Чирков Вадим Алексеевич
Маленькие эссе

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Чирков Вадим Алексеевич (vchirkov@netzero.net)
  • Размещен: 05/11/2022, изменен: 05/11/2022. 24k. Статистика.
  • Эссе: Проза
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Малденькие эссе и дневниковые записи

  •    МАЛЕНЬКИЕ ЭССЕ
       Я живу в домике на краю леса и луга....
      Я сбежал от городской суеты и шума, от истеричных гудков машин, от кирпичных стен напроотив моего дома, от телефонных звонков, от кутерьмы в моем сознании, так или иначе рождаемой городом... Из моего окошка теперь видны некошеный луг и край леса. Но в моем распоряжении - взамен перечисленного ранее - оказалось так много! Утро, влажное от росы деревянное крыльцо, первый глубокий вздох, разноцветье росяных капелек на кончиках трав на лугу, сонное дыхание леса...
      Птичья перекличка после ночи - "Все ли живы? Все ли живы?",
      Свежий круг паутины, преградивший мой вход в лес, круг этот похож на мишень с точным попаданием в десятку - пауком. А еще круг, при качании его ветерком, при мелькании бликов на его ровной поверхности, напоминает новенькую граммофонную пластинку - как ее тронуть!
      Вот и лес, вот и журчание ручья с прозрачнейшей ящеркой-водой, родник - песчаный фонтанчик, бьющий из-под земли...
      В моем распоряжении теперь мысли, которых никто и ничто не перебивает, кроме чудесных мимолетных наблюдений, - мысли могут здесь расти, ветвиться, расцветать, отягощаться плодами - я уже не житель каменного города, я садовник, фермер, хозяин.
      В моем распоряжении вся библиоетка памяти, я могу подойти к полкам и достать любой том...
      
      На самом деле я живу на четвертом этаже шестиэтажного дома в густонаселенном районе Нью Йорка. В моей небольшой комнате диван, книжные полки, телевизор, компьютер, стопка бумаги и набор авторучек. В окно видна кирпичная стена дома напротив.
      Мой поезд дошел до конечной остановки, я вышел из вагона, увидел луг, лес...
      Вот и небольшой домик на лесной поляне. Я войду в него, огляжусь, проверю его быт. В домике есть всё для жизни. Вечером я затоплю камин, сяду возле. ..
      В моем распоряжении мысли, которых никто и ничто не перебивает, - мысли здесь могут расти, ветвиться, расцветать, отягощаться плодами - я уже не житель каменного города, я садовник, фермер, хозяин.
      В моем распоряжении вся библиоетка памяти, я могу подойти к полкам и достать любой том.
      На небольшом письменном столе лежат мои дневники, авторучки, стопка писчей бумаги, на верхнем листе нет еще ни одной строки.
      Я живу в домике на краю леса и луга...
      
       ТЫ КУДА, ПЛАТАН?
      Я люблю лес, естественно, я грибник (это насвегда); идя по асфальту улиц, я машинально обшариваю взглядом подножия деревьев, как если бы надеясь найти под ними грибы. И однажды на прогулке я увидел... нет, вы не поверите! Я увидел на асфальте рядом со стволом платана огромную голую "человеческую" ступню! Поспешу объясниться: ступню вырастил платан: древесная его плоть, выползши из-под земли, раздавшись и "ощупав" (это слово могло бы обойтись и без кавычек), ощупав прилежащую к стволу плиту тротуара, забралась на нее и приняла постепенно форму ступни: были в ней и пять пальцев, и косточка щиколотки, и пятка, а сама мощная щиколотка с началом не менее мощной икроножной мышцы уходила в ствол дерева и сливалась с ним.
      Я поразился сходством, поразился, и тут же, стоя у платана, оглядывая его, подумал, конечно, что... дерево уже ступило одной ногой на тротуар... ступило... Что бы это значило?
      Да вот же что! Раз уж ступило, то не собирается ли оно куда-то пойти? Что ему стоит вырастить и другую ступню, а потом, поднатужившись, вырвать из земли корни и шагнуть?
      По улице шастали одна за другой машины, иных сотрясал рэп, на перекрестке в десяти метрах от платана они, попав на красный свет, начинали вопить благим матом - весь длинный ряд; к дереву с человеческой ступней приближалась, тяжело дыша, раскорякой, припадая на каждую лапу, раскормленная американская собака; вот псина поднял заднюю лапу, и густая моча, копившаяся полсуток, долго лилась на платановы корни...
      ...Раз уж дерево ступило на асфальт, думал я, то, наверно, собирается не то что пойти-пошагать, а... уйти, скорее всего, в лес, к своим - подальше от шума и гари машин, истошных их воплей, громкого рэпа, дождей и снега с копотью и сажей, густой собачьей мочи, человеческой суеты, отсутствия гнезд на ветках и птичьих песен..
      И однажды я представил себе... шествие деревьев, покидающих город - страшнее и величественнее зрелища, я думаю, не может быть - шествие деревьев...
      
