Данилюк Семен
Обмылок

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Данилюк Семен (vsevoloddanilov@rinet.ru)
  • Размещен: 27/05/2008, изменен: 17/02/2009. 32k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:


      
      
      
       Семён Данилюк
      
       ОБМЫЛОК
      
       рассказ (из сборника "Журнал учета происшествий". Опубл. В журнале "На боевом посту", 07.2007г)
      
      
       СЛЕДОВАТЕЛИ выпивали и закусывали. Само собой, по окончании рабочего дня. Хотя сегодня он закончился несколько раньше и совершенно неожиданно: руководителя следственной бригады подполковника Борейко с острым приступом язвы прямо из кабинета на "скорой" увезли в госпиталь. И, если положат на операцию, бригада получит нового руководителя. Одного из трех оставшихся следаков.
       - Готовьтесь принимать дела, Владимир Георгиевич. - Игорь Коновальчук добродушно приподнял стакан в сторону Владимира Георгиевича Кольцова - до недавнего времени старшего следователя по особо важным делам, одного из лучших в области.
       До положения рядового члена следственной бригады Кольцов был низвергнут за допущенную волокиту при расследовании последнего многоэпизодного хищения антиквариата. Несмотря на личное указание начальника УВД срочно обрубить концы и направить актуальное дело в суд, он продолжал упрямо допрашивать обвиняемых, получая от них сведения о всё новых и новых совершенных преступлениях. За что и пострадал.
       Теперь перед сорокапятилетним подполковником милиции вырисовывались всего две перспективы: либо возвращение на прежнюю должность и повышение в звании, либо - близкая и неотвратимая пенсия.
       Все это понимали. И знали, что как раз сейчас начальник следственного управления и личный друг Кольцова полковник Шурыгин направился к генералу, чтобы утвердить его кандидатуру в качестве нового бригадира. Потому Коновальчук с особым чувством улыбнулся:
       - Что, Сашок, содвинем, так сказать, бокалы за возвращение Владимира Георгиевича в элиту?
       - А что ж, большому кораблю семь футов под килем! - прогремел Сашка Завистяев, плохо, впрочем, скрывая разочарование. Втайне он сам рассчитывал занять освободившееся место. И теперь, боясь, что его досада будет подмечена остальными, преувеличенно шумно вернулся к прежнему, прерванному разговору: - Моя бы воля, я б из уголовно-процессуального кодекса всю хрень, связанную с изучением личности преступника, и прочие гуманитарные сопли исключил за ненадобностью. Между прочим, Георгич, к тебе это напрямую относится. Ты, конечно, мастак обвиняемым душу наизнанку выворачивать. Они тебе готовы мать родную сдать. Так вот этого больше не надо. Нас сроки подпирают. Никаких копаний, ни минуты на сбор характеристик-фигистик - пусть этим душевным стриптизом суд занимается. А нам бы отработать имеющиеся эпизоды, - кто, где, когда, с кем, сколько. И тогда всё тип-топ будет. А начнешь бандюге в душу лезть, и сроки погорят, и сам плохо кончишь - опять в простые следаки сошлют... Да и какая душа у зэков?! С меня так Калюжного хватило! На всю оставшуюся жизнь отвадил от иллюзий. Слыхали небось какую он в суде подлянку мне кинул?
       И хотя все слышали, и не по разу, Сашка не отказал себе в мстительном удовольствии напомнить:
       - Я с ним, хоть и рецидивист, а попробовал по-гуманному. Как Георгич любит. И в изоляторе всё тип-топ обеспечил, и при выездах на следственные эксперименты завсегда бутылёк с закусоном прихватывал. За свой счёт, между прочим. И с родичами пару раз свиданку устроил...
       - Положим, не от избытка милосердия ты его приваживал, - осадил вошедшего в раж Завистяева Коновальчук. - Он за эту водку на себя два десятка лишних эпизодов взял.
       - А что мне с его эпизодов? - несколько смущенно огрызнулся Завистяев. - Что я лично поимел? Кроме того, что в суде этот волк отказался от половины краж и объявил, будто оговорил себя под давлением следователя, который его за это спаивал.
       Сашка не стал рассказывать, как после заседания едва не валялся в ногах у председателя суда, уговаривая не направлять в УВД частное определение, - ему как раз подошло очередное звание. Но, вспомнив о пережитом унижении, возмущённо засопел.
