Андрей стал готовиться к дежурству с той основательностью, с какой готовятся глубоководные ныряльщики: надел теплую майку с рукавами, сверху - тонкий свитерок, а поверх еще один, - потолще. Не забыл и две пары носков: простые - изнутри, и теплые, связанные Надей еще в прошлую осень из старых ниток - сверху. В квартире было холодно. Хозяйки - тети Шуры - не было слышно, видать, вышла к соседкам - посудачить...
Наспех выпив полутеплого кофе и закусив единственным крекеренком, завалящимся в хлебнице, Андрей прошел в прихожую и с кряхтеньем натянул помнящую еще студенческую жизнь, темно-синюю куртку. Осмотрев себя критически в запыленном зеркале, по-врачебному цепко отметил бледность и припухшие, от хронической бессонницы, глаза, пощупал оставшийся после бритья порез, потом тяжело вздохнул и взял с полочки "табакерку". Так называлась плоская картонная коробка, в которой он хранил лекарства. "Табакерку" он завел с тех пор, как стало туго с медикаментами. Давали по норме, а требовалось иногда в три раза больше. Вот и приходилось покупать, чтобы не оставаться без лекарств. Проверив содержимое - все ли на месте - Андрей натянул вязаную шапку, крикнул огромному котяре -"Пока, Кеша", - и вышел из дома.
Снег больше не падал. Солнце клонилось, обжигая багровым краем цепь длинных облаков. "Холодно будет, - подумал, - лишь бы легкая была ночь...".
Андрей ненавидел ночь. Именно ночью он себя чуствовал беспомощнее. Ночь забирала оставшиеся силы и последние крохи воли. Она заставляла работать при керосиновой лампе, превращая дежурство в жуткую фантасмагорию, - с неясными, мечущимися тенями в серых балдахонах-халатах, темными и мертвыми палатами, душераздирающими неожиданностями, пустыми полками для медикаментов, одиночеством и отчаянием...
...Вот уже третьий год, он работал в этой провинциальной больнице, практически не вылезая из отделения. Большинство врачей всеми правдами-неправдами уклонялось от дежурств. Вот и ломали палку на молодом и одиноком -"Чай-поди, дети дома не плачут!" - и шел он навстречу ненавистным ночам, потому, как иначе было совестно, и не идти было просто непонятно - как.
Эта зима - переросток, - уж давно затеплиться было пора, - еще больше осложняла и напрягала и так безрадостную картину, окончательно утвердив хандру и ощущение безнадежности. Она требовала бОльшую жертву, чем мог дать человек, сделав обыденными темноту, смерть и холод...
Андрей зашагал вверх по улице. После утреннего снегопада она смотрелась, как напудренная старая актриса, но серо-черные, одинаково попорченные корпуса-зубы, отличающиеся друг от друга разве что вывешенным бельем, выдавали в ней ту же, - без фонарей, с колдобинами и одним тротуаром, - старую деву.
Знакомые дворняжки неровным строем шли по только им известному маршруту. Редкие, хмурые прохожие увертывались от катающейся детворы, которой все было нипочем...
***
...Городская больница, такая же мрачная и серая, как ее собратья, стояла на краю города - в самом конце длинного подьема, в красивой, лесистой местности.
Люди, построившие ее, наверняка полагали, что у счастливого поколения в безбедном будущем кроме как нежиться в просторных палатах и питаться тутошными хлебными котлетами, делать больше будет нечего. Иначе, кто бы стал возводить два огромных, связанных длинным переходом, как сиамские близнецы - корпуса, которые могли уместить больных и немощных аж со всего края?!
Вот и сидели эти серые корпуса, как эстетические гнойники, и вмещали столько греха и страсти, - Дантово чистилище бы позавидовало...
В маленьком, на удивление опрятном дворе стояла радующая, мирная тишина - без суеты, машин и растерянных людей.
Первым встретился сторож - дядя Коля.
- Как дела, дяд Коль? - спросил традиционно.
- Ниче, Андрюха, хромаю все есчо? - традиционно же подхохмил, окая, дядя Коля, озорно моргнул и выпустил ядовитый дым из короткого бычка "Астры". Он всегда курил короткие - еле удерживая большим и безымянным - бычки, и непонятно было - где же эти сигареты брали старт, прежде чем стать бычками...
