Аннотация: О роли идеи справедливости в русской истории
Страна святого Георгия,
или
Идея справедливости в русской истории
Введение
На Руси исстари уважали и любили братьев наших меньших - животных, видя в них такие же создания Божьи, как и человек. Православным христианам памятны были легенды о том, как вороны кормили в пустыне пророка Илию и как лев разделял отшельничество св. Германа Иорданского (когда святой скончался, лев тоже умер - от тоски). По Руси ходили лубочные картинки и литографии, изображавшие дружбу св. Сергия Радонежского с умным медведем (одну такую народную литографию 1859 года - "Сергий Радонежский разделяет свой обед с медведем" - можно видеть в Музее истории религий в Петербурге). Св. Сергия с медведем и того же святого с птицами изваял современный русский скульптор Дмитрий Шестопалов. Дружили с медведями также св. Серафим Саровский и св. Павел Обнорский, - об этой дружбе свидетельствуют многочисленные иконы и другие изображения. Св. Герман Аляскинский привечал горностаев и прочее зверье, отвечавшее ему неизменной благодарностью. Наши северные отшельники, жившие в скитах и расчищавшие глухомань под будущие монастыри, много рассказывали о своей дружбе с животными - отголоском таких рассказов является знаменитая картина М.В. Нестерова "Лисичка", на которой изображена молодая лиса, робко приближающаяся к трем святым старцам, смотрящим на нее очень благосклонно. Медведи помогали отшельникам ворочать бревна и строить скиты, лисы, горностаи и птицы наводили их на грибные и ягодные места, да и просто скрашивали их уединение. Таким образом животные воздавали должное святому подвигу этих людей.
Однако в создание животного мира наряду с Богом внес свою лепту и сатана. Отец всякой неправды создал драконов и змеев, наделенных безмерной алчностью и готовых ради ее удовлетворения на всякое зло. Змеи убивали людей, разоряли и жгли селения, похищали женщин и девушек. Простой человек противиться им не мог, и потому в дело вступали избранники Божьи, самым известным из которых стал св. Георгий. Подвиг этого святого, который защитил обратившихся к нему людей от беспощадного змея, является одним из самых любимых на Руси иконографических сюжетов. Иконописный святой вовсе не выглядит могучим богатырем, ему присуща хрупкая юношеская, а может, и ангельская стать. Змей же темен и безобразен, он несет в себе не животное, тварное начало, которое тоже от Бога, а полную инаковость по отношению ко всякой твари Божьей, несет стремление ко злу и разрушению во имя собственной алчности, которое от дьявола. Впрочем, иконописцы не слишком сурово обходились с поверженным змеем: святой смиряет его копьем, не нанося ему видимых увечий. Лик (или морда) змея выражает печаль и раскаяние - раскаяние в той несправедливости, которую это адово исчадие пыталось насаждать. Судя по всему, иконописцы полагали, что змей тоже достоин жалости, ибо, будучи создан сатаной, он не мог выбирать своей судьбы. Возможно также, что, по мнению художников, змей поначалу был добрым и красивым животным, но затем сатана обманул его и пересоздал по своим нечестивым лекалам. В любом случае люди, обиженные змеем, не совершали такого зла, которое потребовало бы столь сурового наказания, так что действия змея были несправедливы и, разумеется, шли не от Бога. Справедливость восстановил Бог, избрав ее защитником св. Георгия. Смыслом иконографического сюжета является, таким образом, восстановление справедливости и попрание злого, несправедливого, хаотического начала. Именно благодаря такому смыслу св.Георгий, поражающий змея, и стал любимейшим героем русской иконописи, а затем и геральдики. Каждый народ выбирает себе любимые сюжеты в соответствии со складом своей души. О русской же душе Ф.М. Достоевский в "Записках из мертвого дома" писал следующее: "Высшая и самая резкая характеристическая черта нашего народа - это чувство справедливости и жажда ее". {Ф.М.Достоевский. Собр. соч. Государственное издательство художественной литературы. М.: 1956. Т.3. С.549.}
Что же такое справедливость? Когда мы говорим о том, что тот или иной человек справедлив, то мы имеем в виду его желание и в то же время его способность (ибо одного желания тут не всегда достаточно) сообразовываться с некими принятыми в данном обществе, этносе, социальной группе нормами морали, значимыми для нормальной жизни данного общества. Когда мы говорим о том, что справедливо то или иное действие, мы также имеем в виду его соответствие указанным нормам. Таким образом, "справедливость", как и ее ранний приблизительный синоним - "правда", есть категория оценочная, предполагающая определенную работу человеческого сознания. Сознание должно сравнить между собой различные личности (с присущим им поведением в обществе) или различные человеческие действия в обществе и сделать свой вывод, вынести приговор. А приговор - это уже воздаяние, даже если он не воплощается в поощрение или кару (и тем более - если воплощается). Вот что писал об этом Константин Аксаков: "Общество есть союз людей, основанный на единстве общих для них убеждений и верований; отсюда является гармоническое, согласное течение всей общей жизни, во всех ее проявлениях, и в радостях, и утехах и т.п. Только истекая из единого источника, верования, возможна общественная жизнь и веселие жизни. Вы видите, что здесь суд - в какой мере каждый из нас лично осуществляет эти начала... <...> ...Мы должны исключать из общества всякого, кто общественные эти начала нарушает, нарушает... не его личною слабостью, а проповедованием других начал или образом жизни, что то же самое... Я уже сказал, что допускаю... личные столкновения. Мы должны исключать из общества всякого, нарушающего его общественные основы. Это - долг. От забвения этого долга происходит всеобщая дряблость, вредно действующая на каждое лице в обществе" {Аксаков К.С. Письмо А.И. Кошелеву, конец 1852 г. В кн.: К., Аксаков. Ты древней славою полна, или Неистовый москвич. М.: Русский мiръ. 2014. С.282-283.} Таким образом, справедливость, во-первых, всегда социальна и всегда деятельна. Во-вторых, она как некий оценочный эталон живет в человеке постоянно и так же постоянно им востребована, потому что сам человек окружен другими людьми и живет в море чужих поступков - и люди, и поступки ежеминутно требуют оценки. Поэтому, в-третьих, справедливость всеобъемлюща. Ее оценке подлежат все люди и все их действия, и не только пассивно "подлежат", но зачастую и активно ее взыскуют. Активный труженик хочет справедливого вознаграждения за свой труд, а также морального одобрения. В разумно устроенном обществе он должен получить и то, и другое. Богатый бездельник требует признать свой образ жизни правомерным. В разумно устроенном обществе бездельник не должен получить такого признания. Однако где мы видели вполне разумно устроенное общество? И можем ли мы назвать хоть одно общество, устроенное совершенно неразумно? Следовательно, в-четвертых, справедливость всегда носит относительный, исторически обусловленный характер, при этом присутствуя, хотя бы как идеал, и играя огромную роль в любом человеческом обществе. Разумеется, сказанное выше не означает, что люди погружаются в напряженные размышления этического характера по поводу каждого встреченного ими человека и по поводу каждого деяния окружающих. Оценки "справедливо - несправедливо" в реальной жизни обычно носят мгновенный, интуитивный характер. Однако нравственная (да и любая другая) интуиция может возникнуть только на основе соответствующего воспитания и образования, а значит - в-пятых - справедливость (и как оценка, и как воздаяние) всегда имеет под собой основу в виде соответствующего воспитания и образования. Отсюда вновь вытекает относительность понятия "справедливость", так как исторически обусловленный характер воспитания и образования совершенно очевиден: каждое общество со всеми своими конкретно-историческими установлениями обладает стремлением к самовоспроизводству, а главными средствами самовоспроизводства как раз и служат воспитание и образование. Н.Печерская отмечает, что ахиллесовой пятой тех, кто желает приписать справедливости рационально обдуманный и универсальный характер (нечто вроде "общественного договора", но на все времена) "является игнорирование того, что любые формы рациональности укоренены в традициях определенного сообщества. Мы принимаем их не путем рациональных соглашений, но врастаем в эти нормы, и наше представление о должном, о правильном и справедливом вначале скорее выучивается, чем выбирается"*{Н.В.Печерская. "Правда" как "истина" и "справедливость". К истории понятий. В кн.: Правда. Дискурсы справедливости в русской интеллектуальной истории. М.: Ключ-С. 2011. С.19}.Выученное, добавим мы, служит основой для наших интуитивно-справедливых решений. В-шестых, всеохватность и действенность справедливости, ее огромное значение в жизни людей неизбежно ставят вопрос о мере справедливости, то есть о точности нравственной оценки и о правильной мере воздаяния за те или иные людские дела. Справедливость востребована постоянно, ее именем непрерывно производятся оценки и выносятся приговоры, но зачастую нравственный эталон оценки подменяется личными интересами лица, вершащего оценку (суд), а мера воздаяния - кары или награды - не соответствует реальному значению человеческих действий. В этом случае справедливость превращается в свой дурной антипод - несправедливость, или кривду. В-седьмых, человек в ходе своей жизни вынужден постоянно соразмерять свои и чужие действия с моральным эталоном и постоянно проверять себя на способность следовать этому эталону. Благодаря этому справедливость (или несправедливость) постепенно, и довольно скоро, становится свойством нашей личности, а мы сами в глазах окружающих - справедливыми или несправедливыми людьми.
Слово "справедливость", как то ни странно, для русского языка сравнительно новое. На Руси оно стало употребляться, и то поначалу довольно редко, лишь в конце XV века. До этого употреблялось многозначное слово "правда". Можно выделить ряд основных значений слова "правда", которые в наши дни актуальны не в одинаковой степени: 1) свод правовых норм, вытекавших из обычного, народного права (древняя "Русская правда", германские "варварские правды"); 2) правда как истина, то есть констатация объективного факта, достоверность; 3) правда как совокупность принятых в данном обществе, этносе, социальной группе норм морали, значимых для жизни данного социума (правда как совокупный, сводный эталон должного); 4) правда как следование однажды принятому человеком эталону должного, который может совпадать с общепринятым, но может от него и отличаться ("у него
своя правда"); 5) правда как справедливость, то есть как стремление и способность придерживаться принятых в социуме образцов должного, защищать эти образцы, обеспечивать ход жизни других людей и всего социума в соответствии с ними. О последнем значении слова "правда" С.Л. Франк писал так: "В русском языке существует очень характерное слово, которое играет чрезвычайно большую роль во всем строе русской мысли - от народного мышления до творческого гения. Это непереводимое слово правда, которое одновременно означает и истину, и моральное и естественное право..." {Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб.: Наука.1996. С.182.} Русский философ (пусть и не русского происхождения) смог прочувствовать через строй родного языка то, что наиболее важно для русской души - можно сказать, что продуктивность "русских штудий" Франка и многих других авторов в значительной степени предопределялась всем строем той жизни, которая окружала их с самых ранних лет. Вспоминаются слова Ю.Ф.Самарина: "Есть целый строй созвучий, неопределенных, но доступных внутреннему слуху ребенка; есть этот невещественный и неразлагаемый воздух родной земли, который необходимо нужен для первых годов детства. Душа пропитывается им сквозь, и вместе с ним она вдыхает безотчетное и потому именно ничем позднее незаменимое сочувствие к тому миру, в котором суждено ей жить, к природе, к людям, к звукам языка, ко всему тому, что заключается под словом: родное". {Самарин Ю.Ф. Тарантас. Путевые впечатления. Сочинение графа В.А.Соллогуба. В кн.: Нольде Б.Э. Юрий Самарин и его время. М.: Алгоритм - Эксмо. 2003. С. 370.} И еще из Самарина: "Мыслить о каком бы то ни было предмете, не установившись перед ним, - невозможно... потому что изучение предполагает взгляд на предмет, следовательно, и точку зрения. Чем же подготовляется и определяется этот приступ к предмету, эта точка зрения? Отвечаем: воспитанием мыслящего субъекта в самом широком значении слова: коренными его убеждениями, всецело наполняющими его и которыми он проникается постепенно, вдыхая в себя воздух семьи, родины и т.д. Точка зрения есть плод всего личного и народного развития. У каждого человека и у каждого народа есть точка зрения; само собою разумеется, что народная имеет всегда значительность историческую, которой может не иметь личная". {Самарин Ю.Ф. Замечания на заметки "Русского Вестника" по вопросу о народности в науке. Там же. С.407.} Мы горячо надеемся на то, что наша личная точка зрения, выработанная именно так, как писал Самарин, позволит нам в этой книге приблизиться к точке зрения народа.
К.С.Аксаков напоминал: "Народ, в своем нормальном состоянии, не хлопочет о народности, он хлопочет об истине; он говорит: я хочу смотреть справедливо вообще, следовательно, общечеловечески, я хочу безусловно истинного воззрения; но народность, которая есть самостоятельность, присутствует тут же непременно; без самостоятельности истина не дается уму, и истинное воззрение народа есть в то же время воззрение народное. <...> ... Каждый [народ. - А.Д.] имеет свою долю самостоятельной народной деятельности, постигает истину с известной стороны или являет ее в себе, в силу и только в силу своей народности и самостоятельности, без которой он немощен и бесцветен; истина, постигнутая народом с известной ему свойственной стороны, делается общим достоянием человечества. Итак, у народа может быть только: или воззрение народное (самостоятельное, свое), или никакого (ибо чужое воззрение ему не принадлежит". {Аксаков К.С. Еще несколько слов о русском воззрении. В кн.: К., Аксаков. Ты древней славою полна, или Неистовый москвич. М.: Русский мiръ. 2014. С.152.} Свое у народа, безусловно, и отношение к правде и справедливости, ибо они во все времена представляют собой узловой пункт народного социального мышления. Отношение к этим проблемам, совпадающее с народным, не может не оказывать влияния и на личность человека. Об этом писал один из идейных вождей народничества Н.К. Михайловский: "Всякий раз, когда мне приходит в голову слово "правда", я не могу не восхищаться его поразительной внутренней красотой. Такого слова нет, кажется, ни в одном европейском языке. Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое. Правда в этом огромном смысле слова всегда составляла цель моих исканий. Правда-истина, разлученная с правдой-справедливостью, правда теоретического неба, отрезанная от правды практической земли, всегда оскорбляла меня, а не только не удовлетворяла". {Михайловский Н.К. Предисловие к 3-ему изд..//Полн. собр. соч. в 10 тт. СПб., 1909-1914. Т.1. С. V-VII.}. О личности поборника справедливости, чей долг - постоянно побеждать собственный эгоизм как главного врага справедливости в человеческой душе, писал в своих стихах И.С. Аксаков:
* * *
Могучим юности призывам
Правдивый выслушай ответ:
Не уступай ее порывам,
Не верь кипенью бурных лет!
Ее любви восторг поспешный
Бежит труда; дороже ей
Ненужный шум борьбы потешной,
Красивый жар ее страстей;
Ей недоступен подвиг темный,
И много грешной суеты
Таит нередко пыл нескромный
Ее возвышенной мечты!
И речи, шумные для слуха,
В разладе с правдой и добром!..
Не в блеске дел, не в буйстве духа
Мы силы духа познаём!
Пусть твердость мужа, с беспощадной,
Докучной зоркостью суда,
Блюдет от той заразы смрадной
Заслугу честного труда;
И, всех тщеславных обольщений
Мятеж корыстный усмирив, -
Да будет свят тебе призыв
Одних лишь строгих побуждений!
Чтоб, трезвым мужеством дыша,
Ты не робел судьбы бесславной,
Чтоб шел ты честно в бой неравный,
Чтоб ненавидела душа -
Где б ни был ты, в глуши ль невидной,
Иль на опасной высоте -
При бодрых силах сон обидный,
С неправдой мира мир постыдный,
Потворство лжи и суете!..