       БУМАЖНЫЙ КОРАБЛИК
      
      Иному писателю - да что там, почти каждому - дано прожить свою жизнь дважды. Первый раз - реальную, не всегда и не до конца осмысливаемую, пеструю, поневольную - несет быстрая вода ручья бумажный кораблик куда-то, куда-то...
      Вторая - писатель идет по берегу ручья вслед за плывущим корабликом, не спуская с него внимательного взгляда. Следит за тем, как он лавирует вместе с струей, как поворачивается, крутится в водовороте... На что-то натыкается, за что-то цепляется... Вот остановился было в заводи, обрел, чуть покачиваясь, покой, застой... минута, другая... но стремнина заглянула и туда, подхватила, понесла... А вот и застрял накрепко, зацепившись днищем либо блортом за что-то, зачерпнул, ударенный волной, воды, накренился... сейчас утонет?
      Помочь бы ему, вывести из опасной стремнины, вон и подходящий прутик... но нельзя, нельзя вмешиваться в ТО "стечение обстоятельств", в ту беду - наблюдатель и кораблик разделены десятками лет.
      И вот удача! Какая-то доброжелательная щепка заворачивает к терпящему бедствие суденышку, сталкивает его с препятствия и он плывет какое-то время рядом с щепкой , уже потяжелевший, но дальше, дальше... Исчезает за поворотом, закрытым кустом, где, может быть, его плавание становится ровнее, увереннее...
      Так-то и проживает писатель свою жизнь второй раз, сидя перед стопкой бумаги с пером в руке или перед экраном компьютера, наблюдая порой за белеющим в быстрой воде ручья корабликом - собой ...
      
       ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
       Из-за тй войны, из-за гибели отца летом 1942 года, когда мне было 8 лет, а маме 27, мы оба потеряли какую-то совсем другую жизнь, чем та, которой я и мама жили. И прожили. Кажется, через пень в колоду. Сложную. Исковерканную.
       Я не зна, какой была бы ТА жизнь. Неосуществленная. Несбывщаяся...
       Я вижу иногда только ее начало - весеннее, солнечное, всего один, может быть, день.. Открывшаяся ото льда река обдает всех своим особым запахом, запахом Большой воды,чем-то схожим с запахом топленого молока; с окрестностей поселка и лугов , еще покрытым снегом, вербные пушистики,уже обжившие голые ветки, пронизывают воздух тревожащим ноздри ароматом самых тонких духов. Это взмахнула белым крылом душистой шали молодая красивая женщина, Весна.
      Пароходы покидают затон, в котором зимовали, и, открывая летнюю навигацию, подлогу гудят у пристани, благодаря за зимнее гостепримство затон, судоремонтный завод и людей, а на одном из пароходов подает долгий сигнал - туу-туттууу- туууу - мой отец, капитан буксирного .парохода "Свет"...
      Мы с маой стоим в толпе, что собралась на пристани и берегу и машем судну руками. Отец вернется через несколько дней и знакоммым гудком оповестит нас о прибытии.
      Дальше - не вижу.
       Нет, вижу. На заборе заводской больницы висит огромная карта Советского Союза, на которой каждое утро передвигаются на восток флажки - это фашисты занимают один за другим наши города.
      
