Дидуров Алексей Алексеевич
Снайпер

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Дидуров Алексей Алексеевич (moniava@yandex.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 56k. Статистика.
  • Поэма: Поэзия
    •  Ваша оценка:

    Алексей Дидуров

    СНАЙПЕР

    "Я, КАК КОМЕТА, ГОРЕ ПРИНОШУ!"

    А. Дидуров

    "Из записок Казановы"

      
      
       СОНЕ КРАЙНОВОЙ
      
       ПРОЛОГ
       Мне нечего ответить Вам словами.
       Подсвечен августовской сединой,
       Реке кивает берег деревами
       На всхлипы за посудиной речной,
       Рок-музыкой ручной, за мной и Вами.
      
       Мне нечего ответить Вам словами,
       А говорить улыбкой и слезами
       Испорченное сердце не велит --
       Оно без Вас болит, моя Лилит,
       А с Вами -- можете представить сами...
      
       Мне нечего ответить Вам словами:
       Не наделила жизнь меня правами
       Счастливой сделать Вас или сберечь
       Ото всего, что здесь нам даровали,
       Чему не в склад, не в лад любовь и речь.
      
       Мне нечего ответить Вам словами --
       Во мне деталь какую-то сломали:
       Нема во мне ни света, ни тепла.
       Жить отраженным? Вас дожечь до тла?
       Да, вариант, но соглашусь едва ли.
      
       Мне нечего ответить Вам словами.
       Ведь неспроста бежим того, что с нами --
       Как мы на корабле (жаль, не пустом),
       Родные виды слиты с временами,
       Чужими нам, как тот высотный дом..
       .
       Мне нечего ответить Вам словами,
       Хотя они сейчас бы не солгали,
       Поскольку мыслей нет, а грусть проста,
       Она земней, чем в медленном накале
       Стеклянная багровая звезда...
       Мне нечего ответить Вам словами...
      
       "Любимая, тьт помнишь?.." -- прелесть связка,
       Интимный оборот, святая краска,
       Дисперсия сентябрьской рыжизны
       Щемящих вечеров, когда ясны
       И даль и близь во мне, во вне, снаружи,
       Когда сошли на берег наши души,
       Как и тела, еращсньем смущены --
       Невольным совмещеньем двух ладоней.
       Чтоб не сгореть им, я спросил о доме,
       Что каменной лавиной небо рвал:
       "Любимая, ты знаешь?.." -- Ты не знала,
       В чем ни вины твоей, ни криминала,
       Мои познапья -- вот был криминал:
       Дом типа "Дом на набережной" вырос,
       Где Яуза с Москвой соединилась --
       Две пролетарских, нашенских реки, --
       И в нем -- "С Победой!" - хазы получили
       Те, кто в войну Европу поучили --
       Вельможи и орлы-отставники:
       Столпы эпохи застолбились в доме,
       Дубы скрипели за любым окном
       В британском брючном шепчущем бостоне
       И в хроме черноблещущем штабном.
       Фарфор-саксонец, венские трельяжи,
       Трофейные пластинки и пейзажи
       Рассыпались по прорве этажей,
       Где сквозняки чем выше, тем свежей.
       Но прорядил дубраву хорошенько
       Колун десятилетий: дом пустел,
       Вселялись нувориши -- Евтушенко,
       И тот, пострел, поспел до здешних стен,
       И прочие подобные, но все же
       Был контингент (и, кстати, жил все плоше),
       Какой не "этим" слыл, а еще "тем".
       "Откуда ты все знаешь?" -- ты спросила,
       И память что есть сил заголосила
       Па весь душевный тайный мой Эдем:
       "Молчи! Не говори! Золу не трогай!
       Герой с герлой, вали своей дорогой!
       Ее виски в тиски своей тоски
       Не суй! Пасуй ей нежность -- не кромешность!
       Иди, будируй девочке промежность!
       Бди! -- не мозги буди ей, а соски!"
       Увы, каким я был, таким остался:
       Герла взалкала прошлого -- я сдался,
       Она желала правды --• уступил,
       При том, что мой роман с высотным домом
       "Был начат с тех же просьб и тем же тоном,
       Во голоском, что я тогда любил.
       Тогда с меня и правды и былого
       Потребовали опосля у л ов а
       И пуска в дело моего белка --
       И я пропел -- лицом в родных коленах, --
       Об аде детских лет послевоенных,
       И про свои армейские срока,
       Про годы журналистские на склоне
       Крутой, витой и скользкой эры Лёни,
       Устроившей обвал мне и завал,
       Да плюс урок, какое семя в теме --
       Пока один мой плод носила в теле,
       Другой в головке тела созревал,
       И вот, натуре с временем согласно,
       Головка тела впела, что опасно
       Источнику смурных биоп-олей
       Всечасно находиться близко к плоду:
       Урод, не дай сварганиться уроду,
       Сгинь в ширь своих полей -- и поскорей!..
      
       ***
      
       Я сгинул. С той поры меня видали
       И проститутки, что этаж снимали,
       Обслуживая иноконтингент
       (А местным и пощупать не давали),
       И лесбиянки на "Речном вокзале"
       У грека в платоническом серале,
       Фотомодели в тестовском* подвале,
       Что на углу ХитгрО'ВКи, коей пет,
       И на хребте Ленгор дворец минета --
       Читай, общага Университета, --
       Дома друзей и жен их, мне врагинь,
       Руины, склепы, чердаки, вокзалы,
       Где ментовня ловила и вязала --
       Да всюду, где царует слово "сгинь".
       В последний раз до встречи с небоскребом
       Я жил в семействе, так сказать, особом, --
       Мать с дочкой, что пустили на постой,
       Читая Кафку под "Напа-реули",
       Сидели дома -- были в карауле
       У тайника с начинкой залотой.
       Кормила бабка -- лейтенантша СМЕРШа
       В войну, а в данный срок миллионерша --
       Директорша валютного кафе --
       Безжалостна, спортивна, моложава,
      
      
       Подвал в бывшем трактире Тестова.
      
