Добрынин Андрей Владимирович
Жестокость

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 21/12/2015.
  • © Copyright Добрынин Андрей Владимирович (and8804@yandex.ru)
  • Размещен: 13/05/2010, изменен: 17/08/2017. 195k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
      
       * * *
      
      Я старый любитель искусства,
      Искусство я крепко люблю.
      Прекрасного тонкое чувство
      В душе я тихонько коплю.
      
      Когда ж накоплю его вволю -
      Шагаю в музей иль театр.
      Житейскую трудную долю
      Мне скрасят Малевич и Сартр.
      
      Часами я взором буравлю
      Малевича "Черный квадрат",
      И после выдерживать травлю
      Становится легче стократ.
      
      Малевичу тоже внушали,
      Что, дескать, он дегенерат,
      Но крепче гранита и стали
      Его оказался квадрат.
      
      Давно в своем сердце ношу я
      Свой собственный черный квадрат,
      И скоро его нарисую
      И публику ввергну в отпад.
      
      Но, впрочем, такие попытки
      Нельзя совершать с кондачка,
      Ведь черного в жизни - в избытке,
      И в людях отсюда тоска.
      
      Об этом душевном упадке
      Вам скажет любой психиатр.
      К чему смаковать недостатки,
      Нести их на холст и в театр?
      
      Нам красок искрящихся надо
      И светлых эмоций вообще.
      Давно уже наша эстрада
      Работает в этом ключе.
      
      Зато отстают безнадежно
      Как живопись, так и театр.
      Об этом поведал тревожно
      Мне лечащий врач-психиатр.
      
      Поэтому я не рисую
      Пугающий черный квадрат,
      Поэтому я нарисую
      Сияющий светлый квадрат!
      
      Таинственной творческой властью
      Я сделаю этот квадрат
      Предвестником полного счастья,
      Грядущих безмерных отрад.
      
      Фигура нехитрая эта
      Дает нам квадратный проход
      В страну изобилья и света
      Из наших житейских невзгод.
      
      Поэтому я не рисую
      Пугающий черный квадрат,
      Поэтому я нарисую
      Сияющий светлый квадрат!
      
      Пусть в каждой красуется хате,
      Где разума голос не смолк,
      Пусть скажет мой старенький батя,
      Что вышел из малого толк.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Скажи мне, милый живописец,
      Что ты тихонько там рисуешь?
      Ты говоришь: мол, так, пустое,
      Но знай - меня ты не надуешь.
      
      Боюсь, что ты меня рисуешь,
      Притом в не очень лестном виде,
      Но ты рисуй, не отвлекайся,
      Я совершенно не в обиде.
      
      Да, ты рисуй, рисуй, любезный,
      Яви меня моей отчизне
      Нескладным и придурковатым,
      Каким и был я в этой жизни.
      
      Что делать - я не обзавелся
      Житейской ловкостью и лоском,
      Но я и был таким задуман
      И пущен в жизнь Центральным Мозгом.
      
      Я сам не принимал решений
      И потому был прост, как дети.
      Коль что-то делал я неладно,
      Центральный Мозг за все в ответе.
      
      Центральный Мозг - мой покровитель,
      И у него такая сила,
      Перед которой ты пылинка,
      Обычный питерский мазила.
      
      Поэтому не удивляйся,
      Явившись в лавку хмурым утром
      И там узнав, что вздорожали
      И кисти, и другая утварь.
      
      Поэтому не обижайся,
      Когда в художнической прессе
      Вдруг про тебя напишут злобно,
      Что монотонен ты и пресен.
      
      Не обижайся на гоненья
      И на безжалостность людскую,
      Хотя коллеги и отсудят
      Твою большую мастерскую.
      
      Центральный Мозг шутить не любит,
      И это просто воздаянье
      За то, что вывел ты болваном
      Его любимое созданье.
      
      Пусть некрасив и глуповат я,
      Но помыкать не надо мною,
      Ведь для того, кто правит миром,
      Я тоже детище родное.
      
      Ты в хор гонителей поэта
      Решил включиться подголоском,
      Меня обидел и тем самым
      Вошел в конфликт с Центральным Мозгом.
      
      А он смекнет, уж будь уверен,
      Как побольней тебя прищучить,
      Чтоб неповадно прочим было
      Блаженных оскорблять и мучить.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Недюжинный писатель Гете
      Понаписал немало книг.
      Он был у публики в почете
      Как гуманизма проводник.
      
      Он связан был незримой цепью
      С начальством собственной страны
      Как проповедник благолепья,
      Законности и тишины.
      
      И герцог веймарский за это
      Его пристроил ко двору,
      Сполна вознаградив поэта
      За склонность к миру и добру.
      
      Глупец до потрясений падок
      И всюду видит некий гнет.
      На собственность и на порядок
      Такой однажды посягнет.
      
      А Гете на отцов народа
      Не поднимал вовеки хвост
      И не остался без дохода,
      И приобрел заметный пост.
      
      Художник истинный о бунте
      Не смеет даже помышлять -
      Разумнее при котлопункте
      Всю жизнь, как Гете, состоять.
      
      Своим талантом сильных радуй,
      Чтоб жизнь и вправду удалась.
      Между заслугой и наградой
      Лишь им дано устроить связь.
      
      Во имя жизни и свободы
      Веди свой каждодневный бой,
      Но не бери при этом моды
      Начальство удручать собой.
      
      И сможешь в холе и почете
      Прожить немало светлых лет,
      И будешь, как писатель Гете,
      Иметь большой авторитет.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Жизнь удручающе пустынна,
      Куда ни глянь - лежат пески,
      Барханы жизненной рутины,
      Такыры скорби и тоски.
      
      Гаврила шел кудрявым лесом,
      Хоть был в поэзии пигмей,
      А я в песках подвержен стрессам
      В лице тарантулов и змей.
      
      Песка игольчатые взблески
      Мне искололи все глаза,
      А в саксаульном перелеске
      Меня с ухмылкой ждет гюрза.
      
      Порой найду источник водки,
      Но вскоре иссякает он,
      А иногда привал короткий
      Прервет укусом скорпион.
      
      Под скорпионом понимаю
      Я здесь, увы, свою жену;
      Встаю и вновь бреду, хромая,
      Но никогда не досягну
      
      Лесов кудрявых, где Гавриле
      Так часто требуется зонт.
      Пески всю жизнь мою покрыли
      И уползли за горизонт.
      
      Не для меня произрастанья
      Туркменских духовитых дынь,
      Но я бреду, пугая бранью
      Всех обитателей пустынь.
      
      Они все ждут, когда я сдохну,
      Надеясь на свою корысть,
      Но ничего - я так иссохну,
      Что падаль будет не угрызть.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Раз вы мне за стихи мои не платите,
      То вы за это дорого заплатите:
      Хочу посредством своего отсутствия
      Избавить вас от своего присутствия.
      Довольно был я бедным сочинителем -
      Теперь я стану обуви чинителем,
      А в просторечии - простым сапожником,
      Поскольку слишком сложно быть художником.
      Меня не оценило население -
      Ему ведь подавай увеселения,
      Ему подай стриптиз или Киркорова,
      Вот это будет весело и здорово,
      Оно боится нас с Егором Летовым,
      И мне придется с носом фиолетовым,
      Сдружившись накрепко с дешевой водкою,
      Сгибаться над сапожною колодкою.
      Придется мне замкнуться и озлобиться
      И призывать житейскую усобицу.
      В Пол Пота я и в Троцкого уверую,
      Резни и бунта вредной атмосферою
      Заполню помещение сапожное;
      Любое существо неосторожное,
      Придя ко мне с дырявыми калошами,
      Миазмами подышит нехорошими -
      И тут же посинеет и распухнет
      И на пол в страшных судорогах рухнет.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Мой друг вещает грозно, как оракул,
      И даже слова вставить я не смею,
      Ведь, если сможет, он посадит на кол
      Кого угодно за свою идею.
      
      Не снисходя до скромности и такта,
      Он как бы электричеством блистает,
      Хоть вижу я, что не на почве факта
      Подобный фанатизм произрастает,
      
      Что не итогом знаний и раздумий
      Является такая убежденность,-
      И я сижу все тише и угрюмей,
      И в сердце нарастает обреченность.
      
      О, сколько я, бродя от дома к дому,
      Перевидал подобных мерзких сценок,
      Когда реченью самому пустому
      Религиозный придают оттенок!
      
      Похоже, рано думать о приюте
      И долго не окончится сиротство,
      Коль требуются людям вместо сути
      Лишь самовозвышенье и господство,
      
      Коль всякая ничтожная мыслишка
      Есть только повод вознестись над братом,
      А стало быть, притихни, словно мышка,
      Иль сделайся восторженным фанатом.
      
      Но если оба эти состоянья
      Из гордости ты отвергаешь сухо,
      То не ропщи на длительность скитанья,
      Тем паче что оно - лишь в сфере духа.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я навел на себя микроскоп
      И немедленно вырос, как слон.
      Вот чудовище, мать твою еб!
      Тем не менее я - это он.
      
      Тем не менее он - это я:
      Студенистый бессмысленный взор
      И железных волос до хуя,
      Что торчат из чернеющих пор.
      
      Две ноздри - словно парочка нор
      Вырыл некий смышленый зверек;
      Две губы - словно чья-то пизда
      Почему-то лежит поперек.
      
      Подбородок щетиной порос,
      В ней какие-то крошки видны;
      Сально светится розовый нос,
      Угри в толщу его внедрены.
      
      А под носом присохла сопля,
      Как упавший со свечки нагар.
      Бормочу я тихонько:"Уй, бля!"-
      Посмотрев на себя в окуляр.
      
      Раздуваясь от спеси, как клоп,
      Красотой я кичился, друзья,
      А теперь увидал в микроскоп,
      Что уёбище полное я.
      
      Несомненно, я был бы скромней,
      Коль привык бы к картине такой,
      Не выебывался бы,- имей
      Микроскоп я всегда под рукой.
      
      Не заскок, не какой-то заёб:
      Хоть приятно ходить налегке,
      Все же надо иметь микроскоп -
      Можно в сумке, но лучше в башке.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Что приобрел я от учености?
      Меня все люди презирают
      И, в гневе от моей никчемности,
      Интеллигентом обзывают.
      
      А вот буржуй жует копчености
      И "Хванчкарою" запивает.
      В своей шурупистой кручености
      Он о Высоком забывает.
      
      А для чего оно, Высокое?
      А чтоб скорее превратиться
      В малоимущего дебила,
      Чтоб люди, языками цокая,
      Могли сочувственно дивиться,
      Как эта жизнь меня убила.
      
      
       * * *
      
      То тут прижмет, то там заколет -
      Пора бы долг отдать здоровью,
      Однако же стаканчик нолит,
      И тут не место многословью.
      
      Здоровье гневаться изволит,
      Но надо пить не двинув бровью,
      И верить, что оно позволит
      Еще мне встретиться с любовью.
      
      И верить: я, поэт-проказник,
      Не исчерпал запас веселья,
      Ведь я запаслив, словно белка,
      Ведь праздник без меня - не праздник,
      Вино - безрадостное зелье,
      Любовь - коммерческая сделка.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я свыкся с болью. Стал знакомым
      Теперь мне каждой хвори знак.
      Но со своим телесным домом
      Боль не свыкается никак.
      
      Она ведет его к разрухе,
      В нем делая все больше дыр,
      И оттого весьма не в духе
      Гляжу я на окрестный мир.
      
      Уйти и все вот так оставить,
      Как нынче выглядит оно?..
      Но в мире что-нибудь исправить
      Я не сумею все равно.
      
      В моей растерзанной отчизне
      Смутился и притих поэт -
      Ведь нынче деньги учат жизни,
      А денег не было и нет.
      
      Мой груз уменьшился, но плечи
      Уже не держат эту кладь.
      Не в силах вздувшаяся печень
      Отравы мира расщеплять.
      
      Мечтали мы когда-то в школе
      Под вздохи потрясенных дев
      Уйти красиво и без боли
      И никому не надоев.
      
      А уходя, бросать призывы
      В народ, а не в толпу зевак...
      Задумывалось все красиво,
      А получается вот так.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Мы не пидоры, мы не евреи,
      Оттого у нас нету друзей,
      И бедовые наши идеи
      Напрягают всех честных людей.
      
      Нам давно уж пора бы уняться,
      Прекратить призывать к топору,
      Деловым языком изъясняться
      И спиртного не пить поутру.
      
      Ну а мы реагируем тупо,
      Если правду нам жизнь говорит.
      Кто-то словно внедрился нам в дупу
      И все время легонько свербит.
      
      Потому нам не надо уюта,
      Нас не радует путинский рай.
      Подавай нам гражданскую смуту,
      Революцию нам подавай.
      
      Не затем, чтоб давленье ослабить
      На хребет исстрадавшихся масс,
      А затем, чтобы просто пограбить,
      Подломить продуктовый лабаз.
      
      Есть, как видите, люди искусства,
      От которых один только вред,
      Ведь у них социального чувства,
      Конструктива в характере нет.
      
      Потому, коль увидишь поэта,
      Обуянного злобой слепой,
      И мешок он, похищенный где-то,
      Тащит,- видимо, с манной крупой,-
      
      Ты тогда догадаешься сразу,
      Что, похоже, уже началось
      И пора выдвигаться к лабазу,
      Не надеясь на русский авось.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Мы занавешиваем зеркала
      Не для того, чтоб совладать с печалью,
      А чтоб душа родная не могла
      На нас в упор глядеть из зазеркалья.
      
      Она по дому бродит девять дней
      И слушает все наши разговоры,
      Но речь живущих безразлична ей -
      Ей надо только встретить наши взоры.
      
      Она, нырнув до самой глубины
      В зрачки людей, скорбящих об утратах,
      Там не найдет сознания вины,-
      Но средь живущих нет невиноватых.
      
      Ведь разрывается не просто так
      Обидами истерзанное сердце,-
      И за душу берет зеркальный зрак,
      И та приоткрывается, как дверца.
      
