Лыков с трудом разлепил глаза. Совсем близко над собой он увидел бледное, встревоженное лицо доктора Стопкина, за ним на почтительном расстоянии маячил, опустив тяжелые плечи, Петя Кантроп.
- Ну, слава Богу, очнулся! Что же это вы, батенька, нас так пугаете? - покачал головой доктор. - Петр прибежал, говорит, постоялец без сознания, говорит, бредит, про какие-то глаза вспоминает, в которые смотреть придется, стонет будто подстреленный. Ну, я чемоданчик в руки и к вам... - доктор приложил большую сухую ладонь ко лбу Лыкова, другой рукой нащупал его пульс.- Температуры нет, спала, скорее даже упадок сил...
Стопкин со вздохом опустился на единственный стул, раскрыл свой потертый, рыжей кожи саквояж и достал прибор для измерения давления.
- Я, пожалуй, пойду,- полувопросительно произнес Кантроп, как если бы на то требовалось специальное доктора разрешение.
- Иди, Петя, иди, с гостем твоим все будет в порядке, - заверил его Стопкин. - Перегрелся маленько, устал, сегодня немного отлежится, а завтра будет, как новенький... Вы мне еще ночью на этом дурацком банкете не то, чтобы понравились,- продолжал он, когда за Петром захлопнулась тяжелая входная дверь. - Впрочем, человека не так просто убить, как кажется, человек тварь на удивление живучая...
Доктор привычно вздохнул и принялся обматывать руку Лыкова черным манжетом, вставил в уши фонендоскоп.
- Вот и давленьеце более - менее приличное, - улыбнулся врач, убирая в саквояж архаичный прибор. - Загнали вы себя, батенька, по жизни загнали, отдохнуть вам надо. Я бы очень советовал принять сейчас аспиринчик и поспать часок - другой. Сон, знаете ли, всему самое лучшее лекарство. Если, конечно, удается забыться...- продолжал Стопкин подслеповато глядя на икону Богородицы, из чего даже самый черствый из его пациентов мог заключить, что самому доктору такое счастье выпадает не часто.
Алексей сел на полатях, дурман сна постепенно его оставлял. Судя по освещению комнаты, время было где-то к полудню. За распахнутым окном, за деревьями сосновой рощицы чувствовалось какое-то необычное оживление. В сторону центра города проехал гремя мотором грузовик, за ним груженая пиломатериалами телега. Необычное - поймал себя на слове Лыков, значит ему есть с чем сравнивать, значит живет он в городке давным давно, но сколько? - мысли путались, Алексей посчитал, получилось всего три дня, а казалось, если не год, то несколько месяцев уж точно. Та, прежняя, его московская жизнь отодвинулась, потеряла четкость очертаний и уже казалась странной своим бессмысленным мельтешением и суетой. А ведь действительно время здесь идет по-другому, думал Лыков, пытаясь вспомнить от кого он впервые услышал об этом феномене. Скорее всего от Гвардина, решил Алексей, но и сам академик представлялся уже ему фигурой нереальной, разве что не былинной.
- Вообще-то, - тянул доктор, рассуждая по привычке вслух,- лечить людей профессия хорошая и, что существенно, безответственная. Ты, главное, человека поставь на ноги, а он уж сам будет отвечать за все то, что наколбасил по жизни. Что ж до солнечных ожогов и, как в вашем случае, общего перегрева, - жевал словесную жвачку Стопкин, - сразу аспирин принимать не рекомендуется, но, если взять во внимание, что прошло около суток и с учетом стоящей на дворе погоды... - утомившись собственным занудством, доктор замолчал на полуслове, но все же нашел в себе силы продолжать. - Хорошо было бы сразу смазать обожженный кожный покров сметанкой или, на худой конец, водкой, но теперь уже поздно, организм и сам справится, а водка... - Стопкин вопросительно посмотрел на больного и как-то заметно оживился. - Вообще говоря, вам сейчас принять не мешало бы!..
Лыков слабо улыбнулся.
- Не хочется что-то, такое чувство, что я только и делаю, что пью. Да у меня, кстати, и нет...
- Ну, это не проблема,- полез в карман жеваного, светло-серого пиджака врач, как если бы не слышал первой фразы Лыкова,- примите как лекарство, через немогу!
Он вытащил на свет объемистую, сверкавшую полированным металлом фляжку и, оглядевшись по сторонам, принес с умывальника граненый стакан, вытряхнув из него предварительно зубную пасту и щетку.
- Вот, приходится носить с собой сугубо для медицинских целей,- пояснил доктор, наполняя стакан наполовину. - Тогда уж и я приму, чтобы вам не было скучно...- чокнулся он флягой и, запрокинув голову, влил в себя хорошую порцию горячительного. Лыков болезненно поморщился, но последовал примеру медика. Оба, как водится в таких случаях, закурили. - Белый Городок, скажу я вам Леша, по большому счету, черная дыра, - заметил Стопкин поучительно, как если бы продолжал начатый ранее разговор, - мне лично отсюда ходу нет. Впрочем, и это была бы не беда, и жить здесь очень даже можно, имей наша жизнь конкретную цель. Я об том частенько задумываюсь. Поди не хорошо: достиг ее и все оставшееся, отпущенное тебе время чувствуй себя свободным, гуляй не хочу!..
