Да нет... Война - это...
      
       Уходили отцы на войну
      
       Раннее июньское утро 1941 года. Заводской гудок на башенке одного из цехов виден издалека, когда из него с противоположных сторон вылетает белый пар и гудок будит округу.
       По булыжнику группками шагают рабочие, переговариваясь, прикуривая друг у друга, перешучиваясь. Маневровая "Щука" гукнула им приветливо, машинист из будки махнул рукой, крикнул что-то, ощерился весело. С мостовой ему ответили. Машинист сунулся рукой куда-то вниз, и "Щука" дала такого пару, что он облаком кинулся на дорогу и накрыл людей.
       Машинист, довольный шуткой, прокричал: "Освежился - похмелился, ходи веселей, шевели колесами!" и еще больше ощерился. Кто-то погрозил ему кулаком незлобно и привычно - видно не впервой озорник проделывает такое...
       Воспоминания, воспоминания... - они рождают стихи, а потом, когда ты повторяешь их про себя, они с новой силой вызывают в памяти картины былого.
       Я вырос не в лугах, не у озёр,
       И не под взглядом льдистых горных шапок,
       Не на печеных солнцем камнях, где пасёт
       Ленивая волна табун рыбёшек шалых.
       Я не вдыхал целительную синь
       Приморских и курортных кислородов...
       Я пригорода трудового сын,
       Я с Пролетарской улицы булыжной родом.
       С откосом рядом шла вдоль полотна,
       Блестя спиной рабочею булыжной.
       Чуть свет вставала и звала она,
       И до Москвы ее бывало слышно.
       Гудел над нею властно химзавод,
       И люди шли, дымились папиросы,
       А на "железке" - дел невпроворот -
       Пыхтели работяги-паровозы...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       86___________________________________________________________
      
      
       Здесь я родился. Сделал первый шаг
       И лоб пометил каменной печатью.
       Пол-улицы сбежалось. Как-никак
       Не хуже паровоза мог кричать я.
      
       Вот наш пейзаж: забор, откос, кювет,
       Сады сиренью вспенены махровой...
       И места для меня милее нет,
       Чем улица из старого Перова.
       Как улица судьба моя - точь-в-точь,
       Пути мои дороги с нею схожи...
       Гудок продолжает топорщить пышные паровые усы и призывает граждан окрестности к трудовым подвигам. Из калиток палисадников в переулочек, где стоит дом Голубевых, выходят отцы семейств. Почти каждого кто - то провожает.
       Большой кусок палисадника перед их домом засажен цветами. От калитки к крыльцу ведет песчаная дорожка. Левее калитки - ворота. От них к сараю-конюшне накатана тележная колея. Это хозяйство Якова Дмитриевича, соседа Голубевых по дому. Он частник, владелец тягловой силы, зарабатывает на жизнь гужевым извозом. Сейчас Яков запрягает лошадь.
       Глафира Николаевна Голубева и дети вышли на крыльцо проводить на работу отца, Ивана Павловича Голубева. Детей у них трое: пятилетний Женька, Леночка старше брата года на четыре и четырнадцатилетняя Зина. Вот такая семья. И в ней ожидается прибавление, об этом легко догадаться, глядя на пополневшую Глафиру Николаевну, тридцатитрехлетнюю красавицу.
       Иван Павлович старше жены лет эдак на пять-семь. Он широконосый, кудрявый, цыганистый. Под левым глазом у него родимое пятнышко. Через тридцать лет Женька будет "вылитый отец". Когда семья появилась на крыльце, из будки, виляя хвостом и волоча цепь, вылезла белая, в коричневых пятнах симпатичная дворняга по кличке Дельта.
       - Эх, мать, прогуляемся завтра на "Весёлых ребят" в сад "Гай", все бабоньки попадают, глядя на меня. Вот что.
       Иван поставил на ступеньки сушить белые парусиновые туфли, густо и влажно начищенные зубным порошком для завтрашней воскресной прогулки. Крикнул соседу:
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ___________________________________________________________87
      
       - Дмитричу, наше пролетарское! - Тот что-то буркнул в ответ, то ли выругался, толи поздоровался. А Иван расправил плечи и вдруг запел мощным красивым басом:
       Как во городе было во Казани!
       Грозный царь пировал да веселился...
       Всех врагов он бил нещадно,
       Чтоб им было неповадно
       Вдоль по Руси гулять!
       Несколько Ивановых товарищей задержались у забора послушать бесплатный номер.
       - Иван! - крикнул один. - Шёл бы ты в театр! Чего задаром глотку надрываешь?!
       - Приглашали, в сам Большой, в ГАБТ. Вот что! Да поздно уж. А потом, - Иван обнял жену и детей. - Разве ж их горлом прокормишь? Так уж я бесплатно. - И он вдруг загудел, подражая заводскому гудку.
       Собака кинулась в будку. Мужики захохотали. А Женьке в этот момент показалось, что отец стал выше деревьев и руками касался облаков. А когда он замолчал, все услышали голос заводского гудка. Голубев заспешил к калитке. Мать с детьми пошли проводить его.
       Мужчины прошли по переулку, свернули направо в улицу мимо небольшой афиши, вливаясь в поток рабочего люда.
       Афиша сообщала: "Летний сад "Гай". 22 июня 1941 года. Воскресенье. "Весёлые ребята". 12 ч;14 ч; 16 ч; 18 ч; 20 ч; 22 ч."
       А у каждой калитки стояли, провожая мужей и отцов, женщины и дети. Счастливые малыши махали ладошками вслед отцам, уходящим в последний мирный день.
       И вдруг эта картина воспоминаний замерла. Стала похожей на старую пожелтевшую фотографию. И она медленно, снизу начала чернеть, а потом полыхнули языки пламени, повалил черный дым.
       И сквозь них прорвалась оскаленная морда лошади. Она мчится по улице от станции, Яков крутит вожжи над головой, стоя в раскорячку на телеге.
       - Война! Вой-на-а-а-а! Вой-на-а-а-а! - ревёт Яков, и не понять, что ещё в этих словах: страх, злорадство или радость. И лошадь его раскрывает пасть и ржёт диким голосом. Огромная лошадиная пасть закрывает все небо, и кажется, что сейчас из неё вырвется пламя войны, полыхнет черным дымом.
       Яков развалил грудью ворота, влетел на крыльцо, смял сапогом белые парусиновки и с грохотом исчез в дверях дома. На белых полуботинках остались черные следы...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       88__________________________________________________________
      
      
       Две женские руки осторожно подняли их и прижали к груди; взгляд у Глафиры отрешенный, и столько в нем скорби и горя, что трудно не подумать: нахлынувшее несчастье женщина мерит сердцем сразу, на всю глубину...
      
       * * *
       Октябрьская ночь 1941 года. Тот же переулок. Все облито ртутью лунного света, и потому вдвойне тревожно. На крыше террасы двое с противогазными сумками. По фигурам можно узнать Ивана и Якова. Зачем они туда забрались? Откуда Женьке знать, что так надо на случай налета, если немца сбросят зажигательные бомбы - зажигалки. Такую бомбочку надо схватить щипцами и швырнуть наземь, а там засыпят песком, погасят. Но ведь зажигалка может крышу дома проломить и спалит его дотла. Однако дежурить надо, обязательно.
       В кустах сирени торчат стволы зениток, возле них замер расчет. Очертания людей зыбки. Тишина. В ней рождается далёкий звук бомбардировщиков. Где-то там, у края столицы вспыхивает и начинает метаться по небу лучи прожекторов. Взрыв. Далёкий, потом ближе... Хоп!- несколько лучей схватились в пучок, повели фашистский самолет. Забили зенитки...
       Воспоминания, воспоминания. Они рождают в тебе стихи, и в них навсегда поселяется живое, горячее прошлое
       Вы помните, плыла за ночью ночь
       И землю всю охватывало дрожью?
       Удар войны жизнь натрое рассёк:
       На "до войны", саму войну и "после".
       Сырой на щёку сыпался песок
       В убежище в далекую ту осень.
       Как мало память помнит о "самой",
       А "до" - от старших, по кино и книгам.
       Но "после" - это навсегда со мной.
       Ни подкупам не поддаётся, ни интригам.
      
       Прошлась война по нашим светлым дням,
       Сожгла заборы. И в кустах сирени
       Зенитки встали, вверх стволы подняв,
       И трепетали листья от сирены.
       Да что заборы - жизни жгла она,
       И землю жгла, и в души била больно.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ___________________________________________________________89
      
       Будь проклят тот, кому нужна война,
       И тот, кто снова затевает войны...
       Я знаю, годы, годы пролетят,
       Но будут нам всю жизнь бомбежки сниться
       И крики паровозов на путях,
       Пожаров и прожекторов зарницы.
      
       Бомбоубежище в саду. Сквозь мешковину, закрывающую вход, едва пробивается тусклый свет. В земляной не обшитой тесом стене убежища ниша. В ней горит свеча. Её свет едва выхватывает из темноты лица Глафиры и двух ее соседок, здесь же все дети. За свечой в глубине ниши портрет Сталина. Пламя свечи подрагивает, и кажется, что великий вождь прищуривается и моргает, глядя на набившийся сюда народ.
       Кто из женщин рассказывает:
       - А Родионовы с Перова поля уступили свое убежище соседям, а сами уехали за город, в Купавну. А немец как жахнул, точно по ним... И всех...
       Далеко ухнула первая бомба. Земля заходила под ногами. Женщины сжались...
       От бомбежки землю охватывает дрожью - это заметно по тому, как с каждым разрывом вздрагивает портрет. Женька не спал. Он смотрел на стену и на портрет - как их потряхивало.
       Вдруг ахнуло совсем рядом. И портрет чуть не свалился на свечу, а на щёку Женьке упал комочек глины. На улице зазвенели стёкла. Женька заорал.
       Ударило ещё раз, и Яков задом свалился в убежище, раскоряча ноги в штиблетах. И замер.
       На верху наступила тишина. А потом оттуда загремел хохот Ивана. Одна из женщин хлопнула Якова по натянутым брюкам, крикнула:
       - Ну чего орудию выставил! Отбой!
       И в убежище, после смертных минут авианалёта грянул хохот. Женщины и дети смеялись до истерики - не от шутки, наверное, а от счастья, что все на этот раз обошлось.
       Нет, всего отнять у людей даже война не могла...
      
       * * *
       Напротив домов, на путях формировался эшелон. Мобилизованные на фронт, оставив теплое жильё, должны были сразу попасть в вагоны войны, на дорогу войны. Стоило только перейти улицу.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       90___________________________________________________________
      
       Играл духовой оркестр. Дымились полевые кухни. Среди солдат сновали ребятишки. Один пацан кормил травой лошадей; они тянули замшевые губы из темноты вагона к зеленому пучочку...
       На крыльце Глаша прощалась с Иваном. Не из самых сильных жен на земле была она. Потому не молчала: припала к Ивану, вцепилась в гимнастерку, кричала:
       - Ваня, Ваня! Зачем ты?! Зачем? Зачем добровольно? Тебя же оставляли! Ты же не вернёшься, я знаю! Знаю! Ты же всегда и везде лезешь первым! А как же я? Все мы? Зачем, зачем ты? Вон Яков пошел на путя работать, с них не берут, Ваня! Тебе же брСню давали, брСню! Ваня! Ванечка! Пощади! - и она мочила слезами гимнастёрку, губы у неё опухли, глаза не видели, и говорить она уже не могла. Она обхватила мужа - так хватаются за последнюю опору перед тем, как упасть, - и рыдала.
       Девочки оцепенело стояли рядом. Женька вцепился в отцовскую руку. Иван не знал, что сказать, как утешить.
       - Яков... Он сто лет прожить собирается. Ему помирать страшно: у него нет никого. А у меня? Вон сколько вас. Разве ж некому будет вспомнить меня? И ещё будет. Вот что.
       - А я! А я-то как?! Как мы-то все?!
       - Мы их быстро, Глаш. И домой. Я скоро... Ну, прощай, пора ведь! Вон, мужики уже идут, - взял жену за руки, отстранил. Поцеловал девочек: - Мать берегите. - Поднял сына на руки: - Расти, Женька! Жди!
       Потом обнял жену и вдруг:
       - Прости, Глаша, если что... Прости. Если... Детей выучи... Любил я тебя. Вот что... .
       И пошёл...
       По переулку, как раньше на работу, уходили мужики на войну. Припав к ним, молча шли матери, жены и дети - все к насыпи, по которой были проложены мостки к эшелону.
       Открылись заводские ворота, и оттуда, с территории вышли строем рабочие и повернули направо, к насыпи, к эшелону.
       Медленно сомкнулись створки ворот. Медленно тронулся эшелон. Вдоль насыпи остались одни часовые - путей много, все забиты составами, время военное.
       Медленно полз эшелон. В переулке, на мостовой, у насыпи, у заборов молча стояли женщины и дети, уже осененные вдовьей долей и сиротством.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ___________________________________________________________91
      

    В плену нужды

      
       Женька вышел на крыльцо. Пальтишко на голову наброшено, коленки голые. Потоптал валенками снег, похрустел. Хотел малую нужду справить прямо у крыльца, но увидел возле сарая Якова; тот собирал наколотые дрова. Женька подошел к будке, позвал: "Делька, Делька!" Собака не высунулась, а только скульнула разок в своем нетопленом жилище. Женька побежал в угол двора к туалету, мимо соседа. А тот замок громадный на дверях своего сарая закрывал...
       Женька забегать в туалет не стал, пристроился с уголка. Яков вошел в сени, громыхнул дровами. Женька в дом помчался, трясясь от холода. В сенях остановился, вытаращился: дядя Яков-сосед на торцах полешек химическим карандашом цифры выводил - нумеровал свое топливное добро.
       Дома Зина с Леночкой топили буржуйку остатками забора. Мать лежала в постели. И всё трогала рукой узелочек - закутанного в одеяло новорожденного. Глаша исхудала, осунулась, почернела - как слов ни добавляй, все равно полно не опишешь лица женщины, родившей в первый военный год полуживого ребенка, женщины, которая не только сама мучилась от недоедания, но и страдала, глядя на детей, особенно на последнего, маленького, и не могла, не знала как заработать им на пропитание.
       - Уж и кричать перестал. Сил нет. А я пустая., - мать заплакала.- Зина, сходила бы ты к Якову Дмитриевичу, попросила бы...
       - Я у этого фашистюги крошки не возьму. Лучше школу брошу и работать пойду.
       - Куда ж ты пойдешь? На химзавод?
       - Тёте Симе буду помогать!
       - Спекулянтке этой? Мыло варить?
       - Хоть отмоемся...
       - Не смей! - мать закашлялась. - Слышишь, не смей!. .
       Женька вбежал в комнату, напустив из сеней холоду.
       - Дядька Яшка дрова рисует! Вот что!
       - Он номера на них пишет, - пояснила Лена. - Чтобы мы не воровали.
       - Рисуй, рисуй, - Зинка грела руки над плитой.
       Через тонкую перегородку было слышно, как бухнула дверь у соседа, как загремели дрова.
       - Вот! - Зина дёрнула головой в сторону перегородки. - Сейчас начнёт у бога отсрочки на фронт просить...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       92___________________________________________________________
      
       У Якова в комнате на столе дышал паром чугунок со щами. Сам стоял на коленях под образами, молился:
       - Господи, спаси душу раба твоего Якова, не дай врагам коснуться тела его ни пулей, ни штыком, ни осколком...
       За перегородкой Голубевы молча слушали его бормотанье. Запах щей легко проникал сюда, потому девочки раз-другой сглотнули слюну, а Женька подошёл к перегородке, понюхал воздух как собачонка и вдруг заорал:
       - Есть хочу! Вот что!
       Яков за стеной бубнил, прося своё у Бога, а Женька опять закричал:
       - Хочу есть!
       Голубевы молчали. А что они могла сказать мальчишке?
       А он подошел к матери и в упор, как выстрелил:
       - Есть хочу! - и заплакал.
       Мать тяжело поднялась, по стеночке поплелась к выходу. Стукнула одна дверь. Другая. Зинка прильнула ухом к перегородке, услышал глухой разговор:
       -Яков Дмитриевич, помоги, Спаси детей. Мне ничего не надо. Для детей прошу.
       - Раньше гордой была. За Ваньку нищего вышла. Нарожали пролетариев.
       - Не подходи, Яков! Бога побойся!
       - Бог-то Бог, да будь сам не плох... Соглашайся, и все ваше будет...
       - Не подходи... Больная я.... Пожалей, Яков...
       Тут Зина заколотила что есть силы в перегородку.
       - В последний раз, - засипел Яков. -В другой раз придешь - дам с условием. С условием, поняла? Зинку пришли...
       Мать вошла в комнату, добрела до постели, опустилась на край. Прижала к себе Женьку и Леночку.
       - Зина, пойди к Якову, картошки с капустой даст...
       В сенях загрохотало. Соседка переулочная всунулась:
       - Глашка! Солдат со станции идет. С войны вернулся. Может, мой, может, твой!
       Глафира охнула, схватилась за сердце. Ребятишки кинулись к одежде.
       - Зина, помоги!
       Из-под белых крыш домов выбегали черные фигурки женщин и детей, замирали на снегу. Странно выглядел в эту зиму переулок - не осталось у домов ни одного забора.
       Свернул в переулок солдат на костылях; неловко упирал он их в снег, неловко ставил ногу.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       __________________________________________________________ 93
      
       На одном конце переулка солдат-инвалид Андрей Козлов. На другом его жена Нюра. Он шёл медленно мимо молчаливых соседок. А Нюра бежала сперва, потом остановилась, сделала шаг, другой, упала на колени, доползла на них до Андрея. Обхватила мужа за ногу, гладила сапог.
      
