Как известно, все люди братья, однако, к счастью, попадаются среди них еще и сестры. Нинка ждала Гаврилова у подъезда. Сидела на лавочке и ждала. Говорят, ждать и догонять - занятия из самых трудных, поскольку, как представляется, связаны с бездарной растратой времени. Такое предположение, скорее всего, верно, по крайней мере оно объясняет любовь людей ездить в транспорте, особенно в поездах, когда само перемещение в пространстве создает ощущение осмысленности бытия.
Стоило Гаврилову сделать шаг из родного подъезда, как Нинка вскочила на ноги и бросилась к нему.
- Гаврилов, миленький, я всё поняла! - затараторила она, стараясь подняться на цыпочки и чмокнуть его в щеку. - Это не страшно, что ты пришелец, еще и не с такими живут. Вон Зинка, соседка по площадке, вообще называет мужа снежным человеком, и ничего! А он, к тому же, сильно пьющий и деньги домой не приносит...
Подхватив обалдевшего от такого напора Гаврилова под ручку, Нинка повела его в сторону уже знакомой стекляшки, но тот двигался как-то вяло, без энтузиазма. После бессонной ночи все тело ломило и в голове гудело, как в трансформаторной будке. Когда мужика бросает женщина -даже, если к этому давно уже шло - здоровья и оптимизма ему это не прибавляет. Только потом почувствует он вкус долгожданной свободы, а в первое время как-то не по себе. А тут еще ребенок успел вырасти! Пока он маленький и требует заботы, и ты, вроде бы, при деле, но стоит ему вступить во взрослую жизнь, как одиночество делает шаг тебе навстречу и раскрывает свои ледяные объятия. Если дети ваши совершеннолетние, - дышит оно, обжигая холодом, прямо в душу, - сами вы совершенно зимние! Плохо человеку становится и очень грустно, и мысли поневоле обращаются к себе и к тому, что ты делаешь в жизни...
- Я сейчас бежала за автобусом, - говорила Нинка, прижимаясь на ходу к Гаврилову, - так водило не только не закрыл перед носом дверь, но еще и сказал на весь салон: гражданочка с красивыми ногами, не забудьте взять билетик! И ты знаешь, несколько теток, - во наглые коровы! - тут же ломанулись к кондуктору...
Гаврилов понимал Нинку плохо. Выстреливаемые ею в пространство слова как-то сами собой перемешивались и доходили до него в произвольном порядке, что напрочь лишало их смысла. При чём здесь красивые ноги то ли кондуктора, то ли коровы? - пытался догадаться он, удивленно хлопая глазами.
- Ну, что ты все молчишь? - теребила его за рукав Нинка. - Я же вовсе не собираюсь тебе навязываться, так скажи хоть что-нибудь! Ведь страшно так вот взять и потерять любовь, ведь что-то между нами происходит или могло бы происходить! Любовь, Гаврилов, она рождается не сразу и требует воображения, её надо научиться распознавать. У меня, к примеру, есть подружка, Иркой зовут, так один мужик её пять лет домогался и только на шестом она поняла - любовь! Он тогда еще контракт в Штатах получил. Теперь Ирка в Голливуде. Между прочим, известная порно-звезда... Или не очень известная, но всё равно. Помнишь, нас еще в школе учили, что взаимоотношения полов очень тонкая субстанция...
Нинка вдруг остановилась, повернула Гаврилова, словно манекен, к себе лицом. Ее побелевшие от холода губы еще продолжали произносить какие-то ничего не значащие слова, но глаза стали грустными. Если правда, что они и есть зеркало души, то отражало это зеркало тоску.
- Значит, говоришь, ничего у нас с тобой не получится?...
Нинка достала из кармана жакетки пачку сигарет и протянула Гаврилову. Тот к собственному удивлению взял, закурил. На улице подморозило, ледяной ветер мел мостовую, играл бумажным мусором. Они спрятались за углом дома.
- Думаешь, я ничего не понимаю? - губы Нинки кривила стылая улыбочка. - Думаешь, я клиническая дура? Мне, Гаврилов, показалось, - понимаешь: по-ка-за-лось! - что все возможно, что жизнь может превратиться в сказку - ты же про золушку читал? - а такое с человеком бывает очень-очень редко, если вообще когда-нибудь бывает. Я бы, наверное, смогла тебя полюбить, мне с тобой хорошо...
