Александр Сергеевич Пушкин родился в Москве 26 мая 1799 г. Он принадлежал к старинной дворянской семье, родоначальником которой ( а также и ряда других древних фамилий ) считается некий знатный муж Ратша. Потомки приписывали Ратше иностранное происхождение: сам Пушкин считал его выходцем из Пруссии, в старинных грамотах Ратшу именуют сербиянином. Вероятнее всего, Ратша был все же коренным русичем, о чем говорит и его славянское имя. Большинство дворян объявляло своих далеких предков выходцами из-за рубежа, - не из-за отсутствия патриотизма, а лишь не желая признавать их выдвижения из служилых низов: дворянам хотелось верить в то, что поступление их родоначальников на службу князьям, боярам, митрополитам являлось делом свободного выбора, чуть ли не равноправного договора между изначально знатными людьми. Легендарного иностранного выходца как раз и можно было объявить таким изначально знатным человеком. Впрочем, предки Пушкина прославились еще в глубокой древности: правнук Ратши Гаврила Олексич стал героем Невской битвы 1240 г., сражаясь бок о бок с Александром Невским, которому служил ( Пушкин ошибается, утверждая в стихотворении "Моя родословная", будто Александру Невскому служил сам Рача, или Ратша ). От Гаврилы Олексича происходят такие известные в русской истории фамилии, как Товарковы, Челяднины, Мусины-Пушкины, Бутурлины, Бобрищевы-Пушкины и другие. Пушкин всегда гордился своей принадлежностью к коренному русскому дворянству, сожалел о его имущественном упадке и о засилье новой аристократии, представители которой, по выражению Пушкина, порой не помнили и своего деда и были всем обязаны прихоти царей ( как тогда говорили, "случаю" ). "Новые аристократы", осведомленные о соответствующих высказываниях Пушкина, в том числе и в печати, платили поэту естественной неприязнью, впоследствии сыгравшей немалую роль в его гибели.
Фамилия Пушкиных много раз упоминается в старинных исторических документах - летописях, синодиках, разрядных книгах. Пушкины ходили в походы на крымских татар, на Казанское ханство, управляли областями, охраняли границы государства. В Смутное время выдвинулся Гаврила Пушкин, сначала поднимавший народ на помощь Лжедмитрию, а затем сражавшийся с поляками. Воевали с польскими захватчиками также Федор и Григорий Пушкины. Под грамотой об избрании Михаила Романова на царство подписались четверо Пушкиных. Позднее Григорий Пушкин прославился как выдающийся дипломат: при царе Алексее Михайловиче он вел важные переговоры с поляками и шведами, ездил во главе посольства в Варшаву поздравлять польского короля Яна Казимира с вступлением на престол. При Петре I стольник Федор Пушкин принял участие в стрелецком заговоре против царя и "был за то повешен им". Прадед Пушкина Александр Петрович был женат на младшей дочери знаменитого сподвижника Петра I графа Головина, первого кавалера ордена Андрея Первозванного. Сведения об этом прадеде Пушкина, в отличие от А.Ганнибала, весьма скудны. Сам правнук пишет о нем следующее: "Он умер весьма молод, в припадке сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах". От несчастных родителей остался единственный сын Лев, ставший артиллерийским офицером. Военная карьера этого деда Пушкина не удалась, так как во время переворота 1762 г., приведшего к власти Екатерину II, Лев Александрович уговаривал солдат Измайловского полка не выступать против законного государя Петра III и почти уже уговорил, однако подоспевшие участники заговора всё же привлекли солдат на свою сторону. Лев Пушкин некоторое время находился под арестом, а затем был сослан в Москву и остаток жизни провел в своих богатых поместьях. А.С.Пушкин в своих записках приводит примеры буйства, жестокости и домашнего тиранства своего деда, однако после публикации этих записок в "Сыне отечества" в 1840 г. отец поэта Сергей Львович, который был тогда еще жив, выступил с убедительным опровержением. Собственно, единственным документальным доказательством тяжелого нрава Льва Пушкина является запись в его формуляре о побоях, нанесенных им состоявшему у него на службе "венецианину". Возможно, иноземец вздумал волочиться за женой Пушкина Марией Матвеевной Воейковой ( кстати сказать, также происходившей из древнего и прославленного в истории дворянского рода ), и оскорбленный муж патриархально расправился с нарушителем семейного счастья. По крайней мере известно, что в расправе участвовал также и брат жены Л.Пушкина А.М. Воейков. За самоуправство Л. Пушкин попал под следствие, но вскоре по высочайшему указу был прощен. Те жестокости деда, о которых пишет А.С. Пушкин в своих записках, скорее всего являются плодом фантазии его дяди Василия. Возможно также, что сам Александр перенес на особу деда слышанные им в детстве рассказы о помещичьих бесчинствах. А в реальной жизни дети Л. Пушкина от первого брака с Воейковой пребывали всю жизнь в наилучших отношениях с отцом и его второй женой О.В. Чичериной, их мачехой. Вот что пишет Сергей Львович Пушкин о своем отце: "Отец мой никогда не был жесток; он был любим, уважаем, почитаем даже теми, которые знали его по одному слуху. Он был примерный господин своих людей, оплакиваем ими как детьми, многие из вольных пожелали быть его крепостными. Взаимная любовь его и покойной матери моей < О. Чичериной - А.Д. > была образцовой... Знаю, что отец мой и в счастливом супружестве с моей матерью вспоминал о первой жене своей, на которой он женился 16-ти лет, с нежностию.
... Слово его было закон, и честность в сохранении и исполнении своих обязанностей - главной чертой его характера. ... Благочестие его, покорность воле Всевышнего, набожность без суеверия и предрассудков, привлекли к нему почетное духовенство того времени. Преосвященный Платон, митрополит Московский, пожелал служить при похоронах его обедню и положил прах его в самой церкве Донского монастыря под алтарем".