       * * *
      
       Женька с насыпи на санках катался. Съехал, снова полез вверх. А на путях, за первым рядом вагонов Яков бегал со стальным башмаком - башмачником он работал на линии, тормозил спускаемые с горки вагоны при сортировке составов.
       Женька вскарабкался на насыпь, вдруг Якова заметил. Лег на снег за санки, наблюдает, как там дядька Яшка управляется. А Яков оглянулся, зыркнул влево-вправо, а вагон на него катит, надо башмак ставить. А дядька Яшка вместо башмака руку правую на рельсу положил. Не руку, а два пальца. Это Женьке показалось - руку, он глаза от страха зажмурил, закричать не успел. Закричал Яков...
       - Мама! Дядьке Яшке руку отрезало на линии! -Женька влетел в комнату с этим известием.
       А женщины Голубевы плакали, сидя у стола. На нём под простынкой угадывалось детское тельце...
      
       * * *
       В комнате Голубевых холодно: разговариваешь - пар идёт. Зинка притащила в дом охапку дров, кинула возле печки, сказала сестре:
       - Ленка, спички давай! Хватит мерзнуть.
       - Где взяла, Зина? -слабо спросила с постели мать. - У Якова не смей брать ни полешки.
       - Не у Якова, не у Якова! - Зинаида поправила в топке поленья, пронумерованные химическим карандашом, хитро шепнула сестре, присевшей рядом на корточки: - Я полено пополам - раз, и на другом написала номер. Чтобы жадина не помер.
       Девчонки залились смехом.
       - Что вы там? - мать заворочалась, пытаясь встать. Леночка подошла к ней, обняла.
       - Не вставай, мама, мы всё сами сделаем.
       - Жешка-то не долго гуляет? - спросила Глафира у Зинаиды как у старшей в доме. Если мать больна, кому же быть в доме хозяйкой?
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       94___________________________________________________________
      
       - Он у Козловых, с их ребятишками.
       В дверь постучали, и вошел дядя Андрей. Видимо, не первый раз заходит, если начал так:
       - Здравствуй, Голубева. Погодь выгонять, погодь к стене отворачиваться. - Он прислонил к двери какой-то мешок, хромая, дошел до стула, присел, выставив вперед деревяшку протеза. - Я тебе говорил и ещё скажу: нельзя так. На себя рукой махнула, так детей пожалей. И не сиди дома. Иди на завод. Горе не у тебя одной. Вся земля наша нынче в слезах и в крови. Ты выйдь, глянь на людей, по домам походи - сколько его везде, горя-то. И есть похуже твоего, прости меня. Горе пришло - не запирайся с ним, людям покажи, легше станет.
       Глаша отвернулась к стене, молча плакала.
       - А вот счастье привалит, - продолжал Андрей Козлов. -Тогда можешь и не делиться.
       - Как Яков, - вставила Зина. - Сейчас счастье - это сала кусок. Вот он и не делится.
       - Не о нём сейчас речь. Но и до него дело дойдёт. И молитвы не помогут. Так что ты, Глафира Николавна, вставай, помогай народу воевать. Наши слёзы - врагу радость. Так чтобы ему их не видеть. Иди на завод, Глаша, аппаратчицей, научим. А через год и Зинаиду пристроим. Кровь в тебе рабочая, пролетарская. Одно твое спасение - завод. Вот так. Я пошёл.
       Козлов встал; в дверях остановился, указал на мешок.
       - А это для госпиталя. По всем домам урок распределяли. Тут пилотки. Постирать их надо...
       - А воду греть на чём? - зло спросила Зина.
       - Дров дадим. Обеспечим обязательно.

    Пилотка

       Проходной двор засыпан снегом. Серые стены домов. Белые пятна окон, накрест заклеенных полосками из газет. Чёрные стены сараев. Наискось через двор едва намечена тропинка. Ходят здесь редко - следы заметены. Кружит по двору поземка, свистит. И сквозь неё слышен Женькин голос:
       Снегу много во дворе намела позёмка.
       Мне в окошко-то совсем ничего невидно.
       Вот идет почтальон, он несет всем письма...
       Ступают по заметенным следам большие, с кожаными задниками, подшитые валенки. Хруп-хруп. Почтальон шагает. Маленькая девочка.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ___________________________________________________________95
      
       Из-за сумки только валенки видны да платок. Метет поземка. Большие, с кожаными задниками, валенки хруп-хруп по заметённым следам.
       Окно в морозном узоре. Продышал в нем кто-то кружочек с пятачок. А в кружочке глаз. Это Женька. Он стоит коленками на подоконнике, в валенках на босу ногу, в коротких штанишках. Накрест обвязан платком. В большой лётной голубой пилотке со звездой. В руках палка-ружьё. Женька ждёт маму. Он замерз и голоден. Тоскливо ему. Вот он и стоит на подоконнике и поёт о том, что видит, и о том, о чём думает:
       Я пойду на войну. Всех фашистов убью!
       Мамки чтой-то долго нет. Очень хочется поесть.
       Дома холодно уже. Я замёрз и есть хочу.
       За окном свистит белая позёмка. Кидает снег горстями в окошко.
       Залепило глазок. А Женьке вспоминается, как отец сказал ему: "Расти, Женька! Жди!" И слышит он эти слова сквозь позёмку. И видит лицо отцовское. Женька подышал на глазок, подышал - не помогает. Сполз с подоконника. Взял ружьишко на плечо. И ходит как часовой между окном и печкой. От печки веревки во все стороны. А на них висят пилотки. Ходит Женька по комнате, высоко вскидывает коленки:
       - Я фашистов не боюсь! Я фашистов не боюсь! На пилотке у меня наша красная звезда! На пилотке у меня наша красная звезда!
       Прицелился в угол:
       - Трам-ба-бам!
       Открыл Женька дверцу у печки. Достал уголёк. Нарисовал на печке квадратную каску с рогами и фашистским знаком. От каски вниз провёл две линии и соединил их внизу третьей. В середине ещё одну черту провёл вниз и вбок загнул. Нос получился. От носа до нижней линии зачертил чёрным - похоже на усы. Две точки - глаза выпученные. Приделал ко всему снизу треугольник - туловище. Потом две палки - руки вверх поднятые. Две ноги-кочерёжки. Глупый получился фашист. Отошёл, прицелился.
       - Трам-ба-бам! Сдавайся, фриц! Трам-ба-бам!
       И кажется Женьке, что нарисованный фашист разлетается на куски. Взял ружьишко на перевес: "Ура-а-а!", ткнул "дулом" в середину треугольника, ударил "прикладом" по каске.
       - Хенде-хох! Попался, фриц проклятый! Больше не будешь не давать нам хлеба! Больше не будешь отнимать у меня папу! Больше не будешь приставать ко всем!
       Женькины глаза уже полны слёз. Но голосок гневный. Он еще раз ткнул в печку деревяшкой и даже плюнул:
       - Дурак, фриц паршивый! Вот что!
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       96___________________________________________________________
      
      
       Полез Женька на кровать. Скинул валенки. Забрался под полушубок. Целится из него в фашиста: "Трам-ба-бам!", и кажется Женьке, что дергается всякий раз в испуге нарисованная им фигура.
       - Так тебе и надо... - шепчет Женька, - Трам-ба-бам...
       Тихо-тихо в комнате... Трим-брим... Тихо-тихо... Трим-брим... Музыка какая-то, что ли? Трим-брим... Тихо-тихо... То ли спит Женька, то ли нет? Красная звёздочка светится ярко...Трим-брим... и Женька какой-то странный. Как нарисованный... Дёрнулся на печке фашист. Трам-брам... Ожил... Трам-трам-трам... Мигнул глазищами. Перелетел с печки на стену, повис над Женькой, ногами и руками сучит. Изловчился - раз! Сорвал пилотку с Женьки и на место. Ахнул Женька от такой наглости врага, от удивления и страха. Как пёс передними лапами, выкопал фашист яму и хотел бросить в неё пилотку. Закричал Женька: "Отдай звезду, фашист!"
       Припечатал врага ладонью, схватился за пилотку. Фашист к себе тянет. Женька к себе.
       Дёрнул Женька за пилотку. Шлёпнулся фашист. Вскочил. Отбежал в сторону.
       Спрятал Женька пилотку за пазуху:
       - Ну, фриц! Сейчас ты у меня получишь!
       Прыгнул Женька за ним - как будто и не печка это, а поле. Шагнул к фашисту. Свистнул враг страшным голосищем. И за ним сразу целая тысяча таких же, как он, появилась. У каждого в руках ружьё со штыком. Шагнули они раз. И всё чёрным стало за ними.
       Женька отступил на шаг.
       Шагнули фашисты другой раз. Ещё больше стало чёрного. И меньше светлого. А Женька ещё отступил.
       Пошли фашисты. Трах-трах-трах, - гремело сапогами. Надвигаются они на Женьку чёрной тучей, а ему уже и отступать некуда. Стоит он, маленький-маленький. А чернота всё ближе. Окружают его фашисты. Трах-трах.
       И вдруг Женька выхватил из-за пазухи пилотку. Надел её. Засверкалась, запереливалась золотыми стрелами красная звезда. Летят золотые стрелы, ударяют во врагов, и враги лопаются, как мыльные пузыри. Светлее становится вокруг Женьки. А враги бегут. И вслед им летят, летят золотые стрелы. Поражают врагов. И всё меньше их остается на белом поле.
       - Ура-а-а! - кричит Женька... - Ура-а-а! Ура-а-а!
       - Ура-а-а! - кричит спящий Женька и открывает глаза...
       - Ты с кем воюешь, Жешка?
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ___________________________________________________________97
      
       Женька выбирается из-под полушубка, счастливо улыбается:
       - Мама! Ты пришла?
       - Пришла, родной!
       Мама гладит большим утюгом пилотки. Они сложены на столе в две стопки.
       Окно синее от сумерек. На улице гудит позёмка, а в печке весело трещат дрова. Хорошо дома. Тепло. Женька лежит поверх полушубка. Над ним склоняется мама. Старенькая кофточка у нее штопаная-перештопанная. Глаза большие и грустные. Она протягивает ему горбушку - черный сухарь.
       - На, сынок, пожуй пока. Вот закончу, девочки из школы придут, ужинать будем. А ты что ура во сне кричал? С кем воевал?
       - С фашистами. Я их всех убил! Вот что! - Женька трогает звезду на пилотке.
       - Хорошо бы так... - вздыхает мать и тяжело встаёт...
       Трещат в печи дрова. Над печной дверцей застыл нарисованный Женькой фашист.
       - Хорошо бы так. Всех бы их... как под Москвой... А зачем это чудище нарисовал?
       Аккуратно движется по пилотке утюг. Руки матери придерживают её за звезду.
       - Чтобы его убить!
       Вспыхивают головёшки в печи. Красным светом обдает снизу рисунок.
       Выглаженная пилотка отправляется в стопку. Мать кладет под утюг следующую.
       - Смерть им всем давно нужна. Только печку больше не марай. Мела на одну побелку осталось.
       Кто-то стукнул в окно. Раз, и два, и три. Женька вздрогнул, вскочил. Глазёнки испуганные. Окно ещё синей от сумерек.
       - Мама. Кто это?
       Глафира тоже вздрогнула, подобралась. Но виду не подала.
       - Ты чего испугался, глупенький. Это дядя Андрей, наверное...
      
       * * *
       Дядя Андрей трясёт за концы большой мешок. Из него валятся на пол гимнастёрки.
       - Вот тебе, Николавна, ещё работёнка. Нынче пилоток нет. Танкистов полон госпиталь доставили. Так что вот, гимнастёрки. Ты их постирай да образь.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       98___________________________________________________________
      
       Садится на стул, далеко выставляя из-под шинели деревяшку протеза.
       Снимает ушанку, достаёт из карманов принадлежности курильщика.
       - Которые с дырочками попадутся, подштопай, коли успеешь. Другие - сама смотри как, - сладко затянулся махрой, выпустил дым, огляделся...- Ты чего это Евгений, печь погаными знаками измордовал, а?
       Женька смотрит на него с кровати, выпучив глазёнки, и молчит. Пилотки на нём нет.
       - Смотри, увидит кто...
       - Да будет тебе, дядя Андрей. Сотру я... Это он играл, - мать усмехается. - Начертил да убивать взялся.
       Козлов пыхнул махрой:
       - Ишь ты! Если их только рисовать да убивать - лихое было б дело!
       Мать ахает внезапно. Перебирала она гимнастёрки, да попалась одна, вся в крови и прожжённая.
       - Горе-то какое! - прижала гимнастёрку к груди. Вот и мой так где-нибудь...- И заплакала.
       - Ну, будя. Будя, Николавна. Не ты одна.
       - Да уж очень больно, дядя Андрей. Ой, как больно!
       - Слёзы твои мне никчему, Николавна. Ты уж прости меня, я пойду. - Складывает в мешок пилотки. - Этих слёз мне в каждом доме за так и сколько хочешь. А я тоже теперь не железный. Я теперь, - стучит по протезу. - Деревянный, хотя и мужик. Ты уж прости.
       Кладет в мешок последнюю пилотку.
       - Ну, всё что ли? - оглядывает комнату.
       Женькино лицо растерянное, хлопнул глазёнками.
       - Всё как будто, - слышит он голос матери и торопливо повторяет за ней:
       - Всё, всё. Больше всё... Вот что.
       Застучала деревяшка козловская, заскрипела дверь.
       - Дядя Андрей!
       - Что, Евгений? - Козлов обернулся с порога и, напустив из сеней пару, прикрыл дверь.
       - А ты кому отдашь пилотки? - спрашивает очень серьезно Женька.
       - А в госпиталь их снесу. Солдатам.
       - А они поедут на фронт убивать фашистов?
       - Обязательно.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ________________________________________________________99
      
       Женька поворачивается и бежит к кровати. Достает что-то из-под подушки, подбегает к дяде Андрею. Горит звезда на зажатой в детской руке пилотке. Расходятся от нее во все стороны золотистые стрелы.
       Крякнул дядя Андрей, только и сказал:
       - Нет, Николавна, не сдобровать врагу. Обязательно не сдобровать!
       Горе-беда
       Шла беда по улице, вернее, девочка-почтальон шла в подшитых валенках. А беда у неё в сумке лежала. "Хруп-хруп, - это сейчас такой голос у беды - Хруп-хруп..." Улица заметила беду и враз притихла, спряталась в снег - вдруг обойдёт. Нет, не обошла.
       Прошла вдоль переулка. Свернула к дальнему дому, скрылась за углом. И закричала, забилась подбитой птицей в доме женщина. И такой голос есть у беды. А из домов спешили на крик соседки, утешать... Кого из них придется утешать завтра?...
       А однажды затопали валенки почтальонши по крыльцу Голубевых. Потюкала она кулачком в дверь - глухо отозвался за нею крюк.
       Залаяла Делька. Дверь открыл Яков. Испугался, спросил, тряся забинтованной рукой:
       - Повестка? Мне?
       - Извещение. Голубевым, - девочка торопливо сунула Якову конверт и затопала прочь. Рада, наверное, была, что не самой вручила...
       У калитки догнал ее крик Глафиры...
      
