Над кормой,нашего парохода как привязанные, летят чайки. Согнутые их крылья сильные и жесткие, Гладкое узкое тело напоминает кораблик; чайка кажется алюминиевой. Она поворачивает голову влево и вправо и издает скрипящий звук. И вдруг словно обрывается нить, которая связывает ее с парохоќдом, и чайка стремительно падает вниз. В воду она опускается, точно боясь обжечься, даже криќчит, отчаянно хватаясь растопыренными крыльями за воздух. Поймав рыбку, садится, подняв крылья, как бабочка, и вмиг успокаивается и долго качается на кипящей, вспененной винтами воде. Другая заќнимает ее место над кормой.
ВОЛНА
Волна выходит из моря крутошеей лошадью с белой гривой. Она взбирается на гальку, словно волоча за собой тяжелую ношу. Вырастая все больше, зеленея, стекленея, храпя, не дойдя до суши двух шагов, вдруг спотыкается и грохается на камни и разбивается на тысячи зеленых осколков и брызг. И вот другая взбирается на гальку...
Берег белый, сверкающий солнцем, пустой. Может, кто-то и есть здесь - он сидит, укрывшись от ветра за древней стеной, смотрит, почти не мигая, на волны и решает какой-то там свой вопрос, - может, кто-то и есть здесь. Бог с ним. С ним Бог. Но лучше думать, что нет никого, кроме нас двоих и вот этого солнца, и вот этого моря, и этих древних камней, пахнущих известкой из детства, и порывистого грохочущего ветра, и этой сухой травы, что качается возле лица...
ЗАКАТ В ХЕРСОНЕСЕ
По-вечернему умиротворенная прибойная, невиданно прозрачная вода накатывала, чуть шелестя, на белую гальку, перебирая мелкую, обтекая крупную, лишь шевеля ее.
Людей на берегу было немного: малоразговорчивые группки, по три-четыре человека, все повернувшиеся, как подсолнухи, в сторону заката.
Закат в эти минуты приобретал особое значение.
Солнце нависло над самым горизонтом. Вот у него появилась подставка, как у глобуса или настольной лампы, светило устроилось было постоять какое-то время на глади моря. Не получилось - и тогда оно стало вытягиваться, вытягиваться вверх... и превратилось вдруг в красноглиняный кувшин - цвета как раз тех древних черепков, какие волна выносит со дна на берег.
Кувшин был наверняка полный, гладь не выдержала его тяжести и кувшин стал тонуть.
Теперь его уже ничем нельзя было спасти.
Берег зачарованно следил за этим чудесным действом.
Раз-два-три - и осталась на воде только расписная, как у русского чайника, крышка.
И вот- нету больше над водной гладью ни солнца, ни кувшина, ни даже расписной крышки! Канули в море, родив над собой всплеск - догорающее, как костер, дрожащее сияние, похожее скорее всего, на царскую корону.
Свершилось...
Все-все на галечном берегу смотрели туда, где только что исчезло дневное светило, на корону, сиявшую над ним, ушедшим.
Сразу потянуло прохладой.
Прибойная волна накрыла сухую еще гальку, грохоча, откатилась, теперь уже на гальке лнжали клочки белой пены.