По стране прокатилась весть, что один из создателей социального сайта "Вконтакте" Павел Дуров окончательно порвал с Россией (которую и прежде, говорят, недолюбливал) и избрал себе новое отечество - какие-то карибские острова. Невольно задаешься вопросом, какое нам до этого дело? Однако данное известие явилось лишь отголоском той славы, которую Дуров приобрел ранее - своими публичными высказываниями и действиями. Видимо, человек этот и впрямь не чета другим, ибо социальных сайтов расплодилось множество, но никто из их создателей, кроме Дурова, как-то не запечатлелся в массовом сознании. Я уже не говорю о создателях новых видов энергии, о великих художниках и поэтах, о разработчиках новых невиданных двигателей и т.п. фигурах: в наше время общество такими деятелями совершенно не интересуется, решительно предпочитая им актеров, телеведущих, крупных жуликов либо, на худой конец, программистов, но с яркой общественной позицией, - одним из последних (а может, и единственным) является Павел Дуров. Чем же запомнился этот господин?
Прежде всего - своими высказываниями по поводу Дня Победы 2012 года. Звучали они так: "Народ гуляет. Еще бы - 67 лет назад Сталин отстоял у Гитлера право репрессировать население СССР". И еще, как дополнение: "Мой дед прошел всю войну офицером, был дважды ранен, а затем был репрессирован своими по доносу без суда".
Судя по словам Дурова, главным в жизни для Сталина была возможность по-всякому репрессировать население СССР - за это он готов был биться с Гитлером и с кем угодно не щадя живота своего. Проще говоря, Сталин был помешан на злодействе. Версия понятная и удобная для людей с предельно упрощенным мышлением, каковыми, по слухам, являются многие любители программирования. Для них всё в мире должно соответствовать их схеме или программе, пусть даже заданной задним числом. То, что не втискивается в программу, беспощадно отсекается. А не втискивается в дуровскую "программу прошлого" очень многое. Дуров вот написал о печальной судьбе своего дедушки (причем соврал: без суда после войны никого не репрессировали). Стало быть, и мне позволительно написать кое-что о своих близких. Мои родители происходили из того самого крестьянства (бедняков и середняков), которое к началу 1930-х гг. составляло свыше 90 % населения СССР и которое на тот момент не имело никаких житейских перспектив, кроме примитивного ручного труда до скончания века на клочке собственной земли. Та же участь - если бы не произошло скорых перемен - ожидала и будущие поколения этих крестьян. Однако в результате беспощадного сталинского угнетения в стране возникли десятки тысяч школ, сотни вузов, а мои родители обрели новую судьбу, которой еще в начале 30-х никто не мог бы предвидеть: мать стала генетиком и кандидатом наук, отец - экономистом и академиком. У большинства друзей нашего дома жизнь складывалась аналогично: деревня, крестьянская семья, школа, вуз, научная работа. Впрочем, были не только ученые: инженеры, врачи, генералы... Странно, но никто из них не подвергался репрессиям - даже моя матушка, сторонница "неправильной" генетики, работала себе под руководством такого же "вейсманиста-морганиста" профессора Кушнера, которому почему-то сохранили его лабораторию. О репрессиях я, разумеется, знал и приставал ко всей родне, как деревенской, так и городской, с требованиями поведать мне о том, как страдала эта самая родня от сталинской тирании. Полученными сведениями я, понятно, собирался хвастаться, подобно П.Дурову. Меня, как сейчас помню, страшно раздражало то, что никто из опрошенных от репрессий никак не пострадал и даже, проявляя, на мой тогдашний взгляд, ужасную тупость, не мог припомнить других таких страдальцев. Много позднее выяснилось, что на самом-то деле подлинно массовым явлением были в ту пору бойко работавшие "социальные лифты", то есть типична была история моей семьи, а репрессии впрямую коснулись лишь нескольких процентов населения. Дуров, как истинный программист, склонен "по умолчанию" считать всех пострадавших безвинными жертвами. Однако если взять послевоенное время, когда пострадал Дуров-дед, то наиболее массовой категорией репрессированных являются
2
бывшие сотрудники и союзники гитлеровского режима на оккупированных территориях (полицаи, бандеровцы, легионеры-добровольцы, старосты и прочая подобная публика). Безвинны ли были эти люди? Риторический вопрос.
Вспомним то, что осталось за пределами дуровской "программы прошлого", а именно то, каким образом осуществлял свое право на репрессирование населения СССР Адольф Гитлер - по мнению Дурова, близнец и alter ego Сталина. Ведь Гитлер, как известно, оккупировал на несколько лет самые населенные районы нашей страны и принялся там энергично пользоваться своим - недолговечным, как вскоре выяснилось, - "правом репрессирования". Что ж, надо честно признать: Гитлер оказался чужд всякого лицемерия в виде строительства для отвода глаз школ, больниц, вузов, библиотек, больниц, детских садов и всего такого прочего. Наоборот, согласно гитлеровскому (альтернативному) "плану репрессирования" население оккупированных территорий полностью отчуждалось от образования, науки, медицинского и культурного обслуживания (уж репрессировать, так репрессировать честно). Правда, социальные лифты существовали: за успешное истребление соотечественников можно было возглавить взвод или даже роту таких же головорезов, получить медаль и право на ознакомительную поездку в рейх - этот оазис культуры и гуманизма. Большинство же ехало в рейх принудительно в качестве рабов, - правда, рабом можно было стать и на оккупированной территории, там не любили людей без определенных, то есть полезных рейху занятий. Мужчины дееспособного возраста, не задействованные на службе рейху, считались партизанами со всеми вытекающими отсюда последствиями. Крестьянский труд и вообще производство разных полезных рейху вещей приветствовались, однако результаты этого труда у производителей отбирались, причем зачастую настолько радикально, что значительная часть производителей вымирала с голоду. Отбирался также домашний скарб, которого в советских семьях перед войной сильно прибавилось. Культурные завоеватели восстановили справедливость, отобрав у недочеловеков все излишки и отправив награбленное в рейх (а что брезговать, вещь не виновата в том, что находилась в лапах унтерменшей). Отбирали также и жилье - было бы странно, если бы носители культуры тряслись в землянках на морозе или теснились бок о бок с недочеловеками. Если в какой-то местности возникало недовольство, то там убивали всех встречных независимо от пола и возраста (типичная сводка умиротворителей: "Уничтожено 5000 бандитов, захвачено 18 винтовок, у нас потерь нет), причем, дабы не тратить патроны, а также получить максимум удовольствия, смутьянов загоняли в сараи, церкви, коровники и там заживо сжигали. В результате такой политики 17 млн. человек на оккупированной территории было репрессировано, так сказать, окончательно, а тех, кто прошел концлагеря, голод, жизнь в землянках и шалашах, принудительный труд на оккупантов, рабство в Германии, программисты типа Дурова за репрессированных даже и не считают.
Вот такая небольшая разница имелась между репрессивным (без кавычек, я не сталинист) режимом Сталина и репрессивным режимом Гитлера. Мог ли не знать о ней вечный отличник Павел Дуров? Думается, что не мог. То есть, высказываясь о Дне Победы, он лгал сознательно. При этом желание солгать было таким сильным, что высказался он публично и с явным расчетом на шумный резонанс. Может ли вменяемый человек лгать сознательно и публично? Знатоки сверхъестественного утверждают, что, как ни странно, может, но лишь в одном случае: если его душой овладел дьявол. Такие жертвы ада чрезвычайно рациональны, никогда не упустят своей выгоды, из них выходят прекрасные программисты. Однако серой и мертвечиной от них смердит совершенно явственно.
