На пляж гостиницы "Жемчужина" Вадим проникал аж двое су-ток. Вчерашняя попытка просочиться мимо угрюмого виброусого охранника провалилась просто-таки позорно: был он отловлен на турникете и шумно, со скандалом изгнан. Не удался и сговор с расхристанным, дембельского вида сержантом милиции с потрескивающей на боку рацией. Будучи отозван в сторону, сержант вполне равнодушно глянул на удостоверение личности подполковника авиации и, не поколебавшись против полученных инструкций, иронично пояснил, что выход к морю исключительно по визиткам гостиницы, а не по всяким там картонкам. Кровно обидевшись за "картонку", которую он добросовестно отрабатывал, командуя авиаполком под Норильском, Вадим ретировался на "базу", то есть на одичалый, забитый людьми пляж "Приморский", где и лечил своё потрепанное самолюбие, злорадно представляя сержантика стоящим во фрунт перед грозой "маслобаков" прапорщиком Кувичко.
Но ведь славно же все начиналось! Еще позавчера утром вышел он на томный сочинский перрон и моментально, не торгуясь, снял комнату в центре города, - может же командир авиаполка позволить себе не считать на отдыхе деньги! А еще через час Вадим стоял на пирсе среди счастливо-безмятежного галдежа и любовался взбитой мутно-зеленой волной, хрипло накатывающей на пропитанный солнцем и человеческим потом пляжный песок. Сбросив в спешке одежду, он уплыл за волнорезы и с полчаса, отрешенный и расслабленный, покачивался на волнах, смывая с себя воспоминания о хмуром, промозлом Норильске и нервотрепке служебного расследования после гибели капитана Тутберидзе.
К обеду он уже вполне освоился и отчаянно флиртовал с двумя предельно раскованными медичками из Воронежа. Девушки оказались настолько "без комплексов", что из всех этических проблем оставалось решить, казалось, единственную: начать ли с одной или попробовать сразу обеих. Впрочем, суета летчику не к лицу. Вадим, не форсируя событий, назначил им свидание на вечер, а сам отправился передохнуть и разложить измятые в дороге шмотки. Разомлевший, с блуждающей улыбкой, он продирался напрямик через кустарники и, довольный собой, прикидывал, что бы сказал сейчас его заместитель по строевой дядя Коля, увидев своего командира. Скорее всего, просто безнадежно вздохнул. Ведь всякий раз, когда кто-то из офицеров вляпывался на левых связях, дядя Коля, увещевая очередного нарушителя, неизменно повторял: "И что ж вы так во всем комполка-то подражаете?" Впрочем, дядя Коля имел право на суровую истину. Сам он был семьянином в высшей степени: трогательно привязан к жене и двум дочкам и дважды в месяц выезжал за подарками для них в Норильск, где втайне содержал молоденькую любовницу.
Пять лет не бывавший в Сочи, к тому же задумавшийся о своем, Вадим шел по существу на автопилоте, и все-таки глазомер бывалого разведчика погоды не подвел: вышел он точно по курсу, к асфальтовой дорожке, окаймляющей площадь у Летнего театра. И вот здесь-то, протиснувшись меж двух кипарисов, он увидел Их.
Полуденный жар спал, и на площади прогуливалось достаточно народу, некоторые уже - в вечерних туалетах, но это надвигавшееся метров с двадцати видение он выхватил сразу, будто вмонтированная внутри камера автоматически включила крупный план. Позже он сообразил, почему все произошло так стремительно: фигуры людей, которые он зафиксировал, выйдя к площади, были развернуты в одну, именно в эту сторону. И, черт возьми, было на что посмотреть! Их было двое. Нет - две.
Справа, ближе к бордюру, шла девочка лет пятнадцати в кружевном сарафанчике - эдакая стремительно летящая стрекоза. Делая шаг, она сильно отталкивалась носками туфелек, будто с каждым таким толчком и впрямь собираясь взлететь, - и взлетала! Но, едва поднявшись над землей, раздумывала и плавно возвращалась на горячий асфальт. Выгоревшие пружинистые локоны волос клубились вокруг возбужденного личика. В ней не было совершенной законченности. Длиннющие ноги чуть взбрыкивали, словно у олененка, от резких взмахов рук лопатки трепетали цыплячьими крылышками. Шла прелестная девочка, которая совсем вот-вот, еще два-три штрижка, превратится в совершенную красавицу. И в предвкушении этого она порхала сейчас над асфальтом, требовательно собирая взгляды мужчин и гордясь перед своей спутницей.
Рядом с трепетной девочкой шла молодая женщина, полностью, казалось, углубленная в себя. Всеобщее внимание словно не достигало ее. И лишь подрагивание очерченных ноздрей на отстраненном, мягко задумчивом лице выдавало привычное возбуждение, что испытывала она под множеством обволакивающих мужских взглядов, впитывая их в себя столь же естественно, как ее отполированное,шоколадное тело - солнечные лучи.
И все-таки именно вдвоем сестры, - а при всей внешней несхожести близкая родственность их была несомненной, - производили столь удивительное впечатление совершенной гармонии, когда очарование словно искрилось меж ними, сокрушая встречных мужчин.
Жертвой этого очарования пал и Вадим. Застигнутый врасплох рыщущим взглядом девочки, он испуганно сглотнул прорезиненную слюну, подозревая, что вид у него вполне идиотский, и - не ошибся.