Итак, после смерти первой жены Лев Пушкин женился в 1763 г. вторым браком на Ольге Васильевне Чичериной, также представительнице старинного русского дворянского рода. От нее он имел двух дочерей и двух сыновей - Сергея, будущего отца поэта, и Василия - это будущий дядя Пушкина и сам известный поэт. О.В. Чичерина умерла в 1802 г., и воспитанием Александра на первых порах руководила его бабушка по материнской линии Мария Алексеевна Ганнибал, урожденная Пушкина. Отцом Марии Алексеевны был богатый тамбовский помещик А.Ф. Пушкин, дальний родственник Льва, матерью - С.Ю. Пушкина, происходившая из древнего и знаменитого рода Ржевских. Мария Алексеевна научила внука читать по-русски и считать, да пожалуй, и разговаривать по-русски, так как в доме его родителей разговорным языком был французский. Знаменитый прадед ( а не дед ) Пушкина по материнской линии Абрам Петрович Ганнибал являлся, вероятнее всего, уроженцем княжества Лагон в Центральной Африке ( а не Эфиопии, как ранее считалось ). Прямых доказательств его знатного происхождения не имеется. Мусульманами-работорговцами маленький язычник был взят в плен, продан туркам и в Стамбуле обращен в ислам. Вместе с другими наиболее одаренными маленькими рабами он поступил в специальную школу для дворцовой прислуги, где изучали Коран, арабскую, персидскую, турецкую литературу, арифметику, каллиграфию, музыку, а также воинские искусства. Тем временем посол России в Турции Петр Толстой получил от царя заказ на покупку трех чернокожих мальчиков ( царь не хотел отставать от тогдашней моды, предписывавшей иметь при дворе арапов ). Одним из троих отправленных на север арапчат оказался Ибрагим Ганнибал. Еще по дороге в Россию он был крещен в православие, однако по прибытии ко двору настолько полюбился Петру, что царь пожелал крестить арапчонка вторично и стал ему крестным отцом. Долгое время Абрам Ганнибал служил царю в качестве денщика, ординарца и ночного секретаря. Кроме того, он был зачислен в Преображенский полк барабанщиком и в качестве такового принял участие в ряде сражений со шведами. Затем Абрам Ганнибал был отправлен во Францию для обучения инженерному и военному делу, прилежно учился и даже в составе французской армии воевал с испанцами. В качестве русско-африканской экзотической диковины Ганнибал приобрел известность в парижском свете, но в 1722 г. вернулся в Россию. Во Франции он закупил и привез в Петербург немало ценных приборов, инструментов и около четырех томов научных и художественных книг - большая библиотека по тем временам. Ясно, что мотовством Абрам Ганнибал не отличался и деньги, довольно неаккуратно получаемые из России, тратил с умом. В России Ганнибал работал как инженер на строительстве Кронштадта, преподавал молодым инженерам математику и фортификацию, переводил иностранные книги на русский язык, обучал математике наследника престола, будущего императора Петра II...
Александр Меншиков, ставший после смерти императрицы Екатерины I фактическим правителем России, старался избавиться от всех бывших приближенных Петра I, в которых видел соперников в борьбе за власть. Поэтому в 1727 г. Ганнибал был отправлен с поручениями в Сибирь, фактически в негласную ссылку. Лишь в 1730 г. Ганнибал по указу новой императрицы Анны Иоанновны был переведен для инженерной службы в Прибалтику. В 1731 г. Ганнибал женился на дочери флотского офицера, грека по происхождению, однако брак оказался неудачным. Молодая жена не скрывает нелюбви к мужу, изменяет ему и даже намеревается его отравить. Ганнибал разрывает семейные отношения. Вскоре он знакомится с Христиной Шеберг, дочерью офицера Ревельского гарнизона, шведа, перешедшего в русскую службу. Абрам увозит Христину в свое недавно купленное поместье, с трудом добивается развода с первой женой и разрешения на второй брак. Христина Шеберг - это прабабушка Пушкина. В дальнейшем Абрам Ганнибал становится генерал-аншефом, кавалером орденов св. Анны и св. Александра Невского. Сын его Иван, служивший во флоте, прославился в сражениях с турками и был награжден теми же орденами, что и его отец, а также землями и деревнями. В польской кампании 1771 г. отличился другой сын Абрама Ганнибала - Исаак. А вот Осип Абрамович Ганнибал воинских лавров не стяжал, однако был щеголеват, любезен и щедр, точнее расточителен, из-за чего и рассорился со своим бережливым отцом. В 1773 г. Осип женился на Марии Алексеевне Пушкиной и для покрытия своих долгов вынужден был продать деревню, полученную за женой в приданое. В 1775 г. у супругов рождается дочь Надежда - это будущая мать великого поэта. Вскоре Осип расходится с женой и, даже не пытаясь получить развод, женится вновь, скрыв первый брак. Возникает дело о двоеженстве, замятое лишь с большим трудом. Некоторое время О.А. Ганнибал состоял членом Петербургского городского совет, затем жил на покое в своем имении. Его дочь от первого брака воспитывается у матери, М.А. Ганнибал-Пушкиной. Отец А.С. Пушкина Сергей Львович при Павле I служил в лейб-гвардии егерском полку. В 1796 г. он женился по любви на Надежде Осиповне Ганнибал, вышел из полка и переселился в Москву. Затем он служил по интендантской части в Москве и Варшаве, а в 1817 г. вышел в отставку, поселился в Петербурге и погрузился в праздную жизнь. Хозяйством заниматься ни С.