Вообще-то ОНА никто. ЕЙ просто нравится писать. Всё, что написано - прожито, а ещё ОНА верит в чудеса!
На страницах этой книги главный герой - ОКНО. В ЕЁ жизни случались самые непредсказуемые ОКНА. Было ОКНО в фамильной усадьбе, из которого можно наблюдать безмятежное детство. Были и самые что ни на есть пролетарские ОКНА, и ОКНО в сортире самого главного вождя всех гегемонов. Повидала ОНА и ОКНА психушки, и тюремные, и зоновские ОКНА, и ОКНО штрафного изолятора, и даже распрекрасные столичные, а когда ЕЙ и в те ОКНА наскучило лупиться, ОНА отправилась за новыми впечатлениями, ровнёхонько на противоположную сторону земного шара.
В своей жизни ОНА была и хорошей, и плохой, а когда надоедало быть плохой, тогда ОНА становилась ну просто отвратительной. А ещё у НЕЁ был ОН. ОНА любила жизнь, а ОН любил ЕЁ. Разную - и хорошую, и плохую, причем без напряга.
1
Шляпа
ОН торопился к НЕЙ на свидание по железной дороге, под монотонный стук поскрипывающих колес. За ЕГО окном мелькали только заборы с колючкой, одна вышка сменяла другую. ОНА ждала. За своим ОКНОМ, зарешеченным в безукоризненную клеточку, где однообразно тянувшиеся дни всё же складывались в месяцы.
* * *
В ЕЁ жизни случился режимник, погремуха у которого была "Шляпа". Каждое утро в сопровождении чувашских персонажей это чмошное рыло с ноги открывало дверь в женский барак. Его переполняло чувство долга, и он с особым энтузиазмом начинал наколачивать по шконкам ненавистным железным дрыном. При этом он со всей дури орал: "Кончай ночевать!" На шконках ночевали сто женщин со всей необъятной Родины, которых волею того времени занесло с пуховых перин на нары. Чалка это была необычная, с особым режимом содержания, и располагалась внутри другой чалки общего режима, - короче, зона в зоне. А чалились там не простые босячки, а фильдеперсовые, и все как одна наркоманки.
Доча подполковника КГБ города Владивостока Кажура, пучеглазая такая и очень образованная, но шпанючка подорванная. В это же время там мотала срок доча главного партийного босса города Нальчика со смешной погонялой "Пачка". И хотя, глядя на её рожу, хотелось смахнуть эту картинку с доски, оказалось, что Пачка - это производное от Пачека. Пачеком звали её мужа, который хоть и был правильным пацаном, но всё же прихватил паровозом свою Пачку на казённые харчи. Парилась на этой зоне и жена популярного в те времена юмориста. С вечера она куделила свою причёску и, в отличие от мужа, особым чувством юмора не отличалась, а смахивала на булку с маслом. Лизка, проститутка, столичная штучка с фарфоровыми зубами и бесконечной сто первой рассказкой о том, что в Москве в спецхолодильнике она хранит свою шубу, пошитую из какого-то пиздеца. А какие у Лизки были изысканные манеры! С какой элегантной небрежностью она хавала из алюминиевого сотейника зоновскую баланду! В бараке кончали ночевать ещё много интересных и неповторимых персонажей. Почти все общались между собой на иностранных языках. Но это общение казалось совершенно непостижимым ни одному чувашскому дубаку, ни даже Шляпе. Это настораживало. Но ещё больше пугало то, что перед отбоем ежедневно шипел утюг, наглаживающий спальные носки. Также удивительным Шляпе казалось то, что перед сном осужденным нужно непременно мыться. Чтобы не двинуться тем местом, на которое надевается шляпа, необходимо было гнать эти мысли, и он гнал, да так, что мало не покажется.
На разводе вместо команды "налево" он орал: "С левой ноги, шаг вперёд один раз!" И ОНА, и весь контингент в стеганых фуфайках и с алюминиевыми ложками, торчащими из кирзачей, мгновенно включались в тему. У режимника был строгий дресс-код - шляпа, под которой скрывался секрет, и закамуфляженные грязюкой резиновые сапожищи.
2
Чайная церемония
Когда-то давным-давно одна очень отчаянная женщина родила девочку прямо в реке, если точнее - в тихой заводи, среди пушистых камышей и фарфоровых лилий. Так ОНА увидела свет. С тех самых пор вода у НЕЁ вызывает особые, необъяснимые чувства. ЕЙ не нравится плавать, ведь можно уплыть по течению, а это абсолютно выходит за пределы ЕЁ мятежного мироощущения.
Было и безмятежное тёплое детство, состоящее из заботы и любви четырёх бабушек и одного дедушки. В конце каждого мая дом раздувался от дачников, фортепиано выдавало Гедике, бренчала домбра, а вечерами шипели в масле поджаристые чебуреки, и важно пыхтел самовар. Прямо под окнами старого гостеприимного дома, бесцеремонно раздвинув кусты черноплодной рябины, вместе с деревянными лавками жил своей жизнью деревянный стол. Каждый вечер стол торжественно наряжался в кипенно-белую скатерть с такой же белоснежной бахромой. Низко над столом висела лампа, на свет которой бесшумно слетались шёлковые белые мотыльки. А ещё под этой лампой к вечернему чаепитию по традиции собирались завсегдатые дачники. Первыми место за столом занимали Сима Андревна и её кошечка Пуся. Пуся была очень упитанная, и её лохматая шубка лоснилась под светом лампочки. Сима Андревна тоже лоснилась и с гордостью носила грудь восьмого размера, но, в отличие от Пуси, вместо волос на её голове намечался трогательный младенческий пушок, который к вечернему чаепитию она старательно украшала всевозможными платками и шляпками. Следом за Симой Андревной подтягивался её супруг Витя Антоныч. Он был тщедушного телосложения и неимоверно высокого роста. Его лицо постоянно плыло в улыбке. Представ перед супругой, Витя Антоныч своим видом напоминал провинившегося школьника. Он зачем-то наклонял голову набок и забирал всю свою длиннющую шею глубоко в плечи. Одна его рука безвольно висела по швам, а другая скрывала за спиной лакированно-рыжий музыкальный инструмент со звонко бренчащим названием "домбра". Витя Антоныч за долгие годы как будто сросся с этим инструментом, да и, честно сказать, управлялся с ним ладно. Маэстро выпускал инструмент из рук, если возникала необходимость оседлать свой фыркающий и издающий устрашающие звуки трёхколёсный мотоцикл с коляской. Коляска предназначалась для Симы Андревны и Пуси. На этом мотоцикле Витя Антоныч услужливо катал до станции не только свою семью, но также и всех дачников поочерёдно. А на станции прямо из окошка торговали горячими оранжевыми, щедро обсыпанными белой сахарной пудрой воздушными пончиками. В другом окошке продавались вкуснейшие хрустящие вафельные стаканчики, до края наполненные сливочным мороженым, макушку которого украшала розочка из крема; хочешь с зелёной розочкой, а хочешь с жёлтой.
У Симы Андревны очень получалось петь. И перед чаепитием она в унисон с домброй выдавала трели. Заслышав эти трели, к столу вместе с дедушкой уже торопится дымящийся зеркальный пузатый самовар. Как по команде, на стол запрыгивали нарядные чашки, блюдца, ложки, прозрачная сахарница с белыми ровными кирпичиками рафинада. Четыре бабушки еле поспевали за чашками. Завершали процесс подготовки к чайной церемонии три сестры Ханбековы. Одна из сестёр, дородная Софа, с гордостью несла на вытянутых руках огромное блюдо с настоящими душистыми армянскими чебуреками, за Софой торопилась средняя из сестёр Манюша, в руках Манюша несла вазочку с домашним вишнёвым вареньем, которое пахло садом. Вместо глаз у Манюши были такие же вишни. Только у третьей сестры Кары ничего не было в руках. Субтильная, со жгучими чёрными волосами, туго забранными в низкий пучок, и абсолютно прямой спиной, Кара была известной пианисткой.
После чаепития, под лампой в саду горластое лото извлекало из мешка подслеповатые бочонки и выкрикивало - "барабанные палочки", "дедушка", "кочерга", "двадцать восемь - сено косим". А в это время маленькая девочка замирала перед телевизором, с экрана которого тётя Валя желала всем малышам спокойной ночи.
3
Малиновые туфли
Каждый год осень провожала дачников. Наступало время образовываться. Бабушки надевали внучке за плечи плетёную авоську с книгами и отправляли в школу. Чтобы добраться до школы, нужно было несколько раз обойти вокруг обеденного стола. И всё бы хорошо, но, как обычно, на пути встречалась резная деревянная этажерка, а на этажерке - большая бабушкина шёлковая шкатулка красного цвета. Шкатулка была ну такая шёлковая и такая красная, но вот заглядывать в неё строго-настрого запрещалось, а как хотелось-то! ОНА буксовала возле нарядной шкатулки и пыталась силой воображения угадать её содержимое. И тогда ОНА подумала: "Что за такое любопытство, которое раздирает прямо на все части?" Будучи хорошей девочкой, ОНА вместе со своим любопытством двигалась дальше. Дальше - хуже. Путь преграждало круглое, в такой же резной раме, как и этажерка, небольшое зеркало, мимо которого не было сил пройти. Девочка подходила к зеркалу вплотную и строила ему глазки. Прямо из зеркала на НЕЁ смотрел патриотический взгляд Зои Космодемьянской. Уроков обычно было два: рисование и наклеивание в альбом вкусно пахнущих переводных картинок. После уроков ОНА грустно пялилась в ОКНО. Прямо перед ОКНОМ, в саду, бессовестно раздевались сосны, в надежде на то, что придёт зима и подарит им новые наряды. И та приходила, и щедро их одевала, и сосны становились настоящими наряжухами.
Ещё в доме жил огромный бабушкин платяной шкаф, предательски скрипящий обеими створками. Створки имели обыкновение поскрипывать в тот самый волнующий и трепетный момент, когда девочкин любопытный нос засовывался в узкую дверную щёлочку. А ещё в щёлочку помещался один любопытный глаз. Воображение позволяло ЕЙ видеть дальше собственного носа.
На завтра у бабушек намечалась прогулка у соседнего монастыря, и девочка оставалась за старшую в большом доме. И хотя в летнем домике напротив тоже оставался строгать, пилить и наколачивать молотком по каким-то железякам рукодельный, технический дедушка, внучкиным планам это обстоятельство никак не могло помешать. Планы были самыми грандиозными, намечалось проникнуть в шкаф, напялить на себя что-то самое-пресамое, да и выступить по полной. Уууу! Оляс! Намоченные ещё с вечера волосы заплетались в тугие косицы. Мамины туфли укорачивались на длину ступни путём отсечения ровно половины. Пожертвовав каблуками, ОНА подумала: "А что каблуки? Пусть без каблуков, но зато какие же они малиновые и какие лаковые на них банты. Блеск!" Для бабушек косички и тем более туфли являлись недоступной информацией. Здесь пособничал дедушка. ЕЁ хитрющая улыбка вверяла туфли в дедушкины надёжные руки. Дед зачем-то становился намного ниже ростом, после чего, прищуриваясь, недоверчиво буравил девочку насквозь своими чернющими колючими глазами. На его вопрос: "А мама нас не накажет?" - внучкину голову вместе со щеками и губами начинало сильно сотрясать. И тогда с уверенностью в голосе ОНА заявляла: "Да ну что вы, дедушка, может, вы смешной, что ли, какой-то? Ну не знаете о том, что, хоть туфли-то и новые, но они да-авным-давно вышли из моды, и мама не заметит этот сущий пустяк!"
