Попав в Нью Йорк и тоскуя по Одессе (об этом городе можно тосковать, находясь в любой точке мира), я начал писать для одного из еженедельников рассказы об Одессе, о знакомых и приятелях-одесситах. Но не своим, тяжеловатым, языком, а языком дяди Миши, тоже одессита, рыбака и балагура, чьим слушателем (резиновая шлюпка, Хаджибеевский лиман) я некоторое время был. Его животворная интонация - великое дело в рассказе! - устраивала и меня, и читателей газеты, которые, по их отзывам, оставляли мои рассказы "на сладкое".
Так, среди других, появилась наша с дядей Мишей байка про Валеру Кузнецова, давнего моего приятеля, даже какое-то время друга, яркого, как многие одесситы, - нет, искрящегося энергией! - человека. Энергией от него, признающего в жизни только приключение, можно было заряжаться, а мне, эмигранту, который трудно осваивал новый для себя мир, признаюсь, было это необходимо.
В рассказ, казалось, входило всё главное, чем славился мой приятель. Однако, сюда он помещен ради другого - ради показа того Валеры, о котором я лишь догадывался, иногда, по редким сигналам, в которые можно было и не верить.
Итак, дядя Миша и его байка.
ОСЫПАННЫЙ ЗОЛОТЫМ ПЕСКОМ
-Вы таки ответственный человек, - как всегда неожиданно начал дядя Миша.
-Это почему? - осторожно осведомился я.
-Я вам ни разу не предложил рассказать что-нибудь самому, а вы и не пытаетесь. И не обижаетесь за свою молчанку.
-Ну...
-Я вам объясню, почему вы помалкиваете.
-Очень интересно...
-Так вот... - Объясняя свои замысловатые ходы, дядя Миша всякий раз раскладывал передо мной теорему, в конце которой звучало школьное "Что и следовало доказать".
-Слушаю, дядя Миша.
-Вы молчите, потому что я не даю вам сказать ни слова? Вовсе нет! Я тоже всю жизнь слушал. И смотрел. И столько я насмотрел и наслушал, что меня переполнило. Если меня сейчас закрыть, я взорвусь - и будет Везувий в самом разгаре. А парк Кольберта (место наших с дядей Мишей встреч. - В.Ч.) и вообще Нью Йорк - Помпеи. И вы это понимаете и не хотите, чтобы были еще одни Помпеи, и слушаете меня, будто я Папа Римский. Вы себя считаете ответственным за судьбу Нью Йорка и сидите со мной рядом, словно вы опять на работе.
"Что это было?" - могут спросить потом, когда вокруг будут одни обломки. "Это взорвался дядя Миша, которому заткнули фонтан".
-Ка-ха! - кашлянул я, чувствуя себя скорее, как на уроке, чем в парке на скамейке.
-Другое дело, что когда я смотрел и слушал - я выбирал. Плохое в меня тоже попадало, но зачем мне копить холестерол? Я все время промывал сосуды чем-то хорошим. Как коньяк. Почему коньяк? Один опытный врач посоветовал мне ради здоровья принимать коньяк - трижды в день по столовой ложке. Тогда, сказал он, вы проживете жизнь. Так на коньяк у меня не хватало дене, я нашел ему замену...
Короче говоря, у меня есть для вас картинка, которая промывает мозги даже лучше, чем коньяк. Но может быть, я ошибаюсь. Как вы относитесь к коньяку?
-Положительно.
-Тогда слушайте...
У меня несколько специальностей, и какое-то время я работал электриком. В одном спортивном зале - когда-то там была знаменитая хоральная синагога. Это на Еврейской улице (при советах - Бебеля), угол Ришельевской (при советах - Ленина). В здании сделали ремонт, после ремонта я проверял проводку, пробки, розетки, штепсели... И в то время, когда зал был еще в простое, в нем тренировалась, по договору с завхозом, одна интересная пара...
Валера Вассерман (потом Кузнецов, он суржик*)... Пока я кроцался в этом спортивном зале, я многое о нем узнал. И чем дальше я узнавал, - хотя иногда меня и било током, - тем было мне интереснее. Бывает такое? Я вам скажу: бывает. Это когда человек без дна.
Как рассказать о человеке без дна, если вы не Лев Толстой и не Донстоевский*? Нужно просто начать с какого-то события, а на остальное закрыть глаза.
Так вот: Валера проработал два года во всесоюзном цирке (акробатическая пара, он и жена) и вернулся в Одессу. К нему - еще одному прославившемуся на весь Союз одесситу, началось паломничество. Главные паломники были гимнасты и акробаты, которым Валера "ставил номера", чтобы и они прославили Одессу. Вторые были - поэты...
Тут нужно сказать слова, без которых нельзя. Насколько я понял в том спортивном зале за целый почти месяц, стихи в Одессе пишут все. Парикмахеры, банщики, слесаря из домоуправления, бомжи, милиционеры, продавцы из овощных магазинов, дворники... Такова Одесса. Если мир, говорят, стоит на черепахе, то Одесса, вполне возможно, держится на рояле...
