Чирков Вадим Алексеевич
Джек и Боб, пираты Херсонеса

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Чирков Вадим Алексеевич (vchirkov@netzero.net)
  • Размещен: 20/11/2016, изменен: 20/11/2016. 687k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История "пиратов" на острове Гризоль

    •   
       Вадим Чирков
      
       Джек и Боб, пираты Херсонеса
       Повесть
      
       Письма с острова Гризоль
      
       Остров Гризоль, июнь 2010 г.
      
       Старина Боб!
       На острове жара стоит такая, как когда-то в Арисси, где мы с тобой ныряли за жемчужными раковинами. Ох, и пекло, Боб! За глоток лимонада с кусочком льда в кабачке мамаши Дисо я бы от­дал половину того, что мы наскребли здесь... А это немало -- даже без очков видно, что это немало!
       Что-то от жары я стал болтлив, даже самого главного не успел сообщить. Ну, так вот. Слушай.
       Слонялся я раз по берегу и искал вчерашний день. Ты ведь знаешь, как это делается: суешь в пе­сок ногу, как в калошу, и шевелишь пальцами на манер черепахи, которая ищет место для кладки яиц. Так и я -- совал, совал, пока не нащупал... угадай что? Хоть тресни, не догадаешься!
       Нащупал я вовсе никудышную книжонку по арифметике... Что с ней делать? Полистал я ее, полистал, набрел на какой-то пример и сдуру стал, его решать.
       Учти, Боб, я чувствовал себя не лучше, чем цы­пленок на вертеле. И вот я сочинил ответ и для чего-то ляпнул его вслух. И тут же услыхал над собой чей-то скрипучий голос, который объявил мне, что "профессор Дифференциал к вашим (то есть к моим) услугам..."
       Я со страху, что у меня удар, закрыл глаза и сунулся в песок.
       А голос опять:
       -- К вашим услугам, -- господин Дифферен­циал!
       Тут я вскочил и увидал толстенького джентль­мена с книгой под мышкой и очками на длинном носу. Он кланялся мне и говорил, что-де с этого момента принадлежит произнесшему заклинание и прочее. Пока он раскланивался, я протирал глаза и думал только о том, как бы удрать от наважде­ния. В конце концов, джентльмен пошел на уступки и разъяснил мне, в чем дело.
       Оказывается, толстенький господин подчиняется правилам арифметики. Стоит кому-нибудь решить из этой книжки, что я нащупал ногой, тот пример, как он должен предстать перед ним ниже травы и так далее. Зовут его просто Ференц, а "ди" и "ал" он добавляет ради амбиции. Он предложил задать ему самый трудный пример из арифметики, чтобы тут же решить -- кроме этого, он ничего не умеет. Но у меня никакой задачи не было уже, а помочь мне отыскать вчерашний день, как ты сам пони­маешь, не смог бы даже Ференц. И я разрешил ему погулять вдоль бережка и подождать, пока я при­думаю задачу.
       И тут наконец она пришла ко мне, эта благосло­венная мысль!
       Старик! Что если я пришлю Ференца к тебе? Ты тогда быстро разделаешься с математикой и при­едешь к нам: ко мне и к Виду, чтобы довести наше дело до конца. А, плоская камбала? Здорово я при­думал? Хватай листок бумаги и побыстрее отвечай мне, а профессора я займу парой пустяковых задач с неправильными ответами -- пусть поломает го­лову.
       С тем будь крепок.
       Жму краба, твой Джек.
      
       Отчего море соленое
      
       Тут у трапа все стали целоваться, и Темка за­улыбался, потому что звуки поцелуев и вправду были похожи на чириканье. Будто чирикает сра­зу десяток воробьев. Про поцелуи еще на вокза­ле ему говорил Алексей.
       -- Мам, слышишь? -- Темка потянул маму за локоть.
       -- А, Темушка?
       -- Чирикают, слышишь?
       --Да, Темушка...
       Мама наставляла Алексея. Темка снова принялся разглядывать толпу у трапа. Все пассажиры были одеты по-отпускному празднично. Темка замечал и часы-медальон, и неправдоподобно широ­кую шляпу, и сверхяркую рубашку, и блузку с невиданными вырезами и крупными цветами на спи­не. Все это, было исполнено особого значения и даже казалось необходимым здесь, у трапа бело­снежного парохода.
       И праздничная одежда, и украшения, и тороп­ливые разговоры, и улыбки, не относящиеся к разговору, а к чему-то другому, и нетерпение, и высо­кий борт парохода, на котором играли золотые змейки,-- все это называлось одним словом -- отпуск.
       Еще можно было заметить, что те, кто уезжал, были веселыми и нетерпеливыми, а те, кто оставал­ся, казались усталыми и тоже торопились -- но до­мой, отдыхать...
       Теперь мама обернулась к Темке:
       --За столом ешь, что Алексей возьмет, не при­вередничай, ты не дома. Носки сам стирай, в море можно и без мыла, понял?
       --Да понял! -- рассердился и без того рас­строенный прощанием Темка.-- Давай прощаться.
       Мама обычно прощалась подолгу. Это был це­лый обряд, ею придуманный. Поэтому Темка и предложил начать его поскорее.
       --Ну, Темушка... -- сказала мама долгождан­ное.
       Мама вытянула губы, и Темка чмокнул их; ма­ма притянула его к себе. Глаза у Темки потяжеле­ли, могла выкатиться слеза; Темка еще раз поцело­вал маму куда-то в блузку, в плечо и постарался выпрямиться. Алексей глядел на них и широко улы­бался.
       -- Все будет в порядке, Эмма, мы же с Темкой старые моряки, все будет в порядке... Ой - ей,-- про­стонал он,-- да ну вас! Кончай, кончай, Эм!
       У трапа уже никого не было. Матрос с повязкой на рукаве смотрел на них.
       --Ну, мам...
       --Темушка...-- мама еще что-то хотела сказать. -- Пора, Эм,-- командовал с трапа Алексей. В руках у него было два чемодана.
       И вот трап закачался под их ногами, и вот уже, мама стала меньше и дальше -- и вот пахнуло за­пахами парохода: краской, чемоданами, линолеу­мом... Темка украдкой промокнул слезу, а другой глаз и сам с ней справился.
       Они повисли на поручнях и смотрят вниз, на маму, а она машет рукой...
       Пароход стал отходить, и мама пошла по молу так, чтобы ее было видно. Потом она сняла с шеи косынку и стала махать ею: мама маленькая, а с косынкой ее будет видно долго.
       А пароход уже огибает маяк, и на том месте, где стоит мама, взмахнула длинным, похожим на косынку, крылом чайка. Темка только несколько се­кунд последил глазами за чайкой, а когда глянул на то место, где была мама, ее уже не было видно.
       Алексей отошел поискать шезлонги, а Темка все смотрел, на берег, справляясь с еще двумя тя­желыми слезами.
       --Темка! Отчего море соленое, знаешь? -- по­слышался сзади голос Алексея.
       --Не знаю...
       -- Уж не от слез ли? -- предположил Алек­сей.-- Наплаканных при прощании, а, Тем?
       --А я и не плачу.-- Темкины глаза успели вы­сохнуть, и он повернулся к Алексею. -- Нашел шезлонги?
       Но усаживаться еще рано, пароход только ото­шел, только начал набирать ход,- все только начи­нается -- все самое интересное.
       Над кормой, как привязанные, летят чайки. Согнутые их крылья сильные и жесткие, Гладкое узкое тело напоминает кораблик; чайка кажется алюминиевой. Она поворачивает голову влево и вправо и издает скрипящий звук. И вдруг словно обрывается нить, которая связывает ее с парохо­дом, и чайка стремительно падает вниз. В воду она опускается, точно боясь обжечься, даже кри­чит, отчаянно хватаясь растопыренными крыльями за воздух. Поймав рыбку, садится, подняв крылья, как бабочка, и вмиг успокаивается и долго качается на кипящей, вспененной винтами воде. Другая за­нимает ее место над кормой.
       Ритмично дрожит под ногами палуба. Ветер на палубе теплый. Собственно, это даже не ветер. Это дыхание работающих машин.
       Пассажиры все еще суетятся, отыскивая более удобные места, с треском устанавливают шезлонги; запасаются в буфете пивом, печеньем, водой.
       Рядом с ними устроилась прямо на палубе баб­ка, разложив пошире юбку, она уже доставала из сумки еду: яйца, помидоры, бутерброды с маслом. Начала есть, жадно, словно проголодалась, даже не поглядев вокруг...
       Пароход идет вдоль берега. Берег становится ниже и темнее, город все больше окутывается пред­вечерним дымом. Прямо на город, плавя по пути тонкие свечи заводских труб, опускается солнце. Маяк все еще виден -- город выставил его далеко вперед, как шахматную ладью.
       Алексей опять отошел и вернулся с двумя бу­тылками -- пива и сладкой воды -- "Лiто".
       --Боб, глоток эля?
       "Боб" и "эль" -- это было приглашение к игре.
       -- Глоток эля, Боб? -- перед Темкой стоял ста­рый пират Джек.
       --Давай,-- ответил Темка, нахмуривая бро­ви.-- Глоток эля мне не повредит...
      
       Они оба теперь пираты: Джек и Боб. Они едут на остров Гризоль.
       Темка учится в Москве, в шестом классе. Он там живет у бабушки. Бабушка одна, а Москву поки­дать не собирается. Темку она хочет сделать москви­чом.
       А Темкина мама живет в Кишиневе. С Ленкой, Темкиной сестрой.
       Папы у Темки с Леной нет. Папа был инженер-шахтер, в шахте случился обвал, и он погиб. Дав­но уже, Темка его почти не помнит, а Ленка и вовсе.
       Алексей -- мамин коллега. Они оба журна­листы.
       Пиратами Алексей и Темка стали зимой, в ка­никулы, когда познакомились. У Темки был день рождения, вместо тоста Алексей вдруг запел про бригантину, которая поднимает паруса. Тост все подхватили и спели до конца. А через пять минут Темка стал Бобом, а сам Алексей -- Джеком.
       В этот же вечер было решено в отпуск отпра­виться на остров Гризоль, на остров, открытый Джеком...
       Письма Джека Темка читал в классе вслух, и ему за­видовали. Каждый хотел бы получать такие пись­ма. Шифрованное письмо, присланное Джеком, разбирали всем классом, но так ничего и не по­няли. По математике у Темки все равно осталась годовая тройка...
       Каникул он ожидал с таким нетерпением, что бабушка обиделась:
       --Заморочил он тебе голову, этот Алексей, со своим дурацким островом! Вот я поговорю с ним, когда увижу!..
      
       ...Джек глотнул эля, покосился на Боба. Боб, развалившись в шезлонге, смотрел на чайку.
       --Черт меня побери, -- сказал Джек, -- черт меня побери, если я не чувствую себя там, где я и должен быть, Боб! Что ты думаешь, старина, по этому поводу? Я на месте -- вот что я хотел сказать!
       --Я тоже, -- ответил Боб, не отрывая глаз от чайки,-- и я тоже на месте. Честное слово, Джека!
       --Представляю, как обрадуется Вил, увидев тебя! Столько времени не видеться!
       --Ох, уж этот Вил!.. Джека, а где мы там бу­дем жить? -- спросил Боб Темкиным голосом.
       --Конечно, в хижине. В хижине из обломков кораблей!
       Бабка кончила есть и перетащила чемодан по­ближе к переборкам. Улеглась на него головой, повздыхала, позевала, потом стала что-то бормо­тать про себя, наконец, съежилась для сна и ути­хомирилась.
       Свет над морем угасал. Ветер стал холоднее. Стая чаек поредела за кормой.
       Темка. притих. Над собой он все еще видел чайку -- она, чуть руля крыльями, высматривала что-то впереди парохода, где все больше сгуща­лась темнота.
       --Спать, Темуш? -- спросил Алексей.
       --Ara....
       Достается одеяло, Темка укрыт, укутан.
       На небе уже зажглись звезды. Над палубой го­рят фонари, палуба ритмично подрагивает. Ветер усилился, но Темке тепло под одеялом, холод ветра он чувствует только лицом. Над пароходом ле­тят искры из трубы, они летят в темноту за кор­мой, где уже ничего не видать. Приглушенно сту­чат-бормочут машины: там, внизу, ворочаются, го­ня пароход вперед, в ночь, круглые, как плечи богатыря, металлические части машины.
       Звезды раскачиваются слева направо -- как маятник.
       Темка еще таращится На звезды, но глаза за­крываются, закрываются, и Темка уже не в силах справиться с тяжестью, давящей на глаза. И толь­ко он закрывает глаза, как вдруг видит яркий пе­сок. Он и Алексей идут рядом. Как тяжело вытас­кивать ноги из песка!
       Темка останавливается, оборачивается и видит маму. Мама машет рукой. А они идут куда-то, где только песок да песок.
       Алексей обогнал его. Он зовет Темку и пока­зывает рукой вперед, на странную хижину, похожую на сарай в их московском дворе. Темка знает, что ему надо идти за Алексеем, но никак не может вы­тащить ноги из песка... А это что?! На песке перед ним ворочается длинная гибкая рыбина -- она об­леплена песком, бьет хвостом, страшно разевает рот, глядит на Темку молящим глазом, а к глазу тоже прилип песок...
       Темка застонал, Алексей приподнялся в шез­лонге. Поправил одеяло, подоткнул, сказал: "Спи, Темуш, спи..." и, увидев, что Темка, успокоенный этими движениями, заснул, снова лег.
       Звезды качались слева направо, и если 'бы не искры, стремительно летящие над пароходом, можно было бы подумать, что он по какой-то неиз­вестной причине стал посреди ночи -- белый паро­ход, освещенный яркими фонарями, видный всем под этим огромным небом, посреди этого огромно­го Черного моря.
      
       Гризоль на траверзе!
      
       Алексей надеялся проснуться к восходу солнца и даже сказал себе: проснусь перед самым восхо­дом; но ничего на этот раз не вышло: оба проспали.
       Алексея разбудили голоса. Раньше всех встали туристы: они уже были у поручней и вопили, пере­кликаясь, во всю глотку.
       Море сияло. Солнце уже было не громадным, розовым, медленно поднимающимся шаром -- оно было небольшое, неподвижное, ослепительно яркое.
       Алексей хотел показать Темке восход: появле­ние над горизонтом розовых гор облаков. Потом появляется макушка солнца, и облака исчезают.
       Гор уже давно не было Небо было затянуто тем. легчайшим, но все равно слепящим глаза ма­ревом, что всегда предвещает безоблачный день. -- Темка,-- позвал Алексей тихонько, -- Темушка! -- И чуть погромче: -- Боб!
       --А? -- Темка открыл глаза.
       --Вставай, старик, УТРО, -- это слово Алек­сей произнес так, словно это было событие.
       Темка потянулся, зевнул и повел глазами на море. Увидев сияние, отбросил одеяло.
       --Ух ты! -- сказал он.
       Море было в мелких волках. От его поверхности януло свежестью далекой от берега воды.
       Море сверкало до самого горизонта, там сверка­ние сливалось в сплошной свет, в котором еле за­метна была линия горизонта.
       Над кормой снова летели чайки. Они были похожи сейчас на воздушные змеи, которые пароход тащил за собой.
       Темка положил подбородок на планширь. Было хорошо вот так просто смотреть на море и жмурить­ся от его блеска.
       Каждый это видел: утреннее море без берегов -- сияющий как зеркало круг моря, в центре которого находится их пароход. Каждый ощущал острый за­пах утреннего моря, наблюдал медлительных медуз, плывущих на разной глубине. Каждый подолгу застывал на носу, глядя вниз и вперед, где не бы­ло ничего, кроме моря, моря, моря, -- и каждый, верно, считал, что он видит, замечает и чувствует то, что не дано почувствовать другому, Так же ду­мал и Темка, с неприязнью поглядывая на шумных туристов, которые показывали друг другу ме­дуз и кидали чайкам кусочки булки.
       Темка смотрел на море, стараясь запомнить его -- все-все, что видел. Он говорил себе: в Моск­ве обязательно буду вспоминать.
       Пришел Алексей, пахнущий мылом и зубной пастой, и послал его умываться. Темка спустился по окованному медью трапу, и на него тепло дох­нуло корабельным коридором.
       Когда он вернулся, одеяла были уже убраны в чемоданы; они снова забрались в шезлонги; до завтрака было еще далеко.
       Бабка, чуть подняв голову с чемодана и ощу­пав его -- не украли ли,-- поморгав на солнце, по­зевав, принялась за еду: облупила два яйца (скор­лупу спрятала за чемодан), достала щекастый по­мидор и бережно надкусила его.
       --Приятного аппетита, бабушка, -- окликнул ее Алексей.
       Бабка, в одно мгновение подобрев лицом, заки­вала головой.
       --Бабушка, а что если мы на вас чемоданы ос­тавим?
       Бабка отняла помидор ото рта.
       --А чего же, Оставляйтя. Оставляйтя -- я тута буду сидеть. Погулять хочется? Оставляйтя,-- го­ворила она,-- никуда не денется. Я на вашу креслу сяду и посторожу. Чего вам на месте сидеть, остав­ляйтя...
       Алексей и Темка уже поднимались по трапу.
       --Ботдек,-- сказал Алексей.
       Ботдек продувал ровный ветер. Палуба была вымыта добела. Темка потрогал крашенный белой краской борт шлюпки. У шлюпок был праздничный вид, они, казалось, были здесь для красоты.
       --А еще выше можно? -- спросил Темка, по­казывая на надстройку вертикальным трапом.
       -Попробуем, -- ответил Алексей. -- Прого­нят, конечно.
       Наверху стояли тумбы, укрытые брезентовыми чехлами.
       --Компаса,-- сказал Алексей. -- Хочешь взглянуть? -- Он стянул чехол. -- Картушка... Мы идем курсом 168, зюйд-зюйд-ост...
       Компас был тусклый и выглядел старинным, словно с какого-то деревянного судна. И компас показался Темке поставленным здесь для красоты, как и шлюпки.
       На компасной площадке пахло нагретой солн­цем краской. Моря было видно еще больше. Они были высоко над морем.
       --Нравится? -- спросил Алексей. Темка кивнул. Ему было немного страшно на этой высоте над морем, где вокруг была только вода, и не было видно берегов.
       Над трапом показалась голова матроса в бе­рете.
       --Слезайте, -- буркнул он, даже не поглядев на них, и голова тут же скрылась.
       Берега все еще не было видно: берега ждали все, собравшись на левом борту и на носу.
       Завтракали бутербродами с сухой вкусной кол­басой и запивали сладкой водой. Подивились баб­киному аппетиту, которая, глядя на них, и сама еще раз позавтракала.
       И уже стали привыкать к морю, к свежести и чистоте его, и уже позабыли про утро, от которого не осталось и следа, как Алексей увидел берег.
    Оба стояли у поручней, когда Алексей вдруг крикнул:
       -- Темка! Гризоль! Вон он, Боб! Вон, смотри!
       На море, куда показывал Алексей, лежало ры­жее полупрозрачное облако.
       --Где? -- спросил Темка.-- Не вижу.
       --Да вон же, вон! Берег! Рыжий он,- Тем, вон он! Да ну же, Боб!
       Темка понял, что облако и есть берег.
       --Вижу,-- сказал он, всматриваясь в облако.
       --А вот маяк, -- говорил Алексей, -- во-он, видишь?
       Над облаком возвышалась полупрозрачная све­ча. Она висела в воздухе.
       --Гризоль... а, Боб?
       Темка молча всматривался в рыжую полоску, где уже чуть обозначились скалы у берега... Берег приближался, на кем выросли невысокие домики, потом высокие, потом стало видно какое-то большое разрушенное здание. Излом берега был рыжий, а скалы серые, пепельные; у их подножия скалились волны.
       Ничего похожего на Гризоль. Это был берег обыкновенного приморского города.
       Уже стали видны белые нарядные здания цент­ра. Пароход заметно сбавил ход.
       --Гризоль на траверзе! -- торжественно объ­явил Алексей.
       Темка искоса глянул на Алексея. Тот сиял.
       --Ну, Боб, теперь ты видишь? -- Алексей хлоп­нул его по плечу. -- Мы снова здесь, старина!
       --А вон то что за дом? -- спросил Темка.
       --Водная станция. А там дальше Павловский мыс. Дрейфуем, Тем.
       --А почему?
       --Ждем, пока дадут добро на вход... Смотри -- скат!
       --Где?
       --Да вон же, на глубине!
       В зеленоватой воде плыла плоская, как блин, рыба. В ската стали бросать огрызки яблок и черствый хлеб. Всплеснув краями, блин -- скат вильнул в глубину, исчез и снова стал виден, но уже глубже, недосягаемый для ударов.
       Портовые чайки подхватывали хлеб, не садясь на воду.
       В воде медленно, как старорежимные дамы под бахромчатыми зонтами, фланировали большие ме­дузы.
       Пароход получил какой-то сигнал с берега -- вода в глубине вспенилась, забурлила, пароход двинулся в бухту.
       Снова покачивается под их ногами сходной трап. Темка оглядывается на пароход. Он опустел. Сверху на них равнодушно смотрит матрос в бе­рете.
       Площадь, куда они вышли, залита желтым сло­ем солнца. Посредине площади -- памятник высокому моряку с козырьком, прямо опускающимся на лоб.
       Алексей и Темка пересекли площадь и сели на скамейку у автобусной остановки; Акация броса­ла на асфальт пеструю тень.
       Запах какой-то странный,-- сказал Темка. Море, водоросли, -- стал перечислять Алек­сей, -- нефть, корабельные краски, "Шипр", табак...
       --Еще что-то. Вроде аптеки.
       --Есть, -- согласился Алексей. -- Нигде боль­ше так не пахнет. Ни в одном месте. Я и сам не знаю, что это. Может, трава какая-то... Не знаю.
       Автобус, разворачиваясь, сильно накренился на правый бок, тормознул и закачался на мягкой ре­зине колес.
       --Наш! -- крикнул Алексей. -- Хватай чемо­дан!
       Дорога -- белый, словно припудренный, слепящий глаза асфальт. Автобус мчался по нему, буд­то асфальт жег его резиновые подошвы.
       Сквозь деревья бульвара между домами вдруг проглядывал ярко-синий лоскут моря:
       Еще один поворот, и Темка увидел спокойные синие бухты, оправленные в серые и желтые ска­листые берега. Глядя на эти бухты, хотелось вздох­нуть; вздох получался легкий и глубокий.
       Дрожащий зной размывал даль -- даль испаря­лась, струилась вверх, казалась миражем.
       По невысоким пологим холмам разбросаны пе­пельного цвета камни.
       Дожелта выжженная трава.
       Над синими бухтами высокая полдневная тиши­на. Дремлют в бухте, чуть покачиваясь, шеренги не­больших судов. И вдруг, будто вспомнив свою обя­занность, от шеренги отделяется один и, набирая скорость, раздувая перед носом белые боцманские усы, выходит в море.
       Автобус остановился, пыль окутала его. Ас­фальт был размякший, из-под подошв выступали черные смоляные капли.
       Здесь запах аптеки стал еще сильнее, похоже было, что разлита карболка.
       --Дома,-- сказал Алексей.
       Автобус отошел, на головы хлынул зной. Зной охватил их со всех сторон, словно они стояли в огненном кольце. От него кружилась голова.
       Перешли асфальт, спустились к низенькому Длинному дому. На веревке перед дверьми висели рваненькое полотенце и чьи-то плавки.
       Дверь была не заперта. В прихожей была кухня.
       Алексей открыл шкафчик, по-хозяйски запу­стил туда руку. В руке оказался ключ. Он открыл одну из дверей, и они с Темкой вошли в маленькую комнатку.
       --Повезло,-- сказал Алексей,-- не занята. Рас­полагайся, Тем.
       Темка сел на железную кровать. Провисшую сетку прикрывал тоненький матрац с пятнами ржавчины. Занавешенное окно, печка, кусок сво­бодного пола величиной с матрац. Пахло нетопле­ной печью.
       В комнате было прохладно. Вокруг лампочки летала муха. Темка поднял голову и стал следить за мухой. Она летала зигзагами и звенела на од­ной ноте.
       --Ты не устал? -- спросил Алексей.
       --Нет.-- Голос у Темки был безразличный.-- А где хозяйка?
       --К вечеру придет. Что будем делать?
       --Не знаю.
       --Да что с тобой?! Может, пойдем сразу на море? А то ты совсем скис.
       Все было чужое вокруг, чужое и незнакомое. В какой-то момент даже Алексей показался Темке странно чужим человеком, который увез его неиз­вестно куда. Темке хотелось плакать.
       Алексей раскрыл чемодан. Отвернул слой одеж­ды, извлек снизу ласты, трубку, вытащил шорты. Подмигнул Темке.
       --Глянь, Тем. Целый год я ждал этого момен­та -- когда достану все это.
       Темка полез в свой чемодан. Все там было уло­жено мамой, а одежда хранила запах его дома и маминых духов.
       И когда они переоделись в шорты, заперли ком­нату и вышли во двор, когда поднялись к дороге и ступили на мягкий горячий асфальт, когда на Темку снова пахнуло уже знакомым аптечным запахом, стало чуточку легче.
       Алексей ликовал.
       -- Темка, смотри. Здесь все особое. Ты потом поймешь...
       Черная чугунная ограда. За ней глубокий ров и очень старая, сложенная из серого камня стена. Верх ее источен и изъеден дождями и ветрами. Вни­зу стена толстенная, метра три толщиной. Желтая табличка рассказывает, что этой выцветшей от вре­мени стене более тысячи лет. Когда-то она была границей древнегреческого города.
       За вход на территорию музея, на мыс, где еще с прошлого века ведутся раскопки древнегрече­ского города, надо платить гривенник. Но можно просто поздороваться с билетером, как старый зна­комый, и он, моргая и припоминая, кто бы это мог быть, пропустит. Зато следующего, рассердившись, что его провели, свирепо погонит в кассу за билетом.
       Узкая асфальтовая дорожка; слева -- душно пахнущая стена нагретой солнцем туи.
       Громада разрушенного в войну Владимировского собора -- его-то и видел Темка с борта парохода. Здесь лежит граница сухого городского зноя и бе­реговой прохлады. Отсюда видна синяя полоска моря. Солнце ощущать не перестаешь, оно облега­ет тебя, как одежда, но уже не жарко -- чувству­ется близость и свежесть морской воды.
       Здесь с особой силой лекарственно пахнет вы­сушенными солнцем травами и нагретым камнем.
       Ветер идет чуть поверху, на уровне головы и груди, а ноги охватывает стоялое тепло.
       Алексей и Темка остановились на верхней пло­щадке лестницы, спускающейся к развалинам древ­него города.
       -- Ну вот, -- сказал Алексей,-- вот он...-- Бы­ла в его голосе торжественность путешественника, достигшего цели, и Темка, доверившись этой тор­жественности, стал разглядывать холмистый и ска­листый берег, серые камни развалин и синее море, залитые яростным солнцем.
       Море сияло той живой искрящейся синью, что притягивает взгляд, как чьи-то глаза. Оно было гипнотически синего цвета. Того энергично си­него цвета, ощущая который всегда жалеешь, что ты не живописец,-- хотя знаешь, конечно, что все равно не передашь на холсте ни этой живой синевы, ни этого вспыхивания в ней искр солнца...
       По обе стороны широкой лестницы -- заросли пахучего кустарника; опять, то тут, то там сереют груды камней.
       Раскопки обнажили остовы домов, улицы, ука­зали колодцы, погреба. В музее на мысу собраны громадные, скрепленные проволокой амфоры, об­ломки статуй, надгробные памятники, плиты с тек­стами на греческом.
       На самом берегу, в десятке метров от прибоя, стоят мраморные колонны базилики. Мрамор ко­лонн от времени стал шершав; мрамор долго хра­нит дневное солнце, которое хорошо почувствовать ладонью или щекой.
       Пол древней купальни выложен мозаикой.
       Одна из купален, полуразрушенная водой, вы­ходит в море.
       Вода чистая, удивительно, как-то по-домашне­му прозрачная; галька на берегу белая.
       Обоих охватило чувство странной и неожидан­ной отдаленности от всего, что было близко и зна­комо до сих пор,-- и особой приближенности к солнцу, к морю, к камню и запахам этого берега.
       --Ну? -- как-то даже тревожно спросил Алек­сей.-- Ну что, Тем?
       Темка несколько раз судорожно вздохнул, слов­но только что взобрался на большую высоту.
       --Да-а, -- сказал он, -- это, конечно, Гризоль...-- и еще раз вздохнул, раздувая ноздри. -- Это он, да?
       --Он,-- сказал Алексей, -- Гризоль.
       Закатное солнце садилось прямо в море и, постепенно теряя сияние, багровея, исчезало в нем. Гасла над ним корона облаков. Сразу после захода солнца начал дуть ровный ветер. И воздух уже тем­нел, и море темнело, ветер становился прохладнее, галька остывала, и все слышнее был прибой, кото­рый, кажется, подсказывал: "ухходите, ухходите! Ушшли?"
       Прибой накатывал мелкую гальку на берег: шуршание и постукивание становились все отчет­ливее.
       Алексей думал, что берег этот -- белая галька, ровный ветер и шум прибоя остаются неизменны тысячи лет -- таким же видели и слышали его жив­шие здесь десять веков назад. Дома их стояли у моря, и во время шторма брызги залетали во двор, а от ударов волн звенела на полках посуда
    м и раскачивались огоньки в глиняных светильниках... Что это были за люди?
       Он начал ощущать их присутствие. Их нет на берегу, и они есть. Они присутствуют не тенями и не призраками, а набегающими, легко приходящими мыслями о них. Когда-то они облюбовали этот мыс для своего города. Назвали безветренную бухту позади мыса Прекрасной. Жили здесь: ходили по узким улицам меж высоких тогда стен, разговаривали, смеялись, из-под руки поглядывали на такое же, как и сегодня днем, яростное солнце.
       Женщины в туниках, переговаривались, спускались к морю, плашмя опускали смуглые тонкие руки в воду, где на дне мелькали солнечные блики, и плескались смеясь. На руке жемчужно блестели мелкие пузырьки воздуха. А вечером они слушали тот же прибой, который так же говорил им: ухходите, ухходите! Ушшли?
       Очень легко было представлять этих людей, даже видеть их, - поэтому думалось, что они оставили здесь нечто большее, чем серый камень стен, черепки посуды, амфоры и надгробные плиты, - они зарядили землю и воздух, камни - энергией своих чувств и мыслей, и можно вдруг не то что услышать, а скорее, почувствовать чей-то возглас, слово...
       Так думал Алексей, но Темка, конечно, не знал, как тот думает, глядя на берег, куда приезжает не первый раз.
      
       Тетя Маруся
      
       Уже совсем свечерело, когда к дому с шоссе спустились тетя Маруся и Виля. Алексей и Темка сидели, не ожидая их, на крылечке.
       ---Привет, Вил! -- крикнул Алексей издали. Вил сошел во двор.
       --Здрасьте,-- и, едва взглянув на Темку, прошёл в комнату. Это, однако, не означало, что он не рад гостям - просто такова была его манера знакомиться
       Зато тетя Маруся радостно затараторила:
       --Приехали, значить? Вот и хорошо! А я га­даю: приедуть нынче или нет? Квантиранты были, да как раз и уехали. Вот, думаю, когда занята, приедуть! А это сынок, значить? Ой, какой краси­венький! Взросленький! Как зовут его? Артем? То­ля, значить? Тема? Ну ладно... А я как с утра убегла, так и дотемна -- туда, сюда... -- Тетя Ма­руся стаскивает с головы белый с мелкими редень­кими цветочками платок: седые ее волосы сбились, она кое-как разбирает их. Не останавливая ни глаз, снующих по кухне, по гостям, ни языка, она начи­нает наводить порядок на кухне: проверяет ка­стрюли, гремит крышками: полилась вода, звенят тарелки и ложки -- мужчина Виля, конечно же, не помыл после себя посуду.
       У тети Маруси две замужние дочери и женатый сын. Живут они в разных концах города, и тетя Маруся целые дни в бегах: там внучка прихворну­ла, там надо обед сготовить; у старшей, "у Нины, значить, совсем плохая дела: пьеть он и Нину бьеть". Тетя Маруся тут всхлипывает, но, промок­нув слезу концом платка, идет в разговоре даль­ше, а голос ее, отметив горе, становится снова обыкновенным. Мрачноватый тринадцатилетний Ви­ля, сын старшей дочери, живет у тети Маруси, и она надеется, что он унаследует, "вот как умру", ее квартиру.
       --Чего тебе умирать,-- хмуро вставляет Виля, слыша эти слова, и выходит из комнаты неторопли­вой раскачивающейся походкой, как-то по-особому подняв плечо, что все вместе означает личное его пренебрежительное отношение к смерти и к словам о ней тети Маруси.
       Тетя Маруся бросает вдогонку ему угрозу:
       --Вот увидишь, увидишь еще! -- но Виля, задев плечом дверной косяк, скрывается в темноте двора.
       Виля немногословен и как-то по-взрослому нелю­бопытен. Всякие свои дела он выполняет нетороп­ливо, обстоятельно, до конца,-- даже заговорить с ним в это время кажется поступком легкомыслен­ным, отрывающим Вилю от его нахмуренной заня­тости. Он давно уже кого-то близкого себе копи­рует и из своей роли не выйдет, наверное, до кон­ца жизни.
       --Приехали, значить,-- слышится из кухни го-нос тети Маруси -- Вот и хорошо: свои будуть жить. Ну, живитя... А я гадаю: приедуть или нет....
       Тетя Маруся, все еще не то высказывая что-то но поводу приезда гостей, не то просто бормоча, не то ворча на Вилю, готовит какой-то там ужин для Себя и для внука, и скоро в бормотании ее уже можно снова уловить разговорные интонации. Teт­я Маруся разговаривает -- то с дочерьми, то с зятем, то с сыном... Она досказывает что-то недосказанное, выкладывает какие-то еще соображения по тому или по этому поводу, говоря, очевидно, и себе: надо завтра не забыть и про это сказать, и про это...
       Вся она открыта нараспашку, эта тетя Маруся, нет у нее никаких других забот в жизни, кроме ее детей, и если она и думает о своей смерти, так жалеет, наверно, единственно о том, что трудно будет им без ее ежедневной помощи...
       ...И у моря тетя Маруся не была много уж лет, хотя дом ее в полукилометре от него. Да и забыла, верно, как оно выглядит вблизи, забыла звук волны, привыкнув к соседству моря, к тому, что синяя стена его видна из ее дома...
       --Пошли спать, Темуш,-- говорит Алексей, поднимаясь, -- завтра встанем пораньше, Спокойной ночи, тетя Маруся!
       --А? Ну спитя, спитя. Спокойной ночи...
       Лежа в темноте с открытыми глазами, Темка еще некоторое время слышит звякание посуды и бормотание тети Маруси.
       Темка вспоминает день: сияющее утро, рыжее Облако на воде, скат, площадь, автобус, древний город, колонны... но вот он увидел их очень ясно, Словно стоит подле них, и... уснул.
      
       Скала
      
       На следующее утро пошли на Алексеево любимое место.
       Это место мальчишки зовут Двойной спуск или Колбаса. Спуск на самом деле двойной: сперва спускаешься по тропинке, выбитой в камне, в од­ном направлении, потом в другом -- чтобы очу­титься на громадной, плоской, с большим камнем посредине скале. Колбасой же прозвали это место, очевидно, за то, что путь к скале состоит их коро­теньких, как сосиски, отрезков на одной нити.
       Большая скала -- полуостров, две другие, по­меньше, острова.
       До десяти утра на скалах нет никого.
       Алексей и Темка пришли на скалу в восемь ут­ра. Ночная волна смыла весь мусор с нее -- окур­ки, бумагу, остатки еды. В ямках, залитых свежей водой, прячутся молоденькие пугливые крабы. Мягкокорые, они боятся даже тени руки и мгно­венно исчезают в щелях.
       Море тишайшее, утро окрасило его в молоко. Волны нет, но вода колышется, поплескивает у скалы, то прибывает, то уходит, стекая с зеленой бороды, свисающей со скалы.
       Вода плотна, ленива и прозрачна. Глубоко вни­зу видно качание водорослей и стайку рыбешек, которая копошится возле дохлого краба, скинутого со скалы ночной волной.
       Серой тенью промелькнул толстоспинный, с ло­коть, лобан. Поворачивал он круто и стремитель­но.
       Темка повел за ним пальцем:
       --Леш, смотри, смотри!
       --Не догнать,-- сказал Алексей. -- У него ско­рость, как у торпеды. -- Алексей доставал из чех­ла ружье.-- Хочешь попытать счастья?
       --Не, сперва ты.
       --Ох, -- сказал Алексей, -- правильно. Год я ждал этого момента.
       Он сел и взял в руки ласты.
       --Вот этого момента, Боб. Когда я сяду на это самое место и возьму сперва ласты... окуну их в воду, чтобы легче надевались. Это целый ритуал, старина, и означает он, что я вернулся. Я снова здесь.-- Алексей надел ласты и взялся теперь за ружье. Упер ружье в живот и натянул резину.-- Не порвалась. А я боялся. А сейчас я ополосну маску...-- Повесил маску на крюк трубки и набрал в не воды. Промыл стекло. Надел. Просунул трубку под резину. Пустил из нее фонтанчик. Взял ружьё в правую руку. Потряс им в воздухе. Промычал что-то. Не вставая, боком, Алексей соскользнул со скалы и погрузился в воду.
       -- Часы!--закричал Темка. -- Часы!
       Алексей был уже под водой; он -- Темка хоро­шо его видел -- огибал скалу и уходил все глубже, а часы белели у него на руке.
       Вот он вынырнул, разорвав молочную пленку поверхности, но только затем, чтобы набрать воздуха. Опять нырнул, плеснув ластами...
       Темка лег и стал наблюдать за стайкой мальков, бороздящих поверхность воды прямо под ним. Мальков словно вел кто-то на ниточках -- так послушно они все вместе бросались из стороны в сторону.
       Над скалой нависает высокая стена желтого рваного ракушечника. Она освещена солнцем до полудня, В стене, в щелях, живут воробьи. Садясь около гнезда, они осыпают крупинки, и те, упав па твою спину, заставляют поднять голову и посмотреть вверх, где в синем высоком небе плавится маленькое слепящее солнце.
       Недалеко от скалы уходит под стену берега грот, Хлопанье воды отдается в сводах грота -- он гудит, как звонница. Солнечный свет туда не попадает, в гроте сумрачно и прохладно. Туда забираются отдыхать от всяческой суеты крупные и страшные ерши -- рыжие и ржавые, какие-то будто бы ободранные и даже заплесневевшие.
       К десяти часам скалы становятся обитаемыми. Не одной мальчишки жарят на листе жести мидий. На другой загорелые дочерна девчонки, взявшись
    за руки, втроем - вчетвером, прыгают в воду. Белый взрыв -- визг девчонок захлебывается, а потом возобновляется.
       На большой скале лежат молчаливые. Они лежат неподвижно, подолгу наблюдая за хохотушками - девчонками, глядят на мальчишек -- ловцов
    мидии и особенно -- на мальчишек-прыгунов: те забираются на, высокий выступ в стене и ныряют в бухточку между скалами ласточкой, почти в тот же миг выныривая оттого, что бухточка малень­кая...
       Лежа на скале, весь уходишь в созерцание: слышишь же только неназойливый плеск волны -- главный звук, который тебе нужен.
       Голоса и взвизги как-то не доходят до сознания. Впрочем, на этой скале почти никогда ни о чем не думаешь... и слава богу!
      
       Художник
      
       В час или два уходили домой, спасаясь от без­жалостного послеполуденного солнца. В их комна­те было всегда прохладно. К пяти часам ехали в город обедать, как Алексей и обещал Эмме. По­том шли куда потянет. На бульвар, в кино. А то и возвращались домой, на берег.
       Собор в эти часы, его фасад, был освещен за­катным солнцем, и однажды они увидели худож­ника, сидевшего на камне против собора и пере­носившего на белый лист альбома причудливую картину разрушения.
       Алексей и Темка остановились за спиной ху­дожника.'
       То, чем был сейчас собор, тоже можно было назвать архитектурой. Это была неповторимая, чу­довищная архитектура -- разрушения. Может быть, даже лучше назвать ее антиархитектурой. Она по­ражала силой и свирепостью разрушителя. Здание, казалось, обглодано чьей-то страшной железной челюстью...
       Это разрушение поражало тем, что в нескольких сотнях метров стояли новые дома, а за ними -- строящиеся, -- и целые улицы строящихся домов; да и вообще везде вокруг шло строительство, и это было естественно и понятно: созидание, -- и созна­ние уже привыкло к нему... а тут вдруг представа­ло разрушение. Оно нарушало строй мысли, соз­нание не осиливало его сразу, останавливалось пе­ред загадкой разрушения. Разрушение было непо­нятно -- как убийства, свидетелем которого ты не был и ничего не знаешь о мотивах,-- но видишь изуродованный труп. Оно заставляло думать о существовании каких-то особых в мире сил, представ­ить их -- свирепых, как стихия, но более враждебных и оттого кажущихся страшнее стихии. Эти силы были не только враждебны, они чем-то на­минали сумасшествие.
       Но было понятно, почему художник зарисовывает эту архитектуру. Такого нельзя ни придумать, пи вообразить. В ней скрывается и портрет разрушителя, и подлинный слепок с одного из дней Вой­ны.
      
       Командир деревянной батареи
      
       --Давай-ка завтра сходим на Дальнюю, -- как-то предложил Алексей,-- на мою батарею.
       -- К пушкам?-- загорелся Темка. -- Ух ты! Пошли! А пустят?
       --Должны. Старого комендора...
       Этот день был, как и все июльские дни здесь, ясный, с выцветшим безоблачным небом, с желты­ми от солнца улицами, с неподвижной листвой на деревьях бульвара. Листья были залиты сладким соком и блестели, как зеркальца.
       Глаза повсюду искали море, даже взгляд на синь освежал.
       Катер Алексей назвал морским трамваем. Он и был величиной с трамвай. Оба сели у самого порта, где скамейки (банки, сказал Алексей) были горячи от солнца. Отводы пахло мазутом.
       Катер задрожал, стал кормой отходить от пирса. Развернулся, взмутил воду и двинулся к той стороне бухты. На середине бухта открылась во всю свою глубину: широкая, вместительная, со спокойной водой, со множеством бухточек, куда не проникает волна открытой ветру воды. Корабли в бухте стояли важно, прочно-- ее хозяевами. В Глубине бухту замыкал большой, с пологими спусками, чуть лесистый холм. За холмом шла такая чуть лесистая степь. И чем больше Темка смотрел на бухту, на ее берега, на спокойную воду, на корабли, в чьи борта плескала легкая волна, на далекий, чуть лесистый холм, с которого начиналась степь, тем сильнее испытывал он желание как можно чаще видеть эту бухту.
       Отчего так -- он не знал. Может, этот ясный день показал ее такой желанной? А может, оттого, что давно уже полюбилась она людям -- ведь только увидев, они избрали ее своим домом. И Темка, глядя на нее, испытывал, наверное, то же чувство дома, защиты, что и те, кто первыми поселились здесь...
       Снова площадь, автобусы. Лестница в гору.
       --Дорога на батарею!.. Ох-хо, Темушка, -- кричал Алексей, прыгая через две ступени, -- сколько раз я по ней так вот несся!
       Темке из-за жары бежать не хотелось. -- Представляешь, Тем, я -- матрос: клеш, бес­козырка... Ох и жара.
       --Давай, Темка, чего ты там!
       Дорога на батарею белая, пыльная. Она идет то мимо тяжелых, высоких и мрачных каких-то помещений, то мимо холмов, поросших сухой колю­чей травой, обвешанной белыми ракушками, похо­жими на кувшинчики. Издали они кажутся цвета­ми. В траве бледно зеленеют раскидистые низко­рослые колючки.
       Алексей рассказывал о пушках: береговая ар­тиллерия, калибр 130, снаряд -- показывал рука­ми, какой. А нас туда пустят?-- допытывался Тем­ка.-- Я, знаешь, как хочу...
       --Пустят,-- отвечал Алексей.-- Должны пус­тить...
       Вдруг замолкал: шел, коротко взглядывая на дорогу, и Темка сразу же отставал: Алексей пере­ходил на размашистый флотский шаг.
       --Леш! -- кричал Темка. -- Ты опять зашагал! Алексей останавливался.
       --Извини, Тем, все знакомое до чертиков кру­гом, поневоле забываешься, будто с увольнения спешу.
       Дорога прошла между двух холмов с красными глинистыми скатами. Алексей опять обогнал Тем­ку.
       --Батарея!-- крикнул он, уже видя ее.
       Темка на миг остановился, отер с лица пот, вздохнул поглубже и догнал Алексея.
       На гребне высокого берега над морем были видны силуэты каких-то сооружений. Низина: зелень и две-три красные черепичные крыши. Вдоль троги, круто сворачивающей вправо, несколько старых, побитых пулями и осколками домов...
       Темка снял жокейку, и стал обмахиваться.
       --Вот она, Тем, моя батарея... Боже ты мой! Три с лишним года! Тут, знаешь, человеческая нога, кроме Военной, не ступала лет девяносто... Свиделись... Понимаешь, Тем,-- торопливо разъяснял Алексей; -- армия -- это совсем другой мир, на нашу жизнь не похожий. Там все иначе...
       --Что?-- спросил Темка, разглядывая бата­рею.
       --Батарея -- четыре пушки, а мы все -- при них. Артиллерийская прислуга -- так мы и назы­вались. Прислуга. Тревога -- и мы мчимся по косогору вверх, к ним...
       Они шли по дороге, где справа стояли побитые войной дома.
       Жары еще добавилось.
       --Такое же солнце, а мы в резиновых комплек­тах: учение, готовность номер один,-- представля­ешь?
       --Представляю.-- Темка совсем раскраснелся.
       --Вон, справа -- штаб. А вон та, далекая кры­ша -- казармы...-- Они подходили к воротам.
       --Сейчас доложу: бывший, мол, матрос, ко­мендор третьего орудия, позвольте взглянуть на родимую...
       Из ворот выехала детская коляска.
       Оба остановились, пропустили коляску, кото­рую толкала пожилая женщина, и посмотрели на спящего под положком толстого младенца. Потом молча прошли в ворота, где никто не вышел им навстречу. Никому не пришлось докладывать о том, что бывший комендор третьего орудия пришел посмотреть на свою пушку, которой он отдал три с лишним года своей жизни...
       На площадке у зданьица штаба сохло разно­цветное детское бельишко: трусики, маечки. Окна закрыли не по-военному разросшиеся кусты сире­ни. По цементной дорожке, где так молодцевато когда-то звенели флотские подковки, шлепала боевыми ножками желтоволосая девочка с куклой в ру­ках. Над ее головой висели зеленые виноградные грозди. Девочка посмотрела на пришельцев, испу­галась их и бросилась назад, клича маму.
       Мама в переднике вышла к девочке из дверей штаба, глянула на Алексея и Темку, наклонилась к дочери и стала ей говорить что-то успокоительное
       -- Вот оно что...-- сказал Алексей.
       --Пить хочется,-- сказал Темка.
       --Я знаю, где кран.
       Воинская часть заросла ласковой густой зе­ленью садовых деревьев и винограда. Все служеб­ные здания скрылись в ней. Топольки, шеренга их, раньше стройных и подтянутых заботами старшин, души не чаявших в этих строевых деревьях, раз­рослись по-разному, приобрели мешковатый граж­данский вид. Полигон был поделен на огороды.
       В курилке первой роты вырос раскидистый пер­сик. Персики были уже величиной с Темкин кулак.
       На плацу, где раньше рота строилась для смот­ров, был теперь виноградник.
       Всюду теперь была зелень, тень, мир и тишина.
       Они попили из крана, который оказался там, куда повел Алексей, -- у камбуза. Камбуз был разделен на две большие квартиры. Попили и по­шли дальше.
       У маленького огородика Алексей вдруг остано­вился.
       --Глянь, Темка,, ты только глянь!..-- Он пока­зывал на что-то среди помидорных кустов...
       --Это мина, Темка, понимаешь -- мина! Темка рыскал глазами по огороду.
       --Мина? Где мина?
       --Да вон же! Донная, скорее всего акустиче­ская мина, в ней килограммов двести тола.
       Темка разглядел наконец на огороде бочку с шаровидно-закругленным верхом.
       --Давай посмотрим?
       --А чего смотреть! Теперь это обыкновенная огородная мина для поливки помидоров. Вода-то здесь. идет не все время, вот хозяин и запасается, чтобы всегда иметь под рукой. Какой-нибудь быв­ший старшина... Слышь, Тем, он подходит к прия­телю, который еще служит, и между ними происходит следующий разговор. За точность его я ручаюсь...
       --"Як дила, Мыша?"
       --"Та, яки наши дила".
       -- "Слухай, Мыша, я у тэбэ на склади мину
       бачив".
       --"Ну так шо? Жинку пидирвать хочешь?"
       --"Сама пидирвэться. Вона, понимаешь, взрывоопасна. Мени помыдоры нэма в чого полывать".
       --"Так шо ж ты -- з мины полывать их будеш?"
       --"А що! Вона ж у тэбэ, понимаеш, без дела стоить, а у мэнэ вона будэ за резервуар... А ну скомандуй своим матросам, шоб воны до мэнэ ии пэрэкотылы..."
       Ты смотри,-- сказал Темка,-- донная мина... -- и покачал головой.
       Наверх, к пушкам, вела узкая дорожка. По обе стороны ее ползли арбузные плети, кое-где ярко желтели дыни.
       --По тревоге, знаешь, как мы на эту гору взлетали? За минуту!-- Подъем был крутой, Алек­сей шел, опустив голову.
       --А тол куда из нее девали?-- спросил Темка.
       --А черт его знает. Может, это учебная была. А может, и боевая. Взрыватели выкрутили, видел -- деревяшками дырки забиты?
       Алексей свернул вправо, на тропинку, идущую вдоль гребня.
       --Тропинка третьего орудия. Моего.
       Та же желтая колючая трава, ракушки -- кув­шинчики на ней, кузнечики. Низенькое и узловатое деревце абрикоса. Трава трещит под ногами, как в костре. Темка идет, не поднимая головы, он ус­тал, жара его разморила.
       --Вот она, Темуш!-- услышал он громкий Алексеев голос. -- Вот она, моя пушка!
       Темка поднял голову. Старая, с трещинами, бе­тонная стена; ржавая железная дверь, засыпанная до половины землей, узенькая лестница наверх.
       Наверху -- круглый цементный бассейн, стенка которого разрисована облупившимися силуэтами вражеских самолетов. Со дна бассейна торчат ржавые толстые болты. На болтах раньше покои­лось основание пушки.
       --Артиллерийский дворик.
       Ветер носит по дну дворика сухие стебли трав, завихряет пыль.
       Солнце жжет немилосердно.
       За двориком обрыв к морю. Мелкие волны на нем кажутся застывшими.
       Алексей прыгает на цементное дно дворика.
       Присаживается, хватается за какой-то вообра­жаемый штурвал и начинает крутить его влево, по­том вправо. Кричит':
       --Левый горизонтальный наводчик к бою го­тов!
       Потом, другим голосом:
       --Правый вертикальный наводчик к бою го­тов!
       И еще, третьим:
       --Снарядный к бою готов!
       --Зарядный к бою готов!
       --Прибойничный к бою готов!
       И, подводя итог докладам:
       --Третье орудие к бою готово!- Крутит штурвальчик.
       --Пли!
       Нажимает вытянутой ногой педаль, вздрагива­ет от воображаемого выстрела, садится и огляды­вается на Темку. Темка сидит, свесив ноги во дво­рик.
       --Понял?
       --Понял, -- отвечает Темка. -- Ты сколько раз стрелял?
       -- Раз двадцать.
       --Здорово. А где сейчас пушка?
       --Кому она нужна, Тем! Ракеты теперь! Нету больше наших пушек. -- Одним махом он запры­гивает наверх.
       Моря так много видно, что оно кажется частью твердого, сверкающего синего шара; волны на нем застыли, окаменели. Рыжий глинистый берег спра­ва постепенно превращается в дым.
       Алексей и Темка идут по брустверу вдоль быв­шей батареи.
       Ржавый броневой колпак на бывшем НП похож на рыжую кепку, какие носили в 30-х годах, метровая- щель заросла травой.
       Батарея размещалась над могучими, еще нахимовских времен, приземистыми казематами, врытыми в гребень берега. На метровой толщины стенах сохранились надписи последней войны: "Наше дело правое, мы победим!", "Смерть немецким захватчикам!" и последующие: "Химсклад", "Склад N 1" и стрелы, всевозможные знаки.
       Стены скрыл бурьян, в трещинах, заполненных сыпавшейся землей, растет трава. Молчание, запустение.
       -- Вот она какая теперь, моя батарея,-- вздыхает Алексей.
       --Жалко, -- говорит нужное слово Темка. Батарею и вправду жалко. Оказывается, толстые стены нуждаются в человеке. Нет его рядом -- и треснули стены старых бастионов, покосились, поползли вниз, земля стала накрывать их. Даже в войну выстояли они, а вот ушел хозяин, земля стала накрывать их.
       В первые дни после ликвидации батареи на территорию ее, ранее запретную зону, повалил окрестный народ. Кто-то разрисовал удивительно однообразными пакостными рисунками внутренние стены строгих армейских помещений; поотрывали, повыломали двери и окна, загадили полы. Потом любопытство прошло, на оскверненной батарее почти перестали бывать, оставив ее редким туристам, чаще всего парам.
       И снова стали царить на старой батарее, расположенной на гребне высокого берега над морем, солнце, выжигающее травы, и ветер, то несущий запах моря, то пахнущий широкой плоской степью или садами.
       ...Однажды ночью можно было услышать, как, отрешав, разорвалась вдруг крепкая стена, как осела она, как посыпалась земля, спеша заполнить образовавшуюся трещину. Земля сыпалась сверху, наращивая у покосившейся стены горку; на горке быстро взошел бурьян...
       --Вот здесь стояло второе орудие...-- Такой же раскаленный солнцем пустой дворик, по дну которого, меж толстых ржавых болтов, ветер гоняет сухую траву.
       --А вон и первое...
       --Леш, смотри, а это что?
       Силуэты "летающих крепостей" на стенках дво­рика подновлены краской. Она блестит на солнце.
       --Черт!.. Кто это? Ничего не пойму...
       Оба спрыгнули во дворик. Алексей потрогал краску на самолетах.
       --Свежая...
       --А вдруг здесь снова батарея будет?-- пред­положил Темка.
       Сзади раздался чей-то предупредительный ка­шель. Алексей и Темка обернулись. В дверях ка­менной будки наблюдательного пункта стоял ста­рик. Он зачем-то застегивал тугой ворот рубашки на коричневой морщинистой шее. На голове стари­ка была "мичманка".
       --Старшина!-- вскричал Алексей. -- Старши­на! -- Вспрыгнул на бруствер и кинулся к стари­ку.-- Здравия желаю, старшина!
       Старшина вытянул руку, откашлялся и ответил осторожно:
       -- Здравия желаем.-- Он не знал, каким обра­зом был знаком с этим парнем и кто он, этот па­рень, сейчас.
       --Это же мой старшина!-- кричал Темке Алек­сей.-- Вот так встреча! Мой старшина, Тем, он мне наряды вне очереди давал! -- про наряды Алексей кричал, будто это были награды.
       Темка немного удивился Алексееву восторгу: ну старшина так старшина -- что ж тут такого! Он подошел, разглядывая бывшего старшину.
       --Сынок? -- осторожно осведомился старши­на.
       --Друг.
       Старшина представился и Темке:
       - Стасовський, -- и помедлив, добавил: -- Ми­хаил Пантелеевич, причем "Михаил" прозвучало "Мыхаил", и Темка вспомнил, как Алексей изобра­жал разговор двух старшин.
       --Что ж наряды, -- сказал Темке старшина,-- без нарядов на службе нельзя.
       Рука у старшины была большая, сухая, со скользящей отполированной кожей. Вокруг глаз лучились неулыбчивые морщины, а светлые глаза были какие-то неуверенные и настороженные.
       --Вот, пняете (так старшина произносил сло­во "понимаете"), день свободный выдался, я и...-- он показал рукой на дворик,-- решил внукам помочь -- Говорил он почему-то извиняющимся тоном. -- Оны, пняете, в войну играють, так им все должно быть как положено, ну я и подновыв.-- Старшина все больше переходил на близкий ему язык.-- Нэхай стриляють,-- сказал он разрешающим голосом,-- воны ж диты...
       Внуки, два белоголовых пацана, один чуть вы­ше другого, стояли чуть поодаль, насуплено по­глядывая на незнакомцев, прервавших их игру. На груди у них висели деревянные, искусно сделанные автоматы.
       -- Деда,-- позвал было меньший. Старшина отмахнулся:
       --Та пидождить вы трохы,-- закричал он,-- сюды ж до мэнэ, пняете, прийшлы!
       --Деда!-- строго сказал тогда старший, вовсе уж недружелюбно глянув на Алексея и Темку. Он решил выдать прямое участие деда в их игре:--Деда, там же корабли противника подходят, ба­тарея стрелять должна...
       Алексей рассмеялся.
       --Все правильно, старшина! Когда противник на подходе, нечего с гостями тары-бары разводить. Вы командуйте, мы подождем.
       -- Та якый там противник, -- старшина тоже заулыбался, -- им абы противник... -- Он поправил фуражку, построжел лицом и скрылся в наблюда­тельном пункте. Вдруг оттуда вынесся тонкий и дребезжащий голос: -- Батарея-а-а-а! К бо-о-ою-уу-у!
       Пацаны засуетились. Они вытащили из кустов спрятанную из-за пришельцев деревянную треногу с подвижным стволом и поставили ее посреди бол­тов.
       --Центральная наводка-а-а!-- пел из будки старшина.-- По кораблям противника-а-а!
       Алексей прыснул.
       --Знаешь, как его на батарее звали? Карузо! Только что вспомнил -- Карузо!
       Ствол пришел в движение.
       --Пли! -- рявкнул старшина.
       --Бам!-- сказал старший пацан.
       --Пли!
       --Бам!-- сказал младший.
       --Пли!
       -- Бам!-- сказали пацаны вместе. В обрыв ле­тели комья земли.
       -- Отбо-о-ой! -- прокричал старшина и вышел из будки. На "мичманке" была пыль.
       --У сих потопылы,-- доложил он Алексею и Темке. Пацаны отряхивали руки.-- Благодарю за службу!-- крикнул он им.
       --Ура-а-а!-- не по-уставному, но дружно ответили пацаны.
       -- Отдыхайте,-- скомандовал старшина. -- Пе­рекур.-- Пацаны пошли к обрыву посмотреть на горящие и тонущие корабли противника.
       --Отака у мэнэ сичас служба,-- старшина при­сел рядом с гостями.-- Прысталы: давай та да­вай-- ты ж военный...-- Старшина все будто стес­нялся участия своего в игре и все объяснял, поче­му он вынужден был уступить внукам, и Алексею и Темке стало неловко оттого, что они нарушили такое хорошее их уединение на старой батарее над обрывом.
       Старшина вдруг вздохнул:
       --- Видели, что с батареей стало? Зьидае ии земля. Уж на что, пняете, крепкие булы стены, сто лет стояли, а тут, пняете, за пять лет в полну негодность пришли. Нема рядом человека, вот все и рушится!-- старшина шлепнул ладонью по цементу.-- Нема, и все в полную, пняете, негод­ность приходит!-- с горечью заключил он.
       Помолчали, согласившись со старшиной, огляды­вая потрескавшийся цемент дворика, облупившиеся стены КП и все заросшее высоким бурьяном хо­зяйство бывшей батареи.
       --А вы, извиняюсь, в каком году демобилизо­вались?-- спросил старшина.
       --В семьдесят шестом. Неужели вы не помни­те меня, старшина?
       --Та помню, як не помнить,-- быстро ответил старшина. Он, конечно, не помнил.-- Тогда она совсем крепкая была, батарея, полковник Ушаков был тогда командиром части. А вы в якому звании служили?
       --Звание мое...-- Алексей оглянулся на Тем­ку,-- звание мое, старшина, было -- матрос. Ах, как жаль, что вы меня не помните! Я-то вас на всю жизнь запомнил. Он меня, Тем, как Сидорову козу гонял, как не запомнить!
       Оба захохотали: Алексей -- как-то победно поглядывая на старшину, оттого, вероятно, что вот, освободившись от армейских условностей, они могут смеяться, хлопая друг друга по плечу; от­того, что грозный, всесильный прежде и крикли­вый старшина сидит рядом, смущенный, застигну­тый врасплох за детской игрой в войну. Он не знает даже, как обращаться к бывшему своему подчиненному, которого он так и не узнал... Стар­шина вежливо подхохатывал, держа руки на коле­нях.
       --Ничего, сынок,-- на всякий случай сказал он, расстегивая пуговицу на вороте, -- он матрос, в общем-то, дисциплинированный был. А что я, как они выразились, их гонял, так то ж батарея, пушки. Воны ж металл... положено!
       --Конечно, положено, чего там,-- успокоил его Алексей.-- Ладно, старшина, нам пора. Рад был вас увидеть.-- Алексей поднялся.-- Желаю здо­ровья!
       --И вам желаю,-- с видимым облегчением сказал старшина и тоже встал.-- Извинить, если что...-- Он подал руку Алексею и Темке -- одина­ково. ---Заходите, как опять приедете.
       --Зайдем, -- пообещал Алексей.-- Красиво, оказывается, здесь. Я тогда и не замечал, что кра­сиво тут.-- Алексей усмехнулся, заметив свое на­блюдение.-- Красиво... Ладно, счастливо оставать­ся.
       --Счастливо отдыхать,-- ответил бывший стар­шина,-- счастливо.
       Тотчас, как только Алексей и Темка отошли, из-под обрыва появились пацаны с автоматами на груди. Они подошли к деду, встали по бокам и, как и он, стали смотреть вслед уходящим.
       -- Командир старой батареи, смотри, Темка!-- и Алексей помахал рукой старшине.
       -- Вижу,-- ответил Темка. А жалко его, да?-- сказал он спустя немного времени.-- Мне жалко!
      
       На берегу
      
       По отлогим местам высокого обрывистого бере­га под батареей были протоптаны тропинки. Тро­пинки сильно змеились в поисках отлогости и поэтому спускаться надо было долго. На крутизне, где тропинка шла ступеньками, приходилось хва­таться за траву.
       --А почему тебе старшину-то жалко?-- допы­тывался Алексей.
       --Жалко, -- ответствовал Темка, присажива­ясь отдохнуть,-- жалко и все.
       --Вздул бы он тебя разик, как меня когда-то,-- внушал Алексей, -- не было б тогда жалко.
       --Вздул,-- задумывался Темка.-- А может, ты виноват был?
       --Виноват... Матрос всегда виноват, а старши­на всегда прав -- это ты знаешь? На своей шкуре это испытал хоть раз?
       --Ну, не испытал.
       --Сейчас он мягкий, а надень на него пого­ны, вызовет тебя, как гаркнет: "Матрос Зайцев, що вы мне басни розказуетэ? Дэ вы булы? И нэ увиливайтэ мне од ответа!"
       --А где я был?-- заинтересовался Темка.
       --Где?! В самоволке -- где!
       --А что мне в самоволке делать!-- упирался Темка.
       --Ха! Нечего делать в самоволке! Ну, ты даешь, Темка!-- Алексей даже сел от такого Темкиного ответа.-- А если она тебя ждет, а старшина не пускает в увольнение? "Вы, матрос Зайцев, увольнения нэ заслужылы -- будэтэ сыдиты у казарми!"
       --Кто она?-- спросил Темка.
       --Как это кто! Девушка!
       --Нужна она мне!
       Разговор зашел в тупик: девушка Темке дей­ствительно не нужна, и в самоволку ему идти не­зачем. Старшина его не отругает, и обижаться на него будет нечего. А раз обиды нет, то постаревше­го старшину не у дел, старшину, играющего в вой­ну, можно и пожалеть...
       --Жалко ему,-- продолжал все же ворчать Алек­сей.-- Вот поставил бы он тебя по стойке смирно...
       К этому времени оба стояли над неширокой, метра три, галечной полосой берега. Галька зава­лена темными грудами свалявшихся водорослей; от них остро пахнет рыбой, йодом и гнилью. Полоса гальки далеко тянется влево и вправо, потом и там и там скрывается за поворотом берега.
       На берегу никогошеньки. Тишина и солнце. Да тихое позванивание прибоя меж камней.
       --Гризоль!-- сердитым еще голосом сообщил Алексей.
       Море выбрасывает на этот берег всякую всячи­ну, которую теряют проходящие мимо корабли. Здесь можно найти пропитанную нефтью прессо­ванную пробку, перегоревшие лампы и радиолам­пы, смытую волной швабру, а то и бескозырку, ржавые консервные банки, которые катало по дну долгое время, толстую резину корабельного же происхождения... Можно отыскать кусок дерева, источенный вдоль и поперек морским, червем. Дре­весина его чиста, свежа, бела -- она промыта мо­рем и высушена солнцем.
       --Леш, а вон то что?
       Это был парусиновый пробковый матрац. Один угол у него рваный, и из него в воду высыпалась пробковая крошка. Матрац, видно, смыло за борт сильной волной, и он долго плавал по морю, пока его не прибило к берегу.
       Среди гальки нашлось песчаное местечко. Раз­делись, улеглись; Темка на матрац, Алексей на пе­сок.
       --Вот и кайф,-- сказал немного погодя Алек­сей.
       --Рассакажи подробнее,-- откликнулся Темка.
       --Кайф?.. Это... отпуск. Солнце. Песок. При­бой. Ни одного "надо": В смысле: надо то, надо это, надо туда, надо сюда... Явись оно сейчас -- пиши пропало.--Алексей сел, нашел плоскую галечку и швырнул ее в море.--Это швырять в во­ду камешки. Видеть вон того краба. Щуриться на солнце. Хотеть окунуться и быть не в силах дойти до воды... Нравится?
       --Ничего,-- сдержанно одобрил Темка.
       Алексей все сидел и швырял камешки. Он це­лился в краба, который вылез погреться на камень. Плоская галечка, попадая в камень, высоко отска­кивала--краб прятался в воду и через некоторое время снова забирался на камень. На спине его сверкал солнечный блик.
       Алексей набрал одинаковых камней и все их, один за другим, прицельно бросил в краба.
       --А в прошлый раз, когда я был здесь один,-- слышь, Тем? -- я его не почувствовал. Знаешь по­чему?
       Темка не ответил.
       --Потому что мне, оказывается, некому было об этом сказать. Вот какая произошла штука.-- Алексей обернулся.
       Темка спал. Алексей поднял еще одну гальку и швырнул в краба. Галька стукнулась о камень, лихо скакнула вверх. Булькнула -- Алексей при­слушался. Похоже было, что вода склюнула, а вер­нее, сглотнула камешек -- с таким живым, энер­гичным звуком исчез он в ней. Алексей подумал, что вода даже вытянула губы, схватывая камень. Он посмотрел на спящего Темку.
       --И оказалось,-- пробормотал он, --. что на Гризоле нечего делать одному...
       Краб спрятался в воду и больше не показывал­ся. Алексей встал, потянулся. Пора было в воду.
       Вода у берега была совсем теплая, а дальше она становилась прохладнее с каждым шагом. Из-под ног на глубину сигали мелкие бычки.
       Зайдя в воду по грудь, Алексей остановился. Опустил в море лицо, почувствовав сперва парной и острый его запах, а потом ощутил прохладную непускающую упругость воды.
       В воде Алексей открыл глаза. Чуть-чуть пока­чивались зеленые водоросли, касаясь его ступни, калейдоскопически мелькали по дну солнечные блики.
       Алексей оттолкнулся ото дна и поплыл. Под ним был песок. На песке его тень, изломанная дви­жением воды, была похожа на птицу. Там и сям жемчужно светились обломки ракушек. Вода те­перь отдавала резкой свежестью моря и тем не­повторимым вкусом и запахом соли, Которые всегда вызывали у Алексея чувство ликования от встре­чи с морем.
       --Темка! -- закричал он, подняв голову, -- Боб! Кончай спать! Иди сюда!
       Темка приподнял голову, осмотрелся. Увидел Алексея, сел, готовый опять свалиться на песок.
       --Время искать сокровища, Боб! -- ликующе орал Алексей. -- Давай сюда, давай, давай!
       Темка неохотно встал, пошел к воде, долго стоял перед тем, как сделать шаг...
       Ступил раз, другой и вот уже плывет, подняв лицо над водой. Темка боится открывать глаза в -воде. Однажды он глянул было вниз, но испугал­ся бородатой скалы, быстрых рыб, боком убегаю­щего краба. Он словно попал в чужую квартиру и, пролепетав "извините", поскорее захлопнул дверь.
      
       Морской бой
      
       Теперь уже оба кидали камешки в воду -- там, на усиливающейся волне качался деревянный бру­сок. Волна гнала его к берегу.
       Когда он причалил, Алексей воткнул в брусок мачту, на мачту он насадил бумажный парус, про­сто так, для красоты...
       -- Побросать камни полезно по трем причи­нам,-- объяснил он Темке.-- Во-первых, физкуль­тура, во-вторых, глазомер, в-третьих, знаешь как отвлекает...-- От чего отвлекает кидание камней в воду, Алексей объяснять не стал. Только сказал, что оно -- любимое занятие береговых моряков, которых не пустили в увольнение.
       Корабль первым потопил Алексей. Глазомер у него оказался просто превосходный.
       --Понял, как надо? -- кричал он из воды, по­казывая сломанную мачту.-- Вот как!
       Пока Алексей искал новую мачту, Темка нашел еще один брусок. Алексей увидел деревянный мат­росский шлепанец -- лучшего корабля нельзя бы­ло придумать. На волнах " закачались три враже­ских парусника. Они были в каких-то трех кабель­товых от берега.
       --Огонь! -- скомандовал Алексей. -- Батарея, огонь!
       Ветер подул сильнее, паруса напряглись, кораб­ли устремились к берегу.
       --Огонь! -- орал Алексей. -- Огонь!
       Потом к их берегу подошла эскадра из десяти кораблей с парусами из обрывков старой матрос­ской простыни. Ее возглавлял деревянный шлепа­нец. Перевернуть его было невозможно даже пря­мым попаданием.
       Вытащили эскадру на берег: негоже было позво­лять прибою бить корабли о камни. Расставили их на большущем камне -- сушиться.
       Обсохли сами, поговорили о том .о сем, незна­чащем, глянули на часы -- ух ты! -- шестой уже. А есть как хочется!
       И стали одеваться. Надели горячие от солнца рубашки и брюки, влезли в нагретые босоножки. Сразу стало жарко, потому что кожа была раска­лена докрасна. Перед тем как двинуться в обрат­ный путь, посмотрели на камень, уставленный раз­номастной эскадрой с флагманом-шлепанцем. Пару­са уже высохли, и ветер теребил их.
       --Пошли? -- спросил Алексей со вздохом.
       --Пошли, -- вздохнул Темка и сперва посмот­рел и направо, и налево, и еще раз на камень, а потом лишь двинулся вслед за Алексеем, уже взбиравшимся по ступенькам вверх.
       Поднявшись на уступ, оба постояли еще немно­го, прощаясь с берегом.
       ...Может быть, и не обязательно нырять за со­кровищами, возможно, не все сокровища находят­ся на морском дне или глубоко под землей...
      
       Виват, капитан!
      
       Алексей Темке казался... Нет, не так сразу. Скажем еще несколько слов о Темке. Жил он вдали от мамы, с бабушкой, которой почти не знал (с ней не пофордыбачишь, в смысле, не покапризничаешь). Друзей пока не завел, и был по этим причинам (еще и по характеру) пацаном осмотрительным, слегка недоверчивым, так просто ни на контакт, ни на дружбу не идущим. Если короче - был сам по себе. Это не так уж хорошо: пооткровенничать не с кем. Некому позвонить. Не по ком соскучиться. Некому обрадоваться, увидев издалека. Некому, как сказал один поэт, по-настоящему руку пожать. Не с кем, некому, не по ком - вот формула одиночества.
       Ему бы обрадоваться Алексею, выбравшему его в приятели, но Алексей, еще один чужой взрослый, показался Темке человеком не то что странным, а странноватым: тут и его пираты, тут и обожествление обыкновенного крымского полуострова, а к скале он относился, как мусульманин к молитвенному камню. Это, честно говоря, и отдаляло его от старшего, и волей-неволей заставляло к нему искоса приглядываться - не слишком ли много чудит? И как ему, Артему, к чудачествам относиться?
       Может быть, у него, проведшего год в журналистской беготне и суете, вошедших, что называется, в кровь и плоть, - Темка был знаком с ними по маме, которая и минуты не могла усидеть на месте, даже если была дома, наверно, у него начиналась здесь совсем другая пора, другое время. Даже часы его, наверно, замедляли ход. Назвать эту пору просто отпуском - мало, здесь было что-то еще, чему Темка не мог придумать названия.
       Он-то здесь, как дома... А для Темки подводный мир, который он видел со Скалы, были камни и камнищи, обросшие зелеными шевелящимися, по-киношному страшными космами. Камни - а за ними сизая, как пропасть, покрытая туманом, глубина...
       В прозрачной воде недалеко от него плавали медузы, похожие на старомодный бабушкин абажюр. Иногда ходили возле Скалы стаи мельчайших, с выпученными цветными глазами рыбешек; а вот серой тенью, резко поворачивая, промелькнула крупная рыба, которую Алексей называл лобаном. Чем сильнее пригревало солнце, тем чаще на Скалу вылезали погреться маленькие мягкокорые крабы, но стоило взмахнуть рукой, как они боком-боком убегали по камню вниз. Иногда же показывался и крупный краб - сначала страшнючая зубастая клешня, способная перекусить палец, - ну-ка, кто хочет попробовать? - потом другая и вот он весь повис на остром краешке камня, оглядывая Скалу, которая и для него была желанным местом, оглядывая ее подвижными, на ножках, глазами. Вот останавливает их - прямо вражеская стереотруба, видимая в бинокль, - на Темке...
       Возвращался Алексей, как правило, с ершом на гарпуне. Темка снимал его и отпускал в ямку на Скале, наполненную водой. Там он некоторое время бился, разбрыгивая воду, потом затихал, выпустив иголки на спине. Когда ершей набиралось 4-5 - будущая уха - Алексей забирался на Скалу, снимал охотничье снаряжение. Предлагал его Темке. Но тот соглашался только на ласты. Как и Алексей, соскальзывал в воду и плавал - недалеко от Скалы. Моря Темка, а особенно его подводного мира, пока что побаивался.
       Такие пошли дни - под ярким солнцем, в ласковой июньской воде залива, и этот был похож на вчерашний, и не был он скучен, потому что когда вокруг Скалы собирался мальчишечий и девчоночий местный народ, не смотреть на него было просто нельзя. На худеньких загорелых девчонок, что, взявшись втроем-вчетвером-впятером за руки, прыгают с соседней скалы в воду - взрыв брызг, визга и хохота! На мальчишек, которые успевают в коротком полете изобразить "ласточку", а потом гвоздем входят в воду, - у Темки захватывало дух от зависти.
       А вот ветерок доносил до Темки вместе с дымом острый, ни с чем не сравнимый запах не виданного в Москве яства - это мальчишки, ныряя, приносили со скал, окружавших ихнюю, пригоршни крупных черных мидий, на их скале уже горели костерки, устроенные между двумя или тремя камнями, накрытыми куском ржавой жести. Мидий укладывали на жесть, побыв над огнем, они раскрывались, и едоки щепочками выковыривали полужаренного, полусырого моллюска...
      
       Нежданные гости
      
       Мы уже говорили, что спуск на Скалу был сложный - с камня на камень, с камня на камень, после нужно было переместиться через глубокую расщелину, схватившись за обглаженный многии руками выступ... Так, трудно, с сумками в руках, и приближались к Скале две девушки в купальниках и одетый в рубашку навыпуск и брюки парень. Парень, видимо, здесь впервые: спускался последним, был в движениях неуверен, да и хлипок для силовых упражнений. Последнее препятствие здесь - слезть с каменной "полки" на саму Скалу - до нее оттуда было больше метра. Тут-то первая девушка и остановилась - не знала, как слезть. Алексей увидел заминку, встал, подошел к "полке", вытянул к девушке руки - Темка наблюдал и за этим, - та рукам мускулистого молодца доверилась и в секунду оказалась вниз.у Сказала спасибо, помогла спуститься подруге, их спутник сполз с "полки" сам, обдирая о ракушечник незагорелый тощий живот в задравшейся рубашке.
       Вот вроде бы и весь эпизод. Ничего особенного в нем нет: крепкий парень помог худенькой девушке спуститься на Скалу. Перенес, бережно приземлил... пустяк!
       Весь, да не весь. Как часто и бывает, он оказался первым звёнышком длинной-длинной цепочки, в котором... Темка стал чуть не главным героем.
       Первое, что заметил Темка, было то, что девушка чаще, чем полагается для незнакомых людей, поглядывает на Алексея. Она искупалась, сидела, худенькая, под солнцем и дрожала - видать, это были первые дни ее морских купаний. Алексей предложил ей свою рубашку, она с благодарностью накрыла ею плечи. Согрелась, спросила, почему ныряльщики надевают на лицо маску. "В ней под водой видно, как на суше". Она загорелась, попросила маску. Алексей сузил ремешок, она надела, спустилась в воду, держась за Скалу руками, глянула вниз через стекло. Ой, как интересно! Действительно, видно, как на суше! А как дышать через трубку? Очень просто. Здесь загубник... Девушка попробовала и трубку. У нее получилось со второго раза, а Темка трубки до сих пор боялся.
       -Потрясающе! - Маска, как у опытного ныряльщика, была уже на ее лбу, а глаза устремлены на Алексея. - Я и не подозревала, что увижу такое! Я сейчас чуть поплаваю, посмотрю еще. Вы мне поможете, если что?..
       -Я буду плавать рядом...
       Темка, забытый и одинокий, сидел в сторонке и злился. Измена! Измена! Черт принес этих троих! Как хорошо было без них! А Алексей! Гризоль, Гризоль, пираты - а сам... Ну и не надо. Я тоже... Но чем он ответит на измену, Темка пока не знал, он сидел сгорбившись, смотрел на синюю воду залива и не видел ее. Зато слышал голоса двоих рядом.
       -Там на боку камня, у самого дна сидит такой большущий краб! Страшный, прямо ужас!.
       -Их нужно хватать сверху, за края панциря, пока он не встал на дыбы...
       -Меня зовут Лера. А вас?
       -Алексей. Леша...
       -Ой, ну и рыбища!
       -Лобан. Кефаль...
       -А дальше такая глубина! Сизая, непрозрачная. Как обрыв.
       -Плывите ко мне. - Алексей протягивал руку.
       Темка встал. Старший заметил.
       -Что, Тём?
       - Домой хочу. Обедать пора.
       -Может, еще немного?
       -Я могу один дойти.
       Минутная заминка. Лера плавала возле Скалы, опустив лицо в маске в воду. На поверхности были только ее макушка, выпуклая часть цветастого купальника и бултыхающие розовые пяточки.
       -Ты поднимайся, я тебя догоню.
       Алексей догнал Темку у самых ворот.
       -Такой хороший день, а ты вдруг - домой. В нашу каморку.
       -Я есть хочу.
       -Дуешься?
       -Ничего я не дуюсь.
       -Такой день... - Алексей даже оглянулся. - Ну ладно, пойдем обедать.
      