--
Двадцать третий! - с торжествующей дерзостью отсчитала та, словно пришпиливая Илью в собранный богатый гербарий.
Спустя несколько секунд нумер двадцать третий помотал головой и сделал, наконец, то, что давно собирался, - поставил ногу на тротуар. От недавней победительности не осталось и тени, и всей его воли хватило только на то, чтобы плестись следом, стараясь не думать, как сам он при этом выглядит. А выглядел он наверняка неважнецки. Какой-то тоскливо застывший парень - надо полагать, нумер двадцать четвертый - сочувственно шепнул:
--
Бесполезняк, мужик. Не по нам сшиты.
--
Да пошел бы ты, - рыкнул в ответ Вадим, хотя, конечно же, тот был прав, - весь какой-то скукоженный, в измятом с дороги тряпье, с приволакивающейся походкой,на что тут рассчитывать?
А Вадим и не рассчитывал. Просто упрямо шаркал по асфальту, молясь своему воздушному богу, с которым втайне от подчиненных поддерживал самые свойские отношения, чтоб они не обернулись.
И накаркал-таки! То ли на звук, а скорее, из озорства, желая обозреть поверженные тылы, но девочка живо крутнулась на одной ноге. Может, она и не признала бы в нем экспонат из своей коллекции, но очумевший Вадим неожиданно для самого себя принялся сосредоточенно ковырять кору ближайшего дерева, она всмотрелась... и весело склонилась к старшей сестре.
И все-таки он добрел за ними до гостиницы "Жемчужина". Уже входя в холл, девочка еще раз обернулась и фыркнула, что должно было показать, как презирает она зарвавшегося недотепу, самой назойливостью своей компрометирующего ее обожаемую сестру.
Ну, что сказать? Конечно, день на этом для Вадима закончился. И, конечно, не дождались резвые медички своего шаловливого кавалера. И уже среди ночи, сев на кровать, уяснил окончательно: если не найдет, не объяснится как-то, то не только отпуск наперекосяк.
Перед глазами стояли мягкая, обращенная внутрь себя улыбка и - одновременно нервная, пульсирующая женственность, казалось, стекающая по смоляным волосам и округлым плечам. А ведь и не так, чтоб он очень влюбчивым. Все-таки летчику, которых еще в училище "рвут с куста", до тридцати пяти досидеть в холостяках - это, как говаривал дядя Коля, тоже высший пилотаж. Вот почему, загнав вглубь жестокую, нанесенную милицейским сержантом обиду, Вадим продолжал разрабатывать планы проникновения на недоступную простым смертным территорию, да так и заснул, ничего не придумав.
Но все гениальное - просто. На следующее утро, с "подачи" пляжного фотографа, он приплатил владельцу снующего вдоль побережья катерка, и через десять минут в компании столь же веселых и находчивых был высажен на пирсе одного из престижных сочинских пляжей. Вальяжно бронзовеющий спасатель сделал было движение в сторону нарушителей морской границы, но - тотчас и отвернулся, должно быть, ослепленный солнцем.
Вадим осмотрелся, пораженный контрастом с суетой, оставленной им на пляже "Приморский". Хотя народу и здесь было немало, но люди не валялись вповалку, будто новобранцы на сборном пункте, а разместились на лежаках и в шезлонгах. Под навесами, за круглыми столиками, играли в преферанс и аппетитно сдували в песок пену с запотевших пивных бокалов, из-под навеса тянуло запахом шашлыка. Разливали чай, кофе, у барной стойки сгрудились любители ранних коктейлей. Никто не суетился и не таращился друг на друга, хотя среди загорающих успел он заметить и гастролирующих актеров театра Сатиры, и знаменитого эстрадного композитора. Не обвыкнув еще в этом равнодушии, композитор, белый и рыхлый, как разваренный окунь, раздраженно ворочался на топчане. По ту сторону кордона Вадиму казалось, что стоит только попасть сюда, и он увидит сестер столь же естественно, как на площади у театра. И только сейчас к нему пришла та очевидная мысль, что их может здесь и не быть. И вообще с чего он взял, что два столь очаровательных существа разгуливают по курортному городу, как говорится, без конвоя.
В растерянности он затоптался и неловко задел ногой женщину, загоравшую на спине, без бюстгальтера, с раскинутыми в стороны руками и ногами. Она оценивающе, снизу вверх, оглядела атлетического мужчину, но, не уловив встречного интереса, разочарованно прикрыла глаза.
Казачий набег не удался. Вадим с тоской оглядел обширную территорию, мысленно разбивая ее на летные зоны.
--
Вы специально загородили солнце? - поинтересовались сзади.
--
Извините, - вполоборота, отодвигаясь, кивнул он раскинувшейся в шезлонге молодой женщине со сдвинутыми на лоб итальянскими очками. В висках Вадима заколотило, в горле булькнуло и пересохло. Это была она.
--
Простите ради Бога, - хрипя и все-таки не позволяя себе откашляться, торопливо произнес Вадим. - Я не буду выглядеть неприлично-назойливым, если скажу, что вы изумительны?
--
Для того, чтоб решиться на это, вам понадобилось два дня?
- Значит, вы запомнили? ... - радостно вырвалось у Вадима.