{Аксаков И.С. Могучим юности призывам... Московский сборник 1852 года. СПб.: Наука. 2014. С.107-108.}. Это стихотворение, бесспорно, не относится к шедеврам поэзии. Утонченный ценитель пренебрежительно скажет: "Риторика, трескотня", - и будет прав. Но лучшим ценителем поэзии является тот, кто способен за отсутствием лирических красот, за жесткостью риторики почувствовать подлинную убежденность, готовность к жертве и бескорыстному служению, к тому, чтобы собственной жизнью подтвердить каждую строчку своих стихов. Иван Аксаков такое подтверждение, безусловно, дал, как и прочие его товарищи по славянофильству - недаром даже такие яростные оппоненты славянофилов, как Белинский, Герцен, Огарев, Чернышевский и другие постоянно признавали моральную чистоту этих людей. Например: "Нет нужды лично знать их, чтобы быть твердо убеждену, что они принадлежат к числу образованнейших, благороднейших и даровитейших людей в русском обществе". {Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. М.: ГИХЛ. 1947. Т.3. С.78}. А по-настоящему чистые люди, как показывает опыт, и по существу проблемы не могут оказаться целиком неправы. Не случайно Герцен к концу жизни по вопросу об историческом пути России оказался, по сути, на славянофильских позициях и ничуть этого не скрывал.
Обладая, несомненно, своим особенным взглядом на проблему правды-справедливости (об этом взгляде мы еще будем говорить), русский народ в то же время не мог не пойти общечеловеческими путями приближения к справедливости. Одним из этих путей был постепенный переход от обычного, народного права к положительному, рациональному законодательству, вводимому властью. И тут обнаружилось, что слово "правда" не вполне соответствует наметившимся переменам из-за своей тесной связи с обычным правом. Понимание же права как комплекса законов, установленных властью, нуждалось в лексических обновлениях. Специалисты, изучив 24 источника XVI-XVII вв., подсчитали, что слово "правда" употребляется в них 259 раз, а слова "справедливость" и "справедливый" - лишь 4 раза. Однако начало было положено (считается, что слово "справедливость" было заимствовано из польского языка, тем более что все его ранние употребления встречаются в документах, связанных с русско-польскими отношениями). XVIII век вместе с резким ростом российского законотворчества и общего числа властных актов принес также и взрывной рост употребления слова "справедливость". Это отразилось и в художественной литературе: например, Г.Р.Державин, родившийся в 1743 году, еще пишет по старинке "правда" и "правдивый", но более молодые С.Н.Марин (1776-1811), М.В.Милонов (1792-1821) и другие уже говорят о "справедливости" либо "несправедливости". Естественно, что некоторые свои значения слово "справедливость" унаследовало от "правды", но затем, по мере укоренения в языке, более молодое слово становится "самостоятельнее" и обрастает собственными смыслами. В результате со 2-й половины XIX века и поныне слово "справедливость" употребляется в русском литературном языке в следующих случаях: 1) когда следует констатировать соответствие истине, достоверность; 2) когда речь идет о соответствии или несоответствии поведения, характера, образа жизни человека неким моральным образцам, будь то различные традиции, либо считающиеся "естественными" права человека, либо признанные в данном социуме правильными и благими взаимоотношения между людьми, либо всё это вместе; 3) когда речь идет о юстиции, то есть о соответствии действий власти писанным законам; 4) когда рассматривается распределение материального вознаграждения и моральных благ (почестей) в соответствии с представлениями о воздаянии должного среди различных классов (например, рабочему представляется правильным распределение по количеству и качеству труда, а в перспективе - по потребностям, капиталисту - по стоимости вложенного капитала, и т.д.); 5) когда предполагается возможность применения насилия во имя достижения благих социальных перемен ("революционная справедливость"); 6) когда речь идет о соответствии человеческого поведения таким моральным образцам, которые выше всех господствующих в обществе законов, традиций, представлений, как писанных, так и неписанных - это справедливость с оттенком религиозности, святости, даже если имеется в виду представление о справедливости, распространенное среди атеистов, приверженных идее будущего гармоничного общества.
Человеку присуще стремление к совершенству. Это стремление многократно усиливается, когда дело касается идей и проблем, имеющих важнейшее значение для человеческого благополучия. Такой идеей, несомненно, является справедливость; такой проблемой, конечно же, является ее соблюдение в человеческом обществе. Идеал совершенной морали и справедливости, хотя и не всегда ясный, издревле присутствовал в каждой человеческой душе. Дабы сделать стремление к совершенной справедливости обязательным, а также защитить этот идеал от людского эгоизма и вольнодумства, моральному эталону, моральным оценкам, воздаянию должного, то есть справедливости, был придан сакральный характер. Это естественно, ибо человек всегда был склонен обожествлять действующие на него внешние силы, в том числе и отношения в обществе. Кроме того, само понятие совершенства, вне зависимости от отношения человека к религии, носит внеземной, божественный характер, а значит, любой, даже неверующий человек, если он задумывается о высшей морали и высшей справедливости, независимо от собственной воли приходит к идее Божественного и к образу Божества. Поэтому совершенно не случаен тот факт, что в комплексе идей каждой из мировых религий идея справедливости занимает не просто важное, а центральное место (хотя трактуется и по-разному).
В индуизме (который можно считать мировой религией, так как он оказал глубокое влияние на религии ряда стран Юго-Восточной Азии) сложилось понятие кармы, которое первоначально означало лишь совершение различных обязательных для благополучия людей ритуальных действий. Однако уже к VI веку до н.э. понятие кармы стало включать в себя не только ритуальные, но и вообще все человеческие действия, приводящие к благим или дурным результатам и влекущим за собой воздаяние (награду или кару) в этой или будущей жизни. Таким образом, судьба человека является результатом накопления его поступков, имеющих различное моральное значение и образующих карму, а справедливое воздаяние определяется только кармой, а не воздействием земных или неземных внешних сил. Из индуизма понятие кармы перешло в буддизм, также зародившийся в Индии. Будда учил, что человек проживает множество жизней, претерпевает много перерождений, но обстоятельства каждой из его жизней не случайны и не определяются влиянием какой-либо внешней силы, а являются плодом его собственных поступков в прошлых жизнях и в жизни настоящей. Карма втягивает все живые существа в круговращение рождений и смертей (сансару), поэтому настоящая жизнь есть результат прошлых жизней и в свою очередь определяет обстоятельства жизней будущих. Жизнь, по Будде, представляет собой непрерывное страдание, порождаемое желаниями - наслаждений, власти, богатства и т.д., - поэтому следует выполнять нравственные заповеди и соблюдать дисциплину сознания, что приведет к постижению подлинной сущности жизни, а потому и к угасанию желаний. Состояние полного отсутствия желаний, а значит, и страдания, является высшей целью любого буддиста и называется нирваной. Таким образом, и в буддизме высшие силы непричастны к осуществлению справедливости как воздаяния за поступки - поступки сами определяют карму, а карма определяет воздаяние. Однако на самом деле без высших сил в трактовке справедливости не обходятся ни индуизм, ни буддизм - хотя бы потому, что благими поступками, во многом определяющими карму, считаются ритуальные действия в ходе поклонения богам (в индуизме) и обожествленному Будде Гаутаме, Будде Амитабхе, Будде Майтрейе и другим сверхъестественным персонажам.
Конфуцианство также можно считать мировой религией, так как оно оказало глубокое влияние на духовность не только Китая, но также и Кореи, и Японии. В китайской религии, в отличие от буддизма, имеется высшая созидательная сила, породившая мир и мировую гармонию, а также силу человеческого духа, устремленного к соблюдению этой гармонии. Сила эта называется Тянь (Небо). Она, в частности, дает "небесный мандат" на управление страной в зависимости от готовности правителя соблюдать справедливость в обществе как важнейшую часть мировой гармонии. Если правитель утрачивал сострадание и справедливость, то божественное право на власть следовало передать другим. Множество народных движений в Китае возглавляли люди, заявлявшие о том, что постигли справедливость, а потому "небесный мандат" принадлежит именно им. Теория "небесного мандата" возникла ранее конфуцианства, но продолжала существовать наряду с ним. Небо как сила, создающая мир и гармонию в нем, имеет важное значение и в учении Конфуция. По мнению этого мудреца, Небо же формирует и духовные силы человека. Однако само по себе Небо не является вершителем справедливости. Соблюдая установленную Небом гармонию всего сущего, человек добивается счастливой жизни и тем самым вознаграждает сам себя; разрушая эту гармонию, человек сам себя карает. Позднее конфуцианство отринуло идею Верховного Творца, но от идеи сверхъестественного не отказалось и оно. Миссию Творца, а также миссию защитника справедливости в нем выполняет гармония "жизненной субстанции" (ци) и "упорядочивающего принципа" (ли). Элементами ли являются, в частности, верность дружбе, честность, бескорыстие стойкость в испытаниях, и прочие благородные человеческие качества. Олицетворением этих качеств служат духи предков и народных героев Китая, культ которых позднее конфуцианство признаёт и поощряет.
В исламе с его строжайшим единобожием главным блюстителем и вершителем справедливости выступает единый Бог - Аллах: "Воистину, тем, кто уверовал и творил дела добрые, совершал салат [положенные ритуальные действия - А.Д.], раздавал закат [милостыню в помощь бедным - А.Д.], уготована награда Господа. Нечего им страшиться, и не будут они опечалены" {Коран. Перевод М-Н.О.Османова. Сура "Корова", 277. СПб.: Издательство "Диля". 2009. С.49}. "Тому, кто придет на [Суд Божий] с деянием добрым, воздастся десятикратно. Тому же, кто явится на [Суд этот] с деянием злым, воздастся столько же. И не будет проявлено к ним несправедливости". {Там же. Сура "Скот", 160. С.141}. В Коране поощряются и человеческие действия по водворению справедливости на Земле: с одной стороны, отпор притеснителям, с другой - проявление кротости для того, чтобы исправить несправедливость без насилия: "[И да будет] воздаянием за совершенное зло причинение зла подобного, и тот, кто простит и уладит [дело] миром, будет вознагражден Аллахом. Ведь не любит Он нечестивцев. И, конечно, нет укора тем, кто дает отпор нападающему. Укора, несомненно, заслуживают те, кто притесняет людей и бесчинствует на земле безо всякого права на то. Уготовано им наказание мучительное. Несомненно, если терпелив кто [к несправедливости] и прощает, то достойный это поступок. Тому, кто сбился с пути по воле Аллаха, нет уже защитника после этого. И увидишь ты, как нечестивцы, когда предстанут перед наказанием [Господним], возопят: "Нет ли пути какого-либо для возвращения [в мир земной]?" {Там же, сура "Совет", 40-44. С.434.}. Следует понимать, что человек, разумеется, сбивается с пути не по воле Аллаха: воля Бога состоит лишь в том, чтобы не мешать человеку проявлять свою волю, пусть даже и порочную. В хадисах Пророка (то есть в высказываниях Мухаммеда, собранных после его смерти) говорится: "Аллах ведет запись хороших и дурных деяний. Затем Он [пророк. - А.Д.] пояснил это, [сказав,] что тот, кто намеревался совершить доброе дело, но не сделал этого, тому Аллах зачтет его как выполненное добродеяние [речь идет о добре, не сделанном по объективным причинам. - А.Д.]; а если он намеревался и выполнил свое намерение, Аллах зачтет его [добродеяние] в десятикратном размере, и, [судя по характеру и степени значимости этого добродеяния,] Аллах зачтет его в семисоткратном размере, а может быть, и много-много выше. Но если человек намеревался совершить злодеяние и не сделал этого [если в нем заговорила совесть. - А.Д.], Аллах зачтет это как свершившееся добродеяние; а если он намеревался совершить дурное и совершил его, Аллах зачтет его как совершившееся злодеяние". {Хадисы Пророка. М.: Аванта +. 2000. Хадис 16. С. 30.}. В собрании хадисов аль-Бухари мы, однако, можем найти прямые указания на то, что справедливость является делом рук не только Бога, но и людей: "Передают со слов Анаса, да будет доволен им Аллах, что [однажды] посланник Аллаха, мир Ему, сказал: "Помогай своему брату [независимо от того,] притеснителем он является или притесняемым". [Люди] сказали: "О посланник Аллаха [, будет правильно, если] мы станем помогать притесняемому, но как же мы [можем] помочь притеснителю?!" [Пророк, мир Ему, сказал: "Хватая его за руки"". {Сахих аль-Бухари. Хадис 1060. М.: Умма. 2003. С.411.}. Однако много чаще в хадисах подчеркивается роль Аллаха как источника и защитника справедливости: "Поистине, проклятие Аллаха [лежит] на несправедливых!" {Там же, хадис 1058. С.410.}. Из такого взгляда Сунны на воздаяние невольно, но совершенно естественно возникает вывод, что люди, вершащие справедливость, являются орудием Аллаха, проводниками воли Господней.
Ислам, самая молодая мировая религия, очень многое почерпнул из иудео-христианской (ветхозаветной) традиции. Однако она гораздо определеннее ислама указывает на то, кто и в какой части осуществляет на Земле справедливость. В библейской книге "Второзаконие" об этом сказано так: "И дал я повеление судьям вашим в то время, говоря: выслушивайте братьев ваших и судите справедливо, как брата с братом, так и пришельца его; не различайте лиц на суде, как малого, так и великого выслушивайте: не бойтесь лица человеческого, ибо суд - дело Божие; а дело, которое для вас трудно, доводите до меня, и я выслушаю его". Здесь Бог совершенно недвусмысленно говорит о том, что считает судей орудиями своего промысла, теми работниками, которые должны поддерживать задуманную им социальную гармонию. Выражение "суд - дело Божие" часто приводят, вырывая из контекста. В таких случаях кажется, будто судит сам Бог, а судьи лишь пассивно озвучивают его решения, тогда как по настоящему смыслу текста судьям принадлежит в деле установления справедливости самая активная роль. "Делом Божиим" суд является вовсе не потому, что судьи в нем - марионетки, а потому, что суд задуман Богом, опирается на божественные установления (моральные нормы) и состоит под покровительством Бога. Требование отдавать Богу для разрешения трудные дела вульгарно-материалистически можно истолковать как желание жреческой прослойки попользоваться выгодами от решения подобных дел. Однако, по нашему мнению, здесь речь на самом деле идет о необходимости опираться в трудных вопросах на "интуитивное право", на наитие, а также на те моральные образцы, которые выше и совершеннее тех, что на данный момент господствуют в обществе. Эту мысль Библии стоит запомнить - мы к ней еще вернемся в дальнейшем.