Стихи - это один из самых верных способов прославиться. Сперва на всю Одессу, потом на весь Союз, а потом и на весь мир. Другое дело, что они получаются у одного-двух на тот же мир и всего лишь раз в столетие, а то и в два...
Еще одна возможность получить лавры при жизни - положить стихи на музыку. Тогда какую-нибудь строчку, вроде "Ах, я дерево, дерево, дерево...", станет повторять за тобой вся страна целый год. И ты уже как в лесу...
Валера играл на фортепиано и на гитаре и сочинял музыку на стихи - и к нему толпой валили поэты. И домой, и в бывшую синагогу. Он читал их, сидя на кипе спортивных матов, пока его напарник по номеру курил, отдыхая в уголочке, анашу или как ее тогда называли "планчик".
(А я сидел на стремянке на самом верху, делал вид, что чиню проводку, - хотя кто замечает электрика? - и только мотал головой, когда до меня долетали чудные словечки снизу. После я их тоже слышал на одесских перекрестках, но не всегда знал перевод на русский...).
Это ничего, что я вам рассказываю не об Утесове и не о Миле Гилельсе, который тоже из Одессы? Что делать! Бог-фармацевт знает, кому сколько отвесить таланта... А может, Он бросает этот слиток наугад, в толпу - кому попадет? Он таки бросил, попал в Валеру Вассермана-Кузнецова, в его кудрявую голову, - но не слитком на этот раз, а горстью золотого песка, и тот не знал, за какую песчинку, за какой свой свой талант хвататься.
Так я не о Миле Гилельсе, о котором все знают всё, я о тех, кто еще не известен, но тоже жил и имел свой кусочек славы
Напарник Валеры менее интересен. Его звали Виля Коблянский. Крупный тридцатилетний мужик. Он отсидал шесть лет в лагере за групповой грабеж и вышел оттуда с неплохим знанием английского языка, потому что его соседом по нарам был английский шпион. Виля курил планчик и иногда ширялся на "малине" на Мясоедовской (после - Шолом Алейхема). Валера тогда тоже покуривал, на этом они и сошлись.
Я сказал "менее"? Нет, он тоже был интересен, но по-другому. На Дерибасовскую Виля, безработный тридцатилетний наркоман выходил франтом, иногда даже показывался в цилиндре. А все потому, что его мама работала костюмершей в Оперном театре, и сынок наряжался у нее. Потом Виля обменял какой-то редкий костюм на анашу и его "шара" насчет костюмов кончилась.
У Валеры было золотое сердце, он задумал спасти Вилю от наркомании и решил приспособить его к делу. Он сочинил цирковой номер, где будет задействован и Виля Коблянский, тоже играющий на гитаре.
Они этот номер репетировали в простойном спортивном зале, оба были в затрапезных трениках и майках; в перерывах, сидя на матах, Валера читал стихи одесских поэтов и говорил кому-то (я запомнил): "С точки зрения с техни-спихни-с толкалогической, образов у тебя в стихах нет" (не знаю, что это такое), а Виля покрикивал им из своего уголочка: "We live in the country оf the slave's! Откуда, салажата, произошло всенародное слово "хавать"? Где вам знать, сосунки! Я вам про это скажу! От английского глагола "to have". Вот учит меня сосед-диверсант с нижней шконки: скажи, мол, "I have my dinner". Я говорю: "Ну, это... хаваю, значит, мою баланду..." "I have! - он сердится. - Пишется по-русски ха-вэ! И какая баланда? Dinner! - он кричит. - Dinner! Dinner!" Я ему в ответ: "Хавэ, а я что говорю? Хаваю. А на обед у нас не стэйк, пентагоновский ты хмырь, а как раз баланда... В общем, все лажа, ребятишки, главное - не забыть вовремя зашабить*!"
Ко мне они привыкли и меня не замечали.
Этого номера так никто и не видел - только я, он был уникален, но в первобытном своем варианте, а не в том, каким он бы выглядел в цирке. В цирке он бы выглядел просто: шикарные костюмы, отрепетированные до блеска движения, продажа*...
Зрелищем я должен поделиться, это как раз та столовая ложка коньяку, которую нужно принимать три раза в день.
Три раза? В следующий раз я вам расскажу притчу о том, как Чайник и Кукушка-часы спорили о Смысле Жизни - это будет вторая ложка...
Так вот: я тогда куда-то вышел, а когда вернулся...
"Номер" я увидел такой... Партнеры стояли "голова в голову": то есть Валера держался в стойке на макушке (через "бублик"*) напарника и балансировал ногами. Верхнего поддерживал "лонж"* (на конце лонжа висела, тоже болтая ногами, беременная его жена Валюха), но все равно от Валериной тяжести планакеша* Вилю перекосило - скажем, как резиновую куклу под рукой младенца...
Дядя Миша, разойдясь в рассказе, иногда говорил как по писаному.
-Вилина рожа, и без того дьявольская, разъехалась под тяжестью напарника, как пластилиновая, голова ходила от непривычного напряжения ходуном, а глазами он ворочал, будто его поджаривали на костре. Валеру на таком шатком нижнем, понятно, мотало...