Колбаса времени
23 июня 2014 года
Зловещий программист - 2
Вспоминается еще одно высказывание П.Дурова - по поводу того же Дня Победы. Наш программист удивляется: "Парадокс: воевали за свободу, а страна еще полвека после той войны гнила в унизительном рабстве". Мы удивляемся вместе с ним: ведь Дуров родился в 1984 году, откуда же он может знать, как жила страна при советском строе? По книгам? Но есть "Архипелаг ГУЛАГ", а есть, к примеру, "Поднятая целина" или "Время, вперед", и какая из книг правдивее, еще большой вопрос (по крайней мере, в советских романах сталинской эпохи прямого вранья, в отличие от "Архипелага", не наблюдается). По рассказам современников? Но тот, кто сидел при Сталине, расскажет совершенно не то, что расскажет не сидевший, а, наоборот, преуспевший на любимом поприще. Не забудем и о том, что ГУЛАГ (в котором, кстати, сидело людей меньше, чем сидит в нынешней либеральной России), был ликвидирован еще в 1954 году, тогда же было реабилитировано и подавляющее большинство его заключенных. Остается до конца советского строя 37 лет, в течение которых серьезно пострадавших по политическим мотивам можно пересчитать по пальцам. Об этих годах юному Дурову мог бы рассказать я сам, а также книги, картины, кинофильмы той эпохи. Дуров утверждает, будто в это время страна "гнила в унизительном рабстве". Однако непонятно, почему он расписывается за всю страну, в том числе и за меня, грешного. Если в рабстве гнили, к примеру, родители Дурова, то это их дело (вероятно, было что терять, оттого и рабствовали). Я же никому не кланялся, ни в каком рабстве не гнил и в сочувствии нашего программиста решительно не нуждаюсь. Как я уже напоминал, ко времени уничтожения советского строя Дуров еще пешком под стол ходил и потому не только период сталинизма, но и последующий советский период может знать только по книгам, картинам, фильмам... Зададимся вопросом: книги каких писателей могли поведать Дурову об "унизительном рабстве" и о нравственном ничтожестве советского народа? Белова? Трифонова? Носова? Катаева? Распутина? Нагибина? Абрамова? Шукшина? Бакланова? Чепуха - в книгах этих авторов есть всякое, но они, несомненно, куда чаще повествуют о внутренне свободных людях, нежели о рабстве и сломанных душах. А те писатели, которые любили изображать советское общество как скопище рабов и жуткий концлагерь, пользовались уважением далеко не у всех членов этого общества. Например, Шаламов, пострадавший в свое время куда больше Солженицына, презирал этого последнего и упорно продолжал считать себя коммунистом. А может быть, Дуров усмотрел холопство в стихах Пастернака, Твардовского, Кедрина, Симонова, Смелякова, Соколова, Винокурова, Шефнера, Ахмадулиной, Высоцкого, Кузнецова? Вряд ли - умом Дуров, на мой взгляд, не блещет, но он все же не сумасшедший. Может быть, Дуров наметанным глазом заметил рабство в живописи Павла Корина, Осмеркина, Фалька, Куприна, Крымова, Коржева, Стожарова, Салахова, Грицая? Или в фильмах Калатозова, Козинцева, Рязанова, Данелии, Трегубовича, Гайдая, Тарковского, того же Шукшина? Невозможно. Да и где видел Дуров, чтобы великая культура вырастала на почве рабства, морального распада, на нравственном гноище? К сожалению, судя по всему, наш программист слабо знаком с историей как советской, так и мировой культуры, иначе ему и в голову не могли бы прийти его обличительные образы, которые на самом-то деле обличают в невежестве его самого.
"Но мне рассказывали!" - с гневом возразит он. Ах да, ну как же я мог забыть великую роль рассказчиков и рассказчиц, этих бесчисленных "баб Лер" и "тетей Кать", этих "дочерей офицера", этих бабушек и дедушек, которые непременно либо "вышли из богатых семей", либо "прошли всю войну" (в тылу, надо полагать, - на передовой такое было невозможно), этих замечательных мемуаристов, обладающих сугубо избирательным зрением и видящих одни ужасы и несчастья, трусость и холопство и упорно не видящих ничего другого? Удивительно, но с подобными рассказчиками сталкиваются у нас исключительно программисты... то есть, пардон, либералы, а тем,
2
кто мыслит несколько менее схематично, как-то не везет на таких рассказчиков. Взять хоть меня, дорогой читатель: возможно, ты хочешь услышать от меня о нравственном гниении советского общества, в котором я жил, но тогда с рассказчиком тебе не повезло. Да, я могу сообщить тебе о том, что в СССР водилось немало мерзавцев, холуев, предателей (из числа последних многие благоденствуют и посейчас), однако всей этой публики мне попадалось куда меньше, чем ныне: видимо, буржуазная демократия пробуждает от анабиоза всё отребье человечества. Такое холопство, такое пресмыкательство перед богатством и властью, как ныне, в те времена, столь не нравящиеся П.Дурову, были совершенно невозможны. Таких холуев, которые ныне вполне обычны, тогда не потерпел бы никакой коллектив. А тогда коллектив являлся не группой бесправных трудоединиц, илотов, запуганных безработицей и обмороченных продажными внедрителями "корпоративной этики". В те времена коллектив имел в своем распоряжении некоторые рычаги, с помощью которых он мог весьма ощутимо влиять на начальство: КЗОТ, несколько отличающийся от нынешнего, профсоюз, партийную и комсомольскую организацию с регулярными и порой очень въедливыми собраниями, народный контроль... Не буду врать: коллектив, избалованный опекой власти и чересчур уверенный в завтрашнем дне, пользовался всем этим арсеналом вяло, а порой и совсем не пользовался. Но, с другой стороны, и начальство, знавшее о возможностях коллектива, старалось не перегибать палку, а с третьей стороны - каждый знал, что без работы он в любом случае не останется и нищета ему не грозит. Бесплатные медицина, ЖКХ, образование, юридическая помощь и прочее, и прочее, - то, что реально имелось в СССР и воспринималось как должное, - все это, также не позволявшее человеку пропасть, было мощнейшим средством против рабства, наставшего ныне, но не замечаемого Дуровым. Теперь ничего этого у трудящихся нет, и при увольнении их ждет за воротами предприятия бесплодная пустыня, смертельно пугающая враждебная среда, ну а уволить их теперь - пара пустяков, ибо на подавляющем большинстве наших фирм нет даже обычных профсоюзных ячеек. "И где же настоящее рабство?" - задам я с интонацией одессита очередной риторический вопрос.
Странно, как может не знать таких вещей баловень успеха, мультимиллионер Дуров. Однако давным-давно и не мною было замечено, что ум, человеческая значительность - и успех в бизнесе кореллируют порой друг с другом самым неожиданным образом. Герберт Уэллс, например, писал о богачах: "Я не верю ни в их ум, ни в их могущество. Нет у них творческих сил, способных вызвать возрождение страны, ничего, кроме грубого инстинкта стяжательства". Так, может быть, о нравственном гниении нашей страны в советский период Дурову никто из людей и не рассказывал, - может быть, рассказчиком, точнее подсказчиком, выступил тот, кто любит выдавать рабство за свободу, кто подбивает разных дуровых руководствоваться в моральных оценках вовсе не моралью, а личной выгодой? Этот подсказчик - тот самый "грубый инстинкт стяжательства", о котором писал Уэллс. Этот явно присущий Дурову инстинкт лучше самого Дурова знает, что состояния куются из эксплуатации масс, а значит, массы надо постоянно оболванивать и заставлять их забывать о собственных интересах. Те времена, когда интересы масс соблюдались, необходимо представлять как времена рабства, а времена подлинного рабства - как царство свободы. Дуров пытается это делать. Хотя в результате он выглядит чрезвычайно глупо, однако инстинкт стяжательства слишком могуч, чтобы он мог промолчать. Недаром по-другому этот инстинкт в разные времена называли то Ваалом, то Мамоной, то дьяволом.
Колбаса времени
25 июня 2014 года
Зловещий программист - 3
Человек не всегда разговаривает словами, - иногда, и наиболее внятно, он высказывается при помощи действий. Эта старая истина вспоминается, когда мы смотрим видеозапись известной акции, устроенной П.Дуровым на Невском проспекте в Петербурге, где расположен офис его компании. В один прекрасный летний день прохожие на Невском были приятно поражены: сверху на них посыпались крупные купюры. Подняв взор к небу, прохожие увидели улыбающиеся лица Дурова и его сотрудников, разбрасывавших деньги. Разумеется, люди бросились подбирать дары свыше, причем некоторые взялись за это дело весьма ретиво. Их можно понять - у многих из них вся пенсия немногим больше безмятежно порхавших тогда в воздухе пяти тысяч рублей (одной купюрой). То ли П.Дуров не ожидал такой ретивости - тогда он глуп, то ли именно на нее и рассчитывал и желал повеселиться, наблюдая, как люди сталкиваются лбами и толкают друг друга - в таком случае он большая... ну то есть не самый добрый человек. Очевидцы, по крайней мере, утверждают, что Дуров и его товарищи страшно веселились, следя за возней пенсионеров на тротуаре (а пенсионеры, говорят, даже подрались из-за оранжевой бумажки - дикий у нас народ, что поделаешь). По некоторым сведениям, вскоре в окне появилась видеокамера и дуровцы стали снимать сцену на тротуаре, не прекращая разбрасывать деньги, дабы сцена получалась живее. Так в античном мире или в средние века стравливали между собой голодных рабов - возможно, П.Дуров как человек высокой культуры - программист все-таки! - прочитал книжку о тех временах и решил перенести тогдашнее развлечение в наши дни. Какой-то пенсионер упал и разбил себе голову, кто-то бросился за купюрой на проезжую часть и едва не попал под машину, - словом, запахло жареным, и потому весельчаки наконец закрыли свое волшебное окно.
