Добрынин Андрей Владимирович
Черепословье

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Добрынин Андрей Владимирович (and8804@yandex.ru)
  • Размещен: 12/10/2010, изменен: 12/10/2010. 168k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
      ИЗ КНИГИ "ЧЕРЕПОСЛОВЬЕ" Андрей Добрынин
       * * *
      Я так виноват перед телом своим,
      Ведь я заливал в него черт знает что,
      И стало оно постепенно худым
      И кровь пропускающим, как решето.
      
      Я здесь под худобой имею в виду
      Не маленький вес, а наличие дыр.
      Протечки имеются в деснах, в заду;
      Богемная жизнь - это тот же вампир.
      
      Как крейсер, который сумели подбить,
      Плыву, своим топливом воды кропя;
      Врачебных услуг не могу я купить,
      Поэтому сам конопачу себя.
      
      В себя я немало затычек ввернул,
      Но все же размеренно кровоточу;
      С лица я довольно заметно сбледнул,
      Но все же уняться никак не хочу.
      
      Излишнею кровью никто не богат,
      А я постоянно теряю ее
      И сделаюсь скоро холодным, как гад,
      Повсюду внедряющий жало свое.
      
      Мой холод приятен для теплого ню,
      Но ежели, к центру его подползя,
      Я жалом летучим ему причиню
      Восторги, забыть о которых нельзя, -
      
      То мне это будет занятно слегка,
      Но вскоре, своим иссяканьем томим,
      Исчезну, - останется только тоска
      По полным презрения ласкам моим.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Ко мне подруга охладела
      И не звонит, как обещала.
      В былое время это дело
      Меня бы очень удручало.
      
      Когда-то женские демарши
      Могли добавить к жизни перца.
      Теперь я стал мудрей и старше,
      Иное трогает за сердце.
      
      Сменились жизненные цели,
      Я для любви уже потерян.
      Стеклянных дудочек апреля
      Теперь я слушать не намерен.
      
      Теперь хожу я по конторам
      И там потею от волненья.
      Не вижу неба я, в котором
      Скворцы и облачные звенья.
      
      Весенних далей акварели
      Теперь к отплытию не манят.
      Я не мертвец - на самом деле
      Я просто беспросветно занят.
      
      Мои волненья непритворны
      Из-за конторской канители,
      Но для меня теперь бесспорны
      Лишь собственнические цели.
      
      И я к ним движусь неустанно,
      Любовь же с ними несовместна.
      Когда я собственником стану,
      То для любви еще воскресну.
      
      Теперь я не читаю строки
      Поблескивающей капели:
      Весны прозрачные намеки
      Грозят отвлечь меня от цели.
      
      Должны опять под лед убраться
      Пространства, что в тепле раскисли,
      Чтоб от конторских операций
      Мои не отвлекались мысли.
      
      Хочу, чтоб в ворохах метели
      Москва по-прежнему огрузла,
      Хочу, чтоб вновь окаменели
      Во льду проточенные русла.
      
      Чтоб я воды не слышал ропот,
      Не устремлял бы в небо взоры,
      Чтоб неуклонно, словно робот,
      Мог семенить в свои конторы.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я прошу вас, люди: не волнуйтесь,
      Никогда не надо волноваться,
      Если очень тянет что-то сделать,
      То сперва расслабьтесь, успокойтесь,
      И откроется вам непременно,
      Что разумней ничего не делать.
      Все проблемы уладятся сами,
      Сами разрешатся все конфликты,
      Ведь такого в мире не бывает,
      Чтоб проблема никак не решалась,
      Ибо с философской точки зренья
      С объективным бытием Вселенной
      Положенье такое несовместно.
      
      Я, к примеру, долго волновался,
      Как пойдут события в Анголе,
      Даже, помнится, пожертвовал что-то
      На поддержку ангольского народа,
      Но неблагодарные ангольцы
      Продолжали истреблять друг друга,
      Нравилось им больше партизанить,
      Чем работать в жаркую погоду.
      А потом СССР распался,
      И плевать всем стало на Анголу.
      
      Я, к примеру, долго волновался,
      Кто футбольным станет чемпионом,
      А потом Судьба меня столкнула
      В жизни с целым рядом футболистов.
      Ужаснувшись их идиотизму,
      Я себя из-за собственных волнений
      Вдруг почувствовал тоже идиотом
      И футбол мне стал неинтересен.
      Все его проблемы смехотворны,
      Ибо что футболисты ни делай -
      Никогда такого не бывает,
      Чтобы кто-нибудь не стал чемпионом:
      Так Судьба решила изначально.
      
      Я, к примеру, долго волновался,
      Наблюдая шныряющих мимо
      Многочисленных девушек прелестных
      И давая опрометчивое слово
      Всех склонить к любовному соитью.
      Но однажды в момент любовной драмы
      Бог вложил мне в руку калькулятор,
      И путем нехитрого подсчета
      Выяснилось, что для этой цели
      Должен я прожить два миллиарда
      Двести двадцать девять миллионов
      Девятьсот одиннадцать тысяч
      Триста сорок девять с половиной
      Средней продолжительности жизней.
      
      И с тех пор я стал к любви и сексу
      Равнодушен, как кот холощеный.
      Хоть по-прежнему мимо шныряли
      Взад-вперед прелестные девицы,
      Я уже не провожал их взором,
      Ибо мне было точно известно,
      Что Судьба все девичьи проблемы
      Разрешит без моего участья:
      Все девицы падут непременно,
      На спину падут перед мужчиной,
      Все падут - устоявших не будет,
      Как и прежде их тоже не бывало;
      Значит, и не стоит волноваться.
      
      Волноваться вообще не стоит,
      Потому что всякая проблема
      Собственным решением чревата.
      Важно только ее не беспокоить,
      Чтоб она спокойно разродилась
      Без нелепых судорог и воплей
      И без суматохи акушерок.
      Бытие по своему определенью
      Так устроено, что если что-то было,
      То оно уж как-нибудь да было,
      Ибо так вовеки не бывало,
      Чтоб никак не было на свете.
      А отсюда ясно вытекает,
      Что всегда все как-то разрешалось,
      Все всегда улаживалось как-то,
      Утро вечера всегда мудренее.
      
      На пути Судьбы не возникая,
      Перейми бесстрастье у рептилий.
      Пусть душа будет словно гладь морская
      С наступлением полного штиля.
      А коль жизнь ее все же раскачала
      И в душе ты почувствовал волненье,
      Сорок раз перечитай с начала
      До конца мое стихотворенье.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Где ты, мой мышонок, мой цветочек?
      Неужели любишься с другим?
      Вот и пригодился твой платочек -
      Слезы я промакиваю им.
      
      Курице - кудахтать, утке - крякать,
      Волку - выть назначено судьбой,
      Мне же остается только плакать,
      Плакать над собой и над тобой.
      
      Помнишь, как мы радовались жизни,
      Выбегая утром на крыльцо?
      Чьи же губы нынче, словно слизни,
      Увлажняют все твое лицо?
      
      Кто же эта грубая скотина,
      С кем тебя связует только секс?..
      Ельцинской эпохи Буратино,
      Вовремя шепнувший "Крекс, фекс, пекс".
      
      И заколосились чудесами
      Для него российские поля...
      Десять лет назад в универсаме
      Продавцом шустрила эта тля.
      
      Десять лет назад на общем поле
      С ним никто и гадить бы не сел,
      А теперь он царь земной юдоли,
      Лучших дам берущий на прицел.
      
      По его хозяйскому приказу
      Ты его ласкаешь головой,
      Ведь за доллары всего и сразу
      Хочет этот парень деловой.
      
      И все дамы привыкают к мысли,
      Что ему никак нельзя не дать,
      А мужчины съежились и скисли
      И всегда готовы зарыдать.
      
      Если кто-то кашлянет в округе,
      Хохотнет, посудой загремит,
      Мы сначала дернемся в испуге,
      А потом расплачемся навзрыд.
      
      Курице - кудахтать, утке -крякать,
      Волку - выть,- так созданы они,
      Ну а нам судьба судила плакать
      В эти злые путинские дни.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Вышел, качая елдой, толстый Приап на эстраду
      В клубе закрытом одном, где отдыхал я вчера.
      "Милые дамы, привет! - к дамам Приап обратился. -
      Что притаились вы там? Ну-ка давайте ко мне!
      Клуб ведь закрытый у нас, так что не надо стесняться,
      Ну а за съемки у нас тут же дают пиздюлей.
      С камерой скрытой на днях был тут один папарацци -
      Камеру эту я сам в жопу ему затолкал.
      Так что, девчонки, ко мне! Гляньте, как рвется в сраженье
      Этот плешивый боец, за день набравшийся сил!"
      Так восклицая, Приап щелкал себя по залупе,
      И, как шлагбаум, в ответ грозно поднялся елдак.
      Тут же все дамы, вскочив, бросились с ревом на сцену,
      Стулья валя и столы, в давке друг друга тузя.
      Перепугался Приап, не ожидавший такого,
      И отшатнулся от дам, рвавшихся буйно к нему.
      Пальцами щелкнул - и вмиг дамы застыли на месте,
      Руки к нему простерев, выпучив дико глаза.
      Заматерился Приап:"Вы охуели, коровы,
      Бешенство матки у вас иль не ебет вас никто?
      Что за махновщину вы здесь развели вместо ебли?
      Ебли положенный строй кто вас учил нарушать?
      С вами в такой толчее даже и я не управлюсь,
      Мне в суматохе такой баб нежелательно еть.
      Я не намерен терпеть в ебле такого разврата,
      Междоусобной грызни, спешки и прочей хуйни.
      Щас вот возьму и уйду, и никому не задвину,
      Будете локти кусать, но не вернусь я уже".
      После Приап поостыл и примирительно молвил:
      "Прямо не знаю, как быть с вами, блядями, сейчас.
      Стоит мне вас оживить, вы же меня заебете
      Или, как грелку, меня в клочья порвете вообще.
      Прямо не знаю, как быть. Скоро елда от раздумий
      Может бесславно опасть, публику всю насмешив...
      Эврика! Как там писал мудрый Гаврила Державин?
      Ну-ка, поэт, подскажи", - и указал на меня.
      Вмиг я смекнул, почему был упомянут Державин,
      И прочитал наизусть милый старинный романс:
      "Если б милые девицы
      Так могли летать, как птицы,
      И садились на сучках,
      Я желал бы быть сучочком,
      Чтобы тысячам девочкам
      На моих сидеть ветвях.
      Пусть сидели бы и пели,
      Вили гнезды и свистели,
      Выводили и птенцов;
      Никогда б я не сгибался,
      Вечно ими любовался,
      Был счастливей всех сучков".
      "Эврика!"- бог повторил, пальцами щелкнул, и тут же
      Трепетом маленьких крыл клубный заполнился зал.
      Это все женщины вмиг в маленьких птиц обратились
      
      И на шлагбаум мясной живо слетелись они.
      Стали елду теребить, нежно сжимать коготками
      И понарошку клевать... Спорилось дело у них.*
      И через десять минут млечным горячим зарядом
      Выстрелил кожаный ствол прямо в притихнувший зал.
      Официантку одну навзничь струя повалила,
      Так что пришлось на нее брызгать боржомом потом.
      Вот что бывает порой в клубах закрытых московских,
      Мог ли Державин мечтать раньше о чем-то таком?
      Эх, разогрели бы кровь клубы потомку Багрима!
      В клубах любая мечта явью становится вмиг.
      Этого хочешь? Изволь! Хочешь того? Ради бога!
      Ну а потом и того, что и сказать-то нельзя.
      Если с деньгами придешь и с полнокровной елдою,
      Сможешь любую мечту запросто осуществить.
      Если бы Пушкин воскрес - как бы он здесь оттянулся!
      Правда, пришлось бы ему спонсоров прежде найти,
      Ибо в долгах как в шелках вечно был этот бедняга...
      Впрочем, не стоит о нем - мы-то ведь живы пока.
      Раньше вкусить не могли мы исполненья мечтаний -
      Эту возможность теперь нам подарил Капитал.
      Прежние боги, увы, плохо людей понимали,
      То запрещали и се,- но Капитал не таков.
      Чуткость присуща ему и уважение к сильным -
      К тем, что сумели в Москве как-то капусты срубить.
      И потому, чтоб не быть неблагодарной скотиной,
      Искренне, с теплой слезой благодарю Капитал
      За исполненье мечты, за благосклонность Приапа,
      За гонорары, за мир и абсолютно за все.
      
      
      
      
      
      -----------------------------------------------------------------------------------------------------
      * )
       Вспомнил я Пушкина тут - строки из "Гаврилиады",
       Те, за которые он столько терпел от попов:
       "В ее окно влетает голубь милый,
       Над нею он порхает и кружит
       И пробует веселые напевы,
       И вдруг летит в колени милой девы,
       Над розою садится и дрожит,
       Клюет ее, копышется, вертится,
       И носиком, и ножками трудится..."
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Не опасна ты с виду, Валерия,
      Но могуча твоя артиллерия,
      То есть ножки, и ручки, и глазки.
      Подходить к тебе надо бы в каске -
      Только в каске и бронежилете
      Можно залпы парировать эти.
      Просто так не привык я сдаваться,
      Потому и решил окопаться,
      В блиндаже затаиться глубоком
      И глядеть недоверчивым оком
      На Валерию сквозь амбразуру.
      Но, увы, не обманешь натуру,
      Не хочу уже сопротивляться я,
      Мне желательна капитуляция, -
      На почетных, конечно, условиях.
      Хватит жить в этих скотских условиях,
      Я желаю в свое удовольствие
      Жить в плену на казенном довольствии,
      Трижды в день по часам харчеваться
      И с Валерией всласть целоваться.
      