Большинство медперсонала, как и дядя Коля, было с окрестных деревень. Среди них попадались работающие только по-инерции, а не по-нужде, махнувшие рукой на нищенскую зарплату. Вот, к примеру, тетя Варя - медсестра лет пятидесяти, из Столбов, - неунывающая и краснощекая, вечно в хорошем настроении: на каждое дежурство несла из дома в залатанной, большой кирзовой сумке - домашний хлеб, сыр и яйца, в сезон - огурцы и кто знает еще что, но самое главное - двухлитровой банкой - вино домашнее или наливку. Никакой зарплаты бы не хватило на это добро, но "Дома-то сдохнешь от тоски! - говорила весело, - выйду, и от Митрия мово подальше, да и в народе развлекусь...".
Если выдавалось спокойное дежурство, сидели в ординаторской, угощались, балагурили и придя в теплое, благодушное настроение от вина, скрашивали, как могли, темные ночи...
...Стоявшая в ординаторской и вечно чадящая печка-буржуйка не горела. На казенной кровати с пружинами полулежал такой же бедолага, как он, - молодой хирург. Увидев Андрея, тот приподнялся и сразу попросил сигарету. Сели и стали курить вместе. На щербатом письменном столе лежали залапанные шахматы и раскрытая история болезни. Напротив стола, на тумбе, стоял давно сгоревший, маленький телевизор.
- Ну, что тут у нас творится, Серж?
- Ничего особенного, - Сергей аккуратно воткнул окурок в переполненную пепельницу и выдохнул дым. - Вчерашняя травма стабильна. Были двое, порезали малость друг друга. Наложил швы и отпустил.
- Да, дрова кончились - добавил Сережа с порога, - только в палате с больным пара кусков...
Поднял руку на прощание, еще раз сказал -Пока!- и вышел.
Из коридора был слышен шум персонала: смешки, невнятный разговор... Хлопнула дверь.
- Пришли, Андрей Андреевич? - заглянула Надя. Так зыркнула красивыми глазами, что почитай, с десяток несказанного оставила за собой. Странная была девушка. Бывало, думал, что нет никого ближе ее, ан нет: могла дистанцироваться и - как будто муха не сидела, -выводила из себя холодной вежливостью.
- Все пришли?
Спросил то, о чем меньше всего хотелось спросить...
- Да, все здесь. У санитарки нашей, Тамары, мать померла, вместо нее Нина пришла... Ой!
Кто-то втолкнул Надю в ординаторскую. Варя была, смеющимися глазами, краснощекая.
- Здравствуй доктор, милый! Как оно-то, холостяцкое? Ну, сволочи! Все дрова извели, шоб их рОзорвало! Мы шо, пингвины какия? И этого больного-то выморозим, сердешного!
- Что делать, ни до кого сейчас не докричишься... Пойдем в лес и заготовим.
- Пойдем и заготовим, а как же!- с охотой согласилась та. Да и у тебя колотун - неужто на таку ледышку бушь надеяться?! - толкнула локтем Надю.
Надя покраснела и недобро взглянула на Варю.
- Че смотришь, че смотришь-то? Ангелочка не видала, что ль? Пойдем-пойдем, красавица, покличем Колю, пусть подсобит.
Взяла Надю в охапку и выпроводила из комнаты.
Через малое время непоседливая Варя успела заарканить и Николая с его завсегда острыми - топором и пилой, и пришедшего навестить больного - молодого парня, и стерилизатор поставила по-хозяйски, как щи, и весь состав, включая Андрея, погнала за дровами.
В лесу снега было немного, да и тропинка вела, не раз хоженая. Дышалось легко. Воздух был так свеж, что и впрок хотелось надышаться. Впереди шла Надя, пробираясь сквозь ветки так грациозно, что мурашки пробежали. А может специально шла так - кто их знает?..
Дядя Коля выбрал молодую и свиду больную, начавшую сохнуть - сосну, споро, - по-крестьянски повалил ее и начал срубать ветви. Остальные встали в строй, как муравьи и стали выносить срубленное.
Через час все было кончено. Было видно - этих дров хватит и им с больным, и еще останется. Озябшие, собрались в ординаторской, греясь и обсушиваясь. Поставили кофеварку...
***
...Под вечерние сумерки к больнице подьехал грузовик, почему-то постоял малость поодаль, не выключая мотора, потом вновь тронулся и встал у приемного покоя. Из кабины вылез шофер, осмотрелся по сторонам и шмыгнул внутрь.
- Что вам надо? Кого? - встретила его санитарка.
- Мнеб врача...
- Вон туды зайди, - показала шваброй.
Шофер, небритый мужчина средних лет, робко проник в ординаторскую. Сразу запахло бензином и смазкой. Быстро осмотревшись, он оперся руками о стол.
- Доктор, больного, это... раненого привез...
Он казался испуганным. Говорил тихо и все зыркал по сторонам.
- Где он? - Андрей приподнялся.