Бог в Ветхом Завете не просто осуществляет справедливость. Он сам - справедливость, это одно из свойств божественной природы, о чем говорит пророк Исайя: "..Господь есть Бог правды: блаженны уповающие на него!" {Исайя 30:18}; заметим кстати, что и в исламе одним из 99 священных имен Аллаха является имя Адиль - Справедливый). В книге Исайи причиной Божьего гнева являются не столько отступления народа от ритуальной практики, поклонение идолам и прочее религиозное неблагочестие, сколько несоответствие установленным моральным образцам, и прежде всего - несправедливость. "Виноградник Господа Саваофа есть дом Израилев, и мужи Иуды - любимое насаждение Его. И ждал Он правосудия, но вот - кровопролитие; [ждал] правды, и вот - вопль". {Исайя 5:7}. "И в народе один будет угнетаем другим, и каждый - ближним своим; юноша будет нагло превозноситься над старцем, и простолюдин - над вельможею. Тогда ухватится человек за брата своего, в семействе отца своего, [и скажет]: у тебя [есть] одежда, будь нашим вождем, и да будут эти развалины под рукою твоею. А [он] с клятвою скажет: не могу исцелить [ран общества]; и в моем доме нет ни хлеба, ни одежды; не делайте меня вождем народа". {Исайя 3:5-6}. Справедливость восстанавливает Господь, сам изначально справедливый: "И будет препоясанием чресл Его правда, и препоясанием бедр Его - истина" {Исайя 11:5}. Как мы видели и как много раз показано в Библии, орудием Господа Справедливого становятся люди - судьи, воины, полководцы, такие, как Иисус Навин или Гедеон. Кому же следует опасаться Господнего гнева? Когда Исайя говорит об этом, слова его звучат на удивление современно: "Горе тем, которые зло называют добром и добро - злом, тьму почитают светом, и свет - тьмою, горькое почитают сладким и сладкое - горьким! Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны перед самими собою! Горе тем, которые храбры пить вино и сильны приготовлять крепкий напиток, которые за подарки оправдывают виновного и правых лишают законного!" {Исайя 30:18}. Апостол Павел напоминает, что корень зла в конечном счете в плотской природе человека, находящейся в постоянной борьбе с духовной природой: "Дела плоти известны, они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийство, пьянство, бесчинства и тому подобное, предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царства Божия не наследуют" {Гал. 5:19-21}. Плотские вожделения порождают эгоизм, а эгоизм, заставляющий человека стягивать все блага мира к собственной персоне, забывая об интересах окружающих, есть самый лютый враг справедливости. "Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями. Если мы живем духом, то по духу и поступать должны. Не будем тщеславиться, друг друга раздражать, друг другу завидовать" {Гал. 5:23-26}. Спасение достижимо, утверждает апостол; об этом же говорит и грозный ветхозаветный пророк: "Устрашились грешники на Сионе; трепет овладел нечестивыми: "кто из нас может жить при огне пожирающем? Кто из нас может жить при вечном пламени?" - Тот, кто ходит в правде и говорит истину; кто презирает корысть от притеснения, удерживает руки свои от взяток, затыкает уши свои, чтобы не слышать о кровопролитии, и закрывает глаза свои, чтобы не видеть зла; тот будет обитать на высотах..." {Исайя 33:15}. И русское сознание не осталось глухо к словам Священного Писания, в том числе и к тем, которые гласят о справедливости - приведем в доказательство этого прекрасное стихотворение А.С.Хомякова:
По прочтении псалма
Земля трепещет: по эфиру
Катится гром из края в край.
То божий глас; он судит миру:
"Израиль, мой народ, внимай!
Израиль, ты мне строишь храмы,
И храмы золотом блестят,
И в них курятся фимиамы,
И день и ночь огни горят.
К чему мне ваших храмов своды,
Бездушный камень, прах земной?
Я создал землю, создал воды,
Я небо очертил рукой;
Хочу, и словом расширяю
Предел безвестных вам чудес;
И бесконечность созидаю
За бесконечностью небес.
К чему мне злато? В глубь земную,
В утробу вековечных скал,
Я влил, как воду дождевую,
Огнем расплавленный металл.
Он там кипит и рвется, сжатый
В оковах темной глубины;
А ваши серебро и злато
Лишь всплеск той пламенной волны.
К чему куренья? Предо мною
Земля со всех своих концов
Кадит дыханьем под росою
Благоухающих цветов.
К чему огни? Не я ль светила
Зажег над вашей головой?
Не я ль, как искры из горнила,
Бросаю звезды в мрак ночной?
Твой скуден дар. - Есть дар бесценный,
Дар, нужный богу твоему:
Ты с ним явись, и, примиренный,
Я все дары твои приму.
Мне нужно сердце чище злата,
И воля крепкая в труде,
Мне нужен брат, любящий брата,
Нужна мне правда на суде".
Человек - существо общественное, живущее в постоянных взаимоотношениях с другими людьми. Поэтому справедливость как оценка другими людьми человеческого поведения столь же стара, как сам человек: она появляется, как только возникает общество. Однако при этом с самого начала возникает основа для различного понимания справедливости в разных обществах. "Это явление описано еще у Дарвина: 1) "Поступки рассматриваются дикарями как хорошие или дурные единственно смотря по тому, влияют ли они очевидным образом на благо племени - но не вида и не отдельного члена племени"; "Животные, одаренные общественными инстинктами, находят удовольствие в обществе, предостерегают друг друга об опасности, оказывают товарищам разными способами защиту и помощь. Эти инстинкты не распространяются на всех особей данного вида, но только на членов одной и той же общины"". {Севастьянов А.Н. Идолы конструктивизма. "Вопросы национализма". 2012 г. ? 10. С.217}. Вряд ли подлежит обсуждению тот очевидный факт, что в каждый данный момент исторического времени, хоть в древности, хоть в наши дни, человеческие общества по разным причинам различаются между собой - не найти и двух одинаковых. А так как понятие справедливости является, как мы видели, узловым для жизни всякого общества, то в разных обществах справедливость, очевидно, должна пониматься более или менее по-разному. Различаться должны моральные нормы, позволяющие судить о том, что справедливо, а что нет; различаться должны обеспечивающие справедливость правовые установления; различной будет и сама оценка роли писаного права и всей системы юстиции в обеспечении справедливости. Разумеется, некоторые оценки справедливости и ее значения не будут оспорены нигде и никем - например, такая: "Справедливость - это первая добродетель общественных институтов, точно так же как истина - первая добродетель систем мысли. Теория, как бы она ни была элегантна и экономна, должна быть отвергнута или подвергнута ревизии, если она не истинна. Подобным же образом законы и институты, как бы они ни были эффективны и успешно устроены, должны быть реформированы или ликвидированы, если они несправедливы". {Ролз Джон. Теория справедливости. Изд-во Новосибирского ун-та. 1995 г. С.18.}. Однако подобные общие заявления при всей своей эффектности ни на волос не приближают нас к практическому, да и к теоретическому разрешению проблемы установления справедливости, ибо не учитывают уже не раз отмечавшуюся нами выше относительность этого понятия. Лица, эксплуатирующие чужой труд и даже владеющие другими людьми как собственностью, как говорящими орудиями, при соответствующем общественном устройстве будут считать свое экономическое положение вполне справедливым и, более того, успешно распространять такое понимание справедливости на всё общество в целом. Вспомним, например, какие муки совести испытывал герой Марка Твена Гек Финн, после того как помог рабу Джиму бежать от своей хозяйки! Вспомним потрясение А.И.Герцена, когда он открыл в передовом, по его тогдашнему мнению, западном обществе целые бездны несправедливости (см. напр. Герцен А.И. С того берега. Собр. соч. ГИХЛ. 1956. Т.3. С.233-378). Относительный характер справедливости обусловливает, в свою очередь, вполне понятные сомнения в совершенстве имеющихся на каждый данный момент институтов права.
Русский юрист Л.И. Петражицкий, своего рода утопист (или романтик) юстиции, указывал, что действие права состоит "во-первых, в возбуждении или подавлении мотивов к разным действиям и воздержаниям (мотивационное... действие права), во-вторых, в укреплении и развитии одних склонностей и черт человеческого характера, в ослаблении и искоренении других, вообще в воспитании народной психики... (педагогическое воздействие права". И еще: "Право существует из-за невоспитанности, дефектности человеческой психики, и его задача состоит в том, чтобы сделать себя лишним и быть упраздненным". {Цит. по кн.: Правда. Дискурсы справедливости в русской интеллектуальной истории. М.: Ключ-С. 2011. С.225.}. При всем внешнем блеске приведенных высказываний с ними трудно согласиться, во-первых, потому, что право здесь явно сводится к его уголовной, карающей или, скажем так, предостерегающей ипостаси, а ведь мы знаем, что уголовные преступления сплошь и рядом являются следствием господствующих в обществе базовых экономических отношений и обслуживающих этот базис правовых установлений. Бегство негра Джима, например, - это тяжкое уголовное преступление, но преступлением оно становится исключительно благодаря существованию рабства: в противном случае закон на перемещения Джима не обратил бы никакого внимания. Во-вторых, Л.И. Петражицкий, к сожалению, никак не проанализировал тот нравственный прогресс, к которому, по его мнению, приводит развитие права. Думается, если бы он провел соответствующее исследование, результаты пришли бы в кричащее противоречие с его теоретическими посылками: право и как система норм, и как аппарат, призванный проводить в жизнь эти нормы, неуклонно и даже угрожающе развивается, а человек становится все невоспитаннее и психика его - все дефектнее. В-третьих, Л.И.Петражицкий мог бы заметить, что хотя задача права теоретически и состоит в том, чтобы упраздниться, но упраздняться право никак не желает. Напротив, в соответствии с накоплением суммы несправедливости в обществе правовая система разрастается, тюрем становится все больше, а законники, сутяги всякого рода размножаются, как кролики, и без них нельзя уже и шагу ступить. Такое упрямство правовой системы имеет свои объяснения, и состоят они прежде всего в особенностях распределения материальных благ в обществе, а уж только потом - в несовершенстве человеческой психики. Д.Ролз в своей известной книге "Теория справедливости" ухитрился почти совершенно не коснуться отношений собственности на средства производства и того, как эти отношения влияют на формирование и деятельность институтов соблюдения справедливости. Вопрос эксплуатации труда Ролз также обошел, ограничившись замечаниями о том, что заработная плата определяется, с одной стороны, балансом спроса на рабочую силу и ее предложением на рынке труда, а с другой - оплатой труда того рабочего, производительность труда которого минимальна (так называемый "предельный рабочий"). Какое объяснение уровня зарплаты Ролзу ближе, остается неясным, но оба объяснения явно несостоятельны, ибо прибыль капиталиста образуется при самых разных величинах спроса на рабочую силу и ее предложения, а что касается "предельного рабочего", получающего якобы ровно столько, сколько он производит, то ведь кроме него на предприятии имеются и "непредельные рабочие", которые почему-то получают меньше, чем произвели, - видимо, по той причине, что некогда "предельными" были они сами. Думается, что использовать такие до смешного устаревшие и притом откровенно апологетические толкования болезненных социальных проблем или вовсе от этих проблем уходить можно только в одном случае: если есть желание избежать острой дискуссии, которая неизбежна, если задеть за живое сильных мира сего. Не случайно в книге Ролза нет и рассмотрения структуры, принципов действия и задач существовавших на момент создания книги (в начале 1970-х гг.) институтов соблюдения справедливости. Ролз охотно рассуждает о неких абстрактных институтах, но вот как и в чьих интересах действует конкретная правовая система - этого из его книги увидеть нельзя. В результате получается, что "Теория справедливости" - сама по себе, а реальное право со всеми своими не всегда приятными особенностями - само по себе.
Западное буржуазное сознание вообще весьма охотно сплетает и расплетает правовые абстракции, однако чрезвычайно болезненно реагирует на любые концептуальные сомнения в абсолютной ценности и непогрешимости западного отношения к праву и справедливости. В этом плане чрезвычайно характерна чисто западническая по духу статья В.К. Кантора "Федор Степун: "народная правда" против правового сознания как явления христианской политики" {В кн.: Правда. Дискурсы справедливости в русской интеллектуальной истории. М.: Ключ-С. 2011. С.247-263}. По поводу названия стоит заметить, что вряд ли честно сталкивать народную правду и христианство, - однако это мимоходом. Куда серьезнее те панические выводы, которые делает автор из своего насыщенного эрудицией текста. Он правильно отмечает возросший в российском обществе интерес ко взглядам славянофилов, и вся его статья является развернутым возражением против высказываний этих мыслителей, например К.С.Аксакова: "Государство стремится к внешней правде, и потому первое, что создает оно, - это форма, регламент, извне налагаемый на человека. Стремясь к внешней правде... оно стремится сделать ненужною правду внутреннюю. Установляя, например, векселя, оно становит человека в положение непременно заплатить свой долг, хотя бы человек этот не был настолько нравственен, чтоб это сделать. С другой стороны, заимодавец безнравственный, получивший деньги с должника, но не отдавший ему векселя, найдет защиту в государстве, чтобы в другой раз получить однажды уже полученную им сумму: ибо для государства важно лишь внешнее обязательство, лишь форма, а до нравственности человеческой и внутренней правды ему дела нет. Понятно, что внешность не обхватит внутреннего мира, и государство может только истощаться во множестве внешних законов и внешних ограждений. Обеспечивая таким образом правду внешнюю, государство ослабляет правду внутреннюю, а даже из людей честных делает бездушных, следовательно, безнравственных формалистов. Государство как бы говорит: я так устрою внешнюю правду моими институтами, учреждениями, что не нужно будет правды внутренней, что люди будут честны, не имея надобности быть такими на самом деле. И так всё устрою, что не будет надобности быть нравственным. - Но торжество такого начала государственного - есть полнейшее уничтожение нравственного начала в человеке; но торжество внешней правды есть гибель правды внутренней, единой истинной, свободной правды" {Аксаков К.С. Краткий исторический очерк Земских соборов. В кн.: Ты древней славою полна, или Неистовый москвич. Русский мiръ. 2014. С.107-108.}. Или И.В.Киреевского:"Вследствие таких естественных, простых и единодушных отношений [в древнерусском обществе. - А.Д.] и законы, выражающие эти отношения, не могли иметь характер искусственной формальности; но, выходя из двух источников: из бытового предания и из внутреннего убеждения, они должны быть в своем духе, в своем составе и в своих применениях носить характер более внутренней, чем внешней правды, предпочитая очевидность существенной справедливости буквальному смыслу формы; святость предания - логическому выводу; нравственность требования - внешней пользе. Я говорю, разумеется, не о том или другом законе отдельно, но о всей, так сказать, наклонности (тенденции) древнерусского права. Внутренняя справедливость брала в нем перевес над внешнею формальностию". {Киреевский И.В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России. Московский сборник. Наука СПб. 2014. С.39.}. Или И.С.Аксакова:"Государство, конечно, необходимо, но не следует верить в него как в единственную цель и полнейшую норму человечества. Общественный и личный идеал человечества стоит выше всякого <...> государства, точно так, как совесть и внутренняя правда стоят выше закона и правды внешней" {Цит. по: Грюбель Райнер. Гордое слово: справедливость. Дискурс справедливости в романе Л.Толстого "Война и мир". В кн.: Правда. Дискурсы справедливости в русской интеллектуальной истории. М.: Ключ-С. 2011. С.99.}.
Отсылая читателя к вышеприведенным мнениям славянофилов (и видя сочувственный интерес общества к этим мнениям), В.Кантор пишет следующее: ""Народная правда" оказалась губителем только еще утверждавшегося в России правового сознания". И еще, совсем уж мрачно: "Многообразие политических миросозерцаний само требует демократической, а не тоталитарной организации общественной жизни. Мы свидетели того, что ситуация разворачивается в прямо противоположную сторону. И на православно-государственной основе снова строится идеология, требующая ориентироваться и опираться на "народную правду"".