- А вы живите так, будто цель уже достигнута,- предложил Лыков. Доктор, что значит большая медицинская практика, оказался прав, водка помогла расслабиться, прогнала владевшее им оцепенение.
- И об этом думал,- по-детски обиженно поджал губы Стопкин,- только страшно это, так жить! А что, если задачу свою недовыполнил или, того хуже, выполнил, да не свою? - глянул он в глаза пациенту. - Зачтется тебе это на том свете или нет? На грешной Земле мы подводим только промежуточные итоги, окончательные, - доктор потыкал в черный потолок худым, длинным пальцем, - подводят за нас там, на небесах!
По-видимому, рассуждения об итогах было для доктора делом привычным, но не слишком радостным. Чтобы избавиться от грустных мыслей, он снова взялся за флягу.
- Мало того, что человеческая жизнь сама по себе наркотик,- Стопкин скрутил с горлышка пробку на цепочке,- она еще вся состоит из наркотиков, таких как еда, секс, да вот та же водка! Сколько вечером ни ешь, а наутро опять жрать хочется, сколько ни... - он замялся, - ну, вы сами понимаете, а основной инстинкт требует своего. Я об этом, об инстинкте, часто думаю и пришел к выводу, что создавая человека Господь заведомо не верил в его мудрость и способность сознательно поддерживать на планете разумную жизнь. Поэтому, чтобы люди намеренно себя не истребили, Создатель и встроил в нас эту ненасытную звериную тягу, этот, извините за выражение, зуд... - доктор не договорил. Как если бы движимый горечью недоверия Господа к нему лично, плеснул сорокоградусную в стакан Лыкова, спросил, резко вскинув голову и посмотрев Алексею в глаза.- А знаете почему мы пьем?.. - выдержал паузу. - Потому что, в отличии от печени, душа наша имеет свойство болеть!
Сделав такое глубокомысленное заключение, Стопкин глотнул из фляги, подождал пока Лыков вольет в себя водку, что потребовало от Алексея значительных усилий.
- Ну а что такое наркотическая ломка вы, надеюсь знаете? Да нет, - махнул он рукой,- это я применительно к жизни!.. Так вот ломка, батенька, - вы уж мне поверьте, - это одиночество, когда хочется волком выть, когда рука сама тянется к бутылке лишь бы забыться. И так называемый кризис середины жизни, это тоже ломка в отсутствии наркотика молодости и искренности чувств...
Доктор снова поднес флягу к губам после чего решительно навернул на нее пробку и спрятал в карман.
- Что-то я сегодня разговорился, не к добру это...
Привалившись спиной к бревенчатой стене, Лыков пытался вытряхнуть из пачки застрявшую сигарету.
- Вы в празднествах участие принимаете?..
Доктор Стопкин печально улыбнулся.
- А куда деваться, придется! Во-первых, человек пять либо до смерти упьются, либо спьяну потонут, придется оказывать помощь, которая им уже не требуется. Во-вторых, добавьте к этому мордобой и хорошо, если еще обойдется без понажевщины. Ну и в-третьих, Соловьев просил меня произнести на банкете тост, а его еще плохо - бедно надо подготовить. Да и дело это я не люблю, а на экспромты не мастак...
Лыкову наконец удалось закурить, выпуская из угла рта дым, он бросил на доктора короткий испытующий взгляд.
- Вот и отказались бы...
Вместо ответа, Стопкин поднялся на ноги, заметил, как если бы не слышал последних слов Алексея.
- Так что пойду, а вы попытайтесь хорошенько поспать. Вам теперь можно только позавидовать, проснетесь завтра утром, когда все будет уже позади...
- Какой "завтра утром", - перебил его Лыков, - мне сегодня парад открывать! Я Разбойнику в пейнт-бол проиграл...
Шагнувший было к двери Стопкин обернулся, переложил из руки в руку свой потертый саквояж.
- Да?.. А вот этого я бы на вашем месте делать не стал! Кто же вам так удружил или сам Михаил Михайлович?
Лыков покачал головой.
- Таисия Николаевна придумала! Вы ночью отправились спать...
Доктор не дал ему договорить. Длинное лицо болезненно дернулось, унылые черты исказила гримаса то ли боли, то ли отчаяния.
- Ах вот оно как, очередь дошла до вас...
Плечи Стопкина поникли, не глядя на Лыкова, он пробормотал:
- Нездоровы вы еще для таких экзерсисов...
Повернулся, ссутулившись поспешил шагнуть за порог.
Жаль его, - думал Лыков, глядя доктору вслед, - похоже ревнует. А я-то хорош, мало мне температуры с лихорадкой, теперь вдруг ни с того, ни с сего посреди дня нагрузился. Алексей потушил в пепельнице сигарету и с удовольствием вытянулся во всю длину под одеялом. Доктор не успел еще отойти от дома и десятка метров, как пациент его уже спал мертвецким сном без сновидений и угрызений, мирно дремавшей вместе с ним совести.