* * *
Наутро тщательно расчёсанные строгие хитросплетения превращались в сказочной красоты кудри, место которым было уготовано прямо на макушке. Оставалось только проникнуть в шкаф. И чего же там только не было! Одно платье наряднее другого! Там тебе и в горошек, и цветочками, и с кантиками, и с бантиками. В шкафу прятались нарядные белые блузы и длинные строгие юбки. В этих блузках и юбках бабушка Аннушка ходила в настоящую школу с настоящим, потёртым от времени, рыжим кожаным ридикюлем. Бабушка ходила в школу, потому что она там учительствовала. А вот и мягкие вязаные жакеты, которые учительница надевала в прохладную погоду поверх этих самых блузок. На самой верхней полке расположились шляпы и шляпки. Глаза у девочки просто разбегались, и всё тут. И тогда ОНА подумала: "Ну нет, к этому вопросу надо подойти обстоятельно!" На помощь был призван стул. Со стулом оказалось куда сподручнее. После нескольких примерок выбор пал на очень "велигантное" маркизетовое платье, которое предполагалось украсить нитками бус из черноплодной рябины. ОНА дефилировала перед огромным гардеробным зеркалом, прищуриваясь, накручивая разухабистой кудрявой макушкой, роняя голову то вправо, то влево. Когда голова вместе с причёской откидывалась назад, а взгляд оценивающе сползал от макушки до самых лаковых бантов на раскоцанных маминых туфлях, тогда в зеркале Зоя Космодемьянская с почтением передавала вахту самой Коко Шанель. Дефиле по не вполне понятным причинам заканчивалось отнюдь не бурей бабушкиных оваций. Построенные в линеечку, не иначе, как по росту, старый да малая огребли таких пиздунов, ну прямо нереальных каких-то. ОНА за организацию, ну а дед за пособничество и за новые дорогущие мамины туфли. Платяной шкаф лишился маркизетового платья, безнадежно пострадавшего от черноплодных бус. Нашкодившим ничего не оставалось, как свалить по уму.
4
Вишни
И ОНА, и бабушки, и сосны знали, что дачники снова привезут с собой лето, что проснётся настурциевая аллея. ОНА знала и с нетерпением ждала, что ЕЙ будет разрешено взлетать по волшебной лестнице прямо в мезонин. ОКНА в мезонине дымились лучиками света, а в пространстве очень едко пахло пылью и началом лета. В мезонине жили ещё и выцветшие ситцевые занавески. Волшебство начиналась в тот самый момент, когда маленькие и совсем невыразительные цветочки распахивали перед НЕЙ эти занавески, за которыми ещё с осени уныло томились, словно в ожидании парада, аккуратно сложенные и столь же аккуратно перевязанные коричневой бечёвкой журналы. И тогда, стоило лишь потянуть за бечёвку, - и на тебе, в один миг и глянцевый "Огонёк", и просто "Работница", и куда ещё проще "Крестьянка". Но всё это было cool. Со страниц "Огонька" на НЕЁ смотрели репродукции шедевров мировой живописи. В этой сказке можно было кончиками пальцев дотронуться до ВЕЛИКОГО великолепия. В свою очередь, "Работница" и "Крестьянка" наперебой выдавали ЕЙ вполне убедительные советы, как самой стать шедевром. И вот, культурно обогатившись, ощущая себя почти уже шедевром, ОНА стремительно съезжала от "высокого" прямо вниз и прямо из окна мезонина по рискованно покатому шиферу на сосново-игольчатой подушке. Преодолев спуск, можно было докатиться до самой макушки самого вишнёвого дерева. И тут столько тебе вишен, да каких... Вишни были ничуть не хуже тех, что в бабушкиных варениках. А ещё эти вишни были совершенно волшебными. Они с лёгкостью могли, повиснув на ушах и украсив уже почти принцессу, сделать щёки румяными, губы яркими, а ногти нарядными. И тогда ОНА подумала: "Вот как прям появлюсь перед бабушками во всей красе!" А бабушки расплывутся хором в улыбках и, прослезившись от нахлынувшего умиления, как по команде, восторженно завопят: "Ах, какая же у нас внучка красавица, ну просто артистка!" Сюжет обещал быть блестящим!
Всё произошло иначе. У бабушек, вероятно, был свой сюжет. Силы оказались далеко неравны. И вот уже ЕЁ вместе с вишнёвыми губами, ногтями, щеками, припудренными пылью локтями, коленями, очень чёрными пятками и ладошками помещали в серебристое корыто, в котором плавали кипенно-белые пушистые облака. Стоило только посильнее размахнуться, да и хорошенечко ударить по этим самым облакам, как они разлетались в разные стороны и приземлялись на бабушкиных волосах, платьях, щеках - тоже было красиво! Отряд спасателей, вооружённый мочалками, вероятно, был в тайном сговоре не с кем иным, как с самим Мойдодыром, давшим распоряжение: "Отстирать красавицу внучку, и всё тут!" Понятно, работа у него такая! Буквально со всех сторон на девочку нападали мочалки, а огромный фарфоровый кувшин щедро обливал водой. Девочку кутали в пушистое полотенце, укладывали на мягкую перину и уютно укрывали одеялом. Засим следовало чтение книжки, причём по ролям. Количество книжек строго соответствовало количеству бабушек. Сладко засыпая, ОНА подумала: "Ну что, это тоже вариант".
5
Кукла
На время летних школьных каникул дачный посёлок просыпался. За соседними заборами мелькали косички с бантиками и короткие штанишки. Вся привезенная на летний отдых детвора собиралась в ЕЁ большом доме. У Ронки папаша работал в Америке, и каждый из детворы по прибытии американского папаши из очередной командировки получал в подарок заморскую игрушку. А ещё у Ронкиного папаши был роскошный бежевый автомобиль с гордым названием "Победа". Можно было пригородить свою задницу да и покрутить баранку. У Анжелки с Мареком мама работала врачом. Была явная маза разжиться бинтами, зелёнкой, градусниками и в одночасье вылечить всех захворавших кукол. У Петрушиной бабушки в шкафу всегда было припасено самое сокровенное: ароматная липкая халва и покрытые белой изморозью тёмные горьковатые слитки шоколада. На самой верхней полке красовалось плоское блюдо из синего стекла, до краёв наполненное конфетами, которые не только уплетаешь за обе щеки, но и после этого ещё и обмениваешься фантиками. Петруша среди обитателей дачного посёлка пользовался особым уважением.
Всей гурьбой детвора мчалась на пруд и, вооружившись палками, разгоняла ряску. Дедушка Кузя в начале каждого летнего сезона рассаживал весёлую компанию на высокой лестнице, ведущей в мезонин, и в память об очередном лете раздавал маленьким дачникам фото.
* * *
После каждого лета наступала каждая осень, и девочка оставалась грустить в окружении своих бабушек и дедушки.
Многочисленные бабушки пытались всеми правдами, а может, даже и не всеми, завоевать особое расположение очень единственной внучки. Бабушки задорным звонким хором, сидя за роялем, весело распевали под собственный аккомпанемент песенки о каких-то французских поросятах, французских курочках и даже петушках. Особо не напрягаясь, они выдавали свои песенки прямо на честно-французском языке. В свободное от представления время они скакали на скакалках, отчаянно крутили на безнадёжно утраченных талиях хула-хупы, давали "живые картины", обрядившись в папье-машевские маски, а ещё пекли ЕЙ сладкие и румяные пироги. И живые картины, и пироги бабушкам удавались на славу
Одна из многочисленных бабушек, Клеопатра, оказалась особенно предприимчивой. Она отправлялась в самый, что ни на есть огромный во всей огромной стране, в самый что ни на есть "Детский мир". В демонстрационном зале кукол Клеопатра приобретала по случаю самую-пресамую раскрасавицу-королевишну. Затем предприимчивая старушка направлялась ни куда-нибудь, а на самый главный почтамт, откуда и отправлялась очередная бандероль на имя маленькой получательницы. Почтальон доставлял получательнице уведомление. Писать свое имя она уже научилась в школе. Эти познания раскрывали перед девочкой удивительные горизонты. Обладая ими, можно без напряга заполнить в уведомлении на бандероль графу "получатель". Оставалось только добежать до почты. Препятствие возникло в виде башмаков, пальто, ещё и шапки вдобавок к шарфу, да ещё и рукавичек. По завершении всего этого напяливания ноги несли ЕЁ в нужном направлении.
О почте разговор особый. Если не считать кафе-мороженое, то почта - это чуть ли не самое приятное место для времяпровождения. Все человеки, которые приходили туда, выглядели весьма позитивно. Одним человекам работницы почты доставляли нечаянную радость тем, что выдавали им посылки и бандероли, а другие сияли от счастья оттого, что сами отправляли подарки дорогим и близким людям. Третьим ухоженная и наманикюренная рука из окошка щедро просовывала пенсию или денежный перевод. Можно было купить свежую прессу или конверты и написать письма друзьям или родственникам. На почте всегда вкусно и многообещающе пахло расплавленным сургучом, деревянными коробками для посылок, типографской краской, а ещё остро шибало в нос самыми модными духами "Быть может". Этот запах издавала дамка, что сидела за пластиковым стеклом, по ту сторону окошка. Дамка выглядела весьма импозантно. Голова у неё была гордо закинута назад, потому что к затылку прицепился гигантский каштановый шиньон. Румяные и круглые щёки постепенно переходили в огромные груди, презентабельно разместившиеся на столе вперемешку со всевозможными квитанциями, копировальной бумагой, счётами, скрепками, авторучками и прочими предметами.
Чтобы дотянуться до окошка, девочке приходилось принять балетную стойку, а если проще - встать на цыпочки. И вот уже эта самая цыпочка удачно обменяла клочок бумажки на очень "секретик", завёрнутый в шуршащее таинство. Это таинство, понацеплявшее на себя ещё и сургучовые печатки, выглядело вполне достойно и убедительно.
Непонятно, то ли ЕЁ ноги опережали ЕЁ любопытство, то ли любопытство опережало ноги, но этот марафон скорее напоминал побег. Когда ОНА остановилась, чтоб перевести дух, ЕЙ подумалось: "Вовсе за мной никто и не гонится" - и, найдя в этом свежем решении суть, сменила бег на спортивную ходьбу. Добравшись до дома и разместившись поудобнее на столе, ЕЁ трофей уже шелестел коричневым шелестом. Когда буквально раздербаненный шелест бесполезным фантиком валялся на полу, ОНА подумала: "Как бы в этой ситуации от эйфории не рубануться с катушек".
И ведь надо же было так удачно доставленную по назначенному адресу бумажку ловко обменять на ТУ самую невообразимую, о которой мечтала каждая мечтающая девочка. ОНА с полной уверенностью, что жизнь удалась, в очередной раз завидовала сама себе! Нечаянная бандероль могла сама ходить, носила длинные шелковистые волосы, умела хлопать ресницами. Что ещё хорошей девочке может свалиться с небес, чтобы она поняла, что родилась не зря?
По соседству проживала ещё одна девочка, рыжая такая, кудрявая, длинная и от этого нескладная. Проживала она тоже вместе со своей куклой. Соседская кукла носила аккуратно заплетённые косички. ЕЁ же кукла с замиранием в сердце пялилась на те самые косички, что жили по соседству. Понятно, что эдакое парикмахерское мастерство подвластно далеко не каждому и до эдакого нужно было ещё маленечко подрасти. Ту, что умела виртуозно превращать просто волосы в аккуратные косички, ситуация сильно бодрила. То, что соседская девочка была несколькими годами старше, открывало перед ней всякие разные горизонты - мыслимые и не очень, для самоутверждения годились любые. Та, которая сплетала косы, точно так же виртуозно сплетала и речи. Танька выросла в семье потомственных педагогов и, соответственно, тяга к педагогике была в генах. ЕЙ не составляло труда подписать ТУ, маленькую, поиграть в школу. И ТОЙ, что подписывалась, доставалась роль полнейшей дуры-ученицы, потому что поставленные для решения арифметические задачки также были несколькими годами старше. В этой школе дура-ученица каждый раз оставалась после уроков, на осень, на второй год, но выйти из игры было не в ЕЁ обыкновении, - ну страсть, как хотелось решить хоть одну задачку. Это желание, граничащее с глупостью, очень веселило очередную невзаправдашнюю учительницу, отчего учительница очень громко ржала. Но как же взаправдашно Танька торжествовала, если в силу своего роста и возраста ей удавалось засунуть безнадёжную ученицу вверх ногами прям головой и прям в сугроб. С того времени прошло очень много лет, но те самые девочки по сей день сохранили тёплые приятельские отношения.