Западная (и, как видим, западническая) полемическая практика имеет одну характерную черту: сначала вменять противнику некие взгляды, а потом с этими взглядами успешно бороться. Эта черта присуща и статье В.К.Кантора: из всех приведенных выше высказываний (да и из всех прочих высказываний славянофилов) никак не вытекает отрицание ими положительных законов, писанного права. Наоборот, даже само внимание славянофилов к проблеме соотношения правовой системы и справедливости означает признание ими де-факто наличия такого права. А так как они нигде не предлагают уничтожить это право, то речь на самом деле идет не о правовом нигилизме, а о готовности совершенствовать правовую систему. Славянофилы ясно видели как несовершенство государственной юстиции, так и ее мощь, порой крайне разрушительную. Они понимали, что, входя в систему "сдержек и противовесов" буржуазного государства, правовая система сама нуждается в сдержках и противовесах. Однако это совершенно не предполагает голого отрицания государственной юстиции, пусть и в значительной мере заимствованной у Запада. Славянофильская мысль вовсе не шарахалась от всего западного или вышедшего с Запада, несущего на себе отпечаток западной образованности - об этом писал Ю.Ф.Самарин: "Нет, не нужно дожидаться гения, который бы размежевал область человеческого ведения и отметил нам для пользования общечеловеческое и образованное. Не нужно - для нас, потому что мы не противопоставляем народное (как ложное) общечеловеческому (как истинному); не нужно - для нас, потому что мы знаем хорошо, что общечеловеческое осуществляется в истории и постигается через народность..." {Самарин. Ю.Ф. Замечания на заметки "Русского вестника" по вопросу о народности в науке. В кн.: Нольде Б.Э. Юрий Самарин и его время. М.: Алгоритм. 2003. С.409.}. К.С. Аксаков указывал: "Разве славянофилы думают идти назад, желают отступательного движения? Нет, славянофилы желают идти, но не просто вперед, а вперед к истине и, конечно, никогда назад от истины. Их антагонисты, думаем, желают тоже идти не просто вперед, а вперед к истине. И та и другая сторона не ставит себя в зависимость от избранного ею пути. Славянофилы утверждают только то, что избранный [Россией. - А.Д.] путь ошибочен и к истине следует идти другим путем. Значит ли это возвращение назад? Вопрос и спор может быть о том, чей путь истинен, но не может быть и речи о желании возвратиться назад". { Аксаков К.С. Статьи, помещенные в газете "Молва". В кн.: Ты древней славою полна, или Неистовый москвич. Русский мiръ. 2014. С.175.}. А.С.Хомяков писал: "Неразумно было бы не ценить того множества полезных знаний, которые мы уже почерпали и еще черпаем из неутомимых трудов западного мира; а пользоваться этими знаниями и говорить об них с неблагодарным пренебрежением было бы не только неразумно, но и нечестно. Предоставим отчаянию некоторых западных людей, испуганных самоубийственным развитием рационализма, тупое и отчасти притворное презрение к науке. Мы должны принимать, сохранять и развивать ее во всем том умственном просторе, которого она требует; но в то же время подвергать ее постоянно своей собственной критике, просвещенной теми высшими началами, которые нам исстари завещаны Православием наших предков". {Хомяков А.С. "Несколько слов по поводу статьи г-на Киреевского... Московский сборник. Наука СПб. 2014. С.333.}. Разобравшись с подлинным отношением славянофилов к заимствованиям с Запада, в том числе и в области права, хочется задать В.Кантору несколько вопросов (дабы неповадно было то, что не доказано, выставлять как доказанное): 1) не следует ли для вящей объективности отметить, что славянофилы хоть и пишут о народной правде, но сами-то люди весьма образованные и разбираются не только во мнениях народа, но и в западном праве, и т.д., и т.д.? А то ведь по тексту Кантора получается как-то так, что народная правда - это чуть ли не "революционное творчество народных масс"; 2) когда и каким образом народная правда в России оказалась губителем правового сознания? Что вообще имеется в виду? То, что случилась революция с ее эксцессами? Конечно, революции - дело неприятное, их бы лучше совсем отменить. Они ведь всегда идут вразрез с "правовым сознанием". Ну а раз отменить не получается, то остается обвинить в революционных эксцессах, антидемократизме и тоталитаризме славянофилов, пусть даже они жили только в России, а революции случались везде; 3) что В.Кантор имеет в виду под "тоталитарной организацией общественной жизни"? Если в обществе не всё зарегулировано законами и кроме законников слово имеет еще и народ со своей правдой - это имеется в виду под тоталитаризмом? Нет, пожалуй, на тоталитаризм больше похоже исключительное господство "правового сознания"; 4) что дает право В.Кантору и его единомышленникам считать свою позицию единственно христианской? Разве славянофилы где-то манифестировали свое отрицательное отношение к религии? И разве сам Христос не проявлял скепсиса по отношению к "правовому сознанию"? Вот например: "Горе вам, книжники и фарисеи, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру, сие надлежало делать, и того не оставлять. Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие!" {Мф. 23: 23-24}. А вот слова апостола: "...Делами закона не оправдается перед Ним никакая плоть; ибо законом познается грех. Но ныне, независимо от закона, явилась правда Божия..." {Рим. 3: 20-21}. Так что по Священному писанию как раз выходит, что писанное право вместе со своим репрессивным аппаратом вовсе не является единственным инструментом защиты справедливости в обществе: наряду с ним всегда существует "правда Божия" и "народная правда", и это вовсе не прихоть славянофилов. И если западное (и западническое) сознание хотело бы свести справедливость исключительно к правовой системе, это еще не повод лепить на русское сознание ярлыки "тоталитаризма" и "антихристианства". К сожалению, нашим западникам всегда не хватало широты взглядов Герцена. Вот что писал Аполлон Григорьев о радикальном западничестве Чаадаева: " Фанатик, как всякий неофит, он [Чаадаев. - А.Д.] имел смелость сказать, что в нас и в нашей народности нет "никаких" идей добра, правды, чести, нравственности, что мы - отщепенцы от человечества. "Никаких" на его языке значило западных, и в этом смысле он был тогда совершенно прав. Силлогизм его был прост: единственно человеческие формы жизни суть формы, выработанные жизнью остального, западного человечества. В эти формы наша жизнь не ложится или ложится фальшиво, как у Карамзина. Следовательно... Вот именно это следовательно и разделилось на два вывода: следовательно, сказали одни, мы не люди и для того, чтобы быть людьми, должны отречься от своей самости. Из этого следовательно вытекла теория западничества, со всеми ее логическими последствиями. Следовательно, сказали другие, более смелые и решительные, наша жизнь - совсем иная жизнь, хоть не менее человеческая, шла и идет по иным законам, чем западная. Два лагеря разделились, и каждый повел последовательно и честно свое дело" {Григорьев А.А. Народность и литература. В кн.: Аполлон Григорьев. Эстетика и критика. Искусство. 1980. С. 198-199.}.
Думается, однако, что со своей тягой к наклеиванию страшных ярлыков нынешние западники не вполне честны, пусть и помимо собственной воли. Неизбывное желание втиснуть Россию и русское сознание в западные рамки заставляет их невольно кривить душой. А ведь факт остается фактом: в основе жизни русского человека первично представление о "русской правде", в отличие от "римского права", "юстиции", заложившей основы жизнеустройства западного общества. Поэтому у нашего народа, сформированного православной традицией, отношение к писанному закону иное: "Суд людей, не Божий, а Бог на правду призрит"; "Хоть бы все законы пропали, только бы люди правдой жили"; "Законы святы, да судьи супостаты"; "Не бойся закона, бойся судьи"; "Кто законы пишет, тот их и ломает". Поэтому русский Идеал исходит из высшего замысла Бога о нас, который предполагает строительство Царства Небесного на Земле. И чрезвычайно знаменательно для русского взгляда на русские судьбы стихотворение А.С.Хомякова "России":
"Гордись! - тебе льстецы сказали. -
Земля с увенчанным челом,
Земля несокрушимой стали,
Полмира взявшая мечом!
Пределов нет твоим владеньям,
И, прихотей твоих раба,
Внимает гордым повеленьям
Тебе покорная судьба.
Красны степей твоих уборы,
И горы в небо уперлись,
И как моря твои озеры..."
Не верь, не слушай, не гордись!
Пусть рек твоих глубоки волны,
Как волны синие морей,
И недра гор алмазов полны,
И хлебом пышен тук степей;
Пусть пред твоим державным блеском
Народы робко кланят взор
И семь морей немолчным плеском
Тебе поют хвалебный хор;
Пусть далеко грозой кровавой
Твои перуны пронеслись -
Всей этой силой, этой славой,
Всем этим прахом не гордись!
Грозней тебя был Рим великой,
Царь семихолмного хребта,
Железных сил и воли дикой
Осуществленная мечта;
И нестерпим был огнь булата
В руках алтайских дикарей;
И вся зарылась в груды злата
Царица западных морей.
И что же Рим? и где монголы?
И, скрыв в груди предсмертный стон,
Кует бессильные крамолы,
Дрожа над бездной, Альбион!
Бесплоден всякой дух гордыни,
Неверно злато, сталь хрупка,
Но крепок ясный мир святыни,
Сильна молящихся рука!
И вот за то, что ты смиренна,
Что в чувстве детской простоты,
В молчаньи сердца сокровенна,
Глагол творца прияла ты, -
Тебе он дал свое призванье,
Тебе он светлый дал удел:
Хранить для мира достоянье
Высоких жертв и чистых дел;
Хранить племен святое братство,
Любви живительный сосуд,
И веры пламенной богатство,
И правду, и бескровный суд.
Твое всё то, чем дух святится,
В чем сердцу слышен глас небес,
В чем жизнь грядущих дней таится,
Начало славы и чудес!..
О, вспомни свой удел высокой!
Былое в сердце воскреси
И в нем сокрытого глубоко
Ты духа жизни допроси!
Внимай ему - и, все народы
Обняв любовию своей,
Скажи им таинство свободы,
Сиянье веры им пролей!
И станешь в славе ты чудесной
Превыше всех земных сынов,
Как этот синий свод небесный -
Прозрачный вышнего покров!
Страна святого Георгия
Часть I. Становление
Глава 1. Общее в ранних судьбах Руси и Европы и самостоятельность становления Руси
Из сказанного во Введении очевидно, что русское сознание отводило справедливости и ее поискам особую роль в духовном облике и судьбе русского народа. Но если рассматривать само понятие справедливости, то все, что о нем говорилось выше, относится, по-видимому, ко всем обществам и всем народам Земли. Уж не сами ли мы придумали себе некие "особые отношения" со справедливостью? Почему мы имеем смелость объявлять чувство справедливости главной чертой своего духовного облика? Почему мы можем утверждать, что стремление к справедливости явилось главной определяющей силой нашей истории и нашего духовного развития? Имеют ли такие утверждения под собой объективную основу, или они вытекают из банальной тяги к самовозвеличению? Каждый народ, пытаясь понять сам себя, определить своеобразие собственного духа и духовного развития, обращается прежде всего к собственной истории. Обратимся к ней и мы.
Русских в Европе давно принято считать "другими", не совсем такими, как обычные люди. Если ранее такой взгляд на нас сочетался с неким настороженным почтением ("загадочная русская душа" и т.п.), то в последнее время констатация нашей необычности приобретает явно враждебный характер. Рассуждения о нашей "инородности" вовсе не должны нам льстить, - напротив, они должны нас беспокоить и вызывать резкие опровержения. Именно с помощью таких вроде бы мистических, а на самом деле - просто фальшивых рассуждений создается базис для вечного взаимного непонимания, взаимного отторжения России и Запада. Поэтому стоит поговорить о тех общих чертах, которые присущи историческому развитию русского народа и других народов Европы. Напомнив о своей "европейскости", мы тем самым засыплем ту пропасть, которую старательно роют многие западные идеологи. Важно показать, что никаких объективных причин для рокового взаимного непонимания между Россией и Западом не существует. Наоборот, в нашей истории так много общих черт, что при наличии доброй воли понимание скорее всего неизбежно.
О чем идет речь? Для начала, видимо, стоит напомнить, что русские, как и другие славяне, входят в обширную семью индоевропейских (арийских) народов, к которой относится подавляющее большинство народов Европы. Группа индоевропейских языков представляет собой одну из наиболее многочисленных языковых семей мира, в нее входят балтские, германские, романские, славянские, албанский и армянский, древнегреческий и древнеримский языки, множество языков Азии (хинди, бенгали, маратхи, гуджарати, фарси и т.д.). В этих языках и сейчас имеется много общих черт. Но еще ближе друг к другу были они в далекой древности, когда племена, говорившие на них, жили бок о бок и скорее всего составляли единую группу племен с единым языком. С тех пор индоарийские племена далеко разошлись по лицу планеты, осели на разных землях, ассимилировали автохтонное население этих земель и в повседневной жизни своей общности уже не ощущают. Однако чрезвычайно возросший в XIX веке интерес к истории, этнографии, антропологии, языкознанию привел к тому, что, во-первых, образованная часть европейского общества уяснила себе единство своего происхождения и, во-вторых, в литературном и научном дискурсе стали постоянно появляться упоминания об "арийском единстве" и о характерных чертах представителей "великой арийской семьи". К таким чертам авторы относили деятельность, предприимчивость, любопытство, склонность к творчеству, воинственность, склонность к созданию сложных обществ ("государственный инстинкт")... Что скрывать: нередко за упоминаниями о присущих арийцам творческих качествах скрывалась та самая банальная тяга к самовозвеличению, о которой выше уже упоминалось. Объективности ради стоило бы упомянуть и о таких свойствах арийцев, как агрессивность, жестокость, жажда наживы, - по крайней мере, в столкновениях с другими народами арийцы, как правило, проявляли именно эти качества. Эпоха образования европейских государств изобилует примерами не только жестокости, но и прямого геноцида по отношению к соседям, причем соседи зачастую являлись членами той самой "великой арийской семьи", - недаром Европу называют порой "кладбищем народов". Не без греха были и восточные славяне: постоянные княжеские распри они использовали для развития работорговли, да так, что рабы сделались одной из основных экспортных статей Древней Руси, а слово "славянин" ("slave") вошло во многие европейские языки в значении "раб". Наши предки обращали в рабство таких же русских, как они сами, и продавали их на Восток. Д.И.Иловайский пишет: "Русь издревле выделила из себя не только военное или дружинное сословие, но также и многочисленных торговых людей; а едва ли не главную статью русской вывозной торговли в те времена составляли именно пленники-рабы, известные под общим именем "челяди"". {Иловайский Д.И. Становление Руси. М.: Чарли - Алгоритм. 1996. С.12.}. А вот что пишет о европейской работорговле Адам Мец в своем классическом труде "Мусульманский ренессанс": "...Категория белых рабов ограничивалась тюрками и представителями того неистощимого племени, которое дало в Европе название этому сословию, т. е. славянами. Они ценились выше тюрков. "Если нет славянина, то берут в услужение тюрка",- говорил ал-Хваризми . Гораздо большей статьей ввоза из Булгара - главного города волжских булгар - были рабы, которые оттуда доставлялись на Амударью . Крупнейшим невольничьим рынком был Самарканд, город, который славился тем, что поставлял самых лучших белых рабов, а также производством воспитателей наподобие Женевы или Лозанны . Второй путь ввоза рабов-славян шел через Германию в Испанию, а также в провансальские и итальянские портовые города Средиземного моря. В Европе работорговцами были почти исключительно евреи. Товар поступал главным образом с Востока, иными словами, существовали те же условия, что и в современной торговле девушками . С торговлей рабами связано, по-видимому, расселение евреев в восточносаксонских городах Магдебурге и Мерзебурге . Во время транспортировки рабов этих работорговцев добросовестно обирали, по крайней мере немцы; так, например, таможенное уложение г. Кобленца требовало с каждой головы раба по 4 динара, а епископ Хура взимал на таможенной заставе в Валленштадте по 2 динара. Наконец третий путь шел из западных стран работорговли, которые в то время из-за войн с немцами изобиловали живым товаром, непосредственно на Восток, т. е. по маршруту, проделанному рабби Петахьи в XII в.: Прага - Польша - Россия. Пунктом отправки была Прага, являвшаяся в X в. средоточием работорговли. Святой Адальберт сложил с себя в 989 г. н. э. сан епископа Праги из-за того, что не в состоянии был выкупить всех христиан, закупленных одним еврейским купцом". {Мец Адам. Мусульманский ренессанс. М.: ВиМ. 1996. С.161-162.}. Как мы видим, наши предки если и грешили жестокостью по отношению к ближнему, то в греховности своей мало чем отличались от представителей других европейских народов. Тема рабства и работорговли является, вероятно, не слишком приятной для европейского арийского сознания, но что было, то было. Учитывая природную склонность человека к самовозвеличению, а также потакавшие этой склонности различные расовые теории, стоит порой напоминать о том, что всем европейцам, не исключая и русских, есть чем гордиться, но и есть в чем покаяться. Главное же состоит в том, что единство происхождения, крови, языка не могло пройти бесследно. То общее, что отмечали литераторы в представителях великого индоарийского племени, несомненно существует. Проявляется оно, как мы видели, не только в творческих и культурных достижениях, но и порой в весьма греховных делах. Однако в данном случае наша задача - констатировать общее.