      И столько вдруг неправоты и зла,
      Открывшись, отразится в амальгаме,
      Что лучше занавесить зеркала
      И удалиться тихими шагами.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Когда над рынком Геленджика
      Из запахов различных острых
      Вдруг составляется аджика
      И нежно мне щекочет ноздри;
      
      Когда слоняюсь я как дома
      И все купцы - друзья до гроба,
      А краски, формы и объемы
      Слюной мне увлажняют нёбо,
      
      И в ходе этого скитанья,
      Порой торгуясь шутки ради,
      Я лишь взаимопониманье
      Встречаю в каждом встречном взгляде;
      
      Когда плодов нагроможденья,
      Тархуна и укропа рощи
      В меня вселяют убежденье
      В моей несокрушимой мощи;
      
      Когда стаканчик осушаю
      С хрустящим свежим чебуреком
      И в полной мере ощущаю
      Себя счастливым человеком;
      
      Когда с волною ветровою,
      Тесня дразнящий запах хлеба,
      Шлет запах роз и теплой хвои
      Чуть золотящееся небо,-
      
      Тогда я к небу взор подъемлю,
      Где ласточки и самолеты,
      И тихо небеса и землю
      Благодарю за все щедроты.
      
      Не я толпящемуся люду,
      А буйный мистик здесь потребен -
      Все эти краски, эти груды
      Ему внушат начать молебен.
      
      Хвала высокой щедрой длани
      Пусть воплем вырвется из сердца,
      Вмиг облачась в благоуханье
      Рассола, чеснока и перца.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Если скрыто во всем скоротечности семя,
      То и чувствам отводится некое время,
      На исходе которого вянут они,
      И опять наступают бесчувствия дни.
      
      Все предметы с их прелестью и красотою
      Окропляет бесчувствие мертвой водою.
      Мир все тот же - нескоро меняется он,
      Но он мертв для меня, если я не влюблен.
      
      По квартире брожу я безжизненной тенью
      В неопрятном нетворческом уединенье
      И на всякий призыв, долетевший извне,
      Я проквакать спешу:"Не до этого мне".
      
      Ибо мне, словно жабе в гниющем болоте,
      Вообще не до жизни в конечном-то счете,
      И с коряги своей я бесстрастно смотрю
      На горящую где-то за лесом зарю.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Некий припадочный негр рэп исполнял на задворках
      И среди местной шпаны быстро прославился он.
      Мудрость большая была в бойких его бормоталках,
      В быстрых бубнилках его слышался подлинный ум.
      "С долларами хорошо, ну а без долларов плохо,
      Ибо на доллары негр все себе может купить",-
      Эта глубокая мысль так поразила всех негров,
      Что среди них наш герой гением быстро прослыл.
      Правильно кто-то изрек:"Все гениальное просто",-
      Вроде все просто и тут, а не поспоришь никак.
      Разбогател наш герой: виллу на тысячу комнат
      На побережье воздвиг - с девками там он живет.
      Много на вилле стоит всяческой аппаратуры -
      Рэп из любого угла может там вдруг загреметь.
      Виски с утра накатив, гений плетется погадить,
      И в золотой унитаз падает с шумом струя.
      А на концертах наш негр публике с жаром внушает:
      "Ежели доллары есть, всех можешь на хрен послать".
      Жадно вбирает толпа эту великую мудрость -
      В будущем этих людей не облапошит никто,
      Ибо отныне они истины знают мерило,
      Разным красивым словам впредь не поверят они.
      Будет наш негр покупать новые автомобили,
      Новый костюм каждый день, новую пару штиблет.
      Будут его окружать девки с лепными телами,
      Будут лакеи ему наперебой угождать.
      Ну и прекрасно, друзья! Есть на Земле справедливость,
      Если наставники масс в холе и неге живут,
      Если теперь их удел - вилла на тысячу комнат,
      А ведь когда-то, увы, было не так на Земле:
      В бочке ютился мудрец или в убогой землянке
      И не входил он в число достопочтенных людей.
      Мудрость жила кое-как... Впрочем, чему удивляться,
      Ежели в те времена не было негров еще,
      Доллар еще не ходил, рэп еще не был придуман -
      В полном невежестве мир, словом, тогда прозябал.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
       Люди - мои бессловесные братья,
      Я же у них как бы пресс-атташе,
      Ибо словами могу выражать я
      Чувства, присущие каждой душе.
      
      Люди друг с другом бывают жестоки,
      Душу чужую понять не стремясь,
      Но через мною сплетенные строки
      Между людьми образуется связь.
      
      Люди, один для другого,- объекты,
      Чтобы из каждого прибыль извлечь,
      То-то порой удивляется некто,
      Слыша мою стихотворную речь.
      
      В строках поэта себя узнавая,
      Вдруг наконец догадается он,
      Что не придумана общность живая,
      Нас охватившая с древних времен.
      
      И занимаюсь я самоизданьем,
      И раздаю свои книжки везде,
      Чтобы уже оправдаться незнаньем
      Некто не смог бы на высшем суде.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Для близких ничто моя доблесть,
      Для них не указка народ.
      В мозгу их храится мой образ,
      Как в банке со спиртом урод.
      
      Я гений - от этого факта
      Коробило близких моих.
      Они выжидали, и как-то
      Напился я сдуру при них.
      
      Народной любовью взволнован,
      В излишество впал я, увы,
      И близкими был заспиртован
      В кунсткамере их головы.
      
      Я стал человеческим браком
      К восторгу и горю семьи.
      Семья обсуждает со смаком
      Уродские штучки мои -
      
      Как много опять алкоголя
      Всосал я в тугое пузцо,
      Как сильно преступная воля
      Мое исказила лицо,
      
      Как нагло я в банке жирую,
      Используя их доброту...
      Но с прежней ухмылкой парю я
      В родимой стихии - в спирту.
      
      Порой, чтобы выразить дерзость,
      Пускаю я цепь пузырьков...
      Я - гордость и главная мерзость
      Кунсткамеры ихних мозгов.
      
      А в жизни бреду я с работы
      Сквозь тьму и метельный заряд,
      И странно, что я для кого-то
      Любимый такой экспонат.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Подвыпил некий супервайзер
      И начал хныкать, сукин сын:
      Мол, мерчендайзеров - как грязи,
      А супервайзер - он один.
      
      Быть супервайзером на фирме -
      Весьма ответственная роль.
      Все мерчендайзеры - придурки,
      За ними должен быть контроль.
      
      Супервизировать их надо,
      Не то борзеть они начнут,
      Начнут товар, к примеру, тырить,
      А супервайзер тут как тут.
      
      Я слушал, подавляя дрёму,
      И не сомкнуть пытался век.
      Я понял: этот супервайзер -
      Довольно нудный человек.
      
      Но к деловому предложенью
      Внезапно он перескочил -
      Чтоб я по лизинговой схеме
      Ему жену свою вручил.
      
      И долго хлопал он глазами,
      Не понимая, почему,
      Как экспедитору простому,
      Пятак расквасили ему.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я слышу, как шумят леса,
      Я чувствую их дух сырой,
      Я чувствую, как спит лиса,
      Довольна собственной норой.
      
      Я слышу, как леса шумят,
      Во весь вытягиваясь рост,
      Броженья сладкий аромат
      Пьянит в ночи скопленья звезд.
      
      Под наблюденьем звездных стад
      Тот шум, вбирая каждый звук,
      Идет с востока на закат,
      Проходит с севера на юг.
      
      Перехлестнув любой предел,
      До слуха достигает он
      И для людских рутинных дел
      Спокойный составляет фон.
      
      И замыкается мой ум
      Для человечьих голосов.
      Я научился слышать шум
      И в этом шуме слышать зов.
      
      Лесным хозяйственным зверьком,
      Должно быть, скоро стану я,-
      Одним ростком, одним листком
      В лесах иного бытия.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Как посмотришь на разных самцов -
      Верблюда, медведя, дельфина,-
      То, как скажет Вадим Степанцов,
      Очень много в них все же говна.
      
      Свысока они смотрят на нас
      И кичатся размером елды.
      Вы, людишки, мол, нам не указ,
      Потому что, мол, мы - верблюды.
      
      Потому что, мол, мы - дельфины
      И эрекция лучше у нас.
      И рычат медведи-шатуны,
      Как буксующий в чаще "КамАЗ".
      
      Что ж вы, люди, ети вашу мать?
      Надо срочно вставать на борьбу -
      Саксауловый сук отломать
      И хватить верблюда по горбу.
      
      Поубавится наглости вмиг
      В небольшой голове верблюда,
      А коль видишь ты в море плавник,
      Брось гранату немедля туда.
      
      Никакая эрекция тут
      Не поможет уже дельфину,
      И пойдет, безобразно раздут,
      В полутьме он кругами ко дну.
      
      А коль видишь ты зад шерстяной
      Медведя, что жирует в овсе,
      Подними карабин нарезной,
      И проблемы закончатся все.
      
      И заявит Вадим Степанцов:
      "Человек - это к Богу ступень,
      А таких нагибали самцов
      Мы к параше по дюжине в день".
      
      До рыданья природу любя,
      Не забудь все же гильзы набить,
      Потому что природа тебя
      И не думает так же любить.
      
      Вон как зыркает злобно зверье,-
      Так сожми свой надсмотрщичий стек.
      Ежедневно главенство свое
      Будь готов доказать, человек.
      
      
      
      
       * * *
      
      Руками порой развожу я
      И щурю задумчиво глаз,
      Когда обижают буржуя,
      А это бывает у нас.
      
      У власти заводик он выпросил -
      Что ж, дело идет кое-как.
      Конечно, сначала он выбросил
      На улицу часть работяг.
      
      Зато сохранил предприятие,
      Хотя и не платит зарплат,
      А мог бы купеческой братии
      Сдавать его просто под склад.
      
      Однако буржую не можем мы
      Спасибо сказать от души
      И ходим с угрюмыми рожами,
      С ручищами словно ковши.
      
      "Разграбили, суки, державу",-
      Мы злобно бубним на ходу,
      И в будущем злую расправу
      Мы смутно имеем в виду.
      
      Однако наш барин не сука,
      По жизни он честен и тверд.
      Своей секретарше без звука
      Сто баксов он дал на аборт.
      
      Он деньги давал на эстраду,
      На порнотеатр "Шапито",
      А мы всё зовем его гадом,
      Хотя и не знаем, за что.
      
      И как вы усердно ни школьте
      Лишенный понятия плебс,
      Он лезет с вопросом:"Позвольте,
      Все это прекрасно, а хлеб-с?"
      
      К буржую без всякой учтивости
      Относятся в низших слоях.
      Ведь исстари нет справедливости
      В холодных российских краях.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Коль устаю от жизни я,
      То не глушу себя вином -
      Я от рутины бытия
      Скрываюсь в бытии ином.
      
      Мне чужд любой земной предмет,
      И привлекает оттого
      Пространство, где предметов нет,
      А только протовещество.
      
      Сквозь полусон и полусмерть
      Пройти, чтоб оказаться там,
      Где всей вещественности твердь
      Уже не докучает нам.
      
      Там тьма над плоскостью болот,
      Тьма, отрицающая свет.
      Существованье там течет,
      А существующего нет.
      
      Когда-нибудь себя вернуть
      Я не смогу из забытья,
      Ведь я уже увяз по грудь
      В трясине инобытия.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Коль казах не предвидит грядущей беды,
      Он с ухмылкой твердит:"Нормалды, нормалды".
      
      Каракурт у него поселился в трусах,
      Но об этом до срока не знает казах.
      
      Он баранину ест и растет в толщину
      И четвертую сватать намерен жену.
      
      Он владеет один табунами коней
      И поэтому думает:"Всех я умней".
      
      Учит жизни родню он, не слишком учтив,
      И кивает родня, языки проглотив,
      
      И всех жен, чтобы были в любви горячи,
      Он порой заставляет отведать камчи.
      
      Но однажды в паху он почувствует зуд,
      Его толстые пальцы туда проползут,
      
      Но предмет беспокойства не будет изъят,
      Потому что укусит и выпустит яд.
      
      Ну а яд каракурта нельзя побороть -
      И начнет распадаться казахская плоть,
      
      И из тела больного, дрожа и спеша,
      С отвращеньем наружу полезет душа.
      
      Ангел Смерти, что ростом под стать небесам,
      Поднесет эту душу к горящим глазам,
      
      И вопрос прогремит, как лавина громов:
      "Ты ведь был воспитателем робких умов,
      
      И внимала тебе поневоле родня,-
      Поучить не желаешь ли нынче меня?
      
      Объясни, например, о почтенный ака,
      Кто в промежность твою запустил паука?"
      
      Чепуху забормочет бесплотный казах,
      Но прервет его ангел и с гневом в глазах
      
      В Море Мрака забросит он душу его,
      Где, помимо отчаянья, нет ничего,
      
      Чтоб носилась во тьме без единой звезды,
      Машинально твердя:"Нормалды, нормалды".
      
      
      
      
       * * *
      
      Я пожелаю вам, подростки,
      В ночи гогочущие дико,
      Чтоб дома вам не встретить розги
      И прочих проявлений втыка.
      
      Папаши по природе жестки,
      Их разговор - подобье рыка.
      На жопе от ремня полоски
      Скрывает юный горемыка.
      
      Он вас физически сильнее,
      Ваш деспотический папаша,
      И этим пользуется рьяно.
      Так подрастайте же скорее,
      Пусть тяжелеет мышца ваша,
      Чтоб в драке обуздать тирана.
      
      
       * * *
      
      Гурманы кислоты и клея,
      Фанаты музыкальных стилей,
      Поймав меня в ночной аллее,
      Меня кастетом угостили.
      
      Как труп валялся на земле я,
      И потому меня простили
      Гурманы кислоты и клея,
      Фанаты музыкальных стилей.
      
      Лицо мне пивом оросили,
      Чтоб я очухался скорее,
      В пространство гогот испустили
      И удалились по аллее.
      
      Я где-то даже их жалею:
      Они из виду упустили,
      Что боги со времен Орфея
      За боль певцов нещадно мстили.
      
      Вот почему, ребята, встало
      Непроходимым комом в горле
      У вас пивко "9-й номер"
      И услыхали санитары -
      Те, что в больницу вас приперли:
      "Куда спешить? Бедняга помер".
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Прохожие видят нередко
      Над плешью моей ореол.
      Когда я бросаю монетку,
      Всегда выпадает орел.
      
      Коль в гости приду я к кому-то,
      То радикулит и мигрень,
      Тоска и душевная смута
      Покинут его в тот же день.
      
