Добрынин Андрей Владимирович
Корабль

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Добрынин Андрей Владимирович (and8804@yandex.ru)
  • Размещен: 15/05/2010, изменен: 15/05/2010. 226k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
    •  Ваша оценка:
       * * *
      Повесившись в своем сортире
      На протекающей трубе,
      Тем самым обществу поэты
      Напоминают о себе.
      
      И общество засуетится,
      Напишет несколько статей,
      И выяснится, что с покойным
      Дружило множество людей.
      
      Все эти люди понимали
      Его размах, его масштаб,
      Хотя и видели, что мастер
      Во многих отношеньях слаб.
      
      Особенно по части женщин,
      Да и по линии вина,
      Но для поэта эти сбои
      Скорей беда, а не вина.
      
      И потому его прощали
      Друзья, сначала пожурив,
      И если бы поэт их слушал,
      То был бы и доселе жив.
      
      А я спрошу: кто дал вам право
      Теперь в друзья к поэту лезть?
      Откуда это панибратство,
      Кто вы вообще такие есть?
      
      Не вы ли на его концертах
      Не появлялись много лет,
      А если все же появлялись,
      То не платили за билет.
      
      Не вы ли книги вымогали
      Себе в подарок у него?
      По-вашему, платить поэту -
      Пустая блажь и баловство.
      
      А почему же вы на рынке
      Качать не пробуете прав?
      А потому, что вам торговец
      Расквасит нос и будет прав.
      
      Поэт же был излишне кроток,
      И этим пользовались вы.
      Работал он не ради денег
      И не запрашивал лихвы.
      
      
      Но приносила неизменно
      Работа горькие плоды,
      Но только на людскую жадность
      Наталкивались все труды,
      И вот поэт повис в сортире
      Под шум сочащейся воды.
      Спасибо вам за это, люди,
      Мерси, туды вас растуды!
      
      А я-то с этим человеком
      Еще рассчитывал дружить!
      Ну что ж, теперь он отдыхает,
      Хотя и мог еще пожить.
      
      Заботы о насущном хлебе
      Теперь покинули его,
      И он теперь, взглянув на Землю,
      Не понимает одного:
      
      Как он сумел дойти до ручки
      С таким количеством друзей?
      Они уже достали денег
      И создают его музей.
      
      А я ему растолковал бы
      Все эти странные дела...
      Заговорить бы с ним в антракте -
      И жизнь иначе бы пошла,
      Да только как-то застеснялся,
      Да только робость подвела.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Доллар падает - это приятно,
      Пусть скорее совсем упадет.
      Забормочет он что-то невнятно,
      Но сочувствия в нас не найдет.
      
      Объявился он вместе с Чубайсом
      В перепуганной путчем стране.
      Как серпом по доверчивым яйцам,
      Резанул он по русской казне.
      
      Получал он здесь разные блага
      За сплошное фуфло и понты,
      Ибо доллар есть просто бумага,
      Все его обещанья пусты.
      
      И поскольку за пшик отдавали
      Мы немало хороших вещей,
      То страна оказалась в обвале,
      Исхудав, как былинный Кощей.
      
      Но Кощей - он выносливый, братцы,
      А вот доллар чуток прихворнул.
      Сразу начал он всем улыбаться,
      Сразу ручки ко всем потянул.
      
      Посетители типа Чубайса
      Успокоить его норовят,
      А у нас поврежденные яйца
      До сих пор к непогоде болят.
      
      "Надо доллар любить и лелеять,
      Ибо в нем накопленья у всех",-
      Уверяет буржуйская челядь,
      Вызывая у Родины смех.
      
      Потирая ручищи злорадно,
      Отвечает с ухмылкой народ:
      "Доллар падает? Это приятно.
      Пусть скорее совсем упадет".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Расскажи нам, писатель, как блатных унижали,
      Отбирали жувачку, не давали курить,
      Расскажи нам, писатель, как блатные бежали,
      Как туннель из Бутырки попытались прорыть.
      
      Расскажи нам, писатель, как туннель удлинялся,
      Как в кремлевскую стену тот уперся туннель.
      И мальчишка-налетчик из туннеля поднялся,
      Видит: Путин гуляет, несмотря на метель.
      
      Пистолет с перепугу сразу выхватил Путин,
      Прямо в сердце мальчишке с перепугу попал.
      Зашатался мальчишка, стал невесел и смутен,
      И схватился за сердце, и на землю упал.
      
      И приблизился Путин постепенно к мальчишке,
      Потому что повеяло вдруг стариной...
      В голове облысевшей наподобие вспышки
      Вдруг возникла фигурка секретарши одной.
      
      К ней захаживал Путин, когда жил в Ленинграде,
      И заделал мальчишку по прозванью Витек,
      А когда этот город оказался в блокаде,
      То оттудова Путин не прощаясь утёк.
      
      Он служил президентом и не знал, что на нарах
      Его сын-малолетка уж не раз зависал.
      Ведь про ту секретаршу он в своих мемуарах
      По понятным причинам ничего не писал.
      
      Он фашизм уничтожил, он поднял производство,
      Он Чечней занимался, а про сына забыл,
      Но такое в мальчишке было внешнее сходство,
      Что в глазах президента зимний город поплыл.
      
      И положил на сына свою голову Путин
      И сквозь слезы поклялся он железно ему
      В том, что чай, и колеса, и бухло, и жувачку
      Прппускать теперь будут без базара в тюрьму.
      
      А еще он добавил сквозь текущие слезы:
      "Докажу я, сыночек, что тебя я люблю,
      И когда потеплеет и ослабнут морозы,
      Я амнистию ворам в честь тебя объявлю".
      
      И откинется скоро, и потянется в Сочи,
      Чтоб Витька помянуть, из Сибири братва,
      Но проводит без сна Путин долгие ночи,
      И лысеет от горя у него голова.
       * * *
      Я так боюсь стихийных бедствий
      И их безрадостных последствий,
      Как-то: разруха, беспорядок
      И общий нравственный упадок.
      Ведь люди просто рассуждают:
      Коль явно гибель наседает
      И всюду виден гнев Всевышнего,
      То грех не объегорить ближнего.
      Ясна мне логика подобная,
      Я вздохи издаю утробные,
      Коль слышу про такие факты,
      Как наводненья и теракты,
      Землетрясения и бури.
      Хоть я не злобен по натуре,
      Но мне не жалко человека -
      Ведь этот нравственный калека
      Придумал разных трюков множество,
      Чтоб оправдать свое убожество,
      Скопил огромные познанья
      В науке самооправданья.
      При бедах рода человечьего,
      Мне кажется, я слышу речь его:
      "Коль жизь людская так опасна,
      Стесняться нечего напрасно,
      Кусок у ближнего оттяпай
      И на мозги себе не капай
      Самоанализом мучительным".
      Уже в тайфуне истребительном
      Вращается и воет Азия.
      Потоп - он вовсе не фантазия,
      И в хлябях нового потопа
      Захлебывается Европа.
      Но люди грешные не каются,
      А рыбку выловить пытаются
      В воде с бензинными разводами.
      Когда карающими водами
      Затопятся людские грады,
      Что толку будет от досады
      На те моральные сомнения,
      Из-за которых наслаждения
      Вкусил ты не настолько много,
      Чтоб кланяться и славить Бога.
      Людская логика известна:
      Им надо, раз уж близко бездна,
      Под стать мальтийскому еврею,
      Свой фунт мясца урвать скорее.
      Ведь современник так уж сделан,
      Что искренне плевать хотел он
      
      
      На нравственность, на беды масс,
      На все, что будет после нас.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Вся наша жизнь - имущественный спор;
      Когда решенья наступает час,
      То смотрят из окошечек контор
      Глаза настороженные на нас.
      
      И все заслуги - пепел и зола,
      Когда звучат, всему наперекор,
      Те правила, которым нет числа,
      Безжизненные правила контор.
      
      За тем, чтоб власть, вершащая обряд,
      Случайно не предстала в неглиже,
      Глаза настороженные следят
      На лицах, что всегда настороже.
      
      И если жизнь - имущественный спор,
      То защищай, дрожа, свое добро,
      Чтоб получить в окошечках контор
      На все бумаги нужное тавро.
      
      Свободу, честь и жизненный задор
      Мы нынче обретаем не в бою,
      А получив в окошечках контор
      Тавро на челобитную свою.
      
      Ведь без него наследья своего
      Не получить, а значит, не прожить,
      И не к бумаге надо бы его,
      А прямо к нашей шкуре приложить.
      
      Ты человечности лишен уже -
      Есть лишь стремленье, а точнее, страсть:
      К тем лицам, что всегда настороже,
      Опередив всю очередь, попасть.
      
      И в то же время впору рухнуть ниц,
      Ввинтиться, словно червь, в кротовый лаз,
      Но только бы не видеть этих лиц,
      Но только бы не видеть этих глаз.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Жалостно я плачу,
      Плачу и рыдаю,
      Потому что домик
      Получить желаю.
      
      Неказистый домик,
      Из кривых досочек,
      Но под старость все же
      Хлебушка кусочек.
      
      Мне он по наследству
      От отца достался,
      Только вот нотариус
      Жадный мне попался.
      
      Он мое наследство
      Мне не оформляет,
      Потому что взятку
      Получить желает.
      
      А ведь если взятки
      Я бы мог давать бы,
      Мне на этот домик
      Было наплевать бы.
      
      Я бы, молоденек,
      Весело гулял бы
      И своим разгулом
      Дмитров удивлял бы.
      
      Если бы имел я
      Денежек мешок бы,
      С четырех концов я
      Домик тот поджег бы.
      
      И вокруг плясал бы
      С добрыми друзьями,
      И подлец-нотариус
      Там плясал бы с нами.
      
      Но его не сильно
      Мы бы уважали,
      За шута-урода
      Мы б его держали,
      И его по-всякому
      Мы бы унижали,
      И к нему презренье
      Явно б выражали.
      
      
      Он не обижался бы,
      Он бы думал:"Ладно,
      Но зато сегодня
      Я напьюсь бесплатно.
      
      Надо улыбаться,
      Я ведь не ребенок,
      Я ведь понимаю
      То, что я - подонок.
      
      Взятки мне не дали,
      Но зато на славу
      Я с людьми богатыми
      Выпью на халяву.
      
      Могут пригодиться
      В жизни эти люди,
      И пускай в компании
      Я как хрен на блюде.
      
      Ежели бесплатный
      Праздник вам обещан,
      Вытерпеть несложно
      Парочку затрещин".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      Я - человек с больным воображеньем.
      Все то, о чем прочитываю в книгах,
      Все то, о чем расскажут в разговоре,
      Все то, о чем хоть стороной услышу,
      Себе как наяву я представляю,
      И потому я проживаю в жизни,
      Возможно, тридцать, а возможно, триста,
      А может быть, все триста тысяч жизней.
      К примеру, если книгу я читаю,
      То ясно вижу я лицо героя,
      Его улыбку, и грмасу гнева,
      И все его привычные ухватки,
      Его родителей, его знакомых,
      Я вижу, как общается он с ними,
      И если чем-то он обеспокоен,
      То у меня сильнее бьется сердце.
      Я вижу эту жизнь на милом фоне
      Привычных мелочей и безделушек,
      Домашней благосклонной обстановки.
      
      Коль женщину прекрасную я вижу
      В метро иль в сутолллоке людных улиц,
      Чтоб тут же потерять ее из виду,
      То за каких-то несколько мгновений
      Всю жизнь в любви я проживаю с ней.
      Я вижу наше первое свиданье
      И, как со стороны, свое смущенье,
      И понимание в ее глазах;
      Я вижу солнце наших путешествий
      И экзотические рестораны,
      Леса и горы, скалы и прибой,
      Людей занятных и смешных животных,
      И все увиденное почему-то
      Нам с нею кажется великолепным
      Или смешным, и середины нет.
      Я вижу наши яростные ссоры
      И ощущаю сладость примирений,
      Когда доходит до безумья нежность
      И кажется - жизнь заново пошла.
      И старость не пугает, потому что
      Воспоминанья общие в ней будут,
      Уютная привычка, пониманье,
      И даже грезить можно сообща.
      В воображении вдруг возникают
      Обрывки чьих-то странных биографий,
      Разыгранные в действии и в лицах,
      И то, как я живу другою жизнью,
      В другой стране или в другой эпохе,
      
      
      Или с другими попросту деньгами,
      Которые меняют сразу всё.
      
      И впечатленья вымышленных жизней,
      И опыт их, и самая способность
      Их вымышлять - мне кажутся дороже,
      Чем пресная взаправдашняя жизнь.
      Мне кажется, есть некий универсум,
      Где жизнь реальная в реальном мире -
      Лишь попросту безликая основа,
      Лишь косная земля, лишь почва сада,
      И я возделываю эту почву,
      Чтоб, как цветы, на ней другие жизни
      Всходили и соцветья раскрывали,
      Очищенные от земного праха,
      И зачаровывали садовода,
      И заслоняли черноту земли.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Поэт, не смей стыдиться пьянки,
      Без пьянки ты, считай, никто.
      Представь: ты выступаешь в банке,
      А там банкиров целых сто.
      
      Ты этот зал сумеешь вздыбить,
      В такой успех не веря сам,
      И потому с тобою выпить
      Захочется большим тузам.
      
      Начнешь ты плакаться - не пью, мол,
      Мол, вздутьем печени томим,
      Но ты, похоже, не подумал,
      Насколько ты обязан им,
      
      Как ты обязан новым русским,
      Которые, почти не спя,
      Без коньяка и без закуски
      Геройски слушали тебя.
      
      А значит, надо с ними кушать,
      А значит, надо выпивать,
      И поучения их слушать,
      И уважительно кивать.
      
      Ведь тот, кто чересчур недужен,
      В чьей печени от водки резь,
      Возможно, где-нибудь и нужен,
      Но, разумеется, не здесь.
      
      Ведь чтение стихотворений
      Отнюдь не есть программы гвоздь.
      Выслушиванью поучений
      Подвергнуться обязан гость.
      
      И, ошалев от поучений,
      От водки и от коньяка,
      Из банка в ночь выходит гений
      Нелегким шагом моряка.
      
      Асфальт - как палуба вельбота,
      А он - морской угрюмый волк,
      Зато он деньги отработал,
      Зато он свой исполнил долг.
      
      И, чувствуя себя героем,
      Решит он вдарить по пивку,
      Когда невидимым прибоем
      В ночи прибьет его к ларьку.
      
      И он возьмет "9-й номер",
      Чтоб сразу жажду превозмочь...
      Читатель, ждешь ты рифмы "помер"?
      Но потерпи - не в эту ночь.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Многие любят поговорить,
      Для них это просто мед.
      Таких ораторов перебить
      Способен лишь пулемет.
      
      "Терпи,- оратор внушает мне,-
      И все придет без борьбы",-
      Но в доме напротив стрелок в окне
      Наметил сектор стрельбы.
      
      Я слышу:"Терпенье - счастья залог,
      Терпи и трудись как вол",-
      Но в доме напротив уже стрелок
      На сошки поставил ствол.
      
      Кто бы в ораторском кураже
      Хвалу терпенью ни пел,-
      В доме напротив стрелок уже
      Трибуну взял на прицел.
      
      Сейчас, когда передернут затвор,
      Пойдет другой разговор -
      Когда именуется вором вор
      И навзничь валится вор:
      Такие пронзительные слова
      Найдет стальной прокурор.
      
      Можно совсем с трибун не слезать,
      Но день настанет - и вот
      За тех, кому не дали сказать,
      Вступается пулемет.
      
      А может, уже и настал тот день:
      Не зря на сердце тоска,
      Перебивают солнечный свет
      Плывущие облака,
      И кажется - в окнах мелькает тень
      Безжалостного стрелка.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Ты помнишь: заходил ко мне
      Загадочный чувак,
      Который чувствовал всегда,
      Коль что-нибудь не так,
      
      Который чувствовал всегда
      Затеи злых людей,
      Который про тебя сказал,
      Что ты в душе злодей,
      
      Который чувствовал подвох
      Задолго до беды,
      Который как-то вдруг пропал
      Неведомо куды?
      
      Знай - он для общества погиб,
      А дело было так:
      Однажды у метро гулял
      Тот непростой чувак.
      
      А там ужасный лохотрон
      Воздвигли на горе,
      И звал прохожих лохотрон
      К разгулу и игре.
      
      Чувак беды не распознал
      При всем его чутье,
      К тому же при себе имел
      Он тысячу у.е.
      
      Он думал: черт ему не брат
      С такой тугой мошной,
      Но за деньгами бегал он
      Еще раз пять домой.
      
      В тот день жестокою судьбой
      Он был чутья лишен
      И в результате был обут
      На целый миллион.
      
      Он страшно выпучил глаза,
      Обмяк, пустил слезу...
      Такую вот ему судьба
      Подстроила козу.
      
      Но мелодичный голосок
      Вдруг прозвучал вблизи:
      "Сыграй на самого себя,
      Сыграй, не тормози!"
      
      "Я ставлю самого себя!"-
      Чувак проскрежетал.
      Притих столпившийся народ,
      На цыпочки привстал.
      
      И снова проиграл чувак,
      И гром ударил вдруг,
      И содрогнулся весь народ,
      Столпившийся вокруг.
      
      Дрожа, смотрел на чувака
      Столпившийся народ:
      Расставив руки, тот присел,
      Разинул страшно рот.
      
      Казалось, будто в этот рот
      Незримый кто-то лез.
      Чувак давился и хрипел,
      Наращивая вес.
      