Л. Пушкин, ни его жена не умели и не любили, зато жили на широкую ногу. Приказчики их обворовывали, имения закладывались и перезакладывались. Такое отношение родителей к семейному достоянию впоследствии весьма неблагоприятным образом скажется на жизни их гениального сына. В 1811 г. Александр Пушкин поступил в Царскосельский лицей, Учрежденный как закрытое учебное заведение для дворян, готовящихся к гражданской государственной службе. Дома доверительных отношений с родителями и воспитателями у Пушкина не сложилось ( если не считать бабушки Марии Алексеевны), и переезд на житье в Лицей его скорее обрадовал. И не зря: шесть лицейских лет стали для Пушкина счастливейшими в жизни, дали ему верных друзей, а сочиненные в Лицее стихи принесли ему всероссийскую славу. Правда, уже в Лицее у Пушкина появились завистники и недоброжелатели: достаточно вспомнить воспоминания о Пушкине его лицейского товарища барона Корфа, в которых Пушкин рисуется неприятным в общении, неспособным ни на истинную дружбу, ни на возвышенную любовь существом и вдобавок грязным развратником, - разумеется, без приведения каких-либо фактов в поддержку подобных утверждений. Создается впечатление, будто Корф не читал пушкинских стихов, многие из которых воспевают, и весьма искренне и убедительно, как раз возвышенную любовь и бескорыстную дружбу. Кроме того, Корф не мог не знать о тех теплых чувствах, которые Пушкин внушал людям, хорошо его знавшим, - большинство из них, если не все, пронесли эти чувства к Пушкину через всю свою жизнь. Письма Пушкина к Корфу выдержаны в неизменно доброжелательном тоне, как и подобает писать старому товарищу, - надо признать, что барон ответил на эту доброжелательность не совсем благородно. А вот какое примечание к запискам Корфа сделал князь Петр Вяземский: "Был он вспыльчив, легко раздражен, это правда, но когда самолюбие его не было задето, был особенно любезен и привлекателен, что доказывается многочисленными приятелями... Ничего трактирного в нем не было, а еще менее грязного разврата. Он не был монахом, а был грешен, как и все мы в молодые годы. В любви его преобладала вовсе не чувственность, а скорее поэтическое увлечение, что, впрочем, и отразилось в его поэзии... В гусарском полку < имеется в виду полк, стоявший поблизости от Лицея. - А.Д. > Пушкин не пировал только нараспашку, а сблизился с Чаадаевым, который вовсе не был гулякой. Не знаю, что было прежде, но со времени переезда Карамзиных в Царское Село Пушкин бывал у них ежедневно по вечерам. А дружба его с Иваном Пущиным?"
Сплетни и мифы, причем зачастую весьма неприятного свойства, преследовали поэта смолоду, до самой смерти и после смерти - вплоть до настоящего времени. Чего стоит, к примеру, представление толпы о женолюбии Пушкина, достигающем в сплетнях и анекдотах каких-то несусветных размеров! Даже до женитьбы, а тем более после нее Пушкин обычно просто не имел времени на беготню за юбками. Достаточно вдуматься в сухие данные его биографии и почитать его письма, чтобы сделать такой вывод. К сожалению, любопытные с большим интересом читают всякие "донжуанские списки", "потаённые записки" и т.п., представляющие собой либо прямые мистификации ( сиречь фальшивки ), либо собрания прижизненных сплетен, лишенных как документального, так подчас и свидетельского подтверждения. Что касается свидетелей, то они, как мы видим на примере Корфа, далеко не всегда надежны. Однако отсутствие документов и надежных свидетельств редко смущает исследователей, которым Пушкин-бабник, Пушкин-кутила, Пушкин-бездельник почему-то явно милее и интереснее, чем Пушкин-поэт. К примеру, нет никаких документальных, свидетельских и прочих оснований делать заключения о степени близости Пушкина с Е.К. Воронцовой, хотя поэт, бесспорно, был ею увлечен. Однако заключения делаются - исключительно по стихам того периода, в которых не называется никаких имен. Такой "исследовательский процесс" удивительно напоминает гадание на кофейной гуще, а в итоге доходит до того, что одна из дочерей Воронцовых объявляется на самом деле дочерью Пушкина! И это, повторяем, при ПОЛНОМ отсутствии мало-мальски внятных свидетельств на сей счет. Такая же ситуация и с Амалией Ризнич, и с Долли Фикельмон, и со многими другими именами из "донжуанских списков". Исследователи порой уподобляются дикарям, которым непременно нужно, чтобы их вожди и шаманы обладали сверхчеловеческой половой неотразимостью и мощью. Между тем в своей переписке, - даже самой откровенной, с самыми близкими друзьями, - Пушкин прежде всего поэт. Он не скрывает своих романов, но говорит о них вскользь и без всякого смакования ( чем разительно отличается от подавляющего большинства мужчин ), а сами эти романы можно пересчитать по пальцам одной руки.
Возможно, что сама манера держаться Пушкина, живая и порывистая, способствовала формированию мифов о нем. Так, искренний друг Пушкина Пущин не скрывает, что к веселым дама они ездили вместе, но при этом себя он считает серьезным и добродетельным, а Пушкина - нет. Вяземский остался в памяти потомства вполне добродетельным господином, однако именно он, а не его друг Пушкин, навлек на себя официальное обвинение в безнравственности. Именно Вяземский пустил на ветер несколько крупных состояний, тогда как легкомысленный Пушкин из последних сил пытался спасти благосостояние своей семьи и своих родителей. Сдержанный, уравновешенный, благонравный Чаадаев, ненавидевший кутил и вертопрахов, всю жизнь гордился своей дружбой с Пушкиным. Вряд ли он верил в толки о безудержной "африканской" вспыльчивости своего друга. "У Пушкина всякий день дуэли", - сообщала Вяземскому искренний друг поэта Е.А. Карамзина, подпавшая под влияние указанных толков. Однако до роковой дуэли Пушкин по-настоящему, кажется, не стрелялся ни разу, хотя неоднократно был к тому готов. Все его ссоры, грозившие дуэлью, сторонам удалось завершить миром, что и неудивительно, учитывая свирепость тогдашних дуэльных правил и смертоносность дуэльного оружия. Приведем такой пример: в немецком по составу студентов Дерптском университете были приняты дуэли на шпагах "до первой крови", иными словами, до первой царапины. Русские студенты, приезжавшие учиться в Дерпт, постоянно сталкивались с попытками немцев спровоцировать дуэль. Поскольку немцы усердно практиковались во владении шпагой, дуэли обычно оканчивались в их пользу. Тогда русские по праву оскорбленной стороны стали выбирать в качестве оружия пистолеты. Появились убитые, и вскоре дуэли в Дерпте почти прекратились: затевать свары по пустякам сделалось, как говорится, себе дороже. Читая Пушкина, мы восхищаемся его житейской мудростью и рассудительностью, но эти качества совершенно не сочетаются с образом безумного бретера и забияки, который нам пытаются навязать - как выясняется, без всяких на то оснований.