Разумеется, у порядочного человека такой способ развлекаться вызовет отвращение, переходящее в ярость. У меня нет непорядочных друзей, поэтому все мои друзья - без исключения - отреагировали на действия разбогатевшего программиста именно так. Еще больше их взбесили оправдания г-на Дурова: он, мол, всего лишь хотел помочь нуждающимся. А отчего же он не вышел на Невский, не выбрал в толпе стариков победнее и не вручил им деньги прямо в руки? Нет, богачу хотелось именно толкотни, драки, разбитых голов, именно боя гладиаторов. Заодно ему хотелось и показать себе и всем, как наш народ жаден, дик и падок на незаработанное. Об условиях жизни этого народа богатенький Дуров как-то забыл. То, что одна выброшенная купюра составляет для многих прохожих месячный доход, видимо, не укладывается в небольшой голове П.Дурова. Должно быть, ему не приходилось жить на три-пять тысяч в месяц, иначе он понял бы, что толкаться из-за денег стариков заставляет вовсе не дикость, а горькая необходимость, созданная во многом усилиями как раз таких деятелей, как Дуров. Хочется подобрать подобным господам краткую и емкую характеристику, но мы делать этого здесь не будем, памятуя их чрезвычайную обидчивость и ранимость. Скажем только, что дьявол, по утверждениям христианских писателей, в античности и в средние века был очень силен, однако случай на Невском приводит нас к выводу, что и в наши дни он ничуть не ослабел. Если же учесть комментарии к этой истории, изложенной в Интернете, то дьявол стал даже сильнее: ведь стоило мне в комментариях неблагосклонно отозваться о Дурове и его друзьях, как у весельчаков нашлась масса защитников. Они принялись осыпать меня мерзкой бранью, утверждая, что Дуров - умница и личность, так как сумел заработать много денег, а я - лох и завистник, а также лузер и аутсайдер. Открою вам, господа завистники, один секрет: никогда за всё время существования человечества ни один поэт ни разу не позавидовал программисту и тем более бизнесмену. Да, заиметь побольше денег поэт не прочь, но вот сделаться из поэтов программистом или бизнесменом - нет уж, увольте. Исключений это правило, представьте себе, не знает. Если же толковать об уме, то какой-никакой ум присущ каждому, - беда в одном: порой этот ум настолько
2
узок, что неспособен за корыстными заботами увидеть в ближнем равного себе человека. И личностью тоже является каждый - весь вопрос в том, насколько подвержена эта личность коварным внушениям дьявола. Ведь иногда она бывает обморочена ими настолько, что и сама уже в значительной мере становится дьяволом, и надо радоваться, если такая личность проваливает от вас куда-нибудь подальше - хоть на Северный полюс, хоть на Антильские острова.
P.S. Вскоре после заявлений, сделанных Дуровым по поводу Дня Победы, и почти сразу после случая на Невском собственники компании, в которую входит сайт "Вконтакте", существенно увеличили долю Дурова в пакете акций. Случайно так совпало или то было сознательное поощрение, я судить не берусь, а потому и не буду напоминать о том, что дьявол порой щедро вознаграждает в земной жизни тех, кто ему продал душу. Ведь вполне возможно, что дьявол тут ни при чем, просто одно событие совпало по времени с другим. Совершенно случайно совпало.
P.P.S. Помнится, один известный писатель заявил, что после высказываний Дурова о Дне Победы к Дурову противно иметь даже косвенное отношение. Поэтому писатель решил закрыть свою страницу на дуровском сайте и сообщил о своем решении в Интернете. На это наш программист ядовито заметил: "Когда сталинист покидает мой сайт, небо улыбается". Надо сказать, что человек, закрывший страницу, ничего не говорил о Сталине - он лишь сказал, что ему крайне неприятен Дуров. Дело, однако, даже не в этом. Я напомню читателю слова восточного философа и теолога Али Мансура ан-Неджефи: "Знай: если кто-то любит говорить о Небе, за Небо и от лица Неба, то этот человек находится в рабстве у дьявола".
КОЛБАСА ВРЕМЕНИ
28 июня 2014 года
Читайте Белинского
В разговорах между друзьями речь рано или поздно заходит о том, кто что читает. Когда я говорю: "Читайте Белинского", - лица собеседников обычно выражают в ответ вежливое непонимание. Моим собеседникам как-то исподволь внушили, что "интересное чтение" и "пустопорожнее чтение", "чтение как сон наяву" - это синонимы. По умолчанию считается: если при чтении надо шевелить мозгами, то соответствующая книга является тяжелой и нудной, и читать ее можно только ради обретения каких-то житейских благ вроде диплома или ученой степени. Белинский писал: "...У нас хотят читать для забавы, а не для умственного наслаждения, глазами, а не умом - требуют чего-нибудь легкого и пустого, а не такого, что вызывало бы на размышление, погружало в созерцание высшей идеальной жизни". Что ж, человеческая слабость, видимо, бессмертна, но результатом такого чтения является вовсе не облегчение существования читателя. От легкого чтения жизнь вовсе не становится веселее - наоборот, человек, перешедший на такое чтиво, подсознательно ощущает, что занимается ерундой, злится на себя и на книги и постепенно вовсе бросает читать. В результате он лишает себя радости мышления, радости познания нового (ибо телевидения и радио вместо нового обычно подсовывают ему всякий вздор), радости сопереживания и сочувствия, радости обретения мудрых друзей, радости проникновения в суть явлений. Человек, отказавшийся от глубоких книг, неизбежно станет унылым и раздражительным субъектом, ибо подлинный юмор, подлинное веселье неотделимы от деятельности интеллекта. Такой человек лишит себя наилучшего развлечения, ибо для того, чтобы выстроить подлинно убедительную, а значит - и увлекательную интригу, нужны развитый ум и знание жизни, обычно начисто отсутствующие у сочинителей боевиков и у киносценаристов. Одним словом, маня расслаблением и отдыхом, легкое чтение, сериалы и прочие суррогаты культуры на самом-то деле затягивают нас в ловушку неизбывной скуки, обволакивают паутиной уныния и серой тоски.
Это было вступление, теперь же перейду непосредственно к Белинскому. Его тексты веселы,
живы, блестящи, остроумны, хотя и нетрудно себе представить, как чувствительно порой они задевали тех, чьи сочинения Белинскому не нравились. Если махнуть рукой на устоявшийся предрассудок - будто чтение должно быть "сном наяву", если не смущаться недоуменными гримасами недалеких собеседников, то чтение Белинского явится прекрасным времяпрепровождением для всякого разумного человека. Более того (и это особенно важно для нашего практического времени): оно способно принести ощутимую, реальную пользу буквально каждому. Возьмем хотя бы токаря. Как вытачивает детали обычный токарь, считающий, будто наилучшая пища для ума и чувств - это сериалы про спецназ? Да без радости, увы, он и вытачивает, автоматически, словно в страшной сказке, где свободного юношу злые демоны обманом на всю жизнь приставили к станку. Токарь не сознает ни роли станка, ни роли деталей, но собственной роли в этом мире, и труд, которому он отдает большую часть своего времени, не вызывает у него потому никаких чувств, а это поистине страшно. Это настоящая смерть заживо, а всё почему? Потому что миросозерцание токаря состоит, по удачному выражению Салтыкова-Щедрина, "в отсутствии всякого миросозерцания". Никакие сериалы, никакие детективы и бевики токарю в этой беде не помогут - поможет ему только Белинский. Наш великий критик в своих оценках исходил не из принципов современной журналистики: "понравилось - не понравилось" и "проплатили - не проплатили". Нет, он обладал определенным взглядом на мир и на литературу как его часть, и полагал, что литература не должна выламываться из общей логики мироздания - потому и критические приговоры Белинского выглядят обычно столь нерушимо обоснованными. Разумеется, для того, чтобы они выглядели таким образом, Белинскому приходилось в собственных критических статьях, наряду с рассмотрением литературных вопросов, также и выражать свое миросозерцание. Ему удавалось делать этот не так, как большинство философов (когда большая часть умственной
2
энергии читателя тратится на борьбу с темнотой текста), - нет, Белинский выражал свои взгляды внятно, даже с блеском, и постичь их нашему токарю будет не труднее, чем разобраться в руководстве по использованию токарного станка. Таким образом, токарь либо обретет определенное миросозерцание немедленно (если духовно присоединится к Белинскому), либо, по крайней мере, получит толчок для выработки собственных воззрений на устройство бытия. Так или иначе, но вскоре мы увидим не просто токаря-функцию, токаря - придаток машины: перед нами предстанет токарь-человек, токарь, объемлющий разумом и Вселенную, и человечество, и свою собственную жизнь. А значит, и станок, и детали, и собственный труд встроятся в миросозерцание токаря и перестанут быть ему безразличны. Какие эмоции они станут у него вызывать - это другой вопрос. Главное - в том, что токарь перестанет быть презренным рабом собственной общественной функции.
"Да ну, токарь..." - "Подумаешь, токарь..." - "Да что такое токарь..." А чем вы, собственно, недовольны, мои интеллигентные друзья? Думающих интеллигентов ведь тоже раз, два - и обчелся. Вы ведь, если уж честно, и сами, как прежний, не читавший Белинского токарь, ровно ни о чем не думаете. Оттого-то и плоды ваших трудов (духовных, заметим, трудов, в отличие от деятельности токаря) выходят такими унылыми, неладно скроенными и в целом никудышными. Возьмем хотя бы поэтов, считающих себя сливками интеллигенции. Большинство из них либо шарахается от книг, либо глотает всякую коммерческую дрянь, зато не пропускает ни футбола, ни модных сериалов. А каков результат? Современные поэты пишут так невнятно и нудно, что их и публика читает куда меньше, чем когда-то, и книжная торговля не признает (и правильно делает). Даже книги друг друга они пролистывают лишь затем, чтобы время от времени присуждать друг другу (на чисто взаимной основе) различные премии, проплаченные любо начальством, стремящимся показать, что поэзия в России еще не умерла, либо теми наивными спонсорами, которые полагают, будто звание поэта само по себе уже чего-то стоит. На самом же деле, если поэт не читал Белинского, то он ничто - "сосулька, тряпка", по выражению Гоголя. К примеру, Белинский писал: "Первое и главное достоинство всякого стиха составляет строгая точность выражения..." (о том же, по свидетельству Вяземского, всегда говорил и Пушкин). И еще: "Поэзия есть искусство, художество, изящная форма истинных идей и верных (а не фальшивых) ощущений: поэтому часто одно слово, одно неточное выражение портит всё поэтическое произведение, разрушая целость впечатления". Добавим и это: "Напрасно думают многие, что дурной язык и некрасивые стихи ничего не значат и могут искупаться полнотою чувства, богатством фантазии и глубокими идеями: сущность поэзии - красота, и безобразие в ней не какой-нибудь частный и простительный недостаток, но смертоносный элемент, убивающий в создании поэта даже истинно прекрасные места. Один дурной стих, одно прозаическое выражение, одно неточное слово иногда уничтожает достоинство целой и притом прекрасной пьесы". Читая современных поэтов, убеждаешься в том, что эти высказывания Белинского им совершенно незнакомы, а своим умом они к тем же выводам прийти не смогли, ибо их ум давно и беспробудно спит. В типичном современном стихотворении приблизительно и неточно всё: рифмы, выражения, которые можно понимать и так, и сяк, композиция - когда следующая строчка никоим образом не вытекает из предыдущей, образы, для которых поэту недосуг искать единственно верные слова... Глупо требовать от книготорговцев, чтобы они загромождали свои полки и склады подобным барахлом.