      Он за минуту растолстел
      На сотню килограмм -
      То черт в нутро его залез
      И разместился там.
      
      И оживился вдруг чувак,
      И завертел башкой,
      И начал непрерывно текст
      Выкрикивать такой:
      
      "Адреналин, оттяг, отвяз,
      Азарт и вся байда -
      Ты здесь получишь это все,
      Иди скорей сюда!"
      
      А черт, пригревшись в животе,
      Бурчал:"Давай-давай,
      Кричи красиво, как Кобзон,
      Как Басков Николай".
      
      Теперь вот так кричит чувак
      С утра до темноты,
      И, несмотря на толщину,
      Его узнаешь ты.
      
      Едва он вздумает присесть -
      Из глубины груди
      Бормочет черт:"Давай вставай,
      Туда-сюда ходи.
      
      Учти: ты проиграл себя
      И отдыха не жди.
      Ходи красиво, дорогой,
      Как девушка ходи".
      
      Зима сменяется весной,
      Текут за днями дни,
      А он все ходит и кричит:
      "Рискни, рискни, рискни!"
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Блестящим кружевом пена
      Легла на плоскость песка;
      Точит усердно ветер
      Лезвия тростника,
      
      Швыряя горстями в небо
      Тихий скрежет и свист -
      Туда, где очерчен светом
      Каждый ольховый лист;
      
      Туда, откуда на воды
      Густая синь снизошла,
      Откуда берут сиянье
      Окошки и купола;
      
      Туда, где - выше, чем коршун,
      Качающийся вдали,-
      Трепещет, гудит и бьется
      Незримый покров Земли.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Запомните: я никогда не вру,
      Раз я говорю - значит, так и есть.
      Я повествую про кенгуру,
      Которого динго не прочь бы съесть.
      
      Завидев биолога, кенгуру
      С ним тут же стремится затеять бокс,
      А динго болеет за кенгуру,
      Такой получается парадокс.
      
      Биолог, однако, совсем не прост,
      Он предлагает:"Отложим бой,
      Я вижу в кустарнике рыжий хвост,
      Похоже, динго пришел за тобой".
      
      Сдуру оглянется кенгуру,
      А человек, не будь дураком,
      Прямо по сумчатому нутру
      Его с размаху бьет кулаком.
      
      И падает глупое существо,
      Держась ладошками за живот,
      И бьет ногой биолог его,
      Открыв в ухмылке щербатый рот.
      
      Увидев этот подлый подвох,
      Динго бросается из кустов,
      Но человека не взять врасплох,
      Он, негодяй, ко всему готов.
      
      Он тут же выхватит самопал
      И градом свинца покосит бурьян,
      И ежели в динго он не попал,
      То лишь потому, что вдребезги пьян.
      
      Динго закладывает вираж
      И мчится прочь, поджимая хвост.
      Над кенгуру победитель наш
      Встанет во весь свой огромный рост.
      
      "Подъем,- обращается к жертве он,-
      Я щас тебя в порошок сотру".
      "Не надо",- в ответ раздается стон.
      "Сдаюсь",- с трудом мычит кенгуру.
      
      
      
      
      
      "Ну то-то,- хмыкает человек,-
      И против науки больше не лезь.
      Вставай - нам еще предстоит пробег,
      А то как барин разлегся здесь".
      
      И, взгромоздившись на кенгуру,
      Он с места в галоп его пустит так,
      Что остановится с криком "тпру!"
      Лишь там, где в саванне стоит кабак.
      
      А рядом в саванне стоит бордель,
      Биологов пьяных много кругом.
      У человека всегда есть цель,
      Поэтому он и ездит верхом.
      
      По австралийским бродя степям,
      Частенько видишь, встав на юру:
      Скачут биологи там и сям
      На подчиненных им кенгуру.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Да, жребий поэта поистине тяжек -
      Хоть публику ревностно он ублажал,
      Но денег, красивых хрустящих бумажек,
      Давненько уже он в руках не держал.
      
      Да, он выступал со стихами по клубам,
      По фирмам и даже в Кремлевском дворце,
      А нынче сидит с выражением глупым
      На бледном поросшем щетиной лице.
      
      Сегодня привычным он стал для народа -
      Его приравнял в подсознанье народ
      К дождю или снегу,- к явленью природы:
      Сегодня не выпал, так завтра пойдет.
      
      А значит, успеем всегда на концерте
      Поэта любимого мы побывать...
      Поэт же от призрака нищенской смерти
      Не в силах испуганных глаз оторвать.
      
      Он видит его в незаполненном зале,
      В скептических шуточках директоров...
      Он пьет, чтобы страхи его не терзали,
      И нервно хохочет, от водки багров.
      
      А утром всплывет из хмельной водоверти,
      И вновь его нищая ждет колея...
      Для публики разве что факт его смерти
      Нарушит привычность его бытия.
      
      Явление смерти напомнит сурово
      О том, что вернутся и дождик, и снег,
      И только поэт не воротится снова -
      Он смертен, как всякий живой человек.
      
      И люди, смущенные этим открытьем,
      Полезут в любви объясняться ему,
      Устроят поминки с большим винопитьем,
      Но мертвому это уже ни к чему.
      
      Народ, ошарашенный этой утратой,
      Припомнит, что жил трудновато поэт,
      Откроет музей, понаделает статуй,
      Но мертвому проку от этого нет.
      
      
      
      
      
      Собрание опусов вскорости выйдет,
      И, глядя на фото, читатель поймет,
      Что вживе поэта уже не увидит
      И теплую руку его не пожмет.
      
      Поэт лишь по смерти становится вровень
      Со славой, при жизни ее заслужив,
      А значит, он в том изначально виновен,
      Что просто какое-то время он жив.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Ты сызмальства писал стихи,
      Себя отягощая сам,
      За "ха-ха-ха" и "хи-хи-хи",
      Чтоб было весело друзьям.
      
      Когда же ты о жизни сей
      Все так как есть сказать посмел,
      То выяснилось, что друзей
      Ты никогда и не имел.
      
      К другим забавникам они
      Бежали, им хвалу трубя.
      Оставили труды и дни
      Лишь пустоту вокруг тебя.
      
      Но от унынья удержись,
      Ведь с давних пор из первых рук
      Ты знал, что есть другая жизнь,
      Есть мудрый слушатель и друг.
      
      У нашей жизни есть вовне
      Другая, где поэта ждут,
      Где друг с тобою наравне
      Подъемлет твой духовный труд.
      
      Там вряд ли вспомнишь ты о тех,
      Кто пробовал с тобой дружить.
      Их возгласы, их громкий смех
      Пространство сможет заглушить.
      
      Там требования зевак
      Уже поэту не указ,
      И в эту жизнь за шагом шаг
      Уходишь ты уже сейчас.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Я как будто поднялся с большой глубины -
      До того непривычен мне солнечный свет.
      Неужели я дожил до новой весны? -
      И скворцы испускают созвучья в ответ.
      
      Наподобие сломанных солнечных спиц
      Тени густо усеяли плоскость земли.
      Или это упавшие возгласы птиц -
      Те, что нашего слуха достичь не смогли.
      
      Отступила зима, как тяжелый недуг,
      Колтуны из травы - этой слабости след.
      Оглушает меня ослепительный звук,
      Ослепляет меня оглушительный свет.
      
      Единенье явилось из тех областей,
      Что скрывала досель пелена облаков.
      Нет в махине Вселенной презренных частей,
      Нет в картине пространства никчемных мазков.
      
      В одиночку мы тяготы мира несем,
      Но в сегодняшнем мире отдельности нет.
      Единение видно сегодня во всем,
      А душа единения - солнечный свет.
      
      Стала тягота мира сегодня легка,
      Эту легкость запомни и в сердце храни,
      Чтоб тебя не смутили уже облака,
      Отчуждения полные темные дни.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Угрюмый темный бог лесов
      Проходит по лесным болотам.
      При взрыве птичьих голосов
      Ты вслушиваешься: а что там?
      
      Смятенье поселив в мышах,
      Живущих в сумрачном подлеске,
      Звучат его тяжелый шаг
      Обозначающие всплески.
      
      Мелькнет чудовищная тень
      В прорехах лиственной завесы.
      Затмится на мгновенье день
      И зашумят верхушки леса.
      
      А шум перерастает в вой,
      Под мохом хляби затрясутся
      И облака над головой
      Стократ быстрее понесутся.
      
      Леса со встряхиваньем хвой
      За ними двинутся вдогонку.
      Они по стрелке часовой
      Как бы вбираются в воронку.
      
      Закрой и вновь открой глаза,
      Чтоб все могло остановиться.
      Шумят размеренно леса,
      Вразброд позванивают птицы.
      
      Но пусть небесные стада
      И не ускорили движенья -
      Ты не забудешь никогда
      Такого предостереженья.
      
      Ты можешь просто собирать
      Грибы в заброшенном окопе,
      А бог решит тебя вобрать
      В свои тоскующие топи.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Возраст у меня весьма почтенный -
      Около пятидесяти лет.
      В полной всяких ужасов вселенной
      Нужен ум - дожить до стольких лет.
      
      Граждане гуляют где попало,
      Полагаясь только на авось.
      Смотришь, сверху что-нибудь упало,
      Смотришь, снизу что-то прорвалось.
      
      Сатана внушает гражданину,
      Что пора куда-нибудь пойти,
      Но противотанковую мину
      Сам заложит на его пути.
      
      Если б я к увеселеньям рвался,
      Как наивный этот гражданин,
      Я б давно на мине подорвался
      И не дожил до своих седин.
      
      Взрывы всюду раздаются в мире,
      Жизнь стараясь в прах перемолоть,
      Я же все сижу в своей квартире,
      Холя и наращивая плоть.
      
      Выхожу один я на дорогу -
      Сразу слышу:"Грабят!", "Караул!"
      Кто-то сразу мчится на подмогу,
      Я ж ни разу глазом не моргнул.
      
      Те, кто любит приходить на помощь,
      Часто получают по мозгам
      И лежат в больнице, словно овощ,
      С близкими общаясь по слогам.
      
      Это сатана меня дурачит,
      "Помогите!" - ночью голося.
      Бесовщина это все, а значит -
      Поддаваться на обман нельзя.
      
      Сам к себе я устремляю думы,
      Только сам себе хочу служить.
      Береги себя - ведь все в долгу мы
      Перед Тем, кто нам позволил жить.
      
      
      
      
      
       * * *
      У великих людей благородные души,
      Глубина колоссальная в ихних очах,
      Но у них, к сожалению, пыльные уши -
      Забывают они о таких мелочах.
      
      Впрочем, пыль на ушах - не такая уж мелочь:
      Ты заметишь ее, если ты не слепой,
      И решишь, что какая-то мелкая сволочь,
      А не подлинный гений стоит пред тобой.
      
      Так что детище надо учить гигиене,
      Да пожестче притом, как учили меня;
      Чуть на ухе заметил подобие тени -
      Сразу надо гаденышу всыпать ремня.
      
      Пусть сопляк с перепугу штаны замарает,
      Пусть он даже не сможет сидеть от битья,
      Но пускай свои уши старательно драит -
      Начинал ведь когда-то с того же и я.
      
      Если даже и гением вырастет малый,
      Но не будет при этом всегда чистоух,
      То ему ни мозги не помогут, пожалуй,
      Ни какой-то особый возвышенный дух.
      
      Будет он каждый день получать оплеухи,
      Будут дерзко кричать раздавальщики благ:
      "Налетайте, ребята! А ты, пыльноухий,
      Отправляйся голодным в свой пыльный барак".
      
      Вот что значит иметь запыленные уши,
      Не имея при этом изящных манер,
      Ну а я и поэт, и начальник к тому же,
      Я всем детям являю хороший пример.
      
      На меня в телевизор посмотришь - и видно:
      От ушей льется свет чистоты и добра,
      И от этого света становится стыдно
      Тем, кто уши помыть поленился с утра.
      
      Надо зорко присматривать за малышами
      И указывать им, наставления для,
      Как мы ходим, слегка помавая ушами,
      С президентом вдвоем по дорожкам Кремля.
      
      
      
      
      
       * * *
      Кому в этом мире кроме тебя
      Я нужен,- ответь мне, мама.
      Не бойся меня задеть,
      Ответь мне прямо.
      
      Забвение и нелюбовь -
      Это отнюдь не драма.
      Я пережил это все давно,-
      Ответь мне, мама.
      
      Дай мне ответ, которого жду,
      Не надо молчать упрямо.
      Я не обижусь,- наоборот,
      Обрадуюсь только, мама.
      
      И тихий наш дом, где с потолка
      Вечно капают гаммы,
      Станет моим любимым гнездом,-
      Все-таки станет, мама.
      
      Отгородила своим крестом
      Весь мир оконная рама.
      Надежным кажется этот дом,
      Покуда нас двое, мама.
      
      Не так уж плохо живется в нем
      Средь книг и разного хлама,
      Покуда мы с тобою вдвоем,
      Покуда нас двое, мама.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Злые люди, словно Мефистофель,
      С хохотом послав меня в пизду,
      Норовят присвоить мой картофель
      И другую разную еду.
      
      Понял я, что ходит в этом мире
      Разных злыдней слишком до хуя,
      Потому-то, запершись в квартире,
      Свой картофель доедаю я.
      
      Я картофель доедаю с мясом,
      Тороплюсь, чтоб в случае чего
      Этим ненасытным пидорасам
      Не могло б достаться ничего.
      
      В закромах пусть вырастут опята
      На пластах мышиного дерьма.
      Если злыдни постучатся в хату,
      Я скажу им:"Ничего нема".
      
      Тонким нюхом волчьего пошиба
      Злыдни чуют: это не вранье,
      А не то засовы не спасли бы
      От проникновения в жилье.
      
      Я спешил недаром, ибо если
      Что-то уцелело бы досель,
      Злыдни с ревом в окна бы полезли,
      Двери посрывали бы с петель.
      
      А теперь они с унылой ряхой
      Будут мяться около крыльца
      И с ворчаньем поплетутся на хуй,
      Не поев картохи и мясца.
      
      Я же, если кто-то приотстанет,
      Подкрадусь - и гирькой на ремне
      Ебну так, что он уже не встанет,
      Впредь уже не сунется ко мне.
      
      Не успеет он набраться жиру,
      В ширину раздаться, как свинья...
      К сожалению, в пространстве мира
      Этих злыдней слишком до хуя.
      
      Слишком много этих пидорасов
      С опухолью жадности в мозгу -
      Стало быть, не создавай запасов,
      Ибо все достанется врагу.
      
      Нету в мире истин очевидней:
      Все добро храни в своем брюшке,
      А отбившихся от стаи злыдней
      Не гнушайся ебнуть по башке.
      
      Стало быть, не охай и не ахай,
      А запрись и кушай поплотней,
      И держи в уме дорогу на хуй,
      Чтобы злыдней направлять по ней.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      У меня германский паспорт,
      Потому что я фашист,
      Потому что ненавистны
      Мне еврей и коммунист.
      
      Коммунисты вызывают
      У меня в душе напряг,
      Потому что от работы
      Отвлекают работяг.
      
      Коль родился работягой,
      Должен помнить, ху из ху,
      Должен тщательно детали
      Обрабатывать в цеху.
      
      Никогда не забываю
      Я еврея в жопу пнуть,
      Ведь евреи постоянно
      Замышляют что-нибудь.
      
      Я подтруниваю, если
      Мне встречается еврей:
      "Что насупился, жидяра?
      Ну-ка хуй держи бодрей!"
      
      Я вражды своей к евреям
      Совершенно не таю,
      И меня евреи любят
      За отчаянность мою.
      
      Но в евреев продолжаю
      Я стихом своим пулять,
      Потому что не желаю
      Беспринципность проявлять.
      
      Годы лучшие фашиста
      Проходить должны в борьбе,
      Потому германский паспорт
      Я и выправил себе.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Эта женщина очень красива,
      И к тому же добра и умна.
      А душа моя - берег пустынный,
      Обнажившийся после отлива,
      Где оставила хлопья волна.
      
      Все, что вынесет море случайно,
      Праздно тонет во влажном песке,
      Но чуть явится женщина эта,
      Сразу ветер дыханием тайны
      Налетает и бьется в тоске.
      
      Удивительно мил ее облик,
      Но так больно мне видеть ее,
      Ведь она - только призрак былого,
      Это слышу я в чаячьих воплях,
      Надрывающих сердце мое.
      
      Я стою, я и с места не двинусь,
      Ибо это стремление к ней
      Опоздало на четверть столетья,
      И песков равнодушных пустынность
      Наполняется скорбью моей.
      
      Надвигаются годы, как тучи -
      Эти годы, ошибке былой
      Придающие непоправимость,
      И раскаянье мне, словно лучник,
      Снова сердце пронзает стрелой.
      
      Оказалось, что четверть столетья
      Эту рану я в сердце несу -
      Я, возможно, о ней не узнал бы,
      Не задумайся я, не заметь я
      Силуэт на пустынном мысу.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Из круга этого не выйдешь,
      Все так останется и впредь:
      Да, постигаешь то, что видишь,
      Вот только некогда смотреть.
      
      Я вижу камни, и растенья,
      И городские этажи,
      Однако истинное зренье
      Есть порождение души.
      
      И мимо тополиным пухом
      Картины мира проскользят,-
      Ведь, не подпитываясь духом,
      Охотиться не может взгляд.
      
      Ведь никакой души не надо,
      Когда сорвать стремишься куш,
      Ведь есть чувствительность эстрады
      Для замещенья наших душ.
      