Окончив в 1817 г. Лицей, Пушкин поступил на службу в Иностранную Коллегию переводчиком. Служба носила во многом номинальный характер, у Пушкина оставалось достаточно времени и для творчества, и для светской жизни. В духе того времени он писал вольнолюбивые стихи, а также злые эпиграммы на государственных деятелей, слывших консерваторами. И то, и другое широко расходилось в списках. Ни своих политических настроений, ни своего авторства Пушкин не скрывал. В конце концов на квартиру к Пушкину пришел неизвестный и предложил лакею 50 рублей за бумаги барина. Лакей отказался и доложил о непрошеном госте Пушкину, который сразу же сжег все компрометирующие документы. Наутро Пушкина вызвали к генерал-губернатору Петербурга графу Милорадовичу. Граф потребовал у поэта стихи, тот отвечал, что сжег их, но держит в памяти и готов сейчас же перенести их на бумагу. Милорадович согласился, и Пушкин написал целую тетрадь, которую граф представил царю. Александр I поинтересовался, что же Милорадович сделал с автором. "Объявил ему прощение от имени Вашего Величества", - отвечал простодушный рубака-граф. "Не рано ли?" - заметил Александр. Именно в тот момент царь принял решение отправить Пушкина в ссылку ("на службу") на юг. Южный период жизни Пушкина длился с 6 мая 1820 г. ( день отъезда ) до 30 июля 1824 г. ( день высылки из Одессы в Михайловское). За это время Пушкин успел пожить на Украине ( в имении своего друга В.Л. Давыдова ), в Молдавии ( в Кишиневе ), побывать на Кавказе ( на водах ) и в Крыму, пожить и послужить в Одессе. Хотя отъезд Пушкина из столицы и не был добровольным, но, думается, южную ссылку любителям его дара следует помянуть добром, так как она, несомненно, оказало благотворное влияние на творчество поэта. Службой Пушкин в течение этого времени не был обременен, средства к жизни имел, пусть и весьма скромные, пользовался гостеприимством и помощью друзей, а потому и мог в полную силу заниматься тем делом, к которому был предназначен судьбой. На Юге написано множество стихотворений, завершена поэма "Руслан и Людмила", написаны "Кавказский пленник", "Братья - разбойники", "Гавриилиада", "Бахчисарайский фонтан", начаты "Цыганы" и "Евгений Онегин"... Творчество оживлялось и благодаря смене обстановки, и благодаря южным увлечениям поэта - Марии Раевской ( впоследствии Волконской ), Амалии Ризнич, Елизавете Воронцовой, Каролине Собаньской. Влюбленность поэта в Марию Раевскую носила вполне платонический характер - собственно, Пушкин и не требовал взаимности. Насчет характера отношений поэта с А.Ризнич, как и с Е.Воронцовой, надежных сведений не имеется, - если, конечно, не заниматься гаданием по стихам. Как ни странно, этому занятию предавались даже серьезные ученые, высказывали различные пикантные догадки, но в конце концов приходили всё к тому же: "достоверные сведения отсутствуют". Если даже Пушкин и был любовником Ризнич и Воронцовой, то его поведение с возлюбленными трудно назвать низким: он ни единым поступком, ни единым словом - даже в самых доверительных разговорах, даже в самой интимной переписке - не скомпрометировал ни ту, ни другую. Такое поведение как-то не вяжется с потретом, нарисованным бароном Корфом. Что касается Каролины Собаньской, многолетней любовницы начальника Южных военных поселений генерала Витта, то известно весьма куртуазное письмо Пушкина к ней, где поэт сожалеет о том, что не угадал в Собаньской своего возможного счастья. Следует помнить, что флирт, и порой весьма откровенный, с дамами даже и не свободными в тогдашнем светском обществе был в порядке вещей: потому и граф Воронцов не ревновал жену к Пушкину, потому и письмо к Собаньской вряд ли стоит рассматривать как доказательство глубокого чувства, тем более что дальнейших ухаживаний и не последовало. Высылка поэта из Одессы произошла по высочайшему указу, вызванному просьбой графа Воронцова избавить его от Пушкина. Исследователи объясняют просьбу графа вовсе не ревностью: просто Пушкин не терпел в окружающих высокомерия, а граф к высокомерию был как раз весьма склонен. Пушкин на это отвечал дерзкими разговорами, остротами и эпиграммами. Вдобавок на почте вскрыли для просмотра одно из писем Пушкина и обнаружили в нем высказывание атеистического характера - серьезное преступление по тем временам. В результате из Одессы Пушкин был выслан в псковское село Михайловское, принадлежавшее его родителям, без права его покидать. В Михайловском в это время жила вся семья Пушкиных. По правилам следовало найти в округе дворянина, согласного присматривать за ссыльным, и поскольку такового не нашлось, надзирателем решил стать сам Пушкин-старший. Когда Сергей Львович попытался всерьез приступить к своим обязанностям, между ним и сыном произошла ссора, точнее разрыв, окончившийся примирением лишь в 1828 г. благодаря посредничеству Дельвига, а больше благодаря тому, что поэт был благосклонно принят молодым царем Николаем I. В ответ на прошение Пушкина о переезде в какую-нибудь из столиц царь вызвал его из псковской ссылки в Москву в начале осени 1826 г. и с тех пор пристально следил за жизнью поэта. В ходе первого свидания, продолжавшегося почти 2 часа, царь, в частности, спросил Пушкина о том, как бы тот вел себя, если бы 14 декабря 1825 г. оказался в Петербурге. Пушкин ответил, что непременно встал бы в ряды мятежников. Таким образом выходит, что ссылка, по сути дела, спасла Пушкина от виселицы либо от каторги. Кроме того, время, проведенное в Михайловском, оказалось чрезвычайно плодотворным для Пушкина и в творческом отношении. Помимо многих лирических шедевров, в Михайловской ссылке написаны "Борис Годунов", "Граф Нулин", несколько глав "Онегина", ряд статей.