В незавершенности фразы содержался вопрос, на который у Гаврилова не было ответа. Он, опустив голову, переминался с ноги на ногу.
- Ты извини, - бормотал глухо и неразборчиво, - может это и хорошо... Ну, что все так вот получается... Нет, правда! Пройдет время, ты и сама это поймешь. Я ведь не подарок, со мной жить трудно... Меня жена бросила, ушла к танкисту...
На короткое мгновение в глазах Нинки вспыхнула надежда.
- Дура! Ну какая же дура! Бывают же такие дуры, скажи?.. - произнесла с чувством, всплеснув руками. Но надежда оказалась слабенькой и быстро умерла. Нинка курила, часто поднося к губам сигаретку и коротко затягиваясь, смотрела в сторону. Растерла об асфальт окурок носком красивого сапога. - А хочешь новость? Муженек мой пропащий нарисовался. Деловой. Где-то кучу денег надыбал. Представляешь, предлагает начать вместе бизнес. Только я больше этой богадельней с фотографиями заниматься не буду. Надоело. Может, у тебя есть какая свежая мысль, а? Ты же как-никак пришелец! Мне ведь тоже жить надо и не в смысле денег, а заполнить чем-то пустоту...
Гаврилов задумался.
- Не знаю, насколько тебе подойдет... - он выкинул потухшую сигарету и поднял воротник пальто. - Вот, послушай! Если исходить из того, что люди в наше время основательно отравлены телевидением, - а так оно и есть, - то тогда и к жизни своей они должны относиться как к некоему сериалу...
- Ну? - Нинка поглубже натянула сидевшую на затылке шапочку.
- А в сериалах, как известно, есть перерывы на рекламу, - продолжал Гаврилов. - Значит и в жизни обязаны быть похожие паузы, например, минута каждый час, когда люди рассказывают друг другу о преимуществах того или иного товара. Поэтому можно открыть рекламное агентство, которое за такую работу платило бы деньги. Специалисты считают, что самый эффективный вид рекламы, когда узнаешь о чем-то от знакомых тебе людей, а значит и от рекламодателей отбою не будет. Постепенно в эту деятельность втянется всё население страны, включая детей и стариков, ведь лишние деньги ещё никому не помешали. Поняла? Главное в этом деле первым выйти на рынок и захватить максимально большую его часть...
- Но что же тогда получается?.. - попробовала осмыслить слова Гаврилова Нинка. - Разговаривают, например, двое о музыке и вдруг начинают рассказывать друг другу о преимуществах какого-нибудь стирального порошка или новых памперсов?..
- Именно! - похвалил Нинку Гаврилов. - И в ходе всяческих совещаний, и на вечеринках, и даже на любовных свиданиях, и в постели... Сама увидишь, люди очень быстро привыкнут и будут считать это совершенно естественным. Ну что тут такого? - всего одна минута жизни, а за нее платят хорошие деньги. Смотрят же они рекламу по ящику и совершенно за бесплатно. Со временем по радио каждый час будут передавать специальный сигнал, означающий что для всей страны начинается минута рекламы и следует прекратить посторонние разговоры. Дума примет соответствующий закон, а правительство заведет специальную рекламную полицию и филеров, следить за его выполнением. Поверь, Нинк, настоящее золотое дно, почище всяких Эльдорадо...
Нинка довольно долго молчала, обдумывала полученное предложение.
- А что, звучит заманчиво... - заключила она наконец. - Если дело пойдет, я тебе из своих прибылей отстегну пять процентов. А хочешь, десять? - заглянула она в глаза Гаврилову. - Ты только скажи, ты действительно уверен, что у нас с тобой ничего не получится? Нет, правда?.. Мне ведь весь этот бизнес!..
Она едва заметно покачала головой и жалобно улыбнулась. Гаврилов наклонился и молча её поцеловал.
- Жаль, Гаврилов, очень жаль, но только меня ты не жалей! Из нас получилась бы замечательная пара, многие бы завидовали...