      И если рвешься только выбить
      Из ближних несколько монет,
      То между "видеть" и "не видеть"
      Особого различья нет.
      
      От юношеского горенья
      Мы к той приходим суете,
      Которая любое зренье
      Приравнивает к слепоте.
      
      И прелесть Божьего творенья
      Меня уже не истомит -
      Ведь только рудиментом зренья
      Я обладаю, как термит.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Здравствуй, Мурлыка, занятное ты существо!
      Рядом с тобой просыпаясь, люблю я тебя изучать,
      Странное ты существо, но и любимое очень.
      
      Ты все мурлычешь, пока я изучаю тебя,
      Так уж устроена ты - можешь мурлыкать все время.
      Я об открытьях своих, сделанных мною в тебе,
      Оповещаю тебя шепотом, как заговорщик.
      Если накатит восторг, я принимаюсь шалить -
      В шейку тебе посоплю, в волосы дуну внезапно.
      Ты затихаешь на миг, словно пытаясь решить,
      Как это все понимать, но через пару мгновений
      Ты замурлыкаешь вновь, я ж облегченно вздохну -
      Значит, не сердишься ты, значит, ко мне благосклонна,
      Значит, поздней я смогу снова чуть-чуть пошалить.
      Если ж, мурлыкая, ты вдруг что-то важное вспомнишь,
      То повернешься ко мне и, округляя глаза,
      Выложишь мне это все, тщетно пытаясь заметить
      Отклик в глазах у меня. Я же любуюсь тобой
      И потому ничего не в состоянье осмыслить,
      И туповатым кажусь я поневоле тебе.
      Тут начинаю себя чувствовать я неуютно -
      Требовательно глядят круглые эти глаза.
      А потому я тебя вдруг обнимаю неловко
      И на подушки валю, хоть защищаешься ты.
      Важно тебя удержать и терпеливо дождаться,
      Чтоб успокоилась ты и замурлыкала вновь.
      Значит, не сердишься ты, значит, ты мною довольна,
      Значит, потом я смогу снова чуть-чуть пошалить.
      
      
      А за окном тополя золотом бликов вскипают,
      Ветром прохладного дня первый разносится пух.
      Скажет иной бодрячок:"Хочется жить и работать!" -
      К синему небу подняв оптимистический взор.
      Я же, друзья, не таков - я не желаю работать;
      Честно признаюсь - и жить тоже не хочется мне.
      Хочется только дремать, слыша под боком Мурлыку,
      Хочется так продремать тысячи, тысячи лет.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Мой друг - хоть не из самых старых,
      Но все же, несомненно, друг,
      Клянет в стихах и в мемуарах
      И жребий свой, и всех вокруг.
      
      Скажите, кто его обидел,
      Зачем он злобится всегда?
      Он мало горя в жизни видел,
      И в этом вся его беда.
      
      Ведь если брать за пункт отсчета
      Конец его учебных лет,
      То хоть неделю он работал?
      Рискну предположить, что нет.
      
      Как только грубая реальность
      Его схватила за хохол,
      Изобразил он гениальность
      И сразу спонсоров нашел.
      
      Все знают, что такое гений,
      Его важнейшая черта -
      При вялости телодвижений
      Презрительная складка рта.
      
      Есть обаянье фанатизма
      В надменности его речей -
      Так обретается харизма,
      Так охмуряют богачей.
      
      И пусть коллеги понимают,
      Что это попросту игра,
      Однако деньги вынимают
      Почтительные спонсора.
      
      И если молодцу по силам
      Величие изображать,
      Он сочинительством постылым
      Себя не будет загружать.
      
      Ему ведь меценаты платят
      За каждый гениальный чих,
      А он, коль водочки накатит,
      То бранью осыпает их.
      
      
      
      
      
      Однако скрежет оскорблений
      Для спонсоров есть звук пустой:
      Друг может буйствовать, он - гений,
      Тогда как я поэт простой.
      
      На друга я гляжу со смехом
      И не хочу его судить.
      Дай Бог ему и впредь с успехом
      Безмозглых спонсоров доить.
      
      Я не могу блевать на сцене,
      При этом спонсоров браня,
      А значит, выбраться из тени
      Надежды мало для меня.
      
      Но коль уж ты подлез под вымя,
      То молча дергай за соски
      И сетованьями своими
      Не пробуждай моей тоски.
      
      Тоски по славе и респекту,
      По фейерверкам у пруда...
      Я семеню, безликий некто,
      Домой, а значит, в никуда,
      
      Как выходец из царства теней
      В унылом брежневском плаще...
      Ведь если с виду ты не гений,
      То ты не гений вообще.
      
      Ведь гений может в "Метрополе"
      По рылу спонсоров хлестать,
      А я готов и к бедной доле,
      Чтоб только гением не стать.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Воля начальства, конечно, закон,
      Но нарушается запросто он,
      Если бедняк, о карьере мечтающий,
      Чувствует к пьянке позыв нарастающий.
      
      Да, у начальства огромная власть,
      Важно поэтому духом не пасть,
      Не прогибаться под чуждым влиянием
      И сохранить в себе страсть к возлияниям.
      
      Зря нашим пьянкам дивится Европа -
      Так мы в себе убиваем холопа,
      Ибо несносно для нашей натуры
      Быть просто винтиком бизнес-структуры.
      
      Пьянка имеет особую прелесть,
      Если своротишь начальнику челюсть,
      А сослуживцам в умишки их куцые
      Вбросишь призыв к мировой революции.
      
      Злую тебе приготовили долю:
      Фирме сомнительной сдаться в неволю,
      Вкладывать лучшие годы и труд в нее...
      Встань, распрямись и круши оборудование!
      
      Ищешь ты прав и, конечно, свобод,
      Но не находишь? Ну как же, а вот:
      Пьяный куда-то с трудом продвигается
      И непечатно при этом ругается.
      
      Не дистрибьютером, не мерчендайзером,
      Не маркетологом, не супервайзером -
      В противоречье с торгашеским веком
      Пьяный является лишь человеком.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Чтоб жизнь приобретала глянец,
      Нет лучше пива "Оболонь".
      Дай нам пивка, азербайджанец,
      В соем ларьке нас обаллонь.
      
      Пускай украинское пиво
      Суставы наши оросит,
      И мы задвигаемся живо
      И обретем товарный вид.
      
      И синтетическою краской
      Зальется трупность наших щек,
      И мир компьютерною сказкой
      Предстанет нам, издав щелчок.
      
      В ней запорожцы, запорожицы
      И хваткий президент Кучма
      Приплясывают, строят рожицы
      И обаятельны весьма.
      
      И сразу тянет выкаблучивать,
      Лихой зажаривать гопак,
      И бешено глаза выпучивать,
      И на скаку усы подкручивать,
      И бормотать:"Пак-пак-пак-пак".
      
      И в мире станет все красиво,
      И в жизни станет все легко,
      Ведь "Оболонь" - не просто пиво,
      А конструктивное пивко.
      
      В несложной схеме человечьей
      Оно протрет контакты все,
      И мир, лишась противоречий,
      Предстанет нам во всей красе.
      
      В рабочем человечьем теле
      Оно промоет все путя,
      И смотришь - там застукотели,
      Заработали мощностя.
      
      Я сам, хотя мне труд противен,
      Сумел рекламу настрочить
      И от Кучмы сто тысяч гривен
      С урчаньем жадным получить.
      
      
      
      
       * * *
      Отчужденье чувствуется во всем -
      В шумном ветре предгрозья, в дожде ночном,
      В разговорах, которые о своем
      Две девчонки ведут под моим окном.
      
      Дождь ослабнет - они из-под козырька
      Заспешат под зонтами Бог весть куда,
      И шумит переулок, словно река,
      По которой в огнях проходят суда.
      
      Отчужденье чувствуется во всем:
      Говорили девчонки о том, о сем,
      Я не слышал слов, но их болтовня,
      Знаю точно,- не про меня.
      
      Отчужденье чувствуется везде -
      В продолжающейся под ливнем езде,
      Что мерцает, сполохами тьму гоня,
      Но, конечно же, без меня;
      
      Продолжает все струиться и течь,
      Дерева к дождю обращают речь,
      Обсуждают что-то ночь и вода,
      Отчужденные, как всегда.
      
      Отчужденье, которым полнится ночь,
      Только верой я смогу превозмочь -
      Фанатической верой в то, что постиг
      Я дождя и ветра язык;
      
      Я поверить всем сердцем нынче готов
      В то, что тысячи тысяч лиственных ртов
      О моей тоске говорят со мной
      И не знают темы иной;
      
      Надо верить в то, что понятен мне
      Лепет ветра в лиственной вышине,
      В то, что ветер с моею тоской знаком,
      Не нуждаясь больше ни в ком.
      
      Если хочешь воистину мир понять,
      Не стремись себя в себе сохранять -
      Из себя невидимо исходя,
      Затопи пространства дождя.
      
      Просто верить было бы ни к чему -
      Надо сгустком веры стать самому,
      Чтобы вера с мокрых стекала рук,
      Заполняя весь мир вокруг.
      
       * * *
      Живу я как бы по инерции,
      Все на меня плевать хотят,
      И редко драхмы и сестерции
      В руках трясущихся звенят.
      
      Я не случайно так вибрирую,
      А от упадка сил моих.
      Я дам давно не куртизирую -
      Мне не хватает сил на них.
      
      Я чьи-то книги редактирую
      До помрачения в мозгу,
      Но оказаться вдруг планирую
      На черноморском берегу.
      
      Какие золотые копи я
      Открою, чтобы так сбылось?
      Однако южная утопия
      Для духа - становая ось.
      
      Чего ведь в мире не случается?
      Вдруг расслабляет хватку рок,
      И чайка в синеве качается,
      И треплет флаги ветерок,
      
      И в порт из области сияния
      Сворачивает теплоход,
      И никакие возлияния
      Не нарушают мыслей ход.
      
      А мысли все, конечно, движутся
      Навстречу чудо-кораблю.
      Ведь музыка оттуда слышится,
      Которую я так люблю.
      
      А рядом юное создание
      Индифферентно к кораблю.
      Оно, похоже, без сознания,
      Однако я его люблю.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Необходимую разрядку
      Я получаю от курения
      И даже не совсем от пьянства,
      А после выпивки - от пения.
      
      Поредактирую романы,
      Которые плодит коммерция,
      А после накачаюсь пивом
      И задаю округе перцу я.
      
      Я радостно пою, покончив
      С очередной бездарной книжкою,
      И прерываются рулады
      Пивною сытною отрыжкою.
      
      Стихают темные кварталы,
      В подъезды прячутся прохожие,
      Ведь тем, кто пению мешает,
      Могу и надавать по роже я.
      
      Пусть слышит мир, как я ликую,
      Своею упоён победою,
      И никаких ограничений
      В минуты эти я не ведаю.
      
      Я даже не боюсь привода
      В милицию (а может, привода?) -
      Так динозавр ревел над жертвой
      В болотах юрского периода.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Мне снилось: я на Украине,
      Где раньше находилась Сечь,
      О современной медицине
      Держу перед хохлами речь.
      
      Хохлы внимают удрученно
      С морщиной поперек чела,
      Ведь по москальскому закону
      Благая вещь - надуть хохла.
      
      И недоверчивым прищуром
      Налитых самогоном глаз
      Сродни калмыкам и уйгурам
      Хохлы мне кажутся сейчас.
      
      Я чувствую с душевной мукой -
      Сейчас все крикнут:"Геть! Ганьба!" -
      И кто-то вдарит каменюкой
      Мне прямо в середину лба.
      
      И я раскинусь на майдане,
      И, туфли сняв с москальских ног,
      Пойдут угрюмо громадяне
      Их пропивать к жиду в шинок.
      
      Они бы и жида прибили,
      Но у него они в долгу...
      Башку пробитую из пыли
      Никак поднять я не могу.
      
      Да поднимать и неохота -
      Еще добавят по башке.
      Хохлы, не поделив чего-то,
      Уже посуду бьют в шинке.
      
      А надо мной шумит раина,
      Расселись звезды по ветвям.
      Довольна ненько Украина,
      В обман не давшись москалям.
      
      Меня обнюхали собаки,
      Я зашипел:"А ну пийшлы!" -
      А у шинка, устав от драки,
      Опять братаются хохлы.
      
      И я все ближе слышу топот,
      Поскольку в этом страшном сне,
      Услышав мой змеиный шепот,
      Хохлы направились ко мне.
      
      И вот один ко мне нагнулся:
      "Дывысь, москаль-то ще живой".
      Я дико вскрикнул и проснулся
      С окровавлённой головой.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Издатели, два брата Железяго,
      Мою работу мне не оплатили.
      Решил про них сложить я бизнес-сагу,
      Чтоб их почин другие подхватили.
      
      Но после мне подумалось: кого же
      Я удивлю людьми такого типа?
      Трудясь на них, мы лезем вон из кожи,
      Они в итоге покупают джипы
      
      И в этих джипах пролетают с ревом
      В одним богатым ведомые дали.
      Мы вслед им смотрим с видом бестолковым,
      Нам странно то, что денег нам не дали.
      
      На самом деле надо удивляться
      Тому, что некоторым все же платят,
      Ведь если гонорарами швыряться,
      То на хороший джип уже не хватит.
      
      Поэтому мне удивленье чуждо
      И повторять давно уже обрыдло,
      Что у больших людей - большие нужды
      И маленькие - у людского быдла.
      
      Фактически для нашего же блага
      Кидают нас легко и без напряга,
      Ведь сочинитель должен быть голодным -
      Решили так супруги Железяго.
      
      А от угроз вмешательством юстиции
      Супруги отмахнутся, как от мухи:
      Забросив все, мы примемся судиться - и
      Довольно скоро сдохнем с голодухи.
      
      Советую смотреть на вещи шире,
      Ведь ясно же, как дважды два - четыре:
      Перерешить никто не может в мире
      Решения супругов Железяго.
      
      И ты, глупец, в котором остается
      К недостижимым переменам тяга,
      Знай, что коррозии не поддается
      Конструкция супругов Железяго.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Снегопады всегда раздражают мой взор,
      Ибо черное дело они убеляют,
      Ибо чистить никто не намерен мой двор,
      А ведь деньги на это небось выделяют.
      
      Ибо мне, ковыляя домой из гостей,
      На буграх ледяных суждено поскользнуться
      И сломать себе несколько важных костей,
      И заставить округу от воплей проснуться.
      
      От такого удара лишившись очков,
      Я на свежем снегу заворочаюсь тяжко,
      Загребая руками то россыпь бычков,
      То промерзший гондон, то собачью какашку.
      
      От грядущего снега ладони горят,
      Ломит зад от удара - воистину чудо,
      Ведь покуда все в зелени липы стоят,
      На дворе только август, и цел я покуда.
      
      Но зимой наказание всякого ждет,
      Кто в течение лета не выбрался к югу,
      Потому-то и хряснусь я задом об лед
      И матерщиной злобной встревожу округу.
      
      Провиденье карает меня одного,
      А ведь я лишь по бедности летний затворник,
      Ведь на деньги от чистки двора моего
      На Канарах жирует неведомый дворник.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Вы спросили: зачем я пишу про маньяков,
      Роюсь в тайнах болезненной их психологии?
      Но здоровый мужчина всегда одинаков,
      Словно где-то штампуются эти двуногие.
      
      Всех здоровых на отдых зовет заграница,
      Покупают бермуды они и сандалии,
      А маньяк и в России от страсти дымится,
      И не надо ему этой душной Анталии.
      
      Здоровяк существует с единственной целью -
      Завладеть непременно какою-то вещью,
      Но в ночи над его буржуазной постелью
      Временами проносится что-то зловещее.
      
      Здоровяк утверждает себя в этом мире,
      В его речи звучат интонации властные,
      Но в ночи по его буржуазной квартире,
      Вея холодом, движется что-то ужасное.
      
      Над людской мелюзгой здоровяк торжествует,
      Но в его подсознании истина светится -
      Что маньяк вместе с ним на Земле существует
      И, возможно, пути их житейские встретятся.
      
      Даже в дни процветания, как то ни странно,
      У здоровых мужчин в подсознанье рисуется,
      Как прорвется вся жизнь наподобье экрана
      И в дыру изуверская харя просунется.
      
      Процветанье противно исчадиям мрака -
      Хоть вещей на глазах прибавляется новеньких,
      Но флюиды угрюмого мозга маньяка
      Отравляют спокойствие граждан здоровеньких.
      
      Начинают покрикивать ночью бедняги,
      Отправляют их жены затем на лечение -
      Для того и живут в этом мире маньяки,
      В этом их оправдание и назначение.
      
      "Все маньяки у вас почему-то мужчины",-
      Мне сказала главврач моего санатория.
      Я ответил:"На то я имею причины,
      Потому что маньячки - другая история".
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я жил в облезлом здании гостиничном,
      Вокруг него детдомовцы бродили.
      Идя домой, я говорил обычно им,
      Чтоб музыку потише заводили.
      
      Своим занудством я сирот нервировал -
      Сперва они магнитофон глушили,
      Но раз, когда сквозь ночь я дефилировал,
      Они меня беззвучно окружили.
      
      Когда от самосвала монтировочка
      Со стуком мне обрушилась на темя -
      "Похоже, удалась командировочка", -
      Подумал я и провалился в темень.
      
      И так меня сиротки отмудохали
      За то, что я им отдыхать мешаю,
      Что у меня мозги почти отсохли
      И я сейчас с трудом соображаю.
      
      Теперь, внимая пению Киркорова,
      Я чувствую, что в доме милосердья
      Растет парнишка, от ножа которого
      Мне вновь придется встретиться со смертью.
      
