Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Наш...
Начну с абзаца, автор которого не всем известен.
"Мы, славяне, для Европы не больше, как кролики, которым они привили свое бешенство, и наблюдают теперь болезнь и готовят фашизм, чтобы обрушиться на нас в случае, если болезнь окажется опасной. Впрочем, рассчитывают больше на действие самой болезни, что мы погибнем, как кролики от привитого бешенства".
Эти пять строчек, где идея марксизма-ленинизма, культивируемая большевиками в России с 1917 года, названа болезнью, даже бешенством, написаны в ноябре... 1930 года. Написаны в России, в самом центре ее, но стали нам известны только в... 1989 году, благодаря журналу "Октябрь".
И еще наблюдение того же человека:
"Наш социализм питается разложением государства и является продолжением великой войны: верней всего, это мост между одной и другой будущей войной".
Эта запись была сделана в мае того же, 1930 года.
А теперь спрошу: кто автор этих убийственно точных политических умозаключений? Кто произнес слово "бешенство", которое, пожалуй, трудно оспорить - сейчас, кто понял, что "социализм питается разложением государства"? Кто знал о Второй Мировой, Великой Отечественной за 11 лет до ее начала?
Энциклопедия Кирилла и Мефодия говорит о нем: "...автор произведений о природе, явивший в них особую художественную натурфилософию, охотничьих рассказов, произведений для детей".
Да, действительно - произведения о природе, рассказы для детей: известные книги " В краю непуганных птиц", "За волшебным колобком", "Родники Берендея". повесть "Жень-Шень", "Лисичкин хлеб", "Кладовая солнца"... Это
...Пришвин
Кстати, 1 ноября 1930 года, в день, когда М.М. Пришвин сделал запись о "кроликах, которым привили бешенство", "знакомый N из Госторга", встретившись с ним, спросил: "Вы всё с мелкотой возитесь?". Михаил Михайлович ответил ему, но тоже записью, в дневнике: " Жаль, не умел я тогда ему ответить, что положение художника обязывает меня к собиранию мелочей, внимательно-родственному отношению к ним и бережному хранению... что всех, кто имеет дело непосредственно с универсальным и презирает мелкоту, я подозреваю в трех грехах нашей современности, эти три греха, или вернее, три кита: утопизм, авантюризм и халтура".
Произнеси Пришвин эти слова вслух, уже через два дня сидеть бы ему перед следователем...
В "Дневниках" М.М.Пришвина человеческой трагедии не меньше, чем в ином, мастерски сделанном романе. Но выражена эта трагедия столь сжато, что размещается порой на одной странице, а то и в одном абзаце. Достоинство дневника и отличие его от романа в том, что в нем нет "воды", которая несет читателя от порога к порогу, а только мысль, череда мыслей, пороги, пороги... И пришвинская трагедия покруче, ибо речь идет о том, что творится в самой глубине души человека-художника, о том, какие ему приходится ворочать глыбы внутри себя, глыбы не только извечного вопроса "Быть или не быть?", но и "Как быть?", "Кем быть?" во времени (1872-1953 гг) и в самом себе - смертном, подверженном и радости, и серому, как ненастье, унынию, и отчаянию.
Какие глыбы ворочать, повторю, - прежде чем выйти к читателю с хорошей, по-пришвински пластичной строкой.
М.М.Пришвин, по его признанию, отбирал из своих дневниковых записей (их более 90 толстых тетрадей, "главное дело моей жизни", признавался писатель) то, что можно и должно публиковать; я отбирал из отобранного им то, что мне понравилось, открылось, подошло, служило и служит подспорьем, а то и подсказкой мудрого собеседника.
Я буду выделять курсивом некоторые пришвинские формулировки (акценты) в тексте - чтобы и самому быть понятным читателю. Это особенно мое в Пришвине, хотя почти весь он мой писатель.
"Ночью на страшной высоте где-то под самыми звездами, чуть слышные, летели дикие гуси, - на мгновение колыхнулось прежнее чувство красоты и великого смысла их перелета, а потом исчезло, как излишняя роскошь".
"Я не нуждаюсь в богатстве, славе, власти, я готов принять крайнюю форму нищенства, лишь бы остаться свободным, а свободу я понимаю как возможность быть в себе..."
"В основу своего дела я положил чувство прекрасного, потому что красота есть пища души".
"Я лично любил в молодости неизвестные страны, с простейшими, верными себе людьми и животными. По своей наивности я вначале ходил за ними далеко и после узнал, что это совсем недалеко, совсем возле себя. Теперь мое занятие - открывать неизвестные страны возле себя. Но должен сказать, что еще робею совсем вплотную подойти к себе. Я, как охотник, подкрадываюсь к себе, как к зверю, тренируюсь, упражняясь где-нибудь по соседству. Неизвестное в себе, к чему я теперь не осмеливаюсь подкрадываться, я ищу в ближайшей от меня природе, людях, и очень много дают мне мои охотничьи животные.