       - Вот как это, по-вашему? По-человечески? И можно ли с ними после этого хоть о чём-то договариваться?
       В упорном молчании Кольцова Сашка разгадал глухое несогласие и, как с ним часто бывало, полез на рожон:
       - Чего отмалчиваешься, Георгич? Ты ж у нас известный психолог и человеколюб! Ответь, как это по-твоему?
       Кольцов при внезапной прямой атаке, прищурился и зло глянул на Завистяева:
       - Стало быть, ты его облагодетельствовал, денег и времени не пожалел, а он, подлец, чёрной неблагодарностью ответил - ввалил тебя в суде, - обманчиво ровным голосом уточнил Кольцов, не переставая поглаживать стакан с плещущейся на донышке водкой.
       - Именно так, - угадавший насмешку Сашка ощетинился. - Скажете, нет?!
       - Скажу, что резко по жизни бежишь, Саша. Всё влёгкую отхватить хочешь. А влёгкую в нашем деле не получается. Любовь и дружба в обмен на пузырь водки?.. Щедро... Вообще обманчивая это штука - благодеяние. До души достучаться - не в калитку барабанить. Тут труд нужен, собственную душу на лоскуты рвать.
       - А не жирно ли будет, если под каждого уголовника душу подкладывать? Нет уж, хватит с меня. Отныне - ты в том окопе, я в этом. И кто кого. Мне его любовь не нужна. Ему - моя. Выявил - посадил. Нет состава - оправдал. По-честному. Без душевного стриптиза и антимоний.
       - Это называется прост как правда, - съехидничал Коновальчук.
       - А правда на поверку всегда проста! - отбрил вошедший в раж Сашка. - Я вообще считаю разговоры, что зэком, мол, делают обстоятельства, - от лукавого. Ситуация может быть одной и той же для двоих. Но один справится, другой покатится. И никакой хорошенький дяденька следователь тут ничего не переменит. Да вот хоть взять Георгича. Многих ты своими разговорами задушевными на путь праведный вернул? Только честно?
       Последнюю фразу Завистяев долопотал скорее по инерции, испуганный реакцией Кольцова. При словах "дяденька следователь" Кольцов, дотоле погружённый в себя, равнодушно расслабленный, вздрогнул. Щеки его пошли пигментными пятнами, губы задрожали.
       - Вы чего это, Владимир Георгиевич? - Коновальчук и Завистяев встревожено переглянулись.
       - Так. Всплыло, - сдавленно отреагировал Кольцов. Показывая, что всё в порядке, он приглашающее приподнял стакан и махом допил.
      
       - ВООБЩЕ-ТО Сашка прав. Самое опасное - коснуться чужой боли. Это как ток высокого напряжения. Не готов, чтоб самого шарахнуло, лучше и впрямь не лезть. - Кольцов прищурился, оглядел выжидательные лица. - Позабавить вас разве? Тем более водка, считай, почти выпита, и все равно ждать, пока Шурыгин вернётся.
       Кто ж возразит новому шефу, в кои-то веки ощутившему потребность выговориться? Завистяев поощряюще разлил по стаканам остатки.
       Кольцов, вроде еще колеблясь, выдержал паузу.
       - Англичание говорят: у каждого свой скелет в шкафу. Вот и у меня он есть. Свербит и не дает жизни. М-да... Лет десять, боюсь соврать, назад, я работал следователем в сельском райотделе.
       - Я как раз у тебя тогда начинал, - с удовольствием припомнил Завистяев.
       Кольцов кивнул.
       - Тогда, может, вспомнишь, перепихнули мне как-то одно уголовное дело по Аксентьеву. Пригородный такой посёлок, теперь уже в черте областного центра, - пояснил он для Коновальчука. - Пролистал я дело. Малолетка, некто Андрей Шмалько, "бомбил" собственных поселковых. Возраст, что называется, прокурорский - только-только четырнадцать стукнуло. Но размах впечатлил! Он там за пару-тройку дней три десятка подвалов обработал, а потом еще в квартиру влез. На квартире, кстати, и засыпался. Материалы обысков чуть не на десятке листов каждый: коренья-варенья, ошмётки сала, бутыли с соками. А уж хлама и ветоши...Я потом с месяц для обвинительного заключения разбирался, что у кого взял и что почём. К этому ещё, как положено, соответствующий характеризующий материал присовокупился: мать-одиночка, раннее пьянство, драки в школе, откуда его в седьмом классе выперли, прочая прелесть. Само собой, на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. Соседей, учителей бывших допросил, и все один к одному: злобный, мстительный, неблагодарный. Словом, ошибка природы. Или, говоря профессиональным языком, - несомненная судебная перспектива. А тут ещё Шмалько дважды по повесткам не явился. Облик, что называется, проявился окончательно. Пришлось поручить участковому достать шкета из-под земли. Только через неделю и отловили: где-то по чердакам прятался...