      Мужчины мне верят, как дети,
      Из женщин веревки я вью,
      Ведь чуют все люди на свете
      Великую святость мою.
      
      Не зря наблюдается в людях
      Стремленье меня почитать -
      Ведь даже ничтожнейший лютик
      Боюсь я в пути растоптать.
      
      Гуляю в молчанье глубоком -
      Возможен такой оборот,
      Что муха влетит ненароком
      В мой праздно болтающий рот.
      
      В итоге зубовного тренья
      В зловонной сырой темноте
      Изящное Божье творенье
      Безвинно погибнет во рте.
      
      И чтобы не вышло такого,
      Молчу я, хотя и не глуп,
      И каждое краткое слово
      Цежу между сомкнутых губ.
      
      Такие слова полновесны,
      Какое из них ни возьми,
      Выкапывать мудрости бездну
      Нетрудно им перед людьми.
      
      И люди разводят руками,
      Склоняясь над бездною той;
      Драконы там ходят кругами,
      Пугая своей красотой.
      
      И ведомо людям: драконов
      Лишь святость моя усмирит,
      И выше всех прочих законов -
      Молчать, коль святой говорит.
      
      А слушать других бесполезно,
      Ведь сплошь шарлатаны они,
      И сладостный ужас из бездны
      Наполнит рутинные дни.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Жалеть не стоит наркоманов
      И лиц, больных алкоголизмом.
      Достоин жалости скорее
      Тот, кто страдает ревматизмом,
      
      Люмбаго, язвою желудка,
      Грибковой сыпью между пальцев...
      Вины не знают за собою
      Все эти тысячи страдальцев.
      
      А тем, что пьют, и курят травку,
      И шприцем прободают жилы,
      Последствия обрисовали
      Всеведущие старожилы.
      
      Передо мной адептам кайфа
      Не стоит попусту храбриться:
      Они про кайф давно забыли,
      Им лишь бы как-то оживиться.
      
      Для хомо сапиенс их выбор -
      Неразрешимая загадка.
      Все содержание их жизни
      Есть предвкушение упадка.
      
      Упадок, ломка и похмелье
      Вокруг бедняг затанцевали,
      Но это был свободный выбор,
      От них последствий не скрывали.
      
      И до могилы не прервутся
      Столь увлекательные танцы.
      Добро пожаловать в Россию,
      Таджики и азербайджанцы!
      
      У нас теперь царит свобода,
      И, значит, все имеют право
      Для быстрого прихода счастья
      Приобретать у вас отраву.
      
      Но, впрочем, я заговорился -
      Простите, южные народы!
      Товары ваши - не отрава,
      А только атрибут свободы.
      
      Царит свободная торговля,
      Свободный выбор все решает,
      Хоть временами этот выбор
      Двуногих мало украшает.
      
      Когда же мы томились в рабстве,
      Наркологов имелось мало.
      Тогда употребляли порку,
      И часто это помогало.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      В литературе так бывает,
      Что из-за множества тусовок
      Поэт душой ослабевает,
      В писаньях делаясь неловок.
      
      Былого мастерства утрату
      В себе отслеживая втайне,
      Он станет нетерпим к собрату,
      Завистлив и придирчив крайне.
      
      Он, как правительственный диктор,
      Вещает про чужие сбои,
      Способность выносить вердикты
      Оставив за одним собою.
      
      Начав с буржуями якшаться,
      Он на экранах замелькает -
      Ведь творчество от этих акций
      Его уже не отвлекает.
      
      Такой удачливый бездельник
      Всегда к творцам питает злобу
      И рад, что те всегда без денег
      И быстро близятся ко гробу.
      
      Напоминания о Боге
      Его не заставляют сдуться,
      Ведь он уверен: все итоги
      Здесь, в мире денег, подведутся,
      
      А все людские интересы
      К наживе сводятся на деле.
      Есть мира творческого бесы,
      Они-то им и овладели.
      
      "Ведь ты звезда,- они долдонят,-
      Ты вправе поступать как хочешь".
      Буржуями он будет понят,
      Но нам мозги не заморочишь.
      
      От нас не скроешь низкой цели,
      Присущей всем его советам -
      Чтоб век за печкой просидели
      Мы, кто и впрямь рожден поэтом.
      
      Чтоб даже пикнуть мы боялись
      И ждали некоего часа -
      Так куклы в сундуке валялись
      У Карабаса Барабаса.
      
      С их выступлений тот нередко
      Сшибал приличную монету -
      Лишь потому марионетка
      Являлась временами свету.
      
      Но сказки светлую концовку
      Не зачеркнуть хозяйской плетью,
      И нашей жизни постановку
      С восторгом примут все столетья.
      
      Не деньги нам нужны, а вечность,
      И мы смеясь трудиться будем...
      Дика подобная беспечность
      Недобрым и корыстным людям.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Метели середины марта,
      Вздуваются завесы снега.
      Воображать навряд ли стоит,
      Как нынче жарко в Сан-Диего.
      
      Жесть кровель ухает и стонет
      На крайне истеричной ноте,
      Стремясь промчаться хоть минуту
      В зловещем скомканном полете,
      
      Чтоб на трамвайной остановке
      По шее рубануть кого-то,
      И жертва поползет по снегу
      В окурках и комках мокроты.
      
      Метель располагает к смерти
      И помощи не обещает.
      Давнишнее воспоминанье
      Меня недаром посещает:
      
      Как жар лица снежинки плавил -
      Любовный или же гриппозный.
      Я шел в пощечинах метели,
      И уклоняться было поздно.
      
      Ведь что бы я тогда ни сделал,
      Я опоздал бы безнадежно,
      Поскольку глупыми словами
      Спугнул любовь неосторожно.
      
      Лишь после этого узнал я,
      Хоть был уже не слишком молод,
      Что значит настоящий ветер,
      Что значит настоящий холод.
      
      Спускались сумерки. Округа
      Сквозь снег огнями замигала.
      Уж лучше б я тогда же умер,
      Как мне метель и предлагала,
      
      Гоня в глотающую ветер
      Заснеженную подворотню.
      Тринадцатый сезон метелей
      С тех пор встречаю я сегодня.
      
      Ведь если вовремя не умер,
      То очень скоро станет поздно.
      Придется жить в одной седмице
      Безрадостной великопостной.
      
      А если б я в той подворотне
      Прилег у мусорного бака,
      То мне к утру бы нос отъела
      Друг человечества - собака.
      
      Потом оставил бы в больнице
      Я отмороженные части,
      А с ними также и пустые
      Надежды на любовь и счастье.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Мои худеют накопленья,
      Ведь в деловом круговороте
      Я ощущаю утомленье
      И легкие поывы к рвоте.
      
      В таких мучительных симптомах
      Крутилась жизь моя пустая,
      Но ныне множество знакомых
      Стряхнул решительно с хвоста я.
      
      Нахлебников не угощаю,
      Забыл гульбу и волокитство,
      Лишь дома со стаканом чая
      Не торопясь читаю Китса.
      
      Злорадно захихикал кто-то,
      Мой образ жизни наблюдая:
      Он увидал во мне банкрота,
      Он думает, что я страдаю.
      
      А я нисколько не страдаю
      И ночью не верчусь на ложе.
      У Китса даже запятая
      Былых доходов мне дороже.
      
      Был тучен банковский мой счетец,
      А ныне высох, словно щепка,
      Но я, об этом не заботясь,
      Работаю, как мастер Пепка,
      
      Который все свои созданья
      Сработать норовил на вечность,
      Который был само старанье -
      И воплощенная беспечность.
      
      Теперь злорадство не смеется,
      А лишь растерянно кривится -
      Ему смутить не удается
      Мой отдых с книгой Джона Китса.
      
      Злорадство опустилось ныне,
      Не моется, не чистит зубы,
      И кажутся ему пустыней
      Тусовки и ночные клубы.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Да, люди близкие чудно устроены,
      Налажен так в душе у них учет,
      Что будут все грехи твои утроены
      И сущий монстр в итоге предстает.
      
      Твои заслуги будут запомоены
      И будут все свершения не в счет,
      Но близкие торопятся, расстроены,
      Опять к тебе, коль крепко припечет.
      
      Ну что сидишь ты с челюстью отвисшею?
      Вставай - ведь осужден ты силой высшею
      Их волочить по жизни, как ядро.
      Зато сюрпризов впредь не ожидается -
      Ведь знаешь ты теперь, как отражаются
      В учете близких помощь и добро.
      
      
      
       * * *
      
      Когда бы появлялись мы на свет
      Не в окруженье близких и родни,
      То жили бы по полтораста лет,
      В любви препровождая наши дни.
      
      Не слышали бы слова "дармоед",
      Трудясь среди попреков и грызни,
      Вражда за нами не плелась бы вслед -
      Ведь нам враждебны близкие одни.
      
      Была бы жизнь спокойней и светлей,
      А на устах всегда играл бы смех,
      И пусть расплатой будет нищета,
      Но лучше нюхать на помойке клей,
      Чем жить средь монстров беспощадных тех,
      Кто во плоти - добро и правота.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Мне известна страна, состоящая из
      Освещенной эстрады, где длится распляс,
      Где взлетают фонтаны мерцающих искр,
      А в партере - шеренги восторженных глаз.
      
      На эстраде становится все веселей,
      Поневоле в ногах образуется зуд,
      В теплотрассе же нищие нюхают клей
      И вдоль труб, словно черви, на звуки ползут.
      
      Над эстрадой колышутся перья и пух,
      Идиотские ритмы весельем полны...
      В ревматических лапах озябших старух
      Птичье горлышко этой поющей страны.
      
      Надавить посильней - позвонки затрещат,
      Водопадом осыплются стекла в окне,
      И недальних пожарищ прилипчивый чад
      Вместе с лютым морозом ворвется извне.
      
      Надавить посильнее - и хрустнут хрящи,
      Декорации станут валиться, кривясь,
      Свет погаснет - и зал вдруг очнется в ночи,
      Неожиданно с ночью почувствовав связь.
      
      Этой связью является лютый мороз -
      От него не спасешься, закутавшись в мех,
      И надсадно ревущий в ночи тепловоз,
      И в подвале звучащие вопли и смех.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Под старинными вязами сяду на пень;
      Где-то свет набухает, готовясь взорваться,
      Но клинков золотых, рассекающих тень,
      Мошкара и пылинки ничуть не боятся.
      
      Совершенно бесшумно случается взрыв
      И с собой не ведет никакой катастрофы,
      На прогалины парка сиянье излив,
      А отчасти и в эти спокойные строфы.
      
      Не один промелькнул незамеченным год,
      Убеждая, что нечему в жизни дивиться,
      До того, как увидел я в парке восход,
      Возвращаясь устало от пошлой девицы.
      
      Перед взором как будто протерли стекло;
      Свет коснулся предметов, и с этим касаньем
      Их волшебное оцепененье прошло
      И сменилось размеренным тихим дыханьем.
      
      Словно не было дымки жемчужной ночной,
      Только влажная зябкость осталась покуда,
      И незримые птицы гремят надо мной,
      Крона вяза - как некая певчая груда.
      
      В этой груде ветвей и листвы вырезной
      Поселиться бы маленькой птичкой лесной -
      И будил бы меня юный проблеск дневной,
      Шевеля мои перья дыханием чуда.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Боль исподволь в мое вселилась тело,
      Его осваивая, как жилье.
      За то хватаясь и за это дело,
      Я просто не успел изгнать ее.
      
      Семья, которой я внушал тревогу,
      Любимая, чей пыл не я зажег -
      Помощников у боли было много,
      И только мне помочь никто не мог.
      
      С годами боль освоилась, окрепла,
      Она зевнет - а мне хоть в гроб ложись;
      Сухой и серой, как под слоем пепла,
      Мне кажется теперь земная жизнь.
      
      События, катящиеся мимо,
      Мне безразличны - так я утомлен.
      Я болью, словно капсулой незримой,
      От мельтешенья жизни отделен.
      
      К врачам мне обращаться неохота,
      Сочувствие купив за черный нал.
      Они о боли вряд ли скажут что-то,
      Чего бы я и сам уже не знал.
      
      Как усыплять ее под "баю-баю",
      Как можно ненароком пробудить,-
      Я знаю все. Я одного не знаю:
      Как могут люди мимо проходить.
      
      И стихотворство цели не достигло,
      Пока я лишь поэт, а не злодей,
      И строки - просто строки, а не иглы,
      Вонзающиеся во всех людей.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Некий отец воевал с собственным маленьким сыном
      И одолел, ибо сын в страхе дрожал перед ним.
      Все, что ни делал сынок, было папаше противно,
      Робко сутулился сын, зная никчемность свою.
      Нравилось очень отцу зверем кидаться на сына,
      Чтоб с омерзением вновь трусость его увидать.
      Мать на руке у отца с воплями тут повисала,
      Как бы с огромным трудом ярость смиряя его.
      Стоили нервов и слез сыну такие спектакли,
      Сызмальства плохо он спал,- но ведь на то и отец.
      Матери, правду сказать, тоже не нравился отпрыск,
      Глупые мненья его и хулиганы-дружки.
      Честно старался отец чадо свое переделать,
      И в каждодневной борьбе шли незаметно года.
      Сын подрастал, но отцу были по-прежнему мерзки
      Мненья его и друзья, действия и внешний вид.
      Все было в сыне не так, все изменить надо было,
      И в переделку опять близкие брали сынка.
      Стал неврастеником он; стал ли затем импотентом -
      Трудно сказать, ведь подруг в дом он не мог приводить.
      Чем же закончилось все? Да, разумеется, смертью -
      Той, что некстати пришла и прекратила борьбу.
      Нынче могила отца вся заросла сорняками -
      С самого дня похорон сын к ней дорогу забыл.
      Выцветший пластик венков, в комьях и трещинах почва -
      От проседанья ее скоро завалится крест.
      Да, эта сказка стара, но не боюсь предсказать я:
      Ей сохранять новизну впредь навсегда суждено.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Когда враги меня застигнут
      Вдали от дома где-нибудь,
      Внутри себя затрепещу я,
      Но выпячу цыплячью грудь.
      
      Я чую близкую опасность,
      Хоть виду и не подаю.
      Зачем я сделался поэтом,
      Дурак, на голову свою?
      
