Добрынин Андрей Владимирович
Колбаса времени

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 24/09/2019.
  • © Copyright Добрынин Андрей Владимирович (and8804@yandex.ru)
  • Размещен: 24/01/2017, изменен: 24/01/2017. 182k. Статистика.
  • Эссе: Проза
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:

       КОЛБАСА ВРЕМЕНИ
       23 июня 2014 года
       Зловещий программист
      
       По стране прокатилась весть, что один из создателей социального сайта "Вконтакте" Павел Дуров окончательно порвал с Россией (которую и прежде, говорят, недолюбливал) и избрал себе новое отечество - какие-то карибские острова. Невольно задаешься вопросом, какое нам до этого дело? Однако данное известие явилось лишь отголоском той славы, которую Дуров приобрел ранее - своими публичными высказываниями и действиями. Видимо, человек этот и впрямь не чета другим, ибо социальных сайтов расплодилось множество, но никто из их создателей, кроме Дурова, как-то не запечатлелся в массовом сознании. Я уже не говорю о создателях новых видов энергии, о великих художниках и поэтах, о разработчиках новых невиданных двигателей и т.п. фигурах: в наше время общество такими деятелями совершенно не интересуется, решительно предпочитая им актеров, телеведущих, крупных жуликов либо, на худой конец, программистов, но с яркой общественной позицией, - одним из последних (а может, и единственным) является Павел Дуров. Чем же запомнился этот господин?
       Прежде всего - своими высказываниями по поводу Дня Победы 2012 года. Звучали они так: "Народ гуляет. Еще бы - 67 лет назад Сталин отстоял у Гитлера право репрессировать население СССР". И еще, как дополнение: "Мой дед прошел всю войну офицером, был дважды ранен, а затем был репрессирован своими по доносу без суда".
       Судя по словам Дурова, главным в жизни для Сталина была возможность по-всякому репрессировать население СССР - за это он готов был биться с Гитлером и с кем угодно не щадя живота своего. Проще говоря, Сталин был помешан на злодействе. Версия понятная и удобная для людей с предельно упрощенным мышлением, каковыми, по слухам, являются многие любители программирования. Для них всё в мире должно соответствовать их схеме или программе, пусть даже заданной задним числом. То, что не втискивается в программу, беспощадно отсекается. А не втискивается в дуровскую "программу прошлого" очень многое. Дуров вот написал о печальной судьбе своего дедушки (причем соврал: без суда после войны никого не репрессировали). Стало быть, и мне позволительно написать кое-что о своих близких. Мои родители происходили из того самого крестьянства (бедняков и середняков), которое к началу 1930-х гг. составляло свыше 90 % населения СССР и которое на тот момент не имело никаких житейских перспектив, кроме примитивного ручного труда до скончания века на клочке собственной земли. Та же участь - если бы не произошло скорых перемен - ожидала и будущие поколения этих крестьян. Однако в результате беспощадного сталинского угнетения в стране возникли десятки тысяч школ, сотни вузов, а мои родители обрели новую судьбу, которой еще в начале 30-х никто не мог бы предвидеть: мать стала генетиком и кандидатом наук, отец - экономистом и академиком. У большинства друзей нашего дома жизнь складывалась аналогично: деревня, крестьянская семья, школа, вуз, научная работа. Впрочем, были не только ученые: инженеры, врачи, генералы... Странно, но никто из них не подвергался репрессиям - даже моя матушка, сторонница "неправильной" генетики, работала себе под руководством такого же "вейсманиста-морганиста" профессора Кушнера, которому почему-то сохранили его лабораторию. О репрессиях я, разумеется, знал и приставал ко всей родне, как деревенской, так и городской, с требованиями поведать мне о том, как страдала эта самая родня от сталинской тирании. Полученными сведениями я, понятно, собирался хвастаться, подобно П.Дурову. Меня, как сейчас помню, страшно раздражало то, что никто из опрошенных от репрессий никак не пострадал и даже, проявляя, на мой тогдашний взгляд, ужасную тупость, не мог припомнить других таких страдальцев. Много позднее выяснилось, что на самом-то деле подлинно массовым явлением были в ту пору бойко работавшие "социальные лифты", то есть типична была история моей семьи, а репрессии впрямую коснулись лишь нескольких процентов населения. Дуров, как истинный программист, склонен "по умолчанию" считать всех пострадавших безвинными жертвами. Однако если взять послевоенное время, когда пострадал Дуров-дед, то наиболее массовой категорией репрессированных являются
      
       2
      
      бывшие сотрудники и союзники гитлеровского режима на оккупированных территориях (полицаи, бандеровцы, легионеры-добровольцы, старосты и прочая подобная публика). Безвинны ли были эти люди? Риторический вопрос.
       Вспомним то, что осталось за пределами дуровской "программы прошлого", а именно то, каким образом осуществлял свое право на репрессирование населения СССР Адольф Гитлер - по мнению Дурова, близнец и alter ego Сталина. Ведь Гитлер, как известно, оккупировал на несколько лет самые населенные районы нашей страны и принялся там энергично пользоваться своим - недолговечным, как вскоре выяснилось, - "правом репрессирования". Что ж, надо честно признать: Гитлер оказался чужд всякого лицемерия в виде строительства для отвода глаз школ, больниц, вузов, библиотек, больниц, детских садов и всего такого прочего. Наоборот, согласно гитлеровскому (альтернативному) "плану репрессирования" население оккупированных территорий полностью отчуждалось от образования, науки, медицинского и культурного обслуживания (уж репрессировать, так репрессировать честно). Правда, социальные лифты существовали: за успешное истребление соотечественников можно было возглавить взвод или даже роту таких же головорезов, получить медаль и право на ознакомительную поездку в рейх - этот оазис культуры и гуманизма. Большинство же ехало в рейх принудительно в качестве рабов, - правда, рабом можно было стать и на оккупированной территории, там не любили людей без определенных, то есть полезных рейху занятий. Мужчины дееспособного возраста, не задействованные на службе рейху, считались партизанами со всеми вытекающими отсюда последствиями. Крестьянский труд и вообще производство разных полезных рейху вещей приветствовались, однако результаты этого труда у производителей отбирались, причем зачастую настолько радикально, что значительная часть производителей вымирала с голоду. Отбирался также домашний скарб, которого в советских семьях перед войной сильно прибавилось. Культурные завоеватели восстановили справедливость, отобрав у недочеловеков все излишки и отправив награбленное в рейх (а что брезговать, вещь не виновата в том, что находилась в лапах унтерменшей). Отбирали также и жилье - было бы странно, если бы носители культуры тряслись в землянках на морозе или теснились бок о бок с недочеловеками. Если в какой-то местности возникало недовольство, то там убивали всех встречных независимо от пола и возраста (типичная сводка умиротворителей: "Уничтожено 5000 бандитов, захвачено 18 винтовок, у нас потерь нет), причем, дабы не тратить патроны, а также получить максимум удовольствия, смутьянов загоняли в сараи, церкви, коровники и там заживо сжигали. В результате такой политики 17 млн. человек на оккупированной территории было репрессировано, так сказать, окончательно, а тех, кто прошел концлагеря, голод, жизнь в землянках и шалашах, принудительный труд на оккупантов, рабство в Германии, программисты типа Дурова за репрессированных даже и не считают.
       Вот такая небольшая разница имелась между репрессивным (без кавычек, я не сталинист) режимом Сталина и репрессивным режимом Гитлера. Мог ли не знать о ней вечный отличник Павел Дуров? Думается, что не мог. То есть, высказываясь о Дне Победы, он лгал сознательно. При этом желание солгать было таким сильным, что высказался он публично и с явным расчетом на шумный резонанс. Может ли вменяемый человек лгать сознательно и публично? Знатоки сверхъестественного утверждают, что, как ни странно, может, но лишь в одном случае: если его душой овладел дьявол. Такие жертвы ада чрезвычайно рациональны, никогда не упустят своей выгоды, из них выходят прекрасные программисты. Однако серой и мертвечиной от них смердит совершенно явственно.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Колбаса времени
       23 июня 2014 года
      
       Зловещий программист - 2
      
       Вспоминается еще одно высказывание П.Дурова - по поводу того же Дня Победы. Наш программист удивляется: "Парадокс: воевали за свободу, а страна еще полвека после той войны гнила в унизительном рабстве". Мы удивляемся вместе с ним: ведь Дуров родился в 1984 году, откуда же он может знать, как жила страна при советском строе? По книгам? Но есть "Архипелаг ГУЛАГ", а есть, к примеру, "Поднятая целина" или "Время, вперед", и какая из книг правдивее, еще большой вопрос (по крайней мере, в советских романах сталинской эпохи прямого вранья, в отличие от "Архипелага", не наблюдается). По рассказам современников? Но тот, кто сидел при Сталине, расскажет совершенно не то, что расскажет не сидевший, а, наоборот, преуспевший на любимом поприще. Не забудем и о том, что ГУЛАГ (в котором, кстати, сидело людей меньше, чем сидит в нынешней либеральной России), был ликвидирован еще в 1954 году, тогда же было реабилитировано и подавляющее большинство его заключенных. Остается до конца советского строя 37 лет, в течение которых серьезно пострадавших по политическим мотивам можно пересчитать по пальцам. Об этих годах юному Дурову мог бы рассказать я сам, а также книги, картины, кинофильмы той эпохи. Дуров утверждает, будто в это время страна "гнила в унизительном рабстве". Однако непонятно, почему он расписывается за всю страну, в том числе и за меня, грешного. Если в рабстве гнили, к примеру, родители Дурова, то это их дело (вероятно, было что терять, оттого и рабствовали). Я же никому не кланялся, ни в каком рабстве не гнил и в сочувствии нашего программиста решительно не нуждаюсь. Как я уже напоминал, ко времени уничтожения советского строя Дуров еще пешком под стол ходил и потому не только период сталинизма, но и последующий советский период может знать только по книгам, картинам, фильмам... Зададимся вопросом: книги каких писателей могли поведать Дурову об "унизительном рабстве" и о нравственном ничтожестве советского народа? Белова? Трифонова? Носова? Катаева? Распутина? Нагибина? Абрамова? Шукшина? Бакланова? Чепуха - в книгах этих авторов есть всякое, но они, несомненно, куда чаще повествуют о внутренне свободных людях, нежели о рабстве и сломанных душах. А те писатели, которые любили изображать советское общество как скопище рабов и жуткий концлагерь, пользовались уважением далеко не у всех членов этого общества. Например, Шаламов, пострадавший в свое время куда больше Солженицына, презирал этого последнего и упорно продолжал считать себя коммунистом. А может быть, Дуров усмотрел холопство в стихах Пастернака, Твардовского, Кедрина, Симонова, Смелякова, Соколова, Винокурова, Шефнера, Ахмадулиной, Высоцкого, Кузнецова? Вряд ли - умом Дуров, на мой взгляд, не блещет, но он все же не сумасшедший. Может быть, Дуров наметанным глазом заметил рабство в живописи Павла Корина, Осмеркина, Фалька, Куприна, Крымова, Коржева, Стожарова, Салахова, Грицая? Или в фильмах Калатозова, Козинцева, Рязанова, Данелии, Трегубовича, Гайдая, Тарковского, того же Шукшина? Невозможно. Да и где видел Дуров, чтобы великая культура вырастала на почве рабства, морального распада, на нравственном гноище? К сожалению, судя по всему, наш программист слабо знаком с историей как советской, так и мировой культуры, иначе ему и в голову не могли бы прийти его обличительные образы, которые на самом-то деле обличают в невежестве его самого.
       "Но мне рассказывали!" - с гневом возразит он. Ах да, ну как же я мог забыть великую роль рассказчиков и рассказчиц, этих бесчисленных "баб Лер" и "тетей Кать", этих "дочерей офицера", этих бабушек и дедушек, которые непременно либо "вышли из богатых семей", либо "прошли всю войну" (в тылу, надо полагать, - на передовой такое было невозможно), этих замечательных мемуаристов, обладающих сугубо избирательным зрением и видящих одни ужасы и несчастья, трусость и холопство и упорно не видящих ничего другого? Удивительно, но с подобными рассказчиками сталкиваются у нас исключительно программисты... то есть, пардон, либералы, а тем,
      
       2
      
      кто мыслит несколько менее схематично, как-то не везет на таких рассказчиков. Взять хоть меня, дорогой читатель: возможно, ты хочешь услышать от меня о нравственном гниении советского общества, в котором я жил, но тогда с рассказчиком тебе не повезло. Да, я могу сообщить тебе о том, что в СССР водилось немало мерзавцев, холуев, предателей (из числа последних многие благоденствуют и посейчас), однако всей этой публики мне попадалось куда меньше, чем ныне: видимо, буржуазная демократия пробуждает от анабиоза всё отребье человечества. Такое холопство, такое пресмыкательство перед богатством и властью, как ныне, в те времена, столь не нравящиеся П.Дурову, были совершенно невозможны. Таких холуев, которые ныне вполне обычны, тогда не потерпел бы никакой коллектив. А тогда коллектив являлся не группой бесправных трудоединиц, илотов, запуганных безработицей и обмороченных продажными внедрителями "корпоративной этики". В те времена коллектив имел в своем распоряжении некоторые рычаги, с помощью которых он мог весьма ощутимо влиять на начальство: КЗОТ, несколько отличающийся от нынешнего, профсоюз, партийную и комсомольскую организацию с регулярными и порой очень въедливыми собраниями, народный контроль... Не буду врать: коллектив, избалованный опекой власти и чересчур уверенный в завтрашнем дне, пользовался всем этим арсеналом вяло, а порой и совсем не пользовался. Но, с другой стороны, и начальство, знавшее о возможностях коллектива, старалось не перегибать палку, а с третьей стороны - каждый знал, что без работы он в любом случае не останется и нищета ему не грозит. Бесплатные медицина, ЖКХ, образование, юридическая помощь и прочее, и прочее, - то, что реально имелось в СССР и воспринималось как должное, - все это, также не позволявшее человеку пропасть, было мощнейшим средством против рабства, наставшего ныне, но не замечаемого Дуровым. Теперь ничего этого у трудящихся нет, и при увольнении их ждет за воротами предприятия бесплодная пустыня, смертельно пугающая враждебная среда, ну а уволить их теперь - пара пустяков, ибо на подавляющем большинстве наших фирм нет даже обычных профсоюзных ячеек. "И где же настоящее рабство?" - задам я с интонацией одессита очередной риторический вопрос.
       Странно, как может не знать таких вещей баловень успеха, мультимиллионер Дуров. Однако давным-давно и не мною было замечено, что ум, человеческая значительность - и успех в бизнесе кореллируют порой друг с другом самым неожиданным образом. Герберт Уэллс, например, писал о богачах: "Я не верю ни в их ум, ни в их могущество. Нет у них творческих сил, способных вызвать возрождение страны, ничего, кроме грубого инстинкта стяжательства". Так, может быть, о нравственном гниении нашей страны в советский период Дурову никто из людей и не рассказывал, - может быть, рассказчиком, точнее подсказчиком, выступил тот, кто любит выдавать рабство за свободу, кто подбивает разных дуровых руководствоваться в моральных оценках вовсе не моралью, а личной выгодой? Этот подсказчик - тот самый "грубый инстинкт стяжательства", о котором писал Уэллс. Этот явно присущий Дурову инстинкт лучше самого Дурова знает, что состояния куются из эксплуатации масс, а значит, массы надо постоянно оболванивать и заставлять их забывать о собственных интересах. Те времена, когда интересы масс соблюдались, необходимо представлять как времена рабства, а времена подлинного рабства - как царство свободы. Дуров пытается это делать. Хотя в результате он выглядит чрезвычайно глупо, однако инстинкт стяжательства слишком могуч, чтобы он мог промолчать. Недаром по-другому этот инстинкт в разные времена называли то Ваалом, то Мамоной, то дьяволом.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Колбаса времени
       25 июня 2014 года
       Зловещий программист - 3
      
       Человек не всегда разговаривает словами, - иногда, и наиболее внятно, он высказывается при помощи действий. Эта старая истина вспоминается, когда мы смотрим видеозапись известной акции, устроенной П.Дуровым на Невском проспекте в Петербурге, где расположен офис его компании. В один прекрасный летний день прохожие на Невском были приятно поражены: сверху на них посыпались крупные купюры. Подняв взор к небу, прохожие увидели улыбающиеся лица Дурова и его сотрудников, разбрасывавших деньги. Разумеется, люди бросились подбирать дары свыше, причем некоторые взялись за это дело весьма ретиво. Их можно понять - у многих из них вся пенсия немногим больше безмятежно порхавших тогда в воздухе пяти тысяч рублей (одной купюрой). То ли П.Дуров не ожидал такой ретивости - тогда он глуп, то ли именно на нее и рассчитывал и желал повеселиться, наблюдая, как люди сталкиваются лбами и толкают друг друга - в таком случае он большая... ну то есть не самый добрый человек. Очевидцы, по крайней мере, утверждают, что Дуров и его товарищи страшно веселились, следя за возней пенсионеров на тротуаре (а пенсионеры, говорят, даже подрались из-за оранжевой бумажки - дикий у нас народ, что поделаешь). По некоторым сведениям, вскоре в окне появилась видеокамера и дуровцы стали снимать сцену на тротуаре, не прекращая разбрасывать деньги, дабы сцена получалась живее. Так в античном мире или в средние века стравливали между собой голодных рабов - возможно, П.Дуров как человек высокой культуры - программист все-таки! - прочитал книжку о тех временах и решил перенести тогдашнее развлечение в наши дни. Какой-то пенсионер упал и разбил себе голову, кто-то бросился за купюрой на проезжую часть и едва не попал под машину, - словом, запахло жареным, и потому весельчаки наконец закрыли свое волшебное окно.
       Разумеется, у порядочного человека такой способ развлекаться вызовет отвращение, переходящее в ярость. У меня нет непорядочных друзей, поэтому все мои друзья - без исключения - отреагировали на действия разбогатевшего программиста именно так. Еще больше их взбесили оправдания г-на Дурова: он, мол, всего лишь хотел помочь нуждающимся. А отчего же он не вышел на Невский, не выбрал в толпе стариков победнее и не вручил им деньги прямо в руки? Нет, богачу хотелось именно толкотни, драки, разбитых голов, именно боя гладиаторов. Заодно ему хотелось и показать себе и всем, как наш народ жаден, дик и падок на незаработанное. Об условиях жизни этого народа богатенький Дуров как-то забыл. То, что одна выброшенная купюра составляет для многих прохожих месячный доход, видимо, не укладывается в небольшой голове П.Дурова. Должно быть, ему не приходилось жить на три-пять тысяч в месяц, иначе он понял бы, что толкаться из-за денег стариков заставляет вовсе не дикость, а горькая необходимость, созданная во многом усилиями как раз таких деятелей, как Дуров. Хочется подобрать подобным господам краткую и емкую характеристику, но мы делать этого здесь не будем, памятуя их чрезвычайную обидчивость и ранимость. Скажем только, что дьявол, по утверждениям христианских писателей, в античности и в средние века был очень силен, однако случай на Невском приводит нас к выводу, что и в наши дни он ничуть не ослабел. Если же учесть комментарии к этой истории, изложенной в Интернете, то дьявол стал даже сильнее: ведь стоило мне в комментариях неблагосклонно отозваться о Дурове и его друзьях, как у весельчаков нашлась масса защитников. Они принялись осыпать меня мерзкой бранью, утверждая, что Дуров - умница и личность, так как сумел заработать много денег, а я - лох и завистник, а также лузер и аутсайдер. Открою вам, господа завистники, один секрет: никогда за всё время существования человечества ни один поэт ни разу не позавидовал программисту и тем более бизнесмену. Да, заиметь побольше денег поэт не прочь, но вот сделаться из поэтов программистом или бизнесменом - нет уж, увольте. Исключений это правило, представьте себе, не знает. Если же толковать об уме, то какой-никакой ум присущ каждому, - беда в одном: порой этот ум настолько
      
       2
      
      узок, что неспособен за корыстными заботами увидеть в ближнем равного себе человека. И личностью тоже является каждый - весь вопрос в том, насколько подвержена эта личность коварным внушениям дьявола. Ведь иногда она бывает обморочена ими настолько, что и сама уже в значительной мере становится дьяволом, и надо радоваться, если такая личность проваливает от вас куда-нибудь подальше - хоть на Северный полюс, хоть на Антильские острова.
      P.S. Вскоре после заявлений, сделанных Дуровым по поводу Дня Победы, и почти сразу после случая на Невском собственники компании, в которую входит сайт "Вконтакте", существенно увеличили долю Дурова в пакете акций. Случайно так совпало или то было сознательное поощрение, я судить не берусь, а потому и не буду напоминать о том, что дьявол порой щедро вознаграждает в земной жизни тех, кто ему продал душу. Ведь вполне возможно, что дьявол тут ни при чем, просто одно событие совпало по времени с другим. Совершенно случайно совпало.
      P.P.S. Помнится, один известный писатель заявил, что после высказываний Дурова о Дне Победы к Дурову противно иметь даже косвенное отношение. Поэтому писатель решил закрыть свою страницу на дуровском сайте и сообщил о своем решении в Интернете. На это наш программист ядовито заметил: "Когда сталинист покидает мой сайт, небо улыбается". Надо сказать, что человек, закрывший страницу, ничего не говорил о Сталине - он лишь сказал, что ему крайне неприятен Дуров. Дело, однако, даже не в этом. Я напомню читателю слова восточного философа и теолога Али Мансура ан-Неджефи: "Знай: если кто-то любит говорить о Небе, за Небо и от лица Неба, то этот человек находится в рабстве у дьявола".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       КОЛБАСА ВРЕМЕНИ
       28 июня 2014 года
       Читайте Белинского
      
