Вне рубежей 2.0
|
Нидерланды, начало 80-х гг Вид капиталистического окружающего действовал на незамутненные мозги простого советского человека совсем не так, как пророчили учебники истории партии и научного коммунизма. Непрекращающиеся с первого шага на чужую землю попытки отыскать явные признаки эксплуатации человека человеком, элементы расовой дискриминации, а также повсеместно проводимые стачки, пикеты и демонстрации возмущенного пролетариата ни к чему не привели. На выходе из посадочного рукава стояли какие-то люди в полицейской форме, и вот тут-то пора было бы воспрянуть духом, но те лишь мельком пролистнули паспорта, даже не удосужившись взглянуть на лица. - Бардак, Григорий Федорович? - Вы о чем? - Бардак, говорю, повсеместный. Никакой бдительности. - Давайте-ка эти вопросы не поднимать. Кстати, нам куда теперь? - На трансфер. Григорий Фёдорович кивнул, будто бы конкретизировав для себя направление движения. Боюсь, оно так и осталось неведомым. А мне надоело ехидничать. И кофе уже не хотелось. Вот пивка бы местного... Бегущая дорожка продолжала нести нас к цитадели аэропорта. Григорий Федорович крутил головой, изучая цветастую рекламу, яркие табло, проводил взглядом электромобиль, уносящий в неведомую даль балюстрады пару сухоньких старичков. Огромные стеклянные стены демонстрировали летное поле, на котором отдыхали или покручивали хвостами не только многочисленные "КЛМы", но и представители "Люфтганзы", "Свиссэйра" и даже "ПанАмы", тогда еще не почившей в бозе. Изобилие забугорных граждан из вражьего стана потворствовало физиономистике при сопутствующем психоанализе, но данные граждане выглядели раскованно, целеустремленно и, при сем при этом, их неторопливость просто озадачивала. Рациональные они какие-то, что ли. Вот это, как раз, несколько удручало советский менталитет Григория Федоровича. Судя по всему, враги загнивать в ближайшем будущем не собирались. День едва заметно пошел на убыль. Еще полное сил, жаркое летнее солнце било уже откуда-то сбоку, не поблескивая, а разжигая стекла и металл. Скоро стемнеет. Замрет самолетная суета, человечьи реки начнут терять привычный ритм, обернутся ручейками, которые постепенно иссохнут. Полупустой аэропорт угомонится и уснет. Здесь никто и никуда не летает, когда нормальным людям полагается спать. Нам предстояло провести здесь целую ночь. Вылет только завтра ранним утром. В город не выпустят, никаких отелей не предусматривалось и поэтому придется ночевать на "скамейках", благо, что они тут не только не изрезанные, но и мягкие. Кстати, помнится, подушки с одеялами в прошлый раз раздавались безвозмездно, и не взирая на классовую или расовую принадлежность. Так что, Григория Федоровича поджидал еще один удар проклятого капитализма... Пока же и без того обезображенный сегодняшний день постепенно обращался в не менее двинутый вечер. Хотя и имелись признаки наличия ударно-массированного обстрела обстоятельствами, но их можно было списать как на происки инициативного Григория Федоровича, так и на собственный "непрушный таймец". Признаки-то - признаками, а тут на первый план внезапно вышагал фактический материал - неотрывный, беззастенчивый, хотя и соблюдающий некое подобие дистанции. Нас преследовал мой ровесник - темноволосый, высокий мужчина средней комплекции, в светло-сером костюме несоциалистического происхождения, но с нашей "березкинской", хотя и английской сумкой "Club 400" на плече. Намеки на принадлежность к буржуазной среде во взгляде указанного гражданина отсутствовали, также как и наличие сотоварищей-напарников. "Хвост-сирота"? Это же нонсенс, если целиком положиться на абсолютную безгрешность моих наблюдательных способностей. И чей!? Он же явно неместный. И всё это при том, что никаких инструкций на контакт-сопровождение после Польши не только не поступало, но и не предусматривалось, исходя из нормативных положений стандартной операционной процедуры. Сообщать Григорию Федоровичу о внезапно осложнившейся обстановке что-то как-то не очень хотелось. Уж больно довлела вероятность опрометчивых действий со стороны бухгалтера-экономиста специального назначения. - Товарищи! Есть контакт. Я и не собирался реагировать на призывный возглас, тогда как Григорий Федорович, разбрасывая по всей округе здоровенные кучи конспирации вместе с ошметками бдительности, немедленно обернулся и расцвел в улыбке. Выражение глаз "цветению" не соответствовало, а товарищ уже оказался рядом. - Здравствуйте. Меня Михаил Петрович зовут, фамилия Шибанов, с торгпредства. Вижу, знакомые лица. Соотечественников-то нечасто тут встретишь. Откуда-куда, если не секрет? - Мы - проездом, с Москвы. Точнее, с Варшавы прилетели. Археологическая экспедиция, - приглушенно затараторил Григорий Федорович. - Венгры... мы. Но по-русски... можем... Григорий Федорович, похоже, сам изумился своим речам. Улыбка натянулась и зачахла. С переменой цвета лица слегка приоткрылся рот. На всю округу почти пустой балюстрады сладко тирлимкнул колокольчик, сопровождаемый милым женским голосом. Весть о чьем-то прилете вдруг разожгла невероятно сильное желание улететь отсюда далеко и надолго. Прямо сейчас. Даже спина зачесалась в районе отсутствующих крыльев. А в непосредственной близости ничего подозрительного не наблюдалось и не находилось. Бегущая дорожка продолжала нести нас к недалекому пиву, хот-догам, ночлег-скамейкам и дьюти-фри. Дистанция до сопутствующих инограждан, которых мог заинтересовать перспективный и совсем нелюбезный диалог земляков-"венгров" была велика. - Иди своей дорогой, Михаил Петрович. Потом погутарим. В Будапеште. Мы тебя найдем... Никарагуа, начало 80-х гг На будущее никогда не загадываю. Казалось бы, сплошная нега и покой на перспективу, но судьбе лишь бы поиграться. Она перевернет все с ног на голову, и ты получишь по полной программе за любования на сладостные мечты и идиллические этюды в розовых тонах. Так что, неблагодарное и пагубное дело - гадать. Похоже, то лето и выглядело несуразной вереницей событий из-за поголовных гаданий на кофейной гуще. Янки и вооруженные силы Гондураса провели с февраля по июль широкомасштабные учения "Большая сосна-1". 23 сентября Пентагон открыто планировал начало "Большой сосны-2". Дополнительно к уже размещенным в Гондурасе 2500 военнослужащих армии США будут переброшены еще 3500. Начались работы по переоборудованию аэродромов и реконструкции ВПП для приема крупных транспортных самолетов типа "Старлифтер" и "Гэлакси" в четырех городах Гондураса - Сан-Лоренц, Эл-Аквакате, Сан-Педро Сула и Трухильо. Это явно указывало на подготовку к вторжению. И все сидели и гадали: "Когда же?..." Начиная с июня, "контрас" лезли из Гондураса почти каждую неделю, будто намекая. Рейдовали они по два-три дня и с небольшим заглублением - до 20 километров. Вырезали и жгли поселки. Смели охранение и рванули мост у Сомото. Даже вперлись в сам город, но не надолго. По поводу чего, по слухам, Ортега визжал на весь Паласио Насиональ, требуя от своих генералов немедленных ответных действий. Те плакались в жилетку большим "кубашам", которые жаловались выше. Но никаких кардинальных изменений оборонительная доктрина не претерпела. Неповоротливая регулярная армия сидела вдалеке от границы по гарнизонам в черте городов, огрызаясь на вылазки "контрас" выходами крупных подразделений на "броне". Они прибывали к "разбитому корыту", потому что - медленно, нудно и с многочасовыми задержками из-за запарившейся техники. Жара. О формировании мобильных групп противодействия с переброской по воздуху пока только мечтали. Приграничным районом в провинциях Нуэво Сеговия и Мадриц командовал амбициозный генерал Ривас из молодых, да ранних - брат то ли жены, то ли любовницы Ортеги (не Данилы, а Умберто). Он насажал своих приближенных, и советники взвыли в голос. Район сложный, информация и до того шла туго, с огромным опозданием, а потом вообще все запутались. Погода стояла убойная. Солнце - мартен. Нормальных дождей с мая никто не видел. Так, покапает что-то раз в две недели после сиесты и снова - на убой. К тому же, безделье всегда мешало мне адаптироваться. Потом по ногам пошла сыпь с перспективой язв, то есть пора было скучать по родине. Уныние неспешно, но неумолимо добило бы, не объявись одно из чудодейственных народных средств - азарт. Уже почти месяц наша разношерстная команда: двое кубашей - русскоговорящий капитан Флоренсио (в дальнейшем Фрол), лейтенант Хулиан (Жека), а также командир формируемого, девяносто восьми голового партизанского отряда Центральноамериканской рабочей партии, гондурасский доктор Хосе Мария Рэйес Мата (без фамильярностей) ждали прибытия обоеполых земляков доктора с Кубы. Те справно отучились, настрелялись, уподрывались, политически подковались и отбегали свои семь месяцев в близком сердцу, учебном центре Гуанабо, что находился в двадцати пяти километрах к востоку от Гаваны. Теперь ехали по двое-трое, меняя паспорта, через Панаму и Коста-Рику на разнообразных транспортных средствах. Их личные дела уже переместились с острова Свободы в железный ящик под кроватью доктора Хосе, но язык изложения оказался неведомым мне испанским, а Фрол - ленивым. Поэтому, кое-как, совместно изучив истории болезни пары десятков амигос, мы решили подыскать что-нибудь более подходящее для души и сердца. Невозможность подчинения одушевленно-гондурасского кому-либо никарагуанскому обеспечивала проведение оперативных совещаний в узком кругу вышеуказанного командного состава. Случалось это за завтраками, причем на скорую руку. Потом разбредались по личным местам постоянной дислокации, которые довольно быстро переместились под шатер столовой. Исключением оказался революционный доктор Хосе, обладающий манерами уединенного прожигателя жизни и всё время что-то писавший в духоте своей деревянной хибарки. Ну, а мы, с Фролом, отлично освоившим в стенах Донецкого военно-политического училища науку убеждать, а также преферанс, делились игровыми навыками и лингвистическими (точнее, матерными) познаниями с молодым Жэкой, протирая штаны на лавках столовой. Тихо и мирно просаживать местные кордобы по десятке за вист никак не получалось - близлежащий военный аэродром периодически и буквально оглушал. Продолжалось это изо дня в день, а завершалось традиционным, вечерним и молниеносным броском в угрюмый городишко Эстели. Хотя и в разомлевшем, игнорирующем всех и вся, почти убитом 469-м УАЗе при повсеместной, нездоровой криминальной обстановке, но что на этом свете могло завалить мечту о ледяном пиве? Ни местная, адская текила, ни ужасающий ром, ни виски на жаре не пошли. И даже вечером. Вероятнее всего нам, с обрусевшим Фролом, просто не хватало земляка, а Жэка пока дозревал. В грохоте серо-коричневых, железных птиц продолжало вставать и садиться солнце-сталевар. Вдалеке лежали зеленые горы, пылили или дымили какие-то колонны. Нас обстирывали, меняли постельное белье, убирались в хибарках, засыпали отхожее место хлоркой и справно кормили привозной бурдой неопределенного возраста военизированные дамы на конной тяге. Они состояли на службе в батальоне аэродромного обслуживания Фуэрца Айреа Сандиниста (местные ВВС), но наш распорядок дня в плане приема пищи не видели или не хотели видеть даже в упор. Зато, воды было в достатке, но вот питьевой - маловато и родимой заразы с москитами хватало. Я уже убедил себя, что именно из-за этих неудобств карта шла вяло или вовсе не шла. Морально-политический облик почти не хромал, хотя местная бумажная пресса разочаровала даже носителей языка - кубашей. Ровесник века по кличке "Телефункен" бесконечно извергал нечто патриотически-самбаобразное и, в конце концов, изничтожил все возможные ресурсы своего раритетного нутра, приказав долго жить. Но мы не отклонялись от будоражащего курса событий. Раз в неделю из Манагуа заезжал поделиться слухами и быть расстрелянным на сигареты куратор "кубашей", грозный команданте Хорхе. Изредка и, как всегда неожиданно, приключались трагедии. Заканчивалась бумага под "пулю" и тогда приходилось беспокоить "главного партизана". Казалось, революционный доктор вырывал желтоватые листы из сердца, а не из арсенала чистых блокнотов, стопочкой покоящихся всё в том же секретном, железном ящике под кроватью. Мы увлеклись всерьез, и у карточного маразма уже не было видно ни конца, ни края. Но в один, ничем не примечательный, умопомрачительно яркий и яростно-жаркий, в который раз многообещающий день... А вообще-то... В затылок, вроде, не дышат и поэтому пора переходить на шаг. Начнем с начала. Стояло удивительное, раннее утро. Очертания гор хоронились за белесым продуктом конденсации влаги на плодах сгорания авиационного топлива. Солнце стеснялось и лишь засвечивало стыдобу жиденьких, не успевших попрятаться облаков, пока остальная округа готовилась к восхождению Его Величества на небесный трон. Неведомо откуда взявшийся легкий ветерок доносил свежесть едва проснувшихся, пока еще мутных джунглей, слегка разогнав всё те же авиационные "плоды". "Карягуа укутана рассветной дымкой. Зеленых склонов вид пьянит меня". Кошмар..."Холмы Карягуа укутаны рассветной мглой..." Не, не пойдет. И никаких мизеров на сегодня". Я драил зубы, безуспешно пытаясь вдарить свежей струей по классической поэзии, и заодно изучал в треснутом зеркале умывальника собственную бороду. Хвастать пока было не чем - никакой окладистости, но и раздражающих факторов во внешнем мире не наблюдалось. Покой и умиротворенность хранили нерушимый союз с момента подъема. Видимо, керосин у соседей закончился, и это радовало. - Там... Capellan привезли. С отрядом пойдет, - раздался за спиной несколько удививший своей веселостью голос Фрола. Он хмыкнул и продолжил. - Лет шестьдесят, если не больше. - Кого?... Куда пойдет? - Этот, как его... По-русски - поп, кажется. Он с отрядом пойдет. Пожилой очень. - Священник? - Поп. - Бля... И зажужжало, засвистело, завопило, разревелось. Не закончился керосин! - Где он? - У доктора сейчас. Борода совсем разонравилась, а зубы остались не додраенными. Я набрал в рот воды и, кое-как промыв глаза, выплевывал остатки зубной пасты по дороге к своей келье на сваях. Приходилось блюсти приличия - прикрыться х/б и не шарахаться с голым торсом, хотя и по пустующему расположению. Фрол громко зудел за спиной. - Совсем дураки. Его же нести придется. - Понесем. Народа должно хватить. Первый порыв в плане постановки на вид несовместимости задач отряда с функциями дома престарелых улетучивался с нарастающим аэродромным грохотом. Кому-то что-то объяснять и доказывать - просто, нереально. В конце концов, это их личное дело, а мы подскажем по мере сил и возможностей "как", "куда", "где" и "зачем". Наша задача - это не боевые действия, а обеспечение функциональной жизнеспособности партизанского сброда c нахождением в его составе на территории Гондураса в течение двадцати дней. Цели - образведование предполагаемого района дислокации с определением точек, пригодных для месторасположения основной и резервных баз. Затем, проминирование и минимальная фортификация периметра безопасности основной базы, а также развертывание средств радиосвязи. Безусловно и добровольно-обязательно придется устанавливать, маскировать и запускать генератор с хранилищем дизтоплива. Также, предполагалось выполнить наведение транспортных самолетов и прием с воздуха вооружений, боеприпасов, ВВ, продовольствия, оборудования, снаряжения, медикаментов и прочей бодяги с размещением на основной и в закладах-схронах на точках резервных баз. Потом мы уйдем, и уж пусть они сами бьются или деморализуют отечественную военную хунту. Денег не жалели, потому как партизанам также вменялись в обязанности боевые операции по уничтожению или проведению диверсий на аэродромах и базах контрас, но некое потаенное чувство подсказывало, что до этого вряд ли дойдет. Лень им будет соседскими проблемами заниматься. А солнце уже затеяло вакханалию и мало чего удалось разглядеть за тряпкой-пологом, заменяющей дверь докторского жилища. Брякнул туда - опять же, за ради приличия: - Buenos dias, comandante! Como estas? (Доброе утро, командир. Как жизнь?) - Fine. Please meet our friend (Прекрасно. Встречайте нашего друга), - глухо донеслось из сумрачной духоты. Док угадывался сидящим на кровати, а на встречу, из-за стола, поднялся кто-то высокий и худющий. - I am Mario. Glad to meet you, camaradas (Меня зовут Марио. Рад встрече, товарищи). А язык-то - не местный английский, а доморощенный штатовский. Это несколько удивило. Поймав протянутую руку, я застеснялся сжать её обычным образом и прогадал. Глаза сразу же привыкли к сумраку, когда моя ладонь чуть ли не хрустнула. - Wow... Ничего себе - дедушка. Фрол хмыкнул. - What? (Что?) - дед белозубо улыбнулся, услышав, по всей видимости, незнакомый русский язык. - Nice to see you, comrade Mario (Рад видеть вас, товарищ Марио). - You could call me Padre Mario. It should be more convenient name for all of us. (Вы могли бы называть меня Отец Марио. Это имя будет наиболее подходящим для всех нас). - As you wish, Padre (Как скажете, батюшка). Я представился, затем уселся на пустующую оружейную пирамиду, заменяющую вешалку в прихожей. Фрол сел рядом, а мы с падрэ продолжали рассматривать друг друга и улыбаться. Его лицо было вытянутым и загорелым до черноты. Сверху - ёжик седых волос. Изобилие морщин спряталось за огоньком глаз, которые жили своей собственной и, похоже, не совсем земной, устремленной куда-то во вне, сильной жизнью. - Вы верите в бога? - поинтересовался священник. - Нет, не верю. Я - коммунист. - Но коммунисты тоже должны верить. Все люди должны верить в бога. - В СССР так не считают. - Странно. Он замолчал, потом обратился к Фролу на испанском. Я ничего не понял из их разговора, но Фрол даже растерял свою обычную маску одухотворенного политработника и тоже заулыбался. От этого деда исходила какая-то сила или даже мощь Разума, о существовании которой я, казалось, не имел ни малейшего представления. Он не играл, но битое нутро предлагало не спешить со скоропалительными выводами. Балакали они еще минут десять, пока не выяснилось, что падрэ не спал вторые сутки. Вот тут доктор Хосе Мария продемонстрировал, не в пример своему внешнему виду и предыстории, редкостную гуманность, решив немедленно расквартировать падрэ в соседней, пустующей обители, дабы тот предался снам. Мы с Фролом пошли будить Жэку и по своим делам - в столовую, но не только для того, чтобы помечтать о завтраке. - 2 - Еще не стемнело, когда во время непродолжительного затишья вдруг донесся нарастающий звук дизеля со стороны города. - Камаз, - предположил Фрол. - Семь пик. - Вист. - Пас. Потом из-за домов показался "Урал" с тентом и, поднимая пыль, покатил прямо к столовой, между стройными рядами нашего доходяжного жилфонда на свайках. Повернув, грузовик остановился неподалеку. - Ну, вот и наигрались, ребята. Похоже, личный состав прибыл. - Интересно, что им будут есть? Расход еще подали только на капеллана, - глубокомысленно изрек Фрол, а затем продолжил по-русски и по-испански, чтобы стало понятно Жэке, беспощадно убивающему нас второй день. - Я всем прощаю уже долги сейчас. Сохраняя невозмутимый вид, пришлось срочно присоединиться к Фролу, скоренько выдвинувшемуся из-под брезентовой крыши столовой навстречу личному составу. Внезапно, из уст учтивого и культурного Жэки понеслись до боли знакомые выражения, почти без акцента, с присущими испанскому духу колоритом и экспрессией. Умиротворенные, мы продолжали удаляться и остановились лишь метрах в десяти от машины. Тем временем, личный состав кузова не покидал и даже не показывался. - Способный ученик на наши головы, Фрол. Скажи этому юному коммандосу, что вечером доиграем, а то обидится. - Я скажу... Потом, - злорадно съехидничал Фрол. И уже пора было напускать строгость, но личный состав продолжал находиться в кузове. Распахнулась командирская дверь кабины и обозрению предстала физиономия команданте Хорхе. Потом он начал вылезать весь. Подошел негодующий Жека, но было уже не до него. Признаков жизни кузов не подавал даже после удара кулаком команданте в борт. Ни о каком любопытстве в наличии у личного состава, по всей видимости, не могло быть и речи. Только приказ! А - не слышно, потому как летуны вдруг не на шутку разозлились на свой керосин. Грузный команданте спрыгнул с подножки на землю и, зачем-то грозно махнув нам кулаком, вразвалочку пошел к заднему борту машины. Встал там, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Подождал, пока немного стихло и рявкнул в кузов: "Bajar! (К машине!)" Через секунд пять оттуда показалась голова в темных очках и синей бейсболке. Её козырек был развернут назад. Команданте заревел и замахал руками. Аэродром - тоже, без рук, однако. Но в кузове, кажется, поняли, потому что голова исчезла. Прошло еще секунд семь. Даже наклонившись к уху Фрола, всё равно пришлось орать. - Издеваются они! Служба-то идет! Давайте-ка, сами с ними разбирайтесь, а я пока у Хорхе сигарет стрельну! - Хорошо! Мы разберемся! В это время из своей хибары показался доктор, постоял - посмотрел и пошел потихоньку к нам. Цирк пора уже было сворачивать. Жэка с Фролом не стали утруждать себя демонстрацией хорошо поставленного командного голоса, а сразу же принялись откидывать задний борт. Я приобнял низкого и пухлого, раскрасневшегося команданте, отвел в сторонку, а там и "керосинщики" притихли. - Здравия желаю, комрад Хорхе. Как ваши дела? - Плохо дела. Я очень недоволен этими людьми. Вы еще узнаете, как они не хотят подчиняться приказаниям. - Ничего-ничего. Это они с дороги устали. На Кубе же их хорошо научили? - На Кубе их очень хорошо научили. Но почему они уже забыли об этом. - Мы постараемся, чтобы они всё-всё вспомнили. Вот и доктор Хосе идет. Он - очень сильный командир. Все приказания будут выполняться. - Хорошо. Там, на машине, вооружение в ящиках есть. Гранатометы, "Калашниковы", пистолеты. Боепитание там тоже. Гранаты. Пока не всё. И еще я пока привез семь солдат. Форму им там в Манагуа выдают. Здесь они должны переодеваться. И нам пока надо ждать. Скоро еще приедут. Завтра или потом приехать должна радиостанции и для авиации наводитель с вашим специалистом. Еще женщины тоже приехали в Манагуа, но когда все женщины приедут с Кубы, мы тогда их привезем. Пока тут вы налаживайте службу. Караулы, наряды, дисциплина, учебный план есть у вас. Вот так. - Хорошо. Будем налаживать. Как у вас с куревом, товарищ подполковник? Не угостите? Пайковые местные "Hoja" не лезли ни в какие легкие. В городе нормальный табачек оказался дороговат - не забалуешь. У столичного же Хорхе постоянно водились то "Мальборо", то "Кэмел" или, на худой конец, длинная "Гавана". Удалось выцыганить пять штук, пока не подошел доктор. Рукопожатия, то се и пошел-поехал сплошной испанский, а меня ждали непосредственные заботы. Может и слава богу, что началась работа, а то из-за нашей с Фролом карточной непрухи уж больно сильно Жэка расстраивался... - 3 - Неведомые гондурасские души - отборные великаны где-то под метр-семьдесят в каске. Нет, вру - не в касках, а в бейсболках, хотя и разнящихся по цвету: три черных, две зеленых, темно-синяя и 'неустановленного окраса'. Темных очков уже не наблюдалось. На Кубе за них гоняли, потому и пришлось попрятать. Дальше, верх - пестрые рубахи навыпуск и низ - пожилые джинсы. Из снаряжения: разнокалиберные сумки и полученные в Манагуа новые, забитые до отказа вещмешки кубинского покроя - некая помесь РД и сидора. В наличии также имелась небольшая, изрядно потрепанная гитара - явная замена падшему германскому 'уху в мир'. А Жэка увлекся и даже не думал стопориться. Подволок один ящик к краю кузова. Но руки-то бойцов заняты сумками, а это усложняло и без того непростую обстановку. То есть, принимать ящик пока было некому. - Фрол, тьфу... капитан, останови ты этого... лейтенанта. Хорошо, но торопится. Надо их строить и вести, на постой размещать. Пусть барахло своё бросят. Тогда и приступим. Заодно, в строю оживут. - Забыл уже я. Кого бросать? 'На постой' и 'барахло' - это что? - Барахло - это барахло. Личные вещи пусть занесут в дома. Вернутся, и тогда уже к разгрузке приступим. Еще надо доктора озадачить насчет размещения вооружения. С этими картами обо всем на свете позабыли. Доктор не заставил себя долго ждать. Подошел вместе с Хорхе поближе и молча разглядывал пополнение. Насколько мне было известно, он принимал непосредственное участие в отборе личного состава, а также навещал во время учебы. Кардинальные перемены в поведении новоприбывших грянули тут же. Не обращая внимания ни на Фрола, ни на Жэку, от группы отделился, по всей видимости, 'старший' и спустя секунды перед глазами предстала ровная шеренга из шести человек. Ранжир соблюдался, а старший группы уже докладывал доктору. Обернувшись, Хорхе уважительно покачал головой. Оставалось только развести руками, а еще мне подумалось, что надо бы вызубрить фразу на испанском: 'Сейчас доктора позову', - и служба попрет. Бойцы определили пожитки в сторонку и принялись разгружать машину. Двое влезли в кузов, потеснив Жэку. Тот спрыгнул на землю, застегнул пуговицы и одернул форму, но, внимательно наблюдая за процессом, всё порывался указать и подсказать как лучше. Неугомонный. Подошел Фрол. - Будет дисциплина. Как огня его боятся. Это хорошо. - Увидим. Пусть ящики в ряд укладывают - не штабелем. Так проверять удобнее будет. У 'калашей', небось, половина пеналов 'ушла'. - Куда? - Потерялись. Разгрузка шла быстро. От вида добротных, зеленых и серых ящиков с номерами, без 'опознавательных знаков' заелозила ностальгия. Родимые, ведь. Но что-то рановато. Еще загорать и загорать. Появление 'иноземца' размером с высокий патронный ящик вызвало здоровый интерес. - Комрад Хорхе, это что ж такое? - Не знаю. В документах там искать надо. Пока сами посмотрите. Чтобы не мешать вдохновенно трудившимся и наконец-то проснувшимся бойцам, я отставил в сторону тянувший килограммов на пятнадцать ящик. Открыл крышку, из-под которой дохнуло свежей краской и маслом. Там оказались новенькие, вороненые и уже расконсервированные на складе в Манагуа пистолеты. Семьдесят пятые ЧеЗы - африканская 'мечта идиота' - торчали из седел острыми спицами. Жека мгновенно оказался рядом и рассматривал изделия чехословацких оружейников с нескрываемым любопытством, порываясь дотронуться. - Бери. Они не кусаются. Фрол не успел перевести мои слова на испанский, но Жека уже ухватился за пистолет. Значение 'бери' было освоено в совершенстве. - Нравится? - Затвор тугой и почему магазин не выскакивает? - А зачем тебе обойму вынимать? Или надеешься перезарядиться, если дело до пистолета дойдет? Вот это зря... - Ничего не зря. Хороший пистолет. - Я работаю у вас переводчиком не собираюсь, - начал возмущаться Фрол. - Так чего ж твой земляк английский не учит? Язык вероятного, а у вас и основного противника. Должен знать. Или он только может старших товарищей в карты обыгрывать и с пистолетами баловаться? Фрол набычился. Потом отобрал у Жэки пистолет и чего-то долго талдычил ему. Разгрузка вскоре завершилась. Начали сверять количество и комплектность единиц в ящиках. Несколько удивило наличие прицельного станка с инструментарием - не переть же его с собой. ЧеЗы удовлетворили, обещанные четыре пулемета ПКМ оказались с запасными стволами и облегченными коробками, а гранатометы укомплектованы родной 'оптикой' ПГО при не просроченных блоках питания. Но вот у 'калашей' не хватало шомполов и пеналов. Хорхе досадливо морщился и цокал языком, обещая довезти их в следующий раз, а заодно и растерзать неведомых расхитителей революционной собственности. Также, совсем не порадовала оранжевая пластмасска магазинов АКМ. Но по этому поводу возмущаться пока было рановато. А уж если темную изоленту не раздобудем, то придется пренепременно доктора науськать и затем натравить на решение вопроса. - СВД будут, комрад Хорхе? Два снайпера, вроде как, едет. И дымовых гранат что-то не вижу. - Я всё помню, комрад Иштван. И всё зафиксировано на бумаге, утверждено. Будем ждать морской транспорт. - Подождем. А как там дела с сигаретами обстоят? Импорта не ожидается? - Буду узнавать. - Вот за это - спасибо! Закурим? Вечерело. Чтобы не возиться до темна, гранатные и патронные ящики не вскрывали - проверили на вес, так, приблизительно. Потом доктор внес замечания и расписался в бумагах команданте. Тот, чтобы окончательно не расстаться с куревом, мгновенно попрощался и отбыл, оставив после себя клубы сгоревшей соляры. Уже подступили сумерки, но никто никуда не торопился. Да и само время медлило с переходом на рысь. Доктор, нисколько не обеспокоенный размещением рухнувших на голову ящиков, вел нудный, хотя и непонятный разговор с прибывшими бойцами, сбившимися в кучку. Фрол с Жэкой тоже подтянулись послушать. Скорбь одиночества в плане абсолютного невладения испанским языком, к тому же, усиливал голод. Тем более, состоявшееся явление военизированных дам, а значит и харчей, выдавала зажженная, печальная лампа столовой. Силуэт низкорослой местной кобылки, запряженной в повозку, угадывался рядом. Аэродром притих. В вечернем и, отнюдь, не посвежевшем воздухе висело зудение кусачей мошкара. Я прекрасно понимал, что побуждать кого-то на действия или на принятие неотложных решений в данный момент и на ближайшую перспективу не представлялось возможным. В общем, томился и скучал, когда заметил приближающегося Падрэ. Его просторные, темные одежды не смогли упрятать пружинистую поступь, чем-то напоминающую кошачью. И это при его-то почтенном возрасте, немалом росте и ярко выраженной худобе. - Добрый вечер. Как спалось, святой отец? - Добрый вечер. Вы знаете, я всегда сожалею о времени, потраченном на сон. Потерянное время - это напрасно прожитая часть жизни. Меня еще утром удивила его неспешная манера излагать ясно и четко, практически без слэнга и проглоченных согласных, чтобы слово доходило и было понятно не бог весть как освоившему язык собеседнику. - Разве в церковных книгах упоминается о вреде сна? - Нет, в библии ничего об этом не сказано. Но человек в праве мыслить и рассуждать по-своему... Падрэ задумался на секунду и продолжил, а у меня, кажется, начала отваливаться нижняя челюсть из-за: - Я не так давно отрекся от церкви. - В связи с её полным игнором сна? - сорвалось не подумав, в процессе подбора челюсти. Но дед улыбнулся. - Можно сказать и так. Но церковь, скорее, утаивает свое понимание многих вещей. - Религия, как и женщина - тайна, сама по себе. - Тут дело несколько в ином. Мы поговорим об этом как-нибудь после... 