--
Трудно было не запомнить такую колоритную личность - кипарисы здесь еще никто не грыз, - она тут же отомстила за неловкость, что-то оценила в нем, и оценка эта оказалась не в его пользу. - Впрочем, я должна вас огорчить: случайные знакомства не входят в мои привычки.
--
А я согласен. Заговаривать с незнакомой женщиной - признак дурного тона, - он изо всех сил пытался выглядеть изящно-ироничным. - Но прошу принять во внимание смягчающее обстоятельство...
Вадим прервался выжидающе. План знакомства он, разуверясь в своей способности к импровизации, отработал сегодня ночью. И сейчас, после её естественного наводящего вопроса, должна была последовать его ударная, сногсшибательная - по замыслу - фраза. Но вымученная ирония - плохая визитная карточка, и женщина лишь насмешливо смотрела на стремительно теряющегося перед ней ухажера.
-Боюсь, что если я стану ждать возможности быть представленным где-нибудь на светском рауте, то случится это разве что за гробовой доской, - пролепетал Вадим.
-Очень может быть, - весьма сухо согласилась она и, стремясь отгородиться от неловкого домогательства, потянула на глаза очки. Еще секунда-другая, и зародившийся в ней легкий, от скуки интерес окончательно угаснет, и тогда...
-А, черт! Вы правы. Все вру, - решительно объявил Вадим и бухнулся возле нее в песок. - Уеду. Сегодня же, к чертовой матери уеду! Тоже мне, грозный ухарь нашелся.
-Мне тридцать пять, - сообщил он изумленной женщине. -Вроде, чего не видел? А тогда... ну, когда вы с сестренкой... Не думал, что так может быть. Верите, ночью не заснул. Просто потрясение какое-то. С вами вот говорю, ерничать пытаюсь, а под горлом - будто счетчик. Вон и пальцы трясутся, Он с удивлением раздвинул потряхивающиеся на весу кисти. - В позе Раппопорта неустойчив. Меня б щас на медкомиссию - чистая комиссация!
С тоской заглянул он в тонкое, встревоженное лицо.
-Не пугайтесь! Ради Бога, не пугайтесь. Я не хотел вас обидеть. Вот только полюбовался - и ухожу. Уезжаю. Улетаю. Испаряюсь! -Чего уж там? Сидите. Да сидите же, наконец! А то опять солнце загородите. Туточка права: вы и впрямь псих. То он кипарисы грузёт, то вдруг бежать. Нет уж, явились знакомиться, так знакомьтесь. Вам ведь хочется мне понравиться?
Вадим тупо кивнул.
- Так извольте потрудиться. Тем более, на сегодняшние рейсы вы все равно опоздали.
-Какая у вас улыбка, - поразился Вадим. Губы ее сложились в капризную складку:
-Только давайте договоримся: без пошлостей...
-Не, не, не, - Вадим живенько замотал головой. - Не буду. Выдавлю из себя по капле. Хотя в вас и правда такое очарование...
-Доброе утро, богиня, - Вадим прервался: к шезлонгу подходил пожилой, но крепкий и ухоженный мужчина.
-Я не помешал, Машенька? - он подхватил протянутую ему руку: "Господи, Борис Аркадьич, когда вы мешали?" - и поцеловал ее, слегка изогнувшись. Так, впрочем, чтоб не обнаружить небольшую, с пятирублевую монетку проплешину. Одновременно он втянул в себя аккуратный животик, нависающий над длинными, по последней моде плавками.
-Вадим Дмитриевич, - поправился Вадим и крепко сжал руку, разом сделавшуюся жесткой в его ладони.
-Хорошие жары стоят, - произнес Борис Аркадьевич.
-Да, душно, - без выражения согласился Вадим.
-Все-таки ничто так не успокаивает, как море.
-Ну, это смотря с какого пляжа входить.
-Вы, похоже, только приехали, - по-прежнему мягко и обходительно, игнорируя непонятное недоброжелательство, предположил Борис Аркадьевич. - В какой, простите, гостинице?
-Я в городе... У друзей. Они же и пропуск на пляж организовали, - Вадиму стало стыдно снятой комнатенки и отсутствия блата, и тут же он устыдился своего стыда. И оттого раздражение против некстати вторгшегося, опасного для него незнакомца усилилось.
-О! Остается позавидовать, - Борис Аркадьевич даже слегка расстроился. - А мы вот кочуем по гостиницам. Да еще и не повезло этим очаровательным дамам. Старый сосед по столу попался и навязывается в компанию.
--Борис Аркадьевич! Ну, как вам не надоело? - притворно нахмурилась Маша. - Напрашиваться на комплименты - это, наконец, становится неинтересно.
-Добрая и волшебная, - Борис Аркадьевич благодарно провел по лежащей на подлокотнике руке.
-Теперь волшебная, - Маша обиженно надула губки. - А к завтраку не пришли. Подгуляли накануне?
-Какие мои гулянья? - он заговорщицки подмигнул Вадиму, вовлекая его в шуточный этот разговор. - За преферансом засиделись, вот и проспал.
-Говорите, говорите. Туточка извелась: куда это мой кавалер делся?
-Да-а!! А где же наша очаровательница?
-Туточка? - Маша приподнялась, вглядываясь, и тотчас вновь откинулась. - Спешит сюда. Должно быть, заметила своего обожателя. В самом деле, из-под навеса с ракеткой для пинг-понга в руке в открытом купальнике то быстро шла по песку, то переходила на бег позавчерашняя девочка. Она неслась по прямой и даже перемахнула через лежак с колыхающимся поверх него животом. Над лежаком поднялось было возмущенное лицо композитора, но тотчас расплылось в масляной улыбке и исчезло.