       * * *
      
       Смыкнул паром, закричал заводской гудок, потребовал людей на смену.
       В сером зимнем дне ни дымка над холодными домами...
       Но катился над крышами заводской зов: одна смена отработала, другая нужна...
       Не изменился голос гудка, а жизнь поменялась. И не мужчины спешат заступить на смену, а женщины - серые их фигуры медленно перемещаются по улице и переулку к проходной завода. И никто не провожает их. Один Андрей Козлов, бывший фронтовик, а теперь инвалид, выхрамывает среди них... И снова пусто на Пролетарской; некогда ей шуметь да паром озоровать: одни на войне, другие в тяжком труде.
       Да нет, вон кому-то и война, и горе общее не помеха: веселятся, рады малому счастью. Подфартило, видно. Это у Якова гуляют. По первым
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       101_________________________________________________________
      
       сумеркам разбежался звон гармошки. Что ж, это не запрещено. Светом баловаться нельзя. А это можно.
       У Якова в комнате малец с гармонью, с отцовской, по всему видать, - едва с нею управляется. А Яков с местной спекулянткой Серафимой гуляет.
       - Во, гляди! - Яков отвернул правый рукав. - Посклизнулся - и всё. Двух пальцев недосчитался. Разве ж я теперь боец?
       - Поскользнулся? - Серафима пьяно прицелилась в него пальцем. - А говорят...
       - Кто говорит, тому голову сыму. Оставшимися тремя, - он погрозил рукой. - Сила-то еще есть. И на всяких гордых, - он ткнул повязкой в перегородку, - ее останется.
       Парнишка заиграл. Серафима запела пронзительно, как могут петь только пьяные, щелью растягивая рот и надсаживая горло:
       -Что ты грустен, мой миленький мальчик?
       Если хочешь, врача позову?
       - Мама, мама, мне врач не поможет,
       Я влюбился в девчонку одну...
       Серафима захихикала. Затолкала в бок Якова:
       - А может, и не в девчонку? Может, у ней детей цельный подол и муж погиб геройски? А хочешь, позову?
       Серафима поднялась, сунула в рот на ходу какую-то закуску, взяла со стола полный лафитник, кинула на хлеб кусок сала и ушла с приманкой.
       Сумерки. Глафира лежала в постели. Женьку она забрала к себе, чтобы не мерз. За перегородкой приглушенно пиликала гармошка, слышалось невнятное симкино пение.
       - Я папе хочу письмо на фронт написать. Вот что, - сказал Женька.
       Мать молча заплакала, промокая слезы простынею.
       - Нету папки у нас, сынок. Нету больше...
       - Неправда. Есть. Он в танке воюет. Он ждать велел.
       - Некого ждать...
       - Я письмо напишу. Научи меня, мама.
       - Осенью в школу пойдешь, будешь учиться.
       - Мне сейчас надо. Папка почему ведь не возвращается? Ты ему не пишешь. А я как напишу, он сразу приедет. Вот что.
       - Вот что...- мать улыбнулась сквозь слёзы. - Мы вместе напишем, Женечка. Вместе...
       Пьяная, масляная, жующая, без стука в дверь всунулась Серафима.
       Спросила в темноту:
       - Есть тут кто живой?
       - Что тебе, Симка? - не вставая, ответила Глаша.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________101
      
       - Девки-то твои где?
       - В школе, в третьей смене...
       - А ты чего разлеглась?
       - Больна я.
       - Больна. Жрать нечего, вот и больна. Ведь нечего? Жить не умеешь.
       - Как ты жить, учиться не надо.
       - Раз не надо, так спробуй. Может и получится. Вставай-ка! Зайдём к Яшке. Всё развеешься. Сколько ж можно. Да и закусишь чем ни чем.
       - Уйди, Богом прошу.
       - Бог-то Богом. Только вот что я тебе скажу, - Симка била по самому больному. - Если тебе не надо, так не бери. Помирай гордой. Но детям ты мать или нет? Работать когда еще сможешь? Так всех и перехоронишь. Кого следующего-то? Этого что ли? - и она кивнула на Женьку.
       - Господи! - Глафиру как вскинуло на койке. - Ты чего несешь? Разве я против детей?
       - Вот на-ка за них и выпей.
       Глаша взяла лафитник слабыми руками, впила, охнула, а Симка сунула ей хлеб с салом.
       Мать отдала закуску сыну:
       - Кушай, сынок, кушай. Я скоро...
      
       Веселье у Якова продолжалось. Глаша с непривычки захмелела, несмело пыталась подтягивать Серафиме: "Не видала она, как я в церкви стоял... прислонившись к стене, безутешно рыдал... Звуки вальса неслись, веселился весь дом... Я в каморку свою пробирался тайком..."
       Яков хряпнул спирту - "хорош заводской - советский" - кинул тремя пальцами капусту вслед за пойлом, прижался к Глаше:
       - Я всё могу. И спирту достать с заводу, и каустику для мыла. С того и живём. И ты жить будешь. Ежели не возражаешь. А ежели... то конечно...
       - Ты не мели впустую-то. Симка разлила по стопкам спирт. - Ты семью уважь.
       - Детям, детям, Яков Дмитриевич. Мне - ничего. Я...
       Симка не дала ей договорить, подсунула стопку. Выпили все трое. Симка ткнула Якова кулаком в бок за спиной Глаши. Гармонист глотал хлеб с салом, забыв про свои обязанности.
       - А я хоть счас... Пойдем, Глаша, я уделю...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       102________________________________________________________
      
      
       Глафира встала и, не соображая, куда ее ведут, ушла за Яковом. Серафима запела вновь, как заблажила. Гармонист, спохватившись, рванул меха...
      
       По темному переулку спешили из школы девочки Голубевы.
       - У дяди Яши опять поют, - сказал Лена, когда они входили в калитку.
       - Допоются... - Зина застучала ногами, стряхивая снег на крыльце.
       Тревожная нота, казалось, прозвучала в черном воздухе. Пустая собачья будка с лазом, заметенным снегом - сбежала куда-то оголодавшая Делька - усилила эту ноту. Зина заторопилась в дом...
       - Мама, мама! - испуганно позвали девочки в темноте. Зина зажгла керосиновую лампу. Женька крепко спал, один на материнской постели...
       ...Зинаида ногой открыла дверь к Якову и птицей нависла в проёме:
       - Где мать?!
       Вякнула гармошка. Симка допела без неё. Потом только ответила:
       - За пропитанием пошла. Для вас, сиротинушек, - не выдержала. Хохотнула сально. - Больно только долго они там с Яшкой сало режут да картошку мерят.
       Метнулась Зинаида из дверей. Выскочила на крыльцо. Метнулась обратно, вбежала в комнату, упала на диван, закрыла лицо ладонями. А Леночка одетая, ничего не понимая, сидела за столом...
       ...Тихо вошла растрепанная Глафира. Поставила у печки ведро с картошкой. Положила на стол шматок сала в тряпке. Тупо посмотрела на него, присев на табуретку. Сказала:
       - Вот, дети, кушать принесла... - и закаталось головой по столешнице.
      
       * * *
       Зима сменялась весной, наступало лето - вершился извечный круг природы, но годы военные в воспоминаниях - как одна нескончаемая студено-серая голодная зима. И мучительное ожидание весны.
       В один из таких дней отправлял Яков Серафиму и Глафиру в "экспедицию". С "товаром". "Товар" - наколотую на блестящие в изломах куски каустическую соду - он заворачивал в тряпки и упаковывал в чемоданы. Потом вынес по одному из сарая, погрузил в сани.
       Пока грузил, "инструктировала":
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________103
      
       - Ты, Глаха, если что, отказывайся. Знать не знаю, чей товар. Еду, мол, к сестрам, за продуктами по голодному времени. Для детей. Муж на фронте погиб геройски...
       Женщины сели в сани, Яков дёрнул вожжи, тронулись. Свернули со двора в переулок. Он шагал рядом и продолжал "инструктаж":
       - В Моршанске сразу не рыпайтесь. Осмотритесь. Сёстры пусть на базар сходят, поспрошают, что почём. А ценой ты, Симка, заведуй. Глашка не смогёт. Долго там не загорайте. Обратно берите баранину, тушки три, польты можно кожаные...
       Серафима сидела деловито, "профессионально". Глаша держалась неуверенно, жалко.... Сани уплывали в снежную пелену, увозили женщин в неизвестное.
       Письмо на войну
       Ребятишки Голубевы сидели за столом при свете керосиновой лампы. Леночка занималась уроками. Зина слушала, как Женька лихо читает какую-то книгу, смешно путая ударения. А читал он "Сида" Корнеля! Но как читал!
       До глубЗ сердцА порАжен
       СмертельнСю стрИлой, нежданной и лЩкавой...
       Дальше Женька читает про себя, но Зина смеётся:
       - Лукавой! Горе ты луковое! ЛукАвой! Ты хоть понимаешь, что читаешь?
       - Всё, - не отрываясь от чтения, отвечает Женька.
       - Тогда дуй дальше. Только вслух.
       "Я медлюЄ, недвЗжим и смутён
       Дух невластный снести удар..."
       МедлюЄ... - Зина опять засмеялась. Читаешь, как из пулемёта строчишь, а ничего не поймёшь. Ясно?
       - Зина, он же еще маленький. В школу пойдет осенью, научится.
       - А что ему в школе делать? Вон как шпарит.
       Женька перестал шевелить губами, ответил:
       - Я писать еще плохо умею. А мне надо.
       Сёстры переглянулись и залились смехом.
       - А ты ударение правильно поставил? - хохоча, спросила Зина. - писАть или пЗсать? Видишь, всё надо знать.
       - Значит, надо учиться, - добавила Лена, вытирая глаза ладонями.
       - А где ты книжку эту раздобыл?
       - На чердаке. Их там целая куча.
       - ЦелАя кучА. - Девочки опять захохотали. - Ну, давай уж, еще почитай.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       104_________________________________________________________
      
       Женька прочитал дальше, правильно. Почти без ошибок:
       "Я предан внутренней войне;
       Любовь моя и честь в борьбе непримиримой:
       Вступиться за отца, отречься от любимой!
       Тот к мужеству зовет, та руку держит мне.
       Но чтоб я ни избрал - сменить любовь на горИ,
       Иль (тут Женька опять сбился) прозяЄбать в позорИ, -
       И там, и здесь терзаньям нет конца".
       - Вот что, - сказала Зина, отбирая книгу. - Дай-ка сюда. Рано тебе еще такое читать. Спать будешь плохо.
       - Отдай! - заорал Женька. - Это я нашёл! Моя книга!.. Я уже большой!
       И вдруг в наружную дверь застучали с крыльца... Дети замерли.
       - Ты большой, да? Вот пойди и открой.
       Женька сжался на стуле, глазёнки его округлились:
       - Не пойду. Я маленький.
       - Тогда сиди и "прозяЄбай в позорИ". Сказки читай. - Зинаида вышла в сени. - Кто там?
       - Это я, Зинуша, Андрей Козлов. По делу я.
       Зина загремела крюком. В сени вошёл дядя Андрей, за ним - двое военных.
       Проводи нас в комнату, - попросил Козлов.
       От гостей в комнате сразу стало тесно. Военные оказались молодыми (совсем мальчишки) офицерами.
       - Вот, - сказал Козлов. - Принимайте постояльцев на три дня, хозяева. А мать где?
       - Мама в Моршанск уехала калстиком спикулировать, - выдал Женька, сконфузив всех ответом.
       - Всё дезертир трёхпалый, - Зина зло крутанула головой.
       - Ладно, об этом разговор особый. А сейчас займись гостями.
       - У нас спать - один диван.
       - А я на полу люблю! - лейтенантик снял шапку и пригладил темные волосы...
       ... В печке полыхают дрова, высвечивая через поддувало прибитый к полу лист жести. Офицерский паёк расставлен на столе, разделён на всех... Да уж мало что от него осталось. Почти допита мужчинами бутылка водки. Дядя Андрей потягивает самокрутку. Лейтенанты не курят. Позволили только себе расстегнуть воротники и не надевать портупеи. Зина все посматривает на любителя спать на полу. А он, разомлевший от тепла, еды и питья, откинув голову, перебирает струны
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________105
      
      
       гитары. Но нет в нем ни хмельной удали, ни озорства - одна усталость. Его товарищ пододвинул Женьке банку тушенки:
       - Давай, Евгений, рубай до конца.
       Гитарист запел на мотив песни "Раскинулось море широко":
       "Я видел его близ Одессы родной,
       Когда в бой пошла наша рота:
       Он шёл впереди с автоматом в руках.
       Моряк черноморского флота.
       Он шёл впереди и пример всем давал.
       Он был уроженец Ордынки.
       А ветер играл за широкой спиной
       И в лентах его бескозырки...
       Я видел его после боя в селе
       В одной чистой, беленькой хате.
       Лежал он на белом хирургском столе
       В военном защитном бушлате.
       Двенадцать ранений хирург насчитал,
       Две пули засели глубоко.
       А бедный моряк всё в бреду напевал:
       "Раскинулось море широко..."
       Он пел, а Женька запоминал. На всю жизнь. Зинаида уставилась на певца влюблёнными глазами. Андрей Козлов дымил и все поглядывал - то на лейтенанта, то на Зинаиду; потом посмотрел на нее повнимательней и только теперь заметил в ней то, что сразу разглядел гитарист: не девочка была перед ним, но девушка! Худенькая девушка военной поры, в которой вот-вот, дай только солнышка весеннего, пробудится женщина...
       - Да... А ты, Зинка, того... Глаза-то не пяль. Сглазишь ещё лейтенанта.... Ух, ты, чёрт...- всё это он проговорил негромко. Зина не слышала. Она все смотрела и слушала песню.
       "...Двенадцать ранений хирург насчитал,
       Две пули засели глубоко.
       А бедный моряк всё в бреду напевал:
       "Раскинулось море широко..."
       Очнувшись от ран, он хирургу сказал:
       "Быть может, заедешь в Ордынку.
       Жене передай мой прощальный привет,
       А сыну отдай бескозырку..."
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       106_________________________________________________________
      
       Женька вспоминал свою пилотку, а Зине виделся раненый лейтенант на хирургическом столе и она обмирала от своих фантазий...
      