       Вил-Виля
      
       Столовая называлась "Диетической", наверно, потому, что калорий там подавали крайне мало: вместо мяса - кости, жилы и несъедобный жир, комковатое, с просинью, как у медузы, картофельное пюре на воде и т. д., после обеда в этой столовой Алексей прилег отдохнуть, а Темка остался во дворе.Там стояла деревянная скамейка, на которую иногда присаживалась запыхавшаяся от домашней беготни тетя Маруся. Присаживалась ненадолго - вдруг вспоминала о чем-то, еще несделанном, вскакивала и, кляня себя на ходу за дырявую память, неслась в дом или в сарай.
       Откуда-то пришел Виля, направился было к себе, но передумал и подсел к Темке.
       -Как тебе у нас?
       -На море классно.
       -Вы где купаетесь?
       -Там скала справа, внизу.
       -А-а, Двойной спуск. Знаю. Там всегда ершей бьют.
       -Я видел лобанов - их тоже стреляют?
       -Только не из вашего ружья. Ваше только на ершей. Лобанов можно из пневматического бить, из-за скалы. Набрал воздуха, притаился - и раз! Ты на сколько минут ныряешь?
       -Я? - Темка замялся. Он пока ни на сколько не нырял. - Ну...
       -Я почти на три минуты. Мы с пацанами время засекали - три минуты! Почти. Один раз такого лобана домой притащил - бабка чуть не час чистила. А уха!.. Ты что вечером делаешь?
       -Пока не знаю.
       -Могу тебя с собой взять. Это парень брат твой?
       -Нет. Он с мамой в одной газете работает.
       -А ты сам откуда?
       -Из Москвы.
       -В прошлом году у нас тоже из Москвы были. Трое: он, она и девчонка. Он, правда, без ружья, но ласты здесь купил. Очкарик. Худой, как скелет. А бледный! Как бумага. Каждый день обгорал. Ну так что - взять тебя с собой?
       -Пока не знаю. А вы куда ходите?
       -У нас компа. Мы на "тыще одной" сидим.
       -Что за "тыща"?
       -Захочешь - узнаешь. Клёвая игра. Спроси у своего журналиста, может, он тебя отпустит. Только про "тыщу" не говори. Понял? Cкажешь, познакомиться, мол, с ребятами. Чего тебе с ним.
       "Чего тебе с ним" застряло в ушах.
       С этими-то словами Виля и ушел к себе. Неторопливо, враскачку, задев плечом косяк.
      
       Как в море корабли...
      
       К вечеру Алексей начал ходить вокруг Темки кругами. Что-то хотел сказать-спросить, но всё не решался. "Кругами" - это неточно произнесено . Алексей выходил, смотрел на Темку, сидящего на скамейке, ждал от него не то слова, не то знака: мол, всё в порядке, мол, ничего не случилось. Сметливый Темка заметил, конечно, Алексеевы вопрошающие взгляды на себе, но ни слова не говорил, ни знака не подавал. Он, наоборот, замирал, когда Алексей выходил, и глядел прямо перед собой. Мол, не так уж всё в порядке. А сам, конечно, следил за "кругами" старшего. И скамейки упрямо не оставлял, хотя она ему давно осточертела.
       Ситуацию помог разрешить Виля. Он вышел из своей комнаты одновременно на этот раз с Алексеем. И спросил с порога:
       -Ну так как?
       Темка глянул на Алексея. Алексей - на Вилю.
       -Ты что ему предлагаешь?
       -Чего ему здесь торчать. Скукота. Возьму его к ребятам.
       -А-а... - но не сказал того, что хотел спросить. - Всё же нашел приемлемую форму вопроса: -- Во что-то играете?
       Виля был сплошная независимость, а для взрослых - непробиваемость.
       -Да так... Когда играем, а когда разговариваем.
       -Во... Ну, ладно. Ты как, Темуш?
       Темка встал.
       -Пойду с ним.
       -Э-э... Я тоже отлучусь, Тём. (Тут Темка окончательно понял назначение "кругов", и насчет "отлучусь", значит, правильно догадывался). Ты это... - Алексей запинался, - с ребятами побудь и домой. Я тоже скоро буду. Ну, я не беспокоюсь. Виля у нас парень надежный, - польстил на всякий случай. - А, Виля?
       -Надежный, надежный, - буркнул тот. - Мы его манной кашкой станем кормить.
       Темка переводил глаза с одного на другого и помалкивал. Но "манная кашка" придала ему силы.
       --Отлучайся, - сказал он не без доли яда в голосе. - Я тоже отлучусь.
       --Так слышь, Тём, я скоро буду, - еще раз пообещал старший и скрылся в комнате.
       Алексей, хотя ситуация и разрешилась, выглядел на крыльце неважно. В их с Темкой отношениях, которые он сам и задал и наладил (одни пираты чего стоили!) , появилась трещинка - как течь в борту судна. И имя этой трещинки, было ясно как день, --Лера. Случайная девчонка в крохотном купальнике, возникшая вдруг на высоком камне. Куда же еще мог пойти вечером Алексей, как не на встречу с ней! Измена дружбе, вот как это еще называется, измена!
       --Пошли? - решительно сказал Темка Виле. Тот кивнул, запер дверь, оба покинули двор и направились по мостовой в сторону от музея. А минут через пятнадцать из комнаты вышел Алексей и, глянув туда- сюда, пошагал в обратную сторону - к музею. Он был в свежей рубашке и непляжных, захваченных на всякий пожарный, брюках.
       По дороге новые приятели выяснили, что оба учились в шестом, но Виля получил переэкзаменовки по алгебре и русскому, он, конечно, сдаст, - ты что! (так он приговаривал чуть ли не через каждые три слова) -- надо будет чуть посидеть, но времени на это пока -- ты что! --нет: лето ведь! Ребята здесь классные, -- ты что! -- чего захотят, то и сделают, сам увидишь, компа у нас еще с тетвертого класса, - ты что! -- хата у Босика свободная, так что...
       --Так в какую "тысячу одну" вы играете? - решил уточнить игру Темка.
       --Ты, значит, ее не знаешь? Это тебе не "очко"!
       --В "очко" я играл... немного.
       --А что такое марьяж слыхал? Прикуп? Взятка?
       --Нет...
       --Научим!
       Жить становилось интереснее. Марьяж, прикуп, взятка - это, наверно, не пальба галькой по деревянному шлепанцу с бумажным парусом!
      
       Тысяча одно
      
       --Во, пацаны, Москву привел, - объявил Виля, чуть они вошли в коридор, где стояли двое, примерно Темкиного возраста ребят. - Заскучал, где бы, говорит, ему развлечься.
       Темка хотел было уже возразить насчет того, что он ничего такого не говорил, как высокий чернявый пацан, внимательно его оглядывающий, протянул руку и сказал:
       -Жека. - Он наверняка был чуть старше остальных и старшим в компании.
       --Пиндос - так и зови, - сказал второй встречающий гостя, стриженный наголо, небольщого роста и полноватый. - Такая у меня кликуха. А вообще - Витька.
       Разговор в точности повторил тот, что был во дворе с Вилей "Как тебе у нас?". "Москва еще стоит?". "Где купаетесь?". "С кем приехал?". "Так ты, говорят, скучаешь?". "Ладно...".
       --А мы, братиша, местные люди, - подвел итог знакомству Жека. - В Москве еще не бывали, но кое-что видели. За один вечер не расскажешь. Нащ город хоть и не Москва, но тоже кое-чего стоит...
       --В "тыщу" лучше всего вчетвером играть, - перебил Жеку Виля. - У нас четвертый был, да уехал с родоками. Сейчас мы тебе устроим урок алгебры, ты что! Жека у нас старый препод - начинай урок.
       --Значит, так, - сказал, садясь за круглый стол в гостиной,накрытый круглой же скатертью, Жека. - Раздаем карты... Три в прикупе... Марьяж - папа и мама одной масти... Туз - 11 очков, "десятка" - десять, коля - 4, мама - 3... Cечёшь? Валет - два.
       --Секу, - ответил Темка.
       --Цена всех карт - 120. А червовый марьяж - 100, бубновый - 80...
       "Почище алгебры...", подумал Темка.
      
       На берегу
      
       --Светка - моя подруга, Костик - брат. Светка мне уши прожужжала про это место - поехали да поехали! Вот и приехали...
       --Ну и как?
       --Что-то особое всё время чувствуется, а что именно, не пойму. Наверно, запах лекарственных трав. Нет, еще что-то.
       --"Что-то особое" знакомо было и мне. Но однажды случилось такое!... Рассказать?
       --Расскажи.
       На полуострове было уже темно. Запах травяной аптеки сгустился. Накатывала, шумя и гремя галькой, прибойная волна. Алексей и Лера шли по галечному берегу, на котором днем всегда было много народу. Ноги на крупных округлых камнях подламывались, Лера опиралась на руку Алексея.
       --Я попал сюда случайно; смотрю, берег как берег. Древние развалины - мало ли их в мире. Да и что от них осталось. Потом заглянул в музей - ага!.. Даже не "ага", а "ого!" - древние греки! Они всегда - как люди из легенды. Увидели как-то со своих посудин, на которых приплыли из северной Африки, рыжий мыс, бесчисленные, удобнейшие для стоянок кораблей бухты и решили поселиться... Две с половиной тысячи лет назад! Жили здесь... Был здесь, оказывается, целый город: дома, храмы с множеством колонн - не чета нынешнему, монетный двор, театр... От всего остались глиняные амфоры, пифии, намогильные памятники с именами покойников, монеты в музее, бусы, женские браслеты (тогда в моду только-только вошли стеклянные, Лер, но уже цветные), живопись по камню, глиняные плоские светильники, рукоятки мечей, рыболовные крючки. Так и видишь иногда: мужчины, женщины, их наряды... Ходили, разговаривали, спускались к морю - может, в точности, как мы с тобой сейчас...
       --Я всё это уже знаю, - вставила Лера, - и в музее была.
       --Ох, извини. Я сейчас поверну тему на "особое".
       --Что-то стало проникать в меня, - продолжал рассказ Алексей, - а что именно - как у тебя - не знаю. Но только на следующий год мне снова захотелось сюда. Думал, ради ныряния с ружьем. Но вдруг потянуло и к древним камням. Стал прикладывать к ним ладони и прислушиваться к себе - что чувствую?..
       Девушка слушая, опираясь на ходу на руку Алексея то сильнее, то слабее.
       --Ничего я, конечно, не почувствовал, кроме того, что нестерпимо захотелось сесть у древней стены, припасть к ней спиной, затылком, закрыть глаза и попытаться получше, поближе представить тех людей, что жили за этой стеной... Так я и сделал... Потом открыл глаза, глянул налево, направо и увидел девушку, точно так же сидящую у стены с закрытыми глазами...
       --Подошел к ней и познакомился? - спросила Лера.
       --Нет. Наоборот. Понял, что ей лучше не мешать. Может, она уже не здесь, вдруг - там...Тебе еще интересно?
       --Почти уже мистика. Но занятная. Рассказывай дальше.
       --Давай присядем. - Сели на каменные ступени лестницы недалеко от остатков дома с мозаичным полом, теперь в темноте, уже не видном.
       --Понимаешь, они здесь, на этом мысу, легко представляются - те люди. Они не похожи на нас - у них другие одежды, вера и верования, понятия, у них Олимпийские боги и богини, которым подстать только мрамор,причуды того времени, обряды, шутки... и в то же время очень похожи. Любовь, семья, дети, любовь к своему городу - это общее для всех людей, когда бы они ни жили. Я читал в музее их клятву, только послушай : "Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом, Девою, богами и богинями Олимпийскими и героями, кои владеют городом, областью и укреплениями: я буду единомыслен относительно благосостояния города и граждан и не предам Херсонеса..."
       --Ты заговорил, как гид в музее.
       --Я заговорил, Лера, скорее, как древний грек тысячи лет назад.
       -- Ох, на этот раз ты меня извини.
       --Сейчас будет самое интересное. Уже настоящая мистика. Понимаешь, я постепенно так влюбился в этот мыс, так меня стало сюда тянуть, так часто он стал мне даже сниться, что я начал беспокоиться: нет ли тут какого-то наваждения... или того "чего-то особого", о чём ты сказала. Которое... не знаю, как поточнее сказать. Ну... бередит... нет, теребит душу. И вот однажды я получил на свои вопросы оглушительный ответ...
      
       Тогда играем!
      
       --Кто взял прикуп, девятки и другую мелочь сбрасывает. Всё усёк? Лавешки у тебя какие-то есть? - спросил между делом Жека.
       --Есть немного.
       --Тогда играем...
      
       На берегу
      
       --...Оглушительный, - повторил слово Алексей. - В наш город приехала из Москвы известная экстрасенсша. Худощавая, чуть уже увядающая дама в черном платье, с бархаткой на шее, с молодым сопровождающим , скорее всего, любовником. Я был в компании, куда ее пригласили. Ну, понятно, недоверчивые взгляды, каверзные вопросы - компания была в основном из журналистов, битая, скажу тебе, братия, циничная, иногда въедливая до противности. Она сразу всё поняла, глянула на одну нашу молодуху и сказала, что хочет с ней поговорить в соседней комнате. Минут через двадцать та вернулась - ошарашенная: московская гостья мгновенно назвала ее затаенную болезнь и сняла несколькими пассами головную боль. Потом москвичка показала еще несколько "фокусов" - наши физиономии разгладились в недоуменные. От неверия до веры был, оказывается, всего лишь шаг...
       И тогда я решился на вопрос: отвел экстрасенсшу в ту же комнату и разоткровенничался насчет своей загадки. От волнения, что несу ахинею, путался. Познакомился-де с одним местом на земле, раскопками древнегреческого города, и появилась вдруг странная тяга к нему, снится он - синие бухты, рыжие откосы, - думаю о нем всё чаще, и только тогда успокаиваюсь, когда приезжаю туда. Странная, мол, любовь, странная тяга - всего даже не могу рассказать: может быть, только то, что там я чувствую себя, как дома...
      
       Объявляю 80!
      
       --Ну вот, - сказал Жема, - теперь будем торговаться за прикуп. У кого что? Считай, свои карты, Москва. Или, может, сыграем пока в открытую - для разгона?
       --Нет, я играю на 80!
       --Я пас, - откликнулся Виля.
       --90, - ответил Жека.
      
       На берегу
      
       -Экстрасенсша на мой лепет улыбнулась. Нет, скорее, усмехнулась.
       --Господи! - воскликнула. - Ну и загадка! Да вы ведь просто там когда-то жили! - И встала, и с той же улыбкой-усмешкой да еще с покачиванием головы - бывают же, мол, такие неосведомленные в банальных вещах люди! - вышла в гостиную.
       А я осталося сидеть на стуле - меня как громом ударило.
       Что?! Я там жил?! Когда-то? Когда развалины были целыми домами? Когда на центральной площади города царили колонны? Когда в храме стояла статуя Девы? Когда по тамошним улицам ходили люди в туниках и тогах? И я там жил?! Что за... Что за...
       Сперва, как и полагается, на меня опустилось затмение, потом появился свет.
       Я - там - жил?..
       А почему бы и нет?.. Ну и поворот! ! Ведь сейчас, одним махом, тремя словами "вы там жили" объясняются все мои бредни, все сны об этом мысе, неодолимая тяга туда, всё необъяснимое, всё-всё-всё! Всего три слова - вы там жили - и вот он - нуль-перелет через пространство и время! Всего три... От неверия до веры... нужно только произнести заветные слова! Как в сказке...
       --Даешь, - только и смогла произнести Лера.
       -В гостиную я вернулся таким же, может быть, ошарашенным, обалделым, если точнее, как молодая женщина до меня. Приятели задержали на мне взгляды... Разговор с гостьей продолжился, аудитория, почти вся, была уже ее, вопросы начали пробалтывваться - по моему примеру - подноготные: женщина в чёрном чуть ли не мановением руки сняла с нас все наши защелки, замочки, раскрыла нас, как басенный ларчик.... знаешь, такие детские вопросы на нее посыпались! А я сел в кресло поодаль и скрылся, нет, сокрылся в нем с этой мыслью: "Я - там - жил... Я - там - жил"...
       И думал уже дальше, дальше - наверно, есть еще что-то, кроме знакомых улиц и домов, что так неодолимо тянет меня туда? Или, может, КТО-ТО?...
      
       Что в прикупе?
      
       -На 80 ты, Москва, чуть не потянул, - сказал Жека Темке, когда все карты лежали на столе, - записываем их тебе в минус... Теперь сдает Вильсон. Как тебе наша игра?
       -- Класс! - кивнул Темка. - Если б еще марьяж с тузом пришел...
       --Ну да, червовый. И еще с десяткой. Многого хочешь для первого раза, ты что! - сказал Виля, сдавая карты. -Ну-ка, какой у нас сегодня прикуп? Сколько заказываешь, Жека?
       --Дай подумать, - ответил Жека, почесывая щеку. -Нет, я сегодня пас. Говори ты, Пиндос.
      
      
      
      
       На берегу
      
       --Стало походить на фантастику, - заметила Лера. - Но знаешь, уж очень она подходит к этому месту. Смотри, поздно, совсем темно, а еще тепло.... А что, если здесь есть и другие потомки древних греков? Мне ведь об этом мысе не только Светка рассказывала. А когда узнали, что я еду сюда, только и сказали: "О-о-о!". Вот и ты - то же: "О-о-о!". Только пошел еще дальше.
       --Послушай, - спросила она через паузу, - а этот Тема тебе кто?
       --Сын журналистки, с которой мы вместе работаем. Доверила - представляешь? Я даже удивился. Она одинокая, муж у нее погиб в шахте, инженер.
       --А нечему тут удивляться. Ты где его оставил?
       --Он пошел знакомиться с ребятами на нашей улице. С внуком хозяйки пошел.
       --Не беспокоишься?
       --Есть немного. Но там все годки, шестиклашки, может, до наркоты у них еще не дошло. Да и хозяйкин внук, кажется, не курит.
       Накатывалась и скатывалась прибойная волна, гремя галькой. Там и сям, поодаль друг от друга, на берегу сидели пары. Слышались негромкие разговоры, вспыхивали огоньки зажигалок, до них доносило табачный дым и негромкую музыку из чьего-то приемничка.
       -- А что дальше сказала тебе твоя фантазия? Или ты еще поговорил с экстрасеншей?
       --Дальше поехало само. Ты права: фантастика, ну да я из породы фантазеров. Получилось - и легко, - что я херсонесский моряк, владелец небольшого парусно-гребного судна, хожу в море, торгую маслом и вином на других берегах... И влюблен в молодую замужнюю женщину по имени ... ну, скажем, Понтия. Прямо вижу ее - на ступеньках лестницы, ведущей на второй, женский этаж. Будь я художником, нарисовал бы: черноволосая, недлинные кудри, кудряшки, коричневые глаза, тонкое смуглое запястье в наборе разноцветных браслетов, в движениях по-птичьи быстрая, быстрая до того, что кажется неуловимой... Глаза тоже быстрые, но вдруг они останавливаются на мне, словно бы впиваясь, вбирая меня в себя... Возвращаясь с моря, я первым делом навещаю ее дом, мы с ее мужем, Парменом, садимся в плетеные кресла у накрытого во дворе стола и пьем вино, а наливает его из глиняного кувшина она, Понтия...
       --Вот уж не думала, что встречу здесь поэта! Или ты все это ради меня накручивашь? Даже меня спровоцировал сейчас на фантазию, Вдруг показалось - ну, подумалось, - что я и есть та самая Понтия, в общем, душа ее во мне, и я жду не дождусь моряка из долгого плавания...
       --Послушай, - сказала она через паузу, - а своего мальчишку ты тоже посвятил в древние греки?
       --Мы с ним пираты, - ответил Алексей, - Джек и Боб. А то место, где мы с тобой сидим, - остров Гризоль. Мы ищем на нем сокровище и ремонтируем небольшую шхуну с именем "Натаниэль"...
      
       Козырь - пика!
      
       --Перебиваю тузом, - сказал Темка, отложил взятку и бросил пикового короля. - Козырь - пика.
       --Ну, это всего сороковник, - заметил Жека. - А у меня и на твоего колю есть крыша, - и накрыл Темкиного короля десяткой. - Держись за карман, Москва!
       --А что твой... ну, этот, журналист сейчас делает? - спросил Виля.
       --Откуда я знаю.
       --Верняк, что с девкой на берегу сидит, ты что!
       --Ну и пусть, - ответил Темка. - Его дело.
       --Его дело, его дело, - повторил Жема. - А я еще козыря объявлю: трефа
      
       Проигрыш
      
       Домой Темка вернулся с Вилей, без денег, да еще и с долгом; Алексеева рубашка белела на скамейке.
       --Как дела, пираты? - раздалось из темноты.
       --Мы не пираты, - буркнул Виля и скрылся у себя, успев только кинуть Темке "пока".
       --Все в порядке, Тем?
       --А что может быть не в порядке, - ответил Темка и прошел в комнату. Тут же разделся и лег на матрац, лежавший на полу.
       --Ты не очень-то нынче разговорчив, - заметил Алексей, раздеваясь.
       --Спать хочу, - объяснился Темка и повернулся на бок.
       Спать однако не получалось. Темка чувствовал, что сделал сегодня не то. Ввязался в незнакомую игру и проиграл деньги. Завтра нужно будет лезть в чемодан и достать долг. И отдать, и больше не играть.
       Темка повернулся на другой бок.
       "А может, отыграть? Ничего хитрого в этой игре нет! Марьяж, прикуп, взятка... Только надо суметь хорошо посчитать свои карты и не рисковать, как сегодня. Ну, сегодня первый раз... А вообще, всё там на виду, никто не мухлюет. Прикуп же не прозрачный.* Тут кому повезет, тот и в выигрыше. Правда, больше
       езло сегодня Жеке...
       Интересно, а Алексей что будет делать завтра вечером?"
       Темка повернулся на спину.
       --Лёш!
       --А?
       Нужно было подобрать точное слово.
       --Ты завтра вечером опять пропадёшь? - Слово было выбрано из многих.
       Алексея оно зацепило.
       --Ну, не то что пропаду, а...
       "Ясно. Иди куда хочешь. А я завтра пойду отыгрываться. Что я, глупее других? Еще в Москве ребят научу. А деньги в чемодане возьму незаметно: мало ли за чем можно полезть в свой чемодан? Отыграюсь и больше в карты не сяду". После этих -- известных , надо тут сказать, всем игрокам --мыслей Темка уснул. Он еще не знал, что, как муха, влетел в паутину и барахтается в ней.
      
       *Про крапленые карты Темке было еще неизвестно.
      
       Под водой лучше
      
       Утром, пока Алексей делал во дворе зарядку, Темка посчитал оставшиеся деньги. Их на долг не хватало!
       Впечатление было - катастрофа. Потом ситуация стала походить на задачу, которая не решалась. А вслед за этим всё превратилось в классический вопрос, но с тремя знаками: "Что делать???".
       Жекин "человек" рассыпался на кусочки, как виденный в какой-то мультяшке глиняный человечек...
       Во дворе послышался свист - это проснулся и вышел Виля. Вильсон, четвертый во вчерашней игре.
       Что делать???
      
       Вернулся со двора Алексей.
       --Ну и хмурый же ты! Плохой сон приснился?
       --Леш, а когда мы уезжаем?
       --В чем дело, Темий? Тебе здесь не нравится? Мы ведь только-только осваиваемся. Столько кайфа! А сколько впереди! Ты что, по маме соскучился?
       --Ну, соскучился.
       --Тем, или что-то другое? Может, обиделся на меня зачто-то?
       --А за что?
       --Так в чем дело?
       --Ни в чем. - Темка набычился. - Сон плохой приснился.
       Оба самого главного не говорили.
       --Так мы с тобой ни до чего не доберемся.
       --Ну и не надо.
       Алексей еще раз внимательно посмотрел на Темку. Тот был неприступен. Эту крепость, понял старший - высокие стены, пушки наготове, - сейчас никакими снарядами не пробьешь. И на время отступился.
       --Поедем, когда очень захочешь. Может, и перехочешь. А сейчас давай пойдем на море. Всё хочу засунуть тебя под воду.
       Темка стал собираться, но всё-всё делал молча. Перед ним так и стоял тот проклятый вопрос - что делать? И Виля-Вильсон свистел во дворе не переставая, и вопрос из-за этого не уходил.
       На море, на скале стало немного легче. Алексей заставил-таки его отплыть в маске от скалы и заглянуть в подводный мир. Огромные камни, обросшие зелеными бородами-лохмами, лохмы шевелились, развевались, как под ветром, под тем или иным камнем большой краб показывал страшнючие клешни. Над самым дном, меж мелкими камнями мелькали быстрые бычки, из ружья попасть в такого все равно, что в птицу. И вот ерш! Темка даже не сразу понял, что это рыба. Он распластался на дне, пятнистый, как и дно, на котором рассыпаны солнечные пятна, почти от этого незаметный, лежит спокойно: спина у него вооружена ядовитыми, в два сантиметра колючками. Эх, сюда бы ружье! Темкина тень накрыла ерша, он вильнул хвостом и мгновенно исчез под камнем. Видать, знаком уже с подводными охотниками.
       А про медузу, приближавшуюся к нему медленными мудузьими шажками, Темка подумал, что она рассматривает его сквозь большое увеличительное стекло, и даже рассмеялся, напускав в воду мелких пузырей.
       --Леш, - спросил Темка, вылезши на скалу и дрожа от холода, - а откуда здесь эти здоровенные камни?
       Алексей сперва накинул на его плечи свою рубашку и лишь потом ответил:
       --Этому мысу, Темий, тысячи лет. И все эти тысячи лет его грызет штормовое море, откусывая кусок за куском. Ты заметил, что вверху, от собора сюда ведет древняя, очень прямая и широкая дорога, вымощенная аккуратными плитами? Она обрывается как раз над нашей скалой. Наверно, где-то здесь - вон там, где ты сейчас плавал, - показал рукой, - стоял такой же парадный, как та дорога, причал. К нему, конечно, вела лестница. Сюда подходили некие корабли, сановитая верхушка Херсонеситов - красные тоги, золотые налобники - шла по мощенной дороге встречать то ли гостей, то ли своих моряков после долгого плавания. По ней же толпа направлялась после к храму Девы в центре города. Наверно, он стоял там, где сейчас этот неуклюжий, с точки зрения древнего грека, собор. А Дева, Тем, считалась покровительницыей Херсонеса и ее принято было благодарить за сохранение жизни моряков во время долгого и опасного плавания.... Ничего, что я на минуточку стал лектором?
       --Можно, - позволил Темка. - Интересно. - И добавил: - А ты любишь это место.
       --Люблю, - немедленно согласился Алексей. - Может, и ты полюбишь. - И через минуту молчания спросил: - А, Темий?
       --Не знаю...
       -Узнаешь, когда вернешься в Москву. Если приснится вдруг что-то с этих берегов и эта, например, бухта - значит, полюбил. И скоро снова сюда захочешь.
       --Не знаю, - повторил Темка
       Чуть погодя, Алексей продолжил:
       --Со временем, Темий, море съело и причал, и изрядный кусок мыса, обрушило конец парадной дороги; плиты и камни попадали в воду, обросли водорослями, стали подводными страшными стариками, которых ты попервоначалу испугался... Слушай, а не пора ли тебе привыкнуть и к трубке? Тогда можно и плавать дольше, и нырять. А потом и ружье возьмешь.
       --Я сначала согреюсь, - сказал Темка, - я замерз сильно. - Сказал так потому, что трубки он побаивался - в первое с ней знакомство он сразу захлебнулся и выскочил из воды чуть не по пояс с вытаращенными глазами.
       Так он сегодня на трубку и не решился, но поплавал в маске еще два раза, наблюдая за жизнью, которой были окружены зеленобородые камни.
       По дороге домой утренняя катастрофа - нехватка денег на долг, снова навалилась на него. Даже домой не хотелось. Там, наверно, Виля так и торчит во дворе.
      
       Идешь?
      
       Перед вечером к ним в комнату заглянул Виля. Он вообще был немногословен, так и сейчас:
       --Идешь? - только и спросил. И скосил глаза на Алексея, лежащего на койке.
       И Темка, лежа на своем матрасе на полу, глянул на него.
       Старший сел, опершись на спинку железной кровати.
       --Опять туда же? Так что вы всё-таки там делаете?
       --Разговариваем, - ответил Темка. - Думаешь, нам не о чем?
       --Темуш, я в твоем возрасте был и знаю, что тоже не молчал. Правда, не помню из тех лет ни одного слова.
       --Ты ведь опять, наверно, уйдешь?
       --Не оставаться же мне одному! - пожаловался Алексей.
       -- Иду, - сказал Темка Виле, чья голова всё ещё торчала в дверях. - Сейчас оденусь.
       --Ну, тогда и я. - Алексей заскрипел пружинами койки. - Виля, твой гость - под твою ответственность!
       --Да что с ним сделается! Не съедят же его. - И исчез.
       Как и вчера, Алексей приоделся. Заметил чуть насмешливый (прищуренный) Темкин взгляд.
       --В моем возрасте, - сказал, застегивая пуговицы на рубашке и поглядывая то на себя в небольшом круглом зеркале на стене, то на Темкину насмешку, - стыдно одеваться кое-как. - И продолжал фальшивить: - Что скажут люди! Я не какой-нибудь хиппи...
       Темка тронул сверху карман брюк, деньги были там.
       --Главное, что скажет Лера, - ввернул он.
       --Темий! - Голос Алексея был полон укоризны. - Разве тебе плохо с одноклассниками?!
       --Да ладно! - Темка махнул рукой. - Ты когда вернешься?
       --Как придешь, ложись спать, - ответил Алексей. - Ключ знаешь где. Дверь не запирай. Я лягу тихохонько.
      
       --Какие люди! - заорал Жека, увидев в дверях Вилю и Темку. - Москва! Как там Кремль? Звонили оттуда?
       --Он говорит, что сегодня на Панораму ходили, - ответил за москвича Виля.
       --О-о! Только у нас. Я, правда, там еще не был. Пойду как-нибудь. Что Панорама! У нас здесь есть одно место, где раньше склад боеприпасов был. Его взорвали, еще в войну, а там, в яме - два танка можно спрятать - еще всего осталось! Вот такие вот, - показал две трети указательного пальца, - снарядики. Сзади пластмассовую затычку соскребешь, спичкой зажгешь (так), он подымит-подымит, а потом как жахнет! Осколки свистят на все стороны! Ну, надо залечь перед этим, если хочешь жить...
       --Это на Стрелецком мысу, - сказал Темке Виля, - недалеко от нашего дома. - Только туда через забор надо лазить.
       --Вильсон, а про то, как монетки на Херсонесе ищут, ты ему не рассказывал?
       --Еще нет.
       --Расскажи. Это когда шторм. Расскажешь, Вильсон. В Москве таких монеток не увидишь. Две с половиной тыщи лет! А на монетках рисуночки!..
       --Покажи хоть одну.
       --Если проиграюсь, поставлю на кон. Ты долг принес?
       --Принес.
       --Человек! ("человек" пронеслось по Темке теплой волной). Хочешь отыграться? Ты ведь про тыщу одно теперь всё знаешь.
       --Хочу. Игра как игра. Я и не в такие играл.
       --Ну, ты - перец... Сели, пацаны! Сам и раздавай карты, если ты у нас такой.
       "Черви - сто, бубны - восемьдесят, трефы - шестьдесят...".
       ...И на этот раз Темка ушел с долгом.
       Вильсон по дороге рассказывал ему, как ищут древние монеты: "Представляешь - шторм, волна два метра, а мы стоим в воде возле берега, волна как даст...", но он его почти не слышал: Темка пытался угадать, сколько денег осталось на дне его чемодана, и хватит ли их, чтобы расплатиться. И помнил Жекино предупреждение: "Смотри, Москва, долг у нас - железо! Если что...".
      
       Катастрофа
      
       Лера днем на скалу не пришла, Темка подумал, что, может, больше по каким-то причинам ее и не будет? Вдруг она уехала? Или... кто их знает! Тогда они с Алексеем будут весь вечер вместе, можно от игры отнекаться. Но к вечеру Алексей - виновато поглядвая на младшего - стал одеваться в "парадное", то есть в новые джинсы, кроссовки и черную майку в обтяжку с какой-то затейливой надписью золотом на груди, и Темка понял, что любовная история продолжается. А тут и Виля стал посвистывать во дворе.
       -Тебя, кажется, дожидаются, - заметил Алексей.
       --Тебя, кажется, тоже, - буркнул Темка.
       Придется идти. Отказаться бы - но как? А денег, чтобы расплатиться, не хватает. Не хватает! Что делать???
       На Темкино лицо опустилась черная туча, и Алексей тучу заметил.
       --Тем, ты что, не хочешь к друзьям?
       --Какие они друзья! - вырвалось у Темки.
       Алексей присел, чтобы переобуться в новые кроссовки.
       --Тем, в чём дело?
       И еще вопрос:
       --Чем-то ребята не понравиись? Обидели там тебя? Поссорился там с кем-то?
       И последний, жесткий:
       --Или что-то стряслось, Тем?
       Признаться бы! Попросить денег у Аслексея. Но сказать, что ввязался в незнакомую карточную игру и его тут же накололи, жутко не хотелось. Вдруг старший начнет читать ему нотацию! От бабушки он их наслышался. От них Темку корежило, чуть не выворачивало наизнанку. Ничего он не скажет! Пусть будет как будет!
       --А что могло стрястись? - ответил Темка. - Сидим, разговариваем. Я им про Москву, они мне про Севастополь. Древние монеты показывали. Как охотятся под водой, рассказывали...
       Алексей глянул на часы..
       --Ну, коли так... Только я не пойму, почему они тебе как друзья не пришлись. Ты ведь сегодня не хочешь к ним идти?
       --Да пойду я...
       --Ладно, Тем. Я ненадолго исчезну, не забудь дверь запереть. Пока.
       За время разговора Темка придумал, как, может быть, он выйдет из положения. Может быть. Если получится.
       Стихли шаги Алексея во дворе, Темка открыл чемодан, вынул из-под одежды тонехонькую пачку денег, пересчитал и... вытащил новую майку, которую купила ему на поездку с Алексеем мама. Майка была еще в прозрачной упаковке. Тоже черная, как у Алексея, только с надписью Armani. Писк моды. Он завернул ее в газету, взял подмышку и вышел. Виля сидел на скамейке.
       --Я уж думал, тебя кандей схватил, - сказал он. - Что в газете? Не волына? - Это Виля так шутил.
       Слово "волына" Темка знал по кино.
       -Подарок, - ответил Темка.
      
       --Братиша! - встретил его Жека. - Да ты к нам с подарком!
       Жека сидел за столом, Виля сразу же сел на диван, где уже развалился Пиндос. Темка вынул деньги из кармана, положил на стол перед Жекой и развернул газету.
       --За остаток сойдет?
       Тот посчитал деньги, потом, хрустя оберткой, рассмотрел майку.
       --Родоки купили?
       --Мама.
       --Что ты ей дома скажешь?
       --Скажу, что порвал, пришлось выбросить. Не зашивать же такую. Armani!
       --Правильно скажешь. Ну, я не тормоз - беру. Больше у тебя ничего нет? Чтобы играть?
       --Ничего.
       --А хочется? Вдруг отыграешься? Прикуп - он на кого посмотрит, тому и марьяж.
       --Нет у меня больше ничего.
       --А хочешь на поступок?
       --Это как? -Темкины мысли закрутились в поисках примера, когда играют "на поступок". Что-то промелькнуло, но он не поймал мелькнувшее за хвост.
       --Если выиграешь, - разъяснил Жека, - получаешь назад свое бабло, разыграешься - может, и наше загребешь, если проиграешь - делаешь, что я захочу. Ну, что мы скажем, - махнул в сторону приятелей.
       --Ему на поступок стремно, - кинул с дивана Пиндос.
       --Очкуешь, Москва? - Это добавил Виля, который, чуть попав в свою компанию, к квартиранту, хоть и шли они только что вместе и разговаривали дружески, резко чужел.
       Как каждый москвич, хоть и недавний, Темка и столицу, и себя в обиду дать не мог. Да еще и признаться, что он "очкует"!
       --Жека, что за поступок? Может, ты скажешь, чтобы я с четвертого этажа прыгнул.
       --Зачем? Я потом от ментов не отвяжусь. Поступок как поступок. Вполне пацанский. Жив будешь, точняк. Ну так как - хочешь сыграть?
       Он протянул руку к стеклянной высокой вазе в центре стлоа, достал оттуда колоду карт.
       --А не хочешь - вали домой. Мы с ребятами разок-другой перекинемся. Не все ж в ящик смотреть.
       "Вали домой" - это было жестоко. Дома, одному, в убогой комнатенке с матрасом на полу, без телевизора, даже без радио, только с мухой у голой лампочки, можно было повеситься.
       --Сразу на весь поступок? - неожиданно для себя спросил он.
       Жека хохотнул.
       --Во дает Москва! Не хочешь на весь, раздели его пополам. Или на три. Первый раз вижу, чтобы поступок делили на части. Это как? Замахнулся картой - и назад положил? Пошел было куда-то - и вернулся?
       --Да это я пошутил, - отбивался Темка, - поторговался перед игрой.
       --Садись, пацаны! - кликнул своих Жека, - Москва уже сдалась!
       -Москва не сдается, - пробурчал на всякий случай Темка и тоже сел за круглый стол.
       --Вот как мы сделаем, - распорядился Жека, сдавая карты. - Вдруг Тема сразу проиграет - чего не бывает, - и тогда игры больше не будет, а сейчас только восьмой час. Но он подал мне идею. Разделим поступок на три части. Все-таки гость. Можно и на четыре, чттобы не думал о нас плохо.
       --Его поступок, между прочим, моих бабок стоит, - заметил Виля.
       --Стоит, стоит, - непонятно ответил Жека.
       Темка тут подумал, откуда у ребят деньги. Наверно, им же проигранные. Впрочем, кто знает...
       --Химию разводим, ты что! - не унимался Виля.
       --Кончай быковать, Вильсон! Разделим на три.
       --Если я выиграю, - сказал Пиндос, - что я буду делать с таким выигрышем?
       -Сначала выиграй, - коротко ответил Жека.
      
       Так и не зная, что за поступок он может проиграть, Темка на кон поставил его треть. Виля и Пиндос переглянулись, но старший и промолчал, и лицом ничего не показал. И сразу же у Темки случилась удача! Сумев сберечь бубновый марьяж, он выиграл. Потом еще раз - на одномастных тузе, десятке, короле и валете (жаль, не было дамы!), которыми он разбомбил чужие марьяжи, забрал все взятки и записал себе все 120 очков.
       --У Москвы пруха, пошла, братаны, - предупредил Жека, - берегись! Сейчас он нас раздевать будет!
       Стоило Жеке произнести это коварное слово (говорят же осторожные люди про сглаз, а Темка не успел сказать "тьфу-тьфу-тьфу!"), как пруха кончилась. Пошел сплошной проигрыш. Проигрыш, проигрыш - а азарт-то, что остался при первых победах, остался! Думалось: вот опять, вот сейчас - ну же, ну! - придут в прикупе желанные карты, и Темка отчаянно торговался, когда другие говорили "пас", забирал прикуп... а там были пустые девятки и двухочковые пижоны-валеты...
       (Для новичков, кстати говоря, существует кем-то, каким-то ушлым завсегдатаем игорного дела, пущенная такая уловка: что им-де везет. Что они-де сразу, с первого захода могут отхватить огромную сумму. И новички, краем уха услыхав про везение начинающих, идут на риск - кто с малым рублем, кто с большим. И в ста, а то и в тысяче случаев против одного остаются с носом).
       Жека первым набрал 1001; треть поступка (что же таилось за этим словом?) Темкой была проиграна.
       Только треть, подсоветовал Темке подсказчик по имени Азарт, - жить еще можно!
       Во второй игре он был уже осторожнее, однако удача приходила по мелочам и очки он набирал медленнее других. Темка постепенно понимал, что всяких знаний и умений в этой игре - сто пудов, понял, например, что сбрасывать карты, взяв прикуп, нужно с дальним расчетом, как примерно продумывать ход в шахматах, но он-то здесь был первоклашка!
       На этот раз первым к финишу пришел Вильсон - 1012!.
       --Давай мою долю, - сказал он Темке, - сейчас заставлю под стол лезть и кукарекать.
       --Одолжи мне, - кинул через стол Жека, - потом рассчитаемся...
      
       ...Ну, чем заканчиваются азартные игры для новичков, известно: Темка проиграл весь поступок.
      
       Жека собрал со стола карты, сложил их в колоду, постучал ею по столешнице и сказал:
       --Ну всё, Москва, ты и на этот раз продул. За тобой поступок.
       --А что я должен делать? - Темке захотелось в эту минуту стать маленьким, тем маленьким, совсем сопливчиком, которому всё прощают, говоря: "Ну ладно... Только чтоб больше ты так не поступал". Маленький обещает: "Больше не буду", и на земле снова воцаряется мир.
       Жека глянул на часы на руке.
       --Еще рано. Перекинемся в "подкидного". Без "интереса".
       --Как это - без интереса? - спросил Темка.
       --Вот зеленый, ты что! - отозвался Вильсон. - Это ж когда просто так, не на деньги.
       --А куда рано?
       --После узнаешь, - за всех ответил Жека.
       Что за тайна у этих ребят? И, главное, никто ни разу не проговорился. А что тайна есть, и ежу понятно. И что он из-за проигрыша влип в эту тайну, тоже становилось всё яснее..
       Окно было уже черным, Пиндос начал зевать, когда Жека снова глянул на часы и сказал:
       --Время. Вставай, братва!
       У Темки засосало под ложечкой. И слово "братва" ему не понравилось.
       --Ты хоть свистеть-то умеешь? - спросил Вильсмон.
       --Немного.
       --Ну-ка.
       --Зачем?
       --Давай, давай.
       Темка попытался свистнуть, но губы его не послушались.
       --Слабо,- отметил Жека, - давай еще.
       --Ну зачем?!
       --Ты поступок проиграл? Плати! Или ты еще соску сосешь? Свисти!
       Опять не получилось.
       --Ты свистишь, как в карты играешь, - задел его Вильсон.
       --Как ты, только старушки свистят, - съехидничал и Пиндос. Даже показал, как: вытянул губы, весь сморщился в высохшее яблоко и продемонстрировал бессильное старушечье "фью-у-у". - Хочешь знать, как надо? - Он сунул два пальца в рот и свистнул так, что ему отозвалась какая-то рюмка в серванте. - Понял, как люди умеют?
       --Черт знает, что с ним делать, - подвел итог Жека. -Значит, так: похлопай в ладоши.
       --Это поступок, Жека?
       Вмешался Вильсон:
       --"Поступок!" Ха-ха! Ты что!
       Темке вскользь подумалось, что Алексей, наверно, уже дома. Пришел - а его нет. Пойдет разыскивать? Только где он будет его искать?
       Все трое выжидающе смотрели на москвича. Он пожал одним плечом и похлопал в ладоши. Проверил взглядом Жекину реакцию. Тот, не сводя с него глаз, решал какие-то задачи, Темке недоступные.
       Пиндос помотал головой.
       --Люди подумают, что он чоканутый.
       --Точняк, подумают, - согласился Жека. - Спросят: ты кому хлопаешь? Вильсон, ты своего квартиранта знаешь, подскажи.
       --Пусть споет что-нибудь. С кем не бывает.
       --Какую песню помнишь?
       --Да я никакой целиком не знаю. Они же все про любовь. Строчку, да и то...
       --Слушай сюда. Споешь: "Я прождал тебя весь вечер, а ты так и не пришла...", понял? На любой мотив. Но так, чтоб тебя услышали.
       --Кто услышал, Жека? Для кого я петь буду? - Разговор был такой же темный для Темки, как вечер на улице. Только вот нарастал в нем с каждым словом карточных партнеров страх...
       --Ты, Москва, совсем недоразвитый. Тебя еще учить и учить. Сейчас пойдешь с нами, на месте я всё объясню. Учти: поступок за тобой. Сел за карты - отвечай, как человек.
       Снова "человек". Интересно, как он у них выглядит, их "человек"?
       Темка глянул на часы на серванте: одиннадцатый. Наверняка Алексей уже дома. И расспросил о внуке и о Темке тетю Марусю. А что она знает? И наверняка вышел со двора и оглядывает улицу.
       Перед тем, как выйти, Жека сунулся в кладовку в коридорчике и вытащил оттуда две большие пустые сумки. Одну он отдал Вильсону, а сам взялся запирать дверь.
       На улице светили редкие, отстоящие друг от дружки чуть ли не на 50 метров, фонари. За время, пока они по ней шли, проехала всего одна машина. Встретился мужчина, который заметно спешил, и молодая пара, которая никуда не спешила. Эти двое останавливались, целовались и шли в обнимку и не торопясь, дальше.
       Легкие сумки Жека сложил вчетверо, так, что они стали не больше книги, и нести их можно было подмышкой.
       Прошли половину почти темной улицы, светились только окна домов невдалеке, да и те одно за другим гасли. Жека наконец остановился.
       --Пиндос, здесь. Стоишь, остальное знаешь.
       --Знаю, не маленький.
       --Вперед! - скомандовал Жека Вильсону и Темке.
       Прошли мимо чуть освещенного изнутри киоска, шагов через 50 снова остановка. Такие же дома чуть поодаль, с разбросанными по стенам приветными огоньками окон.
       --Москва, ты в порядке?
       --Меня, наверно, Алексей ищет. Ну, тот, с кем я приехал.
       --Подождет. Мы недолго. Встанешь тут. И будешь смотреть по сторонам. Если кого увидишь, пой. Строчки помнишь?
       --Да их все поют. "Я прождал тебя весь вечер...".
       --Ништяк. Простоишь 20 минут - вот и весь твой поступок. Все дела, понял? Пойдешь кемарить. И больше не играй, салага.
       --Не буду.
       --Ну, стой. Учти: сделаешь ноги - найдем. Вильсон, ты за него в ответе.
       --Куда он денется, ты что!
       --Исчезли.
       Двое растворились в темноте. До этого был страх перед чем-то наверняка опасным, надвигающимся, но когда Жека и Вильсон оставили его одного, стало еще страшнее. Вместе было лучше. Пиндос там тоже один, а он боится?
       Темка таращился в ту сторону, куда ушли ребята, но ничего не видел. Он осмотрелся, как было ему приказано, по сторонам. Никого. У домов промяукала кошка, ей ответила другая. А совсем уж далеко залаяла собака. Сколько минут прошло? Жека сказал про 20. Пройдет еще 10, и всё кончится. Вместо луны месяц, часов не видно, буду считать. Раз, два, три, четыре, пять, шесть...
       --Ты кого ждешь, мальчик?
       Темка не то, что вздрогнул - так неожидан был голос, - его пробил заряд молнии, который на миг приварил его к месту. В следующее мгновение он хотел кинуться прочь, но чья-то рука перехватила его повыше локтя и развернула.Темка увидел перед собой молодого невысокого мужчину в светлой полурукавке.
       --Да ты из новеньких! Кого ждем? - повторил мужчина.
       --Я просто так, - забормотал Темка, - я никого не жду...
       --Понятно. Ну, пошли, - И, крепко держа за руку повыше локтя, повел Темку в ту сторону, где совсем недавно исчезли в темноте Жека и Вильсон.
      
       Первым, кого увидел Темка в ярко освещенной комнате милиции, был Алексей. Он сидел перед столом, за которым расположился милицейский офицер, и что-то ему говорил . Обернулся на открывшуюся дверь и вскочил.
       --Темка!.. - Кинулся к нему.
       Следом за Темкой и мужчиной в светлой полурукавке ввели Вильсона и Пиндоса. Один из двоих сопровождающих подвел их к столу, поставил возле Жекины развернутые сумки и коротко доложил:
       -- Хотели ломануть киоск. Третий за месяц. Мы подежурили возле предполагаемого следующего и взяли вот этих. Один сбежал. Ноги, что у зайца. Так стреканул!..
       --Ну, далеко не убежит. Это Стойчан? - спросил он у Вильсона.
       Тот ничего не ответил.
       --Стойчан? - повторил офицер, обращаясь на этот раз к Пиндосу. - Учти: молчанка сегодня у вас не пройдет.
       Но и Пиндос, стрельнув глазами в товарища, стоящего рядом, рта не открыл. Офицер перевел взгляд на Темку.
       --А ты что скажешь?
       --Да он наверняка и фамилий их не знает! - вставил с горячностью Алексей.
       --Разберемся, - охладил его офицер. - Во всём разберемся, товарищ журналист.
       Милицейский начальник вытащил из ящика стола стопку бумаг, положил перед собой.
       --Вам будет полезно посмотреть, - сказал он Алексею, - как здесь смена кое-кому растет. И какая мастерская по выделке лохов налажена. Несмотря на то, что соплячьё. Наверняка с какого-то фильма сюжет взяли. Или старый зэк научил.
       Во время допроса Алексей время от времени пытался что-то вставить, либо о чем-то спросить Вилю и Пиндоса, но милицейский капитан каждый раз останавливал его, выставляя ладонь.
       --Так-так... Два на стрёме, с двух, как положено, сторон, двое в киоск - классика!
       --А фомка где была? В кустах напротив спрятали загодя? Умненько, ничего не скажешь...
       --Что? Водку? Коньяк? Говоришь, втихаря торгует? Проверим...
       --А еще что? Ну, понятно: шоколад, конфеты, сигареты, деньги, может быть, майки там висят, фенечки - девчонкам дарить. Короче, всё, что под руку попадется...
       --Теперь: как попал к вам этот москвич? А, Рымарь?
       --Квартирант он наш...
       --А как он в вашей компании оказался?
       --Оказался.....
       --А поподробней? Ты зря тянешь время, Рымарь, над тобой колония висит. И Стойчан ваш никуда не денется.
       --Это вот...
       --Ну, дальше, дальше!..
      
       В час ночи допрос закончился. Капитан уложил бумаги в ящик стола, запер на ключ. Отдал распоряжение дежурному:
       --Этих двоих, показал на Вильсона и Пиндоса, - в камеру. А этого, - повернулся к Алексею, - заберете домой - под вашу отвественность. Утром, как штык, в 9 - здесь! Не вздумайте уехать.
       --А... зачем снова сюда? Разве вам не всё ясно?
       --Вы свою работу знаете? А я - свою. Так что - спокойной ночи! Как говорят, если получится...
      
       Домой долго шли молча. Потом Алексей заговорил. Ничего вроде не сказал - только перебил звуки шагов, мерные, как метроном:
       -Попиратствовал?
       Темка не ответил.
       -Хватит с тебя?
       Снова молчание.
       -А, Темий?
       -Хватит... - ответил Темка и на вопрос, и просьбой не мучить его.
       Алексей понял просьбу.
       --В общем-то, я виноват тут - оставил тебя с незнакомыми ребятами... Должен был подумать...
       --Я тоже должен был думать, - выдавил из себя Темка..
       --Ну, Тем, ты... - и недоговорил. Потом разъяснил недосказанное: - Я ведь старше... Значит, обязан...
       --Ты же занят был, - резонно (то есть с каплей яда) вставил младший.
       Алексей в ответ как-то неопределенно пошевелил на ходу кистями рук, заменяя, наверно, этим с трудом подбираемые слова. Но он их так и не подобрал.
       --Меня завтра тоже посадят? - спросил Темка.
       --Не должны вроде.... Помучают еще - чтоб зарубил кое-что на носу - и, наверно, отпустят. Ты для них, насколько я понял, лишняя морока.Ты даже не лох, а лошонок, если есть такое слово. Муха в паутине.
       -Ну и пусть муха, пусть лошонок, - пробурчал Артем, - зато я теперь в 1001 играть умею!
       -С паршивой овцы, - сказал на это Алексей, - хоть шерсти клок. Или еще: Нет худа без добра. Этим и утешимся.
      
       Назавтра наших друзей продержали в милиции до полудня: то не было одного работника, то другого. Потом пришел тот молодой мужчина, который задержал Темку. Рубашка на этот раз на нем была черная. Он устроил очную ставку москвича с Вильсоном и Пиндосом. Те Темку ни в чем не винили, а всё сваливали на сбежавшего Жеку. Темка для них как бы не существовал - так, необходимый четвертый в игре. Ну, обыграли - так не садись за игру, если не умеешь! А на стрёму его поставил Жека. Стойчан. Он и Пиндоса поставил. Он старший, чуть что - в лоб. Где он сейчас - кто его знает. Может, в Бахчисарае, у кореша, может, в Симферополе, у старшей сестры. Может, совсем недалеко - в Балаклаве, там у него дядя. Ищите, если хотите...
       Когда с Темкой было покончено, мужчина в черной рубашке начал спрашивать у Вильсона (фамилия у нео была Лымарь) и Пиндоса об еще двух ограбленных киосках, разговор получался долгий с "нетами", с "не знаем", с "не мы", с "а почему обязательно мы? Что, других нет?"; Алексей отозвал следователя в сторонку, о чем-то переговорил, и... Темку отпустили.
       -Можно было б завести на мальца дело, - сказал следователь на прощание, - да на первый раз прощаем. Что полагается, скажете сами, а мне некогда. - И вернулся к столу, перед которым сидели, понурив головы, Вильсон и Пиндос.
      
       Вышли из милиции (какой упоительный воздух на крыльце!), проехали одну остановку на троллейбусе, оказались на "своей" улице. Здесь воздух был еще лучше. Прошли мимо злополучного киоска. Темка на него скосил глаза и тут же отвел, Алексей не удосужил растреклятый киоск взглядом.
       -Давай сделаем так, - молвил первые слова Алексей. - Зайдем домой, ты переоденешься, возьмем всё для Скалы и - на море!
       Тетя Маруся была во дворе. Увидев потстояльцев, кинулась им навстречу.
       -Отпустили? Ой, отпустили! А Виля где же? Там остался... Ой, бедненький! Где ж это видано, чтоб на 14-м годе за решеткой сидеть! И что с ним будет? Я Нине-то обо всем сказала, она вот-вот туда приедет. Ну, сама виновата - кинула дитё на старую бабку. Где мне с ним сладить?! Да и она не сладит - у него упрямства, что у быка. Только отец - а что отец?! - ему хоть кол на голове теши! Ему поллитра дай, а там хоть трава не расти. Ой, горе! Этого-то отпустили, известно, Москва, а когда наш - его, чуть что, в кутузку. И что будет?.. - тут тетя Маруся вспомнила, чем она занималась до прихода квартирантов, и поспешила в сарай, на ходу продолжая причитать:
       -Конечно, когда Москва, так ей поклон-уважение. .. Там же его и не покормят, надо клумок собрать да побежать в милицию. Это зачем же я в сарай-то собралась? - И скрылась все-таки в темноте за дощатой дверью.
      
       Переоделись, взяли всё необходимое, заперли комнату. Тетя Маруся уже возилась, не переставая что-то говорить, у плиты на кухне. Вышли со двора. Поднялись на шоссе.
       Четыре резиновые босоножки ширкали по асфальту.
       Темка ждал и ждал от Алексея начала того разноса, который, считают все взрослые, они обязаны свалить на голову и без того погибающего младшего; он тут же постарается его остановить, сказав, "что всё-все он давно уже понял!"... но старший так его и не начинал. Наверно, подбирает слова - как мама-журналистка, которая прежде чем начать выволочку сыну, долго чем-то занималась на кухне, а потом вихрем влетала в комнату. И Темка тоже перебирал слова, которыми он защитится от надоевших всему миру слов...
      
       Где это видано, чтобы пираты...
      
       Миновали, заплатив за вход ("могли бы своих и бесплатно пропускать!"), ворота музея. Миновали колоныы базилики и Владимировский собор ("нет, нет, колонны, по мне, больше идут этому мысу! Колонны, только колонны!"). Вышли на площадку, рядом с которой стояла нижняя часть, полтора примерно метра, мраморной колоныы, а под ним - могильная плита исследователя истории древнего города; отсюда впереди открывались остатки стен домов цвета пепла, а над ними - сперва нестерпимо синяя, потом голубая, а за ней и дымчатая ширь моря. Оба одовременно глубоко-глубоко вздохнули. Нет - разом вобрали в себя воздух, который, кажется, не изменился с тех пор, когда бродяги-моряки впервые - 2500 лет назад - увидели изрезанные бухтами берега и выступающий в море мыс с рыжими откосами, на котором не было ни одного человеческого сооружения.
       Совершили обход берега, словно здороваясь с ним после долгого отсутствия. На галечном пляже было полным-полно разноцветных купальщиков. Снова древние стены на самом краю обрыва - в шторм брызги, наверно, залетали во двор, окропляли крыльцо, дверь в дом и лицо вышедшего на крыльцо человека, кутавшегося в домашнюю тогу...
       Спустились к Скале. Разделись до плавок. Алексей сел на край скалы, спустил в воду ноги. Напротив, через бухту с синей, как в сказке, водой, рыжел обрыв другого мыса. Обернулся к Темке, кивнул на синь, режущую глаза.
       -Гризоль?
       -Гризоль, - согласился Темка. И ту т же произнес то, что давно уже просилось на волю: - Леш, ты моей маме не скажешь про... - и недоговорил.
       -Боб! - был ответ. - Где это видано, чтобы пираты - старые, как мы с тобой, пираты! - жаловались друг на друга мамам!.. А ну-ка подай мне ласты, маску и трубку. И достань из чехла ружье, там, наверно, гарпун уже заржавел...
      
       В этот день Темка попробовал нырять с трубкой и, вынырнув, выдувать из нее воду - и у него получилось! И он нырял и нырял, и видел вблизи и больших крабов, встречающих его страшными поднятыми клешнями, и ершей, сливающихся цветом с серо-рыжими голышами на дне, и совсем рядом промелькнувшего лобана, в которого, при сноровке, можно было успеть попасть гарпуном. Но сноровка - дело завтрашнего дня. А сегодня он уже один раз победил...
      
       Как всегда, пообедали в столовке; вернулись домой, только ступили на порг, как навстречу выскочила из кухни тетя Маруся.
       -Отпустили! Сидит - не подходи. Сказал: суд будет, Сказал, наверно, в колонию. Ой, лышенько!.. - И снова исчезла в кухне.
      
       Как тонет светило
      
       Наступал вечер, на Темку наваливалось беспокойство. Он проверяюще поглядывал на Алексея, читавшего, лежа на койке, местную газету, тот заметил этот взгляд украдкой и предложил:
       -Что если, Темий, мы не будем терять этого вечера и пойдем на берег? Там прибой, там закат... Сядем на какой-нибудь теплый камень и будем им любоваться, как Медведь и Ёжик. Или как древний грек, который знал, что далеко-далеко за солнцем лежит его прекрасная родина...
       -А ты никуда не уйдешь?
       -Только на несколько минут. И тут же вернусь.
       Темка сел на своем матраце.
       -Честно, не уйдешь?
       -На несколько минут.
       -Там холодно не будет?
       -Возьми куртку. Да и то, наверно, не оденешь. Пошли?
       Темка вечером на мысу еще не был. Все камни, которые они трогали по дороге к берегу - и нижняя четверть мраморной колонны на могиле, и зацементированные верхи древних стен были теплыми. И галька, на которую они уселись в метре от любопытных языков прибойной волны, хранила солнечное тепло.
       Сидели, бросали в море округлые голыши, если не торчала из воды в секторе обстрела голова купальщика. Темка оглядывал пляж. Народу здесь было еще много, и никто домой не собирался: видимо, проводы солнца были для завсегдатаев и для гостей Херсонеса чуть ли не обрядом. Да и солнце, словно зная, что его провожают сотни и тысячи, так порой чудесит, устраивает такое представление!
       ...Кто из людей не замрет и не замолчит на несколько минут, наблюдая, как раскаленный докрасна шар медленно, как на парашюте, приближается к спокойной воде горизонта.... Касается ее... Низ его сплющивается в подставку... Солнце - вдруг, бывает и так - становится похожим на расписной чайник, даже с крышкой... а иногда на красноглиняный кувшин... еще какое-то превращение - нате, нате вам!... И вот - раз-два-три - светило стремительно, неотвратимо тонет! Наверху только сияющая крышка от чайника... Исчезла и она... Но, погружаясь, солнце выбросило все-таки наверх веер ярких лучей (может, то сигнал бедствия?), зажглись в ответ облака и над местом падения, и на всем небе, и долго не гаснут...
       А под ними, на земле, уже начинает темнеть и так быстро, слово кто-то гасит свет ручкой реостата.
       Проводили солнце, рассталисьс ним. Пережили закат. Ощущение было еще такое, словно опустился театральный занавес. Можно встать, вздохнуть, потянуться.
       Алексей глянул на часы.
       -Тем, ты посидишь один несколько минут? Я ненадолго.
       -Давай.
       -Ты только не уходи никуда. Я быстро назад.
       Темка проводил его взглядом. Алексей поднялся от пляжа, где они сидели, по каменной лестничке и пошел по направлению к колоколу, до которого отсюда было метров сто. Тяжелый колокол висел между двумя колоннами, на нем было бесчисленноое множество.белых следов от камней, вызывавших долгий звон. У колокола назначали свидания.
       Ладно. Может, в самом деле вернется быстро. Если нет, уйду.
       Кое-кто еще купался, но там и сям начали уже одеваться, а иные уходили. Темнел воздух, темнело море, горизонт был пока что виден, но еще несколько минут и даль заволочет вечерней мглой. Темка поднял голову: в просветах облаков открылась другая даль - звездная. И сразу стало одиноко. Подул ветерок, Темка набросил куртку на плечи.
       Глянул в сторону колокола. Около него стояли двое, Алексей и Лера. Стоят, стоят... Вот пошли в сторону дорожки от музея к пляжу. Наконец-то! Остановились. Постояли, постояли и... вернулись к колоколу. Снова стоят.
       О чем можно говорить так долго ? Сколько это будет продолжаться?
       Темка встал. Уйти? Обещал же вернуться быстро! Нет, нужно подождать еще - идти было некуда. Одному, домой... Наклонился, набрал гальки, стал бросать в воду. Плюк! Плюк! Плюк!
       Глянул в сторону колокола. Алексей идет к нему! А к Лере подошла какая-то девушка - видимо, ждала где-то неподалеку, как ждал Темка, окончания этого свидания.
       Алексей подошел. Тоже набрал гальки и тоже стал бросать в воду.
       -Хороший вечер, - сказал, - теплый. - Посмотрел на пляж. - Скоро мы с тобой здесь одни останемся. Смотри - почти все уходят.
       У Темки был вопрос к Алексею, но он помалкивал. Старший сам догадался о вопросе и сказал, как бы на него, уже произнесенный, отвечая:
       -Уезжает завтра наша знакомая. Улетает.
       -Попрощались? - Спросил, чтобы узнать, не пойдет ли Алксей завтра провожать .
       -Попрощались. - Наверно, были у старшего какие-то важные слова, что рвались с языка, но вместо них он произнес их всеобщий заменитель:
       -Такие дела. - Помолчал и добавил все-таки: - Теперь мы снова на Гризоле - Боб и Джек.
       Повесть об амфоре, полной пиратов
      
       Если в этом городе, сидя у окна в бегущем по улице автобусе, смотреть в
       сторону моря, оно в просветах белокаменных домов будет мелькать то яркосиним треугольником, то прямоугольником, то ромбом, которые сменяются другими геометрическими фигурами, а то и просто быстрыми синими стеклышками. Море как бы играет с сидящим у окна в автобусе и от этого кажется веселым, как калейдоскоп.
       Вышли из автобуса, ступили на площадь, и нагретый солнцем асфальт запружинил под ногами, как толстый ковер. А в лицо ударил воздух, пахнущий и теми же лекарственными травами, что на территории музея, и -- остро -- солью моря, водорослями, нефтью, машинным маслом и металлом множества военных кораблей, стоящих в большой бухте. И снова белый камень - на этот раз ряда из шести колонн в низу площади и синяя-синяя вода за ними.
       Белое и синее - главные цвета этого города. Они действуют на человека, даже если мысли его чем-то заняты
       Алексей увидел изменение в лице Темки и спросил:
       --Ну, как тебе здесь?
       -Нравится.
       --Тогда наш путь на Приморский бульвар.
       На булваре была та же белизна невысоких строений, синее - вблизи - море, дальше - голубое, а потом дымка, сливающеаяся с небом на горизонте. И рыжие откосы берега слева. И усилившийся запах соли и водорослей. И катера и яхты в небольшой бухте, к которой они подошли.
       --А почему ты называешь этот город островом? - задал Темка вопрос, который давно уже, что называется, мозолил ему язык.
       --Тут куча совершенно диких мест, закроешься вот так, - Алексей шорами приложил раскрытые ладони к вискам, - и чувстуешь себя то ли Робинзоном, то ли пиратом, чудом спасшимся после кораблекрушения. Или после боя, в котором его корабль затонул. Я покажу тебе такие места.
       --А почему Гризоль?
       --Не знаю. Пришло на ум само. Один писатель-романтик называл этот город то Зурбаганом, то Гель-Гью. И населял его бесшабашными бродягами-моряками.
       --Безбашенными, - вставил Темка едкое словечко. Слова ему сегодня подсказывала та черная кошка, что пробежала между ними еще вчера. Она никуда не делась, она была тут как тут.
       --Ну, не совсем так. Они знали свое дело... А название Гризоль тебе не подходит?
       -Ничего... - неопределенно ответил Темка и проверил слово на рыжих отвесных откосах берега. Оно подходило. И Темка повторил: -- Ничего...
       В мол, на краю которого они стояли, плескала небольшая волна. Вода была прозрачная, на дне шевелились толстые космы буро-зеленых водорослей, среди них мелькала пугливая мелкая рыбешка. В полуметре от поверхности плыла медленная медуза, всплескивая тонкими краями абажюра и волоча за собой хвост полупрозрачных жгутов.
       --А тот писатель тоже играл в пиратов? - спросил Темка.
       --Играл? - переспросил Алексей. - Играл?.. - Слово ему явно не понравилось. - В пиратов хорошо "сыграл" Роберт Стивенсон, который написал "Остров сокровищ", - читал? Там и знаменитый Джон Сильвер, остров, бой с пиратами, отшельник Бен Ганн, потом - несметные сокровища... А у того романтика влюблённый герой подошёл к берегу, где его ждала девушка, на собственной яхте под алыми шелковыми парусами. Так ей мечталось: влюбленный в нее юноша, алые паруса... А герой это сделал: взял да и купил для своих парусов кучищу красного шелка!
       Темка, признаться, слушал старшего в полуха, наблюдая за медузьим, плавающих брассом. Или, может, думал о чем-то своем.
       --А сам писатель, - продолжал Алексей, не замечая Темкиного состояния, - был чудовищно беден и часто голодал до того, что у него болели от голода ребра. На пустом обеденном столе с рваной клеенкой у него была тетрадка, а в тетрадке - алые паруса...
       Алексей всё еще примеривался с ответом на неприятное слово.
       -Играл? - спросил он сам у себя. -Да, может быть. Чудесные писательские игры... Волшебники, играющие в куклы... Впрочем... Впрочем... Знаешь, как гениально назвал один писатель книгу? Книгу вообще? Ее, так сказать, ящик, помещение между двумя твердыми корками? "Прекрасная могила человеческого сердца"! Ну, это ты, может быть, поймешь когда-нибудь, если запомнишь...
       Темка молчал, молчал, будто обдумывая последние слова Алексея, и вдруг брякнул:
       --А если человек играет в карты?
       --Ты это к чему? - удивился старший. - Не наигрался?
       --Там игра и тут игра.
       --Игра игре рознь...
       Оба смотрели на медузу. А ту разговор, звучавший над ней, нисколько не интересовал. У нее были дела поважней человеческих выкрутасов. Плыла куда-то и плыла...
       --Черт знает, что у тебя на уме! Писатель, если пишет, оказывается, играет, а тут еще и растреклятые карты...
       Темка понял, что проговорился - высказал то, что все еще не давало ему покоя. Но Алексей, слава богу, не зацепился за обмолвку.
       -Раз уж пошел разговор об игре и о пиратах, хочешь, расскажу тебе об одном из них? О моем, кстати, хорошем знакомом..
       --Пирате?! - не поверил Темка.
       --Еще каком! Может, пойдем где-то присядем?
       Пустых скамеек на Приморском бульваре было сколько угодно, они смогли сесть в тени дерева. Слева, через скамейку от них от них сидела молодая мама с коляской, покатывая ее вперед-назад, справа расположился пенсионер в белом полотняном мятом пиджаке, в пластмассовой дырчатой шляпе, сильно сдавленной с боков, с палкой, на которую он тут же возложил тяжелые очень загорелые кисти рук и уставился, не двигаясь больше, на клумбу прямо перед ним.
       Алексей начал рассказ заманчиво:
       --Скажи мне, Темий, и скажи откровенно: если б тебе в июльский жаркий полдень вручили лопату и послали во двор и в сарай, чтобы ты там выкопал яму для картошки, ты бы сбежал в пираты?
       -Ну... - неуверенно ответил Темка. -Только я не знаю, где они.
       -Путь к ним долог и тернист, - важно объявил Алексей. - Но если тебе светит пиратская звезда, ты к ним непременно попадешь. Хочешь, расскажу?
       -Давай.
       -В пираты сбежал человек по прозвищу Док, мой хороший знакомый, вполне взрослый и вполне уважаемый человек. Он сделал это, но не в один день, а постепенно, о чем я и хочу тебе рассказать. Вообще - как люди становятся пиратами?.. - Сказал, помолчал, глянул на Темку и продолжил: - Ведь кого-то хоть как грузи - он всё равно станет часовщком, бухгалтером или пасечником. Или, скажем, журналистом, как я. Всё дело в том, как устроены у человека мозги, как то есть спроектировала их кудесница природа. Какой их узор еприроду - и кудесницу, и насмешницу - больше устроил... Не слишком заковыристо, Тёмуш?
       -Слишком. Но все равно давай, - согласился Темка, - Только побыстрей про то, где он пират.
       -Погоди, братец. Мне ведь нужно рассказывать так, чтобы меня понял ребенок. И чтобы ему было интересно.
       -Я не ребенок, - буркнул Темка. - И пока заковыристо и неинтересно.
       -Если заскучаешь, скажешь. Итак, пират. Сперва его детство. Ему было столько же лет, сколько тебе, когда отец брал его в море. Отец был работником НИИ, Научно-исследовательского рыбного института, у института было судно и оно ходило по Черному морю, проводя исследования рыбьего запаса, миграции рыбьих стай.
       Было: палуба, ветер, волны, качка, соленые брызги в лицо, резкие команды капитана, ловкие матросы-рыбаки, вытянутая на палубу сеть с обитателями морских глубин - там и громадная камбала, и акула-катран, и крабы, и скаты, и ядовитая рыба-скорпион...
       В шторм, когда волна захлестывала палубу и даже доходила до капитанского мостика, мальчишка ни за что не хотел уходить в каюту, и отец привязывал его к мачте, чтобы тот вдосталь насмотрелся на штормовую мощь...
       Взгляд на Темку; Темка слушал.
       -К концу лета судно возвращалось в порт, и отец с сыном шли от порта к своему дому пешком: рубаха и штаны на мальчишке были потрепаны и изорваны, загорелый он был дочерна, шагал враскачку, потому что привык ходить по шаткой палубе, на встречных, особенно на пацанов, проведших лето во дворах и на тротуарах, он смотрел свысока... как тебе эта картинка?
       -Ничего, - одобрил Темка.
       --Докладываю следующую. Учиться, подросши, он поступил в медицинский, и не по призванию, а - на пари (уж такой он был): в медицинский поступить было всего труднее, он поспорил с другом, что сдаст экзамены в самый трудный ВУЗ, - и выиграл пари. И пришлось учиться на врача. Знаешь происхождение слова авантюрист?
       --Ну... примерно...
       --Вот тебе ответ: "аванти" с итальянского - вперед! А с французского, aveture, - приключение. Наш герой, как тебе уже стало понятно, рос слегка авантюрным человеком. И вот он стал студентом... Здесь его ожидал один интересный эпизод... Тебе еще не скучно?
       --Рассказывай. - Темка слушал не из вежливости, а всерьез.
      
      
       Череп и кости
      
       --Когда на первом курсе в институте начали изучать анатомию человека и когда студенты стали разглядывать скелеты и черепа, нашему герою захотелось иметь череп дома. Зачем? почему? Ну как же! "Ведь это то, что всех нас ожидает - пустые глазницы и оскаленные зубы...". Как же можно без черепа на письменном столе "философу в осьмнадцать лет"?! (это Пушкин, Темушка, это про Онегина). Любой гость философа - и прежде всего девушка - сразу же увидит череп, а после него с особым интересом воззрится на хозяина комнаты!..
       Темка на последнюю фразу шевельнулся, но что означало это движение, понять было нельзя.
       -Тебе еще будет восемнадцать, Темуш, кто знает, что ты отчебучишь тогда....
       И вот что сделал наш герой. Подобрал ключ от подвальной комнаты в институте, где хранились скелеты, и вечером, когда все разошлись, пробрался туда. Выбрал на полке череп... Но в это время кто-то, сторож, вероятно, подошел к двери, увидел, что она не заперта и... повернул ключ. И вынул его. И ушел. И шаги его, как говорится в романах, "постепенно стихли"... И наш первокурсник оказался запертым в темной подвальной комнате, полной скелетов...
       На улице зажглись фонари и чуть-чуть осветили через решетчатое оконце скелеты у стен и черепа на полках. Оскаленные их зубы... А впереди ночь...
       --Я бы, наверно, умер, - честно признался Темка.
       --Да. У иных в таких случаях отказывает сердце.
       -- И что было дальше?
       --На счастье он увидел через окошко своего приятеля, тот задержался в институте. На счастье... Окликнул его. Приятель подошел, глядь - в подвальном окошке чье-то лицо, белое, как череп. А голос знакомый. И по имени его зовет. Он после признался, что чуть не убежал. Сторожа звать было нельзя - злоумышленника исключили бы из института. Приятель разыскал где-то ключ или отмычку, в общем, как-то там открыл дверь и выпустил бледного, как смерть, философа. Со двора они вышли вместе, под мышкой авантюриста была куртка, а в ней - череп. Так он и шел через весь город, с черепом под мышкой. Теперь оба уже смеялись, веселились, поднимали полу куртки, пугая встречных девчонок... В ту же ночь трофей был торжественно водружен на студенческий письменный стол, рядом с ним встала свеча...
       -Это всё правда? - спросил Темка.
       -Чистейшая! И дальше будет правда. Но сначала подведем итоги. Что мы имеем, чтобы приблизиться к облику пирата? Мальчишку, привязанного к мачте во время шторма - раз. Человека, с чьего стола смотрит на него пустыми глазницами человеческий череп.
       -- Два, - согласился Темка.
       --Кое-чего не хватает. Догадайся - чего? Молчишь? Тогда слушай следующий эпизод и не забывай про кудесницу природу, которая выплетает диковинные узоры в наших мозгах...
      
       Батарея тридцаток
      
       Студент окончил институт, получил диплом и ему предложили службу врачом в армии. Он выбрал военно-морской флот - куда же еще идти просоленному морем? Но его направили - а в военкомате не поспоришь - в береговую оборону, где пустовало место начальника медицинской части. В этот, Темуш, город, вон на тот берег, что за бухтой, - Алнксей обернулся и показал рукой только направление, потому что делекий берег закрывали высокие деревья бульвара. - Там, на самом верху, стояли четыре 130-миллиметровые пушки (снаряд весил 30 килограммов) и целились в прекрасное Черное море, откуда вдруг могли появиться корабли противника. Философ надел форму флотского офицера, получил парадный кортик, красивее которого нет на свете...
       В воинской части он близко познаомился с матросом, который к тому времени ведал складом, где хранилось всякое мелкое оружие, начиная с револьвера системы "Наган", оружия гражданской войны, и кончая тяжеловесным Стечкиным, из которого, примкнув приклад, можно было палить, как из автомата. Что-то было в обоих вояках родственное (может, даже капли пиратской крови) , какую они учуяли, чуть встретившись, и лейтенант и матрос подружились. Они вооружались разными пистолетами, ходили по берегу моря - пушки были высоко над ними - и стреляли по всему, что плавало в море. А на морских волнах качались матросские деревянные шлепанцы, бескозырки, сдутые ветром с матросских голов, пустые бутылки, перегоревшие лампы и радолампы, а то и косячок уток, зимовавших в этих неморозных краях..
       Береговая служба, как и воинская служба, врача не устроила, да и никакой серьезной работы по медицинской части ему не попадалось, кроме фурункулов, боли в животе или головной боли, и он стал забрасывать воинское начальство письмами с просьбой об увольнении. Но его промурыжили у четырех пушек года три, потом все-таки отпустили. Пришла пора снять форму флотского лейтенанта. И тут был еще эпизод - добавлние к предыдущим.
       Снимая с себя форму офицера, нужно было сдать в комендатуру кортик. "Кортик - не отдам! Трех лет службы на вашей батарее он стоит!"
       Лейтенант объявил, что кортик он потерял, его отправили на гауптвахту, он отсидел положенный срок... и вернулся домой с кортиком. Тот был пристроен на ковер на стене в гостиной.
       --Теперь считай, Темуш: кортик - три? На дороге к пиратству?
       -Четыре, - поправил старшего Темка. - Они же еще с тем матросом из пистолетов стреляли.
      
       Ветры Атлантики
      
       --Значит. четыре, - согласился Алексей. И продолжил: - Сейчас будет пять и шесть. Вчерашний лейтенант вернулся в родной город и очень скоро, чуть поработав в районной поликлинике, нанялся... на нефтяной танкер судовым врачом. А танкер шел не куда-нибудь - на Кубу! То есть, впереди Черное море, Средиземное, Турция, Босфорский пролив, Атлантика, снова штормы...
       --Пять, Темий?
       --Пока пять.
       --В то время кубинские революционеры, все, как один, носили бороды, путь на Кубу был долог, корабельные винты крутились исправно, делать было особенно нечего, и вот врач предложил морякам в знак солидарности с революцией отрастить бороды. Отрастили все командой - кроме капитана, у которого были дела поважнее, старпома и сверхосторожного замполита. Каково же было удивление моряков на острове Свободы - они оказались здесь единственными бородачами: революционный настрой на Кубе чуть уже спал, и бороды сначала укоротились, а после и вовсе исчезли...
       --Борода, - сказал Темка, - шесть.
       --Договорились. Идем дальше. Тот матрос, с которым он подружился в береговой обороне, демобилизовался и стал заезжать и заезжать в город Виталия (так его звали), звонил в его дверь, но каждый раз ему открывала дочь, Надя (мама, тоже врач, на работе). Надя, школьница, круглолицая семиклашка.
       --Привет, Надь! Растешь? Папа дома?
       --Ой, нет! Он сейчас, наверно, уже в Швеции.
       --Как так?!
       --Всё та же нефть...
       Следующий визит, снова в дверях Надя. Заметно подросла.
       --Ну, где папа? Опять...
       -...в море. На пути в Японию. Звонил. Говорит, проходим Индийский океан.
       "Ох, молодец! Бродяга! Завидую!"
       Еще визит.
       --Надь, ты уже совсем девушка! Где папа?
       --Ой, Бек (матрос звал Виталия Доком (Док, укороченное от Доктор), он матроса - Беком: услышав как-то его юношеское прозвище, посчитал, что оно ему больше подходит, чем имя. - Они с мамой нанялись врачами в Алжире, на три года, сейчас живут где-то чуть ли не посреди пустыни! Его там зовут табиб*...
      