Легким движением руки Нинка поправила шапочку, достав из сумочки маленькое зеркальце, проверила не размазалась ли помада. Спросила едва ли не светским тоном:
- Ну, и что же ты теперь намерен делать?..
- Что? - казалось, вопрос поставил Гаврилова в тупик. - Пойду, загляну к Павлу...
- С чего бы это вдруг? - искренне удивилась Нинка.
- Понимаешь, он, пожалуй, единственный, кто представляет как человеку должно жить, пытается показать всем нам путь, ведущий из тупика...
Болтавшая, словно маятником, сумкой Нинка только усмехнулась:
- Подлизался он к тебе, самолюбию твоему потрафил, вот теперь тебя к нему и тянет. Как же, апостол и его любимый ученик - поводыри человечества! Неужели не понимаешь, что все это курам на смех и никому ваши потуги не нужны?.. - в глазах Нинки стояла горечь. - А как жить?.. - улыбнулась она, - ты, Гаврилов, меня спроси, я тебе скажу!! Жить, Гаврилов, надо так, чтобы у тебя была любовь, а иначе это не жизнь вовсе, а прозябание. Понял? Кроме любви, Гаврилов, у нас ничего и нет! Вообще ни-че-го...
Она повернулась и пошла по тротуару своей танцующей походкой, но вдруг обернулась.
- Позвони как-нибудь, я буду ждать!
Гаврилов смотрел ей вслед. Сотни женщин на земле каждую минуту уходят от мужчин и приблизительно столько же мужчин на планете ежеминутно бросают женщин и только надежда сохраняет постоянство в этом броуновском движении разбитых сердец. Увозивший Нинку троллейбус давно скрылся из виду, а Гаврилов все стоял и смотрел в конец улицы и думал, что жизнь несправедлива и с этим ничего нельзя поделать.
К дому Павла, что рядом с районной поликлиникой, он пошел пешком. Было еще светло, когда уставший и разбитый Гаврилов позвонил в знакомую квартиру. Ждать пришлось довольно долго, так что в какой-то момент он решил, что старика нет дома, но тут в глубине помещения что-то упало, и по коридору зашаркали шаги. Дверь открылась, на пороге в линялом до пола халате и тапочках на босу ногу стоял Павел. Никакой радости от прихода Гаврилова он явно не испытывал, протянул едва ли не безразлично:
- А, это вы... Ну, заходите, я, вообще-то, врача жду... Но уж, коли пришли....
И, повернувшись, поплелся в комнату. Оторопевший от такого приема Гаврилов повесил на вешалку пальто и неуверенно двинулся следом за хозяином квартиры. Он уже жалел, что пришел, но и уйти так просто было неудобно. В самой комнате царил живописный беспорядок, повсюду на полу валялись газеты, а на столе, на котором прошлый раз пили чай, в окружении склянок и упаковок с лекарствами стоял телевизор. Павел между тем, как был в халате, улегся в постель и взял в руки книгу.
Остановившийся у двери Гаврилов нерешительно переминался с ноги на ногу. Хозяин дома его старательно не замечал, но вдруг резко сел в кровати и уставился на гостя полными гнева глазами.
- Это всё вы! Это всё по вашей милости! - выкрикнул истерично каким-то хриплым, петушиным голосом. Обвел рукой окружавший его хаос. - Вы вторглись в мой мир и разрушили его! Вы не оставили камня на камне от моих лучших надежд и ожиданий! А как славно, как покойно мне жилось, как хорошо думалось вечерами за чашкой чая!..
- Но я... - начал было Гаврилов, не понимая в чем именно его обвиняют. - Вы же сами меня сюда приволокли!..
- Приволок! - Павел спустил с кровати ноги, ткнул изуродованным временем пальцем в сторону гостя. - Вот и надо было сидеть и помалкивать, и уж, во всяком случае, советов ваших дурацких не давать...
Чувствовавший себя крайне неудобно, Гаврилов позволил себе сделать шаг в глубину комнаты и опуститься на край стоявшего боком стула.
- Да я, кажется, ничего и не сказал...