Возвратившийся из ссылки Пушкин сделался любимцем культурной Москвы, желанным гостем повсюду, настоящим баловнем славы. Однако, прожив в Москве два месяца, Пушкин устал от светской суеты и вернулся в Михайловское, перед отъездом сделав предложение своей дальней родственнице Софии Пушкиной. К Рождеству 1826 г. Пушкин вернулся в Москву и узнал, что из сватовства ничего не вышло. Именно во время этого пребывания в Москве он послал в Сибирь с А.Р. Муравьевой, женой декабриста, свое знаменитое стихотворение "Во глубине сибирских руд..." В 1827 г. через Муравьеву Пушкин послал приветствие к своему лицейскому другу И. Пущину. Когда у Марии Волконской, прежде Раевской, уехавшей за мужем в Сибирь, умер сын, оставшийся в Европейской России, Пушкин написал эпитафию и с оказией отправил ей - женщине, когда-то отвергшей его любовь. Все эти послания были приняты с глубокой благодарностью, а декабрист Александр Одоевский написал ответные стихи со знаменитой строкой: "Из искры возгорится пламя". Думается, адресаты Пушкина вряд ли разделяли мнение барона Корфа о том, что Пушкин не способен к истинной дружбе. А что касается возвышенной любви, то многие ли мужчины найдут в себе силы написать прекрасное стихотворение не для печати, нет, а чтобы утешить в горе женщину, которая некогда их отвергла? Пушкина не остановило и то, что бесцензурная переписка с каторжанами являлась запрещенным и строго наказуемым делом.
К 1826 году Пушкин - это совершенно очевидно - созрел для женитьбы, для создания семьи. Об этом свидетельствуют его отношения с барышнями из хороших семей - с С. Пушкиной, Ек. Ушаковой, А. Олениной. Об этом же говорит и его письмо от 1 декабря 1826 г. В. Зубкову, в котором 27-летний поэт, имея в виду С. Пушкину, прямо заявляет о том, что не боится уз брака, напротив, стремится к ним. С. Пушкиной поэт сделал предложение, за Ушаковой и Олениной ухаживал с явно выраженными серьезными намерениями ( с Ушаковой, по сведениям пушкиниста Бартенева, был даже обручен ), и не его вина, что во всех трех случаях брак не состоялся. Однако не за горами уже был брак с Н. Гончаровой... Стоит задуматься над тем, похоже ли поведение свободного молодого мужчины, упорно ищущего себе добропорядочную жену, на поведение развратника и донжуана, каковым с легкой руки Корфа до сих пор считают Пушкина многие его читатели? Поистине, не надо быть особенно дотошным исследователем, чтобы опровергнуть многие мифы о Пушкине: достаточные для этого факты лежат буквально на поверхности и требуют лишь самой минимальной вдумчивости.
В описываемую пору Пушкин пережил два отнюдь не платонических романа - с крепостной Ольгой Калашниковой в Михайловском и со светской львицей Аграфеной Закревской в Петербурге. Однако эти романы вряд ли дают основание считать Пушкина каким-то выдающимся женолюбцем, тратящим на женщин значительную часть своей жизни. В первом случае Пушкин был на многие месяцы заперт от мира в деревне, при этом молод, здоров и холост, - многие ли на его месте не заинтересовались бы "белянкой черноокой", постоянно находившейся поблизости? Вдобавок отец Ольги являлся управляющим имениями Пушкиных и в этом качестве успел прослыть жуликом и лихоимцем. Вполне возможно, что Ольга сама старалась обратить на себя внимание барина, дабы помочь отцу, над которым сгустились тучи. Стоит заметить: поэт постарался устроить судьбу своей любовницы и ее ребенка, с помощью Пушкина Ольга вышла замуж за дворянина. А у подавляющего большинства тогдашних дворян их собственных дети от крепостных наложниц становились, в свою очередь, крепостными, пополняли число дворовых и первыми продавались или забривались в рекруты как не имеющие собственного хозяйства. Можно вспомнить, например, крепостной гарем барина Троекурова из повести Пушкина "Дубровский". И ведь ни Троекурова, ни ему подобных никто не называл развратниками - такое тогда было в порядке вещей. Что касается А. Закревской, то она имела репутацию доступной женщины, да таковой на самом деле и являлась ( как, увы, и небезызвестная Анна Керн ). Напомним, что в момент знакомства с Закревской Пушкин был знаменит, молод и свободен, - много ли найдется людей, способных обрушиться с упреками и на него, и на его пассию? Надо сказать, что Пушкин быстро разочаровался в Закревской и роман оказался весьма кратковременным. К этому же времени относится и начало дружбы
Пушкина с женой австрийского посла графиней Д. Фикельмон, которая в пушкиноведении обычно трактуется как роман. Однако здесь, похоже, вновь выдается желаемое за действительное, поскольку кроме легенд и домыслов никаких подтверждений версии романа не имеется. Дружба, бесспорно, была, причем дружба с семьей Фикельмон - недаром муж графини был одним из немногих дипломатов, присутствовавших на похоронах Пушкина. Все остальное лучше оставить на совести составителей "донжуанских списков".