       В разговорах между друзьями речь рано или поздно заходит о том, кто что читает. Когда я говорю: "Читайте Белинского", - лица собеседников обычно выражают в ответ вежливое непонимание. Моим собеседникам как-то исподволь внушили, что "интересное чтение" и "пустопорожнее чтение", "чтение как сон наяву" - это синонимы. По умолчанию считается: если при чтении надо шевелить мозгами, то соответствующая книга является тяжелой и нудной, и читать ее можно только ради обретения каких-то житейских благ вроде диплома или ученой степени. Белинский писал: "...У нас хотят читать для забавы, а не для умственного наслаждения, глазами, а не умом - требуют чего-нибудь легкого и пустого, а не такого, что вызывало бы на размышление, погружало в созерцание высшей идеальной жизни". Что ж, человеческая слабость, видимо, бессмертна, но результатом такого чтения является вовсе не облегчение существования читателя. От легкого чтения жизнь вовсе не становится веселее - наоборот, человек, перешедший на такое чтиво, подсознательно ощущает, что занимается ерундой, злится на себя и на книги и постепенно вовсе бросает читать. В результате он лишает себя радости мышления, радости познания нового (ибо телевидения и радио вместо нового обычно подсовывают ему всякий вздор), радости сопереживания и сочувствия, радости обретения мудрых друзей, радости проникновения в суть явлений. Человек, отказавшийся от глубоких книг, неизбежно станет унылым и раздражительным субъектом, ибо подлинный юмор, подлинное веселье неотделимы от деятельности интеллекта. Такой человек лишит себя наилучшего развлечения, ибо для того, чтобы выстроить подлинно убедительную, а значит - и увлекательную интригу, нужны развитый ум и знание жизни, обычно начисто отсутствующие у сочинителей боевиков и у киносценаристов. Одним словом, маня расслаблением и отдыхом, легкое чтение, сериалы и прочие суррогаты культуры на самом-то деле затягивают нас в ловушку неизбывной скуки, обволакивают паутиной уныния и серой тоски.
       Это было вступление, теперь же перейду непосредственно к Белинскому. Его тексты веселы,
      живы, блестящи, остроумны, хотя и нетрудно себе представить, как чувствительно порой они задевали тех, чьи сочинения Белинскому не нравились. Если махнуть рукой на устоявшийся предрассудок - будто чтение должно быть "сном наяву", если не смущаться недоуменными гримасами недалеких собеседников, то чтение Белинского явится прекрасным времяпрепровождением для всякого разумного человека. Более того (и это особенно важно для нашего практического времени): оно способно принести ощутимую, реальную пользу буквально каждому. Возьмем хотя бы токаря. Как вытачивает детали обычный токарь, считающий, будто наилучшая пища для ума и чувств - это сериалы про спецназ? Да без радости, увы, он и вытачивает, автоматически, словно в страшной сказке, где свободного юношу злые демоны обманом на всю жизнь приставили к станку. Токарь не сознает ни роли станка, ни роли деталей, но собственной роли в этом мире, и труд, которому он отдает большую часть своего времени, не вызывает у него потому никаких чувств, а это поистине страшно. Это настоящая смерть заживо, а всё почему? Потому что миросозерцание токаря состоит, по удачному выражению Салтыкова-Щедрина, "в отсутствии всякого миросозерцания". Никакие сериалы, никакие детективы и бевики токарю в этой беде не помогут - поможет ему только Белинский. Наш великий критик в своих оценках исходил не из принципов современной журналистики: "понравилось - не понравилось" и "проплатили - не проплатили". Нет, он обладал определенным взглядом на мир и на литературу как его часть, и полагал, что литература не должна выламываться из общей логики мироздания - потому и критические приговоры Белинского выглядят обычно столь нерушимо обоснованными. Разумеется, для того, чтобы они выглядели таким образом, Белинскому приходилось в собственных критических статьях, наряду с рассмотрением литературных вопросов, также и выражать свое миросозерцание. Ему удавалось делать этот не так, как большинство философов (когда большая часть умственной
      
       2
      
      энергии читателя тратится на борьбу с темнотой текста), - нет, Белинский выражал свои взгляды внятно, даже с блеском, и постичь их нашему токарю будет не труднее, чем разобраться в руководстве по использованию токарного станка. Таким образом, токарь либо обретет определенное миросозерцание немедленно (если духовно присоединится к Белинскому), либо, по крайней мере, получит толчок для выработки собственных воззрений на устройство бытия. Так или иначе, но вскоре мы увидим не просто токаря-функцию, токаря - придаток машины: перед нами предстанет токарь-человек, токарь, объемлющий разумом и Вселенную, и человечество, и свою собственную жизнь. А значит, и станок, и детали, и собственный труд встроятся в миросозерцание токаря и перестанут быть ему безразличны. Какие эмоции они станут у него вызывать - это другой вопрос. Главное - в том, что токарь перестанет быть презренным рабом собственной общественной функции.
       "Да ну, токарь..." - "Подумаешь, токарь..." - "Да что такое токарь..." А чем вы, собственно, недовольны, мои интеллигентные друзья? Думающих интеллигентов ведь тоже раз, два - и обчелся. Вы ведь, если уж честно, и сами, как прежний, не читавший Белинского токарь, ровно ни о чем не думаете. Оттого-то и плоды ваших трудов (духовных, заметим, трудов, в отличие от деятельности токаря) выходят такими унылыми, неладно скроенными и в целом никудышными. Возьмем хотя бы поэтов, считающих себя сливками интеллигенции. Большинство из них либо шарахается от книг, либо глотает всякую коммерческую дрянь, зато не пропускает ни футбола, ни модных сериалов. А каков результат? Современные поэты пишут так невнятно и нудно, что их и публика читает куда меньше, чем когда-то, и книжная торговля не признает (и правильно делает). Даже книги друг друга они пролистывают лишь затем, чтобы время от времени присуждать друг другу (на чисто взаимной основе) различные премии, проплаченные любо начальством, стремящимся показать, что поэзия в России еще не умерла, либо теми наивными спонсорами, которые полагают, будто звание поэта само по себе уже чего-то стоит. На самом же деле, если поэт не читал Белинского, то он ничто - "сосулька, тряпка", по выражению Гоголя. К примеру, Белинский писал: "Первое и главное достоинство всякого стиха составляет строгая точность выражения..." (о том же, по свидетельству Вяземского, всегда говорил и Пушкин). И еще: "Поэзия есть искусство, художество, изящная форма истинных идей и верных (а не фальшивых) ощущений: поэтому часто одно слово, одно неточное выражение портит всё поэтическое произведение, разрушая целость впечатления". Добавим и это: "Напрасно думают многие, что дурной язык и некрасивые стихи ничего не значат и могут искупаться полнотою чувства, богатством фантазии и глубокими идеями: сущность поэзии - красота, и безобразие в ней не какой-нибудь частный и простительный недостаток, но смертоносный элемент, убивающий в создании поэта даже истинно прекрасные места. Один дурной стих, одно прозаическое выражение, одно неточное слово иногда уничтожает достоинство целой и притом прекрасной пьесы". Читая современных поэтов, убеждаешься в том, что эти высказывания Белинского им совершенно незнакомы, а своим умом они к тем же выводам прийти не смогли, ибо их ум давно и беспробудно спит. В типичном современном стихотворении приблизительно и неточно всё: рифмы, выражения, которые можно понимать и так, и сяк, композиция - когда следующая строчка никоим образом не вытекает из предыдущей, образы, для которых поэту недосуг искать единственно верные слова... Глупо требовать от книготорговцев, чтобы они загромождали свои полки и склады подобным барахлом.
       Об идейном разнообразии нынешней поэзии говорить не приходится - чего-то стоящих литературных течений, школ, обществ у нас нет. Зато есть консерваторы от поэзии и прогрессисты от поэзии - и те, и другие весьма забавны (хотел написать "отвратительны", но вовремя удержался). Белинский в свои давние года уже успел раскусить и тех, и других. Консерваторы, как прежде, так и ныне, стараются за недостатком таланта и непониманием задач поэзии взять читателя своей моральной чистотой, порой (судя по их стихам) переходящей в святость. Белинский так писал об этом своеобразном шарлатанстве: "Человек до поту бьется, чтоб уверить меня, что до́лжно любить ближнего, никому не завидовать, помогать бедным и пр.; я не сомневаюсь, я верю, что всё это -
      
       3
      
      святые истины; но в то же время я зеваю, я чувствую скуку, а не любовь к ближнему, ибо проклинаю
      ближайшего ко мне из всех их, то есть сочинителя. Правила истинны, а книга дурна, - и я никогда не назову ее нравственною". К сожалению, у подобных авторов во все времена имеется своя духовно нищая публика - об этом тоже сообщает нам Белинский: "Действительно, смешны и жалки те глупцы, которые смотрят на поэзию, как на искусство втискивать в размеренные строки с рифмами разные нравоучительные мысли и требуют от поэта непременно, чтоб он воспевал им всё любовь да дружбу и пр., и которые не способны увидеть поэзию в самом вдохновенном произведении, если в нем нет общих нравоучительных мест". Поэты-консерваторы, поглядывая на свою, к сожалению, довольно многочисленную аудиторию, любят хвастаться своей народностью, писать о народе и облачаться в национальные народы. Выглядит это примерно так же, как пузатый чиновник, решивший после хорошего застолья фальшиво затянуть грустную народную песню (либо неуклюже сплясать вместе с приглашенным фольклорным ансамблем). Белинский, видя такие потуги, писал: "Истинный художник народен и национален без усилия; он чувствует национальность прежде всего в самом себе и потому невольно налагает ее печать на свои произведения". Ну так это истинный художник, а фальшивый писака слезлив, когда хочет скорбеть, и криклив, когда хочет быть веселым. Что поделаешь - великого русского критика, несмотря на весь свой показной патриотизм, он не читал.
       Поэтов-прогрессистов отличает от консерваторов, на мой взгляд, более ясное ощущение собственной бездарности. Конечно, эти авторы никогда не признаются даже самим себе в том, что взялись не за свое дело, однако ощущение томит, как некий зуд, и никуда его не денешь. Оно-то и заставляет поэтов-прогрессистов постоянно протестовать: против рифмы, против размера, против внятности (пишу, мол, "ассоциативным методом"), против точности словоупотреблений ("пишу символами"), ну и т.д. Заодно у этих авторов под каток протеста могут попасть самые неожиданные вещи: православие, День Победы, нормальная половая ориентация и т.д. Позитивная программа прогрессистов может состоять в чем угодно (нынешние манифестов не пишут, а прежние понаписали их тысячи), однако применительно к стихам всё это дает один и тот же результат: никчемные выверты, запутанность, невнятицу и скуку. Поэты-прогрессисты существовали и при Белинском, и он их хорошо понимал, о чем свидетельствует следующая цитата: "Окружающая их положительная действительность в самом деле очень пошла, и ими невольно овладевает неотразимое убеждение, что хорошо только то, что не похоже, что диаметрально противоположно этой действительности. А между тем самобытное, не на почве действительности, не в сфере общества совершающееся развитие всегда доводит до уродства. И таким образом им предстоят две крайности: или быть пошлыми на общий манер, быть пошлыми, как все, или быть пошлыми оригинально. Они избирают последнее, но думают, что с земли перепрыгнули за облака, тогда как на самом-то деле только перевалились из положительной пошлости в мечтательную пошлость" (как тут не припомнить кстати замечание из тургеневского романа "Отцы и дети": "То они были просто болваны, а теперь вдруг стали нигилисты"). Разумеется, поэтов-прогрессистов делала и делает скверными писаками не только и не столько действительность, сколько их собственная бездарность, тогда как желание скрыть эту самую бездарность как раз и побуждает их становиться прогрессистами.
       "Поэты будущего" - великие мастера по части наведения тени на плетень в попытках скрыть недостаток дарования. У тех, что пользуются "ассоциативным методом", разговор с читателем вообще короткий: "Не понимаешь? Стало быть, у нас разные ассоциации. Ну и проваливай!" Доверчивый читатель, дабы не подвергаться такому грубому обращению, делает вид, будто всё понимает, и тем самым продлевает литературное бытие множества откровенных шарлатанов. Другие писаки, делая вид, что продолжают дело Элиота, Одена и Бродского, любят жонглировать абстракциями, сталкивая их друг с другом щеголять риторикой, составлять длиннейшие языковые конструкции и, словом, заниматься в стихах чем угодно, только не поэзией. Такие тексты - лучшее лекарство от бессонницы и вместе с тем безотказное средство для возбуждения головной боли.
      
       4
      
      Удивительно, но об этих последователях Бродского (взявших у своего кумира исключительно слабости) Белинский писал еще тогда, когда самого Бродского, как говорится, еще и в проекте не было: "Поэт не терпит отвлеченных представлений: творя, он мыслит образами, а всякий образ только тогда и прекрасен, когда определен и вполне доступен созерцанию". Ну, это поэт не терпит, а поэт-прогрессист терпит, и еще как. Заметим, что писаки-прогрессисты водились не только в России и еще задолго до Белинского, как вытекает из следующего высказывания Свифта: "Я думаю, что по части глубины писатель - тот же колодец: человек с хорошим зрением увидит дно самого глубокого колодца, лишь бы там была вода; если же на дне нет ровно ничего, кроме сухой земли и грязи, то, хотя бы колодец был всего в два аршина, его будут считать удивительно глубоким лишь на том основании, что он совершенно темный". Впрочем, вернемся от Свифта к родному Белинскому, который заметил как-то, что "мнимо художественные произведения почти всегда, с первого раза, возбуждают удивление: они кажутся так поразительно новы, так неподражаемо оригинальны, так высоко мудрены..." Заметили, однако, данное обстоятельство и писаки-прогрессисты, ну и давай удивлять читателя. Прав был Жюль Ренар: "Великий поэт может пользоваться общеупотребительными выражениями. Следует оставить маленьким поэтам заботу о благородном риске". Риск довел до того, что издательства теперь от любых стихов шарахаются, как черт от ладана, и, повторюсь, правильно делают. А между тем Белинский писал: "Простота есть необходимое условие художественного произведения, по своей сущности отрицающее всякое внешнее украшение, всякую изысканность. Простота есть красота истины, - и художественные произведения сильны ею, тогда как мнимо художественные часто гибнут от нее, и потому по необходимости прибегают к изысканности, запутанности и необыкновенности". И еще: "Простота языка не может служить исключительным и необманчивым признаком поэзии; но изысканность выражения всегда может служить верным признаком отсутствия поэзии".
       И все же в рядах поэтов-прогрессистов ни любители "ассоциативного метода", ни формальные экспериментаторы, ни "последователи Бродского", даже взятые все гуртом, не займут главного места. В этом литературном массиве численное преобладание давно и прочно захватили так называемые "иронисты", то есть те, кто все явления действительности рассматривает как повод для шуток и веселья и решительно отказывается принимать что-либо всерьез. Разумеется, это не какая-то принципиальная позиция, а признак слабости: подлинный поэт не станет столь жестко себя ограничивать. Если же поэт не подлинный, если он не в состоянии художественно освоить действительность, то он отделывается от нее всякими способами: можно - шарлатанскими экспериментами, а можно и смешками. Если человек не может сказать ничего толкового о явлениях окружающего мира, то он начинает их вышучивать, надеясь не только стать с ними вровень, но даже - в глазах простодушной толпы - над ними и возвыситься. Если мысли человека плоски и заурядны, а чувства низменны, то самовыражаться в лирике, требующей предельной откровенности, этот человек по понятным причинам опасается и заслоняет от окружающих свое подлинное "я" высокомерным острословием. Иначе говоря, псевдопоэты открыли для себя два незаменимых свойства иронии: во-первых, она позволяет скрыть от читателя идейную и художественную несостоятельность сочинителя, а во-вторых, за иронией сочинитель может успешно спрятать от читателя собственную личность, какова бы она ни была (хотя мне почему-то кажется, что достойная личность вряд ли будет постоянно прятаться таким образом).
       Какова эпоха, таковы и личности, каковы личности, такова и поэзия. Такого засилья иронии, как ныне в России, поэзия еще не знала, и это, конечно же, не случайно. Я, помнится, как-то сравнил сегодняшнюю поэзию с деревенской баней, в которую неожиданно ввалилась баба и где все чем-нибудь закрывают свой срам - кто "ассоциативным методом", кто иронией. Иронией закрываются чаще и успешнее: известны в обществе почти одни иронисты, печатают их больше, на вечерах и концертах обычно выступают они же... Опусы некоторых из этих авторов приводят на ум следующее высказывание Белинского: "Для низких натур нет ничего приятнее, чем мстить за свое ничтожество,
      
       5
      
      бросая грязью своих воззрений и мнений в святое и великое жизни... А бессмысленная толпа, дикая, невежественная чернь, за то-то и удивляется этим гаерам, принимая их наглость и дерзость за знание и ум". Не будем брать крайних случаев, однако заметим, что попытки стяжать популярность исключительно с помощью иронии, насмешки, издевки начались не вчера. Вот как высказывался о них итальянский классик Ипполито Ньево: "Всегда так было, что слова "остроумный" и "духовный" скорее антонимы, чем синонимы". Ньево напоминал, что "заставить человека думать куда труднее, чем заставить его смеяться". Задачей заставить человека думать сейчас озабочены немногие, зато потешники всюду, куда ни глянь. И как же они заставляют нас смеяться? Да известно как: с помощью пристального рассмотрения "телесного низа", гениталий, экскрементов и происходящих при странных обстоятельствах половых актов. Какова эпоха, таков и смех - недаром говорил Уэллс: "Человека изобличает то, над чем он смеется". Я сам грешен - люблю пошутить, но, во-первых, я стараюсь шутить иначе, а во-вторых, я стараюсь в стихах не только шутить. Хочется, знаете ли, остаться в памяти потомков самим собой, а не скоморохом в маске. Хочется выразить самого себя, а не только угождать публике. Трудно не согласиться с Белинским в том, что "задача поэта - вывести наружу, объектировать в поэтических образах свой собственный внутренний мир, сущность своего собственного духа". А то ведь как ни посмотришь кругом - стихов множество, но о личности своих создателей они ничего не говорят. Поэты ловко заслоняются от читателей риторикой, иронией, "ассоциативным методом", а потому стихи есть, а поэтов нет. Вернее, их очень мало.
       Мне могут задать вопрос: отчего же я во всей статье не привел ни одного примера, не назвал ни одной фамилии, не заострил конкретностью свое критическое перо? Боялся возмездия? Такое предположение вызовет у меня только улыбку. Я давно уже не принадлежу к литературному миру (точнее, никогда к нему принадлежал), а потому ничего не могу в нем потерять, а значит, и бояться мне нечего. Дело в том, что, если уж называть фамилии, то или все, или ни одной: выдернуть полдюжины из тысяч было бы вопиющей несправедливостью. Слишком много в нашей поэзии таких фамилий, которые можно с полным правом вставить в данный текст, а значит - обойдемся совсем без фамилий. Главное - чтобы ты, дорогой сочинитель, прочитав эту статью, не поленился заглянуть в себя и примерить к себе высказанные мною грустные наблюдения. Что, не подходят они к тебе, не про тебя я писал? Ну и слава богу.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       КОЛБАСА ВРЕМЕНИ
       1 июля 2014 года
       Тревожно
      
       Когда я иду по делам, то мне, чтобы выйти к моей станции метро, необходимо наискось пересечь небольшой парк под названием "Дубки" (очень милое, к слову, место). Вчера вступив в парк я безмятежно, под пение птичек, двигался по липовой аллее, как вдруг содрогнулся от безобразных звуков, прозвучавших вопиющим диссонансом с гармонией окружающей природы. Навстречу мне шла юная девушка в футболке с изображением неизвестной мне рок-группы и громко разговаривала сама с собой. Иногда она хрипло хохотала и затем принималась опять долдонить какую-то бессмыслицу. Трудно тут не занервничать! Однако не пугайся, дорогой читатель: очень скоро я сообразил, что к небольшой голове девушки приделан мобильный телефон, а у рта находится микрофончик (со стороны эти устройства были совершенно незаметны). Я вздохнул с облегчением: выходит, девушка не спятила, а просто разговаривала с кем-то по телефону. И все же, идя далее по парку, я уже не мог с легким сердцем наслаждаться окружающими видами. Что-то меня тревожило. Девушка была, вне всякого сомнения, совершенно обычной, нормальной, и все-таки не покидало ощущение, будто с ней что-то не так. Но что?!
      