Об идейном разнообразии нынешней поэзии говорить не приходится - чего-то стоящих литературных течений, школ, обществ у нас нет. Зато есть консерваторы от поэзии и прогрессисты от поэзии - и те, и другие весьма забавны (хотел написать "отвратительны", но вовремя удержался). Белинский в свои давние года уже успел раскусить и тех, и других. Консерваторы, как прежде, так и ныне, стараются за недостатком таланта и непониманием задач поэзии взять читателя своей моральной чистотой, порой (судя по их стихам) переходящей в святость. Белинский так писал об этом своеобразном шарлатанстве: "Человек до поту бьется, чтоб уверить меня, что до́лжно любить ближнего, никому не завидовать, помогать бедным и пр.; я не сомневаюсь, я верю, что всё это -
3
святые истины; но в то же время я зеваю, я чувствую скуку, а не любовь к ближнему, ибо проклинаю
ближайшего ко мне из всех их, то есть сочинителя. Правила истинны, а книга дурна, - и я никогда не назову ее нравственною". К сожалению, у подобных авторов во все времена имеется своя духовно нищая публика - об этом тоже сообщает нам Белинский: "Действительно, смешны и жалки те глупцы, которые смотрят на поэзию, как на искусство втискивать в размеренные строки с рифмами разные нравоучительные мысли и требуют от поэта непременно, чтоб он воспевал им всё любовь да дружбу и пр., и которые не способны увидеть поэзию в самом вдохновенном произведении, если в нем нет общих нравоучительных мест". Поэты-консерваторы, поглядывая на свою, к сожалению, довольно многочисленную аудиторию, любят хвастаться своей народностью, писать о народе и облачаться в национальные народы. Выглядит это примерно так же, как пузатый чиновник, решивший после хорошего застолья фальшиво затянуть грустную народную песню (либо неуклюже сплясать вместе с приглашенным фольклорным ансамблем). Белинский, видя такие потуги, писал: "Истинный художник народен и национален без усилия; он чувствует национальность прежде всего в самом себе и потому невольно налагает ее печать на свои произведения". Ну так это истинный художник, а фальшивый писака слезлив, когда хочет скорбеть, и криклив, когда хочет быть веселым. Что поделаешь - великого русского критика, несмотря на весь свой показной патриотизм, он не читал.
Поэтов-прогрессистов отличает от консерваторов, на мой взгляд, более ясное ощущение собственной бездарности. Конечно, эти авторы никогда не признаются даже самим себе в том, что взялись не за свое дело, однако ощущение томит, как некий зуд, и никуда его не денешь. Оно-то и заставляет поэтов-прогрессистов постоянно протестовать: против рифмы, против размера, против внятности (пишу, мол, "ассоциативным методом"), против точности словоупотреблений ("пишу символами"), ну и т.д. Заодно у этих авторов под каток протеста могут попасть самые неожиданные вещи: православие, День Победы, нормальная половая ориентация и т.д. Позитивная программа прогрессистов может состоять в чем угодно (нынешние манифестов не пишут, а прежние понаписали их тысячи), однако применительно к стихам всё это дает один и тот же результат: никчемные выверты, запутанность, невнятицу и скуку. Поэты-прогрессисты существовали и при Белинском, и он их хорошо понимал, о чем свидетельствует следующая цитата: "Окружающая их положительная действительность в самом деле очень пошла, и ими невольно овладевает неотразимое убеждение, что хорошо только то, что не похоже, что диаметрально противоположно этой действительности. А между тем самобытное, не на почве действительности, не в сфере общества совершающееся развитие всегда доводит до уродства. И таким образом им предстоят две крайности: или быть пошлыми на общий манер, быть пошлыми, как все, или быть пошлыми оригинально. Они избирают последнее, но думают, что с земли перепрыгнули за облака, тогда как на самом-то деле только перевалились из положительной пошлости в мечтательную пошлость" (как тут не припомнить кстати замечание из тургеневского романа "Отцы и дети": "То они были просто болваны, а теперь вдруг стали нигилисты"). Разумеется, поэтов-прогрессистов делала и делает скверными писаками не только и не столько действительность, сколько их собственная бездарность, тогда как желание скрыть эту самую бездарность как раз и побуждает их становиться прогрессистами.
"Поэты будущего" - великие мастера по части наведения тени на плетень в попытках скрыть недостаток дарования. У тех, что пользуются "ассоциативным методом", разговор с читателем вообще короткий: "Не понимаешь? Стало быть, у нас разные ассоциации. Ну и проваливай!" Доверчивый читатель, дабы не подвергаться такому грубому обращению, делает вид, будто всё понимает, и тем самым продлевает литературное бытие множества откровенных шарлатанов. Другие писаки, делая вид, что продолжают дело Элиота, Одена и Бродского, любят жонглировать абстракциями, сталкивая их друг с другом щеголять риторикой, составлять длиннейшие языковые конструкции и, словом, заниматься в стихах чем угодно, только не поэзией. Такие тексты - лучшее лекарство от бессонницы и вместе с тем безотказное средство для возбуждения головной боли.
4
Удивительно, но об этих последователях Бродского (взявших у своего кумира исключительно слабости) Белинский писал еще тогда, когда самого Бродского, как говорится, еще и в проекте не было: "Поэт не терпит отвлеченных представлений: творя, он мыслит образами, а всякий образ только тогда и прекрасен, когда определен и вполне доступен созерцанию". Ну, это поэт не терпит, а поэт-прогрессист терпит, и еще как. Заметим, что писаки-прогрессисты водились не только в России и еще задолго до Белинского, как вытекает из следующего высказывания Свифта: "Я думаю, что по части глубины писатель - тот же колодец: человек с хорошим зрением увидит дно самого глубокого колодца, лишь бы там была вода; если же на дне нет ровно ничего, кроме сухой земли и грязи, то, хотя бы колодец был всего в два аршина, его будут считать удивительно глубоким лишь на том основании, что он совершенно темный". Впрочем, вернемся от Свифта к родному Белинскому, который заметил как-то, что "мнимо художественные произведения почти всегда, с первого раза, возбуждают удивление: они кажутся так поразительно новы, так неподражаемо оригинальны, так высоко мудрены..." Заметили, однако, данное обстоятельство и писаки-прогрессисты, ну и давай удивлять читателя. Прав был Жюль Ренар: "Великий поэт может пользоваться общеупотребительными выражениями. Следует оставить маленьким поэтам заботу о благородном риске". Риск довел до того, что издательства теперь от любых стихов шарахаются, как черт от ладана, и, повторюсь, правильно делают. А между тем Белинский писал: "Простота есть необходимое условие художественного произведения, по своей сущности отрицающее всякое внешнее украшение, всякую изысканность. Простота есть красота истины, - и художественные произведения сильны ею, тогда как мнимо художественные часто гибнут от нее, и потому по необходимости прибегают к изысканности, запутанности и необыкновенности". И еще: "Простота языка не может служить исключительным и необманчивым признаком поэзии; но изысканность выражения всегда может служить верным признаком отсутствия поэзии".
И все же в рядах поэтов-прогрессистов ни любители "ассоциативного метода", ни формальные экспериментаторы, ни "последователи Бродского", даже взятые все гуртом, не займут главного места. В этом литературном массиве численное преобладание давно и прочно захватили так называемые "иронисты", то есть те, кто все явления действительности рассматривает как повод для шуток и веселья и решительно отказывается принимать что-либо всерьез. Разумеется, это не какая-то принципиальная позиция, а признак слабости: подлинный поэт не станет столь жестко себя ограничивать. Если же поэт не подлинный, если он не в состоянии художественно освоить действительность, то он отделывается от нее всякими способами: можно - шарлатанскими экспериментами, а можно и смешками. Если человек не может сказать ничего толкового о явлениях окружающего мира, то он начинает их вышучивать, надеясь не только стать с ними вровень, но даже - в глазах простодушной толпы - над ними и возвыситься. Если мысли человека плоски и заурядны, а чувства низменны, то самовыражаться в лирике, требующей предельной откровенности, этот человек по понятным причинам опасается и заслоняет от окружающих свое подлинное "я" высокомерным острословием. Иначе говоря, псевдопоэты открыли для себя два незаменимых свойства иронии: во-первых, она позволяет скрыть от читателя идейную и художественную несостоятельность сочинителя, а во-вторых, за иронией сочинитель может успешно спрятать от читателя собственную личность, какова бы она ни была (хотя мне почему-то кажется, что достойная личность вряд ли будет постоянно прятаться таким образом).