       ... Утром у дома Женька, визжа от счастья, восторга и страха, взлетал в синее морозное небо. Серёжа-гитарист подкидывал его высоко для разминки. А Слава, его товарищ, - ух-ух - колол дрова... А потом наоборот: опа-опа! - Слава швырял Женьку в небо, а Сергей - ах-ах - орудовал колуном. А Зина и Лена смеялись.
       А потом вестовой привёл коней, и друзья-лейтенанты, как были в гимнастёрках - прыг в седла и по переулку галопом, уменьшаясь, уменьшаясь, уменьшаясь... А там, в конце, осадили лошадей так, что они встали на дыбы, развернулись разом - и обратно - мах-мах-мах - до калитки. И Женьку с Леночкой посадили, покатали...
      
       ...Через три дня у эшелона прощались с постояльцами.
       - Вы напишите нам, Серёжа, пожалуйста, напишите. Вот адрес, - Зина протянула гитаристу бумажку. - А то нам никто не пишет с фронта. А вы ему, Слава, напомните. Хорошо? И напишите вместе.
       Женька потянул Сергея за полу шинели, задергал:
       - Дядь Серёж, дядь Серёж...
       - Что, Евгений?
       - Ты на войну?
       - На неё самую.
       Женька достал из-за пазухи сложенный в треугольник листочек.
       - Передай, пожалуйста, письмо папе.
       - Какое письмо? Ты что говоришь?! - Зина схватила Женьку за плечо. - Ведь папа у нас погиб, Женя!
       - Неправда. Он ждет, а вы не пишите. А я написал. И он приедет. Вот что.
       - Хорошо, - согласился Сергей и взял конверт. - Передам. - Он взглянул на письмо; на нем кривыми печатными буквами Женька указал: "Папи нафронт". Сергей аккуратно положил письмо в карман шинели. - Обязательно передам. - Протянул руку Зине. - Прощай, Зина.
       - До свидания, Серёжа.
       - Жив останусь - приеду. Посмотреть, какая из тебя невеста вырастет. Честное слово приеду...
       Эшелон уходил. Провожали его в этот раз только трое...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________107
      
       ... Где-то в пути, в теплушке Сергей достал Женькино письмо, развернул. Читал написанные печатными кривыми буквами слова и слышал Женькин голосок:
       "папа бей фашистов приезжай скорее прогони дядьку Яшку он плохой он нам дров не дает делька пропала в доме шаром покати маленький умер дядька яшка дает маме спирт она плачет папа убей всех фрицев и приезжай я тебя жду вот что твой сын женя".
       - Коровкин! - окликнул Сергей младшего лейтенанта и протянул ему письмо. - Вот тебе наглядная агитация. Перепиши и верни мне. Не дошло до деда письмо Ваньки Жукова. А письмо Женьки Голубева должно дойти. До каждого из нас.
      
       * * *
      
       Зина и Леночка хозяйничали по дому. Женька влетел, закричал: размахивая солдатским треугольником:
       - Письмо с войны! От папы! Вот что!
       Девочки бросились к нему. Зина выхватила конверт, прочла адрес, изменилась в лице.
       - Нет, не от папы. Это от Серёжи.
       Она читала вслух выборочно из письма: "Я воюю один, без друга. Вячеслав оказался трусом". - Это о Славе, пояснила Зина и повторила: "оказался трусом... А воевать нам помогает Женькино письмо. Спасибо Евгению ото всех солдат. Когда он вырастет, я подарю ему это письмо...". И что ты там такого написал? Сам-то помнишь?
       Женька деловито молчал. Кто знает, помнит или нет? Потом сказал:
      -- Я к маме хочу...
      
       * * *
       Симка-Серафима вернулась солнечным морозным днём. Явилась шумно, нахально: швыряясь снегом, впёрся в переулок студебеккер, и в кабине песня Симкина надрывалась. Вывалилась она на подножку полупьяная . В яркой шали. За ней какой-то "Агент" или спец - кожаной одёжей хрустит, бурками блестит, провожается, пока шофёр груз - "товар" сбрасывает возле дома Голубевых.
       Выскочил Яков, засуетился. Не нравится ему, что на виду всё - вон, две или три соседки вышли из домов, наблюдают. И за машину не спрячешься - ушла машина-то.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       108_________________________________________________________
      
       - Ты что, Симка, бесстрашная больно? На виду-то! Не могла поаккуратней, а? - зашипел на неё Яков, облапил замерзшую баранью тушу. Потащил в сарай. За второй вернулся. - Да, а Глашка где?
       - Глаха-то? Замели твою Глаху. Накрыли нас с каустиком... А я за себя отработала. Всю ночь в купе отрабатывала...
       Яков сначала тушу выронил, потом подхватил, кинулся в сарай. Баранину на крючья, сам за лопату, давай в углу копать. Копает и причитает, не причитает - скулит, ругается:
       - Она же, стерва, трусливая, нас утопит! Господи, святый божий, спаси, сохрани! Продаст, зараза, операм, свят слово, продаст! - Руки трясутся, стал вытаскивать "товар".
       - Копай, копай глубже, Яков, не всё другим-то могилу рыть!
       Яков замер, ощерился, замахнулся лопатой.
       У входа Зина стоит, с ней Леночка и Женька.
       - А ты нас всех убей. И закопай тут. И молись...
       Яков отшвырнул лопату.
       - Где мать?
       - Нету матери! Поняли? Нету! У сестёр осталась В Моршанске. Погостить.
       - Врёшь, Серафима сказала.
       - Долю хочешь?! - сорвал тушу, шмякнул оземь. Рубанул лопатой. - Нате вам долю! Пролетарии рваные! - Кинул полтуши к ногам Зинаиды.
       - И кости не возьму! - Зина говорила, как рубила - резко, твердо. Сбоку сунулась было Симка с каким-то словом, но Зина оборвала её, как по лицу хлестнула:
       - Прочь, поганка! - и Серафима исчезла. - Ни кости! - Повторила Зина. - Ни жилочки. И с обыском придут - молчать будем. Но запомни, гад: мать больше тебе не раба. Клешню свою к ней не тяни. Отрублю до конца. Протянешь - всё расскажу. Знаю, кому. И как руку под колесо сунул.
       - А кто видал? Ты что ли? - Яков дернулся, как в капкане.
       - Видели. Человек один. И как с завода воруешь и с линии. Всё видят.
       И как мать сломал. И как других ломаешь. За кусок сала. Всё.
       - Ты враг! - сказала Леночка.
       - Фашист. Вот что. - Добавил Женька.
       Зина отшвырнула ногой полтуши к Якову.
       Среди кусков баранины, с лопатой - вылитый палач.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________109
      
       Дети повернулись и пошли в дом. Из черного проёма сарая вслед им понеслось:
       - С голоду подохнитя, пролетари-и-и!..
      
       ...И опять позвал гудок на смену. Бредут женщины, ребята - те, кому не подошёл еще мобилизационный возраст, девчонки, старики -вернулись они к рабочим местам, как сынов проводили. Шагает рядом с Андреем Козловым Зина Голубева. И она теперь - рабочий класс.
       Шагает смена под аккомпанемент сигнальных рожков, в которые дудят на путях стрелочницы...
       Паёк
       В классе, где учится Лена Голубева идёт урок. Старушка-учительница одета бедно, но тщательно; она постоянно поправляет обеими руками гордость своего туалета - огромный белый накрахмаленный накладной воротник, поднимая его за концы, как подбитую птицу за крылья, а потом левой рукой - пенсне, и снова за воротник, и снова за пенсне... Седые волосы затянуты в тугой пучочек, и она, когда трогает воротник, потряхивает этим пучочком.
       - Вена Говубева! - спрашивает учительница, проглатывая буквы "л" и "р" перед отдельными гласными (в гимназистках она, наверное, была очаровашка). - Ты пвопустива восемь дней. Восемь дней ты не быва в шкове. Что свучивось?
       Лена стоит молча, вцепилась в крышку парты, дергает её, вот-вот оторвёт.
       - Почему ты мовчишь? Ты быва больна?
       - Нет, - тихо отвечает Лена.
       - Ты пвиготовива увок?
       - Нет...
       - Увок ты не пвиготовива. Хорошо. То есть плохо! Скверно! В то ввемя, когда наша Квасная Авмия оквужива ненавистного ввага и ведёт квовопволитные бои с пвевосходящими сивами пвотивника, Вена Говубева не хочет помочь Квасной Авмии. Она не жевает учиться!
       - Анна Васильевна, у нее мать в тюрьме. За спекулянтство, - перебив учительницу, поясняет золотушный паренёк с соседнего ряда.
       Недоговорив, застыла учительница, полуоткрыв рот. Перестала взмахивать крыльями белая птица у неё на плечах. Оставила она в покое свой воротник. Просто, без этого, выработанного годами "артистизма", подошла она к Лене, обняла за плечи. Будто и не строгая учительница, а родная бабушка.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       110__________________________________________________________
      
       Бабушка поморгала за стеклами пенсне, а потом прижала Лену к своей сухонькой груди. Плечи девочки обмякли, она зарыдала.
       - Ничего, доченька, ничего... Война... Пвоклятая... - прошептала учительница...
       * * *
       ... На перемене у окошка школьного буфета очередь - детям выдают "паёк" - по кусочку черного хлеба и слипшейся горстке "подушечек" - самых дешевых, без фантиков, конфет. Учительница у окошка называет фамилию ученика и после этого женская рука подает из окошка паёк. И тут же исчезает, чтобы выдать новую порцию.
       - Тихомиров... Соловьёв...Чернов... Родионов... Кириллова... Метёлкин... Кавыркина... Когда учительница сказала: "Голубева", рука появилась не сразу, задержалась немного - раздатчица тётя Варя сначала дала Лене буханку хлеба, потом кулёк конфет. Дала и словом снабдила:
       - За восемь дён. Гляди, сразу не съешь.
       Золотушный паренёк смотрел на Ленину буханку голодным зверьком...
      
       ... Лена торопилась домой. По боку ей хлопала противогазная сумка с книжками и тетрадками. Хлеб и кулёк с конфетами она прижимала к холодненькому пальтишку. Прижимала она богатство свое голыми покрасневшими от холода руками...
       Дорога шла мимо глухих складских заборов и была пуста. Только сзади Лену упрямо догонял тот золотушный. Одет так, что глянешь - сердце кровью обольется: лохмотья, которые болтались на нём, с трудом можно было назвать одеждой. Лицо, как у старичка, губы сжаты, глаза смотрят в одну точку - в спину Лены.
       А за ними едва поспевала отощавшая собака, в которой с трудом можно было признать пропавшую голубевскую Дельту.
       Лена оглянулась - шагу прибавила. Золотушный не отстаёт. Она быстрей - и он наддал. Собака не поспевала за ними - сил не хватало.
       Вышли к огородам. Их перерезала сточная канава химзавода; не замерзавшая зимой, она клубилась едким паром. За канавой - огороды, "поляна", а потом - вот они, домА, близко. Лена перебежала канаву по доске, стала карабкаться наверх. А золотушный сипит сзади, догнал-таки.
       Стоят, друг на друга смотрят.
       - Хлеба дай! - не попросил - потребовал золотушный. Он часто дышал, сипя бронхами.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________111
      
       - Нет! - Лена ещё крепче, как могла, прижала буханку красными от мороза руками.
       - Я есть хочу. Дай! - зло сказал золотушный.
       - Не дам. У нас у самих есть нечего, - Лена тоже дышала часто, нездорово. Устала от такой гонки.
       Золотушный кинулся на неё, рванул буханку себе. Лена к себе потянула. Они сцепились, запыхтели. Упали в снег, завозились там, а хлеб отлетел в сторону.
       Тут как раз Дельта подоспела: хвать буханку в пасть и, как могла - бегом. Снег глубокий, а сил - откуда им взяться. Дельта прыгает вязко в снегу, буксует, но хлеб не выпускает. А ребята за ней почти ползут. Золотушный молча, а Лена кричит, задыхаясь:
       - Делька. Фу! Делька, отдай!
       Собака совсем выбилась из сил, завалилась на бок, буханку выронила. Попыталась встать - не смогла. Заскулила. Тронула хлеб лапой и уронила голову в снег....
       ...А с другой стороны дети в снегу лежали, подняться не могли. Лена плакала. Жевала пальцы, пытаясь их согреть. Золотушный лежал на боку с тем же злым лицом старичка и дышал часто-часто. Как собачонка...
       Прижимая к груди полбуханки, Лена уходила с огородов к домам. Один кусок хлеба, с вдавленными в мякиш подушечками лежал на снегу около золотушного, другой - у собачьей морды...
      
       Возвращение
       Да, война вспоминается как долгая голодная серая зима. Но наступали и вёсны.
       Весна была в том периоде, когда снег почти весь сошел, а огороды копать еще рано, и почки сирени, хотя уже и набухли, но еще не распустились. А сквозь грязно-серые спутанные космы прошлогодней травы вылезают зеленые шильца новой. В яме, оставшейся от бомбоубежища, стоит вода, и в ней тает кусище льда. А на оплывших земляных ступенях убежища греются лягушки.
       Однажды утром, когда морозец прихватил намешенную прошедшим днём грязь и затянул лужицы-следы хрусткой корочкой льда, а лужи побольше обежал только по краям, - в одно такое утро вернулась отощавшая, ослабевшая Делька. Она брела по краю переулка вдоль кустов акации, ложилась, скуля. Потом вставала. Опять ложилась и снова шла, покачивая набухшими, как почки сирени, сосцами, держа
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       112_________________________________________________________
      
       путь к дому, из которого сбежала от голода год назад, шла, чтобы свершить извечный великий обряд природы...
       От того места, где раньше стояла калитка, она уже не смогла идти. Она легла и молча, не скуля, поползла, до крови царапая сосцы о еще не растепленную землю. Наконец она тяжело перевалилась в конуру, покрутилась там немного и выложила морду наружу, закрыла глаза. И стала ждать. А когда последний щенок добрался до соска, силы оставили её. Она уронила голову, навсегда ощерившись счастливой собачьей улыбкой...
      
       ... В пустой старинной аптеке средних лет работница возилась со шваброй и тряпкой за прилавком. Открылась и закрылась входная дверь, но никто вроде не вошёл. Женщина испуганно вытаращила глаза. Вдруг снизу вытянулась детская рука с монетой, и из-под прилавка раздался голос:
       - Соску дай. Вот что!
       Когда уборщица сообразила, что к чему, испуг её сменился гневом. Она перегнулась через витрину, чтобы рассмотреть просителя, и, обнаружив, что это всего-навсего малец-худоба, закричала:
       - Я тебе сейчас такую соску покажу, фулиган! Ну-ка. Давай отседа! Все соски на баловство извели!
       - Соску дай! - твердо повторил Женька. - Щенки помирают. Вот что! Один уже остался!
       Уборщица сходила за аптекаршей. Та полезла за соской, причитая:
       - Господи! Люди гибнут! Дети мрут! А тут щенок... Царица небесная!...
       А чем его выхаживать-то будешь, кормилец?
       - Суфле, - ответил Женька, взял соску и ушел, как пришел - только дверь открылась и закрылась...
      