       Мальчишку-мужа за рулем держала,
       Дочь -- под подошвой, внучку -- "под шафе".
       Но про тайник прознали мафиози,
       И бабка под плетьми почила в бозе,
       Дочь в Кащенко махнула с похорон,
       Сыграла внучка лезвием но венам,
       А я смотался петь хвалу Каменам,
       А проще -- по Москве считать ворон.
       Я насчитал штук сто на Швивой горке,
       Пока январь втыкал свои иголки
       В мое давно не евшее лицо,
       И вот в высотном доме, в магазине
       Услышал, как мужчина в габардине
       Трепался с продавцом, беря мясцо.
       С чего бы мне торчать в мясном отделе?
       И вы б его обнюхать захотели,
       Коль вас семья изъяла, как Главлит,
       Как раз тогда, когда вас из журнала
       Прогнал Дементьев, вставши у штурвала,
       За то, что Горбачев потом велит --
       И будет гнать главред левее "Взгляда",
       Но до того вам как-то выжить надо,
       А не на что, и негде, и никак.
       Вот почему на три кило свинины
       В ладонях габардинного мужчины,
       Как я, качнетесь, чуя страх в ногах.
       Как я, качнетесь -- и, как я, очнетесь,
       Услышав то, что просто чистый нонсенс
       Для слуха сквозь урчание кишок:
       "Зима-то нынче -- и котам не в шутку!"
       "Ох, балуете Вы их!" -- "Знай Анчутку!" --
       "Привет котам!" Распад сознанья... Шок...
       А дальше бред: "Жаль, всех не отоваришь..." --
       "А сколько ж Вы их держите, товарищ?" --
       "Они там сами, я их не держу --
       Есть в доме зтажи, где пет народу..." --
       "Как?!" -- "Там насосы -- вверх гоняют воду,
       Коты и прут к такому этажу!
       Людское место пусто -- зверя густо:
       Ловить -- нет рук, травить -- не хватит дуста,
       И разве одолеешь разом всех?
       Зимой там рай, ведь-от насосов жарко".
       "И я смотрю, Вы часто..." -- "Мне их жалко...
       А в детстве. -- вешал... Искупаю грех!"
       Слыхали?! А теперь смекайте, панство:
       Средь января есть жаркое пространство,
       Куда вам носят мясо для еды •--
       Вон ту свинину! В ней калорий -- бездна!
      
       Сырую? Сыроедепье полезно.
       Что? Там коты? Но ведь не львы -- коты...
       Предвижу: взором праведным блистая,
       Какой-нибудь "совок", душа простая,
       Смешавши жалость, ярость, смех и стыд,
       Взопит: "Кончай мне вешать макароны!
       Свинины хочешь -- разгружай вагоны
       И спи в общаге, как полсвета спит!"
       Спаси тебя Создатель, комиссар мои!
       Я сыт тобой, вагонами, казармой,
       И буду по помойкам жрать гнилье,
       Сластя его родившимся сонетом
       И запивая, так сказать, минетом --
       Лишь бы с тобой не рядом, ё моё!
       Я знаю, как звучишь ты, чем ты пахнешь,
       Как выглядишь, когда ты в пах мне ахнешь
       Или когда ты глохнешь подо мной --
       С тобой не взять нера и жить бескрыло,
       И ползать между йог свиного рыла,
       Да не обижу этим род свиной!
       И ты мне мелешь в гегемонском раже,
       Что Слово -- это что-то вроде блажи,
       Стихи -- забава хилых сопляков?
       Где ж знать тебе про суры Магомета,
       Бросавшие на танки четверть света
       Безо всего, но с. пением стихов!
       А ты во власти мессианской прыти
       Еще и указуешь, кем мне быти --
       Ты, хуже дрессированных макак
       Артелью льющий пот или опричной --
       Мне, могущему то, что единично,
       Быть смердом -- даришь, бардом же -- никак?!
       Ты ж сам стихом живешь с того начала,
       Когда под колыбельную качала
       Тебя, щенка, бабаня или мать.
       Так -- цыц! А я продолжу ловлю слова,
       Авось, и твой щенок с мово улова
       Чуть больше папы будет понимать...
       Вот и лечу во след тебе, свинина
       В руках у гражданина-габардина!
       Назад -- не сметь, хоть там и ждут, боюсь,
       Что страх во мне разбудит время оно --
       И я, как очередь "Иллюзиона",
       Ведомый строем, благ дождусь -- о, грусть!..
       АН, нет! Пройдя сквозь строй за свертком мяса,.
       Вхожу в подъезд, не ведая "атаса",
       Но отсчитав десяток, так и быть,
       Чтоб он дождался, скрылся за дверями
       И свет побег по планке с номерами
       До цифры той, которой не забыть...
      