       КОЛБАСА ВРЕМЕНИ
       2 июля 2014 года
       Человек в зеленых перчатках
      
       Однажды, шагая с пакетом мусора к помойке, я заметил, что с другой стороны к тому же месту направляется какой-то человек. Когда он подошел поближе, я внимательно на него посмотрел. Это был трезвый, благообразный мужчина лет шестидесяти в стареньком, но чистом костюме и с серьезным лицом. В руке он держал что-то вроде трости. В его почтенной внешности имелась, правда, одна гротескная деталь: на руках у него красовались ярко-зеленые резиновые перчатки. К помойке мы подошли одновременно: я бросил пакет в контейнер, а он, мельком на меня глянув, принялся с независимым видом копаться в мусоре, пользуясь попеременно то тростью-щупом, то руками, обтянутыми резиной. Мне было неудобно долго наблюдать за его действиями, и я побрел прочь, тогда как человек в зеленых перчатках не испытывал, похоже, никакого смущения. Вся его манера держаться говорила о том, что, по его мнению, похвально любое занятие, доставляющее труженику хлеб насущный.
       Следуя к метро через парк "Дубки", я размышлял об увиденном, - точнее, примерял увиденное на себя. В результате я ощутил сильнейший прилив бодрости. Да, скоро мне на пенсию, а пенсия моя может быть только минимальной, ибо моя трудовая книжка пропала в ходе банкротства фирмы, где я работал. Да, многие годы я работал без договоров, и стажа мне в результате всего этого никак уже не восстановить. Да, все так, и что с того? Вряд ли у человека в зеленых перчатках огромная пенсия, однако он не спасовал перед призраком нищеты. Разве оскудела Москва помойками и разве мало полезного мусора в них попадается? Можно и одеться, и обуться, и продать кое-что приемщикам вторсырья, а может, даже и приемщикам антиквариата. Сделаю себе щуп, чтобы рыться в отходах, а уж на резиновые перчатки мне должно хватить, они ведь недорогие. А не хватит - подадут, я ведь как-никак известный поэт. Выйду к метро с удостоверениями в кармане и с табличкой на груди: "Подайте что-нибудь члену Союза писателей России и члену Союза писателей Москвы", - подадут, к бабке не ходи. Может, даже еще и покормят. Но я против попрошайничества, я за честный труд. Сейчас каждый должен крутиться! Резиновые перчатки и щуп, то есть начальный капитал, у меня будут, а значит, можно начинать дело. Религия учит, что уныние - великий грех. Человеку в зеленых перчатках было тяжелее, у него ведь нет в кармане членских билетов, его имя не значится в литературных энциклопедиях, однако он не сдался и, судя по всему, процветает. А значит, и у меня все будет хорошо.
      
      
       КОЛБАСА ВРЕМЕНИ
       7 июля 2014 года
       Уроки Константина Григорьева
      
       И наших покойных друзей, и наших покойных больших поэтов мы вспоминаем, по традиции, либо в день их рождения, либо в день их смерти. По крайней мере, именно в этот день друзья пьют за упокой души ушедшего друга, а ушедшему поэту посвящают различные торжественные мероприятия и печатают в его честь статьи, подобные этой. Константин Григорьев одновременно и мой друг, и большой поэт, но помянуть его мне, в противность традиции, захотелось в тот же день июля, в который мы с ним в 2006-м году договорились отдохнуть на море. Константин был отъявленным домоседом, и убедить его в необходимости отдыха и перемены обстановки стоило мне немалых трудов. Однако он все же соглашается, мы прибываем на море, и что же я вижу? Лютая жара, от которой темнеет в глазах, в поселке - множество приезжих, так что мы еле нашли комнату, на пляже - теснота, в магазине - длиннейшие очереди, круглые сутки - музыка, вопли, собачий лай... С датой приезда я сильно ошибся и в страхе ожидал, когда же мой спутник выскажет мне обоснованные претензии. Однако Константин не проявлял ни малейшего недовольства - наоборот, по всем признакам он был совершенно счастлив. С его лица не сходила улыбка, он не расставался с блокнотом и с приобретенным недавно мобильным телефоном: в блокнот он почти непрерывно записывал новые стихи, а с помощью мобильного телефона запечатлевал на память разные поразившие его детали южной природы и южного образа жизни. Тут надо вспомнить, что родился и вырос Константин в Казахстане, в городе Балхаш, в армии служил под Ленинградом, а с 1988 года почти безвыездно жил в Москве - места всё хоть и красивые, значительные, но отнюдь не курортные. Поэтому на юге его поражало буквально всё: при прохождении через поселок приходилось поминутно останавливаться, чтобы он заснял то забавного белого котенка, то замершего на ветке жука-богомола, то цветы, то местного пьяницу Вована, который вечно чему-то ухмылялся,
      то южные фрукты - ведь Константин никогда раньше не видел, как растут инжир или персики... Вечером он просматривал снимки и заливался блаженным смехом, ибо увиденное и запечатлённое было для него не просто занятно - нет, оно было мило и дорого его сердцу. Иными словами, он не просто наблюдал - он всегда любовался. Его восхищало купание в море, восхищали ужины в шашлычной и непревзойденный мастер стряпни - армянин Володя, восхищали девушки - порой очень скромной наружности, восхищало то, как легко на море пишутся стихи, восхищали горы, леса, животные и растения... Бытовых неудобств он, прошедший казармы, общежития и съемные углы, не замечал совершенно - по крайней мере, я не слышал от него ни единой жалобы на этот счет. Вот вам первый великий урок Константина Григорьева: мир прекрасен, забавен, интересен, и надо всей жизнью подготовить себя к тому, чтобы видеть в мире прекрасное, забавное и интересное. Мир не скрывает от нас своих богатств, но порой мы сами, увы, слепо проходим мимо.
       Как же вырабатывал в себе Константин это умение видеть? Проще всего было бы сказать, что он с этим умением родился, тем более что, дав такой ответ, я не погрешу против истины. С другой стороны, с теми или иными талантами рождаются многие, однако подавляющее большинство талантов безвозвратно гибнет в пучине житейской суеты, даже если их бывшие носители живут и с виду процветают. А к поэту Григорьеву житейская рутина всегда была откровенно враждебна - видимо, дьявол, отец суеты, чувствовал его потаенную святость и оттого особенно на него злобился. Григорьев оставался беден всю жизнь - порой почти голодал, порой получал невысокую зарплату, половину из которой приходилось отдавать за съемное жилье. К тому же долгое время на руках у него была неизлечимо больная жена. В известной степени его выручали знаменитые поэзоконцерты Ордена куртуазных маньеристов, на которых он блистал: помимо стихов - поражал публику необыкновенными нарядами, музицировал, пел песни собственного сочинения, устраивал презентации придуманных им же бредовых поп- и рок-групп - одни названия чего стоят: Идолы молодежи", "Андрюша Сироткин и его пацаны", "Изблёванные Люцифером"... Наблюдавшему весь
      
       2
      
      этот карнавал постороннему зрителю и в голову не приходило, что всегда веселый постановщик карнавала бедствует. Впрочем, по некоторым признакам догадаться об этом было несложно, - другое дело, что не хватало желания догадываться о таких печальных вещах. У нас ведь принято помогать, во-первых, в расчете на отдачу, то есть, по сути, не помогать, а инвестировать, а поэт Григорьев представлял собой слишком сложное явление, чтобы его можно было "раскрутить" в наших уважаемых СМИ, превратив тем самым в предмет коммерции. Телесной красотой рыжий толстяк Григорьев, похожий на античного фавна, тоже не отличался, а значит, отпадал и этот распространенный мотив для спонсирования. Политике Григорьев всегда оставался чужд, - значит, никто не стал бы спонсировать в нем политического единомышленника. Рассчитывать на поддержку по этническому признаку, как у нас часто водится, он тоже не мог, так как являлся абсолютно русским человеком, - какая уж тут поддержка? Не зря ведь говорил Артемий Волынский: "Нам, русским, хлеб не надобен, мы друг друга едим и с того сыты бываем". Наконец, меценаты наши любят тех, на кого можно тупо глазеть и кого можно пассивно слушать (желательно фоном), - Григорьев для таких покровителей был сложноват и с годами становился все сложнее. Таким образом, житейские обстоятельства вовсе не благоприятствовали умению Григорьева любовно вглядываться во всё окружающее. Силы ему приходилось искать в самом себе, и, как оказалось, этому мягкому, даже робкому с виду человеку мужества было не занимать. То есть родиться талантливым - это хорошо, но в одном наборе к таланту непременно должно прилагаться и мужество. Без него и без привычки надеяться только на себя в искусстве делать нечего. В этом - второй урок Константина Григорьева.
       Если говорить об искусстве, то само собой понятно, что талант и мужество должны трансформироваться в труд, - собственно, для успешного труда они и нужны. Трудиться и совершенствоваться следует постоянно, а на вдохновение надежда плохая: во-первых, оно может прийти, а может и не прийти (да и с какой стати оно придет к человеку, который в своей обычной жизни чужд искусству?). Во-вторых, если оно все-таки придет, то плоды его скорее всего будут удручающими: талант, не изощренный, не отточенный постоянной работой, обычно производит на свет уродливые детища. В отрочестве все пишут стихи, но никому в эти прекрасные годы не приходит в голову оттачивать перо. В результате всем нам стыдно своих давних опусов, а ведь с каким подъемом они писались! Именно о таком спонтанном, необработанном вдохновении холодно заметил один известный поэт: "Вдохновение - мать всех нелепых стихов..." Григорьев же работал постоянно, сочиняя стихи, песни, прозу, много читая, отсюда и его домоседство, и замкнутость, создававшая впечатление человека "себе на уме", хотя как раз расчетливость Григорьеву была, к сожалению, совершенно не присуща. Наоборот, увлекшись работой, он нередко отказывался от выгодных мероприятий и многообещающих знакомств, а также очень часто работал, что называется, "за спасибо" (вообще во всякой работе для него самым трудным делом было спросить о будущем гонораре). Да, он был всего лишь человеком, и я помню у него период слабости, когда на него одновременно навалились и безденежье, и проблемы с жильем, и очередное обострение у жены... На какое-то время он прекратил писать, а мне заявил: "Нет больше сил - нужна такая работа, чтобы приносила деньги", - и действительно стал сутками работать в магазине, торговавшем аудио- и видеопродукцией. Помню наш долгий разговор в ночном парке "Дубки", когда я долго убеждал его не наступать на горло собственной песне и уверял его в том, что эта песня, зазвучав заново, еще порадует многих и прежде всего - самого творца. К счастью, в тот вечер меня, видимо, и впрямь посетил ангел убеждения, потому что вскоре Константин принес на очередную сходку поэтов новые стихи. Мы знаем, что Ю.Олеша, провозгласивший принцип "Ни дня без строчки", сам постоянно этот принцип нарушал. Однако данный факт нисколько не отменяет самого принципа. Поэт Григорьев, если не считать вышеупомянутого периода слабости, работал постоянно, с утра и до вечера, и из подражателя обэриутов (точнее - Введенского) вырос в одного из мэтров куртуазного маньеризма, а затем и уверенно перерос узкие рамки этого движения. Работая, он непрерывно рос - оттого и
      
       3
      
      показалась такой нестерпимо обидной его внезапная смерть в 2008-м году. И все же он успел в полной мере познать высшую радость земной жизни - радость творческого труда, а значит, прожил не один земной век, а несколько. Трудясь, урвать у судьбы больше, чем она желает нам дать - таков третий урок Константина Григорьева.
       Итак, Григорьев вовремя понял ту истину, что без труда не бывает полноценного творчества, а настоящий творец всегда в то же время и труженик ("Нельзя писать хорошо, не трудясь", - заметил английский классик Троллоп). Однако ясно, что наш герой, пылко любивший жизнь, не мог ограничивать себя исключительно радостями труда. Он и не ограничивал - например, он был влюбчив и не скрывал своего восхищения перед женским обаянием. Не скажу, что все женщины в ответ в него влюблялись. Однако теплотой и нежностью ему отвечали решительно все. И тем не менее главное место в его жизни прочно занимала законная жена - это была как раз такая любовь, которая определяет всю судьбу человека, а если речь идет о поэте, то такая, которая налагает печать на всё его творчество. Любовь к этой женщине либо явно и откровенно, либо подспудно присутствует в большинстве стихов Григорьева, в его прозе, мемуарах, дневниках, причем трагическая смерть Алены не отменила этого присутствия. Несомненно, чувство нашего героя будут еще изучать литературоведы, и не только как один из творческих стимулов поэта. Важнее другое: ведь Константин узнал о том, что его жена неизлечимо больна, довольно скоро после свадьбы. Стало ясно, что она не сможет иметь детей, не сможет работать. Однако молодой супруг не желает ничего менять ни в своей жизни, ни в своем выборе. Он работает за двоих, не утомляет окружающих жалобами, пишет веселые стихи. Он терпит приступы болезни подруги, когда она отказывается идти к врачу, яростно бранится, угрожает, рвет деньги, выбрасывает в унитаз продукты. Он терпит все, и в награду былая любовь возвращается и дарит ему дни и целые недели счастья. И после того, как Алена решила уйти из жизни (возможно, и для того, чтобы не быть мужу в тягость), Константин не переставал ее любить. Об этом можно судить и по его стихам и записям, и по тому, как в разговорах (например, со мной) он вспоминал о своем браке: по-прежнему - никаких жалоб, а все рассказы - только о днях счастья и о каких-то забавных случаях из совместной жизни, которые уже сами по себе свидетельствуют о взаимной любви. Легко любить человечество, труднее любить жизнь, но любить близкого человека со всеми его недостатками и немощами, порой агрессивными, - вот что поистине трудно. Однако Константин как никто был наделен способностью видеть и в жизни, и в людях светлую сторону. Он не расточил этот дар в повседневных бедах и огорчениях, - напротив, он берег его в себе. Такой дар в той или иной мере имеется у каждого, а значит, и сохранять в себе любовь к близким людям способен каждый. Тогда и повседневность станет светлее, и память не будет загрязнена обидами, озлоблением, мелочными счетами. Таков четвертый урок Константина Григорьева.
       Тот, кто читал стихи Григорьева, наверняка заметил странное явление: чтение это легкое, иногда - забавное, чаще - уморительно смешное. Но при всем том, развлекаясь и веселясь, вдруг замечаешь, что в стихах Григорьева есть еще и некий второй слой, есть некая глубина - не зловещая, а приветливая и полная добра. При этом автор не занимается психоанализом, не пытается блеснуть философскими обобщениями, - нет, глубина создается тем явственным "личностным началом", которым проникнуто всё, написанное Григорьевым. О его личности читатель уже кое-что знает из вышеизложенного: его умение с любовью вглядываться в мир ведет к тому, что автор, а вслед за ним и читатель через любую описываемую деталь воспринимают мир как целое, связанное воедино любовью. Отсюда и ощущение глубины - или мудрости, если угодно. Григорьев вроде бы не занимался никакими духовными практиками, однако мужество и трудолюбие наделили его тем, чего порой тщетно добиваются адепты различных богоискательских сект: постоянно светлым расположением духа, благожелательностью и к ближним, и ко всему сущему, умением быть благодарным и людям, и всему мирозданию. Конечно, возразят мне, такой светлой личности легко проявлять откровенность в творчестве, а нам-то, корыстным, озлобленным и убогим, что делать?
      
       4
      
      Вот мы и закрываемся от читателя: кто - иронией, кто - темнотой, "ассоциативным методом", кто - риторикой и никчемной затейливостью... Вот и не знает читатель, что мы за люди, что за поэты, ибо стихи-то есть, а поэтов нет. В ответ на эти жалобы я только пожму плечами. "Станьте лучше, - скажу я. - В этом пятый великий урок Константина Григорьева".
      
      
      7.07.2014 Андрей Добрынин
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Колбаса времени
       27.07 - 7.08.2014 года
      
       Исторический мазохизм
      
       Нет, дорогой читатель, я не хочу таким названием сказать, что историки подвергаются у нас травле и преследованиям, - прошли те времена! Напротив, работа историков подчас неплохо оплачивается, особенно если они принадлежат к школе "исторического мазохизма". Школу эту так называю, насколько мне известно, пока только я, однако она многочисленна и чрезвычайно влиятельна, если судить по числу публикаций, доходам и регалиям ее адептов. Общий деклараций эта школа не публиковала, не заявляла о едином методическом подходе к изучению истории, - единым течением ее делают вещи поважнее, чем совместные заявления. "Исторических мазохистов" - грубые люди называют их просто вражескими агентами, но данное утверждение документально не доказано, - так вот, исторических мазохистов объединяет назойливое желание представить прошлое нашей страны как можно более бесчеловечным, некультурным, нелепым, безнравственным, жестоким и так далее, и так далее. Для чего эти авторы создают собственной стране такое прошлое - решать не мне: такие склонности чертовски индивидуальны. Согласитесь, что свои счеты к прошлому Родины могут быть у каждого: одному тетушка на смертном одре рассказала про изъятые большевиками бриллианты; у другого дедушка боролся со сталинским режимом, ловко маскируя борьбу под растление малолетних; третьему в ночи явился "муж светел" и рассказал, что Мамай был культуртрегером, а Дмитрий Донской - смутьяном и, как теперь говорят, "ватником"; четвертому дедушка передал ген интернационализма, а вместе с ним и ненависть к любым российским национальным героям (которая прекрасно сочетается с почтением к героям всех других народов); пятый из общения с дворовой шпаной вынес убеждение в том, что у русского народа нет исторической перспективы, а значит, и его прошлое подлежит тщательной люстрации... Словом, в школу исторического мазохизма люди приходят разными путями и на первых порах будто бы обретают в них свое счастье. И в самом деле: гранты, публикации, известность, выступления в СМИ, загранкомандировки, снова гранты, - казалось бы, живи и в ус себе не дуй. Но вот беда: раньше или позже представители данной школы почему-то непременно выживают из ума, - наука сей удивительный факт, заметила давно, но пока никак его не объяснила. Правда, лишившись разума, адепты школы обычно продолжают успешно работать и процветать, но от внимательного наблюдателя случившегося не скроешь. Известно, что рехнувшийся человек зачастую чувствует себя счастливее здравомыслящего, однако никто не вправе желать своему ближнему такого сомнительного счастья, а потому призываю медицинскую науку не ослаблять своих усилий по борьбе с массовым помешательством в рядах наших ученых-историков. Безумию - нет! Мы выбираем разум.
      
       2.
      
       Разумеется, для историков-мазохистов наиболее притягательной является тема потерь в Великой Отечественной войне, ибо через эту тему можно выразить всё: и глупость русского народа, установившего у себя советскую систему; и неизбежный маразм советского руководства; и бездарность советского командования (а где русским умных-то взять?); и тупость советской (в основном русской) солдатской массы, способной воевать, лишь заваливая противника собственными трупами... На такую многообещающую тему историки-мазохисты слетаются, как бабочки на огонь, и она вроде бы не обманывает их ожиданий, принося им гранты, публикации и прочие "ништяки". Однако затем (продолжим печальное сравнение с огнем) историки-мазохисты опаляют себе крылышки (то есть мозги) и далее живут и работают если по видимости и счастливо, то уже не как разумные люди. В числе первых спятивших были профессор-эмигрант Курганов, определивший величину советских военных потерь в 44 млн. чел., и охотно ссылавшийся на Курганова Солженицын
      
       2
      
      (тот самый, который и число жертв сталинизма определил в 60 млн. чел.). А в наши дни сия печальная участь постигла историка В.Сафира, которого сгубило раздражение, вызванное исследованиями генерала Г.Кривошеева и его коллектива. По мнению В.Сафира, указанный коллектив насчитал Красной Армии возмутительно мало потерь. В результате В.Сафир взял статью Кривошеева, переписал ее в угодном себе духе (то есть стараясь показать, будто автор сам не ведает, что́ пишет) и в таком виде напечатал. Мог ли такое сделать вменяемый человек - ведь статья Г.Кривошеева была ранее опубликована и всякий мог справиться с ее текстом? Такой поступок напоминает поведение полоумного карманника, который не просто тянет в трамвае кошелек у пассажира, но и громко предлагает всем окружающим следить за его, карманника, действиями. Но что поделаешь - рискованная тема уже успела повредить мозг В.Сафира, и о возможности самой обыкновенной сверки своего текста с цитируемой им статьей он подумать не смог. В результате в память потомства В.Сафир перейдет, вероятно, с клеймом жулика. Но он не жулик, нет, - он просто исторический мазохист (См. Пыхалов И.В. "О наших потерях". В кн.: "Умылись кровью"? Ложь и правда о потерях в Великой Отечественной войне. М.: "ЭКСМО", "Яуза", 2012 г.). О наклонностях В.Сафира красноречиво говорит странное (скажем так - нервозное) название его печально знаменитой статьи в десятом выпуске "Военно-исторического архива" за 2000-й год: "Генерал армии Гареев не приемлет факты и продолжает тиражировать мифы о Великой Отечественной войне". Право, читая такое название, так и кажется, будто автор вот-вот рухнет на землю и забьется в истерическом припадке. Впрочем, текст статьи действительно чем-то напоминает припадок, ибо убитых советских военнослужащих В.Сафир насчитал аж 25 млн. чел. (это, по его словам, минимальная цифра). В.Сафира нисколько не смущает, что в своих расчетах он убил практически всех советских мужчин, способных носить оружие. Ну а то, что на войне бывают еще и раненые (и много), что кто-то в тылу должен рубить уголь, варить, сталь, охранять порядок и водить поезда, исторического мазохиста смутить тем более не может. Ведь его школа, как сказано выше, заботится вовсе не о выяснении истины, ибо эта истина школе известна заранее и для России крайне неутешительна. Школе важно лишь одно: поубедительнее донести до народа картину его вечного ничтожества, дабы народ поскорее избрал подходящий для себя способ самоубийства. С убедительностью у В.Сафира, как видим, далеко не все еще ладно, однако нет предела совершенству. К тому же есть коллеги и друзья, идущие с В.Сафиром в едином строю.
      
       3.
      