-Как повешенного на ветру, - подхватил я сказ дяди Миши.
-Вы как будто это подсмотрели, - похвалил меня старик. - Но вы не видели всего. Оба "циркача" держали гитары, били кое-как по струнам и пели гнусавыми, как полагалось тогдашним наркоманам, голосами первую попавшуюся по руку песню, наверняка Вилину:
Когда я чалился на зоне,
Где ветер режет, как монгол...
Минута... другая... Я тогда понял, что второго такого зрелища за свою жизнь я больше не увижу.... Старик тут замолчал, а я подумал: "Это было, верно, то, что должно было стать цирковым номером, это выглядело бы на манеже в конце концов красиво и были бы аплодисменты... но что делать - наверно, искусство (книжные страницы, холсты художников, скульптуры, даже музыка) иногда так и рождается - в страшных и порой уродливых муках, у которых нет даже свидетелей..."
-Минута... другая... - продолжил дядя Миша. - Валюха не выдержала и отпустила конец лонжа - пирамида посыпалась: Валера рухнул на пол, держа гитару над собой, Виля сел... Помотал головой.
-"Вы что, ребята, - сказал, - это же slave's work! Пора хватануть дури, есть у меня заначенный баш*..."
-Скажу вам: циркового номера у этой пары не получилось - Виля зачастил на "малину" на Мясоедовской, где снабжали дурью, и спортивную форму окончательно потерял, Валюха родила, начались пеленки... - дядя Миша махнул рукой и на несколько минут замолчал. Потом продолжил:
-Я вам говорил, что Валера человек без дна? Что он человек, которого Бог осыпал золотым песком, и от этого мой одессит только чешется? Через какое-то время я увидел его в зоопарке, куда ходил с сыном, дрессировщиком льва. После он играл по вечерам в ресторане на пианино и аккомпанировал даже Высоцкому. Тот зашел поужинать, а публика подняла его к микрофону. А остановился он знаете на чем? И даже не остановился - наоборот. Он наконец полетел, о чем, может быть, мечтал всю жизнь. Он полетел под парусом. Валера в какую-то хорошую минуту глянул на яхту, загорелся, освоил парусное дело, купил "дубок" и стал ходить по Черному морю от Одессы до Батуми. И отрастил пиратскую бороду. И воевал на своей скорлупке со штормами. И тонул. И орал, как скаженый, когда удавалось выровнять страшенный крен дубка, когда парус был уже в воде. И пил потом вино в кабачке поселка Новый Свет между горами-утесами Орел и Сокол, куда он пристал после шторма...
Один из его почитателей, не знаю, акробат или поэт, Стасик Рассадин, сказал о нем, что Валера из своих хобби сделал профессии.
Бывшая "верхняя" акробатка, тоненькая, как спичка, его жена располнела, сидела дома и выращивала детишек...
Из-за Валериной прекрасной безалаберности дубок у него скоро отобрали пограничники, но и тогда он не отчаялся и стал наниматься к "новым русским" капитаном яхты и с ними побывал даже в Средиземном море.
Валера был знаменит на всю... Москву (в Одессе, кроме него, знамениты все). Писатели, что приезжали в Одессу на отдых, так или иначе узнавали про него, и на Валеру ходили, как на концерт. Что там по сравнению с ним филармония или тот же Привоз! Он представал перед именитым гостем во всей красе: тельник, борода, заразительное ржание - а говорил он одновременно на пяти, примерно, языках - одесситов, циркачей, музыкантов, наркоманов и парусников, искусно сплетая все говоры в один гибкий канат и присыпая его словечками, каких не найдешь ни в одном словаре. Писатели, слушая его, хватались за голову - о таком языке можно было только мечтать... но как овладеть им, не поработав два года цирковым акробатом? Не подержав стойку на голове отпетого наркомана Вили Кублянского? Не посидев тапером в одесском ресторане годика этак три? Не походив на собственном дубке с командой похожих на него матросов от Одессы до Батуми?
Что вам сказать! - Дядя Миша обычно заканчивал свой рассказ именно этой фразой. - Господь осыпал голову этого человека золотым песком...
Один поэт из его компании - из тех, что приносили ему стихи, чтобы Валера написал на них песенную музыку, он таки получился - этот поэт, автор многих книжек, сказал как-то про него, что тот ни в чем не состоялся.
А я думаю, что тот поэт, привязанный к своему стулу и к своей небольшой славе, которая, как флажок, зависит от ветра, это он не состоялся. Валера же - счастливый человек. Тот песок, что когда-то осыпался на него, он выбрал почти весь...
Нет, нет, кажется, еще с десяток золотинок искрятся в его поседевшей голове. Я слышал, что Валера пишет сейчас совсем неплохие рассказы. Ему есть о чем писать!
А теперь скажите честно, что вам интереснее слушать - мой расказ про Валеру или если бы я полчаса жаловался вам на свой артрит? Нет, только честно!
Вместе с дядей Мишей мы составили после словарик слов, которые он услышал, сидя на стремянке. Вот он.
