Аннотация: Литературные заметки на полях повести Владимира Крупина "Неделя в раю. Великорецкие крестоходцы".
Литературные заметки на полях повести Владимира Крупина "Неделя в раю. Великорецкие крестоходцы"[1]
Отчего ж на свет
Глядеть хочется,
Облететь его
Душа просится?
Алексей Кольцов[2]
...Тот зря прожил жизнь, кто не был на Великорецком Крестном ходе.
Владимир Крупин[3]
Пишу эти заметки потому, что повесть известного русского писателя Владимира Крупина "Неделя в раю. Великорецкие крестоходцы" никак не хочет меня отпускать.
Давно известно, что создать хорошее произведение можно только тогда, когда пишешь о предмете, хорошо изученном. При отсутствии же осведомлённости о нём, не спасает ни талант, ни ум: такое повествование будет иметь разве что риторическую красоту, но лишится и художественного достоинства, и ученой цены, если была цель написать что-нибудь в научном роде.
Владимир Крупин не только досконально знает историю Крестных ходов - этих "молитв ногами", но и сам - неоднократный их участник. Потому-то его произведение и не оставляет читателя равнодушным.
В повести нет ни дат, ни перечня общественных событий, нет нарочитых в назидательном тоне указаний на проблемы вчерашние и нынешние...
Но это только лежащее на поверхности их отсутствие.
На самом деле всё вместило междустрочье, лейтмотив, авторская задумка.
До краёв наполнено время великорецких крестоходцев, богата духовными поисками "неделя в раю". Причём, не столько делами, трудностями - физическими, бытовыми и пр. - а "себявыпрямлением", "заглядыванием внутрь себя", "самопроверкой".
Художественно и реалистично изображённое нелёгкое "коромысло на плечах" - этот прекрасный образ жизненной ноши, - вызывает не слезливое ощущение сочувствия, а, скорей наоборот, веру в русский характер, чувство благодарения за сопричастность к его православному духовному взращиванию.
* * *
Постоянно возвращаясь к повести, ловлю себя на мысли, что она с каждым днём, как бы, меняется, преображается соответственно степени проникновения в глубинные смыслы сюжета.
Так по обыкновению происходит с произведениями, в которых присутствует всеобъемлющее нравственное начало. Это не раз прослеживала, анализируя творчество Ф.Булякова, Н.Дорошенко, В.Глушкова, В.Герасина, В.Вялого, А.Зайцева, А.Плэчинтэ, Н.Головкина, Григория Тер-Азаряна, Д.Плынова, С.Замлеловой, В.Клименко, С.Коппел-Ковтун и других русских и зарубежных писателей и поэтов.
Мировоззренческие аспекты в произведениях этих авторов настолько сильны, что не "воспламениться заложенным в них огнём" просто не представляется возможным: идёшь ему навстречу, поддерживаешь пламя и загораешься сам.
Именно этим и объясняется выбор творчества литераторов для анализа, и он не имеет никакого отношения к "пиару" на талантливом имени, в чём порой обвиняют литературоведов недалёкие люди.
От того-то литературоведы слывут "отборниками" (перевод с чешского), а не критиками.
В научных кругах ныне бытует мнение, что понимание критики как "очернения" - это обывательский уровень восприятия и назначения критики, в науке о критике этого нет. А критика, в сущности, оправдана лишь тогда, когда пишущему удается "просквозить" вымысел родственного ему художника, сумев при этом сказать свое слово".[4]
О чём же повествует В.Крупин в повести? Об одном конкретном факте своего бытия - Крестном Великорецком Ходе, который совершал и он, и его друзья, и просто знакомые и не знакомые люди. Прежде всего - " братья во Христе, наша славная бригада: Саша Чирков, Саша Блинов, Лёня Ермолин, это костяк, гвардия, а уже как много было за эти годы новых крестоходцев в нашей бригаде. Николай Пересторонин, Александр Громов, Алексей Смоленцев, Борис Борисов, Роман, фамилию не знаю. А и что знать, мы же по именам поминаем друг друга... А вот вождь наш Анатолий, уже не вождь, диакон, и вот что-то приболел".
"Разговоры" и "рассуждения" паломников и стали важной канвой повествования.