6
Валенки
Тёмно-синее промозглое утро устраивало перекличку. Шляпа, преисполненный чувства долга перед Родиной и кумом, командовал парадом. У него была сверхзадача - пересчитать вверенное ему женское поголовье. Для этого ритуала стратег выстраивал контингент строго по пятёркам, затылок в затылок. Таких пятёрок должно быть ну никак не меньше двадцати и, что самое важное, - никак не больше. И пересчитывать привычнее, да и количество шконок лимитировано. Со всей необъятной Родины именно сто по приговору суда признавались особо плохими. Будет больше - партия отругает, меньше - партия не поверит. Должна же в развитом социалистическом государстве осуществляться периодическая отчётность?
ОНА ёжилась, прятала голову в плечи и вполголоса напевала про неподшитые, старенькие, но всё же валенки. Настукивая в такт кирзачами, ОНА ещё и приплясывала. Раскрасневшиеся от мороза товарки тихонечко похихикивали. И ОНА, и товарки втыкались, что концерт не в мазу. Всё это неуставное попросту мешало гражданину начальнику справиться со сверхзадачей и пересчитать наконец все пятёрки. Шляпа горячился, его ноздри размером в пол-лица испускали такой пар - куда там лошадям-то? Гражданин начальник продолжал считать: "Один, понимаешь ли, два, понимаешь ли, три, понимаешь ли, четыре, понимаешь ли". И тут, когда дело доходило до пяти, начинались "Валенки", и тогда Шляпа неистово орал: "Гражданка осужденная, пр-редупреждаю, пр-редупреждаю, больше пр-редупреждать не буду!" Иногда ему удавалось досчитать аж до пятнадцати, понимаешь ли. В этот момент ни за что ни про что Шляпины сапожищи принимались наколачивать по земле-матушке, а сощуренные прозрачные глазки устремлялись кверху, прямо в заколюченную небесную высь, в какую можно взвиться только мечтами. Вслед за глазьями туда же устремлялся и сосискообразный указательный палец, которым воспитатель, видимо, хотел раскачать небеса. После чего воспитатель, уже окончательно махнув на всё рукой и откашлявшись для проформы, обращался к сапожищам: "Кончай строиться, сто уже, понимаешь ли".
ЕЁ ватную фуфайку буквально затряхивало от голодного холода и от Шляпиного безумия. Ну на кой хер всё это представление? Ведь площадь локального островка, где под Шляпиной стражей томились сто особо плохих, состояла из двух цифр - девять метров на двенадцать.
Островок был закатан в асфальт, и по той причине там не росло ни травинки. С трёх сторон этот "оазис" окружали самые серые и самые бетонные стены. С четвёртой стороны эти стены подпирал тот самый барак, в котором каждое утро кончали ночевать Шляпины подотчётные. Заколюченное вдоль и поперёк небо ещё было и "заточено" по колючке. Непонятно, зачем пускали ток, может быть, для особого эффекта? И тогда ОНА подумала: "Э-эх, если бы даже ОН был сказочным Иваном-Царевичем, всё одно не смог бы ЕЁ спасти".
7
Сурок
Когда в ЕЁ доме беспардонно расположилось фортепиано, ОНА пришла в недоумение. Зачем ЕЙ такая музыка? Куда интереснее рисовать, рассматривать репродукции. Можно на крайняк наловить в заброшенном карьере тритонов и предложить им сухопутную жизнь, разместив их в квартире. Вскоре фортепиано было укомплектовано ещё и училкой. ОНА крепко задумалась о своей дальнейшей, такой молодой и доселе беспечной жизни. Но так как ОНА была хорошей девочкой, процесс приобщения к высокому был уже запущен.
Училка не позволяла себе опаздывать на урок, ходила как часы. Причиной служила, увы, не безудержная страсть к педагогической деятельности, а желание явиться точно к обеду. Нацепив учтиво-расплывшуюся улыбку, училка плюхалась за стол, как можно ближе придвигая за собой стул. Это было сильно! Гостья абсолютно не замечала всех тех, кто собирался разделить с ней трапезу и как-то по-животному сглатывала слюну. Она ритуально растопыривала мизинцы. Движения, какими играют гаммы, были чётко отработаны. И вот уже длинные музыкальные пальцы спешно пихают в бездонную пропасть подрумяненные картофельные котлеты, фаршированные мясом и политые грибным соусом, а заодно и поджаристые манные биточки со сладким и тягучим киселём из сухофруктов. Расправляясь с очередной порцией, она закатывала глаза и сопровождала это традиционной фразой: "С удовольствием проглотила!" И тогда девочка подумала: "Может, это и удовольствие, но удовольствие никак не для семейного просмотра". От поведения оголодавшей пианистки дух захватывало. Эта часть процесса приобщения к искусству особенно веселила маленькую девочку.
Вторая часть урока также не отличалась особо творческим подходом. Училка, обладая незатейливым мастерством, могла выдавать гаммы, ещё знала про арпеджио, да не только про короткое арпеджио, но и про длинное. Ученица, приобретя все переданные ЕЙ небогатые знания, без особого энтузиазма наколачивала осточертевшие гаммы. Это мерное побрякивание сопровождалось мерным же посапыванием осоловевшей от сытного обеда училки, которая ставила завершающий аккорд, роняя свою накуделенную причёску прямо на клавиши. От аккорда она включалась и со словами: "На сегодня достаточно" - торопилась свалить по уму к следующему юному дарованию, чтобы отужинать.
Душещипательный "Сурок" был блефом высшего пилотажа. Тот самый "Сурок", которого явил на свет великий Бетховен. Музыкантша лабала "Сурка" не по нотам и даже не по памяти. Это был ремикс в её извращённом понимании, от такого исполнения накуделенные волосы начинали подпрыгивать. Руки уверенными движениями, скорее напоминающими производственную гимнастику, с энтузиазмом фальшиво колотили по клавишам. Во время исполнения одна рука музыкантши взмывала ввысь, при этом кисть судорожно сотрясалась. В тот момент она дирижировала. Вместо хора на стуле стояла маленькая девочка, сцепив кулачки чуть ниже подбородка, и жалобно подвывала про сурка, который путешествовал с кем-то, кто шёл прямёхонько вперёд, из края в край. Неординарное исполнение с трудом воспринималось на слух. Возможно, острота восприятия зависела от того, что произведение звучало не просто на немецком, а на немецко-тарабарском языке. Импровизированный текст, состоящий из случайного набора немецких слов, перемежался с таким же набором просто букв и звуков. Текст импровизировала всё та же одноимённая автор под названием п е д а г о г.
Этот смертельный номер вызывал у непосвящённых слушателей ураган оваций, но вызвать на бис не представлялось возможным, ибо педагогические познания этим ограничивались. И тогда ОНА подумала: "Какой незатейливый блеф, но как профессионально! Блеск!"
ЕЙ маленечко поднадоело пилить изо дня в день однообразные гаммы под монотонное педагогическое посапывание. Бабушек тоже как-то в одночасье перестали радовать извлекаемые из инструмента звуки. В результате проголодавшейся музыкантше было предложено заходить на обед, но не более того.
* * *
В этот момент маленькая несостоявшаяся пианистка ощутила необычайную свободу. Вздохнув полной грудью и не успев выдохнуть, ОНА, повключав вторую скорость, на всех парах топила в направлении карьера печь картошку. Там ЕЁ поджидала весёлая компания, состоящая из таких же маленьких любителей приключений. Картошка могла запекаться на деревянной ветке, томиться в золе, быть полусырой и даже несолёной. Всё это не имело абсолютно никакого значения, важен был сам процесс. И всё было так вкусно! И тогда ОНА подумала: "Вот бы сюда учи-илку-у!"
8
Оранжевая мечта
Любящие бабушки, решив в очередной раз побаловать внучку своей неуёмной заботой, купили ЕЙ куртку - не куртку, а просто мечту. Нереально оранжевого цвета, таких не было ни у кого. Такие куртки дозволялось гордо носить исключительно ремонтникам трамвайных путей, укладчикам дорог или путевым обходчикам. К ЕЁ куртке, в отличие от этих, ещё и белый мех был приделан. Одним словом, красота да и только. Кумиры сменялись, и из зеркала на НЕЁ смотрела уже не Зоя Космодемьянская и даже не великая Коко Шанель, а сама Твигги. И тогда ОНА подумала: "Что же делать со всей этой красотой?" Необходимо было выдвигаться в люди. Детские люди в это время уже разводили костерок под картошку. Люди сказали: "Ух ты!" А одна из наиболее стремящихся к моде людей с восторгом в глазах и с грустью в голосе сакраментально произнесла: "Ёлки-палки, я манала". Презентация куртки прошла успешно, ожидаемый результат был достигнут. Можно уже, присоединившись к компании, включиться в процесс приготовления картошки. Вскоре картошка достаточно почернела, обуглилась и казалась готовой к употреблению. В знак благодарности заботливым бабушкам несколько картофелин предательски разместились в оранжевых карманах. Гордясь поступком и предвкушая необычайную радость тех, кто опекал ЕЁ с такой любовью, ОНА старалась бежать как можно быстрее. Результат желаемого оказался вдвое меньше половины. Когда всех бабушек, словно по предварительному сговору, абсолютно синхронно перекосило, стало яснее ясного - фокус не удался. Подгоняемая к зеркалу всеми возможными и невозможными нравоучениями и нотациями, ОНА увидела, что из зазеркалья на НЕЁ смотрит трубочист. Оранжевая мечта погибла, походы в карьер были заказаны. ОНА поняла, что плохая девочка и подумала: "Не быть мне ни пианисткой, ни пекарем. Жёстко!"
9
Серебряный пояс
Школьная подруга - это значимый человек, а уж если она ещё и живёт по соседству, то школьные годы можно провести с большой пользой. У НЕЁ такая подруга была. Они не расставались ни на минуту, но были настолько разные, что гармонично дополняли друг друга. На собрании двух семейных советов постановили: "Одну неделю девочки живут в одной семье, а другую в другой". Такой вариант вполне устраивал обеих подружек. В каждой семье были свои традиции и устои. Время, которое подружки проводили в ЕЁ доме, пролетало, как один день. Семейство попустительствовало каждому капризу девочек. Захотелось сладкого пирога, и вот бабушка Лида, статная и высокая, в домашнем переднике, с тёплыми руками и безукоризненно седой гладкой причёской, затянутой в пучок на затылке, уже топила на всех парах в девичью светёлку. За Лидой тянулся умопомрачительно вкусный шлейф. В руках она несла дымящийся поднос, на льняной салфетке которого аппетитно располагался песочный пирог, усыпанный измельчёнными грецкими орехами с сахаром и залитый золотистой подрумяненной корочкой из взбитых белков. Вслед за одной бабушкой в дверях появлялась другая. Бабушка Клеопатра на ночь прищемляла свои волосы какими-то длинными серебристыми железяками, и на утро причёска покрывалась ровнёхонькими волнами. Клеопатра наряжалась обычно в шёлковые платья, а на самом кончике длиннющего носа носила бликующие стеклянные очки. На Клеопатрином подносе возвышался белый кувшин с охлажденными сливками, рядом с ним послушно стояли два прозрачных стакана.