Какова эпоха, таковы и личности, каковы личности, такова и поэзия. Такого засилья иронии, как ныне в России, поэзия еще не знала, и это, конечно же, не случайно. Я, помнится, как-то сравнил сегодняшнюю поэзию с деревенской баней, в которую неожиданно ввалилась баба и где все чем-нибудь закрывают свой срам - кто "ассоциативным методом", кто иронией. Иронией закрываются чаще и успешнее: известны в обществе почти одни иронисты, печатают их больше, на вечерах и концертах обычно выступают они же... Опусы некоторых из этих авторов приводят на ум следующее высказывание Белинского: "Для низких натур нет ничего приятнее, чем мстить за свое ничтожество,
5
бросая грязью своих воззрений и мнений в святое и великое жизни... А бессмысленная толпа, дикая, невежественная чернь, за то-то и удивляется этим гаерам, принимая их наглость и дерзость за знание и ум". Не будем брать крайних случаев, однако заметим, что попытки стяжать популярность исключительно с помощью иронии, насмешки, издевки начались не вчера. Вот как высказывался о них итальянский классик Ипполито Ньево: "Всегда так было, что слова "остроумный" и "духовный" скорее антонимы, чем синонимы". Ньево напоминал, что "заставить человека думать куда труднее, чем заставить его смеяться". Задачей заставить человека думать сейчас озабочены немногие, зато потешники всюду, куда ни глянь. И как же они заставляют нас смеяться? Да известно как: с помощью пристального рассмотрения "телесного низа", гениталий, экскрементов и происходящих при странных обстоятельствах половых актов. Какова эпоха, таков и смех - недаром говорил Уэллс: "Человека изобличает то, над чем он смеется". Я сам грешен - люблю пошутить, но, во-первых, я стараюсь шутить иначе, а во-вторых, я стараюсь в стихах не только шутить. Хочется, знаете ли, остаться в памяти потомков самим собой, а не скоморохом в маске. Хочется выразить самого себя, а не только угождать публике. Трудно не согласиться с Белинским в том, что "задача поэта - вывести наружу, объектировать в поэтических образах свой собственный внутренний мир, сущность своего собственного духа". А то ведь как ни посмотришь кругом - стихов множество, но о личности своих создателей они ничего не говорят. Поэты ловко заслоняются от читателей риторикой, иронией, "ассоциативным методом", а потому стихи есть, а поэтов нет. Вернее, их очень мало.
Мне могут задать вопрос: отчего же я во всей статье не привел ни одного примера, не назвал ни одной фамилии, не заострил конкретностью свое критическое перо? Боялся возмездия? Такое предположение вызовет у меня только улыбку. Я давно уже не принадлежу к литературному миру (точнее, никогда к нему принадлежал), а потому ничего не могу в нем потерять, а значит, и бояться мне нечего. Дело в том, что, если уж называть фамилии, то или все, или ни одной: выдернуть полдюжины из тысяч было бы вопиющей несправедливостью. Слишком много в нашей поэзии таких фамилий, которые можно с полным правом вставить в данный текст, а значит - обойдемся совсем без фамилий. Главное - чтобы ты, дорогой сочинитель, прочитав эту статью, не поленился заглянуть в себя и примерить к себе высказанные мною грустные наблюдения. Что, не подходят они к тебе, не про тебя я писал? Ну и слава богу.
КОЛБАСА ВРЕМЕНИ
1 июля 2014 года
Тревожно
Когда я иду по делам, то мне, чтобы выйти к моей станции метро, необходимо наискось пересечь небольшой парк под названием "Дубки" (очень милое, к слову, место). Вчера вступив в парк я безмятежно, под пение птичек, двигался по липовой аллее, как вдруг содрогнулся от безобразных звуков, прозвучавших вопиющим диссонансом с гармонией окружающей природы. Навстречу мне шла юная девушка в футболке с изображением неизвестной мне рок-группы и громко разговаривала сама с собой. Иногда она хрипло хохотала и затем принималась опять долдонить какую-то бессмыслицу. Трудно тут не занервничать! Однако не пугайся, дорогой читатель: очень скоро я сообразил, что к небольшой голове девушки приделан мобильный телефон, а у рта находится микрофончик (со стороны эти устройства были совершенно незаметны). Я вздохнул с облегчением: выходит, девушка не спятила, а просто разговаривала с кем-то по телефону. И все же, идя далее по парку, я уже не мог с легким сердцем наслаждаться окружающими видами. Что-то меня тревожило. Девушка была, вне всякого сомнения, совершенно обычной, нормальной, и все-таки не покидало ощущение, будто с ней что-то не так. Но что?!
КОЛБАСА ВРЕМЕНИ
2 июля 2014 года
Человек в зеленых перчатках
Однажды, шагая с пакетом мусора к помойке, я заметил, что с другой стороны к тому же месту направляется какой-то человек. Когда он подошел поближе, я внимательно на него посмотрел. Это был трезвый, благообразный мужчина лет шестидесяти в стареньком, но чистом костюме и с серьезным лицом. В руке он держал что-то вроде трости. В его почтенной внешности имелась, правда, одна гротескная деталь: на руках у него красовались ярко-зеленые резиновые перчатки. К помойке мы подошли одновременно: я бросил пакет в контейнер, а он, мельком на меня глянув, принялся с независимым видом копаться в мусоре, пользуясь попеременно то тростью-щупом, то руками, обтянутыми резиной. Мне было неудобно долго наблюдать за его действиями, и я побрел прочь, тогда как человек в зеленых перчатках не испытывал, похоже, никакого смущения. Вся его манера держаться говорила о том, что, по его мнению, похвально любое занятие, доставляющее труженику хлеб насущный.
Следуя к метро через парк "Дубки", я размышлял об увиденном, - точнее, примерял увиденное на себя. В результате я ощутил сильнейший прилив бодрости. Да, скоро мне на пенсию, а пенсия моя может быть только минимальной, ибо моя трудовая книжка пропала в ходе банкротства фирмы, где я работал. Да, многие годы я работал без договоров, и стажа мне в результате всего этого никак уже не восстановить. Да, все так, и что с того? Вряд ли у человека в зеленых перчатках огромная пенсия, однако он не спасовал перед призраком нищеты. Разве оскудела Москва помойками и разве мало полезного мусора в них попадается? Можно и одеться, и обуться, и продать кое-что приемщикам вторсырья, а может, даже и приемщикам антиквариата. Сделаю себе щуп, чтобы рыться в отходах, а уж на резиновые перчатки мне должно хватить, они ведь недорогие. А не хватит - подадут, я ведь как-никак известный поэт. Выйду к метро с удостоверениями в кармане и с табличкой на груди: "Подайте что-нибудь члену Союза писателей России и члену Союза писателей Москвы", - подадут, к бабке не ходи. Может, даже еще и покормят. Но я против попрошайничества, я за честный труд. Сейчас каждый должен крутиться! Резиновые перчатки и щуп, то есть начальный капитал, у меня будут, а значит, можно начинать дело. Религия учит, что уныние - великий грех. Человеку в зеленых перчатках было тяжелее, у него ведь нет в кармане членских билетов, его имя не значится в литературных энциклопедиях, однако он не сдался и, судя по всему, процветает. А значит, и у меня все будет хорошо.
КОЛБАСА ВРЕМЕНИ
7 июля 2014 года
Уроки Константина Григорьева
И наших покойных друзей, и наших покойных больших поэтов мы вспоминаем, по традиции, либо в день их рождения, либо в день их смерти. По крайней мере, именно в этот день друзья пьют за упокой души ушедшего друга, а ушедшему поэту посвящают различные торжественные мероприятия и печатают в его честь статьи, подобные этой. Константин Григорьев одновременно и мой друг, и большой поэт, но помянуть его мне, в противность традиции, захотелось в тот же день июля, в который мы с ним в 2006-м году договорились отдохнуть на море. Константин был отъявленным домоседом, и убедить его в необходимости отдыха и перемены обстановки стоило мне немалых трудов. Однако он все же соглашается, мы прибываем на море, и что же я вижу? Лютая жара, от которой темнеет в глазах, в поселке - множество приезжих, так что мы еле нашли комнату, на пляже - теснота, в магазине - длиннейшие очереди, круглые сутки - музыка, вопли, собачий лай... С датой приезда я сильно ошибся и в страхе ожидал, когда же мой спутник выскажет мне обоснованные претензии. Однако Константин не проявлял ни малейшего недовольства - наоборот, по всем признакам он был совершенно счастлив. С его лица не сходила улыбка, он не расставался с блокнотом и с приобретенным недавно мобильным телефоном: в блокнот он почти непрерывно записывал новые стихи, а с помощью мобильного телефона запечатлевал на память разные поразившие его детали южной природы и южного образа жизни. Тут надо вспомнить, что родился и вырос Константин в Казахстане, в городе Балхаш, в армии служил под Ленинградом, а с 1988 года почти безвыездно жил в Москве - места всё хоть и красивые, значительные, но отнюдь не курортные. Поэтому на юге его поражало буквально всё: при прохождении через поселок приходилось поминутно останавливаться, чтобы он заснял то забавного белого котенка, то замершего на ветке жука-богомола, то цветы, то местного пьяницу Вована, который вечно чему-то ухмылялся,
то южные фрукты - ведь Константин никогда раньше не видел, как растут инжир или персики... Вечером он просматривал снимки и заливался блаженным смехом, ибо увиденное и запечатлённое было для него не просто занятно - нет, оно было мило и дорого его сердцу. Иными словами, он не просто наблюдал - он всегда любовался. Его восхищало купание в море, восхищали ужины в шашлычной и непревзойденный мастер стряпни - армянин Володя, восхищали девушки - порой очень скромной наружности, восхищало то, как легко на море пишутся стихи, восхищали горы, леса, животные и растения... Бытовых неудобств он, прошедший казармы, общежития и съемные углы, не замечал совершенно - по крайней мере, я не слышал от него ни единой жалобы на этот счет. Вот вам первый великий урок Константина Григорьева: мир прекрасен, забавен, интересен, и надо всей жизнью подготовить себя к тому, чтобы видеть в мире прекрасное, забавное и интересное. Мир не скрывает от нас своих богатств, но порой мы сами, увы, слепо проходим мимо.