      
      
       * * *
      Я человек весьма простой,
      Мне чужды спесь и фанаберия,
      Хоть под моей лежит пятой
      Необозримая империя.
      
      Но вот народ державы той
      Мне не внушил пока доверия,
      И сердце рвется на постой
      В твою страну, мой друг Валерия.
      
      Боюсь, когда придет беда,
      Вмиг разбегутся кто куда
      Все рифмы, образы, созвучия,
      Зато любовь в твоей стране
      Все раны уврачует мне
      И защитит от злополучия.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Москва кипит, шумит в строительстве,
      Нужда огромная в прорабах,
      А мы погрязли в сочинительстве,
      При этом пишем лишь о бабах.
      
      Не видим мы, с какою яростью
      Хохлы, таджики, бессарабы
      Выводят этажи и ярусы,
      Отделывают бизнес-штабы.
      
      Затем в законченные здания
      Въезжают с шумом бизнесмены,
      Чтоб там большие состояния
      Ковать усиленно в три смены.
      
      Там молодежь, одета тщательно
      По требованьям бизнес-моды,
      Глядит на монитор внимательно,
      Где спариваются доходы.
      
      И в будущем Москва рисуется
      Столицей красоты и блага.
      Уже сейчас иные улицы
      Неотличимы от Чикаго.
      
      А мы на чудеса развития
      Упорно не хотим дивиться.
      В дурдоме или в вытрезвителе
      Себе находим мы девицу,
      
      Чтоб речи с ней вести заумные
      И песни распевать в застолье,
      И потому все люди умные
      На нас посматривают с болью.
      
      В упор глядеть на нас не следует,
      Иначе неизбежна склока,
      И тот, кто долг нам проповедует,
      Уйдет, осмеянный жестоко.
      
      От нас, охальников, все далее
      Росия новая уходит,
      И сохнут наши гениталии,
      И животы у нас подводит.
      
      И с нашим реноме подмоченным,
      Как зримый образ пораженья,
      Мы копошимся по обочинам
      Общеросийского движенья.
      
      
      
       * * *
      Наша жизнь течет в приятном русле,
      Бесполезно это отрицать.
      Наши поэтические гусли
      Продолжают радостно бряцать.
      
      Да и как не радоваться, если
      Деньги к нам стекаются рекой?
      Не имели ни битлы, ни Пресли
      Суперпопулярности такой.
      
      Выйдешь на эстраду, скажешь слово -
      И взрывается восторгом зал,
      Хоть и сам не знаешь, что такого
      Ты особо умного сказал.
      
      Думаешь: да что же я сказал-то,
      Что они так радостно галдят?
      Вроде ведь не чурки, не прибалты -
      Умные ведь люди тут сидят.
      
      А потом махнешь на все рукою
      И бухтишь что в голову взбредет,
      Но за поведение такое
      Только больше любит нас народ.
      
      Что-то ляпнешь - словно пукнешь в лужу,
      Прям хоть рви на дупе волоса,
      Но и это схавают не хуже,
      Чем осмысленные словеса.
      
      И лицо уж больше не боимся
      Мы в глазах народа потерять:
      Коль к народу ты попал в любимцы -
      Что угодно можешь вытворять.
      
      Мы порой такую мерзость пишем,
      Что самих нас оторопь берет,
      Но и ей, как откровеньям высшим,
      Внемлет с восхищением народ.
      
      И под маркой киберманьеризма,
      Не боясь ни штрафа, ни тюрьмы,
      В ресторанах акты вандализма
      Постоянно совершаем мы.
      
      И несчастных женщин вереницы
      Тщетно я из памяти гоню -
      Ведь порой я обещал жениться
      Разным людям раз по пять на дню.
      
      Мы теперь - в итоге дружбы с водкой,
      Лжи и лицемерья без конца -
      Шаткой отличаемся походкой,
      Глупым выражением лица.
      
      Мы стареем - близок час ухода,
      Но нахальства все равно полны:
      Мы ведь знаем, что шуты-уроды
      В кущах рая Господу нужны.
      
      Он велит - я в это твердо верю -
      Штукарей перенести в Эдем,
      Чтоб на их пугающем примере
      Ангелов воспитывать затем.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Мы нашей славой были недовольны.
      Своим творениям мы знали цену
      И постоянно недоумевали
      Из-за того, что мало знают нас.
      И как-то одного любимца славы
      Допрашивать мы стали в ресторане
      О том, как славы нынче достигают.
      Его мы потихоньку подпоили,
      И наконец, поднявши палец с перстнем,
      Любимец наставительно промолвил:
      "Все дело в телевизоре, ребята!" -
      И резко встал, и побежал блевать.
      И мы обожествили телевизор,
      Его мы салом мазали и кровью,
      Жгли перед ним некрупные купюры
      И женщин растлевали перед ним.
      Однако бог был как-то неотзывчив -
      Он не хотел показывать поэтов,
      Величие которых несомненно,
      Зато питал сильнейшее пристрастье
      К нелепостям и явной чепухе.
      В Урюпинске две группы идиотов
      Футбольный матч длиною в две недели
      Решили провести между собою,
      Четыре тысячи голов забили,
      Как плесень побледнели в результате,
      Но все ж не зря - ведь этих идиотов
      Прославить телевизор поспешил.
      Одна бабенка выдумала резать
      Бутылки пластиковые, а после
      Одежду из обрезков составлять.
      Невольно хочется, чтоб после смерти
      Ее, бедняжку, в пластиковом платье
      Ее же собственного производства
      В гроб положили бы... Ну а покуда
      Прославил телевизор и ее.
      Один художник, крайне самобытный,
      Придумал крысу в краске перемазать
      И, вилкой по холсту ее гоняя,
      Занятные картины получать.
      Его прославил телевизор тоже,
      Хотя судить бы стоило его.
      Прославил малолетних стихотворцев
      Весьма высокопарно телевизор,
      Хоть, думается, не чистосердечно,
      А чтобы наркоманами от счастья
      Все вундеркинды стали поскорей.
      Прославил он и взрослого поэта,
      Писавшего темно и некрасиво,
      Зато ходил поэт всегда в веригах
      И в рубище, и приставал к прохожим,
      И красил волосы в зеленый цвет.
      К поп-звездам, что поют с глубоким чувством
      
      
      
      
      
      
      Нелепые кричалки и вопилки,
      Испытывал почтенье телевизор
      И славил их, рождая подозренье,
      Что бог, похоже, выжил из ума,
      Поскольку звезд он спрашивал упорно
      О том, что склонны кушать эти люди,
      Что пить, как отдыхать и с кем сношаться,
      И на каких автомобилях ездить,
      И что носить, и стул у них какой.
      Ему все это интерес внушало -
      Как старой бабе, тронутой слегка.
      И кутюрье, безвкусица которых
      Давно вошла в народе в поговорку,
      Неукротимо славил телевизор,
      Хотя навряд ли в собственных моделях
      Они решились бы из дому выйти,
      Иначе угодили бы немедля
      В дурдом, давно уж плачущий по ним.
      Да, очень многих славил телевизор:
      Создателей несчетных инсталляций,
      Где груда хлама что-то означает,
      Поскольку есть названье у нее;
      Великих режиссеров, чьи спектакли
      Фальшивы и надуманны настолько,
      Что вызывают головную боль,
      И подозрительность, и жажду крови;
      Художников, картины создающих
      Из неожиданных материалов,
      Как-то; шурупы, пробки от бутылок,
      Зерно и нитки, спички и крупа -
      Фиглярство это было б не опасно,
      Когда б оно с искусством настоящим
      Не лезло бы брататься и дружить.
      Короче, телевизор славил многих
      По признаку отсутствия таланта,
      Юродивых и явных шарлатанов
      Он демонстрировал и возвышал.
      Мы поняли: бог нынешнего века
      Испытывает ненависть к таланту,
      Ему юродство только подавай.
      И вот на многолюдном вернисаже
      В кружок мы сели прямо на паркете,
      Из брюк достали члены половые
      И стали мастурбировать при всех,
      Гримасы строя, скрежеща зубами
      И отвечая нецензурной бранью
      Всем тем, кто урезонить нас хотел.
      При этом мы таращились упорно
      На те холсты, где женщин обнаженных
      Художники изобразили,- словно
      Нас возбуждала ихняя мазня.
      И вскоре набежали журналисты,
      Из ниоткуда камеры возникли,
      И слава, ослепительная слава
      На рукосуев дерзких пролилась!
      О наших мнениях и предпочтеньях
      Теперь нас спрашивают постоянно:
      Кого мы любим и кого не любим,
      Куда мы ходим и куда не ходим,
      Что кушаем, в чем мудрость рукосуйства,
      И что сказать хотим мы молодежи,
      Как онанировать, когда и сколько
      И предпочтительнее на кого.
      Ну а стихи писать мы перестали,
      Ведь нас и так повсюду приглашают,
      Мы шоумены очень дорогие -
      За то, чтоб просто с нами пообщаться,
      Согласен тот, кто смотрит телевизор,
      С себя последнюю рубаху снять.
      Не дорожит он жалкими деньгами,
      Они не принесут ему покоя,
      Ведь он надеется в общенье с нами
      Понять о жизни кое-что такое,
      Чего он прежде не сумел понять.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я человек простой, не гордый,
      В любви несокрушимо твердый,
      Вынослив, как верблюд двугорбый,
      Покладист, словно одногорбый.
      
      Внушает зависть муравьеду
      Язык мой, вкрадчивый и чуткий.
      Пройму любую привереду
      Я к месту сказанною шуткой.
      
      А дама знает, что пригоден
      Язык не только для беседы,
      Что входят в куртуазный орден
      Маститые языковеды.
      
      Как бивненосцам толстокожим,
      Мне также свойственна ученость,
      Ведь неуч на любовном ложе
      Явить не в силах утонченность.
      
      Но рассудительность слоновья
      Мне не мешает быть поэтом.
      Как кролик, я живу любовью,
      Но я не так труслив при этом.
      
      Я лишь разумно осторожен:
      Почуяв приближенье мужа,
      Я передергиваю кожей,
      Как хряк, страдающий от стужи.
      
      В незамедлительном уходе
      Тогда одно спасенье барда,
      Ведь муж лютее всех в природе,
      За исключеньем леопарда.
      
      Любую прочую опасность
      Встречаю я с открытой грудью.
      Мне, как моржу, присущи властность
      И отвращенье к словоблудью.
      
      Не будет с самками проблемы,
      Коль молча колотить их ластом,
      И ходят целые гаремы
      За мной, суровым и клыкастым.
      
      Как шимпанзе, могу играть я
      В любые карточные игры,
      Жирафу я подобен статью,
      А грацией подобен тигру.
      
      Отказов я не получаю,
      Когда у дам прошу блаженства,
      Ведь я в себе соединяю
      Всех Божьих тварей совершенства.
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Послушай, красавица, что тебе скажет певец:
      Гордыня смешна, ибо всех ожидает конец.
      
      Ты встретишь его не в доспехах своей красоты -
      Морщинами, словно слониха, покроешься ты.
      
      Отвиснет губа, словно хобот, и нос заострится, как клюв,
      И между зубами большой образуется люфт.
      
      Смердя, как гиена, и вечно бубня, как удод,
      Ты вынудишь близких в тоске торопить твой уход.
      
      Конфетки тебе не дадут - бесполезно просить.
      Сама за собою ты будешь горшки выносить.
      
      Тогда-то ты вспомнишь поэта, которому смерть принесла,
      Но воспоминание это ни света не даст, ни тепла.
      
      Я мог бы помочь, позабыв причиненное зло,
      Но разграничение рока меж нами легло.
      
      Сквозь мерзкую старость в печальное море плыви,
      Где носятся души людей, не познавших любви.
      
      А я, как награду, вкушаю небесную новь -
      Здесь души любивших объемлет иная любовь.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
      Любимая меня дичится - похоже, что ее смутил
      Мой взгляд насмешливо-холодный. Так смотрит нильский крокодил,
      
      Когда приходят антилопы доверчиво на водопой,
      Которых он увлечь мечтает на дно потока за собой.
      
      Не бойся, милая, не бойся! Не надо паники, молю!
      Поэт со взором крокодила, тебя я искренне люблю.
      
      На то, как я переживаю, ты повнимательней взгляни:
      Не лицемерны эти слезы, не крокодильские они.
      
      Напрасно к плачу крокодила ты мой приравниваешь плач,
      Ведь крокодил холоднокровен, а я - потрогай! - я горяч.
      
      Не бойся и еще потрогай, потом тихонечко погладь,
      Ведь ничего же не случится, во всей округе тишь и гладь.
      
      Признай, что крокодил в природе совсем не так себя ведет -
      Он скачет, лязгает зубами и создает водоворот.
      
      Я не таков - смирив желанье, учтив и нежен буду я,
      В шелка дразнящих поцелуев тебя оденет страсть моя.
      
      В шелка прикосновений нежных - живые, теплые шелка,
      Чтоб ты в тепле моем раскрылась, подобно венчику цветка.
      