В становлении Руси и становлении других европейских стран прослеживается много общих черт. Вряд ли здесь имеет смысл говорить о призвании варягов - настолько легендарен и малодостоверен этот летописный рассказ. И в европейских летописях, и в европейском фольклоре имеется много схожих легенд, призванных легитимизировать власть и правящие династии в глазах подданных. Можно вспомнить, например, сообщение английских хроник о том, что бритты сами, добровольно призвали на английскую землю англов и саксов. Можно вспомнить трех братьев - прародителей славян: Леха, Чеха и Руса, можно - Кия, Щека и Хорива, а можно - якобы добровольное призвание ирландцами трех братьев-норманнов (три брата и их приключения - вообще популярнейший общеевропейский сюжет). О степени достоверности сказания о Рюрике и его братьях можно судить исходя из простого здравого смысла: по словам летописи, славяне, устав от насилий варягов, проникших в их страну, изгнали пришельцев в результате народного восстания. А через небольшое время происходит торжественное призвание скандинавов (тех же самых или других - в данном случае не важно). Пусть даже в славянской земле происходили междоусобицы и вставал род на род, - какие проблемы могло решить приглашение из-за моря еще одного "рода", причем весьма амбициозного и прожорливого? Со свирепыми нравами варягов к тому времени успели познакомиться не только славяне, но и вся Европа. Достоверность сообщения о варяжском призвании можно оценить также из следующих слов Б.А.Рыбакова: "...Описывается приход Рюрика, Синеуса и Трувора к перечисленным северным племенам: Рюрик княжил у словен, Трувор - у кривичей (под Псковом в Изборске), а Синеус - у веси на Белоозере; меря по этой легенде осталась
без князя.
Историки давно обратили внимание на анекдотичность "братьев" Рюрика,
который сам, впрочем, являлся историческим лицом, а "братья" оказались
русским переводом шведских слов. О Рюрике сказано, что он пришел "с роды
Другими словами, в летопись попал пересказ какого-то скандинавского
сказания о деятельности Рюрика (автор летописи, новгородец, плохо знавший
шведский, принял упоминание в устной саге традиционного окружения конунга за
имена его братьев. Достоверность легенды в целом и в частности ее
географической части, как видим, невелика. В Изборске, маленьком городке под
Псковом, и в далеком Белоозере были, очевидно, не мифические князья, а
просто сборщики дани". {Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества. М.: Наука. 1982. С.298.}. В дополнение к этой исторической оказии не так давно поразила ученое сообщество еще и другая. Оказалось, что в германских хрониках (в Бертинских анналах) имеется сообщение о короле полабских славян-ободритов Гостомысле, погибшем во время похода франков на славян. Сменил его - кто бы мог подумать? - Рорик (Рюрик; имя скорее славянское, чем скандинавское (на языке полабских славян -"сокол"), но у соседних народов заимствования имен друг у друга были обычным делом). В русских летописях Рюрик тоже сменяет Гостомысла, - может ли это быть простым совпадением, если мы видели, что русский летописец пользовался скандинавскими источниками? Возможны два варианта: либо в нашу летопись по недоразумению угодило сказание о событиях в земле ободритов, либо свое повествование о русских делах летописец решил подкрепить именами и "фактурой" из ободритской истории. Почему такое могло случиться? Возможно, потому, что самоназвание ободритов было "варины" или "вари/варь", что могло легко трансформироваться в "варяги". Об этом пишет немецкий историк А.Пауль и, подкрепляя свои слова многочисленными археологическими доказательствами, сообщает: "Впрочем, совершенно независимо от происхождения династии Рюриковичей, следы и влияние балтийских славян достаточно однозначно фиксируются археологией в северо-западной Руси". И далее: "...Традиция наименования королевства ободритов "Славией", а их самих - славянами в церковных западноевропейских источниках, и как следствие - возможность наименования "славяне/словене", как самоназвания племени ободритов, может оказаться немаловажным фактором для выявления родственных связей и, возможно - общего происхождения новгородских словен и ободритов". {Пауль Андрей. Балтийские славяне. М.: Книжный мир. С.480-486.}.
Так называемая "норманистская теория", выросшая из летописной легенды, вряд ли столь долго и жарко обсуждалась бы в литературе, если бы не ее явная, подчеркнутая тенденциозность и вызывающая несправедливость по отношению к русским. Н.И. Костомаров указывает: "...Не беспристрастны были попытки выводить Рюрика и его братьев из Скандинавии. Это выдумали ученые немцы. Известно, что у нас немцы, от мала до велика, и ученые и неученые, более или менее исполнены верования о превосходстве своей породы перед славянскою, и думают, что, живучи среди нас, их задача разливать свет цивилизации между нами, варварами; для подтверждения этой задушевной мысли ученые немцы выдумали призвание князей из Скандинавии; этим хотят указать, что славяне не способны, без влияния немецкого элемента, к устройству государственной и гражданской жизни". {Костомаров Н.И. Начало Руси. В кн.: Русские инородцы. М.: Чарли. 1996. С.24.}. В том же ключе о норманистской теории высказывается Б.А.Рыбаков: "Далее [после известий от 862 г. - А.Д.] в "Повести временных лет" и других древних летописях идет путаница из фрагментов разной направленности. Одни фрагменты взяты из новгородской летописи, другие из киевской (сильно обескровленной при редактировании), третьи добавлены при редактировании взамен изъятых. Стремления и тенденции разных летописцев были не только различны, но и нередко прямо противоположны. Именно из этой путаницы без какого бы то ни было критического рассмотрения извлекались отдельные фразы создателями норманнской теории,
высокомерными немцами XVIII века, приехавшими в медвежью Россию приобщать ее
к европейской культуре. 3. Байер, Г. Миллер, А. Шлецер ухватили в летописном тексте фразы о "звериньском образе" жизни древних славян, произвольно отнесли их к современникам летописца (хотя на самом деле контрастное описание "мудрых и смысленых" полян и их лесных соседей должно быть отнесено к первым векам нашей эры) и были весьма обрадованы легендой о призвании варягов северными племенами, позволившей им утверждать, что
государственность диким славянам принесли норманны-варяги. На всем своем
дальнейшем двухсотлетнем пути норманнизм все больше превращался в простую
антирусскую, а позднее антисоветскую политическую доктрину, которую ее
пропагандисты тщательно оберегали от соприкосновения с наукой и критическим
анализом. Основоположником антинорманнизма был М. В. Ломоносов; его последователи
шаг за шагом разрушали нагромождение домыслов, при помощи которых
норманнисты стремились удержать и укрепить свои позиции. Появилось множество
фактов (особенно археологических), показывающих второстепенную и вторичную
роль варягов в процессе создания государства Руси". {Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества. М.: Наука. 1982. С.295-296.}.
Ученым не удалось обнаружить в Европе никакого народа русь, который мог бы принести на русские просторы свою государственность, тем более что государственность там уже имелась. Наоборот, польский историк Длугош, писавший во второй половине XV в. и имевший под руками более древние русские летописи, чем позднейшие исследователи, считает русь народом туземным в России и происходящим вовсе не от Рюрика, а от мифического Руса. Давно отмечено, что в древнерусской летописной традиции термин "русь" употребляется двояко: иногда он обозначает все население Древней Руси, иногда (в более ранние времена) - население Киевской земли, служившей местом расселения племени полян. Новгородская летопись 1050 года ("Остромирова летопись") говорит о том, что войско князя Олега, состоявшее из наемников-скандинавов и словен, после захвата им Киева в 882 году стало именоваться русью. Таким образом, ясно, что воины Олега, без различия их этнического происхождения, стали называться русью по имени того народа, который жил там, где эти воины осели. Именно этот народ, подкрепленный приведенной Олегом военной силой, и стал ядром объединения Руси. Если внимательно вчитаться в построения норманистов, пытавшихся доказать решающую роль германского элемента в становлении Руси, то оказывается, что их главным аргументом является наличие немалого количества скандинавских имен в составе княжеского семейства, княжеских приближенных и дружины. Но, как заметил еще Иловайский, в полемическом раже скандинавскими объявлялись порой и славянские, и финские, и балтские имена. Во-вторых, из летописей можно почерпнуть много случаев, в первую очередь касающихся знати, когда уже дети скандинавов (точнее, носителей скандинавских имен - одно тут не тождественно другому) полностью ославяниваются, что совсем не похоже на поведение классических завоевателей. Например, славяне, завоевав Балканы, создали там собственные государства, тогда как никаких норманнских государств на восточноевропейской равнине не возникло. С другой стороны, франки во Франции, норманны в Англии и т.д. сохраняли свою особность от завоеванного населения многие сотни лет. В-третьих, в летописях немало примеров того, что русь (в смысле - княжеская дружина и вся княжеская рать), принося клятвы в соблюдении договоров, клянется славянскими богами. В-четвертых, такие главные лица норманнского проникновения в славянские земли, как Рюрик и Олег, выглядят в летописях не столько реальными деятелями, сколько литературными персонажами: Рюрик - вообще проходным, несмотря на его вроде бы важнейшую роль, а Олег - эпическим, причем больше отразившимся в скандинавских сагах: после его вымышленного похода на греков (этого похода нет в подробных византийских хрониках) он полностью исчезает с русского горизонта и умирает неизвестно где. В-пятых, уже с конца X века русь (и Русь в широком смысле слова) начинают жестко дистанцироваться от варягов (хотя князья и не перестают их нанимать для военных целей): наемников селят вне городов и при первой возможности спроваживают подалее. Это было вызвано жестокостью, разнузданностью и неуправляемостью норманнских "цивилизаторов", никак не сочетавшейся с природными русскими нравами. Варягов нанимали для политических убийств (именно они, например, убили князей Бориса и Глеба). Нередко варяги своими насилиями провоцировали кровавые столкновения с местным населением (как, например, в Новгороде в 1015 году) - новгородцам пришлось защищать своих жен и дочерей с оружием в руках. Долгое время торговля руси с прикаспийскими странами была совершенно мирной, но в начале X века, когда число варягов в русском войске сильно возросло, появляются известия о зверствах "русских" отрядов на каспийских берегах. Свирепости, творимые "русью" при походах на Византию, можно также отнести на счет норманнского элемента в ее рати, учитывая действия норманнов во Франции, Италии и вообще всюду, куда они могли дотянуться. В-шестых, Новгород долгое время платил норманнам немалые суммы исключительно для того, чтобы они не производили набегов на его территорию. Это широко известная в мировой истории практика: платили, чтобы избежать вторжений, и Рим, и Византия, и западноевропейские правители - тем же норманнам, и т.д., но сам факт платежа опровергает факт завоевания, - хотя бы потому, что деньги для уплаты должна собирать своя, местная власть, а сила, требующая денег, на территории откупающейся от набегов страны не присутствует. Кстати, это указывает и на разницу в развитии вымогателя и его жертвы: всегда, без всяких исключений более культурной стороной является жертва. Впрочем, нередко, устав от вымогательств, жертва собиралась с силами и преподносила хищникам тяжелые уроки, как, например, ирландцы викингам при Клонтарфе в 1014 г., англосаксы викингам при Стэмфордбридже в 1066 г. и, многократно, русские - монголам и крымским татарам. Набеговой системы придерживались в мировой истории многие народы, наиболее свежие примеры - шотландские горцы - в Британии и народы Кавказа - в России, но не отступные платежи, а именно сопротивление жертв агрессии ломало эту систему, что в конечном счете всегда шло на пользу и тем, кто ее практиковал. В-седьмых, свидетельством значимого присутствия норманнов на Руси считался обычай так называемого "полюдья", то есть выезда князя с дружиной на подчиненные земли для сбора дани. В полюдье князья иногда проводили целую зиму. Одно время считалось, будто полюдье являлось формой расплаты русских князей с наемными варяжскими дружинами (В.В.Мавродин). Однако Б.А. Рыбаков напоминает, что из летописей мы знаем о существовании полюдья в землях славян-вятичей, где никаких норманнов не было (в полюдье ходили с дружиной вятичские князья). Б.А.Рыбаков далее указывает: "...В источниках полюдье предстает перед нами как чисто славянский институт со славянской терминологией. Полюдье известно, например, в Польше, где оно называлось "стан", а взимаемые поборы - "гощенье". Русское слово
"полюдье" мы встречаем и в летописях, и в грамотах. Никакого отношения к варягам полюдье не имеет; напротив, в скандинавских землях для обозначения этого явления употреблялось русское, славянское слово. В скандинавской саге о Гаральде при упоминании подобных объездов используется заимствованное славянское слово "poluta" ("polutasvarf"). Тем же славянским словом обозначает круговой княжеский объезд и император Константин Багрянородный. Полюдье как объезд отдаленнейших славянских земель было известно восточным авторам задолго до появления норманнов на Руси. Его можно считать характерным для всего IX века (может быть, и для конца VIII века?) и для первой половины X века, хотя как локальное пережиточное явление оно известно и в XII веке. Подробное описание полюдья для середины X века оставил нам император Константин..." {Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества. М.: Наука. 1982. С.318.}. В-восьмых, скандинавские имена под известным договором Игоря с греками свидетельствуют только о том, что Игорь и его люди были сами по себе, а варяги - сами по себе, то есть не доказывают, а, наоборот, опровергают версию о норманнском завоевании Руси. В-девятых, скандинавские названия порогов на Днепре доказывают только то, что норманны часто плавали по Днепру, чего никто и никогда не отрицал. Ну и, наконец, в-десятых, сходство сельскохозяйственных и других экономических терминов у скандинавов и у русских свидетельствует о чем угодно: об индоарийской общности этих народов, о достаточной тесноте их связей в раннее Средневековье, но уж никак о культурном влиянии скандинавов на русских. Дело в том, что территории расселения славян была во всех отношениях - и в земледельческом, и в торговом - продуктивнее, чем территория норманнов, и потому вовсе не норманны должны были учить славян, как именовать дома, растения, домашних животных, деньги, а уж скорее наоборот.
Таким образом, мы видим, что ядром образования древнерусского государства явилось местное, автохтонное племя русь со своими князьями, своими вооруженными силами и знатью, в состав которых первоначально входил наемный варяжский элемент, частично оседавший на территории руси и стремительно ославянивавшийся. Киевская область (область руси) являлась наиболее экономически и культурно развитой частью восточнославянских земель, и потому ее экспансия на остальном пространстве этих земель выглядит совершенно естественной. Другое дело, что многим местным князькам подчиняться руси не хотелось - отсюда и сопротивление, отсюда и знаменитая летописная история о том, как во время полюдья за чрезмерные притязания был убит древлянами князь Игорь (по рассказу византийского историка, разорван между двумя деревьями) и как жестоко отомстила его жена Ольга за смерть мужа. Объединение восточных славян под властью Киева и руси происходило, безусловно, вооруженным путем. "Почти весь X в. продолжалось покорение славянских и соседних финских племен из Киева, сопровождавшееся обращением массы побежденных в рабство". {Ключевский В.О. Курс русской истории. Сочинения в 9 томах. М.: Мысль. 1987. Т.1. С.166.}. Движение русских отрядов происходило на судах по рекам и сопровождалось либо захватом городов, либо созданием собственных укрепленных пунктов, где располагалась администрация, главной задачей которой являлся сбор налогов. Для этой экспансии сил самой руси недоставало, потому-то киевские князья и нанимали варягов, причем некоторые из наемников достигали в княжеской администрации высокого положения (например, воевода Игоря Свенельд). Порой варяжским отрядам удавалось даже вместо службы захватывать города и водворяться в них в качестве самостоятельных владык, как, например, Рогволоду в Полоцке. Однако русские князья дистанцировались от варягов очень рано, и уже князь Владимир захватил Полоцк, расправился с тамошней варяжской династией, посягнувшей на законное достояние руси, а дочь Рогволода Рогнеду забрал себе в жены.