       Я к тому времени на следствии десяток лет уже отработал. Успел, что называется, повидать многое и многих. Но, не совру, как только увидел пацана этого, сильнейшее случилось потрясение.
       Вошёл: здрасьте, дяденька следователь. Да какие там четырнадцать?! Десять, ну двенадцать, если пофантазировать. У меня сыну сейчас десять. Так тот, четырнадцатилетний, такой же был. Белобрысенький головастик, тощенький, весь прозрачный. И уши, конечно! Свежими лопухами в стороны отвисают. А глазёнки, - Кольцов пошевелил пальцами, - даже не определишь. Лукавые такие! При чём тут хулиган, шпана? Озорник разве.
       Влюбился я в него сразу. Санкцию на арест, что лежала заготовленная, тут же мысленно со стыдом изничтожил. Но насчёт контакта, правду сказать, туго пошло. Спрашиваю, как додумался по подвалам лазить, а он исподлобья стрельнул. Вроде распознать хочет: дурак я или прикидываюсь. Буркнул: "А чего они закупорились? Жрут себе за закрытыми дверями. Огурца не выпросишь. Жлобы!"
       С такой внезапной злобой ответил, что сразу видно: весь мир в число этих жлобов "закольцевал". И меня тоже. Дальше - хлеще. Про мать спросил - так вовсе матом полоснул. В общем-то понятно: отец их бросил, она пьёт, случайные связи... Хвастаться, прямо скажем, нечем. Но чтоб до такой степени собственную мать возненавидеть. Да еще при следователе матом обкладывать... В моём кабинете и рецидивисты гонор придерживают.
       Хотел я его одернуть, да понял, что он меня специально провоцирует, вроде как на зуб пробует. Вижу, куда как не прост парень. Но что меня в нём сразу подкупило... Задаю вопрос: зачем, мол, столько консервов набрал, может, в поход собрался, на плоту по реке. Вроде подсказываю: да, хотел. Нюанс, а в результате совсем другой мотив краж: не корысть, а детская шалость. Да нет, отвечает, чего я на этом вашем плоту не видел. Толкнул бы в городе у магазинов, а на "башли" водки бы взял... А глазами показывает: задёшево покупаешь, добреньким хочешь быть. Вот она где у меня, ваша доброта показушная!
       Когда мне соседи да учителя страсти про пацана этого рассказывали, верил. Пока воочию ушей и глазенок этих не увидел. Я так понимаю, в школе такие пацаны не подарок. В него ж шило вставлено, да и психика, чего говорить, надломлена. Когда такое дома, это ж кем надо быть, чтоб без завихрений расти? Уроки плохо усваивал. И уж точно не потому, что тупей других. Малыши ведь, они в школе чего не усвоят, с папами и мамами добирают. Пятерка - дома общий праздник. А ему у кого учиться? Его, я узнал, еще в первом классе Жёваным прозвали, - вечно мятым ходил. А то, что этот первоклашка сам свои две рубахи стирал и, как умел, отглаживал - это как?! Кто знает, сколько он над тем утюгом в загаженной халупе проплакал?..
       - Психолог ты наш, - в никуда произнёс Завистяев. - Можно сказать, Ушинский. Небось, представленьице на школу в РОНО накатал.
       Коновальчук помимо воли хмыкнул.