      И веселиться не могу сегодня я,
      И на глазах от музыки старею -
      Ведь чем она светлей и беззаботнее,
      Тем у сироток ножички острее.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Город подрагивает, как мост,
      Над ним навис, образуя кров,
      Заиндевелый шиповник звезд
      В лохмотьях розовых облаков.
      
      Город застыл, как темный собор,
      Где отзвуки хора еще живут.
      Сквозь массы листьев я вижу двор,
      Где кошки носятся там и тут.
      
      Чтоб видеть жизней круговорот,
      Вместе со всеми спать не ложись:
      Дневная грузная жизнь замрет -
      Придет ночная легкая жизнь.
      
      И эта жизнь легка потому,
      Что кем-то мыслится все кругом
      И смысла нет прибегать к уму,
      Поскольку мыслишь всем существом.
      
      А кошки что-то услышат вдруг,
      На миг прервется их беготня,
      И несказанный протяжный звук
      Течет сквозь камни и сквозь меня.
      
      И странно зыбок балконный пол,
      И дом качается, как челнок,
      И тихо гудит столицы котел,
      Когда до него дотронется Бог.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Коль печень от злобы усохнет,
      То дальше не сможешь ты жить.
      Придут к тебе с гробом соседи
      И в гроб тебя станут ложить.
      
      Окажется, что не влезает
      Покойник в некрашеный гроб.
      Намучатся с трупом соседи
      И скажут:"Ну мать твою еб".
      
      Начнут твое тело соседи
      По-всякому гнуть и ломать,
      Увидят, что все бесполезно,
      И скажут:"Ну еб твою мать".
      
      Они, чтоб очистить жилплощадь,
      Чтоб сбагрить твой труп поскорей,
      Пошли на большие расходы -
      Не менее ста долларей.
      
      Но трупу чужда благодарность -
      Лежит он, себе на уме,
      Спокойно под люстрой горящей
      И так же спокойно во тьме.
      
      Лежит одиноко и гордо
      Во тьме и мещанском тепле
      С печатью нездешнего смысла
      На гладком холодном челе.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Вроде бы я не особенно стар еще,
      Но утомленье не знает границ.
      Скройтесь же с глаз, дорогие товарищи,
      Я не люблю человеческих лиц.
      
      Я не терплю оптимизма животного,
      Вам придающего лоск и объем.
      Чтобы позыва не чувствовать рвотного,
      Я укрываюсь в жилище своем.
      
      Там, за глухими тяжелыми шторами,
      В полной значенья живой тишине
      Вы не доймете меня разговорами,
      Крайне бестактными в нищей стране.
      
      Там надо мной не захватят владычества
      Мненья и ценности пошлых людей,
      А приходя оплатить электричество,
      Вижу я чудо в сберкассе своей.
      
      Лишь припадая в сберкассе к окошечку,
      Вижу лицо я, приятное мне,
      И не бывалую клубную кошечку,
      А существо, трудовое вполне.
      
      Светится в глазках надежда на лучшее,
      Думы рождают волненье в крови -
      Не о сомнительном благополучии,
      А о единственной в жизни любви.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Воскресным утром лежа на тахте,
      Читал я книгу мастеров верлибра.
      Я знаю - не поверят мне друзья,
      И я их недоверье понимаю,
      Ведь только идиот в воскресный день
      Занудными верлибрами тиранить
      По доброй воле станет сам себя.
      Я вроде бы пока не идиот,
      Но в том-то вся и штука, что читал
      Верлибры я отнюдь не добровольно -
      Такую кару я избрал себе
      За то, что накануне на концерте
      Я слишком много выпил коньяку
      И стал болтлив и суетлив не в меру,
      С красавицами сделался назойлив,
      А после, кажется, дремал в метро.
      
      "Читай,- себе я повторял, - читай!
      Читай, не смей отлынивать, пропойца,
      Читай, чтоб осознать: за всякий грех
      На этом свете следует расплата,
      А пьянство, несомненно, тяжкий грех".
      
      Мой экзекутор внутренний кривлялся:
      "Что сморщился? Не нравится верлибрик?
      Ах, маленький! Нехорошо ему!
      Но мы-то знаем, что ему по нраву:
      Коль вставить в пасть ему с винищем соску,
      То будет любо-дорого глядеть,
      Как он начнет причмокивать, и гукать,
      И радостно ножонками сучить,
      Как заблестят бессмысленные глазки...
      Он был уверен, что земная жизнь
      Есть череда сплошная удовольствий,
      Но нет, шалишь, - давай читай, подлец!"
      
      И я читал. Я ерзал на тахте,
      Пытаясь поудобнее улечься;
      Подслеповато щурил я глаза
      И поднимал ошеломленно брови;
      Чесал затылок, и кривил лицо,
      И корчил вдруг ужасные гримасы,
      Как бы надеясь книжку напугать,
      Но книжка и не думала пугаться,
      Перед моим потасканным лицом
      По-прежнему вися в пространстве душном.
      Извилинами старческого мозга
      
      
      Безвкусные верлибры я жевал.
      
      Вот почему доселе я не спился,
      Хоть многое к тому располагало:
      Едва предложат мне уйти в запой,
      Расписывая прелести запоя,
      Задумываюсь поначалу я,
      Поскольку труд за нищенские деньги
      И прочая житейская рутина
      Мне опостылели, и страшно тянет
      Хотя бы на три дня про них забыть.
      Однако я в опасный этот миг
      Себе не вытрезвитель представляю,
      Не лица почерневшие бомжей,
      Не печень, пораженную циррозом,
      А толстый, изданный любовно том -
      "Собрание российского верлибра",
      И чтения мучительный процесс.
      И сразу же ослабевают ноги,
      И диафрагму сдавливает спазм,
      И говорю я голосом дрожащим,
      Превозмогая приступ тошноты:
      "Нет, чуваки, я лучше уж по бабам".
      А экзекутор внутренний ворчит:
      "Что ж, ладно... Но за то, что колебался,
      Ты эту книжку все же почитай".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Печень увеличена и страждет
      И слюна пугающе горька,
      А душа несбыточного жаждет,
      То есть жаждет рюмки коньяка.
      
      Говорю душе я:"Успокойся,
      Глупо против печени переть.
      Не такой уж горький я пропойца,
      Чтобы от спиртного помереть".
      
      Но душа с ехидною ухмылкой
      Отвечает:"Именно такой.
      Так зайди в лавчонку за бутылкой
      И устройся над Москвой-рекой.
      
      И когда осенний луч закатный
      Разольет по зыби серебро,
      Пусть глоток отравы ароматной
      Изо рта покатится в нутро.
      
      Не греши напрасно на здоровье -
      Просто ты, живя, не молодел,
      Мир тебя приветствовал с любовью,
      А теперь к тебе он охладел.
      
      Он течет к неведомому устью
      Мимо,- равнодушно, как река;
      Хорошо, коль можно сладить с грустью,
      Пропустив глоточек коньяка.
      
      А хворать присуще человеку.
      Если хворь не можешь превозмочь,
      Значит, ты вступил в другую реку,
      Уносящую из мира прочь.
      
      Если ты повадился в аптеки,
      Пьешь лекарства, а вина не пьешь,
      То не для тебя земные реки -
      По иной стремнине ты плывешь.
      
      Слушаешь врачей, не унываешь
      И намерен многое свершить,
      Но уже все дальше уплываешь
      Ото всех, кто остается жить.
      
      
      
      
      
       * * *
      Понимаю, что гнев пострадавших неистов,
      Если взрывом, к примеру, вас сбросит с толчка,
      Но я все же прошу вас понять террористов
      И об этих парнях не судить с кондачка.
      
      Все эксцессы всегда происходят от скуки -
      Как известно, в аулах работы нема
      И все время зудят шаловливые руки...
      Поневоле идешь и взрываешь дома.
      
      Надо честным трудом население занять -
      Коль построить в ауле коммерческий банк,
      То никто уж не будет тогда партизанить
      И с мешком гексогена бросаться под танк.
      
      Если ж нету в ауле достойной работы,
      То есть банка и крупных торговых структур,
      То сельчане взрывают со скуки кого-то,
      Но отнюдь не по злобности ихних натур.
      
      Потому не ворчите, упав с унитаза
      И вдыхая вонючий тротиловый дым -
      Привлекают вниманье к проблемам Кавказа
      Эти взрывы, и надо прислушаться к ним.
      
      Если нет стадиона в каком-то ауле,
      Кегельбана с бильярдом, зверинца, кино,
      То идет молодежь заготавливать пули -
      Ведь культурного досуга им не дано.
      
      Суетится милиция наша бесцельно,
      Потому что пока до нее не дошло:
      Если нет у людей казино и бассейна,
      Эти люди способны на всякое зло.
      
      Ну а чтобы со стройкой мороки немалой
      Избежать нам и в горы кирпич не возить,
      Эти люди возьмут и деньгами, пожалуй,
      Если только как следует их попросить.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      В свечении мебельной лакировки,
      В мягком мерцании позолоты
      На корешках многочисленных книг;
      Под сытное бульканье отопительной системы,
      Включившейся пораньше по случаю холодов;
      Под равнодушный и деловитый
      Стук настенных часов, которые
      Порой негромко и сипло бьют;
      Под шипенье воды в унитазе;
      Под тихое похрустыванье и потрескиванье,
      Источник которых окутан тайной;
      Под мерный скрип, доносящийся с улицы -
      Это фонарь на ржавом кронштейне
      Раскачивается под студеным ветром,
      И в такт качаются тени в комнатах;
      Под все эти маленькие звуки,
      Под маленькие звуки, подчиненные тишине,
      Проходит время в ночной квартире,
      В которой умерло столько людей.
      
       *
      
      Я не хочу ничего объяснять,
      Я не хочу ничего описывать,
      Но вещи обозначаются словами
      И ход вещей обозначается словами же,
      А ход вещей - это, собственно, жизнь.
      Я записываю эти обозначения -
      Тем самым, почти независимо от пишущего,
      Вещи описывают сами себя
      И жизнь объясняет сама себя,
      Но при этом они сторонятся разума
      И обращаются только к душе.
      
       *
      
      Близится время, в которе надо
      Не жить, а попросту выживать,
      Когда изнурительный труд помножится
      На холод, мрак и холодную слякоть,
      Когда понимаешь особенно ясно,
      Что и впредь ничего другого не будет,
      Только тяжкий труд во имя прокорма,
      А прокорм означает сохранение жизни,
      Но что означает жизнь - непонятно.
      Знаком чего же она является,
      Знаком какого скрытого смысла,
      
      
      
      Если приходится тупо трудиться
      В тусклые дни, в ледяные ночи,
      А впереди никакого просвета,
      Потому что кормиться надо все время,
      А значит, надо все время работать.
      Надо работать ради прокорма,
      Который есть сохранение жизни,
      Хотя для чего мне такая жизнь -
      Этого я понять не могу,
      Особенно если не видно солнца,
      Если тучи, мрак, холодная слякоть,
      А я изволь в это время работать,
      Ну и так далее, и так далее.
      
       *
      
      Дверь на балкон
      Я забыл запереть накануне,
      Потому что напился пьян.
      И всю ночь
      Мимо затихших в раздумье книг,
      Мимо оцепеневшей мебели,
      Холостяцкое ложе покачивая,
      Текла Мировая Река.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Хотите дать мне сто рублей -
      Так в чем же дело?
      Без сожалений и соплей
      Давайте смело.
      
      Уж столько-то мне всякий даст -
      Как приз, в натуре,
      Ведь я атлет, точней гимнаст,
      В литературе.
      
      Я в стихоспорте, говорят,
      Первейший дока,
      Ведь я взмываю на снаряд
      В мгновенье ока.
      
      Легко скачу через коня,
      Освоил брусья...
      Не бойтесь оскорбить меня -
      Не оскорблюсь я.
      
      Ведь если человек рожден
      Большим поэтом,
      Он изначально взгроможден
      Над этикетом.
      
      Поморщусь я, наоборот, -
      Мол, мало дали.
      Гимнастам платит же народ
      За их медали.
      
      Не бойтесь денег предложить,
      Давайте больше -
      Хочу я безмятежно жить,
      Как Ленин в Польше.
      
      Хочу супруге диктовать
      Статьи и письма,
      Чтоб ими зданье подрывать
      Капитализма.
      
      Пускай раздавит вас оно
      Горой обломков,
      Но вечно жить вам суждено
      В умах потомков.
      
      Сумею выдать сто рублей
      Я тысяч за сто,
      Вот потому и не жалей
      Их для гимнаста.
      
      Да, для гимнаста всяк - герой,
      Кто денег даст им,
      Но и Христа у нас порой
      Зовут гимнастом.
      
      
      
       * * *
      
      Конечно же, курить не стоит,
      Но что поделаешь с тоской,
      Коль ночью форточку откроешь
      И шум услышишь городской.
      
      Услышишь вздохи темной жизни,
      Охватывающей тебя,
      И как тягач ползет на отдых,
      Надсадно дизелем трубя,
      
      И как сквозь шорох листопада
      Проносится мотоциклет,
      И, чтобы справиться с волненьем,
      Достанешь пачку сигарет.
      
      Закуриваешь на балконе
      И выпускаешь дым туда,
      Где в мутном облачном потоке
      На дне виднеется звезда.
      
      И дым в потоке листопада
      Мгновенно улетает прочь,
      Но не стоит и дом на месте -
      Он тоже движется сквозь ночь.
      
      Покинул я любимый берег,
      Потоком сумрачным влеком,
      И корпус судна обозначил
      Табачным робким огоньком.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Я Виктора Пеленягрэ
      Не видел давным-давно:
      Проводит он жизнь в трактирах,
      В борделях и казино.
      
      У Виктора Пеленягрэ
      Богатство прахом пошло,
      А все же вечером тянет
      Туда, где свет и тепло,
      
      Туда, где щелкает шарик
      Под мертвым взглядом крупье,
      И где мерцают на дамах
      Браслеты, серьги, колье,
      
      Туда, где жажда наживы
      Пьянит сильнее вина,
      Туда, где любовь нелепа,
      Где верность друзьям смешна.
      
      Когда-то у Пеленягрэ
      Стучала радость в висках -
      Ведь он на источник денег
      Набрел в житейских песках.
      
      Теперь виски поседели;
      Осыпались, как листва,
      Большие желтые зубы;
      Лысеет сплошь голова.
      
      Распухли суставы пальцев
      И стали руки дрожать.
      Теперь игорные фишки
      Не может Виктор держать.
      
      И все же ежевечерне
      Плетется он в казино.
      Былых друзей и подружек
      Забыл он давным-давно.
      
      Расплачивается Виктор
      Здоровьем и жизнью всей
      За то, что источник денег
      Скрывал от своих друзей.
      
      Его друзья не слыхали
      Давно уж хруста купюр,
      А он в казино являлся,
      Разряженный от кутюр.
      
      Его друзья доедали
      Без соли последний хрен,
      А он удваивал ставки,
      Богатый такой джентльмен.
      
      Помножить деньги на деньги
      Хотелось ему всегда,
      Но деньги прочь утекали,
      Бесследно, словно вода.
      
      И высох источник денег -
      Ему ведь не все равно,
      Питать великих поэтов
      Иль пошлое казино.
      
      Но Виктор уже не может
      Включить свои тормоза.
      Он скоро все проиграет
      И вытаращит глаза.
      
      И вдруг с пугающим хрипом
      Повалится на сукно,
      Создав большую мороку
      Хозяевам казино.
      
      И чучело Пеленягрэ
      Поставят люди в музей
      С табличкой:"Ради наживы
      Забыл он своих друзей".
      
      И снова щелкает шарик,
      Верша свою круговерть,
      И кажется, будто это
      Зубами щелкает смерть.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Ты замечаешь точку, дуся,
      Там, на заснеженном жнивье?
      А это я к тебе несуся
      На снегоходе "бомбардье".
      
      Оставь совковые салазки,
      Ведь я тебе на Новый год
      В ответ на пламенные ласки
      Купил новейший снегоход.
      
      Представь: мы мчимся по округе
      Со звуком характерным "вжик",
      И смотрит, растопырив руки,
      Нам вслед подвыпивший мужик.
      
      Крутись, мужик, начни свой бизнес,
      А не торчи разиня рот,
      И сам себе на Мерри Кристмас
      Купить ты сможешь снегоход.
      
      Ты полетишь по Подмосковью,
      Снося заборы и кусты.
      Дрянной портвейн и сквернословье
      Оставишь в прошлой жизни ты.
      
      Ты заезжать на снегоходе
      Полюбишь в загородный бар,
      Где все лишь виски пьют по моде
      И ценят качество сигар.
      
      Там все тебя зауважают
      За фарт и зарубежный шик.
      Пусть мутным взглядом провожает
      Тебя уже другой мужик.
      
      Пусть он стоит с лицом багровым,
      Держась за сломанный забор,
      А снегоход промчится с ревом
      На снежный полевой простор.
      
      Помимо дедовских салазок
      На чем крестьянину гонять?
      И будет из опухших глазок
      Он слезы мутные ронять.
      
      И будет он, дитя природы,
      Смотреть, как в поле господа
      Свои гоняют снегоходы
      Туда-сюда, туда-сюда.
      
       * * *
      
      Зачем ты рыдаешь теперь?
      Ведь я же тебе говорил:
      "Не верь своим близким, не верь", -
      А ты им всю душу открыл.
      