       ***
       Спешить -- ии-ни: пусть он доедет первым.
       Вступаю в лифт, взведен напрягом нервным --
       В чем дело? И ловлю себя на том,
       Что, вспомнив прожитое в одночасье,
       Вдруг осознал, что приношу несчастье,
       В какой бы ни вступил я круг и дом!
       Лишь я родился -- предки разбежались.
       Попал в команду самбо -- облажались.
       Пришел в казарму -- трех пришил еврей
       За то, что надевались без предела.
       Завел семью -- был отлучен от тела
       И чада, послан вдаль -- и поскорей.
       Был взят в отряд валютных проституток
       Па роль объекта иностранных шуток,
       Анекдотистом на досужий час --
       В момент клиент -- лиловый сенегалец --
       Поставил участковому фингалец,
       И тот, отвергнув ренту, выгнал нас
       С флэта. Мерси, одна из тех путано к
       Ввела меня в коммуну лесбиянок,
       Которую держал кавказский грек,
       Кровавыми легендами овеян:
       Средь русских Эвридик я сел Орфеем --
       И грек "сгорел" как на голову снег!
       И надо ль говорить, что на Лубянке
       Незримо зрили, как мы гнем баранки,
       Гюго, Семенов, Андерсен и Свифт --
       Так что Ленгоры с их трихомонозом
       Ваше не в щет, но жег не зря серьезом
       Прогноз, когда входил я в этот лифт...
       ...Тот -- на восьмом. Я вжал в девятый кнопку.
       Врозь -- двери, выхожу немного робко
       Па лестничную клетку над восьмым
       И, свесившись с перил, застал картину;
       Присевши, дядя потчует котину,
       Держась за дверь, распахнутую им.
       Он без пальто уже. Седоголовый.
       Кряхтит, синит: "Заждался, звезде л обый!"
       И кот с пятном коричневым на лбу,
       Свернув башку, вгрызается в кусище,
       А дед встает: "Два дня вы все без пищи!" --
       И -- вниз, и я благодарю судьбу!
       Но прежде чем лететь, кончать говенье,
       Его лицо узрел я на мгновенье,
       Без шапки и без шарфа, целиком:
       Узки глаза, а скулы тяжки, жестки,
       По меди щек зарубками бороздки
       И уши по-мальчишечьи торчком.
       Признаться, я давно имею слабость --
       Разглядываю тутошнюю старость:
       Ведь это те, кто я'вью сделал бред --
       Свил рабье хапство, срам земного тара,
       И в глодтверждеиъе этого кошмара
       Я должен у кота отнять обед!
       О лица, от каких сбежал бы Гойя!
       Трусливость, злоба, алчность, паранойя --
       Тот авангард, что изменил сей мир,
       Чтоб жрать полвека тюрю и баланду,
       Чтоб раком дать вождю и оккупанту,
       Чтоб собирать бутылки на кефир...
       Средь них есть исключенья -- единицы:
       Лбы восходящи, джоттовы глазницы,
       Младенческая взглядов чистота
       И мужество любви сквозь муки ада!
       Редчайший праздник -- миг такого взгляда'
       Среди иных, каких кругом стада,..
       Но этот из каких -- не мог просечь я:
       Восток -- он спецпорода человечья:
       Всегда с трудночитаемым лицом --
       С таким когда-то отодрал Европу,
       Залез конем троянским Штатам в жопу
       И ма?ушке России стал отцом --
       Мир не прочухал гением народным,
       Куда уж мне тут, да еще голодным... --
       Так в такт его шагам, спешащим вниз,
       Я думал и ступал, вперившись в мякоть
       И так ликуя, что хотелось плакать, .
       И вскрикивал: "Кис-кис!" или "Брысь-брысь!"
       Но звездолобый даже не отпрыгнул
       От жорева, а как-то микрорыкиул
       И мой ботинок встретил "пасть -- на пасть"!
       Я навострил ему пенальти в бошку --
       Тут сзади что-то шикнуло немножко
       И звон разлился -- Боже, твоя власть!
       Я обернулся. В глубине квартиры
       Звучало нечто из иного мира:
       Громадные напольные часы --
       Дом для времен ли, грО'б ли для былого --
       Смотрели белолице и сурово,
       Даря удары слуху, как призы --
       Хрустэльны, гулки, искристы, весомы
       Ко мне чредой летели звуки-зовы,
       Манящие к себе, в себя и -- за.
       Туда, где есть покой, любовь и воля!..
       Провидя их, я сморщился от боли
       И жидкой солью обожгло глаза --
       Но чуя энным чувством обстановку,
       Я протрезвел -- и тут узрел винтовку,
       Висящую поодаль от часов,
       И вспомнил о ружье и первом акте,
       Да, кстати, о буфете и антракте --
       И мой живот издал не звук, но зов --
       Я ринулся на взятие кусочка,
       Красневшего весьма свежо и сочно
       Под лапой оборзевшего кота,
       А зверь мне -- прыг на горло превентивно!
       Спиной, за дверь цепляясь инстинктивно,
       Лечу в квартиру -- хлоп! Дверь заперта!
       Вскочить! Открыть замок! Скорей наружу --
       Не тут-то было: меховую тушу
       С лица и горла не сдеру никак,
       А тут еще сквозь драчку-дрочку-дрючку
       Слыхать: шаги к дверям и -- дерг за ручку!
       И снова -- дерг! И голос: "Ну, сквозняк!.."
      