- Кажется! Ему кажется! Нет, ему, видите ли, кажется! - передразнил Павел, стараясь максимально уязвить ничего не понимавшего Гаврилова. - А кто рекомендовал мне повременить с посланием? Кто говорил, что сначала неплохо бы посмотреть чем живет и дышит мир? Или, как изволили выразиться, "современный мир"... И после этого вы еще имеете наглость придти сюда и наслаждаться видом уничтоженного вами старика!.. - он совершенно неожиданно успокоился и следующий вопрос задал тоном деловым и с большой заинтересованностью. - Никогда не пробовали принимать "Тазепан"? А свечи на основе уксусной кислоты? Говорят, очень помогает от бессонницы... - но тут же снова воодушевился: - Представляете, вызвал на дом доктора, а пришла какая-то врачишка! Послушала меня и заявляет, будто практически здоров. Это я-то!.. Ещё скажите, что на мне воду можно возить! Да-да, вы, Гаврилов, и скажите - с вас станет! Нет, ну какая удивительная наглость?..
Гаврилову слово "врачишка", как и сам тон старика, не понравились. Удивительно, но жар и огонь в глазах, которые он принимал за признак высокого служения апостола, теперь тянули лишь на вспышку гнева влюбленного в себя самодура. Но как же так, - недоумевал Гаврилов, - неужели между служением высшим целям и агрессивностью ущемленного ничтожества всего один шаг? Неужели физическая слабость начисто убивает высокие и благородные порывы? Так же не может быть - человек изначально слаб - кто же тогда будет противостоять убогости жизни, кто поведет за собой людей?..
Растративший остатки энергии Павел закинул ноги на кровать и без сил отвалился на подушки, вытянул руки вдоль худого, скрытого одеялом тела, словно всерьез изготовился помирать. Лицо его с кривым носом и капризно отвисшей нижней губой было бескровным, так что в какой-то момент Гаврилов испугался и собрался было бежать вызывать скорую, но тут Павел снова заговорил:
- Вот я и посмотрел на этот ваш современный мир... О нет, он не ужасен, это было бы полбеды и даже комплемент, он - бессмысленен. Газеты, каждым словом сеющие в сердцах ненависть к ближнему и страх, смердят каждым заголовком. Такое чувство, что их авторы кобенятся один перед другим кто злее укусит или ловчее выпачкает человека с головы до ног дерьмом. А телевизор?.. - Павел сделал слабое движение рукой в сторону стоявшего на столе ящика. - Я просидел перед ним сутки и очень жалею, что не умер по истечении этого времени. О чем все эти люди говорят? Ведь они же не закрывают рта, значит предполагается, что хотят что-то сказать, но - что? Бог им судья, я не ханжа, но неужели именно для этого Создатель послал нас на землю? - старик вдруг оживился. - А вы когда-нибудь слышали какие они поют песни? - лицо Павла болезненно дернулось. - Нет, Гаврилов, лучше бы вы мне ничего не говорили, это большое счастье: ни о чем таком не знать! Я потерял самое ценное - веру в способность человека быть человеком! Не говоря уже о надежде, что хоть кто-то сможет меня понять...
Старик замолчал и долго лежал с закрытыми глазами. Гаврилову казалось, что тот заснул, но когда он собрался встать и тихо удалиться, губы Павла зашевелились.
- Во времена Иисуса Христа, - произнес он тихо, но отчетливо, - человечество еще пребывало в младенчестве, у него было будущее. Теперь же, отравленное собственным эгоизмом и достижениями оглупляющего комфорта, оно стремительно вырождается, радостно поспешая к краю могилы и собственному уничтожению. И это хорошо, Гаврилов, поскольку таким образом очищается изгаженное чертополохом поле и Господь, отделив семена от плевел, сможет повторить свой посев. И знаете, я подозреваю, что на этот раз божественная искра достанется свиньям. Да-да, это было бы только справедливо, ведь люди заняли их нишу и этих ни в чем не повинных тварей надо как-то отблагодарить...