Проснулся Лыков сразу, как будто вынырнул из темных глубин, проснулся от доносившихся с улицы звуков бравурного марша, исполняемого на ходу духовым оркестром. Музыканты в окружении толпы мальчишек направлялись к центру города, куда, как понял Алексей, стекались в этот вечерний час все его жители. Как и предсказывал мудрый по жизни Стопкин, не смотря на вызванное долгим дневным сном отупение, Лыков чувствовал себя отдохнувшим, предстоящее участие в празднике его приятно волновало. Два проведенных в городке дня представлялись ему фантасмагорией, результатом накопившейся усталости и хронического недосыпа. Видно люди здесь изнемогают от ограниченности общения, - рассуждал Лыков, бреясь перед большим, в резной раме зеркалом, - варятся всю жизнь в одном котле, а когда попадается новый человек, на нем, как на точильном камне, заостряются все местные беды, на него выплескиваются накопившиеся проблемы, успевшие к тому же обрасти разными небылицами. Так, наверное, и рождаются в народе сказки, за каждой из которых конечно же стоят реальные события, но приукрашенные, да и случившиеся давно, с кем-то другим и при отличных обстоятельствах, но от того еще более интересные и волнующие.
Алексей умылся, вытираясь полотенцем, разглядывал в стекле свое начавшее покрываться загаром лицо. Каким-то образом, правда не понятно чем конкретно, собственные рассуждения его не устраивали, в них чувствовалась едва прикрытая фальшь и подтасовка, однако разбираться не хотелось и Алексей отдался радостному настроению, отзвуки которого доносились до него с улицы.
Через распахнутое окно он мог видеть шагавшего напрямую между сосен клоуна в ярком клетчатом пиджаке, с намалеванной на белом фоне грима красной, широкой улыбкой. Дальше по улице шли пока еще со свернутыми транспарантами какие-то необычно одетые люди среди которых Лыков заметил своего знакомца черного Джимми и выделявшихся темно-зелеными национальными костюмами грудастую фрау Эльзу и сумрачного Зигфрида. Шла в полном составе Немецкая слобода, шли в одинаковых темных одеждах бывшие рабочие судоремонтного завода, женщины с фабрики по шитью сумок и шляп, мастеровые под ручку с женами, как, наверное, и сто, и двести лет назад направлялись они к ярмарочной площади, где крутилась карусель и были открыты балаганы. За слободскими, двигаясь по обочине, неожиданно резво поспешал механический Фирс, успешно отбивавший атаки вертевшейся вокруг него своры собак.
Лыков с удовольствием провел ладонью по гладко выбритым щекам и тщательно причесался. Владевшее им приятное возбуждение он помнил еще с детства, когда рано утром милиция не пускала ребят к Красной площади и он с друзьями дворами, а где и по крышам, бегал смотреть на подготовку первомайского парада. Из своего скудного гардероба Алексей выбрал чистую рубаху и, по случаю праздника, надел не привычные сабо, а легкие белые полуботинки, в каких любят показывать в кино курортников тридцатых годов. С этим радостным настроением и ожиданием приятных событий он и вышел на улицу. Основная масса народа уже прошла и он присоединился к тем немногим одиночкам, что спешили успеть на парад, колоны которого уже формировались на подходах к главной площади города. На самой же площади, непосредственно перед указующим с коммунистических времен народу путь бронзовым идолом, были воздвигнуты трибуны, а в стороне, там, где обычно размещался рынок, стоял шатер шапито и, в окружении ларьков, довольно большая карусель. Но самое интересное, на что указал Лыкову топтавшийся рядом работяга, находилось на примыкавшей к площади центральной улице вдоль которой были расставлены пустые пока еще столы. Банкет! - подмигнул мужичок Алексею и привычно потер руки. Ревел, как стадо диких ослов, разместившийся напротив трибуны оркестр, прибывавшая со всех концов города толпа начинала волноваться.
На высоком помосте перед микрофоном уже стояли Скарабеев и озиравшийся по сторонам Соловьев, вокруг, с листком бумаги в руках, мельтешил Мирон Протырин. Он то подбегал к главе города, то, явно волнуясь, принимался что-то быстро черкать карандашом. На заднем плане, несколько в стороне держались человек десять, все больше знакомых Лыкову людей. Здесь был и доктор Стопкин, и сиявший, как начищенный медный пятак, Чудаков и удивленный по жизни Спичкис, и... Таисия Николаевна. Она скромно стояла с самого краю, но на трибуне присутствовала. В толпе, выделяясь своими пестрыми костюмами, мелькали рослые, патлатые клоуны с неестественными карминными улыбками до ушей и высоко поднятыми намалеванными краской бровями. Ах вот оно как! - догадался Лыков, но тут один из волхвов прихватил его за руку и бесцеремонно повлек к трибуне.
- Ну, что же это вы, - с укором встретил Лыкова Михаил Михайлович,- давно пора начинать! Я уже за вами Мопса посылал...
С высоты трибуны открывался вид на всю площадь и прилегавшие к ней улицы, где толпился народ. Всем хотелось видеть шествие и люди выстроились в несколько рядов шпалерами. Рядом с основной трибуной, как если бы она занимала место мавзолея, были расставлены разновысокие лавки на которых размещались особо важные граждане Белого Городка и его почетные гости. Здесь в сопровождении Ягеллы обосновалась группка иностранцев, если верить словам Джимми, участников семинара "Черная магия на службе демократических преобразований России". Среди них выделялся носатый араб в арафатке и со старинной лампой, которую, будто живое существо, он то и дело поглаживал ладонью. Рядом стоял очень толстый, с длиннющей черной бородой мужчина в котелке и фраке, из кармана которого выглядывали ноги куклы.