       НАОБОРОТ!
      Чувствовал себя преступником, грешником, пролетая мимо леса (лесов) в машине: всё должно быть наоборот - я в лесу, стою среди деревьев и смотрю на пролетающие мимо леса машины.
       УТРО
      Мне дано Утреннее Время, как некая чудесная вода, ну, скажем, как небольшое озерцо, к которому я подхожу после завтрака. Я в него окунаюсь, купаюсь, ныряю, вода прохладка, я свеж и бодр, в утренней этой купели я - рыба в воде...
      "И мысли в голове волнуются в отваге... Минута - и...".
      Я пишу только в утреннее время. Слова тогда плавают возле меня как золотые рыбки.
      Одна беда: вода из озерца утекает, а где пробоина в дне, я не найду. Утекает, утекает, и скоро я стою в воде по пояс и - как жаль! - вот уже по колени, по щиколотку. А вот и оказался на высыхающем на глазах дне, и по нему уже разбегаются трещины.
      Выхожу на берег бывшего озерца, ветерок сушит тело, солнечный луч упирается прямо в макушку, я ворошу оставленную на траве одежду, достаю часы: так и есть - ровно 12!
      Ухожу от озерца, от моей чудесной воды, а куда, не знаю.
      Куда - не знаю.
      Одно утешение - к завтрашнему утру озерцо снова наполнится чудесной водой, где плавают золотые рыбки.
      
       В НЕНАСТНЫЙ ДЕНЬ
      
      Нерадостная у нас зима: небо тусклое, асфальт сер, ветер зло мотает голые ветки липы, на сгорбившихся прохожих черные одежды. Через каждые два дня - дождь с утра до вечера, то ливень, то морось... Глянул утром, за чаем, в окно - и сердце сжалось: опять то же, то же...
      Душа, однако, воспротивилась такому нашествию серого, тусклого, в ней само собой произошло протестное движение - и вдруг прозвучали в голове нужные строки:
      ...Под голубыми небесами
      Великолепными коврами,
      Блестя на солнце, снег лежит;
      Прозрачный лес один чернеет,
      И ель скозь иней зеленеет,
      И речка подо льдом блестит...
      А за ними подумалось: о том подумалось, как мы, в сущности, богаты - в наших сундуках-черепках хранятся золотые запасы строчек-волшебных заклинаний, которые мы можем услышать как противоставление тягостному моменту. Они были произнесены поэтом и по вдохновению, и неспроста: входя в сознание, строчки становятся его частью, уголком, куда можно прийти в ненастный день, как к другу, сидящему в одиночестве у камелька. Войти и сказать:
      -Вечор, ты помнишь, вьюга злилась...
      
       ХАЙКУ
      
      Я полюбил японские трехстишия, хайку, стоило мне открыть книжку их переводов на русский. Мне показалось тогда, что этой формы стихотворения я ждал всю свою жизнь.
       Хайку - уловленные то глазами, то сердцем сокровенные миги природы, но больше - собственного сознания.
       Хайку - остановки в пути. Хайку - пристальность и внимание к человеческому в природе. Хайку - это человек, застывший перед цветком, который грузный шмель опрокидывает на себя, как чашу.
       Три их строчки немедленно окружаются у нас, русских, множеством других строчек, но те истаивают на глазах, оставляя первоначально возникшие - три. Они целиком, полагаю, состоят из "вещества" поэзии.
       Я пишу не хайку - а, чаще, трехстишия, хотя, наверное, мог бы доводить их до размера хайку 5 - 7- 5. Просто боюсь засушить стихотворение, отнимая у него лисьи хвосты русских окончаний. Да и порой не хочется лишать ветку листвы.
       Читая Набокова, я нашел изумительные строчки, как никакие другие подходящие к тому состоянию, когда видишь и чувствуешь нечто, требующего емкого слова. Лучшего эпиграфа, я думаю, к трехстишиям нет.
       "...это была мука, всегда сопровождающая безнадежную жажду добиться чего-то от красоты, задержать ее, что-то с ней сделать, только бы войти с ней в соприкосновение..."
      