Кроме содержательного аспекта, поразительная сила крупинских диалогов заключена в индивидуализации речи каждого собеседника. В них ясно ощущаешь характер и слышишь даже тембр голоса говорящих.
"А как же вятским не улыбаться. Обязаны москвичи, - поддерживает повар. - Спасские ворота Кремля названы по обретённой в Вятке иконе Всемилостивого Спаса. До того они были Константино-Еленинскими. А в соборе Василия Блаженного есть церковь Святителя нашего Николая Великорецкого. И вообще собор восемьдесят лет назывался Никольским.- И вообще Москва стоит на земле вятичей".
Крестные ходы - явление в народной жизни не новое. Они разные бывают.
"Нашу бригаду или артель, как угодно, сдружил и сплотил Великорецкий Крестный ход - это главное чудо вятской земли. Да разве только вятской. Уже идёт этим ходом вся Россия, всё Зарубежье. Ходу свыше шестисот лет. Наши предки дали обет каждый год носить чудотворную икону святителя Николая из Вятки на реку Великую, туда, где она была обретена.
Выполняя этот обет, мы вместе с другими ходим с иконой много лет. Помним, как шло нас человек двести, все друг друга знали, а сейчас идёт по пятьдесят и больше тысяч человек. Кто откуда. Вятских, в сравнении с другими, мало. Но вятские выполнили главное дело - сохранили Крестный ход. Вот и наша бригада вся вятская. Все по происхождению сельские, то есть умеющие всё делать: и копать, и пилить, и стены класть, и круглое катить, и плоское таскать. И на земле спать, и клещей не бояться".
О Крестных шествиях мирян и духовенства написано немало. Паломническая литература имеет многовековую историю. Ею не поразишь сегодня воображение искушённого читателя.[5]
Чем же привлекателен В.Крупин в своём повествовании? Прежде всего, он никого не поучает. Автор рассказывает о Крестном ходе не в назидательном или высокопарном тоне, а спокойно, как того требует религиозная сущность этого действа. Он маневрирует на тонкой грани художественных возможностей и местами по тексту кажется, что ещё немного и прорвёт эти границы, и уйдёт в область освещения чистого религиозного богоборчества.
Но этого не случилось. Видимо, потому, что В.Крупин слишком писатель всем своим существом, и именно во всех его изменениях и "самосжиганиях" первенствует его подлинная и целостная творческая личность.
И далее. Значит ли, что, описывая паломников - этих "солдат на марше", писатель всецело "отдаёт" нас во власть именно состоявшегося факта?
В таком случае мы бы говорили о репортаже, информации, элементарном дневнике, но никак не о художественном произведении, каким является этот труд.
Смею утверждать, что он ко всему ещё и философский.
И не потому, что в отрывке "Рассуждения у котла" хоть и пунктирно, в чём-то гротескно, но прямо говорится о философах и их воззрениях
("Вот вам наглядная иллюстрация к теории Джона Локка о чувствах. Они обманчивы, - это повар философствует. - ... А кто управляет чувствами? Разум? Это Кант. Да и разум может врать. А им кто управляет? Правильно, дети, воля, тут Ницше и Шопенгауэр. А рядом уже фашизм. Ибо появился племянник английской королевы Дарвин. Он спрыгнул с дерева, он развился от инфузории-туфельки, встал на ноги, изобрёл станок Гуттенберга, и что? Надо же дальше, надо же от человека идти к сверхчеловеку. А это, дети, как мог бы сказать Заратустра, фашизм").
Конечно, в повести вы не найдёте теоретических выкладок философских доктрин, но их смыслы присутствуют в междустрочье и обнаруживаются всякий раз, когда спрашиваешь себя о смысле бытия людского, о том безусловном и непостижимом начале, которое всегда будоражило наши умы.
* * *
В религии безусловное открывается как непосредственное присутствие его в человеческом сознании, а в философии - как мысль о безусловном; религия преимущественно живет в "убеждениях" сердца, а философия - в понятиях разума. В немногих словах, но глубоко верно высказано это различие философии и религии в православном катехизисе : "Знание принадлежит собственно уму, хотя может действовать и на сердце; вера принадлежит собственно сердцу, хотя начинается в мыслях..."[6] Сходясь лишь в содержании, философия и религия различаются между собою не только своей формой, но своим "значением и достоинством". Каково бы ни было значение философского знания и достоинство самой философии, вера всегда выше этого знания...".[7]
Нахожу крупинское новаторство в этом вопросе: сближение религиозных убеждений и философских созерцаний по здравым требованиям разума и веры. По крайней мере, в наше время их органическое единство из предмета желаний и надежд переносится писателем в реальную задачу.