      Сейчас меня собьют на землю,
      Начнут ботинками лягать
      И вновь знакомые упреки
      Передо мною выдвигать.
      
      Что, мол, не так я сочиняю,
      Как сочинять обязан был...
      Тут важно проявить смекалку
      И сразу притушить их пыл.
      
      Тут важно пересилить ужас
      И смело бросить им в лицо:
      "Не подфартило вам, ребята,
      Я - Джон Кровавое Яйцо.
      
      Я обожаю глотки резать,
      Кишки наружу выпускать,
      А недорезанные трупы
      В свое хранилище таскать.
      
      Сейчас я должен крови выпить,
      Такой уж у меня режим..."
      И кто-то, самый слабонервный,
      Заголосит:"Братва, бежим!
      
      Чувак психованный, ребята,
      Я опознал его лицо -
      У нас он типа Чикатило,
      Он - Джон Кровавое Яйцо".
      
      И побегут враги позорно,
      И канут в лиственной тени...
      Поэтов лучше, бля, не трогать,
      Психованные все они.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Поэту не нужна ученость,
      Он должен презирать науку
      И только слушать совремённость,
      Держа у ней на пульсе руку.
      
      Не надо путать пульс эпохи
      И пульс различных голодранцев:
      Ей подавай не ахи-охи,
      А песен, музыки и танцев.
      
      Вот скачут люди деловые,
      Как насосавшиеся блохи.
      Ты дай ей песни огневые,
      Взяв ритмы у самой эпохи.
      
      Ты присмотрись: лежит эпоха,
      Как будто тучная невеста.
      Держать за пульс ее неплохо,
      Но есть же и другое место.
      
      Ей надо смело лезть под платье,
      Ведь у эпохи сущность сучья,
      И распахнет она объятья
      Довольства и благополучья.
      
      Да, у нее лицо урода,
      Ухватки у нее зловещи,
      И надо делать ей в угоду
      Неназываемые вещи,
      
      Но главное - держать при этом
      Свою подругу за запястье.
      В биенье пульса - ключ к секретам
      Нехитрого людского счастья.
      
      Приумножай немедля рвенье,
      Свой пыл удваивай в испуге,
      Едва заметишь измененья
      В сердцебиении подруги.
      
      Сопи, постанывай и охай,
      Изображая сладострастье,
      Но при соитии с эпохой
      Не отпускай ее запястье.
      
      Собьешься с ритма - и мгновенно
      Ты будешь заменен другими,
      И станет тускло и забвенно
      Гремевшее недавно имя.
      
      И как ты там уже ни дуйся - Эпоха хочет наслаждаться.
      Другие песни в ритме пульса
      Немедленно начнут рождаться.
      
      А ты обиженно сутулься
      И слушай, испуская вздохи,
      Как молодые в ритме пульса
      Приятно делают эпохе.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Непреложность течения времени
      Постепенно меняет меня,
      И рога на лысеющем темени
      Все заметнее день ото дня.
      
      В зоопарке гулял я с охраною,
      Заскучал и воскликнул:"А ну,
      Покажите мне что-нибудь странное!"
      И мне вывели старого гну.
      
      И от смеха, меня одолевшего,
      Я согнулся под острым углом.
      "Посмотрите на этого лешего!
      Вот кто должен считаться козлом!
      
      Не видали козла настоящего,
      Мы, братишки, до этого дня!"-
      Так вопил я, но взора горящего
      Не сводил африканец с меня.
      
      Хорошо подвергать осмеянию
      Существа необычного стать:
      Как известно, я - перл мироздания,
      И козлом мне вовеки не стать.
      
      Сам в восторге от этого тезиса,
      Доносил я его до братвы,
      Но с утра некий зуд вдруг прорезался
      В двух местах по бокам головы.
      
      Пара шишек набухла под кожею
      И под челюстью шерсть отросла,
      И я вспомнил глаза нехорошие
      Африканского злого козла.
      
      Засвербило вдруг что-то в промежности,
      И я понял: то двинулся в рост,
      Довершив измененья во внешности,
      Комаров отгоняющий хвост.
      
      По паркету копытами топая,
      Зеркала я пытался бодать.
      Мне не нравилось быть антилопою,
      Мыслить нравилось мне и страдать;
      
      Как творение Божье заветное,
      Свысока на природу смотреть
      И различные темы конкретные
      С деловыми на стрелках тереть...
         В дверь просунулась ряшка довольная
      И без лишних поведала слов:
      "Шеф, тут тема возникла прикольная -
      Пацаны превратились в козлов.
      
      У меня самого не вмещается
      Хвост, сучара, в штанину уже..."
      Я почувствовал, как облегчается
      От известия груз на душе.
      
      Видно, хлопцы нормально восприняли
      То, что сделаться надо козлом.
      Мы собрались, шампанского приняли,
      И сказал я за общим столом:
      
      "Пусть такая нам доля назначена,
      Что отныне мы в чем-то козлы,
      Но пацанская честь не утрачена,
      Наши фирмы и наши стволы.
      
      Если кто-то борзеть попытается,
      То я живо им глотки заткну.
      Все узнают, как больно бодается
      Группировка по имени "Гну".
      
      Если выехать кто-то надеется
      Под сомнительной маркой людей,
      То у нас ведь копыта имеются,
      Да и ядра у нас тяжелей.
      
      Не найдется такой человечицы,
      Чтоб козлу отказала в любви...
      Всем хорошая жизнь обеспечится,
      Только сам по понятьям живи.
      
      А вчерашний козел мне не нравится,
      Как-то смотрит он - трудно сказать...
      Пусть в дирекцию кто-то отправится,
      Чтоб шашлык из него заказать".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Подмоги от людей не жди -
      Им даже и взглянуть-то лень.
      Хоть рифма пошлая "дожди" -
      Дожди и вправду каждый день.
      
      Недосыпанье не беда
      И выход поутру под дождь,
      Беда в другом - что от труда
      Ты ничего уже не ждешь.
      
      На пустыре мои следы
      Вмиг заполняются дождем.
      Коль мир неласков - полбеды,
      Беда, коль все постыло в нем.
      
      Любовь могла бы мне помочь,
      Но беспросветен окоем
      И дождь, идущий день и ночь,
      Настаивает на своем.
      
      Мне не нужна ничья любовь,
      Любить мне надо самому,
      Но дождь, просачиваясь в кровь,
      Подходит к сердцу моему.
      
      Сезон дождей переживи -
      И солнце явится, слепя,
      Но человек с дождем в крови
      Глядит всегда вовнутрь себя.
      
      Пускай с рассветом небосвод
      В сияньях сам себя воздвиг -
      В душе все тот же дождь идет,
      Не прекращаясь ни на миг.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Зашевелилась в кармане деньга
      И затерялся я в рыночной давке,
      Где непременно усатый ага
      Был падишахом при каждом прилавке.
      
      Перекликались гортанно они*,
      Дерзкая властность от них исходила,
      Мне же припомнились давние дни -
      Рымник, Фокшаны и штурм Измаила.
      
      Рынок - не просто скопленье ловчил,
      Рынок - не просто ларьки и палатки,
      Рынок - возникший в Москве Измаил.
      Так становись в боевые порядки!
      
      Надо готовиться к битве большой:
      Мясо ли, рыба ли, фрукт или овощ -
      Каждый продукт обладает душой
      И земляков призывает на помощь.
      
      Надо, чтоб русскую снедь осквернять
      Впредь басурмане уже не могли бы,
      Чтоб православными стали опять
      Фрукты и овощи, мясо и рыба.
      
      Мы ведь нажить на торговле деньгу
      Без затруднения можем и сами,
      Коль восвояси отправим агу
      Вместе с апломбом его и усами.
      
      Пенсионеров построим "свиньей",
      Бомжи пусть будут в резерве у ставки -
      И поглядим, как народ деловой
      Засуетится, сдвигая прилавки.
      
      Он баррикады начнет возводить,
      Приготовленья вести к обороне,
      Но у бомжей "Никого не щадить" -
      Татуировка на каждой ладони.
      
      "Смело на бой за родные харчи" -
      Белые буквы на знамени черном,
      И задрожат усачи-ловкачи,
      Прячась в укрытье своем обреченном.
      
      Жаль, не обходится без незадач,
      Мнутся и ропщут бойцы-забияки:
      Запропастился куда-то трубач,
      Звонкий сигнал подающий к атаке.
      
      ------------------------------------------------
      1
       Т.е. аги, а не прилавки.
      
      
       * * *
      
      Не перешутишь разных шуток
      В застольном гаме, во хмелю,
      А одиночество бормочет:
      "Шути, шути, я потерплю".
      
      Вышучиваешь все смешное,
      Замеченное на ходу,
      А одиночество бормочет:
      "Шути, шути, я подожду".
      
      Живешь шутя и усмехаясь,
      Надеясь так и дальше жить,
      А одиночество бормочет:
      "Шути, мне некуда спешить".
      
      И вскоре кончатся событья
      И разбредутся люди те,
      С кем потешался ты над жизнью,
      И смех повиснет в пустоте.
      
      Нелепостей не стало меньше,
      Но шутке некуда идти,
      И обиночество бормочет:
      "Ты лучше про себя шути.
      
      Иначе ведь легко подумать,
      Что ты обычный идиот".
      Но ты назло ему в оскале
      С трудом растягиваешь рот.
      
      Ты к одиночеству привычен,
      Но кто приходит с ним вдвоем?
      И оба шепчут монотонно:
      "Шути, шути, мы подождем".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Жил поэт на Древнем Востоке - одаренный был человек,
      Но о нем ничего не знают посетители дискотек.
      
      Пробирает гром дискотеки до печенок, до потрохов -
      В этом громе трудно расслышать легкий шаг старинных стихов.
      
      Завсегдатаи дискотеки от уколов в сортире мрут -
      Дискотеку то там закроют, то откроют заново тут.
      
      Завсегдатаи - те, кто выжил,- заведут семью и детей,
      Им становится не до плясок и других ребячьих затей.
      
      Заменить их придет другая бестолковая молодежь,
      А в стихах, проживи хоть вечность, изменения не найдешь.
      
      Скудоумцы уже другие пишут музыку для толпы,
      А стихам свирепая вечность мягко стелется под стопы.
      
      Караван их в дорогу вышел в незапамятные года,
      И без всякой помощи свыше его поступь досель тверда.
      Я как в юности их услышал, так и буду слышать всегда.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я закалил копье Аллаха,
      Я отточил его, как бритву,
      И, не испытывая страха,
      С врагом возобновляю битву.
      
      Мы зря надеялись на время -
      Не скажет нам его движенье,
      Кто должен пасть, чьи род и племя
      Подвергнутся уничтоженью.
      
      Кому достанутся угодья,
      Где урожай набух от зноя.
      Но мне и Хамову отродью
      Издревле тесно под луною.
      
      А из любого договора
      Одно лишь следует упрямо -
      Что под моим балконом скоро
      Раздастся мерзкий гогот хама,
      
      Что скоро донесется внятно
      Напев знакомый:"Monеу, моnеу..."
      А хам смелеет многократно,
      Купюры чувствуя в кармане.
      
      Мир лишь дает врагам заклятым
      Здоровье в тишине поправитью
      Не златоустам-дипломатам
      Решать, кому Землею править.
      
      Я перемирий не приемлю,
      А от войны я отдыхаю,
      Когда противник втоптан в землю
      И скалит зубы, издыхая.
      
      Вот так решаются вопросы
      Преобладанья на планете,
      А вовсе не путем опроса
      И пустословия в газете.
      
      Цивилизации скорлупка
      Тонка, и до сих пор под нею
      Идет невидимая рубка,
      То разгораясь, то слабея.
      
      
      Я не последний в битве этой,
      И жуткий вывод мне не внове -
      Что обладать нельзя планетой
      Без фанатизма и без крови.
      
      
      
      Но благочестия науку
      Постиг я в молодости крепко,
      Я помню, кто вложил мне в руку
      Несокрушаемое древко.
      
      Дает победу Иегова,
      А вовсе не тупые массы,
      И слаще зрелища любого
      Врагов предсмертные гримасы.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Мой друг, бесспорно, баловень успеха,
      Хоть пишет полную галиматью.
      Все члены поэтического цеха
      Исходят завистью к его житью.
      
      Но этого везения сиянье
      Меня не ослепит, как всех вокруг -
      Ведь гениальность и преуспеянье
      Не есть синонимы, мой бедный друг.
      
      Живи богато и купайся в неге -
      Не умаляю я твоих заслуг;
      К тому же мы с тобою не коллеги -
      Поэт поэту рознь, мой бедный друг.
      
      Хоть ты дорожку протоптал в обменник,
      А у меня с деньгами просто швах,
      Однако бедность и нехватка денег
      Не есть синонимы в моих глазах.
      
      Пусть я не знаменит и не народен -
      Плюс у меня имеется иной:
      Я полностью от зависти свободен,
      И можешь ты быть искренним со мной.
      
      А впрочем, бедность твоего успеха
      Без всяких исповедей мне ясна,
      И в звуках твоего хмельного смеха
      Надорвана какая-то струна.
      
      Внимая этим истеричным нотам,
      Я думаю, что не всегда сладка
      Причастность к тем зияющим высотам,
      Откуда друг мой, окружен почетом,
      На нас, бедняг, взирает свысока.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Коль я виноград сажаю
      В сухую землю у моря,
      То я не жду урожая,
      Поскольку умру я вскоре.
      
      Мне некуда торопиться,
      Ведь исстари так ведется,
      Что новым вином упиться
      Сажавшему не придется.
      
      Устроив лозе подпорку,
      Считает седой мужчина,
      Что сын проведет уборку,
      Но я не оставлю сына.
      
      Умчаться на корабле бы
      Туда, где сплавились в хоре
      Лилово-дымное небо,
      Лилово-дымное море!..
      
      Растрачивать годы жизни
      Без видимой цели надо ль?..
      Но я в любезной отчизне
      Усерднейший виноградарь.
      
      Но я не терплю безделья,
      И, значит, на Божьем свете
      Все те, кто не чужд веселья -
      Мои любезные дети.
      
      Они и вступят в наследство
      Со дня моего ухода,
      Когда окончится детство
      Лозы и людского рода.
      