Суржик - человек "смешанных" кровей. Фамилию Достоевского дядя Миша так и произносил.: Донстоевский. Планакеш - курильщик анаши, планчика. Шабить - курить "травку". Баш - порция анаши, скатанная в горошину. Ширяться - колоться наркотиком. Продажа - раскланивание циркового артиста после окончания номера. Бублик - сшитый в форме бублика матерчатый, туго набитый ватой "буфер" на голове "нижнего" акробата. Лонж - страховочный и тренировочный пояс у гимнастов и циркачей. Баш - одноразовая порция анаши, скатанной в шарик. Дурь - анаша. На Мясоедовской была "хата", "хаза", где можно было получить любой наркотик или ширануться.
Теперь повторю концовку моего предисловия: "В рассказ, мне казалось, вошло всё главное, чем славился Валера в далекое уже время". Да и "автор" байки, "электрик", наблюдавший за своим героем со стремянки в спортивном зале, что он мог сказать о нем больше!
В чем мы с дядей Мишей оказались правы, о чем догадывались - в том, что Вассерман-Кузнецов в самом деле был человеком без дна.
Валера отнюдь не вычерпал весь запас золота в его голове, - щедро рассыпая золотой песок налево и направо, он сохранял в себе - ecco homo! -целый слиток золота - о нем не подозревал даже умница Станислав Рассадин, заметив, наблюдая за хозяином дубка, сидевшего на корме с румпелем в руке, "что он смог свои хобби превратить в профессию".
Сидя в турецкой тюрьме "за контрабанду", он - вспомните о горсти золота, брошенной Кем-то в его голову! - от нечего делать начал писать рассказы. Их за десяток лет собралось уже много, целая книжка, но рукопись лежит "в столе" без надежды быть изданной: нет денег. Известная в наше время ситуация...Недавно я получил от его дочери один, может быть, из последних, рассказов Валерия Кузнецова "Прощание с мечтой" - и поразился! Где тот акробат, циркач, гитарист, певший ужасным голосом только что положенную на музыку песню! Где тот Валера, с которым мы "ударяли по кислому" (выпивали по стакану сухого дешевого вина) перед тем, как защабить планчик! Где тот фантазер, который, видя меня в дверях своей "хавиры", орал жене: "Валюха, смотри, кто пришел! Это же Вадька! Слушай, Вадик, что я придумал! Ты будешь играть на ударнике, я - на эектрогитаре, Валюха - на трубе - сделаем такой джазон! И - по всему Союзу!.."
В рассказе - точном в каждом слове, в характеристиках персонажей, сдержанном в живописании, предельно искреннем, исповедальном, горьком, как морская соль... Впрочем, что это я! Прочитайте его и поразитесь вместе со мной той великой разнице между циркачом, стоящим в "бублике" - голова в голову - на матером планакеше Виле и автором прекрасного во всех отношениях рассказа-исповеди, где герой его навсегда попрощался с яхтой, морем, мечтой...
Я ошибался в оценке Валеры Кузнецова, давнего моего приятеля, даже друга, но как я рад, что ошибался!
Прощание с мечтой
Я сижу в своей чудесной квартире, по которой бегают тараканы-прусаки. Я не могу с ними бороться, потому что нет сил. Нет сил, бороться с судьбой нет сил. Они кончились. Меня хватает только на то, чтобы схромать на Привоз, купить что-нибудь поесть и приготовить еду для моего больного сына. Сам я стал очень мало есть, я упал духом, потому что понял, ничего не могу сделать, потерял силы, вкус к жизни.
Совсем недавно, несмотря на мои семьдесят три года, я строил планы и мечтал осуществить свою последнюю надежду, уйти в море вокруг земного шара. Умереть в море на чистом ветру, безоблачном небе, среди белых барашков, окаймлявших гребни волн, под крики чаек и свист ветра в вантах. Это были очень красивые, очень желанные мечты. Мне часто
снились все действа, которые сопровождали мой уход в это последнее плавание. Я хлопотал с приготовлениями, переживал во сне все перипетии отхода - таможня, погранцы и т. д., и просыпался, напитанный сонными впечатлениями и переживаниями. Часто делился с друзьями-яхтсменами своими снами и, оказывается, им тоже снилось, что под всеми парусами несутся по Дерибасовской или Пушкинской и, поворачивая на
перекрестке, волнуются, что не могут притормозить, чтоб пропустить встречный транспорт. Это и смешно, и трагично, и что-то щемящее душу.
Человек, однажды заболевший морем и парусами, на всю жизнь останется влюбленным в них.
Я стал строить яхту для осуществления своей последней мечты. Много чудесного в жизни нашей. Для меня самое большое чудо было познавать
мир глазами и душой. Путешествия и приключения, которые случались в моей жизни, будоражили кровь и воображение. Новые неизвестные места, по которым я бродил, будили фантазию и гнали меня все вперед и вперед навстречу приключениям. Я катался на доске на цейлонских волнах, нырял в Эгейском море на южных Спорадах, бродил на раскопках Трои, и всегда думал на старости лет сидеть у камина и рассказывать внукам моим открытия мира и его сокровищ. Но, видимо, к старости не угомонился и не рассчитал сил и возраста, собрав все пенсионные копейки, решил
осуществить свою последнюю мечту - путешествие вокруг земного шара.