-Эффектно, - не удержался Вадим.
-Не правда ли, очаровательное создание? - поддержал его Борис Аркадьевич. - Через пару лет мужчины будут, как сейчас говорят, выпадать в осадок. А уж если к этому бриллианту и соответствующую оправу. У-у! - он зажмурился. - Страшно подумать. Начинающая укротительница!
Последнее он произнес нарочито громко, перехватывая в почтительном поцелуе руку запыхавшейся девушки.
-А вы, Борик, все хамите, - она чуть смешалась.
-Тутка! - возмутилась Маша.
-Ничего, ничего, - остановил ее Борис Аркадьевич. - В моем возрасте подобное обращение - это, знаете, даже лестно. К тому же мы с Туточкой друзья.
-Мы - друзья?! - надменно изумилась девочка. - Вот уж новость. Это после того, как вы окончательно отбились от рук, где-то болтаетесь по ночам, так что и к завтраку...
-Виноват, королева. Пулечку по маленькой.
-И вообще запомните: мужчины друзьями быть не могут. Так, Машуля? Впрочем, к вам, Борик, это уже не относится... Ба! - все это время она напряженно всматривалась в переминающегося Вадима. - Какие люди!
-Познакомься, Туточка. Это Вадим Дмитриевич, - строго представила Маша, но предостережение не подействовало.
-Как же, как же! Наш грызун-ухажер. Скажите, какие мы, оказывается, шустрые.
И тут же, потеряв к сомлевшему Вадиму интерес, решительно соскользнула на песок и выхватила из пляжной сумки кусок кекса. - Машуля! Он такой балбес. Клянется, что играет в волейбол за дубль московского "Динамо". Врет, конечно?
Метрах в двадцати на бетонном парапете покачивался высоченный парень с такой же теннисной ракеткой, которую, косясь на Туточку, пристроил на голове.
-Пожалуй, не врет, - неприязненно прикинула Маша. - Но что балбес - безусловно. Ты, как всегда, шалишь, мой друг. Может, понежишься подле нас?
-Не могу, мой друг, - ехидная Туточка разом впихнула в рот остатки - и внушительные - кекса, вскочила. - Спешу шалить. Я обещала партию сразу двум балбесам. Шо щас будет. У!
-Доиграешься!
Туточка с усилием сглотнула.
-Машуля, будь спок! К тому же у тебя такое изысканное окружение, - она присела в немыслимо-допотопном книксене и умчалась.
-Тайфун! - грустно произнес Борис Аркадьевич. - Сие и есть первозданное изящество. Вы знаете, Машенька, ведь этот тигренок во всем подражает вам.
- Совершенно неуправляема, - благодарно пожаловалась Маша. Просветленное лицо ее внезапно исказилось. - О господи! Опять это мурло.
Мужчины обернулись. Позади Бориса Аркадьевича терпеливо, слегка согнувшись, стоял молодой, но совершенно лысый мужчина с вдавленной ребристой грудью и дряблым, потряхивающимся, словно пустая авоська, животом. На лице его застыло извиняющееся выражение.
--
Что надо? - неприязненно отреагировал Борис Аркадьевич.
--
Не посмел бы, но тут такое, - парень показал глазами и сделал приглашающий шаг назад.
--
Короче, - Борис Аркадьевич не сдвинулся с места. Решившись, парень спешно придвинулся и, сопя, припал к уху Борис Аркадьевича, который при этом брезгливо отклонился. - Ладно. Вели всем собраться через час, - он, не скрываясь, с отвращением отер ухо. - Но там вице- мэр... Под неприязненным взглядом Бориса Аркадьевича он осекся и, искательно улыбаясь, удалился.
--
Где вы только находите таких неприятных типов? - желчно поинтересовалась Маша.
--
Не сердитесь, богиня, - Борис Аркадьевич раздраженно постучал рукой по оскверненному уху. - Но если б природа рождала одних красавцев, как бы мы отличили прекрасное от дурного? Подобное уродство, так же, впрочем, как и несовершенство большинства женщин, предназначено оттенять редкую красоту, - он выразительно посмотрел на нее, потом - на часы. - Ну вот, опять безнадежно вас заболтал.
Было очевидно, что произошедший разговор запал в него и заставлял поспешить.
--
Борис Аркадьевич, хоть вы и не умеете подбирать знакомых, но все-таки вы последний рыцарь на этой земле, - Маша примирительно протянула ему руку.
--
Увы, похоже, печального образа, - он предупредил возможное возражение. - Зато весь ваш. И не далее как сегодня. В варьете новая программа - и вы мои гости. Обещались!
--
Вы еще напоминаете!
--
Рад был познакомиться, - Борис Аркадьевич шагнул к оцепеневшему разом Вадиму: только что рухнули, едва зародившись, его надежды на сегодняшний вечер.
--
Кстати, Вадим Дмитриевич, я бы просил и вас не опаздывать. Если, конечно, вы будете столь любезны, что согласитесь разделить компанию незнакомого, но искренне привязавшегося к вам человека. Не знаю, правда, удобно ли мое приглашение перед вашими друзьями...