      Тогда тебя не испугает мой странный неподвижный взгляд,
      В котором золотые искры то гаснут, то опять горят.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Ежели с другом тебя муж твой коварно застукал
      И на глазах у него друг твой укрылся в шкафу,
      Словно бесхвостый грызун с шерстью короткой и редкой,-
      Это печально, но ты, женщина, все ж не робей.
      Тут уж нельзя раскисать - тут подбочениться надо
      И в рогоносца метнуть гневом пылающий взор.
      "Да,- со слезами вскричи,- я виновата, допустим,
      Но не тебе, дорогой, что-то мне там предъявлять.
      Я ведь могу и сама выкатить с ходу предъяву -
      Ты ведь когда-то меня вечно любить обещал.
      Шубу ты мне обещал,- вспомни, склеротик проклятый,
      А вместо этого я, видишь, хожу голышом.
      Я для тебя словно вещь, ибо тебя не волнует,
      Что у жены на уме, чем ее сердце полно.
      Вспомни: когда ты со мной поговорил задушевно?
      Несколько лет уж прошло, кажется, с этого дня.
      Ну а теперь, как бандит, в дом ты врываешься с ревом,
      Так что в шкафу от тебя люди скрываться должны.
      А между прочим, они, эти прекрасные люди,
      Женщину видят во мне, а не красивую вещь.
      Книги и фильмы со мной нежно они обсуждают,
      Секс - лишь довесок для них к совокуплению душ.
      Ты же, тиран, их загнал в шкаф по какому-то праву,
      Хоть за меня ты бы им должен спасибо сказать.
      Я бы зачахла без них от твоего невниманья,
      От унижений и слез, от постоянных обид.
      Не унижал ты меня? Лжешь! Ты вконец изолгался!
      Я ведь без шубы была нищенкой между подруг.
      Вспомни, как я у тебя клянчила долго машину -
      "Мазду" какую-то ты мне, как собаке, швырнул.
      Я не смогла б пережить жутких таких оскорблений,
      Если б не тот человек, что затаился в шкафу.
      Раз я доселе тебе все-таки небезразлична,
      В память о нашей любви шкаф ты спокойно открой.
      Там мой спаситель сидит - ты обнимись с ним по-братски.
      Кстати: взяла у него я триста баксов взаймы.
      Будь мужиком и отдай эту ничтожную сумму,
      Ты ведь с утра, как всегда, выдал мне сотку всего.
      Дай мне халат наконец, чтоб наготу я прикрыла -
      Что ты глядишь на меня, как сексуальный маньяк?
      И вообще, дорогой, дуй-ка на кухню отсюда -
      Стол там накрой с коньяком и полчаса подожди.
      Ты закатил, согласись, столь безобразную сцену,
      Что успокоиться нам надо хотя бы чуть-чуть.
      Знай, что когда мы к тебе выйдем отсюда на кухню,
      С этого мига втроем вступим мы в новую жизнь.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Малый по прозванью Игоряха
      На концерте подбежал ко мне.
      Радостью его светилась ряха,
      Словно побывал он на Луне.
      
      Он кричал:"Все было офигенно,
      Хорошо, что взяли мы девчат.
      Где еще услышишь, как со сцены
      Матюки так запросто звучат!"
      
      Ну а я затрепетал от страха,
      Ощутив дыханье Сатаны.
      Ты куда ж толкаешь, Игоряха,
      Лучших сочинителей страны?!
      
      Нынче матюки, а завтра пьянка,
      Послезавтра - взломанный ларек,
      А потом СИЗо, чифир, Таганка
      И этап на Северо-Восток.
      
      А потом лет восемь на баланде
      И наколки всюду, вплоть до лбов,
      Жизнь лишь по пинку и по команде,
      Норма в день - десятка три кубов,
      
      Мандовошек полная рубаха,
      Потому что в бане нет тепла...
      Зря ты веселишься, Игоряха,-
      Плачет по тебе бензопила.
      
      Плачет по тебе все остальное,
      Созданное Богом для братков,
      И тому поэзия виною,
      Полная никчемных матюков.
      
      Мы изгоним выраженья эти,-
      Понял, ты, мудак, ебена мать? -
      Чтоб отныне маленькие дети
      И старушки нас могли читать.
      
      Извини, мы лес валить не будем,
      Больше к нам с советами не лезь.
      Здесь, в Москве, нужны мы русским людям,
      И нужны нерусским тоже здесь.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Дорог немало было мною пройдено,
      Прибавили мне опыта года.
      В горячих точках бился я за Родину,
      В холодных - газ качал из-подо льда;
      
      В московской синагоге проповедовал,
      В газете "Завтра" сионистов крыл;
      Подпольным абортарием заведовал;
      У президента консультантом был...
      
      Короче говоря, едва оглянешься
      На весь проделанный нелегкий путь,
      То поневоле к телефону тянешься,
      Чтоб позвонить в бордель какой-нибудь.
      
      Придется мне опять свою мошну трясти,
      Поскольку против факта не попрешь:
      Никак не хочет выстраданной мудрости
      Внимать бесплатно наша молодежь.
      
      Пускай девчонки выпьют и покушают -
      Не жалко денег, чтобы их принять,
      А между тем пускай меня послушают
      И даже постараются понять.
      
      В мои года не стоит ждать эрекции,
      Но два часа оплачены сполна,
      И проституткам я читаю лекции
      О том, как люто бедствует страна.
      
      И пусть меня чиновники третируют,
      Пусть на меня редакторы плюют,
      Зато девчонки что-то конспектируют,
      А иногда вопросы задают.
      
      Не пропадет мой опыт для истории,
      Хотя вокруг завистников не счесть;
      Я не останусь без аудитории,
      Пока в Москве еще бордели есть.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Возле моря москвич отдыхающий жил,
      С отдыхающей девушкой тесно дружил.
      
      Много раз под луной с ней ходил на утес,
      Много раз всесторонне ее ублажил.
      
      Но из их санатория врач-армянин,
      Как стервятник, над девушкой вдруг закружил.
      
      Бриллианты дарил ей, водил в ресторан,
      И соперник нисколько его не страшил.
      
      И откуда врачи столько денег берут?
      Вскоре девушке доктор головку вскружил.
      
      Был большим сладострастником тот армянин,
      В плане нравственном девушку он разложил.
      
      Каждый вечер с ней доктор в уколы играл,
      Ну а наш отдыхающий горько тужил.
      
      Он подумал:"Не нужен мне отдых такой!" -
      И за ворот для храбрости он заложил.
      
      По тропе он взошел на приморский утес,
      Где с возлюбленной прежде интимно дружил,
      
      И оттуда решительно ринулся вниз -
      Досадить он изменнице этим решил.
      
      Он катился, подскакивая и кряхтя,
      И, естественно, череп себе размозжил.
      
      Нелегко было тело его разглядеть
      За большим валуном, где разросся кизил.
      
      Кровь сочилась из носа, из глаз, из ушей,
      Изо рта, из камнями распоротых жил.
      
      И вбуравились мухи в глазницы его
      Миллионом гудящих теснящихся шил.
      
      Муравейник ближайший к открытому рту
      Постепенно дорожку свою проложил.
      
      Дикий кот появился неслышно затем
      И покойника за уши затормошил.
      
      Он отъел у несчастного обе губы
      И под солнцем оскал черепной обнажил.
      
      Съел все то, что помягче, с урчанием кот,
      Основную же часть на потом отложил.
      
      Быстро портится туша на южной жаре -
      Раздуваясь, живот заурчал, заблажил.
      
      Облепили покойника сотни клопов -
      Продовольственным складом им труп послужил.
      
      Липкий, мыльный над берегом запах повис
      И случайных прохожих нещадно душил.
      
      Так смердело, что самый матерый турист
      Там метание харча немедля вершил.
      
      Объясняли туристы стоявшую вонь
      Тем, что голову там дельфиненок сложил.
      
      "Да, такое бывает",- кивал головой
      Постоянно нетрезвый один старожил.
      
      Обманулся, увы, отдыхающий наш -
      Разыскать его тело никто не спешил.
      
      Все сочли, что он просто был вызван в Москву
      Той компьютерной фирмой, в которой служил.
      
      Совершенно забыла подруга о нем
      И весь мир на него как бы хрен положил.
      
      К сожалению, наш неразумный герой
      Слишком сильно любовью своей дорожил.
      
      А когда бы он трезво смотрел на нее -
      Посмеялся бы просто и жил бы как жил.
      
      
       2003
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Как приятно в Доме журналиста
      Кофе пить и просто выпивать!
      В ресторане там светло и чисто,
      А в подсобке - мягкая кровать.
      
      Там три куртуазных маньериста,
      Нализавшись, любят почивать,
      А потом приводят им таксиста,
      Сообщают, что пора вставать.
      
      Им же хочется продолжить пьянку;
      На худой конец - официантку
      Требуют они на полчаса.
      Что поделать - им ее приводят.
      Через полчаса они выходят,
      Мутным взором ресторан обводят,
      Силятся пригладить волоса,
      А в подсобке чистоту наводит
      Плачущая девица-краса.
      
      
       * * *
      
      Мне ведомо, что в Доме журналиста
      Есть коридоры вроде катакомб.
      Их не найдут вовек криминалисты,
      Хоть проявляют чванство и апломб.
      
      Там в кабинетиках капиталисты
      Ласкают восхитительных секс-бомб,
      И женщины смеются серебристо,
      И их зрачки напоминают ромб.
      
      А если закупорит сердце тромб
      У пылкого не в меру мазохиста -
      Здесь все дела обделывают чисто:
      Его несут на шум далеких помп,
      
      Что гонят воду прочь из подземелья,
      И голова любителя веселья
      Мотается в пути туда-сюда.
      Промолвит некто:"Ну, прощай, болезный",-
      И заскрежещет ржавый люк железный,
      И далеко внизу плеснет вода.
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Если дама тебе непослушна
      И нейдет за тобою в кровать,
      Посмотри на нее равнодушно
      И начни заунывно зевать.
      
      Пусть тоску и тяжелую скуку
      Помутившийся выразит взгляд;
      Заведи себе за спину руку
      И почесывай спину и зад.
      
      Утомительна женская прелесть,
      На которой костюм и трусы.
      Вправив косо стоящую челюсть,
      Выразительно глянь на часы.
      
      Если женскую суть в человеке
      Кружевные скрывают портки,
      То свинцом наливаются веки,
      Опускаются рта уголки.
      
      Бесконечно скучна и никчемна
      Человечица как существо,
      Коль пытается выглядеть скромно,
      Удивляя незнамо кого.
      
      Вот развратница - дело другое,
      Чрезвычайно занятна она.
      Изучать ее тело тугое
      Можно целые сутки без сна.
      
      Но занятного в дамочке мало,
      Если тряпки с нее не сорвать.
      Так начни, наклоняясь к бокалу,
      Угрожающе носом клевать.
      
      Эта цаца довольна собою,
      Потому что тебе не дала,
      Ну а ты, задремав, головою
      Долбанись о поверхность стола.
      
      Превзойди самого крокодила
      По зевательной строгой шкале,
      Чтоб гордячка себя ощутила
      Лишним грузом на этой земле.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      "Задержка" - кошмарное, жуткое слово,
      Сводящее холодом сердце мужчины,
      Обдумывать требуя снова и снова,
      Какие у этой задержки причины.
      
      Несчастный ведет себя вроде бы чинно,
      На службе бранит подчиненных сурово,
      Но он только с виду такой молодчина,
      Ведь жизни его покривилась основа.
      
      Подруга лгала, обещая беречься -
      Теперь, задремав, он увидит в тревоге
      Орущих младенцев паскудные лица.
      От ужаса впору в могилу улечься,
      И он, кто вовеки не думал о Боге,
      Внезапно взахлеб начинает молиться.
      
      
      
      
       * * *
      Коль может плохое случиться на свете,
      Оно и случится скорее всего.
      От шалостей плотских заводятся дети
      С характером злобным - известно, в кого.
      
      Сидишь как в осаде в своем кабинете,
      От ихнего шума уж малость тово,
      Но вломятся злобные карлики эти
      В любое укрытье отца своего.
      
      Тебя изведут миллионом вопросов,
      А после нажрутся каких-то отбросов
      И с явною радостью станут болеть.
      Стремись, избегая такого удела,
      Чтоб смолоду шишка уже не твердела,
      А просто висела в штанах, словно плеть.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Красота для того и придумана,
      Чтоб всех прочих людей услаждать.
      Я и есть эти прочие люди,
      Так чего же нам, собственно, ждать?!
      
      Если ждать - можно быстро дождаться,
      Что поблекнет вконец красота,
      Поредеют на темени волосы
      И запахнет трупцом изо рта.
      
      Вы, допустим, красивая женщина,
      Но пока это только слова.
      Где возбужденный вами мужчина,
      Где мужская его булава?!
      
      Нет, любовь проверяется делом,
      Так пройдемте же в этот подъезд.
      Как, в подъезд не желаете? Ладно,
      Мне известно тут множество мест.
      
      Как, совсем никуда не желаете?
      Ну, не ждал я такого от вас:
      Безобразным поступком является
      Этот глупый поспешный отказ.
      
      Значит, вы провалили экзамен
      На изящество и красоту.
      Значит, вы - безобразная бабища,
      Вызывающая тошноту.
      
      Значит, глазки у вас поросячьи
      И запойного пъяницы нос.
      Вы противная, злая, плохая,
      И меня довели вы до слез.
      
      Вы противная, злая. плохая,
      Я сейчас вас за за это побью.
      Вы противная ,злая, плохая,
      Уходите, я вас не люблю.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Да, у меня зарплата куцая,
      И потому, а не со зла
      Жена моя до проституции,
      Устав от бедности, дошла.
      