      Ты все им выкладывал сам,
      Овеян семейным теплом,
      Но близость - не торт, не бальзам,
      Не толки за чайным столом.
      
      Ты с ними и то обсуждал,
      Ты с ними и сё обсуждал,
      Пришел к совпадению мнений
      И подлости вовсе не ждал.
      
      Ты близким и так помогал,
      Ты близким и сяк помогал,
      Но после заявлено было,
      Что плохо ты им помогал.
      
      Порой не хотел ты помочь -
      Противился, злясь и грубя,
      Согнали поэтому прочь
      С жилплощади прежней тебя.
      
      На то и придумана грязь,
      Чтоб пачкать чужие дела.
      Корысть посильнее, чем связь
      Людей за чайком у стола.
      
      Корысть посильнее, чем связь
      Людей, поедающих торт.
      На площади новой теснясь,
      Устрой себе бедный комфорт.
      
      Да, странно, дожив до седин,
      Заканчивать дни свои тут,
      Зато ты остался один,
      Тебя уже не предадут.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Зачем пристраивают негров
      К любому фильму в Голливуде?
      Да чтоб внушить американцам,
      Что негры - это тоже люди.
      
      Американцы к цвету кожи
      Всегда придраться были рады,
      Но я-то не такой тупица,
      Мне ничего внушать не надо.
      
      Я сам имею друга-негра,
      Его зовут Василий Мвепа.
      Конечно же, такая дружба
      В России несколько нелепа.
      
      Зато он человек хороший,
      В быту он мухи не обидит.
      Он любит всякую ученость,
      А баскетбол он ненавидит.
      
      Он знает сведенья такие
      Про древний мир и про античность,
      Что даже я охуеваю,
      А я ведь развитая личность.
      
      У многих книг на переплете
      Стоят слова:"Василий Мвепа",
      Но авто этих фолиантов
      Не любит, как ни странно, рэпа.
      
      Ему плевать на белых девок,
      К нему давно я не ревную.
      В ларьке "Интим" на всякий случай
      Купил он бабу надувную.
      
      Вот он каков, Василий Мвепа,
      Мой собутыльник чернокожий.
      Он негр, быть может, необычный,
      Однако человек хороший.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Жизнь пошатнулась и расселась,
      Такая прочная когда-то.
      По веткам воронье расселось
      На фоне мрачного заката.
      
      Предвестники грядущих бедствий
      Роняют говнецо украдкой,
      И вспоминается, как в детстве
      Я обладал большой рогаткой.
      
      Дружил я с лучшими стрелками
      И был необычайно меток,
      Но только в детстве меткий камень
      Всю нечисть смахивает с веток.
      
      Теперь я стал не меру зрелым
      И проницательным по-лисьи,
      Но что-то сделалось с прицелом,
      Я сбить способен только листья.
      
      Теперь все действия людские
      Я объясняю лишь корыстью,
      Но с дерева стрелки такие
      Сбивают лишь сухие листья.
      
      Ноябрь листвою этой выстлал
      Все оголившиеся скверы,
      Ведь точным не бывает выстрел,
      Коль в сердце нет любви и веры.
      
      Я к людям отношусь сурово
      И никому уже не верю,
      И небо сумрачно-багрово,
      Как пасть мистического зверя.
      
      Тому, что я дошел до точки,
      В природе много соответствий:
      Вороны на ветвях - как почки
      Грядущих неизбежных бедствий.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Я помню шум морских валов,
      Размеренно растущий звук,
      И мириады светлых слов,
      Порхавших весело вокруг.
      
      Не меньше было их чем искр
      В прибойных пенных кружевах,
      И восхищал веселый риск -
      Как в море, утонуть в словах.
      
      Я видел, как идут валы,
      Как на дубах кипит листва,
      Как блещет в небе сталь иглы,
      Но было это все - слова.
      
      Излишни были ловкость рук
      И долгий терпеливый лов
      Среди порхающих вокруг
      Искрящихся, блестящих слов.
      
      Тогда я был открыт всему,
      Подобно оку божества.
      К любому чувству моему
      Слетались верные слова.
      
      Вот так и должен жить поэт
      На изобильных берегах.
      Натуги и надсады нет
      Поэтому в его стихах.
      
      Он должен соль у моря взять,
      У малых тучек - молоко
      И край обилия создать,
      А дальше будет все легко.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Недаром вызывает смех
      В ваш дом явившийся поэт:
      На кроличьем треухе - снег,
      А на руках перчаток нет.
      
      На нем китайское пальто,
      Пальто под цвет его тоски,
      И что-то с брюками не то,
      И просят каши башмаки.
      
      Автобус дорог для него,
      В пургу он шел сюда пешком,
      И непонятно, отчего
      Таким он смотрит петушком.
      
      "Ну, проходи уж, раз пришел",-
      Поэту в шутку говорят,
      Но он упрется, как осел,
      Заметив жалостливый взгляд.
      
      Такие взгляды - словно плеть
      Для стихотворцев всех времен.
      Да и за что его жалеть?
      Ведь сам не жалуется он.
      
      К столу, в веселый круг гостей
      Тащить приходится его.
      В нем даже голода сильней
      Зазнайство, спесь и хвастовство.
      
      Пускай его еще знобит
      И от тепла лицо горит,
      Но он уже почти грубит,
      Он горделиво говорит:
      
      "Да, плоховато я одет
      И долго шел пешком до вас,
      Но не нуждается поэт
      Во взглядах жалостливых глаз.
      
      Я шел сюда под свист пурги,
      От холода не чуя ног,
      Но все же сочинил стихи.
      Меня не оставляет Бог".
      
      
      
      
       * * *
      Чему ты рад, Хохол Хохлович,
      Расиста Ющенко избрав?
      Признайся: Виктор Янукович
      По совести был все же прав.
      
      Он Человека смог увидеть
      В нескладном хмуром москале,
      Хоть рада москаля обидеть
      Любая сволочь на Земле.
      
      Москаль прекрасно понимает,
      Что он угрюм и неказист,
      А тут еще его пинает
      Свирепый Ющенко-расист.
      
      Мне мил за то уж Янукович,
      Что он не зол на москаля,
      А для тебя, Хохол Хохлович,
      Москаль - ничтожество и тля.
      
      Не зря вы Ющенко избрали,
      Кто проповедует расизм,
      Ведь вы давно уже наклали
      На доброту и гуманизм.
      
      И вычеркнет хохлов из списка
      Своих сынов святая Русь,
      И с горя до свиного визга
      Я после выборов напьюсь.
      
      Как мне, московскому детине,
      На белом свете дальше жить?
      Не смог любимой Украине
      Любви ответной я внушить.
      
      Я покраснею, как младенец,
      И зареву, разинув рот,
      И жернова небесных мельниц
      Замедлят свой круговорот.
      
      И скажет Бог:"Хохол Хохлович,
      Ты зубы очень-то не скаль.
      Ты посмотри, Хохол Хохлович,
      Как убивается москаль.
      
      Смотри внимательно - я чую:
      В тебе душа еще жива.
      Сейчас обратно закручу я
      Небесных мельниц жернова.
      
      И ты, пожалуйста, хохлище,
      Веди себя как гуманист.
      Духовно ты гораздо чище,
      Чем злобный Ющенко-расист.
      
      Заставлю я вернуться снова
      Голосованья светлый день,
      И ты за лидера другого
      Опустишь в урну бюллетень.
      
      Пускай на президенте новом
      Горит гуманности печать,
      И мне тогда истошным ревом
      Москаль не будет докучать.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Зачем так рвется к власти Ющенко?
      Да чтоб наделать больше зла.
      Ему б фамилия "Гадющенко"
      Гораздо больше подошла.
      
      Прополз оранжевый Гадющенко
      Сквозь душу каждого хохла,
      И голосуют все за Ющенко,
      И напевают:"Тра-ла-ла".
      
      Но я на все злодейства Ющенко
      Отвечу лишь густым плевком.
      Я с атаманом Всемогущенко
      Довольно коротко знаком.
      
      На небе грозный Всемогущенко
      Поднимет свой межзвездный дрын,
      И задрожит от страха Ющенко,
      Засуетится бисов сын.
      
      Он сможет скрыться за рубеж еще,
      Взяв свой змеиный аусвайс,
      И заползет в свое убежище -
      В межножье Кондолизы Райс.
      
      Вот там тебе и место, Ющенко,
      А я пообещать берусь:
      Наш православный Всемогущенко
      В расколе не оставит Русь.
      
      Сперва Америке достанется
      Межзвездным дрыном по горбу,
      И впредь она уж не потянется
      Решать славянскую судьбу.
      
      Мы вспомним все, что вместе пройдено,
      И станем вновь - один Народ,
      И свиноводство общей Родины
      Воспрянет вновь и процветет.
      
      И всех змеенышей Гадющенко
      Сожрет, уверен в этом я,
      Хавронья Хряковна Хрюхрющенко,
      Простая русская свинья.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Мой друг, не спорь с необходимостью:
      Уж если ты в гостях напился
      И если хочешь, чтобы до дому
      Ты все же целым дотащился,-
      
      Найди в компании товарища
      С осмысленным горящим взглядом
      И пусть он по ночному Киеву
      С тобою двигается рядом.
      
      Пусть не дает тебе он тыкаться
      В чужие переулки слепо,
      Пусть пресекает все намеренья
      Оранжевым начистить репу.
      
      Пусть, натыкаясь на милицию,
      Он платит за тебя без спора,-
      Так в целости доставит до дому
      Тебя твой друг, твоя опора.
      
      Пускай пальто его облевано,
      Пускай он потерял перчатки,
      Но он доволен: долг он выполнил,
      Друг дома, ну и все в порядке.
      
      Так Украина охмелевшая
      Бредет куда-то без дороги -
      Все боги русские растоптаны
      И в моде западные боги.
      
      Смеются хитро собутыльники,
      Которые ее поили -
      И Буш, и этот кролик бешеный,
      Грузинский вождь Саакашвили.
      
      И наш Немцов, который в Киеве
      Решил отпраздновать Хануку...
      Но нет надежного товарища,
      Который протянул бы руку.
      
      А может, есть? Подумай, Родина,
      Ведь ты всех русских породила.
      Еще не поздно врезать Ющенко
      В его бесформенное рыло.
      
      
      
      
      Ведь он тебя в поток забвения
      Столкнуть коварно попытался,
      Ведь праздничек его оранжевый
      Тебе недешево достался.
      
      Так пусть он сам пятном оранжевым
      Плывет на Запад в том потоке,
      А ты надежного товарища
      Всегда имеешь на Востоке.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      На грязноватом снежном фоне,
      В прожильчатом пространстве сквера
      В любой взъерошенной вороне
      Живет младенческая вера
      
      В неиссякаемость отбросов,
      В надежность свалок и помоек,
      А человек в душе философ
      И оттого весьма нестоек.
      
      Он думает до одуренья:
      Кто перводвигатель природы?
      Кто дал нам крупы и варенья,
      Мясопродукты, пиво-воды?
      
      Он думает - но нет ответа,
      Нет ободряющего гласа.
      Трактуется молчанье это
      Как знак наращивать запасы.
      
      Увы, не верят люди в благость
      Великой Мировой Идеи,
      И трудятся, и труд им в тягость,
      И делает их все беднее.
      
      Когда просмотришь век за веком -
      Такой выходит вадемекум:
      Труд сделал зверя человеком,
      Но очень злобным человеком.
      
      Вороны на деревьях сквера
      Расселись умиротворенно.
      А если бы нехваткой веры
      Страдали также и вороны?
      
      Трудиться вороньё бы стало,
      Не веря в будущность помойки:
      Клепать, чеканить по металлу
      И гвозди забивать на стройке.
      
      Но труд одним приносит горе,
      Высасывая все их силы,
      Другие же выходят вскоре
      В подрядчики и воротилы.
      
      
      
      
      
      
      Простое вороньё со злобой
      Коситься стало б на богатых.
      До большевизма так дошло бы
      Развитье общества пернатых.
      
      Но не для них подобный ужас -
      Крепка у врановых в натуре
      Их вера в собственную нужность
      В великой Мировой структуре.
      
      И в то, что их Миростроитель
      На произвол судьбы не бросит,
      Даст пропитанье и обитель
      И платы никакой не спросит.
      
      С вороной в радостном полете
      Всю жизнь старайся соизмерить:
      Ты надрываешь пуп в работе,
      А надо просто твердо верить.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Кот шествует в ночи по огородным грядкам,
      Он в свете месяца немного серебрист.
      Клубники усики иль огуречный лист -
      Он, отклоняя все, идет своим порядком.
      
      Его чувствительным, уставшим за день пяткам
      Всего милей газон, который чуть росист.
      Он голос пробует, как оперный артист,
      И эта песнь зовет к бескомпромиссным схваткам.
      
      Он - герцог спящих дач, он - грядок феодал.
      Когда бы слабину он этой ночью дал,
      Его дворянский род спознался бы с упадком.
      Богатый огород, где каждый куст знаком,
      Мышей, и гнезда птиц, и блюдца с молоком
      Не смог бы завещать он собственным котяткам.
      
      
      
       * * *
      
      Зачем растрачивал пахучий свой секрет
      И метки расставлял владетель огорода?
      Ведь уважения к подобным меткам нет
      У бедных отпрысков его большого рода.
      
      Вот рыцарь крадется, который дал обет
      Изгнать в Москву кота - любимца садовода
      И, валерьянкою изрядно подогрет,
      Он воет - и дрожит вся дачная природа.
      
      Когда ж достигнет вой кошмарной высоты,
      То все смешается: загривки, животы,
      Хвосты и прочие кошачьи причиндалы.
      Но тут в воителей, сцепившихся клубком,
      Разбуженный мужик запустит башмаком -
      И разбегутся врозь в испуге феодалы.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Поэт не ведает толком,
      Ладя струну к струне,
      К чему всю жизнь призывал он -
      К миру или к войне.
      
      Поэт не ведает толком,
      Ладя к строке строку,
      Бойцом или миротворцем
      Он был на своем веку.
      
      В такие странные мысли
      Поэту вдаваться лень -
      Он просто вечерней птицей
      Поет уходящий день.
      
      Когда ж начнет задыхаться
      И бросит лютню поэт,
      На жизнь его ляжет свыше
      Нездешний холодный свет.
      
      И смерть на былые чувства
      Положит свою печать.
      О вере, любви, надежде
      Достойней было молчать.
      
      Они протолклись, как мошки,
      Всю жизнь в пустой суете.
      Их надо было оставить
      Забвенью и немоте.
      
      Пусть канут в забвенье чувства
      Никчемных минувших дней,
      Ведь только ненависть стоит
      Того, чтобы петь о ней.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Константы Ильдефонс Галчинский
      Был одареннейший поэт,
      А друг его, поэт Слободник,
      Не понимал Константы, нет.
      
      Он на него строчил доносы
      Во все инстанции, и вот
      Галчинский вместо гонорара
      Имел очередной привод.
      
      Галчинский, потеряв терпенье,
      Вскричал: "Да ёханый бабай,
      Где этот сукин сын Слободник?
      А ну сюда его давай!
      
      Хочу взглянуть я на опилки,
      Которые в его башке".
      И по Варшаве пан Галчинский
      Помчался с топором в руке.
      
      Кричал он: "Выходи, Слободник,
      Тебя я искренне люблю,
      Но ты меня достал, гаденыш,
      Сейчас тебя я завалю.
      
      И не надейся отсидеться
      В своем высоком терему -
      Я все равно тебя поймаю,
      А там готов идти в тюрьму.
      
      Ведь из тюрьмы мне обеспечат
      Мои читатели побег,
      А ты навеки будешь трупом,
      Говнистый, подлый человек".
      
      Вот так поэты жили в Польше,
      А как живут они в Москве?
      Да точно так же: все мечтают
      Друг другу дать по голове.
      
      Допустим, я - поэт Галчинский.
      Есть у меня Слободник свой
      С такой же точно грушевидной
      Неостроумной головой.
      
      
      
      
      
      Слободники привыкли шишку
      В среде писательской держать.
      С годами это дело стало
      Меня все больше раздражать.
      
      Хочу, чтоб выживал сильнейший,
      Чтоб был естественный отбор,
      Поэтому держу под шкафом
      Я туристический топор.
      
      Когда ж увижу, что Слободник
      Идет по моему двору,
      Я выйду и скажу:"Слободник,
      Ты мне давно не по нутру.
      
      Тебе пришел конец, Слободник,
      Молись, литературный смерд!"
      И станет жизнь в Москве и в Польше
      Похожа до мельчайших черт.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Проходит в праведных трудах еще одна зима,
      И помаленьку я схожу от тех трудов с ума.
      А станешь жаловаться - нет, народ не так-то прост:
      "Ты врешь, ты шутишь,- ты шутник, гуляка, певчий дрозд".
      
      Зажгла сгустившаяся тьма вечерние огни,
      Разнообразьем не грешат мои труды и дни.
      Довел сегодня до ума я снова тыщу строк
      И, совершенно ошалев, встречаю вечерок.
      
      Я в этот славный вечерок не годен ни на что
      И хочется проспать часов по меньшей мере сто,
      А если кто-то мне звонит и приглашает в клуб,
      То я с подобными людьми бываю просто груб.
      
      Случается - везет ишак немыслимую кладь
      И жизнь клянет, но все равно боится умирать:
      Кто знает, на какой версте и на каком шагу
      Вдруг облегченье испытать придется ишаку.
      
      И я бреду, как тот ишак, надеждою влеком,
      Но мы не вызываем с ним сочувствия ни в ком,
      И что-то не видать того привольного лужка,
      Куда б пустили погулять меня и ишака.
      