       К написанию данного текста меня побудила упомянутая выше книга ""Умылись кровью"? Ложь и правда о потерях в Великой Отечественной войне". Книга (сборник) полностью посвящена проблеме точного определения советских и немецких потерь в ту войну и вроде бы призвана представить читателю различные точки зрения на данный вопрос (хотя, заметим в скобках, историческим мазохистам в книге отдано во много раз больше места, чем их оппонентам). Вал публикаций, посвященных указанной проблеме, в последнее время растет, причем резкий рост наметился, как то ни странно, именно после завершения длительных исследований, проведенных коллективами историков под началом генералов М.Гареева и Г.Кривошеева. Разумеется, потери подсчитывались обеими сторонами уже в самом ходе войны, ведь от их определения зависело и снабжение бойцов всем необходимым, и планирование операций. Поэтому принципиальных открытий совершать не требовалось - следовало лишь поднять учетные документы, при необходимости скорректировать их данные и подвести общие итоги. Однако сказать-то легко, а ведь документов - огромное количество (и разных видов), нужно до всех добраться, ничего не упустить и в то же время исключить повторный счет... Словом, потребовалось много квалифицированных людей, много времени и еще больше усердия. Наконец исследования завершены, и что же? Выяснилось, что военные потери СССР вполне сопоставимы с потерями Германии и ее союзников
      
       3
      
      (несмотря на катастрофу 1941 года), а разница в пользу Германии объясняется прежде всего зверским обращением с советскими пленными в немецких концлагерях. Собственно, учитывая почти непрерывные поражения Германии с дней Сталинграда, такой результат, согласно здравому смыслу, и должен был получиться: немцев били слишком долго, особенно много крови им стоили оглушительные поражения 1944 и 1945 годов. Однако как раз завершение исследований, вместо того чтобы поставить точку в полемике по поводу потерь, произвело обратный эффект. Оно и понятно: долдонить много лет о том, что "людей не считали", "трупами завалили", "воевали по-глупому" и т.д., а потом вдруг взять и смириться с полученным результатом, соответствующим здравому смыслу, единомышленники В.Сафира никак не могли. Ведь в свое время некто М.Гефтер уверял, что на одного погибшего немецкого солдата приходилось 14 советских, В.Сафир насчитал 25 млн. погибших советских военнослужащих, ну и так далее... И вдруг признать, что все эти писания, полные пафоса - просто обычная русофобская туфта? Разумеется, такое невыносимо, вот и бросился в бой В.Сафир, но второпях не нашел ничего лучшего, как просто переврать слова Г.Кривошеева и был, конечно, сразу пойман за руку И.Пыхаловым и многими другими.
       Нет, для защиты тезиса "трупами завалили" (который важен, конечно, не столько сам по себе, сколько для поддержки главного тезиса о неполноценности нашего народа), - для защиты этого мазохического постулата требовались люди поспокойнее. И они нашлись - в лице, например, историка Л.Лопуховского, чья обширная статья представлена в упоминавшемся уже сборнике издательства "Яуза". Читая труды этого автора, постоянно хочется крикнуть: "Следите за руками!" - ибо нудный, увязающий в деталях и ненужных отступлениях стиль изложения нужен историку, похоже, лишь для того, чтобы подсунуть утомленному читателю не то, что было на самом деле, а то, что желательно видеть в качестве исторической истины самому г-ну Лопуховскому. Ну а когда подсунул - тогда пошло-поехало: "фальшивые натяжки", "беззастенчивое манипулирование цифрами", "лукавая арифметика", "нечистоплотные методы", "пустились во все тяжкие"... Все это и еще многое другое говорится Лопуховским о работе коллектива Г.Кривошеева, который, в отличие от Л.Лопуховского, работал не со статистическими сборниками и статьями, а с документами. Ну и предсказуемый вывод Л.Лопуховского: "...Следует отбросить всю его арифметику и пойти другим, независимым путем". Для этого вывода и потребовались все оскорбления в адрес Г.Кривошеева и его подчиненных, которыми изобилует текст Л.Лопуховского.
       К счастью, исторических мазохистов Господь временами лишает разума, заставляет их писать явные глупости и тем самым мешает нам, простым читателям, относиться к таким историкам с излишним доверием. Вот один из примеров. Л.Лопуховский, как и все его единомышленники, страшно любит пользоваться немецкими данными. Так, на стр. 56 вышеназванной книги он приводит число красноармейцев, попавших, по немецким данным, в плен в киевском котле - 665 тыс. чел. С этой цифрой Л.Лопуховский согласен. Но на той же странице приведены (автором, надо полагать, хотя это и странно) данные историка А.Исаева, не принадлежащего к мазохической школе, согласно которым общая численность советских войск, попавших в киевский котел, составляла 452 тыс. чел., и взять в плен 665 тыс. немцы не могли никак (особенно если учесть, что многие красноармейцы погибли в боях, прорвались, ушли в партизаны). Такое несовпадение оценок, к тому же на одной странице, вменяемого историка должно было бы смутить и побудить хоть к каким-то объяснениям. Однако Л.Лопуховский его просто не замечает и шпарит дальше.
       Дальше - опять про потери, на сей раз про немецкие. Л.Лопуховского очень раздражает то, что Г.Кривошеев немецких военнослужащих, попавших в плен в результате капитуляции 1945 г., включает в число немецких военных потерь (в графу "Пленные", разумеется). Л.Лопуховский с этим не согласен. Возникает вопрос: так попали все же эти люди в плен или не попали? И если они все же оказались в советских лагерях для военнопленных, то разве это произошло не в результате военных действий, а по доброй воле? Разве капитуляция не явилась итогом военной борьбы? И кого тогда следует считать пленным - может быть, таковых, по логике Л.Лопуховского, вообще не бывает? Ведь
      
       4
      
      когда бы человек не сдался в плен, в 1941-м году или в 1945-м, война для него в любом случае кончилась, он произвел свою личную капитуляцию и, стало быть, если согласиться с Л.Лопуховским, выпал из всех видов учета. Однако для соотечественников Л.Лопуховский такого подхода не предлагает. А вот для противника, дабы занизить его потери пленными, - пожалуйста.
       Далее Л.Лопуховский продолжает выгораживать немецкую армию, несправедливо обиженную коллективом Г.Кривошеева. Он торжественно указывает на "грубейшую ошибку", обнаруженную им в выкладках этого коллектива. Дело в том, что для подсчета немецких потерь следует подсчитать общую численность немецких военнослужащих. Г.Кривошеев к общему числу призванных с 1 июня 1939 г. на военную службу оправданно прибавляет тех, кто на тот момент уже служил - 3214 тыс. чел. Л.Лопуховский заявляет, что сие неверно и цифра завышена, ибо на 1 марта 1939 года служило лишь 1131 тыс. чел. Итак: Кривошеев пишет о 1 июня, а Лопуховский побивает его цифрой на 1 марта. А ведь на 1.03.1939 года у немцев уже имелся мобилизационный план, согласно которому число военнослужащих следовало довести до 3214 тыс. чел. Могла ли Германия в преддверии надвигающейся войны с Польшей призвать за три месяца недостающие 2 млн. человек? Не только могла, но и должна была, и Г.Кривошеев это учел. А вот Л.Лопуховский пытается заморочить читателю голову, делая вид, будто при выполнении мобилизационного плана 1 марта и 1 июня - это одно и то же.
       Само собой, "срезав" таким образом оппонента, Л.Лопуховский "отбрасывает его арифметику" и переходит к источникам, милым его сердцу. Это, разумеется, источники немецкие, причем не архивные документы, а книги: Б.Мюллер-Гильдебранд "Сухопутная армия Германии" и Р.Оверманс "Немецкие военные потери во Второй мировой войне". На этих трудах Л.Лопуховский отдыхает душой - настолько, что книгу Мюллера-Гильдебранда называет "классической" и "знаменитой" (подразумевая, видимо, то, что оспаривать данные этой книги - нечто вроде святотатства). Действительно, ни малейших сомнений данные немцев у Л.Лопуховского не вызывают. Согласно Мюллеру-Гильдебранду и Овермансу, в период Второй мировой войны военную службу в Германии проходило около 18 млн. человек. Но это лишь те, кто был призван с 1 июня 1939 года. А ведь у Германии кое-какая армия имелась и до этого (и этой армии боялась вся Европа). Допустим даже, в согласии с Л.Лопуховским, что с 1 марта по 1 июня 1939 года в германскую армию не было призвано ни единого человека. Но куда тогда делись 1131 тыс. чел., о которых пишет сам Л.Лопуховский? Ай-яй-яй, неужели и немцы ошибаются? Выходит, так. Выходит, что не Г.Кривошеев преувеличил людские ресурсы Германии и соответственно ее потери, а, наоборот, немецкие классики изрядно преуменьшили и то, и другое (минимум - на 1131 тыс.чел., ближе к истине - на 3214 тыс.чел.). Впрочем, книга Мюллера-Гильдебранда в исторической литературе не раз подвергалась критике именно за преуменьшение германских потерь и какой-то непогрешимой классикой она вовсе не считается. Видимо, Л.Лопуховский о таких критических нападках ничего не слышал или не счел их заслуживающими внимания. Как же, ведь красивая фамилия, ведь просвещенная Европа...
       Любезный сердцу Л.Лопуховского Р.Оверманс приводит данные о немецких потерях с 1 июня и до конца 1944 года, согласно которым на Восточном фронте из всех своих убитых немцы потеряли 64 %, а в боях против союзников - 36 %. Я, конечно, человек простой, не историк, но все же наделен от природы необходимым для жизни здравым смыслом, а потому, вспоминая, какие операции проходили в означенный период на Востоке и на Западе, поверить Овермансу никак не могу. На Западе шло медленное продвижение союзников в Италии и в Нормандии, затем немцы попали в Нормандии в Фалезский котел, из которого, однако, им удалось вывести большую часть личного состава, хотя и ценой потери тяжелого вооружения. На Востоке же состоялся полный крах группы армий "Центр", немцы потерпели тяжелые поражения на Украине и в Молдавии, затем произошел полный крах группы армий "Южная Украина" в восточной Румынии, шли кровопролитные бои в Прибалтике, Восточной Пруссии, Польше... Трудно сказать, как получились у Р.Оверманса его
      
       5
      
      почетные для западных союзников цифры, но что-то тут явно не так. И действительно: по данным германского секретного архива, обнаруженного в 1945 году во Фленсбурге, из всех своих погибших с 6 июля по 30 ноября 1944 года на Восточном фронте немцы потеряли 83 %. Что ж, соотношение, приводимое в бумагах Фленсбургского архива, куда приемлемей для здравого смысла, а от некоторого несовпадения взятых периодов оно вряд ли могло измениться. Выходит, 20 % своих мертвецов Р.Оверманс просто подарил своим новым западным друзьям в качестве жеста доброй воли. Можно, конечно, предположить, что врет Фленсбургский архив (которому резона врать нет), а Р.Оверманс (которому резон врать есть) предельно честен. Скажу мягко: немецкие историки - вовсе не истина в последней инстанции. Таковой инстанцией их назначил не кто иной, как наш исторический мазохист Л.Лопуховский.
      
       4.
      
       Явные ляпсусы Л.Лопуховского с общим числом германских вояк и с тем, кого военнопленными считать, а кого - нет, могут вызвать только улыбку, как и его наивная (или напускная) вера в непогрешимую истинность немецких книжек. Но неужели только этим он обосновывает свою лютую ненависть к результатам подсчетов Г.Кривошеева? Неужели его нахальный тон, его высокомерное распекание оппонента покоятся на столь зыбкой основе? Ну что вы - конечно, нет. Главный неубиваемый козырь у Л.Лопуховского, конечно же, имеется, и по сравнению с ним отмеченные нами глупости - сущая мелочь. Для начала напомню, как в ходе войны велся учет потерь. Полк шесть раз в месяц представлял данные о безвозвратных потерях в дивизию: как общее число, так и персональный список. Дивизия шесть раз в месяц представляла общий список потерь в армию, а именной список потерь - в Генштаб. Таким образом, велись две статистики потерь: общая (списочная) и персональная (именная). Естественно, что для планирования операций, для снабжения частей и вообще для работы всего армейского организма во время войны имена павших не требовались, зато общая (списочная) статистика была совершенно необходима. И так как войсковой организм действовал в общем достаточно слаженно, правомерно сделать вывод о том, что списочная статистика свою задача выполняла, то есть являлась достаточно точной. На этой статистике построены и подсчеты Г.Кривошеева, причем в них учтены и те дивизии, которые целиком погибли в котлах 1941-1942 гг., а также те лица, которые были в 1941 году призваны в армию, но пропали без вести (в большинстве - оказались в плену), не дойдя до своих частей.
       Так вот, основной таран, которым Л.Лопуховский пытается сокрушить данные, полученные коллективом Г.Кривошеева, - это как раз наличие двух видов учета: списочного и персонального. Данные списочного учета Лопуховского не устраивают, почему - из его текста неясно. Однако догадаться несложно: по данным поименного учета (точнее, по числу персональных карточек в картотеке погибших) Красная Армия потеряла значительно больше, чем по данным списочного, а значит, данные поименного учета, точны они или неточны, проверены или не проверены, всё равно будут более приемлемы с точки зрения исторического мазохизма. Так что если помнить о том, к какой исторической школе принадлежит Л.Лопуховский, его предпочтения становятся достаточно предсказуемы и понятны. Но частенько, как уже говорилось выше, предпочтения исторических мазохистов затмевают в их глазах здравый смысл. Например, Л.Лопуховский, как и следовало ожидать, сослался (вслед за В.Сафиром) на приказ наркома обороны от 12 апреля 1942 года, в котором сказано, что на персональном учете стояло на тот момент не более трети действительного числа убитых, а пленных и пропавших без вести - им того меньше. Но Л.Лопуховский не понял (или не захотел понять) простой вещи: в приказе говорится вовсе не о том, что списочная статистика недостоверна, а лишь о том, что общие цифры списков недостаточно конкретизированы поименно. Хочется верить, что Л.Лопуховский не пытается сознательно морочить голову читателю: вероятно, он пал жертвой одного из тех временных помрачений сознания, которые так типичны для исторических
      
       6
      
      мазохистов. В таком состоянии можно делать совершенно взаимоисключающие вещи: требовать первоочередного внимания к поименному учету и в то же время безмятежно писать о том, что данные этого учета носят пока "неофициальный характер" - другими словами, их обработка не закончена. Да и то, что будто бы закончено, требует проверки: в печати многократно появлялись данные о том, что, например, лица, благополучно пережившие войну, оказывались в картотеке погибших. За примерами ходить недалеко: такая история произошла с дедом одного из авторов сборника "Умылись кровью" - с Д.И. Пыхаловым 1898 года рождения, скончавшимся на самом деле лишь в 1970-м году.
       Л.Лопуховский приводит сокрушительный, как ему кажется, аргумент против списочного учета: мол, при раскопках на территории Смоленской области в 2010-2011 гг. обнаружили и с почестями захоронили 548 погибших бойцов. Личности 60 чел. установили по "смертным медальонам". Так вот из этих 60-ти оказались не охвачены поименным учетом аж 20 человек. И не приходит почему-то в голову г-ну Лопуховскому, что приводимый им пример говорит как раз в пользу списочного, а не поименного учета. Дело в том, что, не попав в поименный учет, указанные 20 человек вполне могли при этом попасть в списочный - командование части в начале войны часто подавало по инстанции общий список потерь без детализации по именам. Ну а занижать потери командирам резона не было: в таком случае их поредевшим частям, во-первых, легко могли поставить нереальную задачу исходя из того, что "мертвые души" живы и воюют; во-вторых, на "мертвые души" поступало бы снабжение, за которое командиры рано или поздно не смогли бы отчитаться и угодили бы под трибунал. Ну а скорее всего они под него угодили бы просто за самых факт сокрытия потерь, благо контролирующих органов хватало. Стоит также спросить Л.Лопуховского: если из 548 убитых установили личности лишь 60-ти, то, выходит, остальные 488 в поименные списки тоже не вошли? В общие списки они скорее всего попали, даже несмотря на то, что многие бойцы из суеверия "смертных медальонов" не носили: перечисленные мной побуждения не скрывать потери были для командиров слишком серьезны. А вот поименными списками, по смыслу текста Л.Лопуховского, эти 488 погибших не охвачены. Вот и выходит, что занижает потери вовсе не списочный учет, а столь любезный Л.Лопуховскому поименный. Значит, очень возможно, что поименная картотека потерь Центрального архива Министерства обороны, на которую возлагает такие надежды Л.Лопуховский, скорее всего не оправдает этих надежд, - если, конечно, ее хорошенько проверить и освободить от столь часто выявляющихся в ней ошибок, прежде всего от повторного счета. Этим, конечно, стоит заняться - даже несмотря на то, что против списочного учета Л.Лопуховский не нашел ни одного убедительного аргумента. Но выяснится, видимо, лишь недостаточная качественность поименного учета в годы войны, о чем говорилось еще в 1941-1942 гг в четырех (!) приказах ГКО.
      
       5.
      
       Тема наших потерь является для Л.Лопуховского главной, о чем бы он ни писал. Так, собственно, историческому мазохисту и положено. Возьмем его книгу "Прохоровка без грифа секретности", выпущенную издательством "Яуза" в 2009 году. Похоже, весь этот объемистый труд был написан лишь для того, чтобы озвучить цифры потерь на Курской дуге - разумеется, переписав их не в нашу пользу. Такое впечатление складывается из-за обличительного пафоса тех страниц труда Л.Лопуховского, на которых об этих потерях сообщается. Согласно Лопуховскому, по пехоте мы потеряли убитыми и ранеными вчетверо больше, чем противник, по танкам - аж впятеро (соотношений прочих потерь не привожу, дабы не утомлять читателя). Выводы Л.Лопуховского пошли уже гулять по другим книгам, в прессе, в Интернете. Однако напрашивается вопрос: и при таком соотношении потерь - победили? Нет, воля ваша, что-то здесь опять не так.
       Вспомним: на южном фасе Курского выступа советские войска превосходили противника по пехоте в 1,4 раза, по танкам - в 1,2 раза. Включим, в отличие от Л.Лопуховского, здравый смысл: вот
      
       7
      
      стоят друг против друга 1000 немецких танков и 1200 советских. Начинаются бои, в которых немцы теряют, допустим, 100 танков. Но русские-то в таком случае, согласно выводам Л.Лопуховского, должны потерять пятьсот, не так ли? А на следующий день их потери составят уже тысячу танков, а на третий день их бронетанковые силы просто исчезнут, тогда как у немцев останется еще более 700 танков - впору на Москву нацеливаться, а не на какой-то там Курск. Советская пехота, согласно такому основанному на здравом смысле подсчету, тоже вскоре должна была бы полностью исчезнуть, а у противника еще оставалось бы множество солдат... Не бывает, г-н Лопуховский, побед с таким соотношением потерь в пользу побежденного, особенно в принципиальных сражениях вроде Курской битвы, когда стороны вводят в дело все свои ресурсы: такие потери означают для несущего их полный разгром и исчезновение его военной мощи. То есть выводы, сделанные автором книги "Прохоровка без грифа секретности" полностью искажают верное представление о том великом историческом событии, каким стало сражение на Курской дуге.
       У меня нет ни малейшего намерения оспорить тот факт, что советская сторона понесла большие потери в пехоте и особенно в бронетехнике. Малых потерь просто не могло быть. Дело в том, что перед битвой на Курской дуге немецкие войска, несколько уступая советским в численности танков и самоходок, далеко превосходили противника по реальным боевым возможностям бронетанковых сил. Даже немецкий средний танк "Т-IV", пройдя модернизацию и получив новую усиленную пушку, серьезно превосходил "Т-34" по силе и дальности огня и по броневой защите. В еще большей степени это относится к "Пантере" и особенно к "Тигру", который мог совершенно безнаказанно расстреливать "тридцатьчетверки" на расстоянии более километра, тогда как "Т-34" мог эффективно поражать "Тигр" только с 200 метров и только в борт (заметим кстати, что мнение о крайней тихоходности и неповоротливости "Тигров" далеко от действительности). Оснащение "тридцатьчетверок" новой 85-мм пушкой, позволившей им вести на равных огневую борьбу со всеми германскими танками, было еще впереди. Надо помнить, что в то время в советских танковых войсках была еще высока (в некоторых соединениях - до половины) доля устаревших легких танков "Т-70", а также английских танков "Черчилль" - ни те, ни другие не являлись мало-мальски серьезным противником для новой немецкой бронетехники. Кроме того, в немецкие войска перед Курской битвой в массовом масштабе поступили новые самоходно-артиллерийские установки "Мардер", "Хуммель" и "Веспе", а также знаменитые "Фердинанды", отличавшиеся невиданной дотоле дальнобойностью и могучей броневой защитой. Такое количество усовершенствованных самоходных орудий сводило на нет численное превосходство советских войск в противотанковой артиллерии и в целом сильно ослабляло их позиции в "войне брони". Дело в том, что в дуэли "танк - противотанковое орудие" основные преимущества танка состоят в его подвижности и защищенности экипажа, а когда с танком борется самоходка, то эти преимущества в значительной степени отпадают. К тому же самоходные орудия можно гораздо оперативнее перебрасывать на угрожаемые танками направления.
       Германские дивизии перед Курской битвой были отлично вооружены, обучены, спаяны, укомплектованы и снабжены, а значит, вполне могли рассчитывать на успех. Во многих случаях останавливать и уничтожать противника наши войска, временно уступавшие в технике, могли лишь за счет героизма солдат и офицеров - к счастью, героизм в те дни оказался поистине массовым. Тяжелые потери наших войск с учетом всего вышеизложенного были предрешены, однако с учетом конечного результата сражения соотношение потерь сторон не может даже приближаться к тому, которое называет Л.Лопуховский. Стало быть, следует заняться не столько советскими потерями - их низкими никто и не считает, они высоки и по советской статистике, которая, кстати, лукавством никогда не отличалась. Заняться следует потерями немцев, дабы выяснить, не занижены ли они в немецких источниках и не плетутся ли слепо за этими источниками наши исторические мазохисты, для которых отстаивание нелепого тезиса "трупами завалили" стало то ли делом чести, то ли навязчивой идеей, - в результате же возникают данные о потерях, оскорбляющие и здравый смысл, и
      