       ... На крыльце голубевского дома на подстилке лежал щенок и сосал через соску из бутылки, укрытой тряпкой, какое-то питьё. Рядом сидел Женька, подправлял соску, помогал щенку, как мог. И Зина тут сидела. Симка, лузгая семечки, не могла наудивляться:
       - Надоть же, выходил! Сам не жрёт, собаке сплавляет. Как же это тебя угораздило, Жень? А. Жень?
       - Зина погладила Женьку по голове, похвалила:
       - Он у нас доктором будет.
       - Акушером! - Серафима засмеялась. - А как пса-то назвали?
       - Никак. Женька думает - не придумает.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _______________________________113
      
       - А вы Яшкой назовите. Вот делов-то будет - Яшка, Яшка, Яшка!
       Яков высунулся из конюшни:
       - Чего тебе?
       - Да сиди ты. Не тебя.
       - Яшка-бяшка, - сказала Зинаида. - Баранье прозвище. Щенку оно ни к чему. Он у нас башковитый.
       Щенок всё сосал, зажмурив глаза. Смешной он был, этот пёсик. Большеголовый, лобастый.
       - Башкан он. Вот что. - Неожиданно заявил Женька.
       - Ишь ты, Башкан и есть, - согласилась Симка.
       Вдруг из сада вылетела Лена, подбежала - глаза мечутся, крикнула:
       - Немцы! Немцы!
       Яков даже присел у сарая.
       - Пленные! Целый эшелон!
       Яков застонал - то ли от злости, то ли от спазма страха, - погано выругался - как, никто не расслышал за хохотом Серафимы, и раскорякой затрусил к туалету.
       - Дезертир пошел в сортир, - съязвила Зина. Симка снова закатилась от хохота...
       ... На путях стоял эшелон с пленными. Двери теплушек откатили, дали воздуху. Немцы молчали, навалившись на брусья, которыми были перегорожены проёмы дверей. Вдоль насыпи спиной к улице застыли часовые.
       А за ними застыли все, кто был в этот час дома.
       Молчали пленные. Молчали часовые. Молчали женщины и дети. Молчали все. Первый раз они видели живого врага. Правда, уже бывшего. Поверженного, разоруженного.
       Враг был не такой, как на плакатах и в боевых киносборниках - звероподобный, жестокий, тупой варвар. И не такой, чтобы его можно было испугаться. Или озлобиться против него. Они были не такими, как зимой под Сталинградом, когда вели их колоннами вглубь России - голодными, обмороженными, жалкими, потерявшими человеческое достоинство - не такими, чтобы можно было презирать их за это или сострадать им. Нет. В этот летний день они выглядели обыкновенно, как мы с тобой, о-бык-но-вен-но! И это было самым страшным.
       А пленные смотрели на стоящих у насыпи без любопытства (привыкли!), во взглядах их не было ни мольбы, ни просьб, ни заинтересованности, ни протеста. Только команда о раздаче пищи, поданная кем-то на немецком языке, расшевелила их, внесла оживление. Они спрыгивали на шпалы и выстраивались в аккуратную очередь вдоль
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       114_________________________________________________________
      
       вагона к полевой кухне. Подавали пустые котелки, получали порцию и аккуратно ели.
       Нет, они всё-таки жрали. И вряд ли кто из наших мог похвалиться, что у него в доме обед не хуже. Вряд ли. Женщины, подростки, дети смотрели молча на серую массу пленных. Как? И это - враги? Это они сделали почти всех, стоящих здесь, вдовами и сиротами? А такие же, как эти, там, на войне, овдовят и осиротят остальных? А здесь спокойно жрут наш хлеб, оторванный от наших детей? Убили, и теперь получают долю убитых? Заработали себе право на котелок, убив моего мужа, моего сына, моего отца и брата?
       - А-а-а-а-а-а-а! - закричала какая-то женщина, не выдержав этого зрелища. - Сволочи! Убийцы-ы! - И схватив с насыпи кусок шлака, швырнула его в пленных, снова схватила и снова швырнула. И ещё кто-то, и ещё...
       Закричали часовые, уклоняясь от летевших камней, раздалась какая-то команда, забегал начальник охраны. Пожилой солдат из часовых скатился вниз, схватил кого-то за руку:
       - Да постойте вы, бабы! Да будет вам! Люди же!
       Женщина вырвалась, закричала?
       - А мы, мы - не люди?! Мы не лю-у-ди-и-и?!!
       Пленные поспешно забирались в вагоны, закатывали двери. В этой суете один пленный стоял, прислонясь к вагону. Он держался рукой за висок. Сквозь пальцы сочилась кровь.
      
       * * *
       Там, где у дома раньше росли цветы, Яков накопал грядок, растил капусту, свеклу, картошку. Зелень вся эта подросла, и он сейчас обносил свой огород колючей проволокой, натягивал ее на металлические стойки с отверстиями от вырубленных фигурным штампом заготовок - отходы заводского производства. Таких изгородей в ту пору полно было повсюду.
       Дело было утром, тем утром, когда вернулась Глафира. Яков прикручивал колючую нитку к стойке куском гладкой проволоки и вдруг услышал за спиной тихий голос:
       - Ну, здравствуй, Яков...
       Он вздрогнул, повернулся и не сразу нашелся, что ответить. Не рассчитывал, наверное, на скорую встречу.
       - Как дети? Где? Живы?
       - Я...- Яков запнулся. -Это....как мог... им... я....
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________115
      
       Глаша покачнулась - больна, без справок видно, медленно дошла до крыльца. Села. Обхватила голову руками.
       - Не могу. Тяжко... Позови ребят.
       Яков поднялся в дом. Из будки выкатился Башкан, боком, боком - к Глаше, ткнулся ей в ноги, завертелся, заработал хвостиком...
       Дети из дому выскочили, Женька мать обхватил, Леночка обхватила, скулят, как щенята. Башкан крутится, всех сразу лизнуть хочет.
       - А Зина, Зина где?
       - Зина на заводе. С дядей Андреем работает, - отвечает Лена и опять прижимается к матери.
       - А пёс, пёс-то чей, откуда?
       - Делькин. Башкан, поясняет Женька.
       - А Дельта?
       - Мы ее в саду похоронили. Вон там. Под сиренью.
       Глафира Николаевна поднялась со ступеньки, подошла к кусту. Долго смотрела на бугорочек, обрамленный овалом из светлых камушков-голышей.
       Отвела взгляд, покачала головой, спросила негромко:
       - А где же твоя могилка, Ваня? - упала в траву, вцепилась в неё руками, словно от земли ответа требуя...
      
       * * *
       Лето. Жарко. Ребятишки бегают босиком, без рубашек; в трусишках чёрных - дыра на дыре, заплатка на заплатке.
       С криком бегут они по улице. Впереди один. С плиткой жмыха. Добежали до столба на углу переулка, где остался от лучших времен клочок асфальта на тротуаре. А жмых - тоже как кусок асфальта.
       Один в центре держит жмых над головой. Остальные - кольцом вокруг, ждут.
       - На шарап! - и трах плиту жмыха об асфальт! А вот на сколько кусков она разлетелась, никто бы не успел не только сосчитать, - у видеть. А-а-а-а! -налетели пацаны - куча мала! Расхватали лакомство военной поры.
       Идут мальчишки по дороге, босыми ногами по горячему булыжнику, жмых сосут-грызут, хвалятся, у кого кусок больше.
       На первом от дороги пути на железке "Щука" маневровая стоит. Пацаны сбились стайкой, кричат снизу: "Дядь, дай пару!" машинист высунулся. Лицо хмурое. Потом, вероятно, вспомнил, как бывало раньше озоровал, дернул рычаг. Мальчишки запрыгали в облаке пара, захохотали. Хорошо: пар, пока летит, остывает. В капельки влаги
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       116_________________________________________________________
      
       превращается. Уже не пар, а тёплый дождик. Хорошо в жару, мокро и прохладно!
       За паром никто не заметил Глафиры. Она шла вдоль живой изгороди из акации и сирени, шла нетрезвая, покачиваясь слегка. Пошатнулась, присела под акацией на траву.
       Ребята её увидели, примолкли. Тот, кто жмых колол, он постарше был, сказал:
       - Яшкина Глашка опять нажралась.
       Ребята засмеялись. Женька вцепился в обидчика, но тут же отлетел в пыль. Он поднялся, выплюнул жмых - "Подавись ты им" - и побежал к матери.
       Она порылась в сумке, достал грязный пряник, протянула его сыну. Он дернул мать за рукав:
       - Ма, пойдем домой. Вставай, мам, пойдем.
       Глафира осоловело посмотрела на него. Зажала пряник в кулаке. Сказала: "А-а-а..." и погрозила кому-то, известному только ей: "У-у-у!...".
       Плача, размазывая грязь по лицу, Женька вел Глашу домой. А мальчишки сзади кривлялись и хихикали, кричали: "Жендос-корявый нос. Поросёночка унёс!..."
      
       * * *
       Яков рано утром трусил с работы - с насыпи, через дорогу, по саду - тащил на плече шпалу. Рожок и флажок стрелочника за пояс заткнул. Остановился у дома. Сбросил груз. Оглядел свой огород и даже в лице переменился: Башкан в капусте копошился, справлял свои щенячьи дела.
       Трехпалая рука за кирпич - хвать. А через секунду человеческим криком закричал щенок.
       Женька слетел с крыльца, кинулся под проволоку. Яков поймал его за штаны и швырнул назад, на ступеньки:
       - Куда, мать твою...
       А щенок плакал в огороде, звал. Выбежали из дома Глафира, Зина, Леночка - всё поняли.
       Шли на смену женщины, остановились, окружили Якова.
       Зина смело вошла в огород, подняла щенка, принесла на крыльцо.
       Андрей Козлов подошёл:
       - За злобу на людей на щенке отыгрался? Чем он тебе помешал?
       - А тебе кто мешает? Что ты тут всё ходишь, нюхаешь? Гляди, как бы я тебе ногу-то не обломал деревя...- договорить он не успел, полетел
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________117
      
       от удара на проволоку. Повис на ней, как на канате боксерского ринга. Рожок с флажком из-за пояса вылетели.
       - Пора на смену, Зина, - спокойно сказал дядя Андрей и пошел.
       - Дуделку-то свою подбери, - шутканул кто-то. Женщины засмеялись.
       Яков собирал свои причиндалы, шипел, грозя: "Погодь, посчитаемся... Придёшь ещё, попросишь...".
      
       ...Женька отнёс щенка домой, уложил его на диван, встал коленками на пол, прижался к пёсику:
       - Башканчик, миленький... Не болей... Я тебя вылечу...
       Мать и Леночка сидели рядом, никто ничем не мог помочь щенку.
       - Я доктором буду. Вот что, - Женька вдруг поднял голову, посмотрел на мать. - Башкана вылечу. - Мать улыбнулась горько, мол, пока ты выучишься, Башкан-то твой...
       - И дядю Андрея вылечу. Я ему придумаю такую вещь, он хромать не будет. И тебя, мам, вылечу. - Он помолчал, потом сказал негромко. - От водки. Вот что...
       Стыдом лицо у матери загорелось .Она встала, быстро вышла из комнаты...
       Корни памяти
       - Жендос-корявый нос, поросёночка унёс!
       Евгений Иванович поднял голову - сверху, перегнувшись через забор, на него смотрела, улыбаясь, сестра Елена Ивановна, немолодая уже женщина, очень похожая на мать, Глафиру Николаевну. Только мать в Женькиных воспоминаниях была моложе. Голубев встал. Забор не помешал ему обнять и расцеловать сестру.
       - Ленивый, как все хирурги. Не позвони я, ведь не приехал бы никогда!
       - Спасибо.
       - Царапнуло сердечко-то?
       - Есть маленько.
       - Да уж вижу я, что не маленько. Всё вспомнил?
       - Не забыл. А "всё" сразу не вспомнишь. Я по частям.
       - Вспоминай, вспоминай. Это полезно. Надо, чтобы не только в праздник Победы всем "царапало", - и потом спросила, глядя на копавшегося в луже Лёшку. - А это что за жертва урбанизации?
       - Он не урбанизации. Он эмансипации. Мать-одиночка.
       - Не усыновлять ли собрался?
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       118________________________________________________________
      
       - Усыновил бы. Без кормилицы. Горластая. Ассоциации с прошлым, - Евгений Иванович захотел сменить тему разговора. - А ты, Лен, что-то стала меньше походить на мать.
       - Старею я, братик.
       - Да брось ты.
       - Через десять лет на пенсию... Вот счастье: дом ломают - жалко, но квартиру дают! А как у тебя?
       - Я не могу перевыполнять нормы по резекции желудка. Поживу пока в коммуналке. Отдохну от кооператива.
       - Печатаешь?
       - Что?
       - Стихи.
       - На машинке.
       - Бросил бы.
       - Сейчас мода такая. Все хирурги в писатели пошли. Даже в юмористы.
       - Не страшно. Хуже, если наоборот.
       - Что?
       - Ляжешь, а тебе скажут: "А сейчас аппендицит вам чикнет Андрей Вознесенский...".
       Они посмеялись. Евгений Иванович позвал Лёшку, прошли в сад.
       - В дом войдёшь?
       - Подожди, сестра. Дай с садом поздороваться. И попрощаться заодно.
       Евгений Иванович подошёл к яблоне, погладил её струю кору. Крона закрывал от него почти полсада. Он улыбнулся чему-то, вышел на открытое место.
       - Если мне не изменяет память, то вот здесь, Леха, было бомбоубежище.
       - Левее немного, - поправила его Елена Ивановна.
       - Здесь?
       - Да...
       Евгений Иванович помолчал. А Лёшка поинтересовался:
       - А что такое бомбоубежище? Это где атомные бомбы убегают?
       - Это дом в земле, в котором люди прятались в войну от бомбёжки, чтобы их не убило, - пояснила Елена Ивановна.
       - А зачем их убивать? - опять спросил Лёшка.
       - Зачем убивать... - повторил Евгений Иванович и посмотрел на сестру, и физиономию вытянул: мол, во Лёха дает, какие вопросы забивает.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________119
      
       - Знаешь, Лёха, честно говоря, долго это тебе объяснять, да ты сейчас всего и не поймёшь, Знай пока одно, парень: плохо для всех, и для больших и для маленьких, когда война. И её не должно быть. Сейчас это наша забота. Вырастешь, мы тебе всё расскажем и заботу нашу тебе передадим. Поймешь, узнаешь. Станешь нашим защитником. Будешь?
       - Буду. А как я узнаю?
       Евгений Иванович поднял его на руки, подошёл к берёзе. Показал ему заплывшее опухолью место на стволе. Спросил сестру: "Здесь?". Она кивнула головой.
       - Видишь ли, Алексей... Вот тут в дерево в войну ударил огромный осколок от бомбы. И застрял там. В стволе. Всё давно уже заросло. Тебе и не заметно. Но он там. Понимаешь, там. И берёза помнит, помнит до сих пор. Прошло время. Выросли новые ветки на берёзе. А старые ветки рассказывают им про войну. Вот что.
       - А как?
       - А сок идёт снизу. Из земли. Через осколок. Молодые и спрашивают:
       "отчего это сок горчит иногда?" А старые отвечают: "Это война была".
       - Больно ты мудрено, - Елена Ивановна улыбнулась.
       - А я сейчас больше для себя. Для уточнения. А парень тоже поймёт! Подрастёт и поймёт, если втолковать как следует. А не как иногда у вас в школе... ну-ну. Шучу. Главное, чтобы правильно втолковать. А для этого, пока живём - не забывать, ничегошеньки. Вот что.
       Евгений Иванович прислонился к берёзе, замолчал. Смотрел на цветущий в последний раз старый сад и молчал, вспоминал...
      