- Там они, в кабинке. Нет,- поправился он,- раненый один, в колено его угораздило, второй вроде его отец. Видать из города они, тормознули у фабрики. Блатные-не блатные - не разберешь... Драка какая вышла у них... В Марьинской отказали доктора - испугались, мать их! Вот и поехали сюда. Вот ведь, ехал себе и на,- мать его - приключения, мать его!..
Андрей не очень хорошо понял - почему не приняли в Марьинской больнице раненого и что так пугало шофера, но встал и вышел. Варя уже руководила выгрузкой. Раненым оказался молодой, одетый в камуфляж, как и сопровождавший его отец, - бледный парень. У отца на плече висели дулами вниз два автомата. Он пытался подсобить сыну выйти, но из-за оружия делал это неуклюже.
- Отойди, мил человек, сами справимся, - сказала ему Варя, отстранив локтем.
Парень был в сознании и даже помогал Варе одной ногой. Только кряхтел. На правом колене краснела повязка. Его ввели без носилок в перевязочную и положили на неудобный операционный стол. В перевязочной уже было темно, а до прихода электричества по графику еще оставался целый час.
Санитарка внесла керосиновую лампу. Варя освободила колено. Сделали обезболивающий укол.
- Рассказывайте - что случилось? - повернулся Андрей к отцу.
- Что случилось... - заволновался тот, сбиваясь. - Случилось, что стояли в н-наряде в фабрике с сыном. Ну и подвалили Марьинские. Пьяные. То-се, слово за слово... Я предупредил, чтоб отошли, а они п-паскуды, вовсе взбесились, достали п-пистолет и видишь, что сделали парню!
Голос сорвался, и он взял сына за запястье:
- Ну, я и пустил...
- Он пустил, - вмешался в разговор шофер.- Он пустил, дурной, и уложил двоих, мать его, а мне отдуваться! Их дружки уже вовсю шныряют, - ищут этих!
- Мы сначала в ту сторону пошли, чтоб сбить со следа, потом оврагом обогнули и вышли сюда, за старым постом ГАИ.
-Во-во! Там меня и тормознули. А куды денешься-то?! - Против лома нет приема, мать его! А те уже шныряют!..
Андрей осмотрел рану. Сквозное было ранение, у коленного сустава, не очень серьезное. Чуть-чуть кровило.
- Вам надо будет выйти, дорогие мои, - сказала Варя.
- Я останусь, - так сказал отец, что никто не стал возражать.
- Я не то, что выйти, испарюсь и меня здесь не было! - шофер спешно собрался выйти.
- Спасибо, брат, - чуть приподнялся парень, - если выживу,- за мной не пропадет.
Шофер махнул рукой и поспешно вышел. Вскоре машина отьехала.
Андрей обработал рану и начал зашивать. Работы было немного. Через полчаса сделал последнюю стяжку, поставил дренаж и велел Наде наложить повязку.
Парень не стонал, только по-прежнему кряхтел озобоченно и посматривал на отца.
- Остаться вам надо.Чере пару дней выпишем, - Андрей бросил последний зажим в тазик.
- Нет, - твердо сказал отец, поправив на плече автоматы, - как нибудь проберемся в областной центр. Там будет спокойнее.
Потом запнулся на полуслове.
- Я вам очень благодарен, доктор... Сейчас нет у меня возможности, но я вас непременно отблагодарю, как кончится все это...
- Пустое, - сказал Андрей. - Не могу заставить, но было бы лучше остаться хотя бы до утра.
Мужчина покачал головой и стал помогать сыну слезать со стола.
Андрею нестерпимо захотелось курить и он спешно стал мыть руки.
Варя достала откуда-то костыли и дала парню.
- На, сынок, - весело сказала, - когда вернешь, повесишь магарыч! - рассмеялась и резко оборвав смех, застыла.
Андрей обернулся и заметил в дверях зловещие, безмолвные тени. Отец вскинул было оружие, но чужое опередило коротким лаем. Осевшему беззвучной тряпкой, еще добавили и повернулись к парню.
В наступившей тишине упала лампа и разбилась.
- Все, пошли! - сказал чей-то властный, охрипший голос. - Молодой не в ответе.
- Что вы делаете! Что делаете! Что делаете-то! - Вдруг Варя кинулась на тени и стала бить кулаками, повторяя, - "Что вы делаете! Что делаете! Что делаете!..
Кричала и дралась.
- Ну, сука! - огрызнулись тени и махнули прикладом. Варя упала, завалив столик с инструментами.
- Ну, суки! - оскалился Андрей и рванул волком вперед, но тут же получил оглушительный удар прикладом.
В углу шипел умирающий кран.
Двадцатый век был на исходе...