'И ты, Брут!' - подумалось, наблюдая, как падрэ плавно вливается в группу увлеченно беседующих гондурасских партизан и их кубинских пособников. 'Ну вот чего я здесь делаю?... Эх, надо учить испанский, едрит!' С досады даже не понял, а ведь еще чего-то не хватало. Потом вспомнил и закурил. Фрол, увидев такое дело, присоединился. - Угостишь плененными? - Угу. Что там за беседы при ясной луне? С ящиками вопрос решили? - Доктор сказал, чтобы здесь до утра лежат. Часового выставить нужно. Сейчас сложную политическую ситуацию на родине обсуждение. Все полны решимости и готовы воевать до победный конца. - Пусть хоть без концов сражаются, но ужин - по распорядку. - Ты не понимаешь момент. Страна ждет свои герои. Им не до еда. - Скажешь тоже. Вон, как прищурились. Сразу видно - голодный партизан хуже татарина. - Кто это - татарина? - Про Чингис-Хана слыхал? - Да. - А эти еще хуже. - Ты с ними служил раньше? - Только с Чингис-Ханом. - Он очень старый. Очень. - А я чего - молодой? - Да. Моложе. На много. - Всё-то ты знаешь... Часового, значит, выставлять будем. Его же вооружать придется. А по утру доктор запишет в свой блокнотик: 'Диверсантов контрас среди расстрелянного личного состава партизанского отряда не обнаружено'. - У них дисциплина на высоком уровне. У меня дома обучали. - 'В Гуанабо отучились - аж котлы в аду накрылись'. Полчаса из машины выгоняли... Ладно. Жрать охота - сил нет. Внезапно от столовой донеслись громкие 'тюк-тюк-тюк', напоминающие соударение половника и железной миски. Кормящие тетки со своим фирменным блюдом 'мина попала в курятник', похоже, заждались. - 4 - - Up to you, Doctor Jose, but let's put into practice the 'weapon on soldier's hands' method since this evening. Of course, there should be no any ammunition to carry, except for the camp duty period (Доктор Хосе, на ваше усмотрение, но давайте с сегодняшнего вечера начнем практиковать метод 'оружие при бойце'. Конечно же, боекомплекта на руках быть не должно, за исключением времени несения караульной службы). Доктор даже прервал трапезу, но соображал недолго. - You know, I've thought the same thing right now. For sure, we will do. (Вы знаете, я только что подумал об этом. Так и сделаем). - Надо же. Какой догадливый. Фрол хмыкнул. - What? (Что?) - спросил доктор. - Nothing. I mean - very good. (Ничего-ничего. Имел ввиду - вэри гуд.) А док уже оглашал что-то по-испански на всю столовую. В партизанских рядах обнаружилось шевеление. Фрол, не дожидаясь моего вопроса, перевел. - Будем вооружение получать после ужина. Пока только автоматы Калашникова. Он считает, что это нужно сейчас делать. Боевая готовность будет тогда, говорит. Она необходима. - Угу. В воздухе - душноватом и пресыщенном запахами всё той же - огненно-рыжей. Так вот, в этом воздухе вдруг завитали флюиды какой-то новизны. Наверное, жизненная позиция главного партизана активизировалась и даже поплескивала наружу - он зачастил тыкать ложкой в дно миски. Получалось громко. А сноровистая (в плане приема пищи) партизанская братия поддержала командира. Заглот ускорился. Сидели мы дружной семьей за одним столом. Кстати, еще один такой же, грубо сколоченный стол в обрамлении лавок простирался метров на двадцать вдаль, за моей спиной. Никаких иных элементов в убранство столовой включено не было. Разве что, остов павшего "Телефункена", валявшийся неподалеку, и -сверху - приземистый навес, с кое-где подглядывающими звездами. По правде сказать, звезды не настораживали. Сезон дождей пока хоронило весьма и весьма отдаленное будущее. На момент же, оставалось запить "съеденное" молоком с толченой кукурузой... и обеспечить себе веселую ночь. Поэтому, хлебать эту бодягу передумал. Лучше потом водичкой дозаправиться. Один лишь Падрэ игнорировал всеобщий порыв немедленно начать гробить вооружение. Вообще-то, с Падрэ - бог, хотя и в официальном разводе. И еще я подумал, до каких пор партизаны будут лишены приятной возможности убирать за собой со стола. Неужели тети собираются перемывать все в своих аэродромных пенатах и таскать туда-сюда? Ведь, скоро сто человек тут окажется. Впрочем, это уж не такая большая обуза для женских рук в сравнении с грядущими народно-освободительными катаклизмами, поджидающими Гондурас. И не мои это заботы - командиров без того хватало. Наруже - без навеса - воздух потихоньку начал перемешаться и даже немного посвежело. Аэродром примолк. Темнота расползлась, разжигая свет фонарей - желтоватые, тусклые пятна на земле. - Фрол, приглядите с Жекой, чтобы комплект на руках был. Ну, автоматы без пеналов и шомполов не брали чтобы. По четыре магазина каждому. Никаких штык-ножей. И скажи доку... Попроси дока составить ведомость. Пусть фамилию туда, или чего там у них, занесет. Номер Калаша и подпись. Он любит бумажки. - Хорошо. Скажу. - Кстати, спроси, подсумки им в Манагуа выдали? - Да. Подсумки они получили в Манагуа. Уже спрашивал их. - Вот и гут. Я пока один цинк вскрою - для часовых. Спроси доктора, что он с охранением надумал? Сколько смен будет? Чего там, разводящий, начкар, бодрствуюшая, отдыхающая?... Стоп. Не спрашивай ничего. Пусть сам рожает. - Кого рожает? - Пусть сам в войну играется. Бля, достали. Нет бы в дом занести это добро и - на замок. Возись тут! - Ты не прав. - Знаю. Доселе здравствующий вечер плавно и неизбежно перетекал в ночь. Железяки с крыльями больше не грохотали физико-химическими процессами обращения свежего воздуха в керосиновую гарь и копоть. Видать, угомонились. Долгожданный и желанный, легкий ветерок скрашивал пережаренное бытие иллюзией несуществующей прохлады. Что-то ворчало и постанывало в желудке, но не раздражало, а лишь видоизменило к лучшему преследующее ощущение голода. Казалось бы, с чего(?), но мне жутко захотелось выпасть из вялотекущей, засосавшей партизанщины. План самоустранения уже созрел: "Сейчас пойду в свою келью, разыщу пропажу -шариковую ручку и возьму НЗ - пару "спернутых" из гостиницы в Манагуа, чистых листов с вензелями. Потом забьюсь в угол где-нибудь на природе и напишу письмо жене. Пусть хоть глаза треснут, но напишу". Сказать по правде, письма адресовались не кому-нибудь, а самому себе. Обстоятельства складывались таким образом, что в письмах не оказывалось ни слова правды. Не вы, так посольский перлюстратор замарает-упрячет её. Но ложь спасительна, если разум забрел в очередной тупик безысходности. К тому же, боль от жажды подстегнуть время начала проедать печенку. Это не тоска по дому - не ностальгия. Всего лишь, витающий в воздухе этой злосчастной страны и вдруг оказавшийся где-то здесь, рядом, знакомый запах. Вонь Войны, которая напитала, казалось, всю прошедшую жизнь и стала невыносимой. Я просто не знал, куда от неё деваться. "Поехал, что ли? Вроде, рано еще". Но ручка так и не нашлась, и листы остались белыми... чистыми, а время подстегнули неожиданные служебные заботы. И всё из-за того, что доктор усомнился в правильности собственной правильности. А может быть, его обеспокоило хранение ящиков под открытым небом в присутствии часового, который непременно присядет и, конечно же, приляжет. Сон на посту обнаружит смена караула, и доктору придется принимать меры дисциплинарного характера. А рано еще чего-нибудь предпринимать. Вдруг, разбегутся? Лови их потом. Хотя, вполне возможно, что доктор не усомнился и не обеспокоился, а лишь покинул на какое-то время дебри революционных идей, наваленных в пресловутые блокноты, которые прятались всё в том же железном сейфе под кроватью. В общем, бог знает, что там у него переключилось на ночь глядя, но вооружения и БП было решено незамедлительно переместить под замок в одну из хибар. По этому поводу меня и сбил на взлете Фрол, ввалившись в келью. - Стучаться надо. - Извини. Ручка уже почти было нашлась под прибитым к полу гробом с полками - неким подобием рундука. Внизу былo пыльно, темно и ни хрена невидно. Я встал с карачек, поскольку Фрол извергал явное стремление и решительность куда-то бежать и что-то делать. Но в хибаре особо не побегаешь и решительность здесь ни к чему. - Когда ж фонари привезут? Что стряслось? - А?... Не понял. Ладно. Доктор срочно зовет. Насчет ящики на улице. - Не поздновато? - Красная пыль никак не хотела стряхиваться с рук. "Сколько ж её там?" - Не знаю. Он сейчас сказал надо. Вот так. Караул не будем. - Этих вооружили? - Вооружили еще нет. Доктор тебя зовет. Он там - в столовой - их записывает. - Кого? - Он записывает личный состав, который на руки выдавать надо оружие. - Ну, пойдем, коль зовет. Благодаря единственной, скудно освещавшей келью лампе, темнота на улице не рухнула на голову, а облобызала. К тому же, что-то светилось в столовой. Так что, не заблудимся. Да и с другой стороны - у ворот - света хватало. Луна пока не объявилась, от чего звезды разгорелись без стеснения. Хотя, чего или кого им было стесняться? Ведь, под ними царствовал завсегдашний бедлам: немногочисленная когорта больших дядей-хроников вынашивала планы как хоть что-то отнять или, на худой конец, поделить на Земле. А маленькие дяди, в массовом порядке, охотились друг на друга во имя перехода количественного "отнятого" в качественное "поделенное". Кто тут прав? Кто виноват?... Маразм, одним словом. Ну, а мы с Фролом пока приближались к столовой, и уже был виден доктор. Он восседал за громадой стола, по середине, склонившись над блокнотом. Как раз туда сыпала печальные канделы лампа из-под крыши. Вторая лампа, справа, освещала бабулек на конной тяге, уже прибравшихся и норовящих отвалить в свои аэродромные пенаты. По мере приближения, все отчетливее виднелся ряд ящиков на земле. Возле них сбились в кучку бойцы. Там же копошился Жека, потом громко хлопнул крышкой одного из ящиков и метнулся к свету - к столу. В его руке оказался Калаш, который затем лег в строй аккуратно разложенных "машин". По соседству с ними - с правого фланга - на стол грудой свалили ярко-оранжевые магазины. "Аж светятся. Изолента нужна будет позарез". Жека заметил нас, подошел и затараторил с Фролом. Фрол остановился, а я пошел дальше, чтобы усесться рядом с доктором и уже тогда постичь глубину очередной порции мыслей, выдаваемых на гора неутомимым революционером. Вообще-то, доктору присвоили звание революционера с очень большим натягом. Конечно же, исходя из моих индивидуальных, тогдашних представлений о данном хобби. Революционеру следовало бы вести идеологическую войну с антинародными управителями. И путь виделся таковым: группа единомышленников-бессребрянников, источники финансирования, листовки-газеты, возмущенный пролетариат в обнимку с беднейшим крестьянством, стачки-забастовки, крылатые речи-призывы в светлое завтра, потом тюрьма-каторга и - по новой. А этот... революционер, в восемнадцать лет отроду, где-то пуд тротила спер и, средь бела дня, полицейское управление - в космос. Народу, ни в чем не повинного, столько полегло, что работягам с пейзанами следовало бы возмущаться совсем по другому поводу. Дальше - больше. Не тот какой-то путь получился. И неохота мне было с ним плечом к плечу - на тропу. Но, что поделаешь?... Пришлось. - Я хотел бы попросить комрада Иштвана организовать хранение ящиков в одном из домов. Это необходимо сделать сразу после получения комрадами оружия. Комрады устали после длительного следования сюда и не смогут этой ночью нести охрану. Завтра, после отдыха, они будут в полной боевой готовности. Для переноски ящиков сегодня ночью у них должно хватить сил. Мы поможем. - Доктор Хосе абсолютно прав, - я вздохнул. Вроде, уже не воняло. - Мы поможем комрадам перенести ящики в дом. В какой из них вы считаете необходимым сложить ящики? - Комрад Иштван понял меня правильно. Сложите ящики в пустой дом рядом с моим домом. Там есть возможность закрыть дверь. Замок у меня есть. - Roger, доктор Хосе, - и я мельком заглянул в его блокнот. Увидел семь строчек в столбик с пустующим местом справа. То ли фамилии, то ли имена, а, может быть, это были партийные псевдонимы. Вскоре, возле каждой из строчек доктор впишет номер автомата Михал Тимофеича. К нему "в нагрузку" пойдут четыре магазина. Пролетит пара-тройка недель, и великаны в, пока еще, бейсболках отправятся крошить себеподобных совсем неподалеку отсюда. Мы уже научили их, как выполнять задачи быстро, аккуратно и с минимальными потерями. Еще снарядим, усилим и подучим по месту. "Куда катится этот мир?" Нездоровые мысли объявились, товарищ Иштван?... Конечно. Они начали посещать совсем недавно. Вероятно, тому причиной или катализатором являлось вынужденное безделье. Ну и ничего страшного. Нездоровье излечит служба и запах пота, совместно с тяготами и лишениями. Их в избытке хватало на перспективу. А уж на старости лет будем делать выводы, если... "Пошел ты!" Будто вторя, окружающее разразилось непонятным, командно-испанским громом. В начале, понесло доктора. Боевой клич подхватили Фрол и Жека. Бойцы сонно зашевелились, но быстро построились метрах в трех, вдоль стола, "во фрунт". Напустив строгости, кубаши-картежники преобразились. Они стояли впереди-сбоку от разношерстного строя, заложив руки за спину и расставив ноги. "Где-то Штирлица насмотрелись, едрит..." Доктор встал, и мне тоже пришлось. Как раз в это самое время, пищеблочные голубушки взнуздали коника, и скрипучая, грохочущая пустыми термосами и флягами, боевая колесница вырулила на взлетку, простирающуюся от столовой до ворот. Проход парадной техники получился. Естественно, тачанку провожал поворотом головы весь парад, включая командование. Я даже собрался отдать честь боевому экипажу, но вовремя вспомнил, что головной убор где-то позабыт-позаброшен. Наконец, утихомирилось и Жека снова рявкнул в ночь. Тусклая лампочка не позволяла разглядеть его лицо в деталях, но нечто упоительно-торжественное звенело в голосе молодого коммандоса. И оно явно передавалось остальным "игрунам". Даже доктор попытался расправить плечи, но плюнул на это дело и, взяв со стола блокнот, поднес его к глазам. - Комрад Рико! - Обронил он в обычной своей манере: глухо, неторопливо, но достаточно громко. Бывший Жека, а ныне - монумент, видимо, собрался продублировать, повернул к нам голову и осекся. Тем временем и далеко не тем шагом, который потребовался бы в Гуанабо, из строя вышел, вроде, старший этой группы. Ну, хоть вытянулся он перед доктором соответствующе моменту. И тут произошла некоторая заминка. Доктор даже кашлянул, на что никак не прореагировал Фрол, но Жека, окончательно растеряв монументальность ребят с Принцальбрехштрассе, понял, кажется - надо что-то делать со всем этим. Я показал ему пальцем на уложенные "машины", а затем на комрада Рико. Доехало. Подскакав добротным, строевым галопом, Жека схватил один из Калашей со стола и начал вертеть-искать. Естественно, искал он номер и нашел-огласил, опять же упоительно. Доктор записал в свой блокнотик. Явно, что ни о каких подписях и иных подтверждающих атрибутах не могло быть и речи. Жека сунул автомат Рике, тот прижал его к груди и, типа: "Свободен! Следующий!" - Комрад Пабло! - Буркнул доктор. Видимо толкание напутственных речей отложили "на потом", а про магазины забыли "на пока". Стояла ночь, но мрак на душе исподволь рассеивался. Мне даже захотелось поблагодарить судьбу за доставленное удовольствие. А где еще такое увидишь? "Лебедь, рак и щука". Шпана, монументы и террорист изображали торжественный ритуал, а где-то рядышком бродил поп. Стояла ночь, и мы стояли, Вооружение вручали, зевали, Маму вспоминали и думали: "Куда не спим?" Бандюга Рейган на печи Сопел, и контрасы храпели. Но мы - увы. Мы все при деле, Над светлым будущим корпели - Таскали ящики в ночи. - 5 - Шустрые искры попугали темень, приникшую к земле, и, наконец, зажигалка произвела огонь на свет божий. Или ночь... "Тэкс. Письмо не написал. И газ скоро закончится. Надо бы в город завтра смотаться... Блин, какой завтра? Сегодня". Сон не шел. Я сидел на ступеньках своей хибары. Закурил и смотрел, как темные клубы прячут льющийся с небес, холодный свет. Силенок у дыма оказалось маловато. Не совладать ему с неземным, звездным великолепием. Наверное, есть немало людей на свете, которые не любят быть в ночи. Конечно же, всё зависит от обстоятельств или настроения, то есть от восприятия внешнего и-или внутреннего мира. Порой, становится просто жутко по соседству с ночью. Ведь - тихая и темная - она позволяет оставаться наедине с самим собой. Иногда, хотя и очень редко, дает возможность обронить взгляд в грядущее. Но чаще всего оглядываешься назад. Нидерланды, начало 80-х гг Нас, в буквальном смысле, послали. Да-да. Прямо, из-за стойки трансфера. Причем, какой-то явно неместный, смуглый юноша. Ведь, малолетний еще гражданин, а уже расист-капиталист. Чего с него было взять? Там еще и девушка в униформе сидела, но она смолчала. Мы возмущаться не стали: Григорий Федорович мало чего понимал в происходящем, а я хоть и понимал, но четкую и прямую линию родной партии гнуть не стал. Чего её гнуть-то? И куда? В общем, получалось, что на утренний рейс нам можно было зарегистрироваться только утром. А без посадочных талонов поход в дьюти-фри за покупками для дома и семьи, само собой, откладывался опять же на утро. Но будут ли они работать в такую рань?... В перспективе наблюдался очередной удар судьбы по и без того, хрупкому семейному счастью. Так что, покинули мы стойку трансфера в расстроенных чувствах. Находилась она в самом начале посадочной балюстрады. Через пару десятков метров оказались в главном здании. Григорий Федорович, было, потянулся направо - к массе различного рода магазинчиков, разбросанных, где ни попадя. Но нам бы следовало топать совсем в другую сторону. "Шипхол" тогда еще не разросся до сегодняшних размеров. Хотя, возможность заблудиться в нем уже имелась в наличии, кабы не громадные табло-указатели "А" и так далее с номерами гейтов. Меня уже как-то раз заносило сюда с ночевкой, поэтому: - Товарищ Шандор, не туда. Пойдемте налево. - Как скажете. Доводилось бывать? - бодрым голосом туриста откликнулся Григорий Федорович. - Доводилось, - ответил я, подумав, какие мы странные венгры. Всё чешем и чешем по-русски. Мы миновали "С", "В", а за "А" и стеной каких-то зеленых насаждений открылось пространство, заставленное рядами мягких и широких кресел-скамеек. Далеко впереди за креслами и вдоль стены справа, между островками всё той же флоры, натыкали ресторанчиков и кафе. Уже становилось немноголюдно, ведь за стеклянной стеной слева укладывался на покой жаркий и раскрасневшийся, такой длинный день. Даже не пришлось припоминать, в какой из кафушек я уже столовался, предварительно протралив уровень цен во всех точках общепита. Столько лет прошло, а здесь мало что изменилось. Причем, веяло новизной. "Странно... Вот жешь, капиталюги чертовы". Тогда, в упомянутом кафе стояла громадная бандура с прозрачными стенками. В ней вертелись немаленькие барабаны с шампурами. Мы уже протопали мимо кресел-скамеек и зашли в кафе. Знакомая бандура всё крутила барабаны, а толстенные сосиски на шампурах продолжали обретать поджарость - готовиться к размещению в мягких булочках. Вид конечного продукта был очень даже съедобным. Вкус не подкачал и кетчуп - отнюдь, не болгарский. В "гонке вооружений" немного отставали от "наших" майонез с горчицей. А вот "не наше" золотистое, отменное пиво с густой пеной вырвалось очень далеко вперед... Да-а-а... Тут уж... Правда, кусалось пиво - впритык с нашими "командирюмочными" возможностями. Все бы и катилось по проторенной дорожке, если бы Григория Федоровича не задушил галстук в связи с оскудевшими в Польше, инвалютными запасами. Я уже примерно пересчитал ему цены с гульденов в доллары и даже в рубли. В общем, дохлый челнок наших взаимоотношений качнуло. Ведь, есть-то хотелось. - Можар, вы не дадите мне в долг десять?... Нет. Двадцать долларов? - Ослабляя узел на галстуке, молвил Григорий Федорович. Он приблизился вплотную и приобнял. Я чуть не отшатнулся. В кафе никого не было - даже стен. Лишь дама средних лет за стойкой, но и та уже заинтересовалась нашим интимом. А может быть, просто ждала распоряжений и указаний. Так что, вначале следовало бы озаботить даму. - Hot-dog and beer. Big one, - а уже потом зашептал, наклонившись к Григорию Федоровичу. - Как же я могу дать в долг доллары, если у вас в спецчасти на каждый подотчетный цент бумажка нужна? Вы мне расписку напишите? - Нет, - мгновенно среагировал Гриня. - Без расписок. Но тут такой случай. Думаю, можно сделать исключение. Вы знаете, мне еще домой надо там купить всякого. Подарки руководству. Войдите в положение. Странно, но мое положение мало чем отличалось. - Тогда давайте вернемся домой, Григорий Федорович. Сделаем исключение в спецчасти, а уж потом я вам хоть сто долларов в долг дам. Сразу. Нежадный. Вот только нам бы с русским поаккуратней, товарищ Шандор. Кажется, она прислушивается. Григорий Федорович покосился на иногражданку, потом попросил заказать ему хот-дог, маленькое пиво и не произнес ни слова до самой посадки за столик. Ну, разве что: "Данке!" - для дамы, после расчетов. Челнок пока лишь трещал по швам, но не булькнул, хотя: - Вы надолго в Никарагуа, товарищ Иштван? - снова качнула волна. Григорий Федорович зачем-то порылся в портфеле, водрузил его обратно - на соседний стул - и отхлебнул пивка. Затем крякнул и, наклонившись ближе к поверхности стола, прошарил под ним рукой. Очень заметно, но продолжалось недолго. Видимо, никаких спецустройств внизу обнаружено не было. А сверху все выглядело ровно и гладко, без подвохов. Так что, продолжение следовало. По ходу этих спецпрофмероприятий я уже жевал и глотал, запивая. "Хорошо-то как". Даже язык обжег. Пришлось тормозить. - Обычная командировка на год, товарищ Шандор. Может и больше. Как получится. - И всё-таки, чем же вы там будете заниматься? - Так вы уже спрашивали. Перевозками буду заниматься. Там всё время чего-то строят. Мы помогаем. Строим и возим. Стройматериалы. Еще там... Много чего. - Наверное, с морскими перевозками связано? - Отчасти. В основном, с речным транспортом. - Ну, так морем же сначала привезут или самолетом. А уж потом - по рекам. Не припоминаю. Судоходных рек там нет, кажется. Не могу вспомнить. - Нет?... Так найдем и полетят... суда. - Что значит "найдем"? Вы себе четко представляете свои служебные обязанности? Сможете выполнять поставленные задачи? Средства-то лично на вас немалые расходуются. Золото, валюта. - Еще как четко представляю, товарищ Шандор. Вижу, прям. Вы ешьте, а то остынет. - Ничего. Холодное - не сырое. Вот у меня друг тоже все в африках служил. От управления, которое на улице Фрунзе. Слышали про такое? - Слыхал. - То на Кубу, то в африки его посылали. Говорил, что переводчики-мальчишки безобразно себя ведут за рубежом. Из военного иняза которые. Приходилось пересекаться с ними? - Приходилось. Но так, чтобы кого-то особо выделять по поведению... Люди все разные. Думаю, что поведение мало от возраста зависит. Тут, скорее, играет роль воспитание человека и как он в мире потом оботрется. Иногда и люди в возрасте такого натворят, что диву даешься. - Ну, не знаю. Возраст, всё-таки, надо уважать. Слушаться надо старших... А друг мой из-за двух вот таких молокососов и погорел. Стажировались они под его началом. Институт-то свой еще не закончили и натворили. Попросил он их в магазин сходить за территорией части или базы там какой-то. И пропали они. Изменники. Там до границы недалеко было совсем. - До границы с какой страной? - Не помню я уже. Давно дело было. И всё указывало на то, что перебежали они. Моего друга сразу вернули на Родину, из партии исключать собрались и чуть ли не погоны срывать. Хорошо, главный советник вступился. - Главный военный советник? ГВС вступился? - Точно не скажу, но кто-то из высшего командования там. Из советнического аппарата. А друг стал не выездным. Со званием задержали. Вся карьера прахом пошла. У меня в горле уже с минуту как застрял кусок. "И эту падлу ты называешь своим другом?" Истинное содержание слезливой басни Грини я знал в деталях. Никарагуа, начало 80-х гг В дверь задубасили, и случилось новое утро. Оно ничем не отличалось от всех остальных. Разве что с подушкой не хотелось расставаться, и глаза продрал ели-ели. Обычно, сигнал побудки проходил с аэродрома в виде бравурного марша турбореактивного оркестра. Иногда будил сам доктор. Судя по "почерку", он и долбил сейчас в дверь. У дока - единственного хранителя времени и некоего подобия дисциплины - имелся древний будильник, который вполне мог поспорить с аэродромными возмутителями спокойствия. Но сегодня, почему-то, ни будильника не услышал, ни летунов. "Что за день-то?" Ответа не последовало - голова сбилась со счета. Может быть, уже случилось воскресенье?... "А какая разница?" Вопрос из серии "какая разница" насторожил. Не намек ли это на необходимость в срочном порядке поставить крест на разгильдяйстве, царившем до сей поры? Подумал даже о перспективе запуска своей тайваньской, наручной будилы и подъеме на полчаса раньше. Типа, пора было запускать погоню за уставным человеческим обликом. Сказать по правде, повсеместно расплодившийся бардак начал беспокоить уже с неделю назад. Боком могло выйти. Не сейчас, так - потом. В то же время, особого желания пресекать безобразия не наблюдалось. Почему моя башка