       ***
       Вот шарканье уперлось в дверь напротив:
       "Да я, Анчуткин! Ты помочь не против?" •
       Ответ баском: "Опять?! Ставь бутылец!"
       Мы друг на друга, я и звездолобый,
       Взглянули -- он с издевкой, я со злобой,
       И он мне подмигнул: "Тебе пиздец!"
       Я кинулся к окну -- на дне провала
       Очередища ноги обивала,
       Чтоб взять в "Иллюзион" абонемент --
       С боков окна ни труб, ни лестниц, дабы...
       А были бы -- не стоило труда бы:
       Вдоль очереди важно ходит мент.
       "Пиздец!" -- мне повторили выраженье
       И в зеркале мое изображенье,
       И балерина >в рамс в полный рост,
       Дразня улыбкой и прозрачной юбкой,
       И на другом портрете Сталин с трубкой,
       Знакомый мне до боли и до слез,
       До ужаса бессилья и бесправья,
       До вскрыть я нанесенной из зарамья
       Обиды-раны, первой от него
       И не последней, не смертельной будто, •--
       Но не зажившей, если, влипнув круто,
       "Я через тридцать лет чуть-чуть того:
       Из яви не вперед бегу, не выход
       Ищу, а (у кота глаза навыкат!)
       Спешу назад -- ко входу в детский сад,
       Где в день ухода хана с сего света
       Стоит вокруг вот этого портрета
       Нас человек до сотни поросят.
       В порядке сказанья некой чести
       К нам даже прислан фотокорр "Известий",
       Чтоб нашу скорбь и плачь предать векам.
       Узрел меня; "Фотогеничный мальчик!
       Жаль, что не 'плачет". "Он сейчас заплачет!" --
       Отвесила мне нянька по щекам.
       И я заплакал -- случай крайне редкий
       Со мной до некой будущей отметки
       С небезызвестной цифрой тридцать три,
       Когда из дома выгнан и с работы,
       Рыдал я, как в немом кино банкроты,
       Как я и сам в "Известиях" в те дни.
       До дыр истерли с этой фоткой номер!
       Так я родился, ибо Сталин помер •--
       Для общества, для мира -- на века --
       Для близких >и далеких, для планеты.
       Тираны мрут -- рождаются поэты,
       И отродясь у них горит щека...
       Как, например, сейчас -- а эти слезы
       Спиши на ностальгические грезы,
       А хоть и не на них -- и грех, да свят,
       Ведь за дверьми залязгали железки!
       Сначала я рванул за занавески,
       Но тут же -- под рояль в чехле до пят.
       "Скажи спасибо, -- раздалось в прихожей, --
       Что стаж и пилотаж имел хороший!
       Война плодила вдов и нас, воров.
       Я был карманник, а братан -- домуишик.
       Я брал за помощь трюльник или двушник --
       И на аккордеон скопил улов..."
       Я глянул в мандраже из-под рояля --
       Перед роялем в комнате стояли:
       Восточный дед и звездоло'бый кот,
       Жлоб средних лет в кроссовках от "Данлопа"
       И некто явно западнее Чопа:
       Галл? Англосакс? Варяг? Германец? Гот?
       Кроссмен взревел: "Склероз стал просто жутким!
       Прошу: месье Ляком, месье Аичуткии!
       Месье Ляком, взгляните: стиль "террор".
       "Как стиль "террор"?!" -- воскликнул галл с
       акцентом.
       "А так: ля ви финита -- и моментом
       В продажу шли костюмы и декор!"
       "Как это -- здесь?!" -- Раздался писк француза,
       "А он -- Горой Советского Союза!
       Был снайпером. И охранял вождя!
       Таким, как он, обязана Победа.
       "В охране по раненый", -- голос деда
       И галлово "чин-чин" чуть погодя,
       И снова дед: "А вы зачем в России?"
       Ответно в титаническом усильи
       Галл излагал на русском чуть ни час,
       Что он обойщик, с шелком или ситцем
       Работает, по миру колбасится --
       Туда, откуда получил заказ.
       Весь прошлый год он ангаже к Совдепам --
       И обивает ситцем (чаще крепом
       И реже шелком) -- здесь вошел в престиж,
       Учебник языка освоил бойко,
       Особенно слова "плевать", "попойка",
       Девиз "Красиво жить не запретишь!"
       И в этот раз заказ был из Союза --
       Мсье композитор и, как видно, муза
       Шелк выбрали с мотивом "Ма шери"
       Из тюильрийских спальных интерьеров.
       На что хозяин хмыкнул: "Купчик херов..>
       КрО€смен отбрил спокойно; "Есть -- бери".
       И снова дух закуски с водкой жалит,
       И кот звездой во лбу по верху шарит,
       Косеет тройка -- я от страха пьян,
       В пей вдруг провидя сходство с "чрезвычайной".
       "Мсье композитор, ты чего печальный?
       Плати за водку -- марш за фортепьян!"
       Ко мне пришли данлоттовы кроссовки --
       Скрип, вздох, и над миазмами тусовки
       Всплыл образ дальней, давней высоты:
       Над степью ночь, свистя, прошили пули,
       И ветры, в проводах гудя задули,
       И вздрогнула у колыбели ты...
       Рояль скорбел о нас, о разнолетках,
       И на портрете женщина в балетках
       В ознобе вечном повела плечом...
       "За что?!" -- из-под чехла я слал укоры,
       "За что?!" -- дед всхлипнул из-под Терпсихоры,
       И выдохнул кроссмен о ней: "Почем?.."
       Он вдруг икнул: "Продай мне бабу эту!" --
       И встал к портрету. Не моча ли деду
       Ударила в восточный котелок:
       Дед хвать винтарь! Кроссмсн отнял винтовку,
       И перешла тусовка в потасовку --
       О, я помог бы деду, если б мог!
       Но я не мог... Куснуть -- и то опасно:
       Жить поднопотно, скрытно и безгласно,
       И втО'Лтанно до ихних каблуков
       Приговоренный присно, как и ныне,
       Средь их гордынь служу иной твердыне
       Меж тайных слез и сдавленных смешков.'..
       Да, под роялем став карикатурным,
       Хоть этим посрамил я страсть к котурнам,
       Всеобщую средь согнутых в дугу!
       Я мог бы встать в той драке рядом с дедом,
       Но с быдлом, потерявшим счет победам,
       Гарцуя на коленях -- не могу...
       Прервал сраженье мастер по обоям --
       Он в плоской фляге предложил обоим
       "Корвуазье", какой всегда с собой,
       Л сам, достав патрон из магазина,
       На гильзе, гравированной красиво,
       Прочел девиз: "Возьми в последний бой!"
       Уловка не пленяла глубиною --
       Галл двух советских повязал войною,
       Поскольку знал: здесь все стоят на том:
       Как, мол, Героя получил хозяин?
       Хозяин начал -- всяк свой рот раззявил,
       Лишь Сталин слушал речь с закрытым ртом.
      