       Табиб
      
       -Итак, Док - табиб... Интересно: пустыня, пески, всякие там саксаулы, арабы, верблюды... И неугомонный, и некротимый Док. Врач-хирург...
       --Ты еще не заскучал, Тем?
       --Я слушаю. Дальше еще что-то будет?
       -- Я только на пути к самому главному. Ты еще не голоден?
       --Пока нет.
       --Сейчас будет история о том, каково приходится иным врачам в пустыне.
       Голуби от пенсионера в белом пиджаке перелетели к ним. Пенсионер посмотрел на них - топчущихся у чужих ног, кажется, немного рассердился, встал и пошел по направлению к морю.
       --Об этом Док мне рассказал (коротко, как и все, о чем он говорит), когда мы наконец сидели у него в гостиной, окруженные Алжиром. Тут было, Тем, огромное, украшенное чеканкой и резьбой медное блюдо для торжественного и многолюдного распития кофе, медные же, арабские кувшины, расписанные вязью, кубки, диковинные камни пустыни Сахары - например, Темуш, жиод, снаружи обыкновенный , серый, шершавый, но расколи его - и увидишь внутри целое сверкающее царство кристаллов кварца. Была "роза Сахары" - каменный, коричнево-красный цветок, который просто так валяется в песке пустыни. Но положи его на стол - залюбуется каждый и спросит, как вырастают такие цветы? Были средиземноморские раковины, черные статуи божков...
       Док сидит напротив - худощавый, бледное, несмотря на пребывание в пустыне, лицо, изрядная уже седина в волосах...
       --Нарезался я там, - говорит он вдруг, - на всю жизнь.
       Я прошу рассказать.
       Случай был такой. Набитый людьми битком автобус, ближе к вечеру, упал в глубокий обрыв. Машины у места аварии останавливались, шоферы и пассажиры вытаскивали людей из автобуса - мертвых, с переломами рук, ног и ребер, c ушибами головы, без сознания, с рваными ранами, залитых своей и чужой кровью... И всех отвозили в ближайший поселок, где должен быть табиб. А табибами были только Док и его жена, Люда, детский врач. Всего два врача на три десятка или больше раненых - а вокруг только пустыня. И эти двое - делали уколы против болевого шока и сердечные, промывали раны, останавливали кровь, резали, сшивали, смазывали, вправляли кости, бинтовали - всю ночь, пока не стали подъезжать машины из госпиталя...
       --Если хочешь,Тём, - сравни этот эпизод с сумасшедшей возней судового врача на пиратском корабле после боя с многопушечным кораблем, груженным золотом и драгоценностями. Пираты победили, но большой ценой - треть команды выбыла из строя, и сейчас лекарь, по уши в чужой крови, кромсает скальпелем изуродованные ядрами и пулями тела...
       --И дальше еще что-то такое будет? - спросил Темка.
       --Тебе бы, после твоих фильмов, только "дальше, дальше!". Экшн!! Будет тебе экшн! Потому что Док необыкновенный человек и жить он мог только необыкновенно. Не сомневаюсь, что и в походах на танкерах по морям и океанам он придумывал что-то интересное. Ну, те же революционные бороды, например. Да, вот еще: в доминошнгй игре - а моряки во время тишайшего штиля, только и делали, что резались на палубе в "козла", -- он сговаривался с напарником, всегда одним и тем же, о тайных, вроде бы вполне невинных, фразах. "Посмотрим..." - значит, у Дока много "пятерок"; "Ну-ка, ну-ка..." - не менее четырех "троек". И так далее. Ясно, что они почти всегда выигрывали, а об уловках хитроумного Дока никто из моряков не догадывался.
       А продолжение, между прочим, следует! Ты еще не устал меня слушать?
       --Пока нет. Мороженого бы.
       --Ну пошли купим.
       Коляскас мороженым была у выхода с бульвара. Вернулись с полными стаканчиками, сели на ту же скамейку.
      
       Неугомонный Док
      
       --Дальше будет вот что. Док после Алжира вернулся домой. Поступил на работу в ту же районную поликлинику всё тем же врачом-травматологом. Больные: болячки, переломы, вывихи, всяческие раны и ранки, кровь, охи и ахи, перекись водорода, иод, ихтиолка, мази... Повязки, бинты...
       На деньги, заработанные в Алжире, купил машину, обновил мебель. Теперь у него с женой есть всё для спокойной и зажиточной жизни. Для жизни среднего достатка буржуа. Приходи с работы, ужинай и садись во дворе играть в шахматы или в домино. Потом, поторчав, зевая, перед телевизором, ложись спать...
       Неугомонный Док какое-то время не садился после ужина за доминошный стол, а забирался на крышу своего сарая - в середине этого двора, что поодаль от центра города - бывали сараи, и что-то там строил. Что-то сбивал из им же оструганных дощечек от ящиков. Какое-то небольшое строение... Соседи глазели-гадали, гадали-глазели, но догадаться, что строится, никак не могли. Они знали, что Виталий Иванович, человек чудаковатый, в выдумках неостановимый, вот он снова чудесит. Ну, неопасно: пожара, во всяком случае, на крыше не случится, доктор не курит.
       Готово! Изящный деревянный домик с плоской крышей, крытый толем, дверь, два круглых окошечка. Кто-то, снедаемый любопытством, попросился посмотреть. Пожалуйста, вот трап. Любопытный поднялся. В домике деревянный топчан накрытый арабским ковром, подушечка под локоть, столик, на нем приемничек, медная лампа. Хронометр на стене. Запах свежеоструганного дерева, где преобладает смолистая сосна. Док удобно прилег на топчан, чтобы объяснить гостю назначение домика, включил приемик. Легкая, тихая музыка.
       "Это... - начал неуверенно спрашивать гость, глядя на круглые оконца и хронометр, - это всё как вы называете?"
       "Каюта, - коротко ответил доктор, философ, моряк, путешественник, алжирский табиб. -Только что не качает. После работы лучший отдых".
       "Ага... Действительно... Может, оно и правильно... Даёте, Виталий Иваныч..."
       "Даю", - согласился Док.
       --Тём, семь? - спросил тут Алексей.
       --Всё еще шесть, - возразил Темка. - Какой же он пират! Подушечка, приемник...
       --Ты, однако, прав. - Алексей почесал щеку и подбородок. - Больше мороженого не хочешь?
       --Не хочу. Обедать скоро будем?
       --Ты сейчас хочешь?
       --Чуть попозже. Давай дальше. Если про пирата.
       --Заинтересовало?
       --Я таких не видал. Мне бы такого соседа. Я бы в его каюту тоже попросился.
       --По крайней мере, честно ответил, - отозвался Алексей, - признал хоть каюту. - Слушай же дальше. Становится не только теплее, но уже совсем тепло - помнишь еще, салага, эту детскую игру?
       --Ну и что, что салага, - ответил Темка. - У меня еще всё впереди.
       --После каюты Док стал рисовать чертеж трехколесного велосипеда для себя и жены, и нарисовал, и начал уже собирать части для него, но в одно из августовских жарких воскресений жена послала его выкопать в сарае яму для картошки на зиму...
       -И он сбежал в пираты?
      
       Яма с приключениями
      
       Если б знала Люда, жена Дока, во что превратится эта ее затея - муторная, абсолютно нетворческая работа, копка ямы для картошки, - в какое необыкновенное, но очень хлопотное для нее приключение, возможно, прикусила бы в то воскресенье язык!
       А Док вздохнул, пошел в сарай, достал лопату и воткнул ее в утоптанную многими подошвами землю. Да, здесь, с лопатой в руках и твердой, как асфальт, землей, ни-че-го не придумаешь. Тут копай и копай, да успевай только вытирать пот рукавом! Док начал рубить верхний слой земли и отбрасывать в стороны тяжелые пласты. Вот земля уже чуть помягче. И тут в ней обнаружились останки жестяной банки. Он поднял ее, рассмотрел - банка что-то ему напомнила. Что-то, не так уж давнее. Еще, еще удар лопатой - теперь старый шлепанец с полуоторванной подошвой.
       Ага! Да ведь тут было подобие ямы, куда они с женой сбрасывали всякий домашний мусор! И деревянная крышка была у ямы..
       Шлепанец "старше" кофейной банки, следовательно... Следовательно, копая, он будет как бы углубляться во времени, вот что он будет делать! Копание ямы приобретало некоторый увлекательный смысл: что он найдет еще, какое время жизни семьи обнаружит?
       Вот осколки разбитого блюдечка и чашки. Чашка была расписана маками. Еще бабушкины. Тут Док вспомнил, как они были разбиты. Он тогда болел, Люда несла ему чай, споткнулась о край ковра, чуть не упала, а посуда грохнулась на пол. Целый эпизод обнаружился, чуть он двинул посильней лопатой! Его болезнь, Люда с подносом...
       Слой за слоем открывалась Доку прошлая жизнь (и лопата на минуты замирала): его сношенные туфли, купленные в Швеции... сломанный японский зонтик... флакон от Людиных духов (которые он подарил на день рождения. Сколько ей было? Кажется, 27...
       ...Последней находкой оказалась Надькина кукла - ее, он вспомнил, купили, когда Надьке исполнился год. Значит, он углубился в землю на 16 лет! Безголовая кукла была первым "мусором", который бросили в яму. Дальше шла плотная, "досемейная" земля.
       Док на всякий случай стал ширить раскоп, лопата неожиданно скрежетнула о камень. Он тнул в него, камень не поддался. Обследуя препятствие в поисках его краев, копатель понял, что имеет дело с бетонным кольцом более, чем метрового диаметра. Эй-эй, что это такое?!
       Подошла Люда, увидела, что муж уже по пояс в земле, похвалила его за усердие и заметила, что такой глубины яма для картошки ей не нужна.
       -Тут что-то непонятное, - ответил муж, - надо выяснить, что.
       Люда, зная Виталия, не стала спорить. Что-то непонятное - это как раз для него.
      
       Что там, внизу?!
      
       Бетонное кольцо не было кольцом, оно походило на бетонный колодец, расширявшийся книзу. Или на ход куда-то? В катакомбы?* Или... Или...
       Док вылез из ямы и присел на деревянный чурбак, на котором рубил дрова для камина, и задумался. Колодец?.. Ход?.. Результатом раздумия было то, что он направился к старожилу этого двора, дяде Грине, пенсионеру и рыбаку, который угощал его свежезажаренными бычками и с которым не раз сиживал за доминошным столом. Его он позвал в сарай и показал начало отрытого им бетонного "колодца".
       И узнал от старика любопытнейшую вещь!
       Их дом когда-то, давным-давно, принадлежал немцу-колонисту, которых было немало в свое время в Одессе. И был он краем города, дальше, до самого моря, шел обширнейший, заросший травами пустырь. Немец держал коров, снабжая горожан молоком и мясом. А так как своей воды в городе не было, предприимчивые немцы придумали... и сделали... и распространили находку по всему городу... громадные бетонные амфоры; их зарывали глубоко в землю, к ним проводили желоба с крыш, и небесная вода исправно наполняла многотонные сосуды. Воду пили как люди, так и коровы. Наверно, Виталий Иванович наткнулся на одно из этих сооружений...
       Док после этого разговора пошел еще и в библиотеку, нашел там книгу про старую Одессу и вычитал в ней, что да, немцами-колонистами были придуманы амфоры для сбора дождевой воды, их в Одессе, в разных местах, было зарыто аж 385, одни из них разрушены, другие, может быть, до сих находятся в земле. В гражданскую войну в амфорах немцы прятали всякое добро...
       К сараю и "картофельной" яме он теперь направился, как некогда Эдмон Дантес, будущий граф Монте-Кристо, приближался к ожидаемому кладу. Врубился в слежавшуюся за долгие годы землю, но понял, что один не справится. Там были тонны сырой земли.
       Пришлось позвать людей на помощь. Нашлось трое бездельников, которые за пару-тройку бутылок вина в день подрядились копаться в амфоре. Землю, пересыпанную всяческим мусором, наверх подавали в выварке с помощью блока, который соорудил Док, рядом с сараем росла гора. Потом к горе подъезжал самосвал.
       Чем больше обнажались целехонькие стены амфоры и близилось ее дно, тем яснее Док видел ее будущее. Может быть потому еще, что оконание рабочего дня отмечалось внизу, куда по вечерам с полной корзиной снеди спускался хозяин.
       Клада в амфоре не нашлось. Внизу, в самой узкой части амфоры, была жидкая грязь, может быть, с остатками древних дождей. "Сосуд" был громадный: метров шесть в высоту и три метра в боках.
       Док заказал самосвал цементного раствора, уложил вместе с помощниками арматуру, залил раствором и выровнял бетон в круглую площадку-дно.
       Зачем? Никто, кроме Дока, этого не знал.
       Конец! Трое работников выбрались из амфоры по приставной лестнице, отряхнули руки и поздравили хозяина с отличным погребом. Здесь можно хранить картошку, другие овощи, фрукты, соления... да мало ли что. Напоследок сказали (внимание!):
       --Где мы теперь будем собираться по вечерам? Там было так хорошо!
       Док ответил:
       --Будем, будем... - И он теперь, после этих слов своих работников, уже точно знал, что говорит.
      
       Как ни ломай голову...
      
       Для обитателей этого одесского двора всё дальнейшее было загадкой. Погреб - повезло человеку с древней амфорой! - это понятно. Но зачем один из приятелей доктора привез откуда-то толстенный семиметровой длины корабельный канат, наверняка найденный на берегу моря? Док спустил его в амфору, что-то там с ним делал.
       А другой приятель появился во дворе с надраенной до солнечного блеска рындой - то есть с корабельным колоколом, - и зазвонил в нее, вместо того, чтобы просто позвонить в дверь!
       Заявился к доктору и художник, что он художник, узнали по бородке, берету и мольберту. Художник с доктором надолго исчезли в амфоре, потом Виталий Иванович, один, поднялся наверх. Художник приходил целую неделю.
       Что доктор - чудак, было известно давно, но каким очередным чудачеством он удивит на этот раз, гадали все.
       Из сарая, вернее, из амфоры, стали доноситься звуки пилы и молотка. Должно быть, cосед мастачит ящики. Понятно, какой же погреб без них. Потом доктор, сидя у двери сарая, вил и плел что-то из веревок. Что-то такое затейливое, что хоть сколько ни ломай голову, не догадаешься...
       --Так, - остановился вдруг Алексей. - Не пора ли нам пообедать?
       --Пора, - согласился Темка. - Уже первый час. - Они встали со скамейки, пошли к выходу с бульвара. И у выхода на площадь, залитую солнечнм светом, как сливочным маслом, Темка всё-таки тронул Алексея за руку. - А что он придумал в амфоре, Лёш?
       --Закон приключенческого жанра, Темуш, - внушительно объявил Алексей, - обрывать повествование на самом-самом. Станем его соблюдать, а то жить нам обоим будет неинтересно. Я буду просто погибать от желания рассказать, что произошло дальше, и подбирать слова, а ты будешь гадать и с нетерпением ждать продолжения. Так и пролетит день.
       --А что твой Док вил из веревки?
       --Трап, - коротко ответил Алексей.
       --Что?
       Но тут оба вошли в открытую дверь и начали спускаться по недлинной лестнице в подвальное кафе на центральной улице.
       Здесь всё было дорого и невкусно, но поесть было надо. Запили еду апельсиновым соком и вышли на солнечную улицу. После кухонных запахов (капуста, пережаренные лук и мясо) их встретил запах любимого флотскими офицерами одеколона, "Шипра". Офицеры в белоснежных кителях и фуражках с белым верхом, иные даже с кортиками, время от времени проходили мимо, обвевая их свежим ветерком лейтенантского парфюма. Проходили и матросы, но от них одеколоном не пахло. Скорее, табаком и зубной пастой, которой были надраены белые башмаки. Для Темки такое количество моряков на улице было внове.
       --Зурбаган, Гель-Гью... - сказал в конце концов он. - А ты говоришь - Гризоль. Каждый зовет по-своему. А что он на самом деле?
       -Севастополь, - ответил Алексей.
      
      
      
       Что это за город
      
       Оба на этот раз шли в глубь города, просто глазея по сторонам, оглядывая и моряков, и дома из очень белого камня с маленькими, как правило, зелеными балкончиками.
       --О том же спросил у меня один знакомый журналист, Тем. Он получил сюда командировку - здесь проходили некие военные маневры, на море и на суше, в степи, он должен был о них написать. А я тут служил, 4 года, он об этом знал. Итак: "Что на самом деле за город?". Я подумал и сказал ему вот что, такой дал совет: когда будут идти маневры на суше, скорее всего, в степи, и ты будешь лежать в каком-то укрытии, достань перочинный ножик и копни землю перед собой, сантиметров на десять. И сразу увидишь, что это за город, и что это за земля.
       Он побывал в командировке, приехал и зашел как-то в мой кабинет. "Ты мне интересную подсказку дал. Пока там шел "бой", я лежал под тентом, прятался от солнца, и вдруг вспомнил, что ты мне посоветовал. И копнул землю ножиком, как ты сказал, на десяток сантиметров. И знаешь, что выкопал? Смотри, захватил на память...". Вынул из кармана и показал мне на ладони два ржавых осколка и пулю. "Неужели там вся земля такая?" - "Вся, говорю. Вся этим засеяна. Если б ты копнул поглубже, нашел бы наконечники от стрел и копий...".
       --А когда здесь воевали?
       --Всегда, Темий. Потому что удобнейшее место - весь берег изрезан бухтами и бухточками, где могут поместиться десятки кораблей. Плюс рыбное море и виноградный климат... Знаешь, как назвали древние греки, первые поселенцы, бухту слева от нас? В ней чуть ли не весь нынешний военный флот. "Прекрасная гавань"! Ее они увидели две с половиной тысячи лет назад, на берегах не было ни одного человека, и они решили здесь поселиться.
       А город ,Тем, и местность вокруг пережили две страшнейшие войны. Крымскую, в Х1Х веке, когда его сровняли с землей пушечной стрельбой англичание и французы, когда погибли наши знаменитые адмиралы Корнилов и Нахимов. Город пришлось сдать неприятелю, и когда император Николай 1узнал об этом, он слгег и умер... А в Отечественную его сперва долго, большой кровью, защищали от немцев, потом, с не меньшей кровью немцев выбивали. Вот откуда осколки и пули в земле в десяти сантиметрах от поверхности. А когда я здесь служил, нашел однажды в степи, в бывшей воронке два человеческих черепа с молодыми зубами. Поразился, Тем: моих, наверно, лет ребята!..
       Ну, хватит с тебя истории?
       --Знать же надо, что за город...
       --По красоте - синее море, бухты, холмы, белейшие дома, раньше домики, обилие парусов - это Зурбаган, Гель-Гью. Уютный, рыбацкий, контрабандный, пристанище морских бродяг, полный романтики. По войнам - Севастополь, военно-морской город, дважды разрушенный и дважды восстановленный.
       --А почему Гризоль?
       --Гризоль? - переспросил Алексей. Подумал. - А это уж моя игра, Темуш. Захочешь - и ты будешь играть; вот тебе и пустынный остров, - Алексей шорами приложил ладони к вискам, - если посмотреть на него вот так: позади песок, а перед глазами безбрежный океан. И Боб и Джек, пираты. Игра не хуже электронной. Только еще одно условие: нужно уметь играть...
       Темка искоса взглянул на старшего - что за выражение у него сейчас на лице? Алексей говорил вполне серьезно. Младший пират помолчал и спросил:
       --Слушай, а что всё-таки делал твой Док в амфоре?
      
       Таинственный Док
      
       --Зацепило? Ладно. Пройдем еще немного, там, впереди, будут скамейки. История эта интересная, но длинная.
       Через десять минут наши приятели миновали большую площадь, тоже залитую по края слоем солнца и стали подниматься по асфальтовой дорожке в большом парке. Скамейки стояли в тени деревьев.
       --Что за парк? - спросил Темка.
       --Ты уже начал интересоваться? Похвально! Это Исторический бульвар, Темуш. Отсюда когда-то палила по французам и англичанам знаменитая в той войне четвертая батарея, она и сейчас здесь, на этом месте поставили Панораму, а в ней расписали как раз ту битву. Оборону города в 1854-55-х годах... Пойдем посмотрим?
       --Потом. Давай посидим здесь. Сперва про Дока.
       --На чем мы остановились?
       --Док в амфоре что-то сколачивал. Соседи думали, что ящики для картошки и овощей.
       --Если бы! Пока доктор сколачивал ящики, жена его, Люда, накупила с десяток джутовых мешков и они с Надей стали что-то пристрачивать к ним на швейной машике. Соседи сгорали от любопытства и всё чаще заглядывали в квартиру Дока - то, мол, за солью, то, мол, за перцем: затея врачей становилась с каждым днем таинственней! Зачем толстенный канат в древней амфоре-коровьей поилке? А колокольный звон в сарае для чего?! Может, там сектанты будут собираться? Дурит доктор, начитался, наверно, всякой ерунды! Ну, что, что он вил-вязал из веревок? Загадка!! Мешки и так хороши, что к ним пристрачивают?!..
       А доктор и его жена стойко выдерживали соседские тары-бары вокруг соли и перца, а заодно и всего остального, лишь бы это остальное было поближе к амфоре, но о своей затее оба врача помалкивали. И Надька, дочь, ну ни словечка про тайну!
       --Лёш, а покороче нельзя? Зачем в самом деле ему там колокол? Ну, рында...
       --И тебе не терпится? Ладно, изволь. К Доку зачастили его приятели, и всегда приходили не с пустыми руками. Кто - с портфелем, кто с рюкзаком, кто с длинным бумажным или из мешковины свертком. Прямо подпольная организация! Хоть участкового зови!
       Док теперь работал в амфоре - после поликлиники, разумеется - при закрытой двери в сарай.
       --Химичит наш сосед, - судачили о нем во дворе. - Наверно, про какое-то новое средство от болезней узнал. И там у него лаборатория...
       Так предполагали, между прочим, неспроста. Когда по стране катилось увлечение пирамидами (увлечения, Темий, приходят, катятся волной и почти каждый примеряет себя к ним, как, например, на спущенные с задницы джинсы, уходят, исчезают, бывает, бесследно)... Ну так вот, прокатилось - что-де, внутри пирамиды человек пронизан особыми целебными токами и вообще помещен в чудесное пространство... Док, не пропускавший ни одного целительного новшества, сбил во дворе полутораметровую пирамиду, в точности повторив геометрию египетских, обшил ее фанерой и предлагал всем посидеть в ней и подлечиться. Находились желающие и сидели в пирамиде кто по десять минут, кто даже по полчаса. Выходили, чесали в затылке... Больше, правда, эта пирамида интересовала мальчишек. Те, вылезши из нее, оживленно делились впечатлениями - кто да что почувствовал
       Темка зевнул, успел прикрыть рот рукой, но Алексей зевок заметил. И сразу сменил тон:
       --И вот, Темуш... и вот... настал день, когда все приятели Дока столпились у дверей сарая. Входили... Что-то там происходило... Исчезали... Потом раздался звон колокола, а за ним голос Дока. И не простой, вроде кухонного, насчет обеда,например, а громкий и торжественный...
      
       Сто чертей и одна ведьма!
      
       --Молитва! - догадался Темка. - Он просто сектант, твой Док!
       --Ты угадал наконец, - сказал Алексей, - молитва. Но если бы мы с тобой приложили тогда уши к двери сарая, услышали б голос Дока: "Морская пыль и порох! Тысяча чертей и одна ведьма! Сейчас мы все встанем и произнесем клятву верности! Повторяйте за мной..."
       --Леш, - взмолился Темка, - ну что ты детектив устраиваешь! Расскажи нормально.
       --Попробуй рассказать нормально о необычном. Ладно, попытаюсь "нормально". Я сказал, что в сарае, перед тем, как гости Дока исчезли, что-то происходило. Что? А вот что. Перед спуском в амфору приятелей Дока встречала его жена, Люда. Каждому вошедшему она вручала мещок, на котором хорошим шрифтом было отпечатано - слушай, Тем, слушай! - было выведено: "Толстый Олаф", "Робер-счастливчик", "Костлявый Генри", "Топорник Гарри", "Громила Бонни", "Ангелочек Нат", "Храбрый Билли", "Малютка Джонни" - по-твоему, это сектанты? Мешок нужно было надеть на себя, для рук были отверстия, а в прорезь каждого балахона была вшита веревочная петля, та самая петля, на которой вешают пиратов за их злодеяния на реях, и на грудь свисал, как галстук, ее кончик...
       --Придумываешь, - выдохнулТемка. - Ничего себе! Это ведь... Леш, ну скажи, что всё придумываешь!
       --Ох, Тем! Я тоже фантазер, но не такой, как Док. Надев чудные балахоны, эта грозная компания один за другим спускалась по веревочному трапу в амфору. А там... А там, Тем, их встречал - в расшитом золотом кафтане, в треуголке, с черной повязкой на левом глазу Железный Гуго (об этом говорила медная табличка над его головой). Он подождал, пока спустится и его жена, в недавнем прошлом Люда,теперь на ее мешке красовалось пиратское имя - "Лулу- Обмани Смерть". Итак, когда все приглашенные были в амфоре, Железный Гуго пробил на рынде двенадцать склянок и торжественно провозгласил:
       --Добро пожаловать, в погребок "Веселый Роджер"! Надеюсь, мои гости, чья добродетель мне известна, не против того, чтобы быть принятыми в вольное пиратское братство?
       Пока он это произносил, новоявленное "братство" оглядываало помещение.
       Ящики, на которых они сидели, были не просто ящики, а -корабельные рундуки. На их боках было написано: "Пиастры", "Дублоны", "Доллары", "Фунты стерлингов".
       Стены амфоры были расписаны морскими сражениями, где парусные шлюпы и галеоны палили друг в друга из пушек: там были и сломанные мачты и изорванные паруса...
       Посредине амфоры, на уложенном спиралью толстенном канате расположился восьмиугольный, по числу основных румбов (норд, норд-вест, зюйд-вест, зюйд и так далее), рундук, на котором был укреплен корабельный компас, и лежала какая-то пухлая книга в толстом засаленном переплете, с медными застежками.
       А еще на стенах, там и сям, находились:
       топовый (верхний) корабельный фонарь,
       пиратский флаг с черепом и костями,
       лежал на полке сам череп (сохраненный с той памятной ночи в подвале, полном скелетов),
       абордажный тесак,
       рапира,
       настоящая изогнутая сабля,
       тот самый флотский кортик, за который Док отсидел на гауптвахте несколько суток,
       адмиральская шпага,
       турецкий ятаган,
       и даже старинный кремневый пистоль с 30-сантиметровым стволом.
       Была и библиотека на полке - сплошь о пиратах.
       А еще к стенам были прикреплены две пивные бочки (срезы бочек, Темий) но с медными кранами...
       Чуть не забыл: на стене висели большие часы, а их стрелки показывали на надпись "Время выпить!"
       --Не представляю... - признался Темка. - Это ты где-то вычитал?
       --Я видел это собственными глазами, потому что на мне был мешок с надписью на груди "Храбрый Билли".
       --Ух ты! - второй раз за рассказ выдохнул Темка. - И что дальше было?
       Железный Гуго поднял тяжелую книгу с рундука, расстегнул медные застежки, открыл ее и рявкнул: "Морская пыль и порох! Тысяча чертей и одна ведьма! Сейчас мы все встанем и произнесем клятву верности вольному братству! Повторяйте за мной..."
       Компания, одетая в висельные мешки, дружно встала.
       В голосе Гуго, Тем, была нешуточная торжественность и действовала она гипнотически - бетонная амфора прямо-таки загудела от слитных голосов, повторявших за Доком слова клятвы:
       --..клянемся не входить в погребок с абордажным топором... Быть джентльменом к присутствующим дамам...
       Всё это придумал Док! Ты, Тем, спросил, не моя ли это фантазия. Фантазии, насколько я с ними знаком, не всегда бывают уникальными. Вот эта - уникальна, она была дана только моему неугомонному приятелю, Доку. И вот как она продолжается.
       Когда все сели, Железный Гуго вынул из рундуков латунные и оловянные кружки с крышками, и, как полагается у пиратов, бутылку рома. Все - в амфоре поместилось человек восемь, врачи, ученые, моряки - выпили разгоные граммы спиртного (сам Док только пригубил, потому что искусственного опьянения не признавал, да и приятели его были умеренными выпивохами), после чего перешли на эль-пиво, которое цедили из бочек на стене амфоры (в срезанных бочках, Темий, стояли простенькие пластмассовые емкости, к которым был подведены искусным Доком медные краны).
       Все теперь были не какими-то там Димами, Колями, Игорями, Светами, Олегами, Нинами - нет, все называли друг друга новыми, энергичными именами, - Гуго, Бонни, Олаф, Генри, Лулу, Нат - и никому это не казалось ни странным, ни фальшью - игра, которую предложил взрослым дядям и тетям Док, всем-всем-всем понравилась! Стоило им только поднять глаза на сабли, абордажные тесаки и пистоли, как усмешка пропадала! Может потому, Темий, что в каждом мужчине, кем бы он ни был, есть толика от воина, а то и от пирата. И многим, Тем, живущим по строгому распорядку дня (утром на работу, вечером домой), наверно, хочется порой побывать на шаткой палубе, хочется свежего морского ветра, взрыва волны, ударяющей в борт, уханья носа судна в водную пропасть, соли брызг на губах... А еще, может, если хватит фантазии, чьего-то паруса на горизонте, зычной команды капитана и надувшихся парусов над головой при повороте, обещающим скорость, а он у парусных моряков, Темуш, называется фордевинд...
       Говоря это, взволнованное, Алексей и сам разволновался, рука его взлетала и опускалась вслед за словами. Глянул на Темку, заметившего, видимо, его волнение, чуть снизил голос.
       --Понравилась еще и потому, что их знакомыый, простой поликлиничный врач-травматолог, который днем смазывал зеленкой чьи-то коленки и перевязывал болячки, в воскресенье становился другим человеком - заправдашним Железным Гуго, капитаном, атаманом с зычным, как оказалось, голосом. Он созвал их в команду, нарядил в залихватские мешки, дал звонкие имена и взялся командовать пиратским "кораблем". От Железного Гуго исходила энергия, и каждый, кто сколько мог, заряжался...
       Алексей снова вышел на взволнованное, которого, по правде говоря всегда избегал:
       --Необычное, Темуш, не-о-быч-но-е - без него, ну хоть по капельке в неделю - без него жить человеку нельзя! А еще знающие люди называют это игрой ума - знакомо тебе сие выражение?
       На последнее Темка откликнулся интересно:
       --Это ты про кого сейчас - про Дока или про себя?
       Алексей посмотрел на Темку. Вот как он, оказывается, слушает! Ну, придира!
       --И про тебя, - был ответ. - Но только если и в тебе есть чуточку пиратской крови.
       Темка чуть подумал и кивнул. Кивнул и спросил:
       --Ну а что там было дальше?
       --Дальше? Дальше новоявленные флибустьеры разохотились и начался вселенский треп, в котором, однако, не забывали восхвалять выдумку Дока и его немалый труд. И рассказывалось, как и где добывалось всё морское: канат, компас, хронометр, рында, старинное оружие, как рисовался флаг с черепом и костями...
      
       Все хотят в пираты
      
       Слава о пиратском кабачке покатилась по Одессе. И желающих стать пиратами стало много, Сперва, понятно, друзья Дока, Потом - друзья друзей. А однажды последние привели двух иностранцев, прослышавших об удивительном погребке - и они захотели войти в вольное пиратское браство. Эти двое, совладельцы целой судоходной компании, тоже оставили свои цивильные имена "на верхней палубе" и спустились по веревочному трапу в царство Железного Гуго. И новички и - Костлявый Генрих и Счастливчик Гарри, сели на рундуки, с пиастрами и дублонами, опустили монетки в кассу, на которой было написано: "На протез Джону Сильверу", и коряво произнесли вслед за капитаном слова Молитвы пиратов, сочиненной Доком - ты только прислушайся к ней:
       -Милостивая госпожа Удача, господин Великий Случай! Вам возносим мы свою смиренную молитву. Даруйте нам попутные ветры. Победу в абордажных схватках, богатую добычу. Уберегите нас от чумы, холеры, СПИДа, атипичной пневмонии, от всяческих немощей и пеньковых галстуков. Пусть процветает наш погребок "Веселый Роджер". Да будет наша дружба надежна, как страховой полис...
       Самое интересное, что эти двое господ, через четыре месяца снова попав в Одессу еще с двумя бизнесменами, опять стучались в дверь Дока; погребок "Веселый Роджер" из-за его оригинальности и радушного хозяина получал уже международную известность...
       В общем, Тем, если сказать о Доке главное - был он чудаком и не только не стеснялся этого, но еще и защищал право человека быть веселым чудаком, и выдумки его были так же остроумны, как анекдоты, которыми всегда славилась Одесса. То есть, смотрите , читайте, удивляйтесь, улыбайтесь, хохочите и, насколько вам позволяет ваша "солидность" и "здравомыслие", присоединяйтесь к игре!
       Со временем все "джентльмены удачи" садились уже не на рундуки с пиастрами, а - с опаской - на бочки "с порохом" и "пыжами".
       К канату, пересекавшему амфору, было подвешено чугунное ядро с надписью "Онопролетело мимо тебя".
       На бочке стояла фигурка Джона Сильвера на деревянной ноге, он протягивал к гостям шляпу, а текст на картонке у его деревяшки гласил: "Подайте на протез!"
       К стене была прислонена стиральная доска "Для отмывания грязных денег" и к ней для наглядности приклеена долларовая купюра.
       Стояла бочка "Для слез врагов" и пиратская рулетка.
       В "Пиратский культурный центр "СИЛЬВЕР" привезли однажды попугая с острова Картахены, что в Карибском море. С тех пор он встречал гостей хриплым криком "Пиастры! Пиастры!". Этому научил его Железный Гуго.
       На почетном месте в амфоре стояли три бутылки воды с трех океанов - Атлантического, Тихого и Индийского и разинутая челюсть акулы.
       На стенах висели подаренные американцами портреты знаменитых пиратов - Френсиса Дрейка, Моргана, Тича, Кидда, Бартоломью...
       Был как-то среди именитых гостей японец, который исписал целую страницу толстой Гостевой Книги, где уже были записи на 15 языках, иероглифами. А на русском был помещен самый лучший, по-моему текст: "Виват, Капитан! Как же красиво и щедро Вы дарите людям потрясающие эмоции! Вы и Вам подобные расцвечиваете романтикой этот дьявольски меркантильный и до ужаса прагматичный мир, возвращаете веру в необычгых людей и что-то давно забытое, чисто мальчишеское! Ещё раз виват!"
       Спустился как-то в погребок почти двухметроворостый Филипп Киркоров, начал было фотографировать, но на вспышку камеры какое-то устройство в амфоре дико, по-пиратски захохотало, Филипп чуть не уронил ее в кружку с пивом. А великая Алла Пугачева так и не решилась ступить на веревочный трап и смотрела на веселье в погребке сверху...
       --Хватит с тебя, Тем, о человеке, который и в шутку, и серьез "играл в пиратов"? Это ведь твое выражение.
       --Да-а-а... - протянул Темка. - А как ты обо всем этом узнал? Обо всем-всем? О стрельбе на берегу, о кортике, о черепе?
       --Мог бы быть подогадливее. Я ведь был как раз тот самый Бек, матрос, который стрелял с молодым лейтенантом по радиолампам на морской волне. А потом прозвал Виталия Доком. А он меня посвятил в пираты и нарядил в балахон с именем "Храбрый Билли".
       Темка с минуту молчал. Потом спросил:
       --А почему ты стал Джеком?
       --То была наша с Доком игра, а у нас с тобой - своя. И имена другие. Как ты на это смотришь, старина Боб?
       --Думаю... - ответил осмотрительный Темка.
      
       Такая это земля...
      
       Панораму обороны Севастополоя в Крымской войне смотрели не проронив ни слова. В круглом зале посетители если и разговариали, то либо вполголоса, либо шепотом. Пушечная пальба, разрывы ядер, ружейная трескотня, команды офицеров, крики солдат, то идущих в атаку, то раненых, казалось иногда, были заключены где-то между холстом и стенами здания. Отверни холст - и услышишь грохот битвы. Верни его на место, прижми к штукатурке - и бой заглохнет.
       Потом уже, когда вышли и двинулись к выходу с бульвара, Темка спросил:
       --А если копнуть землю не на десять сантиметров, а на двадцать?
       --Тогда пойдут осколки ядер и круглые свинцовые пули. Такая это земля.
       На этом поход в город закончился. В автобус сели усталые; теперь ярко-синие треугольники, прямоугольники и узкие вертикальные полоски моря в просветах домов мелькали справа. И вот открылась уже не ярко-синяя, а голубая, прикрытая сверху дымкой ширь моря над низкими крышами. Ее перебивали теперь прямоугольники новых высоток.
      
       Голубая бухта
      
       --А в Голубой бухте вы были? -- спрашивали у Алексея всякий раз, как только он заводил с кем-нибудь разговор о том, где здесь еще интерес­но побывать.
       Надо было ехать в Голубую бухту.
       Даже немногословный Виля спросил о Голубой бухте вечером, когда Алексей и Темка сидели на холодеющем крылечке и перебирали дневные впе­чатления.
       --А что такое Голубая бухта? -- спросил Алек­сей.
       Виля посмотрел-посмотрел в темноту, зевнул и придумал наконец ответ:
       --Поезжайте -- увидите, -- и ушел в кухню. Тут же было решено завтра поехать в Голубую бухту.
       Уж если даже Виля считает, что ее надо увидеть, значит, им ничего другого не остается.
       ...Автобус остановился в степи, километрах в двух от моря.
       Сперва все шли по довольно широкой пыльной дороге: дальше дорога раздваивалась, растраивалась; группа разделялась на группки -- каждый выбирал свою тропинку. Берег, видно, знали, и шли каждый к своему месту.
       Алексей и Темка свернули за тремя парнями, у которых тоже были ласты, маски и ружье, одно на троих.
       Плоская степь оборвалась -- внизу были камни берега. Море у берега мутное, зеленое -- прибой здесь сильнее, чем везде.
       Спустились по крутой тропке. Камень берега был сплошной, литой, только с трещинами; то тут, то там лежали обломки скал, скатившиеся сверху.
       Разделись. Камень был шершавый и еще про­хладный -- солнце не успело прогреть его, а в те­ни он был даже холодный.
       Недалеко от воды лежало небольшое прозрач­ное озерцо: волна доливала его тоненькой струй­кой. В озерце жили маленькие крабы; это был их детский сад, наверно.
       Метрах в трех от берега, соединенная с ним, стояла скала; прибой, огибая скалу, грохался о бе­рег, ухал, вспучивался, вставал зеленым грибом, рычал, шипел,- заливал камни. Гриб разбивался и опадал. За ним с берега стекала вода.
       Алексей стал натягивать ласты.
       --Посмотрю, что за дно.
       Ружья он не взял. Темка лениво развалился на рубашке; купаться ему было еще рано. Да и страш­новато было купаться в этой сильной и сердитой воде.
       Алексей спрыгнул в воду солдатиком.
       Вода была мутная, засоренная песком, подня­тым волной со дна, обрывками водорослей. Зеле­ную бороду на скале мотало туда и сюда. Ни быч­ков, ни крабов в такой воде нет. А за скалой, где вода чище и спокойнее, начинается глубина, и вода там холодная, с каждым метром вниз -- холод­нее. Дна не видать: синева с глубиной густе­ет, мутнеет и кажется' плотной, как камень хал­цедон.
       --Внизу нечего делать, -- так и сообщил Алек­сей, садясь рядом с Темкой. -- Можно только ны­рять со скалы. Ух, замерз!
       Все еще шумно дыша, он улегся, задев Темку мокрым холодным плечом.
       --Дай сигарету -- у меня руки мокрые. Темка проследил, как Алексей прикуривает; сигарета в губах потемнела от воды, Темка прово­дил глазами первый сизый дымок. Алексей покосился на него.
       --Лентяй. Ты купаться, я вижу, и не собира­ешься.
       --Холодно. Потом.
       --Лентяище, -- проворчал Алексей, устраи­ваясь на камне поудобнее.-- Как только тебя зем­ля носит!.. Хорошо здесь?
       --Хорошо. Это и есть Голубая бухта?
       --Нет. Она, наверное, вон там -- где высокая скала, видишь?
       --Мы туда пойдем?
       --А как же. Поныряем немного и пойдем...-- Алексей снова улегся.
       --Слушай, Тем... Давно хотел у тебя спросить... Вот скажи -- что ты думал, когда получал мои письма?
       -- С острова?-- без надобности переспросил Темка.
       --Ну да, откуда ж еще!
       --Что я думал?.. Ну, мы в классе читали их... Ребята все спрашивали -- кто да кто этот Джек?..
       --Ты-то, ты-то что думал?
       --Я? -- опять без надобности переспросил Тем­ка.-- Он смотрел на море. -- Я думал -- ты ведь журналист... Ну, не помню я, о чем думал! Читал, и все.
       --Чего ты злишься,-- мирно сказал Алексей.-- Я ж тебя не допрашиваю. Просто мне интересно... Так будешь купаться?
       --Не хочется что-то,-- неуверенно ответил Тем­ка.-- Я там буду купаться,-- он показал на высо­кую скалу над Голубой бухтой.
       Опять поднялись на высокий обрыв, пошли сте­пью. Воздух в степи был сухой и горячий, как в су­шилке, каждый шаг сопровождал треск сухой тра­вы,-- и сразу стало прохладно, как только спусти­лись с высокого обрыва на берег бухты.
       Гальку здесь заменял крупный, с дыньку, бу­лыжник. Высокая стена мыса, уходящего в море и замыкающего бухту слева, держала под собой тень до послеполуденных часов. В тени было прохладно, как в погребе. Булыжник был металлически пло­тен и звонок.
       К подножию стены шторм набросал измочален­ные обломки досок, сучья с закругленными кон­цами.
       Метрах в ста от берега из воды вставала остро­конечная скала. Волна прибоя шла ровная, незло­бивая. Вода в бухте была родниково прозрачная и холодноватая, как и везде на этом берегу.
       Людей на берегу было немного. Все так распо­ложились, чтобы не мешать друг другу. Ни волей­бола, ни гитары.
       Осмотрелись, задержали глаза на остроконеч­ной скале. Легли рядом с тенью от стены, постелив на камни брюки и рубашки. Темка выбрал камень поплоще, лег на него щекой. Алексей устроил голо­ву на ластах, прикрыл глаза.
       --Леш,-- вдруг позвал Темка,-- слышишь? Алексей поднял голову. Темка не отрывал щеки
       от камня.
       --Я все слышу! Весь пляж! На, послушай! Алексей отодвинул ласты и тоже лег ухом на камень.
       Слышно было множество звуков, они шли с раз­ных сторон; простукивание камней, позвякивание о камень какого-то металла, скрежет камней под ногами Идущего, даже, кажется, плеск волны, был слышен, даже разговор и мурлыкание транзис­тора.
       Где-то швырнули камень -- от его удара оба вздрогнули.
       --Вот чудеса,-- сказал, не поднимая головы от камня, Алексей, -- вся бухта прослушивается!
       Стали слушать еще. Малолюдный и молчаливый берег Голубой бухты был полон разных негромких звуков, словно повсюду шла какая-то тайная рабо­та, словно все перестукивались друг с другом...
       Купаться пошли вместе -- решили доплыть до скалы. Алексей натянул ласты.
       Вода была солоней, чем дома. Дно -- белеющие под солнцем камни -- скоро провалилось в зеленую глубину, которая теперь была под ними.
       Глубина была как пропасть, над которой они повисли, болтая ногами.
       Темка только раз взглянул вниз и больше уже не смотрел -- боялся. Скала все не приближа­лась, а силы из-за страха уходили быстро.
       Они проплыли какую-то черту ветра в бухте, и волна усилилась. Темка сразу же хлебнул воды. Оглянулся: берег был уже далеко; скала тоже бы­ла далеко. Скала была черная, вдоль ее стены мо­гуче шла волна.
       Волна опять ударила в лицо, накрыла Темку с головой, он провалился. Сразу же потерял ход. Ноги опустились в глубину, почувствовали ее хо­лод. Следующая волна накрыла его с головой -- он увидел над собой светлый колышущийся слой воды. Забил ногами, вынырнул.
       --Леш,-- позвал, -- Леш! Я тону!
       Темка не крикнул, а сказал это, он просто со­общил... Ужасом Алексея хватануло, как током.
       --Давай руку! Не бойся! Ласты вынесут!
       Ласты пенили воду, как винт,
       Волна догоняла их и накрывала; а перегнав, вдруг распластывалась, проваливалась, открывая перед ними текучую яму,-- они скатывались в нее, а над головой уже вставала следующая волна.
       Алексей не чувствовал напряжения -- мышцы получили мощный приказ и работали в три силы.
       Когда волна загремела за спиной, не догнав их, он успокоился.
       На берег вышли, все еще держась за руки. Тем­ку шатало. Он сразу же лег. Алексей сел, стал стаскивать ласты непослушными для мелких дви­жений руками. Потом закурил, размяв сигарету . мокрыми пальцами.
       --Как дела, Боб? -- сказал он.-- Ты там не поладил с волной, да? Я думаю, у другого сердце ушло бы в пятки -- не то что у тебя. А, Боб?
       --Да,-- неохотно ответил Темка.
       --Тебя не тошнит?
       --Нет.
       ----А что?
       --Не знаю.
       -- Страшно было? -- догадался Алексей.
       --Да.
       Стоило Темке закрыть глаза, как он снова ви­дел под собой зеленую, тянущую вниз глубину, и над головой смыкалась вода.
       Алексей докурил сигарету до мокрого, она по­гасла, и он взял другую. Он смотрел на скалу, до которой они так и не доплыли. Ветер усилился, и вокруг скалы был белый поясок всплесков. Солн­це стояло прямо над головой, но обоих время от времени пробирала дрожь.
       Солнце откачнулось вправо -- высокая стена над бухтой ярко засветилась, а струистая вода под ней стала еще прозрачнее. Осветилось дно, по во­де рассыпался желтый свет ракушечника.
       Камни рядом с ними были раскалены; след от мокрого пальца исчезал на. камне мгновенно, остав­ляя заметный по краям белый налет соли.
       -- Ну, теперь ты в ластах поплывешь? -- спро­сил Алексей.
       Темка промолчал. Он еще немного помедлил, потом протянул руку к ласту. Взял, словно толь­ко для того, чтобы подержать в руке. И надел, словно для того, чтобы примерить...
       -- Поплывем вдоль мыса,-- распоряжался Алек­сей,-- до оконечности, тут недалеко, метров двадцать-тридцать. Посмотрим, что там и как. Рядом со стеной будем плыть, не страшно. Пошли!
       Темка плыл от выступа к выступу, время от вре­мени хватаясь за камень руками. Мористее волна усилилась, но оба уже видели оконечность мыса -- скалу-арку, скалу-ворота. Ворота были в другую бухту.
       Подплыли. Темка, несмотря на то, что был в ластах, вскарабкался на площадку на скале, как ящерица, и сел там, обеими руками схватившись за горячий и ноздреватый черный камень.
       Алексей сел рядом. Солнце согревало быстро, но брызги, которыми время от времени обдавало, казались очень холодными.
       Здесь, кроме плеска волны и гулкого хлюпанья ее под сводом арки, других звуков не было.
       Волны шли бесконечным послушным стадом. Верхушки волн то тут, то там вспыхивали белым, словно ощериваясь. Пошипев, волна катила даль­ше, мимо них, к высокому, ярко освещенному жел­тому и рыжему берегу другой бухты.
       Здесь пахло свежестью, солью, тем чистым духом волны, какой у нее бывает в открытом море.
       Темке было неуютно. Он скорчился на скале, от брызг его пробирала дрожь, и он никак не мог по-настоящему согреться.
       --Да ну тебя, Темка! -- рассердился Алек­сей.-- Что ты все мерзнешь! Сними ласты, подсте­ли, приляг. Согрейся уж наконец. Посидим здесь, красотища ведь!.. Или ты домой хочешь?
       --Холодно, -- заметно упрямясь, ответил Тем­ка.-- И есть я хочу.
       --Ах ты, господи! -- Алексей даже стукнул кулаком по скале.-- Ну ладно, еще немного -- и поплывем назад. Еще немножко...
       Алексей решил облазить скалу, осмотреть ее со всех сторон. Лезть по ее отвесному боку было нетрудно из-за множества мелких уступов, а глав­ное, не страшно: упадешь в воду, и только. Темка следил за распятым на скале Алексеем. Вот он скрылся за скалой, вот уже из-под арки донесся его голос:
       --Темуш, здесь интересно, давай сюда! Из-за скалы показалась Алексеева рука. -- Давай, давай, Тем, я помогу!
       Темка нехотя встал с ласт. Он уже согрелся.
       Пробираясь, Темка прижимался лицом к кам­ню,-- сказывалось, что они все-таки далеко от бе­рега; от камня сильно пахло высушенными водо­рослями и почему-то известкой.
       Под аркой было сумрачно, зелено, прохладно. Всплески сверкающей волны забрасывали сюда беспорядочные солнечные зайчики, и они вспыхива­ли на темных сводах, освещая их.
       --Каково? -- спросил Алексей.
       --Да,-- сказал Темка.
       --Мне нравится,-- сказал Алексей.
       --Мне тоже,-- сказал Темка.
       --Гризоль,-- сказал Алексей.
       --Гризоль,-- согласился Темка.-- Еще какой! Алексей выглянул наружу, повертел головой.
       --Темка! -- заорал он.-- Глянь, какая там скала!
       -- Ала! -- кто-то ответил ему снаружи.
       --Ух ты! -- Алексей обернул сияющее лицо к Темке.-- Слыхал? Эхо!
       Они стояли в воротах на залитом водой поду арки и поочередно -- сперва Алексей, за ним Тем­ка -- кричали. Эхо отвечало.
       --Что здесь ищут стар и млад? -- спрашивал Алексей.
       --Клад! -- отвечало эхо.
       --Чего боится виноградарь?
       --Града! -- отвечало умница-эхо.
       --Страшно ночью после двух?
       --У-ух! -- ужасалось эхо.
       --А! -- кричал Темка. -- О! У! Эхо передразнивало Темку.
       --А! -- кричало оно.-- О! У!
       --Кого не хватает на Гризоле? -- вопил Алек­сей.
       --Оли! -- немедленно догадывалось эхо.
       --Дай я что-нибудь спрошу, -- сказал Темка.
       --Спрашивай.
       -- А что?
       --Ну... спроси: Темка рад, что он пират?
       Темка спросил.
       --Рад,-- ответило эхо.
       Темка заулыбался. Эхо отвечало правильно. Следующий вопрос Алексей, нашептал ему на ухо.
       --Темке хочется домой? -- спросил Темка громко.
       --Ой! -- испугалось эхо.
       --Хороший парень Эхо, а, Боб?
       --Отличный парень, во!
       --Пора, Тем? -- спросил Алексей.
       Темка словно опомнился. Он оглянулся. Услы­шал, как под скалой плеснула вода. Алексей уже обнял скалу левой рукой, чтобы начать обратный путь.
       --Я еще раз крикну,-- попросил Темка.
       Давай.
       --А! О! У! У-у-у!
       Эхо ответило.
       Оба долго грелись, лежа на горячем высту­пе скалы. Потом еще сидели, слушая ритмичный плеск волны. И наконец, Темка натянул горячие ласты.
       Алексей уже плыл, а Темка еще стоял, огляды­вая и запоминая новый кусочек острова Гризоль. Настоящего острова. Того самого, с которого он по­лучал письма.
      
       Когда бывают сильнее самого себя
      
       Автобус был заполнен наполовину. Солнце све­тило справа, а потом оно стало бить в спину. Все окна были открыты. Рубашки были сухие и горя­чие, щеки стягивала соль. По обе стороны дороги была степь, слева за степью синело море. Оба смотрели на море, на синюю его полосу. От степи поднимались струи нагретого воздуха, и синяя по­лоса, похоже, была за стеклом, по которому сте­кал дождь. Только воздух струился вверх.
       --А знаешь, какую историю я сейчас вспом­нил? -- сказал Алексей.
       --Какую!
       --Ну, слушай. Длинная история. О том, как я был сильнее самого себя. Я тебе говорил уже, что занимался борьбой. Классической. Тот случай про­изошел, когда я, в общем-то, со спортом уже по­кончил: 28 лет, давно уже курил, черный кофе, то, сё... А институтская команда -- я на последнем курсе был, после армии,-- выезжает на первен­ство республики. И мне говорят: выступи в полу­среднем, лучше тебя все равно у нас никого нет. Уговаривают: тряхни, мол, стариной, последний раз, память будет...
       До соревнований -- две недели. Хожу на тре­нировки. Дыхания -- ну совершенно нет. Три ми­нуты -- и я мертвый: рук поднять не могу, внутри все горит -- печка...
       Кое-что из приемов еще проходит, но только в первые минуты/да и то не в полную силу. А что­бы дожать противника, тут уж меня не хватает. А что делать? Тренируюсь.
       Поехали. Июнь месяц, в вагоне жара. И меня, как назло, тут же прохватило сквозняком. А когда заболеешь в жару, добра не жди -- месяц будешь температурить. Хуже нет, как болеть в жару. Ехать нам двое суток; я глотаю лекарства. Сердце коло­тится, я потный, слабый, самому противно. Бороть­ся еду...
       Приезжаем к вечеру. Завтра в восемь утра взве­шивание участников. Ладно... А в этом же городе живет у меня старый друг, Стае. Я к нему. А у него дома -- день рождения отца. "Вот кстати, са­дись: Какими судьбами?" "На соревнования". "По борьбе?" "Ну да". У тебя лекарства какого-нибудь покрепче нет, а то я ног уже не тяну: "Простыл..." "Простыл? Опрокинь-ка ты лучше спирту граммов сто -- есть у нас чистый -- и все пройдет". "Да ведь..." "Пей, пей, вот увидишь, пройдет!"
       Я уже настолько измучился, что взял да и вы­пил.
       Проспался, встаю -- нет болезни. Но слабый -- шатаюсь. Температура, лекарства, спирт...
       Идем на взвешивание. Встаю на весы: до своего веса трех килограммов не хватает. Гляжу на про­тивников -- мамочка моя! Молодые, широкоплечие, загорелые, стоят на весах, а мышцы на них так и пляшут. И у всех ровно по семьдесят три кило­грамма. Даже лишнее есть... Ну, ясно, думаю, убьют в первую же минуту...
       Начало в 11. Я после завтрака быстрей в гос­тиницу -- прилечь. Лежу, силы собираю. Ну и, как раньше, уже вижу схватку. Моменты из схватки...
       В зал мне, рассчитал, надо к часу. Начинают с наилегчайшего, соревнования на одном ковре.
       Лежу и расстраиваюсь. Сжигаю себя до схват­ки. Все борюсь, ни о чем думать другом не могу.
       В четверть первого встаю. Медленно и подроб­но одеваюсь -- так всегда у спортсменов перед со­ревнованиями. Запираю дверь, спускаюсь по лест­нице.
       В зале свистки судьи. Подходят наши: "Как се­бя чувствуешь?" "Нормально". "Наших трое уже проиграли". "Команда "Ух". "Ты скоро?" "Через две пары. Пойду переодеваться". "Ни пуха..." "По­шел..."
       Переоделся для ковра. Начал разминку. Не­большую, чтобы не растерять силы. Размял шею, помахал руками. Наклоны, приседания. Изобра­зил -- на тот случай, если противник за мной на­блюдает -- нырок, полусуплес, -- это когда через себя бросают. Не мои приемы.
       Слышу:
       -- На ковер вызываются... и -- моя фамилия.
       Иду -- никого уже не вижу. На ковре станов­люсь на колено, надеваю повязку на щиколотку, взглядываю на противника. Ниже меня ростом, шире, но ноги сухие. Ara. Вижу: не терпится ему начать. Уверенный. Пожали руки, судья развел нас по углам.
       Свисток!
       Темка слушал молча, Темка слушал хорошо. Шоссе слепило глаза.
       -- Первая схватка была такая -- он пошел на меня сразу. И сразу же попался. Странная вещь произошла со мной: я уложил его приемом, кото­рым не пользовался лет семь. Это был совершенно забытый прием, эффектный, кстати, только на по­казательных выступлениях или в кино. Я его про­вел с таким блеском, что хоть снимай бросок для журнала. Просто парень пошел на меня, и я его бросил, как у нас говорят, в темп. Может быть, я вспомнил, как я начинал.
       Вторую встречу я проиграл. Я позорно ляпнул­ся. Мы были в партере, он сверху. И он дал мне руку. Я зажал ее и пошел на прием. И ляп­нулся.
       После второго круга нас в команде осталось трое. Остальные "вылетели". "Круговая" система: два поражения -- и выбыл. Они теперь могли хо­дить на пляж -- большой, песчаный, у озера -- или шляться по городу. Я им завидовал. Сил у меня не было, а противники от круга к кругу силь­нее.
       И вот тот случай. Я думал: если я сейчас про­играю,-- всё. Конец волнению: иду на пляж и ва­ляюсь там целый день не вставая. Солнце долечит.
       ...Судья развел нас по углам. Сейчас выйду и лягу. Хватит. И тут я слышу: "Леш!" Мне машут рукой, я вижу Стаську, моего друга, а рядом с ним стоит девушка... Она приехала в том же поезде, что и мы, но не на соревнования, а в гости к тете, что ли... Таня. Я был в нее влюблен. Как разыскал ее Стаська, не знаю. Они стояли рядом и махали мне. Я, Тем, был в нее влюблен. Ты потерпи, я чу­точку отвлекусь. Она прекрасно это понимала, хо­тя я не говорил ей про это ни слова. Мы -- не часто -- встречались, о чем-то там болтали... Я расставлял разные хитрые сети, но она хитренько их избегала - я так и не мо узнать, как она ко мне относится. Со мной ей было интересно и приятно -- это-то я знал, но никакого другого знака она мне не по­давала. Не понимаешь? Это очень похоже на балет: он вокруг нее выплясывает, а она все ускользает, от его объятий: красиво, скажу тебе, ускользает, изящно... В переводе же на язык слов это звучало,0x08 graphic
    наверно, так: ты, конечно, милый, но я жду дру­гого...
       Солист на это отвечает трагическим жестом...
       В общем, Тем, тут судья дал свисток, и мы нача­ли бороться. Наверное, противник был у меня силь­ный, наверное, был он хороший борец, наверное, он работал в полную силу, но мне, Тем, мне его сила на этот раз была просто смешна. Я взял его вместе со всем его сопротивлением и швырнул на ковер. Швырнул так грубо, так, понимаешь, даже непро­фессионально, что судья сделал мне замечание.
       Парень изумился обороту дела и пошел на ме­ня всерьез. Я опять, как солому, "сломал" ему ру­ки, подхватил и швырнул безо всяких, кажется, усилий. Дожал, встал. Я чувствовал себя, как богатырь, которого заставили бороться с младен­цем.
       А парень, видимо, так и не понял, что произо­шло. Для него это была странная какая-то встре­ча: противник и старше, и одного с ним разряда, черт знает что...
       Она махала мне -- и одобрительно, и чуть на­смешливо -- как всегда! -- и улыбалась.
       Вот тот случай, Тем. Такого со мной не было за восемь лет борьбы ни разу. Это был спортив­ный феномен, вдохновение... В общем, Тем, как там ни говори, а это была любовь.
       Четвертую встречу я проиграл. Законно, я ни­чего не мог сделать. И "вылетел". Противник был сильнее, обмануть его я не смог, он победил меня, как и должно было быть.
       Я принял душ, оделся и поехал на пляж. Меня там ждали Стае и Таня. Она спросила: "Про­играл?" Я сказал: "Да". "Эх, ты, -- говорит и ко­лет: -- староват стал для борьбы?" Я соглашаюсь: "Староват". А тут Стаська тоже спросил: "Послед­ний раз боролся?" "Наверное", -- говорю. В таких случаях, правда, всегда злость появляется: надо, мол, начать тренироваться, мол, я еще выйду на ковер... но я уже знал, что это скоро проходит. Вот так, Темушка...
       Степь уже кончилась, автобус катил по улице новостроек, моря не было видно. Алексей молчал, глядя в окно.
       --И все? -- спросил Темка.
       --Все,-- сказал Алексей. -- Ничего интерес­ного больше тут не было. Конец рассказа. Я его сегодня вдруг вспомнил.
       Темка что-то еще обдумывал.
       --Ты о чем?
       --Как ты его уложил... Леш,---спросил он че­рез паузу,-- а она тебе ничего про это не сказа­ла-- про то, как ты его уложил? --Темке чего-то не хватало в рассказе.
       Алексей усмехнулся.
       --Как раз про это-то ничего и не надо было говорить. В конечном счете, я был петух и только. Можно было сказать другое. Она и сказала. Знаешь что? Что мой противник -- красивый маль­чик. Что ей было его жалко. Что я, наверное, очень грубый. Что мы с ним оба немного звери...
       --И больше ничего?
       --Ох! Нет, Темушка. Ока вмиг поняла, что я жду хоть чего-нибудь другого, и тут. же переме­нила тему. Она опять ускользнула. Она мастерица на это. Я был не для нее.
       Тут вздохнул Темка. Конец рассказа ему не нравился.
       --А где она сейчас? Она... на ней Стаська же­нился?
       --Да нет, Тем, ничего подобного: Стаська в Москве. Таня в Одессе, замужем, у нее ребенок. Слыхал -- счастлива со своим мужем... А мы с тобой --на острове Гризоль. Вставай, Боб, при­ехали!
      
       На море штормит
      
       --Ну и лентяй же ты, Боб! -- рявкнул вдруг Алексей, хотя оба лежали одинаково -- разомлев от солнца.
       Этот день был ветреный: высокая и крутая волна била о берег, гремела галькой; друзья за­легли в развалинах, где за древними стенами ве­тер их не достигал. Солнце здесь пекло как в са­мый жаркий день.
       Они лежали в доме Гордия, как было сказано в табличке на стене. Дом по теперешним понятиям был махонький. Стены, сложенные из необработан­ного камня, поднимались на метр от земли. Верх стены был зацементирован, чтобы ее не развалили туристы. Внутри дома росла трава, она кололась даже сквозь рубашки, подстеленные под спину. Солнце было прямо над домом. Когда над ними пролетала чайка, было заметно, что ее сильно сно­сит ветром, и небо казалось тогда холодным. Ве­тер обнаруживался, чуть только привстанешь. Ве­тер остужал мгновенно.
       --Ну и лентяй же ты, Боб! -- повторил Алек­сей, потому что Темка даже не пошевелился и да­же не открыл глаз после первого его окрика.
       --Почему? -- спросил Темка, зная, что та­ким образом Алексей хочет начать какой-то раз­говор,
       --Обещал все здесь облазить, все исследовать, а сам валяешься целыми днями.
       --А чего тут исследовать? -- возразил Тем­ка,-- Камни, и все.
       --А монеты? Сестерции, ассы. Им две, а то и три тысячи лет!
       Темка сел.
       --Три тысячи! А где их искать?
       --На берегу. В камнях. Пацаны ищут и находят.
       --Пошли?
       --После шторма ищут. Как янтарь. Волной их выносит. Завтра пойдем, если ветер перестанет. Валяйся уж, ладно...
       Темка снова лег и накрыл лицо жокейкой.
       --Мне бы только одну,-- пробубнил он в жо­кейку,-- знаешь, как мне нужно...
       -- Ой, Боб, она тебе нужна не больше, чем всем -- чего ты там хнычешь?!
       --Больше! -- упрямился Темка.
       --Это почему? Жокейка молчала.
       --Ну, почему же? Что ты с ней будешь де­лать? -- Алексей повернулся к Темке.
       --Пробью дырку,-- донеслось из-под жокей­ки,-- и буду носить на шее.
       --А зачем?
       Темка сбросил жокейку -- под ней душно. По­смотрел сердито на Алексея и закрыл глаза. Дела­ет вид, что загорает, паршивец.
       -- Так зачем же?
       -- Зачем, зачем! Она ж будет с острова!
       Под Алексеем захрустела трава -- он разва­лился на рубашке всей спиной. Освобождение, буд­то решив какую-то задачу, вздохнул.
       Ветер все же достает их -- с грохотом падает на старые камни и траву, обдает холодом тело и уносит жар, накопившийся в доме. Солнце, спугну­тое порывом ветра, возвращается и снова начинает накалять кожу и настаивать тепло.
       Пахнет все той же аптекой высохших трав. Только здесь, среди горячих камней, пахнет еще известкой той стены, которую колупал в детстве.
       Слышно, как бухает в скалы высокая волна.
      
       Волна
      
       ...Волна выходит из моря крутошеей лошадью с белой гривой. Она взбирается на гальку, словно волоча за собой тяжелую ношу. Вырастая все боль­ше, зеленея, стекленея, храпя, не дойдя до суши двух шагов, вдруг спотыкается и грохается на кам­ни и разбивается на тысячу зеленых осколков и брызг. И вот другая взбирается на гальку...
       Берег белый, сверкающий солнцем, пустой. Мо­жет, кто-то и есть здесь -- он сидит, укрывшись от ветра за скалой, смотрит, почти не мигая, на вол­ны и решает какой-то там свой вопрос,-- может, кто-то и есть здесь. Бог с ним. С ним Бог. Но лучше думать, что нет никого, кроме их двоих и вот этого солнца, и вот этого моря, и этих старых камней, пахнущих известкой из детства, и порывистого грохочущего ветра, и этой сухой травы, что качается возле лица...
      
       Служба есть служба
      
       Штормило три дня. Три дня друзья скрыва­лись в доме Гордия. На берегу почти никто не бывал. Приходили посмотреть на сердитое море -- оно билось в берег, как разъяренный зверь бьет­ся в прутья, клетки,-- и, постояв, наслушавшись шума, насмотревшись на ярость, уходили, подтал­киваемые, подгоняемые ветром.
       Вдали море было цвета свинца, на свинце ле­жал серый налет водяной пыли. Там, когда бы они не вышли из убежища, валяло волной маленький военный кораблик, стоявший, как видно, на якоре. 'Кораблик почти сливался со штормовым морем, цвет его, называемый на флоте шаровым, был цвет ненастья.
       --БО,-- сказал Алексей, -- Большой охотник. Понимаешь теперь, что такое военно-морская служба?
       Привязанный посреди штормового моря кораб­лик говорил сам за себя.
       --Понимаю,-- сказал Темка.
       Алексею захотелось было рассказать о матро­сах на охотнике -- чем одним они занимаются уже который день подряд, как им хочется на берег, о чем говорят сию минуту (о доме, о речке, о саде), но он раздумал. Матросы в его рассказе будто бы нуждались в сочувствии,-- и это было не­честно. Это было не так. Служба, справедливо по­думал Алексей, она и есть служба, и нечего хаять ее без надобности.
       А Темка все-таки спросил -- что сейчас делают моряки на корабле, и Алексей ответил:
       --Они в дозоре, Тем. Подводные шумы слу­шают, пеленгатор крутят. Кок обед готовит. А кто-то на нас с тобой смотрит...
       Охотника валяло так, что он показывал всю па­лубу; людей на палубе не было.
       -- ...смотрит,-- продолжал Алексей, -- и дума­ет: салаги, вот салаги! Их бы сюда хоть на сутки... А хотел бы, а, Боб?
       --Хотел бы,-- сразу же ответил Темка.
       --И я бы хотел,-- сказал Алексей.
      
       Последний день
      
       На следующий день шторма как ни бывало, но вода у берега оставалась зеленой, мутной и хо­лодной; с моря шла длинная и мерная волна мерт­вой зыби. Зато ветер дул как до шторма -- ров­ный и несильный, он покрывал море и зыбь мел­кой, как чешуя, волной.
       Это был последний их день на Гризоле.
       На скалу Двойного спуска они не пошли: ее за­ливало. Постояли наверху, глядя на скалу,-- по­прощались. И пошли по берегу мыса, отыскивая удобное место.
       Улеглись на высокой скале: до воды было метра два с половиной. Лежали молча. Людей на берегу было много, и шума было много, но он не воспри­нимался слухом и не мешал: казалось, между ни­ми и шумом было толстое стекло, за которым к. тому же занимались совсем неинтересными де­лами.
       -- Вот и все, Боб, -- сказал Алексей, вслух за­канчивая какую-то одну из своих мыслей. -- Про­щай, наш Гризоль...
       Темка подвинулся к краю скалы и стал смот­реть вниз.
       --А мы еще приедем сюда? Вон краб, смотри? --- Он набрал мелких камешков и стал кидать в краба, который намеривался вылезти из расщели­ны. Алексей тоже свесил голову.
       --Приедем, а?
       --Я-то приеду, а вот как ты... Мама отпустит?'
       --Пустит: она в Венгрию собирается на сле­дующий год.
       --Опять в Голубую бухту пойдем.
       --Aгa.
       --Где этот грот...
       --И где эхо.
       -- А ты научишься наконец в воде глаза откры­вать...
       --Научусь.
       --Мы еще в Песочной бухте не были. Знаешь, какое там дно?
       --Какое? А почему мы в этот раз не сходили?
       --Еще сходим... И на Дальнюю сходим. На ба­тарею...
       Они говорили, и говорить было интересно, по­тому что все, что они называли, появлялось перед их глазами.
       --Теперь ты понял, что такое остров Гризоль?
       --Понял...
       Краб давно уже спрятался в расщелину, и оба, свесив головы, смотрели на воду, играющую у под­ножия скалы.
       --А еще я его люблю -- это, наверное, за цвет. Глянь -- какая здесь синь. Скалы серые -- как пыль, как пепел, а за ними синь. Такой я нигде не видел... Что молчишь?
       --Думаю, -- ответил Темка. Он смотрел на море.
       --Ну, думай... Я поплаваю.
       --А пиратов ты зачем придумал? -- остановил его Темка.
       --А что -- не нравится тебе?
       --Нравится.
       --Что ж ты тогда спрашиваешь? Для того и придумал. И еще -- чтоб ты не хныкал.
       --А я что, хныкал?
       --Может, потому и не хныкал, что пират...
       Он сел на камень, в расщелине которого спря­тался краб. Прислушался, протянул руку к воде. Вода убегала меж камней, как ящерица, и зве­нела.
       --А еще я его люблю за такие вот минуты, Боб, как эта. Она состоит из одного только веще­ства, ну, скажем, гризоля. Без всяких там приме­сей. Этот камень, эта вода, этот плеск... И ничего больше! И никого! Понял? Наверное, нет...
       --Понял,-- сказал Темка,-- Я понял, только это трудно объяснить.
       --Ну и хорошо! -- Алексей встал.-- Я разок нырну. А ты хоть поплескался бы, жарко ведь.
       --Ara.
       Алексей прыгнул. Вода у берега была- совсем прозрачная.
       Потом оба лежали на скале молча, глядя на вспышки солнца в море.
       Чужие голоса не проникали в эту минуту они были отгорожены от всего, что не было Гризолем,-- но эти два голоса вдруг стали 'им слышны.
       --...справа. А слева что? -- Спрашивал муж­ской голос. Отвечал мальчишка:
       --Слева? Так, слева... Ну, холм такой... не­высокий. А за ним -- далеко -- опять море. И мыс.
       --Ясно. А на том мысу, на самом краю, что? На их скале стояли двое: слепой мужчина и мальчик. Слепой -- в белой рубашке с закатанны­ми рукавами. На широком огрузшем лице малень­кие круглые темные очки, из-под очков выбегают синие отметины на нос и щеки. На согнутой ле­вой руке -- пиджак с наградными колодками.
       Мальчишка чуть помоложе Темки, светловоло­сый, худенький, тонкоголосый.
       --Что там, на мысу-то? -- опять громко и не­терпеливо спросил слепой. Тяжелое его лицо было поднято.
       -- Там, -- сразу же стал отвечать мальчик,-- домик небольшой стоит и три мачты тонкие...
       --Значит, есть? -- выдохнул мужчина. -- Ты смотри... Вот там-то наши стовосьмидесятки и стоя­ли. А домик -- пост. Ты смотри -- есть. Больше ничего не видно?
       Алексей незаметно глянул на Темку.
       --Ничего. Только камни какие-то за доми­ком навалены, вроде развалины, левее домика...
       -- Во-во! То самое. Это артсклад был. Наши же и взорвали его тогда. Когда уходили... Слепой "смотрел" всем лицом в сторону мыса.--- Ты смот­ри-- все, значит, как было...-- он облегченно как-то вздохнул. -- Вот будто вижу все. Меня в тот день как раз и ранило. Дыму еще много было...
       Мальчик уже смотрел по сторонам. Отец дер­жал свою руку на его плече. Он неловко пересту­пил ногами, поворачиваясь к морю, будто боясь, что оступится и упадет со скалы.
       --А что в море?
       Мальчик деловито откашлялся.
       --Только один корабль. Далеко, серый, с дву­мя трубами, нос -- такой, -- он сперва показал рукой,-- ну не прямо, а косо.
       -Ты только скажи: передняя мачта высокая или не очень?
       --Не очень.
       --Эскадренный миноносец. Я их все узнаю, с первого раза,-- с некоторой даже гордостью ска­зал слепой.-- С первого раза... А посидеть здесь можно?
       Самое удобное место было занято Алексеем и Темкой. Алексей тут же встал, давая мальчишке знак, что они место уступают.
       --Есть, -- сказал мальчик, почти не задержи­вая ответ. -- Здесь много места. -- На Темку маль­чик почему-то смотреть избегал, а если и взгляды­вал, то исподлобья.
       --Пахнет-то здесь как, -- сказал слепой, усев­шись лицом к морю, -- будто аптеку разбомбили. Я и не знал, что здесь так пахнет... Давай, Слава, рассказывай, красиво здесь?
       -- Не-а, -- Охотно начал мальчик, -- некрасиво. Камни все серые, пляжа нет...-- Мальчик быстро оглянулся. Алексей и Темка сидели неподалеку.
       Слепой защитил берег:
       --Видел бы ты, что тут в сорок третьем тво­рилось! Камни эти, понимаешь, в воздухе ле­тали!
       Мальчик снова рассказывал про берег -- сле­пой слушал, переспрашивал и часто поднимал го­лову, словно кожей незрячего лица пытался уви­деть берег, прислушивался.
       Он и видел его, наверное. Но то все был другой берег -- одна картина вставала перед слепым, и хоть он и поворачивал голову -- она была повсюду и никак не совмещалась с теми, которые рисовал сын. О них говорил еще и плеск волны о скалу, тепло камня и голоса купальщиков слева и спра­ва. Но он все не мог вытащить из поврежденного аппарата мозга старый, застрявший там диапози­тив.
       С тех пор, как на скалу пришли, Алексей и Тем­ка не сказали друг другу ни слова. Алексей чувство­вал, что заговорить пора. Но он чувствовал также, что слова теперь должны быть обдуманными, и от этого не мог найти ни одного подходящего.
       --Есть еще не хочешь? -- спросил он, зная, что это не то.
       --Нет,-- ответил Темка, не поворачивая к. не­му головы.
       Слепой что-то вдруг услышал. Что-то, чего еще не слышали другие. Он опять поднял голову, а рукой оперся на плечо сына.
       --Что это -- самолет? Мальчик стал осматривать небо.
       --Не, не видно пока... О, вижу! Вот они! Это катера!
       --Знаю уже,-- сказал слепой, вставая. Встав, он зачем-то снял очки. -- Знаю уже, что катера. Берег от них так и дрожит...
       Из бухты за мысом с маленьким домиком и мачтами вынеслись друг за дружкой три катера.
       Звук, похожий на рев низко идущего самолета, заполнил воздух.
       Слепой слушал рев катеров напряженно и даже как-то торжественно, подняв голову -- так, всем лицом, когда-то слушали победный голос Левита­на по радио. Все на берегу смотрели на катера. Они расходились веером, увеличивая усы, удаля­лись, а их рев сотрясал берег.
       --Видел? -- возбужденно и облегченно вскри­чал слепой.-- Видел -- наши ведь это,-- он захлеб­нулся, сглотнул,-- наши!
       --Дак чьи же еще могут! -- сердито прикрик­нул на него мальчик. Он опять оглянулся.-- Чьи же?!
       --Вот и не понял ты,-- слепой сбился на вино­ватую скороговорку.-- Я не успел сказать, а ты сразу... Это мы тогда так кричали, что, мол, наши, ;потому что ведь и немцы могли идти... понял те­перь? Я их вон сколько лет не слышал -- с того самого дня, а как услышал, так и вспомнил: на­ши. Моторы узнал...
       --Какие там немцы, когда со дня победы столько лет прошло,-- упрямился сын.-- Наши, наши! А чьи же еще могут быть!
       --Ладно, внук, не ворчи,-- примирительно ска­зал слепой.-- Усади-ка лучше меня...
       Длинная, прямая волна, пущенная ближним катером, дошла до их скалы,-- ударила, тряхнула скалу, осыпала брызгами и покатилась дальше, драчливо пробуя свою силу на всем, что попада­лось ей на пути, И всякий раз по-петушиному взле­тая. Алексей и Темка долго смотрели ей вслед, пока она не исчезла.
       Слепой с сыном разложили на скале еду. Стали есть: яйца, сваренные вкрутую, помидоры, твердую колбасу, которую сын неумело нарезал и с большой неохотой почистил. У отца с собой было и вино -- очень темный портвейн; он налил три четверти ста­кана и выпил, держа стакан в левой руке: в правой была бутылка, которую он поостерегся ставить на скалу. Перед тем, как выпить, он на несколько мгно­вений задержал стакан, словно бы поджидая кого-то, кто подошел бы чокнуться с ним; потом опро­кинул вино в рот.
      
       "Я их вижу..."
      
       Пароход отходил в семь вечера. Он был нагрет солнцем за день до последнего винтика. Сразу за­пахло линолеумом, краской, кожей чемоданов, хо­рошей древесиной, машинным отделением.
       Как и тогда, Алексей и Темка захватили два шезлонга, положили на них чемоданы и стали у поручней. Солнце светило им в глаза и добавляло жара коже, и так накаленной за день. Солнце са­дилось в деревья Приморского бульвара.
       -- День завтра будет хороший,-- сказал Алек­сей.-- А мы с тобой уезжаем.
       Сказал и надолго замолчал.
       Вода между бортом и молом была темная, как в колодце.
       То группами, то парами подходили пассажи­ры -- все загорелые, веселые, крикливые, полуоде­тые. Проходили около, задевая их, распространяя запах моря и наспех и не в меру набрызганных ду­хов, сиюминутного пота, суетились, оставляя по­клажу и тоже прилипали к нагретому солнцем планширю. Провожающих было мало.
       Пароход, высокая стена его борта наконец стала отваливать; в колодце посветлело, вода там побелела, запузырилась от винтов.
       Пароход медленно разворачивался, показывая правому борту бухты, облитые красноватым к ве­черу солнечным светом. Над далекими крышами все еще струился зной; небо, насыщенное испаре­ниями, дымами и пылью дня, сгущало цвет.
       Почувствовался ветерок: пароход, устремляясь к. выходу из бухты, набирал ход.
       На выходе из бухты ветер еще усилился и по­свежел -- это уже был ветер открытого моря. Планширь вдруг стал влажный. Солнце опускалось в море.
       Город стал оседать и удаляться. Алексей и Тем­ка перешли поближе к корме.
       Над кормой парила чайка; другие метались над вспененной водой. След за кормой выпрямлялся.
       И опять, как и тогда, берег все больше стал по­ходить то ли на облако, осевшее в воду, то ли на рыжий дым. Только дым этот не рыжел, как тогда, а темнел все больше и больше.
       --Вон наш берег,-- сказал Алексей. -- И скала,-- сказал Темка.
       --А слева -- Дальняя... Помнишь наши кораб­ли?
       Впервые прозвучало слово "помнишь".
       --Я их вижу,-- сказал Темка.
       Темка смотрел на остров Гризоль не отрываясь. Вечерний свет быстро угасал. Темнота уже прята­ла остров в себе. Чаек за кормой становилось мень­ше. Две самые ближние, провожающие пароход, и те уже все чаще оглядывались на далекий берег, но все-таки почему-то летели за ним.
       "Я их вижу"...
       В густеющей тьме то тут, то там стали возни­кать хлопья сажи, а отпечаток острова, остав­шийся в глазах, появлялся и слева и справа, и да­же рядом с летящей чайкой. На палубе похоло­дало.
       --Идем ужинать, Тем?
       --Подожди,-- сказал Темка.-- Еще немножко... "Я их вижу..."
       Чудо острова Гризоль было в том, что всегда и отовсюду в любой момент можно увидеть те его места, где ты был с островом один на один. А иногда видишь так ясно, словно мгновение пере­несло тебя туда -- и снова ты там, там...
       Он всегда уже с тобой, этот остров: и туда всегда хочется, сколько бы раз ты там ни побывал.
       Алексею сейчас было особенно хорошо: Темка полюбил его остров. Остров стал для Темки тем же, чем он был для Алексея. Он видел его даже в темноте. Темка -- его человек!
       Гризоль всегда теперь будет с Темкой; и для него, для Алексея, Гризоль стал дороже, потому что, осмотренный внимательными и, конечно, недо­верчивыми глазами, подарок был принят...
       Гризоль всегда теперь будет с Темкой; они всегда теперь будут вдвоем на нем, и это еще зна­чит, что остров Гризоль существует.
       Конечно, он существует!
       --Боб,-- позвал Алексей,-- иди сюда. Темкина фигура откачнулась от планширя. За пароходом, за кормовым фонарем была темнота.
       ---Иди сюда, Боб,-- повторил Алексей тем го­лосом, каким разговаривал, когда становился Дже­ком.-- Топай сюда, старина, я что-то должен тебе сказать.
       Боб остановился перед ним.
       --Наклони голову, Боб,-- сказал Джек. -- Ну, чего там? -- сказал Боб.
       Джек, не вставая, повесил ему что-то на шею.
       ---ы хороший парень, Боб, ты заслужил. Но­си не снимая...
       --Что это? -- спросил Темка.
       --А ты посмотри,-- сказал Джек, -- посмотри внимательно, Боб! Может, тебе понравится...
       Темка шагнул к свету.
       Это была маленькая темная древняя греческая монетка с дыркой, в которую Алексей продел лес­ку и завязал.
       --Ух ты! -- как всегда, выражая восторг этим возгласом, завопил Темка, из которого сегодня ни­как не получался Боб.-- Джека, она настоящая?
       --Клянусь Аполлоном и Гермесом,-- обиделся Джек. -- Неужели ты мог подумать, что я подсу­ну тебе фальшивку!!
       --А где ты ее достал?
       --Я нырял, Боб, нырял и смотрел в оба -- вот где я ее достал!
       (Не станешь же говорить, что монетка стоила три рубля плюс рубль за труды Вилу, который опросил всех знакомых мальчишек и в конце кон­цов достал монетку...)
       --Я нырял, Боб, пока ты спал на скале...
       --Ох, Джека,-- сказал Темка, -- я ее все вре­мя будут носить, вот увидишь!
       --Глоток эля, Боб? -- спросил Джек, уходя от щекочущей глаза темы и доставая Темке бу­тылку "Лiта", а себе -- пиво.
       --Он мне не повредит, -- жестяным голосом ответил Темка -- тем голосом, какой появляется у мальчишек на сцене, когда они играют взрослых.
       Они сидели в шезлонгах и пили эль. Оба смот­рели в темноту за кормой. Темка, нащупав монет­ку, все сжимал ее пальцами. Алексей, глотнув пи­ва, ставил бутылку на палубу и складывал ру­ки на животе. Было удивительно покойно и хо­рошо.
       --А знаешь, что я еще вижу? -- сказал вдруг Темка.
       --А? -- благодушно отозвался Алексей. О Гризоле он готов был говорить сколько угодно.
       --Слепого... на скале.
       Алексей вздохнул и отставил бутылку. Темка обозначил фигуру "очень точно. Темка был прав, спрашивая о слепом солдате, тоже предъявившем права на этот берег.
       --Как он на катера смотрел, помнишь?
       И снова это "помнишь" отодвинуло картину далеко, далеко -- в какой-то давно прошедший день и за сотни километров отсюда.
       --И ведь он их видел, правда?
       --Ну...
       --Ведь он же крикнул, что "наши", да?
       --Да, -- согласился Алексей.-- Но ведь это были не те катера...
       --Они точно такие, как в войну. Я видел в кино!
       --Такие, -- сказал Алексей.
       --Значит, видел!
       --Значит, видел,-- сказал Алексей.
       --А здорово: слепой -- а все равно увидел!
       --Здорово, -- согласился Алексей. -- Опреде­ленно здорово.
       Замолчали, видя перед собой огрузлое напря­женное лицо слепого, усилия бровей, вздрагивание запавших темных век, похожее на помаргивание, все его безглазое, лицо, буквально впитывавшее кожей рев трех катеров, которые веером расходи­лись в море.
       --А теперь, знаешь, Тем, он всегда уже будет видеть катера -- всегда, когда вспомнит этот бе­рег.
       --А я -- его,-- сказал Темка.-- Гризоль -- и его,-- поправился он.
       --Гризоль и его, -- подтвердил Алексей. -- Так будет правильно: Гризоль и его.
      