       - Это само собой, - подтвердил Кольцов. - Хотя что с учителя возьмёшь? Такой же задолбанный, как и все мы. Днём работа, вечером собственная семья. На всё это безденежье вечное накладывается. Только успевай поворачиваться. Программа плотная, её гнать надо, а тут Шмалько, которого, как тяжелобольного, выхаживать приходится, натаскивать. Но не будешь же из-за одного класс тормозить. Там тоже вроде, как у нас - поточное производство. Он умом-то понимает, что парнишка потихоньку в шлак уходит, а сделать ничего не может. К каждой обездоленной душе Ушинского не приставишь. Где их школа наберётся? С каждым годом, с каждым делом чувствую, как из общества доброта будто испаряется. А человек без боли за другого - это, я вам скажу, нравственный инвалид. Когда сосунок совершает тяжкое преступление - убийство, изнасилование, хуже, как говорится, некуда, ведь как мы единодушны, как громко кричим: "Почему мало дали? Где родители были?!" А вы-то сами где были? Кому это мало дали?! Пацанёнку, что несколько лет назад на тебя первоклашкой с парты пялился: давай, дескать, учи! Соседскому мальчишке, что при вас рос? Видите ж, что дома у него нелады, помогите, поднимите тревогу. Вы ж соседи, рядом! Нет, це нас не касаемо. А тревожиться начинаем, когда жареный петух клюнет. И тут уж требуем расправы. А откуда жестокость его взялась? Да от нас же с вами.
       - Эк понесло! - Сашка осклабился. - Ты вон, считай, одной ногой на пенсии, вот и иди в школу. Покажи им класс.
       - Может, и пойду, - кивнул Кольцов, не отреагировав на намёк о скорой пенсии. Зато отреагировал Коновальчук - осуждающе подобрал губы.
       - А чего он тут сопли разводит?! - разозлился Сашка. - Наше дело дубовое: собрал материалы и - в суд, в топку. А антимонии эти в пользу бедных!
       - Дубовый ты наш! - не удержался Коновальчук. И тут же пожалел: уж больно недобро зыркнул в ответ Завистяев.
       - Каюсь, затянул, - Кольцов, возвращая внимание, улыбнулся слабой улыбкой. - Словом, если коротко, начал я к себе Андрюшку приваживать, приручать, как волчонка. И вроде пошло. Толкался он у меня часами, повестки разносил, даже на происшествие со мной пару раз выезжал, помогал, как мог. Домой к себе его приводил. Хотелось, знаете, возместить мальчишке нехватку участия. Свой-то у меня тогда только в проекте намечался. Ну и где-то ещё, надо признать, самолюбие срабатывало: вот вы все его топчете, а я подниму. Другие следаки вроде тоже к нему привязались. Утром увидят: "Эй, головастик, чего на службу опаздываешь? Твой шеф уже спрашивал".
       И ещё обнаружилось - фантазия у пацанёнка богатейшая. Вдруг начинает рассказывать: кого-то из воды спас, где-то пожар потушил... И с такими деталями роскошными. Я сначала обрывал. Мол, кончай врать. Но ведь сочиняет-то о красивом, о подвиге. Вроде себя сегодняшнего передо мной приукрасить пытается. А как-то ошарашил: я, мол, с другой планеты. Меня специально на землю эмбрионом внедрили, чтоб вырос и всё изучал...Понимаете? Так он кто? Никто, изгой... А если инопланетянин, налюдатель, - совсем другой замес, иной смысл в поступках. - Кольцов отпил. Вздохнул сокрушенно, на публику: - И только я собрался к прокурору идти договариваться о прекращении дела (одних справок да характеристик набрал хренову тучу. Даже из Дворца пионеров, что он лобзиком лучше всех вырезал), меня внезапно в областной аппарат на автокражи перекинули. В тот же день вылетел в срочную командировку. Андрюшкины кражонки передал одному молодому следователю. Втолковал всё, что мог. Особо - насчет прекращения дела. Но - плохо, видно, объяснил. Да и что-то меж ними произошло. Андрюшка не явился по повестке, был доставлен приводом и арестован, а дело следователь скоренько обернул в корочки и - в суд.
       - А что ты хотел?! - взвился вдруг Завистяев. Поймал на себе недоумевающий взгляд Коновальчука, но отмахнулся в сердцах: - Да я, я это был! Развел тут сюсюканьки- масюканьки. А у салажонка двадцать пять краж, и все со взломом!
       - А то как же! Отверткой в замочках подвальных ковырял...
       - Один хрен - "с применением технических средств"! Да и гоняться за ним - тоже то еще удовольствие. Я, что ли, ему мешал по повесткам являться? Когда у тебя на руках тридцать-сорок уголовных дел и, почитай, каждые два-три дня срок подходит, тут не до педагогики. А то - "оставил... не знаю кому...". Мне стыдиться нечего! К тому же никто паршивца этого не посадил. Помариновали месячишко в следственном изоляторе. А на суде дали отсрочку исполнения приговора. Считай, всё тип-топ.