       8
      
      честь наших ветеранов.
       Книги исторических мазохистов отличаются одним приятным свойством: чтобы доказать их полную несостоятельность, других источников не требуется, вполне достаточно самих этих книг. Очевидных ляпсусов, проколов, проговорок, примеров путаницы и блуждания в трех соснах там такое количество, что от критика требуется только внимание - в результате от концепций авторов вскоре не остается камня на камне (порой даже кажется, что сами эти концепции рассчитаны лишь на легкомыслие, невнимательность и неподготовленность читателя). Примеров тому множество. Вот и Л.Лопуховский, выведя соотношение потерь, полностью противоречащее здравому смыслу, затем не раз наивно проговаривается о том, как именно немцы занижали свои потери - однако ведь он делает то же самое вслед за ними, тоже занижает потери противника. Возьмем для начала данные о потерях пехоты. Немцы в отличие от нас не включали в них раненых со сроком лечения до двух месяцев (самую многочисленную категорию), потери саперов (в Курской битве - очень высокие), потери вспомогательного состава (шоферов, ездовых и т.п.), небоевые потери (например, заболевшими). На стр. 522 своей книги "Прохоровка без грифа секретности" Л.Лопуховский прямо пишет: "Сопоставление потерь корректно только при одинаковом подходе к их определению, когда данные получены по одной методике, за одинаковый период времени и при одинаковых допущениях. В нашем случае эти условия практически недостижимы". Непонятно только, зачем тогда было определять соотношение потерь по живой силе как 1:4 в пользу немцев? Ведь если статистические методики ненадежны, то остается еще здравый смысл. В более высокие советские потери в живой силе поверить нетрудно: превосходство противника в технике порой приходилось компенсировать жертвенностью наших стрелков, саперов, артиллеристов. Однако соотношение, выдвигаемое (несмотря на ненадежность методики его определения) Л.Лопуховским, плохо вяжется с результатом битвы, а стало быть, и со здравым смыслом.
       И все же исход сражения под Курском, бесспорно, решался в первую очередь бронетанковыми соединениями. Рассказывая о германских потерях в танках, Л.Лопуховский проговаривается о весьма важных вещах - по сути, разрушающих все его построения и выводы. Оказывается (особенно это характерно для послевоенной немецкой исторической литературы), что немцы в ходе боев, согласно удивительным особенностям их статистики, танков практически не теряли. Поврежденные и эвакуированные с поля боя танки у немцев потерянными не считались, но это еще полбеды: часть из них действительно можно было быстро вернуть в строй. Однако в потери не включались ни серьезно поврежденные танки, отправлявшиеся в ремонтные депо, ни даже (внимание!) те, которые вывозились в Германию на переплавку, но проходили по статье "долгосрочный ремонт". Благодаря такой статистике оказалось, что весь 2-й танковый корпус СС, состоявший из сотен машин, в битве под Прохоровкой потерял всего 2 танка (по другим подобным же подсчетам - аж целых три). Потери советской техники при этом, разумеется, считаются на сотни (хотя ведь и русские старались, и часто не без успеха, эвакуировать свою подбитую технику с поля боя). Казалось бы, с такой статистикой всё прекрасно - кати себе на Курск и далее на Москву, однако жизнь имела мало общего с приятными цифрами. Соответствующие свидетельства можно найти в трудах многих немецких генералов. Например, Гудериан писал о Курской битве: "Бронетанковые войска, пополненные с таким большим трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя". Гудериану вторил Меллентин: "С немецкой стороны... потери в танках были потрясающими... Из всех "пантер", принимавших участие в боях, к 14 июля осталось только несколько машин". Или вновь Меллентин: "В 1943 г. в Курской битве... погибли лучшие части германской армии". Неужели такой пафос из-за пары-тройки взорванных танков? Подытоживает немецкий историк В.Герлиц: "Последние способные к наступлению соединения догорали и превращались в шлак, была сломана шея немецким бронетанковым силам". Не из-за трех же разбитых танков она была сломана? Читая смехотворные немецкие данные о собственных потерях (неприемлемые даже для Л.Лопуховского) и немецкие же тексты о Курской битве, от диссонанса того и другого кажется, будто сходишь с ума. Но
      
       9
      
      Л.Лопуховский ни с чего не сходит. Продемонстрировав в очередной раз чудеса германской статистики, он просто вяло констатирует: "Этот пример показывает, что подсчитать немецкие потери в бронетехнике... практически нереально". Однако из этого не следует, что немецкие потери можно определять так, как угодно считающему - либо защищающему честь мундира немецкому историку, либо нашему историческому мазохисту. Если есть столь серьезные проблемы с подсчетом потерь противника, то морально недопустимо выдвигать соотношения потерь, принижающие подвиг армии-победительницы. Если с немецкой стороны очевидно огромное занижение собственного урона, причем еще в военное время, то ясно: немецкая армия вела две статистики. Одну - для собственной публики, для ведомства Геббельса и для легковерных (либо ангажированных) послевоенных историков, а другую - для практического использования. Ибо реальные потери учитывать всё равно надо - и для снабжения и укомплектования частей, и для планирования боевых операций. Поэтому Л.Лопуховскому, прежде чем делать сомнительные выводы, следовало бы полностью выявить немецкую статистику "второго вида", на основе которой противник разрабатывал свои операции, а не довольствоваться либо неполными и отрывочными, либо просто фальшивыми данными. В безвозвратные немецкие потери следовало включить не только то, что в рамках статистики "первого вида" включали сами немцы, но и практически всё то, что находилось в ремонте - и долгосрочном, и любом другом - к началу советского контрнаступления. Пока немцы еще наступали, они могли захватывать и окончательно добивать поврежденные советские танки. Но когда в наступление перешла Красная Армия, она получила возможность проделывать то же самое не только с поврежденными немецкими танками, остававшимися на поле боя, но и с теми, которые находились после Курской битвы в ремонтных депо. Всю эту технику следовало бы включить в потери вермахта, и тогда нелепое соотношение танковых потерь - 5:1 в пользу противника - никогда не смогло бы появиться на книжных страницах. Ну а в идеале, повторюсь, неплохо было бы наконец выявить все тонкости двойственной немецкой статистики собственных потерь - не только по танкам и живой силе, но и по другим видам боевых ресурсов (полная фальшь немецких подсчетов потерь - своих и чужих - в авиации была, напомню, разоблачена в работах Ю.Мухина, с которыми Л.Лопуховскому не худо бы ознакомиться). Без теневой, то есть реальной, статистики штабная работа в германской армии была бы невозможна, а потому необходимо эту статистику выявить полностью, в виде системы, а также ее связь с казовой, пропагандистской статистикой. Пора прекратить довольствоваться обрывками статистики, предположениями, приблизительными оценками и прикидками, как это делает Л.Лопуховский. Тогда и перестанут гулять по страницам книг и интернет-сайтам фальшивые подсчеты немецких историков и генералов, а также их подпевал - исторических мазохистов.
       6.
      
       Не получив, к сожалению, вовремя заслуженных возражений на свои рассмотренные мною выше писания, Л.Лопуховский в последнее время разошелся еще больше. "Кто про что, а вшивый всё про баню", - такая поговорка как нельзя лучше подходит к его новым трудам. Теперь для увеличения итоговой цифры советских военных потерь Л.Лопуховский сконструировал следующую схему: советские войска стремительно наступали, освобождая собственную территорию, но в ходе наступления несли потери; следовало как-то пополняться; поэтому тут же по ходу наступления призывали всех военнообязанных; оружия и обмундирования не хватало, и, значит, большинство новобранцев бросали в бой без того и другого, и, разумеется, без обучения; новобранцы, понятное дело, сразу же погибали; их никто не учитывал; следовательно, необходимо приписать к цифре советских военных потерь еще более миллиона погибших. Данная теория Л.Лопуховского нашла восторженный отклик в нацистской Украине (а возможно, была изначально на него рассчитана). Ведь географически очевидно: стремительное контрнаступление Красной Армии проходило большей частью по территории Украины, значит, несчастные призывники были в большинстве украинцами, а
      
       10
      
      значит, можно предъявить проклятым москалям счет не только за голодомор и за смерть Бандеры, но и за понапрасну (а может, и злонамеренно) загубленных украинских новобранцев. О том, что едва ли не большинство высших советских командиров во время сражений на Украине являлись этническими украинцами и вряд ли могли стремиться извести побольше своих земляков, певцы украинского горя умеют с легкостью забывать. А вот концепцию Л.Лопуховского они поспешили накрепко запомнить.
       Концепция ускоренного истребления Красной Армией собственных людских ресурсов отличается такой явной бредовостью, что вдумчивый читатель может сказать: "А стоит ли опровергать такую чушь? Мало ли что еще придет в голову неутомимому г-ну Лопуховскому - на всякий его чих не наздравствуешься". Стоит, дорогой читатель, - к сожалению, стоит. Во-первых, далеко не все читатели вдумчивы, многие из них еще клюют на многословие и массу цифири, поверхностную логику и дешевый обличительный пафос. А во-вторых, многие и не хотят быть вдумчивыми и просто жаждут попасться на нехитрые приманки авторов типа Л.Лопуховского - это и те украинцы, которых приучили видеть в москалях главное мировое зло, и наши доморощенные исторические мазохисты, пусть даже и не пишущие собственных книг... Специально для этих категорий читателей ответим на новую концепцию Л.Лопуховского (назовем ее "теорией самоистребления РККА") по пунктам.
      1. Данная концепция совершенно не документирована. Оно и понятно - ни в какой отчетности нельзя себе представить графу "послано в бой без обучения - столько-то", или - "без обмундирования - столько-то", или - "без оружия - столько-то". Действия, лежащие за гранью здравого смысла, строгой военной отчетностью не предусмотрены. Но, раз концепция не документирована, то, с точки зрения исторической науки, ее как бы и не существует. Что она есть, что нет - всё едино, ничем не подкрепленных концепций любой первокурсник может за день наплодить целую дюжину. И, кстати, совершенно непонятно, каким образом Л.Лопуховский, не имея никаких документов о горькой доле скоропризванных новобранцев, может все-таки называть какие-то цифры. Путем наития, что ли?
      2. Свидетельства участников событий и тем более их потомков историческая наука принимает с крайней осторожностью. Но даже подобных документов - написанных самим ветеранами писем, воспоминаний, дневников, видеозаписей бесед - Л.Лопуховский не приводит. Он лишь уверяет читателя в том, что свидетельства имеются, и мы почему-то должны верить ему на слово.
      3. Продолжая разговор о воспоминаниях, скажу: я прочитал сотни мемуарных книг и статей ветеранов Великой Отечественной войны, причем в большинстве - тех, что были изданы, недавно, уже в бесцензурные времена. И ни в одном - ни в одном! - из этих источников не говорится о том, о чем с таким пафосом пишет Л.Лопуховский. Таким образом, о каких бы документах мы ни говорили, его "теория самоистребления РККА" опирается исключительно на воздух.
      4. Полевые военкоматы, проводившие мобилизацию на освобожденных территориях, разумеется, отставали от наступающих частей. А проводить мобилизацию самочинно командиры частей не имели права, иначе их ожидал суд военного трибунала. И это правильно - в данном случае закон полностью на стороне здравого смысла. Зачем нужен на поле боя необученный и тем более невооруженный боец? Никакого влияния на результат боя он оказать не способен - он может только пополнить собой число убитых или раненых. Вдобавок - и это главное, - ввод в бой таких псевдосолдат подрывает людские резервы армии, не принося при этом никакого позитивного эффекта, и потому должен беспощадно караться по закону. Естественно, командиры и не занимались подобным самоуправством (о чем свидетельствуют их бесчисленные воспоминания). Призыв проводили полевые военкоматы, которые на то и
      
      
      
       11
       придуманы.
      5. Допустим все же на минуту, что командир осуществил-таки самочинное пополнение своей части за счет необученного и невооруженного местного населения. В части есть особый отдел, есть партийные органы, есть, наконец, вменяемое военное начальство, задача которых, в частности, состоит и в том, чтобы следить за состоянием вводимого в бой "людского материала" и не допускать его бесполезного расходования. Стало быть, безоружных так просто в бой не пошлешь. Об этом, кажется, и писать бы не стоило, но есть, оказывается, такие историки, которым надо напоминать о самых очевидных вещах. А раз человека вооружили, значит, он проходит по учету вооружения и боеприпасов. Если его одели в форму, значит, на него выделен и проведен по бумагам комплект обмундирования. Если его кормят, он проходит по учету пищевого довольствия. Если его ранили, он проходит по санитарному учету. Таким образом, если не брать уж совсем невероятный случай - посылку в бой невооруженных и необмундированных бойцов, которых к тому же сразу убивают наповал, - невидимым солдат, даже слабо обученный, остаться не может. Значит, если его ранят или убьют, он должен быть непременно внесен в учет боевых потерь. А потому какие-то неучтенные миллионы убитых - это лишь фантазии исторического мазохиста.
      6. Поскольку на самом деле, как сказано выше, призыв на освобожденных территориях проводили полевые военкоматы, то и учет вновь призванных бойцов на этих территориях тоже велся, как в военкоматах и положено. Значит, и бесследно теряться новые призывники не могли.
      7. Думается, Л.Лопуховский преувеличивает число возможных призывников на освобожденных территориях. Во-первых, по этим регионам советская мобилизация прошлась еще до их оккупации немцами. А во-вторых, Л.Лопуховский недооценивает прелести немецкой оккупации - с ее массовым угоном молодежи в Германию, с голодом, вызванным реквизициями продовольствия и насильственными переселениями, с лишением крова над головой, с массовыми расстрелами партизан (каковыми считались все мужчины от 15 до 60 лет, не работающие так или иначе на рейх). Таким образом, миллионы гонимых на убой необученных новобранцев вовсе не случайно никак не отразились в документах - просто потому, что никаких миллионов не было, а тех призывников, что еще оставались, вполне могли пропускать через себя учебные подразделения полков и дивизий.
      8. Странно, что Л.Лопуховский, измыслив проблему "самоистребления РККА", ничего не пишет о немецком фольксштурме. Уж его-то, в отличие от несчастных новобранцев Л.Лопуховского, видели все, о его огромных потерях, как правило бесполезных, написано очень много. Почему бы честному историку не напомнить нам о том, что самые катастрофические людские потери немцы несли в конце 1944-го и в 1945 году, но эти потери практически не учитывались, ибо штабы множества дивизий погибли в потоке советского наступления. Почему бы не поставить вопрос о том, как оцениваются немецкие потери этого периода и точны ли так называемые "экспертные оценки" немецких историков (ветераны утверждают, что в Западной Польше и в Германии соотношение потерь было как в 1941-м году, но уже, естественно, не в пользу немцев). Почему бы не предположить, что за счет "белых пятен" в немецком военном учете указанного периода немецкие потери серьезнейшим образом занижаются? Это было бы вполне оправданное предположение.
       Подытожим: попусту терять бойцов, хоть обученных, хоть необученных, командирам было ни к чему, так это не позволяло выполнять те боевые задачи, которые командирам давались. Высокий уровень потерь оправданием невыполнения не служил. Он служил, наоборот, отягчающим обстоятельством - недаром же Ставка только за первые 7 месяцев войны издала четыре приказа об улучшении учета потерь, а замнаркома обороны Жуков 30 марта 1942 года выпустил директиву о сбережении живой силы. Ну а бесследно терять бойцов, даже новобранцев, было, как мы видели,
      
       12
      
      практически невозможно. Поэтому призыв в Красную Армию на освобожденных территориях ни к каким многомиллионным неучтенным потерям привести не мог. Потери среди новых призывников учитывались на равных основаниях с потерями среди остального контингента бойцов. Нет, не радует нас убедительностью школа исторического мазохизма. Совершенно не радует.
      
       7.
      
       И все же среди исторических мазохистов Л.Лопуховский - еще не самый лютый. Есть люди, которые в борьбе за любимые постулаты ("трупами завалили" и проч.) в еще большей степени утратили связь с реальностью и здравым смыслом, еще бесповоротнее выжили из ума. К числу таких монстров исторической науки относится некто И.Ивлев, поместивший в том же злополучном сборнике "Умылись кровью" свою длиннейшую статью (по объему - скорее книгу) с чисто научным названием: "...А в ответ - тишина: он вчера не вернулся из боя". Видимо, в горном институте, где учился ставший ныне историком И.Ивлев, было принято давать научным работам такие берущие за душу названия. Или все же работа И.Ивлева не совсем научная? Давайте посмотрим и решим. Весь необычайно многословный, изобилующий отступлениями и риторическими фигурами текст не представляется возможным, но уверен: для вынесения вердиктов хватит двух-трех примеров. Остальной текст им не уступает.
       Статья настолько изобилует блестящими местами, что выбрать непросто. Возьмем - почти наугад - вот такой момент. Как известно, чтобы получить величину боевых потерь Красной Армии, из общей суммы пришлось вычесть военнослужащих, находившихся в окружении, учтенных в начале войны как пропавшие без вести и вторично призванных в армию на освобожденных территориях (939 700 чел.). Пришлось также вычесть и вернувшихся из плена советских военнопленных (1 835 562 чел.), первоначально учтенных также как пропавшие без вести. А в результате получилась слишком маленькая, по мнению И.Ивлева, сумма потерь. Поэтому наш автор, не моргнув глазом, заявляет, что из общей суммы потерь величину 939 700 вычли два раза, так как она якобы уже содержится в величине 1 835 562 чел. Другими словами, по мнению И.Ивлева, окруженцы, оставшиеся в оккупации и пошедшие либо в примаки к крестьянам, либо в партизаны, либо даже на службу оккупантам - это то же самое, что пленные, сидевшие в концлагерях (большей частью на территории рейха). Несмотря на всю разницу судеб, несмотря на то, что бывшими окруженцами занимались военкоматы и СМЕРШ, а освобожденными пленными - органы репатриации! Ну что тут скажешь? Не хочется верить в то, чтобы И.Ивлев поступал с читателем как наперсточник, нарочно создавая путаницу на ровном месте. Хочется думать о людях лучше и считать, что И.Ивлев просто не смог избежать общей судьбы исторических мазохистов и, как все они, слегка рехнулся. Ничем другим подобные мнения объяснить нельзя.
       Еще момент. И.Ивлев пишет: "Представим себе дивизию, ведущую бои на каком-то участке. В первую декаду отчетного месяца она представляет донесение о потерях в штаб армии, в которую входит составной частью. Фронтовое руководство во второй декаде передает эту дивизию в другую армию... В течение второй декады дивизия так же, на том же участке несет потери и лишь к концу ее передислоцируется на новое место. Донесение о потерях за третью декаду представляется в штаб новой армии. Донесение же о потерях за вторую декаду не представляется никому: из первой армии дивизия уже ушла, во вторую еще не пришла, вернее, данные о потерях за вторую декаду новую армию не интересуют. Никому в штабах не хочется завышать свою отчетность о потерях за счет потерь "чужой" дивизии - как в предыдущей армии, так и в новой. Данные повисают в воздухе и чаще всего нигде не учитываются...". Ну а результате, ясное дело, происходит нестерпимое для исторического мазохиста занижение наших общих потерь. Например: по оценке И.Ивлева, безвозвратные потери Северо-Западного фронта за период с 22 июля по 31 декабря 1941 года были
      