Соловьев поманил к себе пальцем Протырина и что-то ему сказал, как понял Лыков дал команду начинать представление, и тут же Мирон устремился к микрофону и, предварительно по нему постучав, торжественно произнес:
- Уважаемые дымы и господа, дорогие жители Белого Городка, наши желанные гости! Как вы должно быть уже знаете, раз в году администрация города и его лучшие люди, - журналист изогнул стан в сторону Соловьева, - организуют для населения традиционный праздник, по счастливой случайности проводимый непосредственно перед днем Ивана-Купалы! В этот знаменательный день, - частил Протырин все больше входя в раж, - наши предки отмечали, как они сами говорили, макушку лета, выражая тем самым свою благодарность дающему всем нам жизнь Солнцу!..
Что вещал Мирон дальше, Лыков не слушал. Привычные слова в знакомых комбинациях лились из журналиста, как вода из крана, действовали на толпу магнетически. Не слушал оратора и Соловьев. Незаметно придвинувшись к Лыкову, он зашептал:
- Говорил же я вам, что мы станем друзьями! Теперь, видя нас вместе на трибуне, каждый решит, что в стане моих единомышленников прибыло и, между прочим, будет прав. Все эти люди, - обвел он рукой собравшихся, - должны в точности знать свое место и связывать надежды на улучшение жизни лишь со мной одним. Время серых кардиналов прошло, власть это деньги и никто этого не стесняется. А такие вот праздники, продолжал Мишаня голосом дающего пояснения экскурсовода, совершенно необходимы, поскольку развивают у народа иллюзию единства, им физически требуется чувствовать себя частью чего-то большого и сильного, к чему можно в трудную минуту прислониться, где можно получить помощь и защиту. По-человечески это очень понятно... - Соловьев замолчал, подтолкнул Алексея к микрофону.- Идите, ваша очередь дурить им голову!
Тем временем, заканчивая свою вступительную речь, Протырин повернулся к выстроившимся на трибуне полукругом отцам и радетелям города.
- А теперь, - возвестил он, - прибывший к нам по приглашению Михаила Михайловича гость из самой Москвы откроет традиционный парад!..
Однако, ко всеобщему удивлению, к микрофону шагнул К.Бессмертный. Привычно откашлявшись, он вытащил из кармана своего черного пиджака сложенные вместе листы бумаги и произнес:
- Дорогие товарищи, уважаемые иностранные гости! За отчетный период, под руководством ЦК КПСС и лично ее Генерального секретаря Михаила Михайловича Соловьева, в народном хозяйстве страны и особенно за ее рубежами были достигнуты значительные успехи. Хотелось бы вкратце ознакомить вас с некоторыми из них...
Но тут неизвестно откуда рядом с выступающим появился человечек с ласковым выражением лица и вкрадчивыми манерами карманного жулика и зашептал что-то ему на ухо.
- А доклад? - удивился К.Бессмертный.
- А вы его уже сделали,- нашелся ласковый и продолжал уже в микрофон.- Ведь верно же, товарищи!
Человечек, как дирижер, взмахнул рукой и собравшиеся ответили ему шквалом аплодисментов. К.Бессмертный раскланялся и уступил место подталкиваемому в спину Лыкову. Тот сделал шаг вперед и оказался один на один с окружавшей его со всех сторон толпой. Что же мне говорить-то? - вертелось у Алексея в голове.- Что вообще я могу сказать, чего бы эти люди не знали? Правду? Но захотят ли они ее слушать, нужна ли она им? Людям, и это закон, надо говорить только то, что они хотят услышать! А может позвать на баррикады? Запеть "Марсельезу"? Нет, не поймут, подумают, что сумасшедший и, пожалуй, будут правы...
Лыков набрал полные легкие воздуха и гаркнул, что было сил:
- Объявляю парад в честь дня города открытым!
И все. И тут же оркестр безбожно подвирая грянул "Прощание славянки" и стоявший под парами грузовик с огромным, выполненным на манер языческого Ярила, фанерным солнцем медленно тронулся через площадь. Толпа расступилась, давая ему дорогу, а за ним и по-американски марширующей группе длинноногих герлс с палочками в руках и улыбками на сведенных судорогой губах.
- Коротко и со вкусом! - прокомментировал Соловьев, но Лыков в препирательство вступать не собирался. Хорошее его настроение как-то само собой улетучилось и все происходящее, приобрело привкус какой-то издевки толи над ним, то ли над всеми вокруг. Прав доктор Стопкин, надо было сказаться больным... - думал Лыков, - но постепенно сцены проходившего мимо парада оттеснили его грустные мысли на второй план. Перед трибунами, контрастируя объемами с маршировавшими девицами, появились дюжие молодцы в шлемах тыковкой и тяжелых латах. В руках они сжимали начищенные до блеска мечи.
- Поприветствуем, друзья, - надрывался в микрофон Протырин, - ура героям Куликовской битвы! Ура-а-а-а!
Лыков с недоумением повернулся к Михаилу Михайловичу.
- Чему вы так удивляетесь? - состроил тот непонимающее выражение лица. - Да, Куликовской битвы! Да герои! А на чем еще прикажете воспитывать патриотизм? Что еще у нас есть, кроме Пушкина, который наше всё, и победы в последней войне? Возможно, мы немного где-то преувеличиваем, перегибаем палку, так для благих же целей!..