       - Это да. - Кольцов скривился.
       - И чем же закончилось? - поторопил Коновальчук, понимая, что рассказ затеян вовсе не для того, чтоб оборваться ни на чём.
       - К суду я опоздал. А когда прилетел, попытался Андрюшку разыскать, ездил в посёлок. Только он куда-то в бега пустился, домой к матери не являлся. А у меня такая опять закрутка по автомашинам этим пошла, что месяца четыре из командировок не вылезал. Только конец забрезжил, на иконы перебросили. И всё по новой.
       - На иконах я как раз в вашей бригаде работал, - напомнил Коновальчук, отчего-то улыбнувшись. - Славная была пахота.
       - Затерялся, словом, Андрюшенька Шмалько в ворохе прочих архивных дел. - Кольцов разом хватил остатки водки и отчего-то прочно замолчал, уставясь перед собой.
       - И что, это всё? - разочаровался Коновальчук. - В чём цимус-то?
       Кольцов вроде неохотно очнулся от забытья:
       - А в том, что года через полтора я в тот же район начальником следствия был переброшен. Как раз заступил ответственным дежурным по райотделу. Ближе к ночи - я уж опергруппу собирался распустить до утра - срочно по селектору вызывают в дежурную часть. Оказалось, требует меня аксентьевский пост ДПС. Подхожу:
       - Майор Кольцов слушает.
       - Товарищ майор (а слышимость скверная, голос хрипами оброс), тут вас пацан добивается. Вроде серьезное у него что-то.
       - Владимир Георгиевич! - слышу. Ба, Андрюшка! Ведь сколько времени не видел, а узнал тут же. Голосок дрожит от волнения: - У нас здесь преступник появился! Быстрее надо!
       - Да говори толком, головастик, не мельтеши. - А сам улыбаюсь: представил его великолепное ухо у телефонной трубки.
       - Сегодня в поселок приехал один... Бирюков. Только отсидел за убийство. Я у него в доме был. Он мне пистолет с патронами показывал. Пьяный он! Чемодан при мне открывал, такой, с потертым боком, - там пачки денег доверху! Всё хлестался, что пришил кого-то. То ли кассира, то ли... Говорит, если менты или еще кто сунется, враз перестреляю, а потом уж себя. Полный отморозок! Он завтра поутру уезжать собрался, тоже счёты какие-то сводить! Меня убить грозил, если кому проболтаюсь. Даже дверь запер. А я в окно сиганул, как он уснул, и через поле сюда, на пост. Слышите меня, Владимир Георгиевич? - Голосок звенит, срывается от волнения и страха.
       Я зажал трубку рукой:
       - Немедленно готовить машину и опергруппу. Всех с оружием!.. Андрей! Жди нас на посту, понял? Минут через двадцать будем. Только сам туда не лезь! Дождись! А насчет его угроз не дрейфь - порвём, как тузик грелку!
       Мчались, само собой, с мигалкой и сиреной. Всё-таки вооруженное задержание, не хвост собачий. Ну и волнение... Не каждый день под пули лезешь. Такая атмосфера, казалось, даже на машину перекинулась: "уазик" наш на всех рытвинах и колдобинах тоже вроде как в дрожь кидало...
       Встретил он нас на посту ГАИ, как и договорились. Только что под колеса не прыгнул. За год, как по голосу и понял, почти не изменился. Разве что чуть вытянулся и оттого совсем оборвышем стал выглядеть.
       - Я дом покажу.
       Поехали. Ночь, петляем меж каких-то сараев, хоккейных коробок.
       - Пистолет опиши.
       - Да я в них не разбираюсь.
       - Глянь, не такой? - опер из розыска, Паша Бакланов, большой до оружия любитель, свой "Макаров" показывает.
       - Не... Там вот эта штука круглая и здесь вот так вертится. Он ещё при мне пули вставлял в это...Барабан, во!
       - Значит, револьвер, - снисходительно определил Паша. - А деньги? Какие купюры?
       - Не разобрал. Он же краешек приоткрыл. Да и ошарашило меня, как увидел. Но в упаковках. Вроде по пятьсот. Хотя...
       - Может, выручка? - прикинул я. - Телефонограмм иногородних не было? Установок по нападению на инкассаторов?