Каждый погожий летний день отправлялся далеко за город на дачу знакомого, где строил яхту. Доехав до конца маршрута, брел пешком несколько километров до дачного поселка. С собой у меня была бутылка пива, которую выпивал, проходя городское кладбище и крематорий. Придя на свою самодеятельную верфь, я складывал бутылку из-под пива к другим, выпитым ранее. Каждый месяц я их сдавал и покупал крепеж или какую-нибудь мелочь для своей работы. Друзья и знакомые посмеивались, считая старческой блажью мою затею. Но были и такие, которые помогали деньгами и советами, ободряли меня, вселяя веру в конечную цель. Наверное, если бы не они, то я не построил бы яхту, или затянулась бы эта стройка на многие годы. Мне удалось построить ее за три года. Я спешил.
Я вспоминал случай, когда один мой приятель - портной, завзятый парусник и путешественник, как-то в декабре пришел ко мне и предложил идти через Атлантику, и на мое предложение отсрочить до весны, потому что мои домашние дела меня не пускали, возразил, что может не успеть.
Он торопился, ему было 75 лет, и он через месяц умер, не успел.
Укладываясь спать, я каждый раз молил Всевышнего помочь моей мечте. Во сне мне часто виделись острова, окаймленные белой полосой
прибоя. Чистая прозрачная вода, в которой преломлялись солнечные лучи, уходящие вглубь, и темная бездна, пронизанная полосами этих лучей,
вселяющая мистический ужас в душу, и восторг, как будто ты плывешь в космосе. Наверное, высшие силы услышали мои просьбы и послали мне помощника. Вася, недавно окончивший университет и, как большинство молодежи, безработный, стал моим верным помощником и строителем.
На деньги, заработанные в итальянской тюрьме, где я сидел за контрабанду, я купил старенькую "копейку", на которой мы стали ездить на яхту
и возить материалы. Вася, имеющий права водителя, был моим бессменным шофером, незаменимым помощником. Единственный из всех знакомых молодых - романтик и мечтатель, желающий пойти со мной вокруг шарика, хотя в море никогда не бывал. Самый что ни на есть сухопутный человек. Руки у него были золотые, несмотря на молодость, он все умел:
электросварщик, плотник, слесарь, а главное, придерживался моего жизненного правила, что не боги горшки обжигают. Жалко, что построив со мной яхту, он вдруг таинственно исчез. После, в каюте, я обнаружил в кульке шприцы и наркоту. Эта проказа, поражающая современную молодежь, видимо, зацепила и его.
Утонув в своих мечтах и видениях, я потерял ощущение реальности времени и, увлекшись своей идеей, жил в выдуманном мною мире, ни о чем не думая, кроме своей яхты. Времена же переменились. Если в совковые семидесятые я строил яхты в черноморском яхтклубе и имел там постоянную прописку, уходил оттуда в свои плавания и не имел
проблем с финансами, то есть не платил за стоянки или платил символическую плату, которая была мне по карману, то на этот раз, закончив строительство, я столкнулся с действительностью рыночной экономики.
Раскупив побережье, новоявленные бизнесмены и дельцы стали наворачивать арендную плату за стоянку на так называемой их территории. Я, родившись в СССР и выросши в социализме, не мог никак адаптироваться в этом диком капитализме. Не мог понять, как может морской берег принадлежать одному человеку, наживавшему свой капитал на таких романтиках и любителях моря, как я. Теперь мне стало понятно, почему дочка, которая живет в Америке, сказала мне в телефонном разговоре, что ее знакомые, узнав, что у папы яхта, говорили ей: "У тебя богатый отец". Мало того, когда мне пришлось столкнуться с регистрацией яхты, техосмотром, пропиской и дальнейшим документальным оформлением, я пришел
в отчаяние. Везде чиновники устроили себе кормушки, и платить приходилось баснословные суммы, в сотни раз превышающие те прейскуранты, которые были в совковые времена. Кроме того, надо было совать взятку, чтобы было быстро и благожелательно к тебе отнеслись.
Пришлось на моей "копейке" объездить все побережье, чтобы найти стоянку далеко за городом, в Затоке, в маленьком лиманском заливчике, куда все окружающие дачные кемпинги и постройки сливали нечистоты.
Плата за месяц стоянки равнялась моей пенсии.