       ***
       О нет, Лнчуткин не был Цицероном,
       Ио правда правит способом коронным --
       Власть простоты желанна всем сердцам.
       Жизнь -- иероглиф^ чтобы тронуть души,
       Не нужно много красок, хватит туши:
       Так, так и так, а остальное -- сам:
       Итак, июль, и по сыпучим, узким
       Проселочным дорогам белорусским
       Под визг шрапнели, зрячей и густой,
       Гонимая тенями "меосершмитон",
       Прет на восток река дивизий битых,
       Разит бедой и выглядит ордой.
       И в той кипящей каше человечьей
       Бредет пацан с ранением в предплечье --
       Оно гниет под коркою бинтов,
       И бойкая солдатка в деревеньке
       Берет солдата: "Будэ здоровенький!"
       Плюс харч ему -- и на свои пять ртов.
       Слизнуло наших. Появились фрицы,
       Солдата --вниз, в чулан, под половицы,
       Но новой власти нужно ж подмахнуть,
       И кто-то немцам настучал в подарок.
       У них под носом -- благо без овчарок! --
       Она его успела в лес шугнуть.
       Но ни портянок, ни кровавой ваты
       Уже не вышло выкинуть из хаты --
       Вот для людей при людях и радей! --
       Ей объяснили: пусть вернет солдата,
       А нет -- на эту хату вот граната,
       И расстреляем всех твоих детей.
       Я этот весь расклад провидел с дрожью:
       Анчутка мчит сквозь лес по бездорожью,
       Летит под ноги юные трава,
       А там у хаты потные парнищи,
       Раздражены страной, чужой и нищей,
       Пять ребятишек, баба чуть жива.
       Как -- навсегда останется загадкой,
       Но в глубине чащоб, во мгле закатной
       Она его настигла, пса верней,
       По-белорусски слезно верещала --
       Он ничего не понимал сначала,
       Но -скоро понял и пошел за ней.
       С утра его поставили к ограде:
       Наряд, наетый, свежий, при параде
       Взял изготовку, пастор осенил,
       Заныли дети -- вспышечки блеснули --
       Мир лопнул -- а в глаза и р>от плеснули
       Солоноватых тепленьких чернил,
       И -- бездна. Время встало, сбившись с шага.
       Всем весом навалился жернов мрака,
       А через век заполз под веки свет --
       Рассвет, удушье, залах плоти жженой,
       Пять детских трупов и большой, тяжелый...
       Он понял- всех убили. Сразу. Вслед.
       ...Здесь, засопев, очнулся Высший Разум --
       Ударили часы набатным басом,
       Разглядывая "репрессивный стиль"
       Квартирной обстановки, басурманин
       Балдел, ладонью пот стирал хозяин.
       Кроссмен спросил: "А дальше?" -- "Дальше?
       Мстил."
       Я выслушать собрался мемуары,
       Но нервное мяуканье котяры
       С ним вместе заползает под рояль.
       На "кыш--брысь--вон!" он не ведет и ухом.
       За столиком кро-ссмен собрался с духом,
       Пошел к роялю: "Кот меня донял!
       Чего ты их; к себе домой пускаешь?"
       "Он сам уйдет, не тронь его, пускай уж..."
       "Пет, он хотя б уймется наконец!" --
       Кроссовки приближаться продолжали,
       Мы под чехлом рояля задрожали
       И взглядами сказали: "Нам пиздец!"
       Но, видно, оба родились в рубашке:
       "Как говорит народ ваш -- по рюмашке!"
       Нашелся иноземный гуманист
       И мягко тормознул погибель пашу,
       Л дед добавил: "Я их сам не глажу,
       Но перед ними виноват..." -- "Винись!"
       ...И я провидел непопятным взором,
       Что было для хозяина позором --
       Таежная деревня Артышта,
       В пей чуваши в соседстве с кулаками --
       Все выселены с родин, где веками
       Хозяйничали для души и рта.
       Их дети не ужились просто сразу,
       Покорные негласному наказу,
       Где братья-близнецы раздел и власть,
       Как партии и Ленин па уроке,
       Л после драки и большие сроки --
       Но спохватились: этак всем пропасть.
       Тогда-то и пошло у них по кругу:
       Котов и красть и вешать друг у друга.
       И закачались эти существа
       В сараях, под навесом на крылечке,
       И участковый дал попу на свечки,
       Чтоб не пришла статья для баловства.
       Но это у детей -- не то у взрослых:
       Там после стычек горестных и грозных
       За каждый на деревню данный га
       Нашли, чей корень глубже рыл на воле,
       И русским отошло горбатить в поле,
       А чувашам охота -- вся тайга.
       Ухватчивый Анчутка Богом данным
       Талантом добывал вдвоем с "берданом"
       Что лис, что белок -- и отцу слабо,
       Но это русской девочке Анютке
       Не знамо -- ей "се подвиги Анчутки
       До ильичевской лампочки в сельпо,
       У ней, поди, другая есть отрада:
       Кот -- может, краше есть, а нам не надо:
       Серебряная искра по хвосту,
       Воздушная походка, хоть и в теле,
       На ласку скун, но прыток в ловчем деле
       И среди лба судьба дала звезду!
       Пацан для девки белок не жалеет --
       Она их за забор. Кота лелеет.
       А из папаши, как из горла кость:
       "Чтобы не лез Анчутка до дочурки!
       А то по черепушке въеду, чурки!"
       В ответ: "Авось, не гвоздь -- соси, не бойсь!"
       Коса на камень, кровь горит, как пламень,
       Кота он подстерег за лопухами --
       В мешок -- и лётом на другой конец!
       В овраге на кота "бердап" наставил,
       А кот в усмешке рожицу осклабил:
       "Щас мне пиздец -- потом тебе пиздец!"
       Узнав судьбу на нецензурном сленге,
       Вообразив Анюткины коленки,
       Сглотнув горячий ком, прищурив глаз,
       Опять представив на ветру Анютку,
       Руками прижимающую юбку,
       Нажал курок, и кончил в первый раз!
       И крик новорожденного мужчины,
       И выстрел, и -- вразлет клока пушнины,
       И под вечер Анюткин вой блажной,
       Побег на Сахалин, отстрел тюленя,
       И всякий раз, как выстрел, брызжет семя, --
       Все .это накрывается войной,
       Расстрелом, партизанским лазаретом,
       Полетом, белым выданным билетом,
       По'битьем изумленных докторов,
       Письмом генералиссимусу с криком
       "Хочу стрелять в агрессоров!" -- и мигом
       Определеньем в школу снайперов.
       Он кончил фрицев сто на бойком месте,
       И сразу прибыл фотокорр "Известий",
       Отснял в засаде в профиль и анфас,
       А вскоре выслал номер с крупным фото,
       И репортаж кончался не без попта:
       "Он ждет мишень, как ждут свиданья час!.."
       В том тексте говорилось, как обычно,
       Что посвящалась кормчему добыча.
       Сам ли Верховный "дакнул" -- но с верхов
       Луч золотой приз'Вал в Волшебный город,
       И, пальцами калининскими вколот,
       Врозь разбросал пять желтых коготков!
      