      
       13
      
      занижены аж в 2,78 раза. При этом И.Ивлев даже не ставит перед собой вопроса: а хватило бы в стране в тот и без того кровавый период мужчин, чтобы возместить потери, подсчитанные по его методике?
       Впрочем, сама эта методика для читателя так и остается тайной. Потери дивизий Северо-Западного фронта в оценке И.Ивлева приведены в таблице, но как именно получены цифры, автор нам не докладывает. Остается только верить его утверждениям, будто все цифры "подтверждены архивным документом, а то и двумя-тремя" и что таблица потребовала многолетней работы. Что касается архивных документов, то на них не худо бы просто сослаться, особенно с учетом того, как легко И.Ивлев путается сам (и путает читателя) даже не в трех, а в двух соснах. Что до длительности работы, то жизнь показывает: к сожалению, прямой связи между этой самой длительностью и качеством работы не существует. А когда мы заглядываем в саму таблицу, то видим: несмотря на все уверения И.Ивлева в ее непогрешимости, доверия она не вызывает. Вот строчка по 23-й стрелковой дивизии, графа "Потери за июнь- июль". Оказывается, за этот период дивизия ухитрилась потерять 21 900 чел., полторы своих численности (штатная численность - 14 483 чел.). Да, потери в то время были большие, дивизии пополнялись и снова шли в бой - все это понятно, однако казусы вроде вышеприведенного (а их в таблице много) историк должен объяснять читателю. Ибо читатель не понимает, как дивизия, потеряв за месяц всех (и даже больше) своих бойцов и командиров, продолжает воевать и далее. Чисто организационно это невозможно себе представить, и поневоле закрадывается подозрение, что дело не столько в сложностях боевого пути дивизии, сколько в методике оценки потерь, применяемой И.Ивлевым (и о которой он, повторюсь, ничего читателю не рассказывает).
       Вернемся, однако, к главному: к занижению потерь, постоянно якобы возникавшему, по Ивлеву, при переводе дивизий с места на место, из армии в армию. Удивительное заявление Ивлева о том, что при таком переводе потери можно скрывать (или терять), подтверждает мою мысль о том, что исторический мазохизм пагубно влияет на рассудок своих адептов и напрочь вырывает их из реальности. Ну, во-первых, о подобных случаях сокрытия потерь ни из каких документов неизвестно - уже это сильно обесценивает построения И.Ивлева. Во-вторых, как может командир (и не только дивизии, но и полка, батальона и т.д.) выполнять боевые задачи, если их ему ставят в расчете на прежнюю численность части, - ведь потери-то, извините за тавтологию, потеряны? Естественно, боевые задачи выполняться не будут, а при выявлении причин невыполнения сразу всплывет и сокрытие потерь. В-третьих: на все "мертвые души" будет ведь поступать довольствие: питание, денежное жалованье, оружие, боеприпасы, обмундирование... "Сокрытые потери" будут стоять на учете в комсомольской и партийной организациях, для них будет предусмотрено санитарное обслуживание... Видимо, И.Ивлев полагает, что финансовое довольствие "мертвых душ" командир должен присваивать, их кашу съедать, их водку выпивать, их оружие, амуницию и патроны продавать местному населению? Да, занятные представления о войне и военном быте у исторических мазохистов. Повторим, что схема сокрытия потерь, выдвинутая И.Ивлевым, остается чисто умозрительной конструкцией - ни одним документом она не подтверждена. И это для исторического мазохизма типично. Наших потерь ее адептам мало, хочется больше - значит, будут, схему придумаем, для публики сойдет, а документы - что документы? Ведь историки определенного склада ратуют вовсе не за истину, а за торжество собственный представлений о нашем прошлом, торжество любой ценой.
       В труде И.Ивлева масса и других сомнительных и не подтвержденных документами утверждений, порой вопиюще нелепых. Приведем в заключение, дабы стал ясен уровень И.Ивлева как аналитика, одно из них. И.Ивлев полагает, что потери надо считать вот как (стр. 440 книги "Умылись кровью"): "Допустим: на 1 января 1942 г. соединение имело - 8000 чел. На 1 февраля 1942 г. - 4000 чел. Пополнение за месяц - 2000 чел. Расчетные потери: (8000 + 2000) - 4000 = 6000 чел. Потери в отчетах, как правило, не свыше 3000 - 4000 чел. Занижение на 2000 - 3000 чел. Выявить его
      
      
       14
      несложно".
       Как уже было показано, историкам-мазохистам постоянно удается, случайно или намеренно, запутаться буквально в трех соснах. Так и здесь И.Ивлев не видит того, что увидит любой второклассник: на самом деле в его примере убыль в соединении за месяц составила 4000 чел, а 6000 у И.Ивлева получились лишь потому, что он по непонятной причине записал в потери всё прибывшее пополнение. Таким образом, отчеты, как и следовало ожидать, правы, а соврал, завысив потери на 2000 чел., наш исторический мазохист. Ошибка нелепейшая, но нелепостей, пусть порой и менее кричащих, в трудах исторических мазохистов и вообще хоть отбавляй. Рискну предположить, что этому позору наших историков приводит заданность, ангажированность их писаний, когда исследования, разыскания, анализ предпринимаются не ради истины, которая может оказаться всякой, а ради достижения заранее известных выводов, причем насквозь фальшивых - "трупами завалили", "не умели воевать", "не ценили людей", "тупые начальники", "наше вечное бескультурье" - и т.д., и т.д. Какими бы целями ни руководствовались в своем сознании исторические мазохисты - объективно их цели самые неблаговидные: принизить, обесценить подвиг предков, поставить под сомнение их воинские и человеческие качества, а значит, оскорбить и потомков тех, кто сломал хребет фашизму. Но мертвые, как известно, умеют мстить. Поэтому и в потомство имена некоторых историков, а также названия фондов, финансирующих определенного рода исследования, перейдут с позорным клеймом. И это справедливо.
      
      7.08.2014 года
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Колбаса времени
      
       26 ноября 2014 года
      
       Апология перерыва
      
       Как наверняка догадался читатель, мой прозаический цикл "Колбаса времени" задумывался как ежедневные записки об увиденном, услышанном, пришедшем в голову. И вдруг такой перерыв ежедневности длиной аж в три месяца! Я сознаю, что это - чудовищное отступление от жанра, за что униженно прошу у читателя прощения. Тем более что читатель как существо робкое и мягкосердечное, несомненно, уже стал представлять себе всё самое плохое и мысленно не раз уже видел меня под колесами цементовоза или на одре неизлечимой болезни. Лишь по природной скромности он не решился пока навести справки о моей судьбе... Хотя о чем я, какие справки?! Ведь читатель прекрасно видит, что на моем сайте ежедневно появляются мои новые стихи, а в иные дни - даже и по нескольку штук. Вот тут-то и зарыта собака, дорогой читатель. Не все изменения к худшему обусловлены Мировым Злом - некоторые, как то ни странно, происходят под влиянием Мирового Добра. Например, я в эти месяцы оказался столь щедро взыскан поэтическим вдохновением, что сочинял стихи, как оно и видно по сайту, почти каждый день. "Ну и что же? - спросит строгий, но наивный читатель. - Ведь стихи, как всем известно, дело хоть и таинственное, небесное, но для поэта - любимца Небес очень легкое: услышал вдохновение, записал быстренько, что оно диктует, и живи дальше, как все, исполняя свой житейский долг. В том числе и сочиняя обещанные тобой разнообразные заметки".
       Вот тут-то я и прерву читателя, ибо, как мне станет ясно, он сильно заблуждается насчет процесса поэтического творчества. Согласно этому заблуждению поэт есть то ли приемник для периодически принимаемых сообщений из космоса, то ли секретарь некоего таинственного барина (Бога? Мирового Духа?), который (барин) большую часть времени дремлет, но изредка оживляется и начинает бурно диктовать - только поспевай записывать. Такой миф когда-то создали о себе сами поэты. Во-первых, кому же не лестно считаться секретарем Небес? А во-вторых, с помощью таких представлений можно оправдать собственную лень, безделье и антиобщественный образ жизни в периоды между приступами вдохновения (или пиками активности диктующего Духа). На самом деле этот миф, увы, не имеет ничего общего с действительностью. Даже вдохновение приходит к поэту отнюдь не случайно, а как результат предшествующей - порой очень долгой - внутренней работы. Необходимо развить в себе способность воспринимать вдохновляющие черты действительности; не позволять тому, что отмечено внутренним оком, рассеиваться в потоке повседневных забот; уметь находить нужный путь для развития идеи и нужные слова для ее воплощения в стих... Но и наличия всех этих способностей и умений мало - требуется еще и воловий труд, египетское усердие. Требуется найти среди дневных трудов несколько часов для творчества - именно столько времени пишется средних размеров стихотворение (если не рассматривать редкие случаи исключительного везения, когда слова находятся словно сами собой). Начинать сегодня, а продолжение работы переносить на потом не рекомендуется, ибо то впечатление, благодаря которому и родилась идея стихотворения, может утратить свою свежесть. Следовательно, несколько выделенных для творчества часов будут не часами творческих грез и приятного досуга, а временем "мозгового штурма", изнурительного труда. Да, я счастлив тем, что Абсолютное Добро посылало мне нужные для творчества впечатления почти ежедневно, однако даже оно не способно сделать творческий процесс быстрым и легким. Он приносит радость - да, но он отнюдь не легок.
       Из вышесказанного читатель может уразуметь причину перерыва в моих заметках и успокоиться на мой счет. Я не лежу, истекая кровью, на грязной мостовой, не задыхаюсь, лежа под капельницей в больнице. Нет, я счастлив, я обласкан Небесами и был бы еще счастливее, если бы в сутках прибавилось часов, за счет которых я мог бы продолжать обещанный прозаический труд. И
      
       2
      
      сутки, и силы человеческие имеют предел - так принято считать. Однако первейшее правило художника - уважать общепринятое, но не благоговеть перед ним. И потому я после долгого перерыва принимаюсь за продолжение моих заметок, хотя и стихи у меня пишутся по-прежнему. Попробую, а там - что Бог даст.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Колбаса времени
       27 ноября 2014 года
       Апология многописания
      
       В дополнение к предыдущей заметке хочу заявить: я не разделяю высокомерно-насмешливого отношения бездельников к плодовитости в искусстве. Прекрасному слову "плодовитость" расслабленная, невежественная и поголовно страдающая творческой импотенцией богема постепенно сумела придать пренебрежительный оттенок. Мол, пишут много графоманы, а мы - редко, да метко. На практике, увы, вместо метко непременно получается галиматья, нравящаяся только автору и его собутыльникам (впрочем, за глаза-то собутыльники автора высмеивают, да и он тоже не остается в долгу, когда речь заходит о сочинениях его приятелей). А между тем Чехов как-то заметил: "Поэт, если он талантлив, берет не только качеством, но и количеством". И это правильно, во-первых, потому, что много пишущий поэт сумеет более полно отразить окружающую действительность; во-вторых, он сможет полнее раскрыть перед читателем собственную личность. Эти два пункта тесно взаимосвязаны, ибо чем многограннее и богаче личность автора, тем больше он видит важного в окружающем мире. Или, иначе: чем острее творческое зрение поэта, тем богаче его личная действительность и тем большего числа отражений она требует. Ну а я добавил бы еще вот что: по моим наблюдениям, авторы ленивые и пишущие мало склонны носиться с каждым своим опусом, как дурень с писаной торбой, и в конце концов полностью утрачивают способность объективно оценивать качество собственных сочинений (которые от недостатка практики, как правило, весьма убоги). Поэтому пишите больше, как можно больше, не оставляйте без внимания ни одной из явившихся вам творческих идей. Мертворожденное отсеется само, но подлинные прозрения останутся. Один из величайших поэтов XX века Теодор Крамер писал не менее трех-четырех стихотворений в день, и его величию это ничуть не повредило. Я ежегодно отмечаю день рождения этого человека, чему способствует и то, что родился он первого января. Присоединяйтесь.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Колбаса времени
       30 ноября 2014 года
       Нереальные существа
      
       Во дворе уже битый час лает собака. Разумеется, ни ей, ни ее хозяину, ни общественному порядку ничто не угрожает - она лает просто так, потому что ей нравится лаять. Вернее, ей это нужно: издавая по собственному произволу громкие звуки, она, во-первых, убеждается в собственной реальности, во-вторых, убеждает в этой реальности окружающий мир. То, что окружающему миру на нее плевать, собаку ничуть не волнует. Я с содроганием думаю о тех несчастных, которые всю ночь работали, прилегли наконец отдохнуть - и тут собака решила заявить о себе. Разумеется, тот вред, который она причиняет социуму (она ведь еще и гадит где попало), далеко перевешивает ту сомнительную радость, которую она доставляет своему владельцу. Вряд ли кто-то станет спорить с тем, что всякий благонамеренный гражданин обязан уничтожать таких вредоносных животных. Но что делать с людьми, подобными этой собаке? С теми, кто неожиданно издает в местах общественного отдыха дикие вопли, кто разражается в ночи пением, больше похожим на рев голодных хищников, с теми, кто в собрании непременно лезет выступать, хотя в голове у него нет ни единой свежей мысли? Ведь эти люди столь же внутренне пусты, как и глупая собака-пустолайка, и потому испытывают постоянное желание убедиться в собственной реальности, испуская произвольные звуки. Не будем говорить о том, сколькими способами можно создать пустопорожний шум и сколько существует видов такого шума - это завело бы нас слишком далеко. Лучше задумаемся над тем, каким образом быстро и эффективно принуждать к молчанию собакоподобных людей (впрочем, оговоримся: есть достойные молчаливые собаки, далеко превосходящие умом многих представителей рода человеческого). Смышленый народ - немцы: они придумали, например, такие спички, которые можно незаметно зажигать и бросать под стол во время всяких бессмысленных публичных выступлений. Эти спички взрываются - без всякого вреда для людей, мебели и посуды, но зато с таким страшным грохотом, что глупый оратор поневоле останавливается и теряет нить своей речи. А есть еще мешочки со смехом: положил его украдкой где-нибудь, а сам затесался в толпу. Когда мешочек начнет смеяться, никто уже не сможет нести и далее высокопарную галиматью, которая утомляла собравшихся не хуже лая описанной выше безмозглой собаки.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Колбаса времени
       1 декабря 2014 года
       Апология былого
      
       "Да, в наше время добиться любви, не растрясши кошель, - это чудо из чудес", - писал в XVII веке испанский писатель Алонсо Кастильо-и-Солорсано, автор знаменитого плутовского романа "Севильская куница". Такими же сетованиями наполнены все литературы мира - лишь великие потрясения XX века отвлекли поэтов от любовных огорчений, а к концу XX века и сама поэзия в общем умерла. Я прочел "Севильскую куницу" в годы своей юности - во времена, называемые нынче "совком", - и, помню, искренне огорчился тогда за талантливого автора, которому так не повезло с эпохой. Я-то существовал в совершенно других условиях - когда для успеха у женщин требовалось иметь какие-то таланты и склонность к творчеству, обладать остроумием и веселым нравом, а также некоторыми познаниями, дабы при случае суметь заинтересовать и развлечь компанию. Деньги могли помочь - успеху - женщины и тогда любили цветы и рестораны, - но могли ему и повредить: слишком денежные люди тогда, во-первых, настораживали, воскрешая в памяти Уголовный кодекс и повестки в милицию, а во-вторых, они уже тогда обладали всеми исконными недостатками слишком денежных людей (невежество и тупость - не самые серьезные из них). В то время я, баловень успеха, и представить себе не мог, что мне придется провести долгие годы в таком мире, где, по словам Лопе де Веги,
       Деньги всюду и везде
       Наш успех определяют.
      В этом мире громко звучит только голос богатства (имеющего обычно жутковатое происхождение, но это нынешних женщин почему-то не пугает). Таланту, знаниям и остроумию слово предоставляют редко, в местах развлечений и приятных знакомств эти свойства теперь никому не нужны. Подавляющее большинство девушек моей юности даже не с презрением, а с брезгливым недоумением отшатнулось бы от теперешних дамских любимцев. Но кому об этом расскажешь? Юнцы, вступающие нынче в возраст любви, приняли, похоже, очень невыгодные для себя правила: пренебрегать знаниями, презирать труд, поклоняться Мамоне и жить надеждами на легкое обогащение (которого, разумеется, никогда не будет, ибо все источники доходов уже поделены). Ну и, конечно, талдычить с чужого голоса про "беспросветный совок". Что ж, там они, конечно, не питали бы надежд сесть на шею ближнему своему. А вот счастливы в любви они там скорее всего были бы - потому что и сами они там были бы другими.
      
      
       28 февраля 2015 года
       Странные протоиереи
      
       Наконец-то дошли руки до двухтомного учебника "История России - век ХХ". Руководитель огромного авторского коллектива небезызвестный проф. Зубов. В этом коллективе нет ни одного известного историка, зато куча протоиереев (видимо, близость к Богу предполагает глубокое знание истории). Три тысячи страниц тотальной русофобии (не путать с обычным антисоветизмом). Из пространной преамбулы мы узнаем, что в русской истории светлых мест нет - речь именно о досоветской истории (когда дело доходит до советской, обличительный пафос перерастает в истерику, но это предсказуемо). Российские исторические деятели в подавляющем большинстве нарисованы весьма мрачными красками - так, дурными людьми оказываются все московские великие князья и, в частности, Дмитрий Донской. Святой нашей Русской Православной Церкви.
       Я, собственно, не об агитке, носящей почетное звание учебника. Я о наших современных протоиереях. Святые отцы, вы, часом, не выжили из ума?
      
       Колбаса времени
      
       26 марта 2015 года
      
       Простейшие
      
       Не так давно внимание океанологов, проплывавших на своем судне близ Галапагосских островов, было привлечено пузырями на поверхности воды, которые, лопаясь, распространяли невыносимое зловоние. При погружении выяснилось, что в этом месте на океанском дне имеются трещины, сквозь которые из раскаленных недр Земли поступает сероводород. Затем он цепочками пузырей восходит к морской поверхности, где смешивается с атмосферой, создавая то самое зловоние, знакомое по опыту не только исследователям, но и обыкновенным людям. Но главное открытие ожидало океанологов впереди: при исследовании проб грунта, взятого со дна возле разломов земной коры, выяснилось: на огромной глубине, под чудовищным давлением, в среде, лишенной кислорода, зато насыщенной вредным газом, существует и процветает жизнь в виде колоний своеобразных микроорганизмов. И питаются эти простейшие не чем иным, как тем самым сероводородом, который, согласно прежним представлениям, убивает все формы органической жизни. Удивление и радость ученых, сделавших такое неимоверное открытие, были, разумеется, беспредельны.
       Океанологов можно понять: эти фанатики науки постоянно то мыслями, а то и во плоти пребывают в морских глубинах и, если не считать немногочисленных конференций и симпозиумов, совершенно оторваны от жизни остального человечества. А будь они лучше знакомы с делами своих сородичей, населяющих земную поверхность, они радовались бы гораздо меньше. В самом деле: ученых потрясло то обстоятельство, что существуют организмы, способные питаться, по сути дела, ничем - газом, причем вреднейшим газом, зловонным отбросом химических реакций, протекающих втайне от людей в воспаленной утробе планеты. Сразу же, как из дырявого мешка, посыпались гипотезы и теории, симпозиумы и конференции, - а между тем наблюдатели, следящие за жизнью человеческого сообщества (да-да, людей, а не каких-то там ничтожных простейших), нисколько не удивились открытию океанологов. Эти наблюдатели, к числу которых принадлежу и я, сразу отметили, что жизнь подводных бактерий, питающихся газообразной дрянью, находит себе полную аналогию в жизни многих людей, ошибочно считающихся сложными существами и венцом творения. Крупные колонии таких человекоподобных простейших мы можем без всякого труда обнаружить, например, на современной Украине.
       Все мы прекрасно знаем, что человек есть существо сколь материальное, физическое, столь же и духовное. Поэтому, обеспечив свою физическую жизнь материальной пищей, затем он немедленно требует пищи духовной. Если он таковой не получает, он неизбежно уничтожится как человек, хотя, возможно, и будет еще какое-то время тяготить собой землю как биологическая единица. Духовная пища весьма разнообразна, от великой поэзии до телесериалов и футбольных матчей - соответственно различиям в этой пище разнятся и люди. Однако среди множества видов и способов духовного пропитания есть нечто подобное вредным подземным газам, нечто отрицательное, зловещий продукт идеологической борьбы, питаться которым могут только особые расы вида homo sapiens, только простейшие среди людей.
       Что поделать - тяга к сладкой жизни у человека огромна, отсюда желание одного людского сообщества разрушить и/или истребить другое, дабы воспользоваться его богатствами (прежде всего - его трудом). Понятно, что самый простой путь разрушения людского сообщества (социума) - это лишение его физической пищи, обычного продовольствия. Однако на практике такой путь в наши дни затруднителен и даже при достижении некоторых успехов желаемого конечного результата не гарантирует, ибо народ (сообщество, социум), уверенный в собственной правоте, может терпеть
      
      
       2
      
      лишения неопределенно долгое время. А вот без этой уверенности народ вскоре падает духом от любых, даже не слишком значительных неудобств. Иначе говоря, требуется, чтобы народ-жертва духовно отощал, а для этого следует лишить его соответствующей пищи. Необходимо заставить его возненавидеть собственную историю, собственные достижения, проникнуться отвращением к собственным святым, подвергнуть глумлению собственную душу, - однако это еще не все. Считая себя негодным народом, он должен вдобавок поверить в моральное, да и физическое превосходство хищника и увидеть в нем друга, а никак не врага. Пусть на того, кто хочет стать его поработителем, он смотрит как на существо высшего порядка, как на апостола добра, как на благодетеля, и тогда наш доверчивый народ можно брать голыми руками, можно грабить его всласть - подготовленный таким образом процесс ограбления будет восприниматься с благодарностью, как плата барину за науку.
       Однако и это еще далеко не все. Ослепленный может прозреть, одураченный - вновь прийти в разум. Да и совсем без пищи духовной нельзя, а долго питаться одним самоотрицанием не станешь. Поэтому необходимо предусмотреть для жертвы духовные суррогаты: суррогатную историю, суррогатных героев и святых, суррогатный язык, суррогатную культуру, суррогатные нравы и мораль. Понятно, что всё это будет форменной дрянью, отбросами человеческого духа, облеченными в яркую упаковку специально нанятыми и обученными людьми, - иными словами, в сфере человеческого духа и для людей это будет то же самое, что сероводород для галапагосских бактерий. Но и этого мало: дабы отбросы потреблялись с аппетитом, им должен быть присущ дразнящий запах ненависти, как сероводороду присущ его собственный неповторимый запах - не слишком приятный для человека, зато неотразимо влекущий простейших. Иными словами, дабы окормить жертву так, как желательно хищнику, жертве должен быть представлен враг (внутренний, внешний, тот и другой, и т.д.). Ясно, что "образ врага" - это совсем уж тухлый духовный продукт, однако не будем забывать о том, что к моменту создания этого образа жертва уже достаточно оболванена и в духовном смысле представляет собой, по сути, простейшее. А значит, запах гнили ее не оттолкнет - напротив, привлечет, заставит без оглядки глотать и всю прочую духовную заваль, и таким образом процесс создания человека-простейшего будет завершен. Колония простейших станет жадно вбирать в себя духовный сероводород, предоставляя между тем хищнику свободно хозяйничать в среде своего обитания.
       С учетом всего вышесказанного следует признать, что ничего особенного нового океанологи не открыли - чтобы в этом убедиться, можно привести длинный ряд исторических примеров перерождения людских сообществ в колонии простейших. Впрочем, вряд ли стоит злоупотреблять примерами, когда для признания справедливости наших слов достаточно бросить взгляд на современную заднепровскую Украину. Можно, конечно, смеяться над простейшими, но не стоит забывать о том, что они ведь по-своему счастливы. А значит, лучше воскликнуть: "Слава Украине! Простейшим - слава!"
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Колбаса времени
      