       * * *
      
       Через месяц, когда Темка был уже в Москве, он получил письмо с острова Гризоль.
      
       Старина Боб!
       У нас все по-прежнему, кроме того, что заходил на своей шхуне какой-то бродяга-капитан по имени Босси Кит. Его ребята были настроены довольно мирно и встреча обошлась без выстрелов, хотя я и Вил держали пушки наготове. Босси Кит рассказал мне, что ты устроился рулевым на небольшой посудине и через месяц будешь в Бруке. Обойди тебя шторм, Старик!
       Вечером капитан и его ребята развели на берегу костер, спустили со шхуны бочонок рома и скоро стали петь. Мы с Вилом были неподалеку, нас увидели и пригласили к костру. Ах, какие чудны'е песни они пели! Жаль, из первой, длинной, грустной и страшной одновременнно, мы услышали только часть:
       Пока твои зубы
       Не стали зубами скелета -
       Скалься!
       Приятеля шутке,
       Хоть рожа изрублена,-
       Скалься!
       Летишь ли на леере
       На борт враждебный -
       Скалься!
       Как скалится сабля твоя
       На противника,
       Скалься!
       И если на рее окажешься,
       Ветром качаемый -
       Скалься!
       Да так, чтобы корчило тех,
       Кто на палубе скалится,
       Скалься!..
       Потом парни спросили, знаю ли я какую-нибудь толковую песню. Я взял гитару и спел нашу с тобой любимую. Когда-то мы пели ее с Железным Гуго, славным пиратом, но он уже там, где только волны и волны...Если ты ее подзабыл, вот тебе слова - спой на досуге, вспоминая меня:
      
       Лулу, подружка, прикрой глаза:
       Сегодня кружка, а завтра за...
       А завтра за борт швырнет волна,
       Вдогонку буркнет: тебе хана!
      
       Скрипит наш румпель - туга вода,
       Над головою свистит беда,
       И черти складно дудят в дуду -
       Пророчат черти мою судьбу.
      
       Лулу, родная, спеши плеснуть,
       Нам всем здесь крышка, уж лучше пусть
       Глоточек рома - он круг в воде,
       Случится чудо - не быть беде.
      
       А как не выйдет - прощай, моряк!
       Ты потерял, знай, совсем пустяк.
       Что жизнь пирата - дымка клубок,
       Волна прибоя, весла гребок.
      
       Вил, как всегда, чудит. Позавчера он отмочил такое, что я, конечно, не в силах молчать. Хоть и разбирает меня злость, а все ж хорошо! Старая добрая шутка не покидает нас.
       Историю с ружейными стволами ты знаешь. Но Вил на этом не остановился. Пока я спал после обеда в палатке, он пошел в бухту, поймал там небольшую - метра полтора - черепаху и знаешь что придумал? Ни больше, ни меньше, как привязал меня к ней! За мою правую ногу, Боб!
       Мне снилось, что-то вроде того, что я бот, севший на мель и что меня зацепили за корму и стаскивают с песчаной косы... Я чуствовал, как скрипят мои шпангоуты и что мой киль трещит по всей длине... А этот весельчак колотил черепаху по панцирю и орал во всю глотку!
       Чем это кончилось, ты догадываешься. Я понял наконец, что я не бот, а чурбан, и попробовал вскочить. И шлепнулся, потому что Вил вспрыгнул на черепаху и она дернула веревку.
       Через час мы варили суп из этой бедняги и едниственное, о чем я желею, - не было рядом тебя. Суп был отличный! Когда ты приедешь, я покажу тебе панцирь...
       Я и Вил продолжаем наше дело.
       Ту штуку, что я тебе послал, мы расшифровали только наполовину. Жаль, что ты не помог нам. Тебе ведь карты в руки, ты знаком с цифрами, а я умею лишь двигать секстаном да попадать из моего "Людвига" в самую мелкую в мире монету. В мелкую, Боб! Иногда мне кажется, что это не совсем то, что я хотел бы уметь...
       Итак, старина, дело движется ук концу. К твоему приезду, я думаю, все будет готово. Пробоины в борту "Натаниэли" заделаны, скоро на ней будет мачта. Твоя каюта будет, как и раньше, около форпика, иллюминатор выходит на правую скулу. Готовься, Боб, готовься!
       С тем будь крепок.
       Жму краба, твой друг Джек.
      
       1.Железный Гуго - создатель пиратского кабачка в Одессе - в огромной амфоре, откопанной им в собственном дворе на улице Малая Арнатутская, 14. По профессии доктор, хирург, по фантазиям - пират.
      
      
       ОХОТНИКИ ЗА ПРИШЕЛЬЦАМИ
         
          Повесть для детей
          среднего школьного возраста
         
          С чего всё началось? Сейчас, когда эта история целиком перед глазами, трудно вспомнить самый первый странный эпизод.
          Может быть, вот этот, на первый взгляд, не столько незначительный, сколько - поначалу - похожий на обыкновенное мальчишечье враньё или ихнюю же фантазию. Но и этот эпизод следует изложить.
          Сначала, однако, несколько слов о том, где всё происходило.
          Обыкновенный, давно построенный район нашего города. Улица семиэтажек, повсюду раскидистые тополя, школа, магазины - продовольственный и овощной, рядом с которым старушки приторговывают свежайшими петрушкой, укропом, домашнего засола грибами в стеклянных банках и набором сухих трав и кореньев для засолки огурцов. Голубой газетный киоск, мастерская металлоремонта.
          Если пройти за продовольственный магазин, занимающий весь первый этаж дома, и пройти под высокими тополями большого двора, дойдешь до лесопарка с озером посредине.
          В лесопарке проложены асфальтовые дорожки, стоят скамейки и фонарные столбы, молоденькие клены вдоль дорожек к весне подстригают. Со скамеек местные хулиганы, которых пенсионеры зовут вредителями, зачем-то отдирают доски, а фонари разбивают. Хорошо, что у них не хватает пока сил содрать с земли асфальт дорожек, свернуть его в трубы и утопить в озере. Но когда они подрастут, глядишь, сделают и это. А заодно повыдергивают из земли деревья - и тогда им будет хорошо, как никому на свете.
          На берегу озера торчат в хорошую и плохую погоду оснащенные спиннингами, закидушками и хватками рыбаки. Они ловят мелкую, с мизинчик, рыбешку. У этих рыбаков, должно быть, сильно развито воображение - озеро они представляют широкой рекой или даже синим морем, а пойманную рыбешку - щуками, сомами, кефалью и камбалой. Неизвестно, что они делают с уловом. Может быть, жарят на огромной сковороде, поглядывая на рыбок в увеличительное стекло.
          По лесопарку гуляет разный народ. Но главные его обитатели - пенсионеры. Эти то сидят на скамейках с повыдранными досками и спорят о политике, то ходят поодиночке, по-двое, по-трое вокруг озера, то режутся в карты, накрывшись для конспирации шляпами и картузами - для конспирации, потому что не хотят дурно влиять на молодежь.
          Даже в дождь находятся человек или два, что, накрывшись зонтом, идут не спеша по блестящему от воды асфальту, обходя медленных, как пароходы (видных с самолета), улиток.
          Озеро не одинственное в этом лесопарке. Их целый "каскад", то есть они располагаются в низине лесопарка одно за другим. У того из них, что повыше нашего, есть дом отдыха, где отдыхают разные приезжие люди. По асфальтовым дорожкам, тянущимся вдоль всего лесопарка, они добредают или добегают (бегуны трусцой) до нашего озера, где разбитые фонари и скамейки с повыдранными досками...
          И всё же - с чего начинается наша история?
          Вот с чего. Шел по двору, что за продовольственным магазином, кот-котище. Рыжий, как осень, а хвост серый, будто пришитый за неимением другого Айболитом. Медленный, важный - такой важный, словно забыл на минуточку, что, кроме кошек, на свете существуют мальчишки и собаки.
          Увидели кота-котищу трое мальчишек, удивились его важности и решили напомнить о себе.
          Набрали камешков и комков земли из-под деревьев и давай пулять в кота. Тот бросился было наутек, но, получив по спине, остановился. Повернулся к мальчишкам, выгнул спину, зашипел и вдруг стал на глазах раздуваться. Раздуваться и расти, как автомобильная шина. И в несколько секунд превратился в огромного, полосатого, бьющего себя по бокам хвостом разъяренного тигра!
          Тигр зарычал - по двору прокатился гром, мальчишки завопили и бросились врассыпную. Они исчезли с места происшествия в одно мгновение, как в сказке, словно на них дунул волшебник.
          А тигр ударил себя хвостом еще раз и другой, огляделся и быстро, будто его прокололи, стал уменьшаться. Три-четыре - и на месте тигра стоит все еще взъерошенный, рыжий, как осень, кот. Он нервно лизнул шерсть на боках, мяукнул, словно проверяя, вернулся ли к нему кошачий голос, и пошел прежней своей дорогой.
          Правда, не такой уже важный.
          А исчезнувшие с места происшествия мальчишки только через полчаса разыскали друг дружку. Они собрались у магазина, возле автоматов с газировкой, потому что страшно хотели пить. Все трое после пережитого заикались.
          -Т-ты в-видел? - спросил один, допивая газировку.
          -В-видел. Т-тигр! - Стакан второго стучал о зубы.
          -Н-настоящий! - подтвердил третий, выливая остатки воды себе на голову.
          -Я н-ничего не п-понимаю!
          -А я?!
          Третий зажмурился и потряс мокрой головой. И еле-еле выговорил:
          -М-может, он из ци-ци-цирка?
          -Сам ты из ци-ци-цирка! - возразили ему. - Такого ни в каком ци-ци-цирке не увидишь! Кошка превратилась в тигра! Нет, тут ЧТО-ТО ДРУГОЕ!
          -Что? Ну что?
          -Ребята, я, кажется, знаю! Есть же пословица: "У страха глаза велики". Вот нам со страху, когда кот надулся, и почудился тигр!
          -Ну да! - не согласились товарищи. - Мы ведь СПЕРВА увидели тигра и только ПОСЛЕ ЭТОГО испугались! Кота-то мы бы не испугались, как он не надувайся1
          -Вот еще - кота бояться!
          -Тогда и я не знаю...
          В общем, ни к какому выводу мальчишки не пришли. Они еще поговорили и отправились туда, где встретились с котом. Вдруг он еще там?
          Но ни рыжего кота с пришитым хвостом нигде не было, и то место, с которого на них зарычал тигр, оказалось совсем обыкновенным. Пыльная трава, на ней валяются желтые, с глянцем тополиные листья и окурки, никаких следов тигра на сухой земле. И люди вокруг ходят спокойные, не скажешь, глянув на них, что поблизости бродит тигр.
          Наши трое мальчишек договорились, что будут теперь следить за рыжим котом, если где его увидят, и только после этого разошлись по домам.
          Это, кажется, был первый странный эпизод в нашем районе. А сколько последовало за ним!..
         
          Весь в белом
         
          Мелкий хулиган и вредитель Шашлык (кличка произошла и от его фамилии - Башлыков, оттого, что он любил разводить костры в лесопарке и, при случае, жарить шашлыки) никогда не бросал окурки в урну. Даже если он докуривал сигарету и по пути ему попадалась урна, он, на нее глянув, злорадно усмехался и запузыривал окурок щелчком пальца в какую-нибудь стену, а еще лучше - в витринное стекло, чтобы увидеть, как "бычок" взорвется искрами. А после этого Шашлык с кем-нибудь, сделавшим ему замечание, с большим удовольствием ругался.
          Шашлык всовывал окурки в щели дверей подъездов, телефонных будок, приклеивал их к ртам кандидатов в депутаты на плакатах... Таким вот образом он оповещал людей своего района о своем среди них проживании. Кроме того, Шашлык разбивал фонари, где бы они ему не встречались, малевал на стенах, ломал скамейки, срывал с одного раза - на спор - телефонные трубки.
          В то утро, в десятом часу утра, Шашлык сидел на скамейке в лесопарке, сидел один, хотя в одиночестве бывать не любил. Дело в том, что он успел сегодня поссориться со всеми, с кем только можно.
          Поссорился матерью, которая вздула его за прожженное сигаретой покрывало на кровати. С громом выскочив из квартиры, он поссорился с соседкой - пролетая мимо нее по лестнице, выбил из ее рук пустое мусорное ведро. Ведро, грохоча, покатилось по ступенькам ему вдогонку, а он не только не поднял его, а еще и соседке нагрубил. Во дворе он пнул изо всех сил разноцветный резиновый мяч, случайно подкатившийся ему под ноги, и попал, конечно, в мокрую простыню, которую другая соседка вывешивала на веревке. Простыня упала наземь, соседка обернулась, выплюнула прищепку, что была у нее в зубах, и... Пригибаясь, под словами, вылетавшими из ее рта, как боец под пулями, Шашлык вихрем пронесся по двору, на улице проскочил под носом у "жигуля" - завизжали тормоза, все высунулись из окон, побледневший водитель выпрыгнул из машины, но, поняв, что подростка не догонит, стал выкрикивать ему вслед, что он думает о нем и его родителях. Слово "безголовый" в его пылкой речи было самым мягким...
          Когда взъерошенный от всего пережитого Шашлык шлепнулся на скамейку (месяц назад они с Сенчиком, дружком, оторвали от сидения почти все доски, но сейчас были прибиты новые, только еще не покрашены), руки у него дрожали. Он выкурил одну сигарету, взялся за другую. Куда бы уехать из этого проклятого города! Как он ему осточертел! И как все в этом городе ему противны! Восемь классов у него почти есть, читать, а главное, считать он умеет - он нигде не пропадет, как кое-кто это ему предрекает. Конечно, он уедет - завтра же! Нет, сегодня! А вот куда - надо будет поговорить с Сенчиком, может, они поедут вместе. Вот только денег, денег бы...
          Шашлык уже докуривал вторую сигарету, когда увидел шествующего по асфальтовой дорожке по направлению к нему гражданина в ослепительно-белом костюме и непрозрачных темных очках. Гражданина Шашлыку сразу же захотелось назвать малознакомым словом "джентльмен". Голова его и усы были серебряно-седы и аккуратнейше подстрижены, лицо строгое, смуглое. Наверняка он из дома отдыха, устроил себе прогулку...
          Не спуская глаз с элегантного до невозможности мужчины, Шашлык докурил сигарету и, может быть, впервые в жизни не бросил машинально окурок под ноги, не закинул его щелчком куда подальше, а... опустил в мусорную урну рядом со скамейкой. Эту урну они с Сенчиком регулярно переворачивали, высыпая мусор на асфальт, но какой-то ненормальный все время ставил ее на место.
          Как только окурок исчез в урне, "джентльмен" повернулся к Шашлыку и сделал шаг к нему. Сунул смуглую руку с золотым тяжелым перстнем в карман брюк - Шагшлык напрягся, - и сказал приятным скрипучим голосом:
          -Позвольте вручить вам, молодой человек, эти небольшие деньги... - и протянул Шашлыку десятку!
          -З-за что? - опешил Шашлык.
          -За ваш прекрасный, прямо-таки замечательный поступок.
          -К-какой? - Шашлык постарался вспомнить, что он сегодня сделал хорошего, но, как вы понимаете, не смог. Может, он вчера что-то такое совершил? Или позавчера? Вроде нет... Шашлык подумал, что сейчас белый "джентльмен" спрячет "червончик" и рассмеется. Но тот очень серьезно объяснял:
          -Вы бросили окурок в урну. А на это не каждый способен.
          Издевается, понял Шашлык. Сейчас он этому "джентльмену" покажет...
          Но тот уже всовывал десятку в его руку.
          -Прекрасный поступок! - убежденно и вместе с тем убеждая говорил он. - Главное - многообещающий! Я давно уже не видел ничего подобного! До свидания, молодой человек, до свидания! Желаю вам дальнейшего совершенствования! - Он вложил кредитку в Шашлыкову ладонь, накрыл безвольные его пальцы своими, пожал получившийся кулак, повернулся и пошел - снова такой же недоступный, как пять минут назад.
          Незнакомец удалился на дюжину шагов, когда Шашлык посмотрел, не веря происшедшему, на свою ладонь. В ней и вправду лежала сложенная вдвое кредитка. Настоящая!
          Десятка за брошенный в урну окурок! Ничего себе! Сколько он мог за последние два года заработать! Что за чудеса? Дурной какой-то дядька! Или...
          Сам Шашлык не мог справиться с этой задачей, и он отправился искать друга Сенчика.
          Да и поговорить еще насчет города, куда можно уехать. Последней перед встречей с "джентльменом" мысли Шашлык не забыл.
          Он отошел уже от скамейки, как неожиданно вспомнил, что не перевернул урну в назидание тому придурку, что упрямо ставит ее на место. Шашлык оглянулся, но возвращаться не стал. В другой раз, решил он. Да и что если Белый следит за ним откуда-нибудь и потребует вернуть деньги?
          Сенчика Шашлык не нашел ни дома, ни у кинотеатра, где был видеозал, и разозлился. И решил выместить злость на телефоне на стене кинотеатра, с которого уже не раз срывал трубку. Трубку здесь крепили на всё более коротком проводе, чтобы нельзя было размахнуться при обрывании.
          Шашлык все же снял ее, примерился было рвануть изо всех сил, как вдруг услыхал из трубки вместо зуммера вежливый женский голос:
          -Молодой человек! Молодой человек! - Его второй раз за день называли молодым человеком.
          Шашлык поднес трубку к уху.
          -А? - спросил он.
          -Вы сняли трубку, чтобы кому-то позвонить?
          -Ну да, - сказал Шашлык несколько оторопело. - А для чего же еще.
          -Вас соединили?
          -С кем? - не понял Шашлык.
          -С тем, с кем вы хотели поговорить, - терпеливо разъяснила женщина.
          -Да у него же телефона нет!.
          -Это не имеет значения. Вы будете с ним говорить?
          -С кем? - Шашлык был совсем сбит с толку.
          -С вашим другом.
          -С каким?
          -Я думала, что вы собираетесь поговорить с Сенчиком.
          Шашлык решил, что невзначай уже произнес имя Сенчика, и поморгал, вспоминая, сказал или нет, но так ничего и не вспомнил. Он стоял, прижав трубку к уху, хотя больше всего ему хотелось бросить ее и убежать от этого приставучего телефона.
          Женщине, видимо, надоело растолковывать Шашлыку простые для нее вещи, и она сказала, что соединяет его с Сенчиком, и предложила говорить.
          -Алё! - послушался вконец ошарашенный этим разговором Шашлык и повторил: - Алё!
          -Ага, - ответил Сенчиков не совсем уверенный голос.
          -Сенька! - обрадовался Шашлык. - Это ты? Ты где?
          -Я? - так же неуверенно ответил Сенчик, - Я в аптеку иду. Сеструха послала. У ее малой живот болит.
          -Ты по мобильнику, что ли, разговариваешь? Где ты его взял?
          Сенчик отозвался не сразу.
          -Откуда у меня мобильник. Я ж тебе сказал - в аптеку иду. Иду и с тобой говорю. Прохожие уже оборачиваются, думают, что, наверно, шизик.
          -Пудришь мне мозги. Я тебя вроде по мобиле слышу. А ты как говоришь?
          -Ничего я не пудрю. Вроде тебя по телефону слышу. А ты как говоришь?
          -Я-то по телефону, от киношки. Я друга разыгрывать не стану.
          Сенчик перешел на шепот:
          -Шашлык, слышь! Это кто-то нас разыгрывает! Какой-то экстрасенс. Ты зачем к телефону подходил?
          -Так... - на всякий случай сказал Шашлык. - Хотел точное время спросить.
          Вмешался женский голос:
          -Ну что, молодые люди, поговорили?
          -Поговорили, - ответили оба.
          -Тогда скажите друг другу до свидания, и я вас разъединю.
          -А? - тут же произнес Сеничк.
          -Чего? - в тон ему ответил Шашлык.
          И трубка замолчала.
          Шашлык подержал ее немного, но теперь срывать не решился. Ему казалось, что за ним кто-то наблюдает. Может, из телефоного аппарата. Может, там какой-то глазок.
          Такую странную и чем-то даже страшную трубку Шашлык срывать побоялся.
         
          Во-от такая рыба!
         
          Про рыбаков мы уже рассказывали. Про то, какую рыбу они ловят. А теперь речь пойдет о том, что их всех переполошило.
          День был солнечный, теплый, с легким-легким ветерком. Он подхватывал падающие с вязов листья и нес над озером. Листья летели и кувыркались, как желтые бабочки. Рыбаки переставали следить за неподвижными поплавками и смотрели на бабочек.
          Один пожилой рыбак, заглядевшись на порхание листа, не заметил, что его поплавок ушел под воду. Он очнулся, только когда удилище согнулось и дернулось в его руке.
          Наш рыбак даже не успел удивиться тому, откуда в озере взялась рыба, способная согнуть удилище, - он вцепился в него и стал тащить добычу наверх. Та сопротивлялась. Тут сбежались другие рыбаки и, сгрудившись вокруг счастливца, принялись наперебой советовать, как лучше и верней вытащить рыбу.
          -Подсечь надо, подсечь! - кричал один.
          -Он уже подсек, теперь главное - поводить ее надо! - кричал другой, - утомить!
          -Осторожнее, осторожнее! - советовал третий.
          Каждому казалось, что только он знает, как справиться с делом, но никак не тот, кто держит удочку.
          К месту события сбегался и другой, гулявший неподалеку народ.
          Удачливый рыбак, поводив рыбу и утомив ее, потихоньку подтаскивал добычу к поверхности воды и поближе к берегу. Окружение теперь гадало, что за чудище сидит на маленьком крючке и как оно попало в озеро чуть ли не в центре города. Называли кто сома, кто толстолобика, кто щуку, кто водяного, а кто и дохлую кошку, которую не отпускают со дна раки.
          Когда добыча выглянула из воды, то оказалось, что больше всего она напоминает надутый мяч... Но почему он так отчаянно сопротивляется? Почему мечется из стороны в сторону?..
          И вот "мяч" на берегу! Но никто из обступивших рыбака толпы не решился даже прикоснуться к сидящему на крючке существу. У этого темно-серого, гладкого, без чешуи мяча была рыбья головка и маленький рыбий хвостик. И плавники, конечно. Диковинная рыба перекатывалась на камнях берега, пытаясь вернуться в воду, но рыбак ногой подталкивал ее обратно.
          Мнений о странной рыбе было сколько угодно.
          -Что за чудо?
          -Ну и пакость!
          -Откуда она взялась?
          -А на что она клюнула?
          -Наверно, это мутант!
          -Что-что?
          -Мутант!
          -Мутант? - Это слово облетело толпу.
          -Значит, где-то здесь радиация!
          -Почему где-то? Вполне возможно, что в озере! Сбросили туда ночью какой-то контейнер...
          -Не может быть!
          -Почему не может? Вот вам доказательство!
          Все, окружавшие рыбу, отпрянули от нее и посмотрели друг на друга со страхом.
          -Нужно отнести ее к ученым!
          -Правильно - пусть посмотрят.
          -Пусть убедятся, до чего они довели обыкновенную рыбу.
          -Конечно, это мутант!
          -Интересно, а какова она на вкус?
          -А вы попробуйте - сразу засветитесь, как фонарь!
          Судьбу добычи решала уже толпа, а не рыбак, поймавший ее.
          Но рыба думала по-своему. Она полежала-полежала, притворяясь снулой, но вдруг подпрыгнула, в точности, как мяч, и скатилась в воду, подняв целый куст брызг. Вильнула коротеньким хвостиком и ушла под воду.
          Люди еще долго толковали о рыбе, предлагая способы ее изловить, потом постепенно стали расходиться. На берегу остались только самые заядлые рыбаки, мечтавшие выудить такое же чудо. Но клевала лишь мизинчиковая мелочь, и рыбаки вскоре опять стали следить за желтыми бабочками, порхающими над водой.
          Янтарные плоды
         
          Дядя Леша, алкаш-профессионал, промышлял пустыми бутылками. Работать он нигде не мог по причине трясущихся рук. Если он находил сразу две бутылки, то поднимал их по одной, чтобы не разбить друг о дружку. Передних зубов у него по той же причине не было, несмотря на нестарые годы. Как он удерживал стакан, никто не знал. Предполагали, что пьет он прямо из бутылки, натянув на горлышко соску.
          И вот дядю Лешу увидели у овощного магазина, где он, потеснив старушек с зеленью, выложил на пустой ящик невиданные, янтарного цвета плоды.
          То была не хурма, не мандарины, не апельсины и не лимоны. Когда у дяди Леши спрашивали, как они называются и что это вообще за штука, от отвечал, с трудом ворочая шершавым от похмелья языком:
          -Грей, понимаешь-значит, фрукты. По троячку, значит-понимаешь, за штуку.
          Один гражданин, небольшого роста, толстенький, с лысой и круглой, как глобус, головой, с остатками волос, по которым можно было предположить, что в молодости он был рыжий, стал укорять дядю Лешу за обман:
          -Грепфрут - это совсем другое! Он и больше, и цвета иного!
          Алкаш снова приводил в действие шершавый, как наждак, язык:
          -Не хочешь, не бери! И не мешай торговле! Ишь, умник выискался! Слишком много стало грамотных!
          -Так ведь отравите народ-то! - не отставал бывший рыжий. - Где вы их взяли? Вы их хоть пробовали?
          -Пробовал, пробовал, не боись! Я бы и сейчас их попробовал, да для меня они дороги. А где взял - мое дело. Уходи, я сказал, и не мешай торговле!
          Подошли к дяде Леше два джинсовых студента, дали ему рубли и храбро погрузили зубы в податливый янтарь.
          -Гибрид? - спросил у дяди Леши, жуя, один из студентов.
          -Ась? Гибрид, гибрид, - согласился алкаш, - что же еще. Ясно, что гибрид, значит-понимаешь.
          -А ничего! - сказал первый студент.
          -Годится! - оценил плод второй.
          Бывший рыжий на всякий случай пошел за смельчаками, чтобы в точности знать, упадут они или нет замертво через десять-двадцать шагов, как спящая царевна, но студенты съели фрукты, выплюнули косточки и ушагали той же молодой походкой, что и пришли.
          И Глобус вернулся к дяде Леше. Он решился купить хоть один невиданный плод и отведать его - ради эксперимента и познания. Но было поздно. Дядя Леша успел продать всё и, довольный, пересчитывал деньги.
          -На мелочь, - доверительно рассказал он подошедшему умнику, - я хлебушка куплю, а на закусь у меня со вчера трошечки кильки осталось. И барабули штук, значит-понимаешь, пять. Так что всё у меня, как говорят сейчас молодые, окей. Понял? А ты говоришь, не грей, понимаешь, фрукт!
          -Не грей, не грей, - подладился под шершавую дяди Лешину речь Глобус. - Какие же это грейпфруты! Я их хорошо знаю. И где они растут, знаю.
          -Вот и ехай туда, за ними, - мирно посоветовал бывшему рыжему алкаш. Язык у него развязвался, будто он уже выпил. - Ехай и кушай на дальнейшее здоровье. А если видишь, что человек бизнесом, так сказать, занят, ты ему торговлю не рушь. Не препятствуй. Али ты из администраторов-бюрократов?
          -Но ведь я всего-навсего хотел знать, что это за фрукты! - обиженно спорил умник. - Мне это интересно! Ну скажи! - взмолился он. - Ну где ты их берешь? - Они уже перешли на "ты".
          -Как другу - скажу, - расщедрился алкаш, добрея на глазах. - Вы-ра-щи-ва-ю. А как, где - секрет. Мне жить надо. А дураков - секреты раскрывать - здесь, - дядя Леша обвел себя магическим кругом, - нет! Завтра еще вынесу на продажу. Придешь - продам. Будь здоров!
          И дядя Леша поспешил к магазину, потому что часы Глобуса, на которые он глянул, показывали уже 11 часов и 15 минут, а у него еще ни в одном глазу.
          Умник же еще немного потоптался на месте, потом махнул рукой и отправился восвояси.
          Если б он знал, что в этот день случится еще одна неожиданность, он шел бы, верно, в другую сторону. В ту, где скрылись студенты.
         
          Зернышки
         
          Пять гранатового цвета зернышек из шести, которые выплюнули студенты, съев фрукты, упали на асфальт и затерялись в пыли, а последнему повезло - оно попало на землю, на зеленую лужайку между аптекой и кинотеатром. На этой лужайке играли две маленькие девочки с большими бантами в волосах. У одной бант был желтый, как одуванчик, а у другой - синий, как глаза хозяйки банта. Обе передвигались на корточках и зачем-то ковыряли землю щепочками. Может быть, они что-то, вчера потерянное, искали, а может быть, что-то друг от дружки прятали. Их мамы сидели неподалеку, на скамейке под каштанами. Листья каштана словно бы начали уже обгорать по краям.
          Мамы говорили:
          -А вот моя Леночка...
          -А вот моя Светочка...
          Девочки говорили:
          -А вот моя мама...
          -А моя мама...
          С рыжеющего каштана на зеленую лужайку слетел голубь с черным полукольцом на шее. Глядя на девочек, он, наверно, подумал, что на земле рассыпано нечто вкусное. Он похаживал в сторонке, косясь на девочек, и поклевывал землю тут и там.
          Лена увидела гранатового цвета зернышко, выплюнутое студентом, и сказала:
          -А я сейчас посажу дерево...
          Света ответила ровно через секунду:
          -И я посажу. - Но не нашла, что посадить, и передвинулась к подружке, чтобы посмотреть, что та будет сажать.
          Лена вырыла ямку, уронила туда зернышко и засыпала землей. А заровняли ее девочки вместе. Теперь обе смотрели на то место, где было зарыто зернышко, и приговаривали:
          -Здесь вырастет дерево...
          -Скоро-скоро...
          -На нем будут яблоки...
          -Вкусные-вкусные...
          -Сладкие-сладкие...
          -А я яблоко сорву...
          -И я сорву...
          То ли это приговаривание оказалось волшебным, то ли по другой причине, но из земли показалось зеленое копьецо и начало подниматься. Чуть поднялось, принялось разворачиваться и в секунду превратилось в зеленый лист. За первым копьецом вышло наружу еще одно и тоже развернулось в зеленый лист.
          Листья стали подниматься, девочки увидели веточку, на которой и сидели листья. Они закричали:
          -Растет, растет! - и захлопали в ладоши.
          Обе мамы подбежали к дочерям.
          -Что случилось?
          -Смотрите, смотрите! - кричали обе девочки. - Дерево растет! Из нашего зернышка!
          Мамы увидели растущее на глазах деревце, хотели всплеснуть руками, начали это движение, но руки остановилсь на полпути, замерли, а рты раскрылись. В этом положении мамы застыли.
          А деревце - ствол, ветки, листья - стало уже величиной с расписной чайник, листья были почти круглые, на конце заостренные, твердые и блестящие, как у тополя.
          Деревце перестало расти, и на нем, как по знаку волшебника, появились три ярко-желтых цветка величиной с цветок весенней лесной ветреницы, ну, с три копейки, в каждом цветке было по пять лепестков.
          Цветы крепко и ароматно запахли, тут же прилетели три пчелы и сели на них. Повозились, повозились в цветках, выпачкались по локоть в желтой пыльце и одновременно снялись и улетели.
          Девочки и мамы следили за этим, пожалуй, так, как если бы перед ними в темноте разгорался костер.
          Цветы покрасовались на деревце минуты, наверно, три-четыре, а потом - раз - и стали вянуть. Посыпались наземь один за другим лепестки... И на месте каждого цветка стали вызревать-наливаться сперва зеленые, но на глазах желтеющие плоды. Чем больше они желтели, тем становились прозрачнее, янтарнее...
          -Яблоки, яблоки! - закричала Лена. - Я хочу попробовать!
          -И я, и я! - потребовала Света.
          -Не смейте! - дружно сказали мамы. - А вдруг они ядовитые!
          Но тут девочки закапризничали. Изо всех сил тянулись они к янтарным плодам, - ведь они их сами вырастили! - а мамы тянули их в обратную сторону. И, конечно, девочки расплакались. А мамы, чтобы не привлекать ничьего внимания к сцене, позволили девочкам сорвать плоды. Каждая взяла по одному, а третий мамы решили разрезать дома пополам, чтобы попробовать (или хотя бы лизнуть) первыми.
          Только "яблоки" были сорваны, как листья на деревце стали вянуть, сохнуть и опадать. Всего лишь за три минуты все они осыпались, пожухли и стали похожи на те, что лежали уже к этому времени на осенней земле. Деревце теперь не остановило бы на себе ни одного взгляда - это был просто высохший кустик. Да и он простоял недолго - вдруг надломился под каким-то малым ветерком и упал.
          Вот чего не увидел в этот день любознательный Глобус, а пойди он за студентами дальше десяти шагов, увидел бы, что произошло с зернышками янтарного плода, упавшего на землю.
          И мы пока ничего не узнаем о янтарных плодах, которые попали в руки двух маленьких девочек с большими бантами. Мамы увели их домой, все четверо скрылись в одном подъезде. На этом-то мы и окончим очередную странную историю.
         
          Чьи-то шутки
         
          Когда в 8 15 утра директор 33-й школы Николай Александрович вошел в вестибюль, он увидел посредине его хоровод из учителей. Круг взявшихся за руки шести женщин и одного мужчины походил бы на нововогодний, если бы он двигался и пел "В лесу родилась елочка..." Но учителя молчали и все время тревожно оглядывались. Проходившим мимо ученикам останавливаться они не разрешали.
          -В чем дело? - строгим голосом, как если бы это были школьники, спросил директор. Он был молодой начальник и считал, что если он будет с учителями суров, его будут больше уважать.
          -Посмотрите, - показала головой Нина Алексеевна, классный руководитель 7-го "Б", небольшого роста полная женщина, на неровное фиолетовое пятно на полу.
          -Откуда здесь чернила? - удивился Николай Александрович.
          -Это не чернила, - ответил ему высокий и прямой, как палка, физик, Геннадий Михайлович, по прозвищу Генус. Прозвище дали ему восьмиклассники за то, что он обращался к любому, вызванному к доске, старомодно и многообещающе: "Ну-с, молодой человек..."
          -А что?
          -Это, Николай Александрович, лучше всего назвать эН-Я - Необъяснимое Явление. - Голос физика был чеканен, как если бы он сообщал на уроке формулу. - В пятне исчезает всё, что туда попадает. Одиннадцать минут назад, - Генус глянул для верности на часы, - в нем пропали два семиклассника.
          -Не может быть! - вскричал директор. - Кто?
          -Мои, - сказала Нина Алексеевна, - Журавлев и Синицына. - И добавила виновато: - Вчерашние...
          Вчера эти двое поймали на озере в лесопарке лягушку и посадили - руковолила Синицына, исполнял Журавлев - посадили ее в ящик стола, чтобы насолить Ирине Сергеевне, англичанке. Та прилюдно обвинила их в любви друг к другу (чего еще не было) лишь за то, что Журавлев передал впереди сидящей Синицыной записку, перед этим осторожно тронув ее волосы (красивые, гладкие, как шелк, ниже плеч).
          Ирина Сергеевна открыла ящик, лягушка, дожидаясь освободителя возле щели, прыгнула...
          Вчера же был разбор в кабинете директора этого "ужасного, дикого и какого-то первобытного" по словам Ирины Сергеевны, случая.
          Из металла, звучавшего в голосе Николая Александровича, - слов мы приводить не будем, они известны каждому, - можно было бы отлить танк среднего размера.
          В конце разбора обоим злоумышленникам было приказано - зачем тогда разговор в кабинете директора? - без родителей в школу не приходить. Им оставалось только пообещать...
          А сегодня они ступили один за другим в фиолетовое пятно на полу вестибюля и исчезли...
          Сбежавшиеся на крик свидетелей происшествия-чуда учителя немедленно образовали вокруг пятна ограду-хоровод, чтобы никто больше в него не ступил, и ждали директора для разрешения этого сверхвопроса.
          Николай Алексндрович обмысливал ситуацию. Вдруг он обернулся к физику.
          -А вы уверены... - начал было он, но Генус, понимавший всё с полуслова, опередил директора:
          -Уверен как в собственном существовании, - отчеканил он. - И моя физика пока что не в силах объяснить этот феномен. А то, что это феномен, докажет эксперимент.
          Он вынул из кармана 20-копеечную монету, показал ее зачем-то всем, навесил руку над пятном на полу и обвел хоровод значительным взглядом фокусника. Разжал пальцы.
          Все глаза проследили за падением монеты, но учителя услышали не звяк ее о каменный пол, а тоненький короткий свист взлетевшего и в мгновение ока исчезнувшего двугривенного.
          -Давайте позвоним! - крикнула одна из учительниц. - Давайте позвоним!
          -Куда? - директор остановил на ней холодные глаза. - В милицию? Президенту? В Организацию Объединенных Наций?
          -В академию наук!
          -Уж лучше я всё возьму на себя, - решительно сказал Николай Александрович и снова строго посмотрел на хоровод. - Какой же я буду директор, если...
          С этими словами он поправил галстук,одернул пиджак, кивнул физику, смотрящему на него взглядом испытателя, сделал шаг вперед и ступил на фиолетовое пятно. Раздался не свист, а, скорее, вой, длившийся секунды три, и Николай Александрович тоже исчез.
          -Полный улёт! - только и молвил физик, прибегнув почему-то к школьному жаргону. - Фантастика!
          Хоровод еще крепче схватился за руки.
          Директор 33-й школы, ступив в пятно, почувствовал рывок и такое головокружение, что закрыл глаза. Последняя коротенькая мысль его была: "Наверное, это смерть".
          Он через что-то пролетал, кувыркался, в глазах попеременно было то красно, то желто, то сине... Вдруг ноги его обо что-то стукнулись, колени подогнулись, он чуть не упал, выставил вперед руки и открыл глаза. Перед собой он увидел стол, стоящий у стены незнакомого кабинета, и сидящего за ним полного мужчину. Рядом с ним стояла сухопарая женщина с сердитым лицом.
          Полный поднял на него глаза.
          -Ну так, Коля, - сказал он, - а теперь давай начистоту. Рассказывай всё и не думай отвертеться.
          -Что рассказывать? - спросил Николай Александрович и удивился своему голосу, ставшему вдруг тоненьким, не директорским. Да и в самом деле что рассказывать - про фиолетовое пятно в вестибюле его школы и про то, что он только что кувыркался, как первоклашка?
          -Я тебе напомню, если у тебя такая короткая память, - неприятным голосом сказала женщина. - Вы с Бубликовым подставили стул со сломанной ножкой Наталье Дмитриевне, она упала и чуть не сломала позвоночник. Кто из вас отломил ножку?
          "Почему эта женщина со мной на "ты"? - подумал директор. - И вообще - где я?" И хотел уже об этом спросить, но вовремя опомнился: директор школы не может не знать, где он находится. На то он и директор, чтобы всегда знать, где он, с кем разговаривает и почему. Второе, что заставило промолчать Николая Алексндровича - только что произнесенная фамилия Бубликов. Так звали его давешнего одноклассника; вместе с Валерой они действительно сотворили подляну Наталье Дмитриевне... В каком это было классе? В шестом. Ножку отломил во время перемены неизвестно кто, а вот подсунуть с виду целый стул грузной Наталье придумал он, Коля Бояринов. Может быть, в отместку за ее злопамятность, а может, за всегда презрительно выдвинутую нижнюю губу. Интересно будет посмотреть на нее, когда она шлепнется...
          -Ну, что ты молчишь? - спросил полный мужчина.
          Николай Александрович решился:
          -Бубликова, - спросил он, - зовут Валерием? - И снова удивился своему тоненькому голосу.
          -Не придуривайся, Бояринов! - лицо женщины покраснело. - Или ты хочешь из нас дурачков сделать?
          Полный молча разглядывал стоявшего перед ним... кого? Кого?!
          Николай Александрович кашлянул, поднял руку к галстуку, решив навести порядок в отношениях с этими странными людьми, которые неизвестно за кого его принимают. И выяснить наконец, что за фокусы здесь происходят. Этот ералаш начал ему надоедать! Он поднял руку к галстуку, но не нашел его на привычном месте. Начал искать, шаря по груди... Заметил слева от себя какое-то движение, повернулся, увидел зеркало. Из зеркала на него смотрел... мальчишка... очень знакомый... Николай Александрович зажмурился, не поверив зеркалу, и потряс головой.
          -Нет, вы только гляньте на него! - Сухопарая женщина хлопнула себя по бедрам. - Он еще собой любуется! Первый раз вижу такое - чтобы хулиган после содеянного смотрелся в зеркало! Ну и каким, скажи на милость, ты себе представляешься?
          -В самом деле, Бояринов, - поддержал ее полный. - Уж в такой-то момент заглядывать в зеркало - это, по-моему, просто наглость. Ты бы лучше сказал, что ты думаешь о своем проступке.
          -Полагаю, - сказал Николай Александрович тем же тоненьким голоском, - что это была дурость, вернее, импульсивность, свойственная переходному возрасту. Вы же как педагоги знаете, что наперед редко кто из них думает. Разумеется, проступок нельзя оставлять безнаказанным. Но вот о чем я хотел вас спросить...
          Женщина перебила его:
          -Что ты несешь? - выкрикнула она. - Нет, - обернулась она к полному, - он в самом деле считает нас дурачками!.. И про кого ты говоришь? Про себя или про каких-то "них"? У них, видите ли, импульсивность - а у тебя что?! Стул-то поломанный кто Наталье Дмитриевне подставил?
          У Николая Александровича снова закружилась голова.
          В этой невесомости нужно было обрести хоть одну точку опоры.
          -Я, - твердо признался директор 33-й школы. - Отрицать не буду: было.
          -Было! - снова вскричала женщина. - Говорит, будто это случилось бог знает когда! Час назад это произошло!
          "Час назад?! - Николай Александрович снова почувствовал себя в невесомости. - Что-то со мной произошло, и я все еще не знаю что"...
          А полный уже взял решение задачи на себя:
          -В общем, так, - объявил он. - Завтра ты, Бояринов, приходишь в школу с родителями. Вместе и потолкуем о вашей, как ты говоришь, импульсивности. Может быть, ты в следующий раз будешь думать наперед. Иди!
          Николаю Александровичу захотелось еще раз заглянуть в зеркало, но он не рискнул. Подумал, что зеркало есть, наверно, в приемной, и подчинился приказу.
          Он подумал, что зеркало всё ему объяснит.
          Выйдя, директор пошарил глазами по стенам приемной и увидел таблички на противостоящих дверях. На одной было написано: "Директор Журавлев Вячеслав Федорович", другая гласила: "Завуч Синицына Лариса Анатольевна".
          -Ты что, Бояринов, остолбенел? - услышал он голос молодой пышноволосой секретарши, подняшей к нему голову. - Влетело тебе? А сейчас еще и Бубликова приведут...
          Зеркало директор, чувствуя, что всё в голове у него перемешалось, отыскал, оглянулся на секретаршу, склонившуюся к пищущей машинке (пишущая машинка? А где компьютер?), подошел к нему... На него смотрел тот же знакомый мальчишка...
          Да ведь это он сам - только двадцать лет назад!
          Значит... Выходит, что... совершив чудесный полет через потолок и еще, наверно, через что-то, он обратился в того самого шестиклассника, который час назад подставил сломанный стул грузной англичанке!
          К чести нашего директора надо сказать, что он отличался быстрой сообразительностью.
          Еще раз глянув в зеркало, Коля Бояринов - а в этом уже не надо было сомневаться - кинулся назад, в директорский кабинет. Он хотел кое-что выяснить.
          -Что тебе, Бояринов? - неприязненно спросила у него завуч.
          -Вячеслав Федорович, Лариса Анатольевна, - начал он, не удивляясь уже своему мальчишечьему голосу, - скажите, пожалуйста, вы учились в 17-й школе?
          -Да-а... - протянули они одновременно.
          -А вы помните... - У Коли Бояринова сузились глаза, как если бы он был Николаем Александровичем, руководителем средней школы. - А вы помните, кто, будучи еще в шестом классе, посадил в ящик стола лягушку, и потом она прыгнула в лицо Ирине Сергеевне?
          Директор и завуч медленно повернули головы друг к другу. Затем перевели округлившиеся до шариков от пинг-понга глаза на Колю Бояринова.
          -Да как ты сме... - неуверенно, но разгоняясь голосом для гневной отповеди наглецу, начала Лариса Анатольевна; начала было, но неожиданно поперхнулась и закашлялась. Этим воспользовался злоумышленник.
          -Вот только я не помню, чем окончилась эта история...
          -Эта? - ошарашенно спросил полный.
          Завуч же всплеснула руками.
          -Кто тебе рассказал о ля... об этом слу... эту чепуху?
          Вячеслав Федорович, отставив стул, поднялся из-за стола. Подошел к Бояринову и как-то нерешительно, словно желая проверить, на самом ли деле перед ним стоит реальный шестиклассник, ерзая головой, притронулся к его плечу. Этот жест машинально повторила и Лариса Анатольевна. И стоило им обоим прикоснуться к нему, как всех троих рвануло вверх, потолок перед ними расступился, Коля Бояринов услыхал уже знакомый вой, только погуще, уши заложило, как при подъеме самолета, в глазах потемнело... и вот ноги снова стукнулись обо что-то. Коля открыл глаза: он стоял в вестибюле своей школы, в средине чернильного пятна. На него испуганно смотрел хоровод из семи учителей, он держал за руки шестиклассников Славу Журавлева и Ларису Синиицыну...
          Зеркала в вестибюле не было, а нужно было узнать, кто он сейчас - Коля Бояринов или Николай Александрович. Наш путешественник по временам и вообще по черт знает, между нами говоря, чему, прибегнул к единственному проверенному стредству - кашлянул и поднял руку к тому месту на груди, где у директоров обычно находится галстук. Галстук был на месте!
          Что-то звякнуло у ног - Николай Александрович увидел вертящийся по полу двугривенный; семеро учителей на этот раз уставились на монету. Монета поплясала и улеглась.
          -Вот, значит, как, - неизвестно чему подводя итог, сказал директор. Он заметил, что высоченного роста физик смотрит на него - со своей высоты - не испуганно, как все, а внимательно, холодновато и изучающе - как на объект эксперимента. Это ему не понравилось, он хотел что-то сказать Генусу, но Генус его опередил:
          -С благополучным возвращением, - с легким поклоном сказал он. - Надеюсь, вы не ушиблись, прошибая потолки? Я думал, - добавил он, - что знаком с физикой, но это оказалось не так. Фантастика знает о ней больше... - И склонил голову, будто подчиняясь неизбежному.
          В этот момент над головами оглушительно зазвенел звонок. Николай Александрович поморщился, дожидаясь конца звонка.
          -Все по классам! - подал он кавалерийскую команду хороводу. Тот рассыпался, учителя поспешили в разные стороны, оставив директора с двумя шестиклассниками. Николай Александрович наконец-то обратил внимание на них. Он выждал минуту, что-то обдумывая. И разрешил ситуацию следующими словами:
          -А я и не знал, что мы коллеги. - Внимательно глянул на поднятые к нему лица и добавил: - Ну, пошли! - О вчерашнем, об их проказе с лягушкой и о родителях, которые должны были прийти в школу, Николай Александрович не заикнулся.
          Только-только трое покинули фиолетовое пятно, как оно стало съеживаться, бледнеть, - они оглянулись на него, - и вот исчезло. Под ним оказался относительно чистый пол.
          Вестибюль опустел, в школе  33 начались уроки.
         
          Ясновидец Шахов
         
          -Шахова я сегодня непременно вызову!
          Даня Шахов, веснущатый долговязый шестиклассник, споткнулся, остановился, оглянулся. Страшные эти слова приоизнесла Раиса Ивановна, матеша, - но где она? Учительницы поблизости он не увидел. Может, он услышал ее голос по директорскому динамику? Она проговорилась в его кабинете и вот... Шахов поднял голову - нет, динамик висел далеко. А невидимая математичка подтвердила угрозу - сказала ему прямо в ухо, он даже отшатнулся:
          -Непременно!
          Троечник Шахов закрутился на месте. Он настроился на перемену, на двадцать самых лучших школьных минут, а тут такое! Откуда голос?
          Школьники валом валили во двор. Его толкнули, нажали, повлекли за собой - вынесли на свежий воздух. Самые лучшие школьные минуты... Но у крыльца Шахов остановился.
          Удрать с математики? Нет, удирать нет смысла. Раиса Ивановна сегодня же пошлет кого-то за родителями. У него в журнале "еле-еле тройка" и законнейшая "двойка". А домашнего задания он снова не сделал.
          Когда в прошлый раз матеша объясняла сложение и вычитание дробей с разными знаменателями, он о чем-то хорошем задумался, а когда дома раскрыл учебник, ему в глаза бросилась задача, которая могла рассердить любого нормального человека. Там было написано, что некая Вера в первый день прочитала 5/9 книги, а во второй - на 1/6 меньше... Даня так разозлился, что зашвырнул учебник в угол комнаты. Он мгновенно представил себе эту Веру: почитав, она хваталась за карандаш и высчитывала, какую часть книги одолела. Зачем?! Какое отношение имеет то, что ты читаешь, к дробям?! Пять девятых! А на чем ты остановилась, помнишь? В каком приключении застало героя твое вычитание? Нет, конечно! Наверно, думаешь, что будет с героями книги через две девятых!..
          Короче говоря, представив всё это, Даня вскипел, как чайник, и пар, наверно, забил у него из ноздрей. Он тоже схватил карандаш и... нарисовал на листе бумаги книжную Веру в виде дроби: цифра 5 у нее была на груди, потом шла черточка-пояс, а на юбке была цифра 9. После этого он чуть не вслух объявил, что сложением и вычитанием дробей с разными знаменателями, если они применяются к художественной литературе, он, Даня Шахов, никогда заниматься не будет! Этой дробевидной Вере он не пара!..
          Так получилось вчера, сегодня, конечно, Даня поостыл. А когда услыхал в коридоре голос матеши, и вовсе забеспокоился. И неожиданно для себя ухватил за рукав отличника Балашова, полненького и розового мальчика, как и все, спешившего во двор подышать свежим воздухом.
          -Кит, помоги! - Балашова звали Никитой, прозвище Кит было тут как тут.
          Беляш (еще одно прозвище) дернулся. Но Даня держал его крепко.
          -Помоги, Кит, - повторил он, - меня сейчас Раиса вызовет!
          -Откуда знаешь? - Отличник посмотрел на свой рукав и понял, что его не отпустят.
          -Знаю. Объясни по-быстрому сложение и вычитание. И дай списать.
          -Ладно, - покорился Балашов, - пошли.
          Раиса Ивановна обязала его помогать отстающим, сейчас, к сожалению, был как раз тот случай.
          В этот день был поставлен мировой рекорд (хоть сообщай об этом Гинессу) по освоению материала и скорописи. То ли отличник оказался изрядным объяснялой, то ли Даня на этот раз - внимательным слушателем, но тему он понял с ходу (ничего сложного в ней не было, видать, во всем виновата была дробевидная Вера), примеры переписал (самому решать было некогда), и, ненавидя Веру, сдул задачу.
          Звонок на урок застал Балашова и Шахова за партой.
          -Из-за тебя не отдохнул, - упрекнул его полненький Беляш. - А мне движение рекомендовано.
          -Родина тебя не забудет, - пообещал Даня. - Сам погибай, а товарища выручай. - Это были слова генералиссимуса А. В Суворова, где-то им вычитанные.
          Шестой "Б" заполнил класс. Вошла Раиса Ивановна. Все расселись, поутихли. Матеша раскрыла журнал. Она напомнила тему и, найдя глазами насторожившегося, как заяц при постороннем звуке, Даню, назвала его фамилию:
          -К доске пойдет Шахов! - В голосе ее прозвучала жуткая решимость не давать больше никаких поблажек лентяям.
          Даня и Кит, сидящие на разных партах, переглянулись.
          У доски Шахов вел себя нагло. С профессорским видом, стуча мелом и усмехаясь, он разделался с двумя парами дробей, подмигнул слегка опешившему классу и скорчил рожу Раисиному затылку. Матеша, не веря себе, смотрела в его тетрадь.
          -Так успела Вера прочитать книгу за два дня или нет? - задала она вопрос из учебника.
          Наступил момент еще одного торжества Шахова.
          -Она бы успела, - ответил он не столько Раисе, сколько 6-му "Б", - если бы читала, а не считала, сколько прочла!
          -Не нагличай. Шахов, - не совсем уверенно сказала учительница. - Подумаешь - выучил один раз! И то, наверно, случайно. Посмотрим на тебя послезавтра. Садись, "четыре".
          -Почему не "пять"? - еще раз сдерзил Даня, идя к своей парте.
          Урок пошел дальше, Даня, как всегда, отдался случайным мыслям, таким же непредсказуемым, как полет в окне воробья или канареечного цвета тополиного листа. И все же одна из мыслей была: "А как, интересно, я угадал, что она меня вызовет?" Но вот пролетел очередной желтый лист, и следующая мысль сменила эту, которую надо бы подержать в голове хоть пару минут.
          И вдруг снова, так же явственно, как полчаса назад, прозвучал в его голове голос Раисы Ивановны. Он перевел взгляд на учительницу - та смотрела на него, не слушая Вовку Годуна, стоявшего у доски. Вот что проговорила математичка, не открывая рта: "Почему он выучил? Что произошло? Ведь вот же опять отсутствует!"
          -"Да выучу, выучу - чего пристала!" - сердито подумал Даня.
          -Шахов, не груби! - неожиданно для класса, для Дани и, может быть, для себя, вспылила матеша. И, конечно, осеклась. И поправилась тотчас же: - Я хотела сказать, - торопливо разъясняла она всем и Шахову, - что ты совершенно недопустимо ведешь себя: я приступаю к новой теме, а он опять отвернулся к окну! Если не хочешь слушать меня, можешь выйти из класса!
          Шахов покосился на Кита - тот смотрел на него мигая и потирая переносицу.
          Всё остальное время урока Даня сидел, мстительно не сводя глаз с учительницы (на это, кстати, уходило всё его внимание, и того, о чем она говорила, он не слышал). Она же, чувствуя на себе враждебно-неотвязный взгляд, в сторону упрямца глаз больше не поворачивала.
          На перемене Беляш подошел к Дане.
          -Как ты узнал, что Раиса тебя вызовет?
          Дане не хотелось говорить, что услышал голос невидимой математички, и он ответил коротко:
          -Вычислил.
          -Может, ты ясновидец? - на всякий случай спросил Кит и, не дождавшись ответа, пожаловался: - А мне вот всё-всё приходится и слушать, и учить.
          -А ты иногда не учи, - от души посоветовал Шпаков. - Отдых всякому организму требуется.
          -Не могу, - вздохнул Беляш. - Я на учебу генно запрограммирован. - Отличинк Балашов был членом детского научного общества, там собирались вундеркинды со всего района, на таком-то вот языке они, наверно, и объяснялись.
          После математики была история. На уроке истории, в самом его начале, Даня решил проверить, нет ли у него на самом деле дара ясновидения. Он "послушал" Татьяну Игоревну - не задумала ли она чего против него, но "истеричка" насчет Шахова "молчала". Так оно и получилось, его не вызвали. Ура.
          После опроса Татьяна Игоревна начала не очень интересный рассказ о возникновении религии у первобытных людей, а Шахов решил проверить свое ясновидение еще раз - на Наташке Зыбиной, в которую был влюблен вместе со всей мужской половиной 6-го "Б". Узнать, не влюблена ли случайно и она в него, Даню.
          У Наташки были широко расставленные, мало что замечающие, серые глаза-озёра, прямой нос, гладкие длинные волосы по бокам лица и длиннющая, как стебель кувшинки, шея. Наташка была похожа на какую-то артистку, а може, и на всех сразу. Шахову очень хотелось хоть разочек попасть в ее глаза (а через них и в сердце), но сколько он ни пытался, у него не выходило. Если Даня возникал перед ней, она смотрела так, что ему хотелось оглянуться и узнать, кого она видит за его спиной.
          За его спиной она наверняка видела кинокамеру и копошашихся возле нее киношников.
          Итак, Даня уставился в Наташкин затылок и попробовал выяснить, о чем она думает. Красавица, как оказалось, думала во время рассказа Татьяны Игоревны обо всем на свете, только не о религии первобытных и не о Шахове. Даню она не зацепляла даже самой коротенькой мыслью, словно того в ни в классе, ни даже в мире не существовало.
          Жаль, конечно, очень жаль...
          После этого разочарования на Даню напал стыд. Было впечатление, что он только что без спроса порылся в Наташкиной маленькой сумочке, которую она носила в школьной сумке. Чувство было пренеприятное. Даню даже бросило в жар, и он сказал себе, что ни за что и никогда больше не будет прослушивать чужие мысли.
          Тем более, что мысли красавицы были о такой чепухе, что лучше бы этого не знать.
          Он успокоил себя тем, что, скорее всего, у него нет никакого ясновидения, а просто он фантазирует. Это Кит подбил его на фантазию.
         
          Еще чуть-чуть о Шахове
         
          Надо нам сказать, что напутственным словом для Дани Шахова стал с некоторого времени один, случайно подслушанный разговор. На уроке русского языка он попросился выйти, и возвращаться не спешил. И вот, проходя мимо учительской, услышал громкие слова физика по прозвищу Генус. Его слова так Шахову понравились (он поторчал возле учительской), что они запали, как говорили в старину, в самую его душу.
          -Двоечника у озера не ищите! - втолковывал кому-то Генус, и его слова разносились по молчаливому коридору. - У двоечника на это не хватит ни задумивости, ни последовательности чувств. А вот троечник - этот непременно у озера. Хотя бы и во время школы. Ходит, бродит, чувствует... Его влечет красота, гармония, чего он, возможно, пока не осознает. Пока... И вообще, троечник - самая загадочная фигура в школе. Не забывайте, что Альберт Эйнштейн был троечник. И Бернард Шоу. И великий Пушкин в школе не отличался прилежанием... -Тут Генус сделал паузу, и Даня сделал еще шаг к двери. - Что главное в работе учителя? - продолжал свою прекрасную (все бы так!) речь физик. - Отличить серого, как ненастный день, троечника от гения с латентным периодом развития и в какой-то момент подтолкнуть его неожиданным словом. Словом точным, как выстрел снайпера. Короче, не пропустить Эйнштейна или Пушкина! А отличник - этот сам за себя постоит...
          От учительской Даня отошел окрыленный, а в класс влетел такой сияющий, словно он ходил не в туалет, а на встречу с золотой рыбкой. Сел за парту и тут же поднял руку.
          -Надежда Петровна, что такое латентный период?
          -Латентный? - задумалась русачка. - Это... скрытый период созревания чего-то... например, болезни.
          -А таланта?
          Надежда подумала и согласилась:
          -И таланта... Кто тебе сказал о латентном периоде?
          -Это я прочитал, - соврал Даня. Подводить физика, взявшего под свое крыло троечников всего мира, он не хотел.
         
         
          Еще чуть-чуть о Балашове
         
          В классе у всех были прозвища. (Шахова, например, звали Шахом), а у Балашова их насчитывалось штук, наверно, пятнадцать. Произошло это потому, что отличник попался однажды на зубок всему классу, когда у класса было настроение придумывать.
          У 6-го "Б" не было урока русского языка (русачка заболела), и ему было предложено чем-нибудь нешумным заняться (а будет шумно - пойдете убирать возле школы).
          Ушла классная (маленькая, носик пуговкой, ходила по коридору, почему-то расставив руки, словно боясь упасть) Элеонора Федоровна, и шестой, как по команде, начал разговаривать. Сначала потихоньку, кто с кем, кто о чем. Никакой объединяющей идеи в первое время не было, но она должна была появиться.
          И тут кто-то громко позвал Беляша - такое у него было прозвище до исторического дня, назвав на этот раз нежно - Балашиком. Кому-то послышалось другое слово, он взял да и брякнул: Лобашик. Лоб у Никиты был действительно высокий. Нашелся и третий, который подхватил начавшуюся игру, назвав Никиту еще и Балашутиком. И понеслось!.. На отличника посыпались прозвища одно лучше другого. Упражнялся - нешумно и весело - весь шестой. И скоро прозвищ стало штук пятнадцать, не меньше. И все они подходили Беляшику - смотря, конечно, с какой стороны на него глянуть.
          Закрепились они не все, но одно прозвище, помимо уже имеющихся (Кит, Беляш...), прилипло к Балашову намертво - Жутик. Почему именно это, никто не объяснит. Может оттого, что он наводил на каждого жуть своим прилежанием
         
          Танцующий Кит
         
          После уроков, уже во дворе, Шахова догнал Балашов.
          -Слышь, Шах, я думал, думал, что с тобой случилось, и решил, что к тебе нужно присмотреться.
          -Почему это ко мне нужно присматриваться? - мгновенно взъерошился Шахов. Троечники, надо сказать, довольно нервный народ - им не дают житья учителя, родители и классные активисты.
          -Я за тобой и Раисой понаблюдал, поразмыслил и предположил: у тебя, кажется, обнаружились телепатические способности. Раньше ведь их не было?
          Даня поморгал.
          -Вроде нет.
          -Теперь нужно выяснить, точно ли они у тебя есть, и если да, то попытаться узнать, - Кит передохнул, - узнать, как ты их получил. Короче говоря, нужно провести исследование.
          При слове "исследование" Шахов опять встревожился.
          -И что со мной будут делать?
          -Тобой займусь только я, - успокоил его Жутик. - Ты просто должен рассказать мне обо всем, о чем я спрошу. Подробно и последовательно.
          -Почему тебе? - все еще ерошился Шахов.
          -Всего пока не могу тебе сказать. Сейчас я занимаюсь вопросом телепатии. Ну... и еще кое-чем.
          -Чем? - было спрошено тут же.
          -После расскажу, - пообещал Кит, - если твои ответы покажутся мне интересными. Это пока тайна. Давай сперва займемся тобой.
          -Давай мной, - со вздохом согласился отдать себя на растерзание Жутику Шах. - Только недолго.
          Будущий ученый, однако, взялся за него столь основательно, что со школьного двора они так и не ушли. Оба стояли под старым вязом с которого время от времени на них слетал желтый лист, а то и сразу два, Жутик говорил, Даня слушал и удивлялся тому, что так долго подчиняется нажиму. Сначала дотошный Кит узнал следующее. Что голос Раисы Шах услыхал в своей голове только сегодня. До этого ничего похожего не было ни разу. Что он сам удивился, заподозрив неладное - способность читать (слышать) чьи-то мысли. Он даже проверил эту способность кое на ком. Имена подопытных (подопытной) Даня назвать отказался. Наверно, он мог "послушать" и других, но до этого пока не додумался...
          Жутик тут же захотел провести эксперимент. Он вынул из сумки блокнот (кроме тетрадей, у него был и блокнот), вырвал из него листок, поднял голову к вязу и через минуту написал на листке две строчки. Листок сложил вчетверо и сунул все еще покорному Шаху в карман рубахи.
          -Это то, что я буду приказывать тебе сделать, - объяснил он свои действия. - Посмотрим, услышишь ли.
          Он поставил Шаха чуть не по стойке "смирно", сам же отошел ровно на двадцать пять шагов в сторону школы. Остановился, повернулся к Шаху и пошевелил губами. Даня ничего не услышал, но, может быть потому, что в этот момент вяз над его головой зашумел и по двору полетели желтые листья. Ветерок взлохматил его волосы, он их пригладил. Жутик снова зашевелил губами, Даня прислушался, но голоса экспериментатора опять не услышал, потому, наверно, что у него вдруг зачесалось колено и он наклонился его почесать. Выпрямившись, Даня подумал, что никакой телепатии у него нет, как вдруг услышал в своей голове (не ушами!) громкий голос Жутика:
          -Ты молоток, Шах! Телепатия существует!
          Беляш со всех ног несся к нему, на этот раз вопя во всю глотку:
          -Прочитай, что я написал! Прочитай!
          Шахов вынул из кармана бумажку, развернул и прочел: "Пригладить волосы. Почесать колено"
          Волосы у Дани снова поднялись дыбом, как от ветра, он их пригладил, но они опять встали.
          -А что я крикнул про тебя? Можешь повторить? - дергал его за рукав Жутик.
          Шахов повторил.
          -Ура! - снова завопил Жутик. - Ты услышал! Ура-а-а!
          Балашов успокоился только минуты через три, и Даня подумал, что у отличников и ученых есть всё же свои радости в жизни.
          Жутик успокоился только наполовину - потому что впереди был еще эксперимент. Теперь принимающим (реципиентом, сказал отличник) должен стать он сам.
          -Напиши на обратной стороне бумажки свои команды, - распорядился он, - сложи, чтобы я не видел, что написано, и дай мне. Команды отдавай четко, но про себя. Всё, я пошел. - И убежал на то же место.
          Беляш на расстоянии был совсем маленький. Ветерок поднял на его голове клок волос, похожий на антенну пришельца. Даня вперил в Жутика колдовские очи и зашевелил для верности губами.
          Никита некоторое время прислушивался, повернув к нему ухо, потом развел руками:
          -Не могу! - крикнул он через весь двор. - Ты ведь знаешь, что у меня по физкультуре "трёха" . На руках я и секунды не устою! Давай следующую!
          Жутик правильно понял его команду! Шахов снова нахмурился. Отличник подставил левое ухо беззвучному приказу... вот опять правое... И... начал неуверенно танцевать. Остановился, дернул вопросительно головой - мол, то ли далаю? Даня мысленно ответил ему: то, то, ты знай танцуй, Кит!
          Жутик танцевал неуклюже, неумело, чувствовалось, что это не его ума дело (да и толстенький)...
          На крыльце школы показалась матеша, Раиса Ивановна. Острым глазом она увидела танцующего Балашова, остановилась, удивилась, покачала головой. Не выдержала:
          -Балашов! Ты что это расплясался здесь!
          Тот обернулся к Раисе Ивановне, но танцевать не перестал, словно попал под власть музыки, хотя ничьей музыки во дворе не было слышно.
          -Балашов! Я спрашиваю, что это ты расплясался? Другого места для танцев нет?
          Беляш приглушенно, чтобы не слышала Раиса, крикнул Дане:
          -Шах, останови! У меня ноги сами собой дергаются!
          А Даня растерялся. Появление Раисы в самый отвественный момент эксперимента (он захватил и его) отвлекло, и он никак не мог соредоточиться на следующей команде, которая требовала собранности. У него же язык отнялся, а мысли спутались.
          Математичка увидела, конечно, и Шахова, перед которым не переставал выплясывать гордость школы, отличник Балашов.
          -Что в конце концов здесь происходит? - всплеснула она руками.
          Даже после этого Балашов плясать не перестал. Он уже раскраснелся и пыхал вовсю; обращаться к нему, поняла Раиса Ивановна, сейчас бесполезно. Учительница сбежала с крыльца и решительно направилась к Шахову, справедливо рассудив, что "это безобразие" происходит не без его участия.
          Дане захотелось удрать. Но что если Беляш будет танцевать и дальше? Он затоптался на месте, не зная, что делать. Ему очень не захотелось, чтобы Раиса подошла близко...
          И математичка вдруг остановилась. Она будто наткнулась на невидимую стену. Напрасно она пыталась пробиться сквозь нее - преграда была прочной.
          В то же мгновение Никита перестал танцевать и свалился на землю.
          На крыльце появился директор школы. Он хотел сойти с крыльца, но вдруг замер с поднятой ногой и закачался над ступеньками, как марионетка.
          И Шахов застыл с открытым от удивления ртом. Что-то слишком уж сильно действует его телепатия!
          Только минуты через две он понял, что мысленно закричал Раисе: "Остановитесь!" - такое отчаянное, что все во дворе застыли как вкопанные.
          Надо было дать команду "Отомри!", что Шахов и сделал. Директор осторожно опустил ногу на ступеньку пониже и обеспокоенно потрогал поясницу. Поднялся и стал отряхиваться Жутик. Раиса Ивановна получила возможность двигаться, и продолжила свой решительно-сокрушительный путь к Шахову. Она подошла и задала тот классический вопрос, какой задают в подобных случаях:
          -В чем дело, Шахов?
          И получила классический ответ:
          -А что такое, Раиса Ивановна?
          Математичка оглянулась. Отличник больше не танцевал, он шел, отдуваясь, к ним. Лицо у него было красное, но по его выражению учительница поняла, что если сейчас она снова задаст бездарный вопрос, ответ будет тот же, что и у Шахова. Все же она отважилась на него (ничего другого ей не успело прийти в голову):
          -Почему ты танцевал?
          -А что, нельзя? - прозвучало в ту же секунду.
          Она быстро обернулась к Шахову - на лице того возникло точно такое же невинное выражение. Всё ясно, ответа она не добьется. И учительница допустила последнюю ошибку - сделала классическое, ни к чему не обязывающее заявление:
          -Чтобы больше этого не было!
          Отличник и троечник прекрасно ее поняли и хором пообещали:
          -Хорошо, Раиса Ивановна!
          После этого математичка отправилась домой, браня себя за то, что не смогла разобраться в этом, довольно загадочном эпизоде, а Беляш и Шахов потопали в другую, разумеется, сторону, хотя с учительницей им было по дороге.
         
          Кит подводит итог
         
          Мальчишки зашли в детский городок: башня из красного кирпича, горки, невысокая стена с зубцами. Сели на зубцы, и тут Жутик, что называется, вынул из Дани душу своей дотошностью. Шах должен был подробнейше рассказать, что он делал последние три дня - где был-ходил, что ел-пил, с кем незнакомым виделся и НЕ БЫЛО ЛИ ЧЕГО-ЛИБО СТРАННОГО, не заметил ли он сам того момента, с которого стал телепатом.
          Беляш расспрашивал его, как, наверно, следователь -подозреваемого в преступлении. И Дане пришлось вернуться в эти последние три дня.
          Кое о чем рассказывать отличнику Балашову ему не хотелось. Например, о том, как он не то полтора, не то два часа проторчал возле рыбаков, глазея на них, на пойманных рыбешек в литровых стеклянных банках, на озеро, на круги на воде, на отражение в воде плакучих ив... Не хотелось рассказывать, но пришлось. Но так:
          -У озера был. С полтретьего до пяти примерно...
          Тут же последовал строгий вопрос:
          -Что ты там делал? Рассказывай подробно.
          Шах услышал слово "подробно" и увидел скользящее по поверхности воды - как фигуристка на льду - отражение летящей галки. Ну как об этом расскажешь? Или о том, как плыла по озеру ладья дубового листа, а когда она пристала к берегу, он увидел в ней одинокого путешественника муравья...
          -Не о чем рассказвать! - сердито отбился Шах
          -Валял, в общем, дурака! - жестко оценил время Шахова ничегонеделания у озера Беляш.
          -Ну, валял, - с вызовом ответил Даня. - Мое дело!
          И о многом другом не мог он рассказать отличнику. О том, например, что бродил по асфальтовым дорожкам, на чью серую холстину художница Осень уже бросила первые яркие листья-мазки (так Даня Шахов выразиться пока не мог, ему подсобил автор).
          Не мог рассказать и о том что долго шастал меж деревьев в лесопарке, шурша опавшей листвой и находя в этом шуршании что-то такое, что ему было нужно, а почему, он не знал.
          Из странного он вспомнил только то, что позавчера сидел на скамейке - опять же в лесопарке, - перед которой ярко-красным мелом был нарисован необычный человечек, похожий скорее всего на пришельца. Такого яркого мела Даня никогда не видел. Он попробовал стереть его подошвой, но стер лишь чуть-чуть.
          -Ты можешь его нарисовать? - спросил Жутик.
          Даня нашел палочку и повторил рисунок на утоптанной земле.
          Никита уставился на человечка и забормотал:
          -Ну что ж... Может быть... Не исключено... Хотя... А если?.. Нет, едва ли... Впрочем... Да-да! Собственно, а почему бы и нет?..
          Шах с завистью смотрел на головастого приятеля. Он, Даня, так подолгу думать о чем-то одном не мог. Вот смотреть на что-то - это пожалуйста...
          -Рисунок сохранился? - неожидано спросил будущий ученый.
          -Почти ничего уже не осталось. Малышня из детсадика стерла. И рядом всяких бяк-закаляк нарисовала.
          -Так-так, - совсем по-взрослому подвел итог Балашов, - так-так... Я думаю, - он строго взглянул на Шаха, - что где-то в лесопарке ты подвергся особого рода излучению и приобрел способность к телепатии. - Так он умел выражаться, Беляш. - Где-то в лесопарке... -Жутик совсем по-взрослому потирал переносицу.
          Даня слушал Кита, как больной врача, ставящего диагноз.
          -Вот что, Шах. - Голос отличника стал торжествен, будто бы он делал правительственное сообщение, а взгляд строг. - Я поделюсь с тобой своей потаенной мыслью - она появилась и, кажется, не без причин. Я после тебе их перечислю. Кажется... - Жутик не торопился высказывать мысль, он, говоря ее, всё время взглядывал на компаньона, - кажется, в нашем городе появились - только ты не падай - появились пришельцы. - (Шах не упал, но в этот момент мороз пробежал по его коже). - Слишком уж много необычного случилось за последнее время - такого, что ничем, кроме одного, не объяснишь. - Шутик передохнул после длинной фразы и сказал вторую значительную вещь: - И я предлагаю тебе принять участие в поисках инопланетян. Потому, что ты сейчас телепат и тоже, по-моему, не без внешней причины.
          Мурашки ссыпались со спины, Шах сглотнул неожиданную слюну.
          -А как мы их будем искать?
          -Пока не знаю. Подозреваю, что они не хотят показываться нам на глаза. Они, наверно, изучают нас, проводят над нами разные эксперименты. А мы с тобой - в ответ - будем изучать их! Согласен?
          -Да! - ответил Шах. - Когда начнем?
          -Завтра я расскажу тебе план наших действий. Мне нужно еще кое о чем подумать. И уж после подключишься к делу ты.
          Только завтра!..
          Они уже соскочили с кирпичных зубцов, как Жутик снова заговорил:
          -Вот что. Времени у меня будет мало, так что ты, пожалуйста, учи уроки сам, а на меня больше не надейся. У меня и без тебя будет хлопот по горло.
          -Хорошо - скорбя сердцем по счастливым вчерашним временам, согласился Шах.
          Интересно, что за "внешние причины" насобирал Жутик?
         
         
          Если это не вранье...
         
          Для Дани прошли века и еще десятки лет, пока наконец не неступило Жутиково "завтра", то есть тот час икс, когда они вышли на следующий день после пяти уроков во двор и забрались на деревянный бум.
          -Начнем вот с чего, - услышал Шах долгожданное, и всё остальное перестало для него существовать. - Разберем слухи, которых в последнее время слишком много в нашем районе.
          -Какие слухи?
          -Ты про тигра слыхал? Про то, как кот превратился в тигра?
          -Слышал. Обыкновенное третьеклашечье вранье.
          -А если нет? Они же не всегда врут.
          -Ну... - Шаху, конечно, хотелось, чтобы это не было слухами: кот превращается в тигра. - Ну, предположим, не вранье.
          -Если бы у меня не было второго, третьего и четвертого доказательств, - внушительно объявил Кит, - я бы вообще не начинал этого разговора.
          -Какие еще?
          -Странная рыба в озере - это два. Твоя телепатия...
          -Всего три, - посчитал Шах. - А четвертое?
          -Свидетелем четвертого был я сам. Это уже не слух, а факт.
          -Расскажи.
          И Шах услышал про дядю Лешу, который на глазах Жутика торговал диковинными плодами, про двух студентов, купивших фрукты и съевших их, и про случайный разговор нескольких мам о том, как две девочки-малявки за пять минут вырастили из какого-то чудо-зернышка, найденного на земле, дерево с ярко-желтыми плодами. Девочки этому не удивились, потому что каждый день слушают сказки, а вот мамы до сих пор не могут прийти в себя и всё судачат и судачат о событии. Они, правда, думают уже, что это дела ученых..
          -А ты что думаешь?
          -Я думаю, - твердо сказал Беляш, - что нашим ученым еще сто лет нужно добиваться такого результата и что, скорее всего, это зернышко и эти деревца - не наших рук дело, а пришельцев. ПРОСТО ЭТО ИХ ФРУКТЫ - должны же они чем-то питаться. А может, они испытывают приживаемость их растений на наших землях.
          -Ты смотри... - почти согласился Шах. - Но остальное-то верняк, слухи!
          -А шаровидная рыба в озере - тоже слух? Там сразу стали говорить про радиоактивность, что рыба - мутант, а я уже знаю: озеро на радиоактивность проверяли, ничего не обнаружили, значит, рыба не мутант, а...
          -Что?
          -ЕЕ РАЗВОДЯТ В ОЗЕРЕ ТЕ ЖЕ СУЩЕСТВА, КОТОРЫМ ПРИНАДЛЕЖАТ ТЕ ДЕРЕВЦА И ФРУКТЫ!
          -Ух ты!
          -И еще кое-что мне пришлось выяснить ради дела... Ни за что не догадаешься, что именно! Вот что: знаешь ли ты, как проводит день дядя Леша?
          -А зачем это мне? - Шах пожал плечами.
          -А мне это нужно знать. И я нашел время и всё разузнал!
          Шах снова пожал плечами: мол, если уж тебе интересно, так сам и занимайся этим. Сколько угодно!
          Беляшик спрыгнул с бума и прошелся возле Дани, заложив руки за спину. Резко обернулся к нему (наверно, повторял кого-то из своих учителей).
          -Слушай! Встает он рано - сон, видать, у него плохой. Встает и спешит в лесопарк, вдогонку за физкультурниками - ему позарез нужно добраться до своей нычки, где у него спрятано вино от вчерашней попойки. Пьет он не дома, там у него мать, а в лесу, вместе с такими же. Опохмеляется, приходит в себя и начинает обход лесопарка, ищет пустые бутылки.
          -А для чего мне это знать? - спросил Шах, делая попытку снизить ценность Жутикова исследования.
          -Правильный вопрос, - не замечая подначки, ответил Кит. - На мой взгляд, где-то в лесопарке - дальше-то он не ходит - дядя Леша наткнулся на деревца с этими фруктами! Наша задача - тоже выйти на них. Это только первый шаг...
          -Но он же ничего не скажет!
          -Думаешь, я зря изучал день алкоголика? Есть в нем один уязвимый момент, так сказать, слабое звено. В гнилой цепи слабое звено... Его-то мы и используем.
          Даня попытался догадаться, какой именно момент, но не смог.
          -Ну? - спросил он.
          Жутик на этот раз ответил не сразу. Он с минуту испытующе и недоверчиво смотрел на Шаха - смотрел так, что Даня вспомнил взгляд на себе матеши, когда он слишком надолго застывал с кусочком мела у доски.
          Беляш вздохнул.
          -Ну ладно... - сказал он чему-то своему. - Момент этот приходится на утро. Ты рано-рано можешь пойти на озеро?
          -Могу. Скажу своим, что хочу порыбачить, а удочку возьму у брата. А какой второй шаг?
          Но Жутик на его вопрос не ответил.
          -Возьмешь удочку и на меня, - распорядился он. - Я скажу, что иду с тобой. Встаем в шесть, в полседьмого мы на озере. Дело будет выглядеть так...
         