должна была болеть из-за этого? Голов тут хватало. Выбравшись на крыльцо, доморгался до ничьей с солнечным светом и глазам предстала удаляющаяся спина доктора. Потянулся - аж захрустело - и побрел в другую сторону, к отхожему месту. Ни доблестные партизаны, ни кубинские пособники пока наружу не повылезали. И падре куда-то запропастился еще со вчерашнего вечера. Ночью, после возни с ящиками, док, как бы вскользь, напомнил о существовании учебного плана, где на первом месте стояло проведение утреннего физо. Что ж, будем пылить-бегать от ворот и до проминированной полосы отчуждения аэродрома. Вообще, жили мы, как у Христа за пазухой, посреди мин и с одной-единственной дорогой "на выход". Но заставить сунуться к самой колючке и за ворота внешнего охраняемого периметра, способно было лишь пиво и, желательно, при колесах. Аэродромные сторожа-весельчаки могли понаставить сюрпризов где-нибудь еще, за ради интереса. Хотя, границы минполей были обозначены скрупулезно. Тракт же, проложенный конными официантками и ведущий куда-то в аэродромные дебри с радарами, изобилием антенн и немыслимых, покосившихся сооружений, считал и считаю недостойным внимания. Утро набирало обороты. Аэродром так и не удосужился перепугать округу, лишь грозно и насуплено молчал. "Точно, воскресенье. Им же по воскресеньям полагаются политзанятия в церкви". Но физо - это уж никак не менее святое увлечение. Поэтому, после нудных, двадцатиминутных разборок с формой одежды и соответствием обуви, наличием носков, а также с мучительным решением по поводу: "Ну и нахрена ты ляпнул про Калаши?" - Мы запылили по иссушенному солнцем простору. АКМы остались в хижинах. Я бежал сбоку, заинтересованный еще непознанным партизанским потенциалом в плане моторики. Фрол с Жекой перли впереди, задавая темп. Переборщили немного и к обеду, вероятно, могли появиться первые раненные в "босиком". Уж извините, но тапочки не предусматривались. Хотелось бы отметить, что даже новые, не растоптанные кубинские запатосы (башмаки), при наличии носков и чуть большего размера, вполне гуманно относились к "размещенному" внутри. Да, но от конфигурации копыт и мозгов конечный результат тоже зависел. Стояло чудесное утро, не подпорченное "пламенными моторами". Чего-то такое, напоминающее флюиды радости с элементами начала новой жизни, витало в воздухе и задвинуло жару на второй план. К тому же, воскресный стереотип наложил свой отпечаток и будничность померкла, несмотря на сияние всепроникающего, уже обалдевшего солнца. Упоение в движении, в скорости, но жара - будь она двинутая или еще какая - свирепствовала. Слегка нагрузило на пятом витке от ворот до EPONR (предполагаемой точки невозможности возврата) перед полосой отчуждения, хотя... "Так бы бежать и бежать до самого Тихого океана. Окунуться. Потом, обратно. Как раз, командировка закончится и домой. Закончится?... Нет, еще не закончится. Придется в другую сторону бежать - до Атлантики. А там джангла побольше, горы, мины, не контрасы, так местные бандидос. Застрянем или сгинем. Мы ж не в танке. Эх, надо было в танкисты идти. Не прятался и не бегал бы ни от кого, а полз бы на всех... хм, сидя". Стоп! Танки мне никогда не нравились. Вязкая помощница-дурка поползла по душе. Она мешала уставать, хотя жара слегка придушила, пот напитал брови, лил в глаза. Звучно тыкалась кровь в висках, легкие покряхтывали от никотина, но бег очищал и приводил в порядок мозги. Он даже каким-то парадоксальным образом обострял мысль в те дивные времена, когда бегать приходилось совсем по другому поводу и очень подолгу. Именно тогда понял, что в беге нужно отыскать прелесть идиотизма, блаженную антигармонию, научиться менять знаки и вперед. Бегите, ребята!... Но ребятам, похоже, было уже не до чего. Лишь Фрол с Жекой, периодически оглядываясь, как бы спрашивали: "Может, хватит? Помрут ведь". Завершался седьмой виток. До наших ворот было недалече. Туда, как раз, заезжала колонна: девчонки с завтраком, а также водовозка с кобылкой покрупнее и абсолютно ржавой бочкой. Я снова вспомнил про новые башмаки, но не удержался: - Фрол, рывок... И бойцам скажи:... "Кто хочет быть разведчиком,... пусть сил не жалеют!" Ускорившись, понеслись. Воздух совсем выключили, но, несмотря на подрастерявшуюся форму и прокуренные будни, пришли плотно. Юный коммандос - чуть впереди, Фрол поотстал. "Ничего-ничего, на длинной дистанции сделаем," - подумалось несколько самоуверенно. Вот только, пришли втроем. Желания становиться разведчиком никто из доблестных партизан, почему-то, не продемонстрировал. Так они и дошкондыбали всемером - не в колонну по одному, а будто в стаю сбились - без индивидуумов, не по-хулигански. Шаг и поначалу-то был тяжелый, кургузый. 'Какой тут sneak'n'peek, к едрень-донне-фене?!' Выходило, что с разведчиками пока полный "тихо". Но и у партизана, в первую очередь, должен кураж иметься - земля под ногами гореть. Здоровье свое, которое на благо родины отдавать собрался, уж показал бы. Ан-нет, сплошной 'туберкулезный диспансер!' Свалило их с копыт. Один Рико наклонился, но ноги держали, тяжело дышал, уперев руки в колени. Затем посмотрел каким-то, чуть ли не затравленным взглядом и произнес нечто длинное. Он стоял в паре метров от меня. Жека вентилировал легкие, размахивая руками, подальше - возле первой лачуги - и не слышал. Фрол пыхтел рядом. - Чего он говорит? - Говорит, что будет докладывать командиру отряда, потому что неправильно делать так физическую подготовку. - Ты ему передай, что еще ничего не закончилось. Осталось выполнить два комплекса упражнений, которым их в Гуанабо научили. Сейчас продышимся и начнем. К завтрашнему дню турники сделаем. Докладывать собрался?... Пусть хоть хунте своей домашней докладывает. Стукач, сука. Это не переводи, он и так понял. - Кого понял? - Про суку. И поскучнело. Это не есть гут. Если весь 'гондурас' подготовлен на таком же уровне, то падре понесем мы втроем. А кто попрет вагон 'железа'? Понятно, что обеспечение планировало сброс контейнеров в точке базирования. Но до неё пешим порядком топать с неделю по милому сердцу джанглу, по горам-очаровашкам и через пару рек-хохотушек. Про радушные встречи с аборигенами и, не приведи господь, с их попечителями решил вообще не думать. Словом, гуанабская кузница железных кадров удивила несказанно. Не какая-нибудь же крымская СВОУлочь (СВОУ - симферопольское общевойсковое училище), где гулевали и загорали многочисленные родственники африканских раскрасневшихся божков, отмороженные олухи из семей здешних нарко-комиссаров или блудные отроки арабских партай-верблюд-геноссе. Гуанабо всегда славилось выпускниками. Жесткий отбор, жесточайший учебный процесс и отчисление без вопросов. Плюс к добродушным - до дрожи - кубашам и угрюмому, но очень навязчивому нашему брату, там постоянно радовали своим присутствием немцы. А им присуща незаурядная педантичность в плане ежедневной выемки курсантских душ, изучения в свою цейсовскую оптику и запихивания в надлежащем виде обратно. Вот, уже и подумал о том, что совсем не помешало бы подпрячь Фрола и снова заняться изучением личных дел. Ведь, сплошная непонятка происходила. А всё непонятное, по умолчанию - опасность. Пока же мы дружно начали выполнять комплексы. Вообще, комплекс упражнений - это только кажущаяся простота и легкость. Винти темп и они обратятся в добротный пыточный инструментарий. Но 'дружно начали' - это слишком сильно сказано. Кое-как получалось. 'Сырье! ДОСААФ!' Двое уже сели навсегда и убедительные требования подскочившего к ним Жеки не действовали. Вид таких впечатляющих результатов не злил, а заставил задуматься о собственном будущем. - Все, стоп! Хорош на сегодня. И чтобы все, в приказном порядке - в душ. Проверю сам. Мытых - ладно, но немытых уродов здесь не потерплю! Фрол перевел. Слово 'уродов' не вызвало у него никаких вопросов. А чуть позже и, как ни странно, объявилась суть причины происходящего. Предстала эта суть в виде доктора в сопровождении падре, навестивших мою лачугу в период подготовки к завтраку. Где-то, сразу, после душа. Я, как раз, обонял подмышки с целью установить моющие качества местного мыла, напоминавшего не очень крутое, зеленовато-коричневое... Ну, в общем, глину оно напоминало. Скудные домашние запасы, состоявшие из единственного куска с изничтоженной, за ради конспирации, гравировкой 'Банное', а также чего-то там в железном тюбаре от Шварцкопфа уже смылились и отшампунились. Глина оказалась, вроде, ничего так. Лишь бы фюзеляж струпьями не пошел. Ну, а гости ввалились, конечно же, без стука. - Комрад Иштван, - непривычной скороговоркой застрочил доктор. - Комрад Рико сказал мне, что вы неправильно провели физические упражнения. Под впечатлением реакции доктора на стук какого-то Рико меня усадило на кровать и понесло. - Та-а-ак... И что прикажете делать, доктор Хосе? - Мы поговорим об этом вечером. Док просто оборвал разговор, сразу развернулся и вышел на улицу. 'Понесло' тоже выключилось, и солнца в комнате прибавилось. Падре различался смутно, почти не загораживая дверной проем. - Мой друг, - раздался заупокойный голос. - Вы, вероятно, не знаете всех обстоятельств. Комрад Рико - это родственник комрада Матиаса, благодаря которому появилась возможность сформировать наш партизанский отряд. Комрад Матиас очень уважаем в Америке и даже в Европе. Поэтому прошу сохранять спокойствие. Надеюсь, что вам всё станет понятно уже этим вечером, после беседы с доктором Хосе. - Хорошо, падре Марио, - хотя, ничего хорошего. - Но мы же не на прогулку в лес собираемся. Там - джунгли и горная местность. Там придется находиться очень долго. Как же они выживут в этих условиях без соответствующей подготовки? - Там их ждет родина. Это их земля. Она поможет, - падре вздохнул. - Ну... Я тоже не со всем согласен, но мы должны подчиняться командиру отряда. Пойдемте завтракать. Сегодня воскресенье. Вскоре нас ждет молитва. Попрошу вас тоже присутствовать. Пусть вам не понятен язык, но в молитве есть энергетический заряд. Надеюсь, он достигнет ваше сердце и разум. Пойдемте. Ага. Вот только заряда не хватало. Но я никогда не слыхал ни про каких 'уважаемых Матиасов'. Никто о них и словом не обмолвился. Хорхе молчал, как Зоя Космодемьянская. Жеке с Фролом, небось, наплевать - им бы свои пять лет навоевать. Дома всё преподнесли, как обычно: 'Действовать по обстановке в соответствии с поставленными задачами. С деталями ознакомитесь по месту'. Ни хрена себе, детальки оказались. "Это ж самоубийство... А чего ты истерики закатываешь? Всего-то семь человек пока видел... Ну да... Еще и девицы приедут. Во, попал, бля...". Трехнутые с утра мозги буквально шевелились в поисках выхода из очень щепетильной ситуации с весьма и весьма плачевными перспективами. Достаточно четко представлялось, что должно случиться после трех-четырех суток предстоящего перехода в данных условиях, внутри неподготовленного подразделения в количественном составе до роты. Смертельно уставшие от недостатка пищи и воды, недосыпа, переноски различного рода непонятных и тяжелых предметов, ощущающие близость опасности, лицом к лицу с озверевшей природой и горами, воины неизбежно запаникуют. Учитывая то, что под рукой вооружение и боекомплект, они, в первую очередь - прежде чем разбежаться - перебьют виновников-устроителей всей этой авантюры. Всех виновников... И я срочно полез в рундук за чистой майкой. Вытащил какую-то ядовито-зеленую с коротким рукавом, натянул и вышел подышать, прихватив пачку местной горлодерки. Табачные дары Хорхе съели еще вчера. А сегодняшнее утро уже и без того растеряло потаенную прелесть первой затяжечки. Набравшее полную мощь солнце немилосердно жарило землю, явно подражая атаке с дневного угла. Обездвиженный воздух насытился духом огня и полымя, гнал в пока еще спасительную тень. Ни на взлетке, ни возле домов никто не шарахался и не отирался. Лишь зазывавший на завтрак падре, как оказалось, упылил в противоположную от комезоры (исп. здесь comedore - столовая) сторону и скрылся через три дома - в келье доктора. Сам же завтрак пока никто не провозглашал, потому как, подражая аэродрому, кухонная утварь в комезоре не гремела и женские голоса не грохотали благим эспаньолом. 'Рельсу бабкам подвесить, что ли?... Да разве найдешь тут рельсу? Горн попрошу у Хорхе. Пусть дудят'. Дуда, вдруг, напомнила про аккумулятор УАЗа, второй день пребывающего в полном покое. "Завести бы надо, а то совсем сдохнет". Я посмотрел на родимый облик трудяги. Приткнувшийся между лачугами, был он жалок: ободран и разграблен - с одной фарой, без брезентовой крыши и её стоек, дверей, окон, лобового стекла, зеркал, капота и еще там... Бедолага. Попыхивая цигаркой, поднялся в дом, но порыв отыскать куда-то запуленные ключи сразу прошел. Здесь уже нечем было дышать. Снова оказался под солнышком тихого воскресного утра. Лишь из-за строя хибар напротив, из длиннющей партизанской душевой доносились приглушенные песни, звуки льющейся воды и даже эпизодический смех. 'Над кем смеетесь?' - промелькнуло в голове нечто классическое. Сразу отверг Гоголя, Маркса и Энгельса. В попытках отыскать, завис где-то на двадцать первом томе сочинений Владимира Ильича. 'Ты гляди - очко!' Поэтому подумал о запущенном преферансе и Жеке, затаившем обиду. Кстати, сегодня же воскресенье, личное время которого вполне позволительно было бы убить на преф, если не грядут какие-нибудь очередные катаклизмы. Я уже переместился на другую сторону взлетки, зашел за ряд лачуг и наблюдал темнеющий вход душевой бойцов. Продолжали литься вода и песни, ржали они там чего-то. Но все ли? В голове, тем временем, начали проявляться неопределенные детали интриги, которую следовало провернуть сегодня вечером, во время разговора с доктором. Бежать отсюда сломя голову? - А что, собственно, такого уж страшного могло приключиться? Или ты еще не все видел на этом свете? Пугать дока действительными перспективами? - Вряд ли сработало бы. Нужно было каким-то образом подтолкнуть его выйти на верха в Манагуа и дальше, чтобы эти 'дальше', в свою очередь, внесли изменения в план переброски отряда на территорию Гондураса. Предположим, если использовать вертолетную доставку хотя бы части людей и снаряжения. Произвести высадку на небольшом удалении от предполагаемой точки развертывания основной базы. Район глухой, гористый. Борта, вероятно, не обнаружат, если пройти, используя минимальную высоту и складки местности. Выбрать время, когда американские спутники слежения не пролетают над районом... Но ведь еще и АВАКСы янкесов постоянно болтались на нескольких эшелонах. Погода стояла - самое то. Она их теперь до ноября не усадит. Держать в полной готовности три-четыре 'Шмеля' с людьми на борту сутки, двое, а то и больше, молясь на погоду и Его Величество Случай - это, по местным меркам, нечто из области обещанного Н.С.Хрущевым построения коммунизма дома в уже прошедшем 1980 году. Не знал чего делать. Да и не мог ничего. Поэтому плюнул. Компас не выведет, кривая не вывезет, так ноги вынесут. Плюнул и всё. Тут и загремело откуда-то со стороны комезоры, типа: 'Завтракать, мать вашу!' Уж собрался, было, продублировать призывный гром и вопли, но в помойке стихло - услышали. Через пару минут оттуда потянулась вереница партизанской, боевой мощи в одних трусах и запатосах, при зеленоватых полотенцах размером с летнюю портянку. Ну, не совсем - мощи, но слеза навернулась. Поскольку их расселили в самом дальнем доме у ворот, наблюдать прохождение пришлось с траверза, метров с пятнадцати. Я привалился к стене дома, считал их, смолил вторую цигарку, подкашливал и понимающе кивал на немые жалобы по поводу пяток. Помылись все семеро. Прихрамывали двое. Наверное, те, которые сели на комплексах. Лица, кроме Рикиного, пока не отличал, но это быстро проходящая проблема. Кстати, один Рико угрюмился по понятной причине. Остальные - и даже раненые в пятку - улыбались. Я продолжал кивать, что тот китайский болван. Вот так и поплетутся они гуськом, в скором времени, вверх и вниз, сквозь местный - не самый тяжелый - джангл. На спине усядется кубашиный сидор, забитый до отказа, плюс сверху еще чего-нибудь засобачить придется. Нехилый Михал Тимофеич подвиснет на шее. Два магазинных и два гранатных подсумка приблудятся вместе с флягами и штык-ножом. Всё это потихоньку, с каждым шагом, будет подталкивать к земле. Потом куда-то денутся силы. Вскоре окажется, что их не осталось совсем. И хоть ты изрычись-разорвись, упрыгайся вокруг него- не встанет. Улыбнуло, с грустинкой... Не скулить же? Скулить нельзя. Еще пионеры октябрятам наказывали: 'Не плакать, не ныть, хвастунами не быть и дружбой народов всегда дорожить'. Точно так. Народы любить, ночами не выть. Уехала крыша? - Вернуть и прибить. С вождями - без мата. Врагов истребить. Медаль подкатили? - С друзьями обмыть И всех заложить, чтоб звезду получить. - 2 - Закрыв глаза и смиренно положив руки, они сидели, что-то нашептывая под певучее бормотание падре. Причем, все, поголовно: и доктор-террорист, отправивший в космос больше народа, чем Байконур и мыс Канаверал, вместе взятые; и недоделанные партизаны, и Жека, и родной Фрол с промытыми, продутыми, зашкуренными и отполированными в Донецке мозгами. Даже тетки притихли и водянистая мамалыга пока курила - ждала в компании с серыми лепешками и кусками неведомых фруктов. Неуютное ощущение возникало из-за собственной отторженности, потому как я не принадлежал этому сближению или единению человеческих душ. Мимолетное состояние длилось в течение нескольких секунд, не злило и не настораживало, а лишь слегка удивляло. Еще подумал, что наше грозно-уместное: 'Приступить к приему пищи!' - эти латиносы восприняли бы сейчас, как пришествие варваров в небесную обитель. Кстати, как ни прискорбно, но никогда не стремился и так и не узнал о чем они просили, благодарили или за ради чего превозносили своего бога на момент. Ну, а самому умолять - по секрету - всех небесных и земных главнокомандующих на раз - это-то уж приходилось и неоднократно. Честно говоря, недалече от тпрундецового порога всегда выбивало блок памяти о наличии партбилета где-то в дальней-дали. Может, слишком зазорно для коммуниста? И вообще, не является ли для человека преступным и позорным на кого-то или чему-то молиться? Ведь, не эфемерный бог или кто бы то ни было, а сама жизнь - вернее, сам человек загоняет себя и себеподобных в глушь абсолютной безысходности, где правит один лишь Его Величество Случай. Но ему - Случаю - всё по барабану. Он не слышит, не видит и никогда не собирался этим заниматься. Его, попросту, не существует. Причем, прекрасно понимаешь ситуацию, но - всё-одно - пытаешься уломать привидения из вышестоящих инстанций, чтобы они обратили внимание на данное безобразие, и сподвигли Его Величество на вариант без подвигов, но удовлетворяющий все вовлеченные стороны. На самом-то деле, умоляешь себя самого - взываешь к разуму. Ведь, бог или черт, или кто там еще - это же и есть данный человеку Разум. Всё остальное, творящееся на нашей Земле, является воплощением твоей мысли. Ты ж Человек. Война - это Дитя твоего Разума... Вот только, надо бы как-то по-другому его называть, коль производит на свет таких киндеров. Вооруженная транспарантами, типа 'сменим черные рясы на белые' и 'светилетку за один световой год', разомлевшая на жаре и прямая, как оглобля, логика неожиданно застопорилась. Затем, что-то вышибло из уже засосавших, жутких потемок прожектерства. Этим 'что-то' оказался довольно-таки неплохой кофе. Даже намек на содержание сахара присутствовал. - Фрол, молиться сразу после завтрака будете или когда? И где? - Сейчас я узнаю. Падре и док рубали в паре метров от меня, на другой стороне стола. Точить с ними лясы не испытывал никакого желания. 'Няньки мертворожденного дитяти'. Разминал цигарку, уткнувшись взглядом вдаль - в горы и зелень за полем пожухлой травы в расплескавшемся солнце. Вид не умиротворял, ну ни капельки. Фрол переговорил о предстоящих религиозных мероприятиях, и выяснилось, что все произойдет здесь же. Дабы не нарушать покойное течение промысла господня, решили начать сразу после отъезда бабулек. Так что, в запасе - минут тридцать-сорок. А поскольку партизаны столовались при наличии АКМов - они ж теперь в боевой готовности - стало интересно поглядеть на их подготовку в плане азов. - Тогда так, Фрол. Время позволяет. Покурим и перемещаемся на соседний стол. Автоматы будем разбирать-собирать. - Хорошо. Я понял. Скажу всем. - Дока предупреди прямо сейчас. - Зачем? - Ну, не поймет и начнутся дурацкие вопросы. - Всё он поймет. - Как знаешь. Сидели мы просторно, вид на природу уже надоел, а от иных раздражителей можно было отвернуться. Перекинув ногу, я оседлал лавку. Затем долго трыкал, тер и снова трыкал зажигалкой, пока Фрол не подкинул спички. Закурил, забарабанил нечто из репертуара 'там-да-ра-дам'. Завтрак почти доели. Никаких совещаний не предвиделось, да и быть не могло. Впереди ждала культпросветработа. Наконец, доктор традиционно простер руки с: 'A Dios gracias,' - оперся на стол, молодцевато поднялся. Падре за ним. Бабульки метнулись к грязной посуде... ну, не метнулись, а шевельнулись. Тут и бойцы тоже повскакивали, но Фрол осадил и громко затарабарил, указывая на соседний стол. Док постепенно обретал задумчивый вид, разлядывая малопонятные действия вверенного ему личного состава. Потом обратился, но не ко мне, а к Фролу. Разговаривали с минуту. Тем временем, партизаны, под руководством Жеки, укладывали Михал Тимофеичей на соседний стол и выстраивались рядом, покуривая. Кстати, исходя из опыта прошлого, напрягать забугорных хлопцев сразу после еды - даже просто водить строем без песен и плясок - это не есть гут и очень-очень не bien. Обычно, отцы-командиры ни себе, ни кому бы то ни было такого не позволяли. А поскольку вечером предстояло общение с доком на непредсказуемых тонах, то весьма удачно получилось загнать в него щуп, и, заодно, посмотреть как дела у Фрола с переводом стрелок. Но Фрол не прятал руки, смотрел доктору прямо в глаза и, вроде, не кивал тихой сапой на "венгра", ни хрена не смыслящего в испанском. Чуть погодя, док с падре потихоньку утопали в сторону своего жилфонда. Ну и наша дюже искрометная житуха тоже поползла куда-то - небось, в сторону очередной бездонной ямы, к которым пора бы уже привыкнуть, но, почему-то, совсем не привыкалось. - Я ж тебе говорил, что будут вопросы. - Говорил. - Ну и чего он? - На вопросы я ответил. Я не знаю, что у него на уме. Вежливый слишком. - Скажи молодому - пусть начинают разборку и слушай сюда, - задрав майку на пузе, подумал закурить, но передумал. Фрол озадачивал Жеку, пока жара наступала по всем фронтам. - Если бы я с твое на Кубе пожил, то местных, как орехи бы щелкал. - "Вот... Опять какая-то нездоровая самоуверенность". - У вас там, блин, сорок наций разноцветных, если не больше. Чему тебя в Донецке учили? - Вы - другие совсем. Вам всё хотите в душу залезть. Узнать человека в голове. Но как ты человека можешь знать, если с ним вместе не бил империалистов? Не узнаешь. - То есть, собираешься ждать, пока мы не окажемся в лапах империалистов. А уж потом бирки развесим: вот этот оказался волевым и ответственным командиром, а вон тот - только в рот смотрел своим идеологическим кумирам и готов был на любые авантюры за ради веры в своё. Подчеркиваю - в своё... правое дело. Забыл, ёлы, как это?... Во: 'Родина или кондратий!' - Что такое 'кондратий'? - Это когда не ты окапываешься, а тебя... - Да... 'Patria o muerte'. Так говорит Фидель Кастро. Я очень его уважаю и люблю. Жека чего-то загорланил. Я взглянул на соседний стол, откуда буквально только что раздавались глухие удары роняемых предметов и лязг железа. - Лейтенант говорит, что все разобрали Калашников. Все знают. Снимать газоотводные трубки тугие флажки. Он показал, как их шомполом надо. Автоматы новые. - Пусть собирают. Только без грохота. Оружие - это не металлолом, а часть тела. Бережно с ним надо. Голубушки всё еще по-черепашьи крутились вокруг. - С оружием надо обращаться, как с бабушкой. Оно... - И меня тюкнула в голову странная мысль. Фрол давал указания Жеке, а я продолжал бормотать себе под нос. - Они и накормят, они и напоят. Мысль была не только странной, но и до безобразия невероятной. Оттого и проняла. Совершенно четко представил, что мы здесь собрались за ради одной-единственной цели. Ведь, окажется вполне достаточным провести ряд диверсий и продемонстрировать наличие, то есть отдать на растерзание крупную партизанскую базу, чтобы у главного бурнаша из Пентагона отбило охоту лезть в Никарагуа еще года на полтора, а то и на два. Считай, в его собственном тылу - на почти тихом, приструненном плацдарме - обнаружилась пятая колонна неведомого масштаба. У страха-то глаза - охренеешь. Небось, Вьетнам еще не забыт. - Фрол, парней с такими физическими данными в Гуанабо учить не стали бы. Как считаешь? - Не стали. Это так. Я тоже удивился. - Может, они там на сахарных плантациях план стране давали? - У нас нет плантаций. У нас социалистическое производство... Ты много говоришь. Зря. Ты не знаешь меня. Ты никого здесь не знаешь. И я никого не знаю. У нас есть приказ, и у нас есть задача. Мы обязаны её выполнить. Ты хочешь узнать, что я думаю? Зачем тебе это? - Собираю информацию, чтобы поспособствовать своему дальнейшему продвижению по службе. Очень хочется стать министром обороны. Для этого нужно выявить в окружении всех тайных врагов. Вот, ты меня не сдал доктору. Не сказал, чья это затея - возиться сразу после завтрака с Калашами. Ввел в заблуждение командира отряда. Значит, неблагонадежный. Тебя, считай, выявил. Ты - глубоко законспирированный враг. И в Донецке, небось, сплошные пьянки и - по бабам. Дай спички, вражина. - Я никогда не пил, как ваши. Так нельзя. Утром можно умереть. И ты ничего не понимаешь по-испански. Я сказал доктору, что мы вместе решили сейчас проводить занятия. Ты воевал? - Было дело. - И как оно? - Скажу тебе по секрету - занятие это не из приятных. Ничего хуже пока на свете не видел... Зачем он их на время-то гоняет? Умаялись хлопчики. Алё, на баркасе! Суши ласты!... Курить, то есть! Бл..., отдыхать всем! Наступление жары хотя и продолжало развиваться с постоянным успехом, но темп значительно снизился. Тем не менее, оккупация потемок души вошла в завершающую стадию, и никотин из цигарки-горлодерки едва справлялся с одолевающей вялостью. Клонило в сон. Земля за ночь слегка запунцовела, но решительные потуги солнца вновь укрыли её мертвенно-бурым пеплом. Парализовав нашу пустынную округу, солнечный свет замер в подвешенном состоянии, обратив воздух в нечто, отнюдь, не живительное. Будто бы солнце покинуло привычный пункт дислокации и приблизилось к Земле. Лишь тень не позволяла ощутить его раскаленную тяжесть. Но жарче уже не будет, мозги не закипят - не Африка. Ни-че-го позитивного внутри этой паровозной топки не наблюдалось. Человек же - натура творческая. Одно из его предназначений - нести и культивировать "доброе и вечное". Вот поэтому падре, уже почти сварившийся под черной рясой, топал в нашу сторону по взлетке с чем-то квадратным и большущим в руках. Наверное, это была Библия. Вроде, ничего другого для проведения воскресных политзанятий в этом регионе планеты Земля еще не придумали. К Библии был присовокуплен позолоченный крест, мерно поблескивающий под шаг падре. С запястья свисали длинные четки. Доктор семенил следом. Крестный ход заметили, и Жека отрывисто скомандовал нечто неведомое. Бойцы дружно организовали составную пирамиду в теньке, под навесом - подальше. Ну, хоть этому научились. Получалось так, что Михал Тимофеичам присутствовать на ожидаемом мероприятии никак не след. В самом деле, ведь, оружие и религия несовместимы. Одно закругляет жизнь, а другое - благословляет на оную. Про второе я как-то вычитал в священном писании, в тайне. Правда, оказалось в нем столько про смертоубийства написано, что Калаш совсем не помешал бы. А молитва началась прямо-таки с места и в карьер. Подошедший к торцу стола падре сразу бухнул на доски Библию, хотя в течение всех политзанятий к ней, почему-то, не притронулся. Удивительное дело. И ведь ничто не предвещало урагана. Даже сверзнуться ему было неоткуда - тучи на огнедышащем небе отсутствовали, и о ветерке только мечталось. Но в совершенно непонятной мне речи падре едва угадывались даже не намеки, а едва уловимые поползновения к буйству стихии или же разума. В пока еще негромком и спокойном голосе появилась и нарастала разудалая лихость с элементами, активизирующими жизненную позицию прихожан. 