       - Свежих нет. - Паша отрицательно мотнул головой. - Хотя мог старое поднять. Если отсидел.
       - Вот его дом. - Андрюшка ткнул пальцем за угол, и шофер тут же вцепился тормозами в дорогу, одновременно погасив фары.
       - Какая квартира?
       - Второй этаж налево. Да я покажу!
       От возбуждения Андрюшка аж подпрыгивать начал.
       - Нет уж, - отрубил я. - Отпоказывался. Помог - и будет. Дуй домой, чтоб никто не заподозрил. В квартире кто ещё есть?
       - Сестра. Та ещё грымза. Вы с ней построже. А то заорет ему, если что почует. А у него-то револьвер заряженный. Может, все-таки с вами? Я б сзади...
       Я посмотрел на расстроенное мальчишеское лицо:
       - Не сердись, брат головастик, но нельзя. Не имею такого права.
       - Владимир Георгиевич, - он горячо схватил меня за рукав, - только вы уж поберегитесь. Если что, сразу стреляйте. Чтоб первым. А то этот беспредельщик не пожалеет.
       Я успокаивающе щёлкнул его по выступающим зубам. Хорош всё-таки оказался головастик!
       К квартире подошли на цыпочках, расположились. Я перед дверью, оперативник мой слева, у звонка, сзади помдеж в форме. Шофёр с оружием - на всякий случай под окнами... Киваю Паше: с Богом! Состояние, сами понимаете, - палец так по курку и бегает.
       Звонок. Время под час ночи. Строго по закону если - ночное время, не имеем права без крайности граждан тревожить. Но тут-то как раз крайность. Еще звонок. Минуты через полторы шарканье.
       - Кто-о?
       - Откройте, пожалуйста.
       - Да кто это?
       - Откройте, - стараюсь говорить потише, чтоб не переполошить подъезд.
       - А чего надо? - Голос неприятный, сродни походке - шаркающий какой-то. Делаю знак. Бакланов эдак побасистее говорит:
       - Бирюкова вы будете? Телеграмма срочная.
       - Чего за телеграмма ещё?
       - А это не нашего ума дело, - осердился Паша. - Нам дадено, мы и носим. Ну что, так и будете через дверь принимать?
       - Ходют тут... ходют...
       Слышу, на цепочку закрывается. Потом собачка отщёлкнулась, и дверь тихонечко приоткрывается, на узенькую такую полосочку. В следующую секунду Бакланов бьет в неё плечом, цепочка, конечно, долой, хозяйка ещё невидимая - в сторону, я вслед за Пашей внутрь.
       У стены женщина в старом халате лет сорока пяти, испитое потрясённое лицо. И расширенными от ужаса глазами следит за подрагивающим перед ней баклановским пистолетом.
       - Где брат? - шепчу.
       Она только рукой на одну из комнат ткнула.
       - Спит?
       - Да я почем?!.. У-уу.
       Бакланов ей лапой пасть запечатал: "Не голоси, тетка, порешу!" И физиономию зверскую скроил, чтоб поняла: порешит.
       Двинулись. Сердце аж к горлу подкатило. Движение, звук, неловкий шорох, и - ждешь выстрела.
       Комнатную дверь от себя тихонечко надавил. Темнота, блевотный запах и - храп. Храп этот сразу успокоил. Бакланов первым в комнату прошёл, слышно, как подобрался к кровати, пошарил, видно, под подушкой. И - уже в полный голос, преувеличенно бодро:
       - Нормалёк! Пусто тут.
       Помдеж повернул выключатель. Зрелище предстало, что называется, достойное пера. На кровати, на животе, дрыхнет детинушка росточком эдак под метр девяносто. Прямо в свитере потертом, брюках, даже ботинках. Одна нога на одеяле, другая сползла и коленом уперлась в пол, голова к нам повёрнута, челюсть с двумя золотыми фиксами отворена, и из неё - смрадный храп и слюна на подушку стекает. На столе бутылки из-под водки, окурки горкой, закуска изгрызанная...
       От света мужик заворочался, захрюкал недовольно, глаз приоткрыл. Да и не приоткрыл даже - щёлка едва появилась, должно быть, сквозь неё форму и разглядел. И в ту же секунду - надо отдать должное реакции - взмыл вверх и - на рывок к двери. Растерявшийся помдеж попытался выстрелить, так он его с ходу в сторону снёс, аж пистолет в угол отлетел. Хорошо, Бакланов сзади повис... Еле скрутили втроём, завернули в наручники. А он катается по полу, хрипит, глаза навыкате, матом ментов, то есть нас, кроет.