И оттого, что я стремлюсь к неизвестному в себе через создание вещей, куда только ни брошу свой взгляд, все это для людей оказывается до сих пор неизвестным, вернее, забытым, или умершим, но воскресшим".
"След души моей в заутренний час: тогда все вопросы ума находят в сердце ясный ответ, что бы ни спросилось, все верно отвечается, будто это не сам с собой, а звезда с звездою говорит, прошлое и будущее сходятся на одном следу и разрешается сказать: да будет воля моя!"
"Быт и книги в моем пониании - это ответы, а ценное - это рождающиеся в себе вопросы, большие, с которыми постоянно живешь, и бесчисленные малые. Вот это сознание, что ниакая книга, никакой мудрец, никакая среда не прибавят тебе ничего, если внутри тебя не поставлен вопрос, и если есть вопрос - убеждение, что на всяком месте можешь ты найти ответ. Так мало-помалу я стал вместо библиотеки посещать поле и лес, и оказалось - там читать можно так же, как и в библиотеке".
"...в природе только два времени года, отвечающих ритму моего собственного дыхания: планета, весь мир дышат совершенно так же, как я, вдыхание - одно время года нашей планеты, весеннее, выдыхание - другое, весеннее".
"Разум - это своевольное движение".
"Мысленное затишье с готовностью внимания ко всему происходящему".
Интересно о "беспредметном" искусстве (18.07.1930 г.). "Всякий предмет с нашей человеческой точки зрения есть воплощение добра или зла, предмет - образ бытия какого-нибудь духа. Беспредметник хочет писать о самом духе...".
"Быт умирал, и с ним отмирали художники-бытовики, новые художники остались без быта, без "предмета".
О Блоке: "Мучительная снежная белизна...".
"Литература, вероятно, начнется опять, когда заниматься ею будет совершенно невыгодно..."
"Поэзия - это чем люди живут и чего они хотят, но не знают, не ведают и что им надо показывать, как слепым".
"Осенние гости: красная рябина и стог сена".
"Нет, никогда в лесу не бывает пусто, и если кажется пусто - это ты сам виноват".
Рассуждение, занявшее два дня июля 1937 года, даже небольшое эссе, объясняющее природу творчества Пришвина. "Думаю о "по ту сторону добра и зла" - там, где человек не оскорблен, не обижен. Там находятся родники поэзии. Проходя оттуда к нам через почву добра и зла, поэзия часто принимает вкус добра, и потому поэта часто считают добрым человеком. Поэзия начинается не от добра.
По ту сторону добра и зла хранятся запасы мировой красоты, лучи которой проходят через облака добра и зла...
Обиды разного рода - это раны души, одни тоже, как раны, заживают скоро, другие очень долго, третьи с детства и на всю жизнь. Страх, я думаю, собирается вокруг больного места, он предупреждает об опасности: где-то болит, и вот страшно, что этим больным местом зацепишься.
Писать по художеству, как все равно и любить, возможно лишь забывая личные обиды. Я пишу, конечно, в обход всяких обид из целины души и, вспоминая все пережитое, не знаю, как объяснить сохранность в себе неуязвленных мест. Мне кажется. что в самой природе таланта заключается какое-то легкомыслие, вроде сорочки счастливого: родился в сорочке, и все как с гуся вода".
Удивительно для меня, живущего в Нью Йорке! " Американизм характерен исчезновением культурной линии, исходящей от личности, как в Западной Европе. Это дает возможность индивидуальности как грубо-животной силе не стесняться...".
Опять маленькое эссе. "Смерть, как перерыв. Как разрыв между людьми. Похоже на разрыв первичного тока с появлением искры. Искра сопутстствует переходу первичного тока в ток высокого напряжения.
Часто мелькающие искры дают непрерывное свечение.
И это жизнь.
А мы эти искры, и какой бы ни был малый промежуток от искры к искре - все равно искра - "я" исчезает, и перерыв тока есть наша смерть".
Здесь я хочу заметить, что, читая Пришвина, всякий раз отмечаешь другие, новые места - это мое пульсирующее в том или ином ритме внимание открывает в тоже "пульсирующем" Пришвине близкое, родственное. Интересно, что читавший до меня этот же томик дневников Пришвина, отчеркивал совсем другие абзацы.
"Мы с чрезвычайной скоростью куда-то мчимся, я это замечаю по вехам прошлого, возьмешь что-нибудь, например, Толстого, и ужасаешься, как далека эта веха от нас...".
"Культура - это та атмосфера, в которой живут, которая связывает высокоразвитых людей".