'Что-то новенькое'. Не знаю, но, по мне, их воскресная молитва всегда отождествлялась с призывом к послушанию. Человеку надлежало задуматься о собственных прегрешениях, смириться с бытием и приложить усилия для удержания своего разума на курсе пути истинного - тихого, мирного, в соответствии с содержанием пресловутого 'Историко-архивного наставления'. В раскаленной же тиши и сонливой умиротворенности того воскресного утра сей стереотип, буквально, разваливался на глазах. Будто океанические волны, голос нарастал и стихал, прибавляя в темпе. Я посмотрел на соседствующий 'гондурас', на малочисленную 'кубу', на их завороженные лица. Вот тут, как раз, вспомнил про обещанный и, на данный момент, материализующийся энергетический заряд. Затем, встретился с пристально изучающим взглядом доктора и молча ответил ему: 'Коммунисты мы, доктор Хосе. Ни в бога, ни в черта не веруем. Но дед - орел. Прям, Никита Сергеич на Ассамблее ООН'. Уж не знаю, достиг ли его этот мысленный посыл, но глаза отвел и тоже уставился на падре. Под навесом уже погромыхивало. Вытянутое, изборожденное лихолетьем, дочерна загорелое лицо падре было устремлено куда-то вверх и вдаль, едва ли сдерживаемое дырявым брезентом. Руки обрели подвижность, то пытаясь объять необъятное, то рассекали или рубили воздух, сопровождая неистовые, но в то же время певучие фразы, наполненные мощью азарта. - Тебе перевести, что он говорит? - зашептал Фрол в ухо. - Нет. Очень доходчиво излагает. А вокруг жила своей жизнью природа и ждала послабления от немилосердного солнца. Ей хотелось остыть и умыться дождями. Она мечтала ожить в пышной зелени трав и шелесте листвы под ветерком. Чтобы добрым предназначением своим продолжать потчевать миллионы и миллионы увлеченных борьбой за своё существование, за идеи придурковатых гениев, за ради того, чтобы нарождаться, биться и мириться, жить или уйти в небытие так и не поняв зачем. Для чего же нам дан этот Свет? Как раз вот тут и произошло неожиданное, весьма примечательное событие. У случившегося имелась предыстория, уходящая корнями в глубокое - с месяц - прошлое. Тогда, вечером, мы с кубашами впервые глушили 'Викторию' (местное пиво) за этим самым столом. Жека, зачем-то, одну из пустых бутылок поставил на поперечную перекладину невразумительно аховой конструкции крыши. Фрол пояснил, что есть такая кубинская традиция. Мне показалось это странным, но в подробности не вдавался. Падре же, на момент и не по годам, столь экспрессивно фонтанировал убеждениями, что при нахождении рядом с ним следовало бы поостеречься. А прямо за падре стоял себе и стоял совсем не внушительного вида столб, поддерживающий 'всё' над нашими головами. Ему - столбу - досталось-то от разбушевавшегося деда случайно и не так уж и сильно. Лишь содрогнулся. По брезенту пробежала судорога. Сверху посыпалась то ли пыль, то ли песок и ничего более, кроме бутылки из-под сервесы. Не удержалась она на перекладине и упала точно на голову Рике. Так что, воскресная молитва накрылась медным тазом или бутылкой, даже не разгулявшись до середины. Главнокомандующие принялись спасать пострадавшего Рико, пока личный состав быстренько разобрал вооружение и выдвинулся в сторону келий убивать личное время. Я до сих пор не могу понять, зачем понадобились индпакеты, и для чего доктор с падре организовали на голове Рики 'шапку летчика'? Ну, шишка же. Ну, голова чуть поболит и перестанет. Ан-нет. По полной программе помощь оказали, будто ему 152-миллиметровой болванкой досталось. А бутылка-то - тьфу на постном масле, стекляшка легкая и не разбилась даже. Смотрел я на это всё, молчал и ухмылялся. Зря, кстати. Потому как виновников начали искать сразу же по завершению оказания первой помощи. Причем, происходило все в присутствии раненого. Пиво тут, кроме нашей троицы, пока не пили. Значит, диверсию, само собой, организовали понятно кто. И ведь разговаривали только на испанском - я ни черта не понимал. Падре, уже подостывший от религиозного буйства, молча покачивал головой, уткнувшись взглядом в доски стола. Очень много говорили потерпевший и доктор. Сидели они рядышком - напротив нас с Фролом. Док, кажется, не осмеливался перечить родственнику всемогущего Матиаса. 'Революционер, едрит!' Не, ну, понятно, что сначала утренним физо хотели загнать до полной кандыбы, но не получилось. Вот, теперь решили добить. А кто виноват? Кто организовал убойный физкультурный праздник и пьянку в расположении? Кто в учебном плане числится ответственным за всё?... Конечно же 'венгр'. - Фрол, кто крайний? - Ты. - Понял. - Не знаю, что я должен еще сказать. Я уже им сказал, кто бутылку наверх поставил. Это наша традиция. Если она упадет ни на кого, то, значит, всё нормально. Но если она упадет на человека, то тот человек... Надо смотреть за ним. - Чего на него смотреть-то? Объясни. И почему этот потерпевший называет до... м-м-м, главного - Cero? - Cero - это значит 'командир' (местн. испанск. 'зеро'). А если бутылкой по голове - из виду того человека нужно не выпускать. Смотреть надо. Я не стал выпытывать у Фрола детали 'присмотра', а обратился непосредственно к доктору. Похоже, перспективный вечерний разговор должен был состояться именно сейчас. - Доктор Хосе, я отвечаю за боеготовность нашего отряда, в целом. Для её обеспечения необходимо убедиться в том, что каждый боец способен решать задачи - боевые задачи - которые нам в скором времени будут поставлены. Не знать уровень подготовки подразделения данного типа, ставить под угрозу нашу жизнеспособность не намерен. Мои требования к личному составу должны быть выполнены. Если вы не согласны, то докладывайте вышестоящему командованию. Со своей стороны, представлю рапорт непосредственно вам, а также команданте Хорхе. Мой послужной список, отчасти, известен командованию. Имею достаточный и успешный опыт участия в боевых действиях и проведения операций в аналогичных условиях. Считаю, что поступаю правильно. И насчет бутылки... Никто не заставлял комрада Рико садиться на это место. В кубинской армии существует такая 'бутылочная' традиция. На всё - рука божья. Слово 'воля' застряло, и мозги, ну никак, не хотели его переводить. 'Рука' - сойдет. Но, вообще-то, в дебри разбирательств и рубилова с плеча полез зря. Это не мои родные люди. Эти - по умолчанию, гибкие и очень не любят, когда кто-то пришлый пытается поставить закорючку над 'уй' - ищет какую-то правду или подталкивает их самих на поиски этой-самой правды. Она никому не нужна. Вообще-то, мне от этого правдоискательства тоже не было никакого прока. Будет приказ и окажется необходимым, всего лишь, его выполнение. Кому она нужна, ЗАЧЕМ она существует, мешая всем жить - правда эта?... Ведь, существует же. Нидерланды, начало 80-х гг Похорошело, правда, уже после первой кружки. И, заодно, раздухарило - хоть столами со стульями кидайся. Григорий Федорович нес что-то нудное про свое непогрешимо-героическое прошлое, сотканное из обид и несправедливостей. Как оказалось, кто-то постоянно портил ему жизнь. Заунывные фантасмагории в виде избитых, но не добитых фраз-слов заползали в одно ухо, скользили и, не задерживаясь, выпадали из другого. Я уже даже не пытался изображать внимание. Мысли о его 'друге' заблокировали слух, никак не желая покидать извилин. К тому же, красочные думки сдабривало золотисто-пенное, иноземное зелье-катализатор. Потом полезло на ум, что произошедшее с пацанятами-переводчиками - это его рук дело. Впрочем, какая разница? Люди же окружают себя друзьями в полном соответствии с собственным мировоззрением. Зачем человеку кто-то чуждый для праздного времяпрепровождения? Ведь, в сферах, не касающихся общественно-политической жизни страны, каждому предоставляется свой собственный выбор. Постепенно пришел к выводу, что Григорий Федорович с этим 'другом' - единые и неделимые, родственные души. В связи с вышеизложенным, 'тому, который во мне сидит' уже захотелось крови, поэтому пора было переключаться на что-нибудь иное. Время тоже не стояло. Второй час потихоньку засасывало в небытие. Мы продолжали сидеть в кафе, потому как податься было абсолютно некуда. Ночлежка же, в виде мягких скамеек, располагалась буквально в нескольких шагах и еще надоест. Многолюдный, громогласный мир аэропорта трансформировался в сонное и неторопливо-размеренное царствие тишины и покоя. Всё реже и реже раздавались, а затем окончательно смолкли переливчатые колокольчики с объявлениями о вылетах и прилетах. Всё темнее и обездвиженнее становился вид за огромной стеной-окном. Подзатянувшимся броском, наконец-то, вечер захватил и изничтожил небесный свет. Случилось волшебное преображение, и стена обернулась зеркалом медленно крадущейся жизни. В ней были видны наши отражения - какие-то расплывчатые и мутные, в темненьких пиджачках от Внешпосылторга. Но, подняв кружку - уже третью - увидел её достаточно четко. Кто ж виноват, что 'темное' плохо видно? Всё - в соответствии со спецификой. Нечего и не с чего светиться. - Вы меня слушаете? - донеслось откуда-то из дальнего-далека. - Причем, очень внимательно, Григорий Федорович. И что же, вы всем по морде надавали? - Какой 'морде'? Каким 'всем'? - Это я фигурально выражаюсь. Продолжайте, пожалуйста. Свободного времени у нас полным-полно. Истории ваши очень интересные и поучительные. Не пробовали на бумаге что-нибудь сваять? - Вы думаете, что стоит попытаться? - Несомненно. Моя супруга знакома с главным редактором журнала 'Сельская жизнь'. Напишите рассказ, а я попрошу её показать товарищу Афанасьеву. - Причем здесь 'Сельская жизнь'? - В нем печатают повести и рассказы. Или сами обратитесь в 'Смену', в 'Звезду', в 'Пограничник'. Журналов много. Только вот, в 'Юность', наверное, уже поздновато. Вообще, сейчас очень много народу пишет всякую... рассказы. Редакции перегружены. А с протекцией - оно и быстрее, и надежнее. Напечатают вас. Там уже и на повесть замахнуться пора будет. Про африканского друга вашего напишите, который пострадал безвинно. Из-за пареньков. Вы знаете, припомнил я тот случай. Они, ведь, без вести пропали. Так, во всяком случае, со слов очевидцев выходило. Мои желваки, зачем-то, скрипанули. Кулаки убрал под стол, чтобы белизну костяшек не видно было. Даже пришлось отвести глаза. 'Стоп-стоп-стоп! Угомонись! Ты - не судья. Ты уже давно обвиняемый'. В свою очередь, Григорий Федорович выглядел немного странно. Будто, окаменел. Но в последствии выяснилось, что задело его совсем другое. От счастья стопорнуло. Писарчук же, едрит, готовый. А там и слава, и почет, и уважение. Смело можно с несправедливостью и обидчиками войну затевать. - Наверное, выплатят гонорар? Без гонорара как-то... - Х-кхм... Думаю, что не без этого. Как же без гонорара-то? В государстве развитого социализма всякая работа достойно вознаграждается. У нас же союз писателей есть. Тот же самый профсоюз. Примут. Куда они денутся? А там дачи, пайки, творческие командировки, конференции, встречи с благодарным читателем, телевидение. Яркая жизнь впереди. Давайте, прямо сейчас что-нибудь напишем? Потом я почитаю и выскажу свое мнение. У вас появится первый рецензент. Времени полно - хоть, до утра здесь можно сидеть. Никто не погонит. - А что?... Давайте попробуем, - решил Григорий Федорович после недолгих раздумий. - Только вот, о чем? Столько всего случилось в жизни. Сразу, как-то, не соображу. - Ну, тем - превеликое множество. Вы, помнится мне, всё кого-то разоблачали еще в юности. Вот об этом и напишите. - Да. Это было одно из самых запоминающихся событий в моей жизни. Да... И Григорий Федорович полез в свой портфель за писчими принадлежностями. А меня вдруг успешно атаковало желание закурить. Не то, чтобы перебило охранение, но все запреты неожиданно ретировались. С чего бы это? Еще подумал, что от одной сигареты ничего не изменится. Баловство же и приятное, к тому же. Бросил-то еще в Анголе по поводу возникшей перфорации дыхательного аппарата. В этой связи чуть без сапог не остался, но обошлось. Не без помощи бати, конечно. Уж столько лет прошло, но память об этой заразе - с фильтром и без - постоянно теплилась в потемках души. Снилась. Как 'тропичка' (тропическая малярия), мило и терпеливо живущая где-то внутри печенки, поджидая самый неподходящий момент. Хотя, курево здесь кусалось, но третья кружка пива уже поставила внушительный крест на жесткой финансовой дисциплине - процесс пошел валом. За кафешной стойкой - у cосисочной дамы - 'желанного' не обнаружилось. - Отойду сигарет купить, товарищ Шандор. - Хорошо, - пробурчал из-под очков Григорий Федорович, уже с ногами забравшийся в воспoминания о былой борьбе. - Позвольте! Но вы же не курите. - Не курю и не собираюсь. Просто, временное настроение появилось. - Зря вы. Я и не курил никогда. Детское это занятие. - Вы правы. Миновав флору, стерегущую периметр кафе, я вырвался на оперативный простор ночлежки. Здесь, как и в окружающем мире, за исключением питейно-кормежных заведений, магазинчиков, а также ватерклозетов, наблюдались проблемы с освещением - вероятно, в целях комфортности. "А чего светить-то вам? Спите, цыгане!" Наших прибавилось, но не настолько, чтобы пора было столбить места. 'Детское занятие' продавалось в автоматах, напоминающих прямоугольные куски черных, отполированных стен. Ютились они, как и в прошлый раз, по полутемным аэропортовским закоулкам, но разительно отличались от прежних - ярких и цветастых. Сначала как-то даже и не сообразил, что это и есть 'оно', пока не увидел надписи 'Кэмел', 'Мальборо', тускло проступающие на блестящей поверхности. Нашарил мелочь в карманах. Ее там хватало со сдачи. Потом набросал в слот и нажал на квадратик с верблюдом. Внутри заворочались какие-то механизмы, погудели-защелкали и вывалили желанное. Сыпанула мелочь. Оставалось прикупить зажигалку и отпраздновать долгую разлуку со старым другом. Еще убеждал себя, что встреча надолго не затянется. И в самом деле, ведь, не закурил же около двух лет назад, когда дырка в грудинe, вместе с остальными 'подарками' романтического служения Отечеству, уже напоминали о себе лишь по утрам и при перемене погоды. Тогда было - с чего. Три дня не расставался с бутылкой после встречи с родителями Жоры. Никарагуа, начало 80-х гг А разбор полета бутылки и прочей беды переваривался под эгидой молчания уже вторую минуту. Склонив голову, доктор изредка пробегал взглядом исподлобья по лицам. Затем достал из нагрудного кармана блокнот, полистал-посмотрел, опять убрал в карман. Рика с мучительной гримасой постоянно ощупывал сооружение из бинтов. Мы с Фролом курили. Жэка ковырялся спичкой в зубах, уставившись куда-то в никуда. Один падре, до сей поры изучавший доски стола, решился прервать подзатянувшуюся паузу. - Рапорт - это не решение проблемы. Начнутся проверки. Вместо того, чтобы активно готовиться к революционной борьбе, мы будем заниматься ненужным выяснением отношений друг с другом и с чинами из Манагуа. Нас объединяет единая цель. Давайте вместе и всеми силами стремиться к ее достижению. Высокий уровень готовности отряду нужен. Все это понимают. Доктор Хосе, я предлагаю уделить особое внимание физической подготовке наших людей в течение оставшихся трех недель. Как вы считаете, комрад Иштван? Хватит ли нам времени для приведения отряда в состояние нужной боевой готовности? - Это возможно, падрэ Марио, - 'разве я кому-то что-то был должен, чтобы ответить по-другому? Их игра - их правила'. - Хорошо. Поскольку комрад Рико получил сегодня ранение, то ему необходим отдых и покой для восстановления здоровья. Наверное, двух-трех недель для этого будет вполне достаточно, - и падре незаметно подмигнул мне. 'Уже через сутки на маршруте комрад Рико потеряется, утонет или упадет в пропасть. Дядя Матиас об этом узнает нескоро,' - вот такой, примерно, междусобойчик получался, судя по подмигиванию. Тем временем, на лице доктора Хосе образовалось некое подобие того, что следовало бы принять за улыбку. Теперь он не побежал по лицам, а медленно обвел их разгоревшимся взглядом. Негромко прихлопнул ладонями стол и... Причем, по-английски: - Мы - передовой, революционный отряд Центральноамериканской рабочей партии! Мощь - только в единстве! Мы должны отдать все силы нашему общему делу! Он встал. Затем пожал всем руки, по очереди, начиная с Рики. Даже напутственно и осторожно подержал раненого за плечо, а-ля: 'Отдыхай, сынок. Отдыхай'. В едином порыве, мы сразу же принялись разбредаться по кельям, чтобы 'отдать все силы'. Где-то на полпути я потерял всяческую надежду приступить к неотложным поискам ключей от УАЗа. Также, оставил в покое - под рундуком - шариковую ручку. Тягучее, разгоряченное болото воскресного дня неизбежно засасывало. - Может быть, преф? - нерешительно донеслось от шагающего сбоку Фрола. - Преф? Преф! - Ожил Жэка, плетущийся позади, услышав знакомое слово. Обед маячил несбыточной мечтой где-то вдалеке, так что успевали расписать недобитую пулю и, наверное, еще одну. - Жэка сдает. Через пять минут собираемся в комезоре. Я добрел до халупы, так и не поняв - для чего. Внутри стояла адская жара. Сдернул марлевую занавеску с окна, чтобы впустить побольше воздуха и света. Безнадежно. Взял со стола нераспечатанную пачку сигарет, флягу. Сигареты сунул в карман. Во фляге булькало, но уже нечто, основательно перегретое. Пить расхотелось. Сел на кровать. 'Чего я сюда приперся?... Надо ж чего-то делать. Раз приперся - делай'. Сразу же нашел аварийный коробок спичек под изголовьем кровати, на полу. Ключей от УАЗа там не оказалось. 'Куда ж я их?' Задрал штанины на икрах. Сыпь не чесалась. Прыщики были едва заметны, совсем высохли. Ладно. Раз, кому-то было нужно всех нас здесь собрать. Значит, собрать здесь нас всех - что?... Ответ напрашивался сам собой: нужно было кому-то. И, испытывая смутное облегчение, я отправился за конкретикой облегчения - сами знаете куда. - 2 - Опять Хорхе принесло... На расстрел. Получалось, что топать в комезору бестолку. Пошел сразу к нашему импровизированному арсеналу, чтобы остановить возле него машину, а не таскать ящики бог весть откуда, как в прошлый раз. 'Урал' еще не выкатил на взлетку, но уже виднелся. 'Пылищи-то...' Из-под навеса комезоры показались две понурые фигуры и направились в мою сторону. Удрученность их была понятна. Одной фигуре не дали окончательно растерзать инвалютное денежное довольствие сослуживцев, в то время как другой - наказать за мысли подобного рода. По месту же головы, на момент, обнаружил некую нейтральную, но глубокомысленную думу: 'Семейную жизнь, а не Родину проигрываем'. Грузовик начал притормаживать перед воротами, словно пытаясь закрыть клубами пыли вид на горы. Внезапно появилось ощущение двойственности происходящего. Всё это когда-то уже было - я прожил это, но вчерашнее, аналогичное прибытие Хорхе с ним никак не связано. Та же насыщенность жаром, тот же ярчайший свет, в который ты будто бы уткнулся. Такое нередко случалось раньше, но я никак не мог определить причины или сути. И вот сейчас пришло осознание. Моего ли разума? Вряд ли. По какой-то прихоти, Госпожа соизволила одарить. Прекрасно понимал, что это невозможно. Наверное, в добиваемых жарой, уконтуженно-отутюженных мозгах, просто, рождались бред и галлюцинации - явные признаки сумасшествия. Нечто подобное уже произошло вчера вечером. Ну, откуда могла взяться и преследовать Её сладковатая вонь? Она же буквально гнала из жизни. Чушь! Ты ж коммунист. Не веришь ни в черта, ни в бога. Ни во что ты не веришь. Не должен верить! Но все аргументы исчезали также внезапно, как и появлялись. Оставалось единственное, четкое и, причем, донельзя ясное понимание: впереди тупик, выход из которого лежал через твой собственный выбор... Но из чeго выбирать? Когда? - Страна отдыхает только в субботу и воскресенье. А мы отдыхает каждый день - с отбоя и до подъема, - громко поделился Фрол заполученным в мозг, по всей видимости, в Донецке. Они подошли. Достав из кармана горлодерные причиндалы, Фрол начал чиркать спичкой. Долго чиркал. А Жэка угрюмо глядел то на приближающийся грузовик, то под ноги, скалясь и нервно покусывая губу. - Закон говорю. Ему подчиняться надо. Бес-пре-сло-ков-но! На меня снизошло озарение: "Господи, и Фролушка, вроде, поехал," - а тот продолжал: - Понимаешь, не хочет он сегодня службу нести. Устал, не выспался. Но надо нам забыть слова 'хочу-не хочу'. Ясно говорю, а он не слушает. Если бы я не знал русского языка, то никакие силы на свете не заставили бы его выучить. Застрелишься сразу, только-только услышав про падежи. И Жэка не понимал, о чем шла речь, но догадывался. Как к бабке не ходи, въезжал. Все и всегда знают, если по их адресу пройдутся. И во Вьетнаме. И в Африке. Повсеместно. Выходило так, что и здесь. Парадокс. Жэка стоял сбоку от Фрола. Тот приобнял его за плечи, а затем выставил перед лицом указательный палец. Так они вдвоем и смотрели на этот палец, пока один трындел в ухо другому на эспаньоле с пониженной громкостью. Вроде, рассосалось-утихомирилось, а там и 'Урал' подкатил - точнее, подкрался из-за боязни упыления всего и вся. Я начал его тормозить, показывая, куда швартоваться кормой. В кабине, при Хорхе и водиле, виднелся кто-то третий с крупнокалиберным лицом. Утробно и шумно охнув тормозами, грузовик остановился. Затем разрычался и тихонько тронулся, вывернув колеса куда-то на 'полный вправо'. Снова охнул пневматикой, почти уткнувшись в крыльцо хижины напротив арсенала. Начал сдавать назад. Я уже автоматически самоустранился, поскольку Фрол с Жэкой никак не могли упустить возможности продемонстрировать свои организаторские способности. Отнюдь, не жестикуляция, а их активные и не очень согласованные, но чрезвычайно громкие 'советы' не оставили равнодушным команданте Хорхе. Его, буквально, выбросило из кабины, когда грузовик раскорячился посреди взлетки, целясь кормой совсем не 'туда'. На шарообразном торсе подполковника, облаченном в 'жабу' (сленг. никарагуанское армейское обмундирование зеленого цвета), темнели огромные пятна. Потная лысина блестела на солнце. Он разорался в обратку, размахивая руками, в одной из которых трепыхался белый платок внушительных размеров. Парламентер, едрит. Вначале, долго кричал на 'землячков', заодно полоснув очередью нещадно лучащееся небо. Потом - чем-то неродным, оттого удивившим - досталось мне и, вскоре, водиле. Тот уже вылез на свет божий и угрюмо выслушивал печальную служебную характеристику, а, может быть, внимал указаниям по дальнейшему убиванию транспортного средства. Неизвестный пассажир тоже не стал задерживаться в духоте кабины. Он оказался великого роста и телосложения. Короткую стрижку подернула седина, а квадратное, с широкими скулами, лицо недавно подпалило солнце. Нос - большой и мясистый - уже начал облезать. Что-то в нем показалось знакомым. Или в одежде - светлая, хоть выжимай, рубашка с коротким рукавом, заправленная в темные, по такой-то жаре, брюки. Или в неуверенных движениях. А, скорее всего, во взгляде глубоко посаженных глаз - немигающем, малоподвижном, настороженном. Свой, вроде! - Товарищ Хорхе, - разнесся над расположением чистый, русский бас. - Мы куда, вообще, приехали? Это что - воинская часть? Это же рухлядь какая-то! Команданте замер. Мне даже показалось, что - просел. Повернувшись к обидчику, констатировавшему объективную реальность, провел платком по лысине. - Товарищ, мы... Это центр подготовки отряда специального назначения находимся. Условия приближены к боевым должны быть. Многие здесь понимают по-русски. Прошу вас знать. Теперь, кажется, прибило 'своего мужика', и он тоже принялся вытирать пот со лба. Потерявшийся Хорхе, наконец, разыскался и подошел ко мне. - Здравствуйте, товарищ Иштван, - протягивая руку. - Здравствуйте, товарищ подполковник. - Познакомиться прошу. Это товарищ Виталий из СССР. Будет учить вас пользоваться радио. Наведение авиации и другое есть еще в машине. Встряхнув Хорхе за руку, я потянулся к приближающемуся специалисту. - Приветствую, Виталий. Услышав не деревянный русский язык, он ожил глазами, плечи расправились, и широченная улыбка расцвела на лице. - Здравствуйте! - Сграбастал мою ладонь и даже хлопнул по плечу. - Ну, как тут? Нормально? - Нормально. - Не жарко? - Есть, немного. Но мы - привычные. Надолго? - Завтра, наверное, уеду. Расконсервируем оборудование, научу вас пользоваться и - домой. Подошли кубаши. - Знакомьтесь. Это офицеры Флоренсио и Хулиан, - представил Хорхе. - Сейчас командир отряда идет. Жэка разулыбался. Обменялись рукопожатиями, а Фрол: - Вы - большего него, - засмеялся, показывая на меня, заодно выдавая страшную военную тайну. - Он - Иштван, Венгрия, но СССР тоже. - Имя-то не русское, - удивился Виталий. - А фамилия? - Свои-свои. Всё в порядке. Чего, никто не инструктировал? - Да меня сразу с парохода и сюда. Из наших там один бегал по причалу - за разгрузкой смотрел. Представитель Морфлота, что ли. Выгрузились и сразу уехали. - Понятно. Вон, командир отряда идет - доктор Хосе. А справа - это священник ихний. Типа нашего замполита. Они по-русски не понимают. Хорхе уже направился в сторону командования и духовенства. - Как же вы тут общий язык находите, без переводчиков-то? - удивился Виталий. - Нашим толмачам делать здесь нечего. Инглиш в ходу и капитан Флоренсио - в помощь, если чего по-испански непонятно. Так, Фрол? - Ты мне платить должен за переводы. Перекур, товарищ Виталий? - Чего? - Курить будем? - Не курю. - Подыхай, моя черешня, - долбанул Фрол очередным донецким приобретением. Пришлось пояснить: - Плохо у нас тут с куревом. - Мне и в голову не пришло. Знал бы - привез. Там на судне, кажется, болгарские "Родопи" были. Табачок из страны помидоров слишком легкий и никогда не нравился, поэтому горевать оказалось не из-за чего. - Ладно, переживем. Пойдемте знакомиться. Тем временем, заприметив, что команданте с доктором отошли в тенек и зацепились языками, а мы присоединились к ним, Жэка понял, что путь к власти свободен и сразу же принялся за "работу над ошибками этих дураков" - загнал водилу в кабину. Дизельные ароматы насытили воздух. Дымина лезла в глаза. Жэка не сдавался. Почти снесли хибару напротив. Чуть позже и без того раскаленная солнцем округа едва не перекалилась вновь. Жэка уже не командовал, а ревел, но "Урал", вышедший на верный курс, стоял, как вкопанный метрах в трех от крыльца арсенала. Тут вмешался Хорхе. Оказалось, что в кузове находились не только ящики. Просто, никто не подавал оттуда признаков жизни. Обычное дело. Тем не менее, Жэка продолжал демонстрировать нешуточную активизацию. Самолично откинув борт 'Урала', он решительно полез внутрь кузова. Выгрузка самоходных грузов началась бесцеремонно и незамедлительно. Один за другим, глазам предстали девять бойцов, мало чем отличавшихся от первых 'поселенцев' - таких же низкорослых, худых и угрюмо-сонных. - Чего ж они такие мелкие? Прям, вьетнамцы, - удивленно и уже чуть осторожнее констатировал Виталий. - Вьетнамцы - они жилистые, хваткие. Бойцы прирожденные. А эти... Фанера, - пробормотав под нос, пришлось срочно менять тему из-за подозрительно косящего взгляда Хорхе. - Товарищ подполковник... Но ни светящиеся магазины, ни отсутствие изоленты, ни дуда для бабок, ни потерявшиеся в Манагуа шомпола с пеналами, ни даже стрельба по табако-содержимому его карманов - ни-че-го из меня не полезло. Лишь печально констатировал: - Жарко сегодня, товарищ подполковник. Тот закивал, потирая лысину основательно подмокшим от пота, растерявшим парламентерский окрас парашютом. Вытянувшись чуть ли не по стойке 'смирно', сцепив руки за спиной, док уже вел беседу с вновь прибывшими, заодно раскачиваясь - прекатываясь с пятки на мысок. Падрэ сутулился рядом. Бойцы напуганно хохлились, что-то брякали в ответ. Что же касается... то - да, всё-таки, пришлось шибануть у Хорхе сигаретку. Фрол последовал примеру. Накипевшийся Жека выпрыгнул из кузова и горделиво оглядывался по сторонам. Его крышка, похоже, еще попрыгивала, но дрючить было некого - водитель из кабины не появился. День разгорелся во всю. Наверное, для того, чтобы отвлечь - лишить сторонних мыслей и печальных умозаключений. Хотя, как мы могли знать или догадываться, что кажущаяся бесконечной жизнь под этим придавившим, шалеющим солнышком, потихоньку текущая своим чередом, неумолимо приближалась к близкому и неизбежному финалу? Поэтому пока было жарко. Жарко - не жалко... - 3 - Предварительно были проведены нижеследующие мероприятия. 