      Для бедных женщин проституция,
      Конечно, никакой не грех,
      Но все же не могу не дуться я,
      Коль жинка стелется под всех.
      
      Пойду в палатку близлежащую,
      Стремясь нажиться поскорей,
      И жидкость спиртосодержащую
      Куплю за двадцать шесть рублей.
      
      И буду сам себе втолковывать,
      Что в этом мире всюду ложь,
      И пить портвейн, и густо сплевывать
      На землю, где окурки сплошь.
      
      Кого бы факт такой обрадовал,
      Что он среди обмана жил?
      Скажи она - налево надо, мол,-
      Да разве б я не разрешил?!
      
      Не вправе требовать я верности -
      Доходы у меня не те,-
      Зову я только к откровенности,
      Открытости и прямоте.
      
      Как только станешь откровенна ты -
      Сама почувствуешь подъем,
      И над болванами-клиентами
      Мы сможем хохотать вдвоем.
      
      Начнем ехидно комментировать
      Их внешность и нелепый шик
      И, попивая чай, планировать
      Поездку летом в Геленджик.
      
      И книгу выну я амбарную,-
      Пора тебе, уж ты прости,
      Хоть самую элементарную,
      Но бухгалтерию вести.
      
      Запомни, дорогая мурочка,
      Что деньги очень любят счет
      И что сыта бывает курочка,
      Хоть лишь по зернышку клюет.
      
      
       * * *
      Печальны были наши встречи:
      Хотя я был одет в пальто,
      Но зябнул, слыша ваши речи,
      И бормотал:"Не то, не то".
      
      Меня прохватывал морозом
      Ваш пошлый материализм
      И был для вас сродни психозам
      Мой куртуазный маньеризм.
      
      Такую чушь от раза к разу
      Ваш милый ротик изрыгал,
      Как будто выпустил все газы
      Наружу "Мосводоканал".
      
      Мечтая вслух о разной дряни,
      Вы тупо пялились окрест,
      А где-то врезал в небо грани
      Моих раздумий Эверест.
      
      Взлететь со мною вы могли бы,
      Держась за мой духовный хвост,
      В такую высь, где мыслей глыбы
      Сверкают под лучами звезд;
      
      В такие хляби окунуться
      Духовных потаенных рек,
      Пред коими не содрогнуться
      Не может умный человек.
      
      Но тут-то мы и подобрались
      К тому, что вызвало облом:
      Вы чем угодно выделялись,
      Но, к сожаленью, не умом.
      
      Коль мозгу в даме не хватает,
      "Пропало" ты на ней пиши,
      И пусть вино тебе латает
      Прорехи в корпусе души.
      
      Ты не без помощи спиртного
      К простому выводу придешь:
      Ни мысль высокая, ни слово
      Не пронимают молодежь.
      
      Да, юность - материалистка,
      Ей нас понять не суждено,
      Однако же ее пиписка
      Готова к шалостям давно.
      
      Так не гляди на юность зверем,
      А вкрадчиво подстройся к ней,
      И злоупотреби доверьем,
      И сделай маленького ей.
      
      Обман, царящий в мире пошлом,
      Надежней всех духовных школ.
      Ведь был и ты обманут в прошлом,
      И вот - к духовности пришел.
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я знаю, это будет дивно:
      На Днепр подругу пригласить,
      Там выпить с нею водки "Гривна"
      И нежным сальцем закусить.
      
      И теплоходик на Черкассы
      Пройдет, приветственно трубя,
      И я начну читать Тараса,
      Франко Ивана и себя.
      
      Моя подруга прослезится
      И будет плакать до утра,
      И будут падать с неба птицы
      Над серединою Днепра.
      
      И будет все мои приказы
      Подруга выполнить не прочь,
      В момент особого экстаза
      Стихи выкрикивая в ночь.
      
      Тараса тень, гремя цепями,
      Пройдет и скажет: "Гарно, брат", -
      И над уснувшими степями
      Расчертит небо звездопад.
      
      И попытается на части
      Меня подруга разорвать...
      В Московщине подобной страсти
      Мне не пришлось переживать.
      
      Свершу с хохлушкою румяной
      На травке до восьми грехов,
      Чтоб услыхать:"Еще, коханый!"
      "Чего - "еще"?" - "Еще стихов!"
      
      И понесется, словно буря,
      Мой стих во все концы Земли...
      Я украинец по натуре,
      Идите на хуй, москали.
      
      
      
      
      
       * * *
      Немало ядовитых жалоб
      На эту жизнь излил поэт,
      Но поэтическое жало
      Сточилось вместе с ходом лет.
      
      На жизнь он налетал, как кочет,
      Пока не обнаружил вдруг,
      Что если он чего и хочет,
      То лишь пшена из щедрых рук,
      
      Что, мутной пленкой глаз заклея,
      Приятно тяготить насест,
      Что смрад курятника милее
      Различных романтичных мест,
      
      Что из-за глупых сантиментов
      Не стоит гребешком трясти
      И можно сотни аргументов
      На эту тему привести.
      
      Всем петушкам закон натуры
      Втолкует с возрастом одно:
      Что лучше драк насест и куры,
      Пригляд хозяйский и пшено,
      
      И коль по доброму согласью
      Желаешь курочек топтать,
      То позабудь мечты о счастье,
      На эту жизнь не смей роптать.
      
      Ты где-то видел жизнь другую?
      Ну и лети туда скорей,
      А если нет - какого хуя
      Ты будоражишь всех курей?
      
      И хлопать крыльями не стоит -
      Мол, я певец, а жизнь - говно.
      Сама природа успокоит
      Тебя с годами все равно.
      
      Да, это просто неизбежно -
      Хотя бы на меня взгляни:
      Как я лениво-безмятежно
      Свои препровождаю дни.
      
      И я, как змей, плевался ядом,
      Подскакивал, как тот петух,
      Но охладел к былым отрадам,
      За исключеньем только двух:
      
      Еды, что куплена на рынке
      И мной состряпана самим,
      И толстой продавщицы Нинки,
      Всегда согласной на интим.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Среди родных долин и взгорьев
      Живет красавица Аннет.
      С ней дружит Константэн Григорьев,
      Ему ни в чем отказу нет.
      
      Он на Аннет имеет право -
      Ведь он невероятно щедр,
      Ведь по Москве гуляет слава
      Про кое-что длиною в метр.
      
      Не только в том, конечно, дело,
      Что у поэта уд большой:
      Коль хочешь посягнуть на тело,
      Обзаведись сперва душой.
      
      Аннет я звал однажды в гости,
      Но только фыркнула она:
      "Та, что слыхала пенье Кости,
      Пребудет век ему верна.
      
      Я буду вечно с Костей рядом,
      Согревшись у его огня,
      И нечего холодным взглядом
      Гипнотизировать меня".
      
      Аннет болезненно поддела
      Меня посредством этих слов:
      Во мне ведь сердце охладело,
      И взгляд поэтому таков.
      
      Хотя вкушаю я известность,
      Имею деньги и почет,
      Но только грубая телесность
      Теперь меня к себе влечет.
      
      Теперь духовность мне противна,
      Я ей гримасничаю вслед,
      И отвергает инстинктивно
      Меня поэтому Аннет.
      
      И мысль меня не покидает:
      Григорьев, этот медный лоб,
      Аннет открыто обладает
      И вообще живет взахлеб.
      
      Я понял: надо выбрать случай
      И их обоих усыпить,
      И крови жаркой и кипучей
      Из жил Григорьева испить.
       * * *
      
      Теперь иметь бойфрендов модно,
      Но я скажу подруге:"Глянь
      На то, как мерзки все бойфренды,
      На то, какая это дрянь.
      
      Будь мужественной - на бойфрендов
      Без розовых очков взгляни.
      Для государства, для народа
      Что в жизни сделали они?!
      
      Ты, может быть, не россиянка?
      А если россиянка - то
      Как можешь ты якшаться с ними?!
      Ведь у тебя их целых сто.
      
      Бойфренды только жрать горазды
      И делать глупости с тобой.
      Они влекут тебя в болото,
      Тогда как мы идем на бой
      
      За будующее Отчизны,
      И Путин возглавляет нас.
      Он согревает нас, как Ленин,
      Лучами благосклонных глаз".
      
      Заплакав, скажет мне подруга:
      "Я понимаю пафос твой,
      Но я уже во все врубилась
      Вот этой самой головой.
      
      Разогнала я всех бойфрендов,
      Свирепо кидаясь на них,
      Теперь как раз Владимир Путин -
      Судьбой мне даденный жених.
      
      И это в принципе трагично,
      Поскольку недоступен он", -
      И заревет моя подруга,
      Как в чаще одинокий слон.
      
      Я возражу ей, утешая:
      "Хвалю порыв твоей души,
      Но не хватайся за бутылку,
      Отчаиваться не спеши.
      
      Не мастурбируй безнадежно
      На свежий путинский портрет, -
      Ты лучше с важным сообщеньем
      Зайди однажды в Интернет.
      
      А сообщение пусть будет
      Про то, как жить должна страна.
      Его прочтет на сайте Путин
      И лишь присвистнет:"Вот те на!
      Мы все тут головы ломаем,
      Как пособить своей стране,
      А вот девчока догадалась!
      А ну скорей ее ко мне!"
      
      Тебя примчат на членовозе
      К нему в барвихинский дворец,
      И пробежит искра в пространстве
      Меж ваших с Путиным сердец.
      
      Поймет, тебя увидев, Путин,
      Что он всю жизнь тебя искал,
      Тебя он звал когда-то в детстве
      С угрюмых прибалтийских скал.
      
      Тем более "Идущих вместе"
      Наколка у тебя на лбу...
      И распрострет объятья Путин,
      В тебе признав свою судьбу.
      
      Ну а жене своей Людмиле
      Отставку вскорости он даст.
      Зачем ему такая баба -
      В борьбе бессмысленный балласт?
      
      Ему нужна другая баба -
      С твоею головой большой,
      С твоим большим патриотизмом
      И сильно развитой душой.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Мне сообщила женщина,
      Упрека не тая:
      "Когда меня вы бросили,
      Страдала страшно я".
      
      А я ответил сухо:
      "Чего ж вам было ждать?
      Ведь женщинам положено
      Вообще всегда страдать.
      
      Ведь недовольны вечно
      Хоть чем-нибудь они
      И потому в страданиях
      Свои проводят дни.
      
      И если я вас бросил,
      Вам надо бы плясать
      И в воздух с воплем радости
      Бюстгальтер свой бросать.
      
      Ведь вас же раздражало
      Во мне буквально всё:
      Что ночью вслух читаю
      Я Мацуо Басё,
      
      Что часто выпиваю
      С друзьями по двору,
      Что деньги без отдачи
      Я в долг у вас беру,
      
      Что сочиняю глупости
      И не хочу служить...
      Вам было неприятно
      Со мной совместно жить.
      
      Мне это опостылело,
      И я ушел во мрак...
      Случилось все по-вашему,
      Так что опять не так?!
      
      Так что же вы смандячили
      Теперь такой кисляк?
      Нет, таковы все женщины,
      Им вечно все не так".
      
      И женщина спросила:
      "Вы хочете сказать,
      Что женщинам положено
      Всегда себя терзать?
      
      Что их такая мука
      Преследует всегда?"
      И я, слегка помедлив,
      Ответил сухо:"Да".
      
      И женщина, сутулясь,
      Куда-то вдаль пошла
      И урну с жутким грохотом
      Нечаянно снесла.
      
      Ну что ж! И я когда-то
      Брел тоже как слепой,
      Впервые призадумавшись
      Над жизнью и судьбой.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Стремясь к устройству жизни личной,
      Издал призывный возглас я,
      И вот походкой энергичной
      Вступили вы в мои края.
      
      В края мечтаний и фантазий,
      Необычайных сладких грез,
      Где нет житейских безобразий,
      Способных довести до слез.
      
      Но на прекрасные пейзажи
      Смотрели равнодушно вы,
      Не поворачивая даже
      Своей кудрявой головы.
      
      Вы энергичною походкой
      Маршировали напролом
      И показались мне уродкой,
      Весьма опасною притом.
      
      Сумел жестокость увидать я
      Под маской женской красоты -
      Когда, стремясь к самцу в объятья,
      Топтали вы мои цветы.
      
      Лавируя и пригибаясь,
      Я побежал в ближайший лес
      И ловко, как древесный заяц,
      Я там на дерево залез.
      
      Опасностью ошеломленный,
      Я трепетал, вцепившись в ствол,
      Пока мой жребий благосклонный
      Вас прочь из леса не увел.
      
      Я увлажнил штаны, не скрою -
      Настолько страшен был процесс,
      Когда внизу, шурша листвою,
      Вы сплошь прочесывали лес.
      
      Чтоб в женском образе вандала
      В свою страну не зазывать,
      Я крик влюбленного марала
      Поклялся впредь не издавать.
      
      Хотя не стоит зарекаться -
      Порой без самки тяжело...
      И ожил я, и стал спускаться,
      Шепча:"Похоже, пронесло".
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Вы катите бойко на автомобиле,
      При этом хотите, чтоб все вас любили,
      Хоть мчитесь по городу с ревом и смрадом
      И жизнь пешеходов вы сделали адом.
      
      Вы катите бойко на автомобиле,
      И если вы даже меня и не сбили -
      От вони железного вашего друга
      Бронхитом и астмой страдает округа.
      
      Вы катите бойко на автомобиле -
      Похоже, давненько вам морду не били
      За то, что гремите, за то, что воняете
      И ревом гармонию сфер оскверняете.
      