       ***
       ...Ударили часы, отвесив меру.
       Кроссмен привстал: "Так выпьем за карьеру!
       Я у тебя весь стиль "террор" скуплю!
       Какие времена!" Шла во французе
       Борьба -- он произнес в большом конфузе:
       "Хозяин любит Сталина?" -- "Люблю!"
       "И я!" -- икпул кроссмен и композитор.
       Француз взопил: "Но он же инквизитор!"
       "Что -- я! -- с улыбкой обнял гостя дед, --
       Тот фотокор, что снял меня в засаде,
       Как Сталин умер -- снял мальца в детсаде:
       Вот кто рыдал! А нет и пяти лет!
       Кик это вам? Вот это -- что, ответьте!*
       "Вы черная дыра на белом свете!"
       "Твоим умом Россию не понять,
       А вот насчет тирана и садиста --
       Тут многое неясно и нечисто;
       Людей он чуял, я скажу, "на пять"!"
       "О да, вы в курсе! А в его охране --
       Наверное, благодаря награде?"
       "Нет, меня Рузвельт рекомендовал --
       Во встречной речи шутку вплел такую:
       Таких, как я, им сотенку-другую --
       Германию бы в год завоевал!"
       "Кто рекомендовал вас, вы сказали?!"
       "Да, Рузвельт. Есть и снимок в пятом зале
       Музея Красной Армии, где мы
       В обнимку на приеме в Белом до-ие.
       О нашей встрече есть и в первом томе
       Очищенной истории войны --
       А то ее заорали с кукурузы..." ...
       И вновь провидел я под дланью
       Музы Блистающий Георгиевский зал,
       Анчутку в душных зарослях букета,
       А после в многоцветий банкета --
       Вождя, который первый тост сказал --
       "О небывалом мужестве народа,
       Которое -- загадка для кого-то,
       Кто медлит, сомневается, юлит
       В вопросах срочной помощи героям.
       Шагающим к победе крепким строем,
       Как им родная партия велит --
       И тем недальновидным маловерам
       Любой сидящий здесь встает примером
       Решимости народа победить,
       И если -- на минуточку представим, --
       Любого к ним пошлет товарищ Сталин,
       Он сможет маловеров убедить:
       И сокол наш, разящий немца в небе,
       И комбайнер, радеющий о хлебе,
       И снайпер, насмерть жалящий врага,
       Танцовщица из фронтовой бригады,
       Хирург, художник, пишущий плакаты,
       Поэт во всеоружии стиха --
       Любой из тех, кому мы были рады
       Сейчас вручать высокие награды..."
       Анчутка от шампанского обмяк,
       Да шпроты, торт -- икота, струи пота,
       Да тут еще в очечках странных кто-то:
       "Иди-ка, познакомлю: девка -- смак!"
       "Куда спешить, покуда кормят-поят?"
       Очкастый шепчет: "С Берия не спорят!
       Я если говорю, то есть резон!
       Какую масль нам подал мудрый Сталин!
       А мы ее проводниками станем;
       Короче, едешь с девкой за кордон".
       Подвел деваху, улыбнулся сладко:
       "Марина! Балерина! Лауреатка!" --
       И шлепнул, как отец и как юнец, --
       В нем это как-то странно сочеталось,
       Как в балерине шалость и усталость.
       Анчутка понял: "Ей и мне пиздец!"
       Очка'рь сказал ей: "В Штаты ехать надо.
       Считайте, вы -- десант. Агитбригада.
       Америкашек надо уломать.
       Он им про смертный бой, а ты танцуешь:
       Портрет народа -- ваша пара, чуешь?
       Они сентиментальны, так их мать!
       Тут лиственные видятся мне связи:
       Земля и небеса, цветы из грязи,
       Бойцы и музы, стойкость и полет.
       У них там на мази воображенье.
       А вы вдвоем -- метафора сближенья
       Двух противоположностей. Вперед!
       Такая разработка, Все вам ясно?
       Прекрасно. Ну-ка, взрыв энтузиазма!
       Щас доложу вождю и приглашу!"
       Он без труда увел вождя в сторонку.
       Поговорил с ним и позвал их громко;
       И парочка пошла, как по ножу.
       Бог изо рта неспешно вынул трубку
       И за спину убрал поспешно руку.
       Прошелестел, моршинками лучась:
       "Тут мне товарищ Берия наметил
       Идею. Вам сейчас попутный ветер!
       Как говорит народ наш: "В добрый час!"
       Он покивал с улыбкой и сместился.
       Анчутка как-то вдруг раскрепостился --
       Приятно ж баб и звезды получать, --
       А Берия, смеясь, раздал бокалы:
       "Как говорит парод наш: "Пьем -- все мало!"
       И вслед Аичутке: "Музы не молчат!.."
      