       28 марта 2015 года
      
       Божья роса
      
       Всем известна грубоватая поговорка: "Хоть ссы в глаза - ему всё Божья роса". Она, как то ни странно, приходит на ум после просмотра первых серий довольно добротного в целом милицейского боевика "Ленинград-46". Откуда такие странные ассоциации? А вот откуда.
       Согласно сценарию, все беды главного героя начинаются из-за того, что при его попытке устроиться на работу бюрократы выясняют: герой попал под суд военного трибунала, а оттуда - в штрафную роту. Бюрократ кричит на героя: "Вы скрыли от меня этот факт!" Герой гневно отвечает: "Вы не хуже меня знаете, что каждый, кто побывал в плену, попадал под трибунал!" (ну и, как выходит по смыслу сценария, далее - непременно в штрафники). Таков ключевой момент фильма.
       Вот те на. Словно и не было бури возмущенных откликов после показа скандально известного сериала "Штрафбат", полностью основанного на лжи. Формальных фальшивок в том сериале имелось несметное количество (штрафбатом мог командовать только проверенный офицер, а не штрафник, как в фильме; в штрафбатах, в отличие от штрафных рот, не могли служить уголовники и даже провинившиеся рядовые - это были офицерские части; распорядок службы и дисциплина в штрафных частях были совсем не такими, как показано в фильме, и т.д.). Однако формальные ошибки - это еще полбеды. Хуже, когда формальная туфта на наших глазах перерастает в идейную, начинает служить для обоснования некоей системы взглядов. При просмотре "Штрафбата" постепенно выяснилось: ошибки авторов фильма не случайны, а намеренны, образуют систему и служат для обоснования определенной концепции. Если такой ляп, как командующий штрафниками штрафник, вроде бы не несет в себе идейного посыла, то в "Штрафбате" предостаточно ляпов с совсем иным идейным наполнением. Например: за спинами бойцов, идущих в атаку, угрожающе торчит заградотряд с пулеметами (интересно, где было на все атаки напастись заградотрядов?); если атака отбита и бойцы начинают отходить, то их расстреливают из этих самых пулеметов; советских бойцов можно посылать в атаку и через минное поле, если этого пожелает начальство... Ну и так далее, перечислять долго, тем более что вышеприведенные ляпы подаются как факты, совершенно обычные на той войне. Они призваны подтолкнуть неискушенного зрителя к следующим выводам: 1) Советской Армией руководили безжалостные глупцы, и война была выиграна вопреки их руководству; 2) воевали в основном люди, имевшие проблемы с советским законом; 3) воевать советский солдат не хотел и воевал лишь потому, что боялся заградотрядов и особых отделов, то есть из-под палки; 4) начальство относилось к советскому солдату как к никчемному быдлу, всячески его унижало и своими указаниями старалось истребить его в максимально возможном количестве. Такова концепция сериала "Штрафбат" и многих ему подобных.
       К счастью, худа без добра в мире не бывает - вот и запредельная лживость сериала "Штрафбат" сыграла, как то ни странно, свою позитивную роль. Она вызвала в обществе возмущение и осознание того факта, что дальнейшее молчание крайне опасно и нам уже недалеко до той черты, когда вместо нашей истории и наших героев нам будут везде и всюду преподносить то, что угодно спонсорам сериала "Штрафбат". В результате после показа сериала появилось множество статей, телепередач и фундаментальных книг, которые не оставили от концепции сериала камня на камне. И дело тут не в чьих-то мнениях, не в блеске чьего-то красноречия, а в подтвержденных документами фактах и цифрах. Факты говорят о том, что случаев расстрела собственных отступающих частей заградотрядами не зафиксировано ни одного за всю войну; о том, что заградотряды не подпирали атак, поскольку находились на приличном расстоянии (не менее 1 км) от передовой и выполняли другие задачи; прогонов атакующей пехоты через минные поля также не зафиксировано,
      
      
       2
      
      то есть данный случай, изображенный в сериале, является чистейшей выдумкой, и т.д. Цифры же говорят о том, что штрафные части за всю войну пропустили через себя лишь 1,24 % из более чем 34 млн.воевавших солдат и офицеров.
       Здесь мы уже вплотную приближаемся к сюжету фильма "Ленинград-46" и к мытарствам его героя, автоматически попавшего под трибунал просто за то, что какое-то время провел в плену. Во всей той литературе, что вышла (к счастью!) после демонстрации "Штрафбата", немало внимания уделено и судьбе советских военнопленных, о которой, как водится, сочинено множество мифов в духе той самой концепции, которая была сформулирована выше. Не касаясь большей части этого достаточно гнусного псевдоисторического фольклора, скажем лишь, что через плен и окружение прошло в годы той страшной войны не 1,24 % военнослужащих (как через штрафные части после трибуналов), а раз в 10 - 15 больше. Это миллионы людей. Значит, если бы каждый пленный или окруженец проходил через трибунал (в чем нас пытаются уверить), то и процент штрафников среди воюющих советских граждан был бы больше примерно во столько же раз. Значит, потребовалось бы создавать уже не штрафные роты и - изредка - батальоны, а штрафные полки, дивизии, корпуса, а там, глядишь, и штрафные армии и фронты. Значительную часть офицеров пришлось бы снять с передовой для службы в трибуналах и штрафных войсках, значительную часть военных училищ перепрофилировать на подготовку военных юристов. С передовой пришлось бы также снять сотни тысяч сержантов и рядовых для охраны миллионов подследственных и осужденных... На самом-то деле с бывшими военнопленными всё происходило, разумеется, не так - хотя бы потому, что на всех бывших военнопленных и окруженцев не хватило бы не только трибуналов и охраны, но даже и проверочных лагерей. На практике подавляющее большинство освобождаемых военнопленных (примерно 90 %) проходило проверку и учет непосредственно на месте освобождения и там же получало направления для дальнейшего прохождения воинской службы или же в военно-медицинские учреждения. Да и среди тех, в отношении кого у проверяющих органов возникали сомнения, проверку в фильтрационных лагерях успешно проходило также абсолютное большинство (более 90 %). Суду трибунала не могли автоматически подвергаться даже лица, проходившие фильтрацию - по той простейшей причине (непонятной, видимо, выпускникам наших сценарных факультетов), что, коли не установлен самый факт преступления, то и суда никакого быть не может.
       Впрочем, в мою задачу не входит повторять все те публикации, в которых на документальной основе детально описана судьба наших военнопленных в годы Великой Отечественной войны. Главное - в том, что такие публикации имеются в изобилии, отражают факты, а не мнения их авторов, и полностью развенчивают те горе-концепции, которым с тупым упорством следуют сценаристы наших популярных сериалов. Повторяю: эти статьи и книги многочисленны, достаточно свежи и легко доступны. На самый худой конец можно войти в Интернет, набрать в поисковике "советские военнопленные" либо, еще лучше, "мифы о Великой Отечественной войне" и узнать если не всю правду, то хотя бы ее часть. Повторяю по слогам: "На-брать в по-ис-ко-ви-ке"... Нам, людям простым, совершенно ясно, что воспользоваться всеми указанными источниками - святая обязанность человека, сочиняющего сценарий исторического фильма. Ведь история - важнейшая составляющая народного самосознания... ну и так далее, в очевидных вещах можно обойтись без пафоса. Однако так считают люди простые, не обремененные Концепцией. А тем, кто ею обременен, похоже, хоть ссы в глаза - всё будет Божья роса.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Колбаса времени
      
       30 марта 2015 года
       Еще о простейших
      
      
       Вот и еще один мой украинский знакомый написал мне о своей ненависти к советскому строю ("совку") и заявил, что надеется дожить до окончательной победы над ним хотя бы на украинском пространстве. Таким образом, по его мнению, все потрясения, происходящие на давно и тотально приватизированной Украине, вызваны не чем иным, как борьбой с "совком". Какая, однако, занозистая штука этот "совок"! Коммунистов отстранили от власти в 1991 году, к середине 90-х годов всю мало-мальски привлекательную собственность раздали предпринимателям, деятельность профсоюзов прекратили, обедневших трудящихся заставили трястись за рабочее место, а "совок" даже в такой ситуации, сохраняющейся и поныне, настолько могуч, что с ним надо бороться, и бороться не на шутку. Конечно, бороться с привидениями Украине не привыкать: хотя самостоятельное украинское государство готовится отметить четвертьвековой юбилей, лозунг борьбы за независимость звучит чем дальше, тем истеричнее.
       Борьба с призраками для властей - дело, бесспорно, чрезвычайно удобное. Призрак бесплотен, не имеет никаких осязаемых характерных черт (поэтому ему можно приписать что угодно), а потому битвы с призраками протекают где-то в ином измерении - без доставления головной боли начальству и без порчи казенного имущества. Канализировал энергию масс на борьбу с "совком", которого нет - и можешь спокойно делать свои дела, а если что-то не заладится, неудачу можно немедленно приписать козням того же туманного "совка".
       И все же, с другой стороны, "совок" существовал не в сказках и фантазиях, а на самом деле, и обладал вполне реальными чертами. Бесплотный, лишенный всяких реальных черт и определений призрак - это одно, а настоящий "совок" - совсем другое. Но называются оба одинаково, и когда борец с призраком клянется в ненависти к "совку", он волей-неволей проклинает нечто совершенно реальное. Он проклинает бесплатное обучение и жилье, бесплатную медицину и суд, бесплатные детские сады, интернаты и дома престарелых, бесплатное художественное, музыкальное и спортивное образование, многочисленные выплаты и льготы из общественных фондов потребления, почти бесплатный проезд на общественном транспорте, низкие цены и многое, многое другое. Боец наносит удары фантому, которого толком не видит, но поражает вполне реальные вещи: достойные пенсии, отсутствие безработицы, обоснованную уверенность в завтрашнем дне, права работников и организации, защищавшие эти права... Реальный "совок" обладал всеми вышеперечисленными чертами и давно освободился от ГУЛАГа и политических репрессий, но бьется боец именно со страшным призраком, говоря о котором, власти непременно употребляют слова "ГУЛАГ", "расстрел" и "голодомор". Да, герой бьется с призраком, а поражает то, что недавно было реальностью и что герою и его семье вовсе не повредило бы и сейчас. Что ж, в борьбе против бесплатного жилья, образования и всего такого прочего герой добился прямо-таки феерических успехов: ничего этого, такого ненавистно-совкового, на Украине сегодня нет и в помине. Победа, то есть перемога, несомненна, а то, что при этом по уровню жизни Украина откатилась на уровень Верхней Вольты - это, как читатель правильно угадал, конечно же, козни "совка". И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди, и призрак получает очередную серию могучих ударов, под грохот которых исчезают последние черты "совка" реального. Власть облегченно вздыхает - ведь ничто так не мешает руководить, как необходимость выполнять какие-то обязанности по отношению к населению.
       Ну а население получает, видимо, то, что заслужило. Русский крестьянин, и, в частности, хохол, всегда славился трезвостью ума и способностью быстро понимать, что ему выгодно, а что нет. Впрочем, понимать свою выгоду способны и животные - все, за исключением простейших. Что
      
       2
      
      касается этих последних, то с ними всё, извините за тавтологию, проще: есть посудина с питательным бульоном (сейчас, правда, не слишком питательным), есть рука экспериментатора. Куда рука наклонит посудину, туда простейшие и потекут. Ну а то, что роль руки выполняют СМИ, а наклоны происходят поначалу в сфере сознания, дела совершенно не меняет. Простейшие есть простейшие, и сознание у них соответствующее. Нравится тебе иметь такое сознание - получай и всю остальную судьбу человека-простейшего.
      
      Примечание: все сказанное выше относится, конечно, не только к Украине, но и к России, и к прочим странам, превозмогшим проклятый "совок". Разве что питательный бульон на Украине пожиже, а простейшие поактивнее, чем в других посудинах... то есть я хотел сказать - "в свободолюбивых государствах".
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Колбаса времени
      
       4 мая 2015 года
      
       Мой русский пессимизм
      
       Чем ближе 21 мая, день рождения моего безвременно умершего друга Константина Григорьева, тем чаще я вспоминаю этого удивительного человека. С виду он был как раз совершенно обыкновенен, даже зауряден, но если присмотреться - удивителен, и вдвойне удивителен - если поближе его узнать. Вспоминаю его лицо, напоминавшее то ли Сократа, то ли лесного фавна, очень некрасивое, но чрезвычайно симпатичное; вспоминаю рыжие, вполне подходившие к внешности фавна волосы и бородку; вспоминаю маленькие ярко-голубые глазки, настолько близорукие, что иногда казалось, будто Григорьев смотрит не на собеседника, а на кончик собственного носа; вспоминаю улыбку, лукавую и простоватую одновременно. Что касается лукавства, то это была одна видимость - при мне Григорьеву ни разу не случилось его проявить, хоть на волосок схитрить в собственную пользу. А вот простоват Григорьев действительно был, и ни его природный ум, ни начитанность, ни самообразование никак не могли избавить его от этого свойства, столь неуместного в эпоху первоначального накопления капитала. Григорьев решительно не умел "подавать себя", "продвигать себя", добиваться для себя каких-то житейских благ и строить свою жизнь исходя из желания приобрести упомянутые блага. Более того, Григорьев упорно не желал всему этому учиться. На словах-то он признавал, что учиться надо (тем более что был вполне земным человеком и земные блага любил), однако в жизни оставался все тем же: день, целиком посвященный сочинению стихов и песен, являлся для него величайшей ценностью, которую он никак не желал разменивать на звонки, встречи, переговоры и прочие способы установления тех контактов, без которых современному творцу не видать житейского процветания. Помимо того, что он ценил свое время не меньше, чем скупой рыцарь - свое золото, - помимо этого он еще очень не любил кого-то о чем-то просить. Сама возможность оказаться в позиции просителя порождала в нем внутреннее сопротивление - вполне очевидное, как он его ни скрывал. Из-за такой неудобной черты характера он лишь к концу жизни научился разговаривать с работодателями, директорами клубов и тому подобными людьми, - и то, кажется, лишь после того, как я долго убеждал его прекратить стесняться и понять наконец: в ходе таких разговоров он выступает вовсе не просителем, а деловым партнером, предлагающим взаимовыгодную сделку. Я еще помню те времена, когда Григорьев, подряжаясь выполнить какую-либо работу для заказчика, не мог заставить себя спросить о сумме, которую он в итоге получит. В общении Григорьев был дружелюбен, открыт, доверчив, бескорыстен, - одним словом, очевидно и непоправимо простоват. Таковы же и его стихи: уморительно смешные, они лишены той желчности и злобы, за которые порой столь щедро платят сатирикам; они просты, а когда за этой простотой вдруг открывается подлинная глубина, то читатель, привыкший к дешевым словесным вывертам нынешнего поэтического дискурса, глубины не замечает, ибо уже сделал для себя суровый вывод: "Поэт Григорьев простоват и мне, умнику, не чета". Понятно, что описанная мной личность литературной карьеры сделать не могла никак. Бедой Григорьева была его гениальность, которая заставляла едва ли не всех знакомых с ним литераторов во время общения внутренне ощетиниваться и думать: "Если будут читать его, кто же станет читать меня?" При определенной житейской хватке эта беда преодолима, но вот хваткой-то Григорьев как раз не обладал. Что прикажете делать с таким человеком!
       Опасения по поводу излишней гениальности Григорьева у многих, видимо, не рассеялись и после его смерти. Подлинная поэзия, которая, во-первых, проста, во-вторых, глубока и, в-третьих, несет на себе неповторимый отпечаток личности автора, внушает нынешним литераторам непреодолимые опасения. Упорное молчание вокруг поэзии Григорьева есть, несомненно, плод этих опасений. Было бы понятно, если бы о поэте Григорьеве упорно забывали деятели из того лагеря,
      
       2
      
      который называют то "западническим", то "либеральным", то - неполиткорректно - "пятой колонной": для них-то само возникновение великой русской литературы является чистым недоразумением, и чем объяснять, как никудышный, по их мнению, народец смог создать такую словесность, гораздо проще сам факт существования этой словесности убить молчанием. Но литераторы почвеннического, патриотического направления тоже, мягко говоря, не баловали Григорьева поддержкой, хотя многие из них его творчество знали и - в кулуарах - хвалили. Почему? Вроде бы Григорьев, хотя и далекий от политики, мог порадовать всякое почвенническое сердце: русак и по внешности, и по характеру, и по звучанию своей лиры, русак до мозга костей, будущий предмет народной гордости, будущая русская легенда... Но известно, что у нас, у русских патриотов, поддерживать друг друга не принято. Причин тому много. Во-первых, мы считаем, что если человек еще не помер, то он и сам способен себя поддержать (западники, похоже, думают иначе, но что до них нам, суровым славянам). Во-вторых, каждый русский патриот непременно считает себя и самым русским, и самым большим патриотом, и мыслителем, наиболее верно понимающим как русский вопрос вообще, так и русскую литературу в частности. Для таких могучих фигур простоватый, лишенный амбиций и салонного блеска Григорьев являлся просто нулем. В-третьих, гениальность Григорьева производила, видимо, на литераторов-патриотов то самое действие, которое я описал выше (увы, средние литераторы, независимо от политической ориентации, сделаны, похоже, из одного теста), а потому патриотический лагерь видел Григорьева ничуть не лучше, чем "пятая колонна", - другими словами, старался в упор его не видеть. Имелись, несомненно, и другие причины слепоты, но для объяснения дела хватит и этих трех.
       Но вот Григорьев неожиданно умирает. Надо ли объяснять, что произошло бы, если бы так трагически ушел из жизни автор-западник? Или, скажем, автор-укрофил? Разумеется, его произведения, рассказы о нем, хвалы ему неслись бы отовсюду, даже из кофеварок. Западником Григорьев не был, и потому соответствующий лагерь о нем вполне предсказуемо промолчал.
      Однако промолчал (и продолжает помалкивать) также и почвеннический лагерь, хотя мертвый Григорьев вроде бы никому уже не конкурент. Или всё же конкурент? Неужели организаторы патриотического литературного процесса опасаются именно родных гениев и предпочитают публиковать лишь таких авторов, на фоне которых нетрудно выглядеть литературным Ильей Муромцем? Неужели, следовательно, все разговоры о почве и судьбе - лишь дымовая завеса для прикрытия собственных шкурных интересов? Не хочется в это верить. Хочется, чтобы меня заставили верить в другое, лучшее. А то ведь я могу прийти к выводу, что русский народ обречен, ибо судьбу каждого народа определяют властители его дум, а властители-то эвон каковы... Вот так, потихоньку-полегоньку, и зарождается русский пессимизм. Я могу отмахнуться от того факта, что немало русских националистов поддержало киевский майдан и украинский нацизм. Могу забыть о том, что другие русские националисты, не столь бравые, стали вдруг многословно рассуждать о том, что фашизм - явление неоднозначное и порой благотворное (это когда жилые кварталы русских городов Донбасса громила реактивная и ствольная артиллерия тех самых неоднозначных фашистов). От многого можно отмахнуться. Но вот от посмертной судьбы большого русского поэта и моего лучшего друга я уже не отмахнусь.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Колбаса времени
       19 июля 2015 года
       Подарок
       Москва сильно похорошела - везде ровный асфальт, ни выбоинки, ни трещинки. Но казалось, что все ямы, выбоины и трещины сосредоточились в моем дворе. Один таксист меня даже спросил: "Вы тут что, провинились в чем-то?" Наконец наступил мой день рождения, и ровно в этот день Собяка приступил к ремонту моего двора. Радостно кричат узбеки, пахнет свежим асфальтом... Я оценил, Собяка! Отныне всякий, кто на тебя покусится, будет иметь дело со мной!
      
       7 августа 2015 года
       Надписи
       Вчера в центре Москвы прочел на стене дома две надписи (нанесенные по трафарету). Первая: "Нет никаких "если бы"". Вторая: "Человечество спасут киты". Долго размышлял над прочитанным, ибо надписи явно обращались к уму. А уже в своем районе прочел на стене трансформаторной будки (крупно, от руки, кистью): "Москва, мой охуевший город!" Ну, тут я чуть не прослезился - это было обращено к чувству.
      
       18 августа 2015 года
       Лысые коты
       Видел этой ночью странный сон. Будто завел я рыжего полосатого котенка и очень им доволен. И вот собираюсь я куда-то по делам, а котенок вдруг вскакивает в мой портфель с бумагами. Я даже порадовался: веселее будет ходить по делам за компанию. Но далее я замечаю, что котенок в портфеле как-то подозрительно притих. Я заглядываю внутрь, и что же я вижу? Котенок за несколько минут совершенно облысел и сидит среди клочьев слипшейся шерсти. Затем он выпрыгивает из портфеля и начинает, лысый, розовый и противный, бойко скакать по комнате. Даже во сне мне это зрелище показалось зловещим - не странным, ибо во сне не бывает ничего странного, а именно зловещим.
       Мне удалось разгадать этот сон. Рыжий, цвета золота, котенок - это, разумеется, мое благосостояние. Облысение котенка означает то, что я полностью обеднею. Все к тому и шло, а тут вот такое мистическое подтверждение неприятной тенденции. Не скрою, мне стало тревожно, однако я вскоре успокоился, потому что вспомнил, как весело скакал по комнате лысый котенок. Видимо, не в деньгах счастье и всё в конце концов будет хорошо. И впрямь, в 90-х, в годы торжества демократии, и не такое переживали. И ничего - скакали себе, как лысые коты.
      