      Вы катите бойко на автомобиле,
      Но где же вы столько капусты срубили,
      Коль можете монстра купить быстроходного?
      Дорвались, видать, до богатства народного.
      
      Вы катите бойко на автомобиле, -
      Должно быть, в каком-то богатом дебиле
      Имеете спонсора вы и сожителя,
      Вот он и снабдил вас правами водителя.
      
      Вы катите бойко на автомобиле
      И этим Создателя вы оскорбили:
      Ведь созданы вы как подобье святыни,
      А сделались барынькой, полной гордыни.
      
      Вы катите бойко на автомобиле,
      Про плотность движения как-то забыли,
      На мягком сиденье задумчиво нежитесь -
      И вдруг в говновоз переполненный врежетесь.
      
      Вы катите бойко на автомобиле -
      Зачем? А затем, чтобы вас затопили
      Из бочки пробитой потоки вонючие -
      Нередки такие несчастные случаи.
      
      Вы катите бойко на автомобиле,
      А где-то уже говнеца подкопили,
      Чтоб тяга к престижности, власти наживе
      Навеки угасла в зловонном разливе.
      
      Вы катите бойко на автомобиле,
      Но трубы возмездья уже протрубили,
      И бездна рыгнет нечистотными струями,
      И это случится со всеми буржуями.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Немолодого человека
      В Москве вы видели не раз -
      Из-под его седого века
      Посверкивает злобный глаз.
      
      Он здесь появится сегодня,
      А завтра там - и был таков.
      Нырнуть мгновенно в подворотню
      Он от милиции готов.
      
      Кудрявым парком шел Гаврила,
      Поскольку птичек он любил,
      И там одним ударом в рыло
      Тот человек его убил.
      
      Затем к Гаврилиной рубашке,
      Похож свирепостью на льва,
      Он присобачил на бумажке
      Угрозы полные слова:
      
      "Я вас не так еще достану,
      Сезон охоты я открыл.
      Мочить Гаврил повсюду стану,
      Поскольку не люблю Гаврил".
      
      По слухам, вот как дело было:
      Жил муж, любил жену свою,
      А некий блудодей Гаврила
      Пролез как друг в его семью.
      
      К супруге ловко подобрался
      И смог в тиши ее растлить,
      А муж недолго разбирался
      И начал всех Гаврил валить.
      
      Гаврилы гибли неизбежно,
      Ведь этот муж их всюду пас,
      Ну а милиция, конечно,
      Не информировала нас.
      
      Но все же это дело вскрыла
      Одна из въедливых газет:
      Мужчин по имени Гаврила
      Теперь в Москве почти что нет.
      
      А те Гаврилы, что сумели
      Случайно как-то уцелеть,
      Забились в норы и доселе
      Все продолжают там сидеть.
      
      
      
      
      
      Гаврилу, бабу-лесбиянку,
      Весьма известную в Москве,
      И ту вблизи кафе "Таганка"
      Нашли с проломом в голове.
      
      А я бы с полосы газетной
      Убивцу задал бы вопрос:
      "Скажи, какой урон заметный
      Твоей супруге блуд нанес?
      
      Два уха у нее осталось,
      Два глаза те же, две щеки.
      Нельзя ж за маленькую шалость
      Гавриле выпускать кишки!
      
      Ведь не маньяк же ты отпетый!
      А коль твоя страдает честь,
      То можно тою же монетой
      Расчет с Гаврилой произвесть.
      
      Ты не скользи во мраке тенью,
      Не сей повсюду терроризм -
      Иному учит поведенью
      Нас куртуазный маньеризм.
      
      Ты сам растли жену Гаврилы -
      И сразу станешь ты добрей,
      Не на злодейство тратя силы,
      А чтоб Гаврилку сделать ей.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Если бельмо на глазу у тебя
      И хромота от неравенства ног,
      Стоит подумать, в башке поскребя:
      Кто б полюбить это золотце смог?
      
      Только такое могло б существо,
      Ноги у коего разной длины
      Да и на голову малость тово,-
      Но ведь такие тебе не нужны.
      
      Хочешь чего-то прекрасного ты,-
      Что ж, помечтать позволительно, но
      Наши мечты ведь на то и мечты,
      Что воплощаться им в жизнь не дано.
      
      Если же сердце от них зачастит,
      То на себя полюбуйся в трюмо -
      Пусть подтвердит отразившийся вид,
      Что никуда не девалось бельмо.
      
      Значит, в мечтах надо быть поскромней,
      Не растравлять понапрасну души.
      Бабу купи надувную и с ней
      Всласть упражняйся в вечерней тиши.
      
      Но ведь и с нею, как с бабой любой,
      Тонкая тактика тоже нужна.
      Чтобы не чванилась перед тобой,
      Чтоб возгордиться не смела она,
      
      Ты ей бельмо на глазу нарисуй
      И временами в разгаре утех
      Пальцем на это бельмо указуй
      И изрыгай оглушительный смех.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Кусок говяжьего филея,
      Притом зажаренного с кровью -
      И станешь ты гораздо злее
      В том деле, что зовут любовью.
      
      Бараньи хороши тефтели -
      Не менее десятка кряду,
      И уж тогда с тобой в постели
      Не будет никакого сладу.
      
      Наплюй на овощи и фрукты,
      Питайся только свежим мясом,
      И вскоре сможешь для подруг ты
      Стать Карабасом Барабасом.
      
      Как плетью, бей со страшной силой
      Их непотребными словами,
      Когда начнут проситься:"Милый,
      Позвольте лечь сегодня с вами";
      
      Когда начнут ласкаться:"Котик,
      Таких я прежде не встречала..."
      Для слабых женщин как наркотик
      Мужское твердое начало.
      
      А значит - не давай пощады,
      Их грязной руганью бичуя.
      Пусть знают, что смириться надо,
      Коль хочется большого тела.
      
      Что это стоит массы денег,
      А также унижений массы.
      Самец ведь создан как бездельник
      И алчный пожиратель мяса.
      
      Он должен выглядеть амбалом,
      Ходить немного враскоряку
      И рвущимся из брюк началом
      Смущать любую задаваку.
      
      Да, это именно начало,
      Гарант счастливого момента.
      Концом зовется то мочало,
      Что в брюках у интеллигента.
      
      Друзья, пока живем и дышим,
      Зову вас мясо пожирать я.
      Любовь в ее развитье высшем -
      Мясное, плотское занятье.
      
      И нет ни равенства, ни мира
      Во всем, зовущемся любовью,
      И вкус ее - не вкус пломбира,
      А наперченный ростбиф с кровью.
      
       * * *
      
      Ты понимаешь, Лена,
      То, что я не герой.
      Мои попытки понравиться
      Тебя потешают порой.
      
      Не хочешь ты целоваться
      С таким простым существом.
      Ты рада только подтрунивать,
      Устраивать мне облом.
      
      Я стойко терплю все это
      И лишь таращу глаза.
      Подтрунивай, я не против,
      Наоборот, я - за.
      
      Мне на тебя сердиться
      Ну абсолютно невмочь.
      Ты мне, дорогая Леночка,
      Гораздо родней, чем дочь.
      
      От дочери толку мало -
      Содержишь эту овцу,
      Но с дочерью целоваться
      Нелепо как-то отцу.
      
      А вот с тобой целоваться
      Я рад везде и всегда.
      Пусть в ласках и поцелуях
      Наши текут года.
      
      Поймешь, дорогая Леночка,
      В течение этих нег,
      Каким немыслимо ласковым
      Способен быть человек.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      С девушками лучше бить на жалость,
      Если с ними хочется дружить:
      Денег, мол, осталось только малость,
      А потом не знаю, как прожить.
      
      И должна на первом же этапе
      Дружба брать нешуточный разбег:
      Дескать, в этой долбанной Анапе
      Вы одна мне близкий человек.
      
      Вы ведь тут поблизости живете?
      Так пойдемте потихоньку к вам.
      Там вы, разумеется, нальете
      Гостю за знакомство двести грамм.
      
      А потом уложите в постельку,
      Чтобы он расслабился во сне...
      Поживу у вас всего недельку,
      Быть альфонсом ненавистно мне.
      
      А затем я как бы в Пермь поеду,
      Но в Москве вдруг окажусь опять.
      Маленькую южную победу
      Со слезой я буду вспоминать.
      
      Знаю я, что маленький родился,
      Носится он с визгом по двору.
      Жизненный ваш путь определился -
      Выучились вы на медсестру
      
      И в амбулатории Анапы,
      Вспомнив наши семь прекрасных дней,
      С наслажденьем колете вы в жопы
      Подхвативших триппер москалей.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      В селении Старый Мамон
      Работал в милиции он
      И, страстно в него влюблена,
      Служила в шашлычной она.
      
      А как же его не любить?
      Он каждого может убить,
      На то ему дан пистолет
      И лычки за выслугу лет.
      
      Гордилась любимым она,
      Грозою всего Мамона,
      И ловко и бойко порхая за стойкой
      Под музыку группы "На-на".
      
      Василий там жил говновоз,
      Он бочку имел и насос,
      Мужик не из самых плохих,
      Не хуже, не лучше других.
      
      Шашлычницу он обожал
      И к ней за говном приезжал.
      Пока заполнялся бачок,
      Василий съедал шашлычок.
      
      Смотрел он на то, как она,
      Свободная дочь Мамона,
      И ловко и бойко порхает за стойкой
      Под музыку группы "На-на".
      
      Однако милиционер
      Все понял на грубый манер,
      Решив, что на почве говна
      Подруга ему неверна.
      
      Василию крикнув:"Не тронь!" -
      Открыл он по бочке огонь,
      И с этой поры в Мамоне
      Все по уши ходят в говне.
      
      Поэтому из Мамона
      Уехала вскоре она.
      Шашлычную эту закрыли, и нету
      Теперь шашлычков ни хрена.
      
      Уволен он был из ментов,
      Подался, как слышно, в Ростов,
      Позором себя он покрыл,
      Открыв там кабак для педрил.
      
      Стал сильно бухать говночист,
      И раньше он был не речист,
      Теперь же все время молчит,
      Нечесан, оборван, небрит.
      
      Ведь жизнь ему мало нужна
      Без бочки его и говна,
      Без милой шашлычницы той,
      Блиставшей своей красотой.
      
      Ах, как же смотрела она,
      Свободная дочь Мамона,
      И ловко и бойко порхая за стойкой
      Под музыку группы "На-на".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Что ты, любимая, смотришь сурово?
      Да, я давно уже пью,
      Да, растоптал под влияньем спиртного
      Гордость мужскую свою.
      
      Да, я привык не ходить на работу
      И перегаром вонять
      И потерял совершенно охоту
      Мужеский долг исполнять.
      
      Да, постоянно меня приглашают
      Свистом во двор алкаши.
      Хочешь - гляди, мне твой взгляд не мешает,
      Он не достигнет души.
      
      Взглядом сверлили меня командиры,
      Учителя и родня -
      Им пробуравить хотелось бы дыры
      До сердцевины меня,
      
      Чтобы узнать, просверлив оболочку,
      Что же творится в мозгу,
      И почему, только высосав бочку,
      Я улыбнуться могу.
      
      Но совладать не сумели с разгадкой,
      И, подстрекаем судьбой,
      Я, все такой же циничный и гадкий,
      Ныне глумлюсь над тобой.
      
      Предоставляешь ты мне не случайно
      Тело свое и жилье:
      Чуешь во мне ты великую тайну,
      Хочешь проникнуть в нее.
      
      Я же и не замечаю как будто
      Тщетных усилий твоих:
      То про себя ухмыляюсь чему-то,
      То декламирую стих,
      
      Или с балкона даю указанья
      Пьющим дворовым дружкам,
      И, несмотря на большие познанья,
      Я - лишь пропойца и хам.
      
      Лоб твой недаром собрался в морщины,
      Как не задуматься тут -
      Ведь без причины сегодня мужчины
      Жизни такой не ведут.
      
      Если же ты мне вопросы прямые
      Вздумаешь вдруг задавать,
       Я обовью тебя кольцами змия
      И увлеку на кровать.
      
      И прошепчу: "Мой бесценный алмазик,
      Не посягай на табу,
      Для поцелуя подставь мне свой глазик
      И уповай на судьбу".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Мне девушки редко на память приходят,
      А если приходят, то вскоре уходят,
      И стук каблучков, раздражающе звонок,
      В виске поселяется, словно скворчонок.
      
      Уходят они в ту страну без названья,
      Куда попадут те земные созданья,
      Чья личность была сероватого цвета
      И не заслужила почтенья поэта.
      
      Лишь яркая женская личность способна
      Не слышать, как ночью храплю я утробно,
      Как что-то клокочет в моей носоглотке
      Под действием выпитой с вечера водки.
      
      Хоть буду я деньги семейные тырить,
      Чтоб их во дворе с алкашами транжирить,
      Но истинно яркая женская личность
      Себя не унизит, считая наличность.
      
      Подобная женщина, сильная духом,
      Значения не придает оплеухам,
      Хоть я, возвращаясь с концерта под мухой,
      Всегда награждаю ее оплеухой.
      
      Сегодня подобные женщины редки,
      Поэтому на холостяцкой кушетке
      Ворочаюсь я, распаленный порнухой,-
      Мне снится, что я с бородатой старухой
      
      В каком-то ласкающем взор помещении
      Вступаю, сопя, в половое общение,
      Как римский патриций эпохи упадка,
      Которому все чрезвычайное сладко.
      