'Урал' порычал-порычал под дружные, испаноязычные крики с воплями и почти уперся кормой в крыльцо. Затем Хорхе с тщательно скрываемой, но, всё-таки, заметной радостью, лишил себя права обладания документами на груз и увлеченно забалакал о чем-то с Доктором. Виталий присоединился к ним. У Жэки была экспроприирована шариковая ручка, припасенная для префа, но лишь после того, как он отогнал новоприбывших на расселение и пригнал четверых 'старичков' на разгрузку. Фрол, усевшийся рядом со мной, координировал действия в целом, изредка постреливая сигареты у Хорхе и покрикивая на всех подряд, в том числе и на Жэку. Тот руководил размещением ящиков в арсенале. Какое-то здоровое шевеление наблюдалось возле хибар личного состава, а значит живы. Водила так и не появился. Вероятно, варился-сторожил кабину, что-то смутно предчувствуя в связи с недавним маневрированием. Словом, все занимались делом, и лишь один падрэ незаметно растворился в окружающей среде. А до обеда было еще ого-го. Пока шли патроны и гранаты. Боец водружал ящик передо мной, и достаточно было отыскать и отметить номер в бумажках, затем толкнуть сам ящик рукой - проверить на вес. Но в непосредственной близости никуда не торопилось, а попросту ели-ели ползло служебное воскресенье, во время которого поиск кратчайших расстояний до счастья считается непозволительной и даже губительной роскошью. Поэтому еще один боец распломбировал-вскрывал замки, откидывал крышку и возился с промасленной бумагой. Увидев обнаженные цинки, я любовался родимой маркировкой и удовлетворенно кивал, после чего лицезрел обратный порядок действий по закупорке, вдыхая приятные, красочно-масляные ароматы, иногда с тончайшим намеком на не очень пожилую древесину. Теперь предстояло лишь покорно ожидать следующий ящик. В общем, жизнь бурлила. Тем временем, в голове зароились странные образы. Никакой конкретикой причин эти образы пока не обладали, но они явно возникли по поводу изобилия, перемещавшегося в данный момент перед глазами и не меньшего изобилия, переместившегося в арсенал не далее как вчера. Затем, каким-то непостижимым образом воображению удалось перенести меня в партизанскую юность отцов и дедов. В частности, вдруг ожил обоз на болоте. Бородатые мужики с 'мосинками', в ватниках, папахах и кирзачах, толкали телеги с бабами и ящиками. Телеги, наверное, скрипели. Впряженные в них лошади, вероятно, храпели. Слегка клубился пар и мужики, уж точно, крыли матерком всю эту объективную реальность. Также, виднелись совсем голые и неказистые деревья, пожухлая трава с опавшей листвой, подернутая инеем раннего утра. Угрюмое небо прижималось к вершинам деревьев. Бабы были в серых платках. Еще подумал, что очень на наших 'девченок' похожи, правда наши-то - без платков. А в телегах оказались не только бабульки, но и явно наши ящики. И уже не думал, а провалился куда-то в болото, вместе с обозом. Разбудил грохот очередного 'проверяемого', бесцеремонно вбитого бойцом на место досмотра. Я открыл глаза, по которым тут же ударил яркий свет, перенасытивший округу. Пришлось зажмуриться, потом прищуриться и уже, попривыкнув, оглядеться. Брянские партизаны, похоже, свалили в леса со своими телегами, так что ничего не изменилось. Бело и безоблачно сияло небо, продолжая вгонять в болото воскресенья. Фрол чего-то гаркал, но уже без энтузиазма. Всё сильнее хотелось пить. Расстояние до моей кельи превышало расстояние до камезоры, где прижился цинковый бочонок с водой и мятой кружкой, посаженной на цепь. Расстояние-то превышало, но, тем не менее, разразившееся сражение с ленью имело скоротечный характер. И всё потому, что питьевую воду привезли аж вчера с ужином. Тогда же и незамедлительно набрал полные фляги в личное пользование. Так что, мои нутряные предохранители рьяно воспротивились хлебать из камезорного - уже не пойми кем расхлебанного - и пришлось прокладывать курс в келью. - Пойду воды попью, Фрол, - вставая и потягиваясь с похрустыванием, а заодно указывая на бойца, неспешно расправлявшегося с пломбой. - Скажи, чтобы второй ящик открывал, если желание возникнет. Но торопитесь медленно. - Скажу. Как можно торопиться медленно? - Ну, быстро не спешите. Хошь, на тебе ручку, запиши на этом листе с обратной стороны и рекон.... регко... тьфу, - я внутренне подобрался. - Рекогносциируй с передовых позиций испанской лингвистики. А я пойду попью пока. - Иди ты, - вяло пробормотал Фрол. - Мучо грасиас. О, уже испанский осваиваем, - и я лег на заранее намеченный курс. Одинокое шествование по расположению продолжалось не слишком долго. Виталий в начале окликнул, потом пошел ко мне быстрым шагом, оставив не подходяще разговорившихся по такой жаре Доктора с Хорхе. Виталию, похоже, было всё в диковинку и оттого бодрило. - Вы куда, товарищ Иштван? - Иштван - это по-венгерски значит Иван, наверное. Лучше зовите Иваном, по-домашнему. Я, как раз, до дому собрался. Попью и обратно. Хотите, компанию составьте. Вон она - моя обитель. Мы пошли вместе. - Да, не слишком шикарные пенаты. Того и гляди, развалятся, - сразу завязал разговор Виталий. - Вижу, что кондиционеров тут вообще нет. Тяжело без них по такой жаре. - Это всё дело привычки. Через какое-то время адаптируешься -поры раскрываются - и уже кажется, что всё в норме. Потеешь себе и потеешь. Правда, потом дома приходится к холодам привыкать. Особенно, если в зиму возвращаться. - Давно по жарким краям службу несете, Иван? - Давно. - Неужели, нравится? Я не ответил. Не знал, что ответить. Казалось бы, что тут могло понравиться? Но дома постоянно, всем нутром тянуло в этот пережаренный и вонючий ад или лепрозорий, или дурдом. Как бы он ни назывался и где бы не существовал - в африках, азиях или в центральных америках, но туда рвалась душа. Вроде, адреналина никогда не жаждал, а уж тем более чьей-то крови. Никогда не испытывал желания жить, фактически, в дерьме. Сам не понимал - от чего, из-за чего? Наверное, у нас, просто, должно быть Дело, которому мы отдаем все силы и самою душу, чтобы стать настоящим мужиком - чтобы называться Профессионалом с большой буквы. Кого-то от фрезерного станка не отгонишь, другой возле кульмана ночует, третий ловит жуликов сутки напролет. Такая уж наша мужицкая планида. И тут не до 'нравится - не нравится'. Просто, ты сам выбираешь, учишься, осваиваешь и всецело отдаешься своему Делу - своему предназначению на этой Земле. Но пауза уж слишком подзатянулась, и мы почти дошли до халупы. - Это моё Дело. Им живу. Вероятно, не совсем нормальными мои слова покажутся, если со стороны поглядеть. Он вряд ли понял, что 'Дело' пишется с большой буквы. А может и знал. Откуда ж мне-то его понять? Ведь, мы только-только познакомились. - Если работа приносит хороший доход, то можно и на жаре помучаться. Как с деньгами-то, Иван? - Лучше у жены спросите. Вроде, её не очень устраивает. Но тут от типа женщины зависит. Ваша-то как? Тоже пилит вдоль этого вопроса? Или поперек? - Пилит и вдоль, и поперек. Вот, в командировку заграничную вырвался. Радовалась. Другого и не нужно. Лишь бы радовалась... Дети есть у вас? - Сын. Сейчас в пионерлагере носится. Еще хотелось бы дочку, но жена пока в процессе раздумывания. - Вы - молодой, успеете. - Вашими молитвами. - А у меня - двое. Две дочери. Веронике недавно исполнилось пятнадцать, а Даше - шесть. Мы зашли в мою халабуду, где уже давно приключился парниковый эффект. То есть, полный 'жарко'. Я взял со стола флягу и начал отвинчивать крышку. - Виталий, если пить хотите, то другие - непочатые. Вода, правда, нагрелась. - Спасибо. Виталий потянулся к разгоряченному, зеленому боку, потрогал и, наверное, не обжегся, потому как, чуть погодя, выпил почти всё содержимое. - Фууух. Ну и духота. Привкус странный у воды. - Дезинфекция. - Здесь много заразы, Иван? - Есть. - Мне уж, перед Афганом, прививок понаделали. Не должна пристать. - Перед Афганом? - переспросил я удивленно, но потом дотумкало. - Как там наши? Справляются? - В прошлом январе летал с изделиями в Кабул, потом в Кандагар. Ввязались крепко. Война идет. Настоящая война. - Понятно... Дома-то пока был, что в газетах, что в новостях по 'ящику' всё - зер гут, охраняем 'плоды' апрельской революции. - И у вас, погляжу, тоже 'плодов' хватает. - Хватает. Бережем... Пойдемте, а то там ящиков еще гора. Хорхе скоро возмущаться начнет, что долго возимся. Мы вышли на улицу, но разницы в прелестях окружающей среды внутри и снаружи обнаружено не было. - Вам бы, Виталий, с пожильем определиться. - Да, а то что-то запарился я уже. В душ бы и переоделся бы с удовольствием. - Эти дома пустуют. Хотите, в соседний с моим селитесь. Хорхе прямо сейчас скажите, пусть занимается, а то они до скончания века болтать будут. Вы с ними - без церемоний, они еще те волокитчики. Вон там - умывальники, душ, туалет. Обед приедет часа в два. - Хорошо. Спасибо. - Не за что. И пошел я тащить службу дальше. Вернее, чтобы тащить, нужно было сесть. А если быть абсолютно точным, непредвзятым и непримиримым, то тащить дальше было некуда, оттого чуть не сел. Единственная мыслишка зашевелилась: 'Ну, куда, нах?!' Жэка скрестил руки на груди и привалился к косяку двери. Фрол кемарил. Усевшиеся наземь партизаны неохотно начали вставать. Радость от готовности продолжить процесс на их лицах отсутствовала напрочь и это понятно. Распахнутый ящик ожидал проверки. Но, вглядевшись в затененную глубь арсенала, 'глуби' там не обнаружил, отчего был несказанно удивлен - внутри уже никакого прохода не существовало, и оставалось ящиков пять, чтобы полностью заложить вход. - Фрол. - ... - Фро-о-ол! - А? - Чего твой коммандос творит? - Что такое? - встрепенулся Фрол. - Посмотри. Заложили всё наглухо. Фрол молча встал с крыльца, одернул форму и решительно шагнул к арсенальной двери. Невозмутимый Жэка даже не поменял позы. Видимо, его интуитивное чутье уже растворилось в киселе воскресенья. Я отвернулся от всего этого кошмара и увидел, как Хорхе с Доком подались куда-то в сторону ворот, не прекращая беседы. В это же время Виталий распахнул дверь 'Урала' и потащил из кабины громадную, полупустую сумку. На её белых боках сиял аршинный, красный СССР, а чуть пониже - синий USSR. - Конспираторы, едрит! Виталий обернулся ко мне и спросил с улыбкой. - Что? Не расслышал. - Говорю, всё нормально? - Да. Иду селиться в дом, соседний с вашим. - Хорошо! Сумку вертикально держите, а то увидят. - Кто увидит?... А-а-а... Он тут же прижал сумку подмышкой и почти побежал за удалявшейся спаркой командиров, пытаясь закрыть рукой надписи. Дверь кабины мгновенно захлопнулась - водитель затаился, но бдил, ожидаючи. 'Дур-дом'. - 4 - Где-то минут через сорок-пятьдесят всё успешно перестало - случилось, но главнокомандующие так и не соизволили явиться пред ясны очи, хотя был замечен Виталий в семейных фиолетовых трусах и не менее семейной майке с полотенцем наперевес, нырнувший куда-то за строй домов - по направлению к душам и тому подобное. Подкрался и навалился момент 'икс'. Отслеживая скрытный маневр водилы, явно целеустремившегося в свою кабину, я негромко забормотал в сторону Фрола, понимая, что дальнейшая борьба с дремой невозможна. - Время идет. Надо за Хорхе с Доком идти и решать, где очередной склад будем устраивать. Отправь молодого. Чуть погодя, Фрол вбросил в окружающее несколько испанских фраз, которые не могли бы произвести никакого впечатления из-за полной убитости автора и, казалось, что так и не произвели. Однако, Жэка вдруг споро снялся в ожидаемом направлении. То есть, чуяла собака без царя в голове, чей мозг нагрузила, поэтому решила не испытывать судьбу. И тут, будто бы из воздуха - из-за угла дома - почти вдруг, но не менее внезапно материализовался Падрэ. Я - не то, чтобы потел, а с меня буквально лило. Его же лицо, возвышающееся над черной рясой, никоим образом не демонстрировало каких-либо неудобств в связи с жарой. Бодро обратившись к нам на английском: "How is going on?" - он перешел на испанский, и снова заскучалось. Тем временем, что-то на своём пробурчал Фрол, обращаясь, зачем-то, к деве Марие. Бойцы зашевелились, потихоньку загалдели. Причина столь неожиданных изменений в поведенческих манерах пока оставалась для меня неведомой. Хотя, Фрол, вскоре, поделился новостями. - Падрэ говорит, что планы изменился. Будем готовиться к высадке в США в Вашингтон. Будем подземную базу делать там в лесу и сражаться в самое логово контрреволюции. Он, что, шутит? - Какие уж тут могут быть шутки?! - Вяло возмутился я. - Спроси его, какие средства доставки? - Самолет, наверное, - и Фрол продолжил уже на испанском, обращаясь к Падрэ. Их диалог и вообще - всё происходящее - выглядело до похоронности серьезно. Я даже прикусил губу, пытаясь понять не сон ли это? Оказалось, что нет, не сон. - Самолет, говорит, не долетает. Опасно. Морем доставка. - От Вашингтона до моря далеко... Придется с боями пробиваться. Эх, рейданем по вражьей кукурузе! Похоже, особого задора в моем голосе не прозвучало, но Фрол внимательно и угрюмо выслушал. Потом думал, уперевшись взглядом в землю. И уже, было, повернулся, чтобы озадачить Падрэ вопросом, но тот дезинтегрировался. Гудини, ёлы... Партизаны продолжали громко колготать, и сон вынесло, а там и Жэка притопал в гордом одиночестве. - Как нам с такими лейтенантами Вашингтон брать? Он даже английского не знает. Послали за задачей, а он её, небось, по дороге растерял. - Не потерял. Должен принес. Жэка сначала вытер пот со лба, потом неторопливо заговорил. Фрол слушал. Бойцы примолкли. Я вздохнул. Жэка замолчал. Фрол начал переводить. Жара достала. - Нет больше замков, чтобы закрыть. Решают, что делать. Сказали, чтобы ждать. - Мать, ё-о-о... Но похоже, Фрол до сих пор находился под впечатлением от новостей и поспешил поделиться с Жэкой. Прозвучали 'Вашингтон' и 'Эстадос Унидос'. Я закрыл глаза, привалился к чему-то там - за спиной - и никак не мог заставить себя не слушать их и без того непонятный диалог с плавным переходом на повышенные тона. Всё указывало на то, что Жэка не поверил в эту... новости. Но дело в том, что их не партизан Сорока на хвосте принес, а сам начальник католическо-политического отдела, заместитель командира партизанского отряда специального назначения, товарищ-падрэ Марио. Оттого Фрол окончательно заплутал и разозлился. В общем, проснулись все. Я открыл глаза, почуяв какое-то шевеление пососедству, и увидел как Фрол вскочил на ноги. Жэка, как раз, покручивал пальцем у виска. Вероятно, жест был ассимилирован во время префа. Потом они не на шутку разорались и начали угрожающе медленно сближаться. - Алё! Basta! Вы какой пример подчиненным подаете?! Идите в поле и там бодайтесь! Притихли. Фрол махнул рукой и сел. Жэка утопал за 'Урал' - неужели опять по водилину душу? Воцарились тишина и покой. Сейчас бы турбо-реактивному оркестру аэродрома не помешало бы долбануть по окружающему и окружающим, но и там, похоже, все пали. Нидерланды, начало 80-х гг Пал и накишевшийся за день муравейник Шипхола. Пустовали коридоры и стойки, огромные жалюзи закрывали большинство магазинчиков, а на полумертвых мониторах светилась пара каких-то запоздалых прилетов. Даже не верилось, что где-то неподалеку сиял, похлопывая хвостом от радости, развеселый Амстердам в предчувствии бессонной ночи. Народонаселение, лишенное возможности обрести гостинничный покой и сон внутри или за границей этого царствия теней, уже не слонялось где-то вне, а концентрировалось и размещалось в притихшей 'ночлежке'. Пара служащих разносила подушки с одеялами. Только за зелеными насаждениями - в пристенном общепите - казалось, ярче разгорелись огни и прибавилось посетителей. Когда я вернулся с перекура, в кафе оказались свободными всего два столика. Видимо, наличие соседей Григория Федоровича не настораживало, и он продолжал увлеченно писать. - Сейчас-сейчас. Еще два предложения и дам вам почитать. Вид стопочки листов производил впечатление. Тем более, что почерк у Григория Федоровича оказался мелким и убористым. Он, явно, умел писать помногу и в сжатые сроки. Сколько я отсутствовал-то?... Минут двадцать-двадцать пять, от силы. - Вот! Пожалуйста, на ваш суд, - протягивая еще горячий, только-только с авторской сковороды, свой труд с очаровательным заголовком. Зачеркнуто и вымарано было совсем немного. Видимо, выстраданные события прямо-таки изливались на бумагу. НЕ СДАМСЯ! Там, сразу же, на заводе возникли намеки на большой конфликт с Игорем Г., который, я сразу понял, не стремился в жизни ни к чему. Очень больших усилий стоило для меня не поддаваться на провокации с его стороны. Я и не понимал тогда, что это провокации. Сначал он пытался наладить со мной дружбу посредством приглашения в распивочную недалеко от нашего завода, на улице Гагарина Юрия Алексеевича. Я, конечно же, отказался, но сделал это тонко. Сказал, что каждый вечер хожу в секцию ДОСААФ и не могу пропускать занятий. Ни в какую секцию ДОСААФ я не ходил, а ходил на подготовительные курсы в Саратовский политехнический институт, но он об этом знать не мог. Следующей его провокацией было предложение о встрече в воскресенье днем для знакомства с девушками, работавшими на нашем заводе в кордовом цеху. Они жили в общежитии от завода. Г. сказал, что у одной из них, которую звали Ольга, будет день рождения, и она приглашает меня тоже. Я спросил, а почему она сама об этом мне не сказала? Он ответил, что стеснялась она, но я ей нравился. В то время я оказывал знаки внимания замечательной девушке, которая вела активную общественную работу на заводе. Её звали Анастасия. Очень красивое имя. Не мог я и не хотел идти к ним в общежитие, потому что Анастасия мне очень нравилась. А вдруг там случился какой-нибудь компромат и тогда у Г. появились бы козыри против меня. Потому не пошел и отказался. Стояла ранняя весна. По дороге на работу слышалось пение птиц, и в воздухе пахло весной. Весь мой организм чувствовал её наступление. В пятницу было решено провести комсомольское собрание, на котором я решил жестко поставить вопрос о поведении Г. уже в открытую. Я видел, что мои сигналы как секретарю комсомольской организации, так и другим ответственным товарищам не имеют никакой силы. Поэтому решил идти в атаку сам. Дальше терпеть халатное отношение к работе, и постоянное нарушение трудовой дисциплины с обнаруженным один раз тайным распитием спиртных напитков в цехе я не имел права. Видел, что молодые рабочие тянутся за Г. и их будущее также оказывалось подвержено опасности. Я пытался с ними разговаривать на эти темы, но Г. часто оказывался рядом и разговор не получался, потому что Г. сразу начинал рассказывать анекдоты или просто всех смешил, тем самым показывая своё несерьезное отношение к жизни. Я уже полностью был убежден, что с этим необходимо бороться, приложив все силы и волю. Собрание началось в шесть вечера, в пятницу, сразу после работы. Многие противились, но тщательно скрывали свое нежелание идти на собрание. Это было видно по некоторым лицам, когда они смотрели на объявление о собрании. Уже без пятнадцати шесть, а мы закончили работу в половина шестого, я сразу же прибыл на собрание, которое скоро должно было состояться'. Мне вдруг подумалось: 'А ведь нехрен делать - напечатают. Ну, уберут про 'сигналы', залакируют, подретушируют и напечатают'. Посмотрел на Григория Федоровича. Тот стеснительно прятал глаза в ожидании оценки творчества. Хотя, может и жил в мире своих воспоминаний. Трудно было понять, что происходило внутри его немало пожившей головы, да и незачем. - Григорий Федорович, сразу имею два замечания по содержанию. В 1954-м году улицы именем Гагарина еще не называли. И второе - вы город скрыли вначале, а чуть ниже пишете: "Саратовский политехнический..." Вообще, повествование увлекает. Интересно, чем всё это закончится. И еще небольшое замечание. Читатели могут воспринять сокращение "Г", как нечто неприличное. Хотя, сами смотрите. Вы - автор. Вам и решать. Отыграв соло строгого критика, я начал подумывать, чем бы заняться. Читать дальше становилось боязно, поскольку человеческие страдания, наверное, никого не должны оставлять равнодушным. А тут, в перспективе, намечалась, прямо-таки, трагедия. Или мне так казалось, но, тем не менее, я уже не читал, а просто возюкал глазами по строчкам, исказив фокус и заодно выжимая слезу. И в самом деле, дальнейшее развитие сюжета было уж чересчур предсказуемым. На комсомольском собрании Григорий Федорович полезет на Г., а все устали и хотят домой. Все пили и пьют, курили и курят, ходили, ходят и будут ходить за приключениями и романтикой, а кто и за будущими женами, по общагам. Вот тогда исстрадавшиеся и непонятые, растерзанные душа и сердце Григория Федоровича синхронно выберут единственный путь, чтобы наказать всех и вся... Только в менты! Но, видать, там тоже фишка не покатила - алкаш, на взяточнике и туда же - по бабам. Поэтому возникло непреодолимое желание залезть повыше, и вместо общественной и личной морали с собственностью, он нацелился сторожить аж государственную безопасность. Моя голова пока отказывалась понимать лишь следующее: каким образом, в финале, он оказался за этим столом, следуя куда-то не туда. Никарагуа, начало 80-х гг 'Урал' осторожно тронулся, вывернул к воротам, прополз метров двадцать и неожиданно дал вволю по газам. Жэка чуть было не побежал за ним, но, сделав несколько шагов, одумался. Стоял и смотрел вслед, негодующе уперев руки в бока. Наверное, вынашивал планы отмщения, ан-не догонишь. Не достать, карамба! Хотя, происходящее на момент указывало: водилу он всё-таки достал до самых печенок. Вот за это мы все сейчас и получали. Новоиспеченный - заходи-не хочу - арсенал, по соседству с первенцем, был уже забит остатками вооружений, снаряжения и боепитания. На солнце лишь загорала радиозабота Виталия в пяти серых кубах-ящиках, и мы - провожающие - во главе с Доктором. Только Падрэ где-то затаился. Поднятая родимыми колесами пыль сноровисто заволокла взлетку, затем принялась за хибары и часть неба. Слегка посвежевший в душе Виталий уже давно сник - обливался потом, мрачнел и тоже возмутился: - Что это за водитель? Всё же в пыли будет. Разве он не понимает? - Он и пылит, потому что всё прекрасно понимает. Там еще и Хорхе домой торопится. Воскресенье же. А у нас, как обычно - бытие приближено к боевым. Пыль - что дымовая завеса - лучший друг партизана. Сейчас всё укроет, и станем мы скрытные - дальше некуда... Не, ну не придурок, а? Ну, вы поглядите. До сей поры стремительно клубясь, пыль перемещалась вверх и в стороны. Затем, абсолютное безветрие законсервировало её в подвешенном состоянии. Солнце высвечивало монолит завесы ярким, белесо-бурым светом, в котором, через некоторое время, стали проявляться силуэты партизан. Они уныло брели в поисках чего-то, чем можно дышать. Отыщут ли? Жара, казалось, утащила весь воздух. Чихающие и кашляющие, полураздетые бойцы постепенно материализовались из пыли. Оттуда же возник Падрэ. В общем, все в сборе. А форма одежды, со скидкой на воскресенье - это не столь важно. Раз собрались - был повод чем-нибудь заняться. - Виталий, давайте-ка сейчас и начнем ваше оборудование изучать. Не против? - Готов. - Фрол, понял? Будешь переводить. Оповести всех. - Bien, - с натянутой бодростью прозвучало в ответ. - Жэка пусть бойцов берет, и радиостанции в камезору тащит. Главное, Доку скажи. Я - за книжкой записной и обратно. Вы бы тоже чего-нибудь взяли, записать. - Я - связист. Мне это всё знаю. Ты запиши. Лейтенанту не нужно. Если нас... ему никакой записать не поможет. Судя по взгляду Фрола, оброненному на Жэку, не только у лейтенантов вырастают огроменные зубы, из-за которых люди потом гибнут в пыли. А кто виноват? Конечно же, подземные базы в лесах под Вашингтонами и проклятые империалисты. Но то ж под Вашингтонами. Там и пыли-то не бывает, а у нас - ой-ой-ой. Правда, мою хижину она всего лишь коснулась, и запрыгивать внутрь, чтобы отчаянно грести заготовленной спец.палкой под рундуком, не посчитал необходимым. Зашел, раскарячился, покряхтел, матюкнулся, гребанул раз-другой-третий и вот она, ручечка. Опять же, ключей от УАЗа не выудил. 'Ну куда ж?!' А местоположение записных книжек никогда не считалось загадкой на протяжении многих командировочных и иных лет: либо в 'сердешном' кармане 'жабы', 'ящерицы', 'желтухи', 'мамайки', хэбэ, пэша, рубашки, кителя, пиджака, в дипломате; или - стирать-то надо - потерял. Но книжка нашлась. На выход. А не тут-то девки пляшут. Далее последовал наглядный пример интуитивного чутья. Вместо того, чтобы ускоренно нестись к камезоре, мозги отчего-то взбрыкнули и бросили в пылюгу - к УАЗу. Причем, случилось это по совершенно непонятной причине, и не взирая ни на какие разумные доводы уже подкашливающих легких. Да... 'Ёлы, третьи сутки вас ищу...' Именно. Ключи сидели в замке зажигания. - 2 - - Док собирается командовать, вообще? - крикнул я Фролу на подходе. - Он говорит, чтобы ты простроение проводил, и занятия будем делать, - рявкнул Фрол в ответ. Дальше понеслось что-то на испанском и не в мой адрес. Расхристанные, полуголые партизаны вытянулись в струнку, подравнялись, замерли по стойке смирно. Как ни странно, ранжир соблюдался и АКМы не забыли. Присутствовали все семь единиц. Одни болтались на плечах, другие - на груди. Фрол громыхнул напоследок, чуть подпрыгнув, развернулся и пошел в сопровождении Жэки мне на встречу, имитируя некое подобие строевого шага. Пришлось поддержать начинание. Встретились, остановились в паре шагов друг от друга. К пустым и запарившимся головам руки прикладывать не стали. У 'кубашей', так же, как и у нас - честь не отдается при наличии вооружения или отсутствии головного убора. Уставные положения партизанских отрядов Гондураса в этом плане я пока не вентилировал и не знал, существовали ли они, вообще. Будто у истоков РККА шагалось, только жарковато, конечно, было. В кожанке с маузером здесь контру не погоняешь. - Команданте Иштван, партизанский отряд в количестве шестнадцать бойцов построен. Докладываю команданте Флоренсио, - и отступил в сторону. Жэка тоже отшагнул. Пройдя ещё с десяток шагов, чтобы оказаться напротив середины строя, я тормознул и повернулся. - Здравствуйте, товарищи партизаны! Фрол прогорланил перевод, но ответа мы так и не дождались. Значит, поздравлять их ни к чему. - Это что ж такое творится? Жэке - на вид. Тут снова закралась мысль о бардаке, творящемся в Гуанабо. Просто, ни глазам, ни ушам своим не верил. - Радистам! Выйти из строя! Фрол перевел - громко и неоднократно. Радистов не оказалось. Я еще раз пересчитал, но на лицо были все шестнадцать партизан. - Здесь, что? Одна пехота? - уже потише спросил Фрола. - Нет. Снайпер и сапер есть. - Это которые? - Я не помню. - Ну, так зови... Снайпер! Ко мне! Фрол продублировал. Из строя вышел парнишка покрепче и даже в штанах. Подошел справно. Отрапортавал, как полагается. Звали его Мигель. - Какими системами снайперских вооружений владеете? Какие оптические приборы освоены? Фрол забухтел: 'Что это - 'атический'? Не помню,' - потому решили остановиться только на первом вопросе. В ответ прозвучало понятное: - СВД! - С какой оценкой по снайперской подготовке закончили обучение? Мигель ответил скороговоркой - не разобрать - и я подождал перевода. - Хорошая у него оценка, - удовлетворенно объявил Фрол, на что буркнулось: 'Посмотрим'. - Встать в строй! 