Если же девочкам взбрендило полакомиться кубиками суфле в шоколаде или бананами, Клеопатра, надев за плечи рюкзак, под стук колёс столичной электрички, уже спешила в Елисеевский мегагастроном, где только что самого чёрта в ступе не купить. Бабушка набивала свой рюкзак хрустящими бумажно-коричневыми пакетами, которые были наполнены и тем и этим. По приезде рюкзак-путешественник распахивался перед нетерпеливыми подружками, и начинался праздник! Пакеты раскрывались наперебой, и среди пакетов со всякими гастрономическими изысками обязательно попадался точно такой же, но с сюрпризом, доверху набитый резиновыми куклятами-голышами.
Если ЕЙ вдруг приходила в голову мысль, что без велосипеда ЕЁ будни теряют смысл, то инфантильная Олюшка ничего не имела против. Тогда добрейшей души папа Коля привозил не два, а семь велосипедов для всех школьных друзей, которые проживали по соседству. Папу Колю обожала вся окрестная детвора. Каждый вечер стайка ребятишек подтягивалась в Колину квартиру, и всеобщий папа помогал им готовить уроки. Мама Шурочка обходила с подружками зоологические магазины, из которых вся живность переезжала прямёхонько к девочке в квартиру. Переезжали морские свинки, хомяки, белки и даже обезьяна ценой всего-то шестьдесят четыре рубля.
Бабушка Галя была абсолютно квадратная, - что поставить, что положить. Она носила бесформенное выцветшее ситцевое платье, пиратскую косынку и постоянно мусолила в уголке рта едко пахнущую и подмигивающую тлеющим огоньком папироску "Беломорканал". Подружки частенько вечерком садились за стол, чтобы сразиться с бабушкой в картишки. А уроки? Да что уроки-то? Как будто в жизни нет никаких более интересных интересов.
* * *
В Олюшкином доме на пианино, на шкафах, полочках и этажерках торжественным строем стояли маленькие и не очень маленькие нарядные и забавные статуэтки. Полки украшали тоненькие и изящные танцующие фарфоровые балерины - разливающая чай узбечка в расписной тюбетейке, услужливо склонившийся над подносом негр-официант. Голову негра украшали чернющие густые и кудрявые волосы, точно такие же, как у Льва Яковлевича (скажи, а он правда лев?). На подносе у пластмассового черноголового официанта стояла белая бутафорская тарелочка с малюсенькими сосисками и зелёными горошинками. Рядом размещались какие-то птички, вазочки. Чего там только не было!
Седовласая, очень аккуратно причёсанная, высоченная, на длинных и ровных, как шпалы, ногах, бабушка семейства Юлия Самуиловна по дому ходила всегда в туфлях огромного размера на неприлично высоких каблуках. С помощью тряпки, своего непременного атрибута, бабушка развивала мелкую моторику, не переставая натирать и пересчитывать все эти статуэтки и статуэточки, как будто они могли куда-то убежать. Мать семейства, аппетитная и сильно фигуристая, похожая со спины на контрабас, Жанна Моисеевна заправляла в доме всем. Когда она появлялась в поле зрения обитателей дома, то всех без причины конфузило. У обладательницы железного голоса Жанны по-любому найдётся повод, чтобы, не напрягаясь, ввести в коматоз всех окружающих и даже самого Льва, готового прыгнуть в огненное кольцо, лишь бы Жанна заткнулась.
Девочки жили своей жизнью, но под строгим наблюдением Жанниного "птичьего глазка". Крайне покладистая, инфантильная и абсолютно безразличная ко всему происходящему вокруг единственная доча семейства Олюшка включала свою башку только по Жанниному нажатию кнопки. Если сказано зубрить уроки, стоя перед зеркалом, - значит, зубрить. Если предписывался послеобеденный сон, то Олюшку мгновенно на месте и срубало. А сон послеобеденный девочкам предписывали буквально после каждого обеда. Олюшка по обыкновению храпела едва завидев подушку. В отличие от неё, гостья ворочалась на кровати с боку на бок и время от времени глубоко и жалостно вздыхала. Для разрешения тупиковой ситуации необходимо повключать свою бестолковку и получить освобождение от послеобеденного ритуала. Разве можно было спать, когда во дворе начиналась самая туса? Да и дело вовсе не в тусе, просто не у всех детей получается взять среди бела дня и плюхнуться спать. В тот момент ОНА готова была решать задачки, читать дополнительную общеобразовательную литературу, да что там - готова была мыть посуду и даже вынести ведро с мусором. Но начальный план носил явно авантюрный характер. ОНА поднялась с постели и осторожненько заглянула в гостиную. Там, в гостиной, Юлия Самуиловна пересчитывала свои статуэтки, а Жанна Моисеевна послеобеденно мерно посапывала с откинутой назад головой и каким-то журналом на коленях важно скрещенных ног, напоминающих по форме бутылку из-под "Кьянти". И тогда девочка подумала: "Всего-то несколько шагов и вот оно - спасение!" И ОНА сделала эти шаги... Тут Юлию Самуиловну от неожиданного скрипа половиц словно разразила молния. Бабушка семейства вздрогнула и скукожилась. Одной рукой она неуверенно схватилась за крышку фортепиано, а другой, в которой крепко держала тряпку, торопливым движением снесла с инструмента все статуэтки. Те полетели с поверхности на крышку, а с крышки прямо на пол... Всё происходило, как в замедленной киносъёмке. Статуэтки, цепляясь одна за другую, всё сыпались и сыпались, пока не достигли цели. Как в замедленной съёмке, пробудилась от сладких снов Жанна Моисеевна. Спросонку мама Жанна не сразу включилась в тему, а когда включилась, то стала похожа на фаршированную рыбу. Жаннины глаза выпучились, жабры жадно хватали воздух, а рот издавал бессмысленные звуки: "Ап-п-пых, ап-п-пых" - и больше ничего. Девочке показалось, что даже нос Жаннин повело в сторону. Бабушка рухнула в кресло напротив и придержала своё сердце, чтобы не выскочило. И тогда девочка заорала: "Да что ж вы расселись-то? Вы так всю бабушку совсем проспите! Скорее несите капли! А я пойду погулять. Можно?" Оторопевшая Жанна напоила бабушку Юлию каплями, да как топнет ногой, как замотает башкой.
- Что-о? Погулять? Не-ет!
- Ну, Жанночка Михайловна, я же там ёрзаю вся и Олюшке спать мешаю.
- Неееттт!
- Ну что же вы прямо какая-то такая? Ну, пожалуйста!
- НЕТ!.. И если тебе когда-то в жизни случится услышать НЕТ, это означает НЕТ!
Маленькой гостье эта фраза запомнилась на всю жизнь. Она молча, потупив взгляд, удалилась в спальню и тихонечко устроилась возле ОКНА. В ОКНЕ соседка Валька Вульгарная развешивала постиранное бельё на подпёртой рогатинами веревке. Маленькая собачка, весело виляя хвостом, прогуливала соседа Василя. На его макушке давно не росла ботва. Остатки ботвы, обрамлявшей лысую макушку, Василь зачёсывал кверху и виртуозно скреплял заколками-невидимками, и кроме невидимок на его вилке практически ничего не наблюдалось. Ещё по двору в обычном режиме тусил Серёжка, который не нравился никому из детей, но ему это было по барабану - он нравился сам себе. Напяленный на Серёжку шёлковый халат мамы Кати скрывал под собой туго набитый чёрт-те чем мамин бюстгальтер. Ногти, густо покрытые вызывающе ярким лаком, тон в тон сочетались с помадой на Серёжкиных губах. Шею его украшали бусы. Соседи, встречавшиеся ему во время прогулки, широко улыбались и заученно восторгались: "Ах, какой же ты, Сергей, сегодня красивый!"
Не увидев ничего нового в ОКНЕ, ОНА взялась подшивать пострадавший подол Олюшкиного платья. ЕЙ было жалко себя, но ещё жальче Юлию Самуиловну. И тогда ОНА подумала: "Да-а... Вот ведь как жизнь может повернуться. Что она теперь будет пересчитывать?"
* * *
В прайде Льва очень серьёзно относились к всеобщему среднему образованию. Если хоть одна из девочек приносила в дневнике позорную четвёрку, то обеим предписывалось приготовить борщ с лечо, почистить от чешуи, нафаршировать и запечь огромную рыбину. Прочие домочадцы в это время отправлялись в театр. Задача номер два предписывала штудировать дополнительный материал по школьной программе. Девочки, управившись с кухней, укладывались на софу кверху жопами и, болтая ногами, поочерёдно перелистывали наслюнявленными пальцами историческую книжку с красочными картинками, куда более интересную, чем школьные учебники.
* * *
Первый общеобразовательный год в конце концов закончился. Портфель притащил Олюшкин дневник со всеми отличными отметками, а вот у гостьи бельмом на глазу маячила одна позорная четвёрка по арифметике. Ну и четвёрка, и что с того? Это обстоятельство никак не могло служить поводом для заморочек. Так ОНА думала до того самого момента, когда после ужина, устроенного по случаю окончания учебного года, торжественно вручались памятные подарки.
Девочки получили в дар кожаные поясочки. Только Олюшка-пятерочница получила золотой, а хорошистка - серебряный. ВОТ ЭТО УРОК!!! Именно в тот момент хорошистка подумала: "Ну уж нет, никаких больше серебряных поясков. ТОЛЬКО ЗОЛОТЫЕ".
* * *
На следующей неделе по какой-то непонятной причине девочек снова оставили в прайде у Льва. Телефон брюзжал непривычно часто. Жанна хватала аппарат и жестами показывала подружкам, чтобы те удалились. Во время телефонных переговоров Жанна тяжело вздыхала. Жаннины брови сползали вниз, губы куда-то девались, а рот превращался в скорбную дугу. Девочек не пускали на улицу. То Жанна, то Юлия, а то и сам Лев прижимали к себе и гладили по голове гостью. Девочка ровным счётом не понимала, что происходит.
Где-то совсем близко и очень громко ОНА услышала траурную музыку. Глубоко под рёбрами что-то противно зашевелилось. ЕЙ не хотелось подходить к ОКНУ, но ОНА всё же подошла и, подойдя, увидела множество взрослых людей и детей, а ещё очень много цветов. Цепкие Жаннины руки схватили девочку за плечи и оттащили от ОКНА: "Там похороны твоего папы, и нечего смотреть на смерть близких тебе людей!"
Эти слова оставили неизгладимый след в сознании девочки. С тех самых пор ОНА никогда не хотела видеть и не видела мёртвые маски близких и дорогих ЕЁ сердцу людей. Внутри НЕЁ самые дорогие навсегда оставались живыми. И в памяти, и во снах они до сих пор с НЕЙ.
В тот самый день, когда в семье поселилось горе, закончилось детство.