"В лесу очень тихо и так, что только не тает. Деревья окружены снегом, ели повесили громадные снежные лапы, березы склонились и некоторые вовсе наклонились к земле арками. В этой тишине снежные фигуры столь выразительны, что странно становится, - отчего же это они ничего не могут друг другу сказать? И когда снег стал лететь, то было так тихо, что казалось, будто слышишь шепот снежинок - как разговор между страными фигурами...".
"Приходил "читатель" за таким словом, которое могло бы вернуть ему желание и силу жизни. Очень плакал... "Нет ли у вас слова для меня лично, спасите меня". Денег не берет, в Бога не верит, докторов не хочет: слово ему нужно...".
Приведу свои строки из повести "Кто стоял на перекрестках", рожденные не без знакомства со словом Пришвина. "Сколько у нас было провидцев, поэтов, мудрецов, пророков, что стояли на перекрестках наших дорог и судеб! Они одни говорили нам слово правды, посылали его, как шлюпку тонущему в море, как плот, как спасательный круг. Им, почти как всем пророкам, властители затыкали рты, их сажали в тюрьмы и лагеря, убивали, вывозили целыми пароходами за границу, и слово, ими посланное, не доходидо до нас...
"Революция, писал Пришвин в дневнике 1930 года, - это грабеж личной судьбы человека".
Всё больше склоняюсь к мысли, что многие размышления Пришвина, наговоренные на прогулках то ли по лесу, то ли в сосновой аллее, маленькие, большие - полноправные эссе. Одна из постонных тем - поиски "творческого поведения".
Большущее размышление (полноправное эссе), растянувшееся на два весенних дня, началось 19 марта 1937 года вот какой мыслью. "Если взять словесное искусство , то Пушкин - Толстой характерны радостью жизни, которой закрыта личная трагедия: мы видим готовую вещь, совершенством которой закрылась личная трагедия мастера. Напротив, у Гоголя. Достоевского природа, счастье и вся жизнь планеты и вселеной существуют как среда и условие страдающей личности"...
Дальше идет интереснейшее рассуждение, всё я не вправе приводить в небольшом очерке, печатаю лишь срединную строчку: "Мое искусство, как личный подвиг, как счастливую службу, никто не понял, и до сих пор не нашлось у меня ни одного ученика"; и его заключение: "Мы все умираем, оставляя следы после себя, все, что есть хорошее или дурное - все это наследство предшествоваших нам миллиардов индивидуальностей. Я хочу оставить след любви своей к прекрасному, заинтересованный в длительном его существовании, но не в личном моем писательстве".
..."И вдруг я понял свое дело как науку связи между всем существующим".
И еще одно "вдруг" : "Дыхание жизни и смерти. Темно и ужасно всё нависло, капель. Есть глубже тоски слой души, царство безнадежности. Вести оттуда тем ужасны, что не оставляют от прошлого ничего; как будто жизни во времени вовсе не было, и всё прошлое такое же тусклое пятно, как это серое небо".
Но Пришвин светел. "Теплый вечер, в большой тишине четко высвистывают певчие дрозды, и их короткие песни значили как слова управления событиями в этом ходе зари".
Кстати: Борис Пастернак, однажды познакомившись с дневниками Пришивна, обмолвился: "Мыслей здесь на одной странице столько, сколько другому писателю хватило бы на целый роман".
"Привычка - это паутина: ее выпускаем мы из себя, ею опутываемся и ничего не видим, даже рядом с собой из своего кокона".
"Вся наша трагедия на земле с темным рождением и беспричинным концом состоит в том, что подобно тому, как животное, участвуя в маленьком деле, не вполне ясно поиимает, для чего оно делается, так и мы тоже не видим конца нашего дела, лица существа, для которого работаем. В темных догадках или в претензиях на ясность дела проходит наше земное существование"... ".
"Конечно, и во мне всякий есть человек, но я выбираю из всего себя лучшее, делаю из него человека возможного и называю это - реализм, а не то реализм, как некоторые думают, чтобы вывертывать из себя без разбору и находить в окружающем мире людей ему подтверждение".
"Нужно собрать внутри себя тишину, чтобы не зависеть от внешних событий без побега во внешнюю пустыню".
"Я прислонился к дереву, слился с ним и мало-помалу стал совершенно спокоен". (Эти полторы строчки я взял эпиграфом к своей повести "Забытые боги").
"Приспособляя богатство природы в пользу себе, еще неизвестно, господствуем ли мы над природой или, напротив, природа заставляет нас подчиняться своим законам. Так вот и атомная сила теперь открыта, может быть, в том же порядке, как ручей подмывает скалу, чтобы онана него обрушилсь".
В заключение повторю своё: ""Сколько у нас было провидцев, поэтов, мудрецов, пророков, что стояли на перекрестках наших дорог и судеб! Они одни говорили нам слово правды, посылали его, как шлюпку тонущему в море, как плот, как спасательный круг...".
1
Связаться с программистом сайта.