В течение четырех с лишним лет между освобождением из ссылки и женитьбой Пушкин вел кочевую жизнь: переезжал из Москвы в Петербург и обратно, ездил в Болдино, в Михайловское, побывал на Кавказском театре турецкой войны, о чем позже написал "Путешествие в Арзрум". Но еще до этого путешествия, весной 1829 г., он сделал предложение Наталье Гончаровой. Отказа он не получил, но и согласием полученный ответ трудно было назвать. По возвращении из путешествия Пушкин был встречен Натальей равнодушно и уехал в Петербург, где в отчаянии попросил разрешения на выезд за границу - уже не в первый раз. Как всегда, ему было отказано. Но через год случилось странное - через одного из друзей Пушкина мать Н. Гончаровой вдруг передала Пушкину в Петербург недвусмысленное поощрение к сватовству. Что могло измениться к весне 1830 г.? И Наталья, и тем более ее мать дотоле Пушкина явно не любили. Пушкинисты эту загадку разгадать не смогли, а ведь именно вызов Пушкина в Москву в 1830 г. и положил начало развитию тех обстоятельств, которые в конце концов и привели поэта к безвременной смерти.
Свадьба состоялась в Москве 18 февраля 1831 года. Однако до этого была осень 1830 г. в Болдине. Туда Пушкин поехал по хозяйственным делам: перед женитьбой отец выделил ему 200 душ крепостных в деревне Кистеневке близ Болдина, и следовало вступить во владение, а кроме того, посмотреть, как ведется хозяйство в имении отца. Эпидемия холеры и расставленные на дорогах карантины не позволили Пушкину вернуться в Москву и задержали его в Болдине до зимы. Карантины оказались благотворны не только для здравия народного, но и для русской литературы, ибо в суетной Москве у Пушкина вряд ли мог произойти такой мощный выброс творческой энергии, как в Болдине, где никто ему не мешал. Еще на Юге и в Михайловском Пушкин показал, как интенсивно он может творить, будучи освобожден от всякой житейской рутины. Однако в Болдине интенсивность его творчества превзошла все прежние достижения: завершение "Онегина", "Повести Белкина", "Маленькие трагедии", "Домик в Коломне", ряд блестящих стихотворений, статьи, письма... Рассматривая дальнейшее творчество Пушкина и всю его дальнейшую жизнь, следует постоянно возвращаться памятью к Болдинской осени - именно она служит мерой всех оценок. А что касается свадьбы, то перед ней Пушкина мучили дурные предчувствия. Об этом свидетельствуют и цыганка Татьяна
Демьянова, видевшая в те дни поэта у Нащокина, и друзья, накануне свадьбы собравшиеся на мальчишник, и строки письма Н.И. Кривцову, написанного за неделю до свадьбы: "Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня - они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью". Следует признать, что предчувствия Пушкина не обманули.
Жизнь Пушкина после свадьбы и до дуэли внешне небогата событиями. Рождение детей и смерть матери - несомненно, важные жизненные вехи, однако не выбивающиеся из естественного хода вещей. Но параллельно с этим естественным течением жизни незаметно продолжается и развитие тех обстоятельств, которые лишили поэта семейного и творческого счастья и в конце концов привели его к гибели. Начать здесь можно с чего угодно - ростки трагедии так тесно переплелись между собой, что при изложении одно неизбежно тянет за собой другое.
Вспомним сначала о непростых взаимоотношениях Пушкина с властью. Несмотря на внешне благосклонное отношение к нему царя, подозрение в неблагонадежности с поэта не снималось. На памятном свидании в Москве царь "освободил" его от цензуры, заявив, что впредь сам намерен быть его цензором. На практике эта привилегия означала крайнее затягивание рассмотрения представленных к цензурированию произведений. Вначале тексты поступали к шефу жандармов Бенкендорфу и только потом - к царю, у которого до них, естественно, долго не доходили руки. Вдобавок скоро выяснилось, что Пушкин подпадает не только под царскую, но и под обычную цензуру: цензоры задерживали даже те произведения, которые одобрял император. Разумеется, и царь, и цензоры делали замечания, высказывали пожелания, которые следовало учитывать, а исправления также требовали времени. Для Пушкина, жившего в основном на доходы от писательства, замедление опубликования его трудов означало и соответствующее замедление поступления доходов ( если, конечно, произведение вообще разрешали печатать ), срыв всех издательских планов, невозможность заключать договоры с издателями и т.д. Опека императора весьма чувствительно била Пушкина по карману. Именно поэтому он не стеснялся просить "опекунов" о материальной помощи - подобных обращений к Бенкендорфу немало в его переписке. Однако помогать власти не торопились. Вряд ли можно назвать вспоможением то жалованье, которое Николай назначил Пушкину за сочинение истории царствования Петра I - это всего лишь плата за труд, причем такой, которым следовало бы заниматься историку, а не поэту. Пушкин принял это задание и это жалованье скорее от безнадежности - слишком уж сложно стало ему получать деньги за свои художественные произведения. Пушкин добросовестно занимался историей Петра, потратил на нее уйму времени... Можно лишь гадать, сколько поэтических шедевров он создал бы за то же самое время.