На место пропавшего Василия подвязался в качестве помощника мой бывший матрос, ходивший со мной в Пирей лет двадцать назад. Одержимый манией разбогатеть. Планы у него были самые фантастические, от торговли пауками "черная вдова" до драгоценных камней, добытых на Цейлоне. Все идеи его были основаны на слухах. Он мечтал раскопать древний
курган, где надеялся найти золото скифов, найти немецкую танкетку на дне лимана, времен первой мировой войны, за которую якобы немцы платили
большие деньги. А пока промышлял тем, что рвал в лимане траву для аквариума или собирал рапаны для продажи сувенирщикам. Был он крупный, с чертами лица, будто вырубленными из дуба. Вместе с собой он таскал шкета - Толю, своего верного Санчо Пансу, на которого взваливал все тяжелые и грязные работы. Толя возомнил себя великим поваром и захламил
всю яхту кастрюлями и всякими кухонными причиндалами. Яхтсмены они были никудышные, и мне приходилось всякий раз учить их и объяснять,
как ставить стакселя и подбирать шкоты, когда меняли галс. Они плохо поддавались учению - то ли возраст, то ли сухопутные привычки. Но каждый раз стаксель ставился вверх ногами, а шкоты путались в блоках.
Вот с такой командой я стал выходить в море. Мне необходимо было выявить и исправить все недостатки в такелаже и дизеле. Потому что я знал: за границей все ремонты становятся дорогостоящей проблемой. Однажды я застрял на Босфоре из--за поломки дизеля. У меня полетел четвертый цилиндр. Пришлось возвращаться в Одессу под парусами. И хотя
моя предыдущая яхта "Св. Петр и Павел" ходила только в полветра, я добрался домой, но шел восьмеро суток вместо обычных трех.
Я спешил. Силы с каждым днем уходили из меня. Последние дни постройки я уже не мог работать. Сидел на солнце, грея старые кости, и говорил своему помощнику Васе, что и как делать. Доктор, обследовавший меня, сказал, что у меня анемия, что весь гемоглобин куда-то уходит, а куда - он не определил. И хотя я слабел с каждым днем, и терял последние остатки сил, но желание быть в море, с морем, не исчезало.
Первый выход на Тендру был благополучный. Погода стояла тихая, жаркая. Яхта спокойно шла по курсу, слегка покачиваясь на волне, неся два стакселя. Иногда, когда ветер совсем убивался, я подрабатывал дизелем. Делая три-четыре узла, мы дошли за сутки до Тендровского маяка.
Сон мой становился явью. Бесконечно длинная желтая полоса берега уходила за горизонт. Чистый девственный песок с россыпью рапанов и тихий
мелодичный плеск прибоя, музыкой звучавший в ушах. Воздух, напоенный запахом йода и солнца, прозрачная чистейшая вода, сквозь которую на дне были видны крабы, моллюски и скаты, напоминающие воронов
в полете. Все это казалось мне прелюдией к осуществлению моей мечты.
Поломки и аварии в моторе и такелаже держали меня в Одессе. На их устранение уходило много сил и денег. Я вновь и вновь уходил в море, испытывая свою постройку, гоняя яхту в полветра и полный ветер, проверяя навигацию и дизель. И вот последний испытательный выход перед большим походом в Средиземное море.
Потратив полдня на пограничные формальности, мы во второй половине дня вышли в море. На борту кроме меня был мой давний знакомый, такой же старый, как я, и мой помощник.
Не помню, откуда эта информация, то ли из телепередачи, или я прочел где-то, что Земля - планета, живое существо, которое, как и человечество, живет, стареет, болеет. Это меня всегда волновало. Я помнил "Энтов" Толкиена, моя покойная жена говорила мне, что она никогда не чувствует себя одинокой среди природы. В лесу она толковала с деревьями и кустами, в поле - с цветами, и как никто ощущала природу, находилась с ней в полной гармонии.
Я, стоя вахту у штурвала, особенно остро чувствовал себя частью моря, и иногда разговаривал с ним, как с живым. И оно отвечало мне шорохом струй вдоль борта, ревом бурунов в свежую погоду, и ласково кидало мне в лицо тучу брызг, чистых, как слезы ребенка. То спокойное, как покрывало, то разъяренное, как зверь, ревущее так, что становилось жутко.
Когда я нырял, купаясь с борта, оно принимало меня в свои прохладные объятия, нежно покачивая и поглаживая по телу. Или бросало с волны на волну, словно шаливший ребенок. Жутко было смотреть на разбушевавшуюся стихию с подветренного борта. Крутые волны кидались на яхту, обрушивая белые гребни на палубу. Чтоб успокоиться, я смотрел на наветренный борт, где они плавно перекатывались, ныряя под киль.