'Посмотрим' не переводи. - Я понял. - Сапер, ко мне! С саперами предстояло долго и упорно возиться на периметре будущей базы, которая пока существовала лишь на бумаге. В списочном составе их значилось четверо. Мне уж больно хотелось не распределять их по взводам, а придать разведчикам, туда же влепить снайперов, и в течение предстоящих трех недель подготовки научить эту отдельную шатию-братию любить Родину, как маму... На пользу общему делу пошло бы. Однако, мое желание могло не совпадать с решением Дока. Так что, 'будем посмотреть'. А сапер понравился. Шустрый, глаза живые. Звали его Энрике. - Чем отличается противопехотная мина китайского производства Т72 от мины Т72 с индексом Б? Фрол забуксовал с переводом, но потом исправился. Ответ чуть подвис в воздухе и, наконец, состоялся. - Он сказал, что отличаются взрыватель только. Трудно обнаружить, если с оборудованием искать. Потому что детали из пластмасса. Он про 72, которая труднее. - Это означает?... Какое главное оружие сапера? Пауза не затянулась, а значит с МПД (минно-подрывным делом) в Гуанабо было всё в порядке. - Говорит, что голова и металлический палка тонкая. - Верно. Голова и щуп. Встать в строй! Тем временем, командование под крышей камезоры уже сидело, а не совало нос под крышки ящиков. На столе оказались понаставленными какие-то бандуры из радиохозяйства Виталия. Так что, пора было сворачивать балаган и приступать к учебе. - Внимание! Сейчас вы увидите и ознакомитесь с радиостанциями, которые будут использоваться отрядом во время нахождения на территории вашей Родины. Фрол переводил нудно и долго, оттого не помешало бы подсократить речугу. - Только с помощью этих раций будет осуществляться связь с единственным местом в мире! Я подчеркиваю: с единственным местом, откуда возможно получить помощь и поддержку! То есть, от раций будет зависеть само существование отряда! Поэтому, вы должны понять, что рации и радистов нужно беречь и защищать! Любой ценой! - Не все же рации для дальняя связь, - тихо брякнул Фрол. - Какая разница? Лишь бы берегли и защищали. Переводи и веди их на учебу. А сам я уже пошел и топалось резво. Мало того, что под крышей столовой было не так жарко, но еще и радиожелезяки заинтересовали. Конкретно тянуло поглядеть, чего там за безвоздмезные и, наверное, дорогущщие продукты инженерной мысли пожертвовала Родина для построения справедливого общества в Гондурасе. Опыт подсказывал, что братья обладали безграничным потенциалом в плане проведения умопомрачительных экспериментов над любыми шедеврами научно-технической революции. Но Фрол, вроде, справно отучился на связиста и подстрахует - предотвратит катастрофу, в случае чего. Словом, 'надёжей полнилась душа'. Хотя, тяга к радиожелезу лишь дополняла ощущение неординарности происходящего. Действительно, ведь, первое регулярное войско Центральноамериканской рабочей партии зарождалось. В ней членов, наверное - с пол Европы. И именно сейчас её самый-самый передовой отряд встал в строй и продемонстрировал некое отдаленное подобие воинской дисциплины, а... А кто ими командовал?... Да, едрит! Поэтому я пересекал взлетку не шагом заместителя командира пионерск... Алё! Не заместитель командира партизанского отряда шагал, а главнокомандующий вооруженными силами целой рабочей партии соизволил поприсутствовать в камезоре. Интереснейшее оказалось ощущение. Эдак, полки-дивизии через годик под началом развернутся. А там уж, кивнул налево и нет доставучего аэродрома. Глянешь назад - одна выжженная земля на месте города Эстели. Хмыкнул досадливо и тут же половина Гондураса в котле. Амерам только останется голову руками обхватить и бегом - домой. И вот тогда на Коста-Рику глаз положим. Ну и что, что медсанбаты битком? Главное, расходного материала хватает, и пароходы-самолеты 'добро' везут по расписанию. Само-собой, высшие награды Родины дома заждались. Трофеев - горы, пленных - колонны бесконечные. Беженцы удирают, которых не понабили. Куда деваться без издержек построения справедливого общества? 'Своих не жалеть!' Почему?! 'Так надо!' - и как с гуся вода. Никто ж не виноват, что 'дан приказ ему на запад'. Получите и распишитесь... Стоп! Чего-то, не туда куда-то заехал. Своё же Дело делаю, которому обучен и выполняю 'от' и 'до'. Никак 'не можно' без него жить. И не потому, что охота социализм построить. Просто, если не будет нас, то придет дядя Сэм и построит своё справедливое общество. Ползали-знаем: жертв окажется не меньше. Проклятущий капитализм и небесная манна социализма. Хорошие мы и отвратные они. Но смотреть-то нужно не справа или слева, а сверху. Кто прав?... Таковых нет. Нет разницы, потому что у каждого своя ПРАВ-ДА. Когда закончится битва между 'справедливыми обществами' - если вообще такое случится - на поле брани останутся только память и жертвы. Покрывало Времени упрячет страх и ужас воспоминаний, а павшие станут героями - образцами для подражания. Вроде как, гости-строители ни при чем. Ни у кого и мысли не возникнет, что мы, всего лишь, заходили полакомиться за чужой счет. Потому что это нормальному человеческому разуму не постижимо... Но, ведь, понял же. Тогда, кто ты? КТО МЫ? - 3 - На столе стояли и лежали четыре радиостанции. Одна походила на аварийный, но до жути позеленевший 'Комар' летунов. Другая напоминала 'сто двадцать шестую' или мою ангольскую 'три полста вторую' для УКВ-связи на коротком плече. Третья - коротковолновую 'два-двадцать', а четвертую даже не с чем было сравнивать - ничего подобного пока не видел. С торца стола, где совсем недавно бушевал Падрэ, теперь ровно и негромко, периодически размазывая на лице пот, вещал Виталий. Он не прерывался, поскольку сидящий рядом Фрол вошел в громогласный, переводческий раж синхрониста и почти не ломал ритм. А мою 'нулёвую' записную книжку уже раздербанили, ведь ни у Фрола, ни у Жэки не на чем было запечатлевать инструкции. На святое - оборотную сторону недобитой пули на листке из блокнота Доктора - покушаться не стали. Причем, в наличии имелось всего две шариковых ручки - Жэкина и моя. Не знал, уж чем там Фрол собирался писать. Опытнейшему специалисту, крупнейшему ходоку по донецким девчонкам, оно, вроде и ненадо. Зато пара-тройка чистых листочков всегда пригодится. Вообще-то, записывать пока было нечего, и пришлось приступить к визуальному изучению зеленого глянца с ручками и тумблерами, которые даже мухи пока не бомбили. Сразу же выяснил, что принадлежность радиостанций к родимому дому пытались скрыть посредством абсолютной индифферентности корпусов. Лишь английские тексты внутри крышек и сокращения на рабочих панелях кивали в сторону НАТО. Даже изничтожили грозное: 'ВНИМАНИЕ! ПРОТИВНИК ПОДСЛУШИВАЕТ!' Но, разве, утаишь исключительно родной дизайн индикаторов, разъемов, ручек управления, гарнитуры, а также характерный облик желтого, двух белых и красного номеров в не менее веселых рамочках. Виталий потихоньку выбирался к конкретике из дебрей громоздких, словоблудных абстракций. Фрол не отставал, сражался, бычился, вяз в собственном громогласии. Охрипнет же... - В соответствии с целями и задачами вашего подразделения, которые мне неизвестны, получено и в кратчайший срок выполнено распоряжение по обеспечению вас надежными средствами для проведения закрытой радиосвязи при нахождении в горно-лесистой местности, в сложных климатических условиях. Эти средства следующие. Вот и хватит в носу ковыряться. Пишем! - Для связи внутри эргээспэ... э-э-э, внутри отдельного подразделения в телефонном режиме или с помощью тональных сигналов - три радиостанции ультракоротковолнового диапазона. Все надписи на этих радиостанциях красного цвета. Вот одна из них. Шесть рабочих частот. Мощная. Возможно кодирование связи. Недавняя разработка и пока только вводится в... э-э-э, народное хозяйство. Виталий положил руку на стоящую рядом с ним на столе, знакомую коробку с завертывающейся сверху пробкой. У 'этой' оказалось побольше рабочих частот. - Для радиообмена оэруон... э-э-э, пункта управления вашего подразделения с... э-э-э, людьми, находящимися на удалении до тридцати километров в телефонном или телеграфном режимах, с применением антенны 'штырь' - одна радиостанция коротковолнового диапазона. Надписи белого цвета. Очень компактная и удобная в обращении станция. Прошла все испытания с оценками 'хорошо' и 'отлично'. Впервые будет здесь эксплуатироваться. Имеется - вот он, внизу - блок кодировки БээС и вот этот быстросъемный внешний диапазонный блок. Заряда батареи достаточно для проведения более двадцати сеансов связи, ну, если не переусердствовать во время сеанса. Такого еще не доводилось видеть. На панели управления торчала вверх лишь зубчатка переключателей, диски которых упрятали по периметру корпуса. Три разъема, диапазонные окошки, в середине - переключатель "CODE". Всё... Ну, пара крошек-лампочек. Сама рация размером с 'Материалы XXVI-го съезда КПСС'. Так что, приятно порадовала советская радиопромышленность в свете решений Пленумов и вообще. Другое дело, что необкатанная штука-то. Хотя, им там - за океаном - было виднее. - Для привода авиации в режиме 'радиомаяк' и в телефонном режиме - одна радиостанция ультракоротковолнового диапазона. Желтый цвет надписей. Тут меня пробрало. - Это ж 'Комар'. Он на аварийке международной орёт. Сто двадцать один и пять десятых. Весь 'Аэрофлот' слетится. - Фиксированная частота на прием-передачу данной станции - сто восемнадцать и семь десятых мегагерца... Если вы не возражете, то я продолжу, товарищ Иштван. - Понял. Прошу прощения. Пишу дальше. - В соответствии с расписанием по воздушной доставке снабжения, вы должны заблаговременно выбрать удобное место для приема парашютируемых грузов, желательно без высоких деревьев. Рекомендуемая площадь - не менее пятьдесят на пятьдесят метров. За десять минут до срока доставки включить станцию на прием и слушать эфир. Когда последует вызов с борта воздушного судна, вы обмениваетесь с ним паролями. Затем включаете радиомаяк. Вы должны его немедленно выключить по получению соответствующей команды с борта. При визуальном обнаружении в воздухе самолета, вам надо будет использовать луч света для привода. В этом ящике находится мощная ратьера с аккумуляторным питанием. Летчиков не слепить, направить свет на крыло, светить из предполагаемой точки приземления груза. По обнаружению они доложат и тогда вам следует положить луч на землю... Так. И теперь вот эта станция. Её используем для связи вашего пункта управления с успунр... э-э-э, центральным пунктом управления на трассе от 1 до 300 километров в телефонном и телеграфном режимах, с применением антенн 'наклонный луч' или 'симметричный вибратор'. Она одна. Коротковолновый диапазон. Надписи белого цвета. Цвет такой же, как на другой коротковолновой станции, но вы по размеру их можете отличить. Больше габариты - мощнее и дальше связь... Хотя... Наша малышка уступает ей только в мощности, причем, обе работают на 'боковой' и ключ идет... э-э-э... Ну, ладно. Помимо уже заряженных и проверенных батарей для каждой станции и, естественно, комплектов антенн, я привез также зарядные устройства, унифицированный ручной генератор и ЗИП с расширенной номенклатурой. Да, еще автоматический датчик СБД. Всё пока в ящиках. Понимаю, что выбор радиостанций не богат, но, думаю, в дальнейшем вас усилят... Э-э-э, жаль, что радистов-то нет. Очень жаль... Виталий кашлянул и замолчал, раздосадованно наморщив лоб. У Фрола выдалась свободная секунда, и он с каким-то очень своеобразным выражением на лице посмотрел на Жэку. Мол, ты, чучело, гляди как иностранные языки знать надо. 'Чучело' еще дописывало что-то там. И бойцы сидели притихшие. Только Падрэ нашептывал Доку на ухо какую-то информуть. Док кивал, внимательно слушая. - Как вы понимаете, ближе к границе следует минимизировать количество сеансов. Также, следует избегать длительных попыток вхождения в радиосвязь. Вас могут засечь как наземные станции радиопеленгации, так и с борта постоянно патрулирующего самолета, оборудованного АВАКС. Необходимо владеть информацией о спутниках, ведущих радиоразведку. В прилегающих к Никарагуа акваториях и в воздушном пространстве, в соседнем Гондурасе 'они' сейчас во всю развернулись. Пишут, буквально, всё. Виталий кивнул в сторону, но, отнюдь, не на север. Промазал. Хотя и так было понятно, кто это 'они'. - Наибольшую опасность представляет собой дальняя связь - коротковолновая. Для пеленгации необходимы считанные секунды. Поэтому следует оптимально использовать естественные преграды по направлению в сторону противника. Радиоволны поглощаются крупными земными массивами: горы, холмы. То есть, главнейшая задача на время сеанса - спрятаться или правильно выбрать точку на местности для антенны. Помните, что на антенну, излучающую радиоволны во время передачи, возможно в очень короткий срок получить ответ. Ракету... Надеюсь, с этим всё ясно. Теперь, следующее. Вопрос к командованию. Имеются ли у вас в наличиии документы по организации связи со сроками рабочих и резервных сеансов, списки частот, таблицы сигналов? Да, еще документы СУВ и если таковые требуются, то правила работы с ними? Расписание радиомолчания при пролете спутников? В приложении должны быть указаны даты, время перекрываемых ими зон не только радио-, но и визуального обнаружения. Вопросы к командованию Фрол переводить не стал, вполне разумно полагая, что никто в обиде не останется. Ответил сам. - Когда скоро готовы станем, то начальник службы из Манагуа будет здесь. Документация с ним прибудут. Инструктаж, учеба для радистов, командиров и его заместителей, пробные сеансы проведем. Мне всё доводили в Манагуа. - Товарищ... Извините, позабыл ваше имя. - Флоренсио. - Товарищ Флоренсио, так вы - связист? Вот, хорошо. Тогда, у меня всё. Если какие-то вопросы возникли у вас или у товарищей, то готов ответить. Весь - внимание. Фрол обратился в пышущий жаром, полусонный 'зал' насчет вопросов. И тут прорвало Падрэ. Надолго. Фрол, явно, фильтровал текст и получилось примерно вот такое: 'Революции нужна не пропаганда, а действие. Люди совсем не знают, что нужно. Люди услышат, поймут, встанут, возьмут в руки то, что под рукой и двинут в едином порыве туда, куда мы им по радио укажем, и с лозунгами в сердце, про которые мы им по радио расскажем'. То есть, Падрэ продемонстрировал страстное и неудержимое желание широко вещать, чтобы двинулись все, без исключения, и, чуть погодя, рванули в ногу к такому откровенному, понятному, светлому и красивому 'бля, нештя-а-а-а-к'! Док усиленно кивал в течение ярой пятиминутки. Когда шторм утих и состоялся перевод, Виталий удивленно развел руками. - Так это же всё есть. Мы и с Кубы, и с других стран вещаем на сотнях языков. В СССР мощнейшие радиостанции работают круглосуточно. Пролетариат всех стран... э-э-э, в том числе, развивающихся и угнетенных стран хорошо информирован о нужном и правильном пути к социализму. И цель всем известна. Это коммунизм. Ну, тут уж подкрался ураган. Руки Падрэ задвигались-зарубили, а тональность в обнимку с децибелами шустро взмыла ввысь. Даже Док поберегся и отодвинулся подальше. В общем, включили уже виденный сегодня утром форсаж. Фрол едва поспевал с переводом. В последствии выяснилось, что существовал совсем другой - короткий - путь в светлое завтра. То есть, на самом-то деле, все радиостанции вещали неправильно. Надо было людям популярно объяснить, что если они не ведут революционную борьбу, то иначе как тряпками и ничтожествами их не назовешь. От этого людям станет обидно и вместо ели-ели слышимого негодования, во всей красе проявится еще один мощнейший стимул - не только повседневный и необходимый поиск пищи, но и жажда зрелищь, подтверждающих участие индивидуума в революционной борьбе. А там уж недалеко до духа соревновательности в плане 'у кого ярче и громче', а значит - страшнее. Стало быть, по радио надо не про замученных узников тегусигальпской 'Ораконы' нудить с утра до ночи. Уши забивать не песенками и слезливыми историями про расстрелянных аргентинскими наймитами гондурасских революционеров, а рассказать детям и всей родне с соседями павших и пропавших героев про удобрение, которое со скипидаром следовало бы намешать, а потом добавить электролита. И доходчиво разъяснить как сотня-другая канистр с этим 'паштетом' через месяц пожелают любой хунте: 'Спокойной ночи!' Чтобы революция не грустила в платочек и не словесами призывными утешалась, а в дверь вломилась, прям, завтра. Словом, 'взвейтесь кострами, синими, ночью'. Это-то ладно - бог ему судья. К тому же, понесло дедка. Повоюет с полчаса и успокоится. Но, вот, про Гондурас он зря так - в открытую - объявил. Не для ушей Виталия информация прошла. Достаточно того, что он знает какой 'венгр' здесь парится-варится. Хотя, это еще не 'ситуация номер четыре'. 'Четверка' возникнет, если ему станет известно в какой турпоход 'венгр' вместе с ними собрался. Вот ведь жизнь сволочная: какой-нибудь местный или кубинский столичный штабняк подружке ляпнет, и та до чужих ушей донесет - даже не вражьих, но наружу выплывет. Подозревать-то не 'братьев' станут, а нас, и нас же на дыбу взгромоздят беседами, дюже похожими на допросы. Не успокоятся, пока виновного не найдут. Ну, найдут-то вряд ли, а вот самого перспективного виноватого споймать - поймают, и все грехи на него повесят. А кто из наших перспективных тут водится? Посольские и атташат не знают и знать ничего не должны. Советнический аппарат своими делами занят - им не до гондурасских партизан, к тому же нет меня здесь по всем их бумажкам и разговорам. Значит, один-единственный ты сам и водишься. А Виталий может узнать. Вот тебе и 'ситуация': 4. При обнаружении признака (признаков) разглашения государственной и (или) военной тайны (тайн) незамедлительно поставить в известность старшего (ответственного) оперативного сотрудника военного атташата СССР страны пребывания с указанием вовлеченного (вовлеченных) лица (лиц), а также причин, условий, обстоятельств возникновения ситуации. При невозможности установления личного контакта с вышеобозначенным лицом (отсрочки контакта по объективным причинам) действовать согласно положениям пункта номер пых-дробь-чвак-хрюпс настоящей Инструкции. И никаких телефонов с телеграфами. Только лично, без посредников - из уст в ухо, с дистанции 'в упор'. Слава нашему, пока миновала чаша сия, но... тьфу-тьфу-тьфу. Фролу бы рот заткнуть, что ли? И вдруг Хорхе ляпнет... или уже ляпнул? Всё возможно, хоть наши его до чертиков заинструктировали. Болтун - не находка для шпиона. Болтун - это чей-тo (чьи-тo) партбилет (-ы) 'на стол' и сорванные погоны в мусорной корзине дубового кабинета или в подвале каком, на цементном полу. А это не паранойя?... Кстати, очень походит на 'ея'. Как там говорил главный по психам? Не держи в себе негатив переживаний. Сбрасывай. Знаешь, откуда на свет появился? Вот туда и отправь - желательно громко, с чувством, толком и расстановкой. Полегчает... В общем, расслабься и получай удовольствие - ты уже попал. Это случилось не сегодня и не вчера, а очень и очень давно. К тому же, скоро обед... Да вот же он. Пыль осела, поэтому боевая колесница смело выруливала на взлетку, дребезжа и погромыхивая то ли бидонами, то ли девченками. Или это громыхал Падрэ?... Что-то я отвлекся не по делу. Но Падрэ уже примолк. Весь личный состав, командование и специалист неотрывно глядели на приближающийся экипаж. 'Хватит зрелищ, дайте хлеба!' Или маисовую лепешку, в конце-то концов. Тут, как раз, вспомнился сон про партизанские страсти-мордасти посреди болот Брянщины. Тюкнуло, что надо бы привязать его к чему-то жизненному, но мозги отказались - устали от воскресенья, обернувшегося кучей понедельников, благо, что без хэви-металла группы 'Авиационный керосин'. Наверное, режиссер сегодня, всё-таки, перестарался с подсветкой сцены. Однако, это ни в коей мере не мешало исполнению сольной партии пустого желудка. - 4 - Сейчас казалось, что всё это происходило не со мной, а где-то очень и очень далеко, на совершенно иной планете. Но в памяти оживала прошлая зима и радость встречи, когда неведомые перипетии судьбы собрали нас всех вместе. Ну и что, что всего-то на несколько коротких вечеров посреди тихого ужаса годичной аттестации? Мы же не виделись больше двух лет. Просто, некогда и негде было увидиться, потому как я застрял в Москве, а они разъехались крушить или готовились валить происки, элементы и устои 'нехорошего', тем самым пытаясь создавать 'неплохое' по всему угнетенному белу свету. Наверное, это и послужило причиной, по которой темы общения постепенно стекались в единое русло противостояния социальных систем. Ведь, мы уже заглянули и даже попытались разглядеть, что там - за ширмами 'Клуба кинопутешественников' с 'Международной панорамой'. Потому оба Виктора и я выискивали, находили, горячо отстаивали 'то', что не принимали, осуждали и клеймили Гриша с Сергеем. Изредка повышалась громкость, но не надолго - жена, как правило, контролировала фон из вне и не допускала утечки крамолы с переспективой разбудить дитятю. Кстати, несмотря на баталии, за время этих посиделок мы, в финале, дружно перекочевали во вражий стан, демонстрируя явные симптомы политической незрелости. Но на то имелись веские причины в виде инъекций шотландского виски, выделенного женой по поводу завершения периода разгрома новой кухни, а также отличного голландского табачка, который появился, вообще, неизвестно откуда. Увидев друг друга через два года, обнаружилась масса явных изменений по причине общения с одной и той же Дамой. Но эта тема не затрагивалась. Достаточно того, что было видно. Странное дело, не сговариваясь, никто ни то, что не ворошил, а даже не вспоминал и не делился пережитым. Лишь иногда звучали имена и фамилии повстречавшихся за эти два года людей. Вероятно, выглядело со стороны не совсем по-человечески... Но хватало настоящего, а желалось, хотя и в тайне, только будущего - снова повидаться вместе живыми и здоровыми, потому что еще ничего не закончилось. И закончится ли?... Тем не менее, было, действительно, здорово, весело и в память накрепко засели кухонные баталии. Наверное, на то и существовали кухни в СССР, чтобы в соударении мнений, поделиться с друзьями потаенными и беспокоящими мыслями, а не забитыми в мозг убеждениями, тем самым возведенными в ранг Веры. Если бы в данный момент имелась возможность перенестись из местной, полыхающей и уже придушившей жары в тот гуманный климат родимой кухни, то я бы обладал несокрушимым аргументом в нашу с Витьками пользу. Стало совершенно очевидным, что причины всех бед кроются в планетарном чирии капитализма. А точнее, в его разлагающейся головке под названием Вашингтон. Буквально только что, на моих глазах, именно этот чиряк развязал гражданскую войну в доселе сплоченном - не разлей вода - кубинском сообществе, хотя и представленном всего лишь двумя персоналиями. В то время как наш хранящий молчание коллектив увлеченно и смачно долбал ложками по дну мисок, уничтожая обеденную пайку, урезанную на половину из-за неожиданно разросшегося этого-самого коллектива. Так вот, тогда Жэка и сказал что-то Фролу. Тот ответил, но уже погромче. На что Жэка повернулся к Падре и громко спросил у него через стол. Вокруг стихло, а мне удалось разобрать уже прозвучавшие не так давно 'эстадос юнидос' с Вашингтоном. Падрэ оторвался от миски, посмотрел на Жэку, затем, с каким-то отсутствующим выражением на лице, обвел округу непроницаемым взглядом и тихо сказал: 'Chiste...' (исп. шутка). Ложки снова замолотили, а Жэка, злорадно лучась, уставился на Фрола. Сидящий рядом Виталий тихо спросил. - О чем они? - Не знаю. Ни бум-бум в испанском. Что-то про Вашингтон, вроде, - ответил я, понимая, что Фрол услышит. Тот, тем временем, молча разбухал. Подрыв произошел, когда Док, в очередной раз припомнив Господа, провозгласил 'до свидания' жалкому подобию обеда. Фрол одним из первых рванул к своей хибаре. Я пытался окликнуть его, но призывный глас либо оказался не услышан, либо был намеренно проигнорирован. К тому же, не только дружно, а также шумно зашевелились юнармейцы, устремившиеся подальше от начальства и, как ни странно, от кухни. - Что-то случилось у нашего товарища? - медленно и четко вколотил Падрэ по-английски в окружающее, кивнув в сторону Фрола. Сразу же оказалось понятным к кому был обращен вопрос. С другой стороны стола мне в переносицу уперся - теперь живой и проницательный - взгляд. Падре ждал, но что ему отвечать? Что людям присуще верить чиновникам, обмундированным в черную рясу с крестом на полгруди, и, в частности, шарахающимся по жаре, замещая террористов на командных постах по духовной части? Что любой звук, слетевший с их языка - это чистая монета для людей, которые непонарошку въехали в Веру? Понятно, что только идиоту могло прийти в голову забираться под Вашингтон. И, безусловно, Фрол таковым Падрэ не считал. Значит, что? Правда?... Вроде, по жизни и, тем более, в Донецке-то он должен был отучиться принимать на веру всё подряд, заодно отвыкнув от 'падр'. Ну, конечно же, они там водились, но в мизерных количествах и чересчур отделенные от государства. А уволенному в город курсанту политического училища шляться в поисках костела, наверное, не рекомендовалось, да и не найдешь - не в Прибалтике. - Он принял вашу шутку про Вашингтон слишком близко к сердцу. Сверлили друг друга взглядами мы недолго. Захотелось курить и я первым полез в карман за сигаретами. Бабульки разводили вокруг неспешную суету, бряцая мисками, ложками и кружками. Падре продолжал сидеть за столом, пролопотав что-то Доку, уже присоединившемуся ко всеобщей партизанской миграции. Шла-ехала сиеста. Идти было некуда и незачем. По левому борту витал в своих молодецких мечтаниях Жэка. Справа смиренно доваривался Виталий. Никакого желания обсуждать возникшие ментальные неудобства с неурядицами в загашниках не обнаруживалось. Падре, однако, искал какое-то продолжение едва завязавшемуся диалогу. Или психологический портрет составлял, или делать нехрен было. Вот, вроде и отыскал. - Мне кажется, что вы меня осуждаете, - зазвучал очередной запуск визуальной дрели Падре. Медленно выдыхая дым, чтобы подспустить накопившийся пар, меня понесло 'на тряпку' лишь слегка - на тормозах. - За что? Даже не думал об этом. Я не осуждаю вас. Вы пошутили. Наш товарищ воспринял вашу шутку серьезно и этот, бл..., ёкарный тинэйджер, - переключившись слегка на русский, я указал пальцем на явно что-то соображающего, но пока безучастно сидящего Жэку, - посмеялся над ним. Но тинэйджер ничего не понимает по-английски, и я не могу ему объяснить что-либо. - Что вы хотите ему объяснить? - заинтересовался Падрэ. - Я бы объяснил ему, что старших надо слушать, а не смеяться над ними. Старшие иногда считают слова очень важными и серьезными. Не знаю, понимаете ли вы то, что я хочу сказать. Мой английский не очень хорош. - Я понимаю вас, но хотел бы уточнить. Старших надо слушать или руководствоваться их словами? - Над старшими ненадо смеяться. Слушать или руководствоваться?... Думаю, что это зависит от... Мозги, туго завернутые в жаркую пелену, вяло кукожились, откапывая английский перевод слова 'обстоятельства'. Но дорылись, на удивление, быстро: 'Цирк-ум. Circumstances'. - Сёкомстэнсэз. Ит дипендз он сёкомстэнсез. - Хорошо. И что вы думаете о словах? Мы должны как вы говорите 'считать их важными' или это просто звуки? - долбал Падрэ, словно молотком по зубилу. Наверное, чтобы было понятнее. - Если слова могут заставить много миллионов людей двигаться к одной цели и за слова могут убить... Определенно, слова - это не всегда пустой звук. - Вы сказали 'не всегда'... Как вы думаете, когда слова могут быть пустым звуком? - улыбнулся Падрэ. А это воскресенье уже давно достало. Поэтому я затянулся поглубже, запустил дым в небо из дырявого брезента и брякнул, тоже улыбнувшись. - Сейчас. Нидерланды, начало 80-х гг - Что? Уже? - наконец-то среагировал Григорий Федорович на постукивание по циферблату наручных часов. Время забралось далеко за полночь. - Секундочку. Только главку закончу. Наверное, ему совсем не хотелось вылетать с круто заложенного виража экшэна, или покидать загадочный лабиринт интриги, а то и лезть из пещерной глухомани истории. Гора исписанных листов уже перекочевала в портфель. Случилось ли это в конспиративных целях или же посчитал, что на столе места не хватает? Понятное дело, ответ на данный вопрос никому ведом не был. Но Григория Федоровича, явно, прибабахнуло талантом обладания исключительной способностью в считанные часы покрывать мелким почерком, то есть связным набором слов гектары бумажных площадей. Хотя, может быть, причина скрытного залегания эпистолярных экзерсизов заключалась в другом. Кафушка пустовала. Камеры детального наблюдения отсутствовали. А в портфель упрятал из-за соседа, потому как вдруг стало жалко делиться животрепещущими секретами: оригинальными сюжетными ходами, модерновыми литературными идеями, методикой изложения неординарного и загадочного прошлого в романтическом дыму. И я, за компанию со своей неискоренимой ехидной, ощущал будоражащее чувство принадлежности к волшебному преображению - рождению, так сказать, творца: 'Игрушку Грине нашли... Вроде, пожизненную'. Словом, решил с 'отбоем' не торопиться, а еще разок хряпнуть пивка и даже угостить новоиспеченного прозаика или забойного романиста. Как же иначе? С такой-то производительностью? Но, оглянувшись назад, за стойкой никого не обнаружил и даже сосиски не вертелись - поисчезали. Задремал-то всего минут на двадцать, а всё уже успело рухнуть и позакрываться. Приехали. - ...