После прочтения этой исповедальную книгу, мне чудится бой колоколов русских церквей, взывающий к благочестию, миру и состраданию. Вместе с тем в нём присутствует тревога за наши души, их покой, свет и чистоту.
Говорят, колокольное звучание богодарно и целительно. Вот таким духовно врачующим представляется и этот сборник публицистики и прозы Николая Головкина.
И хоть сегодня колокола не разбивают, как во времена М.М. Пришвина, о чём повествует автор, нотки набата идут оттуда, из прошлого "зрелища публичной казни".
"22 ноября. В Лавре снимают колокола, и тот, в 4000 пудов, единственный в мире, тоже
пойдёт в переплавку. Чистое злодейство..." ...8 января. Вчера сброшены языки с "Годунова" и "Карнаухого". "Карнаухий" на домкратах. В пятницу он будет брошен на "Царя" с целью разбить его. Говорят, старый звонарь пришёл сюда, приложился к колоколу, простился с ним: "Прощай, мой друг!"... 1930, 30 ноября. Приближается годовщина уничтожения Сергиевских колоколов..."
Тогдашнему государству был ненавистен ангельский голос колокола, возвещающий о "вожделенном небесном Отечестве", о "граде Божием".
В течение 20-30-х годов XX века было уничтожено почти всё, что Православная Русь отливала несколько веков.
В России говорят: икона - молитва в красках, храм - молитва в камне, колокол - молитва в звуке.
Россия - единственная страна в мире, где живёт колокольная музыка.
В звонах колоколов есть то, что невозможно анализировать с точки зрения логики, он воспринимается чувствами, ощущается на уровне подсознания.
Да, конечно, можно разрушить колокольни, лишить работы звонарей, но как справиться с тем животворящим вселенским колоколом, которым Небо накрывает Землю?! Ведь если его, даже невзначай, зло и неправедно задеть, он тут же зазвучит, заплачет от людской неблагодарности, напомнит о Христовой жертве во имя благости жизни.
Мы живём сейчас как раз в такое время.
Об этом явственно напоминает и рассматриваемая новая книга Николая Головкина.
***
Сегодня издать книгу особого труда не составляет: была бы рукопись и деньги, с остальным "книгопрядильная промышленность" справится. Поток публикуемых томов неудержимо растёт. Он, по существу, неконтролируемый и спонтанный. И нечасто можно встретить в нём знаковое, греющее душу издание.
Видимо, потому, что "бумага" всё стерпит. Это не пустая фраза. Знаем ведь, что она "терпит и ложь, и гнусь, и опечатки, и грязную совесть, и скверный стиль, и дешёвый пафос". [3]
Страницы многих новоявленных "шедевров" болеют абсолютной смысловой пустотой, и от того они бесконечно молчаливы, их не слышит читательское ухо, не ощущает человеческое сердце, в них не звучат судьбоносные колокола.
Справедливости ради надо признать, что и читательские вкусы желают быть другими. Ведь ранее их целенаправленно формировали на почве непреходящих православных ценностей. А ныне мы сплошь и рядом наблюдаем отступничество от них.
Не только общество многосложное, но и каждый из нас не иссечён из цельного камня. Мы видим, что не всё в нравственном мире - это благоразумие и чистота, как и не всё - безобразность и увечье.
В каждом человеке, в том числе порочном и злом, можно доискаться чувства совестливости, пробудить или предание, или надежду лучших дней; в обществе, хотя и болезненном, - и подавно. Это и есть задача писателя.
Конечно, многие из нас "без локтей", не умеющие ни толкаться, ни протискиваться в наглом греховном мире, задыхающиеся порой уже на старте своей беговой дорожки.
Вот и звучит жизнь у большинства, как "музыка на скрипке, спрятанной в футляр", а не как благостный колокольный перезвон.
Да, сегодня трудна для многих житейская ноша. Нарекания и сетования зачастую не беспочвенны. Но, как говорили древние, самое несносное в жизни - это не носить ничего. Жить "пусторукой", "пустосердной" тенью предметов и поступков, не замечая ничего вокруг.
Ещё немецкий философ Фихте жаловался: "всё мешает видеть - даже глаза".[4] И многие из нас проникаются фетишизмом "ощупей и зримостей", в том числе социальных. В нашу эпоху человек превращается в собственность материальных ценностей, а не наоборот. Как в народе говорится: "Не утварь у твари, а тварь у твари".