       Иное трехстишье
       дерева легкая тень,
       в которой присел.
      
       Коршуном прокружил
       лист кленовый осенний -
       и воробьи взлетели.
      
       От солнца отяжелев,
       падает наземь листва;
       клонит к бумаге перо.
      
       Лист бумаги,
       зависло над белым перо -
       трехстиши
       НАПУТСТВИЕ
      
      Мистика коснулась меня дважды. Может быть, трижды, четырежды... стоит покопаться в себе, и вдруг нароешь еще, несколько чудных случаев, кроме двух раз.
      А что если не мистика, а шизофрения, которая, как известно, начинается со звучания в голове чужих голосов? Если шизо, то, уточню, голос прозвучал всего лишь на одно мгновение, и объяснения ему я до сих пор не нашел.
      Мне нужно было навестить друга, который жил в поселке, недалеко от города. Туда ходили автобусы, но машины все не было и не было и я решил одолеть пяток километров пешком. Тем более, что ходить одиночкой мне было и не впервой, да и любил я это дело. И вправду "дело" - неспешный шаг, взгляды по сторонам, думается в такт шагам - легко и длинно...
      Вот и пошел я по шоссе, взглядывая по сторонам, где были то одинокие дома с огородами и непременными подсолнухами, то виноградники, то кукуруза...
      В то время - это важно для разгадки моей "шизо" - я начал писать, сперва в газету, больше "в стол", но одна из моих сатирических сказок была опубликована в "Крокодиле" и даже помещена в в сборник избранных текстсов.
      Итак, шаги, шаги, шаги; впереди серое, убегающее вдаль шоссе, воздух полей, лето, тишина, даже каблуки мои не стучат по асфальту...
      И вдруг голос! Не снаружи, внутри, в голове: ясный, мужской, одна лишь фраза:
      -Ты пойдешь по дороге, которая никогда не кончится!
      Кто это? Что это?
      С того дня прошло много лет, я писатель, у меня 15 книг и книжек, сейчас я сижу перед письменным столом, передо мной стопка бумаги, начатый этот текст - и неразрешимая загадка: кто напутствовал меня в тот день этой странной и точной фразой?
      Писательская дорога и впрямь никогда не кончается, бывает, что автор многих книг так и умирает - перед стопкой бумаги, с выскальзающим из руки пером. А впереди, может быть, серое, убегающее вдаль, за горизонт и еще дальше, в неведомое, в завтра и послезавтра - шоссе...
      