      Мы начинаем бунтовать: ишак стоит, трубя,
      И за доверчивость браню я самого себя,
      Но караванщики ослу накрутят мигом хвост,
      А я для них уже давно шутник и певчий дрозд.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Я написал стихотворенье,
      И снова получился хит,
      Но делает ходячей тенью
      Меня хронический бронхит.
      
      В моих стихах - эмоций буря,
      В них дамы просто влюблены,
      А я всегда температурю,
      Мои глаза всегда красны.
      
      Как точит древесину шашель,
      Так хворью грудь поражена.
      Мне спать не позволяет кашель,
      А бодрствовать - нехватка сна.
      
      И если хлестко написал я
      И люди рукоплещут мне,
      То я аплодисменты зала
      Воспринимаю как во сне.
      
      Я норовлю присесть в сторонке
      И в дрему погрузиться, - но
      Проклятый кашель, рвущий бронхи,
      Меня разбудит все равно.
      
      В итоге я слегка юродив,
      Как всякий истинный поэт.
      Я не бездельничаю вроде б,
      Но денег на леченье нет.
      
      "Да, хороши мои поэты",-
      С ухмылкой размышляет Русь,
      Но я плевать хотел на это -
      Мне знать бы пункт, где я свалюсь,
      
      Чтоб не валяться слишком долго
      И заказать туда такси.
      Тогда ведь будет мало толку
      От публики и от Руси.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Я знаю, что сплошь идиоты
      Начальники нашей страны,
      Но я не желаю сводить с ними счеты,
      Хоть мне эти люди должны.
      
      Я знаю - в башке у них пусто,
      Им только одно по уму:
      Рубить и рубить непрерывно капусту,
      Не внемля вокруг ничему.
      
      Я этих молодчиков знаю,
      И я повторяю: не плачь,
      Не плачь и не лезь к этим людям, родная,
      А то попадешь под секач.
      
      На свете немного мы значим,
      Нам главное - выжить вдвоем.
      В поселке рабочем, а может, рыбачьем
      Мы тихо свой век доживем.
      
      Звенит перекличкой собачьей
      Озерная гладь под луной.
      На этот далекий поселок рыбачий
      Порадуйся вместе со мной.
      
      Порадуйся вместе со мною,
      Нет времени слезы ронять:
      Мы будем трудиться, чтоб всё под луною
      Увидеть, расслышать, понять,
      
      Чтоб жизнь серебрящейся шири
      Прочувствовать словно свою...
      Я вижу одно в обезумевшем мире -
      Поселок в озерном краю.
      
      Но ты-то останешься зрячей,
      Увидишь поэтому ты,
      Как тает в далеком тумане рыбачий
      Рабочий поселок мечты.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Если служишь в бюро ритуальных услуг,
      То любой человек - благодетель и друг.
      Хоть здоров он как бык, но ты знаешь, что впредь
      Все равно и ему предстоит помереть.
      
      А тогда вызывают немедленно нас,
      На приличную сумму потянет заказ:
      Консервация трупа, уход за лицом
      И прощание в морге с родным мертвецом,
      
      Гроб, венки от жены, от детей, от коллег
      И автобус, где плата идет за пробег...
      Потому, даже в транспорте стиснут толпой,
      Улыбайся и помни: здесь смертен любой.
      
      Потому и с людьми потактичней держись,
      Объясняя, насколько безрадостна жизнь.
      Если в наше бюро упирается путь,
      То зачем надрываться и лямку тянуть?
      
      Нет, покончить с собою никто не зовет -
      Лишь расслабься, а жизнь и сама ускользнет.
      Лишь расслабься - как именно, разницы нет, -
      И пошли всем нахлебникам жаркий привет.
      
      Наплевав на житейскую смутную цель,
      Распластался клиент, как из воска модель.
      Ох, нечасто он видел от жизни добро!
      Но теперь он спокоен - теперь он в бюро.
      
      Как же денег за наши услуги жалеть?
      Ведь житейского зла не смогли одолеть
      Ни монархи, ни рынок, ни план ГОЭЛРО...
      Но однажды за дело берется бюро.
      
      Похоронщик - он тоже не воздухом жив,
      Но уж если ему оплатили тариф,
      Он клиента начнет мять, выстукивать, гнуть,
      Словно мастер, ладью оснащающий в путь.
      
      И клиент, ускользнувший от жизненных зол,
      Умащенный бальзамом из травок и смол,
      Из бюро отплывает к той дальней земле,
      Где добра не найдет и не вспомнит о зле.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      На детишек я в сквере однажды смотрел
      И заметил: они не боятся меня.
      От такого открытия враз потускнел
      Балахон накрахмаленный зимнего дня.
      
      Получается, я никакой не герой,
      Если я до метро добираюсь пешком
      И как сквер прохожу, то детишки порой
      С дерзким смехом в меня попадают снежком.
      
      А когда бы я подлинной личностью был,
      От меня разбегались бы дети, вопя.
      Я бы их, негодяев, лишь изредка бил -
      Просто очень внушительно вел бы себя.
      
      И вздыхали б они с облегчением:"Уф,
      Мы-то думали, нам прямо щас и конец".
      Не случайно, на Путина только взглянув,
      В страхе гадит в штаны самый дерзкий юнец.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Человеку злобность ни к чему,
      Человек - он от природы добр,
      И к потомству ласков своему,
      И трудолюбив, как некий бобр.
      
      Миллионы хаток и запруд
      Он, куда ни глянь, соорудил,
      Но его запасы крысы жрут,
      А бобрят таскает крокодил.
      
      И, тая в глазах немой укор,
      Человекобобр плывет туда,
      Где покуда нет крысиных нор
      И чиста от хищников вода.
      
      Но, ища края, где нету крыс
      И где жить не может крокодил,
      Все леса земные он подгрыз,
      Все земные воды запрудил.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Не знать историю Китая
      Не вправе русский человек,
      Ведь беллетристику читая,
      Такого не узнать вовек -
      
      Про то, как сами же китайцы
      Разворовали весь Китай
      И разбегались, словно зайцы,
      Под натиском японских стай.
      
      Они прислушивались мало
      К любым осмысленным словам,
      Покуда председатель Мао
      Не стал их бить по головам.
      
      Чем в душном клубе до рассвета
      Торчать, как полный идиот,
      Ты лучше почитай про это,
      Про эпохальный поворот -
      
      Про то, как крепло производство,
      Как шел за урожайность бой,
      Про то, как все китайцы сходство
      Приобретали меж собой.
      
      А если клуб тебе дороже,
      То знай: придут такие дни,
      Что желтизна пойдет по коже
      И глазки сузятся твои.
      
      Тогда ты синий френч натянешь,
      Полюбишь водку "Маотай" -
      Короче, сам китайцем станешь.
      Не хочешь? Ну тогда читай.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      "Что же ты медлишь, Андрюха,
      Где ж твой семейный очаг?" -
      Как-то спросил меня некто,
      Некто спросил меня как-то
      С мягким укором в очах.
      
      Некту ответил я сухо:
      "Должен ты в годы твои
      Знать, что голодному брюху
      Не до созданья семьи.
      
      Мне рассказали ребята,
      Что на работе своей
      Ты получаешь зарплату
      В тыщу мильёнов рублей.
      
      Все при таких-то доходах
      Жинку не прочь бы завесть.
      Брак не обуза, а отдых,
      Ежели денежки есть.
      
      Так почему не снабдить бы
      Нужною суммой меня?
      Я ведь не против женитьбы,
      Я еще полон огня".
      
      Некто, услышав про деньги,
      Сразу же стоя уснул.
      Сонный, на часть на проезжую
      Он машинально шагнул.
      
      Может быть, я подтолкнул его?
      Это отдельный вопрос.
      Врезавшись в тулово бампером,
      Сшиб его цементовоз.
      
      Страшную эту картину
      Мне вспоминать тяжело.
      Долгое время движение
      Прямо по тулову шло.
      
      Ну и расплющилось тулово
      В грязью сочащийся блин.
      "Где ж твои дети? - спросил я. -
      Где же жена твоя, блин?"
      
      
      
      
      Ты их частенько вытаскивал
      Из-под житейских колес,
      Ну а они тебя вытащат?
      Это отдельный вопрос.
      
      Лихо они насобачились
      Деньги твои проедать,
      Но в затруднительных случаях
      Лучше их вовсе не ждать.
      
      Я же попробую, делая
      Шаг заключительный свой,
      Просто уйти, не загадив
      Мир ни болваном-наследником,
      Ни тунеядкой-вдовой.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Когда неспокойно мне спится,
      То видится как наяву:
      Летит огроменная птица
      И гадит на город Москву.
      
      В системе секретнейших птичников
      Таких выводили мы птиц,
      Чтоб ими сменить пограничников
      На страже советских границ.
      
      Мы птиц наделили огромностью,
      Пластинами костной брони,
      В итоге же личной нескромностью
      И чванством прониклись они.
      
      Кудахтанье слышится злобное:
      "Противна нам эта страна -
      На Западе птицы подобные
      Имеют побольше пшена".
      
      И вновь я такую уродину
      Пернатую вижу во сне:
      Летает и гадит на Родину,
      Разъевшись на русском пшене.
      
      Я думаю:"Проклята будь она",-
      Но толку-то что из того?
      Не гадит она лишь на Путина,
      Поскольку боится его.
      
      Нас чистое небо не радует,
      Не любим мы этих высот,
      Поскольку оттудова падает
      На нас постоянно помет.
      
      Милее нам облачность плотная
      И вечный сырой полумрак,
      Милей нам погода нелетная,
      Коль в небе господствует враг.
      
      Вот так, наподобье заложников,
      Нам в страхе приходится жить.
      Да, лучше без всяких помощников
      Границы свои сторожить.
      
      
      
      
      Но где-то подспудно мы верим
      В оправданность птичьих проказ,
      Поскольку по стати и перьям
      Они благороднее нас.
      
      А вскорости, может быть, даже
      Уверуем всею душой,
      Ведь тот, кто все время обгажен,
      Конечно же, скромник большой.
      
      Уверуем мы в справедливость
      Расклада житейских красот:
      Одним - полумрак и сонливость,
      Другим же - прозрачность высот.
      
      Внушают нам эту науку,
      Роняя дерьмо свысока,
      И сон получается в руку,
      Да так, что немеет рука.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Иссякла молодая сила,
      А новой силы не дано,
      И страшен мир, где все застыло,
      Где, кажется, всегда темно.
      
      Так страшно покидать квартиру.
      Но надо деньги добывать,
      А человечеству и миру
      На страхи слабых наплевать.
      
      Таким, как я, сегодня голод
      Знаком не только на словах -
      И бронхи обжигает холод,
      А нервы обжигает страх.
      
      Глаза слезятся от мороза,
      Двоится все передо мной,
      И от тяжелого невроза
      Все тело - словно зуб больной.
      
      Выходишь из подземки взмокший -
      И сразу холод обоймет,
      И тускло, словно воск натекший,
      Под фонарями блещет лед.
      
      От человека к человеку
      Передается столько лет:
      "Ночь, улица, фонарь, аптека,
      Бессмысленный и тусклый свет..."
      
      Вновь ледяная тьма нависла,
      Вновь крест зеленый на стене,
      Но в жизни приращенья смысла
      С тех давних пор не видно мне.
      
      Вновь надо спрятаться в квартиру,
      Где кипяток, лимон и мед -
      Ведь если смысл и снидет к миру,
      То этот мир его убьет.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Собаки на снегу резвятся,
      Им лишь бы прыгать да скакать -
      Нет чтобы за работу взяться,
      Начать харчи домой таскать.
      
      Где взять харчи? Да хоть на рынке,
      При их разгрузке у ларьков:
      Подкрался, хвать кусок грудинки -
      И в сторону, и был таков.
      
      Пускай ты матерно облаян,
      Пусть еле скрылся от ловца,
      Но ждет тебя старик-хозяин,
      Давно не кушавший мясца.
      
      Приподнимись на задних лапах
      И позвони в квартиру, пес.
      Хозяин, чуя смачный запах,
      Воскликнет радостно:"Принес?!"
      
      "Принес",- ты отзовешься сухо
      Простым собачьим языком.
      Пускай набьет хозяин брюхо,
      Ведь он кормил тебя щенком.
      
      Пришла суровая эпоха,
      За дедом нужен глаз да глаз -
      Он к жизни приспособлен плохо,
      Как выясняется сейчас.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Я знаю: многим повезло:
      Они по скорбной сей юдоли
      Проходят, не изведав боли,
      Которая всегда есть зло.
      
      По убеждению святош,
      Боль - просветления основа,
      Но, поместившись в плоть больного,
      Ты по-иному запоешь.
      
      Боль никогда и никому
      Не даст высокости духовной;
      Боль - это страх, и скрип зубовный,
      И погружение во тьму.
      
      И если вправду боль придет,
      А не какая-то щекотка,
      Больной лежать не станет кротко -
      Он всех бранит, он всех клянет.
      
      Мелькают близкие вокруг,
      Но все настолько неуклюжи,
      Что делается только хуже
      От кислых рож, от грубых рук.
      
      И подчиняться им изволь!
      Но нет - больной в отместку хочет
      Их в сердце клюнуть, словно кочет,
      Чтоб вспомнили, что значит боль.
      
      Слова сочувственные - ложь:
      Когда сочувствуешь на деле,
      То рухнешь на пол у постели
      И в той же муке заревешь.
      
      Больной безмерно одинок
      И оттого он всех изводит.
      Не очень-то облагородит
      Его страдальческий венок.
      
      Непроизвольно голося,
      То дергаясь, то замирая
      И пот со лба не утирая,
      Он ненавидит всё и вся.
      
      И ненавидит поделом:
      Миростроитель зря старался,
      Коль в мире человек остался
      Наедине с подобным злом.
      
       * * *
      Не слушая ничьих советов,
      Я скромен был всегда и тих,
      И превзошел былых поэтов -
      Так не писал никто из них.
      
      Я без гордыни и юродства
      Могу об этом доложить,
      Как и о том, что превосходство
      Не очень помогает жить.
      
      Я из-за собственных свершений
      Упрятал сам себя во тьму:
      В литературе каждый - гений,
      Меня им видеть ни к чему.
      
      Как слон, топчу я пласт культурный,
      На нем полно моих следов,
      Но фауне литературной
      Противно бытие слонов.
      
      И я иду, неся с собою
      Мифологическую тьму,
      Но кожистой своей трубою
      Немало спящих подниму.
      
      Я вспоминаю майский вечер,
      Над крышами - стрижей в игре
      И наше маленькое вече
      Под тополем на пустыре.
      
      Мы за звонок последний в школе
      Тянули кислое вино
      И верили: в земной юдоли
      Нам только счастье суждено.
      
      На сходе юношеском этом,
      Сумев друзей перекричать,
      Пообещал я стать поэтом.
      А надо ль было обещать?
      
      Хотя таланта и усердья,
      Точней - воловьего труда
      Всегда хватало для бессмертья,
      Зато для счастья - никогда.
      
      
      
      
      
      Но я не сожалею - жатва
      Еще пройдет по всем полям.
      Не зря же выполнена клятва,
      Когда-то данная друзьям.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я возвращаюсь к главной теме,
      Ведь нет важнее ничего:
      Бежит куда-то наше время,
      Как будто выебли его.
      
      Как день один летят недели,
      Как миг проскакивают дни.
      Народы просто охуели
      От этой жуткой беготни.
      
      Общественные перемены
      Похожи на калейдоскоп,
      И в результате бизнесмены
      Всех одолели, мать их еб.
      
      И, соответственно народу,
      Я быстро сдал, ослаб, обрюзг.
      Кто времени добавил ходу,
      Кто дал ему команду "пуск"?
      
      "Никто, - мне отвечает время, -
      Я не спешу в других мирах,
      Однако здесь людское племя
      Внушает мне животный страх.
      
      Как только оказался понят
      Мной современный человек,
      Боясь, что он меня догонит,
      Я нервно ускоряю бег.
      
      Прости, я и с тобою даже
      Боюсь задерживаться тут:
      Меня ведь ловят для продажи,
      Кастрируют и продают".
      
      И время дальше побежало,
      Оглядываясь на бегу,
      А я решил: не надо жалоб,
      Сжать челюсти - и ни гу-гу.
      
      Грустить, конечно, есть причина:
      Любимец баб, вообще орел,
      Уж очень скоро я седины
      И тьму болезней приобрел.
      
      
      
      
      Вчера лишь начал жить, казалось -
      И дожил до седых мудей,
      Но так уж время разбежалось,
      Спасаясь от дурных людей.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Родился я глупым, как пробка,
      И после умнее не стал.
      Незнайка и Степка-растрепка
      Составили мой идеал.
      
      Копался я в баках помойных,
      Любил я бездомных собак.
      Конечно, в семействах достойных
      Ведут себя дети не так.
      
      А рос я, как это ни странно,
      В семействе, достойном весьма,
      В котором наличье болвана
      Подобно наличью клейма.
      
      Родители как психопата
      Таскали меня по врачам,
      А в школе большие ребята
      Учили мерзейшим вещам.
      
      Но я никакому ученью
      Значенья не мог придавать.
      На все посторонние мненья
      Мне сызмальства было плевать.
      
      Ведь сам до всего доходить я
      Хотел головою своей;
      Какие-то делал открытья,
      Но их не донес до людей.
      
      Хотел донести, но боялся,
      Что будут смеяться они,
      А времени бег убыстрялся,
      И кончились юности дни.
      