Таким образом, Русь объединялась вокруг одного племенного ядра, и объединялась силой оружия. Является ли такой путь создания страны и государства чем-то необычным в истории Европы? Нет, совсем наоборот: мы должны констатировать, что это - типичный путь. Можно привести несколько примеров: при всех внешних различиях они показывают примерную однотипность процесса. Так, в 486 германцы-франки разбили при Суассоне войско последнего римского наместника в Галлии. Среди франков выделялись так называемые салические, т.е. приморские франки - они-то и дали большую часть знати завоеванным галльским территориям. Возглавлял франков (всех, а не только салических) совсем юный выходец из знатного рода Меровингов Хлодвиг. Завоевательными целями Хлодвиг и его окружение задались всерьез и продолжали военные операции в Галлии более 20 лет, овладев большей частью страны. При сыновьях Хлодвига, к середине VI в., государство франков простиралось уже от Средиземного моря и Пиренеев до земель баваров и тюрингов на правобережье Рейна. Повсюду на завоеванных землях германцы получали землю, создавали укрепленные пункты и становились опорой новой власти. При этом из-за малочисленности франкской служилой знати Меровинги охотно опирались также на галло-римскую землевладельческую аристократию, которая служила и при королевском дворе, и в церковной иерархии, и в местных органах власти. Все это чрезвычайно напоминает события на восточноевропейской равнине в эпоху распространения по ней руси и ее князей-Рюриковичей. Русь-поляне, подкрепленная варягами, ломала сопротивление местных племен и князей (вспомним битву Владимира с радимичами на реке Пищане в 984 г., вспомним древлянского Мала, или вятичского Ходоту, или варяга Рогволода-Рагнвальда в Полоцке); однако в то же время она усиленно втягивает в ряды правящей верхушки нарождающегося русского государства местную знать. В результате слово "русь", помимо племенного, приобретает на некоторое время социальный оттенок, обозначая приближенных князя, его дружину и вообще господствующую верхушку растущего государства. В эту верхушку как на местном, так и на центральном уровне начинают входить местные правители и воины, зато уменьшается доля норманнского элемента, а оставшаяся доля стремительно ассимилируется. Германцы во Франции также быстро перенимали язык окружающего галло-римского населения, тем более что оно, как и на Руси, было более культурным и значительно превосходило пришельцев по численности.
Франки же стали ядром и германской государственности. Франкские короли, продвигаясь с запада в глубь Германии, у всех покоренных племен устанавливали власть герцогов. Общим в судьбе германских герцогств при всей их обособленности было их насильственное включение в состав Франкской империи. Несогласным приходилось плохо - например, с саксами, никак не желавшими терять самостоятельность, Карл Великий воевал около тридцати лет и истребил большую часть этого племени, дабы в конце концов подчинить себе остальную часть. С VI по IX вв. германские племенные герцогства находились в подчинении у Франкского государства. Постепенно из должностных лиц империи герцоги становились племенными правителями, и отдельные земли приобретали самостоятельность. Но шел и обратный процесс: стали избираться общегерманские короли, причем при Генрихе I Птицелове королевская власть приобрела достаточную устойчивость и такую силу, что смогла разгромить опаснейшее венгерское вторжение в битве на реке Лех.
В Англию, в среду постоянно боровшихся друг с другом кельтских племен (бриттов, белгов, скоттов, пиктов, гэлов и др.) государственность внесли англы и саксы. Поначалу они появились в Британии в качестве наемных дружин, служивших тому из кельтских вождей, кто больше платил. Но затем началось массовое переселение англов, саксов и ютов на Британские острова. Кельтов частью истребили, частью оттеснили на северные и западные окраины Британии, частью превратили в рабов и данников и ассимилировали. Германцы образовали на завоеванных землях семь варварских королевств, которые немедленно вступили между собой в борьбу за то, кто станет ядром общеанглийского государства. Однако эта борьба была прервана экспансией викингов - датчан, шведов и норвежцев. Англосаксам пришлось отчаянно отбиваться от новых претендентов на обладание Британией. Сопротивление шло долго и с переменным успехом, а тем временем норманны создали свое государство на материке, в устье Сены, из которого под руководством Вильгельма Завоевателя и совершили свой знаменитый поход в Англию в 1066 году. Этот поход поставил окончательную точку на государственности англов и саксов, наскоро собранное ополчение которых было разбито норманнами в том же году при Гастингсе. Норманны и стали ядром будущего английского государства, беспощадно подавив попытки сопротивления (отголоски этого сопротивления мы можем наблюдать, например, в цикле народных баллад о Робин Гуде). Однако в то же время норманны старались поладить с англосаксонской знатью, что им вскоре и удалось - отчасти из-за этнической близости, отчасти из-за того, что англосаксы устали от собственных междоусобиц, а отчасти - из-за несомненного политического и административного таланта Вильгельма Завоевателя (помазанного на английский престол как Вильгельм I) и его преемников.
Сходное развитие событий при формировании страны и государства прослеживается, с некоторыми модификациями, и во всех других европейских странах: миссию объединения везде берет на себя некое племенное (областное) ядро, после чего основным средством объединения становится насилие, принимающее иногда крайне жестокие формы вплоть до геноцида. Однако полностью положиться на насилие объединителям не удается нигде: верхушка объединяемых и подчиняемых повсюду в той или иной степени входит в состав объединителей. Несомненно, у объединителей кроме оружия имелись и другие аргументы для привлечения знати побежденных на свою сторону. Эти аргументы многократно облегчали и ускоряли процесс создания единой страны. Понятно, что само объединение нигде и никогда не являлось самоцелью, даже если и совершалось под религиозными лозунгами (как, например, борьба с язычниками-саксами во имя христианства в Германии или изгнание мусульман в Испании). Во-первых, создание единой страны прямо обогащало тех, кто ее объединял. Речь идет прежде всего о земле, главном тогдашнем богатстве. Кроме того, новая знать получала власть над крестьянским населением, сидевшим на земельных пожалованиях. Во-вторых, объединение страны резко расширяло рынок сбыта для продукции феодальных имений и обеспечивало контроль над торговыми путями на гораздо большем их протяжении. В-третьих, объединенная страна располагала гораздо большими людскими и материальными ресурсами как для самозащиты, так и для внешней экспансии. Понятно, что при переходе власти и материальных богатств из одних рук в другие должен был возникать вопрос о справедливости таких изменений. Однако решался он вполне в духе тогдашней эпохи. Грубая сила считалась в те времена безусловной добродетелью, а ее проявления в виде завоеваний - не только доблестью, но и долгом сильных мира сего. Для человека раннего средневековья причинение зла другим людям вполне оправдывалось, во-первых, тем, что они "другие", а во-вторых, тем, что из этого зла следовало благо для себя и "своих".
Возводить свое благополучие на захватах было для раннесредневекового сознания совершенно естественным и оправдывалось Божьим промыслом, поскольку Бог не мог вручить власть над землей, людьми и имуществом недостойному. Жизнь виделась неким постоянным состязанием в доблести, постоянным выяснением вопроса о том, какое племя и какой властитель в большей степени угодны Богу, причем происходило выяснение с помощью оружия. Власть над страной и людьми победителю давала сила, однако за этой силой не только победителю, но даже и побежденному неизменно виделся Бог. Понятно, что при подобном взгляде на завоевания в христианские формы вкладывалось чисто языческое содержание, но это парадоксальным образом мало кого смущало. Парадокс заключался также и в том, что путем войны и захватов благодаря расширению рынка, налоговой базы, возможностей самозащиты создавались в конечном счете более благоприятные условия для развития производства, обмена и культуры, так что пугающая нас ныне мораль раннего средневековья имела под собой вполне объективное позитивное материальное основание. Это, однако, не отменяет того факта, что и мир раннего средневековья в целом, и процесс складывания народов и государств - в частности были с нынешней точки зрения далеки от какой-либо справедливости.
Все сказанное выше относится как к европейским странам, так и к нашей стране. Нет никаких причин говорить о какой-то глубинной несхожести процессов образования европейских государств и Руси-России. Это, безусловно, касается и моральной стороны указанных процессов: заповедника добродетели мы не найдем нигде, тем более в те суровые времена. Там важнее выделить те особенности, которые постепенно, со временем сформировали особый нравственный облик нашей страны и ее народа. О чем идет речь?
Глава 2. Особенности становления Руси. Русская природа и русский человек
Начнем с известного высказывания Ключевского: "Несомненно то, что человек поминутно и попеременно то приспособляется к окружающей его природе, к её силам и способам действия, то их приспособляет к себе самому, к своим потребностям, от которых не может или не хочет отказаться, и на этой двусторонней борьбе с самим собой и с природой вырабатывает свою сообразительность и свой характер, энергию, понятия, чувства и стремления, а частью и свои отношения к другим людям. И чем более природа даёт возбуждения и пищи этим способностям человека, чем шире раскрывает она его внутренние силы, тем её влияние на историю окружаемого ею населения должно быть признано более сильным, хотя бы это влияние природы сказывалось в деятельности человека, ею возбуждённой и обращенной на её же самоё".{Ключевский В.О. Курс русской истории. Полное собр.соч. М.: Мысль. 1987. С.79.}. В полном соответствии с этими своими словами Ключевский уделил большое внимание воздействию русской природы не только на историю, но и на формирование духовного, нравственного облика русского народа. Ключевский выделял три основные "стихии" нашей природы: лес, степь и реку. Просим прощения за пространную цитату, но с таким блеском о взаимосвязи природы и человека не писал, думается, ни один историк: "Лес сыграл крупную роль в нашей истории. Он был многовековой обстановкой русской жизни: до второй половины XVIII в. жизнь наибольшей части русского народа шла в лесной полосе нашей равнины. Степь вторгалась в эту жизнь только злыми эпизодами, татарскими нашествиями да козацкими бунтами. Еще в XVII в. западному европейцу, ехавшему в Москву на Смоленск, Московская Россия казалась сплошным лесом, среди которого города и села представлялись только большими или малыми прогалинами. Даже теперь более или менее просторный горизонт, окаймленный синеватой полосой леса - наиболее привычный пейзаж Средней России. Лес оказывал русскому человеку разнообразные услуги - хозяйственные, политические и даже нравственные: обстраивал его сосной и дубом, отапливал березой и осиной, освещал его избу березовой лучиной, обувал его лыковыми лаптями, обзаводил домашней посудой и мочалом. Долго и на севере, как прежде на юге, он питал народное хозяйство пушным зверем и лесной пчелой. Лес служил самым надежным убежищем от внешних врагов, заменяя русскому человеку горы и замки. Само государство, первый опыт которого на границе со степью не удался по вине этого соседства, могло укрепиться только на далеком от Киева севере под прикрытием лесов со стороны степи. Лес служил русскому отшельнику Фиваидской пустыней, убежищем от соблазнов мира. С конца XIV в. люди, в пустынном безмолвии искавшие спасения души, устремлялись в лесные дебри северного Заволжья, куда только они могли проложить тропу. Но, убегая от мира в пустыню, эти лесопроходцы увлекали с собою мир туда же. По их следам шли крестьяне, и многочисленные обители, там возникавшие, становились опорными пунктами крестьянского расселения, служа для новоселов и приходскими храмами, и ссудодателями, и богадельнями под старость. Так лес придал особый характер северно-русскому пустынножительству, сделав из него своеобразную форму лесной колонизации. Несмотря на все такие услуги, лес всегда был тяжел для русского человека. В старое время, когда его было слишком много, он своей чащей прерывал пути-дороги, назойливыми зарослями оспаривал с трудом расчищенные луг и поле, медведем и волком грозил самому и домашнему скоту. По лесам свивались и гнезда разбоя. Тяжелая работа топором и огнивом, какою заводилось лесное хлебопашество на пали, расчищенной из-под срубленного и спаленного леса, утомляла, досаждала. Этим можно объяснить недружелюбное или небрежное отношение русского человека к лесу: он никогда не любил своего леса. Безотчетная робость овладевала им, когда он вступал под его сумрачную сень. Сонная, "дремучая" тишина леса пугала его; в глухом, беззвучном шуме его вековых вершин чуялось что-то зловещее; ежеминутное ожидание неожиданной, непредвидимой опасности напрягало нервы, будоражило воображение. И древнерусский человек населил лес всевозможными страхами. Лес - это темное царство лешего одноглазого, злого духа - озорника, который любит дурачиться над путником, забредшим в его владения. <...> Степь, поле, оказывала другие услуги и клала другие впечатления. Можно предполагать раннее и значительное развитие хлебопашества на открытом черноземе, скотоводства, особенно табунного, на травянистых степных пастбищах. Доброе историческое значение южно-русской степи заключается преимущественно в ее близости к южным морям, которые её и создали, особенно к Чёрному, которым днепровская Русь рано пришла в непосредственное соприкосновение с южно-европейским культурным миром; но этим значением степь обязана не столько самой себе, сколько тем морям да великим русским рекам, по ней протекающим. Трудно сказать, насколько степь широкая, раздольная, как величает её песня, своим простором, которому конца-краю нет, воспитывала в древнерусском южанине чувство шири и дали, представление о просторном горизонте, окоёме, как говорили в старину; во всяком случае, не лесная Россия образовала это представление. Но степь заключала в себе и важные исторические неудобства: вместе с дарами она несла мирному соседу едва ли не более бедствий. Она была вечной угрозой для Древней Руси и нередко становилась бичом для неё. Борьба со степным кочевником, половчином, злым татарином, длившаяся с VIII почти до конца XVII в., - самое тяжёлое историческое воспоминание русского народа, особенно глубоко врезавшееся в его памяти и наиболее ярко выразившееся в его былевой поэзии. Тысячелетнее и враждебное соседство с хищным степным азиатом - это такое обстоятельство, которое одно может покрыть не один европейский недочёт в русской исторической жизни. Историческим продуктом степи, соответствовавшим её характеру и значению, является козак, по общерусскому значению слова - бездомный и бездольный, "гулящий" человек, не приписанный ни к какому обществу, не имеющий определённых занятий и постоянного местожительства, а по первоначальному и простейшему южнорусскому своему облику человек "вольный", тоже беглец из общества, не признававший никаких общественных связей вне своего "товариства", удалец, отдававший всего себя борьбе с неверными, мастер всё разорить, но не любивший и не умевший ничего построить, - исторический преемник древних киевских богатырей, стоявших в степи "на заставах богатырских", чтобы постеречь землю Русскую от поганых, и полный нравственный контраст северному лесному монаху. Со Смутного времени для Московской Руси козак стал ненавистным образом гуляки, "вора". <...>. Так лес и особенно степь действовали на русского человека двусмысленно. Зато никакой двусмысленности, никаких недоразумений не бывало у него с русской рекой. На реке он оживал и жил с ней душа в душу. Он любил свою реку, никакой другой стихии своей страны не говорил в песне таких ласковых слов - и было за что. При переселениях река указывала ему путь, при поселении она - его неизменная соседка: он жался к ней, на её непоёмном берегу ставил своё жильё, село или деревню. В продолжение значительной постной части года она и кормила его. Для торговца она - готовая летняя и даже зимняя ледяная дорога, не грозила ни бурями, ни подводными камнями: только вовремя поворачивай руль при постоянных капризных извилинах реки да помни мели, перекаты. Река является даже своего рода воспитательницей чувства порядка и общественного духа в народе. Она и сама любит порядок, закономерность. Её великолепные половодья, совершаясь правильно, в урочное время, не имеют ничего себе подобного в западноевропейской гидрографии. Указывая, где не следует селиться, они превращают на время скромные речки в настоящие сплавные потоки и приносят неисчислимую пользу судоходству, торговле, луговодству, огородничеству. Редкие паводки при малом падении русской реки не могут идти ни в какое сравнение с неожиданными и разрушительными наводнениями западноевропейских горных рек. Русская река приучала своих прибрежных обитателей к общежитию и общительности. В Древней Руси расселение шло по рекам и жилые места особенно сгущались по берегам бойких судоходных рек, оставляя в междуречьях пустые лесные или болотистые пространства. Если бы можно было взглянуть сверху на среднюю Россию, например, XV в., она представилась бы зрителю сложной канвой с причудливыми узорами из тонких полосок вдоль водных линий и со значительными темными промежутками. Река воспитывала дух предприимчивости, привычку к совместному, артельному действию, заставляла размышлять и изловчаться, сближала разбросанные части населения, приучала чувствовать себя членом общества, обращаться с чужими людьми, наблюдать их нравы и интересы, меняться товаром и опытом, знать обхождение. Так разнообразна была историческая служба русской реки". {Там же. С.83-86.}. Добавим к этому, что многие века русский человек был отрезан от наиболее плодородных почв восточноевропейской равнины, находящихся в ее степной части. В степи обитали кочевые народы, практиковавшие набеговую систему, и потому поселяться в степи хлебопашец не мог. Поэтому, издавна освоив земледелие, русский пахарь был вынужден вести его на скудных лесных почвах, да и те требовалось сперва расчистить от леса, затратив на это огромные усилия. Но при тогдашнем состоянии земледелия (отсутствии севооборотов, недостатке количества удобрений, примитивнейшей агротехнике) почвы истощались за два года и в дальнейшем приемлемых урожаев уже не давали. Поэтому постоянные селения в лесной зоне создавались, как правило, на реках и озерах, снабжавших население рыбой, а скот - кормами с заливных лугов. Кроме того, поскольку по рекам проходили торговые пути, то жители приречных сел могли рассчитывать и на доходы от торговли. Во всех же остальных местах крестьяне долгое время вели полукочевую жизнь, по мере истощения почвы забрасывая с таким трудом расчищенный участок и переходя на новое место, где им вновь предстояла столь же тяжелая битва с лесом. Отголоски этого полукочевого быта Ключевский отметил во внешнем облике многих современных ему русских деревень: "Жилища строятся не только по средствам, но и по вкусам строителей, по их господствующему настроению. Но формы, раз установившиеся по условиям времени, обыкновенно переживают их в силу косности, свойственной вкусам не меньше, чем прочим расположениям человеческой души. Крестьянские поселки по Волге и во многих других местах Европейской России доселе своей примитивностью, отсутствием простейших житейских удобств производят, особенно на путешественника с Запада, впечатление временных, случайных стоянок кочевников, не нынче-завтра собирающихся бросить свои едва насиженные места, чтобы передвинуться на новые. В этом сказались продолжительная переселенческая бродячесть прежних времен и хронические пожары - обстоятельства, которые из поколения в поколение воспитывали пренебрежительное равнодушие к домашнему благоустройству, к удобствам в житейской обстановке".{Там же. С.87.}.