Как бы объединяя небо и землю, простых смертных и святых, Крестный Ход у В.Крупина составляет зримое земное действо со своими носителями, участниками, характерами и воззрениями.
Но этим Ход не ограничен.
Он выходит за рамки фактажа и информации благодаря диалогам, интонациям, тональности, обмену мнениями, авторским отступлениям и привносит в текст дух особой Божьей благости познания. Наверное, поэтому у паломников возникает такое душевное состояние, которое воспринимается ими как очищение, просветление.
От того и говорят: "Как в дом родной пришли", "Бояться только Бога", "Ой, до чего же здесь хорошо!". "Да, как радостно, что мы здесь, тут мы молодеем, освежаемся телом и духом. И, как говорили древние, возгреваем православные чувства".
Идя по исторически сложившемуся маршруту, участники Хода демонстрируют трепетное отношение к родной земле, её богатствам, экологии, понимая, что природная среда, та же земля, птицы, животные обладают своим особым нравственным чутьём.
"Слышно, как наладилась считать годы кукушка. Всю ночь будет считать. Прямо как на работу выходит. Может, она всему человечеству подрядилась продлевать сроки жительства? Нам-то уже за эти годы обеспечила преклонную старость".
Из высоких духовных стремлений сказаны и такие слова: "Без храма не спастись. Тело моют в бане, душу моют в храме. И молиться всегда. Стол без молитвы - это стойло для скота. И работать без молитвы - это в робота превращаться".
Ржавчину равнодушия людей Крестный ход напрочь отрицает. Как родных принимают в свои ряды и мальчика Володю, и отставших, и опоздавших детей, женщин, мужчин. А на привалах все вместе "разговоры разговаривают". О чём? О жизни, о вере, о труде, о российских полях и просторах...Да, мало ли о чём...
* * *
Эстетическое созерцание во время Хода, словно, анестезирует, притупляет на время гнетущие людей повседневные проблемы, греховные помыслы и болезни, и зовёт к покаянию.
Этот животворящий дух - безусловное и нетленное достоинство произведения.
Может, потому, что в самом общем, философском смысле, человек от рождения и до ухода в горний мир совершает свой Крестный Ход? ! "И вся дальнейшая жизнь наша - ожидание следующего Великорецкого Крестного хода?".
Не этим ли объясняется оправдание появления и этой статьи: попыткой "просквозить" этот авторский замысел, эту сквозную идею повести?
Повесть дышит добротой и деятельной любовью. Любовью к той высшей правде, которая ищет смысл жизни человека, а не к той, которая изображает все в пределах самого факта Крестного Хода, не устремляя взора ввысь и вдаль и угождая распространённой в наше время посредственности.
Своим нравственным обликом и душевным порывом верующего человека Владимир Крупин говорит нам о вечной красоте, о любви к истине, о милости к падшим, о сострадании, о совести человеческой.
Он даёт нам понять, что эти приобретения человечества куплены слишком дорогой ценой многовековых страданий и заблуждений, чтобы с ними можно было легко и надолго расстаться.
Внутренний голос, называемый совестью, истекает у многих людей из начал, невидимо, но неразрывно связанных с верою, с религиозным их строем.
В этом голосе слышится выражение воли высшего существа, сознание связи с которым и ответственности перед которым поднимает и укрепляет душу многих в минуты житейского смятения.
Злонамеренность, нетерпимость к другим людям, часто таясь на время и меняя цвета, как хамелеон, разъедает совестливость, находит себе пищу там, где спит душевная работа.
Привычки, утвердившиеся в обществе, имеют чрезвычайную силу над действиями почти каждого из нас. У нас еще очень сильно то мелкое честолюбие, которое мешает человеку быть совестливым и милосердным. Об отдельных случаях, о фактах, попадающихся бездушным людям на глаза, судят они так, как велит им инстинкт их натуры.