10
Школа
Без сомнения, в младшие классы ходят, чтобы носить октябрятскую звёздочку, ну может, ещё, чтобы научиться читать и писать. В старшие классы все коричневые девочки и серые мальчики ходят, чтобы отлынивать от физкультуры, тупо лупиться в школьное ОКНО, списывать домашнее задание, строить глазки, курить на переменках в туалете или попросту прогуливать. ОНА посещала все уроки методично, не прогуливая. С вечера ЕЁ ярко-красный портфель и ОНА тщательно готовились в завтрашнюю школу. В портфель запрыгивали аккуратно завёрнутые в пёстрые шуршащие бумажки учебники, нарядные тетради, заморские ластики, радующие глаз карандашные точилки, яркий и блестящий пенал, а главное - аккуратно заполненный дневник, строго контролирующий школьные отметки. Вопросительно торчащий из стены крючок каждый вечер украшался "плечиками", и каждое утро на этих "плечиках" просыпался безукоризненно отглаженный школьный наряд, правда, не совсем форменный, но зато просто умопомрачительный. При помощи электрических щипцов для волос ЕЙ предстояло преобразиться, вырядиться и ввести в транс всех школьниц в поле обозрения. Можно бы и школьников, но это навряд ли - ОНА носила сиськи не того размера. Зато отряд школьных учителок во главе с завучёной прямо рубило заживо при виде того, как из мешка для второй обуви вместо тапочек выпрыгивали малиновые сапоги на огромной платформе. Проходя мимо зеркала, ОНА подумала: "Как бы мне не совратить этот предмет?"
Малиновые сапоги можно было назвать второй обувью с натяжкой, но зато как они гармонично смотрелись с тёмно-синим кримпленовым костюмом. Под костюмом не менее кримпленовый цветастый батник, на голове причёска "парижанка", точь-в-точь как у французской певицы, - а уж если на плечо накинуть длинный ремень красного портфеля, то получается очень большая птица. К созданному образу прилагался кроткий, но самонадеянный взгляд. ОНА постоянно пребывала в образе. Школьная парта, за которой ОНА постигала все прелести среднего образования находилась в самом центре классной комнаты. За ЕЁ парту села грустно-коричневая Ирка Рысь, настолько пресная, что с ней поговорить на уроках было не о чем, да и щипцов для завивки волос у нее, конечно же, не было. Рысь оборачивала и без того скучные учебники в газетную бумагу, которая, по мнению "парижанки", не годилась даже для сортира. Но хотя, уж с кого, с кого, а с Рыси не потащиться, зато у неё всегда находилось, что списать. Тратить время на домашние задания было не в ЕЁ обыкновении. Академический час длиною в сорок пять минут предполагал возможность ознакомиться с новой темой. Специально обученные преподаватели, словно радиоточки, вещали о каких-то сверхзнаниях. Сиди за партой и слушай внимательнее то, что тебе даёт обязательная... Но в то же время это бесплатная возможность приобрести по случаю хотя и среднее, но всё же образование. Ну а "письменное"... Это можно и списать у тех, кому больше делать нечего, кроме как выполнять это самое "письменное". На крайняк можно было забыть дома тетрадку. Хотя второй вариант выглядел не всегда убедительно, но всё же работал. Урок он и есть урок, особенно если на парте твоей всё так симпотненько и эстетично расположилось, а вокруг столько всего умного и полезного.
На уроках физкультуры ОНА тоже главничала. Во-первых, ОНА была фигуристка, правда, несостоявшаяся. Зато вместо растянутого на коленках линялого спортивного трико на НЕЙ ладненько сидели ярко-васильковые шорты, в которые аккуратно заправлялось фиолетовое поло. Вместо приводящей в шок спортивной обуви напяливались пёстрые джурабы. Иногда физручка по приказу свистка просила продемонстрировать юным спортсменам балетную стойку на кончиках этих самых джурабов. Тогда физручка трепетно сжимала на груди обе грабки в одну и нечеловеческим голосом, способным заглушить даже свисток, болтавшийся на физручьей шее, орала: "Дети, вы только посмотрите, какой высокий носок!" А несостоявшаяся фигуристка думала: "Надо же в какой восторг пришла физручка от ЕЁ джурабов. Только почему ей понравился всего один?"
11
Прогулка
Однажды ОНА и ЕЁ кукла бесцельно прогуливались по улице, и вдруг перед ними распахнулось ОКНО. Заглянув в ОКНО, ОНА и ЕЁ кукла очутились в сказке. В сказочном пространстве ЕЙ приветливо улыбалось много-много красивых девушек, одна краше другой и все как с обложки журналов. Аккуратно причёсанные и нарядно одетые, под стрекотание и размеренно-поскрипывающее постукивание серебристых станин, напичканных множеством иголок и крючков, девушки вершили чудеса.
От всего этого ОНА захлопала ресницами, а лицо ЕЁ расплылось в восторженной улыбке. Забыв про всё на свете и даже про свою куклу, раздираемая любопытством, ОНА засыпала девушек вопросами. Каждый предыдущий опережал следующий. Девушки верещали наперебой, пытаясь разрешить ситуацию и унять неуёмную гостью. И тут одна из них, пожалуй, самая красивая, сняла аккуратный фартучек, добровольно взяв на себя обязанности экскурсовода, схватила гостью под жабры и куда-то поволокла. Гостья не сопротивлялась и семенила за девушкой, постоянно спотыкаясь, потому как смотрела не себе под ноги, а на ноги девушки, обутые в туфельки, как у самой Золушки. Сразу после туфелек начинались чулочки, на которых сзади были такие ровненькие полосочки, прятавшиеся под пышной нарядной юбкой. Задрав голову, можно было разглядеть девушкину причёску. Причёска была супер! Такие причёски в трамваях не ездили, да и по улицам не ходили. Называлось это произведение "начёс". Платиновый начёс скучковался на самой макушке. Такие девушки могли обитать только в стрекочущем пространстве. Экскурсия случайно пробегала мимо незапланированного объекта в виде огромной коробки, щедро наполненной распрекрасными разноцветными впечатлениями, которые невозможно определить словами. Эти впечатления назывались доселе незнакомо - "обрезки от подкроя". Обрезки, прямо скажем, не очень, а вот "от подкроя" звучало загадочно. При виде такой сокровищницы у гостьи резко подкосило ноги. И вот ОНА, удобно расположившись на заднице, уже сортировала эти самые разноцветные и распрекрасные. Еле поспевая за длинноногой девушкой, засунув своё любопытство в дверную щелочку и неожиданно увидев через неё все краски Вселенной, ОНА поняла, что пропала. Оказалось, что необходимо крепко зажмуриться, чтобы дверь сама распахнулась. На зачарованную гостью смотрели в упор разухабистые пузатые и разноцветные бобины с аккуратно набобиненной на них пряжей.
Всё, что ОНА смогла произнести в этот момент вслух: "Мммммм". Теперь ЕЁ ноги словно приклеились к полу. Ситуация ускользала из-под контроля, и с этим необходимо было что-то делать. Решение пришло мгновенно. ОНА подумала: "Срочно перелистать бесперспективную музыкалку, до кучи ещё и фигурное катание. Ведь всё это не про меня".
Когда пришло решение, вернулся после мгновенного помутнения и рассудок. Как же где-то там ЕЁ беспечно забытая кукла? Кукла уже затосковала в ожидании презентации дефиле, которое с опозданием, но состоялась. На презентуемую напялили красное обворожительное пальто, самое взаправдашнее, ну хоть замуж выходи. От созерцания этого бесстыже-красного у любой модницы мгновенно помутится рассудок. И тогда ОНА подумала: "Уххх ты! Хочу создавать срывающую с катушек одежду. Не только хочу, но и буду!" Сказка, в которую ОНА попала через ОКНО, определила ЕЁ судьбу.
12
НЕ бабушки
Кроме собственных бабушек, в ЕЁ жизненном пространстве ежедневно тусили ещё и другие, - те, что вроде на вид и бабушки, но на самом деле и НЕ бабушки вовсе. Мелкая, худощавая, с ярко крашеными волосами Динара Михайловна, которая почему-то так себя окрестила. По паспорту небабушка называлась Евдокия, сокращенно - Дуся. Это имя для работника искусства звучало не совсем поэтично. У Динары было тридцать лет театрального стажа, она тридцать лет в театре лихо управлялись с метёлками, ведрами, тряпками, но контрамаркой на спектакль всегда могла обеспечить. Огромных размеров, лысоватая, рыхлая и липкая, как кусок теста, Марья Васильна отличалась редким чревоугодием и рубила как крупорушка всё подряд. Когда же со стола собирали посуду, то крупорушкин указательный палец то скользил по крошкам на скатерти, то нырял в рот, пока на скатерти не оставалось ни одной съедобной крошки. Была ещё соседка Валентина Алексевна, которая по-соседски подтягивалась на гастрономические запахи. Заходила и длинная сутулая Ольга с пресной миной, серым лицом, серыми глазами и серыми волосами. Ольга жила как сорняк, без средств к существованию, а потому была готова на любую работу. Эту небабушку особо привлекали походы в магазин за продуктами. Сдачи у Ольги с вверенных ей денег быть по определению не могло.
Как в муравейнике, у каждой, в соответствии с гонораром, были свои обязанности. Особо бодрило то, что бухгалтерский учёт попросту отсутствовал, и денежные отношения осуществлялись на полном доверии. Можно даже сказать, что небабушкам эти доверительные отношения добавляли особого энтузиазма. Каждый день одна носила полезную воду из родника, у другой был свой ответственный пост. Та, другая, караулила у ОКНА, когда же, наконец, в магазин приедут огромные алюминиевые бидоны со свежей сметаной. Нужно было улучить момент и сделать закупку, пока бидоны с остатками сметаны не облизывались в порядке очереди дежурившей по сметане уборщицей. Были и такие, которые закупали продукты на неделю и сами же их сжирали. Настоящие бабушки отличались особым хлебосольством и готовили отменно, а небабушки очень любили пожрать. Кухня работала круглосуточно.
Караулить сметану из ОКНА можно, попивая чаёк вприкуску с пряниками, вареньем и печеньем. Метнувшись в магаз, - да так чтобы одна нога здесь, другая там, - можно влёгкую попить ещё раз чаёк и плавно переходить к обеду. После обеда с аппетитом пополдничать, а перед сном сшамать ещё и ужин. И вот однажды особо чревоугодная Марья Васильна, распихав по карманам гонорары и ненароком прихватив ещё и сдачу, нажралась от пуза и покатилась восвояси. Словно булыженой стукнутая, она рухнула в свою берлогу да и померла от обжорства. И тогда маленькая девочка, засомневавшись в народной мудрости, подумала: "А ведь для того, чтобы много лопать, ну вовсе не нужно особо топать".
Одна шалявая небабушка трудилась где-то на загадочном швейном производстве и проживала от бабушкиной кухни за целую остановку. Тётку после работы так рубило от усталости, что добраться до своей кухни не было никаких сил, зато у нее было непреодолимое желание отведать абсолютно бесплатных пончиков и калачей.
Швейной тётке оказывалось особое почтение, ибо тётка умела закладывать вытачки и подрубать рукава и подолы. После трапезы, откуда не возьмись, из тёткиного кармана выскальзывала сантиметровая лента. Девочку крутили прямо волчком, то в правую сторону, то в левую. При этом руки требовалось то поднять вверх, то согнуть в локтях. Всего-то через несколько дней у девочки в гардеробе появлялось платье с заложенными вытачками, с подрубленными рукавами, да ещё и с "оживляющим" белым воротником. В такие моменты девочка с тоской думала: "Эх, да такому платью даже бабушки не позавидуют". Маленькая модница изо всех сил привередничала и капризничала. Девочке было невдомёк, на кой хер вковываться в такое платьишко. Всё, что от швейной тётки, не было cool.