Цензурными стеснениями, плавно перераставшими в денежные, опека над поэтом не ограничивалась. Все свои перемещения Пушкину приходилось согласовывать с Бенкендорфом, в противном случае следовал выговор и нарушителю приходилось объяснять свой проступок. Подобными объяснениями пестрит пушкинская переписка тех лет. О поездках за границу, понятно, и думать не стоило. Извиняться приходилось и за несанкционированное чтение своих произведений, когда о таковом узнавало правительство. Пушкина преследовали и за старые вольнолюбивые произведения - известно громкое дело, раздутое вокруг чтения офицером Алексеевым своим сослуживцам стихотворения Пушкина "Андре Шенье". Пушкина спасло лишь то, что стихотворение, как удалось доказать, было написано за год до 14 декабря 1825 г. Однако Алексеева приговорили - ни много ни мало - к смертной казни, замененной затем разжалованием в солдаты и отправкой на Кавказ. Еще опаснее оказалось возникшее в 1828 г. дело о выяснении авторства "Гавриилиады". Если бы авторство Пушкина, а значит, и обвинение в святотатстве официально подтвердилось, это могло означать по меньшей мере длительную каторгу, а то и смертную казнь. Поэтому Пушкину пришлось отречься от поэмы и приписать ее умершему в 1824 г. поэту-сатирику Д. Горчакову. В конце концов в частном письме Николаю Пушкин признал свое авторство, а царь, проявив благородство, велел замять дело. Отказаться от "Гавриилиады" Пушкину было тем легче, что от своих юношеских кощунственных настроений, как и от внушенной ими поэмы, внутренне он отрекся уже давно. Однако подобные "дела" позволяли правительству оправдать тот надзор, под которым состоял поэт, и те стеснения, которым он постоянно подвергался. А милости императора только увеличивали стеснения. Выше уже сказано о нелегкой и довольно скудно оплачивавшейся работе Пушкина в качестве историографа Петра I. Еще до этого ( в конце 1833 г. ) Николай вздумал пожаловать поэта придворным званием камер-юнкера. Пожалование привело Пушкина в ярость, так как, во-первых, это звание обычно давалось совсем молодым людям, а вовсе не отцам семейств, и над Пушкиным многие смеялись; во-вторых, звание камер-юнкера обязывало постоянно пребывать в столице, состоять при дворе и посещать всевозможные придворные церемонии и празднества, до которых Пушкин давно перестал быть охотником. Камер-юнкерство и налагаемые им обязанности означали для Пушкина еще большие неудобства в перемещениях, в управлении своими и родительскими поместьями, в ведении литературных дел, да и просто огромную растрату времени. Жизнь в Петербурге была очень дорога, и дворяне того времени поправляли свое материальное положение, временами подолгу живя в деревне. К тому же стремился и Пушкин, но теперь этот путь "оздоровления финансов" для него оказался закрыт. Радовалась лишь Наталья Николаевна, получившая возможность постоянно бывать при дворе, в особенности на придворных балах, и заказывать себе всё новые платья, так как "положение обязывало". О материальных затруднениях Наталья Николаевна принципиально не желала ничего знать. Теперь к прежним жандармским выговорам Пушкину добавились выговоры за "прогул" той или иной церемонии или за появление в неподобающей одежде. Милость государя нанесла новый удар по материальному благополучию Пушкина и одновременно лишала поэта возможности это благополучие поправить. Издавать же газету, сулившую немалый доход, царь Пушкину запретил. Близкие люди не очень-то стремились облегчить поэту жизнь. Жена усердно наряжалась без всякой оглядки на средства семьи, каждое лето нанимала всё более дорогие дачи и упорно вгоняла Пушкина в новые и новые долги. Ее родители сами в расходах не стеснялись, однако никак не помогали семье дочери, - напротив, перед свадьбой Пушкину пришлось срочно выкупать заложенные драгоценности невесты, без чего теща угрожала свадьбу отложить. Брат Лев любил пожить широко и, не имея практически никаких собственных доходов ( хлопоты по хозяйству он презирал ), тем не менее останавливался в лучших гостиницах, пил дюжинами лучшее шампанское, столовался в лучших ресторанах, проигрывал в карты, а покрывать свои долги предоставлял брату. В благодарность Лев, получая от брата рукописи его новых произведений, повсюду читал их вслух и позволял делать с них списки, что, естественно, снижало спрос на книги Пушкина. Тот в письмах неоднократно призывал Льва не делать ему таких медвежьих услуг, однако тщетно. Впрочем, такой же сомнительной пропагандой пушкинского творчества занимались и прочие друзья поэта - каждому хотелось хоть на миг оказаться центром компании за счет чужого таланта, а о денежных потерях Пушкина они старались не думать. Поэту приходилось постоянно помогать деньгами и своим некогда богатым родителям, имения которых постепенно пришли в полное расстройство. Сергей Львович неустанно жаловался сыну на денежные неурядицы - отголоски этих жалоб слышны в переписке поэта. Когда сестра Пушкина Ольга вышла замуж, поэту пришлось потратить уйму времени на улаживание всех вопросов, возникших в связи с выделением Ольге ее доли родительского имущества в качестве приданого. Приходилось Пушкину и периодически бывать и в своем, и в родительских имениях, дабы предохранить их от окончательного разорения. В поисках материалов для своей "Истории Пугачева", от которой он ждал коммерческого успеха, Пушкин ездил и в Казань, и в Оренбург, а по возвращении домой его ждали новые счета... Любому непредубежденному человеку ясно, что на фоне всех этих забот на разгул и пресловутую донжуанскую деятельность у Пушкина не оставалось ни времени, ни сил, ни денег, да, скорее всего, и никакого желания.
Мотовство жены, родителей и брата Пушкину приходилось оплачивать из своих литературных доходов. Однако эти доходы многим из пишущей братии, похоже, не давали покоя, и речь идет не только об откровенных врагах вроде Ф. Булгарина. В своих статьях Пушкин часто приводит те претензии, которые предъявляла ему критика. Нельзя не поразиться надуманности, а порой и откровенному идиотизму этих претензий. Большинство критических выпадов в свой адрес Пушкин разбивал без труда, но это только раззадоривало литературных вояк. Особенно бесили их те эпиграммы и сатирические стихи, которыми время от времени разражался потерявший терпение Пушкин, особенно когда нападки приобретали уже откровенно личный характер ( можно вспомнить прозрачные намеки Булгарина на то, что прадед Пушкина Ганнибал был куплен "за бутылку рома" и ответное стихотворение Пушкина "Моя родословная", которое царь печатать не разрешил - в основном из-за того, что Пушкин там заодно прошелся по не слишком почетным родословным целого ряда "новых аристократов" ). Можно сказать, что значительная часть тогдашней русской прессы Пушкину была враждебна, а это снижало его популярность. Падал спрос на его книги, что усугубляло мучившие Пушкина денежные проблемы. Решить их предстояло журналу "Современник", позволение на издание которого Пушкин с трудом получил. Однако журнал шел трудно - отчасти благодаря жестким рогаткам обычной цензуры, которые царь - "единственный цензор" - никак не смягчил, отчасти из-за подрывавших писательскую и журналистскую репутацию Пушкина критических нападок, отчасти из-за нехватки капитала. Однако поэт упорно занимался журналистской работой и, возможно, наладил бы дело, но помешала смерть. Конечно, судьба предназначала Пушкина не к журналистике, а к поэзии, но чего не сделаешь, когда критики клюют со всех сторон, а семье катастрофически не хватает денег!