       ***
       ...И я провидел отсвет океана,
       Вкусил нераскусимость чуингама
       И "Вэлкам, рашенз!" в "Вашингтон ньюсдей",.
       И коммодора вид молодцеватый --
       Ему был вверен Б-29-й,
       Отец воздушных "штатских" крепостей, --
       Газетчиков рои, громады залов,
       Монтаж аэропортов и вокзалов,
       Калейдоскоп военных, штатских лиц,
       Фанфары, барабаны, ножки девок,
       Крик лозунгов: "Их дело -- наше дело!"
       "Кровь для России!", "Поддержи ленд-лиз!"-
       Но за день до приема президентом
       Был сшиблен с ног Анчутка инцидентом:
       На ихнем языке -- оф коре! -- не чтец,
       В отеле пузыречки и бутыли
       Он выпил все, какие в ванной были --
       Дезодоро-шампун'но-блиц-пиздец!
       Так вляпаться за сутки до событья,
       Что может стать залогом для побитья,
       Как стало ясно, общего врага!
       Но краткий курс прошла с ним в ночь Марина
       Разбита в прах пуховая перина! --
       К утру Анчутка был свежей цветка!
       Да репортеры, гады, осрамили:
       Об оргии и сексотерапии
       В деталях из газет узнать он мог.
       "Бессмертный человек из-за Урала!"
       "Так лечат хмель в России!" Что спасало --
       "Он говорит, что Сталин -- мудрый бог!"
       Но инцидент имел, известно, место...
       "Шарман Марина -- снайперу невеста!
       Делано Рузвельт дарит жениху
       Рояль известной фирмы "Вестингауз",
       Сказав: "Узнавши вас, не удивляюсь
       Событиям на волжском берегу!" --
       Объявлено1, оформлено, замято...
       Открыто, сколько есть в Марине мата.
       И лишь в каковском звании жена,
       Не понял лейтенант -- кончайте шутки:
       Он капитан -- уже майор Анчуткип:
       На благодарность не скупа страна
       Тому, кто из-за моря, кроме женки,
       Скелету Ленинграда -- на тушенки,
       Покрышкину -- броню "Аэрокобр",
       Живучий танк "Матильда" -- Сталинграду,
       И Солнечной долины серенаду,
       Где мир есть мир -- он солнечен и добр!
       И на букет победного салюта
       Распахивает окна не кому-то
       Б кремлевском кабинете "хер-майор"
       (Как окрестил его Лаврентий Палыч,
       А он его в ум>е -- Лаврентии Палкыч!) --
       Он личный снайпер Сталина с тех дор,
       Как в Штатах президент, увы, покойный
       Обмолвился, что мог бы быть спокойным
       Среди кишащей абвером толпы.
       Когда бы у него, :в его охране
       Служили те, кто помнит не о ране,
       А лишь о долге, что сильней судьбы --
       Как доказал нам жизнью сэр Анчуткин!
       А Сталин мненье сильных слушал чутко
       Ушами всех полезных в мире стен,
       И с борта -- в Кремль, несясь, как от погони,
       В машине -- на полковничьи погоны,
       И на Лубянке -- "пушки" вс-сх систем.
       Отныне рядом Гений и полковник:
       Идет Политбюро -- на подоконник
       Садится узкоглазый офицер,
       И неспроста соратники потели...
       В Большом из ложи "спец" в момент дуэли
       И Ленский и Онегин -- на прицел.
       В театре Красной Армии -- там проще:
       Заранее пристреляна вен площадь
       Буфета, сцены, зала и фойе,
       И все же большей не было отрады,
       Чем солнечные майские парады,
       Они же в пик прохлады в ноябре!
       На высшей той ступени Мавзолея
       Стоял он за спиной хозяйской, млея -- -
       Лаврентий: "Будь готов!" -- "Всегда готов!"
       По бабам, пионерам, геррам-сэрам
       Он бегал окуляром и прицелом,
       А по ночам в Кремле стрелял котов,
       Тем самым славной дате салютуя,
       И зло смеясь, когда жена, лютуя,
       В постели выла: "С кем ты ебся, гад?!
       С буфетчицей?! С радисткой?! С машинисткой?!"
       И порошок свой (стала морфинисткой)
       Запихивала в ноздри ненпопад.
       Впервые задышала этой дрянью,
       Когда ее назначили к избранью
       На должность вожака партийных масс
       В ее театре, где жиды и Запад .
       Уже при входе чуялись на запах.
       Лаврентий позвонил: "Убрать как класс!"
       И закайлил под плясовую нашу
       Данила в малахитовую чашу,
       II заползла Марина в чешуе
       В эфир, во все газеты и журналы,
       Где от космогтолитства застонала,
       Как в койке в мае или в ноябре.
       Потом пошли ее тахикардии.
       Осталась на собраньях роль витии,
       С такого веча в дом и привезли...
       Большой, и Станиславского, и ко но а
       "Мы вытравим сорняк низкопоклонства!" •
       За гробом транспарантище несли...
      