      Я вырос - не псих, не мошенник,
      Однако бесспорно дурак;
      Не понял значения денег,
      Поэтому жил кое-как.
      
      По жизни не шел, а слонялся,
      Как будто явился в музей,
      Поэтому и потерялся
      Из виду у школьных друзей.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Откуда взялся теплый ветер,
      Когда зима достигла пика?
      Без колебаний я ответил:
      Конечно, он из Геленджика.
      
      Он подхватил целебной соли
      С клокочущей черты прибоя,
      Леча нервические боли,
      Упадок духа и запои.
      
      Он полон мусикийским шумом
      Раскачивающихся сосен,
      И пусть на Севере угрюмом
      Столь ранних не бывает весен -
      
      Себя как мокрую гвоздику
      Мне дарит этот ветер свежий,
      Примчавшийся из Геленджика
      С моих любимых побережий.
      
      Он пахнет свежестью всего лишь,
      Но сосны, женщин в летних шляпах,
      Прибой и все, чего изволишь,
      В себя вмещает этот запах.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Мне приснилось, будто Ксюшу Собчак
      Я избиваю посредством нунчак:
      Деревяшки по черепу бьют со стуком,
      Подвергая девушку ужасным мукам,
      Мечется Ксюша в пространстве дворовом,
      Оглашая округу жалобным ревом,
      Побежит налево, потом направо,
      Но всюду ее настигает расправа,
      То есть я настигаю ее везде
      И бью по туловищу и по балде.
      
      Я спрашивал многих: "Скажите на милость,
      Чем же она передо мной провинилась?
      Для меня, человека мирной профессии,
      Неорганичны вспышки агрессии,
      И невольно я затыкаю уши,
      Вспомнив, как щелкали по черепу Ксюши
      В течение всей приснившейся взбучки
      Эти изуверские японские штучки.
      Проявил я жестокость только во сне,
      Но все же мучительно стыдно мне".
      
      Ответили мне толкователи снов:
      "Подобный случай, увы, не нов.
      Конечно, Ксюша - талант, самородок,
      Но слишком тяжел у нее подбородок,
      Сутуловата ее спина
      И речь совершенно бессмысленна,
      А взгляд свинцов и почти неподвижен.
      Поэтому обитатели хижин,
      В числе которых - поэт Степанцов,
      Готовы подняться против дворцов,
      В которых Ксюша Собчак обитает
      И видом своим людей угнетает.
      Им, питающимся одной тушенкой,
      Охота расправиться с богатой девчонкой.
      Ей жить бы тихо, никому не навязываться,
      По телевизору пореже показываться,
      Не щеголять богатством и знатностью,
      Ибо скромность должна дружить с заурядностью,
      Ну и не было бы этого озлобления,
      Охватившего всех - от кретина до гения.
      Тот же Степанцов вроде хвалит Ксюшу,
      А сам рад бы вынуть из нее душу".
      
      
      
      Я сказал толкователям: "Я холостяк,
      И физические недостатки Ксюши Собчак
      Меня поэтому не раздражают.
      Ежели девушку все обижают,
      То я раскаиваюсь и обязуюсь впредь
      Свирепых снов про нее не смотреть,
      А только сны, клонящиеся к поллюции.
      Обязуюсь не мечтать о мировой революции,
      Смотреть передачи с Ксюшиным участием
      И приговаривать: "Дай, Боже, счастья им,
      Защити о злобы нашей тупой
      Таких, как она - обделенных судьбой".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Мы много в нашей жизни выпили,
      Начав еще в начальной школе,
      И гнут нас ныне в три погибели
      Недомогания и боли.
      
      Теперь мы на лекарства тратимся,
      А если сэкономим где-то,
      То очень дорого поплатимся
      За продолжение банкета.
      
      Мы без серьезной профилактики
      Теперь гульбе не предаемся -
      Мы все рабы подобной практики,
      Хотя над нею и смеемся.
      
      Над немощью иронизируем
      В кругу повес, видавших виды,
      Но дам уже не куртизируем,
      Боясь издевки и обиды.
      
      Однако длить такие жалобы
      Нелепо как-то для поэта.
      Пораньше вспомнить не мешало бы,
      Что все проходят через это.
      
      Растерянностью и слезливостью
      Тогда уж мы бы не грешили
      И с непристойной торопливостью
      Взять все от жизни не спешили.
      
      Пора подать пример спокойствия
      Всем тем, кого я знал так долго -
      Напомнить, сколько удовольствия
      В обычном следованье долгу.
      
      И прочь унынье неуместное,
      Ведь людям творческого цеха
      Здоровье самое железное
      Не гарантирует успеха.
      
      Пусть только обретет уверенность
      В полете ваш особый гений,
      Ну а разгул или умеренность
      Есть дело личных предпочтений.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Экран зимы разлезся, плавясь,
      Открыв сухие краски спектра;
      Перед окном на ветке завязь
      Качается на волнах ветра.
      
      Слепые ветки так пружинят,
      Как будто завязь тяжела им,
      Но скоро этот ветер схлынет
      И мир окутается маем.
      
      Устав вращаться в вихрях пыльных,
      Застынут все стволы и стебли,
      В своих бесчиленных светильнях
      Елей смарагдовый затеплив.
      
      И громом птичьего молебна
      Вся заполняется округа,
      И воскурения целебны
      Теперь от всякого недуга.
      
      Унынье, худший род недуга,
      Они зловредности лишают.
      Слепит звучаньями округа
      И отблесками оглушает.
      
      Текут сверкающие трели,
      И, звону отблесков внимая,
      Шатанье и разброд апреля
      Перетекут в единство мая.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Апрельская промчалась буря,
      Отправив часть ветвей на слом,
      И свет, по-птичьи балагуря,
      Во двор вдвигается углом.
      
      Как овцы, тучи пробегают
      По всем зеркальностям весны.
      Лучи их вбок отодвигают,
      Как посохами чабаны.
      
      Нелепо пальцы растопырив,
      Как племенные божества,
      В халатах из весенней пыли
      Кружатся в пляске дерева.
      
      Приносит ветер клочья стужи
      Из снежных пригородных мест,
      И кошка, отражаясь в лужах,
      Спешит поэтому в подъезд.
      
      Кружатся дерева-дервиши,
      Раскачивается апрель,
      И кошка, видя это с крыши,
      Высокий ощущает хмель.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Апрельская настала сухость,
      А южный ветер не стихает;
      Все кровли норовят заухать,
      Все тенты тяжело вздыхают.
      
      В кафе открытом нет наплыва,
      Ведь пыль глаза сидящих режет,
      Подергивает в кружках пиво
      И на зубах рождает скрежет.
      
      И ветер из кубанских плавней
      Шатает всякие препоны -
      Щиты рекламные из камня
      И небоскребы из картона.
      
      И дерева сухие ветки
      К сырому небу воздевают,
      И тучи, словно вагонетки,
      Ползут и крыши задевают.
      
      Таранит зиккураты ветер,
      Прошедший по донским просторам,
      И мир, что мрачен и бесцветен,
      Скрежещет под его напором,
      
      Разломы, трещины, разрывы
      В себе почти не конопатя -
      И брызнет свет, и кружка пива
      Напомнит парус на закате.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я человек суровый, жилистый,
      С тяжелой челюстию нижней.
      Хоть все мое сознанье вылистай -
      В нем не отыщешь слова "ближний".
      
      Всех этих самых ближних - дальними
      Я сделал бы весьма охотно
      С их притязаньями скандальными,
      Суть коих попросту животна.
      
      Подай берлогу им для жительства,
      Подай харчей - насытить пузо.
      Для бизнеса и для правительства
      Они - всегдашняя обуза.
      
      Я их озлобленные множества
      Терплю, как это ни обидно,
      Ведь лишь на фоне их ничтожества
      Мое величье очевидно.
      
      Но нелегко возиться с ближними,
      Везде сующими свой хобот.
      Молюсь, чтоб сделал их излишними
      Какой-нибудь новейший робот.
      
      А если жить без их наличия
      Я не могу себе позволить,
      То видом своего величия
      Глаза им лучше не мозолить.
      
      Не надо выпивки и курева -
      Все это как-то простовато,
      Зато костюмчик штурмбанфюрера
      Добыл я на лотках Арбата.
      
      Перед трюмо я дефилирую
      Туда-сюда при всем параде
      И оживленно онанирую,
      Сам на себя с любовью глядя.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Стыдно быть скандалёзным поэтом,
      Демонстрировать мстительный нрав.
      Хочешь ты разразиться ответом,
      Клевету на себя прочитав.
      
      Но лишь хуже ты сделаешь этак,
      Ведь записано в книге судеб,
      Что конфликты для пошлых газеток -
      Это хлеб, даже с маслицем хлеб.
      
      Недруг вылезет с новой придумкой,
      Дивно пахнущей, словно клопы, -
      Вот и жуй это дело, и хрумкай,
      Ощущая злорадство толпы.
      
      Ты готовился к честному бою,
      А тебя утопили в словах,
      Ибо в прессе твой недруг с тобою
      Выступает на равных правах.
      
      В ситуацию глупую влип ты,
      Правота ведь не штемпель на лбу,
      А ты сам - лишь участник конфликта,
      Веселящий тупую толпу.
      
      И когда ты поймешь, что не надо
      Никому торжества правоты,
      То взорвешься и чернь до упада
      Насмешишь своей руганью ты.
      
      Так уж лучше смолчи благородно
      И не суйся в редакции впредь.
      Написать можно все, что угодно,
      Но не все можно после стереть.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Да, размеренность в жизни нужна,
      Но ее нарушает вино.
      С бодуна или не с бодуна,
      А работать изволь все равно.
      
      Коль мутит или клонит ко сну,
      Всякий труд превращается в казнь.
      В результате к родному вину
      Начинаешь питать неприязнь.
      
      Но когда бы ты смысл сохранил
      В голове своей, полной причуд,
      То вино бы уже не винил,
      А винил исключительно труд.
      
      Вот встаешь ты, зубами скрипя,
      Ибо делаться что-то должно.
      Это труд допекает тебя,
      И не стоит грешить на вино.
      
      Навсегда сохранил я в уме
      То, как Энгельс обкладывал труд.
      Он писал: "Даже кони в ярме
      Издыхают, хоть водки не жрут".
      
      И когда бы из жизни ты смог
      С корнем вырвал работы напасть,
      То с утра мог бы сбегать в ларек
      И на все абсолютно накласть.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Есть звери говнистого нрава,
      Чей профиль - грызня и набег,
      Но рано иль поздно управу
      На всех находил человек.
      
      Хоть мамонты были могучи -
      И те показали нам тыл,
      Однако все лучше и лучше
      Зубастый живет крокодил.
      
      Туда, где плывет африканец,
      Он мчится сквозь толщу воды.
      "На помощь!" - кричит африканец,
      А люди плывут кто куды.
      
      Какая там помощь, куды там!
      Сказал африканский мудрец:
      "Кому суждено быть убитым
      И съеденным, тот не жилец".
      
      У гада хлебало такое,
      Что может заплыть пароход,
      И вскоре могильность покоя
      Повиснет над зеркалом вод.
      
      А гад выползает на берег
      И вдруг закричит: "Виноват!.."
      Немало закатит истерик
      Терзаемый совестью гад.
      
      Он вспомнит: жена и бабулька
      Имелись у негра-пловца,
      И слез крокодиловых струйка
      Стекает по морде лица.
      
      У негра имелись детишки,
      Отцом он заботливым был...
      С раскаяньем не понаслышке
      Несчастный знаком крокодил.
      
      Кричит он: "Проклятье насилию,
      Проклятье насилию, блядь!.." -
      И в совестливую рептилию
      Охотник не может стрелять.
      
      
      
      
      Охотник сидит и рыдает,
      Припомнив убитых зверей,
      Меж тем крокодил отползает,
      Чтоб в воду нырнуть поскорей.
      
      И вроде простого предметика
      Сплавляется вниз по реке,
      Но слово великое "этика"
      Живет в крокодильей башке.
      
      Поэтому крокодилиды
      И здравствуют тысячи лет,
      А гибнут отсталые виды,
      В которых духовности нет.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Собак нельзя держать в столице,
      Я это осознал давно.
      Решил на травку повалиться,
      А там, глядишь, уже говно.
      
      И положенье в Ленинграде
      Еще страшнее, чем в Москве.
      В какашечном собачьем смраде
      Утоп весь город на Неве.
      
      Собаки взяли моду гадить
      Во всех присутственных местах.
      От дефекации отвадить
      Их может лишь смертельный страх.
      
      Но их людишки защищают
      И не дают мне их пугать.
      Они им как бы сообщают:
      "Всё в норме - так и дальше гадь".
      
      Все эти шавки и бульдожки
      Лишь потому так много срут,
      Что все на даровой кормежке
      Без боли головной живут.
      
      Я псов не так бы ненавидел,
      Когда бы мог передохнуть,
      Когда бы мне бесплатно выдал
      Хоть корку хлеба кто-нибудь.
      
      Писал я письма в изобилье
      Вплоть до Совмина и Кремля
      О том, что песьего засилья
      Не стерпит Русская земля.
      
      Но снова в теплый летний вечер
      По парку я иду гулять
      И наглый пес идет навстречу,
      И я цежу сквозь зубы: "Блядь!..."
      
      И что со мной тут происходит -
      Я не могу сказать, братва,
      И труп животного находят
      Потом его хозяева.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      На прибрежье тропических стран
      Я хотел бы устроить жилье -
      Там, где пестрый гнездится тукан,
      А не стылых широт воронье.
      
      Там кофейного цвета река
      К морю мчит плодороднейший ил.
      В ней живет наподобье царька
      Златоокий мудрец-крокодил.
      
      Буду я выходить на причал,
      Буду взгляд крокодила ловить.
      В этом взгляде к началу начал
      Протянулась искристая нить.
      
      А в ночи, когда волны ревут
      Сипло, словно точильный брусок,
      Черепахи на берег идут,
      Чтобы выметать яйца в песок.
      
      И ничто их не может сдержать,
      Ведь могуществен их господин,
      Только будут созвездья дрожать
      Над угрюмыми бликами спин.
      
      Вновь и вновь от начала начал
      Костяные плывут корабли,
      И ночной им понятнее шквал,
      Чем дневные красоты Земли.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Почему мне так хочется выть?
      Выть и выть, словно волк городской,
      Как бы сердце стараясь разбить
      Всем соседям звериной тоской.
      
      Покрываться я шерстью начну,
      Начиная с натруженных рук,
      Если только не дам слабину,
      Отзыаясь на вопли и стук.
      
      Я, затерянный в городе зверь,
      Не хочу никому открывать.
      Если будут выламывать дверь,
      Я немедля забьюсь под кровать.
      
      И настолько отчаянный вой
      Испущу я оттуда уже,
      Что заплачет над волчьей судьбой
      Весь народ на моем этаже.
      
      Мне под дверью оставят поесть,
      Ведь от голода - главное зло,
      А тем временем вырастет шерсть,
      Станет мне хорошо и тепло.
      
      Буду спать среди пыльных комков,
      Подкроватье успев полюбить,
      И меня уж ни от сквозняков,
      Ни с похмелья не будет знобить.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Там, где боль, - там нет места добру,
      Состраданью, желанью простить.
      Я болею и скоро умру,
      А за это положено мстить.
      
      Бог, по-вашему, жалует боль,
      За нее он намерен воздать
      В светлом будущем, - не оттого ль
      Вы не очень-то рветесь страдать?
      
      Подсмотрел я немало тайком
      Снисходительных ваших гримас,
      Пробираясь вдоль стенки бочком,
      Чтоб попасть на родной унитаз.
      
      Кое-как вы играете роль,
      Наклоняясь с любовью ко мне,
      Но я сам - воплощенная боль,
      И мой пульс отдается вовне.
      
      И когда на свои этажи
      Беззаботно воротитесь вы -
      Зазвенят моих нервов тяжи,
      И убийственней нет тетивы.
      
      И вбуравится боль в ваш костяк,
      Загудит в нем шаманской дудой,
      И, дверной оцарапав косяк,
      Рухнет на пол богач молодой.
      
      Завтра в клинике беден и сед,
      Вероятно, он вспомнит меня
      И ведению с Богом бесед
      Посвятит окончание дня.
      
      Проклянет он коварную плоть,
      Предающую лучших мужей,
      И узнает, как чуток Господь
      К обезумевшей твари своей.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Заработать собравшись на славу,
      Я решил: если выгорит - впредь
      Буду жить широко, кучеряво,
      Ничего для друзей не жалеть.
      
      Удалось мне и впрямь заработать,
      И об этом узнали друзья,
      Но вдруг стал что-то странное ботать,
      Стал бухтеть что-то странное я.
      
      Заявил я, что следует в дело
      Сразу вкладывать все прибыля,
      А копейка, что щас улетела,
      Доросла бы потом до рубля.
      
      Я сказал, что из бизнеса деньги
      На пропой не годится вынять,
      А друзья опростились маленько,
      Бизнесмена им трудно понять.
      
      Про копейку твердил я, волнуясь,
      И заткнуться мне было невмочь...
      Повернулись друзья и, сутулясь,
      Побрели по Пречистенке прочь.
      
      И стоял я немалое время,
      Провожая глазами друзей,
      И нагадил мне прямо на темя
      Пролетавший Москвой воробей.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Вот девушка идет с подбитым глазом.
      В общенье с ней я проявил жестокость,
      В нее вбивая веру, честь и разум
      И выбивая спесь и недалекость.
      