       Горький праздник
       Поздно ночью кто-то замолотил в окно Голубевым. Снаружи - суматоха, крики, мечется свет от карманного фонарика, бахнул один выстрел, другой... Повскакали с постелей, ничего понять не могут. А по раме со двора молотят и кричат:
       - Победа-а-а! Война кончилась!
       По переулку, из дома в дом, поднялась беготня - полуодетые, радостные, плачущие, бестолковые от счастья люди - кричат, прыгают, обнимаются, целуются... Одно за другим высветились все окна, хлопают двери, голосят дети, лают собаки - ночное столпотворение. Где-то пустили ракету, потом ещё одну, ещё. Погукивают весело паровозы - не так, как во время тревог, стрелочники крутят фонарями, трубят в рожки. Нюра Козлова у проходной - "вохр" она - из казенного оружия шмаляет вверх, патроны тратит. Победа! Войне конец!
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       120_________________________________________________________
      
       Днём Женька (за два года он подрос - не узнать, только родимое пятнышко под глазом прежнее) приколачивал к стойке балкона красное знамя. Не флаг - именно знамя, с вышитым на полотнище золотыми нитками серпом и молотом и буквами С.С.С.Р. А Зина и Лена ему помогали. Прибили. Встали трое на балконе: повзрослевшие за войну дети.
       - Мир! - крикнула Зина.
       - Скоро дядя Серёжа приедет, - сказала Лена.
       - Ура-а-а-а! Закричали все трое.
       А внизу под балконом суетились соседи. Там накрывали стол - длинный общий: все переулочные решили отметить день Победы вместе. Общее счастье, общая радость. И праздник должно отметить сообща. Как в одиночку-то? Да вместе не так и заметна бедность военного времени. Все, что могли - на стол!
       Женщины приоделись. Многие впервые за четыре года достали свои довоенные крепдешины. Подвисает одёжка - исхудали владелицы.
       Из всех мужиков за столом - один Андрей Козлов. И несколько военных, приглашенные, из эшелона, что стоит на путях, до фронта не доехал. И слава Богу!
       Сквозь грязное стекло глянул на застолье Яков, единственный не приглашенный. Нет радости в его глазах, а есть злоба на людей: расселись у него под окнами, а не зовут...
       Андрей Козлов речь сказал:
       - Товарищи женщины, труженицы нашего химзавода, а также гости военные с эшелона! Вот и настал этот долгожданный день! А ждали мы его четыре года. Разбили мы их, сволочей, значит... Нелегкой ценой, ох нелегкой. Из всех этих домов ушли в сорок первом мужики воевать. Ушли мои друзья-товарищи. Вернулся только один... Я, калека... Простите меня за это, женщины-вдовы. Но радостный день сегодня. И горький. Солона наша победа. Нет с нами Степана Редовкина, Мишки Путинцева, Сереги Мухина, Димы Хлебникова и многих других! - женщины плакали, утирали слёзы. - Нет моего первого дружка Ивана Голубева, не споет он нам теперь с крыльца, не погудит...
       Глафира, оцепенев, сидела за столом рядом с детьми: глухо, словно издалека, долетели до нее слова Андрея Козлова:
       - Выпьем за их память!
       Не таким, наверное, представляли себе люди день Победы. Да и было ли у них время на это. Только когда пришел он, поняли, что стал он
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________121
      
       одновременно и днём памяти о погибших. Выпили они горькие глоткЗ. Только Глаша не притронулась. А Козлов Андрей опять заговорил:
       - Бедный у нас нынче стол. Зато сердце радостью богато! И надо нам о мирной жизни думать. Где стол этот нынче стоит, бомбоубежище было. Было. Но больше на нашей земле не бывать ни убежищам, ни щелям, ни окопам. Никогда! Эшелон, что на путях стоит, никогда уже не пойдет на фронт! Нет его больше, фронта, нет! За то, что миновало вас, ребята!
       А потом он продолжил:
       - Особо скажу о солдатках. Нету таких весов, на которых можно было бы взвесить и измерить и горе ваше, и терпение, и слёзы, и дела, нету таких гирь, которые перевесили бы всё это. И все, кто жив остался, кланяется вам за вашу чистоту!
       Кто-то проговорил негромко:
       - Кланяйся, да не всем. Вон Глашке пусть Яков кланяется.
       - Али она ему, - подхватила другая.
       Негромко сказала, но Глафира слышала. Она сидела трезвая, рюмки не тронула, не шелохнулась. Только эхом звенели в ней слова: "Чистоту...чистоту...чистоту..."
       А за столом, меж тем, растеплилось, разговорились люди, разгорячились. Вот уже кто-то крикнул: "А давай, наливай, всю войну постилась!". Вот уже кто-то засмеялся, гармонь бормотнула, а потом заруладила, выходя на мотив...
       Глаша встала и тихо пошла через сад, миом окон Якова, взгляда его не поймала, прошла, как оглушенная, за угол свернула...
       А за столом шумел праздник, громко, песенно. Вдруг подтрусил к Андрею Яков, шепнул:
       - Празднуете? А Глаха в сарае удавилась...
       Козлов вскочил, побежал как мог. Яков следом, договаривая:
       - Да снял я ее, успел, из петли вынул...
       Глаша полулежала на поленнице, свалив голову набок. Башкан, здоровенная дворняга, скулил и лизал ей лицо. Зина упала на колени, ладонями обхватила голову матери:
       - Мама, мамочка, мамуля! Что ты, что ты, зачем!
       Козлов присел рядом, наклонился:
       - Что ж ты, Голубева-а-а, чуть нам праздник не испортила: Да как же...- Бабы молча стояли полукругом. Нюра Козлова Женьку и Леночку держала возле себя. Зинаида повернулась, закричала зло на женщин:
       - Уходите все! Вы виноваты! Вы! Затравили!
       - Война виновата, Зина, война... - ответила Нюра Козлова.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       122_________________________________________________________
      
       Жених и невеста
       А через год приехал Сергей. Женька возился около собачьей будки, приколачивал что-то, чинил, в общем. Башкан вдруг вылетел из неё, свалил Женьку, цепь натянул - чуть жильё своё не своротил - хрипло залаял на красавца майора. А он стоял у крыльца, улыбался, орденами-медалями звенел.
       - Женька! Вырос-то как! Не узнать! - он шагнул бесстрашно, пёс сразу притих и дурашливо завилял хвостом.
       - Вам кого? - спросил Женька.
       - Мне-то? Мне бы на невесту глянуть. Как она, выросла?...
      
       ... А когда зацвели яблони, сыграли свадьбу - в саду - шумно и весело, первую свадьбу после войны. Пить и есть не особенно было, так что в основном кричали "горько".
       - Го-орьк-а-а-а! - и Сергей нежно целовал Зину.
       - Ты гляди-ка, война была, а он на всякий случай и невесту присмотрел!
       - Только боялся, что прогонит, - ответил на это Сергей, глядя на Зину.
       - Я тебя сразу полюбила...
       Тут опять кто-то крикнул:
       - Первая ж свадьба у нас после войны! Горько!
       Все подхватили. Жених с невестой не ломались.
       Спросили Сергея:
       - Где ж ты год цельный после победы пропадал?
       - Билет на поезд не мог никак достать, - отшучивался жених.
       - Написал бы, мы тебе паровоз прислали бы. Вон их сколько у нас! А то, может, пару не было? - и опять: - Горько!
       Сергею подали гитару, он запел:
       Не был я в Чернигове,
       Не был я в Саратове,
       И в Москве я тоже не бывал.
       Жил в деревне Каменка,
       Вёл комбайн я по полю,
       На Сталинградском фронте воевал...
      
       Мать сидела возле дочери чуть хмельная, глаза влажные. Рядом Серафима жевала.
       - Вот так, Сима. Я провожала, а встретить дочери пришлось...
       - Угу... - ответила Серафима...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ________________________________________________________ _123
      
      
       А Женька сидел за домом у стены, обняв Башкана. Сидел злой, как старичок. Лена подошла - нарядная, тоже к свадьбе постаралась, позвала брата, видимо, не в первый уже раз:
       - Жень, ну пойдём же, ну как тебе не стыдно...
       - Не пойду. Вы хоть там все переженитесь. Он Зинку увезёт. Вот что!
      
       * * *
       Как-то сидели все на крыльце. День уже синел, к вечеру клонился. Сергей покуривал, Зина рядом, накинув на плечи пиджак мужа. Лена к сестре прислонилась. Они напевали на два голоса: "Перебиты, поломаны крылья, и пилот уж лежит на земле. Не дождется его дорогая, самолет не промчит в вышине...". Женька, прислонясь спиной к стойке крыльца, сидел, как силуэт в старой книжной марке серии "Книга за книгой", читал что-то.
       Сергей встал, прошелся туда-сюда. Спросил у Женьки:
       - Читаешь что?
       - СагЩ, - ответил тот.
       - Чего?
       - СагЩ о ФСрсайтах, - не получалось у него до сих пор с ударениями.
       - Глаза сломаешь. Темнеет уже, - Сергей повернулся, швырнул, не гася, окурок в огород Якова. Схватился за колючую проволоку ограды:
       - Эх, как в концлагере! Уехать бы отсюда!
       Женька ушки топориком.
       - Куда же? - спросила Зина.
       - Есть одно местечко. Есть... Лена, поедешь с нами?
       - А мама?
       - И мать возьмем. Как из больницы выйдет, так и уедем. А, Жень?
       - Мы с мамой не поедем. Нам нельзя. Мы ждём.
       - Кого?
       - Папу. Вот что.
       - Так... - Сергей осёкся, понял, что нельзя сейчас.
       - Вечер тёплый. Хорошо тут у нас, - сказала Зина.
       - А я год живу - не могу привыкнуть! Завод воняет, дорога гудит, копоть... Как тут можно жить?! Ломать всё надо. А людей...
       - Мы привыкли, - Зина обиделась. - Здесь отец жил.
       - Не знаю... По-моему, так вам всем нужнее отсюда уехать, чем мне. Ради Глафиры Николаевны, - помолчал. - Душно сегодня. Может, наверху постелишь?...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       124_________________________________________________________
      
       ... ... Как-то в другой, уже осенний вечер, когда по стеклам стучал дождь, будто кто мелкими коготками снаружи царапал, пили чай.
       - Мам, - начала Зина осторожно. - Мы с Серёжей решили, что нам надо уехать...
       Женька глотнул и замер. За столом стало тихо.
       - Езжайте, - мать ответила так, что нельзя было понять, согласна она или нет, рада или протестует.
       - Вы не поняли, Глафира Николаевна, - Сергей обнял за плечи Женьку. - Мы все вместе уедем отсюда.
       - Как?
       Ответила Зина:
       - Сначала поедем мы с Серёжей, устроимся, а потом вы все...
       - Да, ребятки, вам надо отдельно... Езжайте.
       - Ну вот! - Сергей моментально поставил на стол рюмки, бутылку. - Обмыть надо. - Наливая, сказал. - Вам, конечно, трудно будет без нас, поэтому мы берем с собой Лену и Женьку. Лен, поедем?
       - Я на заводе учусь...
       - У неё жених объявился, - съехидничал брат. Сестра треснула его по затылку. - Чего она! - заорал Женька.
       - Ну, за успех! - Сергей поднял рюмку.
       - Мама, не пей! - Лена хотел отобрать рюмку у матери, но та не дала, поспешно отдернула, потом смутилась:
       - Я чуть-чуть, - и с жадностью выпила.
       - Ну, теперь начнет.
       - Ничего я не начну. А ты можешь ехать. Хоть завтра. - Вдруг резко сказала мать и налила себе ещё.
       Замолчали. И тогда стало слышно, как за перегородкой бубнит Яков.
       - Молиться что ли опять начал? - спросила Зина.
       - Ага, по газете "Труд", - пояснил Женька. Они прислушались. Яков читал газету вслух, почти по слогам - добросовестно и тупо.
       - Ну, так как же? - спросил Сергей. - Леночке и правда сейчас не стоит ехать. А вот Жеке... Он без нас, боюсь, распустится тут. Он ведь только Зину и боится.
       - Не поеду! - заорал Женька.
       - Не ори! - строго сказала Зина. - Маме будет трудно с тобой.
       - Не поеду!
       - Женя! Я ведь совсем больная. Что я могу? А Зина с Серёжей тебя в люди выведут...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________125
      
       - Ну и продавай меня! Продавай! Вот за эту бутылку! Отец вернётся, я ему всё расскажу!
       - Нет, сынок, не вернётся он, никогда, - Глафира выпила, прижала рюмку к груди, повторила тихо и медленно: - Ни-ког-да...
      

    Осколок

       Вскоре, как-то под вечер, незаметно для улицы вошел в переулок солдат с сидорком на плече. Постучал в первый глянувшийся дом, спросил, как разыскать Голубевых. Поблагодарил и направился к дому напротив, остановился у крыльца.
       Загремел цепью Башкан, глухо рявкнул в будке, а потом выскочил, натянул цепь, загавкал что есть мочи.
       - Ну, чего ты, кобель, зазря патроны тратишь? - улыбнулся солдат и взошел на крыльцо...
       Сидел пришлый солдат за столом, к беленой печке привалясь, всё семейство разглядывал.
       - Да, вот значит... Хорошо мы с Иваном воевали... Адресами обменялись, ежели чего, то чтобы...сообщить, значит... Да, вот как получилось. Мне судьба выпала весть вам чёрную принести...
       - Расскажите ещё, как папа погиб, - попросила Зина, прижимая голову матери к своему плечу. Глаша ничего не могла говорить, только слёзы промокала.
       - Да, ведь воевали-то мы хорошо. Иван всегда в бою одну и ту же песню пел, на всю машину гремел: "Как во городе было во Казани, Грозный царь пировал да веселился..." - он на миг примолк, припоминая что-то свое, потом продолжил. - "Всех врагов он бил нещадно, чтоб им было неповадно вдоль по Руси гулять...". Вот так-то. Даже я запомнил эту песню. И все добавлял, когда заряжал, Иван-то: "Неповадно, неповадно!". Весело воевал ваш батя, весело. А когда нас подбили, мы из машины легко ушли, прямо Бог помог. Да не добежали до леска, накрыло нас миной. Меня легко, его смертельно, как оказалось... В медсанбате рядом лежали. Резали его, спасали. Больно большой осколок-то, больно большой... Он после операции-то ещё пожил
       маненько, пожил. Всё петь порывался. А когда почувствовал, что жизнь уходит, наказал вас разыскать обязательно, ежели, конечно, цельным вернусь. Да, - он поднял с полу тощий сидорок, развязал его, достал что-то в тряпице - Вот, велел сыну передать...
       Он развернул сверток. Блеснул красным лаком орден - звезда пятиконечная и бесформенный черный кусок стали - осколок.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       126________________________________________________________
      
       - Вот он, убийца-то. Иван велел сыну хранить... - и он вложил в Женькину ладонь осколок. Женька сжал пальцы и почувствовал жар и озноб одновременно...
       Беглец
       Женька, одетый по-дорожному, стоял на коленях у крыльца, обняв Башкана. Потом рука Женькина нырнула в карман, достала кусок сахара, сунула псу в пасть. Башкан зажмурился от удовольствия, захрустел, а Женька опять обнял друга, прижался к нему. Плакал.
       ... В купе Зина и то предлагала Женьке, и это - он ото всего отказывался. Смотрел в окно на дальние огни. Какие-то темные тени мелькали, мелькали, мелькали... А Женьке слышался голос отца, уже полузабытый, искаженный годами памяти: "Как во городе было во Казани!". И ещё: "Жди, сыно-о-о-к!". И казалось ему, что там, за стеклом, в отражениях нечетко, едва различимо возникало лицо отца...
       ... Осенней дождливой ночью рванулся Башкан, рявкнул было, натягивая цепь, потом завизжал радостно, заскулил, запрыгал... В темноте ничего не видно, кто там. Только слышен Женькин голос: "Башканчик, Башканчик, Башкан...".
       В сенях стукнула дверь. Яков спросил глухо:
       - Кто там? Башкан, куси его!
       Но Башкан только повизгивал от радости и звякал цепью.
       В коридоре вспыхнул свет - тонкая полоска его упала на собаку и на беглеца. Яков откинул крючок, щель увеличилась, и он увидел Женьку - оборванного, грязного скитальца.
       - Твою дивизию! Отыскался, значит? - спросил Яков.
       - Где мама?
       - Глаха-то? Н-да... Так она это... как её... Померла мать-то. Пока ты бегал. От сердца и померла. Как узнала, что сбёг...
       Женька упал головой на ступеньки, сжался комочком, задергал плечами: "Мама, мама...".
       - Месяц, как схоронили... И где ж тебя носило?
       Башкан скулил и лизал Женьке затылок.
       - А Лена? Лена где?
       - На торфозаготовках. С комсомольцами там своими. Мать их едри, план перевыполняют.
       - А...
       - А ты заходи. Наверх пущу.
       - Я... Я лучше к дядя Андрею.
       - Ждет он тебя. У него своим жрать нечего. Возьмет да и назад, к Зинке отправит.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _______________________________127
      
       - Как это?
       - А с милицией.
       Женька отрешенно шагнул в сени. Яков опустил ему на плечо трехпалую клешню:
       - Ты, малой, зря дяди Якова пужаешься. От тебя от голода спасал, дядя Яков-то. И еще спасёт. Так-то...
       Женька молчал. Ему было всё равно.
       - Так-то вот. Поди-ка сейчас спать. А утром Богу помолимся, как нам быть, как нам жить.
       Женька полез наверх, в холодную фанерную мансарду. И когда наверху в комнатушке вспыхнул свет, Яков выключил его в сенях. Женька сел на заваленную каким-то барахлом кровать, осмотрелся. Комната пустовала, единственным её украшением были керенки, денежные знаки Временного правительства, наклеенные когда-то давным-давно на стены и потолок мансарды. Из темного прямоугольника двери, снизу, с лестницы, как привидение, поднялась сначала голова Якова, потом и весь он в полный рост. Женька вздрогнул.
       - Спужался? - Яков поставил Женьке на колени миску с едой. - Поешь, на вот. - Сел напротив на стул, наблюдал, как Женька торопливо ел, стесняясь своей жадности. Усмехнулся. Потом провёл рукой по стене, царапнул жесткую ассигнацию. - Эх, отколупнуть бы, на жизнь, да горя не знать. А? Ничего, я тебя научу, как их отколупывать. - И добавил тихо и зло: - Андрюхе на радость...