--
Удобно, - заверил его возликовавший Вадим. - Совершенно удобно.
--
Тогда до вечера. - Борис Аркадьевич, прощаясь, слегка поклонился. Походка его оказалась жесткой и уверенной. Вадим увидел, как сидевший у бара вчерашний милицейский сержант при приближении Бориса Аркадьевича поднялся и, терпеливо поймав взгляд, глубоко кивнул.
--
Что вы там улыбаетесь? - подозрительно поинтересовалась Маша.
--
Да просто радуюсь, - Вадим засмеялся. - Что вы рядом. Что вечером снова увижу вас, что буду танцевать с вами, дышать вами. Радуюсь - и все!
--
А вы, оказывается, фрукт.
--
И еще какой, - вконец обнаглевший Вадим пожал ее запястье... - Между прочим, я замужем, - сообщила Маша. - Или вам это, как говорят, по барабану? - Нет, конечно, - смутился Вадим. - Но - разве могло оказаться иначе? Маша заглянула в восторженные его глаза, и озадаченно покачала головой.
У выхода с пляжа к нему подошел лохматый, сутенеристого вида парень.
-Вадимом зовут? - неприветливо произнес он.
- Кому - Вадим, кому - Вадим Дмитриевич.
-Это тебе, - парень протянул конверт и, не объясняясь, зашел в вахтерскую будку.
Внутри оказался незаполненный бланк месячного пропуска на территорию гостиницы "Жемчужина". И - странное дело - хоть в жесте этом проступали и наблюдательность, и деликатность нового знакомого, чувство благодарности к нему у Вадима как-то смазалось.
...Вадим безумствовал. После вечера в ресторане, где в танце, опьянев от Машиной улыбки и тонкого ее запаха, он вдруг с силой притянул ее к себе, и она было прильнула, но тут же отпрянула, подрагивая крыльями носа, меж ними установились особые, не высказанные отношения. В ту же ночь он купил у вокзала корзину цветов, высчитал номер сестер на четвертом этаже гостиницы, вскарабкался по балконам, равно рискуя разбиться и угодить в милицию, и выставил корзину перед балконной дверью. Нежное пожатие Маши наутро и восхищение вполне примирившейся с ним Туточки стали его наградой. Теперь он почти не отходил от сестер. Вместе валялись они на пляже, бродили по городу, он даже сопровождал их на телеграф получать переводы от Машиного мужа. И Маша, снисходительная, ироничная красавица Маша оттаяла: дулась и дурачилась наперегонки с резвой Туточкой, так что по поведению и нельзя было определить, какая из сестер старше. Когда она принималась вот так по-девчоночьи кокетничать и задираться, у Вадима начиналось легкое головокружение. Как-то в восторге прямо посреди платановой аллеи он подхватил Машу на руки и закружил. Младшая принялась браво отбивать сестру, но та как-то странно затихла, и Ту-точка, покраснев, отошла в сторону.
- Не могу без тебя, - бережно ставя Машу на землю, шепнул Вадим. И произнеся, понял, что сказал правду.
Четвертым во всех их начинаниях был Борис Аркадьевич. Собственно, не четвертым, поскольку без него не происходило бы безудержно восхищавших сестер приключений. Возникла мысль посетить Дагомыс - и на другой день у входа в комплекс их встречал и посвящал им день Генеральный директор. Маша как-то посетовала, что до сих пор не побывала на Рице, - через час у подъезда стоял новенький черный "Мерседес" с номерами администрации, а на озере их поджидали катер и дышащий углями мангал. И даже шальное требование Туточки немедленно добыть ей несезонных фруктов, за которое вошедший в роль Вадим пообещал ее отечески отшлепать, Борис Аркадьевич воспринял вполне по-деловому: тут же позвонил в аэропорт, и к вечеру в номере на четвертом этаже благоухал усеянный стружками ящик.
Попытки Вадима войти в долю Борис Аркадьевич пресекал со свойственной ему деликатной решительностью. Да и сам Вадим не проявлял чрезмерной настойчивости, понимая, что любое из подобных сумасбродств существенно облегчило бы его бумажник, не казавшийся больше увесистым. И вместо привычного ощущения собственной значимости прорастало в нем чувство униженности, зависимости, смириться с которым самолюбивый Вадим не хотел, но - мирился, и оттого ёрничал, беспричинно срывался на колкости, которые Борис Аркадьевич гасил все с тем же предусмотрительным благожелательством.
Тревожили Вадима и трудные отношения с Машей. Вроде бы - и он это с радостью ощущал - наедине она тянулась, льнула к нему. Но, словно мстя ему же за эти крохи нежности, на людях была неизменно иронична, а в присутствии Бориса Аркадьевича - и вовсе подчеркнуто-колкой.
Вообще-то прямых поводов для ревности у Вадима не возникало: Борис Аркадьевич был галантен, трогательно ухаживал за Туточкой, исполняя каждое ее желание, и громко, намеренно возмущенно ревновал девочку ко всем встречным мужчинам, от чего та краснела от удовольствия и говорила дерзости.
И все-таки накапливалось меж Борисом Аркадьевичем и Машей что-то особое, пугающее Вадима сильнее, чем легкий, случайный флирт. Порой при его приближении они обрывали какой-то непростой разговор или, напротив, принимались произносить фразы, явно не связанные с предыдущими. После каждого такого случая Маша на какое-то время замыкалась в себе, на расспросы Вадима отшучивалась, а когда он становился настойчив, раздражалась. И Вадим поспешно отступал.