Почему? Бытия глаз "не ймёт изнутри". Ежедневно являясь нам, оно, тем не менее, "заочно", "заглазно". Всё сущностное спрятано за приспособлением, полуправдой, недомолвкой, ложью человека.
Отсюда и рождение двойных стандартов - "казовой", декларируемой жизни для сторонних и реальной - для себя и своих.
Это хорошо понимал русский философ, критик, публицист Н.Н. Страхов, которому автор предоставил слово в своей книге как человеку, влияющему и формирующему духовную атмосферу России.
"Наше время, - отмечал он, - поражает... оскудением идеала... Страхов в своих статьях борется за то, чтобы вернуть русское сознание к родной почве... "Нам не нужно искать каких-либо новых ещё небывалых на свете начал, - пишет он по этому поводу, - нам следует только проникнуться тем духом, который искони живёт в нашем народе и содержит в себе всю тайну роста, силы и развития нашей земли."
Философ-почвенник поднимает вопрос о духовной самобытности нашей Отчизны. Он подчёркивает, что в России духовный труд лишён связи с жизнью, с "нашими собственными национальными инстинктами". Мы гонимся за призрачными мнимыми целями и стремимся подогнать просвещение в нашем народе на европейский лад. Страхов считает необходимым изменить суть просвещения в России, проникнуться тем духом, который искони живёт в нашем народе, который и даёт то самое "направление государственному кораблю, несмотря на ветреность кормчих и капитанов"".
Так понимает суть теоретической доктрины философа Николай Головкин.
И что важно: он соотносит это своё осмысление с вызовами современности. А их, судя по "колокольному звону", более чем достаточно.
Создаётся впечатление, что в каждом своём эссе или очерке, заметке или статье писатель, прежде чем обратиться к читателю, заглядывает в свою душу, осматривается, допрашивает, ощупывает себя на болевую переносимость последствий общественных пороков, на терпимость по отношению к их носителям.
Н. Головкин "чинит сердца, работает аккуратно, без причинения боли..." [5] Он живёт собственными обнимающимися с праведностью православными мыслеформами. Это относится, прежде всего, к разделу сыновней памяти и благодарности родословной писателя, неординарной, исконно русской, самобытной, интеллигентной и образованной династии.
Нет, автор не выставляет это напоказ, а с достоинством благочестивого человека свидетельствует, что всё лучшее, что есть в человеке, закладывается в нём с детства, в семье, - и трудолюбие, и вера.
"Молюсь и работаю, работаю и молюсь, - написал он в письме, рассказывая о своей недавней поездке в город Лакинск Владимирской области. - Настоятель храма Казанской иконы Божией Матери отец Виктор благословил приехать - готовить книгу о храме...".
***
После внимательного ознакомления с новой работой Н. Головкина стало очевидным, что в данном случае не обойтись без междустрочного чтения, которым, кстати, очень любил пользоваться Д. Дидро: так ёмки её строки и глубоки смыслы.
Книга насквозь пропитана русскостью, духом Веры Христовой и любви, - то ли это касается литературного процесса, то ли истории, православия или сочинительства, русского языка.
Она имеет очевидные достоинства не только в публицистическом, художественном отношении, что отмечено в резюме, но примечательна прежде всего философско-христианским звучанием.
Не будет преувеличением сказать, что новая книга Н. Головкина - более поучительная и более содержательная по сравнению с появляющимися в последнее время литературными новинками, приуроченными к Году литературы. Это своеобразная мини-энциклопедия русского литературного и духовного слова.
Нам могут сказать, что представляя собой сборник различных по тематике статей, издание обречено на эклектизм. В какой-то степени, да. Но мы не станем вытаскивать это на удочку критики. Уже хотя бы потому, что головкинский "эклектизм" основан на обширном и основательном знании русской литературы, истории, на строгом выводе об их непреходящем значении в общем культурологическом процессе.
В тексте работы бросается в глаза "реснота" (старое, сохранённое в забытых церковно-славянских рукописях слово, обозначающее всё многообразие зримого и небесного мира, который, как говорят философы, "не длиннее ресниц", хотя и мнится необозримым).
Автор предложил читателю пройти вместе с ним светлыми просеками русской художественной литературы, встретиться с Н.В. Гоголем и М.С. Щепкиным, А.П. Чеховым, Н.Н. Страховым, И.С. Шмелёвым и И.А. Ильиным, В.Г. Яном (Янчевецким), А. Грином (Гриневским), М.М. Пришвиным, А.И. Куприным, К.Г. Паустовским, Н.А. Заболоцким, С.Г. Замлеловой, Л.А. Анненским (Ивановым-Анненским), В.Г. Распутиным и другими известными в русской культуре людьми, которые, как замечает автор, творили "не по программам, а по ночным голосам своего художественного видения", зовущим и указывающим им направление творческого пути, плели каждый свою "паутинку" картины мира.