Виноваты ли они в этой тесноте своего горизонта? Конечно. Как часто это бывает: темноту проклинаем, а свечей не зажигаем. Пребываем в лености душевной. Забываем, что каждая жизненная минута таит в себе чудо и возможность совершенствования.
* * *
Повесть возвышает душу человека, настраивает ее к благим поступкам и чистым помыслам. А это уже действие, это делается само собою, без всякого авторского вмешательства, и в этом заключено деятельное практическое значение этого литературного труда.
Душевное очищение - это интуитивное, иррациональное (сверхразумное), т. е. мистическое действо, и оно находит себе выражение и сообщается в повести читателям в форме созидательной авторской художественной концепции.
"Всякая погода бывала в эти годы, ведь уже скоро двадцать лет как ходим. И жарища египетская бывала, и холод. Да такой, что трава покрывалась инеем, а закрайки у реки Великой обледеневали. Всегда бывали и дожди, и град обрушивался. Но всегда и радуга выгибала небо. Иногда даже тройная. И всегда бывала радость. Этого не понять не верящим и не ходившим на Великую. Лупит град, крестоходцы голову закрывают, сами ликуют: так нам и надо, так нас, Господи! Накажи и прости! Идём, идём. Тянет поклажа плечи, но душа ликует сердце поёт. А какой лес по сторонам, какие просторы".
У В.Крупина мы наблюдаем полное соответствие формы и содержания произведения. Обращает на себя внимание композиция повествования, которое разбито на сорок три отрывка ( параграфа, раздела, - назовите, как угодно).
Надо сказать, что фрагмент, как средство конструкции, был осознан многими писателями и поэтами как прошлого, так и современности. Но "отрывок" у них выступал явной незавершенностью большого целого. У В.Крупина он становится определяющим художественным принципом общей структуры произведения.
"Отрезки" его повести, построенные во времени по ходу развития сюжета, производят впечатление вполне мотивированных самой реальной действительностью. В их названиях отражены этапы действа ("Опять год прошёл, опять мы вместе", "Как начиналось", "Сидим у костра счастливые", "Читаем Акафист, ставим Крест", "Разговоры разговариваем" и т.п.), и каждый, кроме серьёзной смысловой нагрузки, окрашен непритязательным наивным, по обыкновению простодушным, юмором собеседников.
Создаётся впечатление, что слово выдвигается из обычных своих границ, начинает быть как бы словом-жестом, создавая игровую атмосферу.
И надо сознаться, что редко можно встретить такие шутки, доброжелательные афоризмы, которыми превосходно мыслят участники Хода, рифмуя всё,- порой даже то, что в рифму не укладывается априори.
"Слово, речь - это словесная пища, - сообщает Толя, - мы ею питаемся и сами её производим. Русская словесная пища требует приправ: анекдотов, юмора, острого словца, она одна такая. Почему мы победили? Как бы без "Тёркина", почему бойцов ждали жёны и невесты, потому что стихи "Жди меня" читали, "Катюшу" пели. И гвардейский миномёт тоже "катюша". Неизвестно ещё, какая Катюша сильнее била фашистов. Высокопарно я сказал наверно...Но верно".
Оптимистичная радостная аура сюжетного пространства резко отмежевывает В.Крупина от иных пишущих современников, с постоянным задором тянущих в текстах несколько элементарных нот уже достаточно потускневшего пессимизма и нытья.
И распутица, и непогода, и комары, и тяжёлая поклажа, - всё это не только не пугает паломников, а, наоборот, облачаясь в улыбчивые одежды, превращается в привычную обыденность, настроение принятия веры через радость, а не через "терния и потери".
Объективности ради надо сказать, что "легковесный" по форме юмор на поверку несёт в себе многоликую серьёзность и глубину.
"А вот я бы американского президента спросила: "Зачем тебе везде надо свою власть? Деточка, ты же лопнешь".
Или:
"Собьёт росу идущий впереди. У лидеров особая порода. Но даже и великие вожди мельчают без великого народа".
Форма, содержание, композиция, стиль, языковая манера настолько органичны, что веришь автору на слово, всему тому, что он изящно проповедует. "... Вся правда в Евангелии... Мы идём! Куда идём? Как куда? Вы не поняли, что ли? Идём в Царство Небесное, в Русь Святую!".