          Начало охоты
         
          Ровно в половине седьмого утра наши охотники-рыбаки - Никита с заплечной сумкой, где находился, наверно, завтрак и вода, - остановились недалеко от водосброса и размотали лески. Насадили на крючки червяков, накопанных вчера Шахом в лесопарке, и забросили удочки в неподвижную воду. Было тихо, октябрь давал о себе знать зябкой прохладой. Рыбаки зевали. Кроме них, еще три фаната рыбалки, неподвижных, как памятники, стояли на берегу. Круг озера дымился; дымился, может быть, как тарелка с ухой.
          Некоторое время Никита и Даня молча смотрели на поплавки: тишина лесопарка, стеклянная неподвижность воды, сковала и их языки. Потом сзади послышалось шлепание кроссовок, мальчишки оглянулись и увидели грузную молодую женщину, трусившую возле водосброса. Рядом с ней бежал поджарый высокий мужчина, которому не терпелось ускорить шаг.
          -А как ты думаешь, Кит, ради чего меня наградили телепатией? - Вопрос этот остался со вчера, Даня вдруг его вспомнил.
          Ответ Жутика тоже, наверно, был готов еще вчера:
          -Я думаю, им нужен разведчик в людской среде. Они к тебе "подключаются" в любой момент и знают, о чем ты думаешь, что говоришь, с кем... Может, они и в эту минуту через тебя нас слушают. Представляешь? И через тебя наш класс видят и учителей, и знают, чему нас учат...
          -А почему они к нам подключаются, а не ко взрослым?
          -Понимаешь... - Шутик взглянул на поплавок, но тот никто снизу не тревожил. - Взрослые, кроме некоторых, уже не то... По ним уже не узнаешь, кто на что способен. Ну, о чем они думают, кроме магазинов, тряпок и кухни?
          Шах кивнул.
          -Это женщины. А мужчины?
          -Думаешь, они лучше? Эти только о политике. Вот мой папа. Сидит после работы - в руках у него газета, телевизор включен и радио на подхвате. Я ему иногда говорю: тебе бы, па, пять голов, как у змея Горыныча, ты бы тогда и читал, и слушал, и думал, и говорил, и еще чем-то занимался. Он отмахивается. Многоглавых змееев, говорит, скорее всего, эволюция произвела в поисках совершенства и предчувствуя будущее, а Иваны-дураки их всех перебили. Только в сказках они и остались... Так что, - заключил Жутик, - инопланетянам интереснее к нам подключаться - они, наверно, по-настоящему-то не скоро к нам прилетят, вот и присматриваются к школьникам.
          Кит помолчал, потом добавил:
          -Конечно, они и к взрослым, наверняка подключаются, но мы-то об этом едва ли узнаем...
          (Понятно, что директор их школы, Николай Александрович, ни при каких условиях не мог поделиться с Балашовым своими мыслями о том, как именно он пробивал временные "потолки"...)
          -Ну и что мы с тобой будем делать? - Шах Жутику поверил и смотрел уже на себя, как на объект в руках и отличника, и инопланетян.
          -Я взял, во-первых, тебя под свой контроль, - был ответ. -А во-вторых, ты должен быть сейчас очень внимательным - не услышишь ли вдруг их голосов. Они ведь могут тебе приказать что-нибудь сделать. Если такое случится, сразу докладываешь мне. А дальше мы решим, что предпринять. - За этим "мы" виделось единоличное Жутиково "я".
          Снова зашлепали кроссовки, Даня оглянулся - дядя Леша!
          Издали дядя Леша походил на старенького бегуна. Он трусил, шлепая и шаркая подошвами разбитых кроссовок, прямо к ним. От физкультурников он отличался тем, что был с грязной холщовой сумкой, останавливался через каждые восемь метров и хватался за сердце. Лицо у него было фиолетовое, как, может быть, у марсианина.
          Дядя Леша спешил к заветной бутылке, где его ожидало воскресение из мертвых.
          Он прошаркал мимо рыбаков, свернул с асфальтовой дорожки и стал подниматься по крутому склону, цепляясь руками за росистую траву.
          -Прямо альпинист-восьмитысячник, - безжалостно прокомментровал это физическое упражнение алкоголика Жутик. Как все ученые, алкашей он презирал.
          На поплавки охотники уже не смотрели. Они не сводили глаз с кустов, за которыми скрылся дядя Леша. Там, в нише недостройки, прикрытой молодым деревцем, была у дяди Леши нычка, которую они вчера вечером опустошили для пользы своего дела.
          Оба живо представляли: вот он добрался на карачках до ниши, разгребает листья, которым накрыл вчера бутылку... ее нет! Он лихорадочно шарит в нише... и вот понимает, что нычка разграблена!
          Из-за кустов раздался такой жуткий вопль, что охотники струхнули. Они подумали, что дядю Лешу укусила змея или что он умирает от разрыва сердца. Они бросили удочки и кинулись к склону.
          Кусты там раздвинулись и показался дядя Леша. Более несчастного взрослого человека шестиклассники не видели ни разу в жизни. Беззубый рот алкаша был раскрыт, глаза вытаращены, жидкие волосики на голове стояли дыбом, будто дядя Леша только что увидел в недостройке черта. Сорокалетний мужчина плакал!
          -Ук-рали! - еле выговаривал он. - Ж-жизни ли-шили! У кого поднялась рука?! - Он воздел грязные, в лохмотьях желтых листьев пятерни и потряс ими. Можно было подумать, что у него увели этой ночью сундук с сокровищами капитана Флинта, а не бутылку с двумя глотками дешевого вина.
          Дядя Леша увидел ребят.
          -Вы взяли мою бутылку?! - закричал он. - Убью! - Ринулся к ним, но зацепился ногой за куст и рухнул на землю. Встать он не мог и, в миг обессилев, уткнулся лицом в мокрую траву.
          Охотники переглянулись и покачали головой. Надо было приниматься за дело. Два змея-искусителя осторожно двинулись к уткнувшемуся лицом в мокрую траву мужчине.
          -Дядь Леш, - вкрадчиво начал Жутик, - а, дядь Леш...
          Алкаш не поднимал головы: жизнь, должно быть, для него кончилась.
          -Дядь Леш, - все равно продолжал Жутик, - а где вы те фрукты берете?
          Пьяница повозил в ответ лицом по траве: не скажу.
          -Дядь Леш, - сказал тогда Беляш, - а у нас для вас кое-что есть...
          Несчастный показал им грязное, заплаканное, в травинках лицо. Искуситель Жутик снял с плеч сумку и вытащил из ее празднично-яркую запечатанную бутылку.
          -Дай! - захрипел дядя Леша и протянул к бутылке руку с черными ногтями.
          Оба от алкаша отодвинулись. Дело прежде всего.
          -Дадим, - пообещал Жутик, - всю бутылку отдадим, если скажете, где брали те фрукты.
          -А зачем вам знать? - Дядя Леша нашел в себе силы сесть и вытереть мокрые руки о штаны. - И вы хотите зарабатывать? Ай-яй-яй! - покачал он головой, - А еще школьники!
          -Мы зарабатывать не хотим, - сказал Беляш, - нас другое интересует.
          -Скажу, - пообещал дядя Леша, - если выпью глоточек. У меня на следующие слова сил не хватит. А то и вообще возьму и умру - тогда во веки веков ничего не узнаете.
          -В логике ему не откажешь, - по-взрослому проворчал Беляш и предпринял еще одну попытку отстоять свое: - Бутылка пробкой заткнута, а штопора у нас нет.
          -Это ничего, - заранее обрадовался алкаш, у меня штопор всегда при себе! - Он выхватил из рук Жутика бутылку и воткнул в пробку палец с черным, будто железным ногтем. Через пять секунд он уже припал к горлышку.
          Охотники еле отняли бутылку у дорвавшегося до портвейна дяди Леши. Впрочем, тот, жадничая, успел выпить совсем немного, потому что пробка внутри бутылки мешала вылиться вину.
          -Говорите, где фрукты, - потребовал Жутик, - тогда еще получите.
          Алкаш осмысливал глоток, который сделал, и дожидался его действия.
          -Есть те фрукты, есть, - сказал он наконец, - здесь, в лесопарке они. Много, всем хватит... Дай-ка бутылку: я уже вон сколько сказал.
          -Мало, - отрезал Жутик, - это дорогущий портвейн. Мне за него дома голову оторвут.
          -И правильно сделают! - неожиданно ожесточился дядя Леша. - Потому что ты нехороший мальчик. - Произнеся эти слова, дядя Леша перешел на педагогический тон: - Я, может быть, именно сегодня хотел завязать, а ты меня спаиваешь. И чем? Краденым портвейном! Да еще коллекционным! Это ли не преступление?! Конечно, тебе нужно оторвать голову, - убежденно проговорил он и вдруг закричал: - Отдай бутылку! - Алкаш рванулся к Жутику, но тот оказался проворнее - передал вино Дане, после чего оба отскочили на шаг.
          -Сейчас уйдем, - пригрозил Кит алкашу, - вино выльем, а бутылку в озеро бросим. Все равно домой ее нельзя теперь нести.
          Этого дядя Леша не выдержал. Он снова заплакал.
          -Вот, - жаловался он неизвестно кому, - вот как издеваются! Видят, что человек больной, истощенный, и делают с ним что хотят. - Слезы с трудом пробивались сквозь полуседую щетину на его щеках, повисали на подбородке.
          -Отдай ему бутылку, - прошептал Даня, - ну его. Жалко...
          -Нельзя, - жестко ответил Жутик, - испортим всю операцию. Как можно!
          -Дядя Леша, - всё тем же неумолимым тоном сказал Жутик, - или вы рассказываете про фрукты, или мы уходим!
          С педагогики алкаш перешел на философские заключения - видно, глоток уже подействовал на него:
          -Вот какие пошли у нас дети, - объявил он, - жестокие, расчетливые, бессердечные... у родителей вино воруют... Не на кого больше надеяться, не на кого положиться. Смена наш, - подвел он итог, - потеряла всякий стыд!
          -Дядя Леша! - взмолился Беляш. - Ну что вы выступаете! Время же уходит, нам скоро в школу пора. Честное слово, уйдем!
          Алкаш с трудом поднял голову.
          -Ладно, - сказал он, - всё расскажу. Было бы мне одному нужно - молчал бы до самой смерти. Но ради людей, - дядя Леша решительно встал, - ради людей на всё решусь! Пошли! - скомандовал он. - Пошли за дядей Лешей - он не жадный, как некоторые. Ему ничего не нужно - он всё отдаст. Давай, я бутылку понесу, у меня больше опыта.
          -Мы сами, - ответил осторожный Беляш и заложил портвейн за пазуху.
          Через некоторое время трое остановились чуть ли не центре лесопарка, у густой и высокой заросли крапивы, заполнившей широкую, неизвестного происхождения яму.
          -Тамочки, - сказал дядя Леша, - в самой, значит-понимаешь, середине. Крапиву надо палкой раздвигать.
          -А что там? - спросил Даня.
          -Пройди - увидишь. Вот тебе палка. - Дядя Леша вытащил из крапивы, видимо, припрятанную рогатую ветку и дал Дане.
          Тот спустил рукава куртки пониже и стал прокладывать путь среди высоких к осени, полутораметровых, нестерпимо жгучих стеблей. В середине ямы крапивы не оказалось, здесь был травяной круг.
          -Дерн теперь сними, - услышал он голос дяди Леши.
          Шах не сразу понял, что травяной круг это дерн. Он взялся за траву, за зеленую ее шевелюру, потянул. Трава легко поднялась вместе со слоем земли, и он видел под ней круглую, темного пористого металла крышку диаметром примерно 60 сантиметров.
          -Кит! - обернулся он. - Здесь, кажется, люк!
          -Люк, люк, - подтвердил дядя Леша, - что же еще.
          -Люк? - недоверчиво спросил Беляш, всматриваясь в металлический круг. - Слушай, правда, люк. - Через мгновение он стоял рядом с Даней. По проложенному среди крапивы коридору к ним прошел и дядя Леша.
          -Крышку-то подними, - Он растирал обожженые крапивой локти. - И, значит-понимаешь, туда.
          -Дядь Леш, а чье это? - спросил Жутик.
          -Ни мое, ни твое - неизвестно чье. Хозяин не объявляется. А раз его нет - можно и попользоваться. Поднимай крышку! - скомандовал он Дане.
          Металлический круг откинулся легко, сразу за ним охотники увидели лесенку, похоже, из аллюминия, внизу было светло...
          Шестиклассники повернулись к дяде Леше. На лицах был вопрос.
          -Не боись, хлопчики, я там сколько раз уже бывал! - Алкаш оживал с каждой минутой. - Кто первый?
          -Давайте вы, - предложил Никита.
          -Я? Пожалуйста! Для Лехи страшней похмелья ничего на свете нет. - И стал спускаться по лесенке.
          За ним ступил неуверенной ногой Шахов и чуть было не сорвался вниз. Под землей он увидел пещеру-тоннель с круглыми земляными боками, укрепленными такими же, как у лесенки, частыми аллюминиевыми "ребрами". На ребрах светились матовые чечевиднобразные плафоны. На "полу" пещеры была аккуратно возделанная грядка, на которой росли низехонькие деревца, на каждом висело по три янтарных плода. Пахло в подземелье пряно и незнакомо: не то цветами, не то плодами, может, цитрусами.
          Сзади послышался шум - это спустился Жутик. Вот и он открыл рот, глядя на плафоны и грядку.
          -Ты крышку опустил? - спросил его дядя Леша, по-хозяйски присевший у грядки.
          -Нет.
          -Так закрой, здесь, видишь, светло. Пусть только мы об этом знаем.
          Жутик послушно поднялся по лесенке.
          -А? - повернулся дядя Леша к Дане, потерявшему от увиденного дар речи. - Сейчас фокус покажу.
          К этому времени Беляш присоединился к ним.
          Дядя Леша протянул руку к ближайшему деревцу и сорвал с него все три плода.
          -Смотрите!
          Листья на деревце в ту же минуту стали съеживаться, как от жары, сохнуть и опадать. И само оно - раз-два-три - на их глазах высохло, ветки одна за другой отпали, вот и ствол посерел, надломился, повалился... Еще минута-другая - и на земле лежала труха.
          -Хорош фокус? - обернулся к ребятам дядя Леша. Они только и могли, что кивнуть. - Гони бутылку! - повелительным голосом сказал он Жутику. Тот, не говоря ни слова, вынул из-за пазухи портвейн. В тишине пещеры послышалось булькание.
          -Ха! - крякнул алкаш. - Ух, хорошо! А будет еще лучше. - Он откусил от янтарного плода.- Ешьте, ребятки, я пробовал, не отравитесь. - И протянул два оставшихся плода своим гостям.
          Те не без страха отведали яство. Сладкое, приятно-кислое, ароматное, чуть, может, похожее на цитрусы, а может, на папайю, на манго, на киви... нет, вкуса всё-таки незнакомого.
          -А? - радовался дядя Леша, угощая. - Где еще такого попробуешь? Только у Лехи! Главное - бесплатно! - Он снова хлебнул из бутылки, хотел добавить, но передумал и поставил бутылку на землю. - Хоть и вкусная штука, - он коснулся горлышка бутылки, - но крепкая. После. Мне ведь еще торговать надо, а бизнес дело тонкое...
          Сорвал с двух деревцев шесть плодов, бережно уложил в сумку, и ребята опять увидели, как на глазах чудесные растения превращаются в сушняк.
          -Все, братцы! Доедайте фрукту, с собой не дам.
          -Дядя Леша, - опомнился Жутик, - но как же объяснить всё это? Может, вы что-то знаете? Кого-то хоть раз видели? Ведь это похоже... ну, на фантастику, ну, я не знаю, на что... а, дядя Леша?
          -Для кого на фантастику, а для меня - на прожиточный, как говорят ученые люди, минимум. А знаю я про всё не больше вас. Как-то в крапиву полез - нет ли здесь бутылок. В яме этой обстрекался - ужас! Упал даже и люк обнаружил. И в пещеру эту попал. И оранжерею увидел. И фрукту эту красивую бесстрашно попробовал. И, как видишь, не умер. И понял, что и у нас, у бедных и судьбой обойденных, - язык у дядя Леши развязывался всё больше, - есть свой Бог... С тех пор и пользуюсь. А кто, зачем - не моего ума дело. Пока есть - беру. - Дядя Леша поднял бутылку, заткнул пробкой из кармана (был запас), сунул в холщовую сумку. - Ты первый вылазий, - повелел он Дане, - и посмотри, нет ли кого. А мы за тобой. На выход! - И тут же мальца остановил: - Если кому про пещеру расскажешь, вот этой самой рукой, - поднял окрепший кулак, - убью! Подкараулю, поймаю и убью. Потому как если я эту оранжерею потеряю - мне смерть. Бутылки нынче подорожали - кто их бросит. Понятно?
          -Понятно, - ответили оба охотника.
          Даня поднялся по лесенке и уперся в крышку ладонью. Она не поддалась. Нажал посильнее - то же самое. Уперся двумя руками - никакого результата.
          -Дядя Леша, - позвал он, - тут что-то с крышкой.
          Алкаш, ароматно дыша только что выпитым коллекционным портвейном, поднялся на три ступени и тоже уперся в крышку ладонью. Лицо его потемнело, но та не поддалась.
          -Эй! - крикнул он наверх, - Кто там балуется?
          Сверху ни звука.
          -Открой, я говорю! Я те похулиганю!
          Тишина.
          Неужели они заперты? Заперты под землей!
          Мальчишки сразу почувствовали, что им не хватает воздуха.
          -Вот черти! - сказал дядя Леша и почесал голову. - Вот черти! Мне ведь торговать пора. - Снял с ноги кроссовку, в которой не было шнурка, стал стучать в крышку. - Открывай! - заорал он. - Чтоб сию минуту было отперто! Здесь люди живые!
          И снова никакого ответа.
          В эту минуту все почувствовали, какая мертвая (можно даже сказать: могильная) тишина их окружает, как странен и неприятен свет плафонов, к которым не идут никакие провода, как жутко темна дальняя часть пещеры, в которой, кажется, прячется кто-то мохнатый и страшный, хозяин пещеры; сейчас темнота сгустится в совсем уж черное, в этом черном сверкнут жуткие глаза...
          -Пить хочу, - прошелестел, как бумага, Шах, - прямо умираю, как хочу.
          Дядя Леша, не говоря ни слова, достал из сумки бутылку портвейна, сделал изрядный глоток.
          -На, - он протянул Дане бутылку, - помогает.
          Тот затряс головой, схватился за горло.
          -Началось, - шепотом сказал Жутик, - слышь, Шах, кажется, началось!
          -Что началось?
          -Не мы их отыскали, а они нас поймали.
          -Кто?
          -Будто не знаешь...
          -Ась? - поддержал с лесенки начавшийся разговор дядя Леша. - Что будем делать, ребятки? Видите, что получилось из нашей экскурсии... - На лице его была растерянность.
          И все-таки будущий ученый опомнился первым.
          -Дядя Леша, а вас здесь уже закрывали? - спросил он.
          -Да нет, первый раз...
          Кит поднес руку ко лбу.
          -Люк мог закрыться автоматически... - забормотал он. - Ведь нас здесь оказалось сразу трое... Реле... Но, может, по чьей-то воле?.. Ежели так... Нет, это ничего еще не значит! И всё-таки... Вот так штука!.. Неужели... А что же еще!.. А что же еще!.. Ну, конечно!.. - Даня уже знал, что это такое, Жутиково бормотание, зато дядя Леша смотрел на топчущегося на одном месте, как шаман, пацана с изумлением и даже со страхом. Он, наверно, думал, что тот из-за захлопнувшейся над ними крышки люка свихнулся.
          Беляш вдруг вскинул голову.
          -Шах! Ты единственный, кто может нам помочь!
          -Я? - не поверил Даня.
          -Ну да! - ТЕМ СПОСОБОМ, ты знаешь, каким. Сосредоточься и скажи ИМ, чтобы открыли.
          Алкаш подал голос с лесенки:
          -Кто теперь нас услышит...
          Кит сказал: сосредоточься... А он не может, не может! Мысли его сейчас носятся в голове, как муравьи в муравейнике, куда бросили зажженную бумажку, - не уследишь ни за одной.
          Жутику легко говорить "сосредоточься". Он умеет собирать свой мозг в кулак, а ему как это сделать, если, чуть что, он уплывает от задачи в любую сторону, где покойно и приятно...
          Кит не сводил с него требовательных глаз.
          -Работай, Шах! - сказал он. - Работай!
          "Работай" - это сейчас было самое подходящее слово.
          -А что говорить?
          -Самое обыкновенное - что у тебя сейчас на языке!
          Даня поднял голову к потолку, представил кого-то, идущего по асфальтовой дорожке, и "крикнул", не открывая рта:
          -Помогите!
          Ему показалось, что идущий остановился и повернул голову к пещере.
          -Помогите! - еще раз "крикнул" Шах. Он только шевелил губами. - Мы заперты в пещере!
          Дядя Леша на лесенке вытаращил глаза на пацанов, занятых каким-то колдовством.
          -Теперь прислушайся, - руководил его действиями Кит.
          -Ре... - заговорил было дядя Леша, но Жутик остановил его мгновенно вскинутой рукой.
          Даня заставил себя слушать.Тишина. В могиле, наверно, такая же. Мертвая. Немигающий свет плафонов. Дурацкие "яблоки" на карликовых деревцах. Густой запах оранжереи, который перехватывает дыхание. Непроницаемая темнота в глубине пещеры. И чей-то голос, раздавшияся прямо в голове:
          -Одну минуту...
          -Слышишь? - спросил он у Жутика.
          -Нет... - ответил тот.
          -Кто-то идет к нам.
          Шах застыл, ожидая, что голос повторится, застыл и Жутик, глядя на Шаха, и дядя Леша застыл, глядя на замерших и к чему-то прислушивающихся пацанов.
          Звуки шагов наверху услышали все. Под ногой подошедшего что-то хрустнуло. Потом бесшумно открылся люк - солнечный луч упал в подземелье, лесенка фосфорически засветилась.
          -Здесь кто-то есть? - услышали они мужской голос.
          -Есть, есть! - ответил дядя Леша и зажмурился в солнечном луче. Открыл глаза и увидел чьи-то серебряные усы и темные очки. - Есть, как не быть! - И первым полез наверх.
          Сверху к нему протянулась рука.
          На солнце все чуточку ослепли, но всё равно разглядели спасшего их. Это был пожилой высокий мужчина в белейшем костюме с серебряными, аккуратно подстриженными волосами и усами.
          Он тоже разглядывал их: встрепанного, с вылезшей из брюк рубахой, измученного похмельем и страхом дядю Лешу с холщовой сумкой в руке, и двух перепуганных мальчишек. Дядя Леша не к месту улыбался, не зная, что сказать, как объяснить незнакомому человеку, что он с двумя пацанами только что находился в каком-то непонятном подземелье. Шах и Жутик тоже чувствовали себя неважно - может быть, как воришки, вытащенные милиционером из чужого подвала.
          Дядя Леша смущенно молол чепуху:
          -Вот, значит-понимаешь, какие дела. Чуть, это самое, значит, не застряли. На дворе, понимаешь, день, народ вкалывать идет, а мы, это самое, застряли и, значит, ни с места!
          -Вы рукав испачкали, - сказал Белому Жутик, первым пришедший в себя.
          Тот посмотрел на свежее пятно на рукаве и ответил странно:
          -Ничего, это пройдет. - На открытый люк он не обращал внимания.
          -Чуть не застряли - надо же! - трудолюбиво заполнял паузы в разговоре дядя Леша. - Кто бы, думаем, нам помог? А тут, значит-понимаешь, вы, это самое, подоспели.
          Белый слушал алкаша, склонив голову набок, а сам поглядывал на ребят. Дядя Леша это заметил и решился на действия. Он опустился на колени, закрыл люк и натянул на него дерн. Пригладил взъерошенную траву и встал, уже смелее глядя на спасителя. Теперь, по его алкашиному понятию, их уже не в чем заподозрить, если бы даже кто и захотел. Скажи незнакомец дяде Леше о люке, он бы, закрыв глаза, завопил на одной ноте: "Где люк? Какой люк? Я его ни в жись не видел!" У них это называется "взять на горло".
          Но Белого мало интересовали дяди Лешины заботы. Он, кажется, сразу определил в нем никчёму и больше не обращал на него внимания. Однако, решил объясниться:
          -Я проходил по лесу и увидел, что кто-то прошел через заросли этой жгучей травы...
          -Крапивы, - подсказал Жутик.
          -Да, крапивы. Я подумал, это неспроста, и решил полюбопытствовать. Мне ведь нечего делать, я отдыхаю... И вдруг увидел крышку люка. Крышка люка в лесу? А вдруг там кто-то заперт? И я открыл ее...
          -Вот-вот, - поддержал его дядя Леша. - Вы, значит, ее открыли, а мы, значит, тут как тут. Ни в чем, значит-понимаешь, не виноватые, а запертые, понимаешь, как обезьяны...
          Белый терпеливо выслушал эту ахинею, потом предложил:
          -Что ж мы стоим, давайте выйдем отсюда.
          Он пропустил через дорожку, проложенную в крапиве, дядю Лешу, обоих охотников и вышел сам. Жутик достал рогатую палку и расправил помятые стебли.
          -Ой, дядя, - удивился он, - пятно-то действительно прошло! - Рукав незнакомца снова сиял белизной, он сам "справился" с грязью, которую подцепил в люке.
          Белый не ответил, он воззрился на холщовую сумку дяди Леши, будто знал, что в ней. Тот спрятал сумку за спину - лицо его хищно заострилось, а глаза напряженно заморгали: алкаш готовился защищать свое добро.
          -Ну, хорошо, - сказал Белый, увидев это выражение. Он повернулся к ребятам. - Ваш испуг прошел?
          -Прошел, - ответили по очереди оба охотника. - Почти.
          -Тогда до свидания. - Сказав это, незнакомец повернулся и стал спускаться по лесистому склону по направлению к асфальту: серебряные волосы, прямая спина, ни одной складки на белом пиджаке.
          Трое постояли еще немного, провожая его взглядом, оглянулись на крапиву и тоже стали спускаться.
          Недалеко от водосброса и места, где рыбаки оставили удочки, дядя Леша почему-то заинтересовался своей сумкой. Ощупал ее, узнал по очертаниям бутылку, но тут его пальцы наткнулись на что-то и остановились.
          -А это что у меня такое? - спросил он удивленно. Сунул руку в сумку, вытащил диковинного вида янтарный плод. - Ребятки, это что? Откуда оно у меня? Вы подложили?
          Беляш и Шах тоже удивились. Такие фрукты он видели впервые.
          -Нехорошо, мальчики, а вдруг это отрава? - корил их алкаш. - Нехорошо! - Один за другим янтарные плоды полетели в воду, раздалось шесть всплесков. Фрукты не всплыли. Теперь дядя Леша достал бутылку. - С кем я вчера пил? - озадачился он, разглядывая празднично-яркую наклейку. - Коллекционный! - Он откупорил бутылку, глотнул, тряхнул головой. - Мед! Всё, ребятки, я заправился. Мне пора.
          -Куда?
          -Так порядок же в парке наводить, бутылки по кустам собирать.
          Тут и Шах что-то вспомнил:
          -У нас же удочки!
          И оба рыбака, оставив дядю Лешу с бутылкой дорогущего портвейна на лесопарковой дорожке, поспешили к водосбросу, возле которого они оставили удочки.
         
          Вруши
         
          Девочки-близнятки, восьмилетние Вика и Катя Вагановы притащили в дом огромного рыжего кота с серым, будто пришитым хвостом.
          -Он такой хороший! - приговаривали они, наперебой гладя кота. - Он такой ласковый! Он такой бедненький - ему кто-то лапку ушиб. Можно, он у нас поживет?
          -Экая громадина! - ответила на приговаривание бабушка, Зинаида Васильевна. - Он всю мебель обдерет своими когтищами - гляньте, они у него, как у тигра. И хвост у него будто от другой кошки. Нет, нет, уносите туда, где взяли!
          Кот в ответ на негостеприимные бабушкины слова вытер лапы о коврик у двери и мяукнул так, что всем показалось, что он сказал "Здрасьте".
          На голоса вышел из кабинета папа девочек, писатель. От других писателей он отличался тем, что в первую половину дня у него было хорошее настроение, и он писал для детей сказки и рассказы, а во вторую - плохое, и он тогда писал для взрослых. Сейчас была половина двенадцатого. Кот увидел писателя и мяукнул "Здрасьте" и ему.
          -Привет! - ответил папа гостю. - Что-то коты нынче очень уж вежливы стали. Проходите, проходите, сударь!
          Кот, словно дождавшись приглашения, прихрамывая, направился в гостиную. Там он окинул быстрым взглядом стенку, телевизор, диван, ковер на полу и вопросительно оглянулся на хозяина, не сводившего с него глаз.
          -Садитесь, сударь, - радушно предложил коту писатель, - в ногах, как у нас говорят, правды нет.
          Кот и тут послушался: неспешно подошел к креслу, впрыгнул в него, сел там (а не разлегся). Вся семья была в гостиной, Папа уселся на диван.
          -С чем пожаловали, милейший? - вежливо спросил он (напомним, что все еще шла первая половина дня). - Рассказывайте.
          Кот лизнул шерсть на груди там, где у людей находится галстук, и замурлыкал.
          -Что, что? - писатель подставил ладонь к уху. - А ну-ка, девочки, переводите - вы ведь знаете кошачий язык.
          Вика и Катя послушались и начали переводить:
          -Он говорит, что ему у нас очень нравится. И что он и не подумает обдирать мебель.
          -Очень хорошо! - одобрил перевод писатель. - А что он еще говорит?
          Кот продолжал энергично мурлыкать.
          -Он говорит, что - не перебивай, Катька! - что поживет у нас, если ему позволят, недолго... что его очень интересуют наши телевизионные передачи. Ой, я устала, Кать, переводи ты.
          Катя подхватила перевод:
          -...он говорит, что ему интересны взаимно... нет, вза-и-мо-отно-ше-ния взрослых и детей...
          -Стоп-стоп-стоп! - вскричал папа. - Кто это сказал? Не может быть, чтобы вы! Неужели кот?
          -Кот, - подтвердили девочки. - Он говорит на кошачьем, а мы переводим. Ты ведь сам предложил. Послушай, па, что он дальше говорит. Что он больше всего любит ска... нет, он поправился: он сказал, что хотел бы знать наши сказки и мифы. Па, что такое мифы? А еще он говорит, что с удовольствием полистал бы наши книги.
          -Чьи это слова, Вика? Кота? Или тебя научили? Только подумать - мифы!
          -Кота...
          -Что за чудеса! - только и смог воскликнуть папа. - Вот он опять замурлыкал. Переводите.
          -Он говорит, что жизнь улицы знает дос-ко-наль-но., - так произнесла она это взрослое слово. - Но вот человеческий дом и быт ему еще неизвестны.
          -Кто он такой в конце концов! - рассердился папа. - Что за исследователь с хвостом?! И что за чепуха творится в моем доме?
          На этот раз стала переводить Катя (кот вовсю мурлыкал):
          -Разве может хвост, - произнесла она неизвестно чьи слова, - помешать добрым отношениям? Да и кот без хвоста скорее вызовет подозрение, чем кот с хвостом.
          -Вызовет подозрение? - обескураженно переспросил папа. - Сейчас пойду пороюсь в словарях.
          -Зачем?
          -Поищу, не сказано ли там чего о хвостах и добрых отношениях, о том, как одно зависит от другого... А не пора ли нам выяснить, кто он на самом деле - Кот в сапогах? Барабашка? Или...
          -Именно так меня зовут! - вскричала Катя явно не свои слова. - Как вы узнали мое имя? Меня зовут Или!
          -Или? - проверил на слух имя папа. - Ну что ж... Пусть будет Или... Но ты в самом деле не станешь обдирать мебель?
          Кот что-то проворчал.
          -Все только о мебели! - перевела Вика. - Свет у вас на ней клином сошелся.
          -Действительно, - согласился на этот раз папа. - Хотя... - Он тряхнул головой и провозгласил решение: - Ладно, пусть этот кот ученый остается у нас. Несмотря на то, что при виде его у меня ум заходит за разум, что мне тоже, кстати, нужно... но не всё время. Дети, это ваша игрушка, покажите гостю места общего пользования.
          -Он сказал, что будет выходить во двор, - тут же сообщила Катя. - И еще он сказал, что благодарен тебе за гостеприимство.
          -Милости прошу! - ответил папа и скрылся в кабинете - до второй половины дня оставалось каких-нибудь сорок минут.
          Вот так огромный рыжий кот с серым, будто пришитым хвостом поселился в 108-й квартире 12-го дома по улице Космонавтов.
          Сначала он обстоятельно обследовал квартиру. Прошелся возле телевизора, заглянул за его "спину", вспрыгнул на него, потрогал лапкой кнопки наверху.
          Задумчиво посидел у розеток. Побывал на кухне, глядя с подоконника на улицу, на дорогу, по которой туда-сюда бежали машины, на другой район города, видный из окна. Осмотрел газовую плиту, встал на задние лапы и дотянулся до вентилей, царапнул их один за другим.
          Сидя на кухонной табуретке, пряменько, как и полагается коту, послушал, как капает из кухонного крана вода: кап.... кап... кап...
          Обошел все комнаты, осматривая их так, словно обменивал квартиру.
          Ванную он тоже внимательно обследовал, но чуть не свалился в горячую воду, балансируя на краю ванны.
          За котом, когда он изучал квартиру, ходила бдительная бабушка и девочки. Бабушка ворчала, ожидая, что кот вот-вот начнет драть мебель, но гость, как и обещал, к мебели не притронулся. Обследуя комнаты, кот что-то мурлыкал про себя, но что именно, переводчицы понять не могли.
          На какое-то время папа, в чью обязанность было вмененено "пасти" после школы и после обеда дочерей (бабушка уже не справлялась), от этой заботы освободился: девочки были заняты котом, глаза за ними не требовалось. Но они не кутали его в разные тряпочки, не повязывали на шею бант - это кот сразу отверг, - не таскали из угла в угол, а, сделав уроки, наперебой рассказывали коту сказки - до которых тот был охотник. Слушая их, он подмурлыкивал девочкам, а если те уставали и хотели поиграть, он требовал рассказывать еще, просительно трогая рассказчиц мягкой лапкой.
          Больше других ему пришлись по вкусу "Кот в сапогах", "Мальчик-с-пальчик", "Царевна-лягушка", сказки о многоглавых змеях и царевичах, с ними сражавшихся, о Бабе Яге, о Кощее Бессмертном, о ковре-самолете...
          Когда девочки рассказывали ему про Ивана-дурака, который ездил на печи, и про щуку и золотую рыбку, исполнявших любые желания, кот, показалось девочкам Вике и Кате, усмехнулся.
          Особенно любил Или, когда вечерами все собирались в гостиной, сидеть в кресле и, казалось, мотать на белый свой ус всё, что говорят четыре обитателя этой квартиры.
          В кабинет писателя кот входил только в первую половину дня. Он садился с ним рядом, смотрел то на руку с авторучкой, бегающую по бумаге, то на пальцы, прыгающие по клавиатуре компьютера, а кончик серого хвоста у него при этом шевелился, выдавая некоторое волнение.
          Во дворе о странном коте, лябящем сказки, прознали и потребовали кота показать. Вика и Катя отговаривались, но все-таки вытащили Или на улицу. Кот здесь повел себя, как дикарь: от любопытных удрал на дерево, сидел там, таращась на преследователей, и мяукал, а спустился, только когда всех позвали обедать.
          Девочек прозвали врушами, а на рыжего кота с того времени обращали столько же внимания, сколько на других кошек, которых во дворе было множество.
          Большую часть времени Или проводил дома, где девочки играли с ним "в школу". Они учили (кто из девочек не играет в учительницы!) кота читать и писать мелом на небольшой коричневой доске, купленной им, когда они еще были в детском саду. Или ухитрялся удерживать кусочек мела когтями. Главное тут то, что девочки способностям кота не удивлялись, но вот папа, выходя из кабинета - то ли заварить чай, то ли просто пройтись, - надолго застывал, увидев очередной подвиг странного кота. В то, что Илья, так он его называл, мурлыча, передавал какую-то информацию, папа не верил и отнес это на счет детского фантазерства.
          Но однажды он не выдержал, подошел к коту, перед которым девочки листали толстый том "Детской энциклопедии".
          -Послушайте, друг мой, - очень серьезно сказал писатель мурлыке.- Объясните мне, ради всех святых, которых я, к сожалению, не знаю, объясните мне - что вы за штучка?
          Кот оглянулся на девочек и выразительно замурлыкал.
          -Илюшка говорит, - перевела Вика, что ничего особенного за собой не замечает. Может быть, он просто любознательнее других кошек. Илюшка удивляется, что ты проявляешь к нему повышенный интерес.
          -Он так и сказал? - недоверчиво спросил папа.
          -Да, - хором ответили близняшки.
          Писатель посмотрел на дочерей, на кота, сидевшего перед ним по всем кошачьим правилам: кувшином, кончик хвоста на лапах, в глазах спокойное внимание, зрачки то расширяются, то сужаются, и крякнул. Правды здесь не добьешься. Если девчонкам втемяшится что-то в голову, их с этого не собьешь. Но откуда у них эти взрослые слова? "Любознательный"! "Повышенный интерес"! Надо же!
          Приближались три часа дня, и писатель знал, что примерно с этого времени у него начинает портиться настроение. Он сказал: "Черт знает что! Его нужно Куклачеву отдать, он из этой бестии артиста сделает!" - и ушел в кабинет, чтобы писать там прозу для взрослых.
          Кот еще несколько дней прожил в семье Вагановых, но однажды, пойдя на прогулку, исчез. Девочки горевали, горевали, пока случайно не перевернули приставленную к стене коричневую доску. На ней было написано корявыми буквами:
          Может я еще вернусь Или
          Как почти обо всем, что происходило в домах, во дворе рассказывалось. Рассказывалось и об этом, но, так сказать, под заглавием "Вруши". Вот, мол, какие люди существуют на свете - говорят, что у них был кот, который и читает, и пишет. Ну и вруши!..
         
          Рыбка по имени Амнезия
         
          Удилища, полуутонув, лежали на каменистом берегу. Ребята вытащили лески - на крючках было по крохотной рыбке.
          -Шах, - спросил Жутик, удивленно разглядывая прыгающую на ладони добычу, - неужели мы за этим приходили? Мы с тобой действительно стали рыбаками?
          - Как другие, так и мы... - неуверенно ответил Даня.
          Кит взглянул на часы.
          -Без трех минут восемь! А пришли мы сюда в шесть двадцать пять. Значит, мы провели здесь целых полтора часа! О чем же я все это время думал? Не помню ни одной мысли! Шах, это со всеми бывает, кто долго смотрит на поплавок?
          -Наверно. Я тоже ничего не помню. - Он посмотрел на свои часы. - Точно: полтора час мы ловили этих двух рыбок...
          -Ужас! - сказал, качая головой, Кит.
          Тут их окликнули:
          -Эй, ребята!
          К ним подходил длиннющий парень в старом джинсовом костюме с удочкой на плече.
          -Как улов? - Увидав рыбок, покачал головой. - Мои не крупнее. Ну вы и рыбаки! Только пришли, закинули удочки - и драла. Червяков, что ли, копали?
          -Мы разве уходили? - не поверил Жутик.
          Парень удивился.
          -Ну да. Чуть пришли, тут же и смотались. Я еще подумал, что удочки-то ведь забрать могут. Смотрел за ними...
          -Спасибо... - Беляш был само недоумение; он спросил еще раз: - Так мы точно уходили?
          Подошедший посмотрел на Жутика. Потом на Даню.
          -Ребята, вы что? - спросил он обиженно. - Глаза-то у меня на месте. Я же не всё время на поплавок смотрел. Да и клевало сегодня не очень.
          Кит принялся потирать переносицу, как это делал в сложных случаях.
          -Выходит, нас здесь не было... Куда-то мы с тобой пошли... Шах, куда? Что мы с тобой делали? Ничегошеньки в памяти!
          Парнеь разморгался, глядя на обоих.
          -Хлопчики, это вы что? То удочки бросают, то не помнят, где были.
          -С нами всё в порядке, - успокоил его Жутик. - Топаем, Шах! В школу опаздываем. - Оба свернули удочки, дохлых уже рыбок бросили в воду и пошагали прочь.
          -Эй, рыбаки, - крикнул им вслед парень, - вы не спецшколе учитесь?
          ***
          Парню никто не ответил. Кит шагал так быстро, что долговязый Даня еле за ним поспевал. Вдруг Жутик остановился.
          -Шах, знаешь, что это было?
          -Ну?
          -Я понял! Амнезия!
          -Что-что?
          -Потеря памяти. Мы с тобой точно где-то были, с кем-то, может быть, встречались, но весь эпизод из нашей памяти исчез! Ты хоть что-то помнишь?
          Даня помотал головой.
          -Понимаешь, - не унимался Жутик, - наверно, мы видели то, что нам нельзя было видеть. Полжизни отдаю за то, чтобы восстановить утерянный эпизод! - воскликнул Кит. - Полжизни!
          Дане тоже захотелось отдать какую-то часть жизни за отнятый эпизод и, может быть, приключение, только он не знал пока, сколько не жалко.
          -Что делать, Шах? - впервые Жутик обращался за помощью. - Знаешь, что единственное мне помнится? Что у нас была - кажется - какая-то зацепка... Я очень на нее надеялся... а что в итоге? Нуль! Пустота! Вакуум! И что у нас остается? Слухи, только слухи!..- Он чуть не плакал: его эксперимент не дал результата. - Знаешь, Шах, иногда я думаю, прав ли я насчет пришельцев...
          -То есть как? - не поверил своим ушам Даня.
          -Я думаю: вдруг я построил свою гипотезу на песке? Ведь у меня нет ни одного факта, ни одного следа пришельцев, кроме твоей телепатии. Но и телепатия в наши дни не новость. И я уже допускаю, что никаких пришельцев в городе нет.... - Последняя фраза Жутика была сложена из кусочков льда, которые один за другим скользнули Дане за воротник. Он поежился.
          Кит неожиданно остановился. Лесопарк был еще пуст, дорожку испятнали капли росы, упавшие с деревьев.
          -У нас в обществе учат, - сказал он сумрачно, - что у всех без исключения исследователей бывают светлые и черные дни. И черные дни таковы, что могут затемнить и светлые. Тут главное, нам говорят, не впадать в отчаяние. Надо вспомнить последнюю хорошую мысль светлого дня, в ней, говорят, содержится благотворная энергия. Энергия подъема, всплеска, открытия. Она-то - если к ней подключиться - может снова вывести на светлое. Шах, какой мой ход тебе понравился больше всего?
          Даня думал не долго:
          -Ну, насчет моей телепатии... как ты танцевал. И с дядей Лешей что-то было, но я никак не вспомню. Но что-то прикольное. Ты еще говорил, есть у него одно слабое звено... А дальше - что за звено, что было, где мы были - ну ни фига.
          -И у меня то же.... - Жутик был сама задумчивость.
          -Кит... - неуверенно начал Даня, - Кит... а знаешь, что было последним твоим открытием?
          -Что?
          -Амнезия!
          -Ну и что? - насторожился Жутик.
          -Кит, а амнезия - не след?
          -Что?! - закричал Жутик (Даня даже испугался).
          -Я говорю: а амнезия разве не след пришельцев?
          Жутик смотрел на компаньона, как на привидение - вытаращив глаза. И молчал. И вдруг снова рявкнул:
          -Ничего себе!
          -А? - совсем перестал понимать приятеля Шахов.
          -Пять с плюсом, Шах! Ты гений! Ты сформулировал в одной фразе важнейший допуск. Ай-яй-яй! - Кит крутил головой. - Как я его пропустил! Пропустил то, что нуль может быть величиной! Я знал, кого выбирать в напарники!..
          Какой-то пенсионер, проходивший мимо, увидав разбушевашегося Жутика, покачал головой: школьник - а такое вытворяет!
          А Кит как раз заканчивал:
          -Да, да, да - амнезия тоже след!!! Вот где доказательство их присутствия! Как они просчитались! Нет, мы тоже не дураки! Они снова у нас на крючке, Шах!.. Пошли!.. Потопали!.. Побежали!..
          Охотники обогнали своих одноклассников, Базарова по прозвищу Центральный рынок или просто Рынок, и Робинзона, чья фамилия была Одинокий.
          -Что поймали, рыбаки? - спросили Рынок и Робинзон.
          -Амнезию, - ответил Кит.
          -А ну покажите. Мы такой рыбы еще не видели.
          -Вот, - Жутик на ходу показал пустую ладонь. - Это и есть амнезия.
          -Понятно, - ответили ему. - Понятно, что вы за рыбаки.
         
          У Данинова подъезда Жутик подвел итог утреннему эксперименту:
          -Значит, так, Шах. Пришельцы в нашем районе есть. Теперь уже сомневаться не приходится. Цепочку, по которой мы к ним подбирались, они разрушили. Но мы снова где-то поймаем ее конец. Теперь будем настороже. Любое необыкновенное - и мы туда! Что-нибудь непонятное - и мы с тобой там. С этого дня ищем непонятное и необыкновенное, Шах!
          -А где его искать?
          -Везде! На земле, в воде, в воздухе! Это ведь инопланетяне. Они всемогущи!..
          Говоря это, Жутик еще не знал, что его слова окажутся пророческими.
         
          "А вчера мы полетим?"
         
          В лесопарк - к озеру, к осени, за опавшими листьями - водили детишек из двух соседних с ним садиков.
          Пахнущая манной кашей малышня ходила-бродила по асфальтовым дорожкам группами, иногда парами, взявшись за руки. Рядом с ними всегда шла молодая воспитательница.
          Детишки собирали в букеты листья платана и клена, глазели на уток в центре озера и на всё-всё-всё, что попадалось по пути. И обо всем переговаривались, причем каждая пара по-своему.
          На этот раз малышня из детсада "Теремок" вышла на прогулку с воздушным шаром. Воспитателница давала его понести то одной паре, то другой. На какой-нибудь лужайке дети шаром поиграют.
          По дороге к ним приблудилась собака - маленькая, лохматая, ласковая, ничья. Она бежала рядом с детьми и подходила к каждому, кто ее подзывал.
          Малыши насобирали самых красивых листьев и остановились у шумящего водосброса, к которому вел деревянный мостик с железными поручнями по бокам. Всем захотелось послушать, как шумит в водосбросе вода. И воспитательница, уставшая от детских голосов, с удовольствием стала слушать шум водопада. И тут на группу налетел сзади ветерок, вырвал у одного из карапузов шар, и тот начал подниматься над озером. Детишки дружно закричали "Ой!", замахали руками вслед шару и... вдруг оторвались от земли и стали подниматься в воздух - совсем как воздушные шары, тем более, что были разноцветные.
          Собака залаяла и тоже взлетела. Быстро перебирая лапами, она быстро догнала ребят.
          А воспитательница, ужаснувшись происшедшему, так отчаянно замахала руками, что тоже поднялась над землей и скоро догнала малышню.
          Группа детсада летела над озером.
          Все, летя над водой, испугались. Кто замолчал, а кто еще больше заойкал. У всех замерло сердце - потому что они, конечно, подумали, что сейчас упадут в озеро и утонут.
          Но никто не падал, дети парили в воздухе, покачивались, как шары, переворачивались вниз головой. Одни взлетали повыше, другие опускались пониже, но все надежно держались в воздухе.
          Кто-то из детей догадался бросить вниз желтые листья, и все стали бросать их в озеро. Листья падали по-разному - одни планировали, как самолетики, другие кувыркались, третьи летели по спирали и садились в воду, как гидропланы. Бросать листья сверху было очень интересно.
          Ветерок нес детей вместе с шаром, собакой и восптательницей к другому берегу.
          Воспитательница была уже в самой середине группы. Она успела освоиться с полетом и теперь вертела головой., беспокоясь, чтобы кто-то не отстал, не улетел в сторону, не взмыл вдруг или не опустился слишком близко к воде. Она даже вскрикивала негромко:
          -Вова, хватит тебе лететь вверх ногами! Андрей, оставь Марину в покое! Лена, поднимись сейчас же повыше!
          Интересно, что собака тоже освоилась с полетом и помогала воспитательнице сбивать ребят в кучу.
          Все люди, что были в этот час у озера, глядя на на летящих детей, превратились в статуи с открытым ртом. Но кое-кто уже показывал на них пальцем тому, кто и без него видел это чудо.
          А дети успели научиться, махая руками, как крыльями, взлетать повыше, лететь быстрее, останавливать полет и смотреть, болтая ногами, вниз, на покрывшееся рябью озеро. Как жаль, что берег приближается!
          Когда малыши оказались над песком, воспитательница скомандовала:
          -А теперь, дети, опускаемся к земле! Как парашютисты - три-четыре!
          Группа послушалась, и через минуту-две малышовый десант очутился на песке. Одни встали на ноги, другие приземлились на четвереньки. Никто не ушибся.
          Только шар, не умеющий слушаться, полетел дальше - к спортивным площадкам и тополям за ними. Все провожали его глазами, а кто-то, прощаясь, даже помахал шару рукой. Ведь, может быть, благодаря ему они сегодня и полетели.
          А собака, приземлившись, тут же убежала - должно быть потому, что к детям со всех ног спешили взрослые, которые видели их над озером.
          Они подбежали, окружили детей и разом заговорили:
          -Все целы?
          -Никто не ушибся?
          -Боже, я чуть не умерла, когда это увидела!
          -Ведь они могли упасть и утонуть!
          -Дети, почему вы взлетели?!
          -КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ?!
          Дети ответили, но почему-то на странном языке:
          -Це-це бокие!
          -Коки ма потреска!
          -Огон-гон! Бо цо ма дохнул ток то-то озруло!
          -Тип ко-рак оу фьюить!
          -Р-ра то-то клю-плю-кла-фле!
          -ЧТО-ЧТО-ЧТО? - снова испугались взрослые. - ДА ВЕДЬ ОНИ ТРОНУЛИСЬ УМОМ!
          Дети опомнились и стали говорить как обычно. Но никто из них не мог толком объяснить, почему все они оказались в воздухе, над озером. Захотели и полетели! - говорило большинство.
          А воспитательница, на которую взрослые смотрели, разумеется, с подозрением - она ведь летела вместе с детьми, может, это ее рук дело! - ничего-ничего не могла сказать в свое оправдание.
          И вообще после полета она начала заикаться!
          Один мужчина, подошедший вместе со всеми, был в снежно-белом костюме, в темных непрозрачных очках, серебряно-седой и смуглый. Он ни о чем детей не спрашивал, только внимательно слушал - и вопросы взрослых, и ответы счастливой ребятни.
          Какой-то мальчик все же попытался растолковать чудо, происшедшее с ними. Он сказал:
          -Просто, когда шар взлетел, мы сильно-сильно захотели его поймать - и поднялись в воздух! Летать, - добавил он, чуть подумав, - интереснее, чем ходить.
          Но его слов взрослым показалось мало. Они заспорили, спорили долго, даже ссорились, и сошлись наконец на таком объяснении: случившееся - ИГРА ПРИРОДЫ. После этого, после произнесения этих магических для взрослых слов, группа детишек, окруженная десятком дядь и теть была препровождена в садик (чтобы, не дай Бог, не улетели куда-нибудь по дороге) и там вручена заведующей, Анне Сергеевне. Ей было дано сто двадцать пять советов, как обезопасить детей от повторения полета, КОТОРЫЙ НЕИЗВЕСТНО ЧЕМ МОЖЕТ КОНЧИТЬСЯ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ!
          Уф!
          Детей отвели в игровую комнату, усадили на стульчики. С ними были Анна Сергеевна, все воспитатели, врач, даже повариха, тетя Аня в незастегивающемся на груди и животе белом халате.
          Дети спрашивали у своей воспитательницы (которая еще на озере начала заикаться):
          -А вчера мы опять полетим?
          -А вы снова будете с нами летать над озером?
          -А еще выше можно будет подняться? Над деревьями?
          Воспитательница, Елена Андреевна, оглядываясь на Анну Сергеевну, отвечала:
          -Н-ник-куда и ник-к-когда вы б-б-больше н-не п-п-п-п... - Слово "полетите" она выговорить так и не смогла.
         
          Детей оставили на врача и повариху, а воспитательницу заведующая повела в свой кабинет. Там ей был учинен допрос с пристрастием:
          -Как вы допустили, что дети у вас полетели?
          -Я н-не...
          -Почему у других воспитательниц дети не летают, а у вас вдруг полетели?
          -Я н-не...
          -Они что, опять у вас полетят? Нет, вы скажите прямо!
          Тут заикание у воспитательницы прошло, и она ответила, всплескивая руками:
          -Ну откуда я что-то могу знать! - Из ее глаз прямо-таки брызнули слезы. - Что я - волшебница? Или фея? Или Мэри Поппинс? Я просто Лена Гудкова!
          -Поппинс не Поппинс, а должны знать...
          Здесь наконец-то Лена Гудкова, и так пережившая необъяснимый и страшный полет, расплакалась и плакала так долго, что Анне Сергеевне пришлось ее успокаивать.
          После этого заведующая собрала всех сотрудников детсада в кабинете и объявила:
          -Никакого полета не было! Ни-ка-ко-го! Вот еще! Дойдет до начальства - нам покажут полеты! Дети дома, конечно, будут рассказывать про сегодняшнее - будем говорить, что это их фантазия. Понятно?
          -Понятно, - не очень дружно ответили все.
          -Еще раз повторяю: всё, что касается этого дурацкого полета, - скрыть, скрыть, скрыть!
          Несмотря на строгий приказ Анны Сергеевны, весть о полете детсадика распространилась по району. О нем говорили и спорили в утренней очереди у газетного киоска - да так увлекались, споря, что газетные новости казались ерундой по сравнению с полетом детворы.
          О событии было множество мнений, но в конце концов все спорщики сходились на одном: просто-напросто это был невидимый СМЕРЧ, который поднял детей и перенес их через озеро. Смерчи на нашей планете всё чащ. Других объяснений полету нет и не должно быть. Ежели кто заикался о том, что могут быть и другие силы, поднявшие группу детсадика в воздух, все над ним смеялись.
         
         
          Разноцветные пузыри
         
          Наши охотники за пришельцами тоже услыхали о событии, переглянулись, узнав, и решили поговорить с одним из летунов, он жил в одном подъезде с Шахом.
          Мальца звали Вовой, ему было "скоро пять". Охотники допрашивали Вову во дворе, в субботу, через два дня после события. Разговор мы приводим полностью.
          Мальчик только-только вышел погулять и раздумывал, во что бы поиграть, когда к нему подошли Шах и Беляш. Все трое сели на скамейку у подъезда.
          -Вова, конфету хочешь? - был к нему предусмотрительный воппрос Жутика.
          -Хочу, - был ответ.
          -А ты расскажешь, как вы летали?
          -Сначала дай конфету.
          -На. Рассказывай.
          Тот развернул обертку и целиком сунул конфету в рот.
          -Нам Анна Сергеевна не разрешает об этом разговаривать.
          -Ага, значит, вы не летали.
          -Летали, летали!
          -Как может человек летать без крыльев?
          -А как воздушный шар летает?
          -Вас надули, что ли?
          -Никто нас не надувал. Мы просто сделались легкие и полетели. Как воздушный шар, легкие.
          -Вас, наверно, в этот день не кормили.
          -Кормили, кормили. Мы все завтракали и молоко пили.
          -Так вы точно летали?
          -А ты никому не расскажешь?
          -Честное слово, никому.
          -Мы ТОЧНО летали. Через всё-все озеро. А потом на берегу приземлились. И Елена Андреевна с нами летала, воспиательница. Она тоже завтракала. И собака с нами летала. Вот такая, - Вова показал рукой собаку маленького росточка. (На эту информацию охотники не обратили внимания: вранья и так было слишком много).
          -У тебя еще конфета есть? - спросил летун у Жутика.
          -Есть. На.
          Малыш засунул в рот и эту конфету.
          -Мы еще, наверно, полетим, - важно сказал он.
          -Когда?
          -Елена Андреевна пообещала, что когда будем хорошо себя вести.
          -Значит, никогда, - обронил Никита. - О чем же еще тебя спросить? Ты всё-всё рассказал?
          -Всё.
          -А-а... что вы чувствовали, когда летели? - спросил Шах.
          -Нам было страшно, - без запинки ответил малыш. - И... - он задумался.
          -И что еще?
          -И еще нам было весело, - ответил Вова, - Так весело, что мы даже начали смеяться. Только не все. Одни смеялись, а другие плакали.
          -А вы, рассказывают, - вспомнил Никита, - на каком-то странном языке заговорили, когда приземлились. Это правда?
          -Бокора со-лак, - ответил Вова. - Ну и что? Если хочешь знать, мы на этом языке и сейчас говорим, и никто из воспитателей нас не понимает. Больше у тебя конфет нет?
          -Нет...
          -Тогда я пошел. Мне играть пора.
          Малец утопал, Жутик проводил его взглядом, тяжело вздохнул и сказал:
          -Прямо руки опускаются. И ум, как говорится, за разум, то есть крыша едет и едет. Ты как относишься к его байкам?
          -Когда он рассказывал, я вдруг вспомнил, что они больше всего любят пускать пузыри.
          -Вот-вот, - подтвердил Жутик, - пузыри. Разноцветные. Много пузырей... Но! Но, Шах! У полета слишком много свидетелей - что нам с ними делать?
          Даня как поднял плечи, так они и оставались целую минуту.
         
          Охотники вышли и на воспитательницу. Они подкараулили ее, когда вечером она вышла из детсадика. Но стоило им произнести слово "полет", как она страшно рассердилась.
          -Оставьте меня в покое! - ракричалась Елена Андреевна. - У меня из-за этого полета и так дырки в голове!
          Кит и Шах одновременно посмотрели на голову воспитательницы. Ничего похожего на дырки они не увидели. Голова как голова - пушистые, светлые волосы...
          -Может, и вправду смерч? - предположил Никита.
         
          О следующем эпизоде в детсадике охотники не узнали, но мы должны его привести.
          Слухи о полете дошли и до высокого начальства. И оно однажды приехало на черной машине к "Теремку".
          У летающей группы был полдник, и все сидели за своими низенькими столиками. Начальство - две женщины и один мужчина, сопровождаемое Анной Сергеевной, вошло к детям и про себя немного удивилось, что никто из них не встал при их появлении.
          -Скажите правду, - начала дознание женщина-начальник, поздоровавшись, - вы действительно летали?
          -Летали, летали, летали! - понеслось от столиков. - Мы вот так летали! - и все стали махать руками и стучать ложками по столу.
          -То есть как это? - не поверила женщина. - Не понимаю! Вот мы, например, - она обвела рукой всех взрослых, находящихся в столовой, - ни разу не поднимались просто так в воздух. Ни в детстве, ни тем более, когда стали взрослыми. Нам и в голову это не приходило. К тому же мы всегда слушались старших и не могли себе такого позволить.
          Один мальчик не выдержал и встал.
          -А хотите я покажу вам, как мы летали? - предложил он.
          -Покажи, пожалуйста, - сказало начальство в один голос, не подозревая о том, что сейчас случится.
          Мальчик замахал руками, как крыльями, и... начал подниматься в воздух. Сначала над полом, потом над столиком с тарелками, и вот он уже у самого потолка. Там он расставил руки и стал летать вокруг люстры, как самолет. При этом он жужжал, изображая мотор: ж-ж-ж...
          Мальчик немного полетал и плавно пошел на снижение. Приземлился у ног начальства, которое смотрело на него, не в силах произнести ни слова.
          Главная женщина пришла в себя первой.
          -Как тебя зовут? - задала она не самый важный вопрос.
          -Андрей! - ответила вся группа. - Андреем его зовут.
          -Скажи, Андрюша, ты собираешься и дальше летать? - Женщина спрашивала об этом так, словно малыш набедокурил и не собирается раскаиваться.
          -Конечно, - ответил Андрей. - Ведь я этому уже научился.
          -А остальные? Они тоже умеют летать? - с испугом спросила главная.
          -Не все, - ответил Андрей. - Кто тогда боялся, тот и сейчас боится. А кто смелые, как я, - летают.
          Он думал, что его похвалят, а получилось наоборот: трое приехавших на черной машине стали качать головами, укоризненно поглядывая на него и на Анну Сергеевну.
          Вдоволь покачавши головами, гости вышли и долго о чем-то разговаривали с заведующей детсадиком. Но летающую группу это нисколько не интересовало. Дети покончили с полдником и перешли в игровую комнату. Там они начали играть - кто во что. И когда кому-то хотелось по ходу игры взлететь, он взлетал над группой и игрушками и парил.
          -Только, пожалуйста, подальше от люстры, - просила летунов Елена Андреевна, их воспитательница, - а то я ведь летаю пока тяжело, и не смогу быстро отцепить.
         
          Что дал нашим охотникам полет детсадовцев? Всё же, всё же, всё же - некоторую уверенность, что пришельцы в их районе есть, и они продолжают свои игры с людьми. Объяснение тут простое: в пришельцев нашим охотникам хотелось верить больше, чем не верить в них, - и опущенные было их руки снова поднимались.
          Теперь им нужен был конец цепочки, конец цепочки! А вот тут-то инопланетяне как раз и были сверхосторожны - не оставляли ни одного следа, по которому можно было выйти прямо на них.
         
          Дядя Леша и Баба Яга
         
          На воскресенье Жутик назначил еще одну встречу с дядей Лешей. Объяснил он ее необходимость Дане интересно:
          -Голова у него дырявая, и вообще алкоголем покореженная, но вдруг он именно поэтому кое-что помнит из того эпизода, который стерли из нашей памяти. Может, что-то провалилось, но может, и застряло.
          Даня с этим оригинальным допущением согласился: пришельцы, подвергая мозги землян амнезии, могли не учесть дырявоголовых алкоголиков.
          Отыскать дядю Лешу было нетрудно - в одиннадцать с небольшим он был как штык у гастронома. Бутылки он уже сдал, искомую сумму наскреб, у него близился "момент истины".
          Вот он с грязной холщовой сумкой подошел к продавщице, выложил деньги на мраморный прилавок и получил в трясущиеся руки заветную бутылку. С чрезвычайно осторожностью (не дай бог сунуть мимо) уложил ее в сумку, проверил, там ли она, и, глубочайше вздохнув, пошагал из магазина. На лице дяди Леши было написано, что сегодняшнее его счастье обеспечено.
          На выходе из магазина его остановили охотники за пришельцами.
          -Дядя Леша, - Жутик поймал спешащего алкаша за рукав рубашки, - только на минутку. - Он знал, что на большее тот не согласится.
          Дядя Леша притормозил: настроение у него было неплохое, почему бы не перекинуться словечком-другим с подрастающим поколением?
          -Дядя Леша, помните, мы были вместе у озера?
          -Помню, любовались утренними пейзажами.
          -Дядя Леша, а помните, у вас в сумке оказались какие-то незнакомые желтые фрукты?
          -И это помню. Хотели посмеяться над Лехой? А я вам не позволил! Выбросил их к чертовой бабушке. Кто его знает, что это за фрукты-шмукты!
          -Дядя Леша, - Жутик был последователен, как арифмометр, - а что, если не мы их подложили?
          -А кто ж, кроме вас. Больше некому. В сумке у меня вначале их не было? Не было. И вдруг фрукты. Рядом со мной только вы и были - откуда ж им взяться? Нехорошо, мальчики, запросто могли Леху отравить.
          -Откуда ж вы знаете, что они ядовитые? Ведь можно было торговать ими.
          -Кто их будет покупать, незнакомые фрукты!
          -Дядя Леша, а вот если предположить, что не мы их в сумку подложили - тогда где вы их могли взять?
          -Предполагать, - наставительно изрек алкаш, - дело ученых и лошадей - у них головы большие. А наше, - он не сказал, чье именно, - мыслить трезво и логично. А, мысля трезво и логично, я пришел к выводу, что это было ваше мелкое негодяйство и насмешка. Это я у вас должен спрашивать, где вы раздобыли те желтые фрукты. Понятно, мальчики? Ну, всё! Трубы горят и вообще пожар!
          -Какой пожар?
          -Внутри, отрок. Ты этого еще не поймешь. Пока! - И дядя Леша решительно двинул в сторону лесопарка.
          Жутик бросился вдогонку.
          -Дядь Леш, дядь Леш! Еще секунду!
          Тот замедлил шаг.
          -Что?
          -Дядь Леш, вот вы бутылки в лесопарке собираете...
          -Уже который день не там. Я их теперь у Бабы Яги беру.
          -Как это? - Оба охотника остановились, будто наткнулись на невидимую стену.
          -У Бабы Яги, - подтвердил алкаш, - по пять-шесть штук за раз.
          -А... где она?
          -Эх вы - уже забыли! В детском же саду! Домик-то избушка там чей? Известно - Бабы Яги. А в нем по вечерам нехорошая молодежь собирается и распивает, так сказать... Тоже мне, ресторан нашли! И бутылок там по утрам...
          -Всё, дядя Леша, - грустно проронил Жутик, - больше у нас вопросов нет.
          -И на том спасибо, - сказал дядя Леша и свернул за угол дома.
         
          Как созревают выводы
         
          Мы не сказали, что в лесопарк выводили на прогулку собак. Собаки были всех возможных пород - не было только кровожадных бультерьеров и питбулей, запрещенных почти во всем мире за то, что они бросаются даже на детей.
          Собак водили на поводке и так. Местные собаки, которые жили при детском садике, облаивали из-за сетчатого забора собачью знать, но знать она и есть знать: себернары, колли, доги, боксеры и овчарки проходили мимо безродных шавок, не поворотив к ним головы, их возмущение выдавала только встопорщенная шерсть на загривке.
          Кроме собак, в лесопарке, в двух местах - возле детского городка и недалеко от недостройки, жили кошки. Кошек кормили пенсионеры. Кошки эти были ленивые, жадные и канючливые. Они притворялись самыми несчастными животными в районе и добивались своего - многие пожилые люди, особенно, конечно, женщины, приносили им еду.
          Всё это мы рассказываем к тому, что животными в парке никого не удивишь
          После того, как охотники открыли, что амнезия - тоже след, они повадились в лесопарк. Где-то здесь с ними случилось такое, что инопланетянам - больше некому - пришлось стирать из их памяти. Где-то здесь, где-то здесь... что? что? И ребята осматривали каждое дерево, каждый куст, каждую ложбинку, каждую яму, они прислушивались ко всякому звуку, даже принюхивались (свежеопавшая листва, кстати, пахла, по мнению Шаха, грецкими орехами). Но ничего особенного не было ими замечено, ничего незнакомого, ничего, что привлекло бы внимание. Нет, вру. В день, который мы описываем, Кит, остановившись перед ярко-красным деревом скумпии, сказал:
          -А здесь красиво.
          -Ты раньше этого не знал?
          -Некогда было, - ответил отличник.
          Они прогуливались по асфальтовой дорожке, проложенной поперек лесистого склона: деревья были и справа, и слева. С акаций (вперемешку с кленами) по бокам дорожки уже слетали листья и то тут, то там в поредевших кронах виднелись летние домики птиц. На сером асфальте осень раскладывала листвяной узор...
          И вдруг, подняв головы от разноцветных листьев на дорожке, они увидели сцену, которая сразу привлекла их внимание.
          Впереди шли трое: высокий седой мужчина в белом костюме, собака и... кот. Собака шла слева от него, а кот - справа. Гордая белая спина мужчины, шавка, помесь "фикуса и примуса", и рыжий, как осень, кот с серым, поднятым мачтой хвостом.
          Охотники от неожиданности остановились.
          -Дрессировщик, - предположил Шах. - Дрессировщик в отпуске.
          -Может, он их подкармливает? - высказал вторую догадку Кит.
          Но в руках Белого не было никакого кулька, а в карманах костюма, ясно, и быть ничего съестного не могло. Да и животные шли рядом с ним, а не позади, клянча еду.
          -Следим! - распорядился Беляш, и они неслышными шагами двинули за странной троицей.
          Та шла не торопясь; собака время от времени поднимала голову к седому, словно прислушиваясь к тому, что он вполголоса им говорил, а кот пошевеливал кончиком хвоста.
          Вдалеке показалсь женщина с большой овчаркой. Увидев Белого и его сопровождение, она подозвала собаку и надела поводок.
          Когда обе группы поравнялись, женщина, зная, видимо, норов своей собаки, ступила с асфальта в траву. Но овчарка, пропуская мимо себя шавку, вдруг зарычала и рванулась к ней. Женщина упала на колени, овчарка вцепилась в помесь "фикуса и примуса". Раздался рык, шавочий визг и женский крик:
          -Рекс, фу, фу, Рекс!
          Белый молча отступил, чтобы овчарка сгоряча не хватанула его за ноги, ребята бросились к месту происшествия, а кот... кот, вместо того, чтобы прыснуть в кусты или зашипеть, выгнул спину, выбрал момент и прыгнул на спину овчарки. Прыгнув, вцепился когтями в загривок, да, видать, так сильно, что та, домашняя все-таки псина, бросила шавку и завизжала... Хозяйка теперь смогла оттащить собаку от жертвы; овчарка, однако, сбросив с себя кота и глянув на противников, вставших рядом, только зарычала, подняв шерсть на загривке дыбом...
          -Так, - сказал Белый, одним этим словом оценив обстановку, и бросил своим подопечным: - Пошли!
          Все трое повернулись и двинулись прочь; женщина, таща упиравшуюся собаку, стала спускаться прямо по склону, подальше от дорожки.
          -Смотри, Шах, смотри! - прошептал Жутик, показывая на шавку.
          Даня посмотрел и увидел: с левого бока собаки свисает лоскут шкуры величиной с тетрадь, а шавка бежит как ни в чем ни бывало...
          -Видишь? - спросил Кит.
          -Вижу.
          -А крови-то, обрати внимание, нет!
          -Как нет? - Даню будто стукнули чем-то сверху.
          -А ты глянь на асфальт.
          На асфальте не было ни капли крови - только клочки шерсти.
          Шах посмотрел вслед тройке; тут Белый оглянулся. Даня поразился его черным очкам - будто через них на него смотрела сама темнота.
          -Кит, - повернулся он к Беляшу, - Кит, что это такое?
          Лицо ученого друга было серьезным.
          -Пока не знаю, - сказал он. - Пока не знаю, но, кажется, догадываюсь.
          -Скажи, Кит! - взмолился Даня.
          -Вывод еще не созрел, - был ответ, - дай мне время.
         
          Кто-о-о?
         
          У Коли Башлыкова (по прозвищу Шашлык) заболела мать: беда случилась с сердцем. Пришел врач и велел ей лежать дома и лечиться. Раз в день к ней приходила медсестра делать уколы. Но сердце все равно "схватывало", и Шашлыку приходилось бегать к телефонной будке, чтобы вызвать "скорую". Будка была одна на десяток домов. Раньше, до болезни матери, трубка с телефона обрывалась им и его дружками так же регулярно, как во всем районе. Сейчас же Шашлык хмуро предупредил своих, что за эту трубку оторвет голову любому, кто к ней притронется, и объяснил, почему.
          Жители всех десяти домов не могли понять, отчего телефон цел уже третий день, и спрашивали друг у друга, в чем причина такого чуда, но никто причины не знал.
          Однажды мать разбудила Колю (так звала его, кажется, одна она) в три часа ночи.
          -Беги звонить, сердце опять проваливается! - Лицо у нее было серое, как мешковина.
          Шашлык испугался цвета лица, накинул на плечи куртку и понесся к телефону.
          Фонарь, висящий высоко над телефонной будкой, был разбит, скорее всего, кем-то из его компании, а может, и им самим.
          Шашлык зажег спичку, схватился за трубку... за трубку, думал он, а ощутил под пальцами растянутую пружину и лохмотья проводов. Трубка была оборвана. Он выскочил из будки.
          -Кто-о-о? - закричал он на всю огромную темноту, что раскинулась над городом.
          - Кто-о-о-о-о?
          Дома вокруг были темные, спящие; слабо светились только подъезды, да и то не все. Ни одного звука не услышал он в ответ на свой крик.
          Другой телефон был за тридевять земель, да и там трубки могло не быть. Шашлык, потоптавшись возле будки, бросился домой.
          У своего подъезда он увидел "скорую"! Три белых халата уже поднимались по лестнице. Шашлык обогнал их.
          -Вы к кому? - спросил он. "Скорую" мог вызвать к себе кто-то из соседей.
          Первым поднимался высокий мужчина с седыми, аккуратно подстриженными усами и смуглым лицом. Шашлык вспомнил, что, кажется, от него получил несколько дней назад десятку за брошенный в урну окурок. Так вот кто он такой! Врач! Да еще и чудик...
          -К вам, - коротко ответил смуглый. - Вот эта квартира?
          Шашлык, мало что понимая, открыл дверь, халаты вошли, врач, глянув налево и направо, направился в материну комнату. Мать - серое, как мешковина лицо, обострившийся нос - смогла только повернуть к вошедшему глаза. Седой и смуглый, только глянув на женщину, подсел на ее кровать и взялся на запястье. Потом протянул назад руку и что-то коротко сказал санитару, стоявшему в дверях. Тот вынул из сумки желтую коробочку, передал. На коробочке щелкнул рычажок и он оказался прижатым к груди женщины.
          Через некоторое время Наталья Ильинична глубоко вздохнула. Лицо, заметил Шашлык, порозовело. Она с трудом, но улыбнулась!
          -Сразу отпустило, - сказала она, - ой как дышать хорошо!
          Смуглый оглядел комнату, небогатую ее обстановку, остановил глаза на сыне женщины, стоявшем вместе с санитарами у двери. У того дергалась отчего-то левая бровь и он никак не мог ее остановить. Некоторое время смотрел на него, вот опять повернулся к женщине.
          -Сейчас вы уснете, но прибор не снимайте. Мы его прикрепим к телу. -Поверх коробочки легла прозрачная лента, очевидно, клейкая. - Снимете утром, а на ночь снова приложите к груди. Можно и днем, если "схватит". И так несколько раз. Не меньше семи-восьми.
          Снова обернулся к Шашлыку и сказал негромко:
          -Если сорвать сейчас этот прибор, твоя мать может умереть. - Помолчал, пристально глядя на подростка. - То же произойдет, если ты оборвешь в очередной раз телефонную трубку. Умрет или твоя мать, или кто-то другой.
          -А куда после его отнести? - спросила Наталья Ильинична про прибор. Она совсем уже ожила.
          -Оставите у себя, он из бесплатного фонда. Только не забывайте выключать. Вот рычажок.
          Врач встал и направился к двери.
          Шашлык набрался смелости, чтобы задать мучивший его вопрос:
          -А кто вас вызвал к маме?
          -Ты, - был ответ. - Мы проезжали мимо и услышали твой крик. А один из санитаров знал, где ты живешь. Вот он, - смуглый кивнул на парня в белом халате.
          Шашлык глянул на парня, потом на другого - они походили друг на друга, как близнецы; никогда и нигде он прежде их не видел.
         
          Кит и Шашлык
         
          Утром Шашлык, посланный за хлебом и молоком, заглянул в телефонную будку. Лохмотья провода свисали до самого пола, пружина была растянута.
          "Узнаю, кто - не жить ему в нашем районе" - решил он, в доказательство стукнул кулаком по телефону и расшиб руку до крови.
          В магазине Шашлык, посасывая раскровавленное ребро ладони, взял что нужно, не заметил очереди у кассы, даже не ответил ни одним словом на возмущенные вопли выстроенных в ряд пенсионеров и молодых мам и выскочил на улицу.
          Шашлыку нужно было сейчас с кем-то поговорить. Во-первых, повидать своих и узнать, кто мог сорвать телефонную трубку. Во-вторых, потолковать о Белом. Что он вдвойне ненормальный: десятку за окурок - раз, да и врач, каких сейчас не бывает. Это ж надо - услышать чей-то ночной крик, сходу понять, какая беда происходит, вычислить адрес, подняться на четвертый этаж... и что за коробочка на маминой груди? Таких он не видел, хотя врачи в их квартире, уколы, валокордин и таблетки не новость. Загадок Шашлык не любил, он с ними разделывался в два счета. А эта мучила, как зубная боль. В ней был привкус чего-то такого... Шашлык вспомнил, что после ухода бригады "скорой" в комнате матери остался странный запах - не пахло ни машиной, на которой она приехала, ни уколами, а чем-то настолько незнакомым, что это тревожило - так, может быть, тревожит поисковую милицейскую собаку запах наркотика в чьем-то чемодане.
          Так с кем же об этом всём поговорить? Размышляя, Шашлык остановился.
          Тут на него налетели и чуть не выбили из руки хлеб. Это были шестиклашки, они неслись на большой перемене в кондитерский отдел магазина. Шашлык пнул кого-то в толстенький задик и, пнув, узнал в обернувшемся Балашова, соседа по улице, такого умного, что, по слухам, уже сейчас учится на ученого.
          Шашлык дождался умника у школьного забора. В руке того был изрядный кусок нежного и сладкого рулета. Беляш был схвачен крепкой Шашлыковой рукой.
          -Пусти! - забился он, как рыба, пойманная на крючок. - Пусти, чего ты!
          -Слушай сюда, - остановил трепыхание вчерашний враг, а ныне защитник телефонов. - Есть к тебе ученый вопрос.
          Никита притих и проверил, целы ли пуговицы на рубашке. После этого он поднял глаза на Шашлыка. Ничего хорошего в его лице он не увидел.
          -Какой вопрос?
          -Ты, говорят, на ученого учишься?
          -Я член детского научного общества, - неприязненно ответил Никита. - А на ученых учатся, как ты говоришь, в аспирантуре.
          -Ну все равно рубишь, - решил Шашлык. - У меня такое случилось, что хоть академиков зови.
          -Что же? - нисколечко не поверил в такое Никита. Он покрутил головой, а глаза его еще больше похолодели и сузились, как всегда, когда он разговаривал с дилетантом, а то, что Шашлык дилетант почти во всем, он не сомневался.
          -Пойдем в сторонку, покурим, я тебе всё расскажу.
          -Я не курю, - так же неприязненно ответил Никита.
          Они присели на каменное основание школьного забора, Шашлык закурил и, смущаясь и запинаясь, рассказал про свое первое знакомство с Белым, про тот престранный разговор с Сенчиком, когда в руке у него, Шашлыка, была телефонная трубка, а Сенчик шел с пустыми руками в аптеку. И еще рассказал про нынешний ночной эпизод: тот же чудной Белы оказался в нужное время в их доме. Что-то тут не то и не так, как должно быть...
          Он думал, что отличник его осмеет, - и было за что! - но Никита выслушал его невероятнй рассказ спокойно (несмотря на то, что внутри у него бушевало пламя, как в паровозной топке). Выслушал и сказал невозмутимо:
          -Интересно... Интересно... А больше ты ничего необычного не видел?
          Шашлык помотал головой. Никита потер переносицу и поднял на него ясные - уже без холода - глаза.
          -Ну и что ты сам обо всем этом думаешь? - Вопрос был задан на тот случай, не думает ли Шашлык так же, как они с Шахом.
          -Фокусы, - неуверенно ответил враг скамеек. - Или этот Белый - экстрасенс.
          -Вполне возможно, - быстро согласился Никита, думая о своем.- Хорошо, что ты рассказал нам об этом.
          -Кому это нам?
          Никита понял, что чуточку проговорился.
          -Я сказал "нам"? Ну, я имел в виду наше общество. Я ведь расскажу там об этом феномене.
          -О чем, о чем?
          -О том, что ты назвал фокусом экстрасенса. Так твой Белый часто бывает в лесопарке?
          -Бывает, - закивал Шашлык. - Ходит, смотрит...
          Никите не терпелось поделиться с Даней.
          -Ладно, Коля, - откуда-то он знал настоящее Шашлыково имя, - спасибо за информацию.
          -Пока, - Шашлык протянул Никите руку. - Если что еще узнаю, скажу.
          Никита понесся в школу, на бегу откусывая от куска рулета. Перемена давно закончилась, он влетел в класс запыхавшись.
          -В чем дело, Балашов? - спросила Раиса Ивановна. - Уже и ты начинаешь опаздывать?
          Беляш смахнул крошки рулета с губ.
          -Я домой бегал, - соврал он, разыскивая глазами Даню. - Бабушке надо было лекарство купить и отнести.
          Он сел на место и оглянулся. Как ему не хватало сейчас Шаховой телепатии! Он бы передал ему, что след пришельцев вновь отыскан!
         