      Свобода тогда забрезжит,
      Отступит изнеможенье
      Смолкнет проклятый скрежет
      Заступа о каменья.
      
      Набрякшие кисти срежут
      Под звуки дружного пенья
      И смолкнет проклятый скрежет
      Заступа о каменья.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      От этой жизни можно дрогнуть,
      Я от нее уже тово.
      Иному что яичко кокнуть,
      Что череп ближнего свово.
      
      Представь: ты сколотил копейку,
      Купил видак и мебеля,
      А уж насчет тебя идейку
      Питает некая сопля.
      
      Она, вернее он, считает,
      Что должен ты ее кормить,
      И со своей шпаной решает,
      Как дом твой лучше подломить.
      
      И вряд ли сможешь ты засады
      В своем устраивать дому -
      Тебе ведь на работу надо,
      А им работать ни к чему.
      
      И вот, придя домой с работы,
      Застанешь дома ты разгром
      И теще взломщики за что-то
      По чану дали топором.
      
      Конечно, теща, к сожаленью,
      Потом внезапно оживет.
      Вот так: прихватят накопленья,
      Зато оставят лишний рот.
      
      И ты махнешь на все рукою,
      Запьешь, чтоб выразить протест,
      И теща сообща с женою
      Тебе всю плешь тогда проест.
      
      Они твердят:"Иди работай,
      Ты как-никак отец и муж".
      Ну нет! Другому идиоту
      Пускай внушают эту чушь.
      
      Пусть где-то вкалывает кто-то -
      Я лучше выпью и спою,
      И в этом мире все работы
      Теперь я видел кое-где.
      
      И ты, товарищ, будь попроще -
      Пусть трактор пашет целину,
      А ты заставь заткнуться тещу,
      Маленько поучи жену.
      
      Скажу тебе по правде, парень:
      Пусть я и в жопе по деньгам,
      Я все же где-то благодарен
      Сопливым этим бандюкам.
      
      
      
       * * *
      
      Когда ничего не волнует,
      Писать неохота стихи.
      Я это в себе отмечаю
      И дробно смеюсь:"Хи-хи-хи".
      
      Есть главное - пища, одежда,
      Деньжонки для черного дня,
      А дамы с их глупой гордыней
      Теперь лишь пугают меня.
      
      Своим отношениям с близкими
      Подвел я печальный итог:
      Все только взывают о помощи,
      А мне ни один не помог.
      
      В глазах моих полностью рухнул
      Отныне их жалкий кредит -
      Мне кролик гораздо дороже,
      Который в духовке стоит.
      
      Общественные потрясенья
      Меня заставляют зевать -
      Народу ведь попросту нравится
      В капкан свои лапы совать.
      
      А далее следуют жалобы,
      Трусливое длится нытье,
      Но, к счастью, уже не волнуется
      От этого сердце мое.
      
      Какое великое благо -
      Забыть о волненьях пустых,
      О том, как уста оскверняет
      Печеночной горечью стих!
      
      А люди, похоже, уверены:
      От всей мировой чепухи
      Я буду и впредь кипятиться,
      Строчить напряженно стихи...
      И я, на подушки откинувшись,
      Злорадно смеюсь:"Хи-хи-хи".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Азербоны - несчастные люди,
      Их не любит на свете никто.
      Обижать их давайте не будем -
      И получим награду за то.
      
      Азербонов не будем мы трогать,
      То есть, значит, не будем их бить,
      И за это награда от Бога
      Очень скоро должна поступить.
      
      Абрикосы, черешня, лимоны,
      Зелень-мелень, икра и коньяк.
      Заживем мы как те азербоны,
      А не как большинство работяг.
      
      Азербоны все это дадут нам,
      Потому что не будут их бить,
      С животом постоянно раздутым
      Будем мы по столице ходить.
      
      Будем жизнью Москвы любоваться
      Добродушно, чуть-чуть свысока,
      И не будем уже раздражаться
      Из-за всякого впредь пустяка.
      
      Не спеши с азербоном сцепляться,
      Даже если он с фиксой во рту,
      Если хочешь по жизни подняться,
      То всегда проявляй доброту.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Те люди, в коих много фальши,
      Сперва хвалу тебе поют,
      Потом командуют, а дальше
      Пинка под задницу дают.
      
      И в чем-то эти люди правы,
      Поскольку знают лучше всех,
      Какие торжествуют нравы,
      Как достигается успех.
      
      А значит, бесполезен ропот;
      Хоть я остался за бортом,
      Но приобрел житейский опыт -
      Скажу спасибо и на том.
      
      На чем-то вроде космолета
      Умчатся баловни судьбы,
      Мне оставляя за работу
      Лишь вонь из выхлопной трубы.
      
      Вонь происходит от сжиганья
      Пожертвованных мною лет,
      Но почему-то нет желанья
      Выкрикивать проклятья вслед.
      
      Ведь знаю я, какая скука
      Царит на ихнем корабле.
      Литература и наука
      Со мной остались на Земле.
      
      Имея два таких оплота,
      Я поклонился бы судьбе,
      Когда б пореже космолеты
      Напоминали о себе.
      
      Средь книг и в занятости чинной
      Я буду жить на свой манер,
      Но донесется шум турбинный
      Из высших буржуазных сфер.
      
      Тем людям непременно надо
      Над домом в небе проскользить,
      Чтоб блеском, грохотом и чадом
      Меня, растяпу, поразить.
      
      И, оставляя запах тленья,
      Умчатся в небо люди те,
      Те астронавты накопленья -
      К их безвоздушной высоте.
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      В моей Москве, в моих родных местах
      Такие существуют уголки,
      Где можно деньги схоронить в кустах -
      И лучше так, чем сейфы и замки.
      
      Там свет струится в лиственных пластах,
      Напоминая долгие глотки.
      Со сбивчивою речью на устах
      Роняет птичка белые кружки.
      
      Возьми туда бутылочку с собой
      И можешь быть спокоен: никакой
      Наряд милиции тебя не видит.
      Ты был как все - и вот уж был таков:
      В тиши моих укромных уголков
      Жестокий мир гуляку не обидит.
      
       *
      
      Жестокий мир гуляку не обидит,
      Коль сам гуляка прячется умело,
      Коль в щель забора он протиснет тело
      И сквозь бурьян к сараям старым выйдет.
      
      Пускай гуляку кто-то ненавидит
      И, может статься, даже и за дело,
      Пусть вслед ему погоня полетела -
      Но у погони ничего не выйдет.
      
      Меж этих складов - вечно на запоре,
      Среди бугров, поросших сплошь бурьяном,
      Убежищ - словно звезд на небосклоне.
      В моих местах, в безвестном зазаборье,
      Достаточно быть слабым, нищим, пьяным,
      Чтоб стать недостижимым для погони.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Нотариуса манит взятка,
      Ведь без нее он жить не может.
      Коль он не выцыганил взятку,
      То, значит, день напрасно прожит.
      
      Ему годятся все предлоги
      Для выколачиванья денег.
      Страшись нотариальных действий:
      Любой нотариус - мошенник.
      
      Ему зарплаты не хватает
      (Хотя кому ее хватает?) -
      И оттого на нашем горе
      Он пышным цветом расцветает.
      
      Найдет изъян в любой бумаге,
      Пусть даже просто опечатку,
      И кланяться себе заставит,
      Со смаком предвкушая взятку.
      
      И нету на него управы,
      Ведь мы же все должны трудиться,
      Чтоб как-то выжить в этом мире,-
      Нам просто некогда судиться.
      
      Нотариус об этом знает,
      Не зря дрожат его клиенты.
      Он отвергает беспощадно
      Бесспорнейшие документы.
      
      Зато коль дряхлую соседку
      Ты ловко мышьяком накормишь
      И дашь нотариусу в лапу,
      То на себя жилье оформишь.
      
      Вот так судьба распорядилась
      И всех связала в узел сложный.
      Для нас нотариус - вражина,
      А для кого-то - друг надежный.
      
      Ведь без него убивец брел бы
      По улицам, глотая слезы,
      И вспоминал бы, как впустую
      Он мышьяка транжирил дозы.
      
      Как на мышьяк он тратил деньги,
      На всем букально экономя...
      Старушка, правда, околела,
      Сначала повалявшись в коме.
      
      
      
      
      А толку что? Другим достались
      Старушки пышные покои,
      Ведь в нужный миг не оказалось
      Нотариуса под рукою.
      
       Убивец смел и предприимчив,
      Но все ж не он судьбы избранник,
      А на старушкину жилплощадь
      Въезжает идиот-племянник.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Болезненно-резкие блики и тени,
      Сырой холодок в затененных местах,
      И птичье болезненно-звонкое пенье,
      И капли, горящие в мокрых кустах,-
      
      Об осени близкой здесь все говорит мне,
      Опять незамеченным время прошло,
      Однако по-прежнему в сбивчивом ритме
      Проспект за домами храпит тяжело.
      
      Земная забота вовек не утихнет,
      Свой храп по проспекту волною гоня,
      Но утро росистое некогда вспыхнет
      Во дворике этом уже без меня.
      
      Мои с этой жизнью не сводятся счеты,
      Я в свете болезненно-резком пойму:
      На все поколенья достанет заботы,
      А лет недостанет и мне одному.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Отец мой жил да поживал,
      Добро для сына наживал,
      Но он ушел, как все уйдем,
      И мне оставил сельский дом.
      
      Побрел к нотариусам я,
      Хоть был не рад тому прибытку,
      Но оформление жилья
      Их банда превратила в пытку.
      
      От них ты помощи не жди,
      Ведь заповедь "не навреди"
      Не для нотариусов, нет! -
      От их советов только вред.
      
      Они пошлют тебя туда,
      Куда тебе совсем не надо,
      Но где просители всегда
      Толкутся, как овечье стадо.
      
      И сколько ты потратишь лет
      В таком дурном круговороте -
      Нотариусам дела нет,
      При их ответственной работе.
      
      Тех юридических интриг
      Не знали мы, интеллигенты,-
      Интриг, кастрирующих вмиг
      Бесспорнейшие документы.
      
      Напрасно я в бутылку лез,
      Кричал:"Да не дурите! Бросьте!"-
      И если бы отец воскрес,
      То снова умер бы - от злости.
      
      Глумленье длилось. Наконец
      Терпенье потерял Творец.
      Тогда в небесной синеве
      Заколебались чаши две.
      
      Тогда на чаше на одной
      Воссел нотариус родной,
      А на другую чашку я
      Упал, как гиря тяжкая.
      
      И ввысь нотариус взлетел
      И, как невиданный болид,
      Помчался меж небесных тел
      И до сих пор еще летит.
      
      
      
      Он страшно выпучил глаза,
      Восставил дыбом волоса,
      В оскале зубы обнажил
      И все планеты устрашил.
      
      Веленьем Господа гоним,
      Летит он в бездну мировую,
      И звезд скопленья перед ним
      Шарахаются врассыпную.
      
      Я знаю, было так всегда -
      Запуливались в никуда
      Все те, чье хамское мурло
      Собой являло спесь и зло.
      
      На чаше мировых весов
      Я оказался тяжелей.
      Под сень родных земных лесов
      Я плавно опустился в ней.
      
      А мой нотариус исчез
      Навеки в жутких небесах -
      За то, что сравнивал свой вес
      С моим на мировых весах.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      В ночи проносится ветер
      С какой-то важнейшей вестью
      И тополем, словно кистью,
      Влепляет в небо созвездья.
      
      Беснующиеся кисти
      Кругами гуляют в звездах.
      Им ветер не оставляет
      Ни мига на сон и роздых.
      
      Орудующий кистями
      Ни мига не тратит праздно,
      Похлебку миров мешая
      Веретенообразно.
      
      Сопровождаясь шумом,
      Движенье выглядит страшным,
      Но так и передаются
      Известья о самом важном,
      
      Все те, для коих излишни
      Понятья, формулы, числа,-
      Известия, в коих даже
      Нет выраженного смысла.
      
      Пролистывай вместе с ветром
      Письмовник звездный нетленный
      И вскоре прильнешь душою
      К печали ночной вселенной.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      С моря приходит дождик,
      Движенья его легки.
      За светлой живой завесой
      Заросли у реки.
      
      А там, где к горному лесу
      Восходит заречный лог,
      Натягивая веревку,
      Красный кричит телок.
      
      Красный телок - на желтом,
      На фоне желтой стерни...
      Скоро опять начнутся
      Звенящие зноем дни.
      
      На виноградной веранде,
      В ее листве вырезной,
      Будет опять копиться,
      Переливаться зной.
      
      Будут слышаться хрипы
      Соседского петуха,
      До помутненья зренья
      Станет земля суха.
      
      За алычевой оградой
      Порой пробежит мотор,
      И будут коршуны реять
      Над мощным загривком гор.
      
      И сделается не нужно
      Уже ничего окрест.
      Покоя, только покоя
      Хочу я от этих мест.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Широко развалились горы
      С куполами обсерваторий,
      А над ними воздвиглись тучи -
      Дымно-синие, будто море.
      
      По предгорьям руно лесное
      Опочило в жемчужной дымке.
      Нас высаживает автобус
      На анапском центральном рынке.
      
      Через десять минут стемнеет,
      Я прекрасно знаю об этом,
      Но пока еще блещет море
      Между сосен над парапетом.
      
      Но покуда ласточки свищут
      В набухающем тьмой просторе,
      Но пока еще пальцем Бога
      Очертилось кипенье моря.
      
      В темноте суета людская
      Очень скоро восторжествует,
      Но пока можно в даль вглядеться,
      Ибо даль пока существует.
      
      
       * * *
      
      Оттуда, где блещут звезды,
      Где тьма и морской простор,
      Порой прилетает ветер -
      И вспыхивает костер.
      
      Не знаю я, кто ты, ветер,
      Кто дал тебе эту речь -
      Чтобы любое сердце
      Такою скорбью облечь.
      
      Не знаю я, кто ты, ветер,
      Но слушать это невмочь -
      О том, что жизнь - только пепел,
      Который ты сдуешь в ночь.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Вина каберне напившись,
      Я грозно иду домой.
      В этот вечер заставлю
      Я всех считаться со мной.
      
      Все меня презирают -
      Жена, собака Пират...
      Но в этот вечер наткнутся
      Они на железный взгляд.
      