Павел продолжал говорить, но Гаврилов перестал его слушать. Конечно, старика было жалко, но еще большую жалость он испытывал к себе, поскольку теперь действительно остался один на один с этим миром. Апостол сумел затронуть дремавшие в его душе чувства и мысли, возможно даже столь свойственное русскому человеку потаенное желание служить и быть нужным людям, и сам же, в силу элементарной человеческой слабости, отказался от этого служения. Никаких особых иллюзий на счет Павла Гаврилов и раньше не испытывал, но одно сознание того, что совсем рядом дышит и по-своему борется неравнодушная к человеческим заблуждениям душа, давало поддержку. Теперь он остался совсем один, а мир стал хуже и враждебнее, потому что в нем на одну надежду стало меньше. В какой-то момент Гаврилову даже показалось, что Павел мистифицирует его, проверяет на вшивость, но тот продолжал бубнить себе под нос нечто жалостное и бессильное:
- Во времена древнего Рима, - вещал Павел слабым голосом, - чернь, следуя Нерону, обвиняла христиан в поджоге вечного города и подвергала их избиению, теперь же мы - сами христиане - превратили себя в чернь и уже самостоятельно разрушаем устои собственной жизни...
Гаврилов сочувственно улыбался - не было ни сил, ни желания вдаваться в смысл произносимых Павлов слов - но, все же, решился перебить старика на полуслове, спросил:
- А как же ваше "Послание к русским"?..
- Послание? - скривил капризные губы Павел, - а кому оно нужно, мое послание? Неужели, вы думаете, что кому-то оно может быть интересно?..
- Но вы же сами считаете себя идущим через века со словом правды в устах апостолом! Так неужели, когда вас подвергали непрестанным гонениям и заточали в Иерусалиме в тюрьму, было легче? Тогда вы боролись до последнего...
Павел только безнадежно махнул рукой.
- Тогда я имел дело с детьми, способными еще образумиться, теперь же вокруг меня, на манер каторжных колодок, сомкнулся мир поднаторевших в грехе взрослых. Да и не в том дело, что грех - нет на земле человека, кто первым бросил бы камень - а в том, что люди считают такую жизнь естественной. Утратилось ни с чем не сравнимое ощущение человеком близости Господа...
Гаврилов поднялся со стула.
- Пойду я!
Павел его не останавливал и особого сожаления по поводу ухода гостя не выказал:
- Иди... Да, чего приходил-то?..
- Так, - пожал плечами Гаврилов, - хотел кое - о - чем спросить, но надобность отпала...
- Ну и слава Богу! - удовлетворенно констатировал Павел. Однако апостол все еще боролся в нем с немощным, замкнувшимся на собственном здоровье стариком: - Ты вот что, ты уж как-нибудь сам там, без меня! Черновик послания можешь взять, я к нему не вернусь, а тебе, глядишь, пригодится...
Гаврилов молча подобрал со стола валявшийся между газетами исписанный листок бумаги и, сложив его в несколько раз, сунул в карман. Психиатрия, конечно, в чистом виде, но спросить очень хотелось:
- Скажите, вы когда-нибудь видели Понтия Пилата?
Губ апостола коснулась едва заметная горькая улыбка, на мгновенье глаза его вспыхнули прежним, опаляющим душу огнем.
- Однажды. Издали. Из толпы. Он умывал руки... А ты еще удивляешься, почему в нашей стране такой спрос на умывальники...
Гаврилов повернулся уходить, ступил было к двери, но Павел его окликнул.
- Постой! Телевизор включи, хочу досмотреть чем закончится вчерашний фильм про бандитов...
Оказавшись на лестничной площадке, Гаврилов перевел дух. Пальто, как если бы он торопился сбежать из квартиры, держал в руке, в другой сжимал спортивную вязаную шапочку. Постоял в растерянности, стараясь собраться с мыслями. Последнее, что Гаврилов запомнил, что поразило его и огорчило, была радость предвкушения, с которой старик уставился на экран телевизора. Мелькание картинок, эта примитивная имитация жизни, превратилось для Павла, как и для многих других, в льющийся непосредственно в кровь наркотик.. Телевизионная жизнь с ее надуманными страстями и повторяющимися сюжетами заменила собственную, достаточно нажать кнопку и большой обман в мягком свечении войдет без труда в пустую душу, и иллюзия событийности медленно но верно превратит человека в животное, покорно жующее незамысловатую жвачку... - Гаврилов криво усмехнулся. - В том-то и дело, что не покорно, а с вожделением, требуя каждый день увеличить дозу крови, насилия и секса. Все может эта волшебная кнопка, в точности такая, какую без устали жмут кролики и морские свинки, раздражая в мозгу точку удовольствия.