    Ворьё

       ... Два года прошло с тех пор. Женька почти не подрос, но окреп, стал смелее, нахальнее. В школу он не ходил, водился с ребятами постарше, с жуликоватыми ребятами. И излюбленным местом их сборищ была та комнатушка под крышей, оклеенная керенками.
       Сидела как-то компания на полу, резались в картишки. Рядом с Женькой - Башкан-телохранитель. Лениво наблюдает, как карты сдают. Женька прикупил две.
       - Себе, - и вытянул у соседа изо рта папиросу. Курнул - закашлялся.
       Банкомёт Шкет открыл свои карты:
       - Очко!
       - Ты мухлюешь! - Женька выдернул у него колоду. Парень замахнулся кулаком, но Башкан оскалил зубы, зарычал.
       - Ты, Голубь, убери эту падла, а то я ее отравлю.
       - Я тебя тогда задушу. Ночью.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       128_________________________________________________________
      
       Шкет вытаращился на Женьку. Пнул собаку ногой, то есть, хотел пнуть, но не успел: Башкан цапнул его за ботинок, зарычал, не отпуская.
       Женька крикнул: "Нельзя!" и пес нехотя "отложил" ногу, лёг на пол.
       Парень по кличке Большой, тот, что молчал до этого и втыкал в стенку самодельную финку - заточку, повернулся к ним, сказал:
       - Шкет, отзынь от Голубя. А ты, Голубь, почитай что-нибудь вслух. Про ГамлИта.
       Женька охотно взял с кровати толстую книгу в кожаном переплете, стал искать страницу.
       Тут Яков всунулся в дверь:
       - Голубев, опять шпану свою сюда навёл? Места вам мало? Ну-ка, давайте отседа, - и незаметно кивнул Большому...
       Яков и Большой вышли на балкон. С него хорошо просматривались пути сортировочного узла, к которому вплотную подходил заводской забор.
       - Гляди, Большой. Вон, видишь, состав у самого забора. Уходит ночью. В два часа.
       - Так...
       - Теперь гляди. Светлый вагон.
       - Четвёртый от угла забора.
       - Светлый, в общем. Я охранника отведу. Выпить, там, закусить. А вы дело сделаете. Только через крышу. Тихо. И кидайте мануфактуру на территорию. Заводскую, понял. Под самый забор.
       - В завод? Зачем?
       - А куда? На путя? А потом собирать? Нет. За забор. Там бурьян. Сделаете и смывайтесь. А как поезд уйдёт - по канаве, под забор, а там тебя мануфактура ждёт. Только сюда не носить. Усёк? К Симке!
       - А охрана заводская на проходной?
       - Нынче там Нюрка Козлова. Голубя нашег к ней подпустите. Пущай разжалобит...
       ...Женька шёл по переулку, сдвинув шпанскую кепчонку-шестиклинку на лоб; Башкана держал за ошейник, намотав на руку цепь. Кто к нему подойдёт обидеть?
       Переулок изменился. Кое-где появились заборы. На крыше одного из домов раскатывали рулон толи.
       - Эй, Голубев! Чтой-то грозный стал! - крикнула женщина с крыши.
       Женька молча поднял с земли какую-то корягу не корягу - кочерыжку что ли - и швырнул ее на крик.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________129
      
       - Вот фулюган! Совсем распустился!
       Женька вышел из переулка на улицу. У столба стояли взрослые ребята - "компашечка" - среди них Большой. Он поманил Женьку пальцем.
       - Вон, Ленка с фраером.
       Женька посмотрел - Лену парень провожал. Симпатичный парень. А как подросла и похорошела Лена! Копия - мать в молодости.
       - Предупреди, - процедил сквозь зубы Большой. - А то и перышком пощекотать можно.
       Женька двинулся в сторону сестры. Та остановилась, взяла за руку провожатого. Женька подошёл, потом - "Фас, Башкан!" - пустил собаку на парня. Тот подобрался весь, но пёс не долетел до него - Женька цепь на себя дёрнул резко. Это он так на испуг брал.
       - Башкан! Женька! - Лена так растерялась, что не смогла ничего больше сказать, только парню: - Это мой брат.
       - Здравствуй, Женя, - парень вел себя спокойно, уверенно.
       Женька даже не взглянул на ухажёра. Он Лене в глаза смотрел. Цыкнул слюной сквозь зубы в сторону, почти закричал сестре:
       - Теперь тебе замуж приспичило? Валяй! И в путь, да? Только поскорей. А то Большой его попишет. Скажи ему, чтобы не рыпался. Попишет. А меня не уговаривай. Я никуда не поеду. Здесь буду. Всегда!
      
       ... Ночью Нюра Козлова несла дежурство у проходной - ходила по территории завода на своем участке вдоль забора. Толстая - в шинели, подпоясанная ремнем. С винтовкой на плече. Одна лампа на столбе едва освещает "объект" - кусок участка, за который она отвечала.
       Что-то зашуршало, потом стукнуло по забору. Нюра вздрогнула, резко повернулась. Над забором голова Женькина появилась.
       - Кто там? Стрелять буду! - пригрозила Козлова.
       - Тёть Нюр, это я, Женька. Мне...
       - Ну-ка слазь! - резко приказала Нюра. - И марш домой. Слазь с забора, я тебе говорю!
       Женька спрыгнул - слышно было, как он приземлился. Потом позвал из-за досок:
       - Тёть Нюр... Мне некуда идти... Ленка жениха привела... А наверху спать холодно. Можно я к тебе. В сторожечку.
       Нюра Козлова женщина чувствительная, жалостливая. Она пустила слезу, ответила растерянно:
       - Не положено посторонним-то...
       - Я же не взрослый.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       130_______________________________
      
       - Всё равно. Могут проверить. Ты бы шёл к нам, - они шагали, разделенные забором, вдоль него к проходной, каждый со своей стороны.
       - Я дядю Андрея боюсь.
       - О. Господи!
       - Я есть хочу. Голодный я. Вот что.
       - А что ж Яков?
       - В отъезде он. Всё запер.
       Нюра откинула крючок двери в проходной, впустила Женьку в сторожку.
       - А у меня и нет ничего, вот несчастье-то! Знаешь что? - она сняла винтовку, прислонила к печи, Давай-ка, только быстрей, я тебя домой сведу...
       Нюра вела Женьку по улице, втолковывала:
       - Андрей любит тебя, озорника, душой за тебя болеет. А ты - боюсь. Глупой ты. Не его надо бояться...
       А по насыпи заскользили тени - команда Большого за свое дело принялась...
      
       * * *
       Состав ночью не ушёл. Утром кражу обнаружили по развороченной крыше вагона. У обворованного вагона суетились охранники, железнодорожная милиция, следователи, путейцы...
       Яков и Большой тайком наблюдали с мансарды.
       - Такое дело сгорело! - Большой прошевелил губами ругательство. - В два часа, в два часа... Уходит... - Схватил Якова за ворот рубахи: - Я тебя, падла трехпалая, тут на чердаке и закопаю.
       - Кто ж знал, что отправку-то перенесут? Сведения точные были!
       - Точные! Всё. Надо линять. Линять отсюда не медля.
       - А чё ты в портки наложил? Товар найдут - нас не найдут. А убегёшь - на себя наведёшь. И на всех. Иди на улицу, гуляй спокойно...
       Нюра Козлова стояла в проходной, смотрела, что там на линии произошло. Собака даже появилась, ищейка, люди, что на смену шли, задержались немного полюбопытствовать, а кто от смены освободился, в толпу сбивались.
       Лена шагнула в проходную. Козлова остановила её:
       - Бесстыжая! Совесть свою и где оставила? Хахалей на ночь водишь? Тьфу! - сплюнула.
       - Теть Нюр, да вы что?
       - А Женьку в ночь - на улицу? Не кормленного?
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________131
      
       - Женька вчера поел и ушел, шлялся где-то. А ночует он наверху до холодов. С псом своим. А я к себе пока никого не вожу. Я не Симка. Вы меня с ней не путайте и не равняйте.
       Лена пошла, а Козлова рот рукой прикрыла - то ли от удивления, то ли чтоб не сказать ничего...
       ... На огороде ребятишки Козловы и Женька костер палили из ботвы и картошку пекли. Соседка выбежала на поляну, закричала:
       - Минька, Толька! Мать в тюрьму забирают!
       Ребята сорвались с места, припустились по переулку, Женька с ними, сзади Башкан. Вылетели на улицу, смотрят: ведут два милиционера Нюру Козлову к машине. Народ стоит, молчит, ничего не поймёт. Дети к ней кинулись, а их оттеснили тут же. Нюра в машину садилась, повернулась:
       - Отцу скажите, не преступница я. Знать не знала, ведать не ведала. И сейчас не знаю, - она посмотрела на детей, по людям взглядом скользнула, на Женькины глаза натолкнулась.
       А он вытаращился, будто что-то соображал лихорадочно. И уж когда машина коробочкой махонькой в конце улицы сворачивала, выдавил из себя:
       - Гад я. Вот что, - и побежал, что-то крича, за машиной.
       В мансарде Яков угощал Большого спиртом: зубами вытащил из зелёной бутылки черную резиновую пробку, понюхал - "Чистый!", разлил по стаканам, себе поменьше, Большому до краёв, заткнул пробку на место.
       - Ну, за обчее дело!
       Допить не успели - грох - дверь отлетела, Женька, как псих, ворвался. Большой даже поперхнулся.
       - Тетю Нюру забрали! Ни за что!
       - А тебе какое дело? - злое лицо Якова стало страшным.
       - Это я виноват. Я увёл её ночью.
       - Ну, пойди и скажи. Что ты её увёл. Её отпустят, тебя в колонию.
       - Это ты, гад, ты всё подстроил! - Женька бросился на Якова. - Ты, фашист!
       Яков сгрёб тремя пальцами Женькино лицо, и Женька отлетел в угол.
       - Щенок Ванькин, пролетарий...
       Женька хотел встать. Большой прижал его ногой к полу:
       - Лежи, сука, не рыпайся!
       - Вот, Большой, кого придется закопать-то. Только не здесь, не на чердаке. А подале отседа, в Балашихе. В лесу.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       132_________________________________________________________
      
       Бандит хотел ударить Женьку ногой, но тут молнией влетел Башкан и свалил обидчика.
       Женька метнулся к балконной двери, перекатился через перила на шиферную крышу террасы, вскочил и одним махом прыгнул вниз. На куст смородины.
       А сверху уже, ощерившись, раскинув руки - в одной блеснула финка - летел Большой.
       Женька прянул от куста, но Большой поймал его за ногу, замахнулся... Бомбой упал на него Башкан, сбил своей тяжестью. И удар бандюги пришелся не точно...
       И когда Женька, окровавленный, свалился с забора под ноги Лены, теряя сознание, и, увидел, как в сад перемахнул тот парень, её "жених", - сзади, там, у террасы, раздался предсмертный крик Башкана.
      
       * * *
       Женька лежал дома, в постели, выставив из-под одеяла перевязанное плечо, и читал толстенную, старинного издания, книгу. "Шекспир" - блестело местами старой позолотой тисненое слово.
       Вошел дядя Андрей. С кошелкой.
       - Здравствуй, Евгений.
       Сел рядом, на табуретку, деревяшку, как всегда выставил, взял из его рук книгу.
       - Ты, Евгений, это прочтёшь, когда вырастешь. А надобно тебе сейчас другие книги читать. Учиться, в общем.
       - Чему учиться?
       - Как честно жить.
       - А как жить честно?
       - Как все люди. В школе заниматься, работать...
       - Вот вы трудитесь честно, а даже протез хороший не можете себе купить...
       - Дядя Андрей помолчал. Ответил медленно, тяжело:
       - Тогда живи как Яков. Третьего способу нет. Не ищи. Зря время не трать.
       - Дядя Андрей! Я... - Женька завозился....
       - Лежи, лежи Евгений и думай. Не маленький уже. Детство твое кончилось. Хотя, может, его и не было у вас. А протез я в будущем месяце получаю новый и бесплатно. Так вот... Лежи. Да, на вот, - он достал из кошелки пилотку со звездой и положил ее на одеяло. - Твоя, помнишь? Держал для случая. Думал, Иван вернется.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _________________________________________________________133
      
       Заблестела, засверкалась звезда на пилотке. Пролетели от нее золотые лучи, попали в Женькины широко открывшиеся глаза и зажгли в них огоньки радости.
       - Спасибо, дядя Андрей!
       - Да, и вот ещё, - Козлов вытащил из кошелки щенка и пустил его на одеяло.
       Щенок зателепал, виляя хвостиком, к Женьке, лизнул его в щеку раз, другой, в губы...
       - Башка-а-а-н!...
      
       * * *
       Распушив паровые усищи, кричал заводской гудок, определял, кому на смену, кому со смены. Распахнулись заводские ворота. Пошла смена - рабочие люди, и среди них - Женька, в своей пилотке. А машинист паровоза дядя Лёша весело подыгрывал заводскому гудку гудком паровозным: "Ту-ту! Ту-ту! Привет!" И выставив чумазую рожу, салютовал рабочему классу черной от мазута ладонью. А потом сунул руку вниз и дал им пару. Привет работягам!
       Счастливого тебе пути, Женька! Счастливого тебе пути, Пролетарская улица!
      