Мы вышли из затона в 17.00, завели дизель, прошли узкий извилистый фарватер и, нырнув под мост, очутились в море. Оставив по правому борту ряд буев, ограждающих подводную косу, я взял курс на мыс "Е". Дул плотный вечерний бриз. Заглушив мотор, подняли стакселя и двинулись вдоль берега. Моя цель была побыть подольше в море, проверить ходовые
качества яхты и выяснить экономический ресурс мотора. Если первый поход на Тендру я шел открытым морем, прямым курсом 900, то в этот раз плавание было каботажным, вдоль берегов Одесского залива. Мне хотелось на прощание пройтись по старым маршрутам, вспоминая прошлые далекие годы, полные впечатлений и приключений, когда я открывал для себя "новые земли" на шестиметровом шверботе, первой построенной яхте. Неторопливо трехузловым ходом мы проходили мимо Санжейки, Ильичевска, Большефонтанского мыса и дальше вдоль Большого Фонтана, Аркадии, Отрады. Это были уже не прежние полупустынные пляжи, полудикие скалы и глиняные склоны, которые временами обваливались, погребая
под собой пляжников. Сплошной вереницей тянулись кафешки, рестораны, дискотеки. Шумели и гремели барабаны, как будто это не Одесса, а Берег Слоновой Кости, и дико завывали и визжали "Поющие трусы". Тихо стало, когда от бывшего второго судоремонтного завода мы отвернули на мыс "Е", и звучала только музыка волн и свист ветра, который с темнотой
усилился, стал плотнее и порывистее. Я подумал: не к добру, тем более солнце село в тучу, - и отвернул мористее. Мы шли вполветра, переваливаясь с волны на волну. Ориентировался я по огонькам на берегу и рейдовую стоянку порта Южного постарался обойти мористее. Вскоре открылся Березанский маяк. Было полнолуние, и лунная дорожка освещала море,
перепаханное белыми гребешками волн. Я понял, что начинается непогода, а зайти постоять на Березань - негде спрятаться.
Рассвело. Мои спутники, появившись на палубе, не узнали моря. Из ласковой кошечки оно превратилось в бешеного зверя. Мы шли в бакштаг, а иногда в полный фордевинд. Волны швыряли нас в стороны.
Очень тяжело было держать курс. Приходилось все время крутить баранку от трактора, которой снабдил меня мой помощник, в прошлом тракторист и шофер. Вот тут-то и выяснился первый недостаток. Яхта плохо слушалась руля, видимо, перо было маленькое. Дальше больше. Я чувствовал, что лодка стала тяжело взбираться на волну, и приказал помощнику поднять моторный люк. То, что я увидел, повергло меня в ужас. Там плескалась вода, заливая стартер, генератор и аккумуляторы. "Насос!" - закричал я. "Нет насоса, сломался", - угрюмо ответил помощник. Тут я
впервые понял, насколько я стар и физически беспомощен. Я не мог проконтролировать своих помощников, и у меня не хватало сил проверить готовность всех узлов и оборудования. В первые выходы поломки сыпались одна за другой. То электроосвещение исчезало. То аккумуляторы разряжены. Подсветка компаса не работала. Всего не перечислить. Зато "кухня" у них была в идеальном порядке. Рулевая рубка напоминала кухню. Везде на гвоздиках висели кастрюли, сковородки, доски для разделки овощей т. д. В качку вся эта кухонная утварь сыпалась на палубу и путалась под ногами. Они очень заботились о гальюне, сделав его из какого-то фонаря,
и даже на леера присобачили писсуар в виде пластиковой бутылки, на горлышко которой был надет шланг, выведенный за борт. На все мои замечания и требования помощники отмахивались, уверяя, что все будет в порядке. Я не "закручивал гайки" и, как сказала моя приятельница, "не делал резких телодвижений", боясь потерять их, как потерял Васю, и не найти других. Уж слишком неординарна была моя затея, а молодежь забыла, что такое романтика.
В шесть утра открылся Березань, весь окруженный кольцом пены. Я отвернул от него и пошел вдоль Кинбурнской косы в Тендровский залив, надеясь спрятаться там от шторма. Мы шли в полутора милях от берега вдоль Кинбурнской косы. Я старался не жаться к берегу, зная, что там стоят сети, в которые можно въехать и запутаться. Мимо проплывал остров Майский, весь покрытый деревьями, вдали мелькали хаты Покровского хутора. Вскоре с правого борта открылась веха на северной оконечности Тендровской косы. Я отвернул на два румба влево и вошел в залив.
Волна на мелководье стала меньше, но круче. На палубу летели брызги и пена. Лодка стала лучше слушаться руля. У меня болели кисти рук от непрерывного вращения румпеля, и я ночь не спал. Поставив помощника к рулю и указав ему курс, я пошел вздремнуть. Вспомнил совет английских яхтсменов: чтобы уснуть, нужно дышать в такт качке. Когда я засыпал, мне виделся кубрик носовой на "Бригантине": я шел из Порт-Саида в Сицилию в семибалльную погоду, после вахты, опрокинув рюмку спирта, засыпал на "кисах" с парусами. Форштевень, как качели, подкидывал меня и мерно опускал. Я, как в колыбели, пьяный от моря и спирта, засыпал легко и свободно.
Очнулся я от легкого толчка. Когда выглянул из каюты, увидел, что мы ткнулись в песчаный берег. Прибой разворачивал яхту лагом к берегу.