13
Инопланетянка
По лестнице, похоже, прямо с небес и прямо к НЕЙ, торжественно спускалась Королева... Королева была самой взаправдашней. Сходя по мраморной лестнице, она кончиками самых малиновых на свете ногтей едва касалась широких лакированных перил. Другими малиновыми ногтями и чёрной кожаной папкой она застенчиво прикрывала зону ва-аще откровенного декольте. Плечи на Королеве были огромными и по-настоящему королевскими. Высоченные сапоги цокали и цокали своими высоченными каблучищами. А какие белые волосы у неё, не захочешь - закачаешься! При ближайшем рассмотрении стала заметна и юбка, в ма-алюсенькую клеточку, да ещё и с бахромой. У Королевы были сильно малиновые губы и румяные щёки. А какой макияж вокруг глаз... Уууууу!!! Любая очковая змея сдохла бы от зависти. И тогда девочка подумала: "Если Королева собралась на бал, то почему у неё чёрная папка? Нет, скорее всего, это Инопланетянка". Инопланетная девушка, которая своим появлением наполнила всё вокруг терпким запахом очень вкусных духов, изящно приземлилась на стул. Малиновые ногти кокетливо обхватили остро заточенный карандаш. Задумчиво окинув взглядом потолок, девушка приветливо улыбнулась и по-учительски вопросительно постучала тупым концом карандаша по столу. Девочка затаила дыхание, когда увидела на столе презентацию нарядных и сияющих глянцем модных журналов. Переведя дух, маленькая модница подошла близко к столу и скороговоркой выпалила: "Здрасссте! А это вот я!"
Оказывается, вовсе не обязательно быть самой-пресамой королевишной. Нет особой нужды пердолить с иной планеты, чтобы покорить земное воображение. Здорово просто взять и стать художником-модельером в самом что ни на есть настоящем доме моделей. Ти-та-та-ум-ти-та-даааа!!!
Маленькая девочка, конечно же, к тому времени уже осознавала, что модельеры - это самые главные люди на всём белом свете, и ОНА обязательно станет м о д е л ь е р о м!!! Так и вышло. И тогда ОНА подумала: "И это всё мне? И зачем я понадобилась этой моде, которая свалилась прямо на голову? Теперь главное, чтобы хвост не прищемило".
14
Гагры
Время золотой молодёжи бередило душу. Время получить новые ощущения от мира и ощущать себя совсем в ином измерении. Те, кто пропирал ситуацию, передавали из рук в руки книгу заморской писательницы о славных ребятах, которые назывались словом-неологизмом "хипня". ОНА воспринимала на слух импровизированные рассуждалки тех, кто был в теме. И тогда ОНА подумала: "Не отправиться ли прямо сейчас прямо чёрт знает куда? Почему нет?" ЕЁ "да" торжествовало! Хотя книга заморской писательницы здорово ушатала полное отсутствие здравого рассудка, желание верить печатному слову толкало на компромисс. Уверенность в том, что ловчее самой держать слово, подвигло ЕЁ, не откладывая ни в какой из ящиков, подтянуть к себе телефонную трубку, набрать номер "железки" и узнать о наличии в кассах билета в южном направлении. Гагры так Гагры. Сборы были недолги. Дресс-код - марлевая распашонка, вельветовые джинсы, сабо и сумка. Висящая на плече сумка зазамочила шерстяные носки, несколько яблок, клок сухой колбасы, многообещающие листы кипенной бумаги и несколько сухих кирпичиков акварельной краски, извлечённых из раздербаненных коробок. Незамысловатый багаж должен был пополниться билетом в одну сторону. Денежный эквивалент остался на полке, в бумажнике.
Задача, маленечко смахивающая на полный бредос, всё же имела свои обоснования. Дюже как охота было ощутить себя свободной от ВСЕГО.
За ОКНАМИ плацкарта мелькали станции, подмигивали глазастые фонари. Поезд уносил ЕЁ в дружескую республику Абхазия. По прибытии в пункт назначения, который ОНА волею случая сама себе определила, стало жутковато. Из пыльно-серых сумерек с какой-то тревожной тоской безнадёжно обречёнными пустыми глазницами на НЕЁ смотрел Богом забытый обшарпанный вокзал. Теперь надо пригородиться на ночлег.
Призвав на помощь всю свою недюжинную физическую силу и издавая абсолютно нечеловеческие звуки, ОНА пыталась обнять дверную ручку. Дверь, предательски проскрипев что-то в ответ, всё же поддалась. Запах железа, машинного масла и летнего марева сменился застоялым, сырым, отвратительным запахом плесени и общественной дючки. Разглядеть что-либо было трудно. Когда же ЕЁ глаза привыкли к темноте, то на одной из нескольких неприглядных дверей ОНА разглядела гордую надпись: "Астанции Аначальник". И тогда ОНА подумала: "Эко меня занесло!" ЕЁ нахлобучила необходимость чапать в другом направлении. Нога в ногу со своей интуицией ОНА набрела на переговорный пункт. После тщательного обследования окрестностей обнаружился роскошный объект для ночевки. Днем объект служил скамейкой, а ночью сойдет за диван, да ещё и со спинкой. И тогда ОНА подумала: "Ух ты! Вот уж свезло так свезло". Поужинав яблоком, ОНА достала из майдана теплые носки, напялила их и аккуратно пристроила свои черевички под скамейку, а сумку под голову, устроилась поудобнее и крепко заснула. Ночь обещала быть тёплой. Проснулась ОНА посреди ночи от страшного "землетрясения" и, с трудом продрав глаза, поняла, что на "болоте хипиш". Чья-то грубая ручища настойчиво и бесцеремонно сотрясала ЕЁ плечо. Рука была помещёна в форму с погонами, и человек, находящийся при исполнении, требовал ответа: "Какого хера ты разлеглась на моём участке?" Идти ЕЙ было абсолютно некуда. Повключав все своё обаяние, ОНА тёрла, что на скамейке не было написано, чей это именно участок, и вообще ОНА с нетерпением ждет переговоры с любимой бабушкой, а вся проблема в том, что связь плохая, и хорошая девочка здесь абсолютно ни при чем. Доверчивый легаш, запихав свою бдительность в свою же задницу, уже сваливал без грусти из ЕЁ поля зрения.
15
Доброе утро
Утро было ранним и добрым, солнечным и многообещающим, а завтрак плотным, и ОНА, откусив клок колбасы, выдвинулась в сторону моря. Глупые волны зачем-то гнали по воде "стада барашков". Солнце стояло высоко и светило невообразимо ярко, а загорелый песок был послушен ветру. ОНА жмурилась, глядя на солнце, и улыбалась. ЕЙ хотелось дышать и творить. Ранним утром на пляже было пустынно, лишь медитирующие йоги разбавляли пустоту положительной энергией. И тогда ОНА подумала: "Вот ведь какие бывают всякие разные Гагры!"
Можно было молча брести по пляжу вправо или влево, был ещё вариант идти куда глаза глядят. Вариантов много, а она полна сил.
ЕЁ взгляд остановился на колыбели, уютно расположившейся в золотом песке. У НЕЁ такой никогда не было. Эта колыбель, а точнее, ржавая и, возможно, зассаная труба, была грамотно располовинена. Колыбель могла послужить прекрасной ночлежкой. Аккуратно коснувшись её кончиками пальцев, а затем и ладошкой, ОНА почувствовала солнечное тепло. ЕЙ стало понятно - труба волшебная, на солнечных батарейках, прогреваемая целый день щедрыми лучами. Труба обещала тёплый, уютный ночлег. И тогда ОНА подумала: "Не люкс, но жить можно".
Жилищная проблема была решена, теперь можно принять морскую ванну. Волны шелестели одна за другой. После водных процедур был яблочно-витаминный обед на свежем воздухе. Дальше по расписанию - солярий. Когда солнце собиралось утонуть в море, ОНА усаживалась перед картинкой с листиком бумаги и сухими кубиками акварели. Свёрнутый в трубочку листок нырял в морскую воду, кубики же располагались прямо на песке, и ОНА знала, что с этим делать.
Сознание того, что истинные ценители искусства, подвергшись естественному отбору, растворились в окружающем мире, не могло помешать ЕЁ вдохновению. Солнце стремительно падало в море. День удался по полной. Теперь яблочно-витаминный ужин и ржавая, но тёплая труба. ОНА укрылась бесконечно бархатным синим небом, и небо зажигало для НЕЁ ярко-жёлтые ночнички. Где-то поодаль цикады, как умели, стрекотали ЕЙ колыбельную. Всего несколько дней назад ОНА считала так: один, два, три, четыре, пять... Теперь ОНА считала: "Йес! Жизнь удалась!" ЕЁ бодрило, что пробудившись завтра, у НЕЁ не возникнет вопроса, что бы на себя напендерить. ОНА подумала: "Какое же блаженство оттопыриваться в унисон с заморскими хиппи!" ЕЁ вовсе не смущала такая байда, что хиппи и ОНА тусили на разных параллелях.
Следующее утро проснулось туманным, и этот туман маленечко подзатуманил вчерашнюю эйфорию. Значительно полегчавшая сумка смогла сберечь всего одно яблоко, от клока колбасы остался жалкий клочок. Ну, конечно, сумка сохранила и носки, а также всё, что необходимо для раскрашивания кипенных листков.
Жрать хотелось нереально, кишки ворочались, не подозревая о том, что художник обязательно зачем-то должен быть голодным, и что цель пребывания в столь стеснённых обстоятельствах была высока. Жуть как хотелось пить. Созрела необходимость включить головешку, а дальше - по обстановочке.
* * *
Закинув на плечо свою значительно полегчавшую сумку и не оглядываясь на вчера, ОНА пошагала в завтра. ОНА решила на свой страх и риск прыгнуть в проходящий поезд, прямо в руки бдительного контролёра.
ЕЁ случайным попутчиком оказался измождённый и косматый бабай, который почему-то спал сидя, да ещё и скрестив под собой ноги. ОНА включилась в ситуацию - так это же йог и, похоже, нешалявый.
Йог впёрся, что ОНА тоже пытает экстрим. У него был конкретный пункт назначения, ОНА же пиздовала в никуда.
ОНА сошла с поезда на йоговой станции и побрела вместе с ним, болтая о внутренней свободе. В красивом парке косматый и морщинистый, но внутренне свободный йог показал ей, насколько гибким может быть человеческое тело. В конце концов, йог дошёл до того, что проглотил собственный желудок. Это действо сокрушило ЕЁ мозг, но ещё больше сокрушило ЕЁ голодный желудок, который к тому моменту уже свирепо рычал. И тогда ОНА подумала: "Как же прекрасно быть йогом - проглотил желудок, и нет проблем. Может, научиться по-быстренькому?" Был и ещё один вариант - напроситься на обед. Этот вариант казался ЕЙ симпатичнее. ОНА напросилась, и йог угостил ЕЁ целым гранёным стаканом сметаны. Эта белая сметана с самым кремовым сахарным песком была просто оляс! Это не всё, на самое сладкое был компот. В знак благодарности ОНА показала йогу на что способны ЕЁ белые листы и кубики акварели. После обеда они, не церемонясь, распрощались, и каждый побрёл в поисках своего пути.
Так ОНА шла, шла и дошла до горы. ЕЙ страшно захотелось ощутить себя на высоте. Решение не заставило себя долго ждать, и вот ОНА уже мерила шагами серпантин. Может, гора была слишком высокой, а может, часы слишком торопили время, но взятая высота уже утопала в сумерках. Когда ОНА покорила высоту, то оказалась в мандариновом раю. Ощущение того, что этот рай кому-то принадлежит, не помешало ЕЙ, согрешив, вкусить плод. И ОНА вкусила, а затем ещё и ещё. Можно было и ещё, но пожирание мандаринов на вершине горы нарушили горцы. Эти двое явились ЕЙ без прикрас. Вписаться в их красноречие было трудно: "Эй, ты, паньмаещь, ссавсем глухой, што ль? Пистро взял и ппатащёл прям к мене. Аппять уще сам пистро расделссь. Аппять мальчи оччн". Прихерев от сложившейся ситуации, ОНА на секунду закрыла глаза и поняла, что пирожок-то сам оказался на полочке, ну и почему бесам его не отведать? И тогда ОНА подумала: "Не помешало бы при случае обзавестись инстинктом самосохранения". Абхазия показалась ЕЙ уже совсем не дружеской республикой. Назвать ситуацию безысходной - это не в ЕЁ вкусе. Решение пришло мгновенно, опередив рассудок. По серпантину рискованно, а вот если к рассудку ещё и задницу приобщить, то можно спастись. Сохранив своё "облико морале" и рискуя собственной задницей, ОНА с невиданной доселе скоростью удалялась от горцев, съезжая по откосу крутой горы на той самой заднице. Едва поспевавшая за ней сумка подпрыгивала, спотыкаясь о кочки. На пути попадались рогатые ветки, колючие колючки и прочая байда, которая каким-то боком причислялась к окружающей флоре. Путь оказался тернистым, но зато трасса-то какая скоростная. И тогда ОНА подумала: "Птица я сильная, но дура-то какая!" Теперь назрела необходимость отыскать ночлег.