По утрам, когда Борис Аркадьевич еще спал, у них вошло в обыкновение прогуливаться втроём по набережной. Вадим самозабвенно, что тоже стало входить в привычку, рассказывал сестрам байки из жизни своего авиаполка. Глядя на возбуждённые их лица, на сияющие восторгом глаза Туточки, Вадим не то что бы привирал - этого за ним не водилось, но, сам входя в раж от воспоминаний, как-то так корректировал ракурс, что Туточка то и дело хватала его в страхе за руку и нетерпеливо вскрикивала: "Но он жив остался? Только скажи, что жив, а потом уж дальше!".
А по окончании очередной истории, явно задирая сестру, убеждённо объявляла: "Всё, решено - сразу после школы выхожу замуж за лётчика".
- И будешь мыкаться в нищете по глухим гарнизонам, - неизменно стращала её та. И Вадим не спорил - то, что творили с армейской элитой, въелось в него болезненной, саднящей при малейшем прикосновении раной.
В один из пасмурных дней Вадим, прибежав на пляж, не застал сестер, отправившихся в город, как выражалась Туточка, "прошвырнуться по шопингу". Вернулись они лишь во второй половине дня. Маша выглядела непривычно задумчивой, Туточка же шла, опустив голову, и даже цыкнула на подбежавшего приятеля-волейболиста.
Подойдя к Вадиму, Туточка с какой-то новой подозрительностью оглядела его:
--
Вадим, только честно - ты, должно быть, трус. Вы ж, мужчины, все трусы.
--
Прекрати, - оборвала ее Маша. - Лучше задумайся над случившимся. Мы живём, совершенно не защищенные от быдла. И нет другого способа сохранить себя, как подняться над всей этой мразью. Чтоб глаз поднять не смели!
Она обняла прикусившую нижнюю губу сестру:
- Может быть, и к лучшему, что ты столкнулась с этим. Уверяю тебя, бывает куда хуже. Иди-ка в номер, прими душ и - поразмысли.
Туточка как-то притупленно кивнула, повернулась и пошла - впервые, на глазах Вадима, не взлетая над землёй.
--
Понимаешь, проходили мимо какой-то кафешки, - опустошённо объяснила Вадиму Маша, - а там сидят за бутылкой пара таких... качков. Ну, Туточка по своему обыкновению сдерзила что-то, безобидно, в общем-то. А один из них... ну не повторять же. Но такая гадость! И - никто из тех, что вокруг на нас глазел, даже ни полслова. Я-то - без иллюзий, но - девчонка... Как она рыдала!
Маша скривилась при свежем воспоминании, встряхнулась, скинула платье, потянула Вадима к морю:
--
Давай кто первый до волнореза! Конечно, Вадим дал ей возможность приплыть первой.
Взявшись за руки, они сидели на окантовывающих пляж камнях, покачиваясь на перекатывающихся через них волнах.
--
Всё, из "Жемчужины" без меня больше ни ногой, - объявил Вадим.
--
Всю жизнь в "Жемчужине" не отсидишься, хотя очень хочется, - Маша подставила мокрое лицо солнцу.
--
Господи! - простонала она. - Но почему хорошее не вечно? Как подумаю, что через две недели опять эта сырая Москва, эта хрущоба, муженёк этот мой! У-у! Чем так жить, лучше утопиться.
Подражая чеховской Каштанке, она смешно заскулила.
--
Так бросай его к черту и выходи за меня, - решился Вадим.
--
О! Как мы перегрелись, - Маша заботливо зачерпнула воды, полила ему на темечко.
--
Да ведь люблю я тебя!
--
Нет, все-таки прав Борис Аркадьевич. Южное солнце для мужчины - это страшно.
--
К черту твоего Борис Аркадьевича!
--
Как! И его тоже?
--
Его в первую очередь. Машка, ты хоть слышишь, что я сказал? Я прошу тебя стать моей женой.
--
То есть при живом муже? О, времена! О, нравы!
--
Пожалуйста! Хоть пять минут без вечного твоего ехидства.
В ответ Маша старательно, по всем правилам мимики, "выстроила" жутко серьезное выражение лица.
--
В общем, мне тридцать пять, - объявил Вадим. - На будущий год я получаю полковника, еще через год-другой - Академия Генштаба. Вопрос по существу решен. Машенька, только слово, и - клянусь - ты не пожалеешь. Всё мое- твоё.
--
А муж?
--
Но ты же не любишь его.
--
Положим, что не люблю, - не стала спорить она. - Но что взамен? Стать домохозяйкой в гарнизоне под Норильском. - Те же домашние проблемы.
--
Да не будет проблем. Ты жена комполка! - он не сдержал гордости.
--
Да, хозяйка тайги. А если очень повезет, есть шанс вернуться в Москву. Ты прелесть, Вадька, - Маша успокаивающе положила руку на его запястье. - И ты мне очень нравишься. Мне давно никто так не нравился. Но замуж - это другое. И потом... А как же Туточка?
--
Туточка? - Вадим удивился. - Но у нее же есть мать.
--
Как?! Еще одна? - Маша вновь сделалась уничтожающе ехидной.
--
Что значит?.. - волной Вадима снесло с волнореза, и он не стал противиться.