"Кто приказал?" - закричал я. Помощник, угрюмо ворча, взял кусок брезента и спрыгнул на берег. "Укачался", - заявил он. Лег на брезент и тут же захрапел. А храпел он так, что в каюте спать не могли. Воспользовавшись стоянкой, мы с моим другом откатали воду из моторного отсека и определили, что течет дейдвуд. Когда открутили грандбуксу, обнаружили, что набивки нет. То ли она сработалась, то ли ее вообще не поставили. Поиски запаски ни к чему не привели, и мы намотали пеньку, надеясь
благополучно добраться до Одессы. Темнело. Ветер усиливался. Волна стала бить яхту о берег. Я растолкал помощника и, подняв один стаксель, мы пошли вглубь залива. Ветер набирал силу, волны швыряли нас с бока
на бок. Стало быстро темнеть. Проводка, сделанная на соплях и плохо изолированная, окислилась, свет стал тусклым, а потом совсем погас. Ругать моего матроса не было смысла, денег на профессионального электрика не было. А потому я поверил, что помощник справится с электрикой, как он меня заверял. Посадив звезду на ванту, я держал курс вглубь залива, надеясь добраться до Кучугур. Там в заливе можно было переждать шторм. В это время луна спряталась и стало темно, как в катакомбах, по которым в детстве лазил. Вокруг мелькали белые барашки. Ветер срывал с них пену и швырял нам в лицо. Звезда, ориентир, исчезла. Я потерял ощущение пространства, вокруг была только тьма и волны.
Вдруг нас сильно ударила волна, и мы покатились в бок. Яхта легла парусом на воду, и я понял, что мы сели на мель. "Вон берег!" - закричал помощник. Мы вывалились за борт и, бросив яхту, поплыли к берегу. Он оказался совсем близко. Несколько сот метров. Низкий, песчаный, покрытый пеной, выброшенной прибоем. Я без сил повалился на мокрые водоросли. Меня била крупная дрожь. Мы прижались друг к другу, пытаясь согреться. В полутьме мелькали силуэты каких-то мелких зверьков. Это были барсуки. Немного придя в себя, мы нагребли на ветер кучу песка, спрятались и, укрывшись мокрыми плащами, в которых выплыли на берег, забылись дремотным тревожным сном, изредка просыпаясь и прижимаясь друг к другу. Но вот взошло солнце, и мы грелись под его лучами.
Яхта была у берега. За ночь ее прибоем и ветром выкинуло на песок. Мой друг стал строить убежище от ветра. Вкопал два весла в песок и натянул парус. Я же пошел посмотреть, сколько мы не дошли до Кучугур. Каково было мое отчаяние и горе, когда я увидел, что до заливчика, где я хотел спрятаться от непогоды, оставалась сотня шагов. Яхту било о песок, и я стал вместе с командой тащить ее к заливу. Это был адский бурлачный труд. Трехтонный корпус, да еще залитый водой, с трудом тащили три уставших замерзших человека. Полдня длился этот каторжный труд,
но яхту мы спасли. Буквально по сантиметрам передвигая вдоль берега, мы затащили ее в залив и, повалившись в песок, заснули мертвецким
сном. Нас не разбудили ни тучи комаров, ни оводы, слетавшие к нам от одичавших лошадей, табун которых несся неподалеку.
Самое противное и гадкое ощущение беспомощности, которое я ощущал, - когда, проснувшись, я увидел свою яхту, свою мечту, лежащую у берега, как подстреленная птица. На мою отчаянную просьбу откатать воду из лодки, чтобы она могла снова всплыть и закачаться на волнах, мои
спутники отказались. Они убеждали меня, что яхту не спасти, что надо выбираться к людям. Стали собирать и складывать в кучу все, что удалось спасти с яхты. Я же, пытаясь откатать воду, на десятом ведре сдох и понял, что моих сил не хватит.
Бросив прощальный взгляд на свою "Мечту", я поплелся вдоль берега за своими спутниками. Ощущение беспомощности и отчаяния не покидало меня. Я вспомнил, что точно такое же состояние было у меня на острове Калимнос в Эгейском море, где мою яхту арестовали по вине фрахтовщика. Нас, арестованных, собрали на пирсе, и я смотрел со слезами, как греческая полиция буксирует мою яхту на штрафную стоянку. Тогда босс, который меня фрахтовал, подошел ко мне и, похлопав по плечу, успокоил:
"Не волнуйся, кэп, мы отобьем твою яхту". Она до сих пор стоит там, в Греции, а может, ее уже нет. Но тогда у меня была надежда, а сейчас ее не было, потому что я понял: нет уже у меня сил осуществить свою последнюю мечту.
С десяток километров мы протащились по берегу, засыпанному ракушкой, под палящим солнцем, комарами, подбирая бутылки, в которых иногда оставалась вода, пока, наконец, не вышли на рыбаков.
Это были молодые ребята с Херсонщины, чистые и прозрачные души. Рыбаки пятого поколения. Они обогрели, накормили нас и уложили отдыхать, а сами на катере пошли к яхте. Когда я очнулся, то увидел катер, тащивший на буксире мою "Мечту".
Бригадир, молодой парень Алеша, выпрыгнув из катера, подошел ко мне, обнял меня и сказал: "Ну, капитан, принимай свою "Мечту". Я подарил яхту и все, что на ней было, этим людям. И теперь сижу в своей тараканьей квартире и благодарю Бога, что свою "Мечту" отдал в настоящие морские руки. Благослови их Бог и дай им попутный ветер и семь футов под килем.
А мне остается, ждать конца и плавать во сне по всем морям и улицам Одессы.