О чём бы ни шла речь, касающаяся их биографической и творческой жизнедеятельности в "эпоху смешения", "истончения совести", их объединяло осознание своего "духовного состояния - быть русским, любить Россию".
При всей увлечённости творчеством этих авторитетов в сочинительском труде, автор несомненно выражает свои личные установки и мысли, которые имеют зримую нравственную и религиозную окраску.
***
Страницы книги предстают перед читателями россыпями вопросительных знаков и иносказательным авторским видением ответов, включая советы, как "распрямить их в знаки сочувствия и помощи" людям. Это те набатные нотки русских звонов, о которых шла ранее речь.
Приведём для наглядности несколько из них.
"Духовное наследие, сами судьбы Шмелёва и Ильина - прививка от "бездомовности". Не пора ли выздоравливать, наводить порядок в Доме?! Из общества потребления возвращаться к истинным ценностям?!"
Или актуальный вопрос о Гоголе, - вместо бесплодного спора русский или украинский он писатель, - поймём ли мы его самого в Год литературы?
"И пусть кто-то хочет, чтобы русские и украинцы, братья по крови и вере, делили гоголевское наследие между собой, 200-летие великого классика мы отмечали вместе весь год - Год Гоголя по решению ЮНЕСКО".
"Я понимаю, что жизнь нельзя повернуть назад, нужно сохранить память. Но меня всё больше и больше мучают вопросы: как вписать народную поэзию в контекст дня сегодняшнего? Как сберечь этот живительный родник для потомков?
Не дай Бог лишиться самого главного - осознания своей связи с историческими корнями, а они всё подрубаются и подрубаются! Неужели то, что однажды в жизни стало так дорого, погибнет, будет являться лишь в наших снах и потом, когда уйдём в мир иной мы, станет легендами?! Когда же, наконец, будет нарушена самая грустная русская традиция: что имеем - не храним?!.."
***
Несомненно, эта книга - памятник христианского мироощущения писателя, который живёт в согласии с Богом и наделён тонким чутьём патриота. Россия, любовь к родине, русское чувство сильно и непреходяще. Его преданность Отечеству не рождает заклинаний в тексте, не бьёт себя в грудь, а выражает тревогу за грядущее.
"Глумление над традициями русского языка продолжается и в наши дни. Особенно усердствуют в этом телевидение, некоторые периодические издания. И, растлевая подрастающее поколение, литераторы-сквернословы тащат Россию в пропасть нравственной деградации и духовной опустошённости. Неужели остаётся только молиться Богу, чтобы уберёг Отечество наше от скверны?.. То, вокруг чего ломали копья наши деды и отцы, теперь волнует и их детей, и внуков. Язык, как и вся Россия, ждёт своего возрождения".
Подтверждением тому, что книга - это своеобразный памятник христианского мироощущения Н. Головкина, может служить само название сборника, которое не случайно определил одноимённый очерк об иноке-старце Филофее. Это его слова, сказанные несколько столетий тому, вынесены в эпиграф этих заметок.
Прочитав очерк, мы узнаём о Псковском Спасо-Елеазаровском монастыре - не самой известной монашеской обители, но по значимости для России, для судеб человечества он занимает особое место в мировой истории. [6]
Именно сюда, в пустынный, среди лесов расположенный монастырь, как эстафета преемственности была принесена Цареградская икона Божией Матери - дар Константинопольского Патриарха Ганнадия II.
Здесь столетие спустя старец Филофей сформулировал идею вселенской ответственности России за православие, за человечество: "Два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бытии".
Правда, прп. Иосиф Волоцкий ещё до Филофея напоминал вступившему на престол Василию III и о его преемственной ответственности за судьбу Православия после того, как царство Римское "иже много лета пребыша в православной вере християнстей, тако погибоша".
Но рассуждать здесь о чьём-то первенстве или об "открытии" особого смысла нет: это преемственное самосознание Руси после гибели Второго Рима было тогда естественным и всеобщим, что выразилось и во многих дошедших до нас летописных источниках, например: "Повесть о Флорентийском Соборе" Симеона Суздальца (около 1441 г.), "Повесть о белом клобуке" и "Повесть о взятии Царьграда" (обе - вторая половина XV века), послание ростовского архиепископа Вассиана Великому князю Иоанну III на Угру (1480). Ещё более конкретно эта мысль выражена в Пасхалии митрополита Зосимы 1492 года.