      Все девушки - дрянь перед этой старухой,
      Поскольку сильны они лишь показухой
      И чванятся внешностью фотомодели,
      А эта старуха проверена в деле.
      
      И странное что-то во сне происходит:
      Одна за другой через спальню проходят
      Все дамы, когда-то любезные сердцу,
      И молча уходят в какую-то дверцу.
      
      Косятся они на меня с отвращеньем,
      Но я поглощен сексуальным общеньем,
      Поскольку дает мне старуха в постели
      Все то, чего прочие дать не хотели.
      
      Но если бы даже они и хотели,
      То им невдомек, что в старушечьем теле,
      Внедряясь в него своей пятой конечностью,
      Поэт торжествует победу над вечностью.
      
      Их жребий - цепочкой рабынь безответных
      Отныне в забвенье навек удаляться,
      А мой - в сновидениях жить многоцветных
      И с вечностью яростно совокупляться.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Жить надо с музыкой и пением,
      По улицам ходить приплясывая,
      И не томить себя сомнением,
      Сомненья с ходу все отбрасывая.
      
      Коль кто-то в чем-то сомневается,
      С ним очень просто поступается:
      Ему стаканчик наливается
      И залпом в рот ему вливается.
      
      И вот ему уже не плачется,
      В пыли со стонами не ползается.
      Реальность от него не прячется -
      Напротив, им она используется.
      
      Мир предстает с его телесностью,
      Которая сочится радостью.
      Не забивай же ум словесностью
      Мистической и прочей гадостью.
      
      Весь этот мир есть как бы клад - из тех,
      Где нежно денежки ощупываются.
      Его найдя, все пьют на радостях,
      Да так, что пульс едва прощупывается.
      
      Затем счастливец резко вскакивает
      И, просветлением увенчанный,
      Бежит и на объект наскакивает,
      По виду кажущийся женщиной.
      
      Все в этом мире то, чем кажется:
      Стаканчик выглядит стаканчиком
      И женщиной объект окажется
      Под откровенным сарафанчиком.
      
      Пусть как бы женщиной хорошею
      Весь мир тебе отныне видится:
      Коль домогаться не начнешь ее,
      То на тебя она обидится.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      Как мог я так вчера напиться,
      Раскиснуть на потеху всем?
      Казалось, я хотел забыться
      Не временно, а насовсем.
      
      Я чувствую свою ненужность
      И то, что я везде чужой.
      Свою опухшую наружность
      Хочу я скрыть под паранджой
      
      И, словно женщина Востока,
      Сторонкой робко семенить,
      Предвидя, что меня жестоко
      Вот-вот опять начнет тошнить.
      
      Чтоб нищета не подбивала
      Меня забыться насовсем,
      Продаться мне бы не мешало
      Богатой женщине в гарем.
      
      И если мне положат пайку
      И будут вообще снабжать,
      То обязуюсь я хозяйку
      Свирепо, люто ублажать.
      
      Когда ж красноармеец Сухов
      Освобождать придет меня,
      Я говорить с ним буду сухо,
      Свою устроенность ценя:
      
      "Проваливай, освободитель,
      И счастья моего не рушь -
      Перед тобой не сочинитель,
      Перед тобою старший муж.
      
      Имею под своим началом
      Я пятьдесят других мужей,
      И коль не смажешь пятки салом,
      То будешь вытолкан взашей.
      
      Когда я от нехватки денег,
      Поэтом будучи, страдал,-
      Скажи, где шлялся ты, бездельник,
      Кого еще освобождал?!
      
      Спасителям такого рода
      Указываю я на дверь.
      Мне опостылела свобода,
      Мне не нужна она теперь.
      
      Свободы досыта понюхав,
      Я от нее теперь устал.
      Ты опоздал, товарищ Сухов,
      Ты безнадежно опоздал.
      
      Я угождать не должен черни
      И оглушать себя питьем
      И трепетать ежевечерне
      От страха перед новым днем.
      
      Как появленья добрых духов,
      Я твоего прихода ждал,
      И ты пришел, товарищ Сухов,
      Но безнадежно опоздал".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      "Ну здравствуй, Роза Николаевна, -
      Я тихо говорю, скорбя. -
      Соседка, Роза Ермолаевна,
      Мне все сказала про тебя.
      
      Про то, что увлеклась ты танцами
      И, пьяная, чума-чумой,
      С подвыпившими иностранцами
      Ты возвращаешься домой.
      
      Едва войдя, врубаешь музыку
      И в пляс пускаешься опять.
      Соседкиному карапузику
      Уже нельзя нормально спать.
      
      Лишился внучек прежней бодрости,
      Отстал по ряду дисциплин
      И с горя в восьмилетнем возрасте
      Подсел на клей и героин.
      
      Под утро драка начинается
      В твоей квартире всякий раз.
      Со звоном что-то разбивается -
      Такой сигнал в ходу у вас.
      
      Кого-то бьют, крича и топая,
      Слышны раскаты оплеух,
      Но друг из друга черножопые
      Недаром вышибают дух.
      
      Им очень хочется соития,
      И, угрожающе вопя,
      Они посредством мордобития
      Делить пытаются тебя.
      
      Когда является милиция,
      Они на лапу ей дают
      И вновь торопятся закрыться, и
      Друг другу снова морды бьют.
      
      Когда ж рассвет в твоей обители
      Ночную разгоняет мглу,
      То обладают победители
      Тобой, заснувшей на полу.
      
      Пока один тебя раскладывает,
      Посапывая тяжело,
      В дверную щель другой подглядывает,
      Которому не повезло.
      
      
      
      
      
      
      
      Затем уходят потихонечку
      Самцы из твоего жилья...
      Но преуспевшему поклонничку
      Завидовать не склонен я.
      
      От пьянства и недосыпания
      Он ходит изможденный весь,
      При актах мочеиспускания
      В елде испытывая резь.
      
      Постой же, Роза Николаевна,
      Скажи два слова старику.
      Поведай, кем тебе припаяно
      Под каждый глаз по синяку.
      
      Скажи, откуда бледность трупная -
      Ее не скроет макияж.
      Да, нелегка тусовка клубная,
      Жесток мирок элитный ваш.
      
      Не надо всхлипывать и каяться,
      Не делай из меня осла.
      Я мог весь год любовью маяться,
      Но ты мне так и не дала.
      
      За прелести твои дородные
      Я с треском проиграл борьбу,
      А выиграли те животные,
      Что вечно топчутся в клубу.
      
      Со мной была ты неприступною,
      Холодной, словно унитаз,
      Зато свою тусовку клубную
      Ты обслужила много раз.
      
      В итоге этого общения
      У всех закапало с концов...
      Но я отнюдь не жажду мщения,
      Я все прощу в конце концов.
      
      Хоть десять лет прогулевань еще,-
      Гуляй, но помни об одном:
      Что я не тихое пристанище,
      Не запасной аэродром.
      
      Когда-нибудь тебе по возрасту
      Тусовка даст пинка под зад,
      Но не рассчитывай, что попросту
      Вернешься ты ко мне назад.
      
      
      
      
      
      
      Все женщины в подобном случае
      Твердят без проблеска стыда:
      "Тебя третируя и мучая,
      Тебя любила я всегда.
      
      Хочу, чтоб были муж и детушки,
      Возьми меня и окольцуй..."
      Но я тебе отвечу:"Нетушки,
      Ты лучше в клубе потанцуй.
      
      А если под собой не чувствуешь
      Опухших варикозных ног,
      И при ходьбе слегка похрустываешь,
      И мозг ослаб, и взор поблек, -
      
      Возьми юнца на содержание,
      Пусть этот полупедераст
      Тебе за все мои страдания
      По справедливости воздаст".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      Я был знаком с одной корейкой,
      С Татьяной Викторовной Ю.
      Она на рынке продавала
      Еду корейскую свою.
      
      Я шел вразвалочку по рынку
      И слойку вкусную жевал,
      Но юморной прищур корейки
      Меня заинтересовал.
      
      Я попросил завесить сразу
      Капусту, спаржу и морковь
      И начал говорить о разном,
      Но в том числе и про любовь.
      
      Чтоб не было различных толков,
      Сейчас я честно воспою
      Свои взаимоотношенья
      С Татьяной Викторовной Ю.
      
      Встречались мы довольно долго,
      Но на жилплощадь на свою
      Я прописать остерегался
      Татьяну Викторовну Ю.
      
      Ее пропишешь - и нахлынут
      В квартирку скромную мою
      Все Кимы, Цои, Хваны, Паки,
      А также все семейство Ю.
      
      Я понял, что неразрешимы
      Проблемы наши по жилью
      И потому решил расстаться
      С Татьяной Викторовной Ю.
      
      Я прямо ей сказал об этом
      И в ожидании затих,
      Она же выделила слезы
      Из узких щелочек глазных.
      
      Хотя она и не имела
      Обычных хлопающих век,
      Однако прослезилась все же,
      Как женщина и человек.
      
      И если после этой сцены
      Вдруг станет кто-то утверждать,
      Что у корейцев нету сердца,-
      Ему могу я в морду дать.
      
      Я долго бью таких фашистов,
      Передохну и снова бью,
      А сам при этом вспоминаю
      Татьяну Викторовну Ю.
      
      От общежития корейки
      В тот вечер ехал я домой.
      Хотелось горем поделиться,
      Таксист же был ровесник мой.
      
      И рассказал я про корейку,
      Про то, как я расстался с ней,
      И сверху сунул при расчете
      За это пятьдесят рублей.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Мой друг с одной мордастенькой малюткой
      В постели очень долго прохлаждался.
      Все это выглядело злою шуткой,
      Поскольку друг никак не возбуждался.
      
      В уме-то он давно уж возбудился,
      А вот на деле все не выходило.
      Ему-то что, он славно веселился,
      А вот малютка челюсть натрудила.
      
      Он с анашою делал самокрутки
      И по постели с хохотом катался.
      "Зачем я здесь?"- во взоре у малютки
      Немой вопрос все явственней читался.
      
      Хотелось бы, чтоб вбил в ее головку
      Простую мысль какой-нибудь философ:
      Коль страстно хочешь денег на обновку,
      То задавать не следует вопросов.
      
      Таинственен владелец капитала,
      Его души непостижимы бездны -
      Смириться надо с этим для начала
      И с тем, что все вопросы бесполезны.
      
      Не твоего ума все это дело -
      Коль он тебя позвал, а сам не хочет
      И, на твое не посягая тело,
      Лишь дрыгает ногами и хохочет.
      
      Загадочен владелец крупных денег,
      Он может вдруг вскипеть и вырвать гланды,
      Коль с болтовней пристанешь, как репейник,
      И будешь вяло выполнять команды.
      
      Так будь немногословна и послушна,
      Постигни с проницательностью женской:
      Ему общенье больше секса нужно
      В его нелегкой жизни бизнесменской.
      
      В его нелегкой жизни бизнесменской
      Возня с тобою - для него отдушина,
      Но если свой язык распустишь женский,
      То будешь оплеухой оглоушена,
      А если он к тому же неврастеник,
      Тогда, возможно, вообще задушена,
      Но чаще просто в ночь без всяких денег
      Ты вышвырнута будешь равнодушно.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Не ужасаясь своему поступку
      И не кривя в отчаянье лицо,
      Худой мужчина предлагает в скупку
      Простое обручальное кольцо.
      
      С деньгами явно у мужчины туго
      И, кажется, неважно с головой.
      Его недавно бросила супруга
      За неудачи в сфере деловой
      И безразличье к жизни половой.
      
      И вот когда жена его отвергла,
      Чтоб с недотепой жить отныне врозь,
      Внезапно золото кольца померкло
      И чистке с той поры не поддалось.
      
      Померкли, значит, первые свиданья
      И горделивое вступленье в загс...
      Увы, чтоб освежать воспоминанья,
      Необходимы денежки,- вот так-с.
      
      Всех юношей, влюбляющихся пылко,
      Теперь считая полным дурачьем,
      Худой мужчина хочет взять бутылку,
      Чтоб вообще не помнить ни о чем.
      
      Его забвение интересует,
      А не кольцо как память о былом.
      Он у окошечка почти танцует,
      Боясь, что вдруг получится облом.
      
      Приемщика, зевнувшего устало,
      Готов он умолять, как божество,
      Чтоб не цеплялся к качеству металла
      И взвешивал бы правильно его.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Что такое море? Ваше море -
      Просто масса теплой аш два о.
      Хочешь ты лететь со мной на море -
      В этом суть нажима твоего.
      
      Но на ум приходит рифма "горе",
      Только вспомню о долгах моих.
      Лучше ты одна езжай на море -
      И не будет споров никаких.
      
      Там тебя красавец белозубый
      Не замедлит вскоре полюбить,
      Чтоб ночами с яростью сугубой
      В санаторном номере долбить.
      
      А потом он в долг попросит денег
      И мгновенно спрячется, как краб.
      Я по крайней мере не мошенник,
      Я не облапошиваю баб.
      
      Я им прямо говорю, что денег
      Не иметь мне вдоволь никогда,
      Ведь понять не может современник
      Значимости моего труда.
      
      Он пока своих расчетов пленник,
      Нужен срок, чтоб до него дошло:
      Счастья выколачиванье денег
      Никому еще не принесло.
      
      Но когда насупит просветленье,
      Я давно в могиле буду тлеть.
      Что ж, героям бизнес-поколенья
      Нравится покойников жалеть.
      
      Козырять своим знакомством с нами,
      Добавлять к иконе свой мазок...
      Да и ты, родная, в этом гаме
      Сможешь свой возвысить голосок.
      