Мы видим, что нелегкие природные условия могут воспитывать наряду с трудолюбием и не лучшие человеческие качества, как то: беспечность, небрежность в труде, отсутствие тяги к культурным улучшениям. А что касается справедливости, то вряд ли стоит ожидать от перекати-поля серьезной борьбы за нее. Борьба за справедливость в данном случае происходит, так сказать, "ногами": тот, кто подвергся притеснению, просто уходит с места, которое он не успел как следует освоить, да и не собирался осваивать. Огромные пространства страны, очень редко заселенные, помогали такой пассивной борьбе за справедливость. Именно такой способ защиты своих интересов и своей правоты закрепился в низших классах Руси на долгие столетия и позднее приобрел даже законодательное оформление, достаточно вспомнить закрепленные в актах власти сроки перехода крестьян (то есть периоды, в течение которых крестьяне имели право покидать своего землевладельца), а также сроки сыска беглых крестьян (то есть тех, которые не отработали на землевладельца обусловленных в договоре лет и не расплатились с ним по долгам). Однако борьба за справедливость путем перемещений, хоть и не могла решить ни частных, ни тем более общих проблем, с которыми сталкивался крестьянин как лицо социальное, но тем не менее приносила свои плоды. История полна свидетельствами той борьбы, которую вели землевладельцы за крестьян, предлагая для них различные льготы, ибо земли в стране было в изобилии, а вот работников на ней не хватало. Получалось, что подвижность крестьян в конечном счете все-таки облегчала их положение. Правда, с развитием поместной системы, на которой строилась обороноспособность страны, государство пошло по пути силового удержания крестьян у помещиков, сокращая время выхода и удлиняя годы сыска беглых. Однако у крестьян и на это нашелся ответ: они стали перемещаться в те районы, где землевладельцев не было вообще. Правда, районы эти отличались либо дикостью и суровым климатом (русский Север, лесное Заволжье, Урал, Сибирь), либо повышенным уровнем военной угрозы (Дон, Терек). Здесь надо только не забыть о том, что своя правда была и у правительства, развивавшего поместную систему: весь народ в любом случае не мог рассыпаться на сидевшие в лесных дебрях крестьянские общины и затерянные в степях казачьи городки. Приходилось строить и защищать государство в целом, а для этого требовались не только воины-помещики, но и податные сословия (это, разумеется, не отменяет большого числа злоупотреблений властью со стороны помещиков и вотчинников). А что касается легких на подъем крестьян, то возможность просто уйти от несправедливости, не вступая с ней в прямое столкновение, развивала привычку к пассивности и замедляла развитие гражданского чувства. С другой стороны, именно благодаря своей пассивной борьбе с несправедливостью русский крестьянин освоил для державы гигантские, поражающие воображение просторы Европы и Азии.
Климат нашей страны на большей части ее территории неблагоприятен для сельского хозяйства. Относительно балует земледельца только степная и лесостепная зоны, в основном благодаря своим прекрасным почвам. Правда, эти зоны подвержены частым засухам, почвы страдают от эрозии, вызывающей пыльные бури и образование оврагов. И все же урожайный год в степи мог с избытком возместить потери от засухи. Беда была в том, что по степи Русской равнины постоянно рыскали вооруженные отряды кочевников, разорявшие земледельческие поселения, а земледельцев уводивших в рабство. Поэтому продвижению земледельческих поселений в степь в нашей истории предшествовало продвижение к югу и востоку засечной черты, с годами превратившейся в циклопическое сооружение протяженностью многие сотни километров и со множеством укрепленных постов и крепостей (подавляющее большинство городов нашего степного Юга ведет свое происхождение от городов засечной черты). Конечно, степнякам порой удавалось преодолевать засечную черту. Кроме того, поселения беглых крестьян, становившихся казаками, поневоле должны были создаваться вне государственной юрисдикции, то есть вне засечной черты. Поэтому от степных поселенцев требовался целый ряд особых качеств: смелость, умение владеть оружием, смекалка, коллективизм и стремление к взаимопомощи. Степные поселенцы привыкали к самостоятельности и полувоенному быту, а потому у них складывалось и новое отношение к защите справедливости, как они ее понимали: место пассивного ухода на новые земли занимало прямое сопротивление. Оно могло принимать и законные формы (имеется, например, множество посланий и челобитных от казаков высоким должностным лицам и непосредственно царю с жалобами на различные притеснения). Однако, не получая удовлетворения, казаки и прочие новопоселенцы с легкостью брались за оружие. Не случайно крупнейшие в истории России смуты и крестьянские войны своим первоначальным очагом всегда имели именно степь. Повстанцы порой заходили очень глубоко в коренную, лесную Россию и приносили туда свои понятия о справедливости и о том, как ее следует добиваться. А потому склонность к обретению справедливости любыми методами постепенно очень глубоко отпечаталась на моральной физиономии русского народа.
Глава 3. Русская природа и русский человек. Община
В лесной зоне Русской равнины теплое время года кратко, а погода неустойчива. Сельскохозяйственным работам в любой момент могут помешать дожди или заморозки. Поэтому работать следует очень быстро, чтобы уложиться в промежутки хорошей погоды. Скот в наших условиях большую часть года находится не на пастбищном, а на стойловом содержании, что опять-таки заставляет поторопиться с заготовкой не только зерна и овощей, но и кормов. А значит, в одиночку крестьянин не сможет успеть ни расчистить почву к посеву, ни обработать почву, ни снять урожай, ни обработать его. Самой природой русский крестьянин приучался к коллективному труду, а вместе с ним и к общинному быту. Не надо также забывать о том, что на большей части восточноевропейской равнины русский крестьянин - переселенец, колонист. Это относится ко всем землям восточнее Смоленска. Колонизация была вызвана приростом славянского населения только отчасти - в большей степени она диктовалась постоянным натиском степных племен, практиковавших набеговую систему. Русский крестьянин плодородной лесостепи постоянно жил под страхом разорения, рабства, а то и гибели от рук хищных степных соседей. Время от времени Русь наносила кочевникам - хазарам, печенегам, половцам - сокрушительные удары, но от удара до удара набеги продолжались, причем на смену одним степнякам приходили другие. Всё Залесье - так в те времена называлась нынешняя Центральная Россия - заселялось в древности выходцами из нынешней Украины. Множество южных и юго-западных русских городов получило своих двойников на суровом лесном Северо-Востоке Руси: Владимир, Переяславль, Звенигород, Перемышль, Галич... Поток переселенцев не прекращался до XVIII века, пока вместе с Крымским ханством не рухнула страшная набеговая система. Понятно, что предпринимать переселение, подобное тому, какое предпринимали в те далекие времена наши предки, возможно было только артельно, общинно, на основе взаимопомощи. Так же общинно колонисты старались и оседать на новых местах, не теряя связи между собой. Прямые свидетельства о существовании на Руси сельской общины появляются с тех самых пор, когда благодаря улучшению агротехники и введению трехполья земледелец смог отойти от полукочевой формы своего существования и образовать постоянные поселения по всей территории страны, а не только в особо благоприятных местах. И.Д.Беляев обнаружил эти свидетельства в документах XVI и даже XV вв., но корни русской крестьянской общины, по его мнению, уходят в самую глубокую древность {см. Беляев И.Д. Крестьяне на Руси. Исследование о постепенном значении крестьян в русском обществе. М.: Изд-во Ступина. 1903.}. Но даже в самые трудные времена русский крестьянин любил свою суровую природу и свою землю. Г.И.Успенский писал об этом: "Для меня стало совершенно ясным, что творчество в земледельческом труде, поэзия его, его многосторонность составляют для громадного большинства нашего крестьянства жизненный интерес, источник работы мысли, источник взглядов на все окружающее его, источник едва ли даже не всех его отношений частных и общественных"{Успенский Г.И. Собр. соч. в девяти томах. М.: Государственное изд-во худ. литературы. 1956. Т.5. С.37.}.
Если стадию крестьянской общины прошли и другие европейские страны, то разница в условиях производства сделала русскую общину значительно жизнеспособнее: в России она перешагнула в XX век, когда в Европе существовали лишь слабые остатки общинных отношений. Сохранение крестьянской общины в России зачастую объявлялось реакционным явлением и связывалось прежде всего с интересами налогообложения при царизме (круговая порука). Общину либо ускоренно хоронили (кадеты, легальные марксисты, да и ленинцы), либо приходили в отчаяние от ее устойчивости, якобы тормозившей развитие сельского хозяйства (те же кадеты). Кроме того, наличие в стране мощного общинного сектора хозяйства составляло постоянную идейную базу для социалистических партий - наследниц народничества. Народники, а за ними эсеры (наиболее многочисленная социалистическая партия в предреволюционной России) считали, что именно через общину (и через общинную психологию) в России произойдет переход к социализму. Надо сказать, что подобные взгляды высказал и Маркс в своем письме В.Засулич 1881 года: "Анализируя происхождение капиталистического производства, я говорю: "В основе капиталистической системы лежит, таким образом, полное отделение производителя от средств производства... основой всего этого процесса является экспроприация земледельцев. <...> В этом, совершающемся на Западе процессе дело идет, таким образом, о превращении одной формы частной собственности в другую форму частной собственности. У русских же крестьян пришлось бы, наоборот, превратить их общую собственность в частную собственность. Анализ, представленный в "Капитале", не дает, следовательно, доводов ни за, ни против жизнеспособности русской общины. Но специальные изыскания, которые я произвел на основании материалов, почерпнутых мной из первоисточников, убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России, однако для того чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития".{Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Изд. 2-е. М.: Госполитиздат. 1961. Т.19. С.251.}. Под "тлетворными влияниями" Маркс прежде всего имел в виду огромные выкупные платежи за землю, возложенные на крестьян освободительной реформой 1861 года, проблему "отрезков", порожденную той же реформой (когда к помещичьей земле искусственно прирезались крестьянские выгоны и другие общинные угодья, за которые затем общине приходилось платить), и созданный реформаторами, специально или в результате ошибки, земельный голод в хлебородных губерниях. Так что давление власти на общину не было случайным: самим своим существованием она представляла и упрек, и угрозу имущим классам, особенно паразитическому классу дворян-землевладельцев, а также идейно подпитывала смутьянов-социалистов. Трудно сказать, понимала ли российская власть, что неэффективность общинного хозяйства в значительной мере является мифом, ведь такие авторы, как А.Н.Энгельгардт или Г.И.Успенский, указывали, наоборот, на силу общины. О том же позднее с цифрами в руках писали А.В.Чаянов и Н.И.Кондратьев. Ведь как-никак крестьяне-общинники кормили и себя, и прочие классы, включая и паразитов-помещиков, и поддерживавший помещиков государственный аппарат. На крестьянские копейки строились государственная промышленность, транспорт, содержались армия и флот. Однако поддержки, на которую надеялся Маркс, община так и не добилась - наоборот, ее решено было уничтожить. Началась знаменитая столыпинская реформа, целью которой был развал "неэффективной" общины и создание на ее костях "эффективного" частника-фермера. Однако, несмотря на мощное административное и экономическое давление, община, ко всеобщему удивлению, устояла. За 9 лет, с 1907 по 1915 гг., из нее вышли всего около 10 % крестьянских семей, да и то большей частью по окраинам Европейской России. В ходе реформы активно велась продажа земли через Крестьянский поземельный банк. Предполагалось, что большая часть земли будет скуплена новыми частными хозяевами. Однако на деле получилось не так. Из имевшихся налицо 85 млн. дес. посевных площадей частники приобрели 3,68 млн. дес., "сельские общества" (т.е. общины) - 3,06, а выросшие на базе общин кооперативы - кредитные, потребительские, производственные - целых 10 млн. дес. Таким образом, сельскохозяйственные предприниматели, собиравшиеся вести дело на капиталистических началах, ради получения прибыли, смогли освоить только 4,3 % земли. Вся остальная земля осталась в общинном и кооперативном пользовании, где ее также собирались эффективно использовать - другое дело, что оценки эффективности в этом секторе хозяйства изначально иные. Иными они были, естественно, и в колхозах - той форме хозяйствования на земле, в которой в советское время возродилась непотопляемая русская община. Почти смертельный удар ей смогли нанести лишь либеральные реформы 1990-х гг., но даже и теперь, когда облака либеральных мифов развеялись, оставив после себя одну разруху, на селе все же пробиваются кое-где слабые ростки общинных отношений.