Проблема разрешилась сама собой, когда ЕЙ прямо из темноты никшнул мебельный гарнитур, состоящий из стола, к которому по обе стороны прилепились две скамейки. Гарнитурчик, похоже, служил службу любителям сразиться в домино, но был очень даже моментально превращён в спальный. Приватизировав пространство, ОНА надела дежурные носки и, используя сумку не по назначению, уже безмятежно похрюкивала во сне.
16
Недоброе утро
Утро было не совсем добрым. Хавчик покончался. Джинсы при ближайшем рассмотрении трудно было назвать джинсами. Да и сумка напрочь потеряла товарный вид. Волосы нуждались в стирке, а черевички - в ремонте. В ЕЁ подсознание закралась предательская мысль: "А может, ЕЁ уже ждут не дождутся дома?" Но нет, так просто сдаваться нельзя. И ОНА побрела к морю. По дороге ЕЙ удалось пополнить свою сумку провиантом. Под щедрым деревом лежали совершенно никому ненужные плоды алычи. "Всё в дом! Всё в дом!" - подумала ОНА, и вот плоды уже лежали в ЕЁ сумке. "А всё же Абхазия - дружественная республика", - подумалось ЕЙ.
На пляже, скинув с себя непрезентабельную одёжку, в купальнике можно было почувствовать себя очень даже. До самого захода солнца разрешалось купаться, загорать, есть алычу и рисовать, рисовать... И никто и ничто не могло ЕЙ помешать. Хырки, тщательно постиранные в морской воде и прожаренные на солнце, можно было назвать одеждой, только обладая недюжинным воображением. Эти предметы, пострадавшие при катапультировании, приобрели ещё и особый загадочный рисунок, закамуфлированный морской солью.
* * *
ОНА сидела на песке и гипнорила автомат со сладкой газировкой, который уютно расположился в пляжном кафе. Этот напиток мог не только жажду утолить, но и стереть с физиономии кисляк от чрезмерного пожирания алычи. Препятствие в три копейки оказалось легкопреодолимым. И вот уже ОНА утоляла жажду, наслаждаясь самой что ни на есть газировкой. По пути из кофейни на пляж ЕЙ повстречалось зеркало, которое повело себя совсем некорректно. Стало ясно, почему ЕЙ не составило особого труда получить монетку на газировку. Из зазеркалья ОНА услышала буквально следующее: "Ты уже далеко не ОНА, ты ушлёпка, жалкое недоразумение". Приговор был весьма справедливым. Из зазеркалья на НЕЁ смотрело некое существо, смахивающее на неандертальца. Само слово ЕЙ нравилось, а вот то, что оно определяло... Посередине практически обугленной физиономии торчал розовый обшелупленный нос, а обветренные губы не спасти было никакой улыбкой. То, что когда-то было причёской, выгорело под солнышком, морская соль придала волосам креативный и устрашающий стайлинг, и потащиться с себя не представлялось возможным. Картинку дополнял видавший виды прикид да потрёпанная сума за плечом. И тогда ОНА подумала: "Заморская писательница кинула дешёвую замануху. Уж лучше про хипню читать в её заморских книжках. Срочнее срочного - домой и без оглядки". Теперешний ЕЁ фасад вполне гарантировал билет в обратный конец. В жизненном пространстве хорошей девочки работал закон: ВСЁ и СРАЗУ, поэтому ОНА решила не ехать, а лететь. До того пункта, который запускал самолёты, оставалось только сосчитать километры. ОНА сосчитала. Не составило особого труда, грамотно закошмарив своим устрашающим внешним видом дружеское абхазское население, получить билет на "кукурузник".
Пообещавший приземлиться поближе к дому "кукурузник" старался не на шутку. Он пыхтел, фыркал, дребезжал, подпрыгивал и при всём этом умудрялся ещё и лететь. ЕЁ кукожило от холода. Она посмотрела в ОКНО, но в нём синюю картинку сменяла густо-синяя. Полёт нельзя было назвать очень комфортным. Спинка кресла постоянно принимала горизонтальное положение. Определить положение как просто горизонтальное было бы не совсем правильным. Поддавшись соблазну и не пренебрегая сервисом, можно с лёгкостью без предварительной подготовки выполнить элемент художественной гимнастики, называемый "мостиком". Ещё был вариант вообразить, что ОНА проглотила лом. На протяжении всего полёта ОНА представляла, что все йоги мира, пригораживающие свои задницы прямо на гвозди, позавидовали бы ЕЁ заднице, которой удалось вковаться всего-то в железные пружины. Скорость ЕЁ мыслей опережала скорость летящего недоразумения. И тогда ОНА подумала: "Никогда, ни за что! Только комфорт и только пуховые перины". Недоразумение благополучно село. Дальше зайчиком в трамвайчике, а из трамвайчика - транзитом в душистую, пенистую ванну. Там тебе и кофе ароматный, и чай горячий, а ещё бабушкины пирожки, пушистый халат, уютные тапочки, красивое постельное бельё, любимые книжки, а самое главное - никакой р о м а н т и к и! Блеск! Через несколько дней ОНА шествовала по улице с фасадом потасканной шмары, а философствующая братва восторженно вопила, завидев ЕЁ: "А-а! Белобрысые дела! А-а! Шведская девчонка!" Философы пёрлись от себя, когда после утренней овсянки с малиновым вареньем и стакана тёплого молока, оторвавшись от мамкиной сиськи, пускались в рассуждалки о свободе и независимости. Они несли и несли сущую хрень. ЕЙ было, что задвинуть, и ОНА задвинула: "Нет, ребята, хоть вы и славные, но мечталки и рассуждалки ваши всё же вредны". Так ОНА не стала хиппи.
17
Кладовщица
Огромные тяжеленные ножницы перевешивали кисть ЕЁ руки. ОНА кромсала на лекала упрямый коричневый картон. С трудом, но он всё же поддавался. Лекала получались убедительно-настоящими, с чернильными штампиками по уголкам. Именно так постигались профессиональные тонкости конструирования. Эта лекальная мастерская стала первой ступенью в ЕЁ творческой карьере.
И вот, спустя время, ОНА уже сидит в рабочем кресле, приветливо улыбается и как-то по-учительски вопросительно постукивает обратным кончиком карандаша по столу. Точь-в-точь, как та взаправдашняя королева или инопланетянка, что спускалась по мраморной лестнице с самих небес вместе с обворожительно малиновыми ногтями.
ОНА накручивала хвостом и старалась, как могла. Ну прямо рыба-вуалехвостка. ОНА купалась в своей профессии. И у НЕЁ всё-всё получалось. Да как! Клиенты к НЕЙ записывались заранее, а ОНА постукивала тупым кончиком карандаша и создавала для каждого из них умопомрачительные образы. ЕЁ ждали на первом этаже, на втором, на третьем... и так до шестого. Не дождавшись лифта, ОНА скакала через ступеньку и успевала везде. ЕЙ нравилось быть востребованной. И всё вокруг НЕЁ вертелось, стучало, лязгало станинами и стрекотало.
* * *
Вполне понятно, что слово "кладовщица" является производным от слова "клад". У одной знакомой кладовщицы клад располагался прямо под её жопой, точнее под стулом, на который каждый день городилась эта жопа. Под стул складировались самые пузатые и самые дефицитные бобины с пряжей, словно кладовщица воровала эти бобины сама у себя. Распахнув двери в кладовую и окинув взглядом палитру, художница не обнаружила всех красок для создания очередного сногсшибательного образа.
Художница за время работы с кладовщицей научилась просчитывать все её сеансы и, зайдя в кладовую, с порога начинала хипишевать: "Одни замороки с тобой, бабка! Куда ты всё опять попрятала? А ну давай в обратку! Напрягаешь уже! Где бобина цвета "индийский слон"? Где "прелая вишня"? А "талая вода" где? Доставай!"
Кладовщица, для пущей важности и острастки заученно схитрив глазья, повизгивала: "Ну, а и-иде они у мене? И-иде ты их видишь?" Чтобы увидеть "и-иде они", нужен был особый, совершенно непредсказуемый подход. Надо подойти к письменному столу и заглянуть под него. "Совсем ведь не виртуозно! Скорее всего, эта кладовщица какая-то неправильная", - подумала ОНА.
18
Сватушки
Однажды февральским вечером ОНА, ОН и один знакомый по прозвищу "Штрих" беседовали беседы. Так, ни о чём. Может, о смысле жизни. А может, о смысле бытия. И вдруг у Штриха вскочил провокационный вопрос: "А не слабо вам, зверушки, пожениться?" "Зверушкам" оказалось совсем не слабо. И вот они, прячась от февраля под шарфами и воротниками, мерили шагами обледенелую дорогу. Дорога привела их прямо к заснеженной табличке, на которой красовались четыре буквы: ЗАГС. Двери по непонятным причинам оказались закрытыми, но свет в ОКНЕ давал надежду. Тупое настойчивое наколачивание ногами в эти негостеприимные двери возымело действие. Дверь приоткрылась и увидела перед собой трёх отмороженных обморозков, которые как-то странно приплясывали, переминались с одной ноги на другую, и, испуская пар, пытались проникнуть в загсово пространство. Этот трюк троице удался. Дверь со всей важностью предстала перед неожиданными гостёчками уже другой стороной. Было ясно, что время случилось неурочным, но не пятиться же перед напрягом. Сейчас или никогда! Пора брать загсовых тётенек под жабры. ОНА кошмарила их откровенным бредосом и толкала от вольного всякое фуфло. Для достижения цели годились все средства. Вполне уверенные в своём совершенстве и в завтрашнем дне гостёчки наперебой жужжали и сотрясали пространство. Через совсем чуть-чуть минут Штрих, сопровождавший чету, обещавшую стать счастливой ячейкой общества, уже заполнял формуляры. Бредос покатил в мазу. Расчувствовавшийся по полной и распёртый гордостью Штрих, в одночасье слетев с катушек, а возможно, просто с какого-то перепуга обозначил своё имя в графе жениха. Назревала точка кипения, ситуация явно напрягала загсовых тётек. Следующий формуляр, заполненный более достоверной информацией, был подшит к делу. Время, назначенное для осмысления важного жизненного решения, никак не бодрило. Мало того, время просто напрягало, так как могло повлиять на ту самую ячейку самым что ни есть отрицательным образом. И опять пришлось прибегать к силе убеждения. Тётенькам впору уже после сытного ужина закимать на любимом диване, а тут им ухи обгрызают. Все условия, выдвинутые нагловатой шоблой, были приняты. И тогда ОНА подумала: "Похоже, теперь замуж придётся. Интересно - это хорошо или плохо?"