       ШАГИ
       В один из давних-давних вечеров я подумал (мне показалось, открыл), что шагами дано измерить то, что не меряется ни метрами, ни часами. Открытие было сформулировано так:
      Любовь шагами
      Мерю до утра,
      Бродя один
      Кварталами ночными...
      Я долго не мог в те вечера лечь спать, оборвав ради сна счастливое непрекращающееся чувство любви.
      То стихотворение не было дописано, та любовь- и слава богу!-не была измерена. Она вырастала с каждым шагом, с каждым ночным кварталом, пока не стала большой, как город.
      И теперь я люблю тот город, его улицы, переулки, запах цветущей акации - запах счастливого свидания, золотые полоски трамвайных путей, убегающих за угол высокого темного дома, фонари, в чьем свете я вижу качание листвы на тротуаре, отчего у меня кружится голова,- все, все я люблю в этом городе!
      Еще я полюбил в нем предутренний час, ту короткую пору до восхода солнца, которая состоит из очень немногих вещей:
      Из улицы спящей и стука моих каблуков,
      Из первого шума листвы - взъерошило ветром каштан,
      Из птичьего вскрика спросонок (и снова стучат каблуки),
      Гудка парохода из порта, похожего на мычанье коровы проснувшейся,
      Дымки, в которую город
      пока еще погружен,
      Из первого блеска стекла -
      Из вечных, короче, вещей.
      Поняв, что люблю,
      Вдохновенно
      Сложил я планету,
      Мой дом для меня и любимой,-
      Из вечных и прочных вещей,
      Увиденных до восхода,
      Отмерянных шагом моим...
      С тех-то пор и появилось у меня открытие: шаги как мера неизмеримого, шаги как мера всех вещей.
      Открытие было при мне, хотя нельзя сказать, чтобы я им пользовался часто или всерьез.
      Я... спешил. Спешил во всем, лишь иногда, в редкие минуты ночи или утра чувствуя, что где-то, может быть, высоко надо мной, может быть, среди звезд, отбивается совсем иной ритм, чем тот, в котором я живу.
      Я спешил. Спешил потому, что позадержался в армии, и школьные мои друзья далеко обогнали меня, спешил потому, что позже других нашел жилу, которую предстояло разрабатывать.
      И однажды пришли ко мне на помощь неторопливые шаги...
      
       ПРИРОДА. Из дневников
      
       Я люблю Природу, она для меня Бог, я от нее происхожу, я от нее завишу - и не только моим дыханием, - духом. Я часто очеловечиваю Природу, она в ответ старается меня "оприродить" - научить неторопливости, созерцанию, пристальности, постепенности, уважению ко всему живому.
      
      Теплое иконное золото лежало на стволах сосен... Ровные стволы уходили вверх колоннами... Ароматы древесных стволов, смолы, хвои, смешиваясь, создавали... аромат ладана.
      
       Тысячи разных трав на лугу и все они пахнут. Вот так же - разнотравьем, цветущим лугом - должно отдавать от страницы хорошей прозы. Чтобы кружилась от ее ароматов голова...
      
       .Идешь по лесу от дерева к дереву, сбрасывающих к ногам желтые и багряные листья, - и вдруг охватывает тебя ощущение, что отшумел на днях разноцветный осенний бал, отшумел, отвеселился лес, оттанцевал, отшептался, отговорился - стихла музыка, опустели залы, и вот слышен только шорох спадающих со всех деревьев одежд и скоро наступит долгая ночь...
      
       Догадка. Даже у чистой воды (Н2О) есть Творческая Программа, которая реализуется, например, превращением крохотной капельки с помощью мороза в ювелирного рисунка снежинку. А на оконном стекле, опять-таки с помощью мороза, капельки разрастаются в первобытные тропические заросли, где главное растение - древнейшего происхождения папоротник. Что это? Мечта воды? Сон воды? Программа? Исток всего на свете? Вот тебе и Н2О!
      
      Каштан весной. Почка раскрылась, выпуская сверток нежнозеленых листьев, которые начали раскрываться, как... крылья майского жука.
      Майский жук
      раскрывает надкрылья.
      Почка каштана.
      
      Я верю, что у деревьев в лесу есть сокровенная, бесценная аура - в отличие от городских, уличных и парковых деревьев и кустов, чья аура разворована, растаскана, расколота, сбита с толку... Лес - сообщество со своей религией, своими ценностями и т.д., которыми он может поделиться с человеком, если тот придет к нему с поклоном, с вниманием, на цыпочках...
      
       Был уже апрель, и солнце разворачивало осторожными пальцами почки на деревьях и кустах и бережно выпрастывало пахучие, клейкие и, наверное, сладкие зеленые листочки. От них на улицах сразу запахло весной. Весна на всю зиму была спрятана в почках, природа хранила ее в них, как люди хранят во флаконах ароматы духов и одеколонов.
      
       Я понял, что все время борюсь с этим миром - миром коммерции, безудержной занятости, спешки... борюсь счастливо найденным словом, наблюдением, цветом. Лесом делюсь и грибами. Лугом, цветами. Минутой тишины. Остановками в бесконечном беге.
      