и спрятался за дверь... Вот и всё, на пока, - Григорий Федорович даже улыбнулся из-под очков, аккуратно убирая листочек в портфель. - Я сам из тех, кто спрятался за дверь. Кто... трам-пам-пам... от страха ели дышит. - Вы о чем? - Песню такую недавно слышал. Что-то там про 'духом пал', 'дальше не идет', 'сначала не начать'. Не знаете? - Нет, не знаю. Пасть духом и не дышать от страха - это не по моей части, да и вам не рекомендую. Нельзя нам духом падать. Идти должны вперед, смело. - Неужели никогда жуткий страх не испытывали, Григорий Федорович? Он поправил очки. Улыбка уже давно исчезла. - Не приходилось. Мало кого и чего в жизни боялся. Разве так можно? Бояться? Я ненадолго призадумался. Грязное белье из собственного, замшелого чемодана обширно-прикладного... м-м-м, применения по данной задаче здесь не пополоскаешь и вызвало бы оно лишь очередную порцию удивления, а то и упреков. Зачем? По месту надо было искать. - Ну, если, к примеру, с самолетом завтра в полете какая-нибудь неприятность случится? Лететь-то нам очень долго. Детальки из дюраля, титана - надежные, конечно, но не вечные, потому как людьми сделаны. А людям дано право ошибаться. Стечение обстоятельств и... не долетим. - Что вы несете? Кто дал людям право ошибаться? И как мы можем не долететь? У меня там дел полно. И у вас, наверное, тоже. Вы - пьяный, что ли, Можар? - Не пьяный, а о будущем подумалось. Я к тому, что никого же не интересует - есть у нас там дела или нет. Отвалится железяка какая-нибудь и всё. Григорий Федорович, казалось, заблокировал слух. - Кстати, хочу заметить, что авиатранспорт наиболее безопасен. Десятки... Сотни тысяч самолетов летают и ничего с ними не случается. - Дык, не о самолетах я, Григорий Федорович. О страхе же речь веду. Вы представьте страх, от которого дыхание забирает. Если в песнях о нем поют, то, наверное, случается такой. - Знаете что, товарищ Иштван. Перестаньте страшилки рассказывать на ночь глядя. Детский сад какой-то развели тут... Если пора спать, то пойдемте спать. - Пойдемте, - я уже было собрался встать со стула, когда вспомнил. - Григорий Федорович, а вот вы сегодня утром по самолету от поляков бегали и в туалете закрылись? Это страх или еще какая причина побудила? Не скажу, что в кафе было светло, но багровый оттенок на обширной территории вокруг очков проявлялся достаточно четко. - Так, - схватив с соседнего стула портфель, Григорий Федорович резко поднялся. - Я - в туалет. Провожать ненадо. Ждите. - Понял. А мне вот часто становилось страшно. Не до жути, а просто страшно. По началу испытываешь странное беспокойство, которое заберет лень, покой и сон. Хотя, проблемы со сном возникнут позже. Сначала, просто - страшно. Словом, очень хорошо знакомое состояние. Заползает на душу всегда по-новому, а процесс развития примерно одинаков. Ощущаешь, как холодок по телу пошел, а вокруг-то жара и засевшее прямо в мозгах солнце. Парадокс. В едином целом существуют одновременно жар и холод. Это ж невозможно, оттого понимание происходящего отсутствует полностью, и остаешься один на один с бессилием собственного разума. Потом вдруг начинаешь вникать в какие-то совершенно ненужные и, казалось бы, неподвластные человеческой мысли вещи. Ну, как можно постичь, что отведенное тебе кем-то время не бесконечно. Осталось ли его немного или чуть больше, чем немного?... Полнейший заворот мозгов. Хотя, может быть, так и надо выживать по жаре? Даже расход питьевой воды на убыль шел. Не знаю... Грёзы - Память... Удушливый зной. А на сердце до боли постыло. Ярость неба и дизеля вой. Что-то, братка, душа приуныла. Незаметно уходит покой, За бессонницей дело не станет. Бесконечно промозглой тоской В безразличия омут затянет. Сдернет шоры c безумия. Влет Насладишься душевной бедою. От угара тебя не спасет Мат с бутылкой, любовь к мордобою. Будешь слепо покорен Судьбе. Примешь дар Её или у края Свет внезапно исчезнет во мгле... Там темно - вне периметра Рая. А Страх давно не заходил. И этого - с когтями - увалило беспробудно. Оттого, наверное, ехидна почуяла всевластие и разошлась не на шутку. То есть, хомо отморозус позабыл, хомо калькулятурус спал, а хомо духарилос резвился на полный вперед. Ничего себе, блин, семейку завел на службе. И куда ж хомо сапиенс-то подевался? Никарагуа, начало 80-х гг Падрэ всё ещё улыбался. - Я хотел бы поговорить с вами ('Поговорить?... Сказать?... Рассказать вам?...Да, хрен с ним'), но уже на другую тему. Вижу, что на сиесту вы не собираетесь, а наши друзья нас не понимают, - и Падрэ показал глазами на моих соседей по лавке. Жэка продолжал нервно ерзать, разглядывая дальние дали, а Виталий... Виталий - это Виталий. - Ну... Начну с того, что вы считаете слова пустым звуком. Вяло заерепенившись в попытке возразить, меня остановила поднятая рука Падрэ. - Хорошо, вы считаете НЕ все слова пустым звуком. Кивнув, я подумал, было, запулить бычек за спину на взлетку, но постеснялся чего-то там. Затушил под столом. Через десяток секунд пришлось лезть за новой сигаретой, поскольку Падрэ понесло в дюже непроходимые для мозгов дебри познаний, к которым душа, в общем-то, совсем не лежала и никогда не тянулась. А когда душа противилась, то очень много курила. - Вы - коммунист, но, несомненно, слышали, что существуют Ад и Рай. Мы - люди - покидая Землю, окажемся в одном из этих мест назначения. Или в Аду. Или в Раю. Так считает весь человеческий мир почти с начала своего цивилизованного существования. Но это не верно. It is not truth. NOT TRUTH. Вот я и закурил снова, заодно побуксовав с переводом. 'Truth. Трус... Трусость... Проявление истинного в человеке. Истина, едрит'. Взгляд Падрэ уже не сверлил - от него какой-то безжизненностью веяло. - Истина заключается в другом. Нам дали эту Жизнь, чтобы мы увидели Рай. Здесь - на планете Земля - для нас был сотворен Рай. Затем мы умрем - уйдем в Ад. Я очень хочу надеяться, что вы видите, во что мы превратили наш Рай, и во что мы превратились сами. Оглядываться и изучать окружающее с окружающими под предложенным углом зрения я не решился. Честно говоря, мало чего удалось бы разглядеть, но мы постоянно стремились, и будем настойчиво превращать нашу жизнь в Рай. Во всяком случае, так пророчили вожди. Впереди ждала полная халява под вывеской 'КОММУНИЗМ!', и иначе как Рай его не назовешь. Стадии развитого социализма достигли. Временные трудности с куда-то подевавшейся колбасой обещали вскоре успешно разрешить. Надо было потерпеть, а заодно и поставить на ноги, после чего запустить всех братьев. Нет-нет, не в космос, а в сторону светлого Завтра. То есть, коммунистический Рай находился в стадии успешного созидания, а чудовищный хлам, бардак, грязюка и бездорожье оказались вполне нашенскими, сопутствующими и неотделимыми от данного процесса - типичный антураж стройки. В общем, не согласился я с Падре, но виду не показывал - затаился. Резина паузы всё тянулась и тянулась. Такая же тягомотная, как резина сиесты, когда совершенно невозможно уснуть, а перекалившиеся мозги уже отказываются чем-либо заниматься или занять тело, потому что знают - сиеста и оттого полный... парадокс. Рядом зашевелился Виталий, кашлянул, тихо сказал завороженному солнцем небу с придыханием: 'Жарко'. Небу оказалось не до констатации фактов. Молчало небо. Взгромоздив руки на стол, Жэка почти улегся на него, продолжая изучать дальнюю даль. Та замерла, всё также катастрофически сияя и маня расплывчатыми очертаниями гор. Жэку, наверное, тянуло к ним - в относительную прохладцу. Меня тоже. Мы все куда-то тянулись, но... сиеста. - Похоже, что вы не согласны со мной, - снова завертелась шарманка Падрэ, чем-то сродни ДШК. Так же неспешно, отрывисто, глухо и, в то же время, очень громко. Досады в "очереди" не послышалось. - Этого следовало ожидать. Не верите. Слова - пустой звук, а доказательств у меня нет. Я угадал или ошибся? 'Опять улыбается. Провокатор, ёлы...' - Наш Рай - это коммунизм. Мы пока строим его. Я знаю, что есть иные.... Кхм, - 'Блин, как это по-ихнему?... Концепция... Мироздание... Мировоззрение... Ёп, идеология! Ideology!' - Иные идеологии. Существуют иные идеологии. Нам не положено с ними мириться. - Вы правы. И я никогда не мирился, отрицал и всегда сражался с иными идеологиями. За это меня очень давно депортировали из Соединенных Штатов. А я там родился, вырос и даже служил в американской армии. Там же стал священником... 'Оху... надо же'. - Я отрекся от церкви из-за её идеологии. Церковь использует Рай и Ад в своих собственных интересах. Интересы церкви заключаются в подчинении людей... Если вы поверите... Если вы поймете, что после смерти ждет только Ад и никакого Рая там нет, то вы же будете по-другому жить здесь - на Земле. Они кладут в рот людям candies, чтобы мечталось о Рае, и указывают ложный путь к нему. - Извините, Падрэ. Что означает слово "candies"? - Это нечто небольшое и сладкое. Оно вводит человека в заблуждение. Церковь отвлекает человека от настоящего, зазывая в неосуществимое будущее... Я понимаю, что вы не можете быть со мной откровенным. В то же время, я не заставляю вас принять мою идеологию. Это, всего лишь, информация для вас. Попытайтесь взглянуть на мир другими глазами. Взглядом человека, живущего в Раю, которого ждет в конце жизненного пути бесконечный Ад. В то же время, Ад - это, всего лишь, момент. "A moment?... Моментально... Мгновение" - Мгновение ужаса, когда Жизнь встретится со Смертью и поймет, что бессильна. The Hell is for the Eternity. 'Чё?... For - для, в течение... Eternity - Э! Дерните, застрял навечно... Навечно... Вечность... Ад навечно'. - Ад станет осознанной Вечностью. Мгновение станет ужасом Вечности... Потом придет темнота. Темнота - это неосознанная Вечность. Вот и всё... Но прошу вас попытаться понять... Сейчас вы живете в Раю. Другого Рая не будет. - Хорошо. Попробую это понять. 'Ну и хрен ли?... Зачем мне Рай?... Я домой хочу!' - Вы меня не слышите, - и снова, как тогда, в первый момент встречи, на меня смотрели глаза, наполненные мощью Разума. Будто бы весь мир, вся его неохватная, величественная энергия интеллекта сконцентрировалась в этом взгляде, побуждая откровением своим, Добротой своей сделать Выбор именно сейчас, сию минуту. Меня, буквально, одело мурашками: 'Но зачем? Я-то здесь причем?... Что из чего выбирать?!' И полез за сигаретами. - Он не понимает по-русски? - внезапно ожил Виталий. Я, вроде бы, уже подобрался внутри, применив спецвооружения системы ХСН, и буркнул в ответ, чиркая спичкой о коробок. - Да. Он не понимает. Оказалось, что у спичек тоже сиеста - шла энная попытка поджога. - Уверены? А то меня предупреждали, что они имеют обыкновение не выдавать знание иностранных языков. Чтобы понимать, о чем мы говорим и не подозреваем. - Точно не скажу... Но вряд ли он знает русский. - Смотрел он на вас как-то странно, как собака на хозяина. Глазами ел. Гипнотизеры так смотрят, - чуть понизив тон, продолжал Виталий. - О чем вы говорили? - За политику. По его поповским делам прошлись, - я, наконец, засмолил горлодерку и попыхивал-покашливал дымком, сразу перехватившим дыхание. Старался в глаза Падрэ не смотреть. - Всё с идеологиями, с верой никак разобраться не может. Хочет понять и ищет понимания, заодно с философскими кирпичами. - Ясно... Куда народ-то подевался? - Сиеста. Всем полагается час спать. - А мы чего ж? - В помещении в это время сваришься, так что, я - пас, а вы - пожалуйста. Если воды хотите, то из бака лучше не пейте. Ко мне зайдите. Там еще одна фляга осталась. Воду к вечеру подвезут. Тогда и заправимся по полной. - Чего этот кубинец не спит? - еще тише произнес Виталий, наклонившись ко мне. - Спит, вроде. Жэка задремал на досках, но вдруг встрепенулся, вздернул руки вверх, потягиваясь и шумно зевая. Это породило цепную реакцию, и мы с Виталием почти одновременно продублировали. А Жэка уже стрекотнул на своем, обращаясь к Падрэ. Тот развернулся на призыв всем корпусом, и облокотился на стол. Вещал он тихо и умиротворенно, без вдалбливания, от чего даже стало полегче переносить диалектику окружающих тягот и лишений материализма. - Надо испанский язык учить, - тюкнуло меня в очередной раз. Виталий поддержал. - Да. Здесь сложно без языка. Но у вас, хоть, английский. Кстати, есть методика скоростного изучения. На экран выводится множество слов с переводом, фразы, предложения, диалоги. Вы их не видите толком, а на подкорку всё записывается. Леонов с Кубасовым перед программой 'Аполлон-Союз' так учились. - Проблема этой методики в том, что очень быстро забываешь язык. Надо постоянно практиковаться: книжки читать, разговаривать. Желательно каждые три-четыре месяца полностью повторять курс. Тоже, непросто. Но метод передовой, эт-точно. - Условия нужны, конечно. Проектор, преподаватели. И время. - Да... - Вы скоро домой? Когда и куда они, вообще, к отправке готовятся? - взбултыхнул Виталий осадок на душе. - Не знаю. Пока не доводили до сведения... Вы бы пошли, отдохнули. И воду надо пить обязательно. Не менее пяти литров в день. Наши-то лекари насчет потери солей беспокоятся, но, вот, потенциальный противник по-другому думает. Янки считают, что надо больше воды пить. Фляга - у меня на столе. Никуда он не пошел. Так и сидел рядом, зато намек понял - вопросы закончились. С помощью обалделого зноя и, не менее, а даже слишком психически уравновешенного солнца сама природа уже устала подсказывать, что хватит трепаться - нужно беречь силы и нервы, потому как до ужина еще о-хо-хо, а до дома ё... 'Отставить!'. Я снова полез в карман 'жабьих' штанов, но на этот раз достал записную книжку и ручку. Затем потихоньку принялся расшифровывать поначириканную впопыхах, почти что стено-, но, скорее, заборограмму, то есть невообразимые каракули конспекта радиолекции. Тем самым пытался дать понять, что: 'Занят. Все свободны'. Даже мысли нигде не гуляли. Глаза пялились на строчки, но видели или не видели их - не задумывался. Одна только рука что-то выписывала на пока еще чистой странице. Бесконечно-нудное воскресенье просто до-ста-ло. Если дальше жизнь пошла бы таким же макаром, то через недельку ожидалось: 'Здравия желаю, комрад Кащенко!' Хотя, возможно, уже началось. Пациентам сие неведомо. - 2 - Солнце, похоже, начало выказывать намерение свалить на боковую, для чего потихоньку успокаивало пляшущие, микроскопические капельки своей яркости или ярости, взвешенные в неласковой консистенции, под названием воздух. И действительно, посмотрев на часы, обнаружил там намеки позабытой радости - время уже не ползло, а незаметно перешло на шаг. Начало пятого. Пора было ехать в Эстели. Аккумулятор УАЗика не беспокоил. Народу полно - толкнут, в случае чего. Я развернулся на лавке, и взгляду предстала взлетка. В самом её начале виднелись стайки бойцов. Одни сидели на ступеньках хибар, другие прямо на земле. В тень не прятались. 'Во, дают'. Там же, уперев руки в бока, ко мне спиной стоял Падрэ. Никаких иных единиц комсостава в поле зрения не наблюдалось. Еще подумал, на сколько хватит выдержки любоваться этими очаровательными пейзажами? Никакого позитива в ответе не обнаружил и уставился повыше. Ограниченный сверху рваным краем брезента, небесный кусок являл собой голубоватое безжизненное пространство. Ни птиц, ни облаков - один монотонный провал в яркую и зримую пустоту, казалось, заполонившую округу своим перегретым, невесть откуда выхлопнутым угаром. 'Кан-ды-ба... Пора в Эстели'. Поднявшись с лавки, потопал до хибары, уже через шаг оказавшись под прессом солнечного безобразия. Оно пока не сдавалось на милость Времени, но пройдет час и попросят на выход. Хоть свети, хоть не свети - никого не волновало: 'Соблюдайте распорядок дня и ночи в пунктах дислокации!' Пока же, явно, имелся запас на добивание различной недобитой живности, и оттого Светило расстаралось не на шутку... Или, просто, сам балансировал на пределе терпения? Конкретикой по данному вопросу не владел, оттого плюнул на климатические неприятности, посчитав их обычными - положенными по жизни - служебными издевательствами. Дверь в хибару Фрола была распахнута, но внутри затененной комнатушки мало чего удалось разглядеть. С правым виражом подвернул поближе и застопорил ход возле крыльца. Прикрывшись ладонью от солнца, задрал голову в небо. Оттуда пялилась всё такая же дохлая, ослепляющая кислятина. Даже чихнул по этому поводу. Сладко так чихнул, с 'бр-р-р'. - Фрол, в город поедешь? Не сразу, но ответил скрежет железа, и, чуть позже, донеслись звуки покашливания. Потом удосужились произнести по-человечески: - А 'этот' едет? - Коммандос всегда готов. Куда ж без него? - Тогда, не еду. - Ты чего, обиделся? Зря. Обида - наглядный пример возможности влияния на человека. Разве он может на тебя повлиять? Вот и прекращай ерундистику... А завтра его выдрючим и высушим. Тем более, шанцевый инструмент привезли. Отдадим ему людей после завтрака, и пусть тактикой занимаются. Смена с оборудованием позиции в составе отделения в наступательном бою - до обеда бегать, ползать и окапываться. Чтобы на собственном примере продемонстрировал. Тут земля, как бетон - пущай ковыряются. Мы с тобой сапером со снайпером займемся, в сторонке. Поехали, говорю! Сигареты кончатся - первым на стенку полезешь. И пивка взять не помешает. Воскресенье, всё-таки. Молчание в хибаре зависло совсем не надолго. - Когда едем? - Минут через пять-семь подходи. - Хорошо. Доктора предупредить? - Не надо. Перед фактом его поставим, когда заведемся. И потопал я потихоньку дальше - в свои пенаты. По дороге окликнул Виталия и позвал с нами в город. Тот, явно утомленный объективной реальностью загранкомандировки, с радостью прокричал из хибары: 'Сейчас!' Даже стены слегка содрогнулись. Жэку звать было незачем. Призывный, знакомый рев дырявого глушителя прозевать не представлялось возможным, даже если молодой организм дрых крепко и глубоко. Ведь, это означало, что впереди ждет развлекуха - порулить, на мир и девчонок посмотреть, прикупить чего-нибудь человеческого. Не способен он был проспать такое дело. А удушливое варево собственного пожилья заставило провести подготовку к поездке в ускоренном темпе. Прихватил денег из 'тайника' под майками в рундуке, хлебнул воды, проверил в кармане ключи от УАЗа и секунд пять поломал голову над: 'Брать или не брать ПМ?' Решил, что не помешает. 'А то, ведь, есть простой закон: попробуйте осенью забыть зонтик и увидите, что эта осень преподнесет в дальнейшем'. Вытащил теплый ПМ из кобуры, болтавшейся на ремне в изголовье кровати. Выгнал обойму, отвел завтор. В патроннике оказалось, как обычно... Нет, не пусто, а муравьишка прилип к смазке у самого среза. Сбросил затвор, загнал обойму, сунул 'пукалку' назад - за пояс штанов и прикрыл майкой. Запасную обойму - в карман. Сил на 'положенное' ношение в кобуре с ремнем, а, точнее, желания не хватило. К тому же, никто и ничего пока не 'положил' и, похоже, не собирался. Вот и всё. На выход. 'Да, а где вездеход?' Ну, тут обошлось без задержек. Сразу вспомнил, что сверхсекретная бумага-вездеход с кучей росчерков заглавных сандинистов при революционных печатях должна валяться на месте - в УАЗовском бардачке с пока еще не оторванной крышкой. 'Простыню' сваяли на испанском и смутно представлялось, о чем там понаписали. Судя же по обычной реакции 'человека с ружьем' - старшего по пикету на въезде в Эстели - содержание представляло собой примерно следующее: 'Предъявителю сего и сопровождающим лицам разрешается ездить где ни попадя и совать нос куда попало без проверки документов и без досмотра транспортных средств, при наличии вооружений и иного сопутствующего хлама в любое время дня и ночи, вечно'. Имелся еще и здоровенный до жути пропуск, но из-за отсутствия лобового стекла его некуда было влепить. Выездной контингент потихоньку подтягивался, хотя попытка огласить округу буйным ржанием дырявого мерина из ульяновской автоконюшни пока еще не состоялась. Первым, конечно же, припёрся Жэка, либо проводивший наблюдение за подступами к авто, либо, невзначай, интуиция притащила. Я, как раз, ковырялся в движке, уже налюбовавшись пространством под пробкой радиатора, в котором отсутствовали какие-либо намеки на влагу. С неделю назад в систему охлаждения этого коника ушло штук пять или шесть сигарет, но табачок оказался проигнорирован - похоже, что система решила течь пожизненно. Или сам радиатор, или патрубки, или помпа гнала? Может, рубашка в движке прохудилась? Но тогда бы пар валил со всех дыр глушителя, а не чернота, подобная дизельной... Да Бог с ним. На момент же пришлось созерцать масляный щуп, кончик которого оказался-таки вымазан в черной массе. Возможно, когда-то эта масса называлась маслом АС-8 и, единственное благо, что уровень этого... бля, грязи в придонных закромах двигателя пока не вызывал беспокойства. Жэка подошел поближе и, поворачивая образный ключ зажигания, дал понять, что всегда готов к выполнению функций извозчика. Показал ему глазами на горловину радиатора со снятой пробкой. Заглянув внутрь, Жэка, явно, обнаружил там абсолютную тишину, потому как театр мимики и жеста завершился обреченным кивком - пошел за водой без каких-либо глухонемых вопросов. Даже подумалось, что он, всё-таки, хороший парень. Хоть и с головой не совсем в ладах по многим аспектам - так это поправимо. Разве кто-то был иным до Войны? А после Встречи... Она быстро всё приводила в определенный порядок и расставляла на нужные Ей места. Странное дело, но возраст никогда не принимался во внимание. Каких, к едреней, старших кто-то слушал или слушался? Слова становились пустым звуком. Доминировали не базары, а личный опыт - постижение науки уживаться с Ней, знать и понимать без слов. Возможно потому, что люди на Войне - нет-нет, не ПРИ Войне, а НА Войне - переставали жить в соответствии с возрастом. Будто бы, до Встречи у человека не существовало прошлого. Какое-то 'давно' едва лишь теплилось под бременем 'недавно' и мыслями о 'сейчас', наглухо заслоненное мраком такого близкого и неотвратимого 'скоро'. Как ни проси, но в этом 'скоро' суждено чему-то случиться в соответствии с Её грёбанной статистикой. Я так и не понял, оставался ли человек человеком на Войне? Вернее всего, что нет - не оставался. Задумываться же о возможности когда-нибудь вернуться к себе прежнему всегда считалось непозволительной роскошью. Просто, нельзя было об этом думать. Она любила наказывать даже за мысли. Тут объявился Виталий: - Эта развалина, вообще, ездит? - Еще как. Ураган. Дымит, что Череповецкий металлургический. - До города километров десять. Доедем? - Почти пятнадцать. В гору. Но доедем, - и, на всякий случай, я, всё-таки, сплюнул через левое плечо три раза. - Там повыше, попрохладнее. Обратно поедем под горочку, сам пойдет. Загнав щуп в навидавшееся и натерпевшееся чрево движка, стал вытирать руки относительно чистыми зонами тряпки. - Документы какие-то нужны с собой? А то у меня нет ничего. Оставил на пароходе. Вернее, у старпома в сейфе лежат. - Нет, ничего не надо. У нас бумага - одна на всех... И тут меня потянуло на песнопения. Совсем сбрендил в этой доставучей жаре. 'Одна на всех, мы за ценой не постои-и-им. Одна на всех... мы за ценой... не постоим... Нас ждет... огонь... смертельны-ы-ы-ый, Но всё-о-о ж... бессилен о-о-он! Сомненья прочь, уходит в ночь Отдельны-ы-ы-ый, Десятый наш десантный батальо-о-о-он, Десятый наш... десантный... батальон!' Виталий подпевать не собирался, но лоб наморщил - думал, наверное. По завершению издевательств над вокалом, сразу же выдал. - 'Белорусский вокзал'... Очень хороший фильм... Вы - десантник? Моя паранойя, как оказалось, продолжала лежать на боевом курсе, и автоматически ответила, похоже, не собираясь никуда сруливать: - Нет. Военно-политическое училище закончил. Чуть было на ржачь не пробрало по этому поводу, но удержался - полез в движок прятать улыбку, снова напевая: - Партия-а-а-а-а... тебе я славу пою-у-у-у-у! Вскоре Жэка притащил измятую и облезлую канистру. За ним притащился заспанный Фрол. Напоив под завязку радиатор, добрый молодец снова отправился в сторону умывальников за водой про запас. - Доедем? - на этот раз вывалилось из позевывающего Фрола. - Вы что, сговорились? - завелся далеко не УАЗик. - Один к скоропостижной кончине взывает. Теперь другой - туда же. - Так... Не понимаю, что такое 'скоропостижной'. Скоро портится или по другой куда? - Скоропостижное - это быстрое и неожиданное. Едешь-едешь... То есть, надо ехать, но уже приехали. - Так не бывает. - Не бывает?... Значит, доедем. И вдруг, совсем рядом обнаружилось присутствие Падрэ. Он вырос, в который раз, будто бы из-под земли и затарахтел с Фролом на своём '-эс, -ас, -ос'. Чуть позже выяснилось, что дед собирался составить нам компанию и, не долго думая, уже приземлился на командирское сиденье - рядом с водительским. Жэка тут же разнервничался, порываясь в путь. Один Виталий флегматично водил головой из стороны в сторону, чего-то там разглядывая и продолжая отпотевать. А Фрол, всё ещё подзевывая, басил над ухом. - Падрэ Марио сказал, что очень хороший революционеры приехал. Поэтому Доктор одному с ними остаться может. В город ему надо зачем-то. - Ну-ну. Второй склад - нараспашку. Хорошие революционеры тебе салют по приезду устроят. Со всех стволов. И с РПГ под капот влепят, чтобы веселее жилось. - Капот - нету, потеряли. Давай, приедем и караул сделаем? - 'Караул' кричать пора, а не ставить. Ладно, хрен с вами, - 'Ну, вот чего завелся?... Сам не знаю... Кому этот склад нужен?' - Поехали. И по-гагарински махнув рукой, заодно подбросил Жэке ключи от УАЗа. Реакция у коммандоса оказалась отменной - не поймал. - 3 - Из-под днища, тем временем, зачадило крепко и смачно. - Фрол! Он тут жить собирается?! Солнце всё прогрело! Поехали-поехали! Задохнемся! - проорал я сквозь Виталия, расположившегося между нами - по середине жалкого подобия заднего сиденья. Фрол сразу принял эстафету, чем-то испаноязычным жахнув прямо в Жэкино ухо. Попал. Тронулись. У кельи Дока незачем было останавливаться - сам высунулся из-за тряпки на дверном проеме. 