При венчании Пушкина и Гончаровой хватало плохих предзнаменований ( упавший с аналоя крест, свеча, погасшая в руке жениха, оброненное священником кольцо Пушкина ). Однако мы видим, что заботы, посыпавшиеся на Пушкина со дня свадьбы и мешавшие ему жить и творить, носили вполне объяснимый, "земной" характер. Беда состояла в том, что заботы эти не оставались на обычном для всякого семейного человека уровне, а всё росли и росли, становясь уже решительно невыносимыми, поскольку обрушивались они не на заурядного отца семейства, а на поэта, главным делом которого являлось творчество. На творчество у Пушкина с каждым годом оставалось всё меньше времени и сил. Сравним 1830 год и следующий за ним год свадьбы: разница в количестве написанного просто огромна. Год 1830-й, да и многие из предыдущих дают нам понятие о том, какая интенсивность творчества была посильна для 16 для Пушкина. Годы 1831 - 1836 даже не приближаются к этому уровню, если не считать второй, более короткой Болдинской осени 1833 года, когда Пушкин оказался вдали от привычных забот и завершил "Историю Пугачева", написал "Медного всадника", "Анджело", "Сказку о мертвой царевне и семи богатырях", "Сказку о рыбаке и рыбке", "Песни западных славян", ряд прекрасных стихотворений. Заметим, что царь, выдвинув ряд неприемлемых поправок, по существу запретил "Медного всадника" - в результате Пушкин нарушил договор с книгоиздателем и вынужден был, дабы выйти из срочных долгов, в лихорадочной спешке дописывать также начатую в Болдине "Пиковую даму". Поэт хорошо понимал пагубность столичной рутины для своего творчества - недаром незадолго до смерти в его переписке постоянным мотивом звучит желание уехать в Михайловское и там работать, а заодно и избавиться от непосильных трат и забот. Однако отчасти обстоятельства, отчасти, возможно, и собственная слабость не позволили ему совершить этот спасительный шаг. В результате когда в его личной жизни начала разворачиваться трагедия, в конце концов его погубившая, собственное творчество, в значительной степени задавленное рутиной, не смогло защитить поэта, успокоить его, напомнить ему о его действительном жизненном предназначении. Печально видеть, какой вред творчеству Пушкина, а значит, и ему самому наносили те люди, на любовь, понимание и поддержку которых он имел полное право рассчитывать. Печально и то, что его искренние друзья выступили лишь наблюдателями надвигавшейся трагедии.
Когда разыгралась преддуэльная история, Пушкин уже не был прежним: хотя он и сохранил творческую мощь, свидетельством чему служат многие его произведения последних лет жизни, однако он уже не имел возможности проявлять эту мощь, наслаждаться ею без постоянных помех. Творчество перестало быть для него надежной жизненной опорой, да и популярность он, хотя и не по своей вине, в значительной мере утратил. И когда возникла опасность лишиться другой главной житейской опоры - любви и семьи, Пушкин не смог встретить эту опасность спокойно, в гордом сознании собственного величия. Следя за Пушкиным в последние месяцы его жизни, невольно испытываешь ощущение, будто перед тобой жертва, влекомая на заклание. Враги, светская чернь, с радостью делающие из поэта посмешище; жена, даже перед очевидной угрозой дуэли не желающая внимать гласу разума и умерить свою тягу к развлечениям; беспощадные критики и скептически настроенные друзья; засасывающая трясина денежных забот; удушающая опека властей, порой на диво зорких, но проморгавших смертоубийство; Дантес, ради пустой любовной интрижки готовый убивать и правильно понятый всем высшим светом... Такое ощущение, будто все эти люди и обстоятельства, объединившись, сознательно толкали Пушкина к пропасти в последние месяцы его жизни, а он, хотя и с мучениями, с зубовным скрежетом, но покорялся им. Осмысленного сопротивления с его стороны не видно.
Жертва уже опутана клейкой паутиной - остается лишь нанести ей завершающий укол. Складывается впечатление, что если бы в жизни Пушкина не появился Дантес, в ней появился бы кто-нибудь другой, очень похожий на Дантеса. Не стоит корить заезжего француза, ничего не знавшего о пушкинском гении, за роковой выстрел, - он ведь лишь защищал свою жизнь. Горечь вызывает лишь безбрежный эгоизм этого человека, ради прихоти не пожалевшего ни своей, ни - что главное! - чужой жизни. Но разве меньший эгоизм в трагедии Пушкина обнаруживает супруга поэта? Разве Пушкин нашел понимание у кичившегося своим благородством царя или у кого-нибудь из царских приближенных? Нашел ли поэт при жизни должное понимание у собратьев по перу, у публики, у своих родных? Увы, с живыми гениями люди, даже близкие, обращаются так, словно стремятся поскорее начать их оплакивать. Даже наши современники, для которых Пушкин - некий идол, нарицательное обозначение гения, не проявляют достаточного сочувствия и внимания к поэту, не желают слышать его собственный голос, звучащий в его стихах, прозе, статьях, письмах, зато с повышенным вниманием читают всякие сенсационные книжки и смотрят "жареные" телепередачи, цель которых - ублажить толпу, поставив Пушкина наравне с ней. Должно быть, приятно смотреть на гения сверху вниз, и сенсационные книжки позволяют это делать. Вот только факты со свойственным им упрямством омрачают торжество черни. Факты заставляют сделать и во всеуслышание огласить простой, но для многих неожиданный вывод: наш национальный поэт был не только очень талантливым, но еще и очень достойным человеком. Тем самым подтверждаются его же собственные слова о том, что "гений и злодейство несовместны". Будем же внимательны к Пушкину, и он сможет дать нам гораздо больше, чем уже дал до сих пор.