Мой Храм - из высоченных сосен с вечерним солнцем на стволах, похожим на золото икон из детства.
На огромное снежное поле, кувыркаясь в воздухе и посылая во все стороны разноцветные лучики, падала новенькая, словно только что отпечатанная высоко вверху снежинка...
Я люблю Природу, она для меня Бог, я от нее происхожу, я от нее завишу - и не только моим дыханием, - духом. Я часто очеловечиваю Природу, она в ответ старается меня "оприродить" - научить неторопливости, созерцанию, пристальности, постепенности, уважению ко всему живому.
У впечатления есть только оин миг, и он неповорим. Это как ощущение счастья: нахлынет, окатит всего тебя теплой волной, уйдет через мгновения, но та волна останется в памяти - заветнымостровком, где ты всегда найдешь приют.
Тыячи разных трав на лугу и все они пахнут. Вот так же - разнотравьем, цветущим лугом - должно отдавать от страницы хорошей прозы. Чтобы кружилась от ее ароматов голова...
.Идешь по лесу от дерева к дереву, сбрасывающих к ногам желтые и багряные листья, - и вдруг охватывает тебя ощущение, что отшумел на днях разноцветный осенний бал, отшумел, отвеселился лес, оттанцевал, отшептался, отговорился - стихла музыка, опустели залы, и вот слышен только шорох спадающих со всех деревьев одежд и скоро наступит долгая ночь...
Догадка. Даже у чистой воды (Н2О) есть Творческая Программа, которая реализуется, например, превращением крохотной капельки с помощью мороза в ювелирного рисунка снежинку. А на оконном стекле, опять-таки с помощью мороза, капельки разрастаются в первобытные тропические заросли, где главное растение - древнейшего происхождения папоротник. Что это? Мечта воды? Сон воды? Программа? Исток всего на свете? Вот тебе и Н2О!
Каштан весной. Почка раскрылась, выпуская сверток нежнозеленых листьев, которые начали раскрываться, как... крылья майского жука.
Майский жук
раскрывает надкрылья.
Почка каштана.
Я верю, что у деревьев в лесу есть сокровенная, бесценная аура - в отличие от городских, уличных и парковых деревьев и кустов, чья аура разворована, растаскана, расколота, сбита с толку... Лес - сообщество со своей религией, своими ценностями и т.д., которыми он может поделиться с человеком, если тот придет к нему с поклоном, с вниманием, на цыпочках...
Был уже апрель, и солнце разворачивало осторожными пальцами почки на деревьях и кустах и бережно выпрастывало пахучие, клейкие и, наверное, сладкие зеленые листочки. От них на улицах сразу запахло весной. Весна на всю зиму была спрятана в почках, природа хранила ее в них, как люди хранят во флаконах ароматы духов и одеколонов.
Я понял, что все время борюсь с этим миром - миром коммерции, безудержной занятости, спешки... борюсь счастливо найденным словом, наблюдением, цветом. Лесом делюсь и грибами. Лугом, цветами. Минутой тишины. Остановками в бесконечном беге. Ведь на природе можно ОПОМНИТЬСЯ.
Вот что я сделал однажды. Вышел вечером на улицу, прихватив пустую пластмассовую бутылку из-под воды, и пошагал вдоль зеленых палисадников и прифасадных лужаек. А там в это время июля зажигались и гасли светлячки.
Я наловил взмахами руки с дюжину небыстрых в полете этих удивительных насекомых и заточил в бутылке, придерживая горлышко пальцами так, чтобы в сосуд проходил воздух.
И вернулся дмой. В гостиной я задернул шторы, закрываясь от света уличного фонаря, и поставил бутылку на средину ковра. Светлячки один за другим стали выбираться из заточения и разлетаться по комнате.
Они летали, перекликаясь огоньками, как перекликаются прожекторами по вечерам и ночам морские корабли. Они давали о себе знать сигнальными огоньками, как самолеты. Они засвечивались друг для дружки, как...