      Побуждала ты меня к труду, мол,
      А теперь осталася вдовой...
      И пускай жениться я не думал
      На тебе, покуда был живой.
      
      Но мертвец не огрызнется злобно,
      Он не конкурент ни для кого,
      Потому общаться с ним удобно
      И не жалко денег для него.
      
      
      
      
      
      Мертвые должны глотать досаду,
      Челюстями голыми скрипя...
      Все же вам жалеть меня не надо -
      Правильнее пожалеть себя.
      
      Хоть могли вы отдыхать на море
      В самых дальних уголках Земли,
      Но мечтать о вымышленном море,
      Так, как я, вовеки не могли.
      
      Это море рушит все причалы,
      Вечно с человечеством в борьбе,
      Но у ног моих оно урчало,
      Ощущая равного себе.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      На танцевательной площадке,
      Где скапливается народ,
      Мне очень нравились девчатки
      Всех возрастов и всех пород.
      
      Одни из них костлявы были,
      Другие же - с пивным пузцом,
      А третьи так смешно ходили,
      Имея ножки колесом.
      
      Большеголовые девчатки,
      Которых скрючил сколиоз,
      На танцевательной площадке
      Казались мне пышнее роз.
      
      И я к совместному топтанью
      Их порывался приглашать,
      Однако милые созданья
      Осмеливались возражать.
      
      Я сладострастно извивался
      И задом лихо поддавал,
      Но мне никто не отзывался,
      Никто со мной не танцевал.
      
      На все мои телодвиженья
      Они смотрели свысока
      И отвергали приглашенья
      Из уст такого старика.
      
      На то, что я уродлив с виду,
      Они указывали мне,
      И начала расти обида
      В моей сердечной глубине.
      
      И начал содрогаться в тике
      И перекашиваться рот -
      Ведь я для моего владыки
      Ни в коей мере не урод.
      
      Владыке своему, Ваалу,
      Вознес мольбу я вот о чем:
      "Верни мне статус феодала
      И снова надели мечом.
      
      Я слишком долго был ничтожен -
      Хочу вернуться к прежним дням.
      Пусть грозный меч оковкой ножен
      За мной скрежещет по камням.
      
      
      
      
      
      
      И если милиционерам
      Отнять захочется мой меч,
      То я их выучу манерам
      И всех укорочу до плеч.
      
      Пускай умрет в душе желанье
      И умиляться, и любить,
      Пусть нарастает в ней желанье
      Рубить, рубить, рубить, рубить".
      
      Дракон толпы на дискотеке
      Многоголов и многоног,
      Но зло не старится вовеки,
      Всегда остер его клинок.
      
      Коль ты умен и осторожен,
      Покорствуй злу и не перечь,
      Иначе выхватит из ножен
      Оно свой беспощадный меч,
      
      Рубя по позвонкам и ребрам,
      Чтоб все живое полегло,
      Хотя до приторности добрым
      Бывает временами зло.
      
      Но коль его не понимают
      И жгут язвительным словцом,
      То меч из ножен вынимает
      Оно с обиженным лицом.
      
      И вот лежат мои девчатки
      Горою измельченных тел.
      Смешили их мои ухватки,
      Никто ласкаться не хотел.
      
      Вся танцплощадка опустела,
      Никто бедняжкам не помог.
      Да, с кем они имеют дело,
      Им было явно невдомек.
      
      Я вспомню, даже впав в упадок
      И став глубоким стариком,
      Как птичьи косточки девчаток
      Хрустели под моим клинком.
      
      Над танцевательной площадкой,
      Где славно поработал меч,
      Произнесу с улыбкой гадкой
      Я заключительную речь:
      
      "Полюбоваться не хотите ль
      На выходца из тех миров,
      Где Сатана, мой повелитель,
      Владычит, сумрачно-багров?
      Я раб его - и посетитель
      Всех танцевальных вечеров".
      * * *
      Вот девушка с тяжелою походкой,
      Как будто тащит что-то на плечах.
      Она всегда попахивает водкой
      И смысл отсутствует в ее очах.
      
      Сурово жизнь ее перепахала -
      Не так давно все чувства в ней цвели,
      Но действия какого-то нахала
      Убийственный эффект произвели.
      
      Он как бы произнес:"Сезам, откройся" -
      И явью сделал девичьи мечты:
      Ее катал повсюду на "роллс-ройсе"
      И ей дарил заморские цветы;
      
      Удода, запеченного в кефире,
      Ей как-то в "Метрополе" дал поесть
      И принимал ее в своей квартире -
      Как минимум там было комнат шесть.
      
      Конечно, приходилось отдаваться,
      В квартире оставаясь с ним вдвоем -
      Лежать под ним и грезам предаваться
      О белом платье свадебном своем.
      
      Но день настал - и все перевернулось,
      И рухнули все девичьи мечты.
      Она, как космонавт, перевернулась
      Вниз головой в пространстве пустоты.
      
      Она знакомый номер набирала,
      Заранее раскрыв в улыбке рот...
      На том конце старуха отвечала,
      Что этот гад здесь больше не живет.
      
      И предлагал безжалостно мобильник
      Перезвонить немножечко поздней,
      И стала жизнь напоминать могильник,
      Где глупо ждать ответа от камней.
      
      Ведь если нет "роллс-ройса", "Метрополя",
      Большой квартиры, дорогих одежд,
      То жизнь - одно безрадостное поле,
      Всхолмлённое могилами надежд.
      
      Такая вот произошла история,
      И нет в глазах у девушки огня.
      Хоть был бы рад загладить это горе я,
      Однако нет "роллс-ройса" у меня.
      
      И девушка покорно сотрясается
      В троллейбусе, где ездит бедный люд,
      И с бешеною злобой огрызается,
      Когда ее нечаянно толкнут.
      
      
       * * *
      Я крепко здоровье свое пошатнул
      В итоге разгульного лета.
      Об этом поведал мне собственный стул
      Какого-то гнусного цвета.
      
      С жестоким укором сказал я себе:
      "Иначе и быть не могло ведь,
      Нельзя же все время кружиться в гульбе,
      За чаркой вина пустословить".
      
      Промчался разгульных недель карнавал
      Со множеством ярких моментов
      И переработался в смрадный обвал,
      В нелепый абсурд экскрементов.
      
      Я слушал воды клокотанье и гул
      И думал в глубокой кручине
      О том, что со временем снова разгул
      Предстанет в манящей личине.
      
      Богатства, которыми славен Порок,-
      Попойки, случайные связи, -
      Я видел, взглянув между собственных ног,
      В бесстрастном, как рок, унитазе.
      
      И долго еще я орлом восседал,
      Банкрота собой представляя
      И то, что я подлинной жизнью считал,
      Со злобою вон выделяя.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      В те дни, когда я как бы оформлялся
      И только начал опусы плодить,
      Я сделаться писателем поклялся -
      Теперь пора итоги подводить.
      
      Я образцово справился с задачей,
      Прорвался я в литературный цех.
      Я литератор, а не хуй собачий,
      И требую почтения от всех.
      
      Теперь меня, как прыщ на видном месте,
      Не так-то просто взять и сковырнуть.
      Я - человек без совести и чести
      И не стесняюсь этого ничуть.
      
      На женщин я взираю жадным оком
      И коньячок для вдохновенья пью,
      И чтобы потакать своим порокам,
      За денежки любого воспою.
      
      Моральная подвижность для поэтов
      Есть генератор творческих идей.
      Приятно быть превыше тех запретов,
      Что отравляют жизнь простых людей.
      
      Теперь стихи пишу я без помарки,
      Когда дадут мне денежки толчок,
      А для чего? А для того, чтоб в парке
      Посасывать на травке коньячок.
      
      Чтоб недвусмысленные предложенья
      Всем праздным дамочкам адресовать
      И выгоды от нашего сближенья
      В ярчайших красках им обрисовать.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Я человек весьма развратный,
      И оттого ко мне прилип
      Так называемый возвратный,
      Всю душу вымотавший грипп.
      
      Морально я весьма нестоек,
      И за свои полсотни лет
      Посредством девок и попоек
      Сгубил я свой иммунитет.
      
      Любые пошлые микробы
      Теперь меня сбивают с ног.
      О Муза, я у двери гроба!
      Осталось пересечь порог!
      
      Но в самый миг пересеченья
      Замру я с поднятой ногой.
      Да, эта жизнь - одно мученье,
      Но что мы знаем о другой?
      
      А вдруг там надо быть бесполым,
      Вино и девок презирать
      И целый день с лицом веселым
      Для арфы опусы играть?
      
      Вдруг мне, писателю в законе,
      Велит ходить Верховный дух
      В каком-то пидорском хитоне
      И с парой крыльев, как петух?
      
      Соплю я ударяю оземь
      И говорю: "Шалишь, сопля.
      Возможно, все мы унавозим
      Собой российские поля;
      
      Возможно, соплеход, густея,
      Меня задушит на корню,
      Но облегчать его затею
      Покуда я повременю -
      
      Пока еще не прочь девчонка
      Передо мной задрать подол,
      Пока зовет на поросенка
      Меня брадатый хлебосол.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Журналист Николай Раскаленный
      Был по взглядам пугающе лев.
      Он вбуравливал зрак раскаленный
      Прямо в очи доверчивых дев.
      
      И, расслабившись, девы решали
      Не перечить такому борцу,
      Чтобы власть буржуа на земшаре
      Подошла поскорее к концу.
      
      Раскаленный был вечно не в духе,
      О несчастной России скорбя,
      И срывал он с девчонок косухи,
      Чтобы как-то утешить себя.
      
      И в такой пребывал он печали,
      И Россию любил до того,
      Что в конечном итоге зачали
      Все девчонки в ячейке его.
      
      Но известие вдруг разнеслося
      И повергло всех в ужас оно:
      Состоял в ФСБ на подсосе
      Николай Раскаленный давно.
      
      И помимо всего этот дятел
      По заданью своей ФСБ
      Специально девчонок брюхатил,
      Чтоб создать им помеху в борьбе.
      
      Но самцом оскорбленная баба
      Пострашней, чем любой сталинист,
      И в подсобке партийного штаба
      Был кастрирован тот журналист.
      
      Гордый орган, которым пробиться
      Мог писака хоть к центру Земли,
      Наподобье кровавой тряпицы
      Был затоптан в чуланной пыли.
      
      И толпа истязательниц гневных
      Рассосалась, угрозы цедя.
      Разорвал на бинты себе евнух
      Пыльный вымпел с портретом вождя.
      
      С той поры на партийные сходки
      Раскаленный уже ни ногой
      И статейки за подписью "Кроткий"
      Издает он в журнале "Другой".
      
      
      
      
      
      
      Пишет он о косметике, модах
      И как стряпать бойфренду еду.
      Приобрел он двойной подбородок
      И заметно раздался в заду.
      
      В заведеньях, неведомых женщинам,
      Он сидит и смакует абсент
      И о Путине с видом застенчивым
      Говорит:"Это мой президент".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      Я верую в черепословье:
      На голове моей нарост
      Был полон искренней любовью,
      Пока я молод был и прост.
      
      Я рос и видел, сколько злости
      В сынах отеческой земли,
      И оттого в моем наросте
      Метаморфозы потекли.
      
      Любовью вздутая подкожность,
      Повсюду видя столько зла,
      В дурную противоположность
      Самой себе переросла.
      
      Я в метрополитенной давке
      В вагоне был один такой,
      Кто в попки девушкам булавки
      Вгонял недрогнувшей рукой.
      
      Я из подземных электричек
      В дурдом за это попадал
      И там испуганных техничек
      Наростом головным бодал,
      
      Чтоб после и другим наростом
      Боднуть их тоже кое-где...
      Я стал порочности форпостом,
      Оплотом зла в людской среде.
      
      Нарост мой сделался огромен,
      Сравнявшись с головою всей
      И славясь всюду как феномен,
      Непостижимый для врачей.
      
      А все на самом деле просто:
      Поскольку миром правит зло,
      То содержимое нароста
      Взопрело так и процвело.
      
      И за день докторишек по сто,
      Болтая обо мне взахлеб,
      Стремятся к моему наросту
      Приставить свой фонендоскоп.
      
      И ненависть к фонендоскопу
      Из шишки поступает в грудь,
      Но нет булавки, чтобы в жопу
      Всадить ее кому-нибудь.
      
      Идет чванливый докторишка
      С фонендоскопом на брюшке,
      А мне приказывает шишка
      Его ударить по башке.
      
       * * *
      Пора бы предъявить пизде
      Ряд обоснованных претензий,
      При этом подарив пизде
      Букет развесистых гортензий.
      
      Скажи с упреком ей: "Пизда,
      Забыла ты былые годы -
      Как мы играли в пароходы,
      Как мы играли в поезда".
      
      Построй общение на том,
      Что крайне романтичны пёзды -
      Берут их за живое звезды
      И серенады над прудом.
      
      Подлец сумел обрисовать
      Пизде весь этот мир как сказку,
      А после начал, сбросив маску,
      Свой толстый дрын в нее совать.
      
      Пизда забылась, увлеклась,
      Пизда немного оступилась.
      Теперь досада в ней скопилась,
      Ей хочется на все накласть.
      
      Столкнувшись с пошлостью мужской,
      Пизда от ностальгии страждет.
      Она возвышенного жаждет
      С неотпускающей тоской.
      
      Спроси: "А помнишь ли, пизда,
      О том, как в старших классах школы
      Играли мы с тобой в уколы,
      В бутылочку и в поезда?"
      