Как же вырабатывал в себе Константин это умение видеть? Проще всего было бы сказать, что он с этим умением родился, тем более что, дав такой ответ, я не погрешу против истины. С другой стороны, с теми или иными талантами рождаются многие, однако подавляющее большинство талантов безвозвратно гибнет в пучине житейской суеты, даже если их бывшие носители живут и с виду процветают. А к поэту Григорьеву житейская рутина всегда была откровенно враждебна - видимо, дьявол, отец суеты, чувствовал его потаенную святость и оттого особенно на него злобился. Григорьев оставался беден всю жизнь - порой почти голодал, порой получал невысокую зарплату, половину из которой приходилось отдавать за съемное жилье. К тому же долгое время на руках у него была неизлечимо больная жена. В известной степени его выручали знаменитые поэзоконцерты Ордена куртуазных маньеристов, на которых он блистал: помимо стихов - поражал публику необыкновенными нарядами, музицировал, пел песни собственного сочинения, устраивал презентации придуманных им же бредовых поп- и рок-групп - одни названия чего стоят: Идолы молодежи", "Андрюша Сироткин и его пацаны", "Изблёванные Люцифером"... Наблюдавшему весь
2
этот карнавал постороннему зрителю и в голову не приходило, что всегда веселый постановщик карнавала бедствует. Впрочем, по некоторым признакам догадаться об этом было несложно, - другое дело, что не хватало желания догадываться о таких печальных вещах. У нас ведь принято помогать, во-первых, в расчете на отдачу, то есть, по сути, не помогать, а инвестировать, а поэт Григорьев представлял собой слишком сложное явление, чтобы его можно было "раскрутить" в наших уважаемых СМИ, превратив тем самым в предмет коммерции. Телесной красотой рыжий толстяк Григорьев, похожий на античного фавна, тоже не отличался, а значит, отпадал и этот распространенный мотив для спонсирования. Политике Григорьев всегда оставался чужд, - значит, никто не стал бы спонсировать в нем политического единомышленника. Рассчитывать на поддержку по этническому признаку, как у нас часто водится, он тоже не мог, так как являлся абсолютно русским человеком, - какая уж тут поддержка? Не зря ведь говорил Артемий Волынский: "Нам, русским, хлеб не надобен, мы друг друга едим и с того сыты бываем". Наконец, меценаты наши любят тех, на кого можно тупо глазеть и кого можно пассивно слушать (желательно фоном), - Григорьев для таких покровителей был сложноват и с годами становился все сложнее. Таким образом, житейские обстоятельства вовсе не благоприятствовали умению Григорьева любовно вглядываться во всё окружающее. Силы ему приходилось искать в самом себе, и, как оказалось, этому мягкому, даже робкому с виду человеку мужества было не занимать. То есть родиться талантливым - это хорошо, но в одном наборе к таланту непременно должно прилагаться и мужество. Без него и без привычки надеяться только на себя в искусстве делать нечего. В этом - второй урок Константина Григорьева.
Если говорить об искусстве, то само собой понятно, что талант и мужество должны трансформироваться в труд, - собственно, для успешного труда они и нужны. Трудиться и совершенствоваться следует постоянно, а на вдохновение надежда плохая: во-первых, оно может прийти, а может и не прийти (да и с какой стати оно придет к человеку, который в своей обычной жизни чужд искусству?). Во-вторых, если оно все-таки придет, то плоды его скорее всего будут удручающими: талант, не изощренный, не отточенный постоянной работой, обычно производит на свет уродливые детища. В отрочестве все пишут стихи, но никому в эти прекрасные годы не приходит в голову оттачивать перо. В результате всем нам стыдно своих давних опусов, а ведь с каким подъемом они писались! Именно о таком спонтанном, необработанном вдохновении холодно заметил один известный поэт: "Вдохновение - мать всех нелепых стихов..." Григорьев же работал постоянно, сочиняя стихи, песни, прозу, много читая, отсюда и его домоседство, и замкнутость, создававшая впечатление человека "себе на уме", хотя как раз расчетливость Григорьеву была, к сожалению, совершенно не присуща. Наоборот, увлекшись работой, он нередко отказывался от выгодных мероприятий и многообещающих знакомств, а также очень часто работал, что называется, "за спасибо" (вообще во всякой работе для него самым трудным делом было спросить о будущем гонораре). Да, он был всего лишь человеком, и я помню у него период слабости, когда на него одновременно навалились и безденежье, и проблемы с жильем, и очередное обострение у жены... На какое-то время он прекратил писать, а мне заявил: "Нет больше сил - нужна такая работа, чтобы приносила деньги", - и действительно стал сутками работать в магазине, торговавшем аудио- и видеопродукцией. Помню наш долгий разговор в ночном парке "Дубки", когда я долго убеждал его не наступать на горло собственной песне и уверял его в том, что эта песня, зазвучав заново, еще порадует многих и прежде всего - самого творца. К счастью, в тот вечер меня, видимо, и впрямь посетил ангел убеждения, потому что вскоре Константин принес на очередную сходку поэтов новые стихи. Мы знаем, что Ю.Олеша, провозгласивший принцип "Ни дня без строчки", сам постоянно этот принцип нарушал. Однако данный факт нисколько не отменяет самого принципа. Поэт Григорьев, если не считать вышеупомянутого периода слабости, работал постоянно, с утра и до вечера, и из подражателя обэриутов (точнее - Введенского) вырос в одного из мэтров куртуазного маньеризма, а затем и уверенно перерос узкие рамки этого движения. Работая, он непрерывно рос - оттого и
3
показалась такой нестерпимо обидной его внезапная смерть в 2008-м году. И все же он успел в полной мере познать высшую радость земной жизни - радость творческого труда, а значит, прожил не один земной век, а несколько. Трудясь, урвать у судьбы больше, чем она желает нам дать - таков третий урок Константина Григорьева.
Итак, Григорьев вовремя понял ту истину, что без труда не бывает полноценного творчества, а настоящий творец всегда в то же время и труженик ("Нельзя писать хорошо, не трудясь", - заметил английский классик Троллоп). Однако ясно, что наш герой, пылко любивший жизнь, не мог ограничивать себя исключительно радостями труда. Он и не ограничивал - например, он был влюбчив и не скрывал своего восхищения перед женским обаянием. Не скажу, что все женщины в ответ в него влюблялись. Однако теплотой и нежностью ему отвечали решительно все. И тем не менее главное место в его жизни прочно занимала законная жена - это была как раз такая любовь, которая определяет всю судьбу человека, а если речь идет о поэте, то такая, которая налагает печать на всё его творчество. Любовь к этой женщине либо явно и откровенно, либо подспудно присутствует в большинстве стихов Григорьева, в его прозе, мемуарах, дневниках, причем трагическая смерть Алены не отменила этого присутствия. Несомненно, чувство нашего героя будут еще изучать литературоведы, и не только как один из творческих стимулов поэта. Важнее другое: ведь Константин узнал о том, что его жена неизлечимо больна, довольно скоро после свадьбы. Стало ясно, что она не сможет иметь детей, не сможет работать. Однако молодой супруг не желает ничего менять ни в своей жизни, ни в своем выборе. Он работает за двоих, не утомляет окружающих жалобами, пишет веселые стихи. Он терпит приступы болезни подруги, когда она отказывается идти к врачу, яростно бранится, угрожает, рвет деньги, выбрасывает в унитаз продукты. Он терпит все, и в награду былая любовь возвращается и дарит ему дни и целые недели счастья. И после того, как Алена решила уйти из жизни (возможно, и для того, чтобы не быть мужу в тягость), Константин не переставал ее любить. Об этом можно судить и по его стихам и записям, и по тому, как в разговорах (например, со мной) он вспоминал о своем браке: по-прежнему - никаких жалоб, а все рассказы - только о днях счастья и о каких-то забавных случаях из совместной жизни, которые уже сами по себе свидетельствуют о взаимной любви. Легко любить человечество, труднее любить жизнь, но любить близкого человека со всеми его недостатками и немощами, порой агрессивными, - вот что поистине трудно. Однако Константин как никто был наделен способностью видеть и в жизни, и в людях светлую сторону. Он не расточил этот дар в повседневных бедах и огорчениях, - напротив, он берег его в себе. Такой дар в той или иной мере имеется у каждого, а значит, и сохранять в себе любовь к близким людям способен каждый. Тогда и повседневность станет светлее, и память не будет загрязнена обидами, озлоблением, мелочными счетами. Таков четвертый урок Константина Григорьева.