Это был, конечно, поразительной красоты фейерверк. Радость по-японски - безмолвное (а в груди восторг!) любование природой, в которую, как известно, входят и Луна, и сакура, и старый пруд, и цветок лотоса, и икебана, и кукушка, и цикад
Длинная-длинная волна заворачивалась у берега, как ткань под рукой портного, и мгновенно прошивалась белой ниткой прибоя.
Чайки на пляже, как куры, шли за женщиной, бросавшей им раскрошенную булку.
...Волна выходит из моря крутошеей лошадью с белой гривой. Она взбирается на гальку, словно волоча за собой тяжелую ношу. Вырастая все больше, зеленея, стекленея, храпя, не дойдя до суши двух шагов, вдруг спотыкается и грохается на камни и разбивается на тысячи зеленых осколков и брызг. И вот другая взбирается на гальку...
Берег белый, сверкающий солнцем, пустой. Может, кто-то и есть здесь - он сидит, укрывшись от ветра за древней стеной, смотрит, почти не мигая, на волны и решает какой-то там свой вопрос, - может, кто-то и есть здесь. Бог с ним. С ним Бог. Но лучше думать, что нет никого, кроме нас двоих и вот этого солнца, и вот этого моря, и этих древних камней, пахнущих известкой из детства, и порывистого грохочущего ветра, и этой сухой травы, что качается возле лиц...
День и кот
В каждом дне кроме температуры, атмосферного давления, влажности, ветра, магнитных бурь и т.д., есть еще что-то, с чем нужно считаться. Не посчитаешься - зря себя промучишь и можешь погубить хорошее настроение.
Вот я пытаюсь работать - не получается. Чай, кофе, кофе - а слово не поддается, и смысл, чуть появившись, исчезает без следа. А ночь вроде была нормальной, утро тоже.
Что-то еще...
И тут я оглядываюсь на своего кота. А кота на его привычных местах нет. Ни в кресле, ни на диване, ни на подоконнике. Ищу... И нахожу в нише, в самом дальнем углу. Забился туда, спрятался от чего-то и то ли спит, то ли дремлет, то ли насторожился и чего-то ждет. Шерсть его, замечаю, встопорщена...
Что такое, кот? Кто испугал тебя с утра? Кто невидимый появился в доме и поднял дыбом твою шерсть? Что ты чуешь такое, что мне не ведомо?
Это, кажется, Такой День. День, сдается мне, такое же живое существо, как я и кот, только неизвестно какого он облика, как выглядит...
С ним, понимаю я, надо быть поосторожнее, а то он может все твои замыслы перековеркать. А способ, как узнать, что за день наступил, что за День в твой дом заявился, - способ подскажет кот, в чем еще одна его
Этот день полз медленно, как червяк. Или как гусеница. Серый, в капельках дождя день. Цветы от его воды отяжелели, поникли, трава полегла...
Долгий, долгий дождь - и машины, приткнутые на обочинах мостовых, время от времени начинают отчаянно-жалобно скулить, словно жалуясь, что их бросили.
Ветер в эту зиму занимался разбоем - хоть кричи караул, хоть зови полицию. Он прятался за каждым углом, набрасывался на прохожего, бил (тузил) по лицу, срывал шапку, хватался за пальто, стаскивал шарф с шеи, спешно обшаривал холодными пальцами тело, задирал брюки и лапал ледяными пальцами голые ноги.
Слово птицей летало под сводами черепа и никак не хотело садиться на ветку-строку...
Уже стемнело, а муравейник мой не хочет засыпать. Мысли-муравьи, уже небытрые, всё бегают по куполу мозга, выискивая крошки, упавшме с вышины.
Луна - ночная владелица полумира.
Один конец моей радуги красит в семь цветов тротуар, по которому я иду после дождя, дуга же ее, унесясь вверх и побывав там, наверху, в каком-то чудесном, "седьмом" слое небес, опускается уже на другой земле и в другое время.