      Пизде мечтается вернуть
      Ту романтическую юность,
      Когда могла ночная лунность
      Пизду на подвиги толкнуть.
      
      Пизда - вместилище мечты,
      Она подспудно ждет поэта,
      И если ты усвоишь это,
      К пизде допущен будешь ты.
      
      Для паровозиков твоих
      Она откроет свой туннельчик,
      И вы устроите бордельчик,
      Бордельчик только для двоих.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Удрученный жизнью несложившейся
      И ушами, что всегда болят,
      Я, как мальчик, в чем-то провинившийся,
      Отводил от встречных робкий взгляд.
      
      Мне казалось, что неполноценности
      На моем лице горит печать.
      Перед господами современности
      Я старался вежливо молчать.
      
      Но хотя и стал подобьем тени я
      И, подобно ей, всегда молчал,
      Получал я часто оскорбления,
      Деньги же я редко получал.
      
      Я тогда работал на издательства,
      А в награду я от них терпел
      Волокиту, ложь и надувательство,-
      Но потом решился и запел.
      
      Я устал от образа молчальника
      И решил его пересмотреть,
      И теперь, завидевши начальника,
      Я сейчас же начинаю петь.
      
      Чтоб для обихода буржуинского
      Стать важней, чем повар и шофэр,
      Я развил в себе вокал Вертинского
      И его изящество манер.
      
      Да, буржуй сначала удивляется,
      Но потом уж внемлет не дыша,
      Ведь в моих романсах проявляется
      Тонкая, ранимая душа.
      
      Я пою, руками развожу я,
      То шагну вперед, то отступлю,
      И при этом в облике буржуя
      Подмечать растроганность люблю.
      
      То, что у буржуев новоявленных
      Служит заменителем лица,
      Сотрясается от слез подавленных
      И глядит с любовью на певца.
      
      Вы, товарищи, напрасно стонете
      Под напором денежных проблем -
      Сердце толстосума вы затронете
      Пением и более ничем.
      
      
      
      
      
      
      Ведь с тех пор, как я свои романсы
      Перед толстосумами запел,
      Мощью налились мои финансы
      И в любви я тоже преуспел.
      
      В ходе заграничных сабантуев
      Для буржуев стал я как родня
      И теперь все отпрыски буржуев
      Как один похожи на меня.
      
      Ибо много взглядов изучающих
      Я поймал на кипрских берегах,
      Ибо много дамочек скучающих
      В наших обеспеченных кругах.
      
      Ибо я в их жаждущие души
      Проливал любви волшебный яд...
      И к тому же вылечил я уши
      И они уж больше не болят.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      Ты зря так чванишься, девчонка,
      Тем, что живешь, ни с кем не спя,
      И тем, что девства перепонка
      Еще цела внутри тебя.
      
      Ты думаешь - твоя промежность
      Есть неприступный бастион,
      Но торжествует неизбежность,
      И рок не ведает препон.
      
      Я сам немолод, и недавно
      Шестой десяток мне пошел,
      Но я брожу, подобно фавну,
      Близ детских садиков и школ.
      
      С собой для угощенья деток
      Имею я кило конфет
      И высоко ценю нимфеток,
      Как всякий истинный поэт.
      
      Я подходил к тебе, девчонка,
      С улыбкой, полной доброты,
      Но прочь, повизгивая звонко,
      Галопом устремлялась ты.
      
      Написанные мною книжки
      Я у твоих сложил бы ног,
      Но за тобой из-за одышки
      Угнаться никогда не мог.
      
      Всю нерастраченную нежность
      Я был готов отдать тебе...
      Но торжествует неизбежность,
      Не нам противиться судьбе.
      
      Я, безусловно, не красавец,
      Я вислобрюх и седовлас,
      Но скоро явится красавец,
      Жестокий модный ловелас.
      
      С татуировками на коже,
      С наушниками на ушах -
      Жестокий идол молодежи,
      К тебе он устремит свой шаг.
      
      Напитком сладостным "Отвертка"
      Тебя он щедро угостит,
      В твои глаза вглядится зорко
      И моментально обольстит.
      
      
      
      
      
      
      Тобою он насытит похоть,
      Промолвит: "Бай!" - и был таков,
      И будет поздно ахать, охать
      И клясть коварство мужиков.
      
      Ходить ты будешь на уколы,
      А от чего - я умолчу,
      И станет посещенье школы
      Тебе уже не по плечу.
      
      Ты станешь грубой и упрямой,
      Полюбишь курево и хмель,
      И от упреков папы с мамой
      Тебя потянет на панель.
      
      Ты обнаружишь блох на теле,
      Укусы яростно скребя...
      Ну что ж ты медлишь, в самом деле,
      Ведь твой чувак зовет тебя!
      
      Я лишь дедок чудаковатый,
      И, значит, говорю я вздор,
      А твой избранник нагловатый
      Уже поймал таксомотор.
      
      Тебя в машину он посодит,
      И в бездну плотского греха
      Поэта смех тебя проводит:
      "Ха-ха-ха-ха. Ха-ха-ха-ха!"
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       * * *
      Знал я женщину. Целая папка
      У меня есть стихов про нее.
      Звали женщину ту Рябошапка -
      Так звучала фамилья ее.
      
      Проявляла заботу большую
      Обо мне Рябошапка всегда.
      И частенько бывало: пишу я,
      А на кухне уж спеет еда.
      
      Рябошапка работала где-то,
      Каждый день приносила она
      После смены большому поэту
      И еды, и чекушку вина.
      
      Если в жизни такое случалось,
      Что меня кто-нибудь обижал,
      На него Рябошапка бросалась,
      И подонок в испуге бежал.
      
      За меня Рябошапка вступалась
      В ситуации трудной любой,
      И хозяйством моим занималась,
      И снабжала хорошей едой.
      
      Рябошапка ужасно любила,
      Если я ей стихи посвящал,
      И за это мне деньги дарила,
      А на них я друзей угощал.
      
      Да, мы с ней не единожды дрались
      Из-за дурости пьяной моей,
      Но мирились потом, целовались
      И любились по нескольку дней.
      
      Но давно уже нет Рябошапки,
      Подевалась куда-то она,
      И никто не приносит мне тапки,
      Если встать мне невмочь с бодуна.
      
      И никто не приносит в постельку
      Мне с лимоном душистый чаёк,
      И никто мне не греет постельку,
      Призывая:"Смелей, старичок".
      
      Пронеслись те деньки золотые,
      И от скуки я в пьянстве погряз,
      Потому и прошу, молодые,
      Я червончик на пиво у вас.
      
      
      
      
      
      
      
      И теперь не пишу ничего я -
      Очень трудно душой воспарить,
      Если брюхо все время пустое,
      Если нечего в рот положить.
      
      Воспаряя к заоблачным высям,
      Глянь на дедушку, юный поэт:
      Мы от женщин серьезно зависим,
      Нам без них не летается, нет.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Где это было - вряд ли я отвечу:
      В толпе, в алкоголическом угаре
      С тобой столкнувшись, я назначил встречу
      И встретился назавтра в тихом баре.
      
      В том баре всех твоя сразила внешность,
      Ведь ты очаровать меня хотела
      И юбку, открывавшую промежность,
      Конечно же, недаром ты надела.
      
      Но мне в уютном баре не сиделось -
      Я водку поглощал с лицом бульдожьим.
      Мне погулять по улицам хотелось,
      Чтоб настроение поднять прохожим.
      
      На улице я, будучи под газом,
      Чтоб развлечение доставить даме,
      Пел песни, открывал бутылки глазом,
      Ругался матом, ссорился с ментами.
      
      Ты попыталась юркнуть в подворотню,
      Но я успел схватить тебя за платье
      И попросил:"Побудь со мной сегодня,
      Ведь в одиночку не люблю гулять я".
      
      Я утром в обезьяннике очнулся -
      Я сидя спал, ты на скамье лежала.
      Едва к тебе я робко прикоснулся,
      Вскочила ты и дико завизжала:
      
      "Спасите! Здесь маньяк со мною рядом!
      Меня буравит он голодным взглядом
      И осязает плоть мою тугую.
      Пусть он уходит в камеру другую!"
      
      Продемонстрировать свою свирепость
      Милиция у нас всегда готова,
      И обвинений явная нелепость
      Нисколько не смутила часового.
      
      Меня он выволок из-за решетки
      И, колотя резиновой дубиной,
      Сказал, что разговор у них короткий
      С любой такой разнузданной скотиной.
      
      Меня, красавца, короля бульваров,
      Унизил неотесанный охранник
      И парой заключительных ударов
      Загнал меня обратно в обезьянник.
      
      
      
      
      
      
      С тобой я деньги пропил до копейки
      И вот в ответ с предательством столкнулся.
      К тебе спиною сел я на скамейке,
      Нахохлился, надулся и замкнулся.
      
      Лишь в обезьяннике я понял, кто ты:
      Тебе присущи дерзость и вульгарность,
      И к развлеченьям даровым охота,
      И вопиющая неблагодарность.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      Вот девушка. Все в ней прекрасно,
      Но что-то в ней все же не так.
      Нервозность ее и стеснительность -
      Ущербности явственный знак.
      
      Ей шутки мужчин непонятны
      И водку не любит она,
      Не хочет ни с кем целоваться,
      Не хочет гулять допоздна.
      
      Все время она из компании
      Стремится куда-то бежать.
      Гармонии в ней не хватает,
      И трудно ее уважать.
      
      Но если мы волны радара
      Направим на девушку ту,
      То в центре ее организма
      Покажет радар пустоту.
      
      Та полость в конструкции женской
      Оставлена вовсе не зря -
      Ведь это особая втулка,
      И ждет эта втулка штыря.
      
      Не дело, коль в женском межножье
      Подолгу живет пустота.
      Там штырь помещаться обязан,
      Входящий почти без люфта.
      
      Самцы - инженеры природы,
      Не терпят они пустоты,
      И ходят мужчины за женщиной,
      И ходят за кошкой коты.
      
      Есть люди, что всякую втулку
      Заполнят посредством штыря.
      На стройке они - инженеры,
      В постели они - ебаря.
      
      А ежели штырь не сумеет
      Заполнить весь женский проем,
      То вызовут мастера Пепку
      С его богатырским штырем.
      
      Заклёпывать он предназначен
      Любого отверстия ширь,
      А значит, на всякую втулку
      На свете находится штырь.
      
      
      
      
      
      
      
      И ежели штырь подходящий
      Однажды во втулку войдет,
      То женского тела конструкция
      Законченность вмиг обретет.
      
      Возникнет сцепленье усилий,
      Возникнет долбящий момент,
      И замысел Бога откроется
      Двум особям в этот момент.
      
      И сцепка из двух организмов
      Запустит свои мощностя
      И будет всю ночь вырабатывать
      Продукт под названьем "дитя".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      * * *
      Схлестнулись противоположности:
      Есть приносящие страданья,
      Блудливые до невозможности,
      До секса лютые созданья,
      
      И я, затворник древней выделки,
      Любви давно уже не ждущий,
      В деревне Коптевские Выселки
      Сто лет безвыездно живущий.
      
      Я на чердачном возвышении
      Сто лет взираю на светила,
      И мысль о половом сношении
      Доселе в мозг мой не входила.
      
      А если и вошла бы все-таки,
      То сразу вышла бы обратно.
      Бессмысленность возни с красотками
      Ученым всем давно понятна.
      
      Усохшей ветвью эволюции
      Не зря считаются красотки:
      У них у всех умишки куцые
      И скошенные подбородки.
      
      Им всем присуще слабоволие,
      Низкопоклонство перед плотью,
      Не зря же променял без боли я
      Их всех на дело звездочётье.
      
      Метаемые потаскушками,
      Читать я выучился взоры:
      "Чтоб нас обвешать побрякушками,
      Снеси в ломбард свои приборы".
      
      Но я вниманьем их не балую -
      Сказали мне созвездий сферы:
      Красотки - существа отсталые,
      И к ним природа примет меры.
      
      По всем канонам астрологии,
      Которым я так чутко внемлю,
      Вот-вот красотки длинноногие
      Начнут врастать в родную землю.
      
      Не стоит на лекарства тратиться,
      Поскольку звезды не обманут:
      Красотки вскоре оквадратятся
      И походить на тумбы станут.
      
      Мне все планеты, астероиды
      И все небесные кривые
      Твердят, что женские тумбоиды
      Есть существа передовые.
      
      
      
      
      
      Вот-вот придет такое времечко -
      Ведь звездам ни к чему лукавить,-
      Когда красавицам на темечко
      Закуску можно будет ставить.
      
      Заменит им все украшения
      Лишь номер, выписанный жирно.
      Их вынудит телосложение
      Всегда стоять по стойке "смирно".
      
      Куда толкнешь, туда направятся
      Они на ножках кривоватых
      И будут часто в парке ставиться
      Средь насекомых и пернатых.
      
      И вот на темечке вино, еда,
      Прекрасно елось и пилось бы,
      Но, к сожаленью, от тумбоида
      Вдруг о любви поступит просьба.
      
      Чтоб не затронуть за живое дам -
      Их чувства для меня священны -
      Я технику любви с тумбоидом
      Не стану объяснять со сцены.
      
      Скажу одно: что жизнь устроена
      С заметным элементом жлобства
      И, ежели живешь достойно,
      Изволь платить за все удобства.
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Добрынин Андрей Владимирович (and8804@yandex.ru)
  • Обновлено: 12/10/2010. 168k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.