Всё это появилось до упомянутых текстов старца Филофея, но его заслуга состоит в наиболее аргументированном обосновании этой преемственности.
Со временем слава Спасо-Елеазаровской обители стала умаляться, и из сознания русского народа начало исчезать чувство ответственности за судьбу человечества. Россия уже не мыслилась как Третий Рим, и сама эта теория была осмеяна и извращена светскими историками.
Мир, невежественный и бездуховный, отверг филофееву идею, похоронил её, умалил значение Спасо-Елеазаровской обители и её старцев, но эта духовная лампада, как свидетельствует Н. Головкин, продолжает гореть.
***
Книга повествует об именах, которые поддерживают этот огонь, хотя их нельзя сравнивать одно с другим ни по степени дарования, ни по сочувствию и одушевлению откликов общества на голос каждого.
Отблески славы, которые отсвечиваются на каждом из них, несомненно имеют свою отличительную игру и яркость.
Но их объединяет то, что вне имён, исчисленных Н. Головкиным, нет таких, которые бы не олицетворяли Россию, православие, наконец, эпоху. О ком бы автор ни рассказывал, что бы ни цитировал, - всегда он подчёркивал главное: верность России.
"По мнению Валентина Распутина, - читаем в книге, - язык русский и национальная культура не могут существовать раздельно от русской земли. Нужно обязательно находиться на своей Родине, разделяя её тяготы, жить её чаяниями, прорастать вместе с памятью пращуров на Отчизне... Заботиться о земле, возделывать её, разговаривать с ней, касаться её руками. Тогда, как он выразился, земля "начинает работать", передавать свою энергию народу, который населяет её, помогает своему народу, делает его добрее и целостнее!"
Поразительно, но этот труд писателя, говоря о настоящем, открывает перед нами возможное новое будущее; и, как ни парадоксально, там оно навсегда замыкает прошедшее, такое нам милое и родное. Без этой преемственности автор не мыслит прогресса.
В этом проявляется и головкинское провидческое зрение, причём демонстрируемое не для себя, а для читательской аудитории.
И вспомним, если по Канту, из глаза познающего вынимается весь мир до звёздочки и пылинки, и он становится незрячим, то у творца-писателя, благодаря Божьему провидению, наоборот, открывается "третий глаз", несущий судьбоносное знание.
***
Все эссе и очерки написаны профессионально, языком, взятым в зажимы логики и выразительности; слова идут, примыкая вплотную слово к слову, речь "бесщельна", смыслы сомкнуты, отсюда лаконизм и органика как результат сцеженного тщательным отбором всего несущественного, особенно двусмысленностей, неясностей.
Тематическое пространство от этого вовсе не умаляется и не плющится, не толпится, мешая друг другу, а делается просторнее и значимее.
Н. Головкин, как и "правдивый Даль", "лезет на нож за правду, за Отечество, за русское слово, язык", как и критик Л. Аннинский, выступает в книге и в качестве журналиста, и редактора, и литературоведа, как угодно, "лишь бы находиться в царстве русских текстов" тех писателей, о которых повествуют его произведения.
***
Как ни оценивай эту книгу, с какой точки зрения ни смотри на неё, а всё приходишь к тому заключению, что издание знаковое.
Оно, если хотите, - событие литературное и православное, философское и литературоведческое. С чем можно поздравить и автора, и нас, читателей.
Пожелаем ей доброй судьбы.
И тот колокольный звон, который слышится на её страницах, - тревожный и радостный, предупреждающий и зовущий, - пусть рождает в наших душах только благость и главную (по Брюсову) добродетель - "готовность взойти на костёр" служения Отечеству.[7]
Литература:
1. Головкин Н.А. Тайновидец будущего. Публицистика и проза. ИД "Великороссъ". ИКП "Путь". М.: 2015. 469 с.
2. Пушкин А.С. Борис Годунов. "Лениздат". Л.: 2013. 160 с.
3. Кржижановский С.Д. Сказки для вундеркиндов: повести, рассказы. М.: Советский писатель, 1991. С.178-192.
4. Фихте И.Г. Сочинения в 2-х томах. Изд. Мифрил. СПб.: 1993. 1485 с.
![[]](/img/d/demchenko_swetlana_andreewna/text_0800/1805.jpg)