Кнопка, эта чертова кнопка! - Гаврилов с нетерпением тыкал пальцем в кнопку вызова лифта. Вот откуда берутся все сравнения, из обыденной жизни, - хмурился он, заходя в появившуюся наконец, исписанную местной шпаной кабину. С диким скрежетом она медленно поползла вниз. Двери открылись, занятый собственными переживаниями, Гаврилов поднял голову...
Никто не знает, что такое везение, как не может сказать, когда к человеку приходит удача, но еще Конфуций писал в своей "Лунь юй", что самое главное быть к этому готовым. А может и не писал, а говорил за обедом ученикам, истина от этого не стала хуже. Гаврилов к подарку судьбы оказался не готов.
- Вы?
Сердце его екнуло и остановилось. Перед ним в скромном осеннем пальтишке с сумочкой в руках стояла женщина. Ничего в ней не было от той самоуверенной дамы, что встретила его в тринадцатом кабинете, и все же это была она. Анна Афанасьевна смотрела на Гаврилова с испугом и имела на это право. В отличие от привычного для москвича выражения безразличия и усталости, лицо Гаврилова выражало всю гамму испытываемых им чувств и не в последнюю очередь восторга. Он, вроде бы, и улыбался, только улыбка выходила какой-то жалкой, и делал рукой пассы, но что они означали, наверное, и сам не знал.
- Вы! - повторил Гаврилов, и сердце его снова екнуло и начало бухать в груди, как паровой молот. Вжавшись в угол, он, как бы, приглашал Анну Афанасьевну войти и разделить с ним пространство кабины. Пятерней пригладил стоявшие дыбом волосы. С того самого дня, как бежал по легкому морозцу в поликлинику, Гаврилов мечтал увидеть эту женщину, теперь же растерялся.
- Вам какой этаж? Четырнадцатый? - выпалил он, нажимая на верхнюю кнопку и уже зная, что делает что-то не так, но делать продолжал.
- Мне пятый, - едва заметно улыбнулась женщина и Гаврилов понял, что и она его узнала.
- Да? А я решил, что последний? - обрадовался он и, уже подсмеиваясь над собой, добавил. - Вот растяпа!
Надавил кнопку "стоп". Лифт замер, как если бы давно ждал этого момента. Гаврилов ткнул пальцем в красную цифру пять, но за этим ничего не последовало. Остальные кнопки оказались столь же пригодны для управления пожелавшим отдохнуть механизмом.
- Застряли, - констатировал Гаврилов и, без всякой связи с предыдущим, спросил: - Вы помните меня?
- Да, - кивнула женщина и. стянув с головы шапочку, провела рукой по волосам, - вы Гаврилов, пришелец.
Открытый рот вряд ли работает на создание образа умного человека, и Гаврилов поспешил его захлопнуть. Язык, правда, прикусил, но это было еще полбеды. Вот, оказывается, почему Анна Афанасьевна меня узнала! - расстроился он. Произнести слово "пришелец" было все равно что сказать: я запомнила ваши торчащие в стороны уши, и это было обидно. Особенно обидно после пережитого им приступа радости.
Гаврилов тяжело сглотнул.
- Откуда вам известно?..
Анна сделала небрежное движение рукой.
- Кот Базилио по секрету сказал... то есть заместитель главного, Василий Васильевич, - поправилась она, и Гаврилов тут же почувствовал к этому ловеласу приступ ненависти. А что Васька дамский угодник и приставало, непреложно следовало из тона, каким Анна произнесла его имя.
Почувствовав резкое изменение в настроении своего товарища по заточению, она поспешила сказать:
- Вы знаете, я ведь после той нашей встречи опросами в поликлиниках заниматься отказалась...
Гаврилов радостно удивился.
- Из-за меня?
- Скорее из-за себя, - поправила его Анна Афанасьевна, - но, в общем-то, вы были не так уж далеки от истины... - она нахмурилась, давая понять, что не хотела бы дальше развивать эту тему. - Что вы делаете в нашем доме?..