...Мы оба остановились на какой-то невидимой границе между владеиями елей и речным. Выросший на берегу реки, среди лесов, я все равно поразился в тот предновогодний солнечный и морозный день совершенно особой, не повторившейся больше никогда тишине и чистоте этого уголка земли: ни звука не было слышно, не было видно ни одного следа - ни птичьего, ни заячьего, только комья снега, упавшие с елей, пробивали голубой снежный покров да чуть осыпалась на него хвоя. И чистота эта была особая, я потом уже, в который раз вспоминая этот момент, понял, в чем его особость. Ни одна промышленная труба не дымила в радиусе сотен километров, гарь и сажа больших заводов сюда не долетали, паровозы и те катили далеко отсюда, а автомашины в те годы и в тех краях были редкостью.
И здесь в своей первозданной нетронутости жили два зимних чуда - чистый, прямой дар поднебесья - снег и настоянный солнечным, безветренным и морозным днем запах хвои. А тишина, третье чудо, давала возможность ощутить их сполна и так, что оставалось это ощущение, как я потом понял, навсегда.
...На огромное снежное поле, кувыркаясь в воздухе и посылая во все стороны разноцветные лучики, падала новенькая, словно только что отпечатанная высоко вверху снежинка...
ДИВНЫЙ ГРАД
В тот уходящий днеь из окна автобуса я увидел, как хороши бывают закаты. Незабываемое это зрелище: переливающиеся из облака в облако краски редчайших тонов и оттенков. Просветы между облаками то нежно-зелены, то сини, то голубы... Сами облака, края их, и золоты, и кроваво-красны, и багровы, и соломенно-желты, огнисты... Невысокое многооблачное небо расцвечено уходящим солнцем так, что начинает напоминать златокрыший большой город, видный издалека, и кажется, что ты на пути к нему. Может быть, я заметил это впервые, может быть, знал и раньше, но, не повидав больших городов, не мог сравнить с ними вятский закат.
А год спустя я нашел у Евгения Баратынского строчки:
Дивный град порой сольется
Из летучих облаков...
Если ж подует ровный ветер - поплывут над нивами, над зеленой и плоской этой землей облака, и станут скоро похожими на бесконечно большую флотилию; темны днища судов, а сами они снежно-парусны; бегут куда-то, ветер посвистывает в снастях,- бегут суда, не останавливаясь здесь, быть может, потому только, что не за что зацепиться кораблям, негде бросить якорь, ничто, кроме нескольких на всю громадную ширь ободранных церковок, выставивших вверх покривившиеся, как на могилах, кресты, ничто больше не удержит якоря...
Я уезжал все дальше и дальше от поселка, понимая все больше и больше, что прощаюсь со своей родиной, может быть, навсегда; она сделала свое дело: как могла, выкормила меня, наградила неиссякаемой любовью к зеленому и синему, к простору, к облакам, бегущим за горизонт, а потом отпустила восвояси, не требуя ничего, кроме нескольких слов благодарности, которые я и шептал, глядя из окон автобуса на пробегающие мимо низкорослые поля ржи и одинокие березы на краю ухабистой дороги.
СЛУШАЙ!
Уже две недели стоял туман, такой густой, что из окна казался снегом, занесшим по крыши пятиэтажные дома. На улице все было мокро, ни одного сухого места не оставил на земле туман. Каждая ветка куста или дерева украсилась полными чистыми каплями, которые то ползли, чтобы, слившись в одну, упасть, то чуть покачивались и вздрагивали подобно сережкам.
Небо вместе с солнцем, луной и звездами исчезло, его плотно завесил туман, доступ к небу был по чьей-то воле прекращен.
Дни шли настолько одинаковые, что казалось, время остановилось. Время завязло в тумане - и все тот же день вставал каждое утро все после той же ночи...
Из-за тумана, сырости и слякоти у меня пропало одно воскресение, и я со страхом ожидал следующего, потому что день обещал быть таким же пустым и бездельным: ни работы в эту погоду, ни прогулки: в голове тот же таман, что и на дворе.