Именно отсюда проистекает единственная убедительность и глубокая непререкаемая изобразительная правдивость.
Автор искренен в своём понимании зла и добра в жизни, греховности и праведности.
"Страшный Суд - это же встреча с Господом. Мы же всю жизнь чаем встречи с Ним. Пусть страшатся те, кто вносил в мир мерзость грехов: насильники, педерасты, лесбиянки, развратники, обжоры, процентщики, лгуны массовой информации, убийцы стариков и детей, пьяницы, завистники, матершинники, ворюги, лентяи, непочётники родителей, все, кто знал, что Бог есть, но не верил в Него и от этого жил, не боясь Страшного, неизбежного Суда. Вот они-то будут "издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются, и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою многою". Это у апостола Матфея. Так что увидим Господа, для встречи с которым единственно живём".
Если в мелодике текста преобладают вопросы и паузы, то в "Заключении" повести автору понадобился восклицательный знак, особое пространство для раздумий, вмещающих, кроме нот исповедальности, Веру, Надежду и Любовь, без которых, пусть и в вывихнутом потребительском мире, вопреки видениям апокалиптических пророческих ожиданий, неудержимо прорастают молодые и ясные побеги жизни.
Этой надеждой, этим упованием на самодовлеющие жизненные силы - такой единой и страстной проповедью - проникнута вся повесть.
Писатель образно представляет настоящее и будущее в образе коромысла, которое мы несём на плечах, "Шагаем. Левой! - в прошлое, Правой! - в будущее. То в одном застрянешь, то в другом. То прошлое перевесит, то будущее. В детстве мы рвались в будущее, в старости греемся прошлым. А будет ли будущее после конца света? Конечно, да для кого только? Ощущение конца света есть уничтожение прошлого. Листья желтеют, умирают, осыпаются. Но они же остаются листьями. Надо просто жить. Уравновесить в себе два времени. И всё. А Крестный Ход этому учит, в нём соединение времён".
* * *
Отдаваться всецело текущему мгновению и в то же время не терять душевного равновесия, когда одно мгновение сменяется новым, стирающим предыдущее, любить все мгновения своей жизни одинаково сильно, - вот чего требует от нас крупинская мудрость.
Есть состояния в истории человечества, когда является потребность заглянуть в будущее. Как будто разверзается бездна времени, и в ней шевелятся неясные призраки наступающего. Как будто физически ощущается та точка, из которой лучатся направления всех возможностей.
Изучая сложный рисунок пути, по которому шел человеческий дух, острый ум мечтает прочесть в нем символы грядущего[8].
Будучи одарённым возвышенной душой, увлекаясь до энтузиазма всем великим и благородным, Владимир Крупин предстаёт в повести провидцем, но не праздным мечтателем, витающим в звёзных мирах, а реалистом, думающим не о призраках, а о человеке и его духовном мире.
Он призывает к благодарению за данную Богом жизнь, идёшь ли ты своими ногами, или на костылях, к покаянию и сокрушению, умению жить в мире и умирать для него. "Всё время себя проверять: как жил, как живу, как надо жить. Жить, как жили до нас крестоходцы. Помните же старух, которые уже не ходят. Упали как солдаты в бою. Нам эстафету передали. Никто за нас не пойдёт, надо самим. Идти и за собой тащить. Сим победиши!"
И только вполне понятная экономия цитат не позволяет привести ещё целое множество таких же, мудрых и непреложных.
Это те мысли, которые возбудила во мне эта, считаю, сильная, прекрасная в своей искренности и православной вере, новая повесть русского писателя Владимира Крупина.
ЛИТЕРАТУРА
1. В.Н.Крупин. Неделя в раю. Великорецкие крестоходцы.
2. А.В.Кольцов. Песня. "Говорил мне друг прощаючись": А.В.Кольцов. Полное собрание стихотворений. Л.: Советский писатель, 1958.
3. В.Н.Крупин. Здесь и далее цитируется по ссылке 1.
![[]](/img/d/demchenko_swetlana_andreewna/text_0790/302px-vladimir_krupin_by_alexander_struchkov_cropped.jpg)