      
      
       Колбаса времени
       Грызуны 21 марта 2016 года
       Со времени последней записи прошло более семи месяцев, и такой перерыв, разумеется, не случаен. Дело в том, что мне было сделано соблазнительное предложение - за регулярную и довольно неплохую для литератора зарплату написать книгу для одного богатого человека, возжелавшего, как видно, славы мыслителя, историка и публициста. Книге, написанной мною, предстояло выйти в свет под фамилией заказчика. Писать за других людей, то есть служить литературным негром, мне приходилось и ранее, однако тогда речь шла о сочинении либо о переделке триллеров и боевиков, то есть произведений, не требовавших ни начитанности, ни познаний, ни самостоятельного мышления. Однако на сей раз все эти качества в книге должны были присутствовать. Я представил себе трудность задачи и содрогнулся, тем более что готовое произведение следовало сдать всего через полгода, а никаких наработок - даже списка необходимой литературы - у меня, разумеется, не имелось. К решению меня побудили два обстоятельства. Во-первых, заказчик принадлежал к некоему патриотическому клубу, а так как я и сам большой патриот и, как сейчас говорят, "державник", то можно было надеяться на то, что в ходе работы у меня не возникнет споров с заказчиком - литературные негры из-за подробных споров порой остаются без гонорара. А во-вторых, я уже месяца четыре слонялся без работы, и это состояние было для меня столь непривычным, что я с радостью согласился на то, на что соглашаться не должен ни один нормальный человек, если он не враг самому себе. Достаточно сказать, что в течение полугода у меня не выдалось ни одного полноценного выходного дня, и даже походы в продмаг или аптеку сделались проблемой, которую мне помогала решать 90-летняя матушка, которая, слава богу, сберегла для этого достаточно здоровья. Мое положение усугублялось тем, что заказчик считал наше сотрудничество не равноправной сделкой, а благодеянием со своей стороны, и потому без зазрения совести требовал от меня разных других текстов, в том числе даже объемистой статьи по макроэкономике. Книгу объемом примерно в 650 страниц я все же написал, причем, как мне кажется, на достаточно высоком научном уровне, с массой ссылок и незатасканных мыслей. Впрочем, судить об этом читателю, который, надеюсь, одобрит моего заказчика за эти мысли и за научное усердие. Я, конечно, горжусь тем, что совершил невозможное, ибо книги, охватывающие тысячелетний период истории России, за пять месяцев обычно не пишутся. Но вполне насладиться содеянным мне мешали моральные соображения. Хорошо ли, размышлял я, способствовать утверждению в стране такого порядка, когда за деньги можно стать властителем дум? Не приведет ли это к абсолютной, тотальной продажности, и не являюсь ли я одним из тех псевдопорядочных людей, которые к такой продажности уже близки? Увы, на эти вопросы я был вынужден ответить себе положительно. Да, я виноват. Но у меня есть оправдание: безработица, угроза нищеты, голода, болезней, под которой ныне живет едва ли не каждый писатель, особенно если ему, как мне, около шестидесяти. Наконец, у меня старая мать, за которой скоро может понадобиться уход. Люди сейчас судят нестрого, ибо сами стали морально весьма подвижны, людского суда я не боюсь. Есть нечто другое - то ли Бог, то ли суд истории, то ли суд человечества (который совсем не то, что суд отдельных слабых людей)... Не уверен в том, что этот суд оправдает вчистую меня и подобных мне тружеников, но уверен, что он учтет и оправдывающие нас обстоятельства. А вот что скажут этому суду наши требовательные, уверенные в себе заказчики - этого я представить себе не могу. Подозреваю, что ничего не скажут, ибо суд без всякой волокиты попросту превратит их в грызунов. Каковыми они в определенном смысле уже давно и являются.
      
      
      
      
       Колбаса времени
       24 марта 2016 года
       Абсолютное добро
      
       Когда я усердно занимался своим делом, то есть сочинял историко-публицистическую книгу по заказу некоего богатого человека (книге предстояло выйти в свет под именем этого человека), мне неожиданно позвонила секретарша заказчика и потребовала привезти плоды моих трудов. Я, разумеется, просто выслал их в нескольких файлах. Вскоре мне вдруг позвонил уже мой грозный наниматель собственной персоной. Секретарша, как оказалось, пожаловалась ему на то, что я не желаю выполнять ее распоряжения: в офис не приехал, а тексты хоть и прислал, но вразбивку, а не в соединенном виде. Я хотел было объяснить, что свести несколько файлов в один - пара пустяков и я, если надо, готов сам это сделать, однако работодатель сыпал упреки как из рога изобилия, не дал мне сказать ни слова и наконец бросил трубку. Я как-то машинально свел файлы воедино и послал объединенный текст секретарше, которую в школе, к сожалению, не отучили интриговать и ябедничать. Потом я задумался над услышанным. "Почему вы не хотите приехать?" - спрашивал меня заказчик с горечью. Странно как-то это прозвучало - словно я страдал манией бродяжничества и должен был постоянно хотеть куда-то приехать. Однако главным я счел другой упрек. "Я ведь не тревожу вас лишний раз, плачу аккуратно, создаю условия, - звеневшим от обиды голосом говорил будущий публицист. - Почему же вы не хотите приехать, не считаете нужным отвечать добром на добро?"
       Постепенно мне стала ясна вся та трагическая пропасть, которая разделила мое миропонимание и миропонимание моего работодателя. Я ведь тоже делал для него кое-что - выполнял всю работу в срок, нареканий на качество тоже не было, хотя нынешним богатым клиентам угодить очень непросто. Собственно, в отсутствии нареканий убеждает сам факт нашего успешного сотрудничества в течение полугода, когда я регулярно высылал заказчику готовые тексты и в ответ получал деньги и одобрительные отзывы. Эти отзывы меня не удивляли, так как человек я добросовестный, пером владею, работал быстро (потому что без выходных и праздников). И все же выходило так, что мы не равноправные партнеры. То добро, которое делал мне заказчик, платя деньги, было настоящим, полноправным добром, и за него следовало чувствовать благодарность. А то добро, которое делал заказчику я, честно выполняя его заказ, было на самом деле не добром, а лишь попыткой восполнить, возместить настоящее добро, выступавшее в виде денег нанимателя. Подразумевалось, что полностью возместить пошедшее на меня подлинное добро я никак не могу, а потому из благодарности должен выполнять различные требования, не имеющие прямого отношения к моей работе, - ну, например, немедленно являться в офис по команде не только моего патрона, но и его секретарши. По этой логике те же, к примеру, шахтеры должны не просто добывать уголь в шахте, но и постоянно ощущать благодарность за то, что их допустили к этому увлекательному занятию и даже платят за него деньги. Значит, шахтерам следует из благодарности в выходные дни бесплатно строить дачи или возделывать приусадебные участки своего начальства. Видимо, так получается по Божьему промыслу, согласно коему настоящее, абсолютное добро распределено между людьми неравномерно, и потому воистину добры лишь те, кто распоряжается бесценным даром абсолютного добра, то есть деньгами. В самом деле: ведь эти прекрасные люди вполне могли бы нас не нанять, и тогда пришлось бы нам как-то обходиться без своей толики абсолютного добра, что, как мы знаем, весьма непросто. Но нас наняли, дали нам работу, хотя вполне могли бы этого не делать, - даже ребенку ясно, что это акт огромной моральной силы. Иметь полную возможность не делать добра и все-таки делать его - такое, безусловно, требует самой исступленной благодарности, одним лишь выполнением работы подобную жертвенность искупить невозможно.
       Я лишь изложил ход мыслей моего богатого заказчика. Читатель сам решит, как относиться к такой жизненной позиции. Скажу лишь, что, по словам моих друзей, подобные воззрения среди богатых господ приобретает все большее распространение. И еще одно: на момент вышеописанного разговора за моим заказчиком был-таки должок по оплате моего труда. Небольшой должок, только за полмесяца, но все же. Позднее этот должок так никуда и не делся - я решил прекратить наши отношения, а заказчик решил, что в таком случае платить бессмысленно.
      
      
       Колбаса времени
      
       15 мая 2016 года
       Письмо итальянскому другу
      
       Здравствуй, дорогая Инночка! Непосредственным поводом к написанию данного письма послужил сон, увиденный мной минувшей ночью, в котором ты играешь весьма важную роль. Согласно этому сну, мы с тобой работаем в типографии (цех ее очень походит на игровую комнату в детских яслях, но, видимо, так надо). Ты руководишь производством, а я его непосредственно осуществляю с помощью специальной машины, очень похожей на полуразобранный кассовый аппарат брежневских времен. Хотя эта машина и выглядит неказисто, но, согласно сну, если по ее клавишам постоянно стучать, то все желаемое сбудется. Так что движется наше дело хорошо, но тут тебя вызывают на международную конференцию (которая почему-то проходит в соседней комнате, хотя это и неплохо - меньше мороки с переездами). И вот ты вместе с заместительницей уезжаешь (из соседней комнаты сразу после этого слышатся дикие вопли), но, чтобы дело не останавливалось, присылаешь мне в помощь какую-то мамашу с маленьким ребенком. Мамаша просто топчется рядом, а ребенок немедленно вцепляется в аппарат, от которого поэтому начинают отваливаться разные важные железяки. Мне приходится подбирать их и кое-как присобачивать обратно, однако детеныш тем временем хватает и швыряет на пол рулон бумаги, который катится вдаль, бумага разматывается, и надо рулон догонять, а бумагу сматывать. Только смотал, только сел к аппарату, как снова отвалилась железяка; только ее привинтил, как снова беги за рулоном... Такая вот американская помощь. Я совсем уж было собрался покончить с этой маленькой дрянью, однако, к сожалению, проснулся, и зло опять осталось безнаказанным. Впрочем, хорошо уже то, что увиденный тяжелый сон побудил меня написать тебе письмо.
       Письмо мое будет о справедливости и о добрых делах. Так вышло, что я, оставшись временно (а хочется верить, что навсегда) без работы, решил, как подобает доброму москвичу, осмотреть все столичные музеи. Именно все, так как я ничего не умею делать наполовину. За последний месяц я включил в свой список состоявшихся посещений музеи Василия Пушкина, Серебряного века, Лермонтова, Гоголя, Герцена, Островского, Горького, Алексея Толстого и еще кого-то. Не уверен, что имею право включать в список музей Герцена, так как его я посетил в нетрезвом виде. Однако об этом позже. Случилось так, что после посещения музея Островского, что на Малой Ордынке, ноги сами вынесли меня к рюмочной "Второе дыхание". После двух-трех соточек мне мучительно захотелось общения - в частности, чтобы поделиться впечатлениями о посещении музея. Около рюмочной стоял и озирался некий пожилой красавец в мешковатых штанах, с виду похожий на прибалта. Я предложил ему выпить, и его суровое лицо вмиг озарилось улыбкой. Он действительно оказался осевшим в Москве латышом по фамилии то ли Пукс, то ли Пэкс. Мне подумалось, что с такой фамилией как ни трепыхайся, каким красавцем ни будь, но жизненная стезя все равно приведет тебя в рюмочную. Конечно, с Пуксом я пропил непозволительно много денег для безработного, но меня утешало сознание совершенного доброго дела.
       И что ты думаешь? Вскоре оно вознаградилось! Когда я через несколько дней приближался к музею Герцена и уже сворачивал на Сивцев Вражек, меня остановил некий подвыпивший, но весьма солидный господин, искавший бельгийский пивной ресторан. Мы с ним сообща нашли нужный дом, и тут он сказал мне напрямик, что ему необходим собеседник, а за угощением он не постоит. Таким образом я посетил дорогой ресторан, в котором никогда не побывал бы самостоятельно, вкусил целый ряд мясных и рыбных ассорти и несколько сортов вкусного пива. Правда, мой амфитрион довольно скоро потерял сознание и растворился в пространстве, но перед этим честно за все заплатил. Что отсюда следует? Отсюда следует, что справедливость в мире есть, и добрые дела неизбежно вознаграждаются. Расскажи об этом своим деткам и убедительно попроси их никогда не мешать, если взрослые дяди работают. У нас третий день прекрасная погода, свежо и солнечно, и я собираюсь в заведение "Дача на Покровке" на сборище эстетов и декадентов под названием "Бархатное подполье". Вот так мы тут живем, чего и вам желаем. До свидания, дорогая! Жду ответа, как соловей - лета.
      
      
       Колбаса времени
       12 августа 2016 года
       Скелеты и одноусость
      
       Странное место - Зоологический музей в Москве: вроде бы я посетил его уже два месяца назад, но он продолжает мне вспоминаться и даже сниться. И надо сказать, что воспоминания эти носят какой-то зловещий характер. Тем, кто не бывал в указанном музее, спешу сообщить, что в нем имеется зал скелетов, где представлены костяки самых разных животных, от слона до лягушки и землеройки. Так вот теперь при встрече со многими представителями богемы мне вспоминаются те скелеты. Не то чтобы я видел вместо старых знакомых одни голые костяки, - нет, так далеко дело еще не зашло, однако смотришь порой на плешь очередного пожившего сочинителя, и вспоминается безупречно белый, сухой и полностью, бесповоротно мертвый скелет какого-нибудь четвероногого. А надо сказать, что в наше время лысеющие сочинители (причины массового облысения этих людей - предмет отдельного исследования) взяли моду начисто выбривать себе остатки волос на черепе. Таким образом они пытаются представить кару судьбы - плешивость - делом их собственного свободного выбора. Понятно, что эти безобразно нагие черепа не могут не напомнить мне лишний раз зал скелетов, однако причиной постоянного возвращения воспоминаний являются, конечно же, не одни только внешние соответствия. Соответствия бывают и другие: когда человек как творческая личность давно умер, но не знает об этом (или не хочет знать) и постоянно повторяет попытки создать нечто значительное или хотя бы забавное. Казалось бы, постоянные провалы этих попыток, происходившие в течение многих лет, должны были бы заставить автора прекратить свой напрасный труд и заняться каким-нибудь другим делом. Однако столь же мертвые коллеги пылко хвалят автора (разумеется, в расчете на ответную похвалу с его стороны), всё сообщество мертвецов активно печатается, занимает должности в различных средствах массовой информации и создает в них столь кладбищенскую атмосферу, что живой человек в сфере искусства начинает казаться чем-то странным и возмутительным. Живого, однако, не обманешь: несмотря на все успехи ловких покойников, они предстают перед живыми не тем, чем хотели бы казаться, а тем, чем являются на самом деле. Вот и я, из которого мертвяки еще не успели высосать всю кровь, за их модно одетыми фигурами вижу безупречно белые скелеты из музея, и рядом с их лоснящимися бритыми головами вижу висящие в пространстве безупречно белые черепа зверей. Удрученный этими образами, я слышу вдобавок высказывания, умозаключения, шутки, родившиеся еще в благословенную для иных эпоху перестройки, а ныне давно уже мертвые, но продолжающие упорно звучать. Я криво улыбаюсь и ретируюсь от мертвяков домой, в свой кабинет, в общество живых.
       Зоологический музей запомнился мне также одним странным случаем. Я рассматривал стенды с насекомыми и вдруг краем глаза заметил какое-то движение на полу. Присмотревшись, я с удивлением обнаружил на полу жука, довольно безрассудно бегавшего по самой середине зала. Жук был явно нерусского вида - не составляло труда догадаться, что он сбежал из какого-то музейного фонда, откуда его вскоре переместили бы на стенд в качестве экспоната. Побег не обошелся без потерь: у жука недоставало одного из его длинных усов, и бедняга поэтому бегал по кругу вместо того, чтобы поскорее скрыться в спасительную тень под стендами, где его не нашли бы ни музейные работники, ни топочущие по залам дети. Да, скорее всего он умер бы там с голоду, но умер бы свободным. Этот жук вспоминался мне так настойчиво, что я не мог не задуматься над его судьбой и не сравнить ее с судьбой современного человека. У большинства наших двуногих современников тоже утрачен второй ус, позволяющий видеть жизнь во всей ее полноте. Имеющийся ус втолковывает современникам то, что ему и положено: хватай, лови, приобретай, обеспечивай свое благополучие, ибо жизнь теперь жестока. Трудно винить ус за такую односторонность советов - он делает свое дело. Беда в том, что второго-то уса нет, и потому людям приходится постоянно слушать всё те же советы, а стало быть, постоянно бегать по кругу, как музейный заморский жук. А если бы они сумели сохранить второй ус, то узнали бы, что и за кругом в жизни есть очень много интересного, - собственно, за кругом-то и есть настоящая жизнь. Об этом я могу говорить с полной уверенностью, поскольку я хоть и побывал в лапах препараторов, но сумел вовремя вырваться и потерял только часть, самый кончик второго уса. Поэтому жизнь я вижу более полно, чем бегающие по кругу, и могу рассказать им много необычного (правда, они не хотят слушать, ну и бог с ними). Я, конечно, в общем доволен своей судьбой, далеко не всем так повезло. И все же трудно передать, как остро я тоскую порой по утраченному кончику уса.
      
      
       Колбаса времени
       22 августа 2016 года
       Кладбища домашних любимцев
      
       В моем дворе взгляды прохожих привлекает странный квадратный бугор, поросший кустами и деревьями. Это старое бомбоубежище, укрытое под толстым слоем земли. Из этого слоя торчат выходы вентиляции - два бетонных цилиндра с плоским верхом и круглыми отверстиями по бокам. Эти цилиндры привлекают несчетное количество пьяниц с Петровско-Разумовского, Коптева, Михалкова, Лихобор, Бутырок, улицы Яблочкова и прочих районов Москвы, поскольку напоминают столы и позволяют пьяницам чувствовать себя как бы в питейном заведении, куда все они мечтают попасть и куда им на самом деле из-за безденежья хода нет. Добавляется и прелесть природы, так как над Бомбой - так кратко называется бугор - со всех сторон нависают и приятно шелестят под ветерком огромные деревья, бывшие во времена постройки убежища еще совсем маленькими. Частенько неустанный бубнеж пьяниц, собравшихся на Бомбе, их жуткий смех, вопли и перебранки отравляют жильцам окрестных домов целые дни и даже ночи. Однако порой на бугре никого нет - ведь алкоголики, как известно, непредсказуемы, - и тогда бетонными столами пользуюсь я.
       Однажды в жаркий июльский день мы с приятелем стояли у одного из этих квази-столов, потягивали из банок холодное пиво и негромко беседовали. В это время по тропинке мимо бугра проходила величественная старуха со шпицем на поводке. Заметив нас, она остановилась и объявила:
      - Вот здесь, где вы пьете, мы хороним собак.
      - И кошек? - уточнил я.
      - И кошек, - величественно кивнула старуха.
      - А мышей хороните? - хихикнул мой подвыпивший друг. Старуха презрительно хмыкнула и двинулась дальше своей дорогой. Я, увлеченный беседой с другом, быстро выкинул из головы эту сцену: к тому, что жизнь в Москве полна абсурда, мне не привыкать. Однако на следующий день я вспомнил слова старухи и многое понял. Стало быть, повсюду у нас, на каждом мало-мальски удобном месте, разбросаны кладбища домашних любимцев, а потому все те, кто пьет и веселится в московских дворах, вершат веселье на костях маленьких покойников. Понятно, что покойники терпят такое надругательство лишь до поры до времени. В конце концов их разъяренные души проникают внутрь пьяниц и толкают их из мести на разные самоубийственные акции. Одного из давно примелькавшихся мне выпивох как-то ночью понесло на стройку, где он свалился в уже забетонированный котлован и сломал себе ногу в нескольких местах, так что и доселе передвигается с палкой. Известная в округе баба Аля, которую никто никогда не видел трезвой, но которая раньше отличалась добродушием, вдруг устроила дома страшный скандал и выкинула с балкона семейную гордость - фарфоровый сервиз. Наутро баба Аля рыдала над его осколками и проклинала дело рук своих, но было уже поздно. А тем временем трое друзей бабы Али повздорили из-за того, кто должен с ней амуриться, и два друга забили третьего досмерти. Мертвяк, накрытый мешком, долго лежал в нашем дворе (криминалисты свое дело сделали, но труповозка все не ехала), и это зрелище возбуждало различные толки среди детворы. Но я-то теперь знаю: все дело в ненависти домашних любимцев, которых так долго попирали ногами и чей сон тревожили нечеловеческим гоготом и пьяными воплями. А поскольку домашних любимцев из-за их многочисленности хоронят повсюду, то от их ненависти не убережешься. Так что пьянствовать, вопить и гоготать надо дома, а кошки, собаки, морские свинки, хомяки и все прочие пусть спокойно спят в земле наших дворов. Не мешайте им спать, иначе плохо вам будет.
      
      
      
      
      
      
      
      

  • Комментарии: 1, последний от 24/09/2019.
  • © Copyright Добрынин Андрей Владимирович (and8804@yandex.ru)
  • Обновлено: 24/01/2017. 182k. Статистика.
  • Эссе: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.