      Поскуливая, забьется
      Пират в свою конуру,
      Жена же начнет метаться
      С воплями по двору.
      
      Но поздно! Надо бы раньше
      Вопить и соседей звать -
      Пока я еще не принял
      Решенье кровь проливать.
      
      Решил я поджечь курятник -
      Плевать на этих курей;
      Решил завалить Пирата,
      Который в душе еврей.
      
      Таких неискренних, скользких
      Я не люблю существ,
      К тому ж у него слоновый
      Какой-то обмен веществ.
      
      А о жене вообще я
      Базар вести не хочу -
      Как относиться можно
      К фашистскому палачу?
      
      Вы думали - я растяпа,
      Рохля, ни то ни се?
      Сегодня все по-другому,
      Очень серьезно все.
      
      Скоро будут с опаской
      Все подходить ко мне -
      Для этого Бог и создал
      Анапское каберне.
      
      Коль выпьешь литра четыре,
      Тогда добиться легко
      Всеобщего уваженья
      В родном поселке Сукко.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Над мягкой горой покрылся
      Лиловым пеплом закат,
      И вдруг заметишь - играют
      Легкие дудки цикад.
      
      Тысячи маленьких дудок,
      От тех и до этих гор,
      Покачивают, как в люльке,
      Смеркающийся простор.
      
      Ночь, как вино, созреет,
      Раскинет звездную сеть,
      А деревянные дудочки
      Все продолжают петь.
      
      Они не могут умолкнуть -
      Над толщей горных лесов
      Их песня - не просто песня,
      А неотступный зов.
      
      Зов ко всему, что в мире
      Живого во мраке есть,
      Вот и людское сердце
      В той музыке слышит весть,-
      
      О том, что под звездным небом
      Живущий не одинок -
      Несет нас общая музыка,
      Единый мощный поток.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Ветер бежит по руслу,
      К морю мчится бегом.
      С ним говорят деревья
      Серебряным языком.
      
      Ветер бежит по руслу,
      Таща, как незримый воз,
      Мерцанья и разговоры
      Кузнечиков и стрекоз.
      
      Ветер бежит по руслу,
      Незримую кладь таща -
      Пыльцу с метелок бурьяна,
      Из кухонь - запах борща.
      
      Ветер бежит по руслу,
      Запахи все сгребя.
      Серебряным шумом ивы
      Проводят, ветер, тебя.
      
      Проводят тебя деревья,
      Твой облегчая труд -
      Везешь ты благоуханье
      В страну, где его не ждут.
      
      В страну, где темнеет сразу,
      Где тьма, как смерть, глубока,
      Но из нее в зарницах
      Порой встают облака.
      
      В страну, где лишь тьма и горечь,
      Лишь черная соль во всем
      И фосфорным пальцем бури
      Прочерченный окоём.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Задуматься лунной ночью,
      Когда от луны светло,
      О том, что могло бы сбыться -
      И все-таки не смогло.
      
      В светящейся лунной дымке
      Гора и ряд тополей,
      И мнится: протянешь руку -
      Засветится счастье в ней.
      
      Но ничего не будет,
      Хотя с речных берегов
      Текут над полынью звезды
      Влюбленных в ночь светляков.
      
      Цикады пением нежным
      Будут луну встречать,
      Но есть раздумья, которых
      Цикадам не укачать.
      
      Задуматься - и с усмешкой
      Нелегкий итог подбить:
      Как много мужества надо,
      Чтоб продолжать любить.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      
      По белой южной дороге,
      Белой до рези в глазах,
      Шла румынская рота,
      Чтоб сгинуть в горных лесах.
      
      Шел капитан Титеску,
      Шел капрал Антонюк,
      Но перемолол их кости
      Этот приморский Юг.
      
      И это не партизаны,
      Не крик, не град пулевой,
      А просто такие горы,
      А просто воздух такой.
      
      В распадке, в высохшем русле,
      Если копнуть слегка,
      Возможно, найдется череп
      Капрала Антонюка.
      
      Если рассечь лианы
      В одном из скалистых мест,
      То капитана Титеску
      Блеснет серебряный крест.
      
      Но я не прошу прощенья
      У женщин той стороны -
      У нас уж такие горы,
      Распадки и валуны.
      
      Погублена эта рота
      Отнюдь не людской рукой,
      А просто такие горы,
      А просто воздух такой.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Москву окидываю взором
      И вижу зодческий разврат.
      Нам просто подменили город -
      Бывает и такое, брат.
      
      Повсюду капища Маммоны
      Сияют дьявольским огнем.
      Уже теперь их - легионы,
      И больше, больше с каждым днем.
      
      Ты станешь молчалив и смирен,
      Забьешься в улей с беднотой,
      Но возводители кумирен
      Сомнут его стальной пятой.
      
      Под дождевой вуалью зыбкой
      Войдешь в осенний Карфаген,
      Даря бессмысленной улыбкой
      Рекламы, ржущие со стен.
      
      Лишившийся исконной кровли
      Уже не станет москвичом,
      А служки в капищах торговли
      Нужды не ведают ни в чем.
      
      Заложим где-нибудь за ворот,
      Мой удрученный брат и друг,
      Чтоб проходить сквозь чуждый город,
      Не видя ничего вокруг.
      
      Чтоб позабыть о том, что голод
      Бывает родственен судьбе,
      А значит, подмененный город,
      Как псов, приманит нас к себе.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Листва ворочается тяжко
      В объятиях дождя и туч.
      Побулькивает, как баклажка,
      Труба, что собирает с круч,
      
      С блестящих круч двускатных кровель
      Наплывы плоские дождя.
      Мрачнеет день, в теченье крови
      Мне дождь по капельке вводя.
      
      И передергивает тело
      Подкатывающая дрожь -
      То сорвалась и улетела
      Надежда в бесконечный дождь.
      
      Согласно срокам сокровенным
      Сумеет солнце проглянуть,
      Но, как и прежде, дождь по венам
      Кататься будет, словно ртуть.
      
      Вот потому и не утихнет
      Сдавившая мне тело дрожь,
      Пусть даже в тучах солнце вспыхнет
      И блики засияют сплошь.
      
      Вот потому и не унять мне
      Озноб невыносимый мой,
      Пусть на небесной голубятне
      Надежда просится домой.
      
      Пусть в голубом проеме дверцы
      Меж облаков мелькнет крыло,
      Но для отравленного сердца
      Надежда есть обман и зло.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Когда большие самолеты
      Дороги верной не найдут
      И всем своим огромным весом
      Друг друга в корпус долбанут,
      
      Что скажет пассажир богатый,
      Прижав к груди заветный кейс?
      Он скажет:"Срочно отмените
      Вы этот нехороший рейс.
      
      Пусть на него я опоздаю,-
      Любой придумайте расклад,
      Но только отмотайте время
      На пару часиков назад.
      
      Реальные большие бабки
      Я вам за это заплачу!"
      И Бог прислушается в небе
      И с уваженьем скажет:"Чу!
      
      Я слышу праведные речи,
      К тому же бабки всем нужны.
      Проблему этих самолетов
      Решите в темпе, пацаны".
      
      И пацаны, которых люди
      Привыкли ангелами звать,
      Мелькнут, чтоб в небе друг от друга
      Те самолеты оторвать.
      
      И время, словно кинопленка,
      Вприпрыжку побежит назад.
      Проснется пассажир богатый,
      В VIP-зале отсидев свой зад.
      
      Объявят выход на посадку,
      Пойдет среди охраны он,
      Но понимая: катастрофа -
      Отнюдь не бред, отнюдь не сон.
      
      Признает он, уже в полете
      Свои бумаги перебрав:
      Изъяв аккредитив из кейса,
      По всем понятьям Бог был прав.
      
      Услуга требует оплаты -
      Вот главный принцип деловой.
      Бог разрезал и клеил время,
      И пассажир летит живой.
      
      Не жалко денег пассажиру -
      Они ведь сами льнут к рукам,
      И он шампанского закажет
      Себе и всем своим быкам.
      
      И пассажир без осложнений
      Закончит к вечеру полет
      И в банк, помахивая кейсом,
      С утра он, свеженький, войдет.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      В общественном туалете,
      Где всхлипывают подошвы,
      Где вонью дезодоранта
      Пропитываетесь сплошь вы,
      
      Где сальным отсветом плитка
      Как будто пачкает взор твой,
      Где лампа дневного света
      Льет свет не дневной, а мертвый,
      
      Где звон сочащейся влаги
      С ума постепенно сводит
      И чокнутая старуха
      Бесстыдно со шваброй ходит,-
      
      Вот в это мрачное место
      Спешу я спуститься живо.
      За нас иногда решает
      Бурлящее в брюхе пиво.
      
      Я мэра благословляю,
      Хоть он, по слухам, мошенник,
      За то, что в иных сортирах
      За вход не взимают денег.
      
      Как жизнь меняется круто!
      Припомни: давно ли ты же
      Знал только рези в подбрюшье,
      Подобные острой грыже.
      
      Припомни: ты был недавно
      Слепцом отверженным в мире,
      Но вовремя оказался
      В публичном скромном сортире
      
      И, лишнюю жидкость сбросив,
      Почувствовал всплеск веселья.
      Насвистывая, вприпрыжку
      Я выйду из подземелья.
      
      Унылость и смрад сортира,
      Ворчанье бабки безумной -
      Лишь средство, чтоб в мир вернуться,
      Такой прекрасный и шумный.
      
      Пусть жизнь иногда бывает
      Не жизнь, а одно мученье,
      Но следует твердо верить
      В грядущее облегченье.
      
      Все те, кто умеет видеть,
      Поддержку имеет в Боге,
      Ведь именно он поставил
      Сортир на моей дороге.
      
      Чтоб новым взглядом увидел
      Я ржавь и золото сквера,
      Чтоб зоркость в глаза вернулась,
      А в сердце - детская вера.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Тепло, безветренно и сухо, -
      Да, осень выдалась на славу,
      Однако дождь, туман и слякоть
      Гораздо больше мне по нраву.
      
      Округа сразу опустеет,
      Безлюдно сделается в парке,
      Лишь вороха опавших листьев
      Распространяют запах старки.
      
      Лишь капель падающих шепот,
      Лишь влажный листопадный шорох,
      И облик мой не отразится
      В людских царапающих взорах.
      
      Сегодня дерева не в бронзе,
      Не в золоте, не в малахите,
      Зато моей незримой сути
      Людские взоры не похитят.
      
      Пусть ржавчина разъела кроны
      И их существованье зыбко,
      Но с моего лица не сходит
      Самодовольная улыбка.
      
      Сам по себе и сам в себе я
      И сам в своей купаюсь сути,
      Когда тускнеют краски парков
      В щекочущей мне щеки мути.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Что-то сказать человечеству
      Можно различным путем:
      Можно стоять проповедовать
      В центре Москвы под дождем.
      
      Чтобы шарахались граждане,
      Видя безумца в тебе,
      Чтобы улыбки ехидные
      Плыли в их мокрой гурьбе.
      
      Можно писать стихтворения,
      Как это делаю я -
      Чтоб отвернулась любимая
      И позабыли друзья,
      
      Ибо за этим занятием
      Быстро идет нищета,
      И вызывает у зрителей
      Гадостность в полости рта.
      В людях от близости нищего
      Копится чувство беды,
      Им это чувство не нравится,
      Вот и бегут кто куды.
      
      Именно нищенства правило
      И погубило Христа.
      Церковь позднее исправила
      Эту ошибку Христа.
      
      Можешь листовки разбрасывать,
      Письма пускать в Интернет,
      Но убедишься, что отклика
      В людях по-прежнему нет.
      
      Если же где-то нахапаешь
      Денег неясным путем
      И о наборе учащихся
      Громко заявишь потом,-
      
      Сразу на голос учителя
      Кинутся люди бежать,
      Будут любовь и понятливость
      Взоры у них выражать.
      
      Если же ты на подарочки
      Не поскупишься для них,
      Речь твоя будет заучена,
      Словно божественный стих.
      
      Ибо мечты воплотителем
      Станешь для ближнего ты,
      А нищета и безденежье
      Гасят любые мечты.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Развесистые канделябры,
      Слон деревянный из Ханоя
      И опахала - словно жабры
      Под вентиляторной струею,
      
      Ларцы, украшенные костью,
      Камеи в алых складках шелка,
      И я на все гляжу со злостью
      Глазами человековолка.
      
      Постичь не стоило пытаться
      Мне красоту во время оно,
      Чтоб нынче попусту топтаться
      У антикварного салона.
      
      В его витрине все предметы
      Под стать моим заветным грезам,
      Но сам я несмотря на это
      Топчусь, пронизанный морозом.
      
      Пойму на улице метельной
      Безжалостного Петербурга,
      Что красота живет отдельно
      От горемыки-демиурга.
      
      Хочу вкусить в тепле салона
      Сухого пыльного покоя,
      Но лишь смотрю завороженно,
      От бликов заслонясь рукою.
      
      В витрине роза неживая
      Приковывает взгляд мой волчий.
      Смотрю и недоумеваю:
      Откуда в пасти привкус жёлчи?
      
      Так четки мертвые изгибы
      Всех лепестков псевдорастенья,
      Что формулою стать могли бы
      Сиротства и разъединенья.
      
      Цветок не ведает про цены,
      Не знает о дороговизне,
      Свое изящество надменно
      Противополагая жизни.
      
      И отчужденья все секреты
      Таятся в этой пыльной розе,
      И горше жёлчи сигарета,
      Поскольку куришь на морозе.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Художественная литература -
      По сути, умолчания фигура.
      Она, как нелюдь, блеет и рычит,
      Но обо всем существенном молчит.
      
      Ведь я любил и чувствовал, в натуре!
      Где отраженье чувств в литературе?
      В ней лишь инстинктов озверелых рык,
      Лишь свальный грех и гнойный хуерык.
      
      Что нам писака о любви расскажет?
      Он как собак своих героев вяжет,
      И мысль его не слишком высока -
      Никак не выше уровня лобка.
      
      Писака наш лобковой плоской вошью
      Ползет по текстовому бездорожью,
      О случке, ебле,- обо всем таком
      Корявым повествуя языком.
      