       Мы с Баклановым переглянулись. Точно Андрюшка сказал, - серьёзную, похоже, рыбку зацепили. Единственно - револьвера не видно.
       - Ты куда оружие дел? - спрашиваю.
       - Твари!.. Менты поганые!.. Все сгниёте...
       - Пока не сгнили, скажи по-хорошему - куда револьвер запрятал?
       Смотрю, аж кататься перестал:
       - Дуру гонишь, начальник?
       - А деньги?
       - Какие?
       - Российские или какие там у тебя ещё?
       - В пиджаке...
       Точно, в запасном кармане сто пятьдесят рублей. Рядом со справкой об освобождении. Правда, не за убийство судим, а за хулиганство.
       - А чемодан с купюрами где?
       Тут он вовсе все приличия отбросил. В мою сторону высказался. Повторить не берусь, но суть ясна: давно ли, дескать я у психиатра на учете состою? А я и сам чувствую: что-то тут не то. Бакланов мой тоже с ноги на ногу переминаться начал.
       Я к сестре повернулся, что к косяку тихонько прижалась:
       - Где его чемодан?
       - Да у меня. Где ему быть? Рубахи хотела вынуть, постирать.
       - Покажите!
       Проходим за ней. Тот самый, с обшарпанным углом. Только не с пачками пятисоток, а с заношенным мужским барахлом. И ещё платьем в целлофановом пакете. Видно, в подарок сестре.
       Протянул я ей братов презент, а глаз уж не поднимаю.
       - Чего ж он на нас кинулся?
       - Да он пьяный на всех кидается. Дурак дураком, хоть кого спросите. Такого наорет, такого на себя наговорит, хоть щас расстреливай. За характер свой поганый и схлопотал два года. Главное, откуда что берётся? Трезвый, ну тишайший. Слесарь ведь какой!.. - Она заплакала. - Вы б его не сажали, а? Не со зла бросился. Ведь только вышел... Работать назад хотел пойти. Взаправду хотел! Вот же письма из колонии... Сам писал. - Она бросилась на колени перед тумбочкой. Вынула стопочку, перетянутую резинкой, и, всё ещё стоя на коленях, подняла лицо. Слёзы растекались по морщинам, как вода во время дождя по дорожным кюветам. - Ему только пить нельзя. И то обещал, что последний раз... А я б уж проследила, а?.. Хорошие мои... Что вам, прибудет с него?
       Вошёл помдеж, смущённый собственной нерасторопностью.
       - Ну?
       - Задрых опять, сволота. Прямо в наручниках к стене привалился и храпит.
       - Кто у него сегодня был? - спрашиваю сестру.
       - Да никого. - Она с усилием поднялась с колен. - Этот разве что поганец, Андрюшка Шмалько. Он и подбил. Надо-де обмыть. Даром, что от горшка два вершка, а святого собьёт с пути истинного.
       Паша догадливо скрежетнул зубами.
       - Я щас этого маломерка найду. Для начала башку оторву, - сладострастно пригрозил он.
       - Я-то в другой комнате была. Поругались они чего-то, брат его гнать стал. Слышала только: мал, мол, еще жрать стаканами. А тот чего-то угрожать начал... Такая тварь зловредная. Одно слово - обмылок. Она охнула, зажала рот: - Неужто навел?! Ох паршивец! Да что ж это, люди?!
       - Успокойтесь, всё обошлось. - Я неловко потрепал женщину по плечу. Кивнул Бакланову: - Сними наручники и поехали отсюда.
       - А может, - Бакланов интимно отгородил меня спиной от бормочущей хозяйки, - оформим на пятнадцать суток? Пару рапортов насчёт сопротивления... А то мало ли что? Начнет жалобы строчить, потом отписывайся. Заодно и пощупаем "по низу". Чего там у него после зоны на уме?
       - Да вы!.. Соображать!.. - рявкнул я так, что Паша отшатнулся. - Выполняйте. И - жду в машине.
       Вообще-то мы с ним до этого на "ты" были.
      
       - И чего Шмалько-то? - Коновальчук неожиданно для себя зевнул. - Извиняйте, Владимир Георгиевич, намаялся сегодня. А так, я со всем вниманием...