И когда утром в субботу я выглянул в окно и снова увидел белизну, сердце мое тоскливо сжалось. Но я ошибся! Мимо окна, покачиваясь, проплыла снежинка, другая села на подоконник, тротуар был уже бел, на ветки деревьев ложились пушинки снега.
И день из-за падающего снега показался мне милым, уютным, наполненным наконец-то делом и смыслом...
А назавтра, когда дул уже ровный холодный ветер с севера, светило солнце и градусник показывал восемь ниже нуля, я поехал, стосковавшись по настоящему белому, за город, в поле.
И только ступил на широкую белую равнину, сойдя с дороги, как ошалел от простора, праздничного сияния чистого снега, от высоты синего неба, от огромности мира, открывшегося после тумана.
На снегу не было ни одного - ничьего - следа. Снег напоминал парусину: ровный ветер всю ночь гнал крупинки снега в одну сторону, и те исчертили полотно частыми строчками.
Под моими ногами сухо и звонко похрустывала корочка наста, а когда я остановился, слышалось только легкое шуршание, почти шелест катимых по туго натянутой парусине крупинок - да иногда еле уловимое гудение высоко вверху самого ветра, про которое я, усмехнувшись, подумал: труба архангела.
И так нетронута была поверхность снега, так бела, что показалась она мне чистой страницей, и захотелось (в руках была палка) наконец-то написать что-то - тому, кто, может быть, выйдет в поле за тем же, что и я.
Я поискал слово, достойное снега и простора, высоты неба и синевы его и чуть слышного шуршания крупинок по насту... поднял было палку, чтобы написать, и опустил: не то... Не то... И в конце концов решился и написал на снегу одно только слово:
СЛУШАЙ!
Я обошел "страницу" по низинке и направился, похрустывая настом, к видневшемуся на краю поля длинному соломенному дому под белой крышей, пошел к нему, чтобы вырыть там нишу и посидеть напротив подслеповатого зимнего низкого солнца, слушая снежную тишину и гудение ветра высоко вверху.
ИСПОВЕДЬ
Я сидел перед ручьем, прислонившись спиной к дубу, слушая птичий переплеск воды, и вдруг заговорил, негромко, как уже привык.. Это был ответ, и слушал меня только примолкший вдруг ручей. В сущности, это была исповедь...,
"Лес, луг, одиночество - мне это было необходимо. Мало ли было и будет на свете отшельников! Уходили от людей, от мирской суеты, уединялись, общались только с тишиной и звездами. Ну, ясно, со своим прошлым. Вопрошали и вопрошали о чем-то себя. Пытались что-то в себе, странном существе, неизвестно кем придуманном, понять. Разложить все по полочкам. Выявить главное и отдать ему должное. Большинство, конечно, надеялось услышать в абсолютной тишине голос Бога, которому можно задать самый важный вопрос и, может быть, услышать ответ. Может быть, услышать, может быть...
А я.... во мне было желание уединиться, и я наконец это сделал Меня несло мутным...да, пусть будет мутным, шумным потоком, как щепку, чтобы выбросить, в конце концов, измочаленного, на какой-то отмели... а я взял да и выбрался из него, пока был в силах! Вон он, поток - на хайвее!
Еле-еле я заставил себя успокоиться. И это было непросто.
А еще - вот, наверно, где главная, нутряная причина! - я хотел увидеть ели и сосны. Они мне нужны, это их я искал. Они из детства, и я всегда, чуть заметив их издали, тянулся к ним. Стволы их прямые, как колонны, а цвет тонкой, съемной, коры похож на теплое иконное золото. Золото икон я впервые увидел, когда меня в 11 лет крестили, и оно запало в душу. И как-то раз я заметил его, не так уж давно, в Подмосковьи, в высоком, как собор, бору. И в моем сознании возник тогда Храм.
Мой Храм - из высоченных сосен с вечерним солнцем на стволах, похожим на золото икон из детства.
Храм мой и больше ничей."
Примолкший было ручей снова зазвенел, запел, унося мою исповедь в глубину леса - а кому там, не знаю..