Когда он вынырнул, Маша, расставив руки, балансировала на мокром камне.
--
- Вот именно, мой друг! Туточка - моя дочь, - объявила она. - Я ведь на самом деле старая. Мне уж скоро тридцать три. Так что - извините за хлопоты, - и, не жалея роскошных своих смоляных волос, скользнула под воду.
Догнал ее Вадим аж у берега, когда ноги коснулись песка.
- Машка! - он развернул ее за талию, увидел тревожное, готовое скривиться в усмешке лицо. - Машенька, ты - фантастика! Это же так здорово!
Волна накрыла их, и уже под водой он поймал ее губы. Так и вынесло их, целующихся, на берег, к негодованию снующих мамаш.
Еще долго сидели они в шезлонгах, прижавшись, словно десятиклассники. Вадим что-то фантазировал, а Маша нежно поглаживала его возбужденное лицо.
--
Балдеете? - Туточка подкралась сзади. - На вас посмотришь - такая идиллия. Слушай, Вадим, а почему бы тебе на ней не жениться?
--
Я готов, - тотчас вызвался он.
--
Полно болтать, - урезонила ее мать. - Где Борис Аркадьевич?
--
А где ему быть? Пулечку свою пишет по маленькой, - Туточка очень похоже передразнила знакомые слащавые интонации. - По десять долларов за вист. Да вон уже прется!
--
Тутка! Не смей. И чтоб никакой грубости.
--
Да мне-то... - она прервалась.
--
Очаровательницы, - Борис Аркадьевич одним движением поздоровался со всеми. - Совсем вы меня забросили, - под насмешливым взглядом девочки он скосился вниз, невольно втянул живот.- Что-то не так?
--
Слушайте, вы хотя бы бегом занялись. Мужчина какой-никакой, - упреждая гневную материнскую реакцию, Туточка решительно повернулась и зашагала к теннисным столам.
--
Переходный возраст, поведение непредсказуемое, - виновато произнесла Маша.
--
Да, трудно, - Борис Аркадьевич понимающе кивнул, решительно смахнул с себя обиду. - Кстати, Машенька. Не сочтите за дерзость. Сегодня все-таки юбилей'- десять дней нашего знакомства. Так что...
Он разжал ладонь. Маша вскрикнула от изумления. Вадим побледнел: на ладони переливался перстень, безусловно, "тянущий" на пятизначную долларовую цифру.
--
Борис Аркадьевич, но я не могу. Это слишком, - Маша колебалась.
--
Нет, нет, ничего. Позвольте, - смущаясь, он надел перстень на отставленный палец, критически осмотрел.
--
Грубоват, конечно. Но, верите, во всем городишке... И ради бога, - перебил он Машино возражение. - Уж лучше выбросьте, но -не обижайте. Могут же у меня быть свои причуды. В общем, до вечера.
Борис Аркадьевич поспешно кивнул и, сильно волнуясь, отошел.
Маша робко взглянула на мертвенного Вадима.
--
Ты считаешь, надо все-таки вернуть?
--
Несомненно, - отчеканил он.
--
Но... я обижу.
--
А принимать такой подарок?! - он не сдержался. - Неужели ты сама не видишь, что этот набитый деньгами мешок просто пытается купить тебя?
Уж лучше бы смолчал. Маша, разгневанная, выпрыгнула из шезлонга.
-Этот, как ты выражаешься, мешок, - прошипела она, - обаятельнейший и, в отличие от некоторых, деликатнейший человек, от которого кроме добра никто из нас ничего не видел.
Она отмахнулась от останавливающего движения Вадима.
--
Я, конечно, понимаю, что в пределах кругозора армейской фуражки все, у кого больше тысячи в кармане, - несомненные воры...
--
Ну зачем так?
--
Но, между прочим, - Борис Аркадьевич - председатель Совета директоров одного из крупнейших в России холдингов, у него несколько собственных строительных заводов. Он из тех, кто страну восстанав- ливает. Предприниматель он. Слышал такое слово в тундре своей?
--
Пусть так, - Вадим сделался угрюм. - Но что ты находишь в его обществе, которое он так назойливо навязывает?
--
Насчет назойливости я бы помолчала, - Машин голосок задрожал, так что загоравшие по соседству затихли в предвкушении скандала. - И потом, что тебя -то не устраивает? Что возят туда, куда одного при всех твоих эполетах на порог бы не пустили? Что кормят на халяву дефицитом, которого ты отродясь и не видывал?
--
Маша!
--
Уж если альфонсируешь, так и не дергайся. И нечего тут желваками играть!
--
Я, пожалуй, пойду.
--
Будь здоров, горе-ухажер!
...И снова мучительная ночь в душной комнатенке, а наутро - знакомый сектор на пляже "Приморский" и те же лица - только медички уже образовали квартет и презрительно на него поглядывают.
Два или три раза Вадим с усилием поднимался, окунался, но не плавал, а сразу возвращался и зарывался в песок. Пляж стал редеть. Послышалось шуршание песка. На Вадима легла тоненькая тень.
-Еле нашла. Балдеешь?
Вадим перевернулся на спину, внимательно, прищурившись, посмотрел снизу на длинные, теряющиеся под сарафаном ноги.
--
Вадюха, не хами, - Туточка присела рядом на корточки.