- Но это же в чистом виде бред! - попробовал спорить Лыков.
- Как на все посмотреть! - покачал головой Соловьев. - Ну, допустим, я с вами соглашусь, зато у людей появляются исторические корни, какая-то даже ретроспектива. А патриотизм, друг мой, в хозяйстве очень даже может пригодиться, есть такие ситуации, что только к нему и остается аппелировать...
Мимо тем временем проходила колонна муниципальных служащих. С очень сытыми лицами, с одинаковыми, вне зависимости от пола, монументальными фигурами, они глазами ели стоявшее на трибуне начальство. Сразу за служивыми и как бы являя собой их часть, двигалась бортовая с откинутыми бортами машина на которой, как на сцене, выплясывали бразильский танец "Самбо" две разномастные почтовые дамы в мини-бикини. На удивление, получалось это у них, если не грациозно, то весьма сексуально, Раззадоренная духом бразильского карнавала толпа проводила эротический самбодром дружными аплодисментами.
- Видите, - засмеялся Мишаня, - могут же, когда хотят!
На площадь между тем вступали, по две в ряд, самоходные русские печи. На каждой по соседству с дымящей трубой восседал мужичонка в лаптях и с ведром из которого торчала щучья голова.
- Молодцы, хорошо сделано! - похвалил Лыков.- У вас в городке, оказывается, много машин...
- Каких машин? - искренне не понял Соловьев.
- Ну, не знаю каких, судя по размерам печей, наверное, ГАЗиков...
- Обижаете, - улыбнулся Михаил Михайлович.- зачем же нам имитация, когда печи сами ходят!
А правда, колес-то и не видно! - озадаченно почесал в затылке Лыков, - такое впечатление, что целиком кирпичные. Неожиданно для себя он увидел как через толпу с совершенно потерянным, отсутствующим видом бредет профессор Денежкин. Время от времени Павел Кузьмич останавливался и спрашивал о чем-то то одного, то другого, но люди только отрицательно мотали головами.
- На щук обратили внимание? - продолжал Соловьев. - Из питомника Савраскина, моего начальника над волхвами... Жора! - позвал он в полголоса не оборачиваясь, и сейчас же из-за спин почетных гостей вынырнул обходительный и ласковый, с застенчивой улыбкой на сладострастных, бантиком, губах. Он, как красна девица, держал очи долу и только раз вскинул их на Лыкова и тот узнал виденный им в кают-компании оценивающий взгляд.
- Между прочим, у него целая ферма, - поощрительно похлопал Савраскина по плечу Мишаня, -щук разводит и золотых рыбок, и тех и других учит говорить. Есть и успехи, но вот с выполнением ими отдельных пожеланий пока временные трудности, упорствуют чешуйчатые. Свободен!
И сейчас же, и неизвестно как, ласковый Жора растаял в воздухе.
- А не боитесь, что научит? - усмехнулся Лыков.- Я имею в виду рыбок исполнять его желания! Могу догадаться, какое будет первое...
- Ну-ну, попробуйте! - усмехнулся Разбойник.
- Да тут и пробовать нечего,- в тон ему с улыбочкой заметил Лыков,- каждый раб мечтает занять место своего хозяина...
Мишаня достал из кармана сигареты и протянул пачку Алексею, оба закурили.
- Знаю, - Соловьев повертел в пальцах зажигалку,- только и он знает, что я знаю, и это меняет дело...
Возможно, Михаил Михайлович хотел еще что-то сказать, но тут с громкой строевой песней на площадь ломанули тридцать три богатыря во главе с бравым, в морской, адмиральской форме, Черномором. Дядька отчаянно размахивал трезубцем, будто был первым замом Нептуна по кадрам, и пронзительно свистел, заложив в рот два пальца. За богатырями шли вприсядку скоморохи, за ними на ходулях жонглеры словами и горящими факелами и живые пирамиды, строившиеся прямо тут же перед трибунами. Потные, брюхастые мужики кряхтя залезали на плечи друг другу, поднимая вверх к темневшему уже небу своих таких же увесистых, мясистой породы подруг. Михаил Михайлович захлопал первым, прокомментировал:
- Народ это любит...
Наконец на площади появилась сборная колонна жителей Немецкой слободы. Возглавлял ее с гордым видом механический Фирс, за которым шагали сумрачный Зигфрид, под ручку с фрау Эльзой, и улыбающийся Джимми. В общей массе иностранцев трудно было не заметить и полковника Хироши Кёку, единственного, кто шел с транспарантом: "Русский с японцем - братья навек!"
Фиглярствовавший все это время у микрофона Мирон Протырин даже взвыл от удовольствия:
- А теперь, господа, перед вами проходит пятая колонна Третьего Интернационала! Поприветствуем стойких борцов за права трудящихся всех стран и континентов! Вперед, товарищи, заре навстречу!..
Тем временем на выходе с площади, в смешавшихся рядах жителей Немецкой слободы произошло какое-то движение и Лыков увидел, как два дюжих клоуна выхватили из толпы черного Джима и поволокли его в сторону. Попытавшегося воспрепятствовать похищению Фирса ударили ногой так, что металлический паучишка перевернулся на спину и задергал в воздухе лапками не в силах самостоятельно вернуться в исходное положение. Алексей толкнул локтем наблюдавшего за происходящим Соловьева.