       - Да считай уж всё, - успокоил его Кольцов. - Через два месяца Андрюшу Шмалько взяли за разбой. Пошел провожать до дома пьяную материну подругу, на улице поднял полую металлическую трубу и - по голове. Он у неё, оказывается, дома кошелек с тридцатью рублями углядел.
       Завистяев понимающе закивал, всем видом выказывая - другого не ждал.
       - Навестил я его, будучи в следственном изоляторе. Легко ж я на это свидание шёл!
       - Что ж ты, - спрашиваю, - поросёнок, тогда за штуку отшутил? Ведь мы могли запросто под горячку пристрелить человека.
       Посмотрел он на меня, не скрываясь, цыкнул так сквозь зубы:
       - А ничего. Знал бы, как маломерком обзываться.
       - А разбой зачем? Глупо. Из-за трёх десяток... Понимал же, что сядешь.
       - Сяду и сяду. Чего тянуть-то? - потом усмехнулся по-взрослому: - А ты, значит, опять с душевным разговором зашёл? Гнида ты, худшая из всех. Жалко, что ты его не пристрелил. Как раз оба бы и схлопотали. Опустился я на стул, слова подбирая, но так ничего и не отыскал. Вызвал конвойного.
       Шмалько в дверях обернулся:
       - А меня тогда после ареста в камере били. Прослышали, что вам помогал. В карты играли, а на кону - чья очередь ментовскую "шестерку" метелить. И на зоне опустить грозились.
       - Будя молоть. Р-руки за спину! - Конвойный вытолкнул Шмалько наружу и закрыл снаружи дверь.
       Вот тогда я всё для себя понял.
       Ведь я как? Ну понравился пацан, чего не пособить? И сам себе умилялся: вот какой дядя добрый. Вроде и получилось. Психолог! А потом вроде не срослось. Опять же не виноват. Обстоятельства. А то, что в искалеченной жизни этого пацана я, может, последним человеком оказался, кто остановить его мог, кому он поверил, - об этом я думал?! Хотя, пожалуй, думал. Только когда усилия особые потребовались, на это меня не хватило. Вот и выходит, что судьбой своей он в первую очередь мне, добренькому дяде, обязан. - Кольцов скрипнул зубами. - Нельзя, оказывается, добро творить между делом, малой кровью. Без собственной боли. Потому что без собственной боли - это уже зло выходит. Лучше не пытаться.
       - О чем и говорю! - охотно согласился Завистяев. - От нас лучшее добро - грамотно делать своё дело. Раскрывать, выявлять и сажать. За это добро нам с тобой и зарплата положена. Без всяких там антимоний. - Он упруго поднялся: в кабинет входил начальник следственного управления полковник Шурыгин.
       - Ужин после битвы? - Шурыгин прошелся взглядом по уставленному столу. - Потом чтоб всё за собой убрать!.. Значит, сообщаю, Борейко госпитализирован, и похоже, надолго. Так что руководителем следственной бригады на время его отсутствия назначается... - Он сдержанно кашлянул, давая тем понять, что решение не его. - Завистяев.
       - Есть такое дело - передать пакет товарищу Будённому! - Сашка наигранно вытянулся.
       - Завтра к вечеру с планом работы ко мне, - хмуро осадил неуместную веселость следователя Шурыгин и, остановившись взглядом на ссутулившемся Кольцове, замешкался, но, так ничего и не добавив, вышел.
       - Не унывай, Георгич, пробьемся! - Сашка приобнял Кольцова. - И о пенсии думать забудь. Мне ценные работники нужны. Единственная просьба: чтоб без закидонов. Завтра с утра на обыска поедем. Там живая работа. Не до антимоний будет! А у Шмалько этого, если начистоту, такая, стало быть, планида: по зонам да по тюрьмам. Ещё небось и в кайф.
       - Да нет в этом никакого кайфа! - Кольцов с неожиданной резкостью сбросил с плеча покровительственную руку, пошёл к выходу. У двери задержался:
       - Повесился Андрюшка через день в камере. Недоглядели.
       Он вышел.
       - М-да, выработался мужик, - сожалеюще процедил вслед Завистяев.
       Коновальчук собирался возразить, но сдержался - кто ж станет спорить с начальством?
      
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Данилюк Семен (vsevoloddanilov@rinet.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 32k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.