Тот, кто читал стихи Григорьева, наверняка заметил странное явление: чтение это легкое, иногда - забавное, чаще - уморительно смешное. Но при всем том, развлекаясь и веселясь, вдруг замечаешь, что в стихах Григорьева есть еще и некий второй слой, есть некая глубина - не зловещая, а приветливая и полная добра. При этом автор не занимается психоанализом, не пытается блеснуть философскими обобщениями, - нет, глубина создается тем явственным "личностным началом", которым проникнуто всё, написанное Григорьевым. О его личности читатель уже кое-что знает из вышеизложенного: его умение с любовью вглядываться в мир ведет к тому, что автор, а вслед за ним и читатель через любую описываемую деталь воспринимают мир как целое, связанное воедино любовью. Отсюда и ощущение глубины - или мудрости, если угодно. Григорьев вроде бы не занимался никакими духовными практиками, однако мужество и трудолюбие наделили его тем, чего порой тщетно добиваются адепты различных богоискательских сект: постоянно светлым расположением духа, благожелательностью и к ближним, и ко всему сущему, умением быть благодарным и людям, и всему мирозданию. Конечно, возразят мне, такой светлой личности легко проявлять откровенность в творчестве, а нам-то, корыстным, озлобленным и убогим, что делать?
4
Вот мы и закрываемся от читателя: кто - иронией, кто - темнотой, "ассоциативным методом", кто - риторикой и никчемной затейливостью... Вот и не знает читатель, что мы за люди, что за поэты, ибо стихи-то есть, а поэтов нет. В ответ на эти жалобы я только пожму плечами. "Станьте лучше, - скажу я. - В этом пятый великий урок Константина Григорьева".
7.07.2014 Андрей Добрынин
Колбаса времени
27.07 - 7.08.2014 года
Исторический мазохизм
Нет, дорогой читатель, я не хочу таким названием сказать, что историки подвергаются у нас травле и преследованиям, - прошли те времена! Напротив, работа историков подчас неплохо оплачивается, особенно если они принадлежат к школе "исторического мазохизма". Школу эту так называю, насколько мне известно, пока только я, однако она многочисленна и чрезвычайно влиятельна, если судить по числу публикаций, доходам и регалиям ее адептов. Общий деклараций эта школа не публиковала, не заявляла о едином методическом подходе к изучению истории, - единым течением ее делают вещи поважнее, чем совместные заявления. "Исторических мазохистов" - грубые люди называют их просто вражескими агентами, но данное утверждение документально не доказано, - так вот, исторических мазохистов объединяет назойливое желание представить прошлое нашей страны как можно более бесчеловечным, некультурным, нелепым, безнравственным, жестоким и так далее, и так далее. Для чего эти авторы создают собственной стране такое прошлое - решать не мне: такие склонности чертовски индивидуальны. Согласитесь, что свои счеты к прошлому Родины могут быть у каждого: одному тетушка на смертном одре рассказала про изъятые большевиками бриллианты; у другого дедушка боролся со сталинским режимом, ловко маскируя борьбу под растление малолетних; третьему в ночи явился "муж светел" и рассказал, что Мамай был культуртрегером, а Дмитрий Донской - смутьяном и, как теперь говорят, "ватником"; четвертому дедушка передал ген интернационализма, а вместе с ним и ненависть к любым российским национальным героям (которая прекрасно сочетается с почтением к героям всех других народов); пятый из общения с дворовой шпаной вынес убеждение в том, что у русского народа нет исторической перспективы, а значит, и его прошлое подлежит тщательной люстрации... Словом, в школу исторического мазохизма люди приходят разными путями и на первых порах будто бы обретают в них свое счастье. И в самом деле: гранты, публикации, известность, выступления в СМИ, загранкомандировки, снова гранты, - казалось бы, живи и в ус себе не дуй. Но вот беда: раньше или позже представители данной школы почему-то непременно выживают из ума, - наука сей удивительный факт, заметила давно, но пока никак его не объяснила. Правда, лишившись разума, адепты школы обычно продолжают успешно работать и процветать, но от внимательного наблюдателя случившегося не скроешь. Известно, что рехнувшийся человек зачастую чувствует себя счастливее здравомыслящего, однако никто не вправе желать своему ближнему такого сомнительного счастья, а потому призываю медицинскую науку не ослаблять своих усилий по борьбе с массовым помешательством в рядах наших ученых-историков. Безумию - нет! Мы выбираем разум.
2.
Разумеется, для историков-мазохистов наиболее притягательной является тема потерь в Великой Отечественной войне, ибо через эту тему можно выразить всё: и глупость русского народа, установившего у себя советскую систему; и неизбежный маразм советского руководства; и бездарность советского командования (а где русским умных-то взять?); и тупость советской (в основном русской) солдатской массы, способной воевать, лишь заваливая противника собственными трупами... На такую многообещающую тему историки-мазохисты слетаются, как бабочки на огонь, и она вроде бы не обманывает их ожиданий, принося им гранты, публикации и прочие "ништяки". Однако затем (продолжим печальное сравнение с огнем) историки-мазохисты опаляют себе крылышки (то есть мозги) и далее живут и работают если по видимости и счастливо, то уже не как разумные люди. В числе первых спятивших были профессор-эмигрант Курганов, определивший величину советских военных потерь в 44 млн. чел., и охотно ссылавшийся на Курганова Солженицын
2
(тот самый, который и число жертв сталинизма определил в 60 млн. чел.). А в наши дни сия печальная участь постигла историка В.Сафира, которого сгубило раздражение, вызванное исследованиями генерала Г.Кривошеева и его коллектива. По мнению В.Сафира, указанный коллектив насчитал Красной Армии возмутительно мало потерь. В результате В.Сафир взял статью Кривошеева, переписал ее в угодном себе духе (то есть стараясь показать, будто автор сам не ведает, что́ пишет) и в таком виде напечатал. Мог ли такое сделать вменяемый человек - ведь статья Г.Кривошеева была ранее опубликована и всякий мог справиться с ее текстом? Такой поступок напоминает поведение полоумного карманника, который не просто тянет в трамвае кошелек у пассажира, но и громко предлагает всем окружающим следить за его, карманника, действиями. Но что поделаешь - рискованная тема уже успела повредить мозг В.Сафира, и о возможности самой обыкновенной сверки своего текста с цитируемой им статьей он подумать не смог. В результате в память потомства В.Сафир перейдет, вероятно, с клеймом жулика. Но он не жулик, нет, - он просто исторический мазохист (См. Пыхалов И.В. "О наших потерях". В кн.: "Умылись кровью"? Ложь и правда о потерях в Великой Отечественной войне. М.: "ЭКСМО", "Яуза", 2012 г.). О наклонностях В.Сафира красноречиво говорит странное (скажем так - нервозное) название его печально знаменитой статьи в десятом выпуске "Военно-исторического архива" за 2000-й год: "Генерал армии Гареев не приемлет факты и продолжает тиражировать мифы о Великой Отечественной войне". Право, читая такое название, так и кажется, будто автор вот-вот рухнет на землю и забьется в истерическом припадке. Впрочем, текст статьи действительно чем-то напоминает припадок, ибо убитых советских военнослужащих В.Сафир насчитал аж 25 млн. чел. (это, по его словам, минимальная цифра). В.Сафира нисколько не смущает, что в своих расчетах он убил практически всех советских мужчин, способных носить оружие. Ну а то, что на войне бывают еще и раненые (и много), что кто-то в тылу должен рубить уголь, варить, сталь, охранять порядок и водить поезда, исторического мазохиста смутить тем более не может. Ведь его школа, как сказано выше, заботится вовсе не о выяснении истины, ибо эта истина школе известна заранее и для России крайне неутешительна. Школе важно лишь одно: поубедительнее донести до народа картину его вечного ничтожества, дабы народ поскорее избрал подходящий для себя способ самоубийства. С убедительностью у В.Сафира, как видим, далеко не все еще ладно, однако нет предела совершенству. К тому же есть коллеги и друзья, идущие с В.Сафиром в едином строю.
3.