'Сваришься же, Владимир Ильич'. Он помахал рукой - то ли на дорожку, то ли мух гонял - и дал занавес. Механизированный торжественный марш по территории ПВД всё ещё проходил в направлении 'не туда'. Выправляя его Кривой Почета вокруг комезоры и, вероятно, перетравив дымом всех букашек-таракашек, доедавших обеденные крохи на столах, мы поползли потихоньку в сторону 'куда надо'. Вдоль строя халуп. Мимо жиденькой толпы бойцов, от удивления повскакавших с земли и деревяшек. Между устремленных в небо двух кривых дубин, несущих почетное звание 'ворота'. Над изможденной, истерзанной жаром, бурой землей в пыли и пожухлых травяных клочьях. К далекой зелени склонов, не изнывающих от зноя и потому манящих радостью иной жизни, в неоспоримость факта существования которой на Земле вообще - и уж тем более на момент - верилось с превеликим трудом. Конечно же, округа переполошилась. Однако, наше грохочущее и дымящее безобразие ни в коей мере не обеспокоило Властелина. Наклонившись к западу, Он слегка подрастерял грозную могучесть, но, тем не менее, оставался всё таким же непокорным и ослепляюще величественным, несмотря на миллионы лет пребывания в общественном пользовании. Спустя секунды выбравшись из паутины каких-то беспричинных мыслей, я вдруг обнаружил, что по соседству распахнуло вечерний, но всё ещё сияющий и удивительно плоский пейзаж, смазанный скоростью. Глушак сменил диапазон на 'пониже-потише'. Ничего не громыхало и почти не постукивало. Один лишь накатанный тракт потряхивал, да и то снисходительно. Впереди завиднелись щиты на границах минных полей. Чуть дальше, маячили вышки охраны периметра аэродрома. Обозревая округу, взгляд уперся в черную спину и седой, коротко подстриженный затылок Падрэ. Его плечи, как обычно сутулились, а голова потихоньку моталась из стороны в сторону. Будто бы, старый и согбенный человек тянул бремя жизни где-то на грани засыпания. Но дед вдруг неожиданно и резко повернулся назад, по-молодецки улыбнулся всеми своими морщинами и подмигнул Фролу. Затем забросил руку на спинку Жэкиного сиденья и забарабанил пальцами нечто музыкальное. Плечи расправились, и голова завертелась по сторонам. 'Согбенный... под бременем... Ну-ну, ёлы,' - вспомнилось вчерашнее металлическое рукопожатие. Потом глянул на нашего кучера и усмехнулся. Жэка гордо задрал голову с уже нацепленными солнцезащитными очками для пущего коммандосовского колорита. Рулил, конечно же, одной рукой, утопив гашетку в полик, тем самым, пытаясь выдавить всю парнокопытную мощь из дряхлого мерина. Безусый максимализм, прямо-таки, рвался наружу и теперь лишь приставленный к виску пистолет смог бы удержать это безобразие в рамках приличия. Разгоряченный ветер набрал мощь, бил в лицо и даже изменил гамму доступного амбре. Вместо погорелой мазуты заблагоухало пересушенными гербариями под вековой пылью. Надо прямо сказать, на душе... хм, потеплело и повеселело. Оттого, возникший из-за Виталия в поисках понимания, набычившийся Фрол с кулаком, направленным в Жэкину бестолковку, не нашел как положительного отклика в моем сердце, так и подтверждения. Однако, Виталий тоже забеспокоился. - Что-то он слишком разогнался, - и повернул ухо в ожидании комментариев. - А как его жизни по-другому учить? Пусть железо гробит. Может, чего и поймет. - Да, но он же не один. Нам это совсем ни к чему. - Не один... Но его Война ждёт, и он мамке живой нужен... Уж, в который раз едем. Я тоже сначала переживал... Оказалось, что ему везет постоянно. Оттого, дуреет. И фортуну дразнит. Не хочется мне, чтобы он потом вляпался. Пусть, лучше, сейчас - под присмотром. - Но мы же можем разбиться. Или машина сломается. У нас даже радиостанции нет. Надо было взять радиостанцию. Они все в рабочем состоянии. - В следующий раз возьмем, - прозвучало уже несколько раздраженно. - Вы думаете, что он случится - этот следующий раз? Я не ответил и отвернулся к полям-гербариям. Объяснять азбучные истины никто никому не собирался. Если же об этой Азбуке слыхом не слыхивали, так чего тогда было объяснять? Нидерланды, начало 80-х гг - Гуд найт, комрад Шандор. Возникла пауза. На момент, Григорий Федорович находился напротив меня, через проход между сиденьями ночлежки. Его горизонтальное положение укрывал казенный плед и, похоже, засасывало огромное тело уснувшего аэропорта, который едва слышно покряхтывал, жужжал и скрипел удаленными, всё еще бодрствующими органами. Чуть погодя прозвучало: 'Яа-яа... Данке,' - но послышалось: 'Оставьте меня в покое, наконец'. Сняв пиджак, я аккуратно сложил его, предварительно проверив наличие-крепление мадьярского суррогата моей серпасто-молоткастой паспортины и остальных сверхсекретных бумажек внутри. Потом устроил пиджак под голову, а сверху плюхнул подушку. Перспективы превратить однобортный фасад туловища в мятый хлам особо не беспокоили - не дома и, к тому же, лавсан кто-то и зачем-то придумал. Также, проверил по приборам текущее состояние жидких инвалютных вливаний. Те прижились и затерялись где-то на дне, не выказывая никакого желания эмигрировать в высокотехнологичный мир кафеля и трубопроводов. Сняв ботинки, задвинул их под 'кровать'. Улегся, прикрыв грудь жиденьким, шипхоловским пледом. Галстук определился подмышкой, но был оставлен без внимания. Хмель, зёва и дрёма отсутствовали, как класс. Взгляд уперся в потолок, изучая его структурные элементы, то тут то там тускло подсвеченные невидимо-неведомыми источниками. Мысли потихоньку забрели домой. 'Сколько ж там?... Начало четвертого ночи. В кабак, наверное, не ходили... Или уже пришли... За столом сидят. Жена в черном - по поводу - слегка заплаканная, с рюмкой в руках. Рассматривает содержимое, наклоняя к свету. Подруги с мужиками - рядом. Не до танцев. Все печалятся, но глаза... И чего такого?... У подружек зависть вошла в привычку. У дружков... Ну, понятно... Аристократы, ёпть. Завтра ж выходной и гудеть - хоть, всю ночь. Тут еще и горе в чековых обоях подвалило... И письмо, вроде, жалостливое написал. Даже сам проникся. Письмо. Сколько их уже было и сжег?... Только бы не выбросила и Топтыгину дала почитать годкам к пятнадцати... 'Родной, любимый мой Мишук. Любимая Эльвира. Дорогие Мама, Батя, Серёга. Простите меня, пожалуйста, что так вышло. Мы уже больше не увидимся. Но моё сердце никогда не забывало о вас. Оно помнило и любило вас. Вы жили и остались в нем навсегда...' Интересно, эти письма читают? Ведь, в 'секретке', в портфеле, в заклеенном конверте лежит. Ясно и четко на нем написано: 'Для семьи'. К тому же, портфель под личной печатью. Хотя, печать-то, считай, там же. Перфильев нос обязательно засунет - отследит морально-политический облик. Куда без этого? Что же это за жизнь?... А ты где-то видел другую?... Всё - одно... Сначала суета на постном масле. Потом, как мотыльки на огонь... Всё-есть-одно... Ладно, хорэ. Спать пора'. Сон, чего-то, совсем не шел. Продолжая бездумно рассматривать потолок, в конце-концов разглядел на нем массу сросшихся, ополовиненных лиц без лбов, ушей и ртов. Словом, поползли какие-то нездоровые ассоциации. Но вот оттуда явно смотрели глаза, отсюда - еще и еще. Там выросли приплюснутые носы и снова глаза. Льющийся на эти... лики, тусклый свет имел странноватый, уж больно человеческий оттенок: фиолетовый или не фиолетовый, но и не темно-синий, и не черный, а, скорее, цвет синяков от продолжительных побоев. Хотя, вроде бы, при еще не зачахнувшем дневном свете над головой было белым-бело. То есть, пока мы прохлаждались с пивком по соседству, кто-то успел выдолбить душу из потолка. И тут потянуло стылым, прошлым. Ночь же. Вот и уразумел, где довелось впервые взглянуть на точно такие же, еще живые лица. В шестьдесят седьмом году в Донгхое это случилось. Разведка с третьего батальона какого-то там полка сто девяносто шестой бригады 'их' двадцать пятой пехотной дивизии попалась вьетнамским хлопчикам где-то километрах в трехстах за "параллелью" - в тогда еще Южно-вражьем Вьетнаме. Самого длинного звали, как автора 'Гэтсби'... Этого... Великолепного... Как же его?... На 'эф'... Да... Фицджеральд. А двух других не вспомнил... Вроде, у одного фамилия с 'Мак' начиналась. Ирландская фамилия... Натерпелись они донельзя за время переброски: сначала было выбито всё нужное, а потом отбито всё возможное. Разве, только что на смотрины в Донгхое сгодились. Там же их и повесили, заодно повысив чью-то боеспособность и укрепив волю к победе. Я тогда слабо представлял как можно 'укрепить' и 'повысить' с помощью 'повесить', но довели до нас именно так. А еще оказалось, что от людей может остаться одно название, не пойми какого цвета. Пока еще живое... название. Петруччо тогда вломился в мою комнату весь взъерошенный, с бешенным взглядом: 'Молодежь, чего разлегся?! Там американцев привезли!' Я едва только принялся снашивать первый комплект вьетнамского обмундирования - отирался в Донгхое всего третий месяц, а Петя Закревский или товарищ Понг добивал командировку и через пару недель собирался домой. Имя Петруччо в обиходе не употреблялось и присутствовало лишь в исключительно дружеской обстановке подзатянувшегося застолья при извечном рисе, и после опустошения контрольной бутылки 'Лимойки'. Был он старше меня на три года и уже повидал на службе до чертиков. Но, как ни странно, пока шагал по жизни в основном составе 'клуба веселых и находчивых'. Ни депрессий с угрюмыми 'клинами', ни трясущихся рук или почерневшего железобетона во взгляде не наблюдалось. Хотя, мало что рассказывал, вечно сворачивая разговоры с животрепещущей, очень интересующей меня темы, за ради которой и были надеты погоны. С остальными представителями Родины отношения складывались с трудом. Причина заключалась не только в солидной разнице в возрасте, но и в связи с их званиями и должностями, по дороге к которым предстояло стоптать еще не один десяток яловых и хромовых сапог, а также иноземных башмаков, кедов и уже виденных, но пока не опробованных кроссовок. Ну, так вот. Оценивая сложившуюся обстановку и чрезмерную Петькину активность с беготней по комнате, я не совсем четко понимал, что от меня требовалось. День клонило к вечеру, и лень пока заблокировала восприятие, а уж, тем более, любые поползновения куда-то топать сразу после ужина. До волейбола оставалось полтора часа. К тому же, подошла очередь на книжку 'Щит и меч', то есть на целую неделю счастья похождений в мундирчике Йохана Вайса - плетения, так сказать, коварных интриг в логове немецко-фашистской гидры. Пусть Вайс был уже 'зайохан' до дыр, и с десяток страниц отсутствовал, а группа наших офицеров состояла всего-то из пяти человек, но, тем не менее, страждущих хватало. Русскоговорящее племя, стремящееся окунуться в литературную новинку, насчитывало куда как больше единиц. Ведь, весь, без исключения, местный командный состав пункта формирования с прямым подчинением Ханою, названный с чьей-то легкой руки учебной частью, гордился званиями выпускников родных военных училищ. В этой связи, очередь на книжку растянулась аж на целых полгода. Через секунды взвешивания всех 'за' и 'против' интерес к американцам возобладал, согнал с кровати, и загнал под неё же в поисках кедов. В то время где-то в округе периодически ловили американских летчиков, но пока вживую их не видел, а шибко хотелось. Тем временем Петруччо возбужденно метался по комнате. Потом уселся за стол у окна и забил в него кулак. - Рейнджеры с двадцать пятой, с Кван Нгая. Тепленькие. Прямо на выброске попались. Неделю назад. - Это кто ж тебе доложился? - пробубнил я, натягивая кеды. - Знакомый переводчик в сопровождении. Из наших. Ты его не знаешь... Ну, дела-а-а-а! Говорит, вертухи сначала бродили по кругу, присаживались на обманку. Но пылить там не чему и видно всё, как на ладони. Солнце еще не упало. Ребята-колхозники со своим рисом копошились. Заметили эту беду и сразу 'в бубен' отсемафорили. Там до холмов с километр. Ну, рота вышла сходу, охватом и обложили. Ты подумай, они даже с точки не сдвинулись. Ночевать по месту собирались. Курили, что тот паровоз - мертвый не заметит. Так что, бардак не только у нас. Отвоевались парнишки. Сколько-то там легли, а эти трое, считай, на турне по Северу угодили. 'Перевод' говорит, что всё уже с них 'снято' - как на духу разговорились. Вертухи с Чулая шли. Сами они с третьего батальона двадцать первого полка сто девяносто шестой бригады. Двадцать пятая дивизия. - Это я уже слышал. - Тогда чего возишься? Пошли быстрее. - Пошли, - кровать жалобно скрежетнула панцирем, но так и не отпустила. Вспомнил про книжку. Её пришлось запрятать под матрас. Уже 'йохнутый по Вайсу' Петруччо не представлял опасности, но какие-нибудь другие гости её бы точно увели. - Слушай, Петь, так двадцать пятая не в первой зоне стоит. Они ж в Кучи базируются. - Ты думаешь, деза? Сомневаюсь. Там живого места не осталось. Погоди, скоро увидишь. За дверью, как обычно, подвесили нечто музыкально-скрипучее, доносившееся с половины проживания братьев. Но сегодня они не жарили рыбные консервы - и на том спасибо. В коридоре оказалось на удивление пусто, но не менее жарко, несмотря на некоторую схожесть с аэродинамической трубой. Колбаса коридора протянулась метров на семьдесят через всё общежитие совсем не старшего командного состава, имея два выхода без дверей. Скорее, они напоминали провалы наружу с обоих концов. Если вам оказалось невтерпеж заполучить знак уважения хоть кого-то (в данном случае, дежурного) и с важностью козырнуть в ответ, то следовало заходить с восточной стороны. Без бутылок и слегка под шафэ все шли с запада. Если же вы, уставший, добрались до пожилья, и при этом обладаете средствами достижения еще большей усталости, то в этом случае рекомендовалось заходить только через окно своей комнаты. Но даже при самом скрытном варианте проникновения не было никаких гарантий, что завтра утром вам в грубой форме не поставят на Ви Донг полное отсутствие Ди Сци Плинги и явные признаки морального разложения. Никому так и не удалось прознать, откуда появлялись и куда исчезали тихие и улыбчивые старички, несшие вахту на востоке коридора, и отчего все они походили друг на друга, а также на папашу Хо. Одно было совершенно очевидным: эти 'красные дьяволята' когда-то контрраззверствовали, потому как про всех и всё знали и сдавали безбожно, по принадлежности: Колесову - колесово, Ху Ан Нгуену - кхуямгуеново. Стремительно миновав пустующий коридор в опасном, восточном направлении, мы с Петруччо, на этот раз, смело посмотрели в глаза седовласого блюстителя дисциплины и едва кивнули. Тот разулыбался, замотал башкой в ответ. А воздух снаружи расшевелился - готовился к вечеру, одарив пока еще жаркими намеками на вечерний бриз, то есть на море, спрятавшееся где-то неподалеку. Раскрасневшийся диск солнца почти завалился за сопки и вскоре, наконец, должен был оставить людей в покое. Надолго ли? Природа притихла и ждала ночи. Даже не верилось, что на этот блаженный, хотя и жарковатый покой не далее как вчера сыпались бомбы, а в сотне километров к югу шла полным ходом война. - Во, народу-то собралось! - констатировал Петруччо, и мы прибавили шагу. Метрах в трехстах за плацем, у спортгородка, во фронт от приземистой казармы второй роты виднелась плотно сбитая, людская масса цвета хаки. Со всех сторон к спортгородку неспешно тянулись разрозненные группки. Изредка доносились командирские свистки, подгонявшие контингент, никак не желавший покидать казармы. Всё это напоминало целенаправленную миграцию однотипного - до странности - населения, но уж очень бессистемную. За толпой воинов невозможно было что-либо разглядеть, оттого интерес подстегивал и земля под ногами, прямо-таки, горела. Но Петруччо 'своё' уже отторопился и мне пришлось утихомиривать любопытствующее рвение, чтобы в очередной раз не заполучить шпильку от его постоянно взведенной на 'товсь' ехидны. Вот только инфантильного вояку, то есть прожженного ветерана, похоже, изображать не получалось. Выдавал взгляд, неотрывно уткнувшийся в сборище прямо по курсу. - Ну чего? Сбылась мечта идиота? Сейчас накормишь свое любопытство? Дыши только поглубже, чтобы не наблевать от удовлетворения. Надеюсь, мне перед личным составом краснеть из-за тебя не придется, - скороговоркой брякнул Петруччо, дополнив ядовитым и довольным хохотком. Я сглотнул, то есть смолчал. 'Вот еще. Блевать! Размечтался. Эка невидаль'. Куражился. А всё потому, что не довелось еще вкусить Её плодов. Даже бомбежки стороной обходили, из-за чего вызывали всё тот же неугасимый интерес с намеком на причастность к чему-то новому, необычному и будоражащему нутро долгожданно-желанной близостью. От казарм к спортгородку продолжали тянуться люди. Потом, откуда-то изнутри кишащей, всё увеличивающейся толпы раздалась команда, её подхватили другие голоса и человеческая масса начала обретать некую упорядоченность. Подобие карэ сформировалось, когда мы подошли к задним рядам привставших на цыпочки, тянущих шеи, низкорослых и обманчиво щуплых защитников Лодины. Головы пленных уже виднелись, но захотелось рассмотреть поближе, а Петруччо будто бы разгадал мои мысли. - Не стесняйся. Тут у руля, вроде, одни взводные. Двигай, двигай вперед. Разглядишь вероятного противника, чтобы живое представление иметь. Хы... Ну, чего столпились?! Расступись! - и Петруччо начал бесцеремонно врубаться в человеческую массу, бормоча: 'Черти нерусские'. Два вьетнамца с СКСами на изготовку стояли возле пленных. Те сидели на красной, утрамбованной тысячами ног земле, со связанными руками, привалившись друг к другу. Они лишь очень отдаленно напоминали людей. Полураздетые, все в запекшейся крови в перемешку с грязью и пылью. - О, какие орлы! Привет, разведка! - всё похохатывал Петруччо, подталкивая меня в плечо. - Подойди, друже, поздоровайся. Не боись. Они уже одной ногой у своего Христа. А чего мне было бояться-то? Подошел и присел напротив лысого, самого высокого. Или он лишь казался высоким, потому что сидел очень прямо и с гордо запрокинутой головой, на которой едва угадывалось лицо. На месте одного глаза и дальше вниз по распухшей левой половине разнесло огромадный, иссиня-черный синяк c переходом на правую половину, откуда пытался смотреть глаз. Настороженно, немигающе, с толикой безжизненности. Два других американца, по бокам этого длинного, вроде, были в отключке, как мертвые. Принявшись рыться в остаточных явлениях английского языка где-то в подполе мозгов, ничего кроме как 'who are you, what is your unit number, unit name and location' оттуда не выудил. Забросил это дело и продолжал изучать американца, будто диковинку в зоопарке. Тем временем, бесформенное месиво вместо рта разомкнулось и с выдохом донеслись какие-то звуки - слова-не слова - не разобрать. Тут и Петруччо присел рядом на корточки. - Наверное, воды просит. Больше не об чем ему гутарить. Взводные тоже перебрались поближе, наплевав на построение личсостава с перспективой втыка от ротных, а также явный, компрометирующий интерес к врагам Лодины и прочие забавы на свежем воздухе. Заулыбались, а Петруччо развел руками перед лицом высокого янки. - Кончилась для тебя вода, парень... Ох и воняет же от вас. Американцы - называется. Гляди-кась, а этому ухо отрезали. Челюсть, видать, свернули и рука сломана. Петруччо ткнул кулаком в плечо пленного, который сидел справа от Высокого. Тот качнулся, расшатав всю троицу. Потом отозвался глухим стоном и попытался повернуть к нам лицо. Не смог. - Зачем ухо-то?... - Красивше будет. Прям, три мушкетера... Ничего. Недолго им мучаться осталось, - Петруччо встал. - Ух, ёп! Командиры пожаловали! Прозевали мы это дело... Давай-ка в сторонку отойдем, а то сейчас и нам под шум винтов достанется. Гляди, как Колесов ручищами размахался. Жди беды. Взводные тоже заметили приближающуюся свиту, сразу же прониклись службой и громко заколготали на своём птичьем 'средстве общения'. В принципе, наша с Петруччей форма одежды допускала официальное присутствие на мероприятии, но поскольку никаких распоряжений и указаний свыше не поступало, то следовало бы скрытно валить отсюда со всех ног. Следовало-то - следовало, но некуда и некогда уже. Так что, мы решили спасаться, то есть изображать самоподготовку в плане физо и развесились на турниках в дальнем конце спортгородка. Но даже это невинное и столь насущное занятие не уберегло нас от вскорости сверзнувшегося на головы, казалось, с самого неба: - Эй, вы!... Да-да, вы оба! Ну-ка, подойдите сюда, спортсмены... Бегом, в-бога-твою-душу-мать!!! Уже на бегу Петруччо тихо высказал своё негодование: 'Вот, за каким... тебе эти пленные понадобились?' Я удивленно прошипел в ответ: 'Кому...? Мне они понадобились? А кто...' Петруччо оборвал: 'Тихо. Услышит'. И уже через пяток секунд: - Тарищ-команд-учеб-части! По-ваш-приказан... Петро докладывался первым. Колесов заложил руки за спину, широко расставил ноги и уперся взглядом в Петькины кеды, покачивая головой. Небольшого роста, лысый, плотный, как боровичок. Монолит. Глыба. - Трищ..., - затянул было я свою уставную песню, но Колесов махнул рукой и заревел. - Что за гуляния по территории части в военное время??? Вам что здесь??? Дом родной??? Идет война, едрит-Мадрид!!! Это понятно??? Или нужно по сто раз повторять??? Конечно, оказалось бы вполне уместным сослаться на то, что до нас никто ничего не доводил насчет гуляний, и что, на данный момент, мы имели своё личное время, за которое нас 'иметь' не полагается. А вьетнамский брат-инструктор, так тот вообще, сейчас рыбные консервы в общаге жарил и на своей 'палка, дырка, нет струна' наяривал, но... Стоило ли выглядеть потрясающе умными и грамотными командирами?... Увы, не стоило. Так что, мы оба виновато молчали, потупив взор. А Колесов отревел своё и начал громко, тягуче нудить. - Что за вид?! Приведите свою форму одежды в порядок! Застегнитесь. Займите место в строю. Выполняйте. - Есть! Затем, после синхронно-шустрого 'кругом', потопали быстрей-быстрей направо - на место отсутствующей группы управления - где и встали, как два телеграфных столба. Теперь оказалось позволительным разглядеть свиту Колесова. Она состояла, в основном, из вьетнамцев. Лишь кто-то незнакомый, славянских корней, возвышался позади. - Там толмач позади них, Петь? - Да. Константин его зовут. Скоро познакомишься... Чего-то, Лао не видно. Странно. Захворал, что ли? Командир Ла Хонг или товарищ Ларцев, вечно шествующий по пятам за командиром Кон Лангом или товарищем Колесовым, прямо-таки, был обязан присутствовать на мероприятии, но политическая планида, видимо, унесла на какие-то иные бастионы идеологической потасовки с империализмом. Или же, впрямь, приболел. С заразой и болячками по месту никогда не ржавело. Колесов, тем временем, переместился на второй план, а в авангарде речетолкателей определился второй командир нашей учебной части, подполковник Ху Ан Нгуен - из местных. В нашем тесном коллективе его прозвали Зубилом. Чего он там рубил-молотил - об этом знали Колесов , свободно владеющий вьетнамским, и, наверное, толмач Костя. Нам с Петруччо это громоподобное щебетание с пятью тональностями было, что об стенку горох, но уж больно эмоциональное. Зубило то сотрясало кулаком воздух, задрав голову в притомленное, оттого удивленно зевающее и мечтающее отойти во власть звезд небо. То указывало на пленных бедолаг, выстреливая, похоже, обличительные тирады. Эта свистопляска продолжалась минут десять. Я отвлекся, залюбовался закатом и какая-то домашняя муть-тоска даже собралась влезть на сердце, но тут увидел, что троица из свиты штабных прихлебателей суетится возле турников и уже перебросила веревку с петлей на конце, судя по размеру предназначенной... - Это чего они там, Петь? Для чего это? - сбивчиво забормотал я, за ради конспирации не поворачивая головы. - Не для чего, а для кого. Не видишь, что ли? Для тебя. Для кого ж еще? Я ведь по прибытию предупреждал: мыль веревку, любознательный. Тем временем, из группы командования на пару шагов выдвинулся интеллигентного вида, незнакомый, лысый и явно местный, то есть узкоглазый мужиченка. На нем красовалась невиданная форма коричневатого окраса с темно-синими петлицами. Был он толстоват, что подчеркивало принадлежность к птицам с орбитами повыше. Из-под мышки торчала серая папка, вроде, скоросшивателя. Он не спеша снял очки, неуклюже переложил их из правой руки в прижимающую скоросшиватель левую, достал из нагрудного кармана платок, промокнул абсолютно сухой лоб, а затем повторил все движения рук в обратном порядке. Теперь настала очередь скоросшивателя. Половинки распахнулись и взглядам - посреди повсеместных хаки и серости - предстал один-единственный белоснежный листок бумаги, попытавшийся упорхнуть с вечерним бризом, но пойманный со всё той же неуклюжестью. На листке, видимо, чего-то наваяли, и поэтому, приблизив его к очкам, мужиченка начал негромко, нудно и неспешно читать. Меня удивило то, что до сей поры переступавшая с ноги на ногу, грозно зыркающая по сторонам, изредка позевывающая группа командиров во главе с Глыбой-Зубилом, буквально, замерла, прислушиваясь к чтению, согласно мотая головами. Даже те трое - с веревкой - окаменели, киваючи. Но продолжалось это совсем недолго. Казалось, послышался вздох облегчения, когда лысый мужичек закончил читать и убрал листок в папочку. Со стороны строя послышались робкие хлопки в ладоши. Их подхватывало всё большее количество людей, и сонное небо подивилось, а, точнее, запунцовело от стыдливого непонимания радости мельтешащих в самом низу, микроскопических, но таких громких людишек. Мы же с Петькой аплодировали от всей души и без стыдливости, хотя тоже нихрена не понимали причины. Кто б знал, что до её следствия вдруг оказалось рукой подать. Вешали их по одному, будто смаковали. Подтаскивали под турник, петлю на шею и дружно тянули вверх. Через пару минут - следующий. Никакой барабанной дроби. Лишь мертвенная тишина и внезапно обрывающийся крик еще живого человека... Вроде, тогда и появилась первая седая прядь. Хотя, с чего? Глухой ночью, на шипхоловской лавке под казенным пледом я попытался разобраться откуда взялась тогда седина. Почему? В чем причина? С тех пор, казалось, прошла не одна вечность и уже позволительно было оглянуться назад... Но так ничего и не понял. И уже никогда не пойму - зачем. Снова это, не имеющее никакого отношения к седине, ЗАЧЕМ? С Константином я так и не познакомился. Петруччо погиб через полтора года в Африке. Говорили, что мучился долго и всё в сознании. За Колесовым прилетел осколок бомбы, оставивший без ног. Меня Она пока награждала по мелочи. Но за всё и всегда приходится платить. Это Азбука... Ангольский Петрович - расплата? Вряд ли. Да и цена не та. Глубоко вдохнув, медленно сдувался, заодно изничтожая наносы чувств и переживаний. Видать, устал. Оттого - получалось без напряга. Пустота и темень потихоньку тропили путь по лабиринтам сознания, забирались всё глубже и глубже. Вскоре исчезло ощущение времени, и тело беззаботно перешло на автопилот, управление которым ни в коей мере не затрагивали как крохи давеча и изощренно надругавшихся мыслей, так и зарычавший по соседству Григорий Фёдорович. Сны - потусторонние утехи высокоорганизованных извилин - тоже, наверное, умучились в череде событий прошедшего дня. Или развлекались где-то на соседних лавках, поленившись зайти на непродолжительный, шибко тусклый огонек посреди мрака, воцарившего в голове. Прозябающему клиенту Морфея оставалось попользоваться 'главной проблемой Проекта' всего три с половиной часа. Продолжение следует
Связаться с программистом сайта. |