          Голубь
         
          Это был один из тех моментов, когда не успеваешь даже крикнуть. На краю тротуара у продовольственного магазина стояла мама с малышом лет, наверно, трех. Она разговаривала с другой женщиной и держала сына за руку. А тому хотелось от материной руки освободиться. Он дергался, дергался и наконец мама, увлеченная разговором, отпустила его. Малыш огляделся, увидел что-то на другой стороне улицы и стремглав понесся туда. Он побежал неожиданно для мамы и неожиданно для машины, разогнавшейся по пустой мостовой. Несчастья было не миновать. Все, кто видел это, замерли, и даже крик ни у кого не успел вырваться.
          И тут случилось вот что. Навстречу малышу с ветки дерева у дороги пулей кинулся голубь. За один шаг, за долю секунды до столкновения с машиной, он налетел на мальчугана, ударил его собой в лицо - тот остановился, успев сбросить с себя голубя. Машина пронеслась в полуметре от малыша, сшибла птицу и отбросила ее, то ли оглушенную, то ли мертвую на асфальт.
          Крик матери раздался одновременно с визгом тормозов.
          К месту происшествия бежала вся улица. Мать схватила малыша на руки, унесла к магазину, где прижимала к груди, целовала, ругала, шлепала, обливала слезами, осыпала поцелуями и снова шлепала. Вокруг матери с чудом спасшимся сыном шумела толпа - радовалась, обменивалась впечатлениями, охала, ахала, грозила кулаками, сумками и палками шоферу, а тот, бледный, как мука, стоял возле машины и не был даже в состоянии найти трясущейся рукой карман в брюках, чтобы достать зажигалку и закурить.
          Голубь бился на тротуаре, вертясь на одном месте, и Кит с Шахом, видевшие всё с начала до конца, подошли к нему.
          При их приближении голубь поднялся на лапки, попятился, попытался взмахнуть крыльями, но только поднял пыль, а улететь не смог. Оглушенный или раненный ударом машины, он ходил по кругу - хромая и волоча одно крыло.
          И вдруг ребята услышали, что голубь говорит! Говорит на человеческом языке!
          -Мне кажется опасной точка зрения, - говорила раненая птица, не шевеля раскрытым клювом, - которая в последнее время активно внедряется в общественное сознание: новые чиновники ничуть не лучше старых, надежд не оправдывают, а потому - стереть их в порошок, в грязь втопать и призвать еще более новых, истинно честных и неподкупных...
          Дикция у голубя была прекрасная, каждое слово звучало отчетливо. Охотники остолбенели.
          -Нет таких, - вещал голубь, продолжая кружить на месте, - их просто не существует в природе...
          -Что-что? - Первым опомнился, конечно, будущий ученый.
          И сей же момент голубя встряхнуло, он подпрыгнул, насколько ему позволяла хромота, и чуть не оглушил мальчишек музыкой, которая грянула прямо из него.
          -Транзистор, - прошептал Жутик, - это транзистор, Шах!
          Даня ничего не ответил. Слово "транзистор" никак не связывалось у него с видом подбитой птицы, ходящей перед ними по кругу. Может, музыка исходит все-таки не из голубя? Он оглянулся. Толпа, теперь уже состоявшая почти целиком из женщин, всё еще окружала у магазина мамашу с малышом, чуть не попавшим под машину. И дом, где в окно могли выставить приемник, далеко. Он поднял голову - над ними была разноцветная крона осеннего клена, никто на нем не сидел, показывая им язык..
          -Шах, мы должны его поймать!
          Голубь шарахнулся от Никиты в сторону, но Даня оббежал его, растопырив руки, упал на колени и в ту же минуту раненая птица оказалась прижатой к его груди. Теперь сомнений не было: эстрадный концерт лился из нее, хотя голубь был как голубь, вернее, кольчатая горлица - черное полукольцо на шее, бежевый окрас, желтые лапки, оранжевые глаза.
          -Лечить будете? - спросил проходивший мимо мужчина.
          -Лечить, - отетил Кит, - не суп же из него варить.
          -Вы ему попить сразу дайте, - посоветовал мужчина. Хорошо, что он не разобрался, откуда музыка.
          Голубя решили отнести к Никите, у которого дома была полуглухая бабушка, не носившая слухового аппарата оттого, что не считала себя до такой степени старой.
          Легкая музыка по дороге кончилась, ребята выслушали почти весь информационный выпуск, чем, кстати, заслужили одобрительные взгляды прохожих: вот, мол, школьники, а уже приобщаются к заботам взрослых. Слушают новости, а не этот распроклятый рэп... Охотники выпуск выслушали и убедились, что голубь в самом деле еще и радиопримник. Кит поискал, где у него регулятор громкости, но не нашел, а голубь клюнул его в руку.
          Дома птицу отнесли на балкон, где у Кита пустовала клетка от издохшего волнистого попугайчика, которого он хотел научить говорить. Оказавшись в клетке, голубь объяснил, что теперь он приглашает всех, кто хочет побольше узнать об обычаях народов Дагестана, и начал, по-профессорски кивая и всё еще кружа, излагать материал.
          Кит и Шах у клетки прямо-таки застыли, словно птица рассказывала им, где спрятан бесценный клад или предсказывала будущее.
          -А знаешь, Шах, - зашептал вдруг Жутик, - знаешь, что это такое на самом деле?
          Даня, не отрывая глаз от горлицы, мотнул головой. Он всё еще примерял слово "транзистор" к этой удивительной птице.
          -Это... - Жутик развернул Шаха и подтолкнул его к выходу с балкона. - Это... - продолжил он в комнате всё еще шепотом, - это - РОБОТ!
          -Робот? - переспросил Даня. - Голубь - робот?
          -Да и еще двадцать пять раз да! Теперь я знаю всё! Помнишь кота, который превратился в тигра? Помнишь собаку в лесопарке, у которой полшкуры волочилось по асфальту?
          -Помню...
          Охотники пересекли всю квартиру и оказались в кухне, у окна, где продолжили разговор уже обычными голосами:
          -Это тоже роботы! - уверял Беляш. - И голубь! Ты думаешь, роботы это металлические дуроломы? Дудки! Если пришельцы не очень-то хотят показываться людям, на их роботов тоже никто не должен обращать внимание. Вот они и сделали их в виде наших уличных животных - кота, собаки, голубя. Это скорее всего их разведчики - понял?
          -Понял, - сказал Шах. То, что сообщил Жутик, в голову пока что не проникало, а билось в ушах. - Ты говоришь, разведчики?
          -Тысячу раз да! Миллион раз! Их, наверно, посылают на места происшествий, откуда они передают людские разговоры, мнения... Думаешь, для чего та собака летала с детсадиком? Это разведчики-трансляторы...
          -А голубь? Он же бросился...
          -Объясняю. Видимо, в роботов вложен еще и "инстинкт защиты" человека в случае опасности. Вот он и остановил того карапуза, а сам чуть не погиб. Собственное существование для него в этом случае имело второстепенное значение...
          Жутик случайно глянул в окно.
          -Шах, смотри! - он показывал пальцем на кого-то на улице.
          Даня глянул. Внизу, по тротуару под окном третьего этажа, важно шестововал, поглядывая сквозь темные очки по сторонам, высокий среброголовый мужчина в белом костюме.
          -Ну и что? - спросил он.
          -Потом объясню. Вот кто мне нужен!
          Жутик даже не оглянулся на Даню, и понесся из кухни. Хлопнула дверь на балкон, он показался с голубем в одной руке и хозяйственной сумкой в другой.
          Четыре каблука дробно простучали по лестнице. Больше всего Кит боялся, что Белый исчезнет.
          -Скорей, скорей! - торопил он
          Но мужчина в белом костюме ушел не далеко.
          -Извините, пожалуйста... - Беляш тронул сзали рукав незнакомца.
          -Да, мальчик? - Мужчина мачтовой своей прямизной напомнил капитана океанского лайнера в кино. Или богатого его пассажира.
          -У нас голубь, - показал Жутик на сумку, в которую упрятал птицу, - он сломался...
          -Голубь? Сломался? - удивился незнакомец.
          Удивился нелепому слову "сломался" и Даня.
          Из сумки раздавались приглушенные звуки гитары.
          -Ну да, его машина сбила. Нам кажется, что вы можете его починить. - Второе нелепое слово. Жутик не сводил глаз с "капитана".
          -Починить? - недоумевал Белый. - Разве голубей чинят?
          -Некоторых да. - Кит вытащил птицу из сумки (гитара зазвучала на полную громкость) и протянул Белому.
          Тот взял горлицу и, только на нее глянув, перевел глаза на Никиту.
          -Почему ты думаешь, что эту птицу нужно показывать именно мне?
          Отличник на это ничего не ответил. Он просто продолжал смотреть на незнакомца.
          -Ага, - сказал Белый, словно услышал какой-то ответ. - Ну что ж... Может быть, я смогу помочь этой... - он сделал паузу, - этой птице.
          Сунул руку в карман, пальцы там шевельнулись, и гатара смолкла. Он взял у Никиты голубя и сделал уже движение, чтобы уйти, но мальчик остановил его, тронув за рукав:
          -А можно мы вас проводим? - И объяснил просьбу: - Нам голубя так жалко! Он знаете, что сделал?
          Ну и хитрюга этот Кит! - подумал Шахов
          Белый чуть наклонил голову давая согласие, все трое пошли рядом. Жутик рассказал про случай на мостовой.
          -Очень хорошо, - одобрил незнакомец поведение горлицы, - очень хорошо! Такую птицу, безусловно, стоит полечить.
          Они завернули за угол гастронома и оказались под высокими тополями с темными пятнами галочьих гнезд.
          -Вы хотите, как я вижу, идти со мной и дальше? - спросил Белый, остановившись.
          -Да, - твердо сказал Кит и добавил: - Если можно.
          Даня понял, что наступила, кажется, самая ответственная минута за всю их охоту. Если Белый согласится... Он впился глазами в его смуглое лицо.
          На них обращали внимание: белоснежный джентльмен с голубем в руке и двое мальчишек, поднявших к нему головы. Что их связывает? Джентльмен - явно иностранец, а мальчишки что-то у него клянчат? И что за голубь? Кто-то уже останавливался, чтобы вмешаться, как незнакомец снова произнес приятные для слуха слова:
          -Ну что ж... тогда идемте.
         
          Охота. Глаза в глаза.
         
          Дальнейшие пять-шесть минут все шли молча: незнакомец впереди, "охотники" сзади. Дорога вела к лесопарку. Вот показались два рыжеющих каштана над началом асфальтовой дорожки, что вела к озеру, блеснуло его зеркало, послышался шум водосброса.
          Миновали водосброс, приблизились к стене деревьев, стали подниматься по лестнице, идущей до самого верха лесопарка. Белый шел по-прежнему впереди и такой прямой, что казалось, будто король восходил к своему трону.
          Шах тронул друга за плечо, прошептал:
          -Кит, я боюсь.
          -А я, думаешь, не боюсь? - тоже шепотом ответил Жутик. - Но ведь иду же.
          Их провожатый за всю дорогу ни разу не обернулся. Если бы они вдруг притормозили, передумав, он бы, наверно, и не заметил этого. Весь его вид говорил: хотите - идите, не хотите - ваше дело.
          Шах с трудом заставлял себя поднимать ноги на ступени, но всё же поднимал - оставить Жутика, идущего на ступеньку впереди, одного он не мог.
          Белый остановился. Подождал, пока ребята поднимутся к нему, и сказал, глядя на мальчишек сверху:
          -Сейчас пойдем по лесу - так будет короче. - Хотел, кажется, о чем-то спросить, но передумал.
          Свернули с лестницы, оказались среди деревьев. Здесь под ногами затрещали сухие сучья, зашелестела успевшая опасть листва.
          Сквозь деревья засветилась под солнцем поляна. Провожатый вышел на ее край и оглянулся на спутников. Они подошли... Трава на поляне была желтая, колючая. Из-под ног сделавшего еще один шаг Дани запоздало выпрыгнул кузнечик, он ступил было за ним, но Белый его остановил:
          -Дальше не надо. - И направил взгляд темных очков на Никиту. - Я знаю, что вам известно, кто мы такие.
          От этих слов, хоть и ожидаемых, обоих охотников сковал мороз ужаса. Теперь спасительных сомнений нет - перед ними пришелец!
          Перед ними пришелец!!!
          -Никита (Белый знал его имя!) был прав, заподозрив наше присутствие. Да, мы с некоторых пор живем среди вас...
          Жутик что-то порывался сказать, но не мог, только губы шевелились.
          -Сейчас я отвечу тебе, - понял и без слов Белый. - Мы прилетели из созвездия Кассиопеи - так оно называется у вас.
          -Я знаю, где оно, - прорвало вдруг Жутика, и он заговорил, не останавливаясь: - Я быстро нахожу на ночном небе Кассиопею, Ковш, Стрельца... Ой, извините! У меня к вам столько вопросов!
          -Ну, спрашивай. - согласился пришелец. - Может быть, мы сядем?
          -А-а... на что? - спросил Кит, думая, как инопланетянин сядет на пыльную траву в своем белейшем костюме.
          Тот протянул руку за спину и в ней оказалась трехногая белая и легкая табуретка. Одна, другая, третья... Он доставал их словно из-за невидимой стены. Мальчишки с опаской сели на табуретки, сел и Белый. Голубя он сунул за "стену" и тот пропал.
          -Ну, спрашивай, - повторил "капитан".
          -Как вас зовут? - был первый вопрос Кита.
          -Мне больше подойдет ваше имя - Сергей Владимирович, хотя, как вы понимаете, меня зовут иначе. Итак, Сергей Владимирович.
          Даня помалкивал. Он не считал себя подготовленным к разговору с инопланетянином, несмотря на то, что сидел напротив него. Зато Кит (Кит - он кит и есть!) уже освоился с обстановкой.
          -Сергей Владимирович, в нашем районе творилось такое! Это всё ваших рук дело?
          -Мы старались избегать, по возможности, сильных... эффектов. - Чувствовалось, что пришельцу приходится подбирать слова. - Только чуть-чуть помогали людям осуществлять свои э-э... желания.
          Жутик проглатывал эту бесценную информацию, как лакомые кусочки - не жуя.
          -Мы знаем про все ваши чудеса? - перебил его Жутик.
          -Я бы не стал называть эти небольшие умения чудесами. Они доступны многим мыслящим существам Вселенной. Простой полет, умение переговариваться на расстоянии без помощи техники, нуль-перелет, то есть мгновенное перемещение с места на место и на любые расстояния...
          Руки Жутика, заметил Шах, схватились друг за дружку так, что побелели пальцы.
          -Мы знаем обо всем, что произошло в нашем городе?
          -Нет, конечно. Вам известна лишь малая их часть. Другая часть э-э... наблюдалась другими людьми вашего города. - Тут Белый прокашлялся. - Не все, однако, отнесли необычное на наш счет, как вы. Здесь мы столкнулись с тем, что некоторые наши, скажем, новшества приписываются несуществующим силам...
          -Я знаю, о чем вы говорите.
          Шах не знал.
          -А ведь через время осуществится еще кое-что...
          -Нас ждет что-то экстра..? - встрепенулся Кит.
          -Нет, на это мы бы не пошли. Я уже сказал: мы помогаем вам чуть-чуть - может быть, на уровне ваших сказок, где закодированы мечты человека Земли. Или вашей фатастики, которая уже делает первые наброски будущей реальности и даже подсказывает методы...
          -Ваша цивилизация...
          -Да, она намного... - тут снова была пауза, словно Белый подбирал слово, - старше, - нашел он это слово, - земной.
          -Вы похожи на нас? - Этот же вопрос вертелся на языке Дани.
          Белый опять чуть помедлил с ответом.
          -Не совсем, - подобрал он наконец нужное выражение.
          -Значит, всё это... - Жутик показал глазами на темные очки, белый костюм, вообще на собеседника, - всё это...
          -... маскарад, - кивнул пришелец.
          -А летающая собака, рыжий кот и этот голубь?
          -Ты был прав: это наши... как вы говорите, роботы.
          -А рыба? А те диковинные фрукты - это ваша пища?
          -Да.
          -А... - Жутик, чувствовал Шах, все время хочет задать какой-то острый вопрос, но, видимо, не решается или не может сформулировать. - Так хочется узнать о вас побольше! - вместо вопроса воскликнул он.
          -Я повторю, - сказал Белый, наверняка читая мысли Жутика, - цель нашего визита на Землю - знакомство... нет, ознакомление с вами. Небольшие эксперименты... Каждый член группы занят своим исследованием. Знакомство же будет впереди и оно... да, оно ничем вам не грозит - тебя ведь беспокоит именно эта мысль?
          -Вы знаете всё, о чем я думаю?
          Белый чуть помолчал.
          -С некоторого времени мы "подключились" к твоему другу.
          -Почему вы меня не наделили телепатией?
          -Ты к ней меньше расположен.
          -А-а... значит...
          -Да, у Дани другие способности. В частности, к телепатии.
          -Вы долго здесь пробудете?
          Теперь разговаривали, похоже, два автомата: сразу за вопросом следовал ответ.
          -Мы улетаем сегодня.
          -Что?! - Жутик не сдержал выкрика.
          -Сегодня, - подтвердил Белый.
          -А где ваш корабль?
          -Здесь.
          -Где? - Кит привстал и стал оглядывать деревья за поляной.
          -Он за моей спиной.
          -Понятно, - сказал Жутик. - Он невидимый?
          -Нет... Это неточно сказано.
          -Как же поточнее?
          -Ты должен был слыхать о других измерениях.
          -Конечно, - уверенно подтвердил Кит.
          -Итак, другое измерение.
          -Вы нам покажетесь?
          -Нет, это лишнее.
          -Значит... - голос Жутика дрогнул (один из автоматов дал сбой), - значит... мы прощаемся?
          -Да.
          -Что вы скажете на прощание? Или, может, сотрете в нашей памяти и эту встречу?
          -Нет, стирать не будем. Я говорил, что вам в скором времени предстоит увидеть кое-что необычное или экстра, как ты говоришь, - наш визит будет ему объяснением.
          -Объяснением только для меня и моего друга?
          -Нет, вы можете рассказать о нашей сегодняшней встрече и этом разговоре.
          -А доказательства? Нам не поверят.
          -Мы пролетим над городом так, чтобы нас видели все.
          Жутик помолчал.
          -Сергей Владимирович, мне всё время кажется, что я вас где-то уже видел. При каких-то странных обстоятельствах.
          -Да, мы встречались.
          -Где?! - снова выкрикнул Жутик.
          -У пещеры. Там, где наша... оранжерея. Маленькие деревца, желтые плоды.
          -А-а, так вот что вы стерли! И все-таки я кое-что вижу, но так смутно...
          -А сейчас? - спросил Белый. Он внимательно смотрел на Никиту.
          -Сейчас яснее. Какая-то пещера... Дядя Леша... Данька... Да, точно - маленькие деревца! И желтые плоды на них. А потом вы, наверху!.. Так вот что было в то утро! А где находится эта пещера?
          -Вы ее после найдете. Мы оставляем деревца вам. Наши фрукты уже начали распространяться по городу - кое-кто наблюдал, как быстро прорастают их семена. Деревца будут еще одним доказательством нашего визита.
          -Спасибо, - поблагодарил Кит. - А скажите, - его вопросам, казалось, не будет конца, - был у вас разговор с кем-то из наших взрослых?
          -Разумеется. Мы узнали то, что нам было нужно.
          -А они об этом знали? О контакте?
          Белый улыбнулся, таким образом оценив Жутиков вопрос. Ответил уклончиво:
          -Не всегда.
          -Вам, конечно, известно, чего нам хочется?
          -Да.
          -Хоть одним глазком! - взмолился Кит.
          Шах снова не знал, о чем говорят Кит и пришелец.
          -Это осуществимо, - сказал Белый, - осуществимо и предусмотрено нами. Вы сможете смотреть даже двумя глазами. Пусть это будет еще одной памятью о нашей с вами встрече.
          Пришелец сунул руку в верхний карман пиджака и, вынув оттуда две металлические, судя по блеску, горошины, протянул их Никите.
          -Что с ними делать? - спросил тот, получив в ладонь тяжелые шарики.
          -Сунуть в ухо.
          -И всё?
          -И всё.
          -Можно сейчас?
          -Нет. Сейчас вам нужно уйти отсюда. Мы улетаем. Вам здесь оставаться опасно. Наш старт через час.
          Жутик вынул носовой платок, тщательно завернул в него шарики, сунул платок в карман брюк.
          -Мы за вами столько охотились... - с сожалением сказал он.
          Белый улыбнулся слову "охотились".
          -Ой! - вскрикнул вдруг Кит. - У меня же еще один вопрос! Как же чуть о нем не забыл! Вот, - торопился он, - вот какой вопрос. А вы... извините, пожалуйста... я не хочу вас обидеть, но...
          Белый смотрел на Кита с улыбкой.
          -Я понял, о чем ты хотел спросить, - сказал он. - Думаю, что мой ответ попадет на подготовленную почву. И да, и нет. И нет, и да.
          -Я тоже понял, - кивнул Кит. - Мысли землян затрагивали эту тему.
          Шах в этом кусочке разговора ничего не понял.
          -А теперь - прощайте, - сказал Белый. - Мы, наверно, больше не увидимся. Но я расскажу о вас своим детям. И когда они прилетят сюда, то найдут вас, Никита и Даниил. Найдут, даже если вы к этому времени станете взрослыми.
          -Так долго ждать! - вырвалось у Жутика.
          Пришелец на это ничего не ответил. Отступил, наклонился - мачта сломалась посередине - сунул одну за другой табуретки за "стену", они как бы растворились.
          В происходящее не верилось. Это был цирк, фокусы, волшебство, тем более, что и сам Белый походил на фокусника..
          Вот он выпрямился - седые, акукуратно подстриженные усы, серебряная шевелюра, темные очки, смуглое лицо, - улыбнулся... Шагнул, всё еще улыбаясь, назад, еще раз, поднял в приветствии - чисто земной жест! - правую руку и... начал растворяться. Сначала по краям, но вот сквозь белый костюм стала проступать желтая и багряная листва, словно пришелец, как всё здесь, переживал осеннюю пору, превращаясь в набор разноцветных листьев.... Вот истаяли седые усы, серебро волос... Теперь на фоне осеннего леса чернеют только два пятнышка очков... Но и они через полминуты потерялись, не найти.
          Перед нашими охотниками была поляна с желтеющей травой, а за ней - стена невысоких деревьев, время от времени теряющих один за другим ярко-желтые листья - те, кувыркаясь, падали наземь.
          Ребята переглянулись. На лицах отличника и будущего ученого Балашова и троечника Шахова было одинаковое выражение - растерянности. Поверить в то, что только что произошло на их глазах, было трудно.
          Они стояли на поляне, не в силах прийти в себя, минут пять, может быть надеясь, что Белый снова появится хоть на мгновение. Но вот Кит шевельнулся.
          -Надо уходить. Он сказал, что старт опасен для нас.
          Мальчишки стали спускаться по склону, оглядываясь на поляну, но там больше ничего не происходило.
          На всякий случай они обошли озеро и сели на скамейку лицом к месту предполагаемого старта. Лесистый склон был виден до самого верха. Поляна была скрыта деревьями. Никита посмотрел на часы.
          -Еще семнадцать минут... Шах, неужели мы разговаривали с пришельцем? Я верю и не верю. Может, это было какое-то наваждение? - Вдруг он хлопнул себя по коленям. - Балда я! Стольких вопросов ему не задал!
          -Я вообще молчал всё время, - высказался Шах. - Я тоже не верю, что видел пришельца. Но он у меня так и стоит перед глазами. Не кино же мы смотрели, а Кит?
          -И его вижу...
          -Слышь, Кит, - вспомнил вдруг Шах. - А о чем ты его спрашивал?
          -Когда? - Жутик смотрел на часы.
          -Ну, когда он сам догадался, о чем.
          -А-а. Я спросил, не робот ли он сам?
          -И что он ответил?
          -Ты же слышал. "И да, и нет. И нет, и да".
          -И что это означает?
          -Что все они, наверно, в какой-то степени роботы. В смысле, с взаимозаменяемыми органами: сердце, почки, всякие имплантации. Я не знаю.
          -А-а, - сказал Шах.
          Большая стрелка на часах подходила к десяти, одиннадцати...
          -Двадцать семь... двадцать шесть...двадцать пять... - начал считать Жутик. - Пять... четыре... три... два...
          Вдруг заломило в ушах - ребята вскочили. Они услышали далекое негромкое гудение, которое утончалось, утончалось, пока не превратилось в свист. Свист неожиданно оборвался и наступила тишина.
          -Кит, смотри! - крикнул Даня.
          В небе над ними и над озером плыл в сторону центра города зеленый, кажущийся полупрозрачным шар. Его увидели, вслед за ними и другие. Возле них остановилась, задрав головы, пожилая пара. Глядя на пожилых, притормозила свою коляску молодая мама. Ее младенец, чем-то неожиданно разбуженный, плакал взахлеб.
          -Что это такое? - спросила мама у пожилых, изо всех сил качая коляску.
          -Странный какой-то шар, - ответил мужчина в мятом белом картузе и джинсовой куртке, широкой на него. - Впрочем, чего только не увидишь в наше время! И НЛО впосле возможен.
          -Очень уж необычный этот шар... - сказала женщина, задрав к небу голову и не переставая качать коляску. - Я таких еще не видела.
          Шар плыл медленно, наверное, его сейчас наблюдал весь город, глазел, показывал пальцем и гадал, что это такое.
          -Кит, а они нас видят? - спросил Шахов
          -Слишком высоко, - ответил Жутик. - Только если смотрят в какой-то свой прибор. Но что мы с тобой теперь для них...
          Шар уменьшился в размере, еще немного помаячил над городом и вдруг в одно мгновение исчез.
          -Ну вот, - сказал, вздохнув, Никита, - памятный визит инопланетян на Землю состоялся. Наверняка не первый. И мы с тобой видели одного из пришельцев... И даже разговаривали с ним... И кое-что узнали... И кое-чему были свидетелями... Интересно - будет у этой истории продолжение?
          -Кит, - ответил на это Даня. - ШАРИКИ!
          -Ох!!! Чуть не забыл!
          Жутик поспешно сунул руку в карман. Достал платок и с величайшей осторожностью развернул его. На материи лежали два блестящих, как ртуть, шарика.
          Кит, не притрагиваясь, смотрел на них.
          -В них, по идее, вложена информация о планете пришельцев, - говорил он. - Этим шарикам нет цены... - Он все так же осторожно покатывал шарики на носовом платке. - А что за информация? Карта звездного неба? Формулы? Иероглифы? Физика? Математика? Или еще какая-нибудь наука, которая нам еще не известна? - Шарики покатывались на носовом платке.
          -Что ты гадаешь, Кит? - не вытерпел Даня. - Давай проверим.
          -Боюсь, - признался Жутик, - знаешь, чего боюсь? Не знаешь? А я уже предполагаю, что это просто-напросто пустышки...
          -Дай мне один, я проверю.
          -По праву старшего исследователя, - остановил его Кит, - испытывать и рисковать должен первым я.
          -Какой там риск!
          -Даже риск остаться в дураках, - веско ответил Жутик. Он взял один из шариков и сунул в правое ухо.
          Замолчал, стал неподвижен, взгляд обратился в себя - Кит словно прислушивался к чуть слышным звукам, которые начал издавать шарик, или к каким-то новым для себя ощущеииям.
          Вдруг поднял глаза на исследователя 2.
          -Шах, - прошептал он, - кажется, я ТАМ!
          -Где?
          -Возьми второй шарик.
          Даня, боясь больше всего выронить драгоценность, вложил холодный и тяжелый шарик в правое ухо. Подтолкнул его пальцем...
          Сначала не было никаких перемен, кроме того, что в ухе появился посторонний предмет. Потом - он не сводил глаз с Никиты - потом вместо него, вместо скамейки и деревьев над ними, Даня увидел красную пустыню и низкое багровое солнце над горизонтом. Он огляделся - пустыня разворачивалась и вокруг него: пески красного цвета, барханы, мелкие камни тут и там. И под ногами лежал небольшой, ноздреватый, тоже красный камень.
          -Кит, - тоже прошептал Даня, - и я ТАМ!
          Еще секунда - и он увидел Никиту, который стоял перед ним, утопая ногами в красном песке, освещаемый багровым солнцем.
          -Не пойму, - зашевелил губами Кит, и Даня услышал чуть погодя его голос: - не пойму - сейчас закат или восход?
          Шах посмотрел на солнце.
          -Восход. Солнце поднимается.
          -Пошли? - предложил Никита.
          -Куда?
          -Вон туда, - Кит показал рукой. - Там, кажется, город.
          Над красными песками, тоже красные, но темнее, далеко-далеко виднелись очертания, знакомые по Земле, - низкие прямоугольники скорее всего зданий, конуса, купола, шпили...
          -Пошли. - Даня сделал шаг, и нога его погрузилась в песок.
          Шагнул, для пробы, и Жутик - его кроссовка тоже утонула.
          -Шах, - обернулся он к приятелю, - а, Шах!
          -Что? - ответил тот, глядя то на далеко лежащий город, то на барханы, что пролегли между ним и ими.
          -Давай полетим!
          -А? - не понял Даня.
          Жутик согнул ноги, подпрыгнул - и завис в воздухе.
          -За мной! - крикнул он и в то же мгновение оказался в десяти метрах от Дани и в пяти от красного песка в позе пловца, плывущего брассом.
          Через секунду и Даня Шахов разгребал руками воздух чужой планеты.
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
          ЧЕГО УЖЕ НЕ БУДЕТ
         
          Рассказы
         
          В нашем дворе три высоких дома буквой "П" и один напротив, поодаль.
          В центре стоит трансформаторная будка, а недалеко от нее - доминошный самодельный стол. По другую сторону еще один. Детский "городок". Много раскидистых тополей, от пуха которых весной чихают и сморкаются почти все жители двора и грозят рукой пушистым кронам.
          Под тополями стоят скамейки. На одной из них, с высокой фанерной, выкрашенной зеленой краской спинкой в любое время года сидит Кузьмич, ветеран. На Кузьмиче твердый полувоенный картуз, толстое коричневое пальто, он с палкой, на которой держит грузные руки.
          На скамейку Кузьмича время от времени кто-нибудь подсаживается и перебрасывается со стариком парой-другой слов. Старик оживает, ему бы сейчас поговорить, но тот, кто подсел к нему, опоминается и, даже не извинившись, убегает.
          Перед глазами старика проходит вся жизнь нашего двора. Люди ведь не только проходят по двору, они останавливаются, разговаривают - до него доносятся те или иные слова, - порой ругаются, разбегаются, иногда дерутся (мальчишки), окликают друг друга, кричат что-то из окон... короче, старик знает всё обо всем, но что толку от этого знания, которое копится и копится, а перелиться ему некуда!
         
          Однажды кто-то написал мелом на двери среднего в среднем доме подъезда:
          Жильцы дома  22:
          Игорь - кв. 17.
          Петя - кв. 25.
          Витюня - кв. 19.
          Павлик - кв. 23.
          Никита - кв. 18.
          И т.д.
          Это и есть настоящие жильцы дома  22. Остальные - взрослые. Взрослые целый день на работе, вечерами тоже заняты. А в выходные - одни по полдня лежат под машинами, словно изнутри исходит какое-то целебное излучение, другие возятся в своих квартирах: убирают, стирают, готовят обед, натирают полы, белят, красят, ремонтируют...
          А некоторые целый выходной день стучат в домино. Одни стучат, другие ждут очереди. Доминошники все как один одеваются в спортивные костюмы.
          Парни тоже ребятам не интересны. У них мотоциклы, гитары, плееры, мобилы, таинственные разговоры, к которым мальчишку не подпустят. Брысь, скажут, малявка! Кто ж тогда настоящие жильцы дома  22 и других домов в этом дворе?
          В нашем дворе шесть собак. Черная и ласковая Цыганка, которая юлой кружит возле твоих ног. Лохматая дворняжка, которую зовут странным именем "Вполет!". У этого имени целая история. Когда-то, давным-давно жил в картонной коробке возле трансформаторной будки приблудный кобелек без имени. Его звали кто - Цуцик, кто Шарик. Он отзывался на любой оклик, потому что мог за это получить кусочек колбасы из бутерброда или конфету. Но как раз тогда наши запустили первый в мире спутник с собакой Белкой. И вот кто-то из ребят догадался назвать кобелька "Вполет!". "Вполет!" так "Вполет!". Лишь бы, как говорится, не капало. Кобелек летел на новое имя, будто и в самом деле готов был тут же залезть в капсулу и сделать круг-другой вокруг Земли. С тех пор каждую приблудную собаку стали называть этим именем, не помня уже о его славном происхождении. Есть еще толстый и ко всем одинаково добрый Жмурик (от слова "жмуриться", а не от другого), кудлатая Шавка, и худой и трусливый Кощей, который всю зиму спит на теплом люке центрального отопления.
          Погулять же выводят молодого серого дога с удивительно глупой тяжелой мордой и двух пучеглазых, вечно дрожащих собачонок, которые, когда бегут, кажутся многоногими, как инфузории. Шкура молодому догу пока велика, - она болтается на нем и собирается складками.
          Что еще есть в нашем дворе? Ну, ясно, кошки - но их никто не считал. Асфальтовая площадка, которую зимой заливают водой и играют на ней в хоккей. Три гаража с расписанными граффити стенами и дверью.
          Школа через дорогу, магазины чуть выйдешь из-под арки, что в среднем доме..
          Через день после того, как я стал жильцом дома  22, я вынес во двор ручную пилу, молоток, плоскогубцы, гвозди, кусок фанеры и планки - решил сколотить кормушку для птиц.
          Разложил все это добро на пустой скамейке, разметил на фанере квадрат и стал пилить.
          Через несколько минут возле меня стоял мальчишка. Терпел он недолго.
          -Дядя, это вы что пилите?
          -Фанеру.
          -А зачем?
          -Выпиливаю квадрат.
          -А квадрат зачем?
          -Много будешь знать, скоро состаришься.
          -Не состарюсь, - обещает мальчишка. - Скажите - зачем?
          -Чтобы ты спросил.
          Мальчишка некоторое время молчит.
          -Не, - говорит он, - это вы шутите.
          -Я серьезно. Дай, думаю, стану выпиливать квадрат - может, кто подойдет, спросит, что я делаю. Я отвечу. Так и познакомимся.
          -Это вы шутите, - определяет мальчишка. - А планки зачем?
          Тут подошли и второй мальчишка, и третий. Все они внимательно смотрели, как я пилю фанеру, как отмеряю следующую фигуру, брали в руки то молоток, то плоскогубцы и вслух гадали - что я такое мастерю.
          Понемногу завязывался разговор.
          Если вы делаете скворешню, можно услышать множество историй про птиц. А когда истории про птиц кончатся, начнутся рассказы про тех, кто птиц любит, кто держит, кто ловит, кто убивает.
          А если вы ремонтируете кошкин домик, ясно, вы услышите все про кошек.
          И нет ничего легче, чем разговориться о собаках.
          Если вы расскажете что-то сами, в ответ услышите сто историй. Первая будет очень похожа на вашу, вторая - поменьше, третья - еще меньше, а потом пойдут истории самые разные.
          Я в тот раз рассказал... уж не помню, о чем, - и мне стали рассказывать в ответ.
          Пока мы разговаривали, к нам подходили и другие мальчишки. Одни, послушав, оставались, другие, постояв и как-то по-своему оценив обстановку, уходили.
          Так у меня во дворе появилось много знакомых.
          Где уж теперь мне было вставить свою историю, когда начиналась беседа!
          Я слушал. И, конечно, каждый второй рассказ был о собаках и о том, как их, собак, обижают. А ведь иные собаки спасают человека от смерти.
          -Вот я читал, - начинал кто-то, но я тут же просил рассказывать не книжное, а свое или то, что слышал от кого-то собственными ушами.
          В "своих" историях собаки никого еще от смерти спасти не успели - просто не было случая, - и тогда шли рассказы про все что угодно.
          Иной рассказ был такой маленький, что его можно было поместить в спичечный коробок, как кузнечика. У другого не было конца. А тот обрывался на самом итересном месте, и продолжение только следовало... И никто не знал, каким оно будет, никто - потому что автором был весь наш двор и многое, многое другое, чего не перечислишь, а главное, не предусмотришь, как не предусмотришь соринки, которая попадет в глаз, победы на хоккейной площадке или настроения, с каким придут родители с работы.
          И эти рассказы - тоже нельзя считать законченными: ведь никто не знает, что еще может приключиться завтра и послезавтра с Витюней, Петей, Никитой.
         
          ПРИЗНАНИЕ ТАЛАНТА
         
          Не день, не неделя, не месяц, а почти полгода были испорчены одной этой минутой.
          Вот как было дело.
          Играли в хоккей. Асфальтовую площадку, как и в прошлом году, залили водой из шланга с первого этажа. Мороз был хорош, и через час можно было идти играть.
          Против Владьки (он в седьмом классе) выставили двоих - Костика и Саню, четвероклашек. Против Сёмы играл Витюня (они оба в пятом).
          Вратарем у Владьки был Жора, а у Витюни - Синьор Помидор, сосед Витюни, Пашка У него щеки всегда красные.
          Во втором периоде счет стал 6:5 в пользу Витюниной команды. Шестую шайбу Витюня забил после длинного паса от своих ворот. Владька играл за троих и не успел, и Витюня всадил шайбу в ворота, как пулю в мишень. Жора не успел даже пошевельнуться, когда шайба грохнула за его спиной в дверь железного гаража.
          У Витюни как раз начал получаться крутой вираж влево и бросок с виража. Сема круто заворачивать еще не мог, он прямиком вылетал за лед и на асфальте падал, а Витюня заколачивал шайбу.
          Владька после шестой шайбы наорал на своих, а сам выехал в центр с таким лицом, что Костик и Саня сдвинулись поближе друг к дружке и стали проверять клюшки. Витюня договорился насчет длинного паса с Помидором и поехал на правый край, где тут же оказался Сема. Клюшки застучали, минуты три шайбу гоняли по кругу от ворот до ворот, потом Витюня получил наконец длинный пас... Он подхватил шайбу, пошел по правому краю, начал вираж... И тут чей-то ботинок буквально слизнул шайбу из-под его клюшки. Ботинок откинул шайбу Владьке, а Владька, правильно сбив маленького Костика, оказался один на один с вратарем. Бац! - и, конечно, гол. Помидор и глазом не моргнул. 6:6...
          Только теперь Витюня разогнулся. Шайбу у него перехватил Аркан, зритель.
          Дальше всё было обыкновенно, как и бывает во всех таких случаях.
          -Ты чего? - закричал разгоряченный игрой Витюня. - Ты чего шайбу забрал?
          -Ух ты! - удивился Аркан. - Какие мы грозные! Захотел - и забрал. Может, скажешь, не имею права?
          -Скажу! Попробуй еще раз... Аркебуза!
          -Опять?! - тут Аркан быстро и больно схватил Витюню за нос. - Да я вас всех поубиваю за это!
          А Витюня, ошалев от боли и ослепнв от слез, вмиг заливших глаза, звезданул что было силы клюшкой по Аркану - и сразу освободился.
          Он отскочил, мазнул рукой по глазам и увидел, что Аркан лежит на льду и, схватившись за щиколотку, вопит что есть мочи.
          Витюня попятился и вдруг припустил с площадки к своему подъезду, - вслед за ним побежали Костик и Саня.
          Возле Аркана суетились Владька и Жора, подходил Помидор. Наверно, у Аркана сломана нога. Витюня ее сломал.
          Витюня захлопнул за собой дверь квартиры и, стуча коньками, подошел к окну. Чуть-чуть отодвинул занавеску. Аркан, поддерживаемый Владькой и Жорой, скакал на одной ноге к скамейке. Вот он повернулся в сторону Витюниного окна. Лучше бы Витюне не видеть его! Лицо в темноте белело пятном, но сколько боли и ненависти виделось Витюне в этом пятне! Не выпрямляясь, Витюня добрался до дивана. В комнате было темно. Темно и беспросветно было теперь и в Витюниной жизни.
          Что толку искать оправдание удару клюшкой! Что толку доказывать вину Аркана! Все равно он его убьет - Аркан.
          Зазвонил телефон. Витюня вздрогнул. Пропустил четыре звонка, потом снял трубку.
          -Слышь, Витюня, это ты? - раздался торопливый голос Помидора. - Он сказал, что убьет, понял?
          -Ну и пусть убивает, - ответил Витюня. - Просить не буду. Он сам виноват.
          -Он сказал, что только увидит где, тут и убьет. Всю жизнь, говорит, помнить буду, понял?
          -А нога что... сломана?
          -Еще неизвестно, - ответил Помидор, - его в поликлинику повели. Наверно, сломана - ступать не может. А я на минуту отошел, я из автомата...
          Поликлиника была в двух кварталах.
          -Что теперь делать будешь? - допытывался Помидор. - А, Вить? Слышь, Вить?
          Помидорово любопытство хотело знать, как поведет себя человек, только что приговоренный к смерти.
          -А, Вить?
          -Пускай убивает, - сказал Витюня. - Плакать не стану. - И положил трубку.
          В комнате потемнело еще больше, но света Витюня зажигать не стал.
          Аркан.
          Аркана ребята не любили, боялись и в отместку за пинки и щелчки издали кричали:
          -Аркан-Аркебуза-толстое пузо!
          Аркан был тощий, будто проволочный. На месте пуза у него была выемка, под которой висела бляха с двумя перекрещенными ковбойскими пистолетами, и "толстое пузо" бесило его. А особенно злило то необъяснимое упрямство, с каким малышня, невзирая на несоответстиве, все-таки вопила про толстое пузо. Аркан не выдерживал и, с размаху ударяя себя по бляхе, выкрикивал:
          -Где пузо, где? Я вам дам - пузо!
          Но это не помогало. Малышня бесновалась на безопасном расстоянии и повторяла свое.
          Когда-то, очень давно, Аркана звали Аркашей; сейчас так его звала только мать, отец же говорил: Аркадий. За что его прозвали еще и Аркебузой, никто не помнит, может быть, только ради обидного "пуза".
          Кто такой Аркан?
          -Все фулюганишь? Все куришь? - говорил Кузьмич, когда Аркан плюхался к нему на скамейку. - Когда ж ты за ум-то возьмешься?
          Аркан вытягивал длинные ноги подальше, так что почти ложился поперек скамейки.
          -Что ты, Кузьмич! - отзывался он, глядя в небо. - Да разве мы можем?
          Кузьмича Арканово "ты" очень обижало.
          -Сопляк ты, сопляк! - с горечью заключал он и тяжело отворачивался.
          Аркан, видя дрожащую от негодования багровую щеку Кузьмича, хлопал старика по плечу.
          -Не робей за меня, Кузьмич, - все будет окей! - И уходил, шаркая по земле обтрепанными понизу джинсами и волоча незавязанные по последней моде шнурки.
          Посмотрев ему вслед, Кузьмич демонстративно и звучно сплевывал и отворачивался, насколько это было возможно при его толстой одежде.
          Аркан был против всего мира, потому что весь мир был против Аркана. Кто первым бросил вызов, сказать уже трудно, но вызов был принят, и вражда началась.
          Аркан два года просидел я пятом классе, остался на второй и в шестом, всех перерос и в конце концов плюнул на учебу.
          Однажды, чтобы вытянуть Аркана из двоек, в классе додумались прикрепить к нему отличника Сережу Кожечкина, маленького и нежного мальчика, который пошел в школу шести лет. Он был сын учительницы. Сережа должен был взять Аркана "на буксир". Кому-то пришло в голову, что, может статься, Аркан устыдится, что его взял на буксир такой малец, и начнет учить...
          Это случилось уже в конце перемены, когда почти все были в классе. Верзила Аркан, пропахший табаком, уже направлялся вразвалочку к своей задней парте, когда к нему подошел нежный Сережа и предложил свою помощь... Аркан словно впервые понял, что на самом деле происходит. Он вдруг побагровел, съездил здоровенной лапой по Сережиной мягковолосой макушке, выругался, рванулся к двери и шваркнул ею так, что сверху упал кусок штукатурки. На следующий день он в школу не пришел.
          Через три дня в кабинете директора появился его отец, шофер-"дальнобойщик", тяжелый, угрюмый, бровастый мужчина в толстой куртке чугунного цвета, - а на следующем же уроке Алевтина Николаевна, классный руководитель шестого "В", сообщила, что Рымарь из их школы переходит в вечернюю. Сказав это, она многозначительным взглядом обвела класс (мол, кое-кого еще такая же участь ожидает: класс был не из лучших), а потом облегченно вздохнула. За ней вздохнули еще трое-четверо, потому что Рымарь, как принято было говорить, "висел на шее шестого "В" мертвым грузом и "тянул всех назад".
          Пристроить Аркана на работу пока не удавалось по возрасту, в профтехучилище с пятью с половиной классами не принимали, и Аркан ходил в вечернюю, днем бывал на автобазе, где работал отец, но не постоянно,так как отец уезжал в долгие рейсы по стране. От безделья Аран одичал и был отцом не единожды и всерьез бит - шалопай, лоботряс, дармоед! В общем, в жизни его шла не самая лучшая полоса.
          (Я сказал: полоса. Мне легко говорить про "полосу", я-то знаю, что жизнь в общем-то полосата, что за черной полосой идет, как правило просвет... А Аркан не знал, остальные - тоже, особенно мать и отец, не знали про это. Аркан чувствовал, что кружит на месте. Дни для него шли до тоски одинаковые. Они были как листы книги на незнакомом языке, похожие столбики скучного текста. И он, зевая, все перелистывал и перелистывал книгу, ожидая, что, может быть, встретится наконец картинка.)
          Аркана всяк норовил задеть. И мать, и соседка, и на отцовой работе его не жаловали, и в вечерней школе по голове не гладили. И даже Кузьмич считал своим долгом поучить его. И стал от этих поучений Аркан что загнанный волк - согнулся, взгляд настороженный, в любую секунду готов огрызнуться. Мол, лучше меня не тронь, сам все знаю. И вообще - идите вы все...
          Вот такая была в жизни Аркана полоса, и он не знал, кончится ли она когда-нибудь. И никто не знал, а жить все равно как-то было надо.
          Зол был Аркан, и не мог он видеть ничьей удачи. Витюня выигрывал, Владька по возрастуАркану был ближе - вот он и перепасовал шайбу Владьке...
          И получил за это по ноге клюшкой.
          Получил справедливо, но до справедливости ли было Аркану, когда, вопя во все горло, лежал он на мокром льду или когда на одной ноге скакал в поликлинику?
          Редко прощают такие вещи, а Аркан и подавно не простит. Для него во враждебном мире стало на одного обидчика больше, Витюня был свежий обидчик, и Аркан свел на нем всю свою злость.
          Он поклялся Витюню убить, и ребята понимали, что тому теперь придется туго.
          В комнате опять раздался звонок телефона.
          -Слышь, Вить, - торопливо докладывал Помидор, - сказали, нет перелома. Сказали, сильный ушиб. Он домой ушел, Аркан-то. Хромает. С Владькой ушел. Все равно, говорит, убью. Мне, говорит, все равно терять нечего. Что делать, Вить? - Помидор был вроде лазутчика во вражеском стане.
          -Ни фига он мне не сделает, - ответил Витюня. - Пусть только попробует. - Слова были ничего не значащие на самом деле, но попробуй-ка без них.
          -Ну ладно, - сказал после паузы Помидор, - тогда пока. Мне домой пора.
          -Пока, - сказал Витюня.
          Дышать стало легче. Витюня включил свет и начал переодеваться в домашнее.
          Угроза "Аркан" отодвинулась до завтра. Сегодня ничего уже не будет. С жалобой к ним никто не придет: ушиб ведь не перелом. И сам Аркан не явится. Аркан - он Аркан только на улице.
          На улице.
          А хоккей только начался!
          А в школу как ходить?
          А в магазин пошлют?
          А в художественную школу какой дорогой ходить?
          К чести Витюни, ему ни разу не пришло в голову попросить помощи у отца. Отношения их, мальчишек, взрослых вроде бы не касались. Это их, мальчишек, внутренние дела, - у них со взрослыми разные конституции. Как жить дальше, надо было решать самому.
          Не день, не неделя, не месяц, а почти полгода стали для Витюни мукой из-за одной минуты. Той самой минуты, когда он звезданул Аркана по ноге клюшкой.
          Все мальчишки во дворе знали о преследовании. Стоило Аркану появиться вблизи того места, где был Витюня, кто-нибудь кричал:
          -Аркан!
          И Витюня убегал. Убегал один, все оставались и наблюдали, как приближается Аркан. Аркан подходил, останавливался и смотрел на Витюню. Тот переходил с бега на шаг, а, подходя к своему подъезду, шел совсем медленно. Стоял у дверей...
          Аркан делал шаг по направлению к нему, и Витюня, опустив голову, скрывался в подъезде.
          -Кончай. Аркан, чего ты, - говорил ему Владька.
          -Я сказал, что убью, и убью, - отвечал Аркан. - А ты не лезь, куда не просят.
          Аркан уходил, и тогда кто-то кричал на весь двор:
          -Витька, выходи - нет Аркана!
          Бывало и так, что Витюня играл, и вдруг в окне своей квартиры на третьем этаже показывался Аркан.
          -Смотри! - предупреждал кто-то.
          Игра останвливалась, все следили за окном, и Витюня стоял замерев и тоже смотрел на Арканово окно.
          Аркан исчезал, и игра продолжалась, хотя все теперь следили за Аркановым подъездом. Если тот исчезал в окне быстро, Витюня убегал домой.
          Все же два раза Аркан настиг его. Однажды Витюня шел из магазина с хлебом и вдруг увидел впереди себя Арканову тень. Он не успел уклониться и здорово получил по макушке - излюбленный Арканов удар. Он отбежал и оглянулся. Аркан, ощерившись от удовольствия, что достал, наконец, снова надвигался на него. Никто и не заметил быстрого удара, а Аркан уже оборачивался - не помешает ли кто ударить еще раз. Витюня кинулся бежать.
          И второй раз Аркан настиг его сзади. Витюня шел из школы, шел с двумя девочками из класса, они не знали про Аркана... Витюня получил удар и упал - Аркан ударил его не по макушке, а ниже, тяжелее - и Витюня упал. И не сразу смог встать.
          -Хулиган! Бандит! - кричали девочки, а Аркан, оглядываясь и удовлетворенно хмыкая, удалялся, потому что сзади шли люди.
          На этот раз Витюня заплакал. Он разревелся еще при девочках - не смог удержаться, когда его стали отряхивать, - а потом плакал дома, потому что сильно болела голова и потому, что выхода по-прежнему не было.
          Отец заметил, что Витюня вдруг перестал ходить на улицу, и все допытывался причины и, не зная ее, сердился. Он считал хоккей и футбол мальчишкам соовершенно необходимыми, а сын валялся на диване, на экран телевизора лишь поглядывая, играл с котом, книг никаких не читал. Отец думал, что на Витюню нашла какая-то дурь.
          Сколько уже раз хотелось Витюне выйти к Аркану и сказать - бей солько хочешь! Закрыть глаза, стерпеть - чтобы потом все уже было кончено. Но уж очень страшен был Аркан в своей волчьей озлобленности; злобен он был как-то очень стойко, по-взрослому, а не по-мальчишечьи - и у Витюни не хватало смелости на этот шаг.
          В хоккей в эту зиму Витюня почти не играл Да и что за интерес играть, каждую минуту оглядываясь. Три раза ему пришлось удирать в самый разгар игры, нестивсь по лестнице в коньках; в последний раз упал, расшиб локоть. И перестал выходить на площадку. Клюшку - с глаз долой - закинул за шкаф.
          С того дня зачастил в Дом творчества, в изостудию. Было удобно: когда после школы забегал домой пообедать, Аркана, как правило, во дворе не было, а когда возвращался, то либо в троллейбусе, либо по дороге к дому, почти всегда встречался с отцом. Не очень-то приятно было идти по двору с отцом, - вот, мол, до чего боится! - да ведь лучше, чем выглядывать из-за угла, а после красться вдоль стены.
          Аркан, видя его с отцом, сощуривался и показывал кулак, обещая непременную взбучку при удобном моменте, - Витюня сбивался с разговора.
          Отец новому увлечению сына обрадовался: дело. Тем более, что он сам рисовал когда-то и лепил. Однажды вечером он взялся даже снова за пластилин - хотел и попробовать, и показать, что умеет (и показать, как надо), - а ничего у него не вышло. Отец здорово растроился, смял пластилин в комок.
          -Значит, - сказал он, - всё? Я думал, что еще могу, а выходит, что уже, значит, кончено?
          Он сокрушался весь вечер.
          -Ты смотри, - говорил он то маме, то сыну, - что-то, значит, во мне прекратилось. Умерло! Уже не развить. Вот черт! Постарел, а? Значит, - повторял и повторял он, - всё? Знаешь - неприятно! Очень неприятно...
          Отец был экономист, имел дело с цифрами и сводками, вечно занят, но думал, что вот будет у него наконец свободное время, и он займется рисованием, лепкой, станет фотографировать... Это было долгое ожидание предстоящей радости, он ее отодвигал, отодвигал... И вдруг оказалось, что этой радости ему уже никогда не испытать. Он ее прошляпил. Сынов пластилин больше ему не подчинялся.
          А ведь он помнил, как послушно глина покорялась его пальцам! Как теплела, как от одних только его прикосновений - легко-легко! - становилась человеческим лицом.
          -Время искать и время терять, - стал в конце концов бормотать непонятное отец, - время сберегать и время бросать... Ты, Витя, если у тебя получается, лепи, работай...
          -Да что ты в самом деле! - не выдержала мама, - Далась тебе эта лепка!
          -Елена, - замерев на месте, раздельно сказал отец, - ЭТО ты не трогай! Это наш с ним разговор. Точка!
          Мама немедленно ушла на кухню греметь посудой, а отец, сразу же замолчав, включил телевизор, чтобы НЕ смотреть все равно какую передачу. Витюня, узнав размолвку, ушел в свою комнату, к электронным играм.
          В изостудии Витюня занимался в скульптурной группе. Лепить Лариса Владимировна позволяла что хочешь - она учила только советом и собственным примером. В комнате студии, на скульптурном столике, стояла ее работа "Портрет неизвестного", сделанный мазками-лепестками, которые студийцам были пока что непонятны. "Неизвестный", на лице которого никаких "лепестков" не было, приходил каждый день к концу работы, на портрет не обращал внимания, Ларисе же Владимировне подавал пальто и поправлял воротник.
          О скульптуре преподавательница говорила замысловато:
          -У каждого художника в руках своя Правда - нужно только дать рукам свободу. Но это сложное дело...
          Витюня лепил... хоккеистов. Никого он не видел так ясно, как их.
          Один, в вязаной шапочке, на крутом вираже, сильно накренившись, готовится сделать бросок - это он сам. Вратарь в воротах. Еще один, летящий параллельно атакующему, - защитник. Сёма.
          Когда тройка хоккеистов была почти готова, Витюня вдруг вылепил Кузьмича. Сидит: на нем твердый полувоенный картуз, пальто, обе руки на палке. Камнем застыл Кузьмич, время обвевает его, как ветерок.
          А третьей работой был... Аркан. Стоит, руки в карманах, в зубах окурок. Руки Витюни сделали Аркана не спросясь. Сделали - и Витюня удивился: вот он каков - его враг! Да это же вылитый волк из "Ну, погоди!"
          А он, значит, заяц...
          Аркан стоял отдельно, но как-то раз, случайно, Витюня поставил его рядом с хоккеистами. Глянул - и глазам не поверил. Так вот кого не хватает его, Витюниному, хоккею! Аркана! Вот где Правда!
          Убрал - для пробы - группа в его глазах поскучнела.
          Оставил.
          Еще догадался сделать зрителем хоккея Кузьмича.
          -А что, - сказала Лариса Владмировна, глядя на его новую композицию (смотрела она ннтересно: голову набок), - чем-то, знаешь, любопытно... Особенно вот этой фигурой, - показала на Аркана. - Она, знаешь, так контрастирует со всем...
          -Ага, - ответил Витюня, не думая еще о контрасте, но точно зная, что Аркан ему в группе нужен.
          Он словно сам влез в эту композицию, Аркан!
          Работы над группой все прибавлялось. Нужно было, как говорила Лариса Владимировна, "уточнять детали": шарф по ветру, например, "рисующий скорость", шапочки, "отлёт руки". Чем больше Витюня ими занимался, тем больше оставалось сделать. Преподавательница успокаивала: у настоящих художников всегда так, только у нехудожников все получается с первого раза.Один лишь Аркан вышел у Витюни сразу. Лариса Владимировна отнесла это за счет популярности "Ну, погоди!"
          Так и прошла для Витюни зима - вдали от настоящего хоккея - в школе, в изостудии, дома. От того, что они с Арканом никак не встречались, вражда оставалась без изменений. Может, если бы Аркан поймал его и отлупил, все бы кончилось на этом.
          По календарю весна уже наступила, а на самом деле была еще зима. Несколько дней подряд дул холодный ветер. Детей старались на улицу не выпускать. Они торчали в окнах и смотрели на боком идущих прохожих, на струйки снежной крупы, которую ветер гнал по асфальту мостовой, на голодных оробьев, которым ветер задирал хвосты. Воробьи садились на подоконники и заглядывали, вытягивая шею, в окна.
          И вдруг, в одну ночь, северный ветер перестал и подул южный. Южный ветер был теплый и душистый, словно побывал до этого в саду. Может, так оно и было. Сразу же произошло множество перемен. В проруби в пруду побежала веселая, похожая на гармошку, рябь. Земля под деревьями оттаяла и почернела, стала разваливаться и словно бы всходить, как тесто. В сухом кустике полыни Витюня нашел молодую веточку. Растер ее, понюхал - запахло летом. Водосточные трубы гремели теперь бесперебойно - как барабаны, встречающие высокого гостя. Капель под крышами подъездов была похожа стеклянную ширму.
          Собаки бродили по двору и принюхивались ко всему - всё запахло по-новому и, наверно, остро и маняще. Они часто и с наслаждением отряхивались, хлопая ушами и чуть не валясь с ног. На сухом островке асфальта во дворе разлегся рыжий грязный кот. На своей скамейке с зеленой фанерной спинкой появился Кузьмич. В том же картузе, в том же пальто, с той палкой, такой же неподвижный. Прямо не Кузьмич, а памятник Кузьмичу
          Дог, ставший за зиму величиной с теленка, но нисколько не поумневший, от весеннего воздуха совсем одурел. Увидев кота на островке сухого асфальта, он кинулся к нему со всех длиннющих ног, затормозить не смог и сшиб вскочившего кота; тот взлетел на дерево рядом. Дог лаял и скреб по стволу лапами, а кот смотрел на него круглыми, полными ненависти глазами.
          Свою группу "Хоккеисты" Витюня не то чтобы закончил, а, подойдя к ней, не увидел, что можно сделать еще, - и сказал Ларисе Владимировне, что - всё.
          -Всё так всё, - согласилась преподавательница. - Окурок только у этого убери, по-моему, он и без него "хорош". Ребята, - обратилась она ко всем, занятым кто чем, - хочу вас обрадовать: через две недели открывается новый Дом культуры в нашем районе. Нам предложили выставить там свои работы. Я отобрала десять. Твою в том числе, - обернулась она к Витюне.
          На радостях Витюня чуть не попал в этот день в лапы к Аркану. Спеша домой рассказать новость, он не заглянул сперва, как обычно, за угол и прямо-таки налетел на Аркана. Добро еще, тот нес охапку досок, - он хотел пнуть Витюню, да не достал. Крикнул в догонку: "Ух!", потопал для острастки ногами, но досок не бросил.
          Витюне показалось, что Аркан топал на этот раз не как на заклятого врага, а просто как на маленького, чтобы попугать. И настроение у Витюни стало еще лучше.
          А дома - никого! Рано прибежал. Кому бы позвонить? Синьору Помидору!
          -Пашк! Это ты? Слышь, синьор, я на выставке буду! Ну, моя работа. Какая, какая! "Хоккеисты"! Придешь посмотреть? Ну и что, что видел, - то ж в студии было, а то на выставке. И будет написано: "Виталий Снежков". Все как полагается. Придешь? Ну, пока...
          Потом пришел отец, потом появилась мама. И Витюня рассказал про всё еще два раза.
          -А Лариса Владимирвна там будет? - спросил отец. - Неременно поговрю с ней. Непременно! Отправимся все вместе, так ведь, Лена? А что если тебе пойти в художественную школу? Ты хочешь. Витя?
          Разговоров о выставке в этот вечер было еще много. Отец несколько раз подходил к пластилину, брал его в руки, мял, говорил: "Да-а..." - и клал на место. Что-то задело отца за живое. Витюня пообещал, что не пропустит больше ни одного занятия в изостудии, а отец сказал, что купит ему книги о художниках.
          -По триста рублей за одну, - вставила мама.
          -Ну, раз в два месяца можно, - подсчитал отец.
          Потом он позвал сына на балкон, и они постояли там, в теплой уже темноте. В запахе вечера был и запах снега, и уже открывшейся ветру земли, готовящихся к весне почек деревьев, сырых от брызг капели стен, мокрого тротуара и главный запах - теплого ветра, прилетевшего издалека, где уже цветут сады. Оба молчали, слушая беспрестанный плеск и звон и гулкое частое бамкание в водосточных трубах.
          Слушая это бамкание, Витюня вдруг подумал, что с крыши по трубам спрыгивают и разбегаются внизу какие-то маленькие существа, крохотные человечки, прилетевшие вместе с южным ветром.
          Об этих человечках - раз уж они придумались - можно было думать и дальше, но выходило как-то по-девчоночьи - вроде игры в куклы, и немного смешно. Человечки будут вытаскивать из-под земли зеленые травины, расправлять желтые цветы одуванчиков, будить от спячки божьих коровок. Будут долго копошиться повсюду - пока не настанет весна.
          -Слышь, пап, - сказал все-таки Витюня, - прыг! прыг! Слышишь?
          -Капли-то? Да, действительно: прыг! Похоже. Весна...
          О человечках Витюня сказать постеснялся.
          -А вот еще интересно, - вспомнил он, - где мою работу поставят - на столе или у окна?
          Наверно, это был первый такой день у Витюни и первый такой вечер, когда обо всем думалось легко и хорошо, а Аркан если и выступал из темноты, то думать не мешал и был нестрашный, а вроде мультипликационного волка, которого всегда можно обдурить.
         
          Вдоль всего вестибюля - он далеко шел от входа влево и вправо - стояли колонны. Акварели студийцев были развешаны на стенах, а три скульптурные работы стояли на низких глубоких подоконниках..Открытие Дома культуры уже состоялось, сейчас, в ожидании концерта, все ходили по вестибюлю, заглядывали в зал, поднимались на второй этаж, где был буфет.
          Большинство гулявших по вестибюлю, не впервые видели выставочные детские рисунки, поэтому ничего не говорили, а только переглядывались и делали пониаающий вид. Зато в скульптуре, оказывается, разбирались все. Тут уж говорили, не стесняясь. Полагалось хвалить, и хвалили. Кроме Витюни выставилась Нина Горева и Вова Тиунов. Нина была малышка, она вылепила Красную Шапочку, собиравшую грибы, а Вова - страшенного робота с белыми зрачками - бусинками из маминой шкатулки.
          И Красная Шапочка, и робот нравились всем, их хвалили сразу же. Перед "Хоккеистами" Витюни задерживались. Молчали, разглядывали, потом кто-то произносил:
          -Оригинально. - И с ним немедленно соглашались: да, это, без сомнения, оригинально.
          Но странно звучало это слово! Оригинально - не в том смысле, что остроумно или необычно, или как там угодно, а в том, что они такого не видели.
          Потом кто-то говорил:
          -Самостоятельно.
          И опять все соглашались: да, действительно самостоятельно.
          Потом кто-то умно добавлял:
          -Такой, знаете, контраст.
          И все поддакивали: в самом деле контраст. Только посмотрите на эту фигуру! Фигурой, понятно, был Аркан.
          Только один раз Витюня услышал интересное слово.
          -Сюжет... - сказал хромоногий, с бородкой лопаточкой мужчина женщине с серебряной то ли от краски, то ли от седины головой.
          Были каникулы, и Витюня заходил на выставку почти каждый день. Он разговаривал со Светой Назаровой, гидом детской выставки. Света тоже ходила в изостудию, но, кажется, поздно спохватилась: у нее получалось хуже, чем у малышей. Света бралась то за одно, то за другое, но, чуть покорпев, бросала, думая, что ее призвание в другом. Зато гидом она была незаменимым! Может быть, ее призвание было в этом.
          Чуть кто из посетителей Дома культуры сворачивал к выставке, Света оставляла Витюню и твердым шагом направлялась к нему.
          -Вы на выставку? - спрашивала она сразу изменившимся голосом, и глаза ее - вот странно! - холодели и уже не смотрели ни на посетителя, ни на то, о чем она рассказывала. Они, казалось, видели всё и одновременно ничего.
          -Посмотрите на эту работу, - начинала она голосом старшего по возрасту, - обратите внимание на общий тон - он какой-то тревожный...
          Посетитель, случайно забредший в открытую дверь и мечтавший, быть может, о тишине и одиночестве, понимал, что влип. Он понуро ходил за Светой и косил взглядом на открытую дверь, за которой позванивала блестящая ширма капели.
          -А вот эта работа, - упоенно шпарила Света, - отличается оригинальностью, и, как бы это получше выразиться, очень реалистична... - Работа была Витюни.
          Витюня удирал от этих слов.
          И вот, уже перед самым закрытием выставки и перед началом каникул, когда они разговаривали со Светой простыми голосами о том, как не хочется идти в школу, Витюня увидел в дверях... Аркана. Он вошел - обтрепанные внизу джинсы, распахнутая куртка, черная майка с белыми черепом и костями, бляха на выемке, где у других живот. Сигарета. Посмотрел налево - Витюня исчез за колонной, посмотрел направо - Света вышла ему навстречу.
          -Вы на выставку? - сухо-вежливым голосом гида спросила она. - Проходите, пожалуйста! Окурок можете бросить вот сюда.
          Аркан, ожидавший сердитого окрика, опешил и поэтому покорно позволил подвести себя к урне и бросил сигарету. Свтеа, не давая ему произнести, как и всякому другому, ни слова, повела его по выставке.
          -Посмотрите на эту работу, - начала она. - Вы, конечно, знакомы с холстами русского живописца Малявина? (Тут Света обычно не ожидала ответа: для нее не было важно, знаком ли с Малявиным посетитель, было важно, что знакома с Малявиным она). - Так вот: плотность живописного слоя...
          Это было, конечно, кино. Не будь Витюня так испуган, он бы подавился со смеху.
          Светке было абсолютно все равно, кто перед ней - министр культуры или мелкий хулиган и второгодник Аркан, - любой, сделавший шаг к выставке, становился Посетителем, а она, Света Назарова, была Гидом.
          Света водила Аркана по выставке, а Витюня прятался за колоннами.
          И вдруг он понял - Аркан сейчас увидит себя!
          До выхода было не так далеко, но на Витюне были новые ботинки с твердой подошвой: Аркан его все равно бы услышал.
          -А здесь - одна из самых оригинальных и самостоятельных работ выставки - Вити Снежкова, - сказала Света, и Витюня прижался щекой к колонне.
          -Кого, кого? - услышал он хриплый голос Аркана.
          -Вити Снежкова, - ответила Света, не меняя голоса, - очень талантливого мальчика из нашей студии.
          Аркан смотрел на "Хоккеистов". Мамочка!
          -Обратите внимание на эту любопытную фигуру, - говорила Света, закрыв, наверное, глаза от удовольствия, что слышит только свой голос. - Не правда ли - она разительно контрастирует с напряженной динамичностью трех хоккеистов - небрежностью позы, расслабленностью, даже каким-то непонятным вызовом спортсменам?
          Что и говорить, у Светки была отличная память на такие вот словесные штучки.
          -С помощью контраста характер этой фигуры прочитывается удивительно легко - отчужденность и вызов.
          -Чего-чего?
          -Отчужденность и вызов. А напротив сидит, увлекшись зрелищем, старик...
          -Кузьмич это, - мрачно сказал Аркан. - Знаю я его.
          -Что вы! - воскликнула Света, - Это образ. В нем автор...
          -Какой еще образ! - так же мрачно возразил Аркан. - Кузьмич это, Кузьмич и всё. А где автор? Витька где?
          Витюня слушал голоса, закрыв глаза. Они были рядом, но за толщей колонны.
          -Здесь. - Света говорила все еще очень громко. - Витя! Ты где? Он только что был здесь... Ах вот ты где! - Она потянула его за рукав из-за колонны.
          Аркан разглядывал Витюню в упор! Впервые за полгода они стояли друг против друга так близко.
          -Так ты, говорят, - он спросил взглядом у Светы. - талант?
          Света поняла по тону, что происходит непредвиденное и, может быть, опасное для Вити.
          -Да, - заторопилась она, - Витя у нас в скульптурной группе считается...
          -Понятно...- Аркан почему-то тянул время. Он что-то обмысливал. Аркан уже полностью освоился с обстановкой выставки, эта обстановка была уже для него так же проста, как любая другая. Руки он держал в карманах, кулаки там шевелились.
          -А самый или не самый? - неожиданно спросил он.
          -Что - самый? - не поняла Света.
          -Самый талантливый или не самый?
          -Странно... Разве это так уж важно? - Светка совсем растерялась.
          -Важно! Он знает. Правда... автор?
          Витюня опустил голову.
          -Ну самый, - сказала Света, с чисто девчоночьей капризцей пожав плечами (мол, если для уж это так для вас важно...).
          -Тогда другое дело, - сказал Аркан с облегчением, и видно было, что он хотел именно этого отета. - Потому что таланты... - Аркан уже нашел ход, он только медлил его сообщать, ибо это был слишком блестящий ход, чтобы спешить с ним, - потому что таланты... я слышал... надо беречь!
          Тут он вовсе уж по-волчьи осклабился, Аркан. Потом не выдержал - заржал.
          -Понял, Витька, - беречь! Живи! - Он ударил его по плечу. - Раз талант! Думаешь, Аран не человек? Думаешь, он не понимает? Ты меня обидел, - он хлопнул себя по щиколотке,подняв ногу, - я тебя обидел. Ты меня еще раз обидел, - он показал на хоккеистов, - а я тут беру - и прощаю! Потому что ты талант. Я ж сам вижу, что талант. Похож? - показал он на пластилинового Аркана. - Похож. Копия. Тоже говоришь - образ! - обернулся он к Светке. - Копия - я ж вижу. И Кузьмич копия. Талант! Только знаешь... ты меня убери... А Кузьмич пусть остается. Как друга прошу.... Понимаешь, - он наклонился к Витюне, - меня вчера на работу приняли. На автобазу. Мне ж уже шестандцатый пошел. Неудобно. Так ты убери...
          -Хорошо, - сказал Витюня и поднял глаза на Аркана.
          Глаза у Аркана были зеленые, и это удивило и почему-то обрадовало Витюню - так, будто Аркан ему в чем-то сокровенном признался.
          Раньше глаза у Аркана были всегда сощурены.
         
          МЫ БЫЛИ СИУ...
         