      Писака наш - удачливый мошенник,
      Он ни о чем не думал, кроме денег,
      Наполнил мерзостями ряд томов
      И, смотришь, стал властителем умов.
      
      Писаке жадно публика внимает -
      Она за смелость наглость принимает.
      "Как это ново!"- говорит она,
      И чем гнусней, тем больше новизна.
      
      За что писаку будут люди слушать?
      За то, что дал им говнеца откушать,
      Зачем же мне в безвестности коснеть?
      И я могу состряпать эту снедь.
      
      Всем тем, кто ищет новых ощущений,
      Ряд прежде неизвестных извращений,
      Совокуплений с запашком гнилья
      Продемонстрирую охотно я.
      
      Мои отталкивающие бреды
      На щит поднимут с криком буквоеды,
      Гоняющиеся за новизной.
      По формуле реакции цепной
      
      Начнет расти сомнительная слава.
      А я в душе хихикаю лукаво -
      Ведь глупо жить, чтоб мыслить и страдать
      И от сограждан пониманья ждать.
      
      И не такие темные фигуры
      Входили в летопись литературы.
      Чем исправлять свой неразумный век,
      Сумей найти в нем счастье, человек.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Скрежещут листья необлетевшие
      В ночи под ветром холодным северным,
      И в облаках, как в теле моллюска,
      Луна-жемчужина изнывает.
      
      Двор мой с балкона бескрайним кажется,
      Ибо он часть бесконечной ночи;
      Скрежещут листья необлетевшие,
      И на душе моей неспокойно.
      
      Скрежещут листья необлетевшие -
      Из них куют желоба и чаши
      Мороз и ветер, и от мороза
      Бегут облака по звездному небу.
      
      Вскидываясь, словно с проклятьями,
      С жалобами беззвучными смутными,
      Бегут облака, и луна порою
      Высвечивает лохмотья бегущих.
      
      Над электрической россыпью города
      Они пройдут и над темной ширью
      Стылой страны потянутся к югу,-
      Над лесами, реками, степью.
      
      И редко-редко они увидят
      Горстку огней деревеньки малой
      Или светящееся окошко
      На полустанке в доме обходчика.
      
      Кто-то не спит этой ночью тоже -
      Тёплый, живой в пространстве холодном,
      И покурить на крыльцо выходит,
      И в будке лязгнет цепью собака.
      
      Как и мне, ему неспокойно
      От скрежета листьев необлетевших,
      От множества всидываний и взмахов
      Орды, бегущей по звёздам к югу.
      
      Как и я, он любит кого-то,
      Как и меня, его тянет к югу;
      Он где-то есть, и от этой мысли
      Теплее делается на сердце.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Не помню, когда же норну я встретил -
      Знать, от веселья память ослабла,
      Знать, от разгула это забылось
      И облик норны из памяти стерся.
      
      Может быть, в пивном заведенье
      Среди гримасничающих пьяных
      Она к моему протиснулась месту
      И на ухо мне нашептала это?
      
      Или в одной из квартир веселых
      Она моей случайной подругой
      Была, и когда я к утру забылся,
      На ухо мне нашептала это?
      
      Свет электрический, свет попоек,
      Размывавший сознанье и память,
      Картин отрывочных вереница,
      Которая и называется жизнью,-
      
      Где же тут вспомнить явленье норны?
      Она ведь должна подходить неслышно
      Из облаков табачного дыма
      Вдруг выплывать и в них же скрываться.
      
      В волосы женские зарываясь,
      Во рту сберегая винную терпкость,
      Я вещих слов не хотел услышать,
      А услыхав, не хотел запомнить.
      
      Поздно я вспомнил вещие речи -
      С трудом, как будто во сне их слышал,
      И понял - сбылось пророчество злое,
      Все так и было, все так и будет.
      
      За каждую дружбу кровью заплатишь,-
      Кровью сердца, что жарче углей,
      И за любовь ты заплатишь кровью,-
      Кровью, которая горше жёлчи.
      
      Почти потеряв чувствительность к боли,
      Поздно я вспомнил тот тихий голос:
      "За все, чем живы душа и сердце,-
      За все расплачиваешься кровью".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Ты не смакуй вино, товарищ,
      Мой стих, надеюсь, ты запомнишь:
      Вино распробуешь тогда лишь,
      Когда весь рот вином наполнишь.
      
      Ты осуши всю кружку с ходу,
      Да и одной-то будет мало,
      Чтобы разымчивая одурь
      Твой ум непрочный зашатала.
      
      А ум и так уже кренится,
      Сверх меры алчностью нагружен.
      Пей залпом - дай мне убедиться,
      Что этот ум тебе не нужен.
      
      Ведь тот, кто пьет единым духом,
      Не станет строить козни ближним,
      И потому-то нищих духом
      Не оттеснят перед Всевышним.
      
      Их сгорбившиеся фигуры
      Не ототрете вы в сторонку,
      Носители псевдокультуры,
      Винцо смакующие тонко.
      
      Смиренье и беспечность птичья,
      Что на Земле в изгоях ходят,
      Любое мятое обличье
      Пред Господом облагородят.
      
      Зато коль зависть и гордыню
      В себе лелеяли, таясь, вы -
      На вашей ласковой личине
      Они проступят, словно язвы.
      
      И на судилище высоком
      Всем сразу станет несомненно,
      Кто остается в небе с Богом,
      А кто стремглав летит в геенну.
      
      Утихнут вопли и проклятья
      Летящих в адскую кутузку,
      И вынесут для нищей братьи
      Вино и разную закуску.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Коль утром проснешься настолько разбитый,
      Что, кажется, невмоготу шевельнуться,
      То в дверь проскользнет камердинер со свитой,
      И все не замедлят в поклоне согнуться.
      
      Поднимешься, в зеркало глянешь - небритый,
      Опухший, не могущий толком проснуться,
      Но вспомнится вдруг: ты - поэт знаменитый,
      И это заставит слегка встрепенуться.
      
      А тут сообщат, осклабляясь, клевреты,
      Что ждут во дворе три огромных кареты -
      В них премию выслал из Швеции Нобель.
      И сразу вернется присутствие духа,
      И вновь понесется поэта житуха -
      Шальная, пьянящая, как гонобобель.
      
      
       * * *
      Проклинать свое время, по-моему, глупо,
      Ведь всегда на Земле у руля идиоты.
      Если денежки есть на жиры и на крупы,
      То живи и не требуй иного чего-то.
      
      Если кто-то вопит, что ему неохота
      Примиряться с назначенным жребием тупо,
      Посмотри, как его заломают в два счета,
      Чтобы всыпать горяченьких полную дупу.
      
      Ты же будь посмекалистей, будь похитрее,
      Ты Добрынина лучше послушай Андрея
      И хозяевам жизни строчи дифирамбы.
      Каждый взгляд их лови с лицемерной любовью,
      Не стесняясь глупейшие множь славословья
      Под раскаты кабацкого джаза и мамбо,
      А потом наклонись к волосатому уху,
      И пускай шепоток уподобится пуху:
      Дескать, нам бы закусочки, девочек нам бы.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Предвыборным я любовался плакатом,
      Увиденным мной на подходе к работе,
      Но не толстомордым самим кандидатом,
      А надписью наискось:"Не наебёте".
      
      Какая, однако, хорошая надпись!
      Неужто народ поумнел помаленьку
      И не покупается больше на наглость,
      На легкие клятвы и легкие деньги?
      
      Всего-то два слова - но мир изменился,
      Стал воздух зимы по-весеннему вкусным.
      Ведь это мой брат - тот, кто не поленился
      Свой росчерк поставить на облике гнусном.
      
      Да, можно швыряться дурными деньгами
      И сколько угодно в эфире бодаться,
      Но брат мой спокоен - в предвыборном гаме
      Его одурачить уже не удастся.
      
      Короткая надпись - от плеши до глаза;
      Пусть снова кого-то обманут жестоко,
      Но как-то спокойнее сделалось сразу,
      Но сделалось сразу не так одиноко.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Делиться с родными непросто,
      Ведь нету родней никого,
      И если заспоришь ты с ними,
      То, значит, плюешь на родство.
      
      Плюешь на любовь и на верность,
      На память усопших плюешь...
      Родные напомнят о чувствах,
      Едва развернется делёж.
      
      Когда ты рассказывал нудно
      О том, до чего ты устал,
      Во взоре родных моментально
      Житейский огонь погасал.
      
      Коль ты говорил о доходах,
      На миг загорался он вновь...
      Когда же делёж развернулся,
      Во взоре возникла любовь.
      
      А ты оскорбил это чувство,
      Поскольку посмел возражать.
      Не смей же цепляться за деньги
      И этим родных обижать.
      
      Родные ведь знают законы,
      Свои они знают права.
      Как можешь ты спорить с родными,
      Хуиная ты голова?!
      
      Ты лучше все деньги и вещи
      Отдай по-хорошему им
      И в поисках пищи скитайся
      По торжищам всем городским.
      
      А если голодные спазмы
      Уж очень желудок сведут,
      К родным постучись осторожно,
      И хлебца тебе подадут.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Есть уголовник по кличке Лысяй,
      Но потешаться над ним не моги -
      Он ведь не клоун смешной Асисяй,
      Он ведь и вышибить может мозги.
      
      Да, у Лысяя роскошная плешь,
      Персик рельефно наколот на ней
      С надписью дерзкой:"А вот и не съешь" -
      Так уголовники дразнят людей.
      
      Если беседует с кем-то Лысяй,
      Кожа на лысине движется так,
      Что представляется солнечный край,
      Садик у моря, лужайка, гамак,
      
      И под соленым морским ветерком
      Персик кивает тебе из листвы...
      Пусть рассуждает Лысяй о своем -
      Глаз ты не сводишь с его головы.
      
      Вскоре от жажды начнешь изнывать,
      Фрукт же тебе продолжает кивать;
      И в гамаке ты привстанешь, и - хвать! -
      Персик попробуешь с плеши сорвать.
      
      Смотришь - внезапно усилился бриз,
      Из гамака тебя наземь швырнул;
      Смотришь - Лысяй над тобою навис
      И почему-то штаны расстегнул.
      
      "Вот как лажово устроена жизнь,-
      Думаешь ты, по паркету ползя. -
      Явно тебя охмуряют, кажись,
      А все равно не купиться нельзя".
      
      Ты с опозданьем поймешь, почему
      Редко Лысяй надевает парик.
      Сопротивляться не стоит ему,
      Я проходил через это, старик.
      
      Не голоси:"Уй-уй-уй", "Ай-яй-яй" -
      Лучше расслабься, оставив борьбу,
      Ибо в себе воплощает Лысяй
      Неодолимую нашу судьбу.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      В объятиях Снегурочки проснулся
      Опухший от спиртного Дед Мороз
      И сразу за шампанским потянулся,
      Но руку до бутылки не донес.
      
      Его вдруг кто-то укусил за палец -
      Свирепо, словно некий крокодил.
      Отдернул руку с руганью страдалец
      И спавшую подругу разбудил.
      
      "Кто?! Что?! Зачем?!"- Снегурочка вскричала,
      Но дед отвесил ей морской щелбан -
      Ведь он, естественно, решил сначала,
      Что где-то здесь Снегурочкин дружбан.
      
      Но тут раздался писк из-под кровати
      И сразу все расставил на места:
      "Я Мышь Судьбы. Я прихожу некстати,
      Но, уж конечно, вовсе неспроста.
      
      Ты, мерзкий дед, за новый год в ответе,
      А у тебя в быту попойки сплошь.
      Год счастья мог бы наступить на свете,
      Но ты лишь год разгула приведешь.
      
      Ты, по квартирам денежки сшибая,
      Вчера нажрался вдребезги опять.
      Похоже, что подруга боевая
      Не в состоянье на тебя влиять.
      
      И не оправдывайся понапрасну,
      Мне не повесишь на уши лапшу.
      Учти: я подготовлена прекрасно,
      Я знаю джиу-джитсу и у-шу.
      
      Учти: коль я маленько поднатужусь,
      То я тебя не так еще кусну..."
      А Дед Мороз представил этот ужас -
      Все время трезвым отходить ко сну.
      
      Он завопил:"Давай, кусай, фашистка,
      Кусай, не бойся,- вот моя клешня!
      Не зря я думал возле обелиска -
      Быть может, это место для меня..."
      
      И Мышь Судьбы в трясущуюся руку
      Опять вонзила желтые резцы,
      Но дед геройски не издал ни звука -
      Бывают же такие молодцы!
      
      Схватив бутылку, горлышко направил
      Он прямо в пасть и сделал три глотка,
      Но и Снегурочке чуток оставил,
      Чтоб не таила зла на старика.
      
      Да, оказался дедушка не трусом,
      Но мы-то, бедняки, не оттого ль
      Весь год подвержены судьбы укусам
      И хлещем водку, заглушая боль?
      
      И рушатся все наши предприятья,
      И жизнь летит со свистом под откос
      За то, что Времени само понятье
      Сумел изгадить пьющий Дед Мороз.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Каждый хотел бы стать львом или тигром,
      Чтоб по саванне газелей гонять,
      Съев же газель, к эротическим играм
      Самок своих грациозных склонять.
      
      Многим хотелось бы стать носорогом,
      Чтобы почтенье внушать даже львам,
      Но вот в шакальем обличье убогом
      Выступить вряд ли желательно вам.
      
      Да, неприятно являться шакалом:
      Вечно гонимый, в репьях и парше,
      Воешь, питаешься чуть ли не калом,
      С горькой обидой в звериной душе.
      
      Щурясь, шакал восседает на горке,
      Вертит в тревоге ушастой башкой,
      Я же любуюсь в полнейшем восторге
      Даже презренною тварью такой.
      
      В этом животном мне видится тайна,
      Хоть у него и потасканный вид.
      Чую, что создан шакал не случайно,
      Чую, что он еще всех удивит.
      
      Каждая тварь - это Божие слово,
      Разве случайно, в конце-то концов,
      То, что в Египте шакалоголовый
      Бог под землей опекал мертвецов?!
      
      Мысли об этом внушают злорадство -
      Как-то он встретит погрязших во зле?
      Ибо шакала травить - святотатство,-
      Впрочем, как всякую тварь на Земле.
      