* * *
Она поставила условие - никакой помпы, никаких утоптавшихся традиций, никаких разухабистых платьиц и скатертей-самобранок. А ещё - НЕТ штемпам, способным превратить любое застолье в шабаш, и уж никаких Мендельсонов. У НЕЁ было особое отношение к срезанным, обречённым на неминуемую гибель цветам. А потому - никаких букетов. ОНА не понимала ровным счётом ничего, да и не входило в ЕЁ планы исполнять репертуар по таким пустякам, как свадьба. Но всё же ОНА подумала: "Странное оно слово какое - с о б ы т и е. А может, ЕЙ на самом-то деле хотелось, чтобы событие это случилось?"
В назначенный день ЕЙ пришлось захороводить на работе. ЕЁ дёрнули на очередную примерку. Предстояло модное дефиле. Из зеркала на НЕЁ смотрела пигалица, которую вковали в серебристый лепень с радужной баской и в шкоры в форме бананов.
На вопрос раздираемых любопытством сотрудниц о свадьбе ОНА, посмотрев на часы, брякнула, что свадьба ещё аж через целый час.
От очередного безумия невесты сотрудницы поразевали свои хлебала. Их не сразу впёрло, что под свадебной одёжкой подразумевались джинсы и марлевая рубаха. На шею - разноцветные птичьи перья, накованные на замшевый шнурок. Ни фаты, ни даже шляпки. Диагноз невесте был поставлен - мгновенное помутнение рассудка! С этим необходимо было бороться.
Те, которые от примерки к примерке методично кололи ЕЁ булавками, без базла растворились в пространстве, где застрекотали швейные машинки, зашипели утюги, и вот уже тряпичный манекен презентовал тот самый серебристый наряд, в котором некоторое время назад ОНА тащилась с себя, глядя в зеркало. Тряпичному всё же удалось ЕЁ забороть.
* * *
Тем временем ОН на парочку со спонтанно случившимся для предстоящих сватушек свидетелем, набираясь храбрости, усугублял пивняк. Тут - нате, алё-малё, телефонный звонок! Из телефонного разговора ОН понял только то, что ОНА скоро подтянется в козырном прикиде. И тогда ОНА подумала: "Ну что ж, пожалуй, пора и за женихом". ЕЙ, ну такой обнаружённой, стоило только выпотрошиться на проезжую улицу и взмахнуть рукой, - и вот уже попутка, жизнеутверждающе взвизгнув тормозами и распахнув перед ней всё своё гостеприимство, обещала прокатить. ОНА ехала с полной уверенностью в своей невъебенности, а также в том, что жених обязан поехать макитрой или по крайней мере грохнуться в обморок. Женихова дверь отворилась, но жених не только не грохнулся, но даже и не пошатнулся. И тогда ОНА подумала: "Ну не поразила воображение, и что? А может, дело просто-напросто в полном отсутствии какого бы то ни было воображения?" Во всяком случае, с этой мыслью было куда легче пережить фиаско.
"Карета" ожидала брачующихся у самого подъезда. Фыркая выхлопными газами и дребезжа железом, которое когда-то давно называлось кузовом, пощёлкивая клювом капота и взвизгнув тормозами, "карета" остановилась прямо перед загсовыми дверьми. И тогда ОНА подумала: "Похоже в обратку-то поздно, тогда уже всё не на дурняк!"
19
Побратимые
Кругом радушно бушевали побратимые времена. Братались республики, города, школы и просто человеки, которым назидали, что человек человеку не просто друг, товарищ, но ещё и брат. Так, неожиданно у НЕЁ оказалось несчётное количество братьев и даже сестёр. Новоиспечённые родственники из самого-пресамого зарубежья слали приветливые письма, в которых подробно описывали насколько их город красив и молод, и какое дерево растёт у них под окном. Побратимые присылали посылки, вкусно пахнущие жевательной резинкой, а ещё настойчиво зазывали в гости.
* * *
ОН купил в вокзальном ларьке альбом для рисования, проводил ЕЁ до купе, долго стоял на перроне и махал обеими руками вслед уходящему поезду. Вместе с поездом ОНА отправлялась в далёкую незнакомую страну. По прибытии в ту страну, уже на совсем другом перроне ЕЁ встречали побратимые: широко улыбающийся брат-отец, застенчивый брат-сын, взволнованная сестра-мать и две жизнерадостные сёстры-дочери. Вся веселящаяся компания по очереди зачем-то хватала ЕЁ за плечи и трясла так, будто хотела нанести увечье или в лучшем случае напрочь сотрясти ЕЙ калган. Когда же побратимый отец начал наколачивать огромными ладонями гостью прямо по лопаткам и при этом, не пытаясь преодолеть языковой барьер, бурчал какие-то замороки, ОНА подумала: "Наверное, характер такой". Радости побратимых просто не было конца. Следующее, о чём ОНА подумала: "Господи, как бы вприсядку не пошли. И как же они, бедненькие, жили-то до сих пор без неё?"
Гостевая комната расположилась прямо у подножия Альп. И если поднять оконную раму, то в нос шибал вкусный воздух альпийских лугов. А уж если хорошо постараться, то можно прямо дотянуться до этого запаха кончиками пальцев. По крайней мере в воображении. На завтрак подавали пушистый многоэтажный творожный торт, на обед - румяные панированные куриные грудки, которые почему-то необходимо было запивать вишнёвым компотом. А в свободное между творожником и обедом время можно было слушать по радиоприёмнику новостные программы. Содержание самих новостей ЕЁ абсолютно не торкало, потому как ничего не внедрялось в башку. Из радиоточки диктор толкал что-то на непонятном ботале. Зато когда время от времени неуёмный вещатель затыкался, в промежутках между новостями приёмник выдавал та-а-акой забойный музон, на который были способны только битлы или роллинги.
В той стране, откуда прибыла гостья, такую замануху не кидали. В ЕЁ стране с зарубежной эстрадой был полный жесткач, да и в телике ежедневно в двадцать один час чёрно-белый генсек исполнял Загиба Петровича, а чёрно-белый Штирлиц за нефиг делать, влёгкую уходил от "хвоста". Ну понятно, наковали его в ментуре. Хотя и Штирлиц, и генсек были неплохими ребятами, с экрана они толкали откровенный порожняк. Штирлица почему-то постоянно срубало в дороге, но он всегда чётко знал во сколько включиться в процесс. Добрейший, как папа родной, Мюллер каждый вечер по беспределу пытался зажопить этого самого Штирлица, но так и не пропёр - наш Штирлиц или ихний. Генсек шамкал о каких-то мифических надоях с коровьего поголовья, и хотя поголовье подыстощало, дело своё оно знало туго и выдавало надои на-гора. Пшеница тоже колосилась так, как может колоситься только в генсековой стране.
В том побратимом городе, куда ЕЁ занесло, под солнечными лучами лыбились огромные стеклянные витрины магазинов. В витринах можно было зазырить пирамиды из джинсов и водолазок, а ещё Эльбрусы и Памиры из бусиков, браслетиков и просто пирамиды из невообразимых пирамид. Попасть в это пространство было делом чести. ОНА не видела раньше никаких пирамид, на худой конец, даже египетских, но была уверенна в том, что никакие мировые ценности не смогут сравниться с Джомолунгмами из барахла. Не совсем так, конечно. Можно было и в краеведческий музей затусить, но только при желании, которое по непонятным причинам напрочь отсутствовало. И тогда ОНА подумала: "Ну, может, это вовсе бездуховно, совестно, но ведь совестно-то совсем чуть-чуть".
* * *
Прошло совсем немного, и эти витрины выдворили ЕЁ из своего нутра, и тут уж не поспоришь, потому как двери торговали пирамидами не за деньги, а за какие-то б о н ы. Стратегический план по изъятию бонов у местного населения уже работал. Прищурившись, ОНА внимательно рассматривала свои руки. А что стоят какие-то дарёные золотые колечки на ЕЁ руках? Подумаешь, делов-то! В конце концов, ещё подарят, а не подарят - тоже делов-то! Ведь подобные колечки - это не случай, а вот, осуществив удачно ченч, обзавестись бонами - нефиг делать. И в какое же сравнение пойдёт с бежевыми джинсами из микроскопического вельвета всё золото мира? Ни в какое.
Джинсы были приобретены, к ним ещё и полосатая водолазочка, такая главная. И вот ОНА уже, на раз глядя в зеркало, тащилась с себя.
20
Гости
Примкнув к дружеско-побратимой акции и осознавая, что на гостеприимство надо отвечать гостеприимством, ОНА тоже встречала побратимых. В гости приволокли свои кости застенчивый брат-сын и жизнерадостная сестра-дочь. Гостёчки, разумеется, раскатали носы осмотреть местные достопримечательности, ознакомиться с культурой страны, в которую они припёрлись. ОНА же особо не морочилась и не строила на этот счёт абсолютно никаких планов. И ОНА, и ОН, и все их знакомые шпанюки, фильтруя культуру своей страны, существовали на своём меридиане. Этот меридиан соответствовал временному пространству эпохи, которая позволяла с лёгкостью прожигать свою темпераментную молодость. Побратимым ничего не оставалось, как только согласиться с уставом весёлой компании и познакомиться не совсем с достопримечательностями и не совсем с культурой.
Интернациональная делегация бодренько шагала по самой широкой дороге столицы. Первым пострадавшим объектом оказались двери, за которыми прямо из огромных разгранёных кружек шипело и пенилось золотисто-янтарное пиво. За теми дверьми под пиво подавались коралловые пучеглазые и усатые креветки. Заказали по-взрослому, очень хотелось поразить воображение гостей широтой размаха. Халдеи едва успевали, сновали челноками туда-сюда. Шпана не стесняла себя в средствах, потому как средств попросту не было. Нажравшись от пуза и порядком захмелев, шпанюки нацепили на хмельные головы шапки-невидимки и нарезали винта. Недоумевающим зарубежным гостям втолковали элементарную истину - лёгкие пробежки способствуют поддержанию здоровья. Ой-ой-ой-компания топила на всех парах, вскоре галоп сменили на рысь, а когда впереди замаячил очередной объект для приключений, то интернациональный табун уже скакал во весь опор.
* * *
Многоэтажный универмаг - вот он, следующий объект для куража. ОНА не раз наблюдала такое. Стоит только одной мухе попасть на липкую светло-коричневую бумажную ленту, как тут же лепится другая, а за ней ещё и ещё, и вот уже лента не может вместить всю серо-чёрную обречённую мушиную массу.
Шпанюки преодолевали шестой пролёт универмажьей лестницы. Преодолению чинила препоны лютая серо-черная масса, только не из мух, а из дуроломов совковых, которые лепились и лепились друг к другу. Одна тётка орала, сильно главничала и всем по очереди исписывала ладони какими-то цифрами. Оказалось, на третьем этаже "выбросили" джинсы. Ситуация прояснялась - случай пограничный. Жизнь без джинсов смерти подобна. В этом огромном универмаге почти каждый день что-нибудь "выбрасывали". Тем, кому свезло прилепиться на шестой и даже на пятый лестничный проём, вполне улыбался шанс заполучить эти самые, желанные, и, уже нацепив их на себя, смотреть на мир свысока. У стоявших ступенькой ниже шансы практически отсутствовали. Побратимым-то проще, потому как их зарубежное население по пальцам пересчитать можно и, соответственно, джинсов им нужно куда меньше. В отличие от слипшихся на лестничных проёмах местных жителей и гостей столицы, искатели приключений знали - если "выкидывают" на третьем, то на четвёртом можно взять без очереди, но чуть дороже. И если купить на четвёртом чуть дороже, то можно продать вдвое дороже тем, кто уже совсем отчаялся на первом. Побратимым за обещанный фокус никакого бабла не было жалко. Фокус удался. Чтобы у закошмаренных побратимых мгновенно помутился рассудок, хватило пятнадцати минут.