          -Тамара-а-а!
          -Тамара-а-а!
          -Тамара!!
          -Ой, ну что такое?!
          -Иди сюда, я тебе что-то скажу!
          -Ну что?
          -Иди сюда, не могу же я разговаривать на расстоянии!
          -Ну, мама, ну потом!
          -Тамара!!!
          А июльский вечер так хорош, так тёмен, так тёпел, что просто удивительно, как мама этого не видит, не понимает.
          Впрочем, только ли Тамарина мама? Вот уже слышатся со всех сторон разные голоса:
          -И-и-иго-орь!
          -Еле-е-ена-а-а!
          -Сере-о-ожа! Домой!
          В домах одно за другим зажигаются окна, и чудится. кто-то играет на стене светящимся домино.
          За доминошным столом остается человек, может, семь мальчишек.
          О чем говорят всё позднеющим вечером мальчишки нашего двора? Постепенно замирающие эти беседы старшно нравились мне, когда я был мальчишкой, сейчас же, когда я давно уже взрослый, они кажутся мне еще интереснее.
          Они похожи, наверно, на гаснущий костер.
          ...Вдруг вспыхивает огонек - все взгляды устремляются к нему; подвижный этот язычок огня, посветив, поиграв, то исчезая, то появляясь снова, гинет наконец; но вот загорается в белой груде пепла еще один огонек... Исчезнув, он оставляет в пепле маленький колодец жара...
          Однажды я вынес маленькую скамеечку и пристроился под стеной трансформаторской будки, недалеко от доминошного стола. Может, меня и видели вначале, но после перестали обращать внимание.
          Говорил сегодня Петя. Петя переехал сюда совсем недавно - из пригорода, где началось строительство завода, и посносили домишки с голубыми стенами, выкорчевали сады.
          Петя среди наших семиэтажек выглядит пока пленником: высокие стены домов не для него.
          Петя худ - оттого, что, как лоза, пошел вдруг в рост; рот его щербат - выбили зуб в какой-то драке; он веснущат, непоседлив, к одежде безразличен, ибо видит достоинство в другом; когда говорит, шевелит по-боксерски плечами, словно уклоняясь от ударов - он немного занимался боксом, но секция закрылась, уехал тренер.
          Это то, что видно каждому.
          -...мы были сиу, - услышал я, - а пацаны с Горки - дакоты. Меня сперва звали Ястреб, а потом - Озверевший Тигр: я первым набрасывался. если что. А вождь был - Быстрый Олень...
          Голос Пети негромок, глух и как будто печален: он рассказывает о том прекрасном, что было и никогда уже не вернется. Он и сидит сгорбившись, а слушают его замерев.
          -Про ужа я не рассказывал?
          -Нет, нет, расскажи!
          -Ну так вот: у нас там был дуб, старый. С дуплом - Черное дупло называлось, мы в нем всё наше прятали; мы под дубом на Совет собирались... вот еще про галку расскажу... А метров двадцать от дуба - посадка. Наша считалась, сиу. Мы сидим на Совете, трубку курим, а Однорогий или Трусливая Сова в засаде. Чтобы дакоты неожиданно не напали. Они всегда из посадки выскакивали.
          Сидим мы раз: я , Быстрый Олень, Однорогий, Меткий Сокол и Колька, а Трусливая Сова из засады как заорет! Мы за томагавки и - туда. А он палкой по земле лупит. Змея, - кричит, - чуть не ужалила!
          Мы смотрим - а это уж. Сова ему хвост уже перебил. Он вертится, шипит. А на голове - желтые пятна, любому видно, что уж. Взяли мы его, положили в фуражку. Быстрый Олень к себе домой понес, вылечу, говорит, будет наш.
          Чуть не забыл: у сиу закон был - чье имя носишь, того не тронь. А Кольке, новенькому, еще имя не дали, всё думали, какое дать. А тут уж... Мы и подумали: назовем Кольку Ловким Ужом - он ползал хорошо. И ужи тогда будут под нашей защитой...
          Ну, Быстрый Олень ужа вылечил. Шину ему на хвост наложил, перевязал. Мы его в сарае держали, в старом аквариуме. Лягушат ему каждый день таскали. Большой был уж. Ми приходим, а он голову поднимает, смотрит на нас...
          Хвост у него сросся, и Быстрый Олень стал брать его на Совет. Сидит - а уж у него на шее. И не двинется, пока мы разговариваем.
          Мы говорим, трубку курим. Не затягиваемся, так просто...
          А когда Совет принимает решение и вождь поднимает руку, ну, чтобы, значит, сказать, одобряет он или нет, уж тогда по руке вверх, обовьется, а голова - над рукой, и шипит...
          Петя поднимает руку над столом - все смотрят на его руку.
          -И никто его не учил - сам он так делал: раз по руке - и шипит...
          -Здорово! - слышится за столом. - Ух, здорово!
          -Это еще что, - продолжает Петя. - Этот уж один раз Зубра от смерти спас.
          В таком рискованно-интересном рассказе очень важно не перегнуть.
          -Петь, - раздается просящий голос, - ты это... не ври только, ладно?
          -Ты сперва послушай, - веско, без обиды отвечает Петя, - а потом скажешь, вру или нет.
          Мы задумали нападение на дакотов. Они в своей посадке, мы в своей. Все пошли, а Зубра оставили у Черного дупла. У Зубра коленка была разбита, он ползти не мог, его и оставили. Олень ему ужа дал - уж всех наших знал, спокойный был.
          Ну, мы ушли, а Зубр улегся, лежит. Уж у него на груди свернулся, греется. Зубр на солнце смотрит - щурится. Чуть не уснул, говорит. А уж вдруг голову поднял. Заволновался, будто почуял кого. Зубр думал, мы идем, а уж вдруг с него - и в траву!
          Зубр вскочил, смотрит - а там гадюка! Прямо к нему ползет! Уж ей навстречу. Они только вставать, - Петя показывает руками, как, встретившись, вырастают над землей две змеи, - а Зубр в нее томагавком. Она тогда шмыг в кусты. Понятно? Если б не уж, конец был бы Зубру... - Некоторые слова Пектя произносит не так, как основные, особо, обособляю их и я.
          -А что - ужалила бы, и всё, - слышится за столом.
          -Конечно, он же лежал.
          -Гадюки, я читал, сами никогла на человека не нападают. Только если наступишь нечаянно.
          -Читал! А вдруг он на ее норе лежал? Где она яйца прятала? Ты не говори - не нападают. Если б она к тебе ползла...
          -Зубр говорил - в метре уже была, - поясняет Петя. - А уж - ей навстречу. Уж-то, он гадюк знает!
          -Уж, конечно, знает, - соглашаются за столом.
          -Петь, а за что этого, ну, как его... Трусливой Совой назвали?
          -А-а. Он самый маленький был. Алик. И в засаде, когда один, всегда трусил. И глаза унего были круглые и какие-то желтые. Мы ему и дали это имя. Он говорит: "Я пока достоин этого имени, но я заслужу другое...".
          -А какое?
          -Чуткой Совой должны были назвать, если перестанет трусить.
          Волшебно исчезают со стен светящиеся костяшки домино, во дворе настаивается тишина. Город слышен далеким гулом. Рядом побренькивает гитара. Я давно уже слился с темнотой, обо мне забыли.
          -Петь, а где сейчас уж?
          -Отпустили. Генка же и отпустил, Быстрый Олень. Он тоже переехал. Все переехали. Мы тогда же и томагавки зарыли. Под дубом. И ужа отпустили.
          -А он это... сразу и уполз?
          Это был бы и мой вопрос, сиди я за столом.
          -Где там! Он сперва просто свернулся. А когда увидел, что мы уходим, за нами пополз. Мы уходим, а он за нами. Мы уходим, а он ползет и ползет за нами. Потом остановился, голову поднял и смотрит...
          За столом тишина. И я тоже вижу, как уж, подняв голову, смотрит вслед уходящим сиу. Вслед сиу, покидающим родные места.
          -Жалко, - говорит кто-то.
          И я понимаю, что это слово относится ко всему: жалко и ужа, и сиу, жалко вместе с ними тех мест, жалко, что так окончился рассказ. Жалко Петю, склонившего голову, жалко даже себя - что ты не был сиу.
          -А вот у нас было в лагере... - начинает кто-то и свой рассказ, но его обрывают:
          -Подожди ты со своим "было"! Было! У всех было, да ведь молчат же!
          Центр внимания сегодня Петя. Он рассказывает о том, чего нет и не может быть в нашем дворе, он рассказывает о жизни, о которой можно только мечтать.
          -Ты про галку обещал. Расскажи.
          Силуэты покачались, устраиваясь поудобнее, и застыли.
          -Галку Зубр поймал, Вовка. Она еще маленькая была, галчонок. Из гнезда выпала. Он ее и подобрал. На крольчатнике у него стала жить. Он ее шпагатом за лапку привязал. Как увидит его, кричит, клюв раскрывает.
          Ну, выросла. Зубр ее на плечо сажает, она сидит, не улетает.
          У Быстрого Оленя уж, у Зубра галка.
          Потом, когда совсем выросла, улетела. А поселилась знаете где? Как раз на нашем дубе. Самец прилетел, они гнездо сделали. Нас не боялись.
          Они с самцом во двор к Зубру прилетали. Она сядет к нему на плечо, а самец на заборе дожидается. Он на плечо, конечно, боялся садиться. Хоть и дикий, но все равно к себе подпускал. Только дотрагиваться не позволял. Сразу улетал. Он же дикий, не то что галка.
          Мы как раз тогда с дакотами каждый день воевали. То на озере, на плотах, то в посадке. Сидим под дубом, а они крадутся. А галки - вот не поверите! - им же сверху видно - сигнал нам подавали. Чуть заметят дакотов - и давай кричать. Мы и готовы. Сразу рассыплемся - и с флангов на них. Как дадим!..
          Понятно? Галки у нас вроде наблюдателей были. Обе - и она, и он. Дакоты и так, и этак прячутся, а мы все про них знаем. Гнездо-то на самой верхушке.
          Поймает кого - скальп снимем...
          -Как - скальп? - тревожится кто-то.
          -А так: ножницами с макушки. По договору. Потом приклеим клок к бумажке и в дупло. Ихнего Костю, Волчье Ухо, почти наголо остригли - пять раз ловили. Его в засаде оставляли, а мы к нему сзади: рот зажмем и тащим. Он хоть и Волчье Ухо, слышал плохо. У него в одном ухе всегда ватка была...
          За столом смеются:
          -Ничего себе - Волчье Ухо!
          -Волчий хвост он, а не ухо!
          -Оттащим его подальше, привяжем к дереву, чик! - и нет скальпа! - добавляет смеху Петя.
          Потом он снова серьезнеет:
          -Сказал кто-то про нашх галок дакотам. Сами бы они не догадались. Кто-то нас предал, - заключает он. - Раз приходим к дубу, а гнездо на земле валяется. Яйца разбились, насиженные уже. Галка вокруг летает. А самец на ветке сидит, молчит. Нас как увидел, крикнул ей что-то. Она рядом с ним на ветку села. Зубр ее зовет: Галка, Галка! А она не слетает к нему. Потом они взяли и улетели...
          -А как ее звали, галку? Ты сказал: "Зубр ее зовет". Он что, так и ее и звал, галкой?
          -Так и звал. Сиу не дают имен животным. После расскажу почему.
          -И они не вернулись, Петь, не вернулись галки?
          -Не. Не вернулись. Перестали верить людям. Ни разу больше Зубр ее не видел. Перестали верить - я ж сказал!
          И опять за столом воцаряется молчание.
          -А вот у нас было... - снова начинает кто-то, но на него прикрикивают:
          -Заткнись ты - "у нас, у нас!" Рассказывает же человек! Получше, чем у "вас". Петь, а кто гнездо разорил?
          -Дакоты - кто ж еще! Мы всё узнали. От Волчьего Уха узнали. Он раньше чуб носил, а потом стал под ежик стричься - чтобы нечего было срезать. А мы ему хотели все равно кусок выстричь, а он говорит: расскажу тайну про галок. Это, говорит, мы разорили, чтобы не было у вас наблюдателей Нам, говорит, сказали, что у вас наблюдатели, вот мы и разорили. У нас же, говорит, нет наблюдателей. Мы тогда спрашиваем - а кто вам сказал? А он не говорит. Хоть, говорит, наголо стригите, не скажу. Ну, мы увидели твердость и отпустили его. - Петя делает паузу и честно добавляет: - Дали, конечно, ему... Чтоб знал.
          -Надо было как следует дать, - сожалеют за столом. - За галок стоит.
          -Нельзя, - возражает Петя, - он же один был, а мы все вместе. А дакоты все были виноваты. Мы тогда сразу войну им объявили. А вот кто нас предал - это мы должны были узнать!
          -Узнали? - спросило сразу несколько голосов.
          -Не успели. - Петя вздохнул. - Дома сносить стали. Надо было переезжать... Ох, если б узнали! - Петя стукает кулаком по столу. - Надо будет к Черной Коре поехать, к Мишке, - он вождем у дакотов был. Он далеко живет, но я знаю где. Должен сказать, он ведь уже не дакот. Надо поехать! - окончательно решает Петя.
          -Ну и что, что узнаешь! - раздается за столом. - галки все равно улетели, ни сиу, ни дакотов уже нет, старые счеты зачем сводить? Может, он и не предавал, а просто похвастался: мол, у нас вот кто есть... Мог ведь так сказать? Мог! Уверен.
          -Ты-то уверен. Ты всегда так, - слышится с другого коца стола. - Про дядимитину тележку кто сказал? Ты! Тебя что, спрашивали? А про ящики? "Пожар мог случиться"! Хоть раз случился?
          Ни про дядмитину тележку, ни про ящики я ничего не знаю. Это какие-то мальчишечьи тайны.
          -Много ты знаешь про пожары! - продолжается небольшая ссора.
          -А ты знаешь? Ты что - пожаринк?
          -Кончай, пипл!
          -Чего - кончай? А чего он всё доносит! Если б у нас было племя сиу, я б его ни за что не взял. Пускай в дакоты идет!
          -Чего вы, - мирит всех Петя, - Дакоты - они тоже были хорошие. Почти как сиу. Мы ж воевали, чтобы интереснее было. У нас стрелы были с резиновыми присосками. И раз в неделю мы трубку мира курили. Вот бледнолицыве - те гады.
          -Какие бледнолицые?
          -Ну, на наше озеро приходили. Рыбаки на машинах. Пижоны разные. Они у Доброй Бабушки сливы воровали. Туристы всякие - они деревья в посадке рубили, костры жгли. В сады лазили. И Колодка еще.
          -Какая колодка?
          -Это дядька один. Фамилия это - Колодка. Настоящий бледнолицый. Котят весной хотел утопить. Собак бил. Пьяница он. Весной рыбу запрещено ловить - он ловит. Хваткой. А мы его окружим, хватку порежем. Ух, ругался! Один раз, пьяный, четырех бабкиных кур застрелил. Они в его огород забрались. А бабка что - она только плакать и умеет. Мы сразу же собрались. Быстрый Олень говорит:
          -Мы должны отомстить за подлый поступок!
          -Пошли к нему домой. Давай его дразнить. Он за нами. Пьяный ведь... Мы убегаем - и всё к дубу, к дубу... А там окружили, я набросился - скрутили его. Он не сильный, худой такой. Привязали к дубу, сбегали за водой. А он ругается... Ведер семь вылили на него. Отрезвел, стал проситься: отпустите, говорит, ребята, стыдно, говорит, я ж не маленький, чтоб меня так... А мы ему: а куры? Он говорит: не буду, я, говорит, за кур заплачу.
          Отпустили. Веревку развязали, разбежались. Он пошел. Сгорбленный такой, мокрый. Метров десять от дуба отошел - обернулся: аж синий от злости.
          -Хулиганы, - кричит, - я в милицию пойду, расскажу, какими вы разбойниками растете!
          А мы ему:
          -Иди, иди, там тебя давно дожидаются! - и в ведро барабаним. Мол, не забудь про ведро-то!
          "Ведро" нравится всем. Его одобряют дружным коротким смехом. Эти сиу просто молодцы! Так ему и надо, Колодке!
          В нашем дворе есть свой Колодка - пустой и, конечно, громкоголосый мужичонка, дядя Лёня, всегда пьяненький, смотреть и слушать которого и неприятно, и до смерти скучно. Стоит у магазина с самого утра и пристает ко всем с разговорами. Его обходят и морщатся даже...
          Я как бы тоже участвую в беседе: у меня на языке вертится вопрос, но я всё боюсь выдать себя и нарушить естественное развитие рассказа. И все же не выдерживаю:
          -Петя, а скажи, почему все-таки сиу не дают имен животным?
          Весь стол оборачивается ко мне. Обо мне забыли, а я вдруг заговорил.
          Я встал, подошел.
          -Ты уж извини, но мне тоже интересно - почему? У вас какой-то закон был? Насчет животных?
          -Да... был... - не сразу и будто отмахиваясь, отвечает Петя.
          Так и есть, я все испортил. Петя сник, смешался: взрослый - он одним словом может разрушить всё, что строилось и темнотой, и голосом, и фантазией.
          -Был...- скучно говорит Петя. - Только это долго рассказывать. Да и поздно уже.
          Не хочет. А я не имею права говорить, что еще не поздно: уже без четверти одиннадцать, детям пора домой.
          За столом еще некоторое время все неподвижны.
          Тут поднимается один.
          -Ну, - сообщает он тем известным тоном, каким прощаются на ночь, но еще и нарочитым, - я - домой. Спать пора.
          Петя пока медлит. Ему неудобно уходить, потому что на эти минуты я как бы остаюсь его собеседником. И все же решается.
          -Пока, люди! - говорит он громко, встает и сразу исчезает в темноте.
          За ним поднимаются остальные.
          Я остаюсь перед пустым столом. Я, бледнолицый.
          Я иду по двору. Двор населен. То тут, то там вспыхивает зажигалка, разгораются на мгновение угольки сигарет. Гитара, негромкие голоса. Неожидано во двор заглядывают фары; пошарив, осветив стену, увидев кого-то, пятятся и исчезают.
          Доносится хор лягушек с зеленого пруда за школой, чудом оставшегося после застройки района.
          Вдруг хор смолкает. Это кто-то, проходя мимо, швырнул камень в пруд.
          Потом раздается первый лягушачий голос:
          -Меня-а-аю! Ква-а-артиру!
          -Ка-а-акую?
          Хор подхватывает. Пруд - это квартирный базар.
          -Базар, - говорю я вслух.
          Улыбаюсь и иду домой.
         

    Отчего сиу не дают имён животным?

         
          -Паш, - спросил я голосом зевающего скуки человека, - ну, ты еще не сиу?
          Пашка, по прозвищу Синьор Помидор (за всегда красные щеки), стоял у подъезда и грыз яблоко. Он тут же подошел ко мне и сел на скамейку рядом. Я с Пашкой разговаривал почти как со взрослым, кроме того, я всегда выслушивал его до конца, может быть, единственный во дворе.
          -Не-а, - ответил он, - еще нет.
          Мой вопрос был коварный, но продуманный. Пашка сидел тогда за столом, он обо всем должен знать.
          -Не-а, - ответил он, не оставляя яблока. - Мы сказали Петьке, что можно было бы и у нас во дворе сделать сиу, но он говорит, что еще не знает. Тут, говорит, и леса близко нет, и озера, а бледнолицых, говорит, полно. Там у них даже олень одно время был, а здесь даже ежа не увидишь И защищать, говорит, кроме собак, некого. А сиу, - безмятежно выдавал тайны Синьор Помидор, - братья животных. Сиу их спасают от бледнолицых...
          -Пашка! - раздалось вдруг с балкона третьего этажа. - Кто в мою пудреницу жука положил, а пудру высыпал? Ты, конечно? Вот я тебе задам!
          Помидор застыл. Но все-таки поднял голову и, закрыв глаза, завопил на одной ноте:
          -Какой жук?! Он сам туда залез!..
          Тут и воробью станет ясно, что жук - его рук дело.
          Сестра Пашки, такая же румянощекая, Наташка, свесилась с балкона:
          -И кузнечики по комнате прыгают! Сознавайся - ты их понапускал? Только вернись домой, я тебе такое сделаю!
          -А ты окно открой, они и выпрыгнут, - посоветовал вверх Пашка. - Нашла кого бояться!
          -Зачем кузнечики? - спросил я.
          Мне Пашка врать не стал.
          -Пока племя будет... Хоть кузнечики...
          -Паш, - отважился я на тот вопрос, - а почему сиу не дают имен животным?
          Помидор откусил еще яблока..
          -Это как в книге, - начал он. - Мы подумали, что они про это где-то вычитали, а Петька говорит: было. Я, например, нигде про это не читал...
          И Пашка рассказал:
          -У них Пушистый был, Ну, хорек. Или ласка. Или куница. Они не знают. Пушистый такой. Они его и назвали - Пушистый. Это еще давно было, еще даже до оленя.
          На озере кто-то их нору разорил, хорьков. И убили всех. А один детеныш остался. Маленький. Он вылез из норы - в самой глубине, наверно, прятался - и ищет своих. А тут сиу. Они ему поесть дали, у них еда была с собой, бутерброды с колбасой. Он колбасы и поел.
          Они тогда нору замаскировали - сучьями забросали, и он стал жить в своей норе.
          Они приходят, кричат:
          -Пушистый, Пушистый! - и н бежит к ним. Они ему колбасы или еще чего.
          Пашка говорил без запинки, будто хорошо выученный урок.
          -Он любил колбасу... Ну и вырос. Сиу его охраняли. Они всем сказали, чтоб ннкто не трогал - а то будут иметь дело с ними...
          А его никто и не трогал. Он крсивый был. Тогда бледнолицые еще на озеро не ходили На озере все свои были, маленькие все. И Пушистого все гладили и кормили.
          И он стал всем доверять, понятно? - Некоторые слова Пашка подчеркивал, как Петя.
          Это был, очевидно, важный момент рассказа, и я простил Пашке его фамильярное "понятно".
          -Только кто позовет его: "Пушистый! Пушистый! - и он сразу бежит.
          Помидор по-настоящему выкрикивал "Пущистый!", словно зверек был где-то здесь, во дворе.
          -И вот... один раз...
          Голос Пашки прерывается.
          -Один раз... идут сиу на озеро... а навстречу им маленькие - бегут и кричат, - Помидор делает порывистый вздох, - что Пушистого... убили.
          Черт побери! Мне и самому жаль его.
          -Ну, - говорю я Помидору, - ну, ну, Паш...
          Пашка делает еще один порывистый вздох. И голос его становится тих и ровен.
          -Дядька один убил. Ребята с Пушистым играли, а он подошел, взял камень и убил. Вон, говорят, где он лежит.
          Сиу бегом туда. И видят - лежит. У норки. И голова разбита. Мертвый. Пушистый...
          Пашка глубоко-глубоко вздыхает.
          -Колодка Пушистого убил. Ну, вы слышали, наверно, про него. Они с ним давно поссорились. Он и убил. Нечисть, говорит, разводят...
          Ну, сиу закопали его. И вот что с ними случилось. Как идут они на озеро, всё им хочется позвать: "Пушистый! Пушистый!" Они привыкли, сиу...
          Подходят к озеру и переглядываются друг с дружкой: мол, так и хочется позвать...
          А Зубр один раз не выдержал и позвал...
          -А он, - Пашка наверняка повторяет Петины слова: - А он, конечно, не выбежал. Он же мертвый., - добавляет Помидор. - Быстрый Олень всех тогда обогнал - ушел вперед.... А когда его догнали, Петька говорит, глаза у него красные были... Он Пушистого больше всех любил.
          И тогда они поклялись: никогда не давать имен животным. Полтому что обидно. Ну, больно. - Пашка произносит эти слова, как формулу чувства, и поспешно ее объяснят: - Они же, ну, животные, если им дать имя, будут совсем как братья. И если его убьют, так когда имя скажешь, он вроде снова живой. А он мертвый... И обидно. Понятно? Лучше, когда без имени. Легче...
          -Понятно, - говорю я, - понятно, Паш. Ты не беспокойся, я всё понял. Легче, конечно, когда без имени. Ведь убить-то действительно каждый может. Взял камень и...
          -Они себя называли Знаете как? Доброе племя сиу. Они сперва просто индейцами были, сиу. Ну, воевали. А потом к ним олень пришел. Косуля. Серьезно. Из леса. Она наступила на что-то и ногу меж копытцами разрезала. Глубоко - кровь идет, она ослабела... Может, на стекло наступила. На бутылку, на разбитую, - сердито говорит Пашка.
          Ну, вышла из леса. К людям. Кто ж еще ей может помочь? А там как раз сиу. Видят - хромает. Еле жива. А боится! Вся дрожит. А в лес не идет. Там она бы умерла, без помощи.
          Сиу ее на руки - и домой. К Петьке.
          Встречные по дороге кричат: "Приглашаете на шашлык?" А сиу только руками отмахиваются.
          И вылечили. Петькина мама вылечила, она врач. Поздно вечером, чтоб никто не видел, отвели в лес. И отпустили.
          И Зубр тогда предложил: давайте называться Доброе племя сиу. Будем защищать всех животных.
          Косулю они еще никак не звали Так и отпустили. Она к ним из леса часто выходила. Постоит, посмотрит на них и опять в лес.
          А потом они Пушистого приручили...
          Пашка сидит опустив голову. Гибель Пушистого для него не только слова.
          -Слушай, Паш... а почему Петя мне не хотел расказывать про это? Помнишь, я подошел?
          -А-а... они тогда Колодке... - и тут Пашка спотыкается. - А знаете, - говорит он, поднимая на меня глаза, - а знаете, - говорит Пашка совсем уже другим голосом, - знаете, как у сиу наказывают тех, кто проболтается?
          -Как? - спрашиваю я по инерции.
          -Крапивой, - выразительно сообщает Пашка. - Привяжут к дереву, голышом, ну. в трусах, и крапивой! Чтоб не забывал.
          -Паш, а ты разве уже сиу?
          -Думаете, легко? - отвечает Пашка. - Я вот животных люблю, а муравьев пока боюсь. Я уже пробовал...
          -Что пробовал?
          -Ох, кусаются! Жуть! - Пашка трясет головой. - А щекотно! Но можно привыкнуть. Петька говорил, все сперва боялись. А потом - хоть бы что. Даже улыбались.
          -Постой, постой! Какие муравьи? При чем здесь муравьи?
          -Под мышкой муравьи! Возьмут горсть с муравейника - и под мышку тебе. Стойкость воспитывать.
          -Вот оно что, - размышляю я вслух. - Они, смотри-ка, серьезный народ, и сиу.
          -А вы думали, - подтверждает Пашка. - Очень серьезный. Сиу быть трудно...
          Пашка молчит минуту-две, глядя на что-то в стороне, и вдруг, весь повернувшись ко мне, спрашивает:
          -Вот, а вы сами, если бы у вас Пушистого убили, вам было бы легко?
         
         
          БЕЛАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА
         
          На колени даже новых Максимкиных штанов нашивают - не для теперешней моды - толстые, чуть не шинельного сукна заплаты. Потому что ни один другой материал не выдерживает трения Максимкиных колен об асфальт, о стены, деревья, заборы, лестницы - обо все, что угодно с утра до ночи.
          Максимка - махонького ротсочка эенергичный второклашка. Своей неутомимостью он напоминает часовую пружину. И если бы из Максимки можно было наделать каким-то образом часовых пружин, износу бы не было таким пружинам - и часы ходили бы вечно.
          Вот он стоит, Максимка, посреди двора, вертя головой во все стороны - он опять что-то примдумывает. С ним не соскучишься, это точно. Он всегда чем-то занят.
          Две недели Максимка искал миллион рублей. Искать миллион было легко, потому что везде на улице лежали осенние листья. Под ними миллион долго мог оставаться незамеченным. Да и где же еще лежать миллиону рублей, как не среди осенних, таких разноцветных листьев! Максимка не раз уже находил на улице деньги - когда гривенник, когда рубль, а раз даже нашел пятерку. И если валяется посреди улицы пятерка, то ведь должен же где-то лежать и миллион!
          Если бы Максимку спросили, почему именно миллион, он ответил бы: потому что миллиона хватило бы на все. На мяч, на велосипед, на джинсовый костюм, на электронную игру, на новый телевизор. На мамино зимнее пальто (говорила соседке о нем сто раз), на новую мебель.
          С той поры, как уехал куда-то надолго отец, Максимка на все свои просьбы "купи то, купи это", слышит в ответ:
          -Нету денег.
          -Подожди...
          -Вот скоро буду зарабатывать...
          И что за беда такая - нету денег! Обязательно нужно зарабатывать! Это ж столько ждать! Деньги ведь можно просто найти!
          Надо только поискать хорошенько - никто не занимается этим специально.
          И Максимку все две недели можно было увидеть на улице, где он ходил и ходил, разгребая ногами листья.
          Но вот листопад кончился, листья смели в кучи, кучи уложили в мешки, а мешки увезли. Если бы под ними был миллион, Максимка бы узнал о нем.
          Когда в очередной раз Максимка попросил маму купить велосипед, а мама опять ответила, что нужно подождать, Максимка ждать не согласился. Он сказал, что заработает на велосипед сам.
          У их соседа, поэта, вышла книжка стихов. Поэт пришел домой - Максимка как раз возился с поэтовой маленькой дочкой, Ладой - и с порога еще швырнул в комнату, к люстре, розовую пачку денег. Деньги разлетелсиь по комнате, как осенние листья.
          Поэт поднял Ладку и подбросил ее к потолку.
          -Проси чего хочешь! - крикнул он.
          В тот же день Максимка решил, что будет отныне писать стихи. Он и написал их в тот же день. Вот что он сочинил:
          Я видел рощу золотую,
          Она стояла в октябре.
          Я был тогда еще видь молод,
          Ну а теперь совсем я стар.
          Максимка показал стихотворение поэту, поэт прочитал и похвалил. Он похвалил, но сказал, что детям денег за стихи пока еще не платят, даже за самые хорошие.
          Максимка, конечно, огорчился. Но он из тех людей, что огорчаются ненадолго. Он всегда изобретет что-нибудь еще. Нет велосипеда, и не надо...
          Во дворе есть беседка. Вернее, будет. Пока стоит ее скелет. Максимка достал где-то веревку (наверняка бельевую) привязал один ее конец к шпилю беседки, а на другом сделал петлю. Он встал на скамейку, схватился за веревку, сунул ногу в петлю и оттолкнулся. Он раскачивался, вылетая за пределы беседки, и вокруг неё собиралось все больше мальчишек (его примерно возраста).
          Качели во дворе были, но разве это качели! Они, можно сказать, девчоночьи качели, то есть благополучные и неопасные. То ли дело эти! На них качаешься, рискуя треснуться о стойку. На ннх можно проверить смелость - свою и друга. И это как раз то, что нужно мальчишкам.
          Мальчишки встали в очередь к Максимкиным качелям.
          Шпиль скрипел, беседка потрескивала и покряхтывала.
          И вот подошел черед Эдика, Максимкиного соседа. Он тоже сунул ногу в петлю, оттолкнулся... И на обратном пути ударился о стойку. Упал, его проволокло по грязному полу беседки - Эдик изгваздался, как, наверное, никогда до этого, набил синяк на скуле, на руках ссадины...
          Максимка, чуя плохой конец затеи, полез отвязывать веревку...
          Прибежала Эдикина мама...
          И Максимке попало. А был ли он виноват, скажите?
          Во дворе снег. Он случайно выпал вчера, белее его нет ничего на свете. Завтра снега уже не будет, поэтому им вовсю пользуются сегодня. Максима вынес во двор санки - старые, ржавые, половины планок нет. Он выжимает из санок все, подгоняя их и руками, и ногами, и воплями - и санки его самые быстрые.
          Из подъезда на лыжах показывается Эдик. Лыжи стучат, палки высекают искры. Он ступает на снег, и лыжи разъезжаются. Лыжи новые, Эдик на лыжах впервые.
          -О! - счастливо кричит Максимка. Он бросает санки и бежит к Эдику. - Лыжи! Дай покататься!
          Эдик, еле держась на ногах, сопя и пыхтя, шествует мимо. Чистенький, аккуратненький, на новых лыжах Эдик. Не глядя на Максимку, он сообщает в такт своим неуверенным шагам:
          -Это мне... специально... чтобы я с тобой не играл... купили. Не дам...
          -Ну и не надо! - Максимка в самом деле нисколько не огорчен: взгляд его уже наметил что-то, а в голове мелькнула очередная идея.
          Он мигом составляет трое санок в "поезд", поезд, разогнанный множеством рук, катится далеко, весело - во дворе визг, крики, смех.
          Эдик, взобравшись на горку, съехать боится и с завистью смотрит на "поезд". Максимка о лыжах уже позабыл и не оборачивается в сторону Эдика.
          Эдик наконец решается и делает шаг вперед Его качнуло, он раскорячился - поехал. Одна лыжа тормозит, другую уносит - Эдик шлепается животом на снег. Подниматься он не спешит, словно поняв тщетность своих попыток научиться кататься на лыжах.
          Затем приходит то, что и должно было произойти. Эдик сам предлагает лыжи Максимке и, счастливый, садится на санки в "поезде". Вот он уже весь в снегу, пальто уже расстегнуто, Эдик без шапки, хохочет...
          А Максимка, отдав кому-то вторую лыжу, пытается съехать на одной...
          Открывается окно и на весь двор раздается:
          -Эди-и-к! Эдик! Боже мой!..
          Таков Максимка, человек, которому никогда не бывает - и не может быть! - скучно.
          Однажды я увидел в нашем дворе бой. Это был необыкновенный бой. Спорю на что угодно - никто из вас не догадается придумать такое. Два войска, надев на себя большие картонные коробки из промтоварного магазина, как латы, а маленькие, как шлемы, славно бились на асфальтовой площадке деревянными мечами.
          Максимка, самый маленький и верткий, сражался впереди. Стучали мечи, громыхал под их ударами картон. Максимка вопил:
          -Падай! Падай! Я тебя проткнул!
          Но падать в этом бою никто не собирался. Взрослые не оставливали бойцов - теми были приняты меры предосторожности: в шлемах были проделаны дырки для глаз, а концы мечей притуплены. А что до ссадин на руках, так они мальчишкам не страшны.
          Мужчины-доминошники, зажав в руке костяшки домино, так и не опустили первую кость - они смотрели на битву.
          Среди бойцов был, конечно, и Эдик - я это понял, увидав неподалеку его маму. Маленькая, худенькая, она круглыми от ужаса глазами искала своего Эдика среди одинаковых лат и шлемов. Каждый раз, когда на кого-нибудь обрушивался крепкий удар, она вздрагивала и неуверенно вскрикивала:
          -Эдик!.. Эдик!.. Эдик!..
          Я потом спросил у мальчишек, кто придумал надеть картонные коробки как латы?
          -Кажется, Максимка, - был ответ.
          -Сперва он, а потом и мы тоже, - была поправка к ответу.
         
          Возле Максимки всегда народ. То ли он опять что-то придумал, то ли что-то показывает с таинственным видом (фонарик, например, который "в темноте еще лучше светит"), то ли Максимка рассказывает.
          Рассказывает он так:
          -А вот у нас в Темир-Тау...
          Или еще так:
          -А! Вот у нас в Темир-Тау...
          Я, услыхав как-то Максимкино "Темир-Тау", усмехнулся: "Живет здесь уже третий год, что он там помнит про "Темир-Тау"...
         
          У меня могут спросить, с какой целью я рассказываю о мальчишечьих выдумках-придумках, проделках и проказах, и может ли быть в них хоть какой-то толк для других?
          Есть, и еще какой!
          Только об этом нужно рассказывать подробно.
         
          В это утро мне захотелось уехать.
          Я проснулся в это утро и понял, что я если сегодня куда-нибудь не поеду - хоть куда! ненадолго! во что бы то ни стало! - со мной случится что-то нехорошее. Может быть, я разругаюсь с начальством... Или еще с кем-то... Или вообще уволюсь работы... Или...
          Такое настроение у взрослых бывает. Оно называется "надо сменить обстановку".
          Чаще всего, взрослые так никуда и не уезжают. Их, во-первых, не отпускают на работе.
          Целый день взрослый переживает свое желание уехать. Говорит о нем с приятелями, которым это настроение тоже знакомо. И, наговорившись всласть, отводит, что называется, душу и вечером приходит домой почти в обычном своем состоянии.
          А я - я ходил по квартире, бормоча странное слово "вочтобытонистало". С ним умывался, завтракал, одевался, запирал дверь и спускался по лестнице.
          И все время перебирал в уме города, куда мне хочется поехать.
          Поехать хотелось туда, где я оставил - там какой-то свой день, там - неделю, а там - даже несколько лет жизни. Тот город, надеялся я, вернет мне хоть немного из того, что я в нем оставил. В том, оставленном там и сям, была сегодня нужда.
          Ну и вот, почти уже решив, куда я поеду, и сказав про свою работу "Будь что будет!", я ступил на крыльцо дома, где жил. И в ту же секунду остановился. Потому что на крыльце был нарисован меловой круг, а в середине его написано слово "Воронеж".
          И прямо от крыльца начиналась железная дорога, она - рельсы и частые шпалы поперек - была нарисована мелом на асфальте. Дорога сворачивала в проход между домами и исчезала за поворотом.
          Оказывается, чуть сделав шаг во двор, я очутился на вокзале!
          Оставалось сесть в поезд.
          Так я и сделал. И через мгновение двинулся по белой железной дороге, не зная, куда она меня приведет и чем окончится мое путешествие.
          Через тридцать шагов (а может, через пятьсот километров?) я увидел Киев. Это был меловой кружок, в котором было написано "Киев".
          Я остановился над кругом. Этот город я знал и мне всегда хотелось побывать в нем еще.
          Я стоял над кругом и видел то знакомую улицу, то дом, то блеск широкой реки и далекую желтую полоску пляжа, то брусчатую мостовую... Киев был то летним солнечным, то зимним снежным; передо мной вдруг открывалась дверь в знакомом доме, в прихожей загорался свет и мой друг, удивляясь и улыбаясь, протягивал мне руку...
          Я снова был в Киеве. К нему привела меня белая железная дорога...
          Потом рельсы свернули на мостовую. Они нырнули под автобус, стоящий на улице, - мне пришлось его обойти, - и пролегли (так, кажется, принято говорить о рельсах?) пролегли дальше.
          За автобусом я увидел "Ригу". В Риге я не бывал бывал, Риги я не видал.
          Тогда я вспомнил товарища по службе на флоте.
          Его звали Ивар. Он не был похож на других прибалтов, которые стояли на правом фланге роты, - здоровенные, не очень складные, медленно и неправильно, но верно говорящие парни. Ивар не был похож на них - небольшого роста, изящный, быстрый на ум и на слово... Если он возвращался в часть после увольнения подвыпив, он переходил на латышский, бешено сужая глаза... Я повспоминал, стоя над меловым кругом, Ивара и себя заодно, свою службу на море...
          Сразу за Ригой был Львов. Во Львове я боролся на больших юношеских соревнованиях по классической борьбе. Я занял тогда второе место.
          Конечно, я постоял над "Львовом". Мой взгляд бегал по улицам города, похожий, может быть, на солнечного зайчика.
          Второе место... из семнадцати, между прочим. Я проиграл только Зимину, по очкам, и то свалил его под конец, тот еле выкарабкался, а в остальные минуты стойки грубо "оттолкался". А я еще не знал, что "оттолкаться" - тоже прием борьбы...
          Но не это, не второе место (хотя оно тоже важно) было главным тогда.
          На соревнования во Львов меня провожала Она. Та самая, в кого я был впервые и сильно... Я учился в девя...
          -Дядя, скажите, пожалуйста, который час?
          Я оглянулся. На железной дороге стоит мальчишка, локти его прижаты к бокам, он чуфыкает - спускает излишки пара. Он паровоз, поезд и пассажир.
          -Двадцать минут девя...
          -Спасибо!
          Мальчишка зачуфыкал чаще - чуф! чуф! - и поехал; ранец на его спине запрыгал.
          А следующий город был Москва! Москва у нас и позади, и всегда впереди - ведь мы в ней обязательно еще побываем, поэтому я улыбнулся, помахал рукой Москве и поехал дальше, прямо в знакомый мне Петербург, который, конечно, был в десяти шагах.
          В "Петербурге" меня ожидал всего один вечер - но зимний, на катке, разлитом в парке, и песенка меня ждала, которую я там впервые услышал... Я оглянулся и тихонечко ее спел, стоя над меловым кругом, где сейчас расположился каток - не всю, два куплета...
          После Петербурга железная дорога сворачивала к школе.
          Вот оно что!
          Кто-то, какой-то человек. которому скучно просто так, пешком идти в школу, взял да и провел к ней железную дорогу. Белую железную дорогу со множеством шпал. Теперь он ездит туда на поезде! И останавливается в чем-то запомнившихся городах.
          Я свернул к школе. Здесь рельсы заканчивались. Дорога упиралась в круг, а в нем было написано "Темир-Тау".
          -Тим-там! - сказал я. Я теперь знал, кто нарисовал дорогу. Это, конечно, Максимка. Он уже давно в Воронеже, но о своем Темир-Тау помнит.
          Я стоял над меловым кругом и думал, что Максимкин Темир-Тау значит для него ничуть не меньше, чем для меня мой Львов и другие города, и что семилетний мальчишка тоже кое-что оставил в своем Темир-Тау - то, что ему время от времени остро необходимо.
         
          Я пришел на работу, опоздав минут на сорок, но пришел с такой улыбкой, что начальству и в голову не пришло спрашивать меня об опоздании.
          А спросить об причине улыбки начальство не догадалось.
         
          ГОРОД ДЛЯ АЛЕНКИ
         
          Мама у Аленки гример. Она работает в театре.
          Каждый гример немного художник. Один больше, другой меньше. Каждый гример учился в театральном или художественном училище, рисовал, писал этюды, возможно, ему говорили, что у него есть талант художника. Или - что в нем пропадает талант художника.
          Но гримеры чаще всего - скромные люди, и хоть они и верят, что в них есть (или пропадает) талант художника, за кисть берутся редко или никогда не берутся.
          Разве что в крайнем случае.
          Аленка заболела. Маме позвонили из школы на работу и сказали, что у Аленки высокая температура.
          Аленка с мамой живут вдвоем в однокомнатной квартире.
          Третий день у Аленки жар, третий день мама не ходит на работу.
          А в этот вечер температура поднялась сначала до тридцати девяти, а потом и выше. Маме стало страшно. Как бывает страшно мамам, когда у аленок тридцать девять и выше, не расскажешь. Ни пером, ни кистью.
          Когда приехала "скорая", у Аленки было сорок градусов. Врач осмотрела ее горло и сказала:
          -Страшного ничего нет, - Лицо у нее было спокойное и усталое. - Давайте ей пирамидон с аналгином - это сбивает температуру. И компрессик на лоб. А мы сделаем укол...
          Двое молодых санитаров стояли в дверях и смотрели на Аленку, на маму, на комнату - на парики на стене, на букет желтых и красных кленовых листьев в вазе. Они за ночь бывают в десяти, наверно, квартирах и все у разных людей. Им интересно смотреть, как живет тот или другой. Кто шофер, кто писатель, кто продавец, кто директор, а кто, может, и просто пьяница.
          Потом они все ушли, и Аленка и мама снова остались одни. Аленка пылала. Она сама чувствовала, как у нее горит лицо. Странно только, что ничего не болит да и лежать ей не хочется. Она даже не понимала - что страшного в температуре сорок. Наоборот: ей хочется разговаривать, играть... Хочется говорить с мамой о враче, у которой из-под халата выглядывало такое старенькое пальто. И почему сразу три золотых кольца? И почему она прошла в комнату, не сняв в прихожей сапог? Ведь все снимают...
          -Молчи, Аленушка, молчи, - говорила мама, - помолчи хоть десять минут.
          Аленка помолчала и ей захотелось спать. Она закрыла глаза. И тут же открыла, потому что у нее закружилась голова.
          -Мама, - лампа!
          -Что, девочка?
          -Лампа качается... ой! - Аленка заплакала.
          -Что, родная, что с тобой? А? Ну говори же!
          -Паук! - закричала вдруг Аленка. - Я боюсь! Убери его! - Она смотрела на потолок: пауки были ее постоянным страхом.
          Аленка бредила.
          Потом она, кажется, ненадолго потеряла сознание, очнулась, открыла глаза.
          -Мама, - город, - сказала она, показывая на стену.
          Мама снова испугалась.
          -Нет, девочка, нет.
          -Город, - упрямо сказала Аленка, - смотри - город!
          Мама посмотрела. После недавней собственноручной побелки в стене проявилось множество трещинок, сплетение линий.
          -Вон дом - видишь? А вон башня, - показывала пальцем Аленка.
          Мама увидела и дом, и башню. Аленка была в сознании. Дом и башня были из тридевятого царства.
          -А во-он еще башня, - показывала Аленка. - А прямо перед нами - дом. Большой. Красивый... Мама, - такой город!
          -Аленушка, давай компрессик сменим? Повернись на спинку...
          -Я хочу смотреть на город.
          -А спать ты не хочешь?
          -Я боюсь... Мама, покрась вон ту крышу, вон - видишь?
          -Как - покрась? Чем?
          -Красками, мам. Покрась.
          -Но ведь это же стена, девочка.
          -Ну и что. Это город, город! - Аленка перевела глаза на маму; глаза наполнялись слезами.
          -Ну хорошо, сейчас, только дай я сменю компресс...
          Краски у Аленки были хорошие - "Нева", в тюбиках. И кисти тоже - мама купила их в художественном салоне.
          Мама приготовила воду, вырвала лист из альбома для рисования, взяла коробку с красками.
          -А какого цвета крыша?
          -Мам. Я не знаю... красная. Придумай сама. Какую хочешь. А другую сделай зеленую.
          -Где крыша?
          -Вон - разве ты не видишь?
          -Я буду рисовать, а ты пока поспи, ладно?
          -А ты меня разбудишь, когда нарисуешь?
          -Конечно, девочка, ты только спи.
          Аленка закрыла глаза.
          Мама выдавила из тюбика краску, другую, обмакнула кисть в воду.
          В самом деле - целый город. Как это она раньше его не видела? Крыши, стены, окна. Улицы, деревья - рисунок был. С чего начать?
          -Мам, ты рисуешь?
          -Рисую.
          Мама наклонилась и тронула кистью стену.
          -Рисую, девочка, ты спи.
         
          Похоже было, что город, чуть видный в предутренних сумерках, серый еще и прозрачный, раскрашивается восходящим солнцем, - это сравнение пришло на ум Валерии Александровне, когда она покрыла скат крыши розовой краской; оно и подсказало ей, каким должен быть город: раннеутренним.
          Аленка спала тяжело; дышала неровно, часто. Стонала, ворочалась, всхлипывала. Потом проснулась.
          -Мама, - паук! Паук!
          И вдруг увидела город.
          -Какой красивый! Мама, рисуй!
          Мама сменила компресс, измерила температуру: тридцать девять. Дала таблетки.
          -Мама, рисуй.
          -Буду, буду, а ты закрой глаза.
          -Хочу смотреть.
          -Поспи немного, а когда проснешься, он будет еще лучше.
          -Я хочу смотреть.
          Аленка не была капризной девочкой, но она была больна.
          -Но, девочка, ты же знаешь, что художники не любят рисовать, когда на них смотрят. И потом, пусть это будет как в сказке - помнишь? - за одну ночь был готов дворец. Ты закрой глаза, а когда откроешь, будет целый город. Договорились?
          -Да, - сказала Аленка. Она устала от разговора. Губы у нее обметало.
          Работая, Валерия Александровна увлеклась. Аленка спала.
          Город уходил в глубь стены. Над ним голубела полоска моря. Над морем всходили горы розовых облаков.Прямо у пола начиналась брусчатая мостовая.
          Город, заметила вдруг Валерия Александровна, получался очень тихий. В нем слышно только Аленкино дыхание. Валерия Александровна обрадовалась, когда отыскала в нем чуть заметный контур человека на улице. Она тронула его кистью, раз-два - человек пошел, шаги его отдавались в стенах домов.
          -Мама, это кто? - Аленка опять проснулась.
          -Человек. Ляг, Аленушка, тебе нужно еще поспать.
          -Он идет к нам... Мам, а он кто?
          -Ну... врач. Это врач, девочка.
          Аленка задумалась.
          -Нет... Опять таблетки пить. И уколы. И врачи приезжают на машине. Пусть это будет не врач. Пусть это будет лучше дядя Даня.
          Дядя Даня был их с мамой знакомый. Больше Аленкин, чем мамин.
          -Пусть, - согласилась мама. - Это будет дядя Даня; ложись, Аленчик, поспи еще, солнышко...
          Аленка уснула (надолго ли?), и Валерия Александровна снова осталась как бы одна в комнате. Было тихо, тикали часы. Шел пятый час ночи. Валерия Александровна, чувствуя усталость, села - впервые, показалось, за ночь. Стала смотреть на город.
          Моментами ей представлялось, что маленький и привычный мирок их комнаты исчезает и она стоит на каком-то высоком балконе и смотрит на город перед ней. Она и стояла когда-то на таком балконе и смотрела на город, - сейчас то почти уже забытое маленькое событие вспомнилось.
          Она тогда училась в театральном училище, была худой некрасивой девчонкой (красивее-то она, правда, и не стала) и на высокий балкон попала вместе с хорошенькой своей подругой Иркой, за которой ухаживал парень, хозяин квартиры с этим балконом.
          Дом был "старый" - с мраморными полуосвещенными лестницами и дубовыми перилами, с высокими дверьми и лепниной на потолках комнат, с изразцовыми печами и камином, с темным выщербленным паркетом, с тусклым светом большой старой люстры.
          Дом стоял в толпе таких же старых домов и старых высоких деревьев; оранжево и желто светились высокие окна; на "глухой" стене одного из домов было небольшое окно, которое притягивало к себе той грустью, что возникает, когда представляешь там человека, похожего своей одинокостью на тебя, или когда читаешь сказки Андерсена. А потом ей показалось, что эти высокие дома сродни чем-то старым книгам с пожелтевшими страницами.
          Она тогда вышла на балкон и долго стояла одна. Города отсюда было видно много, и ее существо вбирало его в себя, как фотопленка вбирает в свою плоть свет и тени.
          Она завидовала тому, кто может часто выходить на этот балкон и думать, глядя на город, думать и владеть им, населять кем и чем хочешь - людьми, событиями, музыкой и счастьем, обидой, которую легко выплакать...
          Она уже совсем забыла обо всем этом, а сейчас вспомнила, да так живо, что кожи словно бы коснулось тепло того вечера, а сознания - его грусть. Вспомнила, как спускалась - одна - по мраморной лестнице, как дрожали губы, а внутри разливалось что-то горькое.
          Неужели на стене тот город, город ее грусти? Да нет же, чепуха! Чушь, чушь! Просто у нее сейчас такое настроение - как будто ее кто-то обидел. Ну конечно: Аленкина болезнь, ночь не спала, устала... Город совсем другой. Другой! Она увидела его, когда однажды приехала с каникул рано-рано утром.
          Город был чист, тих, прохладен и пахнул молоком.
          Она шла по улице, испытывая радость от того, что, оказывается, впервые за свою жизнь видит утро города - такое: когда все еще спят, когда он не наполнился шумом, грохотом, лязгом металла, машинами и их гудками, спешащими людьми, пылью, солнцем. Когда он пахнет еще молоком, когда краски его мягки и окна доверчиво открыты...
          Конечно, она рисовала этот город!
          А впрочем, какое это имеет значение! Аленка попросила - и вот она нарисовала город на стене. Аленка больна! Она нарисовала город, какой знала и какой ей нравится - южный город с полоской моря над крышами. Город, где она училась. Город, который она мечтала написать акварелью, но все не решалась. И вот наконец решилась...
          Усталость вдруг стала тяжелой, как свинец, а сна еще не было. Валерия Александровна сидела, опустив руки, глядя на город и уже не видя его.
          На улице прошумел, мчась на всех парах, первый троллейбус.
          Пропел с чьего-то балкона пленный петух.
          Хлопнула внизу дверь подъезда.
          Надо закрыть тюбики, чтобы не засохла краска. И вымыть кисти. Сварить кофе?
          Аленка спит уже второй час, не просыпаясь. Может, миновало?
          ...И чего она только не напридумывала!
          Это ведь просто город для Аленки! Он из сказки, из тридевятого царства. Просто город для Аленки.
          Валерия Александровна встала и подошла к дочери. Потрогала лоб - прохладный! Спала температура, спала! И дышит Аленка ровно, глубоко. Только ямка на горлышке неспокойна. И губы сухие, измученные.
          Валерия Александровна раскрыла свою постель, разделась, легла. Вытянулась - и бросила взгляд на город на стене.
          Что подумают?! Надо забелить. Конечно, забелить...
          Впрочем, как Аленка скажет. Это ведь теперь ее город.
         
         
         ВОЙНА С КОРОЛЕМ
         
          Люде как молодому педагогу, способному и гораздому на выдумку, Тамара Алексанна, начальник лагеря, всегда поручала "оформление" не очень веселых дел. "Оформление" означало, что дело из унылого и беспросветного должно было превратиться в веселое и желанное.
          Придумать, как провести Большую Уборку, в которой лагерь нуждался, поручили Люде, и та пришла с вопросом в отряд.
          Это было не первый раз, когда воспитательница решала ту или иную задачу вместе с отрядом по принципу "ум хорошог, а два - лучше". Люда сообщала задачу - кто-то предлагал первый вариант ее решения. Его, как правило, отвергали, но умы уже начинали работать. Шла известная ученым "мозговая атака". Рождался второй вариант, третий... Наконец появлялся искомый. Он возникал будто бы неожиданно, выглядел странно, и его внаале отвергали. Но чем больше о нем думали, чем больше обкатывали, тем лучше он казался.
          Потом идея, готовенькая, разработанная до мелочей, преподносилась начальнику лагеря. Тамара Алексанна недоверчиво хмыкала, не соглашалась, называла идею ахинеей, чушью, бессмыслицей, но постепенно позиции сдавала, говоря, правда,. что доверяет ответственное дело Люде в последний раз, что надо быть круглой дурой и растяпой, чтобы на такое согласиться, и пр., но в конце концов с идеей соглашалась.
          Так было и на этот раз...
         
          в одно распрекрасное утро лагерь ожидал сюрприз. Две девочки из третьего отряда вынесли на середину площадки, где выстроились все отряды, странное и страшное чучело. Пока его несли, из него, как из дырявого мешка, сыпались разные бумажки, конфетные обертки, фольга и разноцветные тряпочки. За чучелом шел некто перемазанный, в рваном мешке с прорезью для головы, движениями сеятеля он разбрасывал перед собой всякий мусор, который доставал из старого ведра.
          Чучело утвердилось на колу в центре площадки, и по рядам пронесся гул. Он было в донельзя драной и заляпанной чем только можно скатерти, накинутой на плечи, подобно мантии, на голове страшилища сверкала корона из консервной банки от селедки иваси. Лицо страхилеса было бровасто, глазасто, зубасто, носато и бородато.
          Старшая воспитательница представила его так:
          -Трепещите, люди, трепещите и повинуйтесь! Перед вами король Мусор Десятый!
          Девочки крутнули чучело, и из него снова посыпались бумажки и тряпочки.
          -Нормально! - пронеслось по лагерю.
          Старшая сгустила голос, и даже у ворот была слышна тронная речь Мусора Десятого:
          -Я, король нерях, грязнуль и распустех, который правит лагерем вот уже десять лет, повелеваю: с этого дня, с этого часа, с этой минуты в лагере под страхом казни запрещается - мыться и умываться, причесываться, приглаживаться и пользоваться носовыми платами!
          -Годится! - одобрили все.
          -Запрещается, - зычно вещал самодержец, - убирать в палатах, застилать койки, наводить порядок в тумбочках, вешать одежду на спинки стульев, вытирать ноги у входа!
          -Клево! - послышалось тут и там.
          -Запрещается, - разносилось по линейке небывалое, - мыть после еды посуду и наводить чистоту в столовой! Пусть что-нибудь, - возвысил голос король распустех, - останется и мухам! Пусть мухи знают: здесь. а не где-нибудь их дом!
          -Класс! - грохнул народ.
          -Зато разрешается, - радостно провозгласил король, - сорить, валяться где угодно и в чем угодно, плеваться, кувыркаться, драться, швыряться всем, что под руку попадется, брызгаться, мазаться, сморкаться...
          -Ура-а-а! - Малышня из восьмого и девятого отрядов не выдержала и завизжала, запрыгала, поверив королю, а старшие то ли заулыбались, то ли заусмехались.
          -Разрешается и поощряется, - продолжал список свобод Мусор Десятый - девочки крутнули короля, и из него опять посыпались бумажки, а его приспешник выбросил из ведра еще горсть всякой дряни, - разрешается, поощряется и приказывается: писать углем на стенах, кидать в бассейн грязь и дохлых лягушек, ложиться на кровать в обуви... - Визга в младших отрядах Алина Сергеевна, увлекшись, не слышала.
          -Самые примерные неряхи, грязнули и распустехи, - гремел над линейкой голос короля, - будут награждаться воистину монаршей милостью: Мусор Десятый собственноручно... - самодержец с помощью девочки обмакнул правую руку в жестянку, что была в его левой руке, приспешник встал перед ним на одно колено, - собственноручно, - провозгласил на весь лагерь монарх, - совершит помазание лика отличившегося ко-ро-лев-ской грязью!
          Король щедро намазал щеки колепреклоненного, и тот благодарно и непривычно склонил голову до земли. Потом гордо поднялся: лицо его блестело разведенной, как тесто для блинов, жирной глиной.
          -И меня! И мне! И меня! - раздалось вдруг в восьмом и девятом отрядах, и к королю Мусору бросились, на ходу выпуская из-под ремней рубашки и лохматя волосы, несколько мальчишек. - И я неряха! И я грязнуля! И я! И я!..
          Старшая раскашлялась прямо в микрофон, и над лагерем громыхнул гром.
          -Ребята,- услышали все знакомый командирский голос Алины Сергеевны. - что вы делаете?! Назад! В строй! Мы должны объявить королю Мусору Десятому, извечному врагу нашего лагеря, непримиримую войну, - спешно разъясняла она, - а не вставать под его знамена! Нужно изгнать его с захваченной территории! Девочки, что вы стоите?
          Девочки стали спешно подбирать разбросанные по площадке бумажки в заранее приготовленные полиэтиленовые мешочки. Затем, вспомнив еще одно условие игры, замахали и зашикали на приспешника Мусора Десятого. Тот закричал, загогокал и, подпрыгивая на ходу, пробил строй и удрал. Девочки собрали мусор, выдернули короля из земли и бегом понесли его в сторону помойки за столовой.
          Линейка была уже не линейкой, не прямоугольником, а скорее всего, подвижным овалом. Она шумела, смеялась, перекликалась, радовалась, веселилась.
          -Смир-но! - раздалась знакомая команда. - После завтрака в лагере объявляется Большая Уборка! Это будет, - голос Алины Сергеевны снова приобрел командирскую уверенность, - война не на жизнь, а на смерть с королем Мусором Десятым и его войском! Его чучело, - голос старшей крепнул и крепнул, - будет торжественно сожжено со всем сором, собранным на территории лагеря!
          -А мазать? - послышались разочарованные голоса. - А мазать будут?
          Тамара Алексанна протянула руку к мегафону.
          -Мазать, - сурово сказала она, - не будут. Лучшим уборщикам объявят благодарность перед строем.
          Старшая что-то вспомнила и взяла мегафон у начальника лагеря.
          -Лучшим бойцам будет доверена честь поджечь чучело Мусора Десятого!
          И была в тот день война, суровая и беспощадная.
          Все встали под метлу, все ополчились на короля нерях и распустех Мусора Десятого и его войско, забросавшее лагерь бумажками, коробками, пустыми кульками, тряпками и тряпочками, конфетными обертками, разорванными на клочки письмами и неизвестного происхождения окурками.
          В палатах стирали пыль, сдирали с подоконников глину, из которой лепили все что угодно, мыли полы. Хлопали одеяла и простыни. В бассейне спустили воду. На кухне и в столовой гремели громы: там двигали столы, составляли стулья, чистили-блистили посуду. Громадные крышки кастрюль сверкали и звенели, как древнеримские щиты. Шум войны в лагере слышали, наверно, на шоссе, которое было за километр. Над полем битвы, крича, кружились вороны и галки.
          Король нерях стоял уже на костровой площадке и щерился на каждого, кто к нему подходил. Груда мусора у его "ног" росла. Уже приносили чуть начатые тетради, почти чистые блокноты, недописанные письма, открытки, газеты и журналы.
          Начальник лагеря наблюдала за полем сражения, как Наполеон при Аустерлице (20 ноября 1805 года - уточнил бы всезнающий Владик Цыпруш). Она посылала в бой все новые и новые отряды. Но когда к ней подскакала с донесением (не на коне) Люда, Тамара Алексанна успела ей сказать:
          -В вашей идее, доложу вам откровенно, голубчик, только одно рациональное зерно - сжигание чучела. Ради этого они собственные рубашки принесут. Причем, скорее, чем мусор. А насчет помазания грязью... - Тамара Алексанна покачала головой. - И как это я, старая дура, попалась на вашу удочку? Забыть, что они прежде всего поросята! Что именно грязь - ваше помазание - им понравится больше всего!
          Начальник лагеря отдала очередное распоряжение, Люда ускакала, а Тамара Алексанна долго еще стояла на возвышении, качала головой, слыша отовсюду пушечную пальбу вых-ло-пы-ва-е-мых! одеял, гром крышек на кухне и воинственные вопли мальчишек.
          Война закончилась к шести часам, и все стали спрашивать у начальства, когда будет сожжение короля. Торжество умудренная опытом Тамара Алексанна отложила на вечер, чтобы было эффектнее.
          За этот вечер к ногам короля было притащено столько всего, что он стоял по пояс в бумаге и тряпках. Тамара Алексанна вовремя распорядилась проверить, нет ли в этой груде того, что сжигать еще рано. Было найдено несколько целехоньких книжек, порванная на спине новая рубашка, одна просто грязная, носовые платки, носки...
          У забора рядом с лесом был задержан Алиной Сергеевной Дима Ларюшин, по прзаванию. Бубусик, тащивший в сторону лагеря огромную сухую ветку. Ветка была больше его в десять раз.
          -Откуда дровишки? - строго спросила старшая вожатая.
          -Оттуда, - Дима честно показал на забор, за которым подозрительно прошелестели кусты.
          -Ты понимаешь, что тащил мусор на территорию лагеря? И это в тот день, когда...
          -Я ведь для костра! - закричал Бубусик. - Чтобы сжигать короля! - Он поднял голову и посмотрел на Алину Сергеевну как на непонятливую - так воспитатели досадливо всматриваются в лица тех, чьи поступки или слова кажутся им необъяснимыми.
          Алина Серегеевна почувствовала, что за день устала.
          -Ты помогал убирать лагерь или так и проторчал весь день за забором?
          -Помогал, - смело ответил Бубусик. - Я все до единой бумажки, где мне сказали, собрал! И об стекло порезался. Вот! - Дима показал зеленый, как у лягушки, палец.
          -Оттащи ветку назад, - приказала Алина Сергеевна, - и иди умойся. Посмотри, на кого ты похож!
          Рубашка Димы была расстегнута до пупа, лицо - в грязных потеках.
          Ветка неохотно зашелестела назад, к забору. Старшая направилась было в лагерь, но ее дагнал голос Бубусика:
          -Алина Сергеевна! Алина Сергеевна!
          Старшая остановилась.
          -А может, мне не надо умываться? - Дима доверчиво взял ее за руку и снова заглянул в лицо.
          -Это почему?
          -Ну, я буду самый грязный неряха и, может, меня король помажет? И я ведь еще ветку в лагерь тащил, - вспомнил он последний грех.
          -Помазание отменено - разве ты не слышал?
          -Отменено, значит, - огорчился Бубусик. - Жалко... - Он так и не отпускал ее руки. - Ведь это знаете как смешно было бы, да, Алина Сергеевна? - Бубусик даже засмеялся, как бы репетируя будущий смех.
          Но старшая смех оборвала:
          -Вам лишь бы смешно! А то, что это негигиенично и вообще дикость - ты об этом не подумал? Я же об обмазании в шутку на линейке говорила.
          -Мы давно-давно не смеялись, Алина Сергеевна, - тяжело вздохнув, ответил на это Бубусик. Голос его был серьезен и по-настоящему печален. - Просто забыли, наверно, как нужно смеяться.
          -Что ты говоришь! - воскликнула старшая. - Как это - не смеялись? Вы - и не смеялись? Почему?
          -Причины сколько времени нету, - опять вздохнул Бубусик. - А без причины только дурачки смеются. - Дима развел руками.
          Какое-то время оба шли молча. Алина Сергеевна никак не могла найти нужного слова.
          -Вот хотите, - услышала она снова Бубусика, поспешавшего рядом, - вот хотите, я при вас попробую засмеяться? Увидите - ничего не получится. Ха-ха-ха! - скорее произнес он, чем рассмеялся. Прислушался к собственному "смеху" и сделал еще одну попытку: - Ха-ха-ха! Видите - не выходит! - заключил он горько. - И так у всех. У всего седьмого отряда.
          -Не притворяйся, пожалуйста, - на всякий случай сказала вожатая. - И не делай из меня дурочку.
          -Я не притворяюсь, - чтобы доказать, что он не притворяется, Бубусик поднял к ней совершенно честное лицо. - У меня в самом деле не получается.
          -Жуткая ситуация, - обескураженно произнесла вожатая.
          -Жуткая. - немедленно согласился Бубусик. - Прямо не знаем, что делать.
          -Ну вот что, Дима! - рассердилась наконец старшая. - Ты говоришь о смехе, а у вас было бы глупое ржание и и гогот на весь лагерь! И на весь лес. И вы все превратились бы в дикарей!
          Бубусик задумался, идя рядом с ней и делая такие большие шаги, словно отмеряя одиннадцатиметровый.
          -А дикари разве не люди, раз они тоже смеются? - задал он ответный вопрос
          -Ну... - сказала Алина Сергеевна, - я имею в виду других дикарей. Ты ведь знаешь, каких.
          -Знаю. Керя из третьего отряда. Он пачку от сигарет прямо на дорожку бросил. И пописал вон там, за углом.
          -Ну вот. - Старшая почувствовала одновременно облегчение и досаду - из-за того, что пришлось вспомнить о существовании Кери. - Если ты не хочешь походить на него, иди умойся.
          Дима отпустил ее руку и остановился.
          -А знаете, - признался он напоследок, - знаете, как было бы весело, если б мазали!
          Остановилась и старшая. Хотела что-то сказать, но передумал, махнула рукой и пошла.
          И чем ближе подходила Алина Сергеевна в пионерской, тем больше ощущала, что, кажется, что-то обронила по дороге.
          И уже открывая дверь пионерской, поняла, что обронила, чего ей не хватает: руки Бубусика в своей руке.
         
          Вечером в самом чистом в мире пионерском лагере все собрались на костровой площадке вокруг проигравшего сражение Мусора Десятого. На торжество, о котором узнали по дневному шуму, пришли соседи - старшая вожатая и с ней десяток человек.
          Пленный король стоял, как мы уже сказали, по пояс в бумажках и разном хламе. Поверх всего были навалены для верности сухие ветки.
          На зубцы короны Мусора Десятого кто-то насадил глиняные шарики. Зубы, подновленные зубной пастой, были видны даже в темноте. В уголке оскаленного рта торчал, как и полагается, окурок сигареты. Жестянку с грязью у Мусора конфисковали, и руки низложенного монарха были сложены на груди. Теперь они как бы придерживали мантию, которой он запахнулся, закрылся от любопытных вражеских взглядов. Из-за этих, независимо скрещенных рук на груди, Мусор Десятый казался непокоренным, к гибели своей относящимся с философским спокойствием и даже наплевательски, что подтверждалось окурком в углу рта.
          Может быть поэтому взглядывали на него чаще, чем предполагалось. А малышня - та глаз с него не спускала, и чем становилось темнее, тем чаще ойкала, ужасаясь тому, с кем она имела дело. Мусора Десятого подсвечивали фонариками, дожидаясь начала церемонии.
          О начале известили крики: "Идут! Идут!"
          Низенькая, полная, решительная, шла, окруженная свитой, Тамара Алексанна. В свите были: Алина Сергеевна, бухгалтер Раиса-Бориса, Мариванна, повароиха, тетя Клава, кастелянша и некоторые воспитатели. На шествие генералов обернулся весь лагерь.
          Вот они приблизились, толпа расступилась, открыв проход к королю. Начальник лагеря подошла, остановилась и вперила взор в Мусора Десятого.
          Пленный король еще сильнее запахнулся в драную мантию и задрал голову. Усы его встопорщились.
          Два воителя стояли друг против друга. Два извечных врага обменивались взглядами, как ударами клинков; но один из них был на этот раз победителем, а другой - побежденным.
          -Хорош! - вырвалось у Тамары Алексенны.
          -Такого сжечь - три греха с души долой, - поддержала ее Мариванна.
          -Так разукрасить! - откликнулась Раиса-Бориса.
          -В огороде поставить, - выразила свое мнение тетя Клава, - ни один воробей не сядет.
          -И еще руки на груди! - возмущенно воскликнула одна из воспитательниц.
          -Кха! - подвела итог обвинениям начальник лагеря. - Начинайте!
          -Отличившиеся в уборке лагеря, - объявила старшая вожатая, - Нина Роганова, Ляна Ярутина и Юра Кристя, подойдите еко мне!
          К старшей протолкались маленькая Нина, длинноногая Ляна и, как всегда, сумрачный, Юра Кристя.
          -Король Мусор Десятый, - сказала обвинительную речь старшая вожатая, - воевал с нами долго и неустанно. С помощью лазутчиков и диверсантов, которых он забрасывал в наш лагерь, везде появлялись знаки его власти...
          Тамара Алексанна, слушая речь, в нужных местах кивала. Кивнула она и "лазутчикам и диверсантам".
          Люда тоже не пропускала ни слова и оглядывала лица вокруг себя. Игра захватила всех, все ждали продолжения спектакля.
          -Он хотел захатить наш лагерь, нашу прекрасную пионерскую землю! - вдохновенно продолжала старшая. - Мусор хотел сделать ее своею! И превратить... сами знаете во что. В что, ребята?
          -В мусорку! - дружно и весело ухнула толпа.
          -Правильно. Но в славном сегодняшнем бою король был нами побежден и схвачен. - Алина Сергеевна положила руки на плечи Нины и Ляны. - Ему уже не убежать... Что с ним делать?
          -Сжечь его! Сжечь! - раздалось со всех сторон.
          -Таково мнение народа, ваше низложенное величество, - смиренно обращаясь к королю, заключила старшая. - Прощай, Мусор Десятый! Никогда больше твоя нога не ступит на территорию лагеря!
          Алина Сергеевна раздала трем победителям коробки спичек.
          -Поджигайте, ребята!
          Юра Кристя ступил вперед и чиркнул спичкой. Чиркнула спичкой и Ляна. Юра присел и поднес огонек к бумаге. Ляна от волнения спичку словмала и теперь чиркала второй. А Нина, вынув, как все, спичку, не зажгла ее, а вдруг расплакалась.
          -Ты что, Нина? - наклонилась к ней старшая. - Не умеешь зажигать спички? Давай я тебе зажгу.
          -Не-ет! - затрясла головой Нина. - Я не хочу его поджигать! Мне его жа-алко!
          -Кого? Мусора? Но ведь это же просто чучело. И ты лучше других с ним воевала!
          -Вы ведь сами сказали: "Ваше величество"!
          Ляна тем временем подожгла груду бумажек с другой стороны. Юрин огонь побежал вверх, хватая бумагу и поджигая тряпки, - осветились королевские усы из травы белоуса, окурок и зубцы короны, надвинутой на лоб.
          Алина Сергеевна присела, прижала Нину к себе и уговаривала ту не плакать, но Нина не успокаивалась и всхлипывала, отвернувшись от огня и боясь взглянуть на короля.
          Запылали сухие ветки, пламя окружило монарха. Вспыхнули кончики бороды и усов, по лицу Мусора Десятого побежали искры. Занялась мантия.
          Толпа шевелилась, переживала, переговаривалась. Юра Кристя отступил, спасаясь от жары костра. Ляна была уже со своими девочками. На Алину Сергеевну с Ниной никто больше не обращал внимания.
          Чуть поодаль от всех стоял Керя. Керя курил, пряча сигарету в кулаке, и тоже следил за сожжением Мусора Десятого. Когда загорелась мантия и толпа закричала "Ура!", Керя проворчал: "детский сад", но неволько сделал несколько шагов к огню, как будто для того, чтобы что-то рассмотреть.
          Смотрела на костер Тамара Алексанна и Раиса-Бориса, в чьих очках играло оранжевое пламя, Мариванна повариха и тетя Клава. Пришел к костру и дед Спиридон, сторож. Он сначала стоял позади, а потом протолкался вперед, словно желая погреть старые кости. Дед Спиридон докурил свою сигарету, но не затоптал ее, как обычно, а бросил в огонь, внося и свою лепту в сожжение Мусора Десятого, короля нерях, грязнуль и распустех. К королям, царям и прочим самодержцам дед Спиридон относился свысока, как и полагалось солдату, который брал в бою города и страны.
          И вдруг весь лагерь, все до единого человека - а ведь не было ни одного, кто не смотрел бы на огонь, - ахнули, закричали и от костра отпрянули: Мусор Десятый зашевелился! Зашевелился: поддернул горящую внизу мантию, стряхнул с нее огонь, покачался, словно выдергивая ноги из груды тряпья, еще больше выпучил глаза и... стал над костром подниматься!
          Он поднимался медленно, как воздушный шар, как воздушный шар он и покачивался; искры костра достигали Мусора Десятого и перегоняли его, а некоторые садилсь на мантию и какое-то время сияли на ней. От искр, что садились на лицо, король отмахивался, как от мух.
          Лагерь отбежал, застыл, открыв рты, замер. Остолбенел, глядя на вознесение короля нерях и распустех. Нина Роганова захлопала в ладоши и запрыгала.
          Вместе со всеми остолбенело и раскрыв рот смотрела на вознесение Тамара Алексанна и ее свита, к которой примкнул ради ее безопасности дед Спиридон.
          Избавившись от огня, Мусор Десятый снова сложил руки на груди, задрал голову с наполовину обгоревшими бородой и усами, и пошел, пошел вверх, в темносинее, полное звезд, монаршее небо.
          Лагерь опомнился и многоголосое "ура!" потрясло лес. Еще несколько мгновений - и король Мусор Десятый, избежав справедливого наказания, исчез в темноте неба.
          Костер горел, как ему и полагается, весело, жарко, трещали сучья, искры взлетали и уносились вслед удравшему королю...
          -А вот это, - услышала Люда голос Тамары Алексанны рядом с собой, - а вот это, голубчик, уже лишнее! Что вы в него упрятали?
          -Ничего, кроме бумаги и тряпок, Тамара Алексанна! Это он сам...
          -Не считайте меня простофилей! - вспылила начальник лагеря. - Я еще не выжила из ума! Засунули, наверно, в него воздушные шары, воздух нагрелся, он и взлетел... Смотрите, чего вы добились! Пионеры вместо того, чтобы проникнуться в Мусору Десятому враждебностью, провожают его, как космонавта! Кричат ему "ура"! На что это похоже? О таких вещах, миленькая, придупреждают, а не ставят начальство в дурацкое положение! - Тамара Алексанна передохнула. - Алина Сергеевна!
          -Да, Тамар-Алексанна?
          -Объявите лагерю, что чу... что король Мусор Десятый удрал для того, чтобы и дальше вредить нам, и что мы должны быть все время начеку. И объясните, почему он взлетел. Скажите, что... нет, лучше скажите так: кто, мол, хорошо знает физику, тот догадается, отчего чучело воспарило. Пускай поспорят на эту тему, им это полезно... А с вами, - снова обратилась начальник лагеря к Люде, - у нас, по всей вероятности, будет отдельная беседа. Самовольничаете на каждом шагу. Представляете, какие разговоры могут начаться сейчас в лагере?
          Над линейкой уже разносился хриплый мегафонный голос Алины Сергеевны, разъяснявшей что и как и желающий всем спокойной ночи...
         
          КОГДА РАСКРЫВАЮТСЯ ЧЕРНЫЕ РОЗЫ
         
          Привидений на свете нет. У природы, такой щедрой на выдумку, такой сложной и многообразной, на привидения не хватило фантазии. Их придумали люди.
         
          * * *
          Почти в каждом детском лагере, особенно в тех, что стоят в лесу, есть свое привидение.
          Долгое время считалось, что привидения водятся только в старых английских замках. Это не так. Да и привидение привидению рознь. В старых английских замках обитают одни, в лагерях - другие. И трудно представить себе появление средневекового англичанина - рыцаря, например, крестоносца или какого-нибудь лорда или леди, убитых в замке триста лет назад, - в детском летнем лагере. Что им у нас делать? Ни языка нашего они не поймут, ни обычаев, мстить им здесь некому, пугать незачем, а наши шум и суета будут им не в привычку.
          Правда, в позапрошлом году говорили, что в лесу под Николаевкой появился Командор. Командор, как известно, каменная статуя убитого на дуэли Дона Диего. Памятник однажды ожил, чтобы отомстить знаменитому на весь мир Дону Жуану, - неужели этот Командор, каменный гость, появился в лесу под Николаевкой? В общем, давайте договоримся так: кто Командора увидит еще раз, тот пусть о нем и расскажет поподробнее. А мы двинемся своим путем.
          В прошлом году под Клинами из лагеря в лагерь кочевало Белое Пятно. Рассказывали о нем так:
          "Вот идешь по тропинке - в лес или еще куда, - оглянешься быстро - а сзади Белое Пятно! За тобой идет. Ну, движется. Или летит. Оно увидит, что ты на него смотришь - и сразу исчезнет. Невидимым станет. Потом снова появится..."
          Догадаться, зачем Белое Пятно следует за тобой, каковы его цели - невозможно. Может, ему скучно. А может, оно что-то замыслило. Пятно никак себя не проявляет, только движется позади, и все.
          А у лагеря под Кондрицей живут карлики. Их видел не один мальчишка, а несколько. Пятеро или семеро. Они пошли в лес и наткнулись на них. Думали, карлики добрые, а они оказались злые. Стали бросаться камнями и комьями земли. Мальчишки начали отвечать, один попал в карлика. Те сразу и скрылись. А карлик, в которого попали камнем, пришел ночью в лагреь, забрался в палату и расцарапал мальчишке лицо. Царапины видели все, так что в существовании карликов сомневаться не приходится. Только, наверно, живут они не в том месте, где их видели, а в другом. Где-то неподалеку.
          Пиковая Дама известна всем девчонкам. Вызвать ее не стоит никакого труда, если знаешь секрет. А его-то как раз все путают. Одна говорит то, другая - это. Но, кажется, следует дождаться темноты, зажечь две свечи, взять зеркальце, потереть его одеколоном "Пиковая Дама" - и Дама-привидение немедленно перед тобой предстанет.
          Только нужно успеть ударить ее по руке, а то она ударит тебя.
          Есть привидение Красная Улыбка - его можно увидеть, если после горящей лампочки долго смотреть на молодой месяц. Есть Спиральные Гномики, которые бегут по пальцу и спрыгивают с его кончика. Они исполняют любое желание. Есть Рыжий Человек, который ходит по крыше во время грозы...
          А Черное Колесо, о котором знают все и в каждом лагере? Оно появляется на веранде вместе с ударом грома и катится по ней. Чтобы уберечься от Колеса, нужно во время грозы закрыть все двери, а самим забраться на кровати, не то оно въедет и отрежет ногу.
          А Черная рука, о которой больше всего рассказов? А Квакш, самое последнее не то привидение, не то инопланетянин?..
          Итак, всё говорит о том, что в детских лагерях живут привидения. И автор поставил перед собой задачу - узнать, откуда они берутся.
          Я понимаю, современная ребятня против суеверий, привидений и всякой нечисти. Она прекрасно знает - привидений на свете нет.
          Или еще можно сказать: при свете. Но ведь существует и темнота! А привидения-то как раз и появляются в темноте. В темноте же не каждый разглядит, что перед ним - обыкновенный, скажем, куст или привидение.
          У автора есть догадка, откуда берутся привидения, и он ее тоже выскажет.
          Но сначала - научные данные. Их привел, конечно, всезнающий Владик Цыпруш, когда в палате заговорили о привидеииях.
          Привидения, или фантомы, сказал он, может быть, как-то связаны с шаровой молнией. Вот, например, гипотеза германского физика Фишера. Он утверждает, что шаровая молния возникает при попадании обычной молнии в какое-то органическое тело, например, в летящую птицу. Электрический удар распыляет эту мишень на облако горящих частиц углерода... Чем, скажите, не привидение?
          Вот наконец и моя догадка, которую я изложу не совсем научным языком.
          ...Если ты далеко от дома, если вокруг тебя лес, если наступает ночь и вдруг загрохотал гром, и молнии всё ближе и ближе... можно ли тогда - можно ли?! - не рассказывать страшные истории?
          "В общем, - слышится в палате, - жил один бедняк, который любил цветы. Как-то раз увидел он на базаре черную розу. Она ему так понравилась, что бедняк отдал за розу все деньги. Принес ее домой и поставил в кувшин.
          Наступила ночь, и бедняк слышит вдруг какой-то шум. Он поднял голову и видит - ходит по комнате человек не человек, тень не тень - привидение..."
          А гром грохочет уже так, словно над лагерем рушатся высокие горы и огромные камни катятся сверху на домики, молния освещают комнату белым магниевым светом, в котором видишь на мгновение чье-то испуганное лицо.
          "В другую ночь бедняк притворился, что спит, и вот ровно в двенадцать видит: раскрывается в лунном свете черная роза и из нее выходит девушка. Бедняк притаился и ждет, что будет дальше. А девушка ходит по комнате, убирает всё, накрывает на стол..."
          По крыше домика вдруг забегали мыши или птицы - слышится топоток множества крохотных лапок.
          "Он встал, подкрался - и хвать ее за руку!"
          Бело сверкает стена, наверху грохочет гром, заглушая голос рассказчика.
          "И тут..."
          Ах, как упоительно-страшно слушать эту историю, когда над тобой, сотрясая крышу и звеня стеклами, неистовствует чудище природа - гроза! На кого она прогневалась? На кого ополчилась? Кого ищет, освещая молниями каждый уголок на земле? Кого хочет испепелить?
          "В общем - раз! - и она исчезла, - успевает сообщить рассказчик между двумя раскатами грома.. - Ищи, говорит, меня, за тридевять земель..."
          Топоток птичьих лапок на крыше превратился в лопотание, бормотание, шелест дождя. Гром покатился куда-то прочь от лагеря, свет молний стал голубым - и рассказ двинулся дальше.
          "Долго шел бедняк и увидел наконец белый замок - на фоне багрового заката. Входит он туда, а навстречу ему..."
          Так как же рождаются привидения?
          В грозу, в грозу!
          В такую же, как эта, ночь, - с белым сверканием молний и грохотом падающих на тебя гор. Когда сердце замирает от страха, когда раскрываются черные розы и после раската грома в комнате появляется еще кто-то, кого нарисовало воображение, а молния материализовала, довершив начатое рассказом дело.
         
          КОРОЛЕВСКАЯ НОЧЬ
         
          Королевская ночь не вписана в распорядок детских лагерей, но прав на существование у нее не меньше, чем у Дня Нептуна и Ночевки у костра.
          Что такое Королевская ночь?
          В эти дни в лагере только делают вид, что ложатся спать, только притворяются, что спят, хотя глаза у всех закрыты, а одеяла натянуты на уши.
          То тут, то там на территории лагеря, чуть уйдут проверяющие, вспыхивают фонарики, там и сям раздаются свистки, кого-то сзывая, повсюду движение, группки, тайна, шепот, топот и приглушенные голоса.
          Начальство обеспокоенно ходит по лагерю, пытаясь взять под контроль таинственную жизнь Королевской ночи; чей-то бег замедляет, чей-то крик утишает, чей-то свист приглушает - но где ему справиться со всеми!
          В эту ночь "все мажут всех".
          Зубная паста к концу смены уже поиссякла, ею загодя запасаются у чебурашек, которые зубы в лагере не чистят, и тюбики у них полные.
          В эту ночь кое-кто одевается привидением и возникает, белый, в девчоночьей палате или у кого-то, полусонного, на пути.
          Мажут даже воспитательниц, если у тех "королевское" настроение. Иногда, поддавшись чарам Королевской ночи, мажут и сами воспитатели - но друг друга.
          Что там еще творится под покровом самой таинственной за всю смену ночи не скажут никогда и никому, но что творится, это точно...
          Начальство не любит Королевской ночи и всеми способами старается ее избежать. Не любит она ее главным образом за то, что за время операции "М" могут кого-то чуть не до смерти напугать, как уже бывало.
          Чтобы умаять лагерь и уложить спать, хитрое и опытное начальство нашего лагеря приберегло на этот раз дискотеку-маскарад. В ход пойдут... вернее, пойдет все, что кому на ум взбредет, а это значит, что на маскараде будут герои сказок, книг и фильмов. Реквизитдля этого на складе достаточный - маски зверей, парики, усы, бороды, короны, очки с красными носами и грим. Будет, конечно, конкурс на самый остроумный костюм, сделанный своими руками. Для этого предлагались старые скатерти, цветные занавески, клеенки, цветная бумага, конторский клей - и к ним две швейные машинки, ножницы, нитки и наперстки.
          Сообщение о бале-маскараде встретили в столовой криками "ура!" и возгласами "клево!" и "нормально!" - маскарад очень вязался с Королевской ночью.
          И вот - кто примерял в этот день звериные маски и другие, кто клеил маски и носы, а кто проверял фонарики и тюбики с пастой, кто разучивал модный танец, а кто придумывал различные приспособления у дверей, чтобы не дать злоумышленникам безнаказанно проникнуть ночью в палату. В запертых комнатах кроили конкурсные одежды (у дверей стояли часовые, не пускавшие туда даже воспитательниц).
          Старшие девочи мыли головы и сушили волосы под солнцем, доводя их до электрического блеска.
          У Старшей заседал совет воспитателей., который очень походил на военный из-за Тамары Алексанны, сидевшей во главе стола: лицо ее было озабоченно и сурово, как у Михаила Илларионовича Кутузова перед сражением под Бородино.
          Совет заседал на тот случай, если Королевская ночь все же состоится, и придумывал меры предосторожности.
          Начало бала было назначено на двадцать ноль-ноль. Он будет продолжатьсяч два часа. А если захотят танцевать (балдеть, уточнила Тамара Алексанна) еще, то и три.
          -Пусть набегаются, напрыгаются, набесятся - может, и уснут, - сказала она напоследок. - Анна Сергеевна, сколько в прошлом году во время этой дурацкой ночи было разбито стекол?
          -Три, - последовал мгноовенный ответ Старшей.
          -А сколько было всяких ушибов, порезов, синяков и царапин?
          -Вагон и маленькая тележка, - ответила любимым присловьем Тамары Алексанны Старшая..
          -Вот видите, - удовлетворясь точной оценкой, подвела итог начальник лагеря. - Прямо битва какая-то. Хорошо, что еще так. А могло быть что угодно. Вот Люда может сказать. Кстати, Люда, вы не знаете, почему эта ночь называется Королевской?
          -Нет. Я спрашивала: из них тоже никто не знает. Сказали только - из глубины веков.
          Тамара Алексанна тяжело вздохнула и, вздыхая, покачала головой.
          -Последний раз я в лагере! - Так объявляла она каждый раз после какого-нибудь ЧП или в преддверии большого мероприятия. - И что мне в городе не сидится? Тепло, светло...
          -... и мухи не кусают, - поспешили договорить три или четыре голоса.
          -Да, - не рассердясь, согласилась начальник лагеря. - Ну, дети, разбежались!
          И воспитатели разошлись по отрядам, чтобы с головой окунуться в шум, гам и суету дня, который все равно должен был окончиться Королевской ночью.
         