- За что они его?
Тот повернулся, внимательно посмотрел Лыкову в глаза, после чего тихо позвал.
- Жора...
- Да, Михаил Михайлович,- откликнулся Савраскин возникая у плеча хозяина.
- Что там у тебя происходит?
- Принимаем превентивные меры, Михаил Михайлович, - потупился Жора, - выявляем колеблющихся и неблагонадежных...
Мишаня еще раз взглянул на Лыкова, как если бы хотел получить подтверждение своему первоначальному впечатлению.
- Отставить, - скомандовал он тихо,- потом, не стоит портить праздник!
Буквально через секунду вездесущий Савраскин обнаружился стоящим рядом со своими дуболомами, а отпущенный на свободу Джимми потирал запястья онемевших от их железной хватки рук.
- Вы довольны? - усмехнулся Соловьев, но Алексей не счел нужным отвечать, его взгляд был прикован к длинной, тощей фигуре, в полном одиночестве вступавшей на площадь. Директор завода шел под развернутым красным знаменем, твердо глядя прямо перед собой и чеканя шаг. Игравший нечто ненавязчивое оркестр отвесил, при его появлении "Марш коммунистических бригад". Все в той же линялой тельняшке, но до синевы выбритый и в начищенных до блеска рабочих башмаках Копейкин казался осколком какого-то иного мира, каким, впрочем, и был.
- В завершение парада, - изгалялся перед микрофоном Мирон,- перед трибунами проходят представители сексуальных меньшинств!..
Михаил Михайлович склонился к уху Лыкова.
- Между прочим, журналистишка не так уж далек от истины,- зашептал он.- По большому счету, попытки повернуть историю вспять не более чем разновидность сексуального извращения, а испытываемая многими ностальгия мало чем отличается от мазохизма. Вы не поверите, - вздохнул он,- как мне надоели все эти денежкины и копейкины, вся та человеческая мелочевка, что болтается под ногами, но... - Михаил Михайлович развел руками, - демократия! До поры, до времени приходится играть в эту излюбленную интеллигенцией игру...
Последние слова Соловьева заглушил звук горна, возвещавший об окончании парада.
- А теперь, дорогие друзья, развлекательная программа! Наш специальный гость из солнечной Италии сеньор Барабас собственной персоной! - захлопал первым в ладоши Протырин.
На трибуну неспеша поднялся толстый чернобородый мужчина во фраке и высоком цилиндре. Остановившись перед микрофоном, он извлек из кармана куклу и, подняв над головой, продемонстрировал ее народу.
- Меня зовут Карабас Барабас! - возвестил бородач зычным, раскатившимся по площади басом. - Я есть лучший кукольник в мире... - произнес он и вдруг смутился, поправился. - Был... Я ехать сюда учить ваших людей искусству кукольного представления, научать какой ниточка когда дергать... Карамба! Я терпеть полный фиаско. В Белый Городок я понял, что не моя Италия, а Россия есть родина кукол, нигде, ни в одной стране, я не встречать таких кукловодов. Повсюду в мире простые люди смеются над куклами, а в вашей родина кукол делают из простых людей. Вы, господа, страна Буратин...
Народ на площади зашумел, заволновался. Послышались выкрики:
- Хорош трепаться, представление давай!
Прося тишины, Барабас поднял руку.
- Господа, я об том и говорю, представление в самом разгаре вы просто этого не замечаете!..
Его слова встретил дружный свист. Положение исправил поднаторевший в таких делах Протырин. Журналист как-то очень ловко оттеснил Барабаса от микрофона в который тут же заворковал:
- Спектакль, друзья мои, будет позже, а теперь нас ждет аэрошоу в исполнении всем известной акробатки мысли и труженицы гадальных карт... - он выдержал паузу, - Ягеллы! Попросим, друзья, попросим!
Из толпы раздались отдельные свистки и редкие хлопки, что нисколько не смутило показавшуюся над площадью в ступе артистку. Медленно и торжественно проплыла она над головами зрителей, а задержавшись перед трибуной, достала из складок сарафана лорнет и пристально посмотрела через него на Лыкова. Потом, подтянув под выступающим вперед подбородком узел красного, в горошек платочка, резко набрала скорость и на форсаже с диким ревом взмыла в небо и тут же свалилась в пике, из которого вышла непосредственно над головами сжавшейся от страха и восторга публики. Сорвав таким образом бурные аплодисменты, Ягелла ушла на разворот и на бреющем полете пролетела над площадью вверх ногами, при этом улыбалась щербатым ртом и обеими руками посылала зрителям воздушные поцелуи. Остальная часть программы мало чем отличалась от показательных выступлений ассов пилотажа и завершилась обязательной "коброй", когда ступа как бы замерла в воздухе днищем вперед, а пилот торчала из нее наподобии готового в любую минуту вывалиться пестика.
Стоявшие все это время задрав голову люди перевели дух, оживился и Протырин.
- Теперь,- зажурчал он в микрофон, - когда мы все насладились красивейшим небесным зрелищем, самое время спуститься на грешную землю и попросить на сцену нашего дорогого гостя с арабского востока, - Мирон набрал воздуха и что было сил крикнул. - Ал-ла-дин!