       Вот что я сделал однажды. Вышел вечером на улицу, прихватив пустую пластмассовую бутылку из-под воды, и пошагал вдоль зеленых палисадников и прифасадных лужаек. А там в это время июля зажигались и гасли светлячки.
       Я наловил взмахами руки с дюжину небыстрых в полете этих удивительных насекомых и заточил в бутылке, придерживая горлышко пальцами так, чтобы в сосуд проходил воздух.
       И вернулся дмой. В гостиной я задернул шторы, закрываясь от света уличного фонаря, и поставил бутылку на средину ковра. Светлячки один за другим стали выбираться из заточения и разлетаться по комнате.
       Они летали, перекликаясь огоньками, как перекликаются прожекторами по вечерам и ночам морские корабли. Они давали о себе знать сигнальными огоньками, как самолеты. Они засвечивались друг для дружки, как...
       Это был, конечно, поразительной красоты фейерверк. Радость по-японски - безмолвное (а в груди восторг!) любование природой, в которую, как известно, входят и Луна, и сакура, и старый пруд, и цветок лотоса, и икебана, и кукушка, и цикад
      
       *
      
       Длинная-длинная волна заворачивалась у берега, как ткань под рукой портного, и мгновенно прошивалась белой ниткой прибоя.
      
      Чайки на пляже, как куры, шли за женщиной, бросавшей им раскрошенную булку.
      
       ...Волна выходит из моря крутошеей лошадью с белой гривой. Она взбирается на гальку, словно волоча за собой тяжелую ношу. Вырастая все больше, зеленея, стекленея, храпя, не дойдя до суши двух шагов, вдруг спотыкается и грохается на камни и разбивается на тысячи зеленых осколков и брызг. И вот другая взбирается на гальку...
       Берег белый, сверкающий солнцем, пустой. Может, кто-то и есть здесь - он сидит, укрывшись от ветра за древней стеной, смотрит, почти не мигая, на волны и решает какой-то там свой вопрос, - может, кто-то и есть здесь. Бог с ним. С ним Бог. Но лучше думать, что нет никого, кроме нас двоих и вот этого солнца, и вот этого моря, и этих древних камней, пахнущих известкой из детства, и порывистого грохочущего ветра, и этой сухой травы, что качается возле лиц...
      
       *
      
       Один конец моей радуги красит в семь цветов тротуар, по которому я иду после дождя, дуга же ее, унесясь вверх и побывав там, наверху, в каком-то чудесном слое небес, опускается уже на другой земле и в другое время.
      
      ...На огромное снежное поле, кувыркаясь в воздухе и посылая во все стороны разноцветные лучики, падала новенькая, словно только что отпечатанная высоко вверху снежинка...
       ...Мы оба остановились на какой-то невидимой границе между владеиями елей и речным. Выросший на берегу реки, среди лесов, я все равно поразился в тот предновогодний солнечный и морозный день совершенно особой, не повторившейся больше никогда тишине и чистоте этого уголка земли: ни звука не было слышно, не было видно ни одного следа - ни птичьего, ни заячьего, только комья снега, упавшие с елей, пробивали голубой снежный покров да чуть осыпалась на него хвоя. И чистота эта была особая, я потом уже, в который раз вспоминая этот момент, понял, в чем его особость. Ни одна промышленная труба не дымила в радиусе сотен километров, гарь и сажа больших заводов сюда не долетали, паровозы и те катили далеко отсюда, а автомашины в те годы и в тех краях были редкостью.
      И здесь в своей первозданной нетронутости жили два зимних чуда - чистый, прямой дар поднебесья - снег и настоянный солнечным, безветренным и морозным днем запах хвои. А тишина, третье чудо, давала возможность ощутить их сполна и так, что оставалось это ощущение, как я потом понял, навсегда.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Чирков Вадим Алексеевич (vchirkov@netzero.net)
  • Обновлено: 05/11/2022. 24k. Статистика.
  • Эссе: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.