- Так, зашел проведать одного старичка...
- Не на шестом ли этаже? Он живет прямо над нами и знаете... - она доверительно коснулась его руки, - с ним последнее время что-то происходит. Скромный такой, интеллигентный, но вот уже два дня как сверху доносится такая попса, что уши вянут!
- Эка его бросает! - усмехнулся Гаврилов. - Думаю, ему скоро это надоест, а впрочем, кто знает. Человек вдруг обнаружил, что мир вовсе не таков, каким он себе его представлял, такие вещи не проходят бесследно для психики...
Снизу, тем временем, уже начали стучать нетерпеливые сограждане. Доносившиеся до узников лифта возгласы о хулиганстве перемежались пока ещё смутными обещаниями вызвать милицию.
Удивительно мило конфузясь, Анна Афанасьевна все-таки спросила:
- А правда, что у вас в области сердца будто бы какой-то голос? Ах, как бы мне хотелось его услышать!..
Гаврилов молча повесил пальто на выступавший из обшивки лифта болт и принялся стягивать через голову свитер.
- Ой, и правда! - вскрикнула Анна Афанасьевна, плотнее прижимаясь к груди Гаврилова. - Как будто стихи читает, все так плавно и в рифму...
- Это он в вашу честь! - компетентно пояснил Гаврилов, млея от того, что Анна приникла к его ребрам ухом.
- Действительно похоже, только смысла не разобрать! - радостно заключила она, кладя для удобства руку на его плечо. Поскольку и у Гаврилова руки имелись, он, помогая женщине, приобнял её за талию. Так и стояли они с минуту, пока наконец Анна Афанасьевна ни отстранилась.
- О чем он говорит?
Ответ, видно, Гаврилов приготовил заранее.
- О любви. Он говорит, что любовь может испортить человеку жизнь и просит предупредить вас, что вы в опасности, поскольку очень даже можете в меня влюбиться...
Будто только что заметив на талии руку, Анна поспешила высвободиться.
- А вы, оказывается, тот ещё нахал! Оденьтесь, а то замерзнете...
Гаврилов начал натягивать свитер. Спрятав голову в вязаное укрытие и почувствовав себя в безопасности, спросил:
- Вы не замужем?
- Трудно сказать... - Анна по-хозяйски и как-то очень ловко помогла Гаврилову, поправила перевернувшийся рукав. - Муж... он хороший человек, только так и не смог простить мне одну вещь...
- Измену? - голос Гаврилова звучал сдавленно.
- В определенном смысле, - улыбнулась Анна Афанасьевна. - Он уже несколько лет занимается специальными духовными практиками, медитирует и посещает какое-то свое эзотерическое общество, а сон снится мне...
- Какой сон? Расскажите! - попросил Гаврилов.
- Да особенно и нечего рассказывать, - покусала в задумчивости губу Анна. - Часто под утро мне снится нечто вроде огромной, уходящей витками вверх спирали. Высоко над головой в разрыве между облаками я вижу её маленькую часть, а о колоссальных размерах могу лишь догадываться. Вижу ярко-голубое небо - оно пронизано широкими, словно ленты, солнечными лучами - а на его фоне несколько согбенных фигур, поднимающихся по ребру спирали, будто по китайской стене. Они двигаются тяжело и видно, что каждый шаг дается им с трудом, но от этого почему-то становится не грустно, а весело и как-то светло на душе, наверное потому, что эти люди совершают восхождение... - она замолчала. - Вот и всё! А муж мой считает, что это он должен видеть этот сон. Не может простить, что я ничем таким духовным не занимаюсь, а показывают его мне. Раньше даже устраивал скандалы, требовал признаться, что я все назло ему выдумала, теперь, правда, поутих, зато с головой ушел в свою эзотерику. Вы же знаете, мужчина редко способен перенести превосходство живущей рядом с ним женщины. А в остальном очень даже неплохой человек...
- Ну да, - ухмыльнулся Гаврилов, - интересно выходит: люди окружают нас хорошие, а счастья, как не было, так и нет! - он вдруг взял Анну Афанасьевну за руки, заглянул в глаза: - А что, если и вы пришелец или, вернее, пришелка? Ведь что получается: поведение людей изучаете, а сами, как все, жить не умеете!..