Толпа вздрогнула и подалась к центру площади. На оставленный ею непосредственно перед трибуной свободный пятачок вышел замеченный раньше Лыковым человек в белых одеждах и в арафатке. Раскланявшись, он с деловым видом поплевал на ладони и, присев на корточки, принялся натирать бока старой медной лампы. Толпа наблюдала за манипуляциями затаив дыхание. Наконец, как если бы в результате его трудов, из горлышка сосуда показался легкий дымок, превратившийся через несколько секунд в черное облако, принявшее очертание огромного, с пятиэтажный дом, голого по пояс человека. Расправив могучие плечи, обретший плоть джин громко зевнул и поинтересовался грубым голосом с хорошо различимым кавказским акцентом:
- Зачэм бэспокоишь, да? Чэго тэбэ на этот раз надо, гэнацвали?
Араб в чалме задрал голову и крикнул что-то на незнакомом языке.
- А сам нэ можешь? - довольно нагло хмыкнул джин и скорчил презрительную гримасу. Потом, как если бы делал одолжение, прищелкнул пальцами и на расставленных за спиной толпы столах на общепитовских щербатых тарелках появился ароматный шашлык.
Джин между тем еще раз зевнул и начал тихо сворачиваться с явным намерением снова втянуться в лампу.
- Эй, постой! А чудеса?.. - попытался остановить его Протырин, но тот только почесал пятерней волосатую грудь и помотал бритой, усатой головой.
- Нэт, дорогой, из чудэс толко шашлик, узкий спецализацай, понимаешь!
Но, в отличии от Мирона, людям и шашлыка было вполне достаточно. Парад ко всеобщей радости готовился незаметно перейти в банкет, пришло время выходить на авансцену Гордею Скарабееву. Двисаясь со всей отпущенной ему природой основательностью, Гордей Гордеевич выступил вперед и, как демонстрирующий пустоту рук фокусник, засучил рукава пиджака. Толпа, по-видимому знакомая с этим трюком, замерла. Удивительная тишина наступила в городке, люди взирали на Скарабеева с благоговением, многие с открытыми ртами, как если бы боялись пошевелиться или моргнуть и таким образом пропустить ожидаемое чудо. Мужчины и женщины подались вперед поедая глазами городского голову, следя за его малейшим движением. Скарабеев не спешил, он знал цену этого внимания, знал что в течение года люди будут вспоминать это мгновение, вновь и вновь стремясь пережить вызванный им экстаз. Вызывая дрожь в поджилках над толпой пронеслась нервная, барабанная дробь. "Ап!" - выкрикнул Скарабеев и сейчас же в его руках появился картонный ящик в котором ровными рядами стояли бутылки водки. Гордей Гордеевич легко, как если бы по невидимым волнам, толкнул его по воздуху и он поплыл, многообещающе позванивая, над головами собравшихся. Площадь огласилась восторженными криками, тысячи рук тянулись вверх, люди подпрыгивали, лезли друг другу на плечи, а Скарабеев уже ставил производство водки на поток, запуская в плавание все новые и новые ее сорта. За ними, отдельными бутылками и малыми партиями, посверкивая в свете зажигавшихся уличных фонарей, двигались по направлению к центральной улице давно забытые в народе портвейны "Агдам" и "Три семерки", незабвенное алжирское "Солнцедар" и кубинский ром с обнаженной до пояса грудастой креолкой на этикетке. Возбужденная толпа сметая все на своем пути ломанула к столам, образовалась давка.
А бутылки все уходили и уходили из умелых рук Гордея Гордеевича, но теперь это были отборные французские коньяки и коллекционные виски, предназначавшиеся для отцов города и их званных гостей. Длинной елочной гирляндой они пересекали по воздуху площадь, втягиваясь в открытое окно стоявшего поодаль дома культуры. Там, на втором этаже за массивными колоннами входа уже горела люстра и, как хорошо было видно с трибуны, стоял накрытый белой крахмальной скатертью банкетный стол.
- Что ж, пора и нам присоединиться к народным забавам,- дружески полуобнял Лыкова за плечи Михаил Михайлович.- Ночь только начинается, советую вам подкрепиться, силы еще понадобятся...
Они вместе сошли по лестнице на опустевшую площадь. Неожиданно на них наткнулся двигавшийся как сомнамбула профессор Денежкин. Он что-то бормотал себе под нос и растерянно улыбался.
- Вы не видели мою Васеньку? Ах, не видели... - не дожидаясь ответа Павел Кузьмич побрел дальше. - Я пытался ей сказать, пытался все объяснить, а она...
Соловьев даже не посмотрел в его сторону. Алексей хотел было профессора догнать, но Михаил Михайлович придержал его за руку.
- Оставьте недотепу в покое, и так без царя в голове, а тут еще и назюзюкался...
И правда, думал Лыков, следуя за Мишаней и то и дело оборачиваясь, наверное выпил лишнего, Василиса его и прогнала... Василиса, Васенька! - произнесенное имя подействовало на Алексея болезненно. Он вдруг вспомнил устремленные на него огромные глаза, неуверенную улыбку, подрагивание губ и извиняющийся, оправдывающий мужа тон ее голоса. Когда это было? На яву? Во сне? А ведь мне во что бы то ни стало надо Васеньку найти, - почему-то сразу и окончательно решил Лыков, - найти обязательно, потому что от этого зависит... Что зависит он формулировать не стал, потому что и так было ясно, что многое, если вообще не все, и эта мысль уже не оставляла его на протяжении всего банкета. А тот еще только начинался, и приглашенные, как стадо свиней у дуба, топтались у стола в ожидании начальственной отмашки. Потом что-то очень долго и заунывно говорил доктор Стопкин, но слова как-то сами собой отскакивали от Лыкова, а если и звучали в ушах, то лишенным всякого смысла шумом. Где ж искать-то, пытался догадаться он, отчетливо понимая, что города не знает, как не представляет у кого может прятаться Васенька, если, конечно, она вообще где-то прячется...