      Летели от нее и пух, и перья -
      Я в семинарии учился драться,
      И в результате при ходьбе теперь ей
      Приходится на палку опираться.
      
      На голове у ней теперь повязка
      И узелок под челюстью завязан.
      Я улыбаюсь - это просто сказка:
      Добро в почете, а порок наказан.
      
      Преобразившись временно в калеку,
      Она смогла одуматься и с дрожью
      Отвергла ресторан и дискотеку
      И проторила путь в обитель Божью.
      
      Похоже, я не зря ей задал жару -
      Теперь она идет молиться Богу,
      Со скрежетом влача по тротуару
      Небрежно загипсованную ногу.
      
      Знай, юноша: отвлечь ее от блуда,
      Поднять ее из нравственного гроба
      Ты не сумеешь никогда, покуда
      Не подобьешь ей глаз, а то и оба.
      
      Но надо бить, чтоб всем чертям икнулось,
      С благочестивой прадедовской силой,
      Чтоб девушка через часок очнулась
      И забасила:"Господи помилуй".
      
      И ты подтянешь:"Господи помилуй",
      И "Аллилуйя" грянете вы разом,
      А после девушка прошепчет:"Милый" -
      И нежно подмигнет заплывшим глазом.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Вот поэт Григорьев, рыж и большеголов,
      Употребляющий множество бранных слов,
      А также формалистических вывертов и взбрыков,
      От которых морщится даже циничный Быков.
      Для девушек григорьевская поэзия
      Есть нечто вроде радиоактивного цезия,
      Она проникает в их естество,
      И делается девушка малость тово,
      Поскольку мужчинам дерзко подмигивает
      И при их приближении аж вся подпрыгивает,
      Балуется в их компании водочкой
      И по клубам ходит развратной походочкой,
      Так что весь народ на нее дивится.
      Почему так испортилась эта девица?
      Потому что григорьевских стихов наслушалась,
      Потом с ним в гримерке водки накушалась,
      И стало ей с тех пор по колено море.
      Для родителей она - сущее горе.
      А бойфренд - так и дал бы мерзавцу по роже -
      Подсунул ей диск группы "Идолы молодежи",
      Солист в которой - Костя Чума,
      От которого девушка теперь без ума.
      Ведь Чума - псевдоним того же Григорьева,
      Идеалы которого - пьянка и порево,
      И они отражаются в песнях группы.
      Тексты песен звучат вызывающе глупо,
      Музыка - то панк-рок, то кабак,
      Зато Григорьев поет как-то так,
      Что будоражит девичьи души,
      И девушки бить начинают баклуши,
      Бросают работу, бросают семью,
      Григорьеву жизнь посвящают свою,
      А он их жизнь не берет, кочевряжится:
      Мол, вы меня не любите, мол, вам только кажется,
      Мол, я отдаюсь далеко не любой,
      Я вам не какой-то сопливый плейбой.
      Если внимательно слушали мой концерт вы,
      То поняли: готов я в любви на жертвы,
      Но готовы ли вы? Чтоб сдружиться отныне нам,
      Добавьте-ка нам на бутылку с Добрыниным.
      Ах так: денег нет, а любви все же хочете?
      Нет, бедностью голову мне не морочьте,
      Денег можно достать, было бы желание.
      Вот браслет замечаю на вашей длани я...
      Жертвенность - особая форма таланта,
      Без которой трудно понять музыканта.
      Жертвенность надо в себе вырабатывать,
      Я за это вовек не устану ратовать.
      Для девушек вовсе не стройное тело,
      А именно жертвенность - первое дело.
      Если эгоизм проявляют прелестницы,
      Добрынин их просто спускает с лестницы.
      Я же мягче. Я вас не лишаю шанса.
      Займитесь собой, укрепите финансы,
      А сейчас, когда доберетесь домой,
      Не вздумайте хныкать - ни боже мой.
      Жизнь всем нам порой дает нахлобучку.
      Сядьте, возьмите бумагу и ручку
      И напишите на первый раз
      Слово "жертвенность" четыре тысячи раз.
      
       *
      
      Да, просто мороз подирает по коже
      От цинизма и лицемерия идолов молодежи,
      Но в одном эта группа все же права:
      Если ты, зритель, хуиная голова,
      Слушал музыку, подпал под ее обаяние
      И нажрался в итоге до скотского состояния,
      То после концерта к выходу не рвись,
      А культурно вокруг себя приберись.
      Бутылки, банки, объедки, использованные билетики
      Сложи в заранее приготовленные пакетики.
      Концерт - это ведь не только забава.
      Помойка во дворе находится справа.
      Когда же ты мусор в помойку положил
      И все впечатленья свои подытожил,
      К музыкантам уместно тогда подойти
      И сказать:"Чуваки, на житейском пути
      Нам всем порой приходится тяжко,
      Но у меня осталась сотняжка,
      И я готов сгонять за пивком.
      Никто не против? Так я бегом".
      Город в это время пустынен и гулок,
      Надо бежать в Фуркасовский переулок,
      Ибо в наши нелегкие времена
      Только там есть магазин, работающий допоздна.
      Очухавшись утром бог знает где -
      В Долгопрудном, в Люберцах, в Троицке, а то и в Караганде,
      С черепной недостаточностью, с отвращением к пище,
      Взглядом обведите неведомое жилище,
      В котором царит похмельная мертвенность,
      И вскричите:"Ура! Я проявил жертвенность!
      С артистами, пусть будут они здоровеньки,
      Мне просадить удалось все деньги,
      И пускай мне без денег придется туго,
      Мое безденежье - это Заслуга,
      И мне подсказывает жизненный опыт:
      В моем подъезде вскоре послышится топот
      И остановится на моем этаже.
      Это деньги вернулись ко мне уже".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Мне снился сон: однажды ночью,
      Как будто я - простой мужик
      И дёрн для украшенья парка
      Везу я в город Геленджик.
      
      Гляжу, а мне навстречу баба
      Неспешно едет на возу.
      "Чего везешь?" - спросил я бабу.
      "Да яйца в Туапсе везу".
      
      И тут я обратил вниманье,
      Что взгляд ее слегка зловещ.
      И говорит мне эта баба
      Вполголоса такую вещь:
      
      "Дай дёрну,- говорит,- за яйца".
      И беспокойно стало мне:
      В какой цене сегодня яйца?
      А дёрн сейчас в какой цене?
      
      Боюсь, меня обжулит баба,
      Ведь я неграмотный мужик,
      К тому же как-то неудобно
      Без дёрна ехать в Геленджик.
      
      И сделал вид я, что не понял,
      О чем толкует мне она,
      И вывалил наружу яйца,
      И говорю с улыбкой:"На!"
      
      Она тесней пришвартовала
      Телегу к возу моему,
      И неожиданно я понял,
      Что дёрн ей вовсе ни к чему.
      
      Она не по садовой части,
      Ей дёрн не нужен никакой,
      Она нацелилась на яйца
      Своей мозолистой рукой.
      
      Загородился я руками,
      Упал на дёрн и крикнул:"Но!" -
      И конь мой поскакал галопом,
      Как не скакал давным-давно.
      
      
      
      
      Кричал я:"Выручай, родимый,
      Давай, кормилец, выноси!" -
      Но вдруг открыл глаза и понял,
      Что просто задремал в такси.
      
      Таксист летел уже под двести,
      Неправильно поняв мой крик.
      Я по плечу его похлопал
      И произнес:"Прости, старик.
      
      Не торопись, езжай нормально.
      Коль пассажир слегка ослаб,
      Его приказов ты не слушай,
      Тем более не слушай баб.
      
      Вот я с одной разговорился,
      Когда приехал на Кубань.
      "Хочу тебя за яйца дернуть",-
      Мне заявляет эта дрянь.
      
      Я говорю:"Хотеть не вредно",
      Но тут она достала нож...
      Короче, если ты мужчина,
      То вряд ли бабу ты поймешь".
      
      Таксист со мною согласился
      И продолжал автопробег.
      Он был, по-моему, абхазец,
      Веселый южный человек.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Журналистка, девушка-бродяжка,
      Я хотел воспеть тебя в стихах,
      Но не смог, а только крякнул тяжко
      И воскликнул:"Ах, шалунья, ах!"
      
      Объясните, как же мне не крякнуть,
      Как мне сочинить изящный стих?
      Ведь тебе сегодня вновь размякнуть
      Суждено в объятиях мужских.
      
      Захлебнулся город твой в метелях,
      И хотя дорогу замело,
      Ты выходишь, чтоб в чужих постелях
      Снова кувыркаться мне назло.
      
      Сами по себе навряд ли радость
      Принесут тебе твои самцы -
      Это мне ты хочешь сделать гадость,
      А ведь я гожусь тебе в отцы.
      
      В лабиринте заметенных улиц,
      Где снежинки рассекают лоб,
      Ты бредешь к любовнику, сутулясь,
      Но, споткнувшись, плюхнешься в сугроб.
      
      И метель мгновенно над тобою
      Наметет еще один сугроб...
      С удивлением твой труп весною
      Обнаружит пьяный снегокоп.
      
      Так уже со многими случилось,
      Многих откопали по весне...
      Потому опомнись, сделай милость,
      Поднимайся и беги ко мне.
      
      Ведь в сугробе, в стылой полудреме,
      Наконец-то до тебя дошло,
      Что тебе лишь у Андрюхи в доме
      Удавалось чувствовать тепло.
      
      Отогрейся у меня в постели
      И в меня задорным смехом брызнь,
      Но запомни: в образе метели
      Здесь я вывел нашу злую жизнь.
      
      
      
      
      
       * * *
      На кладбище, где собираются
      Вампиры угрюмой толпой,
      Я встретился в день Конституции
      С красивой вампиркой одной.
      
      Точней, была ночь Конституции,
      Поскольку стемнело давно.
      Готовил статью о вампирах я
      В газету бульварную. Но
      
      Увидел вампирку хорошую
      И враз про статью позабыл.
      Мы с нею столкнулись в проходике
      Среди огражденных могил.
      
      Струилось сияние лунное
      С ее молодого лица.
      За ней ковыляли вздыхатели -
      Оживших два-три мертвеца.
      
      Прогнал я галантных покойников,
      В них бросив зубок чеснока,
      А девушке важно представился -
      Мол, я журналист из "МК".
      
      В восторге она захихикала:
      " "МК"? Журналист? Хи-хи-хи!
      Хочу я пойти в журналистику,
      К тому же пишу я стихи.
      
      Не можете ль мне поспособствовать?
      А я не останусь в долгу,
      Внедриться в тусовку вампирскую
      За это я вам помогу".
      
      Вампирка с той ночи печатает
      В "МК" за статьею статью,
      А я у важнейших начальников
      Свободно беру интервью.
      
      Она стихотворными книжками
      Уже завалила страну,
      А я по ночам с олигархами
      "Кровавую Мэри" тяну.
      
      
      
      С вампиркой мы вскоре слюбилися,
      Бессмысленно это скрывать.
      При сексе намордник и варежки
      Прошу я ее надевать.
      
      Иначе в любовном безумии
      Куснет иль царапнет разок,
      И станут мне вдруг отвратительны
      И солнечный свет, и чеснок.
      
      Тогда мне от солнца канарского
      Придется скрываться во тьму,
      Тогда фаршированной щучечки
      Я впредь уже в рот не возьму.
      
      А сам я при сексе использую
      Особый гондон меховой.
      Нутро у вампирки холодное,
      В ней холод живет гробовой.
      
      Поэтому мерзнет отчаянно
      Мужское мое естество
      И парить подолгу приходится
      Мне после вампирки его.
      
      Поэтому в ночь Конституции
      Мне снятся могила и гроб
      И слово само - "конституция" -
      Меня повергает в озноб.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я как-то пришел в воскресенье
      В знакомый до боли бордель,
      И выбрал там девушку Ксению,
      И с ней завалился в постель.
      
      И только девчонку хорошую
      Я стал под себя подбирать,
      Как кто-то, ввалившись в прихожую,
      Пронзительно начал орать.
      
      И вдруг забарахталась девушка
      И мне зашептала: "Не лезь!
      Приперся мой старенький дедушка,
      Пронюхал козел, что я здесь".
      
      Скатившись с нее огорошенно,
      Сказал я: "Но это же бред,
      Ведь ты не соплячка с горошину,
      Тебе ведь четырнадцать лет".
      
      Я встал и пошел разбираться -
      Как был, со стоячей елдой.
      А собственно, что мне стесняться,
      Ведь я человек молодой.
      
      Гляжу, нарушитель покоя -
      Парнишка лет ста двадцати:
      Грозится, махая клюкою,
      Весь этот притон разнести,
      
      Поскольку, мол, тут его внучка.
      Но я возмутился: "Не ной!
      Как смеешь, навозная кучка,
      Ты мне отравлять выходной?!"
      
      "Учти, старикашка-какашка, -
      Я сухо сказал старику, -
      Кулак мой обрушится тяжко
      Тебе на тупую башку.
      
      Ну да, я купил твою внучку
      И вправе ее отсношать,
      А также задать тебе взбучку,
      Коль будешь и впредь мне мешать.
      
      
      
      У нас, молодых, неизбежно ведь
      Сношения требует кровь,
      А ты вдруг решил, как при Брежневе,
      Запрету подвергнуть любовь.
      
      За это ль на штурм коммунизма
      Мы шли в девяностых годах?
      Как дам сейчас, старая клизма,
      Хоть ты и в преклонных годах".
      
      И стал старикашку толкать я,
      И выкинул с возгласом "брысь",
      И сгреб его внучку в объятья,
      И смехом мы с ней залились.
      
      И славно в тот вечер курилась
      Любимая мной анаша,
      И внучка над дедом глумилась,
      Презреньем и гневом дыша.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Прокрадываясь по кустам,
      Листвой мне нравится шуршать.
      Вы размышляете: "Что там?" -
      А следовало бы бежать.
      
      И, следовательно, не след
      Щадить мной выслеженных дам,
      И я последую вам вслед,
      По вашим следуя следам.
      
      По листьям ржавым, как коньяк,
      Сейчас скользит не пошлый псих,
      А элегантный маниак,
      Живущий в парках городских.
      
      Доселе ни один эксперт
      В мою загадку не проник:
      Никто не слышал крика жертв,
      Так что же сдерживало крик?
      
      Но если жертву я душу,
      Шурша душистою листвой,
      То я ей шепотом внушу
      Простой и мудрый вывод свой:
      
      Из мира, где среди мужчин
      Так много мелкоты смешной,
      Уйти есть тысяча причин,
      А оставаться - ни одной.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Почуяв лета приближение
      И общей радостью дыша,
      Позыв сильнейший к размножению
      Внезапно чувствует душа.
      
      И никакого просветления
      Душе не хочется пока,
      А только пошлого сцепления
      С подобным мне комком белка.
      
      Я не открыл в себе художника,
      Не взял писательский разбег.
      Как все-таки устроен пошленько
      Интеллигентный человек!
      
      Ну что же, вот шагает девушка,
      Я ей пристраиваюсь в хвост.
      На вид придурковатый дедушка,
      На деле я отнюдь не прост.
      
      Она зайдет в кусты оправиться -
      И я скользну под сень ветвей
      И предложу ей тут же спариться,
      Не просто так, - за сто рублей.
      
      Но визг рассерженный девический
      В моем раскатится мозгу,
      И шаткой поступью нервической
      Я прочь оттуда побегу.
      
      Бегу, попукивая в панике
      И отдуваясь тяжело,
      Ведь оказаться в обезьяннике
      Интеллигенту западло.
      
      Как хорошо, что мною выучен
      Во всех деталях мой район!
      Будь даже пес за мною выпущен -
      Собьется со следа и он.
      
      На лавочке отдохновению
      Предамся я в тиши дворов
      И от прилива вдохновения
      Внезапно сделаюсь багров.
      
      
      
      
      Из-за каких-то догм общественных
      Бежал я, подавляя стон,
      Пускай не в лучших, но в естественных,
      В простейших чувствах оскорблен.
      
      На этой лавочке насиженной
      Я прокляну наш злобный век -
      Ведь вдохновенен лишь униженный
      И оскорбленный человек.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Эта девушка большеголовая
      Угрожает меня разорить,
      У нее ведь натура бедовая,
      Ей ведь нравится пить и курить.
      
      Эта девушка с носом картошкою
      И с глазами стальной синевы
      Очень схожа с французской бульдожкою,
      Все манеры ее таковы.
      
      Самобытно ее поведение,
      Как самец она держит себя,
      Вслед за мною в любом заведении
      Появляясь и шумно сопя.
      
      И хотя она без приглашения
      Притащилась незнамо отколь -
      Взяв прицел на мои сбережения,
      Заказует она алкоголь.
      
      Заказует салаты и прочее,
      Чтоб бухать не на полый живот,
      И посыплются шутки рабочие,
      Чуть маленько она подопьет.
      
      И спешат потихоньку откланяться
      Все партнеры мои по столу,
      Лишь запойный художник останется,
      Отключившийся в темном углу.
      
      И хоть ей, разумеется, ведомо,
      Что любиться я с ней не хочу,
      Все равно на такси в Домодедово
      Или в Митино с нею лечу.
      
      И в квартире, пропахнувшей кошками,
      Я очнусь, постаревший на век...
      Если девушки схожи с бульдожками,
      Бойся их, молодой человек.
      
      Ну а старому ржавому киборгу
      Просто гибель от этих девчат,
      И висит от Одессы до Выборга
      Наших схем распаявшихся чад.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Добрынин Андрей Владимирович (and8804@yandex.ru)
  • Обновлено: 15/05/2010. 226k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.