      Всякая жизнь - от Господня кресала,
      Слава поэтому людям таким,
      Коих в степи не боялись шакалы
      И подходили доверчиво к ним.
      
      Будут нас потчевать райскою пищей,
      Будут читать с выраженьем стихи -
      Нам, кто шакала не гнал от жилища,
      Нам, кто ему оставлял требухи.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Свет жизни перед взором меркнет
      И на душе все тяжелее.
      Да, тяжко жить остаться в смерти,
      Стать частью смерти, сжиться с нею.
      
      Не монстром быть, не привиденьем,
      Не злобным, даже не суровым,
      Но убивать прикосновеньем,
      Некстати высказанным словом.
      
      Искать в житейской круговерти
      Тепла и дружества, и все же
      Невидимые споры смерти
      Переносить на теплой коже.
      
      Сквозь все цветные части суши,
      Гонясь за жизнью, пронесешься,
      И умертвишь любую душу,
      С которою соприкоснешься.
      
      Через глоток хмельного зелья,
      Возможно, смерть в меня попала -
      Среди любителей веселья
      Подобных случаев немало.
      
      Возможно, с поцелуем девы
      Она в меня скользнула нежно -
      Для романтических Ромео
      Судьба такая неизбежна.
      
      В обычном теле человечьем
      Таких людей томятся души,
      Но в то же время - в бесконечном
      Пространстве темноты и стужи.
      
      Дрожит от страха Человечность,
      Как бесприютная собака,
      Во мне почуяв бесконечность
      Вселенной холода и мрака.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Однажды мне приснился сон дурной -
      Как будто шли по улице родной
      Во тьме ночной носатые громилы,
      В косоворотках, в сапогах смазных,
      И весь район испуганно притих -
      Ведь их не меньше миллиона было.
      
      Представьте: пса погадить перед сном
      Выводишь и под собственным окном
      Встречаешь их - идут и сквернословят,
      И дышат перегаром в темноте,
      И между факелами на шесте
      Подобьем ножниц блещет могендовид.
      
      Плакаты проплывали через ночь,
      Гласившие:"Кацапы, руки прочь
      От телевидения и от нефти!"
      Косноязычно кто-то голосил:
      "Фыв Иегова! Фыв податель сил!
      Проклятых гоев - рефте, рефте, рефте!"
      
      И вспомнил я рассказы стариков,
      Как некогда погромы русаков
      Устраивали пьяные евреи.
      Пес подбежал испуганно ко мне,
      И, прижимаясь грамотно к стене,
      Мы затрусили за угол скорее.
      
      Но было поздно:"Тю, дывысь, дывысь,
      Оце ж кацап!.." Откуда ни возьмись
      Громилы вдруг возникли на дороге,
      А за спиной гремели сапоги.
      Я только псу успел шепнуть:"Беги,
      Не возражай и просто делай ноги".
      
      Раздался рык:"Добегался, москаль?
      Дывысь, товариство, якая шваль
      Сегодня к нашей тянется культуре.
      Тебе, небось, не нравится Швыдкой?
      За это мы тебя, такой-сякой,
      Спровадим зараз прямиком к Петлюре".
      
      Обрушились лавиной брань и свист:
      "Лентяй! Пропойца! Грязный сталинист!
      Такие нас повсюду затирают!"
      Я прошептал, что я, мол, не таков,
      А коль родился я от русаков,
      Так ведь родителей не выбирают.
      
      Но свист усилился:"Заткнись! Молчать!" -
      Наперебой все начали кричать. -
      Наслушались кацапских ваших штучек!"
      Меня свалили оплеухой с ног
      И начали топтать. Храни вас Бог
      От полноценных сионистских взбучек!
      
      Я пробудился с воплем и с тех пор
      Я даже пса не вывожу во двор -
      Еще прибьют! Пусть лучше гадит дома.
      И хочется все время плакать мне -
      Как страшно жить, коль был, пускай во сне,
      Свидетелем еврейского погрома.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Долго приятеля я не встречал,
      Он не внушал мне особой любви,
      Ибо богатству хвалы расточал -
      Даже пошедшему в рост на крови.
      
      Ну а теперь он меня попросил,
      Чтоб в ресторане я с ним посидел.
      Взгляд его тусклый меня поразил;
      За год бедняга совсем поседел.
      
      А ведь недавно горел этот взгляд,
      Если на спонсора был устремлен.
      Много теперь одаренных ребят,
      Кто от кормушки уже отделён.
      
      Спонсоры нынче другие пришли,
      Бардов им тоже других подавай,
      Капают тоненькой струйкой рубли,
      Только и радости - "пей-наливай".
      
      К счастью, рыдание вдруг пресекло
      Этот довольно банальный рассказ.
      То, что реформы, как правило, зло,
      Знали китайцы задолго до нас.
      
      Я в эти годы душой охладел,
      И состраданья к приятелю нет.
      Хоть на него я безмолвно глядел,
      Но на язык мне просился ответ:
      
      "Знай - на любых хитрозадых пролаз
      Вечность нарезала кожаный болт,
      То есть, возможно, восстание масс,
      Или репрессии, или дефолт.
      
      Видно, приятель, не очень ты крут,
      Ежели глупость присуща тебе,
      Ежели думал: народ оберут,
      Ты же останешься сам по себе.
      
      Так не реви наподобье осла,
      Если теперь и тебя припекло.
      Ты улыбался носителям зла -
      Вот и хлебай это самое зло".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Возможно, мы ошибались,
      Рассчитывая на тех,
      Кого растрогают слезы,
      Кого рассмешит наш смех.
      
      Возможно, мы ошибались,
      Рассчитывая на то,
      Что все же родится отклик,
      Хотя бы лет через сто.
      
      Взгляни на свой темный город,
      Безжалостный, словно ад -
      В подвалах заиндевелых
      Там трупы нищих лежат.
      
      Ты знаешь, как перед смертью
      Бродягам пришлось страдать?
      Какого отклика можешь
      Ты в этом городе ждать?
      
      Гудит под январским ветром
      Заснеженных кровель жесть.
      Во тьме ты не видишь друга,
      Но где-то он все же есть.
      
      Обрушился мир давно бы,
      Когда бы было не так,
      А значит, доверься звуку,
      Отправь его в этот мрак.
      
      Спасает мир от распада
      Один неизвестный друг,
      А значит, к тебе вернется
      Певучим откликом звук.
      
      Пускай тебя друг услышит -
      Ведь если бы ты молчал,
      Тогда б весь мир превратился
      В холодный темный подвал.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Коль дружок возвратить не желает должок,
      Обстоятельство это язвит, как ожог.
      Напиши на дружка омерзительный пасквиль,
      А потом успокойся и съешь пирожок.
      
       *
      Если девушка смотрит с бесстрастностью рыбьей -
      Улыбнись, а потом неожиданно всыпь ей,
      Надавай ей пинков, оплеух и затрещин,
      А потом успокойся и рюмочку выпей.
      
       *
      Коль приятелю труд не понравится твой,
      Сразу хрясни его об косяк головой,
      А потом успокойся, налей себе чаю
      И попей безмятежно чайку с пахлавой.
      
       *
      Против тех, кто твои игнорирует книги,
      Постоянно подкопы веди и интриги.
      Коль беда их постигнет - пляши и хихикай
      И во всех направленьях показывай фиги.
      
       *
      Если кто-то за что-то тебя осудил,
      Откуси ему голову, как крокодил,
      А затем, чтоб избегнуть явлений запора,
      Принимай обязательно бисакодил.
      
       *
      Если критика ты уловил в свои сети,
      Расчлени его тушу в своем кабинете,
      Его печень сожри, но затем непременно
      Пару дней посиди на фруктовой диете.
      
       *
      Если вдруг на тебя появилась сатира,
      То ходи, издавая рычанье вампира,
      Разорви на куски пару встречных поэтов,
      Но затем успокойся и выпей кефира.
      
       *
      Если вышел с победой из жизненных склок ты,
      То нельзя, чтобы где-то случайно продрог ты,
      Потому закажи себе теплый набрюшник,
      А от нервов готовь травяные декокты.
      
       *
      Если вышел с победой из жизненной свары,
      То котлетки готовь с применением пара,
      Постоянно носи даже дома набрюшник,
      Принимай по часам травяные отвары.
      
       *
      Если люди тебя раздражают злословьем,
      То ловушки коварные скрытно готовь им,
      Между тем пей кефир обязательно на ночь,-
      Вообще постоянно следи за здоровьем.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Коль много хорошего сделал кому-то,
      Разумнее неблагодарности ждать -
      Тогда не настигнет душевная смута,
      Тебя заставляя бесцельно страдать.
      
      Нелепых надежд ты лелеять не будешь
      На совесть, раскаянье, внутренний сдвиг -
      Ты просто плечами пожмешь и забудешь,
      А память осадишь, как тройку - ямщик.
      
      В свое оправдание ты аргументы
      Не будешь придумывать задним числом -
      Пусть образы памяти, как монументы
      Отживших вождей, поступают на слом.
      
      Коль друг стал заносчив, как маленький Ленин,
      Коль жив, но пованивать начал трупцом,
      То пусть под листвой бытовых впечатлений
      Он просто исчезнет, и дело с концом.
      
      Нужны ль бесконечные напоминанья
      О том, до чего оказался ты слеп?
      В наносах листвы пусть гниют изваянья
      Отживших властителей наших судеб.
      
      Ведь ежели память в былое поскачет,
      То всё настоящее может смести,
      А значит, держи ее крепко; а значит -
      В былое заказаны тройке пути.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Коль валится парашютист
      Порой с небес тебе на темя,
      То он перед тобою чист -
      Всему виною наше время.
      
      Совсем недавно в самолет
      Впустить могли бы лишь спортсмена -
      Теперь же все наоборот,
      Иная подоспела смена.
      
      И в самолетик телеса
      Вжимают толстяки и плаксы -
      Ведь им дорогу в небеса
      Теперь прокладывают баксы.
      
      Пузаны хвалятся:"Братва,
      Для нас прыжки - крутой наркотик",-
      Но туши их едва-едва
      Вмещает ветхий самолетик.
      
      Сегодня все доступно им
      Из-за наличия валюты,
      А раньше кабанам таким
      Не выдавали парашюты.
      
      С кряхтением аэродром
      Покинет ветхий "кукурузник".
      Пузан глядит в дверной проем -
      И впору поменять подгузник.
      
      И впору уцепиться за
      Любые выступы в салоне,
      Но собирается гроза,
      И потому без церемоний
      
      Инструктор толстяка пинком
      Прочь вышибает из каюты,
      И в небе расцветает ком
      Раскрывшегося парашюта.
      
      Бедняга в ужасе ревет
      От бешеного приближенья
      Земли,- но он напрасно ждет
      Обещанного торможенья.
      
      Напрасно все они ревут,
      И бздят, и дергают за стропы -
      Еще не создан парашют,
      Чтоб выдержать такие жопы.
      
      Скажу как старый коммунист:
      Был крайне редок раньше случай,
      Чтоб рушился парашютист
      На граждан с неба смрадной кучей.
      
      И только в наши времена
      Гуляет лживое известье,
      Что для любого кабана
      Теперь доступно поднебесье.
      
      А значит, свиночеловек
      Упорно лезет в экстремалы,
      Покуда не поймет: калек
      И без него уже немало.
      
      Внушают ужасы прыжка
      Им всем, богатеньким и глупым,
      Что не восходят в облака
      По долларам или по трупам;
      
      Внушают сильным наших дней,
      Желающим слегка встряхнуться,
      Что гравитация сильней,
      Что небеса не продаются.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Во сне уже который год
      Меня виденье посещает:
      Дракон Чубайс ко мне ползет
      И пламя рыжее пущает.
      
      Расставив ноги, я стою
      В простой малиновой рубашке
      И в колоссальную змею
      Кидаю камни и какашки.
      
      Хотя и морщится дракон,
      Но с прежним движется напором.
      Его злонравьем раздражен,
      Я говорю ему с укором:
      
      "Зачем ты разеваешь пасть?
      Во мне ты видишь только брашно,
      Но мне в борьбе с тобою пасть
      И впасть в нутро твое не страшно.
      
      Ведь я благой оставил след
      Уже сейчас в родном народе.
      И знай: всегда встает поэт
      Колом в драконьем пищеводе.
      
      И знай: презрения тавро
      Пометит до скончанья века
      Того, кто раздавил добро
      И съел святого человека.
      
      Однако я тебе могу
      Дорогу показать дотуда,
      Где грот стоит на берегу
      Академического пруда.
      
      Просунешь ты башку туда
      В броне ороговевших бляшек:
      Там детства моего года
      Живут средь листьев и стекляшек.
      
      Свои прекрасные мечты
      О царстве Знанья и Свободы
      Я от житейской суеты
      Переместил под эти своды.
      
      Преобразили этот грот
      В далекой юности в собор мы.
      Чубайс чешуйчатый - и тот
      Там проклянет свои реформы.
      
      Там юность буйная моя
      Беззвучной музыкой витает.
      С любого монстра чешуя
      В том месте наземь упадает.
      
      И ветерок уже шуршит
      В траве листвой чешуевидной,
      И по аллее прочь бежит
      Чубайс, нагой и беззащитный.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Да, многим людям нравится болеть,
      Но это недоступно для меня.
      Когда поток трудов начнет мелеть,
      То на мели окажется родня,
      
      То на мели окажутся друзья,
      Чьи упованья связаны со мной,
      И вновь по снегу ковыляю я,
      Сутулящийся, жалкий и больной.
      
      На мир не реагируя никак,
      Я будничной сомнамбулой бреду
      И неотвязной хвори каждый знак
      В себе учитываю на ходу.
      
      Уколет справа, слева припечет -
      Мое вниманье внутрь устремлено,
      И кажется: важней всего учет,
      Все прочее значенья лишено.
      
      Пусть жизнь, гремя, по улицам течет,
      Но я, замкнувшись в собственной тиши,
      Не прекращаю проводить учет -
      Ведь я спокоен в глубине души.
      
      Кого бы там назавтра из людей
      В больничный ни доставили покой -
      Я все равно не сделаюсь бедней
      И не лишусь поддержки никакой.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 21/12/2015.
  • © Copyright Добрынин Андрей Владимирович (and8804@yandex.ru)
  • Обновлено: 17/08/2017. 195k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.