Анна только грустно улыбнулась, но рук не отняла.
- Да нет, я обычная женщина... А... извините, что спрашиваю, вы знаете с какой вы планеты?..
Гаврилов покачал головой.
- Точно - нет, но когда об этом думаю, в памяти почему-то вертится созвездие "Усталой черепахи". Впрочем, вам могу признаться, мое инопланетное происхождение окончательно еще не доказано...
- А Базилио говорит, будто это установленный факт, - не согласилась Анна. - У него есть какой-то дружок, мировой светило...
- Муходрев, - подсказал Гаврилов.
- Возможно, имени он не называл, - продолжала Анна, - так вот тот уже готовит материал в иностранные журналы и создает специальную комиссию при Минздраве для вашего изучения...
- Вот, оказывается, как! - удивился Гаврилов, - не знал...
Он хотел еще что-то сказать, но тут кто-то постучал по внешней металлической двери лифта и гнусный голос сверху сообщил:
- Хватит, голуби, ворковать, аварийка приехала!
- А я вот сейчас выйду отсюда и кому-то дам по морде! - весьма конкретно пообещал Гаврилов. По-видимому, слова его прозвучали убедительно, вниз по лестнице тут же заспешили шаги и все тот же голос прокричал:
- Ты сначала выйди...
Но, как оказалось, смотался соглядатай очень вовремя, вызволение пленников заняло на удивление мало времени. Не прошло и пяти минут, как Анна и Гаврилов уже стояли на лестничной площадке пятого этажа, плохо представляя как им теперь расстаться. Взаимная симпатия, вещь очень тонкая и эфемерная, сравнимая разве что с переходным состоянием, когда человек зависает между жизнью и смертью. Одно ложное слово или намек на неискренность и она может умереть, оставив после себя щемящую горечь сожаления. Но может она и превратиться в чувство, которое, как бы кто ни старался, сравнить в этом мире просто не с чем.
Гаврилов мял в руках вязаную шапочку.
- Вы, Анна, - говорил он со смущенной улыбкой, понимая, что произносит какие-то чужие и даже фальшивые слова, - вы за меня теперь в ответе. Люди всегда отвечают за тех, кого приручили, будь то дворняжка или инопланетянин. А я, к тому же, обладаю даром предвидеть будущее, у меня такое чувство, что очень скоро в вашей жизни наступят перемены... - замолчал. Не зная куда девать шапочку, сунул ее в карман и попросил: - Можно я вам позвоню?
Улица встретила Гаврилова начинавшейся метелью. Порывы ветра бросали в лицо пригоршни сухого, колкого снега, взбивали на затянутом тонким ледком асфальте крошечные смерчи. Зима, - удивился Гаврилов, словно приход холодов стал для него откровением. - Ну да ладно, переживем, до тепла всего каких-то шесть месяцев...
Но настоящий, космический холод все-таки достал его, правда только под утро. Прямо перед Гавриловым на огромном экране разворачивалась панорама бескрайнего звездного неба. Каждой клеточкой тела он ощущал исходившее из глубин космоса стылое дыхание. Пересекавший пространство млечный путь казался скоплением крошечных, колких льдинок и только от созвездия Усталой Черепахи веяло на Гаврилова едва различимым теплом. Он знал, что там, вокруг одной из дальних звезд, вращается маленькая уютная планета. В нее-то теперь он и вглядывался, стараясь различить под скоплением белых облаков контуры неизвестных континентов. Волновался, как-то еще его примут... Но тут далеко внизу показался краем знакомый с детства итальянский сапог и удивительная, ни с чем не сравнимая радость разом захватило все его существо - так это же Земля! Гаврилов увидел смеющееся лицо Анны, ее сияющие глаза... и проснулся. Форточка порывом ветра была распахнута настежь и в комнату белесой струей врывался морозный воздух.. Гаврилов поежился и, заставив себя вылезти из под одеяла, нащупал ногами тапочки. Вернувшись, закрутил на окне все запоры и только потом, со сладким предвкушением, рухнул на диван. Спать можно было еще целую вечность...