--
У меня в сумке яблоко. Хочешь? - предложил Вадим.
--
Нет, не хочешь. Между прочим, Машка всю ночь проплакала.
--
А у меня еще персик есть. Для тебя сохранил.
--
Поссорились? Я сразу, как Машка на меня наорала, поняла.
--
Ну! Ты в таких делах человек опытный.
--
Да уж поопытней некоторых.
--
Она тебя послала?
--
Не надейся. Машка знаешь какая гордая. Хотя - можешь напыжиться - намекала. А я вот, если парня когда обижу, ну, без дела, - ничего, подойду. И ништяк.
Скривив мордашку, она принюхалась.
--
По-моему, канализацией отдает. И вповалку. Как здесь можно?
--
Так в "Жемчужине" для всех не хватает. И ничего, знаешь, довольны. Бытие, как говорится...
--
Определяет сознание. Нет, Маша права - жить среди этого и не оскотиниться - невозможно... Знаешь, ты приходи вечером к нам в гости, - предложила Туточка. - Машка очень обрадуется.
--
Ты какая-то сегодня притихшая, - заметил Вадим. - Неужто из-за нас? Или опять обожатель подгулял?
- Маленький ты еще все знать. Слушай, на тебя тут две тетки глаз положили, - она кивнула на медичек. - Закадрил?
--
А! Значит, и правда. Ну, черт с тобой, Машке не скажу. - Она нашла его губы, старательно, изображая страсть и даже кому-то подражая, томно вскрикнула.
--
Ну, как я?
--
У-у, - Вадим облизнулся. - Пэрсик, слушай.
--
Так придешь? Тем более она одна будет.
--
Да, конечно, приду.
--
Тогда пока.
Вскочила и, обрызгав его песком, ушла, провожаемая завистливыми взглядами мужчин.
В девять вечера Вадим постучал в номер. Дверь открылась тотчас.
- Дождь, - неловко начал он и осекся. Маша была в облегающем вечернем платье. И, ни секунды не колеблясь, восторженно обхватила его за шею, прижалась к мокрому плащу.
--
Как хорошо, что ты пришел, - горячо прошептала она. - Боже, как же хорошо, что ты здесь.
--
Ты промокнешь, - пробормотал он, совершенно счастливый.
- Уже, - она гордо отстранилась, давая ему возможность разглядеть себя. Под сделавшейся прозрачной материей явственно проступили контуры обнаженного тела. Ждущего его.
И была в ней та страстная нежность, что лишь угадывалась прежде.
Вадим обхватил ее за талию.
--
Я обидела тебя. Но ты ведь не сердишься? - пробормотала Маша, подаваясь навстречу беспорядочным поцелуям.
--
Я?! - искренне изумился он.
--
Ты не сердись. Ты ведь любишь меня? - Она не дала ему ответить. - Ты должен меня сегодня очень сильно любить. Так, чтоб ничего, совсем ничего. Нет, нет, ты пойми. Это важно.
--
Боже, Машенька, что случилось? - в возбуждении ее он по чувствовал что-то особенное, не относившееся к ним двоим.
--
Да обними же меня, - нервно вскрикнула она. - Да! Вот так!
Телефонный звонок отбросил ее. Она подбежала к тумбочке.
--
Да?!Нет,набирайтевнимательней. С силой швырнула трубку.
--
Номер набирать не научились! - нервно пожаловалась она.
--
Может, отключим? - осторожно предложил он.
--
Нет, нет. Пусть!
--
Тебя что-то тревожит?
--
С чего ты взял?
--
Но ты вся дрожишь, Машенька.
- Ах, пустое. Это пройдет. И что за мужчины пошли? Всё говорят, говорят. Знаешь, налей шампанского. А лучше коньяку... Ну, хочется. Могу я раз в жизни напиться?
Она опасливо скосилась на телефон, и, словно загипнотизированный, он зазвонил громко и требовательно.
- Да! - лицо Маши сделалось тревожным. - Да слышу я! Но послушайте: вы опытный человек и должны понимать. Это же... Тут нужен такт. И имейте в виду... Ее, видно, прервали, и она слушала, то и дело подергиваясь лицом. - Хорошо, позовите.
Стоя сзади, Вадим видел в зеркало, как прикрыла она глаза.
--
Маленький мой! Ну что, что?.. Ах, да нет, этого нельзя... Да, я все сказала. Но ты же помнишь? Правда? Да, да! Конечно, я тебя очень люблю.Ну,очень!-страстнопроизнеслаона. Положила трубку. - Это... моя знакомая. Она съёжилась.
--
Ну да, - бесцветно поддакнул Вадим. - Очевидно, Туточка шалит.
Маша вскочила, подошла к оставленной рюмке коньяка и быстро, давясь, выпила. Глаза ее налились слезами.
Решительно обхватила голову замершего Вадима, пригнула ее к себе.
--
Все, все, Вадичка! Не было никаких звонков. Ты здесь, ты пришел. И я хочу тебя. И ведь ты хочешь. Да? Или я не хороша? Не желанна?
--
Ты хороша, жутко как хороша, - подтвердил Вадим.
--
Так встряхни же, прижми меня! Заставь, наконец, забыться. Хоть до утра. Господи, ну хоть до утра!
--
Маша! - он осторожно отстранился. - Ты ее послала?..
--
Нет... Ну что, впрочем, такого. Человек попросил провести с