Итак, мы видим, что русская крестьянская община, вовсе не представляя собой исключительного социально-экономического явления, приобрела в то же время исключительность под воздействием особых природных, исторических и социально-экономических условий существования русского народа. И, как любая форма человеческого общежития, она не могла не выработать особых, только ей присущих понятий о праведном и должном и собственных форм защиты справедливости. Учитывая то, что воспроизводство жизни подавляющего большинства русских людей происходило в общине, вместе с ней и благодаря ей, да и вне производства русский человек постоянно жил "на миру", можно сказать, что соблюдение общинных правил, общинная справедливость и ее сохранение являлись центром, вокруг которого вращались все помыслы наших предков. Вспомним вкратце, что же входило в круг интересов и прав общины. Главным объектом экономической и административной деятельности общины являлась земля. Однако общинное право распространялось только на землю, называвшуюся мирской. Оно не касалось усадебной земли каждого двора, которая и при общинном пользовании мирской землей оставалась в потомственном пользовании проживающего в данном дворе семейства и переходила к наследникам. На мирскую землю имела полное право только община, ни один крестьянин не мог указать той части земли, которая принадлежит лично ему, независимо от той доли участия в собственности, которая будет предоставлена ему обществом. Но право пользования землей принадлежало всем крестьянам, поэтому общинное пользование исключало возможность любого отчуждения крестьянской земли. Право пользования общинной землей осуществлялось путем сбора схода, который распределял и разграничивал участки земли на основе 2/3 голосов домохозяев. Так как сельское общество (крестьяне) осуществляли здесь право пользования и право распоряжения вещью (землей), то по самой сути понятия собственности община выступала как исторически сложившееся юридическое лицо (важно отметить, что права собственности, пусть и в усеченном виде, община фактически осуществляла и при крепостном праве). Как собственник общество могло отдавать свою землю в аренду посторонним лицам. Могло оно землю и продавать, но только с разрешения государственной администрации. С согласия схода общества имели право и покупать землю (как мы видели, они активно пользовались этим правом). Мир имел право принимать в свой состав посторонних лиц, с предоставлением или без предоставления им надела. Доли отдельных хозяйств не могли быть отобраны обществом, за исключением случаев смерти домохозяина, увольнения его из общества, отказа от пользования землей, неисправности в платеже повинностей. Мир, однако, решал также и вопросы жизни отдельных хозяйств: "Возможно ли такой [большой земледельческой. - А.Д.] семье обойтись без власти, без большака? Мы видим, что "большак" есть именно власть над семьей, двором, домом, так как иногда, например, за смертию главы семейства и за недостатком способных людей между оставшимися после покойного членами семьи, большака выбирает мир из посторонних людей; наконец мы знаем, что не всегда старший в семье бывает и большаком: иногда, с согласия мира, большаком ставится младший, но талантливейший, способнейший. Уж из этого видно, что глава в доме, власть домашняя, нужна: этого требует опять же сложность земледельческого труда (составляющего основание хозяйства) и зависимость этого труда от велений и указаний природы". { Успенский Г.И. Крестьянин и крестьянский труд. Собр. соч. в девяти томах. М.: Государственное изд-во худ. литературы. 1956. Т.5. С.45.}. Понятно, что многосложные взаимоотношения в общине зависели от специфики сельскохозяйственного труда и регулировались миром тоже исходя из этой специфики: "Построенное на таком прочном, а главное, невыдуманном основании, как веления самой природы, миросозерцание Ивана Ермолаевича [крестьянина. - А.Д.], создавшее на основании этих велений стройную систему семейных отношений, последовательно, без выдумок и хитросплетений, проводит их в отношениях общественных. На основании сельскохозяйственных идеалов деревенский человек ценится во всех своих общественных и частных отношениях; на них построены отношения юридические, а опытом, вытекающим из них, объясняются и оправдываются и высшие государственные порядки. Требованиями, основанными только на условиях земледельческого труда и земледельческих идеалов, объясняются и общинные земельные отношения: бессильный, не могущий выполнить свою земледельческую задачу по недостатку нужных для этого сил, уступает землю (на что она ему?) тому, кто сильнее, энергичнее, кто в силах осуществить эту задачу в более широких размерах. Так как количество сил постоянно меняется, так как у бессильного сегодня - сила может прибавиться завтра (подрос сын или жеребенок стал лошадью), а у другого может убавиться (отдали, наконец, Паланьку, издохла корова и т. д.), то "передвижка" - как иногда крестьяне именуют передел - должна быть явлением неизбежным и справедливым. Эти же сельскохозяйственные идеалы - и в юридических отношениях: имущество принадлежит тому, чьим творчеством оно создано... Его получает сын, а не отец, потому что отец пьянствовал, а сын работал; его получает жена, а не муж, потому что муж олух царя небесного и лентяй и т. д.". {Там же. С.48}. Особенностями крестьянского труда объяснялись и взгляды крестьянина на равенство и справедливость: "...Нет и никогда не бывало его [равенства. - А.Д.] в общине крестьянской, человеческой. Но опять-таки земледельческий труд, жизнь в земледельческих условиях и, главное, земледельческое миросозерцание смягчали эти резкости всевозможных неравенств просто потому, что делали их всем понятными. Возьмем вопрос самого жгучего неравенства - богатство и бедность. Богачи всегда бывали в деревне; но я спрашиваю, чем и каким образом мог разбогатеть крестьянин-земледелец и как и отчего мог обеднеть? - Только землей, только от земли. Он не виноват, что у него уродило, а у соседа нет; не виноват он, что он силен, что он умен, что его семья подобралась молодец к молодцу, что бабы его встают до свету и т. д. Тут - счастие, талант, удача; но счастие, талант, удача - земледельческие, точно так же как у соседа земледельческая неудача, отсутствие силы в земледелии, отсутствие согласия семьи, нужного для земледелия. Тут понятно богатство, понятна бедность, тут никто ни перед кем не виноват". {Там же. Власть земли. С. 124.}.
Различные виды земель в общине использовались по-разному. В общинном пользовании состояли леса, воды, пастбища, иногда луга. А пашенная земля распределялась между членами мира с периодическими переделами. Разверстку производил сельский сход. Разверстка могла осуществляться по различным принципам: по числу ревизских душ, по наличным мужским душам, по взрослым работникам, по едокам. Возможно было и совместное использование пашенной земли - общественная запашка с последующим разделом полученного продукта. Крестьянин в ходе временного пользования отведенным ему участком земли мог производить на нем различные улучшения, и мир старался это учитывать. Выход (выдел) из общины происходил на основе письменного заявления. На выдел должен был дать согласие сход, но если в течение месяца со дня подачи заявления согласия не поступало, то выдел производился простым постановлением земского начальника с предоставлением части общинной земли в личную собственность выходящему (в таком порядке выхода из общины нетрудно усмотреть поощрение этого процесса со стороны властей). Таким образом, в кругу внимания каждого русского крестьянина-общинника (а общинниками даже после столыпинской реформы осталось подавляющее большинство крестьян) состояло множество различных вопросов, имевших важнейшее значение для жизни и благосостояния крестьянина. И по всем этим вопросам член мира имел право (и в то же время был обязан) высказывать свое обоснованное мнение и отстаивать его на мировом сходе. Важно отметить, что свое мнение общинник должен был вырабатывать с обязательным учетом интересов и мнений всех остальных членов общины - чисто индивидуалистические мнения не имели шансов на проведение в жизнь. Тем самым русский крестьянин постоянно пребывал в процессе соблюдения и защиты справедливости. Справедливость становилась ключевым понятием его бытия.
Глава 4. Начало государственности и этнический фактор на Западе
Выше, в главе 1 этой части нашей работы, мы отмечали, что и Русь, и страны Западной Европы объединяет то, что и их территория, и их этническое единство, и их государственность складывались примерно одинаковым путем - из некоего племенного ядра, начинавшего постепенно собирать вокруг себя другие племена, причем собирание происходило силой оружия. Таким образом собралась вокруг руси-полян и ее правящей династии Рюриковичей Древняя Русь. Однако сходство процессов странообразования, которое в этом пункте хорошо просматривается, в нем же и заканчивается. Дело в том, что западные страны "собирались" в основном путем иноэтнического завоевания, и племенные ядра, вокруг которых полностью или частично возникала страна, были этим странам первоначально этнически чужды. Англию поначалу завоевали англы и саксы, но пока они выделяли из себя странообразующее ядро, на Британские острова нахлынули скандинавы, претендуя на роль такого же ядра. Англия вошла в державу Кнута Датского вместе со скандинавскими землями, но затем под управлением Альфреда Великого нанесла данам и шведам поражение. Умер Альфред, начались раздоры между его наследниками, в Англии вновь появились даны... Но тут настал 1066 год, и в битве при Гастингсе Вильгельм Завоеватель наконец определил, что Англия будет объединяться вокруг норманнов. Вся эта борьба за лидерство сопровождалась большой кровью и ужасными жестокостями, в ходе которых больше всего пострадало догерманское население страны. С лица Земли полностью исчез целый ряд племен, остатки других были вытеснены на окраины страны. Их печальной судьбе посвящена, например, знаменитая баллада Р.Л.Стивенсона "Вересковый мед". О судьбе саксов во время норманнского завоевания рассказывает роман В.Скотта "Айвенго". Впрочем, завоевательное движение на Британских островах продолжалось и позднее, в результате Англия присоединила к себе Ирландию и Шотландию. Борьба за независимость стоила этим странам, особенно Ирландии, колоссальных жертв - от повальных казней, нищеты и голода, вызванных действиями завоевателей, и массовой эмиграции страна потеряла десятки миллионов человек. Иноэтническое завоевание имело и определенные социальные последствия: подавляющее большинство знатных землевладельцев в Англии происходило от пришельцев-норманнов. Лишь после кровопролитных междоусобной войны Алой и Белой Розы, когда погибли многие знатные роды, норманнская знать оказалась отчасти разбавлена возвысившимися землевладельцами англосаксонского происхождения.
Франки, вторгшиеся в Галлию в V в., разгромили галло-римлян в ряде битв (важнейшая - при Суассоне в 486 г.) и устроили погром галло-римских поместий и селений. В 70-е гг. XX в. археологи обнаружили в на территории бывшей Северной Галлии многие сотни фундаментов построек, сметенных завоевателями. Все свободные дружинники-франки, а тем более франкская знать получили землю - разумеется, за счет местного населения, которое, оставшись без средств к существованию, было вынуждено работать на пришельцев. "Еще в Германии свободный германец живет во дворе своем, окруженный подвластными вассалами, которых он судит по дворскому праву, не отдавая никому отчета. Эти же отношения были перенесены и в земли римского владычества, и здесь еще с большим самоуправством владельцы стали располагать туземными рабами. В Германии владелец начальствовал еще над соплеменными ему подчиненными, но здесь господин-чужеземец сел над иноплеменниками". {Грановский Т.Н. Лекции по истории средневековья. М.: Наука. 1987. С.247.}. По-видимому, этим и объяснялось большое количество унизительных обычаев, связанных с феодальным господством: "Например, в одном владении Восточной Франции крестьяне обязаны были в определенное время собираться перед замком господина и целый день бить друг друга в грудь, делая гримасы друг другу и показывая язык. В другом месте крестьяне обязаны были привезти владельцу в известное время яйцо, положив его на телеге, запряженной 8 волами. Далее, в одном селении... ежегодно в известный срок посылался к господину цирюльник, который должен был его выбрить, где бы ни находился господин. Жители были обязаны в известные дни приходить к за́мку и целовать замки́, запоры замка. Это были, очевидно, чисто бессмысленные требования, капризы владельца. Никогда мы не видим такого страшного развития эгоистической личности. Особенное почетное право феодального владельца состояло в том, что он имел свою виселицу перед замком. Поборы с крестьян определялись его собственной волею. Он не только облагал их огромными налогами, но... часто, например, умиравший без близких родственников оставлял свое имение господину; если после него ничего не оставалось, сборщик подати феодала отсекал руку у трупа и приносил господину. В этом обряде выражается взгляд феодального владельца на своих подданных. <...> Каждый владелец, как бы ни были мелки его поместья, брал пошлину с товаров, провозимых по его владениям; даже с самого купца бралась подать. Часто, однако ж, ни купец, ни товары не проезжали через владение и оставались в нем навсегда, поступая в собственность владельца". {Там же, С. 247-248.}. Ничего подобного, прежде всего такой полной зависимости крестьянина от землевладельца, не знала Киевская Русь. Таким образом, господствующее сословие и во Франции имело иноэтнический характер - то, что галло-римская знать постепенно сливалась с франкской верхушкой, дела радикально не меняло. Французское дворянство в подавляющем большинстве возводило свое происхождение к завоевателям-германцам. В исторической памяти французского народа завоевание и его социальные последствия сохранились хорошо - недаром Великая французская революция в тогдашнем дискурсе приобрела устойчивое наименование "победы галла над франком". Однако объединение Франции прервалось на то время, пока Карл Великий собирал свою громадную надэтническую державу. В 843 г. внуки Карла разделили Франкское государство на три части: Западно-Франкское (к западу от Рейна), Восточно-Франкское (к востоку) и "Среднюю Францию" (области вдоль Рейна и Роны и Италия). Из этих трех государств непосредственным предшественником Франции стало Западно-Франкское. Постепенно, однако, в пределах будущей Франции сложились две страны: расположенная к северу от Луары и говорившая на языке "ойль" (собственно французском), и расположенная южнее Луары и говорившая на языке "ок". От названия языка край стал именоваться Окситанией. На Севере постепенно складывалась централизованная монархическая власть, тогда как на Юге феодальные вольности ограничивались только широкими, невиданными на Севере правами городов. Родство языков, литератур, образов мышления и жизни сближали Окситанию с Каталонией. Возможно, в будущем и сложилось бы окситано-каталанское государство, но этому помешали устремления короля Филиппа Августа и феодалов Севера, вожделевших земель и богатств Юга. Эти устремления полностью совпали с желанием Папы покарать Окситанию за распространившуюся там ересь катаров и резкое падение собираемости доходов католической Церкви. Катары отрицали римскую обрядность, Ветхий Завет, почитание икон и креста, проповедовали аскетизм и ненасилие, но главное - создали свои обряды, свою церковную иерархию и неуклонно вытесняли со своей территории римскую Церковь. В итоге Папа в 1208 г., воспользовавшись убийством в Окситании своего легата, объявил крестовый поход против катаров (называвшихся также альбигойцами - происхождение этого названия до конца не выяснено). В поход двинулась огромная французская армия, которая - это надо еще раз подчеркнуть - рассматривала южан как чужаков, исповедовавших другую веру и говоривших на малопонятном языке. Однако альбигойцы, которых поддержал весь Юг, оказали упорное сопротивление. Разозленные крестоносцы перешли к актам прямого геноцида, причем их подстрекал папский легат Арно Амори. Когда накануне штурма города Безье крестоносцы спросили легата, как отличить еретика от католика, дабы не убить невиновного, Амори ответил: "Убивайте всех, Господь узнает своих". Вот что писал о взятии Безье Гильем Тудельский (под "чернью" и "слугами" он имеет в виду простых воинов):
Во гневе рыцари Креста велели черни: "Режь!" -
И слуг никто не удержал - ни Бог, ни веры страж.
Алтарь безьерцев уберег не больше, чем шалаш,
Ни свод церковный их не спас, ни крест, ни "Отче наш".
Чернь не щадила никого, в детей вонзала нож,
Да примет Бог те души в рай, коль милосерд к ним все ж!
Столь дикой бойни и резни в преданьях не найдешь.
Не ждали, думаю, того от христианских душ.
Пьяна от крови, чернь в домах устроила грабеж
И веселилась, отхватив себе изрядный куш. {Песнь о крестовом походе против альбигойцев. М.: Ладомир, Наука. 2011. С. 22-23.}.
Подобная участь постигла и многие другие города Окситании:
Так в праздник Божьего Креста под колокольный звон