       ***
       Часы взыграли колокольно, жутко...
       В плечо французу зарыдал Анчутка.
       Кот выпростал свой коготь, как стилет,
       И сонной мордой улыбнулся слабо.
       Кроссмен вскочил: "Продай мне эту бабу!
       Таких уж больше нет!.." -- и снял портрет.
       За хрипом: "Вешай, гад, назад картину!!"
       Все повторили прежнюю картину --
       Сюжет, и композицию, и тон:
       "Убью!" -- "Пять тыщ за с бабой и с усатым!"
       "Эх, попадись ты мне в пятидесятом!.."
       Спасибо, снова галл изъял патрон;
       "Мессье Анчуткин! Будьте милосердны!
       Вот у меня есть тема для беседы:
       Вы близко знали Сталина, так вот --
       Чем развлекался он в часы досуга?"
       "Он петь велел, когда случалась скука".
       "Что петь?" -- "А то, что создал мой народ!
       Л ну-ка, композитор, марш к роялю!
       Верни патрон, француз, и я схуярю.
       Вот так. Его задача быть в стволе",
       И тут Лнчутка с помощью двух ложек
       И клавиш спел, что пел, стреляя в кошек,
       В Кремле на майские и в ноябре;
       "Артышта упя лай ур лям!
       Артышта уня лай уй лям!.."
       Из мига в миг перетекала песня,
       Дика, горька, свободна и прелестна,
       Как на изломе осени тайга!
       Кроссмеп расцвел: "Куплю! Продай! Для даты!
       Встречу в финал а ля пейзан-кантаты
       Для фестиваля на ВДНХ!" --
       "Народ не продают с его богатством!" --
       'Отрезал дед, разливши со злорадством
       Последний остававшийся коньяк, --
       "Эх, был бы ЧЕЛОВЕК -- споем и спляшем!" --
       И вмазал композитору с куражем:
       "Любовь не блядство -- забирай за так!"
       Л хитрован-француз, нащупав жилу,
       Опять: "Л кроме власти -- чем же жил он?"
       "Ходил в парную, -- дед хмелел, -- и пир
       Любил собрать: ню'Чь-заполночь -- не важно...
       И... кое-что еще... Аж вспомнить страшно..."
       Кроссмсн с французом: "Что еще?" -- "А тир!"
       Тут из часов родились звоны-зовы --
       Тяжелые! "Как -- тир? Какой?" -- "Особый..." --
       Портрету подмигнул старик хитро:
       "Когда мне первый раз товарищ Сталин
       Коньяк поставил и мишень поставил --
       Я ахнул: это ж нее Политбюро!
       Товарищ Сталин, как-то мне неловко..."
       "А для чего тебе дана винтовка?
       Чтобы разить без промаха врагон!
       Ты тьму врагов убил -- а нету света!
       Когда-нибудь поймет Страна Советов,
       Что нет врагов страшнее дураков!
       Народ жнвс-т безропотно и стойко,
       Но зреет коренная перестройка!
       Вот я умру -- и этот круг тихонь
       Народ на суд поставит за бездарность!
       Да я и сам за ними не останусь
       Тем, кем сейчас кажусь тебе... Огонь!!"
       Винтовка эта -- зверь: с верх скорострельна,
       А глаз -- атас, коньяк и чача -- сдельно,
       Число насквозь пробитых лбов росло,
       Уже через неделю -- по Совмину!
       Конечно, фотки. Ставит мне Марину --
       Прошил. И тут патрона занесло...
       Мишень меняет -- мне как ток в колени:
       Смотрю н прицел -- в глаза мне смотрит Ленин!
       "Ильич! Прости!" -- кричу и -- брык с копыт!
       Очнулся {в рот мне чачу ливанули) --
       У Ленина во лбу дыра от пули.
       А Сталин хмур, сопит: "Смотри -- убит!"
       Тут сам Лнчутка помрачнел заметно:
       Пустил туда, видать, где сверхсекретно, .
       О чем гневливо грохнули часы -- "
       И, как прибоем, галла и кроссмена
       Снесло, что смыло -- лишь осталась пена,
       Шипя: "Пять тьтщ за бабу и усы!"
       Он от дверей дошаркал до Марины,
       Встал на колени около картины,
       Стоящей близ винтовки у стены,
       И, ждавшего его котяру гладя,
       Другой рукой, в себя куда-то глядя,
       Водил по сомкнутым губам жены:
       "Артышта уня лай уй лям!..
       Артышта уня лай уй лям!"
       Потом он расстегнул, дрожа, ширинку,
       Приставил член к холсту; "Соси, Маринка!
       Соси, сексотка! Губы открывай!" --
       И член заскреб, шурша, по корке краски,
       И засиял краплак от этой ласки
       У дамы на щеках: "Соси, давай!"
       Затем, хихикнув с ноткою задора,
       Он взял винтовку, мягкий лязг затвора
       Напряг мне уши и сдавил гортань,
       Я видел как в кота уперлось дуло,
       Но тут кота как будто ветром сдуло,
       И ствол в портрет уперся: "Кончу, дрянь!"
       Я сунул пальцы в уши под роялем,
       Но ствол в другой портрет уперся -- Сталин!
       "Нет, не она, а ты всему виной!
       Тебя навылет выебу, усатый!" --
       Срывался старый голос хрипловатый,
       Взведен последней еблей и войной:
       "Ты думаешь -- не выстрелю?! Не смею?!"
       Я, наблюдая эту ахинею,
       Как лист дрожал, а в тайне чуть не ржал.
       Но смех пропал, а дрожь свела ознобом,
       Когда старик, покрыв портреты ебом,
       Ствол сунул в рот и меж зубов зажал.
       Был тапок сброшен. И в носке из шерсти
       Ступня добралась до курка в отверстъи
       Его щитка. Я мертвым стал, как лед.
       Ударил гром -- НО' как-то скупо, кратко...
       Ожив, я из квартиры без оглядки
       Бегом и лётом в-лестничный пролет,
       Ботинки -- в Яузу: "Ищите, гады!" --
       И в мастерскую Конышевой Натты,
       Что от "Иллюзиона" в двух шагах,
       Белее снега и немой от бега,
       И не напоминавший человека,
       Я запорхнул на крыльях и в носках.
       У Натты, как всегда, фанаты с чаем:
       Там всяк необычаен, чрезвычаен --
       Не до расспросов. Я не скрыл нужды,
       И Натта раскрутила: "Для Алеши,
       Большого барда!" Мне нашли галоши
       Какого-то кубиста из Инты.
       Я месяц куковал на этой хазе.
       У Наттки взяли холст, и в этом разе
       Она решила сделать дринк и жор.
       Пока варила ягоды к крюшону,
       Меня послали в "шоп" к "Иллюзиону":
       "Возьми какой колбаски". -- "Хорошо".
       Есть день зимы, когда запахнет влагой,
       Еще далекой, но уже не слабой,
       И плоть с душой задышат, обнявшись,
       Блажным попутным ветром или встречным,
       И ум, став здравым (если был увечным),
       Смекнет вдруг: "Неплохая штука -- жизнь!"-
       И улыбаясь этому пресладко,
       Я вдруг услышал в "топе" у прилавка
       Тисками сжавший сердце разговор:
       "Вы что, теперь их кормите за деда?"
       "Он мне помог одно закончить дело --
       Кантату. Я должник его с тех пор.
       Да мне не трудно': кошки тоже люди".
       "Тут о самоубийстве разно судят,
       Вы были в дружбе -- что за прок был в том?"-
       "Он застрелился -- БЫ! Француз не промах:
       Он из патрона тайно выбил порох,
       Так что бо-ек взорвал один пистон!"
       "Но что ж тогда причиной смерти было?!"'
       "А страсть к котам его и погубила:
       Он --• в обморок, а звездолобый кот
       Глаза сожрал и выдрал нос и брови,
       И дед скончался от потери крови".
       "А кот?!" -- "Ну... Кто ж его теперь найдет..."
       И мне тогда не до колбаски стало,
       И возвращаться к Натте не пристало:
       Ведь знал я -- мастерская не отель,
       И нервный взрослый пишущий -- не Муза"
       А пишущему нервному обуза,
       И, значит, пробил срок мотать оттель --
       Провидел я, и дальние куранты
       Отметили явленье доминанты
       В моем познавшем истину мозгу.
       Я повторил знакомый путь январский,
       Но вылез на седьмом и съел колбаски,
       И не в последний .раз, сказать могу;
       До майских ливней, меряных в калошах..
       Я жил между насосов среди кошек,
       И уж не кот с налобною звездой
       Был победителем кошачьей массы
       В соревнованьях за куеманец мяса,
       А я! "А год шел семьдесят шестой..." --
       Так я закончил у "Иллюзиона"
       Свое сопровожденье моциона,
       "Единственного нашего вдвоем,
       "Ты описать не пробовал?" -- "Без мазы, --
       Как рвотное, влекут мои рассказы
       И с неких пор пшют во мне самом.
       Какая-то в судьбе моей проказа,
       И все от одного ее показа
       Отводят взгляд и прячут телеса.
       Будь проклята -- и славна будь, житуха,
       Родивши сына без отца и духа!
       ...Любимая, не отводи глаза!!"
       'Ты помахала мне у остановки,
       И мягко лязгнув, как затвор винтовки,
       Сомкнулась дверь -- и разделились мы
       Б таком часу, когда в зенит столицы
       Летят и клин разучивают птицы,
       Заслышав первый вздох и крик зимы.
      
       25 июля -- 5 августа 1989 е,
       Москва -- Серебряный бор
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Дидуров Алексей Алексеевич (moniava@yandex.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 56k. Статистика.
  • Поэма: Поэзия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.