          И грянул бал!
          В столовой гремела музыка. Гремела так, что ей отзывались на кухне кастрюли и крышки, и гудел, как барабан, большой котел, в котором варили борщ на триста человек.
          Даже привыкшие к грому посуды и голосу Мариванны, старшей поварихи, остальные работницы заткнули уши и заспешили по домам. Другие взрослые, входя в зал, зажимали уши ладонями, А Раиса-Бориса, бухгалтереша, та вообще заткнула их ватой. Она собиралась провести в столовой весь вечер, потому что среди танцующих была ее внучка.
          Сначала все участники бала стояли у стен, но вот один за другим стали от стен отклеиваться и выходили танцевать. Скоро весь народ усердно утаптывал середину зала.
          То и дело в дверях появлялись гордые незнакомцы в масках. Они тоже какое-то время стояли у стены возле двери, давая возможность привыкнуть к их таинственной красоте, и лишь после этого делали шаг к танцующим. Незнакомки были баскетбольного роста, почти все с рапущенными по плечам волосами, от них пахло помадой и чуть-чуть духами.
          Круг танцующих втягивал в себя все больше и больше народу. Чем дальше, тем больше становится в зале масок. Танцуют Волк и Баба Яга, Медведь и Лиса, чероноволосая Кармен в красной юбке и испанец в широкой шляпе. Три мушкетера танцуют, мешая всем деревянными шпагами и вытирая потные лица рукавами...
          Но посмотрите-ка, кто еще появился в зале!
          Мушкетеры замерли и схватились за шпаги - прямо к ним направлялся сам Арман-Жан дю Плесси, кардинал Ришелье! Остроконечная бородка, закрученные вверх усы, красная, до пола, мантия, красная шапочка... А рядом с ним, конечно же, миледи - белокурая, надменная, но все же обольстительная, полная коварных замыслов Аллка Корнилова из второго отряда. Кардинал приблизился к мушкетерам - те поневоле сдернули с себя шляпы вместе с длинными кудрями и склонились в церемонном поклоне перед Димкой Веревкиным из первого отряда: кардинал есть кардинал...
          Интересно только, будет ли он танцевать под музыку "Машины времени" и других "машин", и если да, то как? Но кардинал не спешил. Он прошелся с миледи вокруг зала и остановился под плакатом, с которого развеселый повар, расхваливая кушанья, показывал большой палец. Они с миледи беседовали, и любопытный мог бы заметить, что движением брови Ришелье показывает миледи на мушкетеров и что повар на плакате стал сначала озабоченным, а потом наклонил голову к разговаривающим и даже приложил руку к уху: здесь, прямо под ним, зарождалась очередная придворная интрига!
          Вот появился еще кто-то - и даже кардинал поднял бровь, и повернулась к дверям, заметив это движение, миледи.
          Расставив ноги и навесив руки над пистолетами, раздобытыми у чебурашек, в стетсоне, завязанном под подбородком, в черной маске, расстегнутой до пупа рубашке, в дверях стоял молодой наездник, ковбой Керя, главный хулиган лагеря.
          Настороженно смотрел он на зал, повернувшийся к нему, - иа мушкетеров и кардинала Ришелье с миледи, на Медведя и Лису, на Кармен и широкошляпого ее партнера, на всех-на всех - уверенный в своей силе, в том, что он вытащит пистолеты быстрее, чем мушкетеры -свои шпаги. Зал был в его руках.
          Никто не обнажил оружия, и Керя пошагал широкими квбойскими шагами через всю столовую - к бачку с питьевой водой. Он налил стакан и выпил, поглядывая на качающийся в танце зал, как поглядывают у стойки салуна на столики все киноковбои. Выпив, он сбросил стетсон на спину и примкнул к танцующим, судорожно, как заржавелый робот, вихляясь, вдруг замирая и снова вихляясь,
          Тамара Алексанна и Алина Сергеевна, стоявшие под пальмой в кадке, переглянулись и согласно покачали головами.
          Кардинал и миледи, пошептавшись, решили наконец-то оказать балу честь. Кардинал вытянул руку, миледи положила на нее невесомые пальчики, и оба двинулись к середине зала. Перед ними, из уважения к костюмам, расступались. В центре, ухитрившись не потерять ни достоинства, ни ритма, они включились в танец и через минуту потерялись в разношерстной толпе. А барабан продолжал месить толпу тяжелой своей ступой: бух! бух! бух! бух!..
          Люда и сама не знала, как она сделала шаг, который оторвал ее от воспитателей и смешал с пляшущими. Кажется, кто-то дернул ее за руку и втянул в круг. Она заметила укоризненные глаза Тамары Алексанны, Старшая подмигнула ей, - Люда отвернулась от них, увидела на противоположной стене повара, который снова показывал большой палец, - и перестала обращать внимание на кого бы то ни было.
          Из масок появилась еще Пиковая Дама - вся в черном, с черным веером и сама чероволосая - Лена Ярутина. Знак пик был нашит на длинном, до пола подоле и оторочен серебряной лентой. К Даме со всех сторон стали протягиваться руки, но она по всем рукам, как и полагается, хлопала трескучим веером.
          Все было в порядке, и начальство решило отдохнуть от грохота музыки. Перед пальмой осталась только Раиса-Бориса, нигде не оставлявшая внучку Стеллу без надзора.
          Динамики грянули хору, толчея распалась и образовала круг. Маскарад взялся за руки. Справа за руку схватил кто-то Люду, слева схватила кого-то она, - вожатая заметила, что и старенькую Раису-Борису вдернули в танец, - и разноцветный круг пошел, пошел, набирая скорость, топоча, подпрыгивая, поворачиваясь, выбрасывая ноги...
          Всех, всех он полонил, сравнял, сроднил - забияку ковбоя Керю и его преосвящнство кардинала Ришелье, зловредную и и коварную миледи и добрейшего Буратино со смятным бумажным носом, Зайца из "Ну, погоди!" и хулигана-профессионала Волка. Благородный граф де ла Фер танцевал с Золушкой в косынке, сарафане и перемазанным сажей лицом, а Пиковая Дама - с пареньком в лаптях, неизвестно как попавшим в реквизит лагеря.
          Люда глянула направо - посмотреть, с кем она танцует, и увидела, что держит за лапу большую зеленую лягушку, блестящую как новая клеенка!
          Она повернулась налево и увидела парня в перчатке на правой руке и в черной до хохочущего щербатого рта, маске!
          Квакш и Черная рука? Привидения? Герои вечерних фантазий?
          -Это ты, Бубусик? - спросила она на ходу, вернее, на скаку, наклоняясь к лягущке.
          -Бубусик? - услышала Люда незнакомый скрипучий голос поджилого карлика. - Не исключено. Что это означает?
          Люда выдернула руки и отпрянула назад. Но тут же в разомкнувшуюся цепь сзади кто-то влетел, и привидения ускакали. Теперь с ними плясала Алина Сергеевна!
          Люда оглянулась. Одобрительно кивала сумасшедшей хоре Тамара Алексанна. Она совсем не боялась привидений! Она считала это нормальным! Ряженые, ряженые...
          В кипящей, как в котле, толпе, трудно было сейчас различить кого-то; на Квакша и Черную руку обращали внмания не больше, чем на другие маски.
          Танец сменялся танцем, барабан ухал: бух! бух! бух! - веселье продолжалось, ребята плясали не уставая.
          Но вот Тамара Алексанна глянула на часы. Перемолвилась с Алиной Сергеевной, и та направилась к микрофону. Стукнула по микрофону пальцем, дунула в него - будто ветер пронесся по залу, - и все услышали сипловатый и бодрый голос старшей:
          -А сейчас, ребята, подведем итоги конкурса на лучший маскарадный костюм! Жюри предлагается собраться у раздаточной.
          Жюри - в его составе были: сама Алина Сергеевна, Лена Сырок из детской мультстудии "Сами с усами" и Люда - направились к Тамаре Алексанне, а зал закачался в очередном танце.
          Первое место - за оригинальность костюма - единодушно решили отдать Лягушке. Второе - кардиналу Ришелье и леди Кларик. Третье - поделить между Пиковой дамой и... ковбоем Керей. На этом из педагогических соображений настояла Алина Сергеевна, председатель жюри. Мушкетеры подарка не получили, потому что в любое время мушкетеры на костюмированном балу - самое неудивительное зрелище.
          Отгремел последний танец, снова Алина Сергеевна щелкнула на весь зал пальцем по микрофону и на весь зал, как соловей-разбойник, дунула. Кашлянула и объявила решение:
          -За самый оригинальный костюм...
          Зал взорвался аплодисментами, все отступили от Лягушки, чтобы поаплодировать ей, еще раз оценить зеленый костюм и увидеть, кто под ним скрывается.
          Все думали, что после объявления первого места маска откинется и под ней обнаружится знакомое лицо, но Лягушка прижала трехпалую лапу к груди и поклонилась, не снимая маски, чем вызвала еще больше аплодисментов. Значит, игра продолжется!
          Кардинал и миледи оценили второе место снисходительным придворным поклоном и одинаково ядовитой улыбкой.
          Пиковой Даме и Кере, стоявшим в разных концах зала, хлопали долго и щедро.
          -Награжденным участникам бала-маскарада, - разносился по столовой сорванный голос Алины Сергеевны, - вручаются подакри. За первое место... - но здесь ее голос неожиданно смолк, затем громко стукнулся о стол микрофон, и все услышали сердитый шепот Старшей: - Где подарки? Подарки где, я вас спрашиваю!
          Жюри засуетилось. К месту происшествия спешила через весь зал низенькая и полная Тамара Алексанна.
          -Минуточку, - попросила по микрофону Алина Сергеевна. - Отдохните, поделитесь впечатлениями. Сейчас все будет окей, как говорит Ке... то есть Гена Синеокий.
          Маски в зале повернулись друг к другу; жюри, не обращая внимания на включенный микрофон, стало выяснять, кто и куда подевал подарки.
          Через минуты три выяснилось, что подарки лежат на кухне, на столе перед раздаточным окном, стоит протянуть к ним руку. Но руку к ним протянуть невозможно, потому что раздаточное окно заперто изнутри поварихами. И дверь на кухню из зала тоже заперта, а ключ, долно быть, у сторожа деда Василия. За дедом немедленно послали.
          Бал окружил победителя в лягушечьей коже., который так и не снимал маски; все хотели, чтобы он наконец открылся, особенно ребята из восьмого отряда, которые были одного роста с Лягушкой. Но победитель отнекивался и маску снять не соглашался. Он, наверно, хотел сохранить тайну подольше.
          Прибежал посыльный и жюри огорошил: дела Василия нигде нет, он, наверно, пошел зачем-то в село, домой. Жюри растерялось. Подарки полагалось вручать не сходя с места, иначе они потеряют половину ценности.
          И Тамара Алексанна приняла уже было решение вручить подарки на утренней линейке, как к жюри подошел парнюга в перчатке на правой руке и в маске. Он говорил наигранным простуженным басом:
          -Вам за стенку, что ли, надо пролезть? Так сказали бы мне.
          Тамара Алексанна подбоченилась.
          -И откуда такой мастер выискался?
          -Моему дружку, - мирно объяснил парнюга, - подарок не терпится получить. Очень интересуется. А вы, я вижу, застряли... - С этими словами парнюга подошел к окну раздаточной.
          Он снял перчатку, заслонив руку спиной, засучил, кажется, рукав и... все увидели, что рука его прошла сквозь деревянный щит, как сквозь бумагу, до самого плеча, пошарила внизу и вернулась с коробочкой мини-шахмат.
          -Раз, - сказал парень и, передав коробочкуЛюде, снова полез за щит.
          -Два, - сказал он, достав обернутые в скрипучий целлофан книги "Три мушкетера" и "Всадник без головы".
          -Три! - и в руках жюри оказались еще две книги: "Как себя вести" и томик стихов Пушкина.
          -Всё? -спросил парень, натягивая перчатку. - Или еще что-то достать?
          -Всё, всё, - поспешила ответить побледневшая Тамара Алексанна. - Спасибо. Иди, голубчик, мы дальше без тебя справимся.
          Парнюга отошел, жюри бросилось к щиту. В середине его была аккуратная, словно пропиленная лобзиком, овальная дыра, за дырой - темнота кухни. Все оторопело смотрели друг на дружку.
          -Награждайте, Алиночка, - опомнившись первой, сказала начальник лагеря, - а я пойду воды попью. - Но только сделала шаг, как остановилась.
          -Кому-нибудь знаком этот парень? Он не наш? Ну, знаете!.. - И опять, чуть успев повернуться, чтобы уйти, возвратилась на прежнюю точку и уперлась глазами в Люду. - А вы почему молчите?
          -Это, наверно, привидение, Тамара Алексанна, - мстя за разгром при войне с королем, высказалась Люда. - Наверное, это Черная рука.
          -Не морочьте мне голову! - огрызнулась начальница. - Вы еще шутите! - Взгляд ее неприятно кольнул Люду. - Вот что, - налетела она на жюри, - кто готовил Лягушку?
          Жюри переглянулось и пожало плечами.
          -Кто пропилил в щите дырку? Дырку в кухонном щите! - Тамара Алексанна всплеснула руками.
          И на этот раз ничего существенного в ответ.
          -Ну и жюри! - с сердцем сказала Тамара Алексанна. - Ни о чем не знает! А еще берется судить! Выясните, - повелела она, - кто был одет Лягушкой и откуда этот тип в перчатке! Только чужих мне в лагере не хватает!.. В общем, так, - вдруг устав от всего, что было в этот вечер, сказала Тамара Алекснна, - я пошла на свежий воздух, а вы, Алина Сергеевна, проследите, - тут она передохнула, - чтобы всё остальное было в порядке. Всё ос-таль-но-е!
          Получив в подарок шахматы, мальчишка, наряженный в лягушечью кожу, так и не открылся и поспешил уйти. Парень в перчатке и маске хотел остаться, но Лягушка увела его за руку. Они наверняка были вместе.
          Кардинал предложил миледи выбрать книгу, и та взяла Майна Рида.
          Пиковая Дама, которой были вручены две другие книги и которой предстояло отдать одну из них Кере, сделала шаг к нему и протянула было книгу - но вдруг заметила улыбки на лицах вокруг и поступила так, как и должна была поступить женщина, - она протянула Кере, Гене Синеокому, лагерному повесе и хулигану, томик Пушкина. А себе оставила пособие "Как себя вести", хотя как себя вести Лена Ярутина, Пиковая Дама, судя по всему, знала.
          Керя увидел на обложке тисненное золотом имя -Пушкин, растерялся. Он, видно, тоже ожидал, что ему вручат другую книгу. Томик Керя повертел-повертел - всем показалось, что книжку он Лене вернет - полистал-полистал, ни на чем не остановился и поднял голову (стетсон был снова нахлобучен на самые глаза, так что голову пришлось задрать).
          -А что! - кинул он всем. - Думаете, Керя Пушкина не читал? "Мороз и солнце, день чудесный! На печке дрыхнешь, друг прелестный"... - Ковбой подмигнул Лене. - Ладно, почитаю я вашего Пушкина! - И Керя широкими ковбойскими шагами двинулся к выходу.
          Бал закрыла вернувшаяся со свежего воздуха Тамара Алексанна, от которой сильно несло табаком.
          Начальник лагеря сказала в микрофон нежным голосом воспитательницы десткого садика:
          -А сейчас, дорогие ребята, - всем по палатам! Спать. Отбой! - Голос ее крепчал от слова к слову. - Двадцать две минуты одиннадцатого! Спокойной ночи! Всё!
          И ни слова о ночи Королевской!
          Впрочем, когда большая часть лагеря уже вышла из столовой, Тамара Алексанна добавила по микрофону:
          -Воспитателям прошу задержаться.
          Совещание было коротким, а речь начальника лагеря - снова полна энергии:
          -Я со своей стороны сделала что могла. Музыка была, какую они хотели, все скаали и дергались как полумные. Сейчас они должны спать без задних ног. И пожалуйста, без всякой там Королевской ночи! Средневековье какое-то! Сначала дурацкий король Мусор Десятый, который ни с того,ни с сего взлетает в воздух. За ним - привидения. И ко всему - Королевская ночь! Узнают там, - Тамара Алексанна повела головой куда-то в сторону и вверх, - покажут нам королей. И привидений. Это ж надо, - подвела она итог, - за одну смену фокусов целый вагон...
          -... и маленькая тележка! - тихо, но дружно отозвалось совещание.
          Начальник лагеря обвела всех взглядом человека, который на силу слов больше не надеется, - взглядом тяжелым, но понятным.
          -Все - к своим отрядам! - распорядилась она. - И - никакой Королевской ночи! - Слово "Королевской" Тамара Алексанна произнесла с враждебностью и непримиримостью участников штурма Бастилии 14 июля 1789 года.
          И все-таки Королевская ночь была!
          Разукрасили зубной пастой целый отряд безответных чебурашек, которые стали похожи на недавно открытое в Африке племя Биндибу в праздничную для него ночь.
          Два-три белых привидения появились было на веранде второго корпуса, но испарились, чуть увидав тамару Алекснну, идущую к ним от первого корпуса в сопровождении свиты.
          Кто-то пытался открыть дверь у девочек пятого отряда, но та оказалась плотно запертой изнутри.
          Кто-то царапался к мальчикам третьего отряда, но из палаты послышались шушуканье и хихиканье, и непрошенный гость счел за лучшее удалиться.
          Таинственно шуршали кусты, перемигивались огоньки фонариков, в окна палат влетали комочки земли и сухие ветки, длинные черные тени появлялись то тут, то там, но все замирало и исчезало, стоило поблизости появиться грозному обходу во главе с Тамарой Алексанной.
          Да и бал-маскарад сделал свое дело. Умаянные танцами мальчишки и девчонки засыпали, чуть голова касалсь подушки. Не пришлось воспользоваться даже испытанным способом дежурить по очереди, окуная лицо, чтобы прогнать сон, в таз с холодной водой, - валились в постель, не дойдя до таза.
          Вожатые и воспитатели были расставлены там и сям, а начальник лагеря обходила посты и справлялась, как идут дела.
          Дела при таком положении идти никак не могли, шла только ночь, воистину Королевская: вся в звездах, как мантия киношного монарха, украшенная к тому же большим сияющим алмазом луны. И воспитатели, стоя на посту, поднимали к звездам глаза, ища в них знакомые созведия, и зевая все шире и шире. Ковш на небе опрокидывался и из него в раскрытые рты воспиателей лилось снотворное зелье.
          Стихло наконец все, собаки в селе перестали лаять, на далеком шоссе редко-редко проплывали, качая огнями, машины. Наступила тишина. Ребятня спала. Спали воспитатели. Только у двери начальника лагеря то загорался, то погасал крохотный огонек - это не могла почему-то уснуть Тамара Алексанна.
          Мальчишки и девчонки спали, во сне пересекая черную пустыню, что лежит между двумя днями-городами, пустыню, полную снов-миражей и мерцающую звездами...
         
          КАК ДЕТИ СПАСАЮТ ВЗРОСЛЫХ
         
          ПОКЛОНИТЬСЯ ДЕРЕВУ
         
          Как-то раз случилось странное, непонятное, невиданное и, может быть, таинственное событие. Сидели на скамейке трое второклассников и один третьеклассник. Сидели и о чем-то разговаривали. И подошел к ним Взрослый - бородатый, усатый, при галстуке, грустный-грустный. Подошел и сказал:
          -Давайте защищать друг дружку: мы - вас, а вы - нас.
          -Давайте! - обрадовались и закричали дети дружно, - Давайте! А как? - Мальчишки подумали, что Взрослый предлагает им какую-то новую игру.
          Они со скамейки повскакали, Взрослого окружили и думали, что он сейчас улыбнется, но тот как был грустным, так и оставался.
          -Как? - тормошили его мальчишки. - Ну как? Скажите! Кто первый будет защищать? Мы или вы?
          -Мы, - ответил Взрослый. - Мы будем защищать вас от войн, болезней, от голода-холода, от всяких там бандитов-хулиганов, от... - тут он запнулся, - от бармалеев...
          -От бармалеев не надо! - снова дружно закричали дети. - Они игрушечные, без них нам скучно будет!
          -Ну тогда от диких зверей, - вспомнил еще одно зло Взрослый.
          -Это их надо от всех защищать, - сказали дети, - диких зверей скоро совсем может не остаться!
          -От кого же тогда еще? - озадачился Взрослый.
          -От вредных и злопамятных! - закричали дети. - Главное - от злопамятных!
          -Хорошо, это мы учтем, - пообещал бородатый и усатый, - мы подумаем, как защищать вас от злопамятных.
          -А от чего мы вас будем защищать? - спросили дети. - Вы ведь большие!
          -О-хо-хо! - сказал Взрослый. - Хоть мы и большие, нас тоже надо защищать. Может быть, не меньше, чем вас.
          -От чего? От чего? От чего?
          -Ну вот например: вы верите во все хорошее? Что всё всегда будет хорошо?
          -Конечно! - ответили дети. - Ну да! А как же!
          -Верим, - добавил третьеклассник, - потому что у нас есть взрослые.
          -Вот-вот. А мы в это - что всё и всегда будет хорошо, не очень верим. Потому что у нас взрослых нет. Мы сами взрослые, и все на нас. Мы же, если признаться, если сказать о нас правду, умеем только делать вид, что все знаем и все можем. А на самом деле... - бородатый махнул рукой и понурился.
          Дети переглянулись и задумались. Такое они слышали впервые. В таком детям еще ни разу не признавались. Мальчишки помолчали минуту-другую и кто-то из них все же спросил:
          -А от чего мы еще будем вас защищать?
          Взрослый поднял голову.
          -От нашей грусти-печали. Вы со своей умеете справляться, раз-два-три - и она у вас прошла. А вот случись это со мной - считай, что пропал. Для нашей грусти даже особое слово придумано - тоска. - И, произнеся это слово, бородатый и усатый закручинился так, словно как раз сию минуту на него тоска и нашла.
          -А как мы можем вас от всего этого защищать? - спросил кто-то из детей. - Мы не знаем. А, ребята? Кто-нибудь знает как?
          Все в ответ посмотрели друг на друга и пожали плечами. А один из второклассников вдруг что-то, видимо, придумал, он отозвал ребят в сторонку и стал шептать им на ухо. Те послушались и согласились. И старший предложил Взрослому:
          -Хотите, мы вас сейчас от грусти спасем?
          -Хочу, разумеется...
          Старший тогда махнул рукой и мальчишки - ну давай прыгать и скакать, кричать и вопить! Кто валился на спину и дрыгал ногами, кто корчил рожи, кто кувыркался, кто вставал на голову, кто бросал вверх песок! В общем, все будто с ума посходили! Взрослый, глядя на эту кутерьму, ералаш и тарарам, конечно, улыбался, но чуть-чуть.
          Мальчишки напрыгались, наскакались, накричались, устали и спросили у бородатого:
          -Ну как? Помогли мы вам?
          -Немножко, - ответил тот, - малость полегче стало. Большое спасибо.
          -А теперь вы нам помогите, - сказал третьекласник.
          -С удовольствием, - согласился усатый. - От чего вас нужно сегодня спасать?
          -Вы нам советом помогите, - рассказывал третьеклассник. - Вот мы, все четверо, хотим стать баскетоболистами и играть за нашу страну на первенстве мира. Мы уже начали тренироваться...
          -Замечательно, - поддержал четверку Взрослый.
          -Но чтобы войти в эту команду, надо быть высокого роста...
          -Это так, - согласился бородатый, - хотя грек Галлис...
          -Надо быть высокого роста, - повторил старший, - а мы не знаем, будем мы высокие, когда вырастем, или нет. А знаете, как хочется играть в одной команде!
          -Как же я вам помогу, ребята? - от желания помочь Взрослый даже привстал.
          -Вот Вовке, - продолжал старший, - один мальчишка рассказывал, что смотрел по телеку одну передачу, про природу, так там говорилось, что у деревьев есть особая сила, ну, такое биополе, и если этому дереву помолиться, не просто, а по-особому, он показал, как, и подержаться потом за него руками, то станешь и здоровее, и сильнее. И еще он говорил, тот мальчишка, - торопился досказать третьеклассник, - что если хочешь стать сильным, то нужно за дуб держаться, а если хочешь вырасти - за тополь... Вот вы - как вы думаете - это точно? Это правильно?
          В эту минуту со Взрослым что-то произошло. Лоб его разгладился, а спина выпрямилась, словно он сбросил с плеч какую-то тяжесть.
          -Я и сам смотрел эту передачу, - сказал он, улыбаясь, - только недосмотрел. Конечно, кто хочет быть сильным, должен поклоняться дубу, кто высоким - тополю. А как же иначе! Чем человек ближе к деревьям, было сказано в той передаче, тем для него лучше. Вот опять же клен...
          -Слыхали? - перебил Взрослого старший из мальчишек. - Значит, все правда! Теперь мы будем тренироваться, а в перерывах - держаться за тополя. Их у школы целый ряд. Спасибо, дядя!
          -И вам спасибо.
          -А нам за что?
          -За то, что вы напомнили мне о деревьях.
          -А вы тоже за какое-то дерево будете держаться?
          -Я? - по-мальчишечьи переспросил Взрослый. - Я, наверно, ребята, буду ходить к одному каштану. Он как-то два раза в году цвел. Первый раз весной, а второй - осенью, когда уже весь был желтый. Представляете - желтые листья, уже осыпаются, уже вот-вот опадут - а на одной ветке цветы! И даже пчела кружит возле...
          Но последнего будущие чемпионы мира уже не слышали. Они спешили - то ли к баскетбольной площадке, то ли к тополям.
         
          ЗДЕСЬ НЕ ХВАТАЛО СОБАКИ
         
          У Нины Рогановой не было собаки. Что это такое - когда у человека десяти лет нет собаки, объяснять никому не надо, Все знают, как это называется. И вот Нина, чтобы не чувствовать себя совсем уж обойденной судьбой, стала ходить к соседям, у которых был сенбернар, и водить его на прогулку.
          Соседи Нине были всегда рады. Всегда - я сейчас объясню почему. Сенбернар был куплен соседями сыну Вовке, который дал страшную клятву, что будет за псом убирать, прогуливать его, кормить, поить, учить... Вовка собаке обрадовался безмерно и первое время возился с ней с утра до ночи, забывая о собственной еде и уроках. Потом... Потом, когда быстро выросшего пса понадобилось регулярно, утром и вечером выводить на улицу, Вовикна любовь к нему стала остывать. У него находились другие дела, когда Садко, так звали псину, просился в дверь. Собаку стал выводить на прогулку папа. Если папы дома не было, выводила худенькая Вовкина мама. Мама то скакала за огромным псом галопом, то расшибалась о дерево, то даже падала, и Садко тащил ее за собой безо всяких для себя усилий.
          -На такой лошади дрова возить, - говаривал, видя эти картинки старик, их сосед, который большую часть суток проводил на улице сидя на скамейке.
          Нина соглашалась на все ради того, чтобы побыть с собакой. В прихожей Садко радовался ей, как никому на свете. Он нависал над ней, заключал Нину в мохнатые объятия и целовался, как было принято в этой семье при встрече с гостями, или просто сбивал с ног... Зато во дворе забывал о девчонке, выведшей его на прогулку, будто ее не существовало. Маленькая Нина летала за Садко как бантик, привязаннный к поводку.
          Всякий раз Нину предупреждали, что у пса на улице непредсказуемое поведение, и чтобы она была с ним настороже, но ничего непредсказуемого Садко пока себе не позволял.
          На пустыре сенбернар, как и полагается любому псу, носился от запаха к запаху. Он должен был узнать, что произошло здесь за время его отсутствия - кто из знакомых приходил, что делал, не забегала ли чужая собака, а если да, то с какими намерениями. Он утыкался тяжелой мордой в землю и, сопя, как пылелсос, нюхал до тех пор, пока воображение не рисовало ему того, кто этот след оставил. "Ага, - говорил, наверно, Садко про себя, - вот это та худая догиня...". Над иными сенбернар глубокомысленно застревал чуть ли не на пять минут, исследуя землю, как Шерлок Холмс лупой. Нина терпеливо ждала собаку, с уважением относясь к ее розыскным делам.
          И однажды случилось то, о чем Нину предупреждали. Садко, попав на пустырь, так дернул свою провожатую, что та взлетела на воздух. Пес со всех ног понесся к дороге, и можете себе представить Нину, что была, верно, в три раза легче его. Она еле успевала иногда коснуться ногой земли, а большую часть времени планировала, руля одной рукой. На дороге пес перешел на рысь, рысцой бежала за ним и Нина, хватая широко раскрытым ртом воздух. Каждые три минуты Садко опускал нос, проверяя направление. Что его звало, что вело - это загадка из мировых...
          Нина могла, конечно, позвать на помощь, но побоялась, что в результате ей больше собаку не доверят. Да и кто осмелился бы приблизиться к громадине сенбернару, спешащему по делу!
          Не останавливаясь, пес протащил Нину одну улицу, повернул на другую, пробежал половину этой, и вдруг со всех четырех лап кинулся к красивому офису с вывеской, но Нина пронеслась мимо нее, как ветер. Садко скачками понесся на второй этаж... Там был длинный коридор с ковровой дорожкой, но Нина не успела ничего о нем ни подумать, ни испугаться, потому что ее подопечный пролетел коридор за три секунды.
          Сенбернар миновал приемную, где секретарша только взвизгнула, откинувшись к стене, и больше ни на что не решилась. Пес встал на задние лапы и открыл дверь, нажав на ручку, как это делал дома.
          Садко и Нина оказались в большом кабинете, где за одним, поперечным столом сидела женщина с белым лицом и пышной прической, похожей на дворец, а за другим, приставленным к к нему, - четверо мужчин. Чуть в стороне от стола стоял еще один мужчина - с опущенной головой. На стук двери он даже не оглянулся. Пес осмотрел всех, остаовил глаза на мужчине с опущенной головой, что-то такое по-собачьи понял и... залаял на него. Залаял... но как? Сенбернара можно было понять двояко. Либо он лаял, как на виноватого, спрашивая у всех глазами, правильно ли он делает, то же ли, что все... Либо же так, как будто отыскал в горах терпящего бедствие, засыпанного снежной лавиной человека, и лает, лает, торопя идущих следом спасателей...
          И тут случилось неожиданное. Мужчины, сидящие за столом, приткнутым к столу женщины, разом переглянулись и разом опустили головы, словно застыдились чего-то. А тот, на кого собака лаяла, голову наоборот поднял.
          Женщина же, сидящая за поперечным столом, закричала:
          -Это что за безобразие, девочка! Тебя кто сюда пустил?
          -Это не я! - ответила Нина, изо всех сил дергая поводок. - Это он сам меня сюда затащил!
          В открытой двери уже стояла секретарша.
          -Выведите их отсюда! - распорядилась женщина с прической-дворцом.
          -Я... я... боюсь, - ответила секретарша. - Он такой... большой...
          Садко уже не лаял, а переводил глаза с одного говорящего на другого.
          -Я пойду с ними, - неожиданно сказал облаяннный сенбернаром мужчина. Он сделал шаг к собаке и без всякого страха положил одну руку на ее голову, а другую - на голову Нины. - Идемте, я вас провожу. Вы где живете?
          -Как?! - воскликнула женщина с дворцом на голове. - Мы все здесь собрались, чтобы...
          -Не все, - возразил мужчина. - Здесь, оказывается, не хватало собаки
          -Да как вы сме... - Дворец на голове женщины затрясся, как при землетрясении. - Девочка, уведи немедленно это животное!
          Но мужчина уже не обращал на нее внимания. Он выходил из кабинета, пропуская вперед Нину, а за ней - сенбернара. Перед тем, как выйти самому, он обернулся. Обернулся, улыбнулся и сказал:
          -Ну кто бы мог подумать, что взрослого человека спасут от верной гибели девочка с большой собакой. - Он уже скрылся было, но снова заглянул в кабинет и добавил: - С маленькой бы сюда ее не пропустили.
         
         
          КОКА-ФОКА-ПОКА-ТОС!
         
          Один взрослый с некоторых пор стал плохо спать. Он подолгу ворочался и засыпал только тогда, когда утыкался в подушку носом. Нос терпел-терпел, в конце концов это ему надоело и он как-то ночью уговорил ухо поменяться с ним местами.
          Проснулся этот взрослый утром, глянул на себя в зеркало, когда взялся за бритву, и чуть не упал - на месте носа у него было ухо! А нос торчал там, где полагалось быть правому уху.
          Он схватился за нос, чтобы вернуть его на место - но нос держался крепко.
          Он подергал за ухо - то же самое...
          Мужчина тут же решил бежать в поликлинику... но как выйти на улицу с таким лицом?
          Он хотел вызвать врача на дом - но у него как на зло отключился телефон.
          Что делать?!!!
          В это время в дверь позвонили.
          Наш взрослый прикрыл ухо на середине лица рукой и пошел открывать. К двери он стал левым боком.
          На пороге стоял его сосед, третьеклассник Вовка.
          -Здрасьте, дядя Витя, - сказал Вовка, - я в школу собираюсь, а у меня ручки нет. У вас не найдется лишней?
          -Кажется, есть, - ответил взрослый, - идем, я поищу.
          Они пошли в комнату, там дядя Витя стал искать в ящике стола ручку, случайно от лица руку отнял и Вовка увидел, что у него на месте носа - ухо! А то, что нос у него на месте уха, он сам догадался.
          Вовка увидел такое чудо, но не испугался и даже не удивился.
          -Дядя Витя. - сказал он, - а вы знаете, как нос вернуть на место? С ухом поменять местами?
          Бедняга взрослый ухо на середине лица снова прикрыл и из-под ладони признался:
          -Не знаю.
          -Хотите, я это за одну минуту сделаю?
          -Хочу, конечно.
          И тогда Вовка прочитал что-то похожее на считалку:
          Сел на место уха нос,
          Что тут делать - вот вопрос!
          Кока-фока-пока-тос-
          Рока-тока-тырды-вос!
          Вместо носа - знак вопроса,
          Вместо уха - чепуха!
          Хи-хи-хи и ха-ха-ха -
          Опа!
          Взрослый почувствовал, что на его лице что-то переменилось. Он подскочил к зеркалу, глянул на себя - все было как вчера, все вернулось на свои места! Нос снова торчал на середине лица, а ухо было там, где надо.
          -Ура-а! - закричал дядя Витя. - Ты прямо волшебник, Вова! Кто тебя этому научил?
          -Я уж и не помню, - ответил Вовка. - Я еще в детстве эти стихи выучил и столько раз носы на место возвращал, не сосчитать.
          -А разве эта беда часто теперь случается?
          -В последнее время часто. И все ко мне бегут, будто я один этот стишок знаю.
          -Вот что, - попросил возрослый, - ты мне его повтори, чтобы я в следующий раз тебя не беспокоил.
          И Вовка прочитал считалку еще раз, а дядя Витя ее тут же запомнил, хотя "Рока-тока-тырды-вос!" пришлось повторить.
          Благодарный взрослый дал Вовке и ручку, и набил карманы конфетами, в когда тот ушел, записал все-таки стишок на бумагу.
          Мы же публикуем эту правдивую историю (вместе со стишком) для тех, с кем случится такая же беда.
         
          ДОБРЫЕ ДЕЛА ОДНОЙ СМЕШНОЙ КАРТОШКИ
         
          У одной картошки, когда она была еще под землей, вырос нос. Отчего, для чего - никто бы не сказал, даже ученый.
          Осенью картошку выкопали и она вместе с другими попала в магазин. А там - на весы, с весов - в сумку, из сумки - на стол.
          Митин папа брал одну картошину за другой. Кожура змеей сползала в ведро, и голенькая картощина плюхалась в воду.
          Митин папа любил чистить картошку. Неторопливое и подробное это занятие, считал он, - лучше всего лечит дневную лихорадку, от которой вечерами ноги выбивают дробь, дрожат руки, а мысли носятся в голове, как муравьи, в чей муравейник бросили горящую бумажку.
          И вдруг мужчина, занятый полезным этим делом, остановился. Это в его руки попала картошина со смешным круглым носом. Вдобавок на ее макушке остался длинный сухой корешок - точь-в-точь похожий на волосок. Он посмотрел на нее так и этак, этак и так, ковырнул ножом тут и там и громко позвал сына:
          -Ми-тя!
          Митя сидел над математикой и у него не получалась задача. На кухню он пришел хмурый и спросил строго:
          -Ну чего? - И еще упрекнул: - Я же задачу решаю!
          -Ты посмотри только! - сказал папа и показал картошину, которую держал за корешок-волосок. Картошка теперь улыбалась, у нее были глаза.
          -Ага, - только и молвил Митя и пошел к себе. Ему было не до смеха.
          Папа почесал ручкой ножа в затылке, глянул на картошину и хотел было почистить и ее, но передумал. Он сунул картошку в цвточный горшок на подоконнике - так чтобы была видна - и больше на нее внимания не обращал.
          Вернулась с работы Митина мама. Она пришла с подругой. Подруга была отчего-то грустная, чем-то сильно озабоченная. Обе поужинали и остались на кухне. На кухне - может быть потому, что на кухне был огонь.
          Подруга о чем-то все рассказывала и рассказывала маме - та кивала и кивала... Неожиданно подруга обернулась к окну, будто ее кто позвал.
          Увидела что-то, поморгала, не понимая, в чем дело, и вдруг как расхохочется! Это она увидела смешную картошину.
          Расхохоталась, еще немного посмеялась, улыбнулась, вытерла слезы, которые у нее появились на глазах то ли от смеха, то ли по другой причине, снова глянула на картошину и сказала непонятное:
          -А может, все это было чепуха, чепуха?.. Такая развеселая эта рожица!
          Несколько раз за вечер она оглядывалась на цветочный горшок, откуда не переставала ей улыбаться картошина Митиного папы.
          А в следующий вечер к ним пришел папин приятель. Приятель курил, и поэтому мужчины сидели на кухне. Они говорили никак не меньше женщин, но, разумеется, о более серьезных вещах.
          Приятель тоже заметил картошину в горшке.
          -Ты, что ли, сделал? - спросил он, протягивая руку к зажигалке.
          -Не для себя же, - застеснялся отец, - для Митьки. Да ему, видите ли, не до шуток: четвертый класс.
          Мужчины еще поговорили, и скоро приятель встал. И сказал, выходя из кухни:
          -А знаешь, между прочим, что мне твоя картошка подсказала? Что нельзя терять чувства юмора.
          -И то дело, - ответил Митин папа.
          Смешная картошина так и стояла, выглядывая из-под цветка на кухне, и каждый, кто сюда входил, - а гости в этом доме не переводились, - удивлялся, улыбался или прыскал, заметив ее.
          А кое-кто из гостей говорил, что ей даже хочется подмигнуть.
          Глянул повнимательнее на кратошину в конце концов и Митя.
          Он посмотрел, посмотрел на нее и спросил у папы:
          -А для чего у кратошки вырастают вот такие носы?
          Вопрос был трудный, на него не ответил бы даже ученый, но Митин папа ответил без промедления:
          -Разве ты еше не понял? Конечно, для того, чтобы люди не разучились смеяться!
         
          ДЮНКА
         
          БУКЕТ БАБУШКЕ
         
          В зимний день мы с Дюнкой щли из садика домой. Падал медленный снег, ложась на тротуар крупными редкими звездами.
          Чтобы укоротить путь, нужно было пройти через небольшой пустырь, отведенный для какой-то стройки, но пока задержавшейся. Пустырь летом зарастал всякой травой, над которой всегда возвышались белые блюдечки дикого морковника. Отцветая, блюдечки превращались в серые корзинки и такими стояли всю зиму.
          А сегодня падающий снег стал наполнять корзинки морковника, и скоро пустырь стал похож на большой ромашковый луг. Мы даже остановились полюбоваться им.
          Чуть погодя Дюнка двинулась вперед и начала срывать одну за другой невиданно расцветшие "ромашки". Скоро в ее руке был их целый букет.
          -Это ты кому? - спросил я.
          -Бабушке подарю.
          -Ну вот, обидится же она. Скажет: друг другу они живые цветы дарят, а мне, старой, - прошлогодние. Да еще со снегом.
          Дюнка задумалась. Посмотрела на букет. Снег с него осыпался, из Дюнкиного кулачка торчали кустики сухого морковника.
          -Не обидится, - сказала Дюнка. - Она скажет: вот спасибо, что обо мне вспомнила.
          Я понял тут, что обеих - старую и малую - связывает только одно чувство - доброта, и ничего другого возникнуть не может ни при каких обстоятельствах. Понял, но подумал все же, донесет ли, задумавшись о букете бабушке, Дюнка домой морковник или выбросит по дороге?
          От пустыря и до самого дома Дюнка несла букет морковника над собой, а снег успевал заполнять сухие корзинки так, что они снова стали похожими на расцветшие ромашки.
         
          ГУСЬ ПРОШЕЛСЯ ЖЕЛТОЛАПЫЙ
         
          Был солнечный, начала октября день. Мы с Дюнкой идем в лесопарк. Все вокруг вызолочено солнцем - асфальт, сухие стебли высокой травы, забор детсадика, на золотую проволоку вывесили сияющее, как только что выпавший снег, белье. Палисадники полны ярких и жестких осенних цветов.
          -Давай пойдем медленно-медленнно, - предложида дочь, - будем на все-все смотреть, все-все замечать.
          Она привыкла, что я всегда спешу.
          -У тебя сегодня такое настроение - все-все замечать?
          -Да. А у тебя?
          -У меня тоже.
          И мы пошли медленно-медленно. На асфальтовую дорожку уже набросало желтых листьев клена. Они были крупные и похожи на...
          -Гусь прошелся желтолапый, - неожиданно сказал я.
          -Ага, - тут же согласилась Дюнка, - А правда, хорошо, пап?
          -Что хорошо?
          -Ну, вот это... - она показала на листья. - Что они как следы... Что гусь прошелся...
          -Разве?
          Мы шли, подбрасывая ногами желтые листья, одинаково заложив руки за спину, одинаково шаркая время от времени подошвами. Мы вместе поднимали головы к большому, с солнцем посередине небу.
          Перед нами открылся зеленый прямоугольник расположенного на склоне лесопарка.
          -Над зеленою палатой, - вдруг произнесла Дюнка, - гусь летает желтолапый.
          -Что? Летает? Откуда это у тебя?
          -Само придумалось.
          -Неплохо: "над зеленою палатой". А где ты увидела гуся?
          -А во-он, смотри! - Дюнка показала вверх.
          Над нами, высоко, над крышами пятиэтажек и еще выше плыл по направлению к лесопарку, взлетал, падал, кувыркался желтый кленовый лист, похожий даже в небе на след гусиной лапы.
          -Дурачится твой гусь, - сказал я, не заметив даже, что гусь перешел уже в ее собственность.
          -Прошелся, а теперь дурачится, - поправила дочь. - Летает.
         
          ЧЕРТОВО СЕМЯ
         
          ...В лесу мы заглядывали с Дюнкой в домики под пнями и деревьями, где было сухо и уютно, и каждый раз удивлялись, что в них никто не живет. Со стен домиков, как лампы, свисали бледные грибы, сводчатые потолки были высоки и темны, пол устлан сухими листьями - конечно, там должен кто-то жить!
          Иногда спугивали сову, страшно и бесшумно улетавшую от нас в глубину леса. Видели вдали убегающую косулю. На границе леса и обочины шоссе замечали в кустах больших ящериц с зеленой спинкой и голубым горлом.
          В дупле дерева, похожем на оттопыренный карман пальто, увидели квакшу - нежно-зеленого цвета лягушку. Квакшу мы по очереди подержали на ладони, чтобы получше рассмотреть золотые ободки глаз, напоминающие очки, и спинку, словно бы покрытую первым весенним листком. В апреле квакшу не отличишь от блестящего листа чистяка. Но вот она прыгнула - и ты вздрогнул: слишком уж неожидан прыжок листа...
          А в этот раз мы с Дюнкой тоже заглянули в неглубокое дупло, куда посветил нам солнечный луч, и увидели на слое трухи,осыпавшейся сверху, блестящие черные зернышки.
          -Что это? - немедленно заинтересовалась Дюнка.
          Я хотел было уже сказать, что зернышки - семена какого-то растения, что их сюда натащили, видно, муравьи, но... решил вдруг продолжить сказку леса, начавшуюся,может быть, тогда, когда мы заглядывали в домик под деревьями.
          -Это, знаешь ли, чертово, наверно, семя, - сказал я. - Посадишь его в землю - и вылупятся чертики.
          -Давай соберем! - потребовала Дюнка. - Понесем домой и там посадим..
          Кто его знает, о чем она подумала, моя восьмилетняя Дюнка.
          Я собрал дюжину черных зернышек (больше всего они походили на семена щирицы, но сорная щириица в лесу не растет), ссыпал их в пустой спичечный коробок, который был припасен для таких вот нужд.
          В лесу мы побыли еще с час и, наговорившись обо всем, как следует устав, направились к шоссе, шумящему машинами.
          Дома я разрыхлил землю под деревцем крассулы и посеял черные зернышки вокруг ствола, фантазируя вслух о том, как удивительно они взойдут через несколько дней. Дюнка следила за каждым моим движением, а поливать чертово семя взялась сама.
          Мне и самому было интересно, что получится из нашей затеи, появятся ли зеленые росточки лесного гостя и чьи в конце концов эти семена.
          События долго ждать не пришлось. Наутро Дюнка, чуть проснувшись, сообщила, что всю эту ночь ей снилось, она видела, как вылезают один за другим из политой ею земли маленькие, с желудь... чертики, чертенята. Вылезают, отряхиваются по-собачьи, взбираются по стволу крассулы наверх, рассаживаются по веткам... Перекликаются тоненькими голосами, верещат, дразнятся красными язычками... Они мохнатые, черные, с рожками и блестящими веселыми глазами, очень проворные...
          Я долго следил за землей вокруг ствола крассулы, но ничего больше из нее так и не появилось. И я подумал, усмехнувшись, что в лесу мы с Дюнкой нашли, должно быть, зернышки чудесного сновидения.
         
          ВИГВАМ
         
          Вигвам я нашел осенью в лесопарке, где гуще. Он был двухметровой высоты, узкий, аккуратный. Остов из сухостойных стволов, связанных по-индейски вверху, был обтянут старенькими покрывалами, байковым одеялом с коричневыми следами утюга. Я заглянул внутрь - "пол" застелен чистыми выцветшими ковриками, отслужившими свой срок в доме.
          Вигвам собрали прочно и ладно - наверняка ребятам помогал взрослый. В двух шагах от него, в ямке, чернели остатки небольшого костра.
          Я обрадовался этому пустому и чистому человеческому домику и подумал, что покажу вигвам Дюнке.
          Еще дважды я навещал вигвам, он оставался все таким же чистым и нетронутым, в нем словно никто и не бывал. Впрочем, во второй раз я увидел возле него бумажку, приколотую к сучку у входа. "Мир дому сему" было кем-то написано на листке из блокнота.
          С Дюнкой мы пришли к вигваму, когда уже выпал снег, раньше не получалось. Снег лежал на земле, на ветках, снег лежал на вигваме. На самой середине пола, под "дымоходом", белела маленькая горка снега.
          Дюнка была, конечно, очарована вигвамом. Он прямо-таки воплощал ее мечты о "домике". Мы уютно сидели и разговаривали - обо всем и о тех кто сделал вигвам.
          Это были хорошие люди. Двое-трое мальчишек-апачей и взрослый. А может быть, отец и сын. Они приходили по вечерам, разжигали костерок и подолгу беседовали, прислушиваясь к треску горящих веток и шуму ветра над головой.
          Гула города они не слышали, только редкие автомобильные гудки доносились с той стороны, где светился город.
          Они боялись за вигвам и очень хотели, чтобы всякий, кто войдет в него, был похож на них.
          Дома я отыскал среди бумаг стихотсворение Татьяны Макаровой, которое мне понравилось и которое я перепечатал из журнала. Я прочитал его Дюнке.
          Каждый должен иметь свой дом -
          Свой собственный тайный маленький дом.
          Ведь вы согласитесь, конечно, со мной,
          Что нужно побыть иногда одной...
          Теперь всякий раз, когда мы шли "в лес", заворачивали к вигваму, находя его по сорочьему гнезду недалеко от домика.
          Ведь каждому -
          И тебе, и мне -
          Надо побыть иногда в тишине.
          И еще раз мы пришли с Дюнкой к вигваму. К нему вела по снегу привычная дорожка следов. Но в вигваме лежал плоский деревянный ящик, валялась бутылка из-под вина, на коврике был растерт каблуком окурок. Непрошенные гости пробовали вигвам огнем - на войлочном куске стены виднелся след пожега. Огонь был все же потушен.
          На каждого умного по дураку...
          Опасности наши - хоязяев вигвама и мои с Дюнкой - сбывались. Я понял, что вигвам обречен, я не знал только, сколько он еще простоит.
          Потом пошли дожди, снега не стало, началась грязь, а тут и подошла весна.
          Чуть только подсохло, чуть показались первые травинки, закудрявилась полынь и на склонах лесопарка запахло оживающим чабрецом, как я был в лесу. Долго искал в чащобе конус вигвама; по сорочьему гнезду вышел наконец к нему. Вигвама не было. На земле лежали обгоревшие, мокрые и грязные тряпки, стояки были повалены и втоптаны в землю. Сперва вигвам подожгли, в довершение развалили каркас и плясали на нем.
          ...Горечь растекалась, постепенно отравляя всё во мне и гася солнечный день, горечь было не остановить. Так случается, когда наткнешься на ничем не прикрытое, откровенное зло.
          Я пошел домой, идти хотелось быстрее, чтобы сменить тягостное впечатление, но что-то не пускало меня, заставляя думать и думать о тех, кто это сделал; воображение настойчиво рисовало их, пляшущих на развалинах вигвама, доводя до отчетливого видения поз и лиц, до известного эффекта присутствия: я начинал даже слышать их голоса - и я узнавал их.
          Да, я постепенно узнавал тех, кто сжег вигвам, они были мне знакомы, я встречал их раньше.
          Я хорошо знал их: они отличаются от других людей тем, что у них нет воображения. А именно на нем строит себя совесть.
         
         
          ЛЁКА
         
          ЛЁКА И ДЕД МОРОЗ
         
          Андрюшке, которого в семье зовут Лёкой, четыре года, но с ним нужно держать ухо востро. Не всегда знаешь, о чем он на самом деле думает, когда кивает тебе...
          Идет декабрь, близится Новый год. Андрюшка просит купить ему радиоуправляемый джип, какой есть у его соседа Вовки. Родители говорят, что, может быть, джип подарит ему дед Мороз. Они ему подскажут. Андрюшка кивает. Дед Мороз его не подвел в прошлом году, подарив трехколесный велосипед. Тот еле поместился под елкой.
          В этот вечер к родителям в гости заглянул их приятель, дядя Боря. Взрослые говорили о чем-то, Андрюшка не то слушал, не то нет Взрослые разговоры сложные, путаные, не для маленьких ушей. К тому же в нем куча незнакомых слов, о которых нужно спрашивать, что они означают. Например, "челнок", например, "за бугор", например, "навар".
          Вот и Новый год! Вот и елка! Андрюшка лезет под елку и находит там радиуправляемый джип! Новехонький! Уже с батарейками. Он хватает пульт, и джип послушно раскатывает по гостиной. Андрюшкиной радости нет предела.
          -Ну, - спрашивает мама, - не обманул тебя дед Мороз? Он приходил, когда ты был на улице.
          Сын на секунду оторвался от игрушки.
          -Да, - кивнул он. - Я видел, как он поворачивает за угол дома. В красном плаще...
          Все в порядке, жизнь продолжается.
          Андрюшка и его друг Вовка вместе гоняют джип по всей гостиной, по всем углам, изучая его возможности.
          Надо тут сказать, что Андрюшкина мама семилетнего Вовку, то есть человека почти взрослого, тихонько предупредила: Андрей еще верит в деда Мороза, если он про него что-то скажет, ты ему поддакни, маленьким вера в чудо полезна. Вовка согласился: маленьким такая вера полезна.
          И вот, играя, Вовка сказал Андрюшке, как бы между прочим сказал, помня слова про веру в чудо:
          -Хорошую игрушку тебе дед Мороз подарил.
          -Ты что - лопух? - ответил четырехлетний Андрюшка, не сводя глаз с джипа. - Это дядя Боря в Эмиратах по дешевке купил.
         
          ЛЁКА И ТРАВЫ
         
          Кто его знает, повторю, о чем думает Андрюшка, когда кивает твоим словам, какую работу, дипломатическую или другую, производит.
          Мы шли с Андрюшкой по тротуару, справа от нас был решетчатый забор стадиона, а вдоль всего забора шла зеленая полоса травы. Я травы (и кусты, и деревья) люблю и знаю, и вот я захотел поделиться с внуком полезными сведениями и удивительными названиями трав.
          -Смотри, - сказал я Андрюшке, - вон пастушья сумка, вон одуванчик, вон спорыш, птичья греча, а вон - глянь-ка - козлобородник! Ого - сам дурман! Чуть не пропустили - кислица. А это, Лёка, клопогон, считалось, что он прогоняет из дома эту нечисть. Вот эти листья, что остались с весны, - гадючьего лука или мускарей, они расцветают самыми первыми - синими гроздьями, Здесь мускари не пахнут, а лесные - городом Парижем... Ну и разнообразие на одном квадратном метре земли - просвирник, паслен, свинорой...
          Лёка смотрел на травы и, казалось мне, внимательно слушал. Не знаю, правда, слышал ли.
          Оказывается, слушал и слышал. И в знак того, что слушал и удивлялся разнообразию трав, удивительным названиям, ответил мне, повернувшись вдруг влево, к мостовой, где на обочине стояли десятки машин:
          -А смотри, деда, - вон шевроле, вон ниссан, джип, мерседес, хонда, линкольн, понтиак... - Тут Лёка передохнул. - Вон лендровер, форд, порше, мицубиси, акура, малибу...
         
          ЛЁКА И КАББАЛИСТЫ
         
          Ехали мы, ехали...
          Ехали мы из Сан-Франциско в Лос-Анджелес. Дорога шла вдоль Тихого океана, она то удалялась от него, то приближалась, и Тихий океан представал перед нами - тихий в этот день, великий, холодный, сумрачный, с горизонтом в дымке.
          За баранкой сидел наш давний приятель, машиной он правил одним пальцем, указательным или даже мизинцем - таким ровным было покрытие хайвея. Я сидел рядом с ним, а на заднем сидении расположились моя жена и Лёка, которому было уже к этому времени 12 лет. Он то играл в электронную игру, то смотрел на океан, то слушал водителя.
          И нам бы смотреть по сторонам и радоваться новизне видов океанского побережья слева и справа, но вот что занимало наши с женой умы.
          Наш приятель, переехав в Америку, стал неожиданно для его родного брата, приехавшего раньше, и для нас каббалистом. Каббалист - это было такой же интригой, как, скажем, гипнотизер, сидящий рядом, или человек. побывавший на Луне (и тоже сидящий рядом), или, например, глубоководный ныряльщик, искатель сокровищ погибших корабелей.
          Потому что Каббала - то ли наука, то ли религия, то ли мистические еврейское учение (то ли заблуждение, великое, как Тихий океан, ибо существует уже три тысячи лет), то ли еще что-то, владеющее, как говорят, многими и многими тайнами.
          И учение это такое сложное, что, рассказывают историки Каббалы, однажды четыре мудреца решили овладеть ее тайнами и засели за толстые каббалистические книги и вот что с ними случилось: Один из мудрецов сошел с ума, второй, не выдержав напряжения, умер, третий перешел в христианство, и лишь четвертый приобщился к тайнам.
          Надо же как нам повезло - живой каббалист сидит в одной с нами машине и ведет ее одним пальцем. Ясно, что мы задаем ему всякие вопросы о Каббале, а он с удовольствием (каббалисты должны полнить свои ряды) приоткрывает нам самую малую часть каббалистических тайн.
          Он говорит нам, что:
          -...получать - цель человеческой жизни.
          Тут я про себя протестую: как писатель я привык скорее отдавать, чем получать.
          -...Создатель удовлетворяет все желания.
          Я слушаю, но о том, что думаю, молчу.
          -...между собой и человеком Творец (каббалисты называют бога Творцом) поставил 10 фильтров (чтобы ослабить слишком яркий Свет, идущий от Него).
          -...фильтры: Кетар, Хохма, Бина, Хэсэд, Гнур, Тифэрэт, Нэцах, Ход, Ясод, Малхут...
          Как они узнали эти названия? А что делает сейчас Андрюшка? Оборачиваюсь: слушает приключенчески звучащие слова.
          -... Сфира Кетар называется также мир Адам Кадмон, сфира Хохма - мир Ацилут... - и так далее.
          Как узнали?!
          -...чтобы преодолеть эти фильтры и "слиться с Создателем", -продолжает наш водитель, - нужно понять, что "ор, получаемый в часть кетар, что в малхут называется йехида, получаемый в хохма, что в малхут - хая, получаемый в бина, что в малхут - нэшама, получаемый в ЗА, что в малхут - руах, а получаемый в малхут, что в малхут - нэфеш"...
          И он разъясняет это простенькое упражнение:
          -Свет, приходит через четыре стадии к малхут и ударяет в масах, стоящий перед ней. Малхут состоит из пяти отсеков - желаний с масахом, соответствующей силы отталкивания в каждом"...
          И далее:
          -Если в в малхут нет масах, на отсек, куда входит ор малхут, то малхут лишается не ор малхут, а ор кетар...
          Ехали мы, ехали, то приближаясь к Тихому океану, то удаляясь от него, проезжали небольшие чистые американские городки, перекусывали там и заправлялись бензином...
          -Вернемся к рождению олам Ацилут. Итак, после швира в олам Некудим масах с решимот поднялся в рош САТ...
          ...И приехали мы наконец в Сан-Франциско. Искать приятелей, которые нас ждали, мы на ночь глядя не стали и заночевали у каббалиста.
          И вот что произошло утром. Холостой каббалист шарил в холодильнике, пытаясь найти там что-то к нашему завтраку, а Лёка, умывшись, подошел ко мне.
          -Знаешь, деда, что мне всю ночь снилось?
          -?
          -Будто за мной гонялись какие-то странные существа - я от них и на машине пытался оторваться, а когда не было дороги - убегал изо всех сил. Они вот-вот меня схватят. Странные, лица просто страшные, какие-то перекошенные, с тремя глазами, рук не знаю сколько, может, то вообще были щупальца. Я все время думал, что это, наверно, пришельцы, а после понял - каббалисты!
          Никогда не знаешь, что скажет по тому или другому поводу Андрюшка - так он "проваривает" каждую тему; а про его сон вообще можно сказать - классный кулинар!
         
          ЛАДКА И ПОДВОДНАЯ ЛОДКА
         
          Один папа, бывший подводник, купил шестилетней дочери, Ладе, игрушечную подводную лодку. Лодка была радиоуправляемой, она, писали о ней в инструкции, слушается руля, плавает в надводном положении, ныряет и может ходить как под водой, так и под перископом. В общем, понял папа, Ладка с этой лодкой позабудет про все свои игрушки. Такой лодкой играй не наиграешься.
          В воскресное погожее утро папа взял дочь и подлодку и они пошли к озеру, что было неподалеку.
          На озере там и сям стояли рыбаки. Рыбешку они ловили мелкую, с мизинец, но все-таки это была рыбалка (поплавок уходил вдруг под воду, а это для рыбаков главное), во-вторых же - добыча, хоть и только для кошки. Сегодня рыбаки были неподвижны, как статуи: ни у кого не клевало.
          Ладин папа достал из сумки лодку и пульт управления, проверил, работает ли моторчик, исправно ли крутится винт, поворачиваются ли горизонтальные рули. И вот настал долгожданный момент - судно спущено на воду; папа нажал на нужную кнопку. Лодка пошла, пошла, распугивая жуков-плавунцов и пауков-скакунов... Начала левый поворот, описала круг (циркуляцию, сказал папа), остановилась, снова двинулась вперед. Вот нырнула, исчезла в зеленой воде городского озера-пруда... Затем показался перископ, на поверхности он оставлял еле заметный след.
          -Смотри, Ладка, смотри! - радовался папа. - Вот так же и моя ходила в Баренцовом море!
          Рыбаки один за другим сперва повернули головы к месту испытания подводной лодки, а затем один за другим, оставив удочки воткнутыми в песчаный берег, стали окружать бывшего подводника и его дочку.
          Начались вопросы и обмен мнениями:
          -На какую глубину погружается?
          -Всплывает-то она, конечно, за счет горизонтальных рулей.
          -Ну, не может же она продувать балластные цистерны!
          Все рыбаки были кто возраста Ладиного папы, кто старше, и все разбирались в морских делах и подлодках на уровне профессионалов.
          -А ничего ходит.
          -Нынешние АПээЛы (атомные подводные лодки. - В.Ч.) разгоняются под водой до 30 узлов.
          -Смотрите, даже под перископом держит нужную глубину.
          -Ей только торпед не хватает.
          -Вобще говоря, вооружение современной субмарины....
          -А помните тот скандал, когда Япония продала нашим бесшумные винты?..
          Игрушечная подводная лодка продолжала бороздить зеленую воду городского озера, то набирая скорость, то делая круги, то послушно ныряя на глубину, рыбаки не спускали с нее глаз и оживленно переговаривались... а Ладка потихоньку-потихонечку выбралась из их тесного круга, нашла девочку на берегу и они стали дружно и весело лепить куличики из мокрого песка бумажным стаканчиком.
         
         
         
         
         
         
          О ПРИРОДЕ И О СЕБЕ
         
          ТЕРЕМОК
         
          С разным настроением входишь в лес. То одно привезешь с собой, то другое.
          Идешь по лесу, когда у тебя неважнецкое, и ничего вокруг не видишь. Не понимаешь и не чувствуешь. И сучки тогда под ногу попадаются, а от иного чуть носом в землю не летишь. Паутина к лицу липнет, ветки по глазам бьют. Мухота всякая возле головы кружит...
          Подумаешь, что это лес тебя, такого, не принимает.
          Может, и так.
          Но в лес-то ты ради чего пришел? То-то. И тогда. вздохнув (выдохнув хорошенько), шаг замедляешь, ступаешь осторожно, смотришь по сторонам. И начинаешь видеть. Будто прозреваешь...
          Как-то раз, леса не видя, споткнувшись раз и два (наверно, казалось, что все еще иду по асфальту), я со зла пнул небольшой пенечек, который глазу показался трухлявым, мягким. И действительно, пенечек под ударом ноги легко повалился и треснул, и развалился, и я прошел бы мимо, да все-таки оглянулся.
          Древесина внутри пенька была уже мягкая, как губка, и всю ее населяли муравьи, которые понаделали в ней ходов и ниш, а в нишах лежали муравьиные яйца. И сейчас в повалившмся их многоэтажном и многоквартирном доме царила беда.
          Да, пенек оказался домом со стенами и крышей, густо населенным. Полным муравьиного народу, а я, я стал для них стихийным, должно быть, бедствием.
          Дальше-то я по лесу шел уже иначе - не торопясь, под ногами все замечая и под ветки подныривая, и уж, конечно, ничего не пиная, и на лес смотря другими глазами.
          Потому что каждый пенек здесь -Теремок, а ты можешь оказаться для него тем Медведем, который ненароком сел на Теремок и раздавил его.
          Медведем можешь оказаться или того хуже - тем Великаном, который. поддавшись минутной злости, взял да и развалил чей-то Дом.
         
         
         
         
         
          КТО-ТО УШЕЛ ИЗ ЛЕСА
         
          Листья в лесу разбросаны как попало: на пнях и кустах они словно оставленная то ли в спешке, то ли за ненадобностью одежда. И возникает ощущение, что кто-то ушел из леса, - так хозяин покидает дом.
          И музыки не стало в лесу: певчие птицы улетели вслед за хозяином.
          Тихо в лесу, если остановишься и присядешь на пенек, перестанешь шуршать листвой. Только, может быть, вскричит сорока, предупреждая о пришельце... а кого предупреждать?
          Простучит по веткам, падая, лист. Он спланирует или закружит спиралью, прежде чем улечься наземь, - и повсюду в лесу падание желтых и красных листьев, медленный осенний танец, медленный разноцветный дождь...
          Лес становится прозрачным. Только что он был ярок и богат огнями, как сказочный замок: празднично горели клены, лимонно желтела липа, рыжели дубы, - скоро в лесу будут светиться только угольки ягод шиповника и боярышника и погорело чернеть стволы.
          Тихо в лесу и прощально. Дом его пустеет все больше, его уже тронуло разрушение. Вот-вот налетят ветры, разбойная ватага ветров, - они сорвут с деревьев последние наряды, засвистят в голых ветках, взвихрят палую листву перед тем, как все будет накрыто одинаково белым покровом...
         
          МОЛИТВА
         
          Царь Холод въехал в наш город на Ветре-коне.
          Северный ветер дул всю ночь, к утру улицы, дома, деревья являли собой картину ночного, с одной стороны снежного нашествия. И картина эта была поразительная. Приметны были сугробы, нанесенные там и сям. Ветер затейливо вытянул их навершия в сторону юга, мороз укрепил - и теперь можно было любоваться изящными невиданными сооружениями, что могли бы подсказать авиаконструкторам масимально обтекаемые формы фюзеляжа.
          А иные сугробы были похожи, может быть, на корабли инопланетян - сплошь белые, они захватили этой ночью наш город.
          На столбах появились высокие боярские шапки-набекрень, и столбы еще выше задрали головы.
          Вывески были так облеплены снегом, что казалось, когда он растает, там будут уже другие надписи.
          Снег на молоденьких соснах в лесопарке напоминал спешно взбирающихся по веткам белых медвежат.
          Нашествие, нашествие...
          На самом верху нашего лесопарка был небольшой сосновый питомник. Сосенки выросли уже с человека - я направился, скрипя снегом, туда, подозревая, что они наградят меня еще одним удивлением.
          Подошел к питомнику - и обомлел. Спиной ко мне стояли одинаково согбенные женщины в белом, с головой одеянии. Так послушно наклоняют головы и спины только на молитве. На скрип моих шагов "молящиеся" не обернулись, только одна, стоящая впереди, откинула покрывало - из-под белизны снежной ткани выглянула зеленая сосновая ветка...
         
          ЗАБЫТОЕ ЗАКЛИНАНИЕ
         
          Это было не так уж давно - полгода назад. Вышла на небо молодая луна и я, увидав ее, отыскал в кармане два четвертака, показал их месяцу, потер и произнес тут же сочиненное заклинание, в котором попросил ночное светило, щедро льющее серебро на землю, не забыть и меня.
          Так, говорят, полагается делать, когда хочется какого-то неожиданного прибытка.
          И надо же! На следующий день, бродя по берегу океана, я нашел... ну, не буду говорить, что именно, только нашел то, что, возможно, и подбросил мне молодой месяц.
          То ли его тронуло сочиненное мною заклинание-двустишие, то ли было оно волшебным, сочиненным задолго до меня, а я случайно его произнес...
          Еле-еле я дождался следующего новолуния. Увидел острый серп на ночном небе, вынул заранее припасенные четвертаки и, как и в первый раз, показал их ему. Из-за левого плеча, так положено. Потер... Хотел произнести то заклинание, да вдруг понял, что забыл его! Стою, показываю, на удивление прохожим, монетки небу, тру их и... молчу. Молчу - а, казачье солнышко, луна цыганская, может, ждет тех заветных слов, что я в прошлый раз так удачно угадал.
          Так я и не вспомнил их, и наскоро сочинил целое четверостишие:
          Месяц, месяц молодой,
          Поделился б ты со мной
          Серебром иль златом -
          Только не ухватом!
          Произнес я его, что называется, затаив дыхание, и стал ждать прибытка. Но дождался только одного-единственного четвертака, который блеснул передо мной на мостовой на следующее утро, когда я шел в магазин. Да и тот был так впечатан в асфальт машинами, что его не выковырять ни пальцем, ни ключом.
          -Что ж ты, - сказал я, глядя в голубое небо, где тающим кусочком льда плавал слушатель моих ночных стихов, - стыдно, Остророгий! У тебя столько серебра, а отделываешься жалкой монеткой!
          Но, видать, именно во столько оценил он мое новое четверостишие.
          Прождал я от новолуния до новолуния ровно 29 дней, 12 часов, 44 минуты и 3 секунды - и ничего, кроме того четвертака, больше ни на мостовой, ни на тротуаре, ни на песке на берегу океана не увидел.
          Поразмыслив, я понял вот что. В тот первый раз пришло мне на ум спамое настоящее волшебное двустишие-заклинание, а я его, растяпа, не запомнил и записать не догадался. И тем самым себя наказал, потому что сейчас, когда я пишу эти строки, сидя в своей душной однокомнатной квартире на первом этаже, я бы милостью молодого месяца мог:
          лететь во Францию, в Париж;
          или в Испанию;
          или кататься на собственной яхте в Атлантическом океане;
          или гнать роскошную машину к Великому Каньону,
          или мчаться в какое-то милое сердцу место...
          Но уж если б я летел куда-то на самолете, подумал я в утешение, или правил яхтой, или гнал машину на американской скорости, нигде не останавливаясь, то б, наверно, строк этих неторопливых не писал! А они для меня тоже кое-чего значат, черные строчки на белой бумаге...
          Да и новолуние, что обернулось для меня всего лишь четвертаком в прошлый раз, не последнее. Вдруг вспомню то двустишие, и уж тогда...
         
          СОБАЧИЙ УГОЛ
         
          В одном научном журнале я как-то прочитал, что в любой квартире (и в городе, и в офисе) есть хорошие места и плохие. Какие-то там электромагнитыне зоны, сгущаясь и разрежаясь, они действуют на человека то благоприятно, то прескверно.
          Я переехал на новую квартиру. Поставил в удобном месте письменный стол, стул, сел, когда пришло время работать, перед чистым листом... И - ничего! Ни мыслечки. Ни словечка. Я сидел-сидел, мучился-мучился, да так ничего из моего пера и не вышло. Попробовал рожицу нарисовать - и та не получилась. И на другой день то же. И на третий. Нейдут слова на ум, а если и показываются два-три, то никак не связываются, сторонятся друг друга, будто чужие.
          И тогда я вспомнил ту ученую статью про электромагнитые зоны и подумал, что, верно, выбрал не то место для письменного стола. И еще я вспомнил, что эти зоны лучше всего чувствуют кошки и собаки, немедленно находят на новом месте благоприятные и устраиваются на них.
          Ага.
          У меня есть собака, карликовый пудель Чарли. У него в новой квартире появилось сразу три постоянных места. Одно - у самого шкафа. Другое - у двери в ванную. Третье - в углу у входной двери. Последнее - самое его любимое, он на нем проводит чуть ли не целый день. Прямо там блаженствует.
          Но не поставишь же письменный стол у входной двери! Я придумал другое. Взял стул, взял картонку, устроил на ней стопку белой бумаги, вооружился ручкой и сел на Чарликино место, чтобы проверить, правильно ли написали в той ученой статье об электромагнитных зонах.
          И - хотите верьте, хотите - нет, сразу пошло. Написал для начала две маленькие истории.
          Теперь каждое утро (когда жена уходит на работу) я беру стул, увожу собаку к шкафу и сажусь писать. В собачьем углу перед входной дверью. Если бы кто-то увидел меня там, подумал бы, что я... ну, скажем, человек со странностями. Ничего подобного! Просто я верю ученым статьям и особенно тем, где говорится, что наичувствительнейшими "приборамаи" служат кошки и собаки.
          А те две истории, которые я успел написать в собачьем углу, вы прочтете ниже этого предисловия-признания.
         
          СНЕГ-ЛЕЖЕБОКА
         
          Снег у нас прямо-таки редкий гость: вот он пришел, вот он ушел, а вот и носа не кажет, хоть его здесь ждут-не дождутся.
          А в эту зиму гость пришел и засиделся. Выпал снег еще в декабре, уже январь на исходе, а снег как лежал, так и лежит, лежебока. Зима его все время обновляет - посыпает свежим, белым-белым, а то трубы и машины грязнят белую его тканину, а люди и собаки топчут.
          Это о снеге. А насчет холода и вообще зимы - так Лёка с четвертого этажа нашего дома заявил прямо: зима ему надоела. И Вовка с третьего, оказывается, так же думает: надоела зима. Они друг другу это сказали, их услышал Славик со второго и повторил их слова точь-в-точь: надоела.
          В общем, против нынешней зимы уже трое. Может, и больше бы набралось, но ребята пока не у всех спрашивали.
          Правда, эти трое, как все, докрасна катались с ледяной горки во дворе - кто на санках, кто на картонке, а кто и просто на штанах. Приходили домой мокрые и счастливые и свои обидные слова о зиме как будто забывали.
          Но по утрам - когда шли в школу и когда зима донимала их ледяным ветром, вспоминали.
          Но вот где загадка - сидя в классе и глядя вместо доски на украшенные снежными папоротниками окна, все - да, пожалуй, все, даже отличники - думали одинаково: до чего же хорошо и весело сейчас во дворе, там не что-нибудь - зима!
         
          ВЕТЕР В ЗАКОУЛКЕ
         
          В городе ветер сходит с ума. Улицы, площади, дома, башни, стены, переулки, закоулки, подворотни, вывески, узкие просветы между домами (не протиснуться), автобусы, машины - всё ему мешает, всё подвергается его атакам...
          С крыш ветер, разбежавшись, сваливается, как в пропасть. Со всего маху натыкается на стены, плутает в переулаках и закоулках, застревает в заборах... И так от всего этого ветер свихивается, что, бывает, заворачивает назад, в поля или на широкую реку, где ему никто ножку не подставит.
          А когда ветер свихивается, становится неизвестно, откуда он вообще дует. Вот перед тобой стена, а от нее так шарахает, будто это не стена, а ветродуй. Вроде ветер был сегодня северный, а на этой улице с юга наваливается. А за углом ветер, разозленный донельзя городской, с его точки зрения, неразберихой, напал на прохожего - хвать того за воротник, шапку с головы рвет, за шарфтянет и по лицу изо всех сил лупит, будто прохожий в чем-то виноват.
          В общем, беда ветру в городе, и каждому, кто с ним встретится.
          А перед моим окном ветер до того дошел, что снег с его помощью идет не вниз, как всегда в мире было, а вверх!
          Повторю, если кто не понял. Снег перед моим кухоннум окном каждую зиму идет ВВЕРХ, А НЕ ВНИЗ - будто небо с землей поменялись местами. Чтобы и самому не сойти с ума, когда видишь такое, нужно или перед окном стоять вниз головой, или же думать, что зима нынче ОПЯТЬ НАОБОРОТ.
          (Только я написал слово "наоборот", как ко мне подошел Чарли и чуть слышно проскулил - попросил о чем-то. Я его понял: ему это место - где благоприятная зона - тоже сейчас зачем-то понадобилось).
         
          КАРУСЕЛЬ
         
          Я приехал на родину, где не был лет тридцать; ступил на эту землю, как, может быть, ступают куда-то, перелетев через Время; ступил в ожидании чуда - с замершим в груди восторгом, который всплеснется, как только увидишь нечто из прошлой жизни, нечто, не раз снившееся.
          Низенький поселок судоремонтного завода на левом берегу Вятки. Западный высокий и лесистый берег, который еще до наступления вечера накрывает огромной тенью и селение, и затон, и луга за ним... Серые беревенчатые стены домов, наличники... Ветерок треплет березу у невысокого обелиска павшим в Отечественную войну...
          Я сказал тетке, у которой гостил, что пойду "на ту сторону" - так назывались заливные по весне луга за затоном. Перешел затон по мостику и оказался среди колючих кустов ежевики. Потом, с горстью кислых, чернильно пачкающих ладонь ягод, пошагал по лугу, уставленному там и сям стожками сена.
          Солнце уже нависло над острыми верхушками елей на западном берегу, согревая последним теплом луг и стога сена. Неизвестно, что заставило меня подойти к стожку и обнять его, припасть к нему, уткнувшись лицом в теплое и душистое сено, но я сделал это и несколько минут стоял так, вдыхая неповторимый аромат высохших трав. Были в нем, кроме всего, и запахи парного молока, и самой коровы, и сеновалов детства, где кувыркались, делали ходы, просто лежали, раскинув руки...
          Луга здесь неровные, часто попадаются низинки, по весне, когда вода на реке спадает, они превращаются в озерца, полные мальков; озерца постепенно высыхают, подросшую рыбу можно тогда ловить даже корзинами.
          Луга перемежаются дубравками, где детвора военной поры собирала желуди для свиней, а то и для пекарен (желудевую муку добавляли к хлебу), и искала птичьи гнезда, среди них попадались и утиные - вот был подарок к бедному столу военных лет!
          А еще на этих лугах объедались черемухой, собирали дикий лук для домашних пирогов, полевую клубнику и землянику. Ягоды, естественно, съедались еще до дома, если только там не ждали младшие брат или сестра.
          Здесь играли, зорили осиные гнезда, набирали пышные букеты луговых цветов - ромашек, ирисов, гвоздик, жгли костры, пекли картошку, рассказывали, когда темнота за спинами сгущалась все больше, страшные истории...
          Все это я и вспоминал, оглядывая луга и перелески, силясь отыскать хоть одно знакомое с дальних времен место. Я спускался в давно уже высохшие низинки, шарил в траве в поисках клубники, находил жесткий, отцветший уже лук - и все больше погружался в зеленое царство своего детства, щедро и навсегда наградившее меня любовью к деревьям, травам, цветам.
          Чувство восторга, поначалу только гнездившееся в груди, ширилось, нарастало, охватывало меня всего - и уже сами собой выговаривались какие-то слова, хотелось кричать, бегать...
          И вдруг я услышал из ближайшего перелеска впереди странные звуки. Звонки, детские голоса, смех. Там, в дубравке, либо стояла карусель (откуда она здесь?), либо дети катались на велосипедах, изо всех сил звоня друг дружке, чтобы не столкнуться.
          Я остановился, прислушался. Так оно и есть - карусель или велосипеды. Какие-то веселые колокольчики. И детские голоса.
          Я сначала пошел к перелеску, потом побежал, потому что стало казаться, что звонки удаляются, велосипеды уезжают по мере того, как я приближался к ним.
          Дубрава оказалась безлюдной, и ничто не говорило в ней о том, что только что здесь были дети. Я пробежал ее всю и снова очутился на лугу - а звонки и голоса стали раздаваться уже из перелеска, что был метрах в пятидесяти.
          Мне во что бы то ни стало хотелось увидеть этих детей, и я быстро пересек не кошенный еще луг. Но и там, среди деревьев, не было ни одного человека. А детские голоса, чудесно переместившись, звенели из дубравы, маячившей впереди.
          Что это?! Кто заманивает меня в глубь лугов, не подпуская к себе ни на шаг? То ли просто не хотят, чтобы я увидел их, то ли так играют. То ли...
          Последнее предположение ошеломило меня. Я хотел было двинуться к очередной дубовой рощице, откуда снова доносились детские голоса и смех, но догадка остановила меня. Я понял, что никогла никогла не догоню этой веселой карусели, никогда не увижу ее. Она всегда уже будет от меня на расстоянии пятидесяти метров и лет, лет, лет...
         
         
         
         
         
         
      
         
         
         
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    1

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Чирков Вадим Алексеевич (vchirkov@netzero.net)
  • Обновлено: 20/11/2016. 687k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.