Тем временем затянувшийся тост был наконец произнесен и все с облегчением вздохнули. По- своему оценив демонстративную близость Лыкова к хозяину, многие из присутствующих спешили подойти к Алексею чокнуться. Он отвечал на их слова, даже, кажется, шутил, но смысла разговора не понимал, да его, в общем-то, и не было, разве что засвидетельствовать новому другу Соловьева свое почтение. Правда, Михаил Михайлович, как и городской голова, незаметно с банкета исчез, что Лыкова даже порадовало. Он и сам собирался улизнуть и даже несколько дистанцировался от гулявшей компании, как вдруг услышал:
- Странный сегодня день...
Алексей вздрогнул, повернулся на голос. К нему с бокалом в руке направлялась Таисия Николаевна.
- Я говорю, странный выдался денек... - повторила она, улыбаясь и глядя Лыкову в глаза. - А если уж быть точной, то не день, а ночь, одно слово: ночь накануне Ивана-Купалы!..
Лыков ничего не ответил. Не отводя глаз Тесс продолжала улыбаться. Очень красивая, красивее чем когда либо раньше, уверенная в себе она показалась Лыкову неожиданно далекой. Так бывают далеки от жизни глянцевые картинки журнала или обреченно праздничный мир светской тусовки, фальшивый и убого картонный.
- Может быть, вы меня осуждаете? - спросила Таисия Николаевна вдруг, как будто уловив исходившие от Лыкова флюиды отчуждения.
- За что? - губ Алексея коснулась мимолетная усмешка, но причину ее появления Таисия не поняла.
- Откуда мне знать! - пожала она мраморно-белыми обнаженными плечами,- у людей могут быть тысячи предрассудков. За согласие, например, работать на команду Соловьева... А человек, по моему, имеет право бороться за свое личное счастье всеми доступными способами, или вы так не считаете?..
- Не знаете, или не хотите знать? - не отставала от него Таисия. Приблизившись, она уже стояла вплотную к Лыкову, заглядывая ему снизу в глаза. - Ну, что же вы не отвечаете?
- А разве так уж обязательно? Может же человек просто устать шутить и смеяться, просто так вот взять и устать? А относиться к вашему вопросу серьезно...- Алексей с сомнением покачал головой.
Улыбка Таисии Николаевны приобрела оттенок легкого сарказма.
- А и правда, что это я от вас все чего-то требую! Тем более, что ни вы, ни я уже ничего изменить не можем. Цветок папоротника расцвел, остается только его сорвать!..
Лыков посмотрел на нее с недоумением.
- А вам разве не известны обряды Ивановой ночи?.. - сделала удивленное лицо Таисия. Увлекая за собой Алексея, она отошла к открытому окну. Со второго этажа бывшего дома культуры открывался вид на начало центральной улицы городка, где проходили гуляния. Сплошной круговорот людей клубился у расставленных повсюду столов, до них доносились звуки музыки и ровный шум голосов, напоминавший звук морского прибоя.
- Ночь на Ивана-Купала, - продолжала Тесс, - самая странная и загадочная ночь в году, сегодня все тайное становится явным, люди сбрасывают маски, обретают свою истинную личину. Из глубин земли в такую ночь на поверхность поднимаются клады, а девушки до наступления рассвета плетут венки и опускают их с зажженными свечами в реку: у кого венок дольше всех плавает, та и будет самой счастливой. В эту ночь особенно опасными становятся ведьмы... Витек ведь говорил вам, что я ведьма, не правда ли? Уверена, говорил! - зрачки Таисии расширились, как если бы она хотела Лыкова напугать. - Кстати, он куда-то подевался...
Алексей только усмехнулся.
- Не страшно...
- А напрасно! - поднесла к губам бокал Тесс. - Рассвет еще не скоро, мало ли что может случиться. Хотите, пойдемте со мной? Кто сорвет, пылающий, как огонь, цветок папоротника, желание того исполнится...
Лыков покачал головой.
- Для этого надо, как минимум, иметь желание...
- Что ж, в таком случае пойду одна, уж я то точно знаю чего хочу!
- А оттуда, - пошутил Лыков, - на метлу и на Лысую гору...
Таисия Николаевна даже не улыбнулась.
- Ох, Алексей, чувствую я, вы доиграетесь! Вам почему-то кажется, что все вокруг происходит понарошку, не знаю вот только почему. А мир над которым вы позволяете себе подсмеиваться, в отличии от нашего, иллюзорного, мир самый что ни на есть настоящий. Достаточно протянуть руку или, как гласит поверье, перекинуться через пень с воткнутым в него ножом и новая реальность раскроется перед вами...
Таисия поставила бокал на подоконник и, быстро поднявшись на цыпочки, поцеловала Лыкова в губы.