К написанию данного текста меня побудила упомянутая выше книга ""Умылись кровью"? Ложь и правда о потерях в Великой Отечественной войне". Книга (сборник) полностью посвящена проблеме точного определения советских и немецких потерь в ту войну и вроде бы призвана представить читателю различные точки зрения на данный вопрос (хотя, заметим в скобках, историческим мазохистам в книге отдано во много раз больше места, чем их оппонентам). Вал публикаций, посвященных указанной проблеме, в последнее время растет, причем резкий рост наметился, как то ни странно, именно после завершения длительных исследований, проведенных коллективами историков под началом генералов М.Гареева и Г.Кривошеева. Разумеется, потери подсчитывались обеими сторонами уже в самом ходе войны, ведь от их определения зависело и снабжение бойцов всем необходимым, и планирование операций. Поэтому принципиальных открытий совершать не требовалось - следовало лишь поднять учетные документы, при необходимости скорректировать их данные и подвести общие итоги. Однако сказать-то легко, а ведь документов - огромное количество (и разных видов), нужно до всех добраться, ничего не упустить и в то же время исключить повторный счет... Словом, потребовалось много квалифицированных людей, много времени и еще больше усердия. Наконец исследования завершены, и что же? Выяснилось, что военные потери СССР вполне сопоставимы с потерями Германии и ее союзников
3
(несмотря на катастрофу 1941 года), а разница в пользу Германии объясняется прежде всего зверским обращением с советскими пленными в немецких концлагерях. Собственно, учитывая почти непрерывные поражения Германии с дней Сталинграда, такой результат, согласно здравому смыслу, и должен был получиться: немцев били слишком долго, особенно много крови им стоили оглушительные поражения 1944 и 1945 годов. Однако как раз завершение исследований, вместо того чтобы поставить точку в полемике по поводу потерь, произвело обратный эффект. Оно и понятно: долдонить много лет о том, что "людей не считали", "трупами завалили", "воевали по-глупому" и т.д., а потом вдруг взять и смириться с полученным результатом, соответствующим здравому смыслу, единомышленники В.Сафира никак не могли. Ведь в свое время некто М.Гефтер уверял, что на одного погибшего немецкого солдата приходилось 14 советских, В.Сафир насчитал 25 млн. погибших советских военнослужащих, ну и так далее... И вдруг признать, что все эти писания, полные пафоса - просто обычная русофобская туфта? Разумеется, такое невыносимо, вот и бросился в бой В.Сафир, но второпях не нашел ничего лучшего, как просто переврать слова Г.Кривошеева и был, конечно, сразу пойман за руку И.Пыхаловым и многими другими.
Нет, для защиты тезиса "трупами завалили" (который важен, конечно, не столько сам по себе, сколько для поддержки главного тезиса о неполноценности нашего народа), - для защиты этого мазохического постулата требовались люди поспокойнее. И они нашлись - в лице, например, историка Л.Лопуховского, чья обширная статья представлена в упоминавшемся уже сборнике издательства "Яуза". Читая труды этого автора, постоянно хочется крикнуть: "Следите за руками!" - ибо нудный, увязающий в деталях и ненужных отступлениях стиль изложения нужен историку, похоже, лишь для того, чтобы подсунуть утомленному читателю не то, что было на самом деле, а то, что желательно видеть в качестве исторической истины самому г-ну Лопуховскому. Ну а когда подсунул - тогда пошло-поехало: "фальшивые натяжки", "беззастенчивое манипулирование цифрами", "лукавая арифметика", "нечистоплотные методы", "пустились во все тяжкие"... Все это и еще многое другое говорится Лопуховским о работе коллектива Г.Кривошеева, который, в отличие от Л.Лопуховского, работал не со статистическими сборниками и статьями, а с документами. Ну и предсказуемый вывод Л.Лопуховского: "...Следует отбросить всю его арифметику и пойти другим, независимым путем". Для этого вывода и потребовались все оскорбления в адрес Г.Кривошеева и его подчиненных, которыми изобилует текст Л.Лопуховского.
К счастью, исторических мазохистов Господь временами лишает разума, заставляет их писать явные глупости и тем самым мешает нам, простым читателям, относиться к таким историкам с излишним доверием. Вот один из примеров. Л.Лопуховский, как и все его единомышленники, страшно любит пользоваться немецкими данными. Так, на стр. 56 вышеназванной книги он приводит число красноармейцев, попавших, по немецким данным, в плен в киевском котле - 665 тыс. чел. С этой цифрой Л.Лопуховский согласен. Но на той же странице приведены (автором, надо полагать, хотя это и странно) данные историка А.Исаева, не принадлежащего к мазохической школе, согласно которым общая численность советских войск, попавших в киевский котел, составляла 452 тыс. чел., и взять в плен 665 тыс. немцы не могли никак (особенно если учесть, что многие красноармейцы погибли в боях, прорвались, ушли в партизаны). Такое несовпадение оценок, к тому же на одной странице, вменяемого историка должно было бы смутить и побудить хоть к каким-то объяснениям. Однако Л.Лопуховский его просто не замечает и шпарит дальше.
Дальше - опять про потери, на сей раз про немецкие. Л.Лопуховского очень раздражает то, что Г.Кривошеев немецких военнослужащих, попавших в плен в результате капитуляции 1945 г., включает в число немецких военных потерь (в графу "Пленные", разумеется). Л.Лопуховский с этим не согласен. Возникает вопрос: так попали все же эти люди в плен или не попали? И если они все же оказались в советских лагерях для военнопленных, то разве это произошло не в результате военных действий, а по доброй воле? Разве капитуляция не явилась итогом военной борьбы? И кого тогда следует считать пленным - может быть, таковых, по логике Л.Лопуховского, вообще не бывает? Ведь
4
когда бы человек не сдался в плен, в 1941-м году или в 1945-м, война для него в любом случае кончилась, он произвел свою личную капитуляцию и, стало быть, если согласиться с Л.Лопуховским, выпал из всех видов учета. Однако для соотечественников Л.Лопуховский такого подхода не предлагает. А вот для противника, дабы занизить его потери пленными, - пожалуйста.
Далее Л.Лопуховский продолжает выгораживать немецкую армию, несправедливо обиженную коллективом Г.Кривошеева. Он торжественно указывает на "грубейшую ошибку", обнаруженную им в выкладках этого коллектива. Дело в том, что для подсчета немецких потерь следует подсчитать общую численность немецких военнослужащих. Г.Кривошеев к общему числу призванных с 1 июня 1939 г. на военную службу оправданно прибавляет тех, кто на тот момент уже служил - 3214 тыс. чел. Л.Лопуховский заявляет, что сие неверно и цифра завышена, ибо на 1 марта 1939 года служило лишь 1131 тыс. чел. Итак: Кривошеев пишет о 1 июня, а Лопуховский побивает его цифрой на 1 марта. А ведь на 1.03.1939 года у немцев уже имелся мобилизационный план, согласно которому число военнослужащих следовало довести до 3214 тыс. чел. Могла ли Германия в преддверии надвигающейся войны с Польшей призвать за три месяца недостающие 2 млн. человек? Не только могла, но и должна была, и Г.Кривошеев это учел. А вот Л.Лопуховский пытается заморочить читателю голову, делая вид, будто при выполнении мобилизационного плана 1 марта и 1 июня - это одно и то же.
Само собой, "срезав" таким образом оппонента, Л.Лопуховский "отбрасывает его арифметику" и переходит к источникам, милым его сердцу. Это, разумеется, источники немецкие, причем не архивные документы, а книги: Б.Мюллер-Гильдебранд "Сухопутная армия Германии" и Р.Оверманс "Немецкие военные потери во Второй мировой войне". На этих трудах Л.Лопуховский отдыхает душой - настолько, что книгу Мюллера-Гильдебранда называет "классической" и "знаменитой" (подразумевая, видимо, то, что оспаривать данные этой книги - нечто вроде святотатства). Действительно, ни малейших сомнений данные немцев у Л.Лопуховского не вызывают. Согласно Мюллеру-Гильдебранду и Овермансу, в период Второй мировой войны военную службу в Германии проходило около 18 млн. человек. Но это лишь те, кто был призван с 1 июня 1939 года. А ведь у Германии кое-какая армия имелась и до этого (и этой армии боялась вся Европа). Допустим даже, в согласии с Л.Лопуховским, что с 1 марта по 1 июня 1939 года в германскую армию не было призвано ни единого человека. Но куда тогда делись 1131 тыс. чел., о которых пишет сам Л.Лопуховский? Ай-яй-яй, неужели и немцы ошибаются? Выходит, так. Выходит, что не Г.Кривошеев преувеличил людские ресурсы Германии и соответственно ее потери, а, наоборот, немецкие классики изрядно преуменьшили и то, и другое (минимум - на 1131 тыс.чел., ближе к истине - на 3214 тыс.чел.). Впрочем, книга Мюллера-Гильдебранда в исторической литературе не раз подвергалась критике именно за преуменьшение германских потерь и какой-то непогрешимой классикой она вовсе не считается. Видимо, Л.Лопуховский о таких критических нападках ничего не слышал или не счел их заслуживающими внимания. Как же, ведь красивая фамилия, ведь просвещенная Европа...
Любезный сердцу Л.Лопуховского Р.Оверманс приводит данные о немецких потерях с 1 июня и до конца 1944 года, согласно которым на Восточном фронте из всех своих убитых немцы потеряли 64 %, а в боях против союзников - 36 %. Я, конечно, человек простой, не историк, но все же наделен от природы необходимым для жизни здравым смыслом, а потому, вспоминая, какие операции проходили в означенный период на Востоке и на Западе, поверить Овермансу никак не могу. На Западе шло медленное продвижение союзников в Италии и в Нормандии, затем немцы попали в Нормандии в Фалезский котел, из которого, однако, им удалось вывести большую часть личного состава, хотя и ценой потери тяжелого вооружения. На Востоке же состоялся полный крах группы армий "Центр", немцы потерпели тяжелые поражения на Украине и в Молдавии, затем произошел полный крах группы армий "Южная Украина" в восточной Румынии, шли кровопролитные бои в Прибалтике, Восточной Пруссии, Польше... Трудно сказать, как получились у Р.Оверманса его