       Мы выросли. Мы вынесли войну!
       Прошли послевоенные мытарства...
       И детство, незабвенную страну
       На улице булыжной Пролетарской
       Я в памяти ревниво берегу,
       Ироний и насмешек не прощаю.
       На том оно осталось берегу,
       Но я не расстаюсь с его вещами.
       Давно я не живу в его стране,
       Но память не скупа, мне память светит.
       Рабочее начало есть во мне,
       Хотя "Из служащих" всегда пишу в анкете.
       И в день сегодняшний, в судИб лихой черёд,
       Нет-нет да оглянись, сынок, с пригорка.
       Не забывай, как вытянул народ
       На жмыхе, на очистках да на корках...
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       134_________________________________________________________
      
       Спасибо, улица, за то, что ты была
       Наставницей для нас и педагогом,
       Взрастила, научила, подняла.
       Благословила каждого в дорогу.
       И многих вразумила навсегда,
       Дав крепкою рукою твёрдой встряску.
       Я шлю тебе поклон через года:
       Спасибо за рабочую закваску!
       Когда-нибудь на шарике Земли
       Мы будем жить, добро даря друг другу,
       Так жить, чтоб если встать они смогли,
       Погибшие в войне, то нам пожали б руку.
       Но нет ещё покоя для людей,
       И тень войны всё над планетной кружит,
       Находит почву для своих идей -
       И снова пепел, кровь, и боль, и ужас...
       И матери, баюкая детей,
       Глядят с тревогой на телеэкраны,
       Где каждый день из кадров новостей
       Нам свежие показываю раны.
       Я вспоминаю улицу свою.
       Я думаю о будущем, о внуках.
       И в строй бойцов стихом своим встаю,
       Чтоб внуки нам пожать хотели б руку...
      
       Когда ты слышишь чей-то злобный бас,
       Когда ты видишь беззащитных тщетность,
       Припомни всех равняющий фугас,
       Тротила расточительную щедрость.
       И если бьют в полградуса правей,
       Стволы словес бесчестных целя в друга,
       На трассу пуль бросай себя скоре,
       Высчитывая отраженья угол.
       И слава будет нам одна и честь.
       Ты цели этой жизнь отдай и дар свой.
       И может быть, потомки скажут: "Есть,
       Есть доля с улицы булыжной Пролетарской!"
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       _______________________________135
      
       Обелиск на ладони
       Прогудела, простучала электричка, и Евгений Иванович вернулся из прошлого. С крыльца кричала Лена, брата звала.
       Она сняла с двери висячий замок, спросила:
       - Зайдёшь?
       Они переступили порог, как в прошлое вошли. Евгений Иванович оглядел пустые стены комнаты. Какие-то голоса донеслись до него из навсегда ушедшего времени. Да и ушло ли оно? А не рядом ли, не у сердца ли оно и возвращает по первому зову образы, голоса, видения? Мать, отец, дядя Андрей, гудки воздушной тревоги, грохот бомбежки, тявканье зениток, гул самолетов, отблески пожаров, свет прожекторов, всполохи московских салютов, которые бегали смотреть на поляну?..
       Только через час вышел Евгений Иванович на крыльцо отчего дома, зажмурился от солнечного света и явственно вспомнил отцовское: "Как во городе было во Казани!..." И он поднял руки и - не пропел, а прокричал это торжественно и яростно, от души.
       Забухтел бульдозер - прибыл к началу работ.
       - Ну, вот и всё, - сказала Елена Ивановна и заплакала.
       - Ну ладно, Лен, ерунда какая!
       - Тебе ерунда. Ты уже сколько здесь не живёшь? А мы с Виктором...
       - Помни. И в этом - главное. А рухлядь разломают и... - Евгений Иванович вдруг повернулся к бульдозеру, крикнул водителю: "Подождите!" и скрылся в доме.
       Он поднялся на мансарду, вылез через шаткие балконные перила на крышу и снял с фронтона довоенную полукруглую жестяную табличку с фонарною коробкой для лампочки с надписью "Пролетарская ул. 203".
       - Вот это я возьму с собой, хорошо?! - крикнул он сверху сестре и примерился было спрыгнуть с крыши, но Елена Ивановна так закричала на него, что он махнул рукой и спустился по лестнице.
       - Давай! - Евгений Иванович махнул рукой бульдозеристу.
       Машина дрогнула и поползла к дому...
       - Сто-ой-т-я-а! Сто-ой-т-я-а! - по переулку семенил крепенький дедок с топором в руках, - сто-ой-т-я-а!
       Бульдозер остановился. Машинист высунулся из кабины:
       - Ты чего, дед, забыл? Клад что ли?
       - Узнаёшь? - Елена Ивановна дёрнула брата за рукав.
       Яков вывернул из-за бульдозера и - глаза в глаза - с Евгением Ивановичем... Они долго смотрели друг на друга. Яков не мог понять,
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       136_________________________________________________________
      
       кто перед ним. С Женькой он не виделся с того самого грабежа. И ему показалось на миг, что это не Женька, а Иван Голубев. Яков испугался.
       - Господи, свят! Иван... - он попятился, уперся спиной в бульдозер. - Сын Иванов, что ли, Женька? - Яков зло сплюнул и побежал в дом. Видно, цель была сильнее встречи.
       В доме глухо три раза ударил топор. И на крыльце показался Яков. Он тащил электросчётчик с отрубленными проводами - старый довоенного производства прибор. Но в хозяйстве всё сгодится.
       Елена Ивановна и Евгений Иванович переглянулись, засмеялись. Яков затрусил по переулку с добычей.
       - Он что ли жулик? - спросил Лёшка.
       - Он теперь никто. Вот что...
       Голубевы и Лёшка шли назад. У забора, за которым открывался кусок старой улицы, будто специально оставленной под музей или для киносъёмок, работали люди. Вернее, ещё не работали, а просто повалили забор, и старая улица сразу кончилась, влилась в новый, сегодняшний мир, полный эстакад, проспектов, зданий из стекла и бетона. А на старую улицу въезжали автокраны, бульдозеры, панелевозы, самосвалы с гравием. Пришло и её время...
       Голубевы с Лёшкой сели в такси.
       - Куда едем? - спросил водитель.
       - На Пролетарскую... - Лена назвала адрес.
       Они ехали по новой улице, и Женька ничего не мог узнать.
       - А здесь школа была? - кричал он. - А вон там - огороды. А где же?..
       Машина мчалась по широкой асфальтовой ленте. На домах белели эмалированные прямоугольники с надписью: "Пролетарская улица".
       А старую улицу ломали. Рушились стены, поднималась столетняя пыль. Клочьями свисали обои... Останки домов грузились в самосвалы...
      
       Мы рушим старое жильё -
       Закон известный и всеобщий.
       Мы рушим старое жильё,
       Но только прошлое своё
       Мы этим не разрушим вовсе.
      
       Ломают древние дома.
       Печальных стен молчат квадраты.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ________________________________137
      
       Ломают древние дома,
       В них наша молодость сама
       Звенела песнями когда-то...
      
       Следы портретов и картин
       Светлеют четко на обоях.
       Следы портретов и картин -
       Все, что осталось от квартир,
       Где щебетали мы с тобою...
       Мы рушим старое жильё.
       Мы новым старое залечим.
       А горечь в сердце оттого.
       А горечь в сердце оттого,
       Что всё былое недалече...
      
       * * *
       Бах! Бах! Бах! - резкие удары в дверь переполошили коммуналку. Повысовывались головы из дверей. Евгений Иванович вышел, свет в своем углу зажёг.
       Тихо отворилась входная дверь, С площадки в коридор бочком втиснулся Лёшка, пряча что-то за спиной. Вошел и встал у двери, как на допросе.
       - Ты что там делал?
       - Ничего. Вот что!
       Катерина подлетела, схватила сына за руку, в комнату поволокла. А в другой руке у Лёшки молоток болтался...
       - Я тебе покажу! - орала Катерина. - В шесть утра всю квартиру будить!...
       Головы из дверей исчезли. Стало тихо. Евгений Иванович пошел посмотреть, что там Лёшка натворил.
       К двери снаружи была прибита старая табличка: "Пролетарская улица, 203".
      
       * * *
       За окнами московской коммуналки - пятый этаж - канонада салюта в честь очередной годовщины Победы, небесные букеты из ракет. Евгений Иванович стоял у окна с рюмкой в руке. На широком подоконнике, развернутый вполоборота наружу, к салюту, к сполохам праздника, в рамке, под стеклом - крупный портрет - копия с довоенной фотокарточки - молодой отец с маленьким Женькой на колене. Перед
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       138_______________________________________________________
      
       портретом - рюмка водки, накрытая орденом - блестящей красным лаком пятиконечной звездой. Рядом на белой салфетке чернел осколок...
       Ты не так уж и молод.
       Только жизнь впереди.
       И хранишь ты осколок
       Из отцовской груди...
       Женька взял осколок в руку, сжал его в ладони и ощутил, как всегда, жар и озноб одновременно... Он поднял ладонь на уровень глаз, разжал пальцы и посмотрел на салют через осколок.
       Ты сжимаешь без риска
       Грани прошлых смертей.
       Он встаёт обелиском
       На ладони твоей...
       Звездочки салюта отражались в стекле портрета, и когда вспышки совпадали с глазами Ивана, казалось, что его лицо оживает, и он улыбается, радуясь празднику вместе с сыном.
       -Конец -
       Москва, 1975, 1992, 2005
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ________________________________________________139
      
      

    Содержание

      
       Обелиск на ладони 5
       (Стихи и песни)
       Посвящение 5
       Опять приснилась 6
       Не отдавайте память 7
       Неизвестному солдату 8
       Баллада о Маруське 9
       Баллада об эскимо 11
       Ленинграду 13
       Осколок в сердце 15
       Обелиск на ладони 16
       Арифметика 18
       Нюрка 20
       Тюря 21
       В карауле печали 24
       Что такое уличный бой 26
       Мария 27
       Вам, ребятам... 28
       Военным хирургам 30
       Что мы знаем о счастье? 31
       Возвращение юности 33
       Шутка 34
       Родина 35
       Сад "Гай" 36
       Чёрная кочка 38
       "Это время минуло..." 40
       А память не вянет 41
       Три конфетинки 42
       Но тогда была война... 43
       Живая память 44
       "Горела красная звезда..." 45
       Снег 46
       Зачем? 47
       Баллада о солдатской матери 48
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       140________________________________________________
      
       Софринский спецназ 49
       Плач русского 50
       Строки мрака 51
       Птенцы 52
       Президенты и дети 53
       Поэмы 54
       Юности тропа 54
       Камень и осколок 60
       Я - с Пролетарской улицы 68
       Проза 75
       Костюмчик 75
       Женькина война (повесть) 80
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       141
       Перечень публикаций и изданий
        -- "Вечерняя Москва", 1965-1969 гг., - юм. расск., фельет. - 8 назв.
        -- "Крокодил", N 30, окт. 1966. "Светофор", юм. расск.
        -- "Сельская новь" N 6. июнь, 1966. Репортаж с IV съезда ВЛКСМ ( в соавторстве с В. Коровкиным)
        -- "Сельский механизатор", 1970. "Неизвестному солдату", стих.
        -- "Сельский механизатор", N 4, апрель, 1971. "Степная повесть", поэма, в сокр.
        -- "Сельский механизатор", N 3, март, 1973. "Земля твоя", лит. эссе
        -- "Литературная Россия" NN 33-1972, 30-197331 авг. 1973, 18 мая 1979, 15 июня 1979 - иронические стихи
        -- "Сельская новь" N 5, май, 1975. "Память о войне" - 2 стихотворения
        -- "Сельский календарь"-1976. М., "Колос", 1975. "Инструменты", книжка стихов для детей
        -- "Сельский календарь"-1977. М., "Колос", 1976. "Лесная олимпиада", книжка стихов для детей
        -- "Смена" N 7, апрель 1985. В рубрике "К 40-летию Великой победы"
       "Уроки" ("Камень и осколок"), поэма.
        -- "Мужество", N 3, 1991. "Не отдавайте память..." - подб. Из 4 стих.
        -- "Перспективы", N 7, 1991. "Земля моя" и др. стихи (5 назв.)
        -- "Ленинская Искра", орган ЦК ЛКСМ Узбекистана, NN 28-30., 1991. "Путешествие в страну аграрию" - перевод на узб. языке для школьников - книга стихов.
        -- "Имя твое - подвиг". Фотокнига, Киев, Мiстецтво, 1975., авт. текст -3 листа. 75 тыс. экз.
        -- "Земля твоя" (беседы с молодежью о жизни на селе). "Просвещение", М., 1980, 12 п.л. 140 тыс. экз.
        -- "Профессия - сельский механизатор" (для школьников - о профессии). "Просвещение", М., 1981. 9 п.л., 140 тыс. экз. (переиздание в 1988, тиражом 117 тыс. экз.) Переведена на казахский, киргизский, армянский и молдавский языки.
        -- "Женькина война", повесть. М., "Мужество", N 6, 1992, 3 а.л., 30 тыс. экз.
        -- "В лодке", рассказ. М.. "Форум", N 6, 1993, 1000 экз.
        -- "Гавка", рассказ. М., "Форум", N 4, 1994, 1000 экз.
        -- "Цыплоко", 7 рассказов о животных. М., "Сельский календарь", "Колос", 1992
        -- "Осколок в сердце", стихи. М., РБП, 1992, 0,7 л., 2000 экз.
        -- "У века на краю", стихи. М., РБП, 1993, 0,7 л., 900 экз.
        -- "Обелиск на ладони", стихи к 50-летию Победы. ТОО "Линия", М., 1995, 2,5 л., 1000 экз.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       142
      
        -- "Башкан", сказочная повесть для детей. М. , "Сельская новь", 1995,
       3 л.. 15 тыс. экз.
        -- "Чересполосица", стихи. М., "Форум", N 1, 1997, 1000 экз.
        -- "У века на краю", избр. стихи, поэмы. М., "Сельская новь", 1998, 12 л., 1998, 2000 экз.
        -- "Стихи о любви", сб. М., "Владмо", 2000, 8 л., 500 экз.
        -- "Последнее кольцо", сб. стихов и песен 2000 г. М., 2001, 1,25 л., 300 экз.
        -- "Звенья духа", сб. стихов и песен 2001 г., М., 2002, 1,8 л., 300 экз.
        -- "Времена года", детям. М., "Алтей", 2000, 0,43 л., 25 тыс. экз.
        -- "Медвежья олимпиада", стихи детям. М., "Алтей", 2002, 0,75 л., 20 тыс. экз.
        -- "Колыбельная", стихи детям, М., "Алтей", 2003, 0,75 л., 20 тыс. экз.
        -- "Автомобили", кн.-раскрасска со стихами, М., "Алтей",2003, 0,75, 20 тыс. экз.
        -- "Скороговорки". М., "Алтей", 2003, 10 тыс. экз.
        -- "Колыбельная" М., "Алтей", 2003, 10 тыс. экз.
       37 - 43. "Серия "Читай и раскрашивай" М., АСТ-Пресс", по 0,25 л.. по 25
       тыс. экз.
        -- "Но тогда была война", роман-воспоминание. М., МГО СП России,
       13 л., 200 экз.
       45. "Около зимы", сб. стихов и песен, поэма. М., МГО СП России, 2004,
       4 л., 300 экз.
       46. "Московские мотивы", сб. авт. песен. М., 2004, 500 экз.
        -- Стихи к плакатам, отдельным и в подборках. М., "Плакат", 1976-1989.
        -- "Любовь тыловая", рассказ. М., "Сельская новь", N 3, март, 2005,
       125 тыс. экз.
       Общий тираж книжно-журнальных публикаций (без газет и плакатов) - около 2 млн. экз.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       143

    Автобиография

      
      
      
      
      
       Юрий Иванович Чичёв
       ОБЕЛИСК НА ЛАДОНИ, сборник
       (стихотворения, песни, поэмы, проза)
      
      
       Формат 60х90/16
       Объем 9,5 а. л.
       Печ. л. - 8,5.
       Тираж 500 экз.
       Компьютерный набор
       и предварительная верстка - автора
       Шрифт: гарнитура - текста Times New Roman,
       заголовков - Arial Black.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 02/03/2019.
  • © Copyright Чичев Юрий
  • Обновлено: 17/02/2009. 326k. Статистика.
  • Статья: Проза
    • Оценка: 4.10*7  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.